Пролог

Из сообщений новостных СМИ за июль 2008 года

…14 июля 2008 года в Одессе стартовала первая фаза совместных маневров военно-морских сил ВС Украины и ВМС США с участием других стран 'Си-Бриз-2008, проводимых в рамках международной программы 'Партнерство во имя мира'. Как сообщил начальник объединенного пресс-центра учений, главной задачей 'Си-Бриз' станет отработка планирования и проведения по стандартам НАТО миротворческих операций по эвакуации некомбатантов.

Согласно обнародованному пресс-центром регламенту, учения будут проходить в Одесской области (полигон Чабанка), Николаевской области (полигон Широкий Лан) и на территории АР Крым, и включать четыре этапа. Помимо подразделений ВС и ВМФ Украины и США, в маневрах примут участие военнослужащие из многих других стран, в частности Австрии, Великобритании, Грузии, Канады, Латвии, Румынии, Турции, Германии и других. Всего в учениях примут участие около тысячи военнослужащих.

По сообщениям мировых СМИ, в Одессе и Севастополе отмечаются отдельные 'антинатовские' акции протеста, организованные преимущественно социалистами и некоторыми общественными молодежными организациями города и области, и проходящие под лозунгами 'НАТО гоу хоум', 'НАТО нам не НАДО' и многими другими. О каких-либо столкновениях между митингующими и силами правопорядка, равно как и о реакции официальных властей, не сообщается. В то же время, Одесский окружной административный суд запретил любые публичные акции возле мест проведения международных военных учений. Участники маневров о проводящихся акциях в известность поставлены не были, и, по данным СМИ, с протестующими ни в какой форме не контактировали.

В ходе второго этапа 'Си-Бриз-2008, который продлится с 15 по 21 июля, будет проходить базовая подготовка участвующих в маневрах боевых кораблей, а так же береговая и авиационная часть учений (Чабанка, Широкий Лан). В частности, 17–18 июля на полигоне Чабанка, расположенном в 25 километрах от Одессы, состоится торжественный смотр войск, демонстрация сухопутной и десантируемой боевой техники и оружия стран-участниц, и показательные выступления подразделений аэромобильных войск, частей морской пехоты, аварийно-спасательных и инженерных групп. Военно-морские силы в сухопутной части учений будут представлены сводным украино-американским батальоном морской пехоты.

Непосредственно 'активная' фаза учебы — проведение миротворческой и гуманитарной операции с участием боевых кораблей и морской авиации — начнется во время третьего этапа и продлится до 25 июля…

****

ШИФРОГРАММА 112/03 СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

в объединенный штаб ВКФ Земного сектора

17.07.2298, 04.23 по единому времени

Настоящим сообщаю, что в 03.12 е.в. Земная военно-космическая орбитальная база 'Заслон-1 была атакована неожиданно вышедшим из гиперпространства крупным соединением боевых кораблей противника, насчитывающим не менее ста вымпелов. После перестроения в боевой ордер, атака велась как из базовой плоскости системы, так и с других тактических направлений. Учитывая значительное количество тяжелых мониторов прорыва орбитальной обороны типа 'Взломщик' и 'Разрушитель' в боевых порядках противника, а также больших десантных кораблей во втором эшелоне, целью нападения, вероятно, было максимально-возможное снижение космической обороноспособности Земли с последующим проведением масштабной десантной операции. В результате боевых действий орбитальной базы, до подхода основных сил Первой ударной группировки ВКФ было уничтожено 38 вражеских кораблей и серьезно повреждено не менее 23. В ходе боестолкновения базой полностью потеряны четыре орбитальные крепости и восемь стационарных платформ огневой поддержки, еще пять получили значительные повреждения. Таким образом, в данный момент 'Заслон-1 не может в полной мере выполнять задачи по защите планеты и околоземного пространства. Считаю необходимым привести в полную боеготовность низкоорбитальную ОБ 'Заслон-2 и реактивировать резервную спутниковую сеть 'Трал-М'. Подробная информация о потерях среди личного состава будет доступна в течение самого ближайшего времени. От боя с подошедшей эскадрой противник уклонился, произведя экстренную амбаркацию в гиперпространство.

Особое примечание: в ходе боестолкновения противник нарушил 'Конвенцию о неприменении маршевых g-двигателей в опасной близости от населенных планет'. Один из поврежденных нашим огнем фрегатов класса Н1242 'Скорпион', находясь в мертвой зоне оружейных комплексов, возникшей в результате уничтожения орбитальных крепостей в секторах с А4 и по С9, попал в гравитационное поле Земли и начал обвальное схождение с высокой орбиты. Избегая вхождения в плотные слои атмосферы, корабль активировал главный привод, погрузившись в стартовую воронку гиперполя, направленную в сторону планеты. Ориентировочная точка контакта с поверхностью планеты 46º35 37.83"C — 30º58 13.51"B, высота (глубина) контакта неизвестна. На данный момент я не владею какой-либо информацией относительно возможных нарушений локального пространственно-временного континуума Земли, однако считаю необходимым провести силами Флота дополнительное изучение последствий данного маневра…

Командир ВКОБ Земли 'Эшелон-1, капитан первого ранга Археев В.В.

Часть первая

ТЯЖЕЛО В УЧЕНИИ…

Полыхает кремлевское золото,

Дует с Волги степной суховей.

Вячеслав наш Михайлович Молотов

Принимает берлинских друзей.

А. Городницкий, 'Вальс 39-го года', 1988 год

Глава 1

пос. Гвардейское, полигон ВС Украины 'Чабанка', 17 июля 2008 года

С самого утра подполковник Крамарчук пребывал в самом, что ни на есть, отвратительном состоянии духа. И было отчего. Причем, этих самых 'отчего' насчитывалось как минимум два. Начавший служить еще при Союзе, и прошедший за долгие годы суровую армейскую школу, подпол Крамарчук больше всего на свете ненавидел показуху и прочее выпрыгивание из штанов накануне какого-либо торжественного события. А уж если оное событие еще и с международным участием, да под контролем представителя Президента по области — тогда всё, сливай воду, туши свет. Какая там свежеокрашенная трава и приклеенные листья? О чем вы говорите? Нет, что вы, всё намного хуже. Или даже так: НАМНОГО хуже! Потому, что во времена правления 'проклятых коммунистов', хоть и занимались очковтирательством, так зато армия была, как армия. И средств из народного, как тогда говорили, бюджета на нее не жалели. Да и боевая техника была именно боевой… Тьфу, даже и говорить не хочется! Вот, взять ту же Чабанку — танковый полигон ведь был, один из крупнейших в округе, недаром расположенный невдалеке поселок 'Гвардейским' назывался. Да и сам округ — ну, кто сейчас помнит, что ОдВО в те времена по численности и количеству боевой техники практически равнялся всему западногерманскому Бундесверу вместе взятому? А сейчас? Эх, ладно… Крамарчук тяжело вздохнул и двинулся дальше вдоль ряда застеленных брезентом столов с разложенными на них образцами стрелкового оружия, проверяя готовность личного состава к визиту золотопогонных 'гостей' из штаба Южного оперативного командования и верхушки 'Си-Бриза'. Вроде все в порядке, и наши солдатики свои стреляющие железяки разложили, и заморско-европейские гости тоже. Поясняющие таблички, схемы, образцы боеприпасов, навесное снаряжение, всякие там коллиматорные и оптические прицелы, целеуказатели, тактические фонари, приборы бесшумной и беспламенной стрельбы. На расстеленном на земле брезенте — крупнокалиберные пулеметы, обычные и дальнобойные снайперские винтовки, РПГ, зенитно-ракетные комплексы последнего поколения, реактивные огнеметы. Чуть поодаль — образцы техники. Пару наших танков, правда, не новых харьковских 'Оплотов', которых в округе отродясь не бывало и, судя по всему, не будет, а обычных модернизированных Т-64БМ 'Булат', бронетранспортер — стандартная 'восьмидесятка', 'вторые' БМП и БМД. Рядом застыл здоровенный, похожий на бронированный амбар на гусеницах, американский плавающий LVTP-7 и обязательный, словно привокзальный 'Макдоналдс', 'Хаммер' с задранным над крышей стволом крупнокалиберного пулемета. Больше никакой техники 'союзники' не демонстрировали — не то, поленились доставлять на берег, не то, просто за неимением таковой у морпехов. Крамарчук перевел взгляд дальше, туда, где у края тренировочного поля под деревьями были разбиты палатки личного состава, полевая столовая и лазарет. Там же стояли в ряд кунги с развернутыми в рабочее положение антеннами радио- и тропосферной связи, КШМ и радиолокационная станция разведки воздушных и баллистических целей, непонятно, что вообще здесь делающая — 'хранители неба' из состава сил фронтовой ПВО в маневрах не участвовали и не развертывались.

'Союзники' своего палаточного лагеря вовсе не разбивали, положившись на принимающую сторону, которая загодя привела в человеческое состояние полузаброшенную с середины девяностых офицерскую гостиницу и пару казарм военного городка. Где родное Минобороны взяло деньги на ремонт, стеклопакеты, новую сантехнику и прочую лабуду вроде евророзеток, светильников и сборной мебели из ламинированной ДСП, и куда оно все уйдет после завершения учений, подполковник не знал, и знать не хотел. Главным сейчас было перед бывшим вероятным противником не опозориться, ну а остальное? Да и хрен с ним, с тем остальным, впервой что ли? Прорвемся… 'Си-Бриз' — как ни крути, не какие-нибудь там общевойсковые учения 'Север' семьдесят шестого года, в которых Крамарчук поучаствовал еще совсем желторотым лейтехой, и уж тем более не европейского уровня 'Днепр', поставивший на уши весь Североатлантический союз девятью годами раньше. Масштаб, знаете ли, не тот.

Людей на поле почти не было, только пара американских морпехов, занимающихся обустройством своей части 'экспозиции' да молоденькая столичная журналистка. Своих солдатиков Крамарчук собственноручно отправил 'в расположение', строго-настрого наказав из палаток даже носа не высовывать. Наученный тремя десятилетиями армейской службы, подпол прекрасно знал, что может натворить ничем не занятый солдат, а занимать пацанов было уже просто нечем — до прибытия заморских гостей и командования округа оставалось меньше двух часов, и вся текучка была более-менее благополучно завершена. Потому он и загнал их в палатки 'приводить в порядок внешний вид и прочую личную гигиену'. И по караульному из числа особо надежных старослужащих у входов поставил, с классическим напутствием всех впускать, никого не выпускать — дембелям лишние проблемы ни к чему, не подведут. А для пущей 'сурьезности' еще и по автомату выдал, без патронов, разумеется — еще чего не хватало! Все выписанные на проведение сегодняшних стрельб боеприпасы он накануне самолично принял и запер в кашаэмке, так сказать, 'во избежание'. Поскольку, ученый. А больше, вроде, опасаться и нечего: алкоголя срочники здесь нигде не достанут, проверено (да и не решатся после вчерашнего разговора), а курить? Ну, курить-то, конечно, будут, но уж лучше пусть внутри втихаря дымят, авось не спалят ничего, чем по территории разбредутся или по кустам прятаться станут.

Вымученно улыбнувшись здоровенному темнокожему морпеху с капральскими лычками на рукаве, с искренним интересом рассматривающему стенд с украинским оружием, подполковник сделал еще шаг и, неожиданно даже для самого себя, вдруг подумал:

'Как же мне все это надоело! Нет, правильно меня Галка пилит, пора на гражданку, пора! Всё, закончатся маневры — сразу подам рапорт. Хватит, и так выслуга на пять лет больше срока! Сил уже нет, на все это смотреть. Квартира есть, еще в Советской армии заработал, пенсия тоже. Чего еще тянуть, чего ждать? Права Галка — хватит. Вытерпеть до конца месяца, браво отчитаться — и….

Что именно изменилось в следующий миг, подполковник некогда советской, а ныне украинской армии Юрий Крамарчук так и не понял. Это было словно мгновенная смена кадра в кинофильме: вот только что он ещё шел вдоль столов с оружием — и вдруг оказался лежащим на вытоптанной солдатскими берцами пыльной земле. Впрочем… нет, именно, что не вытоптанной! Конечно, пожухлая от июльского зноя трава была здорово примята, но это была именно трава! Трава, которой еще несколько секунд назад здесь не было! Вообще не было! Юрий приподнялся на локтях, собираясь встать и оглядеться — и замер, остановленный властным, хоть и с легким оттенком паники криком:

— Лежать! Лежать, не вставать, стрелять буду! И ты тож на землю давай!

За спиной непривычно-длинно клацнул затвор, явно не автоматный:

— Лежать, я сказал! Тревога!!! На землю, говорю, стрелять буду! Сто-ой!!! Стой, падла!!! Ах ты…

И тут же над головой, оглушительно и зловеще ударил одиночный винтовочный выстрел. И, вслед за уже знакомым клацаньем, — второй. Дымящаяся гильза с характерной закраиной, такая привычно-знакомая еще по 'срочке', где будущий подполковник был вторым номером расчета ПКМ, шлепнулась, сверкая желтым латунным бочком, в траву в аккурат перед его лицом. И Крамарчук неожиданно (и, кажется, не к месту) вспомнил, что изначально такие патроны использовались в винтовке системы Мосина. На вторую гильзу, по иронии судьбы стукнувшую его по затылку и ожегшую неприкрытую шею, он уже не обратил внимания…

с. Чабанка, военный городок береговой батареи БС-412, 17 июля 1940 года

Первым, о чем подумал в ЭТОТ момент часовой Бараков — так это о том, что товарищ политкомиссар был прав, предупреждая о возможных происках противника в ближайшие несколько месяцев. Да и как иначе, ведь охранять приходится одну из самых мощных и современных батарей оборонного пояса города, 412-ю! Еще и месяца не прошло, как наши доблестные войска вернули свободу братским народам Бессарабии и Буковины, поставив на место зарвавшихся румынских империалистов, и вот, пожалуйста! Все, как и предупреждали на политзанятиях, требуя усилить пролетарскую бдительность и быть готовыми к любым провокациям и диверсиям. Правда, откуда именно появились на круглосуточно охраняемой территории воинской части эти самые диверсанты, еще и в таком количестве, да с невиданной техникой, Бараков даже и представить себе не мог, но ведь появились же? С неба — не с неба, но вот именно что свалились. Шел он себе по маршруту, где каждый камешек, каждая ямка и дождевая вымоина знакома, насчет увольнительной воскресной, товарищем лейтенантом Егоровым обещанной, размышлял — и тут вдруг ОНО и случилось. Вроде вот сморгнул только — и все разом изменилось, да так быстро, что аж голова закружилась, и комок к горлу подскочил, противный такой комок, тошнотный. Впрочем, случилось — и случилось, не его это дело, мало ли на какие гадости эти империалисты способны? Может, массовый гипноз какой — им про подобное товарищ военврач давеча в ленинской комнате рассказывал, или еще что, отравляющий газ, например. Пусть командование с товарищами особистами разбирается, он-то свое дело сделал. Проявил, так сказать ту самую пролетарскую бдительность. Рядом с ним аж два диверсанта оказалось, один пожилой, в диковинной форме да с явно старорежимными погонами, увенчанными двумя большими звездами, — интересно, что за звание такое? — и второй, молодой, темнокожий, в такой же смешной пятнистой форме, но без погон. Негр, стало быть, из угнетаемого американского рабочего класса. Старый-то, как все произошло, на землю хлопнулся, да так и остался лежать, а молодой на ногах устоял, пошатнулся только. Окрик услышал, обернулся, дернулся было в его сторону, но на винтовку наставленную зло зыркнул — и ну бежать. Вот тебе и угнетаемый класс! Никакой, понимаешь, пролетарской солидарности! Нет, Бараков-то все по Уставу сделал, не придерешься. И 'стой' прокричал, и что стрелять станет, предупредил, и в воздух, значит, пальнул. Ну а затем уж на поражение, в корпус, как учили. Попал, конечно, с десяти метров разве промажешь? Тот только руками взмахнул, да и завалился. А у казарм уже и тревога завыла, на его выстрелы, стало быть. А спустя минуту-другую — и у батарейцев тоже.

— Слышь, боец, — внезапно охрипшим голосом сообщил Крамарчук, не поднимая головы, — сесть-то можно?

— Лежать! — привычно рявкнули из-за спины. — После трибунала насидишься, ежели к стенке не прислонят!

— Да спина болит мордой вниз лежать, я уже вроде не мальчик. Разреши сяду, а? Если что, выстрелить-то всегда успеешь. Ну, хочешь, руки за голову заложу?

За спиной раздалось сосредоточенное сопение — невидимый 'боец' размышлял:

— Ну, ладно, хрен с тобой, садись уж, вражина. Только не дури, а то, правда, стрельну. Одного уж положил.

— Это негра что ль? — догадался подполковник, кряхтя, принимая сидячее положение. Отдышавшись, он подобрал слетевшее с головы кепи, стряхнул о колено пыль и обмахнул мокрое от пота лицо. — Ну, ты силен, брат…

— Румынский пан тебе брат! — буркнули из-за спины. — Поговори у меня, диверсант буев! Сидишь — сиди, коль разрешили, а трепаться приказу не было. Вот счас сдам тя, глядишь, перед строем отметят, увольнительную вне очереди дадут, так хоть в город съезжу! — судя по внезапно разговорившемуся с 'вражиной' часовому, у парня начался отходняк после короткого боя — вряд ли раньше ему приходилось стрелять в живого человека. Немало повидавшему на своем веку Крамарчуку подобное было знакомо, увы, не понаслышке.

— Ладно, город — вещь хорошая… — согласно кивнул Крамарчук, с жадным интересом осматривая в мгновение ока изменившуюся местность. Столы, вдоль которых он только что шел, почти все оказались перевернутыми, оружие рассыпалось по земле. Под одним из устоявших на месте столов пряталась перепуганная журналистка — подполковник видел ее загорелую ногу в нелепой в данной ситуации босоножке на высоком каблучке. Техника, правда, стояла на своих местах, разве что 'Хаммер' перевернулся на бок, но вот окаймляющие тренировочное поле деревья? Деревья оказались совсем не там, где были еще несколько минут назад. Самым диким ему показалась покрывшая почти всю крону развесистой акации палатка, обычная армейская УСБ-56, вознесенная ныне на высоту почти двадцати метров. Впрочем, остальные выглядели не лучше и, если и не висели на кронах деревьев, то, как минимум, завалились набок бесформенными грудами пропитанной водоупорным составом парусины, около которых бестолково топтались группки облаченных в привычный камуфляж бойцов… его бойцов! Сейчас подполковник был готов поверить, во что угодно и согласиться с чем угодно, но одно он знал совершенно точно: этих акаций здесь только что не было! Вернее, деревья были, но другие, и не здесь, а десятком метров дальше… ощутив, что голова начинает идти кругом, Крамарчук рискнул обернуться, рассмотрев, наконец, своего конвоира. Выгоревшая гимнастерка без погон, белеющий подворотничком расстегнутый ворот, пилотка со звездочкой, кожаный ремень с подсумками и флягой в брезентовом чехле, широкий ремень противогазной сумки через плечо, запыленные кирзачи, трехлинейка в руках — не карабин образца 44-го, а именно классическая 'мосинка' с примкнутым граненым штыком. К своему ужасу, Юрий неожиданно понял, что именно чего-то подобного он и ожидал. Не верил, до последней секунды не верил, но, как ни дико это звучит, ожидал. Отчего? Наверное, виной тому был сын, с год тому увлекшийся альтернативной историей, и просаживавший на весьма недешевые по нынешним временам книги всю свою повышенную стипендию. Поначалу подполковник, было, бурчал, но затем решил самостоятельно выяснить, что же такого интересного тот в них находит. Прочитав штук пять, Крамарчук понял две вещи: несмотря на то, что содержание ему, в общем-то, не понравилось, некое рациональное зерно в них определенно было. И второе — пусть уж лучше читает, наивно веря в возможность что-либо изменить в прошлом (интересно, а двадцатилетнему парню-то чем нынешняя история не по душе? Другой-то он и не знает, веком не вышел), нежели сутками режется в сетевые игрушки или зависает в ночных клубах. На которые, между прочим, нужны деньги, и немалые, не чета тем, что отпрыск тратит на свою любимую альтернативу!

И поэтому подполковник, судорожно сглотнув, задал тот самый вопрос, который, наверное, задал бы в подобной ситуации любой другой здравомыслящий человек, хоть раз в жизни открывший написанную в жанре альтернативной истории книгу:

— Б…боец… какой сейчас… год?

— Я те поговорю… — начал было тот, но осекся, шарашено глядя на Крамарчука:

— Чё?!

— Год сейчас какой, спрашиваю? — более-менее овладел собой Юрий.

Красноармеец на всякий случай перехватил поудобнее винтовку, не то готовясь к стрельбе, не то собираясь угостить сумасшедшего диверсанта прикладом:

— Ну, это, сороковой, и чё? И вообще, а ну заткни пасть, румынская морда! Отвернулся! Быстро! А то я счас как тя…

— Да какой я тебе румын?! — едва ли не против воли буркнул Крамарчук, тем не менее, послушно отворачиваясь — пересчитывать собственные ребра о мосинский приклад как-то не хотелось. — Свой я. Советский… ну, почти советский…

— Отставить разговоры, — от сквозящего в голосе металла подполковнику ощутимо поплохело. Хрен его знает, почему, но — поплохело. Впрочем, в этот раз оборачиваться он не стал.

— Молодец, Бараков, хвалю. Матерого диверсанта взял. Иди вон там еще глянь, за автомобилем, а этого я сам отконвоирую. Да, вон дамочка под столом сидит, вытащи — и ко мне. Только оружие у нее проверь.

— Слушаюсь, тащ сержнт госдарстной безопаснсти, — по армейской привычке глотая гласные, на едином дыхании выпалил тот, торопливо затопав сапогами куда-то в сторону.

— Ну, вставай, что ли? Пошли? — затылок щекотнул неприятный, но вполне угадываемый стальной холодок. — Счас всех ваших соберут, и поговорим…

— Да я… — Юрий попытался обернуться… лучше б он этого не делал. Холодок в затылке на мгновение исчез, и тут же в голове разорвался, сверкнув перед глазами роскошным огненным всполохом, фугасный заряд от удара рукояткой:

— Встать, сука! Встать! Пошел вперед! Голову нах проломлю! Встал, не оглядываться, бегом пошел! Бегом! Вон туда!.. Бараков, ну что там? Справился? Давай ее сюда. Ух, кака краля. А, ну вперед, вон за этим вот следом. Бегом! Что?! Значит, снимай каблуки и босичком, не зима вроде. Пошли бегом, красавцы, бего-ом.

С трудом сдерживая перемешанную с накатывающей тошнотой и слабостью ярость — впрочем, удар был профессиональный, не до серьезного сотрясения, а так, чтобы немного вразумить, — Крамарчук поднялся на ноги и, пошатываясь, затрусил в указанном направлении. Журналистка — других 'краль' он вроде бы не заметил — повизгивая, трусила следом. За спиной раздавались скраденные расстоянием крики и одиночные выстрелы. Затем грохотнула короткая очередь, явно из 'Калаша', и еще одна — похоже, местные схлестнулись с выставленной возле КШМ охраной, поскольку боеприпасы были только у двух матерых дембелей, собственноручно выставленных им на пост сегодняшним утром. Подполковник понимал, что это наверняка гибнут его подчиненные, но никаких особых чувств по этому поводу отчего-то не испытывал. Классические 'дважды-два' он для себя, как ни странно, уже сложил, и, несмотря на гудящую от удара пистолетной рукояткой голову, примерно представлял, что произошло.

К своему ужасу представлял…

****

Вообще-то, старшина Серега Маклаков уже был полновесным дембелем, и еще в мае должен был трястись в самом желанном для всех срочников поезде в направлении родной Ясиноватой. Но тут случились эти трижды долбаные маневры, и командование решило несколько иначе. Нет, их, конечно, ни к чему не принуждали, просто очень настойчиво просили, тем более, что соответствующий приказ, как выяснилось, уже был готов и подписан министром обороны еще в апреле. Командование стояло на ушах, отменить 'Си-Бриз' мог теперь разве что лично Президент или Верховная Рада, а, значит, нужны были люди, сполна вкусившие армейской романтики и, главное, способные держать в узде многочисленный молодняк. В принципе, Маклаков особо и не спорил, понимая, что в родном шахтерском городке ему ловить особо нечего, а здесь он, как ни крути, фигура. Еще бы, отличник боевой и политической, разрядник, к Крамарчуку чуть ли не с ноги дверь открывает… ну, утрируя, конечно, Юрий Анатольич мужик крутой, за подобные шутки может и наказать. Причем, не нарядами вне очереди, ясное дело, а по-свойски, то есть — по морде. Короче, маневры — маневрами, но оказался сегодня дембель Серега на боевом посту. В самом, что ни на есть, прямом смысле: с АК-74 в руках и на ступеньке кунга особо охраняемой КШМ с боеприпасами к сегодняшнему шоу под гордым названием 'огневая подготовка и отстрел образцов оружия и вооружений'. Ну, а 'на ступеньке', поскольку у настоящего дембеля, как известно, всегда болят натруженные праведным трудом ноги, и стоять ему по-определению не положено. Стоять молодые или духи должны, а они с Витей — закадычным друганом-земелей из Донецка — только сидеть, а еще лучше лежать. Он тут, Витек — в кабине. Раз в полчаса менялись, поскольку дерматиновое водительское сиденье все-таки мягче, нежели вышарканные сапогами стальные ступени. Правда, с выданным боекомплектом подпол что-то перемудрил, выдав на два ствола всего три снаряженных магазина, два в подсумке, третий в автомате. Впрочем, на 105-ю статью Устава гарнизонной и караульной службы дембелям было глубоко наплевать, а поскольку старослужащему ходить (ну, или, допустим, сидеть в кабине) с пустым автоматом явно западло, БК был втихаря поделен. Но куда больше, нежели важность момента и доверие командования, суровые души дедов грел факт обладаниями двумя свежестыренными стограммовыми флаконами 'Септола'. Или девяносто шестой спиртяшки, если не умничать и на наклейку бутылочки не глядеть. Набег на палатку медслужбы провели ночью и по всем правилам разведческой науки, а почему взяли так мало? Так исключительно из чувства здравого смысла, то есть, чтоб не нарываться: вечно слегка поддатый майор с 'тещей и бокалом' в петлицах в жизни не заметит пропажу двух бутылочек спирта, а им на вечер хватит. Сменятся, да и отметят начало маневров. При правильном разведении — считай, по двести пятьдесят примут. Нормально? Вполне. И не упьются, и выхлопа особого не будет, и на душе хорошо станет, тепло и уютно. Словно в плацкарте того самого дембельского поезда, где все проводницы, как известно, прелестны и безотказны, словно… подобрать подходящее определение 'прелестности и безотказности' проводниц Серега не успел, грубо вырванный из счастливой реальности последних дней службы. Ступенька под задом ощутимо дрогнула, сбрасывая замечтавшегося дембеля вниз. Автомат вырвался из рук и шлепнулся, лязгнув, в траву. Распластавшийся на земле Серега коротко, но весьма эмоционально, выматерился и быстро поднялся на ноги, подтянув за ремень АК. Хоть бы молодняк ничего не заметил, вот позору-то будет — заслуженный 'дедушка' задремал, да едва нос об землю не расквасил! А уж если Крамарчук прознает… ох, да ну его нафиг! Из кабины, скрипнув водительской дверцей, выглянул заспанный Родионов:

— Серег, ты чё? Чего машину трясешь, дедушке спать мешаешь? — Витек спрыгнул на землю и сладко потянулся, поддернув на плече автоматный ремень. — Перекурим, что ль?

Дембель неспешно вытащил сигареты, протянул пачку другу:

— А чё это молодняк разбегался? — он кивнул куда-то за спину Маклакова. Внезапно его глаза заметно округлились:

— Охренеть! Глянь, эти уроды палатки завалили! Все до единой! Во прикол! Ну, все, Крамар их уроет! Пипец молодым, теперь до самого дембеля будут ротный нужник чистить!

Серега непонимающе оглянулся и застыл, пораженный невиданным зрелищем: установленные позавчера палатки все до единой были повалены, а некоторые и вовсе висели на ветвях деревьев. Деревьев, которые еще несколькими минутами раньше стояли куда дальше от кромки тренировочного поля! Будучи просто не в состоянии осознать увиденное, он автоматически затянулся, тут же выронив сигарету в ответ на раздавшийся откуда-то сбоку срывающийся на фальцет крик:

— Бросай оружие, стрелять буду!

Два года срочной даром все-таки не прошли, и оба дембеля отлично знали, что бросать оружие и уж тем более стрелять в подобной ситуации должен как раз кричащий, поскольку 'часовой есть лицо неприкосновенное', а часовыми сейчас являлись именно они. Коротко переглянувшись, бойцы раздались в стороны, падая в положение для стрельбы с колена, Серега слева, окончательно проснувшийся Витек — чуть правее. Коротко щелкнули, опускаясь вниз планки предохранителей, лязгнули затворные рамы, досылая в казенники первый патрон. И только произведя эти заученные до автоматизма действия, парни разглядели кричащего, щуплого паренька в вылинявшем хэбэ и пилотке, с непомерно длинной винтовкой в руках. Направленной, между прочим, не куда-нибудь, а в сторону обоих 'неприкосновенных лиц'.

— Бросай оружие, говрю! — паренек клацнул затвором, и Маклаков неожиданно узнал оружие — ну, конечно, винтовка системы Мосина, им такую в музее ОдВО на Пироговской улице показывали, даже в руках подержать и затвор подергать разрешили. Он тогда еще сильно удивился, что в привычном ПКМе и 'драгуновской' снайперке тот же патрон используется. А в том, что это именно боевое оружие, а не какой-нибудь новомодный ММГ, он отчего-то вовсе не сомневался.

— Это ты бросай! — заорал в ответ Сергей, вдруг осознав, что очень даже может быть, сейчас ему придется впервые в жизни выстрелить не в ростовую мишень на полигоне, куда их возили аж целых семь раз, а в живого человека, в своего сверстника. — Бросай, стреляю на поражение!

Парнишка ничего не ответил, лишь поудобнее перехватил увенчанную узким граненым штыком винтовку и зачем-то расставил пошире ноги. Вот же положение, ну не станешь же первым стрелять, ведь это уже по-настоящему, это насмерть! В живого! Вот он стоит, а вот…

— Серый, — донесся до Маклакова едва слышный голос товарища, — чё делать будем? Откуда он тут? Чё вообще за хрень происходит, а?

— Молчать! — со слухом у парнишки, похоже, проблем не было. — Казал же, бросайте оружие, стрельну!

— Слышь, братишка, ты это… — старшина не договорил. Откуда-то из-за спины, со стороны тренировочного поля, вдруг донесся раскатистый выстрел. И же тут грохнула — ух ты, громко-то как! — трехлинейка в руках парня. Не прицельно, и не именно в них, скорее, просто палец на спуске инстинктивно дернулся. Пуля сочно шлепнула высоко над головой в борт кунга, без труда пробив тонкий алюминиевый лист, но обоим патрульным этого хватило сполна. Нервы-то не железные! Первым выжал спуск Родионов, долей секунды спустя к нему присоединился и Маклаков, и две короткие очереди отбросили изломанное тело паренька назад.

— Б…ть! — прокомментировал Сергей, инстинктивно пригибаясь — еще одна, непонятно откуда прилетевшая пуля ударила в борт над головой и, оставив продолговатую вмятину, с противным визгом ушла рикошетом в сторону.

— Сзади! — уловив, откуда стреляли, коротко рявкнул Родионов, разворачиваясь и выпуская длинную очередь. Маклаков плюхнулся на землю, перекатился под автомобиль и, не задерживаясь, прополз еще немного вперед, выглянув между задних колес 'Урала'. Нападавших — или атакующих — с первыми же выстрелами заученные некогда строки Устава напрочь вылетели из головы, — оказалось трое, двое с винтовками и один с пистолетом и в фуражке, явно, офицер. И отчего-то именно этот последний, державшийся чуть позади, показался Сергею наиболее опасным. Высунув между колесами ствол 'Калаша', Маклаков упер автомат в землю торцом магазина и, поудобнее перехватив пластиковое цевье, выцелил бегущего. О том, что сейчас он во второй раз в жизни выстрелит в живого человека, он сейчас уже не думал; равно, как не думал и о том, что вообще происходит. Прав был ротный — чем хорош Устав, так это тем, что позволяет не думать тогда, когда надо действовать. На них напали, и они обязаны оказать противнику огневое сопротивление. Всё. С этой мыслью старшина выбрал слабину и потянул спуск. Автомат привычно толкнулся в плечо, и бегущего отбросило назад. Не отпуская спускового крючка — подсознательно он помнил, что так стрелять нельзя, что это неправильно, что сбивает прицел, перегревает и изнашивает ствол и нерационально расходует боеприпасы, но палец будто бы вдруг окостенел, — он повел стволом из стороны в сторону, пересекая свинцовой строчкой еще две жизни. Грохот выстрелов привычно оглушил, и где-то глубоко мелькнула шальная мысль, что все это происходит не с ним. Да-да, точно, конечно же, не с ним! А если даже и с ним, то на самом деле он сейчас лежит на стрельбище, на расстеленном брезенте, а позади стоит с планшетом принимающий стрельбы офицер. И впереди вовсе не люди из плоти и крови, а покрытые пробоинами бездушные фанерные мишени, безропотно падающие под ударами его пуль… В этот момент боек щелкнул вхолостую. 'Семьдесят четвертый' израсходовал первый из выданных Крамарчуком — а кто это, кстати; кто-то из прошлой, уже такой далекой и нереальной жизни, да? — магазинов. Старшина автоматически (разум по большому счету отключился уже окончательно) отстегнул опустевший рожок, отбросил в сторону, нащупал на боку подсумок и перезарядил оружие, вскользь припомнив, что третий магазин он отдал Родионову. За спиной грохотнула очередь Витькиного автомата, грохотнула — и осеклась, завершившись коротким стоном, шорохом падающего тела и каким-то непонятным бульканьем. Перевернувшись на бок, Маклаков обернулся. Земляк лежал на земле, обеими руками зажимая простреленную шею, алая пузырящаяся кровь выплескивалась сильными толчками между его пальцев. Согнутые в коленях ноги яростно скребли каблуками берцев по траве, но с каждой секундой все слабее и слабее. Серега не был особо искушен в военно-полевой медицине, но отчего-то сразу понял, что тот уже не жилец — пуля, видимо, пробила не только горло, но и сонную артерию. Извернувшись ужом, он прополз обратно под задним мостом и подтянул к себе автомат товарища. Отстегнув магазин, на ощупь определил, что тот пуст — перед смертью Витька всё-таки успел расстрелять последние в жизни тридцать патронов. Что-то металлически щелкнуло, визгнув куда-то в сторону, о несущую раму, со смачным шлепком ударило в шину. Третьей пули — уже его собственной — Маклаков не услышал. Просто тяжелый удар в грудь, будто кирзовым сапогом со всей дури въехали. И разрывающая внутренности боль, только отчего-то вовсе не в груди, а в спине… 'А, ну да', - вяло подумалось старшине, — 'на выходе пуля всегда наносит большие повреждения, оттого и боль'… Мысли стали вязкими и какими-то вовсе не важными. Входное отверстие, выходное… имеет ли это хоть какое-то значение? А Крамарчук, хоть и нормальный мужик, всё же порядочный гад! Не мог, что ли, эти свои дурацкие патроны-гранаты-взрывчатку в другое место спрятать? Вот уж, постояли они с Витьком на посту в последний раз, называется!..

И это было последней мыслью так и не дождавшегося своего счастливого дембельского поезда старшины Сергея Маклакова.

Глава 2

с. Чабанка, военный городок береговой батареи БС-412, 17 июля 1940 года

Что именно произошло, сержант корпуса морской пехоты шестого флота США Джимми Джойс так и не понял. Еще мгновение назад он стоял, оперевшись плечом о борт 'Хаммера', и вдруг какая-то неведомая сила властно отшвырнула его в сторону. Когда он, тряся гудящей головой, поднялся на ноги и проморгался от запорошившей невесть откуда взявшейся глаза пыли, джип уже лежал на боку, беспомощно уткнувшись в землю стволом сорвавшегося со станка крупнокалиберного 'Браунинга'. Как именно всё это произошло, он не видел — зато хорошо видел, как погиб капрал Корнэйл. Беднягу застрелил в спину какой-то сбрендивший задохлик в странной мешковатой форме и с не менее странной винтовкой в руках. Но, каким бы странным не выглядело это оружие, оно стреляло, и стреляло неплохо! Джимми видел — и, наверное, уже никогда не забудет! — как на груди бегущего капрала вспух, лопнув кровавым облачком, бутон выходного отверстия: пуля насквозь пробила грудную клетку. Корнэйл взмахнул руками и упал ничком в нескольких метрах от Джойса, нелепо выбросив вперед левую руку и широко раскидав ноги в высоких десантных берцах. Несколько секунд укрывающийся за перевернутым джипом сержант тупо смотрел на сверкающие на солнце часы, особенно заметные на темной коже афроамериканца, затем, опомнившись, задом вполз в тень перевернутой кабины. Позиция оказалась довольно выгодной. Невидимый со стороны — по крайней мере, пока — он мог наблюдать за происходящим, а происходило следующее: застреливший капрала парнишка, которому вряд ли было больше восемнадцати и который, похоже, даже не догадывался о существовании тренажерных залов, направил свое оружие на лежащего на земле человека в камуфляже и что-то ему прокричал. Последнего Джимми сегодня утром уже видел — он был тут кем-то вроде старшего офицера, проверял готовность оружейных стендов к началу смотра. Затем подбежал незнакомый офицер в смешной приплюснутой фуражке и с пистолетом в руке, и увел пленного и прячущуюся под столом смазливую корреспондентку, на которую сержант, по правде говоря, положил глаз еще с полчаса назад. Парень же, выслушав отданный ему приказ, козырнул и побежал в сторону Джойса. Что же делать? Напасть? Без оружия и, самое главное, без бронежилета? Бред! Конечно, у него на поясе висит стандартный штык-нож от М-16, и он, используя фактор неожиданности, наверняка сумеет тихо снять этого парня с винтовкой, но дальше? В нескольких метрах валяется упавшее с перевернутых столов оружие и образцы боеприпасов, но пока он доберется до них, пока успеет зарядить, его просто расстреляют в упор. Нет, нужно незаметно доползти до транспортера, тем более, что минут пять назад туда же ушел рядовой Брайан, третий из их 'оружейной команды', оставленной на берегу. И все-таки, что же это было? Что за сила с легкостью перевернула четырехтонный джип, повалила столы и швырнула его на землю? Землетрясение? Смерч? Ох, дерьмо, да какая сейчас разница?! Сейчас ему нужно добраться до транспортера и связаться с командованием, сообщив ему о проблемах с туземцами. И заодно найти этого придурка Брайана, пока он не сотворил какой-нибудь глупости — фермерского сына из солнечного Арканзаса Джойс недолюбливал еще со времен учебки. Мозгов не густо, зато мышечной массы и дурной решимости — через край, еще напортачит чего, американский герой. Кстати, в LVTP полный штатный боекомплект плюс личное оружие экипажа, а если запереться внутри, заблокировав люки и десантную аппарель, то никакие доходяги с древними винтовками не страшны — М2НВ пятидесятого калибра и сорокамиллиметровый Марк-18 разнесут в пыль половину этого полигона!

Джимми вытащил штык и, зажав свое единственное оружие в потной ладони, развернулся и на четвереньках пополз вдоль лежащего на боку джипа, собираясь обогнуть его сзади, оказавшись со стороны кормы плавающего транспортера, аппарель которого, насколько он помнил, еще десять минут назад была опущена. Несколькими секундами спустя он уже протопал по ребристой поверхности пандуса, скрывшись в спасительной полутьме десантного отделения, где нос к носу столкнулся с перепуганным и мало что понимающим Брайаном. Ничего не объясняя, Джойс выхватил из захватов М-16А3, вторую бросил товарищу, дрожащей рукой вставил магазин, ударом ладони загоняя его до щелчка. Передернул затвор, и только после этого почувствовал себя более-менее спокойно. Вот теперь пусть только подойдут, древняя винтовка — это вам не штурмовая М-16!

— Дерьмо! — сдавленно вскрикнул он, разворачиваясь в сторону кормы, где в ярко освещенном утренним солнцем проеме десантной рампы уже появилась фигурка вражеского солдата, удивленно заглядывающего внутрь. Оттолкнув в сторону застывшего с незаряженной винтовкой в руках Брайана, Джимми вскинул оружие и выстрелил. В это короткое злое движение он словно вложил всю ярость за свой недавний страх и неуверенность, за убитого Корнэйла, за разбитый джип… Грохотнула недлинная очередь, стреляные гильзы зазвенели, падая, на пол. Помещение тут же наполнилось знакомым кисловатым дымом от сгоревшего синтетического пороха. Переломившись пополам, фигурка исчезла, выпав из очерченной контуром десантного люка перспективы, лишь выпущенная из руки винтовка металлически стукнула по покрытой композитным подбоем аппарели и сползла на землю. Брайан, отвесив челюсть, смотрел на сержанта, его винтовка уткнулась стволом в пол, но парень этого даже не замечал:

— За…зачем ты его убил?! Это же учения?! Ты не имеешь права снаряжать оружие! Лейтенант Коул говорил…

— В задницу Коула, его здесь нет, — зловеще осклабился сержант, которым внезапно овладела странная, граничащая с истерикой, веселость, подхлестнутая выброшенным в кровь адреналином. Опустив оружие, он сделал шаг вперед. Как бы оно там ни было, нужно поднять аппарель и заблокировать люки, неизвестно, сколько тут еще этих… с древними винтовками. А затем уж вызвать корабль.

— Это был террорист, он только что убил капрала и угрожал одному из наших союзников. Сейчас мы закроемся в машине, и свяжемся с нашими.

Рядовой неожиданно потряс головой, не соглашаясь, и загородил ему дорогу:

— Не закрывай, нужно выйти, и посмотреть, что с этим человеком. Мы не воюем на территории дружественного государства. Этот парень не был похож на террориста.

— Заткнись, Барт, — зловеще прошипел сержант, толкая того в грудь. Не ожидавший этого Брайан плюхнулся на десантное сиденье. — Ты не видел того, что видел я… — вдалеке прогрохотала автоматная очередь, затем еще одна, и еще. Насколько Джойс мог судить, стреляли из Калашникова. В ответ раздалось несколько гулких винтовочных выстрелов.

— Вон, слышишь? Значит, не воюем?

— Но… — договорить морпех не успел — светлый квадрат так и не закрытого входа пересекла быстрая тень, следом еще одна. Раздался крик, видимо, противник обнаружил убитого. Джойс дернулся, было, намереваясь все же дотянуться до рычага и поднять пандус, но в просвет люка неожиданно просунулся винтовочный ствол и грохнул выстрел, показавшийся особенно громким в замкнутом пространстве. Ударившая в борт пуля ушла в сторону, на миг наполнив отсек противным воем. Оба американца инстинктивно пригнулись, подсознательно прекрасно понимая, что такое многократный рикошет внутри бронированной коробки транспортера. Снаружи им что-то прокричали, однако бравые адепты 'US Marine Corps' уловили лишь вложенные в крик агрессивные эмоции, а вовсе не смысл — русского никто из них не знал. Ну, кроме обязательных 'воттка, матрьошка, калашньикофф', разумеется.

Сержант, не целясь, дал в просвет рампы две короткие очереди и обернулся к Брайану:

— Теперь видишь, идиот? Прикрой меня, — Джимми споткнулся взглядом о незаряженную винтовку товарища и, коротко выругавшись, швырнул ему магазин из укладки. — Заряжай, кретин! Нужно закрыть люк, иначе нам обоим конец! Начинай стрелять, когда я пойду вдоль борта. Затем заведем двигатель и покажем этим ублюдкам, что такое морская пехота Соединенных Штатов!

Брайан, судя по выражению лица, уже изменивший свое мнение о происходящем, привычно снарядил оружие и рванул затворную раму. Вскинул винтовку к плечу, приготовившись открыть огонь. Джойс положил свое оружие на сиденье и напрягся, готовясь к своему, возможно последнему в жизни, рывку. Снаружи снова о чем-то закричали, и знай, парни хоть немного русский язык, они перевели б сказанное примерно так:

— Если они закроют эту (изнасилованную) дверь, то мы (секс с твоей матерью) их оттуда (огородное растение, корень которого содержит большое количество эфирных масел) выкурим! По команде, открывайте огонь, нужно (заняться с ними сексом) их, и захватить танк! Пленных (непереводимый оборот речи, вероятнее всего, так же связанный с сексом) не брать.

Но морские пехотинцы русского, как уже говорилось, не знали. И в тот момент, когда сержант бросился в сторону входа, в проеме десантной рампы на миг показались стволы двух винтовок. Предупреждающе заорал, открывая беспорядочный огонь, Брайан, и грохот бьющей очередями М-16 заглушил два одиночных выстрела противника. Первая пуля чиркнула по потолку и ушла в покрытый нескользящим покрытием пол, вторая пробила грудь Джойса и на излете разбила лампочку дежурного освещения, поранив рядового осколками стекла и пластика и заставив его опустить оружие, испуганно вжимаясь в стену. Получивший пулю сержант споткнулся, но не упал, по инерции дотянувшись до рычага, и обвис на нем, всем весом опуская вниз. Пандус начал подниматься, однако слишком медленно, непростительно медленно. Прежде чем тяжеленная плита перевалила горизонтальный уровень, в отсек ворвались двое, один с винтовкой, второй с револьвером в руке. Если б у сержанта было время и силы, он разглядел бы отблескивающие эмалью офицерские знаки различия на петлицах гимнастерки, полевую сумку через плечо и кожаную кобуру на поясе, но ни того, ни другого у него уже не было. Оказавшись рядом с раненым, офицер увидел вцепившуюся в рычаг руку и, мгновенно оценив обстановку, вернул его в исходное положение, предварительно ударив морпеха рукояткой в висок. Второй нападавший рванулся вперед, но не рассчитал тесноты отсека и зацепился примкнутым к винтовке штыком за стену, даря противнику драгоценные мгновения.

Очухавшийся Брайан выставил перед собой оружие и выжал спуск, сжигая оставшиеся патроны одной длинной очередью, направленной в грудь замешкавшемуся противнику. Судорожно дернувшись несколько раз, тот опрокинулся на спину, так и не выпустив из рук винтовки; офицер же успел отпрянуть в сторону, несколько раз выстрелив в ответ в огрызающуюся огнем полутьму боевого отделения. 5,56-мм пуля рванула рукав его гимнастерки, навылет пробивая плечевые мышцы, другая содрала кожу на виске, но это уже ничего не могло изменить — у Брайана закончились патроны. Понимая, что теперь ему терять нечего, морпех самоубийственно рванулся навстречу смерти, выставив перед собой бесполезную винтовку, но напоролся на револьверный выстрел, отбросивший его обратно на сиденье. И, прежде чем он успел что-либо еще сделать, раненый офицер сделал последний шаг и, брезгливо поморщившись, дважды выстрелил ему в голову.

Расположение береговой батареи БС-412, 17 июля 1940 года

— Что, какой еще неустановленный корабль, ты о чем, Барсуков? — лейтенант непонимающе смотрел на запыхавшегося краснофлотца. — Ты вообще о чем? На солнышке не перегрелся, а то у нас сейчас июль, он тут жаркий, не то, что в твоем Заполярье?

— Так с КП батареи звонили, просили передать. Вам, или начарту, больше-то никого и нет. Начарт в военгородок ушел, а вы тут. Он практически у нас на траверзе стоит, на якоре, в полутора милях. Чужой, силуэт не знаком, флаг не виден, данных по прохождению через нас нет.

— Бред какой-то! — Ивакин пожал плечами, поднимаясь с койки и снимая со спинки стула китель. Выходить из прохладного железобетонного подземелья на июльскую жару не хотелось, но…

— Ладно, пошли наверх, посмотрим. Командир не возвращался?

— Никак нет, пока в городе. И не звонил. Из штаба округа тоже не звонили, — непонятно к чему добавил дежурный по батарее.

Лейтенант натянул китель и, не застегиваясь, вышел из кубрика. Подъем на 'нулевой уровень' занят почти пять минут — самые новые одесские батареи, 412 и 411-я, введенные в строй только в прошлом году, отличались развитой подземной инфраструктурой каждой из трех орудийных позиций. Кроме того, глубокоэшелонированные потерны соединяли артблоки с силовой подстанцией, насосной и вынесенным на километр с лишним в сторону моря командным пунктом. С которого, судя по рассказу дежурного, и звонили по поводу странного корабля.

Отвалив бронированную дверь, Барсуков посторонился, пропуская красного командира вперед. Лейтенант легко взбежал по бетонным ступенькам на артиллерийскую площадку, заглубленную на три метра ниже уровня почвы, и поднялся наверх, поднырнув под растянутую над орудийным двориком выгоревшую масксеть. Отсюда уже было видно море, до которого от позиции батареи было не больше полутора километров голой причерноморской степи. Поднял к глазам захваченный в кубрике бинокль, Ивакин вгляделся в четко различимый на фоне горизонта силуэт застывшего на якорной стоянке корабля, и присвистнул — ничего подобного он и вправду еще никогда в жизни не видел. Косо срезанный форштевень, мощная — пожалуй, даже слишком — надстройка, практически лишенная иллюминаторов, позади нее — не то еще одна ютовая надстройка, не то дымовая труба, зачем-то запрятанная в пирамидальный металлический кожух. Мачта одна, над рубкой, на баке — не слишком впечатляющая пушка, как на вскидку — калибром миллиметров в 120–130, вроде нашей Б-13. Корпус выкрашен обычной 'флотской' шаровой краской, на носу здоровенный белый номер 74. Флаг и вправду не виден, обвис неприметной тряпкой — штиль, никаких вымпелов тоже нет. Длина корпуса метров сто пятьдесят, водоизмещение, опять же навскидку, тысяч шесть-восемь. Что за хрень незнакомая?! Малый крейсер? Эсминец? Так великоват, вроде, для эсминца-то…

Пожав плечами, лейтенант опустил бинокль. Странно. Ладно, надо созвониться с наблюдателями с КП, может, они хоть что-то прояснят? Не мог же он из ниоткуда тут появиться? Судя по стоянке, шел из Одессы, а это уже означает, что не чужак, просто их забыли предупредить. Но, с другой стороны, неизвестный боевой корабль на траверзе батареи и военного городка? На расстоянии действенного огня его артустановки? Одна пушка в сто тридцать миллиметров — это конечно не три стовосьмидесятки его батареи, но если начнут стрелять, да с такой несерьезной дистанции, мало уж точно никому не покажется. Ох, как бы не ошибиться, потом замучаешься с особистами объясняться, если вообще под трибунал не пойдешь…

С другой стороны, в памяти всплыли зачитанные им немногим чуть больше месяца назад строки: …9 июня 1940 года, согласно секретной директивы Народного комиссариата обороны о подготовке операции по возвращению Бессарабии в состав СССР, создано управление Южного фронта… 10 июня войска 5, 12 и 9 армий, под видом учебного похода, начали скрытное выдвижение на румынскую границу… 15 июня Черноморский флот приведён в боевую готовность'. И что это все значит? Да только одно: все четыре береговые батареи сейчас находятся в составе фронта! И действовать должны по нормам военного времени!

— Барсуков, я на узел связи, а ты вот что, найди товарища политрука и товарища лейтенанта государственной безопасности, обрисуй ситуацию и пусть тоже на этого красавца посмотрят. А уж потом я…

В этот момент со стороны военного городка раздался четко узнаваемый винтовочный выстрел и вслед за ним — еще один. Несколько секунд было тихо, затем грохнуло еще несколько одиночных выстрелов и пулеметная очередь. Лейтенант, дернув щекой, обернулся к внезапно побледневшему Барсукову:

— Ну, что замер, краснофлотец? БОЕВАЯ ТРЕВОГА! Поднимай батарею, я принимаю командование! Всем номерам занять места согласно боевому расписанию, подать энергию на элеваторы, команде первой подачи — готовность три минуты. Быть готовым к открытию огня по команде. Выполнять! Всё, я на радиоузел. Дальномерщиков и корректуру подниму сам.

Уже спускаясь вниз, столкнулся с посланным с радиоузла краснофлотцем:

— Тащ лейтенант, просили передать — связи со штабом военно-морской базы и округом нет, с городом тоже. Вообще связи нет, и радио тоже, ни в одном из диапазонов. Просят срочно прибыть.

— Иду! — коротко выматерившись про себя, Ивакин стремительно, почти что бегом, рванулся в направлении радиорубки батареи.

****

— Тащ лейтенант, к вам с военгородка, — краснофлотец отступил в сторону, пропуская запыхавшегося армейца. Секунд пять тот беспомощно хватал воздух пересохшим ртом, затем присосался к протянутой стеклянной фляжке в матерчатом чехле:

— Просили… просили срочно передать… очень срочно… нападение, высадка десанта на территорию… не провокация… гарнизон поднят по тревоге и вступил в бой… усилить бдительность… возможна поддержка с моря… захват батареи… перевести в готовность… у нас с вами связи нет… оказать огневое сопротивление…

Ивакин, дернув уголком рта, коротко переглянулся с пришедшим минут пять назад особистом, — и рванул трубку внутреннего телефона:

— Первое артотделение? Ивакин здесь. Боевая готовность. Получите указания от дальномерного поста и корректировки, залп по команде, пристрелочный, болванкой, заряд обычный. Я поднимаюсь, за меня на связи товарищ Качанов. Исполнять. Второе отделение?..

— Леша, — помянутый Качанов, судя по двум эмалированным прямоугольникам на петлицах форменной гимнастерки, старший лейтенант госбезопасности, — не нарвемся? Это тебе уже не ствол в присутствии товарища Мехлиса осколочно-фугасным прогревать…

— Нет, Серега, — Ивакин твердо взглянул в его лицо, — нет. Чувствую, по настоящему все закрутилось. Или началось — ты ж сам предупреждал, помнишь? Румыния, едва война не началась, будут диверсии и провокации, все дела? Вот, похоже, именно оно.

— Командование принял на себя? — у лейтенанта Ивакина неприятно кольнуло где-то слева, под той самой хрестоматийной 'ложечкой', но отказываться уже было поздно. Да и невозможно, если так подумать. Спокойно взглянув в глаза товарища (вот только, с этого самого момента, товарища ли, не гражданина часом?), он кивнул.

— Так точно, товарищ старший лейтенант государственной безопасности, принял! — лицо Качанова дернулось — он понял намек. Понял и отвернулся, глухо пробормотав в выкрашенную светлой краской стену каземата:

— Лейтенант Ивакин, ваши действия считаю правомочными. Принимайте командование батареей и исполняйте свои обязанности.

Не отвечая, Ивакин бросился в коридор. Когда закручивается такое, не до разборок и обид. На самом деле, случись что, отвечать в любом случае станут все трое, и он, и особист, и политрук, которого, к слову, пока так и не нашли. С этой мыслью лейтенант Ивакин, принявший командование батареей БС-412, выскочил к ведущему на поверхность трапу…

****

— Пристрелочным, огонь! — отмахнул лейтенант, привычно приоткрывая рот — грохот 180-мм морской пушки, один только ствол с казенником которой весит почти двадцать тонн, это что-то! Привычно ухнуло, прибивая пожухлую траву, подбрасывая масксеть и взметывая степную пыль в радиусе десятка метров от среза ствола, мощный казенник поехал назад. Впрочем, Ивакин смотрел совсем в другую сторону — в море. Ни к дальномерщикам, ни на КП он не пошел — что такое полторы мили моря плюс полтора же километра берега для дальнобойного морского орудия? И так, все что нужно, увидит; в бинокль, конечно. Увидел. Болванка вспенила волну в полукабельтове от борта вражеского корабля. Обслуга перезарядилась, наводчики получили корректуру с дальномерного поста:

— Второе орудие! Огонь!

Опустив бинокль, лейтенант довольно хмыкнул — а ведь практически накрытие! Причем болванками! Конечно, корабль стоит прямо перед носом, да и дистанция откровенно несерьезная, но сам факт, сам факт.

Лейтенант хорошо помнил помянутый особистом случай, когда на учебных стрельбах он для прогрева ствола выпалил штатным ОФ. Присутствующий на стрельбах по поводу сдачи в строй батареи заместитель наркома обороны и начальник ГПУ Красной армии товарищ Мехлис, Лев Захарович который, затем долго объяснял, сколько стоит для рабоче-крестьянского государства 180-мм боевой осколочно-фугасный снаряд и заряд к нему, и какие трудности испытывает Родина в тисках империалистического окружения. Ивакин потел под взглядами замнаркома и особистов, грустно прикидывая, чем все это аукнется именно ему, и продолжал слушать о том, что 'наши враги, товарищ лейтенант, только и ждут момента, когда красные командиры вредительски израсходуют боевые снаряды для прогрева стволов и выжигания лейнеров'…

Последнее запомнилось особенно: молодой артиллерист не ожидал, что корпусной комиссар разбирается не только в политике партии и международных вопросах, но, как выяснилось, еще и 'прогрев ствола' с, как говорится, 'разогревом стола' не путает! Не говоря уже про лейнера. К слову, никаких особых последствий у того памятного разговора и не было: Мехлис неожиданно улыбнулся, подошел вплотную к стоящему навытяжку лейтенанту, готовому вот-вот потерять сознание от напряжения, и… похлопал Ивакина по плечу:

— Ну, да ничего, Алексей Иванович, я так думаю, вы правильные выводы сделаете, ведь верно? — ошарашенный тем, что комиссар еще и запомнил его имя-отчество, он лишь едва заметно кивнул, с трудом выдавив сквозь напрочь пересохшее горло:

— Т…так точно…сделал…выводы…

— Вот и хорошо. На этом мы тему и закроем, — он многозначительно взглянул в сторону батарейных энкавэдистов. — Пойдемте дальше, товарищи, покажете мне ваш, так сказать, боевой артиллерийский быт.

Улыбнувшись своим воспоминаниям, Ивакин скомандовал замершему в ожидании краснофлотцу:

— Внести правку. Залп на поражение. При накрытии — беглый, осколочно-фугасными, расход — три снаряда.

— Есть! — сверкнул тот глазами, поспешно ссыпаясь в бетонированный артдворик: ну, еще бы, сейчас их — именно их! — орудия, впервые в истории молодой батареи, откроют огонь на поражение реальной морской цели! Да и не просто цели, а вражеского боевого корабля!..

Лейтенант снова улыбнулся и, не спеша, поднял к глазам бинокль. Теперь уже все равно. Если он ошибся, уже не спастись, если нет — ходить ему героем. И не только ему. Позади ахнуло, прошелестел, теряя поясок, снаряд. Попадание! Ух ты, мидель-шпангоут, отлично! Ай, молодцы ребятки! Сейчас еще три, но уже боевых, а там посмотрим… ОГОНЬ!..

Боевая рубка эсминца УРО ВМС США 'Макфол', 1,5 мили от берега

Лейтенант-коммандер Тимоти Шор с удивлением смотрел на многометровый всплеск пристрелочного залпа, вздыбивший море в полукабельтове от борта. Что за хрень? Разве регламент учений предполагал морские стрельбы? Да и нет у русских… тьфу, то есть 'у украинцев', с которыми у них сейчас полный 'партнершип', береговых батарей. Какие вообще морские батареи в 21 веке; в веке 'умного' оружия, наводящихся по лучу ракет, точечных бомбардировок, GPS-навигации и прочих изысков высоких технологий?! Ну, разве что мобильные комплексы типа 'Берег', но это уж точно у русских. А это? Артефакт прошлого, никак не иначе. Бред, короче…

Пока Тимоти предавался размышлениям об артефактах минувших времен, со стороны берега, нежно курлыкая, прилетел еще один привет из прошлого, подняв очередной водяной столб ярдах в двадцати — отдельные брызги даже долетели до мостика. И в этот момент лейтенант-коммандер Шор уже начал что-то понимать. Например, то, что это явно не случайный залп неведомой батареи, не нанесенной ни на одну карту, что стреляют прицельно именно по его кораблю! Все еще не верящий до конца в чудовищную реальность происходящего, Тимоти обернулся к ошарашенному вахтенному:

— Боевая тревога, якорь поднять, начать маневрирование. Готовиться к отражению артиллерийской атаки крупного калибра. Команде занять места согласно штатного расписания! Известить объединенное командование и штаб флота о нападении на корабль ВМС США (уже отдавая это приказание, лейтенант-коммандер краем сознания припомнил, что буквально несколько минут назад пропала радиосвязь и сигналы с навигационных спутников, и пока спецы из радиотехнической службы ещё не разобрались, в чем дело). Активировать бортовые оружейные комплексы в боевом режиме, быть готовым…

Третий пристрелочный снаряд финишировал на три фута выше ватерлинии. Усиленная кевларовым волокном броня не смогла противостоять стокилограммовой болванке, с легкостью пробившей обшивку и завершившей путь в несущей конструкции корпуса, изрядно повредив последнюю. Корабль ощутимо вздрогнул, и коммандер поверил окончательно. Но было уже поздно — так же поздно, как поздно будет 7 декабря будущего, 1941, года останавливать японские палубные бомбардировщики 'Айчи' или торпедоносцы 'Никадзима', вышедшие в точку сброса над Пёрл-Харбором.

Благодаря боевым возможностям системы 'Иджис', вступившей в работу безо всякого участия человеческого фактора в лице самого лейтенант-коммандера или дежурных операторов, эсминец УРО 'Макфол' был способен вести скоротечный трёхмерный бой (с одновременным обеспечением противовоздушной, противокорабельной и противолодочной обороны) в условиях высокой степени угрозы со стороны противника. И 'Иджис' этот бой начал, но начал с одним существенным 'но'. Обнаружение противника, установка радиопомех, выведение ложных целей, сводящих с ума вражеские радары… С таким же успехом навороченный компьютер стоимостью в десятки миллионов долларов мог искать обидчика и в четвёртом измерении, из которого он всего минуту назад и вывалился. Виртуально, само собой, вывалился. Для 74 зенитных ракет SM-3 и двадцати четырех 'Си Спарроу' нежно курлыкнувший в вышине снаряд просто не существовал. Носовая полуавтоматическая артустановка Mark 45 (боезапас 680 снарядов) тоже не торопилась выгрузить на позиции вражеской трехорудийной батареи, как раз на такой случай замаскированной не только сетями, но и фанерными 'домиками', торчавшими в непосредственной близости от каждого орудийного дворика, свой смертоубийственный груз. Да и вообще, сооруженная по приказу наркома Вячеслава Молотова 412-я береговая батарея, вооруженная дальнобойными установками МО-1-180, не могла, просто не имела права существовать в счастливой реальности боевого компьютера… и лейтенант-коммандера Тимоти Шора. Да и кто он такой, этот Вэ Молотов? Активного радара у него нет, излучать он ничего не излучает, а значит, нет ему места на тактическом планшете БИЦ в списке возможных целей. Как и созданной по его распоряжению батарее. Нет, безусловно, визуальное наблюдение никто не отменял, а значит, у 'четыреста двенадцатой' были все шансы попасть в оный список, но… кто его вел, это самое визуальное наблюдение? Сам лейтенант-коммандер? Или застывший с отвисшей челюстью после первого же пенного всплеска вахтенный, начавший хоть как-то реагировать лишь в ответ на прямой приказ-крик Шора? Вот именно…

После пристрелочного залпа, батарея открыла огонь на поражение осколочно-фугасными снарядами весом в 97,8 кг (заряд обычный, не усиленный, поскольку несколько имевшихся в наличии миль — ничто для орудия с дальностью стрельбы в 35 километров). Когда почти сто килограмм тринитротолуола и стали волею судьбы и наводчиков прилетели прямо в основание боевой рубки, лейтенант-коммандер как раз переносил ногу в начищенном флотском ботинке через комингс. Бронированные стекла левого борта на миг заволокло огненно-рыжим, тут же сменившимся серо-дымным, по ушам ощутимо ударило, и эсминец коротко вздрогнул всем своим мощным телом. Волна горячего воздуха, словно издеваясь, развернула, прежде чем сорвать и швырнуть в море, узнаваемый звездно-полосатый флаг на покосившейся мачте.

Чтобы не упасть, Шор ухватился за предательски проворачивающуюся на петлях дверь. В голове билась лишь одна более-менее оформившаяся мысль: неужели, НАЧАЛОСЬ? Неужели ВОЙНА? Нет, не ставшая уже привычной миротворческая или контртеррористическая операция, не взрыв у борта набитого взрывчаткой катера с шахидом у руля, а настоящая война?! Кто ее начал? Русские? Науськанные ими украинцы? Кто-то третий, например, арабы или китайцы? Ведь военное нападение на корабль Соединенных штатов приравнивается к объявлению войны, а значит…

В воздухе прожурчало в пятый раз (впрочем, оглушенные прошлыми взрывами Шор и вахтенный этого уже не услышали), и увесистый 'чемодан' ухнул в ярде от эсминца, по инерции проломив алюминиево-магниевую броню и взорвавшись внутри носовых пусковых ячеек КР 'Tomahawk', а второй, прилетевший несколькими минутами позже, довершил разгром рубки. Нет, знаменитые индейские 'топоры' не сдетонировали — все получилось куда хуже. Разлившееся из раскуроченных осколками снарядов и разрушенных переборок корпусов топливо загорелось, за несколько минут выйдя на температуру горения даже самого алюминиево-магниевого сплава. И начался ад, при котором полыхала даже сама система пожаротушения, не говоря уже про начавшие взрываться твердотопливные ускорители и боеголовки 'Томагавков'. Впрочем, длилась эта огненная феерия относительно недолго, по крайней мере, лейтенант Ивакин так и не успел отдать приказ об еще одном залпе. Несмотря на герметичные переборки, делящие корпус на тринадцать отсеков, и двойное днище, 'самому синему в мире Черному морю' хватило пятнадцати минут, дабы навеки похоронить под ленивыми штилевыми волнами один из наиболее современных боевых кораблей ВМФ США.

Спасшихся матросов (кое-кто доплыл сам, большинство — на экстренно спущенных с борта плавсредствах) вытаскивали на прибрежный песок солдаты в незнакомой форме, которыми руководили два хмурых офицера в смешных приплюснутых фуражках. Мокрых и деморализованных 'макфоловцев' построили в колонну по двое и ударными темпами погнали по осыпающемуся глинистому обрыву наверх. Несмотря на звучавшие на незнакомом языке команды, переводчик не потребовался. 'Нале-во, бего-ом марш'! Винтовочный приклад оказался универсальным языком для коротких бесед с иностранцами. Или 'оккупантами', иди, знай что они там в особом отделе покажут? Да и ему, прикладу в смысле, особого слова не давали, поскольку пленных не бьют, особенно понятливых.

Офицеров, несмотря на незнакомую форму и неведомые знаки различия, определили быстро и вели отдельной группой, так что никто из матросов не знал, уцелел ли коммандер Шор, или нет. Наверху пленных теми же темпами заставили пробежать почти полтора километра и заперли в подвале двухэтажного здания, незаметного среди густо разросшихся акаций.

Глава 3

с. Чабанка, военный городок береговой батареи БС-412, 17 июля 1940 года

Журналистка Юля Соломко вполне обоснованно гордилась собой не только как свободной девушкой, но и как свободным и подающим большие надежды корреспондентом. Еще бы! Попасть, первой из всех коллег получив официальную аккредитацию и пройдя все бюрократические рогатки, на международные учения такого масштаба — вот он настоящий профессионализм! Правда, подкрепленный нужными связями и еще несколькими, гм, 'телодвижениями', но, тем не менее, факт на лицо, а она сама — здесь. И теперь она докажет всем. Тем более, ее журнал впервые в своей истории освещает мероприятие подобного уровня, и лишь от нее зависит, понравится ли репортаж читателю, и как это отразится на рейтинге издания. Ее репортаж заметят, просто не могут не заметить, ведь второго такого шанса может и не быть. А уж там, глядишь, и солидный грант засветит — тьфу-тьфу через левое, уже успевшее покрыться легким черноморским загаром плечо, чтоб не сглазить. Жаль Лешка, их штатный фотокорреспондент, еще не приехал, можно было б пока сделать несколько эффектных снимков, уж больно контраст прикольный: она во всем светлом на фоне двухметрового темнокожего — ах, да, простите 'афроамериканского' — красавца из US Marine Corps, чья лоснящаяся кожа и размеры выгодно оттеняют её врождённую мелкоту и блондинистость (натуральную, между прочим).

Блуждающий Юлин взгляд скользнул по столам, где во множестве были выложены образцы стрелкового оружия и прочих красивых девайсов для охоты на двуногую дичь. Да, жалко, неплохой снимок мог бы быть. Кстати, приедет Леша, не позабыть попросить щелкнуть ее с каким-нибудь автоматом в руках. Впрочем, ладно, пока есть время можно надиктовать черновой вариант репортажа на мобилу, поскольку ее диктофон тоже приедет только с фотокором. Заодно с будущими интервьюируемыми познакомится. А что, очень неплохо выйдет: седой подполковник украинской армии — и американский морской пехотинец. Коренастый дядечка в возрасте — и здоровенный накачанный темнокожий парень. Контраст, так сказать, две армии, два мира, два мировоззрения. Что ж, приступим. Ловкие пальчики пробежали по кнопкам:

— История сотрудничества Украины и НАТО насчитывает уже более 15 лет. Отношения между североатлантическим блоком и нашей страной в настоящее время имеют весомое значение для гарантирования мира и стабильности на европейском пространстве. 'Си Бриз-2008 станет очередным шагом в укреплении доверия и сотрудничества между США, НАТО и Украиной. Хочется сразу же отметить, что это миротворческие учения, в ходе которых будут отрабатываться вопросы, связанные исключительно с гуманитарными операциями. Министерство обороны открыто заявило, что целью маневров станет отработка по стандартам НАТО действий многонациональных штабов и сил во время планирования и проведения миротворческих операций. Все учения за девять лет их беспрерывного проведения являли собой вовсе не военные тренировки с взрывами, высадкой десанта и стрельбой, как думают многие, а были лишь репетицией проведения разнообразных гуманитарных акций, таких, например, как экстренная помощь населенному пункту, терпящему бедствие.

Так, а теперь самое время добавить немного остренького, для объективности, так сказать. Да и читатель это любит. Пресса у нас демократическая, а значит…

— Однако, увы, приходится констатировать, что учения 'Си-Бриз' неоднократно сталкивались с непониманием народными массами их истинной сути. Так, жители Севастополя встретили вошедший в бухту американский фрегат 'Клакринг' связками надутых презервативов. По данным разных источников, всего на пристани собралось до полутысячи человек, в основном пожилого возраста. Среди митингующих доминировали красный и черный цвета лозунгов, а также российские триколоры. Звучали многочисленные антинатовские лозунги…

Во рту неожиданно пересохло. Причудливый вираж Юлиной мысли скользнул куда-то в совершенно непредсказуемую сторону, зацепившись за образ американского эсминца в презервативе. Журналистка сглотнула вязкую слюну. Голова ощутимо отяжелела и закружилась, захотелось сесть или хотя бы опереться обо что-то. Солнечный удар?! В глазах на секунду потемнело, загорелые коленки дрогнули… или это тяжело дрогнула сама земля под сексуальными (хотелось бы надеяться, ведь вокруг столько классных парней в военной форме) босоножками на высокой шпильке? Юля устало прикрыла глаза, на какое-то время все-таки выпав из реальности 'Си-Бриза'. Когда же девушка вновь взмахнула ресницами, ее глаза широко распахнулись, мгновенно став совершенно круглыми. Все вокруг изменилось, и изменилось как-то страшно, непонятно… Каким-то совершенно непостижимым образом она оказалась сидящей на земле, мощный пятнисто-камуфлированный джип лежал на боку, а несокрушимый афросержант зачем-то бежал зигзагами прочь. Какой-то парень с длиннющим автоматом в руках по-русски орал 'стой, падла! и целился в американца из своего странного оружия. Юля готова была поклясться, что раньше этого парня здесь не было. Рядом грохнуло дважды тем звуком, который у девушки отчего-то ассоциировался с 'дебилом', 'палкой' и 'пустой бочкой'. И сразу стало тихо, как-то по-особенному тихо, будто ее прелестные ушки с крохотными каплями бирюзы в серебряной окантовке на мочках вдруг заткнули кусочками ваты. Чернокож… блин, какая разница?! — морпех рухнул ничком, выбросив вперед руку.

Тело девушки, независимо от воли хозяйки, приняло решение, на карачках заползая под ближайший стол, по счастью, не перевернутый, как большинство других. Верная 'Нокия' плюхнулась в вытоптанную траву, и Юля, с трудом осознавая, что делает, подобрала мобильный и сбивчиво, будто в полусне, забормотала:

— Мне страшно… все не так, как я думала… эти учения начались прямо сейчас, и я видела уже, как минимум, одного пострадавшего… ему выстрелили в спину, и он упал… оказывается, когда стреляют, это так громко и жутко… и люди падают прямо на землю… я не знала, что такое бывает… больше не хочу… сегодня же еду домой…

Под стол заглянул уже виденный ранее парень с тем самым длинным автоматом, на конце которого сверкнул в солнечном свете узкий штык-игла. Вполне искренне улыбнувшись, он качнул головой, отставив оружие в сторону:

— Ну, вы это, вылезайте что ль, дамочка, хватит прятаться. Че ж в пыли-то сидеть? Давайте, уже, а?..

Журналистка, инстинктивно спрятав в ладони перламутровую коробочку телефона (да здравствует минимизация и высокие технологии!), неуклюже выползла из-под стола, одернула уже порядком измятое и запыленное платье.

— Вы вон тудой идите, к товарищу сержанту. А обыскивать я вас и не стану, куда уж тут оружие прятать-то, смешно даже, — к чему-то хихикнул парень, поедая глазами ее обтянутое тонкой тканью тело. Юля немедленно приободрилась, повторно одергивая коротенькое платьишко — теперь уже не с целью вернуть ему прежний вид, а дабы подчеркнуть аппетитность собственных форм.

— Идите, идите, чего стоять-то?..

Расположение береговой батареи БС-412, 17 июля 1940 года

Насладится зрелищем первого потопленного под его командованием корабля, Ивакину не дал выскочивший на поверхность Качанов:

— Леша, хорошо, что застал! Слушай, некогда объяснять, короче, бери всех свободных бойцов, раздай боекомплекты и оцепляй батарею, я в городок, там сейчас, похоже, жарко. И чтоб ни одна живая душа, ни сюда, ни отсюда, ясно? Если что, бейте на поражение, это приказ.

— Да что случилось-то?! — лейтенант с удивлением глядел на ППД в руках особиста, грудь которого перекрещивали ремни портупеи и противогазной сумки.

— Потом, все потом. Дай мне кого-нибудь из своих в сопровождение. Расскажу, как только сам пойму, что происходит. Да, имей в виду, связи с округом и штабом базы по-прежнему нет, перерезали, видно, гады. Так что будь готов, если что, действовать по обстановке. Ну и насчет провокаций помни.

— Твою мать, Серега, да что вообще… — но особист лишь нетерпеливо отмахнулся.

— Боец Деньга, ко мне. Поступаешь в распоряжение товарища старшего лейтенанта госбезопасности. Винтовку получил? Хорошо. Давай бегом, краснофлотец.

— Да, Леша, — Качанов неожиданно остановился, — с НП звонили. Ты знаешь, кого потопил? Американский крейсер-то был, во как! Ну, бывай…

Несколько секунд Ивакин пораженно глядел вслед убежавшему особисту, затем перевел взгляд в сторону моря, где с небольшим креном на борт опускался на дно расстрелянный корабль. Несколько спущенных шлюпок, набитых спасающимся экипажем, уже отвалили от борта. 'Американский', ну надо же! Интересно, им-то что здесь нужно? Хотя, империалисты, что с них взять…

Лейтенант бегом спустился в артдворик, махнул рукой старшему расчета:

— Орудие зарядить осколочно-фугасным, развернуть в сторону военгородка, ствол на прямую наводку. Второе и третье отделение — орудия зарядить, следить за морем. Огонь без команды не открывать. Дежурного по батарее ко мне.

****

То, что никакая это не высадка десанта, да и, скорее всего, не провокация, лейтенант Качанов понял, едва только добежал до военного городка. Поверить в это ему было, в принципе, не сложно — на осмотр невесть откуда появившейся диковинной военной техники хватило буквально нескольких минут. Мрачные приземистые танки с широкими гусеницами и толстенными, словно у дивизионных гаубиц, стволами орудий произвели на него поистине неизгладимое впечатление. Невиданные боевые машины, казалось, источали какую-то скрытую под толстой броней мощь. Вот только эмблемы на бортах утыканных непонятными жестяными коробочками башен — сине-желтые флажки и националистические украинские трезубцы — были, мягко говоря, непонятны. Хотя и наводили на определенные мысли. Три других танка, судя по вооружению и ширине гусениц, легких, но зато способных перевозить внутри пехотный десант, Качанова особенно не поразили. Нет, интересная, конечно, конструкция, необычная и наверняка полезная в современном мобильном бою, но по сравнению со стоящими рядом тяжелыми танками — полная чушь! Зато восьмиколесный бронеавтомобиль лейтенанту очень понравился, разве что смешная приплюснутая башенка с пулеметом выглядела откровенно несерьезно: вон даже на БА-10 и то сорокапятимиллиметровку воткнули, а тут такая махина, еще и с десантным отсеком внутри, и всего-то пулемет, пусть даже и крупнокалиберный! На перевернутый двухосный автомобиль он и вовсе не обратил особого внимания. По сравнению с танками и броневиком последний и вовсе не котировался. Ни по какому курсу.

В принципе, в городок лейтенант прибыл, что называется, к шапочному разбору: поднятый в ружье гарнизон справился своими силами. Диверсанты — 'до выяснения' Качанов решил называть их пока именно так — уже были задержаны и разоружены, и сейчас сидели на земле под охраной красноармейцев. Да и немного их оказалось, десятка три. Все в незнакомой, пятнистой, словно у разведчиков, форме и с эмблемами несуществующей армии, уже виденными на башнях танков, на рукавах. Без стрельбы, увы, тоже не обошлось, в результате чего погибло шестеро наших и пятеро диверсантов, причем трое из них, судя по нарукавным нашивкам, принадлежали к армии САСШ (Качанов тут же увязал последнее с потопленным кораблем, и многозначительно хмыкнул про себя: 'вот, мол, откуда ноги-то растут'). Единственного захваченного офицера и какую-то штатскую даму еще до прихода лейтенанта отправили 'в расположение', куда он сейчас и направлялся. На полдороге его перехватил взмыленный и совершенно ошалевший от всего происходящего комендант военгородка, капитан Мельник. Комендант был без фуражки, рукав гимнастерки надорван, кобура с табельным ТТ расстегнута. В любой иной ситуации Качанов однозначно решил бы, что капитан пьян. В любой иной — но не в этой, разумеется.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности, разрешите доложить, мной… мне…

— А ну успокойся! — рявкнул в ответ особист, на подсознательном уровне понимая, что сейчас уместен именно такой тон. — Доклад потом. Что еще случилось?

— Там… — капитан кивнул головой куда-то в сторону казарм и здания комсостава. — Там тоже этих взяли. Иностранцы. По-русски не говорят. Диверсанты, значит.

— Что-о? А ну, пошли, — старлей кивнул приданному красноармейцу, решительно перекинув под руку автомат. — Показывай. Точнее, рассказывай, Володя, — вовремя вспомнил он имя коменданта. — Пошли, по дороге расскажешь.

— Да чего рассказывать, тащ старший лейтенант госбез… — Качанов нетерпеливо махнул рукой. — Короче, много их там взяли, и немцы, и румыны (Качанов подсознательно напрягся), и турки, и даже грузины (лейтенант напрягся еще раз). Все в военной форме, странной такой, незнакомой, но без оружия. Сопротивления, считай, не оказывали, так что повязали легко.

— И… где они сейчас? — ощутив под ложечкой предательский холодок, осторожно осведомился лейтенант. Впрочем, ответ успокоил:

— Так в подвале под домом комсостава, где ж еще? Всех тудой, значит, согнали, охранение выставил, все в порядке. А что, не нужно было?

— Нужно, Володя, нужно. Только смотри, если там есть офицеры, рассади их по-отдельности. Сколько у тебя еще свободных бойцов?

— Ну, человек сорок, значит, наберу.

— Давай их всех в оцепление. По периметру. И чтоб никто ни сюда, ни отсюда, понял? Вообще никто, ясно? Если что, пусть стреляют без предупреждения, это приказ, — повторил Качанов свое недавнее напутствие, данное Ивакину. — Точно понял? Под мою ответственность! Пусть бьют всех подряд, но чтоб никто ни оттуда, ни сюда. Ясно?

— Да. Никого не впускать, не выпускать…

— Молодец. Выполняй. Отвечаешь головой! Давай, давай, не тормози! Да, вот еще — все эти железяки на поле накрой брезентом, если брезента не хватит — ветками, масксетями, чем хочешь, но накрой. Чтоб ни с одного самолета… ну, ты понял? Оружие собери, опиши и запри где-нибудь. И охрану выставь.

— Так точно, понял, сделаю.

— Вот и делай… — вздохнул Качанов, отворачиваясь.

с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года

— Крамарчук Юрий Анатольевич, украинец, 1955 года рождения, ныне беспартийный, ранее, — старший лейтенант госбезопасности нахмурился, по слогам выговаривая незнакомую аббревиатуру, — член 'ка-пэ-эс-эс' с 1984 года, подполковник украинской армии… все верно? — он поднял голову, скользнув взглядом по лицу допрашиваемого. Чего стоило Качанову это внешне равнодушное движение, этот спокойно-усталый взгляд, знал только он сам. — И вы по-прежнему настаиваете именно на этих…э-э-э…датах?

— Настаиваю, — устало кивнул подполковник и, чуть помедлив, добавил:

— Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, разрешите еще раз закурить?

— Курите, — Качанов пододвинул ему пачку одесского 'Сальве', пристроил сверху полупустой спичечный коробок. Вообще-то, курить Крамарчук бросил еще лет восемь назад и нисколько об этом не сожалел, но буквально час назад неожиданно понял, что это определенно было ошибкой. Там, в прошлом. Точнее, блин, в будущем. Курить хотелось просто неимоверно. А еще лучше — вмазать залпом грамм двести хоть водки или коньяка, хоть разбавленного, как в лейтенантской молодости, спирта. Поскольку последнее было явно недостижимым, пришлось просить курева у допрашивающего энкавэдиста (с мыслью — а, точнее, пониманием — того, что сидящий перед ним офицер — именно самый настоящий сотрудник сталинской госбезопасности, той самой 'кровавой гэбни', подполковник свыкся на удивление легко). Как ни странно, тот не отказал, выложив на стол помятую пачку памятных по проведенной в одесском общевойсковом училище на Фонтане молодости папирос. Поскольку на первой папиросе старлей его не трогал, сосредоточенно перебирая на столе какие-то бумаги (Крамарчук догадывался, что и предоставленное по первому требованию курево, и эта заполненная шорохом бумажек пауза нужна, прежде всему, самому лейтенанту, пытавшемуся поверить в происходящее и настроиться на нужный лад), у подполковника было время немного собраться с мыслями. До этого, пока он бежал, задыхаясь, в сторону военгородка, слыша за спиной повизгивания корреспондентки и тяжелый топот конвоира, у него это как-то плохо получалось. Да и потом, когда их заперли в какой-то незнакомой, явно тоже принадлежавшей этому времени, комнате с решетками на окнах, тоже. Ибо следующие полчаса ему пришлось успокаивать истерикующую журналистку, под конец — нервы-то тоже не железные, ага! — убедившись, что самый действенный метод для этого — пару хороших пощечин и принудительное умывание холодной водой над ржавой жестяной раковиной.

Итак, он не ошибся, это не галлюцинация, не провокация и, уж конечно, не розыгрыш. Он действительно попал в прошлое. В то самое весьма и весьма неоднозначное прошлое, о котором он читал сначала в обязательных к изучению мемуарах семидесятых годов, затем в 'демократическо-обличительной прессе' конца восьмидесятых-начала девяностых и, под завязку, — в покупаемых отпрыском книгах по альтернативной истории. Вопросом, как подобное может быть, и какие силы перенесли его сюда, Крамарчук даже не заморачивался — проблем хватало и без того. И уж тем более он не размышлял над поистине философским вопросом, 'для чего'. Достаточно и того, что он просто поверил в происходящее. И теперь поминал незлым тихим словом всех популярных демиургов, с легкостью отправлявших своих героев 'перекраивать историю и в очередной раз спасать Россию и сопредельные княжества'. Как там их звали? По крайней мере, тех, что читал лично он? Буркатовский, Конюшевский, Ивакин, Махров с Орловым, так вроде? Сынуля-то скупал всех подряд, попаданец хренов, но он осилил только этих. Впрочем, ему хватило. И сейчас он с особой остротой понял, насколько ему, действительно, хватило. По самое не хочу! 'С ноутбуком (мобильником, флешкой, CD-плеером, АКМ, нужное подчеркнуть) к Сталину', ага, сейчас! Вот только протокол о том, что он английско-немецко-американско-румынский шпион, подпишет, и сразу… Или наоборот — если его и взаправду к самому Иосифу Виссарионовичу в кабинет приведут — о чем он будет рассказывать? Про отца, всю Великую отечественную прошедшего? Или как его в комсомол и партию принимали? Или может лучше сразу о том, как он из нее тихонько и пошленько вышел, дабы в новосоздаваемой украинской армии остаться и звание с выслугой не потерять? Ну и о чем ему со Сталиным говорить? Про 22 июня, когда 'ровно в четыре часа'? Про 9 мая? Про двадцатый съезд, товарища с большой кукурузиной (гм, ну, допустим) и маршала Победы на белом коне? Даже если и поверит, то что это изменит? Наштампуют за неполный год тысячи клонов Т-64 и раздербенят панцеваффе на границе? В тонкий блин раскатают? Подкалиберными снарядами с отделяющимся поддоном? Ага, прямо счас. А технологии, станки, новые марки стали, оптика, сложнейшие по меркам сорокового года боеприпасы? Да на всё это лет десять-пятнадцать по-хорошему уйдет, если вообще справятся. Минимум! Тут, если логически мыслить, скорее нужны тридцатьчетверки с 85-мм пушками, тяжелые ИСы, ну, Т-44, в конце концов, хотя это уже явный перебор. Истребители соответствующие, автотранспорт для своевременной доставки десанта и снабжения. Техники образца 44–45 годов с лихвой хватит, чтобы вермахт прямо на границе в тот самый хрестоматийный блин раскатать. Вот только не научит нас вся эта машинерия воинской науке, а значит гореть всем этим совершенным танкам и самолетам на дорогах да аэродромах! Потому как документы нужны, исторические справки, карты еще не начавшихся сражений! Воевать нужно научиться, а техника… это все так, сопутствующий фактор. Да и времени-то — год всего! ГОД, или, если уж совсем точным быть, аж целых одиннадцать месяцев… Вот и думай насчет 'роли личности в истории', классиками воспетой — что она, личность та, реально может изменить? С его-то подполковничьими знаниями? Ну, не историк он, и даже не увлекающийся, обычный среднестатистический офицер. Да и… стоит ли что-то менять? Нет, вот правда: нужно ли оно кому-либо? Сохранить СССР? А для чего — и какой ценой? Спасти двадцать миллионов одних, погубив, возможно, сто миллионов других? Или он все же не прав? Или…

— Покурили? — оторвавший его от недавних воспоминаний голос лейтенанта был негромок и вполне доброжелателен. — Я вас прекрасно понимаю. Как, возможно, и вы меня. Поэтому давайте мы сейчас не станем заниматься пустословием и рассматривать версию про высадку вражеского десанта с моря и вашу шпионскую деятельность, с которой вас, гм, ознакомил товарищ сержант (Крамарчук рефлекторно потрогал перебинтованную голову). Называть вас по званию, я простите, не стану, поскольку никакой украинской армии и в природе не существует, но извинения принесу. Но и вы должны понимать, время сейчас более чем неспокойное, тут у нас пограничная зона Южного фронта, да и все произошедшее… впрочем, вы неглупый человек, сами понимаете. А потому, давайте продолжим наш разговор.

— Давайте, — хрипло, не то, отвыкнув от табачного дыма, не то, от волнения, согласился подполковник. — Особенно, если это действительно будет разговор, — нашел в себе силы (или решимость) полушутливо интонировать он.

— Вот и хорошо, — никак не отреагировав, кивнул тот. — Рассказывайте.

— О чем? — искренне не понял Юрий. — Про наши маневры?

— А просто расскажите о себе, о своей службе. Пока вкратце. Ну, а потом и до маневров дойдем, и до их, так сказать, участников…

Неожиданно Крамарчук решился:

— Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, прежде чем мы продолжим, разрешите мне сделать чрезвычайно важное сообщение?

Качанов, у которого от всего происходящего голова откровенно шла кругом, скорее автоматически, нежели обдуманно, кивнул головой.

— Я должен поставить вас в известность, что вся информация, которую вы сейчас получите, относится к категории высших государственных секретов, поэтому прошу по-возможности исключить любую утечку и сделать все возможное, чтобы эти сведения поступили непосредственно к товарищу Сталину или товарищу Берии. И еще, давайте я вначале письменно изложу самое главное, а потом вам же проще будет вести наш… разговор.

На самом деле, Крамарчук понимал, насколько он рискует. Но иного выхода, увы, не было. В возможностях НКВД получать нужные сведения он нисколько не сомневался, а себя несгибаемым героем, гордо плюющим в лица допрашивающих палачей, отнюдь не считал. Не Мальчиш-Кибальчиш, чай. Расколют, как миленького. И про Хрущева расскажет, и про Жукова, и про двадцатый съезд, и про пятьдесят третий год… ну и куда эта инфа попадет? Учитывая, что тот же самый Никита Сергеевич сейчас весь украинский Центральный комитет возглавляет? Минует она его? Может быть, и минует. Но, скорее всего, рано или поздно попадет к нему на стол — или от армейцев, или от своих людей в НКВД. И вот тогда ему, подполковнику Крамарчуку, уж точно не жить. Да и всем другим 'перенесенцам-попаданцам' наверное, тоже. Как говорил тот же Сталин, 'нет человека — нет проблемы'. Вот и выходит, нужно либо тянуть время, что весьма чревато, либо направить этот 'разговор' в выгодное для себя русло. Этот лейтенантик пока еще довольно молод и, похоже, не шибко искушен в делах отлова пачками вражеских шпионов, а значит, хочет, просто не может не хотеть, урвать от жизни побольше. И новые кубари на петлицы, и золотые звезды на рукав, и теплое местечко где-нибудь в московском главке, под боком у самого товарища Берии. И его задача — направить стремление Качанова в нужном направлении. Так, чтобы и живым остаться, и своих, кого сумеет, вытащить, и сведения до самого верха донести. Вот так, как говорится, не больше, но и не меньше…

— Что вы имеете в виду? — напрягся Качанов.

— Я обладаю некоторыми историческими фактами, интересными в первую очередь лично товарищам Сталину и Берии. Более того, если эти факты станут известны… — Крамарчук судорожно вздохнул, будто собираясь нырнуть в ледяную воду. Ну, вот и все, сейчас — или никогда. Если старлей не поймет его намека, все рухнет. Если поймет, есть шансы еще пожить:

— Станут известны товарищу Хрущеву, то я практически уверен, что ни мне, ни вам, товарищ старший лейтенант, не жить.

— Да что ты… вы себе позволяете?! — Качанов инстинктивно приподнялся со стула. — Какое вы имеете право…

— А такое право, — негромко ответил подполковник. — Если уж вы поверили во все происходящее, то и верьте теперь до конца. Я знаю, что будет дальше. Знаю, когда начнется война с немцами, война, в которой погибнет больше двадцати миллионов наших людей. Знаю, когда и какой ценой мы победим. Знаю, когда умрет Сталин, и когда после его смерти расстреляют, лживо обвинив в шпионской деятельности, Берию. И самое главное, я ЗНАЮ, КТО ЗА ЭТИМ СТОИТ. Вот и думайте, товарищ старший лейтенант госбезопасности, только думайте быстро. Ведь сведения уже наверняка дошли до округа и одесского парткома…

Качанов вздрогнул и тяжело рухнул на стул: не ожидал. Выглядел он, будто боксер, пропустивший увесистый удар. Несколько секунд просто сидел, тупо глядя перед собой, затем вытащил из пачки новую папиросу. Прикурил, стараясь скрыть от сидящего напротив подполковника предательскую дрожь в руках. Сделал затяжку:

— Вы можете это доказать?

Крамарчук пожал плечами:

— Если вам недостаточно всего, что вы уже видели, то задумайтесь: я ведь не предлагаю вам какую-то сомнительную сделку? Я просто прошу помочь доставить кому следует важную правительственную информацию.

— И заодно спасаете свою шкуру? — с искренней тоской в голосе осведомился тот.

— Да, — Крамарчук прекрасно понимал, что искренность его нынешних ответов напрямую связана с тем, поверит ли ему лейтенант, и упускать свой, возможно единственный шанс не собирался. — Но и не только. Еще и вашу. А в будущем, возможно, собираюсь изменить историю нашей страны (это самое 'нашей страны' Качанов принял спокойно — не то, не обратил внимания, не то, как раз наоборот, понял намек) к лучшему. Собственно, вы ведь прекрасно понимаете, что решать-то все равно будут там, в Кремле, и если сочтут провокацией… ну, дальше, думаю, ясно, что с нами будет.

— Хорошо, я понял. Что вы конкретно предлагаете?..

— Для начала, я бы хотел знать, кто еще из офицеров попал сюда вместе со мной? И из моих подчиненных, и из наших, гм, иностранных 'гостей'? — этот вопрос занимал Крамарчука с самого начала. Если за журналистку он особо не волновался — для оценки уровня ее исторических знаний хватило десяти минут утреннего общения, то вот кое-кто из его сослуживцев вполне мог знать то же, что и он. Потому и важно было узнать, кто из офицеров перенесся вместе с ними. Хорошо, хоть гости из штаба округа прибыть не успели, уже меньше проблем. Правда, оставались еще представители союзных миссий, но с ними можно было решить и позже: во-первых, допрашивать их сразу вряд ли станут, нужны переводчики, а во-вторых, они в подавляющем большинстве ничего об истории Союза не знают. Или знают, но в ее нынешней, многократно перевранной вариации:

— Как вы понимаете, все это тоже напрямую касается возможной утечки информации.

Глава 4

с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года

— Что ж, хорошо. Допустим. Не могли бы вы тогда вкратце изложить мне — нет, нет, пока не письменно — все известные вам наиболее важные факты? Я хочу понять… хотя бы в общих чертах.

Крамарчук кивнул и, отказавшись от предложенной папиросы, начал рассказывать. Как ни странно, ему хватило ровно двадцати минут, чтобы очень сжато, 'тезисно', как любил выражаться на занятиях его ротный замполит, изложить всю историю СССР между сорок первым и девяносто первым годом. В принципе, это было не сложно: советская система образования давала неплохой базис исторических знаний, да и военно-патриотическое воспитание в те годы было на уровне. На очень высоком уровне, иногда даже слишком. Хотя теперь, по прошествии стольких лет, с этим уже можно было бы поспорить. О чем конкретно рассказывать, подполковник задумывался не слишком: стандартный школьный курс истории плюс кое-какие новые данные. 22 июня, летний крах Красной армии, рвущиеся к Москве и Киеву немцы, оборона Одессы и Крыма, Севастополь и Новороссийск, битва за столицу, Сталинград, Ржев, Курская дуга, ленд-лиз, освобождение восточной Европы и май сорок пятого. Японцы. Ядерное оружие (пока без персоналиев, пожалуй), Жуков в одесском округе, декабрь пятьдесят третьего. Арест и расстрел Берии (а вот тут можно и упомянуть кое-кого). Развенчание культа личности. Холодная война. Корея, Вьетнам, Афган. Горбачев. Перестройка (термина Качанов вполне ожидаемо не понял, пришлось пояснять), горячие точки и август девяносто первого. Занавес…

Закончив говорить, Крамарчук попросил воды. Лейтенант молча кивнул в сторону стоящего на тумбочке в углу кабинета графина. Два перевернутых вверх дном стакана стояли тут же, на небольшой круглом подносе. Пока Юрий нарочито неторопливо пил из классического двухсотграммового 'гранчака', энкавэдист тоже не проронил ни слова, лишь тоскливо глядел куда-то мимо него. Подполковник его прекрасно понимал: слишком много информации. Да ещё какой информации! Страшной, если уж говорить откровенно, информации. Плюс, окончательное, будем надеяться, осознание того факта, что выходов у него теперь всего два. Либо поверить окончательно, тем самым намертво повязав свою судьбу с судьбой Крамарчука, либо все-таки не поверить, сочтя всё происходящее какой-то чудовищной провокацией, и начать разрабатывать подполковника привычными методами. Теми самыми, о которых так любили взахлеб и с придыханием рассказывать многочисленные 'новые историки' девяностых годов. 'Кровавая гэбня' во всей красе, одним словом. В любом случае информация-то, конечно, рано или поздно дойдет и до Берии со Сталиным, в эти годы еще не научились вчистую скрывать от властителей судеб сведения подобного уровня, но вот в каком виде? Точнее, в чьей интерпретации? Хотя, парень-то вроде не дурак, и манера общения, и используемые в разговоре обороты речи, говорят о полученном образовании, судя по всему, неплохом, но вот стереотипы мышления… куда ж от них деться, от стереотипов? И если Качанов сейчас изберет второй вариант, ему по-большому счету будет уже все равно. И через неполный год заполыхают на приграничных аэродромах так и не успевшие взлететь самолеты, и полетят под откос составы с новенькими харьковскими тридцатьчетверками, и первые бомбы разорвут утреннюю тишину Минска и Киева, и траки танковых клиньев Гудериана и Гота рванут советскую землю… но ему, подполковнику Юрию Крамарчуку, все это будет уже неважно. Он исчезнет задолго до 'часа Х', как и сделавший неправильный выбор лейтенант. 'Нет человека — нет проблемы', ага…

— Я вам верю, — в первый момент Крамарчук даже не понял, что обращаются именно к нему. Голос старшего лейтенанта был непривычно тихим и каким-то бесцветным. — Такое вряд ли придумаешь. Возможно, у меня мало опыта, и я плохой следователь, но я вам верю. И верю тому, что все эти… сведения смогут что-либо изменить в будущем. И через год, и… вообще. Но и вы, наверное, понимаете, что мой уровень и мое звание не позволят ни остановить процесс, ни прыгнуть через голову вышестоящего начальства.

Крамарчук промолчал: об этом он тоже думал. С одной стороны, в голове отчего-то крутились воспоминания о читанной в детстве книге Катаева 'За власть Советов', где очень красочно описывался перелет рейсового 'Дугласа' по маршруту Москва-Одесса, с другой он не был настолько наивен, чтобы верить, что какого-то рядового лейтенанта госбезопасности допустят к самому народному комиссару. И фраза о 'сведениях государственной важности' вряд ли проканает. Скрутят, отправят запрос в Одесский военный округ, узнают, что некий старлей фактически самовольно сбежал с задержанным в Москву — и все. Уж об этом-то Берии точно докладывать не станут — мало ли психов на просторах 'одной шестой части суши'? Или, чего хуже, провокаторов и диверсантов? Расколют на шпионаж в пользу любого империалистического государства, и всех делов. Ну, и он с ним паровозиком пойдет, само собой, по той же статье, скорее всего. Пособничество классовому врагу, шпионаж, диверсионная и подрывная деятельность, вредительство. Высшая мера. Спи спокойно, дорогой товарищ Крамарчук.

— Вы посидите тут пока, то…товарищ Крамарчук, — лейтенант все-таки заставил себя назвать его именно так, что было уже весьма недурным знаком, — а я постараюсь достать сведения об остальных задержанных. Только вы уж извините, я дверь запру, не из недоверия, — Качанов криво усмехнулся, — просто, чтобы никто лишний не сунулся. Тихонько сидите, лады? Договорились? Я, возможно, не скоро вернусь, сами понимаете, но вы не волнуйтесь.

— Конечно, — подполковник пожал плечами, — какие вопросы. Только если можно, папиросы оставьте. Может, раз так, я пока начну все это на бумаге излагать?

Качанов размышлял несколько секунд, затем кивнул и положил перед подполковником несколько листов сероватой бумаги и чернильную ручку-самописку:

— Пожалуй, это будет правильно. Постарайтесь писать как можно более подробно, со всеми возможными датами, географическими названиями и фамилиями. Если чего-то не помните, оставьте место, затем впишете. Страницы, пожалуйста, нумеруйте.

— Хорошо, — серьезно кивнул Крамарчук, с искренним интересом изучая авторучку — он, честно говоря, ожидал как максимум или простой карандаш, или обычную перьевую ручку.

— А как озаглавить? Протокол допроса, или что-то в этом роде?

— Да просто пишите, потом разберемся, — по-прежнему невесело ответил энкавэдист.

— Товарищ лейтенант, тут вот еще один момент есть, — неожиданно припомнил Юрий. — Напротив батареи должен стоять американский эсминец.

— Уже не стоит, — мрачно усмехнулся старлей, — потопили с час назад. Наша батарея и потопила. С трех выстрелов. Выжившая команда задержана, в том числе и несколько офицеров, — добавил он, предвосхитив следующий вопрос.

— Ого… — ошарашено хмыкнул подполковник. — Ничего себе. Значит не зря капитана Зиновьева батареей командовать поставили, грамотный артиллерист. Надеюсь, и через годик не подведет, вломит, кому следует.

Услышав фамилию командира батареи, Качанов вскинул, было, бровь, однако тут же успокоился, вспомнив, с кем разговаривает. Развернувшись, он молча вышел в коридор. В замке дважды лязгнул ключ, и подполковник Крамарчук остался наедине со своими невеселыми мыслями и несколькими листами чистой пока бумаги, которым вскоре, возможно, предстояло изменить всю историю огромной страны. Или вместе с обвинительным заключением и приговором навеки скрыться под серой обложкой с надписью 'Дело?….

****

Первым делом Крамарчук по памяти набросал на одном из листов характеристики перенесенного в прошлое оружия и боевой техники, попутно удивившись тому, что кое-что он, оказывается, еще помнит. С другой стороны, техника-то была еще той, советской, знакомой по лейтенантским годам, так что немудрено. Конечно, никаких особых технических подробностей он не помнил, но ТТХ на уровне популярного справочника — вполне. В духе 'боевая масса, толщина брони, мощность дизеля, калибр орудия' и т. д. На втором листе он написал список личного состава части. Офицеров вспомнил всех, 'поименно', как говорится, с рядовым и сержантским составом пришлось повозиться, однако процентов на пятьдесят все-таки восстановил. Остальное — уже дело лейтенанта, пускай сначала его подопечные арестованных перепишут, а там и сверить можно будет. Перекрестно, так сказать, сравнить данные разных источников. Как документ из найденной в чреве акулы бутылки из фильма 'Дети капитана Гранта' тридцать шестого, если память не подводит, года. Ага, именно четыре года назад как снятого. Короче, с ума сойти…

Покончив с этим, подполковник все-таки закурил (дрянной табак драл отвыкшее от курева горло, но что делать, ибо сигареты, как говаривал киношный вор Жорж Милославский, кончились) и глубоко задумался, глядя на лежащий перед ним чистый лист. С чего начинать? Ну, сначала краткая автобиография, разумеется, это-то ясно, а вот дальше? То, что про Хрущева с Жуковым писать стоит осторожно, это тоже понятно, вроде и лейтенантик всё правильно понял, полноценный майор все-таки, по армейским-то меркам, не совсем салага. Еще и с образованием, опять же. Значит, опишем пока, какой он хороший — с купюрами, ясное дело, — а там уж и до реальной истории дойдем. Той самой, что вот-вот в самую, что ни на есть, альтернативную перейдет. Время пока есть, быстро Качанов вряд ли управится, дел у него ближайшие часы невпроворот будет, так что можно не спешить, подумать. Эх, коньячку б сейчас, да и поесть не мешало, но, увы… Вот жаль, он не догадался спросить у лейтенанта, кто сейчас командует округом — глядишь, вдруг да и вспомнил бы чего полезного. И для себя, и вообще. Историк из него, понятно, никакой, но все-таки могло и отложиться в памяти.

По коридору протопали торопливые шаги, кто-то пару раз решительно дернул ручку и громко постучал в дверь:

— Тащ старший лейтенант, вам с батареи передали, связь с округом восстановилась! Тащ лейтенант, вы тут?

Подполковник, естественно промолчал. Нет, можно было б конечно рявкнуть что-нибудь вроде 'занят', но зачем? Лишние проблемы. А вот за сообщение спасибо, теперь он знает, что времени осталось меньше, чем он ожидал. От Чабанки до Одессы всего 25 километров, так что быстро приедут. Да и выстрелы батареи через залив не могли не слышать и не видеть, значит, о ЧП уже знают. Получается, нужно писать, да поскорее. Поскольку жить отчего-то хочется с невообразимой силой. И не просто жить — пожил уж, в общем-то, — а попытаться хоть что-то изменить. Ага, именно изменить, ибо он решился. ТАКОЕ зря не происходит, и если ему дан шанс вмешаться в ход Истории, значит… да какая разница, что это значит?! Шанс упустить нельзя, вот что! Для себя, для страны, для будущего, в конце концов. Яростно затушив недокуренную папиросу (какая все-таки гадость!), Крамарчук решительно склонился над бумагой…

****

Гитлеру начальник штаба Одесского военного округа, генерал-майор М.В. Захаров не верил. И недавно подписанному в Москве пакту не верил тоже. В том, что втягивание СССР в новую мировую войну неизбежно, он был уверен абсолютно, хоть и держал пока эту самую уверенность при себе. Во избежание, так сказать. Анализ реальной обстановки и сведений военной разведки лишь подтверждали: войне быть. И быть довольно скоро, если не этим летом (ну не настолько ж германцы идиоты, чтобы напасть осенью или тем паче зимой?), то уж следующим — точно. А регулярно передаваемые сверху директивы 'не поддаваться на провокации' и 'сохранять пролетарскую бдительность', лишь еще более убеждали генерала в своей правоте. Настал срок не просто готовить войска округа к обороне государственной границы, но и к возможному отступлению. Да, именно к отступлению, суть — ведению войны на своей территории, что, как прекрасно понимал генерал, уж никак не обойдется той самой 'малой кровью', к которой их готовили.

Потому, полученному с 412 батареи донесению о неком странном происшествии со стрельбой по неустановленному кораблю и боестолкновением гарнизона военного городка с высадившимся на берег десантом, да еще и при поддержке бронетехники, он поверил сразу. Поверил настолько, что немедленно приказал подать свою эмку, посадить в грузовик отделение автоматчиков, и на всех парах гнать в Чабанку. Обдумать происшедшее он собирался уже в машине. Что-то подсказывало ему, что это — единственно верное в данной ситуации решение. А уж доклады в Киев и Москву можно и на потом отложить, когда сам разберется, что происходит. Немного смущало, правда, то, что нападение успешно и практически без потерь отбито, и чуть ли не все диверсанты взяты в плен вместе с техникой, а корабль так и вовсе потоплен, но это можно было решить уже на месте.

****

В замке скрежетнул ключ, и в комнату ввалился запыхавшийся лейтенант. Закрыв дверь, Качанов швырнул на стол фуражку и тяжело опустился на стул. Уже почти дописавший свой 'исторический опус' подполковник отложил ручку, поднял голову и понимающе вздохнул:

— Устали, товарищ старший лейтенант? — каков будет ответ, Крамарчук догадывался: на лейтенанте, что называется, 'лица не было'. Со времени их разговора прошло уже больше трех часов, и он очень даже хорошо себе представлял, чем все это время занимался энкавэдэшник. По-крайней мере, вряд ли у него было время даже поесть.

Качанов скользнул по его лицу мутным взглядом и молча кивнул. Затем полез куда-то под стол, погремел выдвижными ящиками, и неожиданно вытащил то, что Крамарчук меньше всего ожидал увидеть: початую бутылку водки, знакомую ему лишь по старым, черно-белым еще, фильмам. По-прежнему не проронив ни слова, прошел к тумбочке, взял с подноса стаканы и набулькал в каждый грамм по сто пятьдесят. Один пододвинул к подполковнику, второй взял сам. Крамарчуку отчего-то подумалось, что тот хоть что-то скажет, пусть и не анекдотически-банальное 'за товарища Сталина', но хоть что-то, однако лейтенант лишь кивнул ему, и залпом осушил емкость. Подполковник крякнул — угу, сбылась мечта идиота! — и тоже выпил. До дна, разумеется, по-офицерски.

Лейтенант осторожно поставил стакан на стол, выдохнул. Помолчав несколько секунд, он вытянул из пачки папиросу и посмотрел на подполковника уже куда как более осмысленным взглядом:

— Закончили?

— Почти. Мелочь осталась. А вы?

Качанов лишь неопределенно дернул плечами: мол, издеваетесь что ли?

— Можно сказать, еще и не начинал. Да, — он отстегнул клапан офицерской сумки, вытащил сложенный вдвое лист:

— Вот список задержанных офицеров. И ваших, и… гм… остальных, в том числе и с потопленного корабля. Кстати, это действительно был эсминец? Уж больно большой.

— Эсминец, не сомневайтесь. Самый, что ни на есть, эскадренный миноносец типа 'Арли Бёрк', - рассеянно пробормотал подполковник, бегло просматривая список. Что ж, могло быть и хуже. Из всех офицеров части в прошлое отчего-то 'забросило' кроме него лишь троих — капитана Терского и майоров Виткина и Скоропадько. Куда подевались остальные, Крамарчук не знал — то ли оказались вне зоны этого самого таинственного переноса, то ли их вовсе не было в расположении воинской части. В то, что кто-то может прятаться, он особо не верил — в подобных-то условиях, когда тебя ищут вооруженные солдатики, по самое не могу науськанные опытными особистами вкупе с политруками? Не, вряд ли. Да и где спрячешься? Это там, в 2008-м, батарея представляла собой хаос полуразрушенных подземных галерей, потерн и казематов, частично используемых самими военными, частично просто заброшенных, а здесь? Нет, вряд ли. Итого — остается трое. За Терского и Скоропадько подполковник не волновался. Первый — из молодых, и училище оканчивал, и звание уже при 'незалежной' получал, так что никаких особых исторических знаний у него нет — пришлось однажды пообщаться. Скоропадько тоже неопасен, но по несколько иной причине. Тридцатилетнего майора к ним перевели совсем недавно, месяца три назад, откуда-то из Западной Украины. И судя по крайне радикальным взглядам, ничего, кроме истории своей страны его просто не интересует, а уж история 'клятого эсэрэсэра'?! Да ни в жизнь! Так что обоих сослуживцев можно смело отдавать 'особым сержантам' в качестве не желающих добровольно сознаваться в подрывной антисоветской деятельности диверсантов и шпионов. Позапираются, потеряют несколько зубов и ребер, да и подпишут все, что нужно. А вот с Виткиным сложнее. Умный мужик, умный и упрямый. Да ко всему ещё и гордый, просто до невозможности. Собственно, потому в майорах до сих пор ходит — по возрасту мог бы уже и подполковника получить. С ним нужно что-то решать, причем быстро. Нет, не подставлять, а именно решать… Так, а что тут у союзничков-натовцев? Ого, аж целых шесть человек, не считая пятерых американцев с эсминца. Два румына, турок, грузин, латыш и немец… тьфу ты, это хреново! Да еще и целый полковник бундесвера, некто Ганс Отто Штайн. Неприятно, этот может историю знать, и два плюс два тоже легко сложит. И чего он тут забыл, вроде офицеры его ранга со вчера в штабе округа зависали? Сидел бы себе на Пироговской, коньяк глушил. Ох уж эти немцы, вечно с ними проблемы… Хотя? У них там в благополучной чистенькой Европе альтистория вроде не особо популярна, это мы вечно со своим комплексом вины и потерянного шанса носимся. Того самого, который 'ах, вот если бы все пошло не так, если бы всё можно было изменить'…

Ну и американцы, конечно, те самые пятеро. 'Макфоловцы', блин! 'Врагу не сдается наш гордый 'Макфол', пощады никто не желает'! С ними… нда, вот с ними непонятно. В анекдоты про 'тупых пендосов', медленно умирающих от ожирения и отравления 'Кока-колой', Крамарчук не верил, но и вживую еще ни разу не общался. Не то не было реальной возможности, не то подсознательно избегал этого. Да, тут действительно стоит подумать, историю у них в офицерских колледжах неплохо преподают, со своей, конечно, колокольни, но все-таки неплохо. Как минимум, стоит посадить их отдельно от остальных союзничков.

— Ну что, почитали? — голос лейтенанта едва не заставил его вздрогнуть. — Появились какие-то соображения?

— Да, почитал. Майора Виткина, этого немца и американцев я бы предложил как-то изолировать. В смысле, американцев-то можно и вместе, а вот остальных по-отдельности. Насколько могу судить, все они знают примерно то же, что и я. Про других пленных ничего, пожалуй, сказать не могу. Кстати, товарищ лейтенант, связь с округом восстановилась, насколько знаю?

— Откуда? — остро стрельнул взглядом Качанов.

— Да прибегал тут кто-то, вас искал… вот оттуда и знаю.

— Урод, — устало констатировал тот. — А, ладно. Можно глянуть, что вы уже написали? К слову, офицеров я еще утром рассадил по отдельным помещениям, так что, думаю, проблем быть не должно.

— Пожалуйста, — Крамарчук пододвинул ему вымученные списки личного состава. — Кого смог, вспомнил, остальных, я так понимаю, ваши люди оприходуют. Потом сравните списки. Вот еще краткое описание захваченной военной техники. Вопрос можно?

— Спрашивайте.

— Кто сейчас командует округом?

Энкавэдэшник несколько секунд молчал, видимо оценивая вопрос:

— Командующий округом генерал Черевиченко, начштаба — генерал-майор Захаров. А что?

— Да так, вдруг чего важного вспомню, — усмехнулся подполковник, напрягая память. — Если я не ошибаюсь, этот ваш Захаров в шестидесятых занимал пост начальника Генштаба и был заместителем министра обороны. Инте-ересная партия получается.

— Он выехал к нам, — неожиданно решился лейтенант, — сам, по своей инициативе. Ждем.

— И Жукова он вроде лично знает… — будто разговаривая с самим собой, продолжал Крамарчук, — а вот с товарищем Хрущевым вроде не шибко ладил. По крайней мере, после войны. Ты понимаешь, лейтенант?

— Понимаю, — сухо кивнул тот, проглядывая исписанные подполковником листы. — И подумаю. А вы неплохо поработали. Вот только, — он остро взглянул в глаза подполковника.

— Вот только, боюсь, меня скоро отстранят от расследования. И тогда…

— Надо поговорить с Захаровым. Иначе, старлей, мы с тобой по одной статье пойдем, — Качанов дернулся, было, но смолчал. — Поговорить, скорее всего, лично. Я, ты и он. Хоть прямо в этом кабинете.

Качанов безропотно проглотил внезапный переход на 'ты' и коротко кивнул:

— Это несложно устроить. Думаю, после осмотра трофеев он и сам захочет пообщаться. Но вот что дальше?

— А дальше? — подполковник недвусмысленно пододвинул к лейтенанту свой стакан. — Дальше я уж постараюсь его убедить… очень постараюсь.

Качанов молча разлил остаток водки и первым протянул свой стакан, коснувшись стакана Крамарчука:

— Что ж, надеюсь, вы не ошибаетесь…

Глава 5

с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года

Полковник бундесвера Ганс Отто Штайн нервно шагал из угла в угол под аккомпанемент скрипа рассохшегося дощатого пола. Комната, куда его привели, была небольшой, три на четыре метра, и крайне скудно обставленной. Голая панцирная — кажется, так она называется? — кровать, стол, два стула да жестяной умывальник в углу. Под потолком — лампочка под железным абажуром, пыльные стекла в единственном зарешеченном окне. Грубо оштукатуренные стены кое-как выкрашены масляной краской, темно-синей понизу, какой-то грязно-белой сверху. Больше в помещении ничего не было, разве что пожелтевшая от времени смятая газета в углу. С первого момента полковника не покидало чувство, что он находится в музее или на съемочной площадке какого-то исторического кинофильма, события которого происходят годах, эдак, в тридцатых-сороковых прошлого века. По крайней мере, такого умывальника он за свои почти шестьдесят лет ни разу не видел, да и электрический выключатель на стене был совершенно непривычным — тусклая, ватт в пятнадцать, не больше, лампочка включалась архаичного вида устройством с поворотной ручкой, выполненным из грубой черной пластмассы. Еще и наружная, идущая прямо по крашеной стене проводка была выполнена из какого-то допотопного витого провода в матерчатой оплетке на фарфоровых роликах. Впрочем, если увязать этот странный интерьер с военной формой, в которую были одеты арестовавшие его люди, то все мгновенно становилось на свои места, поскольку Штайн был не просто образцовым германским офицером, но и всесторонне образованным человеком. В том числе, и с исторической точки зрения. Вот только всей этой образованности вместе взятой ему катастрофически не хватало, чтобы понять, кому и для чего понадобилось устраивать это абсурдное… костюмированное шоу! Бред какой-то! Не маневры, а цирк, и зачем только он согласился участвовать, ведь как чувствовал, что не стоит. Какие-то ряженые в старой советской форме времен Второй мировой войны и со старинным же оружием, их равнодушно-грубое отношение, пресекавшее любые попытки заговорить, обыск и финалом этого театра абсурда — идиотская комната 'из прошлого'. Обыск, кстати, был самым настоящим. Вывернули карманы, забрав все личные вещи, сняли портупею и ремень, и даже заставили выдернуть шнурки из берцев. А когда он попытался возмутиться, еще и — что уж и вовсе не лезло ни в какие ворота! — ударили, сначала кулаком в живот, затем прикладом по спине. Ну и как все это прикажете понимать? Может это у них тут местные террористы такие? Переодетые, чтобы непонятней и, значит, страшнее было? Да ну, тоже бред. Бессмыслица. Абсурд.

Полковник остановился и со стоном — побаливала ушибленная винтовочным прикладом спина — опустился на жалобно пискнувшую сеткой кровать. И все же, кому и, главное, для чего понадобилось с такой исторической скрупулезностью (одна проводка с выключателем чего стоят!) и… гм, жестокостью воссоздавать атмосферу шестидесятилетней давности?! Нет, с одной стороны Штайн вовсе не был столь наивен, чтобы не понимать, что отнюдь не всем в Украине по душе эти ежегодные маневры. Политический фактор — это раз, чувства людей, переживших ту страшную Войну или потерявших на ней своих родных — два, пророссийская, а, значит, откровенно антинатовская, направленность — три. Да и про акции протеста он прекрасно знал, как ни стремилась это скрыть принимающая сторона. Не дурак, все-таки, кой-чего в жизни понимает. Это вон американцы вместе со всякими новопринятыми в Альянс 'малыми странами' пусть уши развешивают и в местный хлеб-соль верят, а он? У него отец, между прочим, воевал, всю войну, начиная с польской кампании, прошел, от унтера до гауптмана поднялся. Ну и рассказывал, бывало, нехотя — но рассказывал, особенно, когда сын уже младшим бундесофицером служил. И ведь не хотел он сюда ехать, будто знал, что не стоит ему ступать на эту землю, еще и с оружием в руках. История она ведь такая дама… злопамятная. Но в чем смысл всего этого представления, он, как ни старался все равно понять не мог. Напугать их, о не столь уж и давнем прошлом напомнить? Так ведь международные армейские учения — это не какая-нибудь там акция протеста, это, технически говоря, скандал государственного уровня! Неужели Украине нужны все эти ноты протеста, что наверняка во множестве посыплются в МИД после окончания всего этого фарса? Ладно, с малыми странами все можно будет урегулировать на уровне приватного разговора президента или премьера, но та же Германия? Э-э, нет, фрау Меркель вряд ли спустит дело на тормозах, не зря ж Бундестаг недавно в который раз против участия в НАТО Украины и Грузии высказался. Ну и кому ж тогда от всего этого шоу станет лучше? Политической оппозиции? Ага, прямо сейчас. Скорее, наоборот, зажмут так, как никогда до этого не зажимали. Провокация местных спецслужб? А смысл? Себе навредить, причем навредить как раз на том самом международном уровне? Глупость, причем, несусветная. Ну и что ж это тогда? Государственный переворот? Ох, не хотелось бы на старости лет оказаться в эпицентре подобного дерьма, очень бы не хотелось… нет, права Марта, права, пора на пенсию. Всё, хватит, вот закончатся маневры, и подаст рапорт. Тихий домик в пригороде, внуки на лужайке, пиво с сосисками по пятницам в любимой бирштрубе на соседней улочке…

Да уж, странный день, явно, не его! Еще и это утреннее землетрясение, один из толчков которого едва не выбросил его из кровати — мало приятного, знаете ли, просыпаться подобным образом! Криво усмехнувшись, Штайн припомнил, как он, стараясь не наступать на осколки рассыпавшегося оконного стеклопакета, наскоро оделся и выскочил из номера, краем сознания отметив, что еще вчера отделанный светло-коричневыми 'под дерево' панелями коридор за ночь изменился, оказавшись выкрашенным такой же, что и в этой комнате, краской. Ну и кому спрашивается, понадобилось срывать панели со стен и линолеум с пола? За одну ночь?! Еще и его комната… Штайн почувствовал, как по спине пробежал противный холодок, и щекотно шевельнулись на голове короткоостриженные седые волосы. Как, как он мог не заметить ЭТОГО с самого начала?! Нет, понятно, конечно, что спешил покинуть здание, что землетрясение, но должен был заметить, должен! Ведь за ночь изменился не только коридор, но и его запертая на ключ комната, так самая, где он благополучно проспал всю ночь! А спал он, по намертво въевшейся в кровь армейской привычке чутко, да и вставал часов в пять утра в туалет. И все оставалось по-прежнему. А вот после толчка, в доли секунды вырванный из объятий сна… Крашеные мрачные стены, рассохшийся пол, такая же, как здесь, лампочка под потолком. Намертво запавшие в память детали, временно скрытые под спудом куда более ярких воспоминаний…

НЕУЖЕЛИ ВСЁ ЭТО ПРАВДА?!

И ПРОИСХОДЯЩЕЕ ВОВСЕ НИКАКАЯ НЕ МИСТИФИКАЦИЯ, НЕ ПРОВОКАЦИЯ, НЕ ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ?!

ТАК ЗНАЧИТ…

Голова предательски закружилась, и полковник поспешно привалился боком к никелированной спинке кровати — не хватало только упасть на пол. С трудом сфокусировал взгляд на каком-то светлом пятне в углу. Газета. Старая, пожелтевшая газета, невесть кем смятая и забытая в комнате. Штайн поднялся и на негнущихся ногах пересек помещение, подняв скомканный лист. Набранный на русском поблекший текст передовицы его не интересовал, только шапка. Точнее, плохо различимые цифры в самом углу бумажного листа. 08.05.1940. Восьмого мая одна тысяча девятьсот сорокового года. Цифры расплывались в глазах, не то от волнения, не то от предательски выступивших слез. СОРОКОВОГО ГОДА! Науськиваемый из-за океана полоумный акварельщик уже разжег пожар новой мировой войны, самой страшной и кровавой войны двадцатого века. Его отец уже призван в вермахт, и мать с ужасом ждет свежих выпусков Die Deutsche Wochenschau. Боится она зря. Отец вернется, пусть без руки, которую ему отнимут, спасая жизнь, в советском военном госпитале, но вернется, и через пять лет родится он, Ганс Отто Штайн. Затем он поступит в военное училище, подпишет контракт, переживет и холодную войну, и Стену, и объединение Германии. Пройдут годы, много, много лет. Родятся дети, внуки. И вот однажды, летом 2008 года оберст Штайн поедет на маневры, и… его, вполне может так стать, не станет. Вообще не станет. Если всё именно так, как он предполагает, то вовсе не факт, что он вообще появится на свет. История изменится, вся история изменится. Как у Брэдбери с его бабочкой. Сталин узнает о дате германского нападения — когда там это произошло, в двадцатых числах июня, вроде? — и за год сумеет хоть что-то предпринять. И история рухнет; пойдет не так, как было в реальности. И сброшенная с английского бомбардировщика бомба, возможно, упадет вовсе не на соседский дом, как рассказывала мать, а на их. И отец не вернется с войны, а останется на ней навсегда. Господи, как же страшно знать… нет, не знать — предвидеть — то, что только может случиться! Если, конечно, он, Ганс Отто Штайн, не сумеет остановить этот набирающий обороты чудовищный молох. Нет, не ради себя — ну, не родится он, так не родится — ради других. Ради иссушенных чудовищным жаром английских зажигательных бомб людей-головешек Дрездена, ради невесомого пепла печей Освенцима, Бухенвальда, Дахау и Майданека, ради бессмысленно погибших в Берлине мальчишек из гитлерюгенда, ради миллионов не вернувшихся с войны и погибших под бомбами немцев и русских, ради полувековой ненависти евреев. Да, он знает, ради чего теперь стоит жить. И что делать. Главное — не ошибиться. Ведь он, как ни крути, немец и в первую очередь должен думать о своей нации… не забывая, впрочем, ни спасенного русскими хирургами отца, досрочно отпущенного по ранению из плена, ни вполне лояльного отношения властей ГДР к его оставшимся в восточном Берлине родственникам…

За дверью протопали, скрипя рассохшимися коридорными половицами, тяжелые шаги. Подошедший человек что-то негромко спросил у охранника и, получив ответ, повернул в замке ключ. И, пожалуй, только этот равнодушный металлический скрежет и спас Штайна от постыдного в его положении обморока…

****

В комнате, где ее заперли, несмотря на июль, было холодно. Очень — не очень, но холодно. Сначала Юля думала, что это нервное, следствие перенесенного стресса — не каждый день видишь, как на твоих глазах стреляют в живых людей, однако через полчаса поняла, что дело просто в отсыревших стенах. Странное место, никакого ремонта, ну чистый бомжацкий подвал! Серые бетонные стены, ржавая кровать, на которую и сесть-то противно, не то, что лечь, небольшое окошко под потолком. Похоже, и вправду подвал. Ни санузла, ни малейшего намека хоть на какие-то удобства. Журналистка безнадежно откинула крышку телефона, в очередной раз прочитав безрадостное 'поиск сети', и со вздохом захлопнула 'раскладушку'. Еще и связи нет, наверное, из-за того, что она в подвале. Или телефон поломался, когда она его на землю уронила. В общем, полная безнадега. Вот тебе и официальная аккредитация, и профессионализм, и возможный грант! Кажущаяся недавно такой достижимой сверкающая перспектива вдруг оказалась… еще более достижимой. Вон она, эта перспектива, протяни руку — и достанешь. Серый сырой бетон, замусоренный пол, низкий потолок в разводах плесени, какие-то ржавые трубы вдоль стены. Три метра от одной перспективы до другой. Итого девять квадратов. Или десять? Наморщив загорелый лобик, Соломко распахнула мобилу и нашла в настройках калькулятор. Ага, девять все-таки. Хотя, ей-то какая разница? Ладно, скоро все закончится. Собственно, ее здесь наверняка ради собственной же безопасности и заперли — вон, как там стреляли! Видимо, что-то пошло не так, мало ли, армия, все-таки… Может, случайно выдали эти, как их — боевые патроны, — вот и постреляли друг друга по ошибке. Соответственно, сейчас разбираются, кто виноват, решают. А к ней сейчас придет какой-нибудь офицер, хорошо бы, чтоб кто-то из красавцев-морпехов, но на худой конец сойдет и тот импозантный седой подполковник, и выпустит ее отсюда. Репортаж-то еще не готов, но зато, что это будет за репортаж! Конфетка! Или нет, скорее бомба, самая настоящая бомба! Эксклюзив, одним словом. Редактор слюной захлебнется. А Лерку из светской хроники и Ольку из криминальной и вовсе стопудово жаба задушит. Насмерть. И никакие личные, читай — 'постельные', знакомства с руководством не помогут! А заголовок? Ох, какой это будет заголовок: 'известная столичная журналистка С., рискуя жизнью….

Словно, отзываясь на ее мысли, дверь внезапно распахнулась, противно пискнув ржавыми петлями, и в комнатушку заглянул долгожданный офицер. Правда, не штатовский морпех, и не седой подполковник, но тоже ничего. Только форма какая-то неопрятная, помятая, и погон не видно. Зато мордашка ничего, смазливенькая, и плечи широкие.

— Пошли, — не ответив на ее улыбку, мотнул головой широкоплечий.

— А повежливее? — кокетливо наклонила голову Юля. — А у вас какое звание? Майор?

— Вперед, я сказал, — не поддался тот. — Молча. Говорить станешь, когда разрешат.

— Фу, как грубо… — довести фразу до конца журналистка не успела — офицер пребольно сжал ее плечо рукой и просто выпихнул в коридор, причем, с такой силой, что она едва не вмазалась в противоположную от двери стену.

— Пошла вперед, я следом. Начнешь рыпаться — будет больно, обещаю. А это еще что? — стальные пальцы грубо вырвали из ее вспотевшей ладошки коробочку телефона. — Твою мать, приказал же обыскать! Идиоты, б…ть. Ладно, пошли…

****

с. Чабанка, военный городок БС-412, 17 июля 1940 года

— Да ты что, сержант, совсем рехнулся?! — генерал-майор Матвей Васильевич Захаров очумело взглянул на застывшего рядом с запыленной эмкой адъютанта. — Что значит 'не пропущу'? Ты что, не видишь, кто я?

— Так точно, вижу, — едва не теряя от ужаса сознания, тем не менее, выпалил в ответ часовой. — Но не пущу. Это приказ лично начальника особого отдела и товарища коменданта.

— Тьфу ты, — в сердцах сплюнул в мелкую причерноморскую пыль генерал. — А ты неплохой красноармеец, смелый. Ладно, зови сюда кого-то из них. Телефон-то на КПП есть?

— Так точно, есть.

— Ну, так звони, несчастье, — нисколько не заботясь о чистоте кителя, Захаров оперся о крыло автомашины и щелкнул крышкой портсигара, наблюдая, как упрямый часовой пятится в свою будку, гордо именуемую 'северным контрольно-пропускным пунктом'. Прежде чем прикурить от поднесенной адъютантом зажигалки, Матвей Васильевич расстегнул ворот, повертел головой:

— Уф и жарко сегодня. Парит, дождь видно будет. Ну что там, боец, дозвонился?

Немного расслабившийся часовой появился на порожке:

— Так точно, товарищ генерал-майор, сейчас товарищ старший лейтенант государственной безопасности подойдет.

— Что? — удивленно поднял бровь Захаров. — Подойдет? А на хрена он мне здесь нужен, этот твой лейтенант? Что, не мог просто отдать приказ пропустить?!

— Не могу знать, товарищ генерал-майор, приказано передать.

— И все равно не пропускать? — полушутя переспросил тот, затягиваясь.

— Так точно, не пропускать, — не моргнув глазом, кивнул часовой. — Просили особо отметить.

— Да что тут за бардак творится?! — не выдержал, наконец, Захаров, яростно отшвыривая недокуренную папиросу. — Ладно, разберемся… — он с удивлением взглянул на пустую руку и раздраженно полез в карман за портсигаром, однако закурить не успел: из КПП выскочил, на бегу оправляя гимнастерку, обещанный лейтенант НКВД.

— Товарищ генерал-майор, прошу прощения за вынужденную задержку. Старший лейтенант госбезопасности Качанов. Разрешите обратиться… лично?

— Обращайтесь, — мрачно буркнул Захаров.

— Разрешите говорить с глазу на глаз?

Начальник штаба ОдВО смерил лейтенанта (интересно, он и вправду нагловат, или действительно случилось нечто настолько из ряда вон выходящее?) тяжелым взглядом и кивнул.

— Куда?

— Сюда, пожалуйста, — старлей кивнул в сторону КПП. Адъютант дернулся, было, следом, но Захаров мотнул головой: останься, мол. Часовой также остался по ту сторону хлипкой дощатой двери.

— Товарищ генерал-майор, еще раз приношу извинения за столь необычный прием, но это был мой личный приказ. Никого не впускать и не выпускать. При неповиновении — стрелять на поражение.

— И что, стрелял бы? — усмехнулся уже успокоившийся начштаба.

— Так точно, стрелял.

— И в меня?

— И в вас.

— Однако. Добро, лейтенант, я тоже не первый день живу. Понимаю кое-что. Давай выкладывай, что тут у вас произошло? Только вкратце, хорошо?

— Вкратце, боюсь, не получится. И для начала вам необходимо кое-что увидеть. Только отдайте вашим людям приказ оставаться на месте и не пытаться проникнуть на территорию. Думаю, через пять минут вы поймете, что это в их же интересах.

— А не круто берешь, лейтенант? — Матвей Васильевич в упор взглянул в его лицо, однако тот выдержал тяжелый генеральский взгляд:

— Очень прошу вас сделать это. Обещаю, сейчас вы всё поймете.

— Хрен с тобой, — начштаба выглянул наружу, отдав необходимые распоряжения. Автоматчики радостно загудели, спрыгивая на землю и разминая затекшие от долгого сидения в кузове мышцы. Адъютант смерил командира коротким непонимающим взглядом, и, пожав плечами, присел на подножку автомашины, доставая папиросы. В конце концов, начальству всяко виднее.

— Пошли что ли, лейтенант?

— Так точно, идемте. Только вначале попрошу проверить мои документы, — Качанов протянул генералу удостоверение.

— Это еще зачем? — искренне не понял Захаров.

— Необходимость. Чтобы у вас не было сомнений в моей личности.

Начштаба пожал плечами:

— Не нужно, я вас прекрасно помню. Мы виделись во время приезда на батарею товарища Мехлиса.

****

— Вот это я и имел в виду, товарищ генерал-майор, — негромко произнес энкавэдист. — Теперь вы понимаете, почему я отдал такой приказ и оцепил территорию? И понимаете, чем может обернуться для нас, для всей страны любая, даже самая крохотная, утечка информации?

— Понимаю… — рассеянно пробормотал Захаров, спрыгивая с опорного катка и отряхивая руки. — Значит, говоришь, с нескольких километров любую бронированную цель побьет?

Качанов, перед приездом начальника штаба успевший проштудировать написанный Крамарчуком 'краткий справочник' с ТТХ захваченной техники, кивнул:

— Так точно. С трех-четырех километров способен гарантированно уничтожить любую современную бронетехнику, хоть снарядом, хоть ракетой. Подобный танк будет разработан в Харькове в шестидесятых годах, а модернизирован и вовсе в следующем веке. А вон те легкие танки — это на самом деле гусеничные бронетранспортеры для пехоты или десанта. Все плавающие, скоростные, тот, что поменьше, можно еще и с парашютом сбрасывать. Также захвачено много автотехники и стрелкового оружия, в том числе противотанковые гранатометы и зенитные системы, но сейчас нет времени на подробный осмотр.

— Нда, — Захаров задумчиво повертел в руках портсигар, предложил лейтенанту, но сам курить не стал. — Хорошо, лейтенант, я все понял. Вернее, я пока вообще ни хрена не понял, но твои действия вполне одобряю. Вы тут, говорят, еще и крейсер на дно положили?

— Эсминец, товарищ генерал. Американский ракетный эсминец. По моим данным, производство подобных начнется только в 1988 году, — вновь блеснул новоприобретенными знаниями Качанов.

— Вижу, не скучно у вас день прошел, — усмехнулся генерал, поворачиваясь к собеседнику. В чуть прищуренных глазах сверкали озорные искры. — Что ж, в то, что все это добро к нам на голову из самого настоящего будущего свалилось, я, пожалуй, поверю. Вопросом 'как' задаваться не стану, 'для чего' — тем более. Хотя и возможность провокации или чего-то подобного пока еще окончательно не исключаю. Вроде бы и доказательства в прямом смысле железные, но…

— Товарищ генерал-майор… — начал, было, лейтенант, но Захаров оборвал его взмахом руки.

— Давай без чинов, лейтенант, уж который год генерал. Это раз. Теперь второе. Поскольку глупым и недальновидным человеком я себя, прости, не считаю, есть у меня подозрение, что и все эти железяки, и даже утопленный эсминец — пустяк по сравнению с тем, чего я пока не знаю. Так сказать, прелюдия перед тем, что ты мне сейчас поведаешь. Так?

— Так, товарищ… простите, Матвей Васильевич. — Именно так. Я бы хотел, чтобы вы поговорили… с одним человеком.

— Поговорил?

— Да. И должен предупредить, что информация будет касаться не только грядущей войны с немцами и будущего нашей страны, но и лично товарища Сталина и товарища Берии. — старлей сделал паузу и, не дождавшись комментария, решительно докончил:

— Мне нужна ваша помощь. Это очень важно.

— Значит, грядущей войны, говоришь? — словно не обратив на всё остальное никакого внимания, задумчиво повторил Захаров. — И когда?

— 22 июня следующего года, около четырех утра. Закончится в мае сорок пятого в Берлине. Мы потеряем больше двадцати миллионов. Потеряем, если сейчас ничего не сумеем изменить.

Прищурившись, Захаров несколько долгих секунд глядел мимо лейтенанта куда-то в море, затем медленно отвел взгляд. Побелевшие от напряжения зло сжатые губы дрогнули:

— Двадцать миллионов, значит? Малой кровью на чужой земле? На провокации не поддаваться? Доигрались, таки! А ведь предупреждали, ведь спорили… Добро, лейтенант, пошли, будем говорить.

Уже уходя, он бросил последний взгляд туда, где торчала из воды окруженная пенным буруном мачта потопленного корабля. Пятно разлившейся солярки и множество плавающих на поверхности обломков волны уже отнесли далеко в сторону, куда-то под срез высокого обрывистого берега. Зло и горько усмехнулся:

— Смотри-ка, а иногда даже полезно поддаваться на провокации, правда, лейтенант?

И не дожидаясь ответа, решительно зашагал в сторону военного городка.

Глава 6

с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года

— Знакомьтесь, — заперев дверь, Качанов прошел за свой стол, пристроил на краю фуражку. — Начальник штаба Одесского военного округа генерал-майор Матвей Васильевич Захаров. Подполковник… э… украинской армии Юрий Анатольевич Крамарчук.

Крамарчук, стоявший навытяжку перед вошедшим генералом, четко кивнул — отдавать честь с непокрытой головой было глупо, а где затерялось его форменное кепи, он не помнил. Надо полагать, осталось в качестве трофея у 'особого сержанта'. Да и принял ли генерал РККА этот воинский знак от офицера несуществующей, как недавно выразился Качанов, армии? Вряд ли…

Захаров сдержанно кивнул в ответ и молча присел на пододвинутый лейтенантом стул. Снял фуражку, поискал глазами, куда ее пристроить, и положил по примеру особиста на край стола. Вытащил портсигар, щелкнул крышкой — и неожиданно обратился к стоящему навытяжку Крамарчуку:

— Да не стойте вы… гм… подполковник, присаживайтесь.

— Так точно, — сглотнул слюну тот, тяжело опускаясь на стул. Усталость все сильнее давала о себе знать, а уж учитывая, что за весь день он так ничего и не ел… Но расслабляться было рано: предстоял, возможно, самый главный разговор этого долгого сумасшедшего дня. — Спасибо, товарищ генерал-майор.

— Бросьте, — усмехнулся начштаба, — не разводите тут…манеры. Вы не мой подчиненный. К счастью. Расслабьтесь. Да что вы на меня так смотрите?!

— Понимаете, я… — Крамарчук стушевался, взглянув на сидящего с каменным лицом лейтенанта.

— А вы говорите, как есть. Не стесняйтесь. Уж постараюсь понять, — Захаров чиркнул спичкой из протянутого старлеем коробка, прикуривая папиросу.

— Хорошо. Если как есть, то я впервые встречаю живьем человека, о котором много слышал и читал в… моем времени.

— Что, я и в историю попал? — с деланно-равнодушной усмешкой переспросил тот, однако подполковник увидел в его глазах искренний интерес… и с трудом скрываемый страх. — И что же писали обо мне, гм, потомки? Надеюсь, не одни гадости?

— Я не историк, товарищ генерал, в деталях могу ошибаться, но помню, что во время предстоящей войны вы спланировали и провели ряд успешных наступательных и оборонительных фронтовых операций. Кроме того, в июне будущего года вы совершите крайне рискованный поступок, по сути, нарушив прямой приказ командования. Вы заранее приведете округ в боевую готовность, займете приграничные укрепления и выведете войска из мест постоянной дислокации (Захаров едва заметно вздрогнул). Этим вы не только избежите тотального разгрома первых дней войны и сохраните боеспособные части, но и фактически спасете всю авиацию округа, загодя перемещенную на неразведанные противником полевые аэродромы, — Крамарчук перевел дух, искоса взглянув на генерала. Захаров молчал, лишь окаменевшее лицо отражало испытываемые им чувства.

— После победы вы займете пост начальника Главного разведуправления, а в шестидесятом станете начальником Генерального штаба вооруженных сил Советского Союза, — подполковник сделал еще одну паузу — приближалась кульминация (и самое опасное место) его рассказа, ради которого он буквально вывернул наизнанку собственную память, припоминая те или иные детали. — А вот теперь самое интересное, товарищ генерал. В начале шестидесятых, после конфликта с Никитой Сергеевичем Хрущевым, вас понизят в должности, и на свой пост вы вернётесь только после отстранения его от власти в 1964 году. Правда, вернетесь уже не только начальником Генштаба, но и первым замом министра обороны. Пожалуй, всё, остальное не столь интересно.

Захаров молчал, папироса в безвольно лежащей на колене руке успела потухнуть, но он этого даже не замечал. Молчали и Крамарчук с лейтенантом, прекрасно понимая, что их высокопоставленному гостю необходимо хоть какое-то время, чтобы как минимум просто придти в себя. Первым заговорил Захаров:

— Хорошо, допустим, вы не врете. В конце концов, я сам спросил. Но это пока только слова. Да я видел эти танки и бронемашины, но их хотя бы можно было пощупать. Что вы еще можете рассказать? Так сказать, по существу? Например, об этой грядущей войне? Хоть какая-то конкретика у вас есть? — генерал взглянул на потухшую папиросу и поискал глазами коробок.

— Есть. Война начнется 22 июня будущего года. Что самое страшное, в то время, когда немецкая авиация уже бомбила Минск и Киев, когда были уничтожены приграничные аэродромы и железнодорожные узлы, многие части на нашей западной границе продолжали исполнять директиву 'не поддаваться на провокации'. Им просто никто не сказал, что война уже началась, что можно и нужно вступать в бой. Разрешите еще один экскурс в… в ваше недалекое будущее?

— Давайте, — сдавленно согласился Матвей Васильевич. — Что уж теперь. Выкладывайте товарищ-господин подполковник, — все-таки нашел он силы пошутить.

— Насколько я знаю, у вас дружеские отношения с товарищем Жуковым, вроде бы даже на 'ты'. Так вот, накануне войны у вас состоялся… то есть, простите, еще только состоится, разговор. Вы будете настаивать на передислокации войск к границе, но Георгий Константинович откажет, прикрываясь несогласием товарища Сталина. Но при этом добавит, что за прорыв в случае нападения вы ответите лично, своей, так сказать, головой.

— И что я?

— Вы поймете намек, товарищ генерал, и начнете готовить округ боевым действиям. Осуществите поэтапную подготовку войск к прикрытию границы и заранее подготовите позиции на случай оборонительных боев при отступлении, причем сделаете всё это скрытно, не вызвав реакции со стороны НКВД, — Крамарчук виновато улыбнулся лейтенанту, — и не привлекая внимания вражеских разведок. В итоге потери среди ваших бойцов окажутся на несколько порядков ниже, чем в других приграничных районах. Впрочем, об этом я уже говорил.

— Ясно. Спасибо, что разъяснили мою… дальнейшую судьбу. Продолжайте. Расскажите мне о войне. Ведь вы об этом хотели поговорить?

— Да. Но и не только. Как это ни дико звучит, сейчас есть куда более важные вещи, о которых вам обязательно необходимо узнать. Разрешите закурить?

Захаров нетерпеливо протянул подполковнику собственный портсигар и спички:

— Не тяните, подполковник. Коль уж начали, так продолжайте…

****

— Что ж, подполковник, я вас понял, — Захаров устало потер переносицу. — Очень даже хорошо понял. Страшные вещи вы тут порассказали, настолько страшные, что лично я даже склонен вам поверить. Война… да ужасно, но не менее ужасно и все остальное. Страна, которой уже нет… обидно. Ладно, не о том разговор. На самом деле, главное ведь не это, а некая возможность всё изменить, так? И вам нужна моя помощь. Кстати, лейтенант, — генерал неожиданно взглянул на Качанова, — а ты не боишься? Ведь обратной дороги-то уже не будет?

— Не боюсь, товарищ генерал-майор. Товарищ Крамарчук (услышав обращение, Захаров вскинул, было, бровь, однако смолчал) верно утром сказал: это не какая-то сомнительная сделка. Мы должны доставить эту информацию в Кремль, любой ценой, но доставить. И я готов идти до конца.

— Смелый, молодец. Недаром у тебя и часовые такие смелые, что даже в генералов стрелять готовы. Хорошо. С минуту на минуту сюда прибудут представители твоего ведомства, так что ты уж ими займись. Как именно — тебе решать, но о нашем разговоре, да и о, гм, товарище Крамарчуке им, как мне кажется, знать не обязательно. Думаю, это будет несложно, пускай пока железяками да остальными пленными занимаются. Насколько я знаю, товарища Старовойта сейчас в городе нет, и не будет еще дня три, так что сюда приедет кто-нибудь рангом пониже. Но все равно, будь осторожен, меньше, чем майора не пошлют, и копать он станет всерьез. От расследования тебя вряд ли отстранят, почему — сам понимаешь, но начеку будь в любом случае. Ну, а насчет наших дальнейших действий? Похоже, нам пока везет — завтра я должен лететь в Москву по недавним Бессарабским делам, там постараюсь попасть на прием к наркому. Думаю, мне это удастся, есть каналы. А там уж… как кривая вывезет. Вот такие, стало быть, дела.

— Разрешите? — неожиданно подал голос Крамарчук. — Товарищ генерал, возможно, вам есть смысл взять с собой кое-что из захваченных 'трофеев'? Ну, как доказательство? Что-нибудь не слишком большое, но…

Захаров снисходительно усмехнулся:

— Глупости говоришь, подполковник. Если я собираюсь попасть на прием к самому Берии, то перед этим мне придется сдать все личные вещи и пройти досмотр. Хочешь, чтобы меня заставили объяснять, что за непонятные штуковины я с собой привез, с какой целью и как собирался их использовать? Не надо. Лаврентий Павлович и без того разберется. А вот эти, гм, материалы, — генерал кивнул на исписанные Крамарчуком листы, — я с собой заберу. И сам внимательно почитаю, и товарищу Берии покажу. Да и вообще, не стоит им здесь оставаться.

— Лейтенант, — без перехода обратился он к Качанову, — вы оба хоть что-то сегодня ели?

— Никак нет, товарищ…

— Идиоты. Только мне голодных обмороков не хватало, еще и в подобной ситуации. Значит, слушай приказ, бегом раздобудь что угодно, хоть сухпай, и поешьте. И больше не пить, это тоже приказ. А то ощущается… амбре, понимаешь. Не стоит нарываться, ясно? Выполняй.

— Но…

— Никуда наш подполковник не денется. Я пригляжу.

Лейтенант, кажется, начавший что-то понимать, секунду колебался, затем кивнул и вышел из кабинета, не позабыв закрыть дверь на ключ. Дождавшись, пока шаги особиста затихнут в конце коридора, начштаба ОдВО повернулся к Крамарчуку:

— Сам понимаешь, подполковник, вопросы вашего питания меня волнуют постольку поскольку. Два вопроса, всего два. Первый — возможно, мне показалось, но когда ты говорил о товарище Жукове, ты чего-то не договаривал. Это так? Нет, можешь, конечно, не отвечать, но если уж играть в открытую, то играть в открытую. Тем более что ты, по сути, как никто другой нуждаешься в моей помощи. И?

— Так точно, товарищ генерал, — устало кивнул Крамарчук — интересно, сколько он еще продержится? Полчаса? Час? Разговор с Захаровым высосал из него последние остатки сил, и то, что он сейчас ощущал, было уже даже не усталостью, а какой-то глубокой апатией. Безразличием. Еще и голова снова разболелась.

— К концу войны Георгий Константинович не был в особом фаворе у товарища Сталина, из-за чего в сорок шестом был отправлен командовать Одесским округом. В пятьдесят третьем же он стал одним из активных участников преступного заговора против товарища Берии.

— Вот даже как? — Захаров задумался на несколько минут. — Инте-ересно. Что ж, сделаем выводы. Спасибо, что не побоялся рассказать. Надеюсь, лейтенант об этом не знает?

— Нет.

— Правильно, молодец. И не смотри на меня так. Считаешь, если мы с Жуковым товарищи, я так уж ничего и не знаю, ни о чем не догадываюсь? Ошибаешься. Так-то. Тогда второй вопрос…

Прежде чем продолжить, Матвей Васильевич деланно-неторопливо достал папиросу, предложил Крамарчуку (подполковник, которого уже воротило от табака, отказался), закурил. Как ни странно, Юрий знал, о чем он спросит. Догадался — или просто поставил себя на его место. Да и о чем еще может спросить у гостя из будущего любой нормальный человек, как не о дате собственной смерти?

— Я вот спрошу сейчас, а ты ответь. Только не ври, как человек прошу, не как генерал…

— В семьдесят втором, — негромко произнес Крамарчук, не дослушав. — Вы проживете до семьдесят второго года и со всеми почестями будете похоронены в Кремлевской стене.

— Дату не помнишь? — тихим, будто разговаривая со старым другом… или вовсе с самим собой, голосом спросил тот, не поднимая головы.

— Нет, только год.

— Значит, хорошо пожил. И не зря. А сейчас, стало быть, и еще более не зря поживу! Э-эх… Ты не думай, подполковник, я тебе верю. И Качанов твой молодец, правильно все понял, рискнул. Продержитесь пару дней, а там уж все нормально пойдет. Если что — костьми лягу, но вас вытащу. Только, если вдруг это самое 'что' случится, вы уж молчите о наших разговорах, всего два дня молчите…

Ответить Крамарчук не успел — да и что было отвечать? Скрежетнул ключ, и вернувшийся Качанов выложил на стол две буханки ржаного хлеба, несколько банок тушенки и непривычного вида термос.

— Покушаете с нами, товарищ Захаров?

— Спасибо, лейтенант, пора, — генерал и на самом деле поднялся со стула, одернул китель, привычным жестом надел фуражку. Неожиданно жестко взглянул на Качанова:

— Лейтенант, мне нужно всего два дня, может, даже меньше. Но за эти два дня никто не должен узнать того, о чем узнал я, понимаешь? По крайней мере, некоторых деталей. Если что, я вас вытащу. Тот немецкий полковник и украинский майор, о которых говорил товарищ Крамарчук, — ты насчет них не дергайся, пусть пока идут в разработку. Что бы они не показали, мы все равно сработаем на опережение. А потом всё это уже просто будет не важным. Ты всё понял?

— Так точно… — хрипло ответил старлей.

— Не провожай, дорогу найду. Больше нас вместе видеть не должны.

И не прощаясь, Захаров вышел из кабинета.

Энкавэдист медленно подошел к двери, запер ее, так же неторопливо вернулся к столу с разложенным провиантом. Перочинным ножом вскрыл две банки консервов, нарезал, нещадно кроша прямо на пол, хлеб. Вытащил из ящика стола две ложки. Слегка одуревший от запаха свиной тушенки и свежего хлеба Крамарчук, глотая вязкую голодную слюну, молча ждал. Наконец, понял, в чем дело:

— Успокойся, лейтенант, не о тебе он поговорить хотел. Личный вопрос. Какой, извини, не могу сказать. Мы сейчас оба в его власти, но я ему поверил. Похоже, и он мне… то есть, нам.

Лицо Качанова, изо всех сил старавшегося скрыть свои чувства, мгновенно разгладилось, сделавшись не то умиротворенным, не то просто став лицом очень уставшего за день и голодного человека:

— Да я ничего, в общем-то, не имел… гм, ладно, давайте покушаем, а потом я подумаю, где вас спрятать. С города только что звонили, мои коллеги уже выехали…

После обеда — или, скорее, ужина — сколько сейчас времени, подполковник мог определить лишь весьма приблизительно: наручные часы ему так и не вернули, а внутренний будильник от усталости и вовсе отказывался работать, Качанов снова куда-то ушел. Не позабыв, ясное дело, запереть дверь. Крамарчук же, удобно откинувшись на стуле (понятие 'удобства', само собой, было весьма условным), закурил очередную папиросу (какая мерзость, завтра же снова брошу извращаться!) и задумался. Точнее, попытался это сделать — испытанное впервые за день ощущение сытости уверенно делало свое черное дело, и мысли подполковника текли все медленнее, с явной тенденцией к нулевой скорости. Итак, похоже, программа минимум по спасению собственной шкуры… и изменению истории СССР выполнена: генерал-майор Захаров отнюдь не мелкая сошка в реальности сорокового года. И ведь никто не поверит (а сам Матвей Васильевич, хочется надеяться, никогда и не узнает), с чего именно начались его воспоминания о генерале — с банальной черно-белой почтовой марки за 4 копейки, выпущенной в семьдесят восьмом году, и бережно упрятанной молодым лейтенантом Крамарчуком под обложку кляссера! С портретом, подписью и годами жизни: 'маршал Советского Союза М.В.Захаров, 1898–1972. А кто в те годы не собирал марки? Кто-то автомобили или самолеты, кто-то флору и фауну, а он — известных военачальников. Вот и дособирался. Ну а дальше-то уже проще было: курс истории Одесского округа и Великой отечественной им в училище хорошо читали, да и замполит на своих занятиях любил 'знания будущих офицеров проверять' — оставалось только напрячься да вспомнить то, что казалось давно и прочно забытым. Плюс немного импровизации, конечно, куда ж без этого? Благо, товарищ генерал-майор после виденных танков с прочими бронетранспортерами уже был готов всё это услышать и, главное, принять. А дальше… дальше поспать бы хоть пару-тройку часиков — это в ближней, так сказать, перспективе. А в дальней? В дальней всё от незабвенного товарища Берии зависит. 'Сегодня праздник у ребят, ликует пионерия, сегодня в гости к нам придет Лаврентий Палыч Берия'. Во-во, очень к месту вспомнилось. Главное, чтобы не вышло, как в другом стишке, в том самом: 'Лаврентий Палыч Берия не оправдал доверия…. Если поверит, если решится и захочет лично разобраться в происходящем (имея в виду свой интерес, разумеется; тот самый, который ему не дали реализовать в пятьдесят третьем!), всё, будем надеяться, срастется именно так, как планировалось. Поскольку иного выхода на Самого не найти. Даже с учетом Матвея Васильевича…

Мысли текли вяло, еще и папироса, в отличие от привычных сигарет, постоянно тухла. Чуть задумаешься — и приходится снова чиркать спичкой. Да уж, прогресс шагнул далеко вперед, спасибо тем же — как их тут обзывают — САСШ, что ли? Именно… Пачку 'Lucky Strike' в каждый солдатский рацион… ага. 'Колумб Америку открыл, хороший был мужик, а заодно он научил весь мир курить табак…. Блин, что за чушь в голову лезет? С чего это его на дурацкие стишки потянуло?

Дверь распахнулась, вырывая подполковника из вязкой трясины усыпляющих мыслей. Ворвавшийся в кабинет наподобие маленького смерча — эх, молодежь, и откуда только силы берутся? — Качанов сноровисто расшнуровывал классический солдатский 'сидор':

— Переодевайтесь.

Крамарчук с удивлением глядел на вытаскиваемые из вещмешка вещи — галифе, гимнастерку, смятые (и как только поместились?) сапоги, фуражку с малиновым околышем.

— Давайте быстрее, товарищ Крамарчук, мне еще нужно будет успеть вернуться и товарищу Макарову форму и мешок вернуть. Да одевайтесь же, не стойте! Свое снимайте — и внутрь. Ну же!

Крамарчук, наконец, понял. И на самом деле, не идти ж ему по территории в своей украинской 'комке' образца 2003 со 'старорежимными' погонами?! Через пять минут подполковника ВС Украины Юрия Крамарчука не было — вместо него перед старлеем стоял немолодой сержант НКВД. Форма пришлась почти впору, разве что ростом неведомый 'товарищ Макаров' был повыше, а комплекцией — послабее. Качанов торопливо запихал его камуфляж и берцы в мешок, затянул:

— Пошли, у меня на всё про всё полчаса.

— Куда мы? — усталость временно отступила, и Крамарчук чувствовал себя почти бодро. Ну, процентов, эдак, на десять от номинала.

— На батарею. Там будет проще вас… э-э… временно разместить. Идемте. Папиросы возьмите, и спички. Вот еще пачка, берите, не знаю, сколько вам там отсиживаться. Всё, пошли.

Из здания вышли через запасной ход и рванули через какие-то заросли, которых в привычной подполковнику реальности две тысячи восьмого не было. До расположения батареи добрались — читай 'добежали' — ударными темпами, минут за пятнадцать. В первом, ближнем к военгородку, артиллерийском дворике их уже ждал молодой худощавый парень с лейтенантскими кубарями на петлицах.

— Нашел свободный кубрик? — не стал тянуть резину Качанов. — Если да, то пошли вниз. Зиновьев у нас?

— Так точно, товарищ капитан убыл к вам. Серега, а…

— Потом, все вопросы потом, Леша. Время. Да, знакомьтесь, — все-таки опомнился особист, — подполковник Крамарчук, лейтенант Ивакин. Всё, дальше познакомитесь внизу.

Спустившись по знакомым бетонным ступеням (правда, на его памяти они выглядели лет на шестьдесят старше), Крамарчук оказался на первом ярусе батарейных казематов. Общая схема подземелий ему была знакома: в его время здесь располагались служебные помещения воинской части. А вот ниже он раньше ни разу не спускался: и второй уровень, и ведущие на КП и к генераторной потерны в восьмидесятых-девяностых уже были или затоплены почвенными водами, или забутованы, от греха подальше, всяким строительным мусором. Шли же они, судя по всему, именно на нижний уровень, причем спуск представлял собой просто четырехметровую шахту с вделанными в стену скобами. Дальше был коридор, освещаемый забранными в сетчатые плафоны тусклыми электролампами, и одна из многих металлическая дверь с ригельным запором, выкрашенная шаровой краской. Помещение, три на два метра, Крамарчука ничем особо не поразило. Выкрашенные уже знакомой масляной краской бетонные стены, лампа под потолком, двухъярусная панцирная койка со скатанными матрасами, до боли знакомая армейская тумбочка и небольшой столик. Запаха сырости, как ни странно, не было: пахло бетоном, краской, пылью, еще чем-то неузнаваемым. Спустя миг Юрий понял: пахло нежилым помещением. В комнатушке просто еще никто не ночевал, потому, несмотря на введенную в строй еще в прошлом году батарею, здесь сохранился знакомый любому советскому человеку, хоть раз в жизни получившему долгожданный ордер на собственную квартиру, запах новостройки.

— Переодевайтесь, — Качанов поспешно вытаскивал из 'сидора' его камуфляж, — одежду давайте мне. Всё? Отлично. Располагайтесь, товарищ лейтенант к вам позже зайдет. Да, вот, чуть было не забыл, — особист неожиданно вытащил из кармана галифе подполковничьи наручные часы. — А то ещё пойдете время узнавать, — пошутил он.

— Пошли, Леша, на пару слов.

Не прощаясь, особист выскочил в коридор, Ивакин, смущенно кивнув подполковнику, следом. Несколько секунд Крамарчук еще слышал их шаги и обрывки коротких фраз, затем все стихло. Усмехнувшись, не столько торопливой поспешности Качанова, сколько своим мыслям относительно новостройки, он плотно прикрыл дверь, не спеша оделся. Ощущать телом привычный, давно разношенный камуфляж было приятно, и Юрий, раскатав один из матрасов (подушка, вполне ожидаемо, обнаружилась внутри), с удовольствием растянулся на койке. Освещение, судя по отсутствию настенного выключателя, отключалось централизованно, но на то, чтобы искать где-то в коридоре рубильник, сил уже не было. Да, скорее всего, и не стоило этого делать, иди, знай, как Ивакин на его самодеятельность отреагирует! В чужой монастырь, как известно…

Спустя минуту подполковник уже крепко спал.

— Отвечаешь головой, Леша, понял? — Качанов забросил за спину вещмешок, собираясь отправиться в обратный путь. Офицеры стояли на поверхности, медленно клонящееся к горизонту солнце отбрасывало длинные тени.

— Да кто он, хоть такой, Серега, а?

— Кто? — старший лейтенант на миг задумался. — Как тебе сказать… вот скажи, ты готов за Иосифа Виссарионовича жизнь отдать? Вижу, готов, молодец. Вот и сделай так, чтобы эти двое суток о товарище Крамарчуке никто не узнал. Никто, кроме меня, генерал-майора Захарова и товарища Сталина или товарища Берии, разумеется. А вот как ты это сделаешь, тебе решать. Тут, Леша, такая ситуация, что даже твой старый знакомый товарищ Мехлис с ходу не разберется. Я понятно объяснил?

— Ну… не совсем.

— Хорошо, объясню иначе. Ты американский эсминец на дно положил? Положил. И товарищ Захаров, к слову, очень тебя за это дело хвалил. Но ведь мы с ними не воюем, верно? Так вот, чтобы тебя и дальше хвалили, а не обвиняли в том, что ты неверно распознал ситуацию и поддался на провокацию, сыграв на руку классовому врагу, и нужно, чтобы о товарище подполковнике до послезавтра ни одна живая душа не прознала. Так понятней?

— Д…да. Послушай, а…

— Никаких 'а', товарищ красный командир! И ты, и я сейчас очень от него зависим. Тоже понятно? Вот и иди. Придет срок, объясню, обещаю, а пока рано. Да и времени нет, — по-дружески хлопнув окончательно обалдевшего лейтенанта по плечу, особист побежал в сторону военного городка. Ивакин несколько мгновений смотрел ему вслед, затем коротко выругался и в смятении чувств затопал вниз по бетонным ступеням.

Глава 7

Москва, площадь Дзержинского, 18 июля 1940 года

… - это всё, товарищ Берия. И поверьте, если бы я не считал случившееся, простите за столь высокопарные слова, катастрофически важным как для будущего нашей страны, так и лично для вас с товарищем Сталиным, я никогда бы не решился…

— Бросьте, товарищ Захаров, — народный комиссар с трудом скрывал буквально распирающие его чувства. — Не нужно больше ничего говорить. Если то, о чем вы рассказали, соответствует истине хотя бы на десять процентов… вы сами хоть представляете, что тогда будет?

— Понимаю, товарищ нарком, — усилием воли заставив себя взглянуть в невидимые за бликующими стеклами пенсне глаза Берии, твердо ответил генерал-майор. Мы сумеем переломить ход истории и спасти нашу страну, избежав множества чудовищных ошибок.

Лаврентий Павлович криво усмехнулся, однако в ответ ничего не сказал. Помолчав несколько секунд, он взмахнул пухлой рукой:

— Да присядьте вы, генерал, не стойте столбом, от этого ни мне, ни вам ясности не прибавится, — Захаров мельком отметил, что кавказский акцент в голосе всемогущего главы НКВД стал куда ощутимее, нежели в начале их разговора: Берия больше уже не мог скрывать волнения.

— Думаю, товарищ Захаров, вы прекрасно понимаете мои чувства. Как и то, что озвученные вами факты требуют всесторонней проверки. С другой стороны, открою секрет, у меня уже есть сведения о произошедшем, вот только они не слишком похожи на ваш… э-э… вариант, — Берия помолчал. — Знаете, генерал, я еще ни разу не был в вашем городе. Как думаете, стоит побывать?

— Стоит, — с трудом сдерживая торжество — убедил все-таки, убедил! — кивнул начштаба.

— Ладно. У вас ведь еще есть дела в наркомате обороны? Вот пока ими и займитесь. А вечером… — нарком внутренних дел сделал паузу, словно в последний раз мысленно взвешивая готовую сорваться с языка фразу. — А вечером мы с вами, товарищ генерал-майор, вылетим в Одессу. Вы верно сказали, обстоятельства требуют моего личного присутствия. Пожалуй, я даже не стану отрывать одесских товарищей от дел и предупреждать о своем визите — как считаете, правильно? — Берия испытывающе взглянул на Захарова.

— Думаю правильно, товарищ нарком! — твердо кивнул головой тот. — На месте вам будет куда проще разобраться и с произошедшим, и с его… участниками.

— Возможно, вы меня недопоняли, товарищ Захаров, — неожиданно для собеседника продолжил наркомвнудел. — Я имел в виду, что сообщать кому-либо о нашей поездке я категорически не рекомендую. Вообще никому. Ну, разве только товарищу Сталину, конечно, — пошутил он.

— Ваш самолет полетит следом пустым, я распоряжусь. Вы ведь один прилетели? Вот и хорошо, что один…

Берия кивнул, давая понять, что аудиенция закончена:

— Идите, Матвей Васильевич. Вечером за вами заедут.

Захаров встал и, кивнув, двинулся к выходу. Негромкий голос наркома остановил его на пороге:

— Генерал, если все это, действительно, правда… знай, я своих людей никогда не забываю и не бросаю. Просто помни об этом.

Расположение береговой батареи БС-412, 18 июля 1940 года

Проснувшись, Крамарчук несколько секунд не мог понять, где он находится. Вокруг стояла абсолютная темнота и тишина, прерываемая лишь негромким равномерным гудением. Пошевелившись, подполковник услышал под собой негромкий металлический скрип, как-то неожиданно и сразу вспомнив все события вчерашнего, закончившегося этим подземным кубриком, дня. Или еще сегодняшнего? Юрий на ощупь включил показавшуюся неестественно-яркой подсветку циферблата, глянул на часы — почти пять утра. Значит, все-таки уже завтра, то есть восемнадцатое.

Вовремя припомнив о наличии у кровати второго яруса — не хватало только еще раз головой удариться, — подполковник осторожно сел на скрипнувшей койке. Так, гудит, надо полагать, вентиляция, свет же отключен по причине ночного времени и прочего отбоя. И что делать? Ждать до побудки в темноте? Не хочется, сон уже прошел, а это часа полтора. Пойти искать тот самый рубильник? Так чревато в такой-то темнотище, был бы фонарик или хоть какая-нибудь зажигалка… тьфу, ну и идиот, есть же спички! Спички обнаружились там, где он их вчера и оставил вместе с папиросами — на тумбочке. А заодно рука наткнулась и на нечто незнакомое, чего раньше там определенно не было. Заинтересованный, он запалил спичку, поднял повыше. На тумбочке стояла алюминиевая солдатская миска с кашей и кружка с чаем, давным-давно остывшим и уже успевшим подернуться темной пленочкой. На отдельной тарелочке лежали несколько кусков хлеба и два кубика прессованного рафинада. Ага, значит тот артиллерийский лейтенант — как там его, Ивакин вроде? — вчера после ужина все-таки приходил. Наверняка, это он свет и отрубил, поскольку после отбоя хотя бы дежурное освещение должно было гореть. Хотя кто их тут, в сороковом, разберет.

Спичка догорела, и задумавшийся подполковник зло зашипел, тряся обожженными пальцами. Зажег следующую, и торопливо потопал к двери. Кстати, интересно, можно ли ее запереть снаружи? Вряд ли, все ж не гауптвахта, обычный военный объект. Дверь открылась простым поворотом ригельной рукоятки, бесшумно провернувшись на смазанных петлях, и необходимость тратить казенные спички отпала — в коридоре горело аварийное освещение, аж целая одна потолочная лампа, да и та, похоже, вполнакала. Подполковник оглядел коридор — пусто. Хотя, чему удивляться? Напуганный Качановым по самое не могу лейтенант, наверняка, закрыл на этот уровень доступ, небось, еще и часового у люка выставил, чтоб, значит, ни к нему сюда, ни он отсюда. Главное, чтобы с товарищем Зиновьевым конфликта не случилось: Ивакин-то, конечно, прикроется личным приказом особиста, и командир батареи ничего не сможет сделать, но вот как потом вместе служить? Не простит. Ладно, будем надеяться, капитан не обходит ежедневно все казематы, да еще и сейчас, когда и батарейному, и гарнизонному начальству определенно есть чем заняться.

Стараясь не шуметь, Крамарчук дошел до конца заканчивающегося тупиком коридора, без труда обнаружив на стене распределительный щит, выкрашенный все той же темно-серой краской. Тумблеров оказалось больше, нежели ожидалось, но, поэкспериментировав с ними пару минут, он сумел включить свет в 'своем' кубрике. Возвращаясь, проверил, осторожно открывая двери, остальные комнаты, желая убедиться в страшном подозрении относительно отсутствующего туалета. Как выяснилось, ошибся: последняя в ряду дверь вела в небольшой, на два очка, туалет. Гальюн, если по-флотскому. Оправившись, подполковник наскоро умылся над жестяным, непривычного вида умывальником: в кране, к его удивлению, была вода. Желтоватая от долгого стояния в трубах, идущая без особого напора, но была, а на краю корытообразного умывальника даже лежал кусок хозяйственного мыла. Насколько Крамарчук мог судить, его временное обиталище (или узилище, уж кому какой термин больше по душе), являлось чем-то вроде резервного блока для личного состава батареи, например, для размещения больных или раненых красноармейцев во время боевых действий.

Покончив с гигиеническими процедурами, подполковник вернулся в кубрик, вяло поковырял ложкой остывшую слипшуюся кашу, выудив оттуда несколько кусочков мяса, съел кусок хлеба (хлеб был вкусный, наверняка сами пекут) и завершил ранний завтрак холодным же чаем с сахаром вприкуску. Чай был так себе, а вот нарубленный кубиками рафинад и внешне, и по вкусу ничуть не изменившийся со времен его собственной срочной службы, неожиданно доставил удовольствие, напомнив о годах нереально-далекой юности. Той самой юности, что вчерашним утром вдруг то ли приблизилась, то ли наоборот отодвинулась ещё на несколько десятилетий — сути последнего феномена Крамарчук так для себя и не уяснил…

Благополучно позабыв о вчерашнем решении бросить 'извращаться', Юрий закурил папиросу и в нарушение всех внутренних уставов улегся на койку. С другой стороны, что ему-то до тех уставов — в Красной армии вроде пока не служит, гостит, так сказать. 'Ага, гость из будущего', - немедленно съязвил внутренний голос, — 'за кефиром пошел, а тут пираты…в фуражках с малиновыми околышами'. Загнав куда подальше не к месту проснувшееся второе я, подполковник задумался. Интересно, получится сегодня у Захарова его разговор тет-а-тет с Лаврентием Павловичем? Ох, только б получилось, только б ничего не сорвалось, ни по пути, ни уже в Москве! С другой стороны, раз начштаба именно сегодня собирался в НКО, значит, так было и в реальной истории, где он благополучно слетал и вернулся, так что за саму дорогу можно не переживать. Типа, самолет не упадет, и вредители мину в салон не подложат. А вот поверит ли ему Берия? Сразу вряд ли, по крайней мере, до конца — точно не поверит. Но вот что заинтересуется и поймет, что любая задержка в его собственном понимании происходящего играет сейчас против него — без вариантов. Лаврентий Павлович, вроде бы, мужик деловой да хваткий, должен, ох должен с ходу въехать, что раз военачальник такого ранга, как Захаров, через голову вышестоящего командования доносит информацию до руководителя соседнего ведомства (еще и какого ведомства!), значит, и на самом деле случилось нечто совершенно из ряда вон выходящее. Поскольку рискует, и рискует сильно — за подобное по головке не погладят. Если и вовсе оную не потеряешь, вместе с генерал-майорскими звездами и занимаемой должностью. Да и на кое-какие исторические факты с конкретными фамилиями, что Юрий столь настойчиво доводил до начштаба, пожалуй, можно положиться: уж если и они не заинтересуют наркома до стадии срочного вылета в Одессу — значит, подполковник Крамарчук совершенно ничего в жизни не понимает и вообще не достоин и дальше коптить небо. Благо, через одиннадцать месяцев уже будет, кому его, это небо, коптить дымом горящих советских городов, танков и самолетов. Один раз у люфтваффе с вермахтом это уже оченно качественно получилось, и ему как-то совсем не хочется, чтобы и сейчас тоже. Впрочем, танки с самолетами — это-то ладно, железяки, других понастроят, а вот люди, особенно гражданские. Дети, женщины, старики…

Как-то незаметно, даже и сам не заметил, как именно, мысли Крамарчука перескочили с гражданских людей вообще на его собственную семью, и подполковнику неожиданно стало стыдно. О других подумал, а о своих за весь вчерашний день только вскользь, в основном применительно к моменту… Нет, оно всё, конечно, понятно: сначала шок, да ещё какой, затем немыслимое психологическое и физическое, особенно в его-то возрасте, напряжение, однако всё равно отчего-то стыдно. Сын, жена. Галя и Костик. А ведь он для них погиб, как и они для него, вот ведь как получается! Поскольку теперь вовсе не факт, что его Галка вообще появится на свет — до ее пятьдесят седьмого еще о-го-го сколько времени! А про отпрыска и говорить нечего: если будущая супруга еще вполне может благополучно родиться, то уж вероятность их встречи практически нулевая. Глобальные изменения истории, если верить тем же фантастам, процесс сродни лавине, и судьба одного-единственного человека ровным счетом ничего не стоит. Что был, что не был, накроет и унесет в никуда. Эх, сынок-сынок, и зачем ты всеми этими книжками-то увлекся? И меня, так уж выходит, на свою беду просветил. Вот не было б всех этих твоих альтернативщиков, глядишь, тихонько сошел бы себе с ума еще утром, да не терзался сейчас подобными мыслями. Вот разве что… подполковник замер. Но ведь до войны еще год! И, если ему поверят, если не отправят в лагеря или под расстрельную статью, он сможет попросить… да хоть Самого! — попросить помочь! Разыскать родителей жены, вывезти их в безопасное место… так, а ну-ка стоп! — осадил себя Крамарчук, пытаясь ухватить какую-то важную мысль. Как ни странно, получилось. Мысль выглядела примерно так: но ведь и его родители тоже в опасности! Мать сейчас живет в селе под Одессой, отец трудится на заводе, и встретятся они только в сорок седьмом, красавец-фронтовик с солидным 'иконостасом' на груди и без трех пальцев на левой руке и двадцатилетняя вагоновожатая одесского трамвая. В пятьдесят пятом родится он, точнее, родился. Там, в другой истории.

Усмехнувшись тому, сколь быстро он стал считать эту историю своей, Крамарчук продолжил размышлять: но ведь не факт, что теперь отец вернется живым с войны, а мать — между прочим, еврейка! — переживет оккупацию. И даже если и Одессу, и Крым не сдадут, где гарантия, что она не погибнет под бомбардировкой или от руки какого-нибудь урки, которого в той истории, допустим, расстрелял на месте румынский патруль? И что это значит? Да только то, что, изменив историю, он, возможно, уничтожит самого себя. Но отчего ж тогда он еще существует? Отчего помнит о сыне и жене?

Голова ощутимо пошла кругом — размышлять о таких материях Крамарчук пока просто не был готов. Ладно. Прости, Галка, я постараюсь тебя спасти. И за то, что вспомнил о вас с Костиком только сейчас, прости, и вообще. Ну, а насчет остального? Не знаю, ох, не знаю… Помнишь, как ты мне в шутку говорила бывало: 'ну чего ты паришься, Юрок? Ты ж у меня подполковник, а не академик. Тебе думать устав мешает'. Юмористка кареглазая. Впрочем, он ведь действительно не академик, он просто офицер сразу двух несуществующих армий, советской и украинской. А примут ли его в Красную Армию, тот ещё вопрос. Жаль, портмоне Качанов так и не отдал — сейчас можно было б хоть на ваши фотографии глянуть. Надо будет попросить. Хотя есть ли они в этой реальности, эти фото?

Глаза защипало, и подполковник, лег на бок, отвернувшись к стене. Захотелось выключить свет, но вставать было лень. Мысли о семье оказались слишком тяжелым испытанием, и чтобы хоть как-то отвлечься, Юрий попытался перечислить в уме все известные ему недостатки ранних выпусков Т-34 и причины их частых выходов из строя, однако это не помогло, и он снова сел на койке. Потер глаза, закурил — и неожиданно для себя вдруг стал вспоминать, как они впервые встретились с будущей женой…

Одесса, аэродром 'Школьный', 18 июля 1940 года

Серебристый 'Дуглас' родной американской сборки снизился, делая последний круг над аэродромом, и плавно зашел на посадку. Двухмоторный самолет коснулся полосы строго напротив пятиметровой посадочной 'Т' и парой секунд спустя уже катился по летному полю, покрытому пожухлой, выгоревшей на июльском солнце травой. Никаких особенных обозначений на дюралюминиевых бортах не было, только черная надпись 'аэрофлот' на носу да регистрационный номер Гражданского воздушного флота СССР-0275 на фюзеляже и крыльях. Пилот убавил обороты, направляя самолет прочь от одноэтажного здания аэровокзала с башенкой КДП над крышей, в сторону одному ему ведомой стоянки, возле которой застыли три черные лакированные автомашины, уже успевшие покрыться воспетой еще самим Пушкиным одесской пылью. Немного поодаль переминались с ноги на ногу оцепившие добрую половину летного поля вооруженные люди в фуражках с малиновыми околышами.

'Дуглас' остановился, трехлопастные винты в последний раз дернулись, замирая. К отрывшейся пассажирской дверце подбежали двое, судя по ромбам на петлицах — старший майор и комиссар третьего ранга НКВД. Еще несколько встречающих почтительно замерли подле автомобилей. Сопровождавший полет майор госбезопасности распахнул дверцу и, оглядевшись, сноровисто установил лесенку и сбежал вниз, замерев рядом с трапом. Первым на землю сошел Захаров, нарком внутренних дел СССР спустился следом. Берия был одет в легкую летнюю рубашку и парусиновые брюки, что, судя по замеченной генералом реакции встречающих, оказалось для них неожиданностью. Начштаба усмехнулся про себя: наверняка, это был самый безобидный из заготовленных всемогущим народным комиссаром сюрпризов! Так и оказалось — нетерпеливо взмахнув рукой, Лаврентий Павлович прервал торопливый доклад комиссара, предупрежденного о прибытии высокого гостя уже после вылета из Москвы, кивнув в сторону авто:

— Давайте не станем терять времени, товарищи. Поехали.

— К…куда? — запнулся комиссар третьего ранга, инстинктивно бросая взгляд на разом побледневшего старшего майора.

— Куда? — деланно удивился наркомвнудел, поправляя знаменитое пенсне. — А, так вы даже не знаете, куда? Интересно, правда, Матвей Васильевич? — интонировав голосом его имя-отчество, Берия обернулся в сторону генерал-майора:

— Может быть, вы тогда вызовите свою машину из округа? Раз мои сотрудники даже не в курсе, что у них тут происходит, и куда мне сейчас стоит ехать в первую очередь?

Несколько бесконечно-долгих секунд Берия добивал взглядом уже и без того едва живых от ужаса встречающих, затем быстрым шагом двинулся к одной из автомашин. Захаров, почти физически ощущая спиной взгляды комиссара с майором, поспешил следом. Оказавшись возле эмки, Лаврентий Павлович распахнул заднюю дверь, кивком приглашая Захарова внутрь. Комиссара третьего ранга, первым успевшего добежать до автомобиля, решительно оттер мощным плечом прилетевший с Берией майор, занявший сиденье рядом с водителем. Берия сел последним, обратившись к впавшему в ступор шоферу:

— Дорогу на четыреста двенадцатую батарею знаете, товарищ сержант? Вот и хорошо, тогда поехали.

Совершенно обалдевший от происходящего шофер — насколько генерал понимал, ехать наркому, согласно плану встречающей стороны предстояло совсем в другой машине — послушно завел мотор и мягко тронулся с места. Захаров быстро взглянул в запыленное заднее окно: оставшиеся не у дел встречающие поспешно грузились в оставшиеся авто. Оцепление же и вовсе бестолково топталось на месте, не зная, что делать.

Неожиданно наклонившись к нему, Берия негромко произнес:

— Не волнуйся, генерал, так надо. Небольшая встряска им не повредит, а расстреливать я пока никого не собираюсь. Кстати, если хочешь, кури.

Имеющий свое мнение относительно 'небольшой встряски' Захаров от предложения наркома отказался: курить в присутствии самого Берии казалось совершенно немыслимым. Хотя, сказано было с явным подтекстом, и генерал намек на еще большее сближение истолковал верно. Интересно, хватит у того майора с комиссаром мужества доехать до батареи, или прямо по дороге застрелятся? А ведь нарком, похоже, и вправду ничего против них не имеет. Хорошие же у него шуточки!..

Берия же, приоткрыв ветровое окошко, расслабленно откинулся на спинку кресла:

— Да, тесновато тут, все-таки у американцев машины куда просторнее. Надо будет обсудить с товарищами из автопрома этот вопрос. Ну, после того, как мы более важные дела порешаем, конечно, — с усмешкой докончил он.

— То, что не куришь — это хорошо, Матвей Васильич, я, знаешь ли, табак не особенно жалую. А вот стесняться не нужно, скоро нам не до стеснений станет, так мне кажется.

Проскочив мимо КПП на выезде с аэродрома, автомобиль запылил по ведущей в город укатанной грунтовке…

****

Заслышав в коридоре торопливые шаги лейтенанта, Крамарчук поднялся с койки, привычным жестом пригладил ежик седых волос. Ну, судя по времени, началось. Да и Ивакин, похоже, спешит — в прошлый раз, когда тот приносил ему обед, явно так не торопился. Значит, генерал-майору всё удалось, и Берия уже здесь.

Дверь без стука распахнулась, в проеме показался и на самом деле какой-то взъерошенный лейтенант:

— Вы не спите, товарищ командир? Хорошо. Собирайтесь, нас уже ждут.

Кивнув, Крамарчук оглядел помещение, забрал со столика папиросы и спички и даже нашел в себе силы улыбнуться:

— Бедному собраться… ну что, пошли, лейтенант? Приехал, я так понимаю?

Ивакин помедлил с ответом, видимо, прикидывая, насколько он вправе отвечать на подобные вопросы:

— Да, товарищ народный комиссар внутренних дел уже здесь. Товарищ Качанов с ним.

— Тогда пошли, — подполковник решительно покинул уже успевший порядком надоесть кубрик. Конечно, он не весь день просидел в четырех стенах — выходил на 'прогулки' по коридору, кое-как вымылся до пояса в санузле и даже привел в человеческий вид берцы, стребовав с принесшего обед лейтенанта банку ваксы и щетку. Вакса оказалась жутко вонючей, словно пришедшей из времен его собственной срочной службы в СА, а щетка облезлой и задубевшей, так что пришлось расстаться с носовым платком, использованным в качестве бархатки.

Против ожидания, наверху их никто не встречал, видимо и Качанов, и его 'особые сержанты' вкупе с приехавшими из города и округа чинами, сейчас кучковались где-нибудь неподалеку от столичного гостя. Так, на всякий случай. Подполковник собрался, было, предложить Ивакину перекурить по дороге, но вовремя понял, что едва стоящий на ногах после полутора суток непрерывного напряжения, затурканный лейтенант его просто не поймет, и торопливо затопал рядом с ним. Несмотря на то, что впереди его ждал, возможно, главный в жизни разговор, Крамарчук отчего-то нисколько не волновался. Вот вчера еще волновался, и когда с Качановым разговаривал, и когда Захарова убеждал, и утром тоже, а затем — как отрезало. То ли перегорел, то ли мысли о семье так на него подействовали. Смешно конечно, но больше всего его сейчас занимали уже покрывшиеся пылью только что вычищенные ботинки…

с. Чабанка, военный городок БС-412, 18 июля 1940 года

Опираясь на протянутую майором руку, Берия спрыгнул на землю и задумчиво отряхнул запыленные ладони. Захаров так до сих пор и не понял, кем является для него этот неразговорчивый майор с пронзительными внимательными глазами — не то ординарцем, не то охранником, не то особо доверенным лицом. Или, что скорее всего, сочетает все эти обязанности.

Прищурившись, нарком взглянул на приземистую громаду танка, словно решая, стоит ли тот его дальнейшего внимания, постучал согнутым пальцем по прикрывающим борт коробкам активной брони, зачем-то потрогал резиновый фальшборт. Оглянулся на застывших позади Захарова с Качановым:

— Интересная конструкция, верно, товарищи? Тесновато внутри, правда, но раз так нужно, то не мне и судить. Пусть компетентные товарищи разбираются. Но вообще — впечатляет, честно скажу, очень впечатляет. Нет, я, конечно, читал ваш рапорт, товарищ Захаров, но, признаюсь, в реальности машина выглядит куда более эффектно. Вот только одно плохо, товарищ Качанов, — я так понял, среди этих ваших задержанных не оказалось ни одного танкиста?

Напрягшийся было лейтенант, заметно расслабился:

— Не совсем верно, товарищ народный комиссар. Экипажи бронемашин к нам сюда, гм, не попали, это так, но есть один механик из ремонтной бригады, судя по знакам различия, танкист, так что должен разбираться. Мы, правда, его пока еще не допрашивали, так что он, боюсь, вообще не слишком в курсе происходящего, но… Разрешите привести?

— Да, лейтенант, распорядись. Уж больно хочется этого зверя на ходу посмотреть, в движении, так сказать. И, кстати, где там этот твой всезнающий подполковник? Что-то вроде долго идет?

— Сейчас узнаю, товарищ народный комиссар, — всё-таки побледнел Качанов. — Разрешите…

— Выполняй, выполняй, — нетерпеливо отмахнулся тот. Дождавшись, пока Качанов удалится на достаточное расстояние, Берия кивнул генерал-майору, переходя на уже ставшее привычным за время пятичасового полета из Москвы 'ты':

— Пошли, пока наш лейтенант бегает, покажешь мне еще те десантные танки и бронеавтомобиль, а потом сюда вернемся. Думаю, технику тут задерживать не стоит, так что завтра с утра распорядись относительно отправки железной дорогой на полигон в Кубинку. Так, на всякий случай. Состав пусть будет армейский, но охрана полностью из моего ведомства. Пустим зеленой улицей до самой столицы, если нужно, задержим все пассажирские поезда.

— Да, так будет лучше всего, Лаврентий Павлович. И так уже слишком многие видели технику.

— Ну, это-то уж точно не твоя головная боль, Матвей Васильевич. Да и кто видел? Из батарейцев, считай, вообще никто, спасибо Качанову, из гарнизонных и городских чекистов? Тоже разберемся. Задержанных, думаю, этим же составом отправим, незачем им тут оставаться, людей смущать. Тебя оставляю в Одессе, присмотришься-послушаешь, кто, что, да кому говорить станет, сам понимаешь, не маленький. И главное, помни, о чем я в самолете говорил: теперь, что б ни случилось, докладывать будешь только лично мне, в любое время суток, понятно? Надежного человечка я с тобой оставлю, а потом все это и вовсе уже не будет иметь большого значения.

Нарком остановился возле ближайшей БМП (Захаров уже научился их различать, хотя поначалу они и казались ему почти одинаковыми с виду) и резко сменил тему, показывая, что прошлый разговор окончен и задавать дополнительные вопросы пока не стоит:

— Ну, так что это за танки такие волшебные, что и плавают, и с самолета прыгают, и десант возят? Давай, показывай, генерал, вот это уж точно твоя вотчина. А пушечка-то совсем маленькая, и калибр несерьезный. Странные у нас какие-то потомки, а? На танки чуть ли не гаубицу ставят, а сюда — почти пулемет.

— Разные сферы применения, Лаврентий Павлович. Эта бронемашина в лобовых атаках участвовать не должна, ее задача идти следом за танками, обеспечивая пехоте высочайшую мобильность. А пушка? Насколько я понял из объяснений подполковника, ее бронебойный снаряд опасен чуть ли не для любого современного легкого или даже среднего танка. Плюс — огромная скорострельность и большой объем боеукладки.

— Значит, немцы не так и глупы, да? — сделал из сказанного неожиданный вывод нарком. И, увидев, что Захаров его не понял, пояснил:

— Ну, смотри сам, они ведь на свои легкие танки тоже такой автомат ставят, верно?

— А, вы об этом. Да, совершенно верно, на Pz-II они устанавливают автоматическую двадцатимиллиметровую пушку 'Рейнметалл', но и только. Но это ведь не танк, этой машине на противотанковые пушки лбом не лезть.

— Хорошо, спорить не стану, тебе, генерал, всяко виднее, — приглушенный голос Берии доносился из десантного отсека боевой машины пехоты, куда он попал через распахнутую заднюю дверь.

— А здесь ничего, места много. Двери широкие, люки в потолке. Только с нашей-то винтовочкой все равно особо не развернешься, быстро наружу не выскочишь, автоматы армии нужны.

Впрочем, долго задерживаться он внутри не стал, а в БМД и вовсе только лишь заглянул, встав на гусеницу, через командирский люк. Мельком ознакомившись с устройством бронетранспортера и американской амфибии, Берия махнул рукой:

— Ладно, железяками этими пусть наши специалисты уже на полигоне разбираются. Пошли обратно, вон уже и лейтенант вернулся и, насколько понимаю, наш гость из будущего…

Глава 8

— Товарищ народный комиссар, по вашему приказанию подполковник Крамарчук доставлен… — наткнувшись на взгляд Берии, старший лейтенант сбился, скомкав концовку доклада.

— Ну, здравствуйте, Юрий Анатольевич, наслышан о вас, наслышан, — к удивлению всех присутствующих (за исключением, разве что, невозмутимого майора), Берия неожиданно обратился к застывшему навытяжку Крамарчуку по имени-отчеству, видимо запомнив его еще во время рассказа Захарова. — Да не тянитесь вы… впрочем, если угодно, вольно. Я догадываюсь, что вы сейчас не слишком хорошо представляете, как себя вести, и это может здорово помешать нашему конструктивному разговору. А мне бы этого очень не хотелось. Категорически бы не хотелось, понимаете? Поэтому, давайте уж лучше сразу как-нибудь так… неофициально.

Понимая, что всемогущий нарком ждет от него ответа, подполковник неуверенно кивнул:

— С…слушаюсь, товарищ народный комиссар… товарищ Берия.

— Лаврентий Павлович, — с легким нажимом поправил тот. — Зовите меня просто Лаврентием Павловичем, а с чинами и званиями разберемся позже. Не думаю, что вы не в курсе, как меня зовут, — глава НКВД вдруг сделал быстрый шаг вперед и протянул руку. Не ожидавший ничего подобного, Крамарчук автоматически протянул ладонь навстречу. Рукопожатие Берии оказалось сильным, мужским:

— Вот и прекрасно, значит, познакомились. Товарищ старший лейтенант, — нарком обернулся к Качанову, лицо которого медленно начинало приобретать нормальный цвет: за то, как пройдет встреча (и, главное, какой будет реакция и поведение Берии), он переживал едва ли не больше остальных, — я вижу, вы распорядились насчет танкиста? Тогда пусть он продемонстрирует возможности этой машины.

— Слушаюсь, — почти радостно козырнул тот, делая знак стоящим метрах в двадцати людям — дюжему сержанту госбезопасности и щуплому пареньку в застиранном камуфляже. В руках парнишка нервно мял танковый шлемофон, не обращая внимания на возящийся в пыли разъем ТПУ. Крамарчук бросил в их сторону короткий взгляд: сержант был не тот, что вчера угостил его рукояткой по затылку. Видать, Качанов решил не искушать — или просто так совпало. Ну и ладно, мстить вообще грех…

Парнишку подвели к Берии, однако вид облаченного в гражданский костюм невысокого, как и он сам, человека его, похоже, ничем особенным не поразил. Или, скорее, не вызвал в памяти никаких исторических ассоциаций. Подполковник судорожно решал, как поступить: ефрейтора он не знал, да и знать, если так подумать, не мог. Судя по всему, парнишка был явным 'учебником', иными словами — механиком-водителем учебного танка, а этих ребят, как правило, даже начальство не трогает, требуя взамен только одного — чтоб хотя бы пара учебных танков на роту всегда были на ходу. Да что там не трогает, их и в наряд-то можно только по очень большому залёту заслать! Отсюда и вылинявшая почти до белизны комка, и разношенные, явно кожаные офицерские берцы, наверняка выменянные у каптерщика за какую-то мелкую услугу. Что ж, такому машину доверить не страшно, даже с учетом присутствия наркома… который ефрейтору глубоко по барабану — парень его просто не узнал. Если и вовсе о таком слышал. Опять же, не в форме, а что такое гражданский человек для человека военного? Верно, пустое место. Звездюлей не отвесит, на губу не отправит, за, мягко говоря, несвежий подворотничок орать не станет. Безопасен, одним словом, разве что сигаретку стрельнуть, если начальство отвернется. Эх, знать бы, что именно он понял о происходящем! А то, как бы не нарваться…

Берия с явным любопытством ожидал развития событий — как вскользь отметил Крамарчук, старавшийся ни на миг не упускать ефрейтора из внимания, наркомвнудел, похоже, находил во всем происходящем некое одному ему понятное удовольствие. Ситуацию разрешил, как ни странно, сам танкист, столкнувшийся взглядом с подполковником и разглядевший его погоны и знакомые нашивки украинских ВС:

— Товарищ подполковник, — просияв лицом, он торопливо нахлобучил шлемофон, — ефрейтор Геманов по вашему приказанию прибыл!

— Танк на ходу, водить умеешь?

— Так точно, на ходу. Конечно, умею, — кивнул тот.

— Тогда, — Крамарчук обменялся взглядом с коротко кивнувшим в ответ Берией, — продемонстрируй нашим гостям его, так сказать, возможности. Значит, так, едешь на двадцати кэмэ до крайней левой акации вон в том ряду, разворачиваешься в направлении на дальние деревья, ориентир — крайнее справа. Разгоняешься до максимальной, на полпути делаешь короткую, снова разгоняешься, доезжаешь до акации, разворачиваешься и возвращаешься снова на двадцати кэмэ. Танк ставишь вон там, ближе не подъезжаешь. Все ясно?

— Так точно, ясно, че тут не понять. Крайнее левое дерево — правый подворот — максималка — короткая — снова разгон — крайнее правое дерево — полный разворот — и назад. Разрешите выполнять?

— Выполняй.

— Только пусть с тобой товарищ майор прокатится, он всю жизнь мечтал на настоящем танке покататься, — совершенно серьезно сказал вдруг нарком. — Правда, товарищ майор? Куда ему сесть?

— Так в башню, куда ж еще. Пускай на командирское место садится, оттуда и видно все хорошо. Шлемофон там на сидушке висит… ну, наверное, висит. Только давайте я покажу, как люк стопорить, а то вдруг крышку сорвет.

Бериевский ординарец, повинуясь кивку хозяина, довольно ловко влез на броню, скрывшись в танке. Крамарчук успел заметить, как, уже опускаясь в башенный люк, он отработанным движением расстегнул кобуру. Ефрейтор, застегнув шлемофон, забрался на башню следом, стопоря по-походному крышку командирского люка. Обойдя башню, он схватился за ствол орудия и привычно забросил тело в люк механика-водителя, на несколько мгновений пропав из виду, затем снова высунулся наружу. Крамарчук разрешающе махнул рукой.

— Товарищ народный комиссар… — предостерегающе начал Качанов, но Берия лишь пожал плечами:

— Не бойся, лейтенант, у меня хорошие кадры. Надежные. Присмотрит, если вдруг что.

Старлей умоляюще взглянул на Захарова с Крамарчуком: в отличие от подполковника, он-то никаких связанных с ефрейтором подробностей не знал, видя во всем происходящем явную угрозу наркому. Юрий осторожно кашлянул:

— Лаврентий Павлович, он сейчас такую пыль поднимет, ничего и не увидите. Давайте вон на второй танк заберемся, сверху и обзор лучше будет, и пыли меньше.

Берия с усмешкой смерил подполковника взглядом и буркнул:

— Перестраховщики вы, товарищи красные командиры. Хотя определенная логика в этом присутствует. Ну, хорошо, пойдемте на ваш танк. Жаль, бинокля нет.

Пока Берия, деланно кряхтя, забирался на танк, ефрейтор запустил двигатель и прогонял его на малых оборотах, прогревая. Наконец, двигатель взревел всеми своими восемью с половиной сотнями лошадиных сил, окутав корму густым сизым облаком, и Т-64 начал разворачиваться. По утыканной коробками АЗ лобовой броне 'их' танка взбежал, оскальзываясь подошвами сапог, запыхавшийся Качанов, протянув Берии и Захарову пару неизвестно где раздобытых полевых биноклей — реплику наркома он услышал.

Управляемый ефрейтором танк меж тем выбросил еще одно дымное облако и тронулся, разгоняясь до заданной скорости и держа курс на 'крайнюю левую акацию'. Подвернув, боевая машина рванулась вперед, словно выпущенный из исполинской пращи сорокатонный снаряд, за несколько секунд разогналась километров до шестидесяти пяти и вдруг резко остановилась, мощно качнувшись вперед и едва не цепляя грунт срезом ствола. Искоса глянув на генерал-майора, Берия одобрительно хмыкнул, вновь поднимая к глазам бинокль. Корма шестьдесят четверки подскочила кверху, опустилась, снова чуть приподнялась, но танк уже набирал скорость. Не доезжая до дальних деревьев считанных метров (поскольку бинокля Крамарчуку не досталось, на миг ему даже показалось, что танк не успеет остановиться, срежет ближайшую акацию бронированным лбом и вынесется за пределы полигона), бронемашина лихо развернулась, выбросив из-под гусеницы фонтан вывороченной глины, и двинулась обратно, плавно сбрасывая скорость. Остановившись на указанном месте, танк несколько раз качнулся на амортизаторах, и замер, негромко урча двигателем. Из люка показалась голова чрезвычайно довольного собой механика, а вот торчащее над командирской башенкой бледное лицо майора назвать так можно было бы с большой натяжкой. Прекрасно понимающий, в чем дело Крамарчук с трудом сдержал улыбку — ясное дело, укачало беднягу с непривычки не на шутку. Как бы ефрейтор теперь недоброжелателя себе не нажил. Заглушив мотор, мехвод облапил пушку и легко выбрался наружу.

— Впечатляет! — раздался рядом голос народного комиссара. — Я бы даже сказал, очень и очень впечатляет.

Проигнорировав протянутую лейтенантом руку, Берия самостоятельно спустился на землю, крикнул механику:

— Товарищ ефрейтор, идите сюда.

Стоящий позади Крамарчук на всякий случай продублировал команду убедительным взмахом руки, благо нарком этого не видел. Геманов торопливо подбежал.

— Отлично вы с машиной справляетесь, товарищ танкист. Какая была максимальная скорость?

— Километров семьдесят перед короткой, думаю, выжал. После — чуток поменьше.

— А если быстрее? Смог бы?

— На грунте — нет, только на шоссе. Если движок разношен да отлажен, и моторесурс не выработан, то километров пять еще можно выжать. Под уклон может и больше, я не пробовал. Хотя, все это уже запредел, конечно. Стрёмно. Или движок запорешь, или гусянку потеряешь — и все, пипец котенку.

Если Берия и не понял сути последнего выражения, то вида не подал:

— А вот есть такой танк, БТ называется, так он все семьдесят три километра по шоссе идёт. Слыхали о таком, товарищ танкист?

— Так он же колесно-гусеничный, и эту скорость только на колесах выдаст, да и то по хорошей дороге, не по пересеченке. Да и что это за танк, так жестянка. Броня никакая, рациональных углов почти нет, движок карбюраторный, гуськи узкие.

— Думаете?

— Ну, ясное дело. БТ — это ведь что такое? Танк захвата и удержания плацдарма до подхода основных сил. А для обороны или встречного боя он вообще не годится.

— Смотрю, вы, товарищ ефрейтор, в советских танках хорошо разбираетесь? Интересовались?

— Ага, на гражданке еще. В модельный кружок ходил, танчики там всякие собирал, раскрашивал. Типа, стендовый моделизм. Потому в танковые войска и попросился. Военком только плечами пожал: здоровье позволяет, рост тоже — иди, говорит, служи. Ну, вот и служу, уж дембель скоро.

Крамарчук мысленно застонал: ну вот и всё, приехали! Он еще и танками увлекается! Вот уж точно, как переиначивал старую шутку один из его прпорщиков, 'песец котенку, задержка мочи не за горами'. Ох, что ж делать-то? Сейчас как сболтнет что-нибудь в духе Резуна-Суворова, начитанное дитё девяностых, блин, — и всё. Может ему хоть кулак показать, пока Лаврентий Павлович не видит? Вдруг да поймёт намек?

— Гм, ну хорошо. А вот скажите, товарищ танкист, какие же советские танки лучше?

— Ну, для первого периода войны лучше всего КВ подходил, хоть и тихоходный, зато броню почти никакие немецкие пушки не брали. А потом тридцатьчетверка, что ж еще? Хотя и она более-менее до ума доведенной только к середине войны стала.

— Это вы Т-34 в виду имеете? — искренне заинтересовался Берия, и подполковник показал-таки разговорчивому 'механу' из-за его спины кулак. Геманов с искренним недоумением зыркнул на начальника, и Крамарчук вдруг с особой остротой — с такой, что аж под ложечкой засосало! — осознал, что происходит: ефрейтор, похоже, так и не понял, куда он попал, и кто перед ним! Вообще не понял! Парень вёл себя совершенно искренне — и это с точки зрения подполковника было самым страшным. Ох, он сейчас и наплетет, ох и наплетет…

Заметив взгляд механика, народный комиссар, не оборачиваясь, негромко буркнул:

— Товарищ Крамарчук, прекратите, пожалуйста. Не отвлекайте товарища танкиста.

'Товарищ танкист' по-своему истолковал слова вставшего на его защиту 'штатского', мгновенно значительно поднявшегося в его глазах (еще бы, вон как подпола осадил, даже не оглянулся!):

— Простите, а у вас сигаретки не найдется? Свои-то у меня еще вчера отчего-то отобрали, а кто такие, я так и не въехал. Че-то тут с этими маневрами совсем не то…

Крамарчук замер, инстинктивно задержав дыхание. Ну, вот и всё. Бедный котенок. Попросить закурить у самого БЕРИИ, да еще и не подозревая, что это именно он! Сейчас или Лаврентий Павлович что-то нехорошее скажет, или его верный майор парня пристрелит. Вон он, кстати, подошел, наконец, губы платком отирает, никак блевал за танком. Теперь точно не простит, прямо там же за танком и шлёпнет…

Но подполковник ошибся. Или, скорее, недооценил главу всемогущего НКВД. Как ни в чем не бывало улыбнувшись, Лаврентий Павлович поправил пенсне и обернулся к Захарову:

— Матвей Васильевич, у тебя папиросы есть? Угости товарища, очень прошу. А вам, товарищ Качанов, замечание: что ж это ваши сотрудники у танкистов курево отбирают? Нехорошо. Прямо, понимаете ли, сплошные перегибы на местах.

Сказано было, разумеется, в шутку, но старлей инстинктивно кивнул, сдавленно пробормотав:

— Р…разберемся, товарищ Берия…

— Ух, ты, какие папиросы! — ахнул Геманов, глядя на картонку в руках генерал-майора. — 'Герцеговина флор'. Класс. Такие, говорят, сам Сталин курил, я в кино про войну видел.

И в этот момент всё и свершилось: до танкиста, наконец, дошел смысл сказанного старшим лейтенантом. Ефрейтор застыл с округлившимися от удивления глазами:

— Так вы чё, тот самый Берия, что ли?! Ну, который со Сталиным в КГБ диссидентов расстреливал?! Не понял? А это… как вообще?! Не, ну я в натуре не понял… это вы что, к нам в будущее попали?!

Со стороны Лаврентия Павловича раздался негромкий всхлип, не то сдавленный кашель, не то с трудом сдерживаемый смех. Крамарчук прикрыл глаза. Приехали. Если сейчас Берия спросит его о Сталине, а тот ответит… гм, что-нибудь, то… Впрочем, нет, это вряд ли, при Захарове с Качановым он великое имя трогать не станет…

Первым нашелся генерал-майор:

— Вы берите папиросу-то, товарищ ефрейтор, что ж мне так до ночи стоять?

Ефрейтор машинально вытащил из пачки три папиросы, две спрятал под шлемофон, третью зажал мелко дрожащими губами. Захаров с непонятным выражением лица чиркнул спичкой, поднес огонек к папиросе:

— Да прикуривай же, ефрейтор, приди в себя. Что ты, как баба…

Геманов автоматически затянулся, с силой втянул в себя дым и вполне предсказуемо закашлялся.

Берия, отвернувшись, сотрясался, негромко всхлипывая от смеха. И, глядя на его подрагивающую спину, неуверенно рассмеялись и все остальные, даже отошедший от головоломного катания майор, и пребывающий в прединсультном состоянии Крамарчук. Не смеялся только сам мало, что понимающий мехвод.

— Ладно, товарищи, посмеялись, и будет. Думаю, мы с товарищем Гемановым еще пообщаемся. А то говорили, мол, ни одного танкиста нет — а тут, понимаете ли, не просто классный механик-водитель, а еще и исторически и технически подкованный. Товарищ лейтенант, отведите ефрейтора обратно, покормите и обеспечьте, гхм, куревом. Завтра он поедет со мной в Москву.

— Ну, а мы, товарищи, — Берия поочередно оглядел подполковника и генерал-майора, — вкратце осмотрим образцы стрелкового оружия, поужинаем, отпустим товарища майора отдыхать и поговорим втроем. Я понимаю, день у всех был очень непростой, но отдыхать нам сегодня, боюсь, уже не придется. Думаю, все согласны? Вот и хорошо, тогда пошли. Михаил Юрьевич, — впервые обратился он по имени-отчеству к своему ординарцу, — вы уже отошли от катания на танке? Отлично. Распорядитесь насчет маскировки бронемашин, и ступайте за нами.

Не дожидаясь ответа, Лаврентий Павлович решительным шагом двинулся в сторону военного городка. Захаров, чуть улыбнувшись самыми краешками губ, пропустил вперед Крамарчука и пошел следом. На оставшегося за спиной майора он даже не оглянулся: стоило привыкать к новым правилам; к правилам, которым подчинялось самое близкое окружение всемогущего наркома…

****

— Ну, что ж, товарищи, давайте прощаться, — стоящий у трапа давешнего 'Дугласа' Берия поочередно протянул руку генерал-майору Захарову и старшему лейтенанту Качанову.

— Хотя, знаете, 'прощаться' какое-то плохое слово, нам ведь еще вместе работать, так что просто 'до свидания'. Матвей Васильевич, несколько позже я приглашу вас в Москву, и там мы обсудим судьбу Южного фронта более подробно. А вы, товарищ Качанов, — нарком улыбнулся, — готовьтесь сдать дела по батарее. Вас я забираю к себе, так что подбирайте грамотного преемника.

Убрав с лица улыбку, Лаврентий Павлович внимательно, будто стремясь разглядеть в его лице нечто новое, ранее не замеченное, взглянул на лейтенанта:

— Мне нужны по-настоящему преданные люди, и думаю, вы однозначно входите в их число. На следующей неделе придет предписание. Семью перевезете позже.

Качанов хотел, было, что-то сказать, поблагодарить, однако Берия лишь качнул головой:

— Брось, лейтенант, неужели ты думал, что я оставлю тебя здесь? Свою преданность ты, так сказать, доказал делом, а остальное уже не тебе решать. Мне такие кадры нужны, ясно? Вот и хорошо. Прощайтесь, товарищ Крамарчук, самолет ждет, — народный комиссар, не оборачиваясь, поднялся по звенящему под подошвами трапу и скрылся в самолете.

Подполковник, не выспавшийся после проведенной в обществе Берии бессонной ночи, с темными кругами под покрасневшими глазами, пожал руку ободряюще подмигнувшему Захарову и пребывающему в спутанных чувствах старлею. Оставаясь верным себе, наркомвнудел до самого последнего момента ни словом не обмолвился о дальнейшей судьбе старлея, так что все только что сказанное оказалось для него совершенным сюрпризом. Прекрасно это понимая, Крамарчук дружески хлопнул его по плечу:

— Встретимся в Москве, лейтенант? Спорим, меня там под твое курирование отдадут? Хотя, может, ты и выше махнешь, будешь, вон как тот товарищ майор, при самом наркоме.

— Да ну вас, товарищ подполковник, — покраснел Качанов — похоже, шутливое предположение Юрия попало в самую точку, — скажете тоже. Кто я такой для Лаврентия Павловича?

— А вот увидишь, — хмыкнул тот, взбегая по трапу. — До встречи, товарищи!

Уже проходя между рядами смешных с точки зрения человека начала двадцать первого века авиакресел, Крамарчук неожиданно поймал себя на мысли, что он впервые за три этих поистине безумных дня, чувствует себя абсолютно свободным. Всё, что он замышлял, удалось. И если так пойдет и дальше, то он сумеет — точно сумеет! — не только изменить к лучшему историю своей многострадальной Родины, но и вернуть семью. Пусть и не в том виде, как это было в родном времени, но сумеет. Должен суметь. Второго шанса-то по любому уже не будет…

Сидящие в хвосте задержанные ('из вашего, товарищ Крамарчук, списка… с моими, так сказать, дополнениями', как выразился вчера Берия), с явным непониманием смотрели на грустно улыбающегося подполковника в помятом камуфляже, неловко поднимающегося в направлении пилотской кабины по наклонному дюралевому полу. Всего с собой народный комиссар взял лишь девять человек: майора Виткина, полковника Штайна, журналистку Юлю Соломко, явно понравившегося ему ефрейтора Геманова и пятерых офицеров с потопленного 'Макфола'. С остальными офицерами, в основном рангом не выше лейтенанта, Берия вкратце переговорил еще вчера, благо переводчики нашлись. Дольше всех в предоставленной Качановым комнате задержался, ясное дело, его соотечественник. Берия вышел мрачным, коротко выругался по-грузински и несколько минут молча ходил по коридору. На немой вопрос Крамарчука он лишь отрицательно покачал головой: 'Не обращайте внимания, это личное', и больше эту тему не поднимал.

Журналистку, поначалу не вошедшую в список, забрали с собой исключительно по настоянию подполковника, поскольку всех остальных отправили спецсоставом вместе с техникой, оружием и сотнями прочих, не принадлежащих этому времени, 'артефактов'. И Юрий хорошо себе представлял, каково ей будет трястись двое суток в поезде образца сороковых годов — состав формировали в экстренном порядке, и было крайне сомнительно, что людей разместят в комфортабельных вагонах. Нет, в теплушках, конечно, не повезут, подцепят пару обычных плацкарт, но…

Крамарчук уже почти прошел мимо, когда в спину ему ударил злой и язвительный шепот Виткина:

— Что лыбишься, Крамор? С самим Берией летишь, да? Полизал, кому следует, и…

Резко обернувшись, подполковник выбросил мгновенно сжавшуюся в кулак руку. Напоровшись на его кулак, Виткин со всхлипом откинулся на спинку кресла. Не успевший вмешаться долей секунды раньше сержант НКВД из сопровождения тут же скрутил его, опрокидывая в проход и заламывая за спину руки. Майор сдавленно ругался, но сопротивления не оказывал, только шмыгал разбитым носом.

Берия встретил Крамарчука усмехающимся взглядом:

— Ты чего дерешься, Юрий Анатольевич? Задержанных бить нехорошо.

— Настроение, гад, испортил, — разом отбросив — эх, да будь, что будет! — всякие понятия о субординации, буркнул Крамарчук, опускаясь в кресло.

— Привыкай, — неожиданно благодушно ответил Берия, — это только начало. Потом будет еще хуже.

Лаврентий Павлович откинулся на спинку и прикрыл глаза:

— Понимаешь, те, ради кого ты делаешь пусть даже самые правильные вещи, редко бывают благодарны. Разве что их потомки. Хотя, — он хмыкнул, — учитывая, что ты порассказал о нашем общем светлом будущем, я в этом уже глубоко не уверен. На, держи, — нарком протянул ему плоскую фляжку, — это хороший коньяк, грузинский. Я-то сам только вино пью, но с собой вожу. Ты выпей — и спи. Нам пять часов лететь, как раз отоспишься за сегодняшнюю ночь. А я пока поразмышляю кое о чем…

****

Несмотря на то, что уснуть под, мягко говоря, не тихий гул работающих двигателей казалось нереальным, отключился Крамарчук почти мгновенно. Были ли тому виной наркомовский коньяк или накопившаяся усталость, но дугласовское кресло неожиданно показалось самым эргономичным на свете, и подполковник провалился в сон. В самый обычный, нормальный сон, даже со сновидениями.

Вот только сами эти сновидения оказались несколько необычными…

****

…Стоящий на трибуне Гитлер приветственно поднял руку. Мимо неудержимым потоком двигались великолепно вышколенные войска. Слаженный грохот подкованных подошв по древней брусчатке, лязг идущей следом военной техники успокаивал, звучал в ушах сладкой музыкой, наполнял душу уверенностью в избранности арийской расы и неотвратимости грядущих побед. Обратившийся во всю эту мощь древний неуязвимый Зигфрид скоро вновь убьет дракона и искупается в его крови! Красного усатого дракона, разумеется. И кровь его тоже будет красная.

Да, выбор сделан. Он решился и, вне всякого сомнения, согласится с разработанным Фридрихом планом. Блицкриг — какое замечательное слово! — и на самом деле не продлится более двух-трех месяцев. Восточные варвары получат хороший урок, и навечно узнают своё истинное место в этом несовершенном мире. Пока несовершенном, поскольку уже совсем скоро великая Германия сделает все от нее зависящее, дабы воцарить на земном шаре поистине арийский порядок. Избранная раса не должна прозябать в нищете и, тем паче, не должна, просто не имеет права, унизительно зависеть от кого бы то ни было. Англия, Франция, Советская Россия… даже кажущаяся такой далекой Америка — какая разница? Пришло время расставить все точки над 'i', все до единой! Пришло их, его, время! Больше Германия не станет стоять на коленях и чудовищный, поистине фантасмагорический версальский позор уже никогда не повторится! Да, именно так: НИКОГДА! Источающая запах всеевропейского тлена химера парижской мирной конференции больше никогда не распахнет свои побитые молью истории крылья над Великой Германией! И гарантом этого станет он, фюрер Третьего и последнего германского Рейха!

Что произошло в следующий миг, не понял никто из стоящих рядом с фюрером высших офицеров, но все они позже сходились в одном: голова Адольфа Шикльгрубера внезапно превратилась в невесомое алое облако и взорвалась. Именно взорвалась, вдруг разлетевшись мириадами кровавых брызг. Отброшенная непонятной силой заляпанная кровью фуражка, несколько раз перевернувшись в воздухе, упала на древнюю брусчатку вверх дном, будто бы мгновенно превратившись из атрибута практически безграничной власти в картуз просящего милостыню нищего. Обезглавленное тело диктатора качнулось взад-вперед и тяжело завалилось на бок — пораженные случившимся люди даже не попытались подхватить его или просто задержать падение. Духовой оркестр еще продолжал греметь медью, солнце еще блестело на касках и сверкающих серебром штыках поднятых на плечо винтовок, но все уже было кончено.

Версию о снайпере следователи отбросили сразу: ему просто негде было бы укрыться в радиусе действительного огня любой даже самой дальнобойной в мире винтовки. В этом можно было не сомневаться, ведь сотрудники службы безопасности загодя проверили чердаки и крыши всех прилегающих домов на километр от площади, опечатав ведущие наверх двери и люки, и выставив возле наиболее опасных круглосуточные посты. А о том, что стрелять можно и с немыслимого расстояния в полтора километра, в этом времени еще просто не знали…

****

…Ничем не примечательный серебристый 'Юнкерс' шел над пригородными лесами, выходя на ведущий в сторону берлинского аэродрома Ной-Руппин воздушный коридор. Сидящий в салоне рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, глава одной из самых одиозных организаций мира, нервно сжимал вспотевшей рукой подлокотник кресла. В полученное несколько часов назад сообщение о гибели фюрера не верилось. Это просто не могло, не имело права быть правдой! Чудовищная ошибка, просто какая-то нелепая и чудовищная ошибка! С другой стороны, если это правда — а это, как ни прискорбно, конечно же, правда — сейчас кому-то придется брать власть в свои руки. Причем, брать быстро, законно и… не оставляя соперникам ни малейшего шанса. Даже самого мизерного шанса! Собственно, разве есть другие кандидаты? Конечно, нет. Ну, не рассматривать же всерьез истеричного пропагандиста и болтуна Йозефа или хронического морфиниста Геринга? Даже не смешно, хотя последний, честно говоря, и имеет все шансы. Точнее, 'имел', поскольку сейчас, после гибели фюрера, единственный в империи рейхсмаршал уже вряд ли будет иметь прежний вес. Кто еще? Канарис? Не потянет, да и опасно давать ему реальную власть. Генералитет? Э, нет, эти ребята должны четко знать свое место в нынешней иерархии, и не пытаться прыгнуть выше головы. Вот и выходит, что кандидат-то по сути один — он сам! Гиммлер расслабленно откинулся в кресле. Что ж, значит, так тому и быть. Спасибо верным людям, сообщившим о гибели вождя намного раньше, чем страшная весть вышла за пределы Потсдамен плац. Он успеет вовремя…

Ни пилоты, ни единственный пассажир Ю-52, конечно, не могли видеть застывшего на небольшой полянке в полукилометре от посадочной полосы человека в неприметной темной одежде с непонятной полутораметровой трубой в руках. Человек посмотрел на часы, прислушался и, опустив на лицо защитные очки, вскинул на плечо свое странное приспособление. Двигатели приближающегося самолета ревели все громче и, наконец, подсвеченная закатным солнцем туша трехмоторного самолета появилась над верхушками дальних деревьев, заходя на посадку. Человек отвел пальцем предохранительную скобу, секунду сопровождал заходящий на посадку самолет расширенным концом своей 'трубы', затем нажал спуск. Вытянутое серебристо-серое тело ракеты 9М39, оставляя за собой дымный шлейф, рванулось вслед снижающемуся 'Юнкерсу', спустя несколько мгновений соединившись с одним из его моторов в огненном бутоне взрыва. Практически полностью потеряв левую плоскость, самолет беспомощно закувыркался и камнем пошел к земле. Человек дождался, пока над кронами окружающих аэродром поднимется черно-рыжее уродливое облако взорвавшегося бензина, усмехнулся и скрылся в густых зарослях…

****

…Сорокатрехлетний рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Пауль Йозеф Геббельс пребывал в весьма мрачном состоянии духа. Да что там 'в мрачном' — его откровенно и пошло трясло, причем справиться с этим, несмотря на все старания придворных врачей, он не мог вот уже который час. С другой стороны, не каждый день приходится видеть, как разлетается кровавыми лохмотьями голова величайшего человека! Самого фюрера! А ведь он стоял почти рядом, разве что отклонился, выслушивая доклад секретаря, чуть в сторону, когда все произошло. Потому его и не задело, гм, — Геббельс сглотнул, — тем, во что, волею неведомых сил, превратилась в одночасье голова Гитлера. А потом, когда стих оркестр, когда над изуродованным телом фюрера склонились стоящие на трибуне люди, он, поборов шок, и задал себе вопрос: что дальше? Нет, обращение к народу Великой Германии нужно приготовить уже сейчас, причем обращение достаточно проникновенное, но и не слишком конкретное, это-то понятно, но вот затем? История не терпит пустоты, и, значит, кто-то должен занять освободившееся место. И — как можно скорее, ибо нельзя допустить разброда. Толпа должна знать, что власть остается властью даже тогда, когда враги Рейха… ну, в общем, ясно. Кто-то… кто?

Пытаясь отвлечься от мрачных (но, впрочем, и очень даже многообещающих в будущем!) мыслей, Геббельс взглянул в окно. Мимо бронированного лимузина проносились берлинские кварталы, живущие своей, независящей от его душевных терзаний, жизнью. Страшная весть пока еще не успела расползтись по столице, частично стараниями его ведомства, главным же образом — благодаря отлаженной работе вездесущей Geheime Staatspolizei. Это было правильно, поскольку той самой, уже помянутой выше, толпе пока рано было знать истинное положение вещей. Гейдриху, конечно, пришлось сегодня немало попотеть, но оно того стоило: страшные слухи не должны были расползтись по Берлину до завтрашнего утра. А завтра утром… завтра утром он, Пауль Йозеф Геббельс, выступит с проникновенным, как он умеет, обращением к нации. Сплотит вокруг себя народ. Очертит круг того, что необходимо будет выполнить в самое ближайшее время. Несколько потеснит конкурентов… и собратьев по партии, в конце концов.

Машина свернула на ведущую за город автостраду, и водитель увеличил скорость. Геббельс отвернулся от окна, откидываясь на сиденье и прикрывая глаза. Еще несколько минут, и он будет в тишине и покое загородной виллы. Немного отдохнет, и засядет за текст утреннего сообщения. Народ должен узнать правду, конечно, исключительно в том виде, в каком это выгодно НСДАП — и самому рейхминистру Геббельсу, разумеется.

На последнем перед съездом с шоссе повороте, пришлось притормозить. Возле просевшего на спущенных задних скатах 'Бюссинга' с тентованным кузовом толпились полицейские, о чем-то отчаянно ругаясь с разводящим руками чумазым водителем. Рейхсминистр брезгливо поморщился: вот и этот грязный шофер ведь тоже народ, тот самый, к которому он должен завтра обратиться с пока еще не написанной речью. Завидев правительственный кортеж, полицейские оттерли незадачливого водителя в сторону и вытянулись по стойке смирно. Геббельс отвернулся от окна — и в этот момент грузовик исчез, превратившись в огненно-белый мазок, будто по ошибке нанесенный на холст исполинским живописцем. Почти тонна загруженного в кузов тротила не оставила сидящему в бронированном 'Мерседесе' рейхсминистру ни единого шанса уцелеть…

****

…Помянутому скоропостижно погибшим в авиакатастрофе Гиммлером рейхсмаршалу Герману Вильгельму Герингу было плохо. Последние годы он пытался — не сам, разумеется, а при помощи лучших врачей Рейха — избавиться от приобретенной после 'пивного путча' и ранения зависимости от морфина, однако особо в этом так и не преуспел. Вот и сейчас, запершись в своем роскошном кабинете, Reichsmarschall des Grossdeutschen Reiches дрожащими руками вытащил из стола заветный ящичек. Гитлера больше нет, значит, со дня на день придется решать вопрос о преемнике. После Польши и Франции, где возрожденное им Люфтваффе сыграло едва ли не главную роль, он определенно был в фаворе, вот только… Несмотря на любовь к красивой жизни и пагубное пристрастие к наркотику, Геринг отнюдь не был глупым человеком. Даже тогда, восемнадцать лет назад, едва только познакомившись с бывшим ефрейтором-акварелистом, он уже знал, на что идет, и что хочет получить в итоге. И две полученные в бедро пули не остудили его пыла… Припомнив о ранении и нагноившейся ране, Герман едва ли не против воли вновь коснулся подрагивающими пухлыми пальцами лакированной крышки: ну да, именно с того австрийского госпиталя из далекого уже двадцать второго года всё и началось. С трудом сдерживаемые боли, инъекции морфия, последовавший за этим нервный срыв и помутнение рассудка. Это не вошло в преподаваемую в школах современную историю Германии, но это было. Да, собственно, сейчас не о том речь: буквально сегодня-завтра власть должна перейти к достойному. А кто этот достойный? Он? Но ведь верного соратника и старого товарища по партии Адольфа больше нет, и, значит, нет и никаких гарантий. А занять верховный пост величайшей империи мира хочет отнюдь не один только бывший командир эскадрильи 'Рихтгофен', главный германский егерь, создатель и первый начальник гестапо и главком Люфтваффе — есть и другие. Увы, но они есть…

Пробормотав под нос короткое ругательство, рейхсмаршал всё-таки открыл коробку, и спустя несколько минут его глаза масляно заблестели. Всё не так и плохо. Адольф его ценил — это факт. И значит, даже если в этой гонке, что начнется буквально в ближайшие часы, выиграет другой, в накладе он в любом случае не останется. Один только концерн 'Герман Геринг Верке', основанный на десятках конфискованных у евреев заводов, дорогого стоит! Да и всё остальное тоже. В общем, может и не стоит так уж сильно бороться за верховную власть? В конце концов, как гласит вековая мудрость, 'чем выше сидишь, тем больнее падать'. Что сегодня и подтвердил погибший Адольф — потерял голову, причем, в самом, что ни на есть, прямом смысле.

Ощутив, что мысли уходят куда-то не туда, Геринг вызвал машину. Все, домой, в родной Шенхейд, немного отдохнуть — и с новыми силами окунуться в закулисные склоки и дрязги. А там уж… там уж посмотрим. Как бы то ни было, пока он всё-таки фигура! Избранник самого покойного фюрера, один из его самых близких и давних соратников, стоящий у истоков Партии ветеран, general-feldmarschall der flieger, в конце-то концов!..

Адъютант помог потерявшему координацию движений генералу-фельдмаршалу авиации спуститься вниз и сесть в машину, черный бронированный 'Мерседес' с нацистским флажком над капотом. Шофер, не спрашивая куда ехать, завел мотор и осторожно тронулся с места; мотоциклисты сопровождения дисциплинированно пристроились впереди и сзади. И в этот момент выпущенная из РПГ-26 граната с тандемной боевой частью ударила в двигатель автомобиля, прошивая его насквозь, до самого салона. Улицу ночного Берлина озарила короткая вспышка, завершившаяся всполохом взорвавшегося бензобака. Рейхсмаршал Герман Геринг погиб, даже не успев этого осознать…

****

…Автомобиль подкатил к помпезному пятиэтажному зданию ОКВ на улице Тирпицуфер, остановившись возле высоких входных дверей. Адъютант выскочил первым, распахнул дверцу и застыл рядом, вышколено вытянувшись по стойке смирно. Генерал-фельдмаршал Федор фон Бок выбрался наружу, надел фуражку, одернул китель и неторопливо двинулся в сторону входа. Адъютант с генеральским портфелем в руке двинулся следом.

Появившийся в начале улицы BMW R75 с коляской и армейскими номерами нагнал генерала-фельдмаршала возле самого входа. Три пистолетных выстрела почти полностью потонули в треске мотоциклетного мотора, водитель которого тут же резко увеличил скорость. Фон Бок пошатнулся, проводил непонимающим взглядом своих уносящихся прочь убийц и начал падать. Выронив портфель, адъютант поддержал его, медленно опустив на тротуар. Жить командующему группой армий 'Север' оставалось меньше пяти минут. Этого времени охране и адъютанту не хватило даже на то, чтобы донести смертельно раненого генерала до медсанчасти ОКВ. О том, что подобная участь в ближайшие дни ожидает и Гудериана, Паулюса, Кейтеля и остальных, попавших в некий список, он так никогда и не узнал…

****

…Покрытая отметинами пигментных пятен рука взяла из настольного прибора простой карандаш и на несколько мгновений замерла над разграфленным листом бумаги с вписанными в строки фамилиями и званиями. Первые десять фамилий уже были зачеркнуты, и сейчас карандаш скользнул по листу в одиннадцатый раз, перечеркнув еще одну строку — и еще одну жизнь.

— Федор, понимаете ли, — с сильным кавказским акцентом произнес владелец карандаша, — имя-то какое, а тоже, понимаете ли, Советскую Россию не любишь. Ну да ничего, скоро полюбите, да…

****

…Немолодой седоватый человек в окровавленной форме капитана государственной безопасности вытащил из полевой сумки оборонительную гранату Ф-1 и, растрачивая на это последние силы, распрямил усики предохранительной чеки. Постанывая от разрывающей раненую грудь боли, наполовину вытянул чеку и бессильно уронил руку с гранатой вниз.

Ничего, сил хватит. Вот только передохнет пару секунд. В любом случае, пусть уж лучше так, пусть он сам это сделает, а не они.

Скосив взгляд, человек взглянул в щель между бруствером и щитком лежащего на боку противотанкового орудия. Над перепаханным взрывами полем, на котором все еще чадили подбитые их батареей танки, периодически щелкали одиночные винтовочные выстрелы: немецкие пехотинцы добивали раненых. К нему шли двое, причем винтовка у одного из них висела на плече. Даже не боятся, гады! Впрочем, ему-то теперь какая разница?

Застонав, капитан до конца вытянул кольцо. Разблокированный предохранительный рычаг легонько толкнулся в охватывающую ребристый корпус ладонь. Ну, давайте уж, подходите, долго он ждать не сможет. Грудь болит — не вздохнуть, не выдохнуть, да и крови, похоже, много потерял. Жаль, конечно, что все так закончилось, очень уж хотелось до победы дожить, да и Галку так и не нашел, но что уж теперь? Хоть умрет, как мужик. И как офицер. Как боевой офицер, а не клоун парадный.

Обойдя разбитую 'сорокапятку', пехотинцы застыли в полуторах метрах от него, разглядывая знаки различия. Гранату в лежащей вдоль тела руке они видеть не могли:

— Ого, целый капитан госбезопасности, — присвистнул один, неспешно поднимая карабин и передергивая затвор. — Потом заберем его книжку, покажем лейтенанту.

Крамарчук улыбнулся и разжал ладонь. Последним, о чем он еще успел подумать перед смертью, была мысль о том, что пожил, он, похоже, не зря. Ага, именно не зря: враг не дошел до Москвы и Сталинграда, не пал Киев и Ленинград не оказался в кольце окружения. Они не отдали Крым и Одессу, его родной город; не отдали, несмотря на то, что к началу осени немцы почти полностью сменили на Южном фронте румынские войска. Да, он выполнил свое предназначение. И совершенно неважно, что будет дальше…

Вспышка. Боль. Темнота…

****

— Юрий Анатольевич, — кто-то легонько тряс его за плечо, — ты чего кричишь-то? Приснилось что?

Крамарчук с трудом вырвался из трясины жуткого сна, возвращаясь в реальность. Берия смотрел на него с искренним сочувствием.

— Да уж, Лаврентий Павлович, приснилось. Страшноватый сон, честно говоря. И странный…

— Ну, да ничего, — нарком вернулся к каким-то разложенным на коленях бумагам, — сегодня ведь не ночь с четверга на пятницу, так что будем надеяться, не сбудется ваш сон, — пошутил он.

Согласно кивнув, Крамарчук усмехнулся про себя:

— Эх, знали б вы, Лаврентий Павлович, ЧТО именно мне снилось…

Конец первой части

Часть вторая

…ЛЕГКО В БОЮ

На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч, и суров.

Если завтра война, если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов.

В. Лебедев-Кумач, 'Если завтра война', 1939 год

Глава 9

Москва, Кремль, 25 июля 1940 года

Еще ни разу с момента вступления на пост главы Наркомата внутренних дел Лаврентий Павлович Берия не чувствовал себя столь неуверенно на приеме у Вождя. Не то, чтобы он не знал, о чем именно говорить — точнее докладывать — Сталину, скорее наоборот, данных было даже, пожалуй, с избытком, но…

…Но даже захваченные с собой папки с предварительными материалами следствия и технического описания захваченных образцов и толстые пачки отличного качества фотографий, ныне лежащие на покрытом зеленым сукном столе, не могли ему в этом помочь. Вождь хотел услышать обо всем именно от него — а он просто не мог найти подходящих слов, чтобы начать этот разговор.

Сталин тоже внешне никуда не спешил, неторопливо меряя шагами кабинет. Мягкие кавказские сапоги бесшумно ступали по ковровой дорожке.

— Товарищ Сталин…

— Садись, Лаврентий, — неожиданно негромко произнес тот, качнув мундштуком погасшей трубки в сторону кресла, — садись, в ногах правды нет, а есть усталость. А говорить нам, кажется, предстоит долго.

— Спасибо, товарищ…

— Перестань, — Иосиф Виссарионович поморщился, переходя на грузинский. — Три дня — это немало, правда? Я почитал твои бумажки, и фотографии посмотрел… хорошо посмотрел, внимательно, да. Считай, и не спал совсем. Знаешь, Лаврентий, если это правда…

Сталин остановился у стола, зачем-то потрогал сложенные горкой папки, перемешал разложенные на столе фотографии. Медленно обошел стол и опустился в кресло. Берия терпеливо ждал: пока ему просто не о чем было говорить. Вождь осмотрел погасшую трубку и, вздохнув, отложил ее в сторону. Открыл ящик стола, достал пачку 'Герцеговины' — наркомвнудел едва успел сдержать удивленный взмах бровей — вытащил папиросу, размял. Потряс коробком спичек, словно удивляясь, что тот не пуст. Все-таки (Берии отчего-то вдруг показалось, что он не станет этого делать) закурил:

— Да, так вот, если это правда, то мы с тобой слишком многого не знаем об этом мире. И меня это смущает, — Сталин помолчал несколько секунд. — Я сейчас даже не о марксизме-ленинизме с материализмом, как таковых. И не о физике с ее константами. Я, гм, в целом, понимаешь?

Лаврентий Павлович осторожно кивнул.

— Ладно, — Сталин чуть откинулся в кресле и прикрыл — наверное, защищаясь от едкого табачного дыма — желтоватые глаза. — Докладывай. Без подробностей. В первую очередь, хочу услышать, что ты сам об этом думаешь… гм, тоже в целом? Ну, ты понял, Лаврентий?

— Наверное, да, — еще неделю назад Берия вряд ли решился так ответить самому Сталину, но сейчас? Сейчас, похоже, пошли совсем другие игры. Пока еще не слишком понятные, но, возможно, весьма и весьма перспективные.

— Это хорошо, что да, — Вождь усмехнулся в прокуренные усы, будто вовсе не заметив многозначительного бериевского 'наверное'. — Вот и расскажи старшему товарищу по партии, что и вообще, и в целом происходит. Только своими словами, а не, — он качнул папиросой в сторону папок, — мнениями твоих компетентных товарищей.

— Я… я вас понял, товарищ Сталин! Отвечу так: во-первых, я гарантирую — это не может быть игрой западных разведок. И это не провокация, как мы сочли вначале. Такое не под силу никому — ни немцам, ни англичанам, ни американцам, ни, тем более, японцам. Слишком все… сложно. Попавшие в наши руки образцы оружия и техники — кстати, подъем потопленного корабля сейчас в самом разгаре, мы перебросили из Крыма водолазов ЭПРОН — просто не могут быть произведены или разработаны на существующих мощностях. Я и моё ведомство можем это гарантировать, — интонировав нужное слово, он продолжил:

— Сведения, полученные при опросе задержанных уже здесь, в Москве, лишь подтверждают эти данные. Ничего подобного просто не может быть создано в наше время. Никем не может.

— Прямо-таки не может, — скептически хмыкнул Вождь, затягиваясь. Папироса догорела, и он затушил ее в массивной хрустальной пепельнице. — И не нужно так волноваться. Нам с тобой сейчас необходимо, прежде всего, разобраться, что к чему, а там уж…

— Не может, товарищ Сталин. Это общее мнение абсолютно всех привлеченных к проекту 'Гости' специалистов. Очень хороших и надежных специалистов. Ни мы, ни американцы с англичанами или немцами просто физически не сумеем разработать ничего подобного. Это не провокация, товарищ Сталин, — Берия набрал в легкие воздуха и решительно закончил, повторив уже сказанное ранее:

— Я гарантирую это!..

— Это хорошо, что гарантируешь. Это очень хорошо. Продолжай… кстати, образцы уже прибыли?

— Конечно, все уже на полигоне в Кубинке. И там нам все подробно продемонстрируют. Думаю, это будет весьма небезынтересно.

— Мне и это, — Сталин кивнул на рассыпанные фотографии, — показалось небезынтересным. И даже очень. Особенно эти, — он выбрал один из снимков и пододвинул по столу к главному чекисту, — танки. Это же надо, такую большую пушку в такой маленькой башне разместить! Как ты там говорил, сто двадцать два миллиметра?

Несмотря на то, что Берия ничего подобного, ясное дело, не говорил, он кивнул, коротко блеснув стеклами пенсне:

— Даже больше, сто двадцать пять, товарищ Сталин. Гладкоствольное орудие, способное поражать даже самые тяжелобронированные цели на расстоянии больше трех километров. Поразительно! У нас подобный калибр — это уже дивизионная гаубица. Жаль только, что к ним ни одного снаряда нет. Придется самим разрабатывать, а это время.

Сталин усмехнулся:

— Пушки это хорошо. И гаубицы тоже неплохо. Но ведь гораздо интереснее другое, верно? Например, кое-какие даты? Июнь сорок первого или март и декабрь пятьдесят третьего? Или вообще август девяносто первого. Если, конечно, этот твой подполковник двух армий и двух стран не врет. Кстати, он уже здесь?

— Конечно, прилетел вместе со мной ещё девятнадцатого, — Берия даже не стал добавлять привычного 'товарищ Сталин', - я посчитал необходимым немедленно отправить в Москву не только его, но и всех остальных… задержанных. Ну и того старшего лейтенанта с батареи, конечно. Так, на всякий случай, во избежание. Поскольку по моему ведомству проходит.

— Правильно, — кивнул собеседник. — Это ты хорошо придумал. На всякий случай. И во избежание. А что с остальными? Нет, я твою, — он поморщился, — 'обобщенную сводку' читал, но хочу от тебя лично услышать.

— Остальные? Как вам сказать. Многие даже не помнят дату начала войны, а иностранные гости? Верите ли, товарищ Сталин, они в большинстве своем считают, что войну с Гитлером выиграли американцы с англичанами. Ну, если она, конечно, вообще будет, эта война.

— Будет она, будет, — негромко произнес в ответ Вождь, глядя куда-то в сторону, — куда ж ей деться. Вот только жаль, что так рано, ох, как жаль…

— Так вы все-таки верите?

— Верю, Лаврентий. Без этих железок, — Сталин неожиданно встал и подошел к стоящему в углу кабинета столу, на поверхности которого лежали несколько единиц оружия, начиная от привычного любому человеку второй половины двадцатого века 'Калашникова' и М-16, и заканчивая немецким 'хеклер-коховским' МП-5М3. — Без них, может быть, и сомневался бы. Но вот они, да эти твои фотоснимки…

Сталин взял в руки АК-74, повернул к свету и с чувством прочитал вслух: 'сделано в СССР'. С натугой потянул затворную раму, со смачным щелчком спустил курок. Закрепленная за газоотводную трубку опломбированная бирка с сизым чернильным штампом Главного управления НКВД метнулась из стороны в сторону. Вернув оружие на место, Вождь усмехнулся, беря в руки второй точно такой же автомат с непонятным устройством под стволом:

— Значит, говоришь, Михаил Калашников хорошее оружие сделал? И еще в сорок седьмом? Лучшее в мире? Самое массовое в истории?

— Так показали мои…

— А ты уже не бойся, Лаврентий, как есть, так и говори. Нам с тобой больше уже нечего бояться. Мы теперь даже даты своей смерти знаем, и что страны нашей больше нет — чего уж теперь бояться-то? Нет, Лаврентий, — Иосиф Виссарионович Сталин впервые за вечер как-то по-особому нехорошо ухмыльнулся, — теперь другие пусть боятся, те, чьи имена рядом с нашими фамилиями в твоих материалах значатся. Кстати, наш главный, — Сталин секунду колебался, подбирая подходящее слово, — информатор нормально себя чувствует? Не напортачили твои специалисты? А то ведь с перегибами в органах, сам знаешь, бороться надо.

— Никак нет, товарищ Сталин, — на сей раз, Берия отвечал четко, — с ним все в порядке. Добровольное содействие органам пролетарской…

— Ладно, — не дослушал тот, — верю. Это я вообще так, пошутил. Тем более, с ним я в первую очередь встречусь, сам спрошу (лицо наркомвнудела едва заметно дернулось). А что с тем артиллерийским лейтенантом, что на свой страх и риск целый крейсер потопил?

— Эсминец, товарищ Сталин, по меркам того времени, это был эсминец. Правда, с ракетным оружием на борту. Очень мощным, — зачем-то пояснил он, по гримасе Вождя тут же уловив, что подробного доклада от него сейчас не ждут.

— Лейтенант Ивакин сейчас исполняет свои прямые обязанности на вверенной ему батарее. Состава преступления в его действиях не…

— Ай, — отмахнулся Сталин, доставая новую папиросу и сминая мундштук, — я не о том. Скажи, только честно, много ли у нас таких Ивакиных, которые в отсутствии вышестоящих командиров, да в мирное время, решились бы потопить неизвестно чей боевой корабль? Он ведь тогда даже не знал, что корабль американский, да?

Берия ошарашено промолчал. Подобного вопроса он явно не ожидал.

— Вот и я думаю, что немного, — Сталин прикурил, выпустил дым и продолжил:

— Поэтому есть мнение, что товарища нужно отметить. Сколько он там в него снарядов положил? Три?

— Три боевых, три пристрелочных, товарищ Сталин.

— Молодец. Хорошо, Лаврентий, нашим метким артиллеристом я сам займусь, а ты распорядись, чтоб и его тоже в Москву доставили. Только объясни, для чего, а то вдруг чего нехорошего подумает, еще, хм, испугается. Так прямо и скажи, мол, товарищ Сталин лично познакомиться хочет.

— Ладно, — неожиданно жестко отрезал Сталин, — а теперь, дорогой товарищ Лаврентий, давай-ка поговорим о некоторых других товарищах из твоих папок; да так поговорим, чтобы эти самые товарищи в нужное время сделали единственно правильный выбор. Или навсегда перестали быть нашими товарищами…

****

Завершив аудиенцию, Сталин несколько минут сидел, о чем-то размышляя, затем неторопливо придвинул к себе одну из папок. С ее содержимым он ознакомился еще вчера, но сейчас хотел выборочно перечитать документы еще раз. Подобное было обычной для Вождя огромной страны практикой — день-два обдумать прочитанное, 'переспать ночь' с полученной информацией, и лишь затем принять окончательное решение. Впрочем, откровенно говоря, пока он не был готов принимать не то, что окончательных, но и вообще каких бы то ни было решений, и просто хотел просмотреть некоторые отмеченные места из предоставленных Берией документов. В том, что нарком не ведет никакой своей игры, он уже убедился: окажись в прошлом один или два 'попаданца' (прозвучавшее из уст Лаврентия Павловича смешное слово Сталину неожиданно понравилось) из будущего, недоверчивый и привыкший во всем видеть подвох Иосиф Виссарионович, без сомнения, заподозрил бы провокацию со стороны наркомвнудела. Или, если и не провокацию, то, как минимум, некую свою игру с непредсказуемыми последствиями. А так? Нет, Берия однозначно прав: подобное не под силу не то, что его ведомству, но и любой из самых мощных разведок мира. Люди-то ладно, людей, как известно, можно заставить говорить и делать что угодно, но вот техника, оружие, а самое главное — сведения. Сведения, которым — и Сталин это отчего-то прекрасно понимал — нельзя не доверять. Уж больно все похоже на то, чего он, что уж греха скрывать, откровенно боялся. Да, если все эти 'гости из будущего' не врут, через неполный год случится именно то, чего он опасался больше всего. Гитлер всё-таки решится. Опередит. Докажет всему миру полную несостоятельность Красной армии. А уж о цене, которую они за это заплатили в первые годы войны (Сталин на удивление легко заставил себя воспринимать еще не случившееся именно так, в прошедшем времени), и думать не хочется.

Досадливо крякнув, Сталин взял в руки трубку, неторопливо набил ее табаком и закурил. Раскрыл папку и вытащил несколько соединенных канцелярской скрепкой листов. Что ж, начнем. 'Протокол допроса полковника германской армии Ганса Отто Штайна, 1950 года рождения, уроженца г. Берлина, 18 июля 1940 года'. Этот документ с самого начала заинтересовал Сталина больше всего — с первых строк создавалось впечатление, что немец не врет; что он уже просчитал все возможные варианты развития ситуации и на самом деле хочет добровольно сотрудничать. Не совсем бескорыстно, конечно, но это-то как раз очень хорошо — было б иначе, он ни за что на свете ему не поверил. Кстати, кто там проводил первичное дознание, некий майор госбезопасности Неман? Это, надо полагать, из одесского управления НКВД. Хочется надеяться, что Лаврентий не оставит его без своего внимания… во всех смыслах. Что ж, ладно, почитаем еще раз, что он там показал. Выборочно, разумеется, почитаем, только особо понравившиеся отрывки…

— Итак, вы утверждаете, что в двадцатых числах июня будущего года, ориентировочно, двадцать первого или двадцать второго, Адольф Гитлер нападет на Советский Союз? И эта война продлится четыре года, завершившись полным поражением Германии и ее союзников?

— Именно так, господин следователь. Насколько я помню, план 'Барбаросса', предусматривающий вторжение и ведение войны против СССР, разрабатывался с конца июля этого года, и был окончательно утвержден Гитлером в декабре. Войну планировалось завершить в три-четыре месяца, до наступления осенней распутицы и холодов.

— Прошу вас обращаться ко мне 'гражданин следователь'. Давайте продолжим. То есть, вы хотите сказать, что сейчас Гитлер еще не собирается на нас нападать? И примет решение в ближайшие дни?

— Простите, гражданин следователь. Нет, этого я не говорю, поскольку не знаю. Скорее всего, нет.

— Хорошо, давайте пока оставим этот вопрос. Расскажите вкратце об окончании войны.

— Акт о капитуляции германских вооруженных сил был… то есть, простите, будет подписан в Берлине генерал-фельдмаршалом Кейтелем в присутствии представителей Люфтваффе и Кригсмаринен в ночь с восьмого на девятое мая 1945 года.

— В ночь?

— Да, я имею в виду разницу между центральноевропейским и московским временем. У вас уже было 9 мая.

— Понятно. У вас имеются какие-то доказательства сказанного?

— О чем вы? Какие могут быть доказательства? С вашей позиции, все это произойдет только через пять лет, с моей — все это уже произошло шесть с лишним десятилетий назад… О каких доказательствах может идти речь? С другой стороны, вы ведь наверняка видели все эти технические, гм, образцы? Неужели, этого недостаточно?

— Я не уполномочен обсуждать с вами никаких технических вопросов. Продолжаем…

Следующие несколько абзацев Сталин пропустил:

— Вы упоминали о семье, вернее, о вашем отце, которого, якобы, спасли советские хирурги. Расскажите подробнее, что именно вы имели в виду?

— Мой отец был призван в вермахт летом тридцать девятого, накануне польской кампании. Прошел всю войну. Имел несколько ранений и наград. В апреле сорок пятого года участвовал в обороне Берлина, если я не ошибаюсь, где-то на юго-восточном направлении. Будучи тяжело ранен, отдал своим подчиненным приказ прекратить сопротивление и сдаться. Видимо, в благодарность за это русские… ну, то есть, ваши отправили его в полевой госпиталь, где ему отняли левую руку. После капитуляции его, как инвалида, отпустили домой. Всё. Думаю, вы сумеете без труда разыскать его по своим каналам — это и будет своего рода доказательством правоты моих слов.

— То есть, жизнь вашему отцу спасли советские врачи, я правильно понял?

— Да, абсолютно верно. Так и было.

— И поэтому?

— И поэтому я готов в вашем лице обратиться к руководству Советского Союза и предложить свои услуги. Я не думаю, что есть реальная возможность полностью предотвратить войну, но хотел бы сделать все от меня зависящее, чтобы история пошла по менее кровавому пути. Я не занимался историей специально, но могу примерно обрисовать основные эпизоды грядущей войны. Стратегические просчеты Советской армии, ошибки верховного командования вермахта и самого фюрера… примерно так. Кроме того, я неплохо разбираюсь в технике.

— Хотите добровольно сотрудничать? А почему? Вы рассказывали об огромных жертвах и с нашей, и с вашей стороны, о концлагерях и фанатиках из СС — в чем же ваш интерес? Уж наверняка не в сочувствии моей стране и советскому строю?

— Да, дело не в этом, — дочитав до этого места, Сталин самодовольно ухмыльнулся, окутавшись табачным дымом: смелый немец, ай, смелый! Ну-ка, что он там дальше говорит?

— С одной стороны, я искренне ненавижу Гитлера и созданную им партию, ввергнувшую Германию в чудовищную мясорубку, и хочу спасти миллионы своих сограждан, с другой… в сложившейся ситуации, так уж получается, только вы можете помочь мне спасти родителей.

— Спасти? От чего именно спасти? Поясните. Вы ведь сами показали, что ваша мать уцелела после бомбардировок, и отец тоже остался жив.

— От изменений истории. Неужели вы не понимаете, что с того самого момента, когда все это произошло, история уже изменилась? И теперь все может пойти совсем не так.

— Нет, не понимаю. Это лишь ничем не обоснованные домыслы, достойные разве что сочинителей-фантастов. Но я не Уэллс и не Жюль Верн, меня в данный момент интересуют исключительно факты и события, пусть даже еще и не случившиеся.

— В таком случае, я отказываюсь продолжать разговор. Я и так сообщил вам достаточно.

— Это не самое разумное решение, не находите?

— Нахожу. И тем не менее.

— Хорошо, продолжим чуть позже…

Иосиф Виссарионович откинулся в кресле, задумчиво глядя вдаль. Ароматный дым тонкой нитью поднимался в неподвижном воздухе кабинета к высокому потолку. Да, он не ошибся — немецкий полковник не врет. Вряд ли он знает что-то особенное, но если сложить его сведения со сведениями того бериевского подполковника — как бишь его, Крамарчук, кажется? Да, точно, Крамарчук, — то можно будет получить некое среднее арифметическое, максимально, так сказать, близкое к истине. Хотя, немец, в общем-то, тоже прав — история раз и навсегда изменилась в тот самый миг, когда к ним пожаловали все эти гости из будущего. И, значит, нужно спешить, нужно суметь — эх, знать бы еще как! — опередить эти изменения. А то, о чем просит этот полковник? Почему бы и нет? Вытащить из Германии — войны-то между ними пока нет — его мать, организовать доставку в страну отца… На самом деле, этот Штайн достаточно глуп — неужели он не понимает, что его родители приедут сюда вовсе не на курортный отдых? И станут всего лишь еще одним, возможно главным, инструментом давления на строптивого сыночка? На еще не рожденного сыночка, между прочим!

Сталин сделан затяжку, неторопливо выпустил дым. Гм, а вот интересно, как такое может быть с сугубо научной точки зрения? Надо бы посоветоваться с компетентными товарищами, вот только знать бы еще с кем! Разве может не рожденный ребенок встретиться со своими будущими родителями? Ох, ну и подкинул ему Лаврентий задачку, ох и подкинул. Хотя, обратного хода уже по-любому нет, теперь только вперед, по-большевистски, так сказать! Впрочем, это не главное, совсем не главное. Главное — та самая оброненная немцем фраза, из которой явствует, что план нападения на Советский союз еще не разработан. Это произойдет в ближайшие дни — кажется, Крамарчук даже называл конкретное число.

Сталин пошелестел листами из отдельно лежащей пухлой папки, быстро найдя им же самим подчеркнутые строки: 'план 'Барбаросса' поступил на разработку в ОКВ двадцать первого июля 1940 года, окончательно утвержден Гитлером во второй половине декабря…. Вот так, ага, 'двадцать первого'. Ну и что это может означать? Совпадение? Или Адольф уже узнал о 'гостях', и именно это подтолкнуло его к окончательному решению? Бред… а что, если нет?! Что, если именно июльские события станут истинной причиной войны?

Вождь раздраженно побарабанил по столешнице — больше всего на свете он не выносил ситуаций, в которых не мог разобраться. Ощущение собственной слабости и бессилия раздражало просто неимоверно. Надо будет переговорить с Лаврентием и Голиковым, может хоть наша доблестная разведка чего умного подсоветует…

Ладно, кто там у нас еще на очереди из отложенных на сегодня папок? Американский флотский лейтенант и журналистка какого-то киевского журнала. Успокоившись, Сталин аккуратно положил трубку на край пепельницы и придвинул к себе папку. Быстро пробежав глазами шапку — допрос проводил уже знакомый майор Неман — Иосиф Виссарионович углубился в чтение, останавливаясь лишь на строчках, накануне отчеркнутых красным карандашом, ныне мирно стоящим в настольном приборе…

… - Еще раз повторяю: назовите свое имя, год рождения, место рождения и проживания, воинское звание и специальность. Вы меня хорошо понимаете, или вам не подходит переводчик?

— Переводчик мне подходит, и я вас вполне понимаю. Но отвечать я буду только в присутствии американского консула. Я гражданин Соединенных Штатов, и вы не имеете никакого права принуждать меня отвечать на ваши вопросы. Это всё. Я официально отказываюсь отвечать на любые вопросы. Можете занести эти слова в протокол, или как там это у вас называется. Свяжитесь с консулом.

— Это ваше окончательное решение?

— Да, окончательное. Если вас это не устраивает, это уже исключительно ваши проблемы.

Отложив листок, Сталин раскурил почти потухшую трубку. Интересно, что это на самом деле? Воинский героизм, банальное бахвальство или пример того самого завышенного национального самосознания, о котором, вроде бы, предупреждал Крамарчук? Он взглянул, было, в сторону заветной папки, однако раскрывать ее и искать нужное место в показаниях подполковника не стал. В конце концов, это не столь и важно. Тут главное самому понять, чего стоят янки образца двадцать первого века, и чего можно ждать от их предков. Судя по полученной информации, во время грядущей войны они выполнили все свои обязательства по ленд-лизу. Правда, с открытием второго фронта тянули до последнего, дожидаясь пока Красная армия максимально ослабит противника, да…

Сделав еще пару затяжек, Сталин отложил трубку и вернулся к документу. Абзац, в котором указывалось, что 'в связи с категорическим отказом от добровольного сотрудничества со следствием, к задержанному были применены особые методы ведения допроса', Вождь, поморщившись, пропустил. С этим пусть Лаврентий разбирается, ему виднее. Раз применили, значит, имели на то основания. А нет — так ряды чекистов тоже нужно периодически чистить. Во избежание, так сказать. Диалектика, ага…

— Вы готовы отвечать на поставленные вопросы?

— Да… гражданин следователь, готов. Я буду отвечать на ваши вопросы, хотя и гарантирую вам проблемы при встрече с консулом.

— Это к делу не относится. Вам повторить вопрос?

— Не надо. Меня зовут Майкл Фрост, 1978 года рождения, место рождения и проживания — город Франкфорт, штат Кентукки, лейтенант по системам ракетного вооружения эсминца УРО ВМС США 'Макфол'.

— Постарайтесь меньше использовать сокращения. Что такое 'УРО'?

— Управляемое ракетное оружие.

— США — это, надо полагать, Северо-американские соединенные штаты? САСШ?

— Не слышал подобной аббревиатуры, но, видимо, да.

— Вы упомянули, что являетесь специалистом по ракетному оружию. Означает ли это, что вы можете квалифицировано консультировать наших специалистов по устройству и техническим характеристикам бортового вооружения вашего корабля?

— Все касающиеся бортовых оружейных систем технические подробности является военной тайной, принадлежащей военно-морским силам США. И я не буду давать никаких комментариев. Присяга…

— Гражданин Фрост, я не спрашиваю вас, готовы ли вы сотрудничать, я спрашиваю, действительно ли вы в этом разбираетесь?

— Да, разбираюсь. Я квалифицированный специалист по системам УРО. Но я повторяю, что никоим образом не намерен…

— Хорошо, оставим это. С какой целью ваш корабль находился в советских территориальных водах?

— Это бред. Корабль находился с официальным визитом в территориальных водах независимой Украины, дружественного нам государства! Мы участвовали в маневрах 'Морской Бриз-2008, целью которых являлась отработка миротворческих миссий по защите и спасению мирного населения в случае ограниченного военного конфликта.

— И именно поэтому ваш боевой корабль стоял на якоре на траверзе нашей береговой батареи? И держал ее на прицеле своего оружия? Всего в полутора милях от берега? Вероятно, это и есть миротворческая миссия в вашем понимании?

— Не понимаю вас.

— Не понимаете? Что ж… вы знаете, какой сейчас год?

— Это вопрос?

— Да.

— Странный вопрос. Две тысячи восьмой, естественно.

— Убеждены? Что ж, позвольте несколько поколебать вашу уверенность…

В который раз усмехнувшись, Сталин, пропустил несколько следующих абзацев. Он никогда не лез в дела комиссариата внутренних дел, однако отнюдь не был уверен, что майор Неман избрал верную тактику. Сам бы он, к примеру, сразу огорошил этого американского лейтенанта фактом попадания в прошлое — глядишь, и без 'особых методов' бы обошлось. Впрочем, это в любом случае не его дело. Взглянув на потухшую трубку, Иосиф Виссарионович разочарованно вздохнул и вернулся к чтению…

— Итак, вы утверждаете, что война с, как вы выразились, Россией, началась осенью сорок первого года? И что до вступления в нее США и Англии была для нас крайне проигрышной? Что мы чудом не потеряли Москву и Ленинград, и только ценой огромных жертв смогли отстоять Сталинград? А товарищ Сталин с первых дней войны тайно покинул столицу и скрывался в Сибири?

— Конечно, это знает любой образованный человек. Или, как минимум тот, кто хоть изредка смотрит канал 'Дискавери'. Несмотря на несколько довольно успешных ваших войсковых операций в сорок втором — сорок третьем годах, окончательный перелом наступил только после высадки наших войск в Нормандии и начала массовых бомбардировок основных немецких промышленных центров. Кроме того, именно мы вышибли из войны японцев, чем здорово развязали вам руки. Нет, конечно, Америка никогда не оспаривала немалой роли вашей армии в разгроме Гитлера, но не стоит забывать и о том, что рядом с вами плечом к плечу стояли мы.

— Хорошо. Пожалуй, на сегодня достаточно. Сейчас вас отведут обратно и накормят.

— Гражданин следователь, разрешите обратиться?

— Слушаю.

— Я все-таки хотел бы сообщить о себе консулу. Поймите, это совершенно нормальное требование для любого жителя демократического государства. Никогда за свою великую историю Соединенные Штаты не бросали граждан на произвол судьбы. И я твердо уверен, что подобного не произойдет и сейчас. Если я немедленно встречусь с консулом, думаю, я не стану оглашать, гм, все подробности того, как здесь со мной обращались. Поверьте, это весьма пойдет на пользу и вам лично, и вашему начальству. В противном случае, я буду вынужден обратиться к консулу с официальным заявлением о нарушении прав человека и несоблюдении вашей стороной параграфов конвенции о военнопленных.

— Встреча с консулом — не моя компетенция. Я передам вашу просьбу вышестоящему начальству. Впрочем, коль уж вы сами об этом заговорили, позвольте и мне кое в чем вас просветить. Совсем недавно вы убедились, что действительно попали в прошлое, и всё происходящее — вовсе не некая хитрая провокация с целью вашей вербовки, так? Вот видите, вы согласны. Ну, а раз так, то задумайтесь, гражданин Фрост, вот о чем: вы ведь еще не родились, и значит, никоим образом не можете являться гражданином США и находиться защитой этого государства. Не можете хотя бы потому, что пока и страны-то такой нет — в этом времени есть только САСШ — Северо-Американские соединенные штаты. Это, так сказать, раз. Теперь второе — у нас тут пока даже не слышали про столь часто поминаемые вами правозащитные и гуманитарные организации. Нет, возможно, где-то они уже и существуют, например, в вашей Америке, но советскому правительству и ведомству, которое я представляю, по большому счету, их мнение глубоко безынтересно. Вот и получается, что вас просто не существует, — следователь внезапно перешел на 'ты', и Сталин одобрительно хмыкнул.

— Прости, парень, но с позиции 1940 года ты — никто. Тебя нет. Вообще нет. Ну и третье — прямо сейчас я уже имею полное право инкриминировать тебе незаконное нарушение госграницы СССР с целью ведения подрывной и диверсионной деятельности, вооруженное сопротивление войскам Южного фронта и отказ от добровольного сотрудничества с органами государственной безопасности. Это, так сказать, по минимуму. Двадцать пять лет — не такой уж и большой срок по сравнению с высшей мерой: думаю, его вполне хватит, чтобы как следует познакомиться с той самой Сибирью, где, как ты недавно заявил, будет скрываться во время войны товарищ Сталин. Сейчас тебя отведут в камеру и накормят, а после, искренне советую подумать, как следует над моими словами. Ты не производишь впечатления недальновидного человека или, тем более, самоубийцы. Так что — подумай. Хорошо подумай, второй раз я тебе ничего подобного предлагать не стану. Да, и последнее — как образованный и исторически подкованный человек, ты определенно помнишь, что Советский союз официально не подписывал ни Гаагской, ни Женевской конвенций. Конвой, увести подследственного.

Закончив читать, Иосиф Виссарионович надолго задумался. Интересно, что там решил этот нагловатый американец? Надо будет узнать у Лаврентия, поскольку провести следующий допрос майор Неман уже не успел: Берия в срочном порядке отправил всех 'гостей' в Москву. Хотя, можно и не спрашивать, и так всё понятно. Кстати, а майор-то оказался молодцом — сначала вроде ломал, а потом вдруг просто поставил перед фактом: мол, выхода-то у тебя, парень, в любом случае нет! Как и тебя самого. Отсюда — читай между строк: или ты с нами, или… А разбирающиеся во всей этой архисложной технической дребедени специалисты нам ох, как нужны, особенно, грамотные специалисты-практики. Если, конечно, наши доблестные водолазы не подведут, и поднимут потопленный корабль… и если на нем хоть что-то окажется неповрежденным после попадания нескольких снарядов и пожара. Впрочем, это пока не горит. Сталин, улыбнулся своему случайному каламбуру, и взглянул на часы. Пожалуй, стоит немного отдохнуть, и потом еще поработать, а завтра… Да, завтра предстоит сложный день. Нет, не физически, психологически скорее. Поскольку с утра нарком привезет к нему главного фигуранта всей этой истории. И сейчас ему было до крайности неприятно сознавать, что где-то очень глубоко в душе он немного боится этой встречи. А вот чего именно боится, привыкший раскладывать всё по полочкам, Сталин никак понять не мог. Какой-то новой, неожиданной информации? Но что такого может тот сообщить, чтобы это напугало руководителя величайшей в мире страны?! Что-то личное, по прихоти истории ставшее известно потомкам, что-то о его семье, детях? Вряд ли — Вождь давно привык мыслить и жить лишь интересами государства, и семья никогда не стояла между ними и этими понятиями. Что же тогда?

Сталин забывчиво потянулся к потухшей трубке, раздраженно выругался по-грузински, и вытащил из лежащей на столе пачки папиросу. Смял мундштук, закурил, сделал несколько затяжек, однако табачный дым, против ожидания, не принёс привычного успокоения.

Что же его, всё-таки тревожит, что? Может быть, дело вовсе не в информации как таковой, а в том, что завтра, едва увидев в своем кабинете Крамарчука, он будет вынужден поверить в реальность всего происходящего, в череду грядущих грозных событий, уже окончательно, уже навсегда? (Размышляя подобным образом, Сталин вовсе не перечил ни самому себе, ни своим недавним мыслям. Да, он, безусловно, верил и наркому, и собственным глазам, но крохотная, совершенно иррациональная надежда, что происходящее всё-таки может оказаться некой нелепой ошибкой, еще жила где-то в самом дальнем уголке его души).

И всё же, понять истинную причину своего состояния он, как ни старался, всё одно не мог. И это раздражало всё больше и больше…

Глава 10

Москва, площадь Дзержинского, 19–25 июля 1940 года

Последующие за перелетом в Москву события подполковнику запомнились плохо, уж больно он морально устал за два предшествующих памятному полету дня. Прямо на аэродроме их рассадили по автомашинам и повезли в город. Юрий ехал, разумеется, с Лаврентием Павловичем, еще на летном поле ставшим каким-то сосредоточенно-серьезным и явно не расположенным к шуткам, в чем он имел неосторожность убедиться по дороге. Куда именно их везут, Крамарчук не видел — все окна пассажирского салона были надежно зашторены, и даже водителя от них отделяла специальная занавеска, однако что-то подсказывало ему, что везут их в самый центр столицы, на небезызвестную площадь имени первого советского чекиста, поскольку вряд ли душка-нарком собирался надолго оставлять своих гостей без внимания. Впрочем, сказать, что подполковника так уж сильно занимал этот вопрос, было нельзя. Посмотреть на Москву сорокового года, конечно, хотелось ужасно, но еще больше ему хотелось принять горячий душ, бахнуть граммов двести чего-то высокоградусного и завалиться спать, невзирая на время дня или ночи. Желательно, в нормальной постели и сбросив с себя надоевший камуфляж. А потом — можно хоть к Сталину. Или, скорее, так: а вот потом — и к Сталину можно…

Всю дорогу Берия до города не проронил ни слова, Крамарчук, уже более-менее притершийся к своему нынешнему патрону, тоже. Да, и хотелось, если честно, помолчать: если б еще неделю назад ему кто-то сказал, сколько придется трепать языком за эти два сумасшедших дня, он бы просто не поверил, а то и счел говорившего не слишком здоровым на голову. Машина у наркома оказалась американской, и потому просторной, не чета давешней 'эмке', с мягкой подвеской, и подполковник даже не заметил, как задремал под мерное покачивание. Разбудил его голос Лаврентия Павловича:

— Здоров ты спать, подполковник, ни самолет тебе нипочем, ни авто. Ладно, пошли поселяться. Не 'Англетер', конечно, уж не обессудь, но всяко лучше, чем в бетонном кубрике на батарее.

Усмехнувшись про себя по поводу в очередной раз резко изменившегося настроения наркома, Крамарчук вылез из автомобиля и огляделся, благо ему в этом никто не препятствовал. Черный 'паккард' стоял во внутреннем дворе мрачноватого многоэтажного здания, возле невысокого крыльца с гранитными ступенями. Насколько Юрий понимал, это был двор одного из зданий, принадлежащих наркомату внутренних дел. Ведущие внутрь двери были раскрыты, по обе стороны от них застыли по стойке смирно два сержанта госбезопасности. Небольшой двор был пуст, но, прежде, чем подполковник успел удивиться, он понял в чем дело: Берия, наверняка, распорядился удалить на время их приезда всех лишних.

— Пошли, — нетерпеливо шикнул нарком, подтолкнув его в спину, — не стоит тут… задерживаться.

Последним, что успел заметить Крамарчук, проходя внутрь страшного здания, была вереница из нескольких въезжавших через арку машин — прибыли остальные 'фигуранты'. Стоящий возле распахнутой передней дверцы бериевского авто майор-ординарец неожиданно вполне по-дружески улыбнулся ему, сделав незаметный жест рукой: иди, мол.

Разместили его — учитывая, где именно он сейчас находился и какое стояло на дворе время — прямо-таки по-королевски. Или, если оперировать более поздними понятиями, 'по классу люкс' — две смежные комнаты и совмещенный санузел с массивной чугунной ванной. Интерьер оказался достаточно прост, под стать времени, надо полагать. Широкая кровать с тумбочкой и платяной шкаф в дальней комнате; стол с настольной лампой под, ясное дело, зеленым абажуром, небольшой диван, пара стульев и устрашающего вида радиоприемник — во второй. Телефона, правда, не полагалось, только сиротливая эбонитовая коробочка внутренней разводки возле стола. Тоже верно, а то вдруг он самому товарищу Сталину надумает ночью позвонить?!

— Заходи, подполковник, — Берия придирчиво осмотрел 'апартаменты'. — А что, вроде нормально, правда? Доволен?

— Вполне, товарищ Берия, — поддержал шутку Крамарчук. — Знаете, в моем времени было такое расхожее выражение 'подвалы Лубянки'. Так вот это совсем на них не похоже…

— Ты вот что, Юрий Анатольевич, — неожиданно посерьезнел нарком, — не трепись тут особенно, ладно? — Берия неожиданно придвинулся ближе.

— Не то, чтобы я чего-то боялся, но так, на всякий случай. И для твоего же блага. А то, мало ли, времена сейчас сложные, шпионы кругом, сам должен понимать.

— Простите, товарищ народный комиссар, я…

— Прощаю, — усмехнулся Лаврентий Павлович. — На первый раз. И вот еще что: о том, кто ты на самом деле такой, знаю только я, майор и еще буквально пару человек в этом здании, поэтому никаких лишних вопросов и… ответов, ясно? Из комнаты — никуда ни ногой, даже просто в коридор.

— Так точно.

— Вот и договорились. Значит, так, сегодня отдыхай и отсыпайся, а завтра с утра тебе принесут бумагу и писчие принадлежности — постарайся вспомнить еще что-нибудь важное, меня интересуют любые технические или исторические подробности, конкретные личности и их роль в будущих событиях, твои собственные размышления, в конце концов. Документы будешь сдавать только лично моему Мише, и никому другому, понятно? Чего-то хочешь?

— В смысле? — искренне не понял сбитый с толку Крамарчук, которого отчего-то особенно поразило, что наркомовский майор-ординарец теперь для него просто 'Миша'.

— Ну, еду-то тебе принесут, это само собой, а еще что-нибудь нужно?

— Честно, товарищ Берия?

— А ты попробуй, соври, — ухмыльнулся наркомвнудел.

— Мне б помыться, водочки выпить да поспать, остальное, откровенно говоря, не важно. Ну, разве что газет каких почитать или журналов.

— Скромный, — хмыкнул Берия, протягивая ладонь. — Скромность, это хорошо, это правильно. Ну, до встречи, товарищ скромный украинский подполковник! Все, что нужно, тебе принесут. У двери будет дежурить постоянный пост, так что, вдруг что срочное — не стесняйся. Только имей в виду: дежурный тоже не в курсе, так что смотри мне, без подробностей.

Круто развернувшись, народный комиссар НКВД быстро вышел в коридор. Дубовая дверь бесшумно провернулась на петлях, закрываясь, лишь негромко щелкнул запираемый замок. Ни ключа, ни какой-либо защелки с внутренней стороны двери не имелось.

Вздохнув, подполковник, на ходу расстегивая куртку, не спеша направился знакомиться со своим узилищем, на сей раз, впрочем, вполне комфортабельным — в кране была горячая вода, на настенном крючке в ванной висел — ничего себе! — махровый халат, а на полочке у зеркала нашелся помазок в алюминиевом стаканчике, опасная 'золингеновская' бритва и расческа. И даже вожделенная кровать, покрытая темно-синим покрывалом, оказалась уже застеленной белоснежным бельем.

Неизвестно чему усмехнувшись — усмешка вышла довольно-таки грустной — Юрий разделся, сбросив камуфляж на пол комнаты, наполнил ванну и, прихватив с собой папиросы, заперся в санузле, благо защелка на двери все-таки имелась. Закуривая, поймал себя на дурацкой мысли: а вот интересно, привычка курить, сидя на толчке — исключительно отечественное изобретение, или нет?

Когда он, чувствуя себя совершенно расслабленным и просто до отвращения чистым, покинул, наконец, ванную комнату, его ждали целых два сюрприза. Во-первых, на аккуратно накрытом скатертью столе стояли тарелки с обедом (или, скорее, ужином), бутылка коньяка и антикварного вида сифон с газированной водой. На краю стола стояла пепельница — подполковник был готов поклясться, что раньше ее не было. Во-вторых, его камуфляж куда-то исчез, зато на спинке дивана лежала отглаженная офицерская форма без знаков различия и фуражка с малиновым околышем, рядом с ней — стопка знакомого по срочной службе нижнего белья, а на полу стояли хромовые сапоги. Однако! Это что ж, он теперь уже тоже сотрудник всемогущего наркомата? Правда, пока без звания, но сам факт… Кстати, интересно, это лично Лаврентий Павлович придумал, или, так сказать, местная инициатива? Хотя, это вряд ли, Берия ведь недаром запретил ему общаться с посторонними. Да и какая ему разница-то? Его дело — исполнить наркомовское указание, то есть, отдохнуть и отоспаться, а уж там посмотрим. Как говорится, утро вечера мудренее…

****

Утро следующего дня началось для подполковника с вежливого, но настойчивого стука в дверь. Привычно взглянув на часы — половина восьмого — он спустил с кровати ноги, удивленно уставившись на обтягивающие их белые кальсоны. А, ну да, вчера перед сном он переоделся в соответствии с реалиями времени, и даже примерил форму и сапоги. И то и другое, к слову, сидело, как влитое — в главупре наркомата работали профессионалы. Наспех натянув висящие на спинке стула галифе — иди, знай, кто там пришел? — Крамарчук прошлепал босыми ногами в первую комнату и разрешил войти. Перед этим окинув тревожным взглядом стол с остатками вчерашнего ужина. По той же причине. Со столом все оказалось в порядке: пустые тарелки сложены аккуратной стопкой и накрыты салфеткой с фиолетовым штампом 'ГУ НКВД СССР' в углу, а ополовиненную коньячную бутылку он еще вчера, от греха подальше, убрал с глаз.

В раскрывшейся двери показался 'майор Миша' с портфелем в руках, следом зашла, толкая перед собой столовского образца тележку с накрытыми салфетками тарелками, миловидная девушка в форме с кубарями сержанта госбезопасности на петлицах. Ранний завтрак, стало быть. Неплохой у них тут сервис, однако…

— Доброе утро, товарищ Крамарчук, — дружелюбно, но и без излишнего панибратства, поздоровался майор. — Мы тут с Верочкой решили вас завтраком покормить, не против? Расставляй, Вера, товарищ уже, наверное, проголодался.

Смущенно улыбнувшись, девушка убрала со стола использованную посуду и споро расставила принесенные тарелки. Рисовая каша, вареные яйца, хлеб, масло и запеканка, похоже, творожная. Ничего себе, и это только завтрак? Стол был накрыт на двоих, чему подполковник, пожалуй, даже обрадовался. Завтракать в одиночку не хотелось, а так хоть будет, с кем поговорить. Жаль только, что явно не с Верочкой.

— Спасибо, товарищ сержант, — вежливо склонил голову майор. — Идите.

— Слушаюсь, — пискнула девушка, вспугнутой белкой скрываясь за дверью вместе со своей тележкой — похоже, кто именно такой Михаил Юрьевич, она знала.

Майор придвинул стул и сел напротив подполковника, однако есть не стал:

— Прошу прощения, Юрий Анатольевич (смотри-ка, и этот запомнил), за столь ранний визит, но уж такие тут правила, так что привыкайте. Вера будет вас обслуживать, но она не посвящена ни в какие подробности, так что от имени товарища наркома прошу вас не вступать с ней ни в какие посторонние разговоры. Если вам что-либо понадобится, можете передать либо через нее, либо через дежурного.

— Да я в курсе. Товарищ Берия меня уже… просветил насчет этого, — Юрий склонился над тарелкой. Обычно он не привык завтракать в такое время, да еще и столь основательно, но неизвестно, когда у них тут обед. — Приятного аппетита, Михаил Юрьевич, — всё-таки припомнил он имя майора.

— Спасибо, и вам того же, — ничуть не удивившись, майор пододвинул тарелку и принялся за еду. Мысленно пожав плечами — вот и поговорили за едой! — Крамарчук также приступил к завтраку. Покончив с едой, налили себе чаю, благо чайник, словно пришедший из времен курсантской юности подполковника, был еще достаточно горячим. Майор выложил на стол папиросы — не ставшее уже почти привычным 'Сальве' и даже не 'Беломорканал' или 'Казбек', а самую настоящую щегольскую 'Герцеговину'. Ту самую, которую, если верить будущим историкам, курил тот, с кем Крамарчуку предстояло встретиться в ближайшие дни.

Неспешно закурили. Если честно, большой разницы между одесскими 'Сальве' и легендарными папиросами Крамарчук не ощутил, но на всякий случай сделал вид, что последние нравятся ему куда больше. И в этот момент майор сделал то, чего он от него уж никак не ожидал — вытащил из кармана и положил на стол непочатую пачку 'Мальборо':

— Наверное, сложновато снова привыкать к папиросам, да? Не удивляйтесь, я уже знаю, что в вашем времени принято курить сигареты. Пробовал, собственно. Вроде ничего, но послабее будет.

— Да я, честно говоря, уж лет восемь, как бросил, а тут снова пристрастился, к сожалению, — подполковник повертел в руках сигаретную пачку, не обнаружив ни привычного акциза, ни надписей на русском языке:

— Трофей?

— Ага, — правильно понял его тот. — Изъяли у одного из матросов с потопленного эсминца. Собственно, не одну, конечно, пачку изъяли, но все предметы прошли по описи, так что…

— Товарищ майор, — Юрий ухватил, наконец, не дающую ему покоя мысль, неожиданно навеянную подаренными сигаретами, — можно один вопрос?

— Конечно, — почти искренне разыграл тот удивление, — вам всё можно. Ну, или почти все. И, кстати, совсем не обязательно называть меня по званию — во-первых, я младше, а во-вторых, вряд ли мое звание имеет для вас хоть какое-то значение. Так что для вас я просто Михаил. Или Миша, если хотите.

— Хорошо… Миша, но тогда уж и вы меня Юрием зовите. У меня ведь тоже ни ромбов на петлицах, ни звезд на рукаве, — Крамарчук шутливо огладил нижнюю рубаху, — небось, моя новая форма не без вашего участия появилась. А вопрос такой — среди изъятых вашими коллегами 'предметов' не было вот такого аппарата с откидывающейся крышкой. На самой крышке — экран, а под ним — клавиши с русскими и английскими буквами? — подполковник, как сумел, описал ноутбук, показав руками его примерные размеры.

Несколько секунд царило напряженное молчание — майор, видимо, решал, вправе ли он обсуждать с подполковником эту, наверняка секретную, информацию:

— Вы имеете в виду ноутбук? — приняв решение, с потрясающей невозмутимостью произнес он незнакомое слово. — Да, подобных приборов было изъято три штуки, правда, с русскими буквами на кнопках только один. Два других принадлежали нашим, гм, иностранным гостям. У вас есть какое-то конкретное предложение по этому поводу?

— Ну, мне бы хотелось, как минимум, на него взглянуть. Вряд ли это будет особенно интересно для всех нас, но…

— Хорошо, думаю, это не сложно будет устроить. Например, завтра. Есть еще какие-нибудь пожелания?

— Да какие там пожелания, — Крамарчук отмахнул закуренной сигаретой из вскрытой пачки, — тут бы с тем, что имеется разобраться! Вы мне бумагу принесли? Товарищ Берия вчера говорил…

— Конечно, — майор раскрыл портфель, выложив на стол пачку бумаги. Следом появились две авторучки, бутылочка чернил, несколько очиненных простых карандашей, офицерская линейка из целлулоида и ластик:

— Вот, пожалуйста. Единственно, убедительная просьба, — он взял первый по счету лист, продемонстрировав Крамарчуку фиолетовый штамп в углу, — все листы проштампованы, поэтому, пожалуйста, не выбрасывайте их, даже если испортили. И, желательно, нумеруйте. Сдавать будете лично мне, и никому более, причем сдавать и заполненные документы, и испорченные листы. Это ясно? — подполковник кивнул.

— Вот и хорошо. Думаю, дня три у вас есть, вряд ли товарищ Сталин примет вас раньше. Так что, работайте. Постарайтесь вспомнить и записать, всё, что вам известно; любые исторические или технические подробности, касающиеся настоящего или будущего времени. Записывайте все, что придет на ум — мы найдем, кому в этом разобраться. Да, и вот еще что, — на стол легла тощая папочка, естественно, с грифом 'секретно' на обложке:

— Один наш общий знакомый танкист, как выяснилось, не только увлекается исторической бронетехникой, но еще и неплохо рисует. В папке сделанные им эскизы некоторых еще не созданных танков, артустановок и прочего. Проглядите на досуге, возможно, сумеете их дополнить или наоборот, заметите какие-нибудь явные неточности и ошибки. Это, конечно, не чертежи, но будет интересно ознакомить с ними наших ведущих инженеров. Если что заметите, правьте прямо там, это копии. Сделаете?

— Конечно. Когда-то я неплохо рисовал и чертил, по крайней мере, на уровне оформления ротной стенгазеты.

Майор аккуратно затушил в пепельнице папиросу и встал:

— Юрий, я, с вашего позволения, удаляюсь. Если возникнет необходимость связаться со мной — обращайтесь к дежурному. Мне передадут в самое ближайшее время, максимум, через полчаса.

Крамарчук встал, провожая раннего гостя, первым подал руку:

— Михаил, мне было приятно вас видеть. Так уж выходит, у меня в этом времени очень мало товарищей… Собственно, их вообще нет. Вы ведь летели вместе с нами, сами всё видели. Кстати, что там с Виткиным?

— Да ничего, — вполне искренне пожал плечами майор, — он тоже здесь, во внутренней тюрьме наркомата. Хотите с ним встретиться?

— Пока нет, а вот после… наверное, захочу. Но сначала хотелось бы поговорить с… ну вы поняли, с кем.

— Поговорите, — совершенно серьезно кивнул Михаил, — в любом случае, поговорите. До свидания. Я к вам еще зайду.

— Заходите, конечно, — Крамарчук опустился на стул, не дожидаясь, пока бериевский порученец покинет комнату, — куда ж я теперь от вас денусь.

****

Не дожидаясь, пока чайник окончательно остынет, подполковник налил себе еще чашку чая и пододвинул оставленную Мишей папку. От напряжения первых после переноса дней он за эту ночь вполне отдохнул, однако приниматься за монотонную писанину, снова и снова выворачивая наизнанку мозги в поиске позабытых исторических фактов и подробностей еще не свершившихся событий, пока не хотелось. А вот посмотреть предложенные 'картинки' — это без проблем. Развязав тесемки, Крамарчук вытащил нетолстую пачку листов. Бегло просмотрел, подивившись тому, что ефрейтор Геманов, оказывается, не только всерьез увлекается историей БТТ, но и весьма неплохо рисует. На каждом отдельном листе был изображен танк, бронетранспортер или САУ во всех четырех основных проекциях — сбоку, сверху, спереди и сзади. На обратной стороне имелись написанные от руки технические характеристики, иногда сопровождаемые произвольными ремарками в духе 'обратите внимание на боевую массу и ширину гусеницы, а потом вспомните наши дороги в период распутицы — вот ведь идиоты? или 'до сих пор не понимаю, на хрена было производить это г…о аж до конца войны?.

Как Юрий и ожидал, техника была исключительно советской или немецкой, начиная от обязательного Т-34-85 и кончая не менее же обязательным 'Королевским тигром'. На отдельном листе, пришпиленном к обложке, другим почерком было описано содержание папки — номер страницы и изображенный на ней образец техники. Кроме тридцатьчетверки отечественная БТТ была представлена танками ИС-2, ИС-3, Т-44, Т-54/55, Т-62 и не слишком на себя похожим Т-72. Перечень самоходных установок включал почти всю военную и послевоенную линейку, от СУ-76 и ИСУ-152 до современных 'Акации', 'Гвоздики' и даже 'Мсты-С'. Немцев представляли еще неизвестные в сороковом году поздние модификации Pz-III и IV, несколько разновидностей StuG и истребителей танков, 'Ягдпантера', 'Штурмтигр' и 'Ягдтигр'. Разумеется, имелись в наличии и 'Тигр' с 'Пантерой', прорисованные с особой тщательностью и деталировкой — похоже, в своем модельном кружке ефрейтор специализировался в основном на немецкой бронетехнике. На бронетранспортерах автор, явно, отдохнул, хотя силуэты БТР-152 и БТР-60/70 трудно было бы с чем-либо спутать, а боевые машины пехоты и десанта Геманов и вовсе зарисовывать не стал, благо на полигоне НИАБ в Кубинке уже стояли их реальные прототипы.

Отложив листы, Юрий откинулся на стуле: интересно, ефрейтор что, вовсе не отдыхал? Нарисовать столько действительно грамотных эскизов за неполные два дня — ничего себе! Молодец, однако… или его просто очень убедительно попросили поспешить. Хотя вряд ли, такое ощущение, что все это — сугубо его личная инициатива, уж больно с душой сделано. Ну и чем он может здесь помочь, спрашивается? Майор явно преувеличил его познания в этой области. Тем не менее, Крамарчук взял карандаш и внес несколько мелких изменений в эскизы, комментируя каждое на полях. В основном, это касалось послевоенных и современных образцов, с которыми он соприкоснулся лично, и потому кое-что еще помнил. Исправив несколько наиболее заметных ошибок в ТТХ, он неожиданно ощутил прилив творческого энтузиазма и до самого обеда портил бумагу, излагая свои замечания относительно качества и надежности советских танков периода войны и главных ошибок в их боевом применении. Перечитав написанное, Юрий остался не слишком доволен, но править ничего не стал. В целом, из его обзора выходило, что Т-34 ранних серий требуют капитальной доработки, как в плане конструкции, так и надежности, а катастрофическое неумение маневрировать танковыми соединениями приведет к уничтожению большей их части в первые же месяцы войны, в частности, из-за размеров этих самых соединений и отсутствия радиосвязи. А поначалу не имевшие себе равных по бронезащищенности КВ прекрасно зарекомендуют себя в первые годы войны, но морально устареют к ее середине, уже не будучи способными противостоять новым модификациям танков противника. Что огромным стратегическим просчетом окажется отсутствие в танковых соединениях самоходных артустановок, как крупнокалиберных, способных разрушать укрепления противника, так и противотанковых. И что огромное количество безвозвратно потерянных летом 1941 года БТ и Т-26 вовсе не будет подбито в бою, а погибнет под бомбежками, сгорит на железнодорожных станциях или будет брошено экипажами из-за отсутствия горючего или боеприпасов. Ну и так далее… Подумав, подполковник отдельным пунктом отметил, что нехватка грузового автотранспорта аукнется в будущем тысячами потерянных бронемашин, как и в сорок первом, оставшихся без боепитания и заправки. Заканчивался обзор довольно-таки категоричным заявлением (а чего бояться? дальше фронта не пошлют, ага, а уж там — как в недавнем сне, пригрезившемся ему в самолете) о том, что наши танки никогда не были хуже немецких. Но неумение их применять, низкая выучка экипажей и варварский размен 'один их — за три наших' окажется не просто ошибкой, а самым настоящим вредительством.

Так же Крамарчук советовал обратить внимание на Т-44 с его поперечным расположением двигателя, мощной броней и пушкой, низким силуэтом и отсутствием в лобовом листе люка механика-водителя. На самом деле, Юрий прекрасно понимал, что для сорок первого года пушка калибром в сто миллиметров и вовсе не нужна, однако, пока озадаченные конструкторы сварганят соответствующую башню и решат, как впихнуть в нее помянутое орудие, пройдет не один год. А там и 'Тигр' с 'Пантерой' на арену выйдут — глядишь, и будет немцам весьма такой неприятный сюрпризец! Упомянув обязательную необходимость установки башенного зенитного пулемета калибром не меньше 12,7-мм, подполковник поспешил завершить абзац, не желая закапываться в сугубо технические подробности.

Похвалил он и ИС-2, одновременно настаивая на том, что его последователь явился, по сути, мертворожденным проектом, ничем себя не проявившим ни в сорок пятом, ни в послевоенные годы, что неплохо доказали в боях на Ближнем Востоке израильские танкисты. Правда, попутно Крамарчуку пришлось вкратце описать и историю возникновения в сорок восьмом государства Израиль, равно, как и историю основных арабо-израильских военных конфликтов — но тут уж, как говорится, сам напросился.

От призывов 'построить Т-55 в сорок первом', Юрий, внутренне усмехнувшись, отказался. Если все пойдет, как надо, этот весьма неплохой танк и вовсе никогда не увидит свет. А вот на 'трофейной' шестьдесят четверке зацикливаться не стоит. Припомнив кое-что из своего лейтенантского прошлого, Крамарчук вкратце перечислил известные ему недостатки танка: часто срывающиеся на скорости гусеницы, лишенные бандажей узкие катки с внутренней амортизацией и не слишком надежный автомат заряжания. Напоследок он не удержался, описав, что первый образец танка не прошел в полной мере полигонных испытаний благодаря, исключительно, тогдашнему генсеку Никите Сергеевичу, которому танк очень понравился. Конечно, Юрий понимал, что несколько передергивает исторические факты; что речь, в общем-то, идет о первой и абсолютно 'сырой' модификации танка, вовсе не имеющей ничего общего с первым серийным образцом, но… если уж доводить дело до конца, то доводить! Как бы противно от этого не было на душе…

Вспомнив еще кое о чем — увы, реалии времени! — Крамарчук отдельно подчеркнул, что ефрейтор бронетанковых войск Геманов (имени единственного в их компании танкиста он так и не узнал) изложил сведения верно и без значительных технических ошибок. Поразмыслив еще с одну сигарету, подполковник приписал: 'однако, считаю необходимым заметить, что в данном документе абсолютно не отражены образцы бронетехники, поступавшие в СССР по ленд-лизу из САСШ и Великобритании, а именно, американские танки типа 'Шерман' М4 и 'Генерал Ли/Грант' М3, и английские танки типа 'Валентайн', 'Черчилль' и 'Матильда'. Технические данные по данным образцам могут быть получены по официальным или разведывательным каналам. Упомянутые модели, по моему личному мнению, значительно отставали от советских танков по основным ТТХ и не оказали существенного влияния на ход войны со стороны Советского Союза, однако существенно ослабили нехватку танков в период 1941–1943 годов'.

От работы его отвлекла Вера, после вежливого стука заглянувшая в комнату. Юрий встретил ее искренней улыбкой: миловидная сержант ГБ понравилась ему еще при первом знакомстве. Девушка вкатила в комнату свою тележку, остановившись в паре метров от его рабочего стола.

— Добрый день, Верочка, проходите, пожалуйста!

Девушка неожиданно отрицательно встряхнула завитыми по последней моде кудрями, выглядывающими из-под пилотки:

— Не положено, товарищ Крамарчук. Пожалуйста, сначала закончите работу с документами и уберите их, тогда я пройду.

Крамарчук внутренне матюгнулся, но спорить не стал, поспешно собрав исписанные листы в папку и убрав ее в ящик стола.

Улыбнувшись, девушка подошла к столу:

— Обед, товарищ Крамарчук, два часа уже. Разрешите, я сначала приберу? — она быстро переложила на тележку использованные тарелки, и выставила на стол новые.

— Суп, второе и компот. Чаю хотите?

— Не откажусь, — улыбнулся Крамарчук, — а то мой совсем уж остыл. Как тут у вас с кипяточком вообще?

— А вы дежурному скажите, он распорядится. Может, еще что-нибудь нужно?

— Да нет, Верочка, спасибо. Не составите компанию?

— Простите, не могу. Вы кушайте, я после зайду, приберу. Заодно и поужинать принесу. Приятного, аппетита, товарищ Крамарчук, — девушка ретировалась, аккуратно прикрыв за собой дверь. Грустно улыбнувшись — а ты чего ждал, старый пень? — подполковник с аппетитом принялся за еду…

После обеда Крамарчук не спеша, перекурил, лениво просматривая исписанные страницы. Пожалуй, можно так и оставить, вот только… Пододвинув к себе чистый лист, Юрий набросал нечто вроде небольшого заключения, еще раз упомянув про обязательную радиофикацию танков, рациональность сведения их в более управляемые и малочисленные соединения и важность своевременного снабжения боеприпасами и ГСМ. Хотя для этого, как он уже писал, нужен автотранспорт, тот самый привычный любому современному офицеру 'транспортный тоннаж на соединение', взять который пока просто негде, а до тех же ленд-лизовских 'студебеккеров' еще о-го-го, сколько времени. Впрочем, в качестве паллиативной меры на первое время сойдут и цилиндрические съемные баки как на поздних Т-34 и ИСах. Все ж лучше, чем ничего. Да, и про ячеистый наполнитель в баках, особенно внутренних, не позабыть написать — сколько жизней можно будет спасти.

Подумав, подполковник вкратце описал хорошо зарекомендовавшую себя в начальном периоде войны тактику немецких танковых клиньев, сопроводив ее пояснением, что основой этих самых 'непобедимых армад' всё-таки были вовсе не 'тройки' с 'четверками', как принято было считать в его время, а легкие танки Pz-I, Pz-II и трофейные чешские 'Шкоды'. Правда, немцы уже в сорок первом активно использовали самоходные установки, как противотанковые, так и мощные 150-мм гаубицы, но это особый разговор, так что зацикливаться на этом сейчас вряд ли стоит. Почувствовав, что начинает повторяться, ведь и о радиофикации, и о САУ он уже писал раньше, Крамарчук завершил обзор и, поставив внизу страницы дату и подпись, убрал бумаги в папку. Так, с этим, вроде бы, все, поскольку, лучшее, как водится, враг хорошего, и лишних врагов ему плодить не с руки.

Подполковник походил по комнатам, разминаясь, выпил еще чаю (бурда, конечно, еще и перестоявшая в чайнике, но за неимением гербовой, как известно…) и покурил, стоя у раскрытого окна, выходящего во внутренний двор. Пользующееся в народе жуткой славой лубянское хозяйство жило своей размеренной жизнью, в которой никому не было дела до одинокой фигурки в окне третьего этажа. Докурив, Юрий затушил сигарету и хотел, было, по привычке выбросить окурок в окно, но вовремя вспомнил, что вряд ли это будет хорошей идеей — подобных сигарет в этом времени пока еще не было. А выслушивать наутро укоризненные сентенции Михаила 'ну, что ж вы так, товарищ Крамарчук, времена сейчас, сами знаете, какие… как-то не хотелось.

С полчаса полежав на диване, Юрий умылся холодной водой (горячей отчего-то не было) и вернулся за стол. Особенного желания работать не было, но подполковник хорошо понимал, что в сороковом году подобные отговорки еще, мягко говоря, не популярны, а то и опасны для жизни. До времен брежневского застоя оставалось еще несколько десятилетий, да и не был Крамарчук теперь уверен, что Советский Союз окунется в это тихое болото всеобщей сытости и равнодушного согласия — скорее всего, в новом варианте истории 'дорогой Леонид Ильич' и вовсе не взойдет на трон генерального секретаря. По крайней мере, он собирался максимально полно описать свои впечатления от периода его правления, начиная от свержения опального генсека и заканчивая БАМом и Афганистаном, а там уж пусть товарищ Сталин сам решает его судьбу. Впрочем, если взглянуть на него сквозь призму времени, Брежнев был вполне адекватным правителем, пожалуй, одним из лучших в истории послевоенного Союза…

Кряхтя, Юрий поднялся с дивана и уселся за стол. Положил перед собой чистый лист, пронумеровал и задумался. Надо бы составить какой-то план, прикинуть, о чем, собственно, писать. Историю ближайших десятилетий он осветил еще в Чабанке, по танкам, спасибо ефрейтору, тоже прошелся, а вот дальше? Хорошо Лаврентию Павловичу — сказал себе 'постарайся вспомнить что-нибудь важное', и ушел. Восстанавливать, так сказать, социалистическую законность с холодным разумом, горячим сердцем и, как водится, чистыми руками. А что, собственно, считать этим самым 'важным'? Хотя, с другой стороны, важным с позиций сорокового года может оказаться абсолютно все, что будет происходить в последующие годы. Любая субъективно кажущаяся ему пустяковой мелочь вполне имеет шансы аукнуться в будущем изменениями поистине вселенского масштаба. А, значит, нужно попытаться по-максимуму подробно описать все, с чем он столкнулся лично или о чем читал в своем времени. В чем-то ошибется? Да наплевать. Наверняка, сейчас тем же самым занимаются и все остальные 'попаданцы', а после найдутся те, кто сравнит их показания, выведя некое 'среднее арифметическое'.

Хмыкнув, Юрий полез под стол, выставив на поверхность припрятанную накануне ополовиненную бутылку. Поморщившись, допил остывший чай и набулькал в стакан грамм сто ароматного напитка. Залпом выпил, походя подумав, что история, все-таки, имеет нехорошую привычку возвращать все на круги своя: энное количество лет назад именно из таких стаканов он пил с друзьями-курсантами водку, всеми правдами и неправдами пронесенную в училище. Посмотрел на девственно-чистый лист, и начал писать, набрасывая примерный план всего того, что он посчитал важным. Сначала — еще раз пройтись по основным событиям Великой отечественной, затем — осветить роль в ней Японии, начиная от 7 декабря будущего года и заканчивая рейдом через Гоби и Хинган и двумя уродливыми грибами над Хиросимой и Нагасаки. Затем — участие в войне союзников по ОСИ — Италии, Румынии и Болгарии. Не забыть отдельно упомянуть, как двое последних благополучно развернулись к Адольфу задом, едва только запахло жареным. Что там дальше? Раздел Германии, Будапешт 1956 года и 'пражская весна' шестьдесят восьмого? Да, наверное, примерно так. Ну, и дальше 'по списку', вернее, по памяти. Холодная война, едва не ставший горячим Карибский кризис, выстрел в Далласе, Корея, Вьетнам, Афганистан… память услужливо подсказывала, казалось, давно позабытые исторические моменты. Наше участие во всех перечисленных 'горячих точках', оттепель (не позабыть отдельной ссылкой пояснить, о чем — точнее, о ком — речь), период застоя, конец восьмидесятых, перестройка, ГКЧП, Беловежский сговор (первоначально написанное слово 'пакт' Крамарчук, подумав, вычеркнул — как говорится, подсознательно вырвалось. Не поймут-с…), бандитские девяностые — ну и так далее.

Проглядев составленный список, Юрий внес еще с десяток пунктов — от Фолклендского конфликта до второй американо-иракской войны, одиннадцатого сентября и безуспешных поисков Бен Ладена — и с отвращением оттолкнул исписанный лист. Да ему тут на неделю писанины! С другой стороны, а чего он хотел? Ему дали несколько дней, дали отнюдь не для того, чтоб глушить коньяк и курить трофейное 'Марлборо'. Кто он такой в этом мире; в мире, принадлежащем, в лучшем случае, его родителям, а не ему? Хочешь спасти семью? А что ты сделал для этого? Убедил самого Берию в своей правоте? А дальше, дальше-то что?

Словно неожиданно на что-то решившись, подполковник вернулся к столу и решительно взялся за авторучку. Да, ему есть, о чем писать! История — историей, но есть ведь и еще кое-что. Он много лет носил это в себе, боясь навредить карьере и долгожданной пенсии, но сейчас, когда все это стало лишь бледными воспоминаниями о невозвратном прошлом, он не станет молчать. Больше нечего бояться, вообще нечего. И именно поэтому, он опишет все именно так, как помнит… и чувствует.

Пора бояться чего бы то ни было, прошла.

Настала пора делать окончательный выбор.

Крамарчук взял новый лист, озаглавил его 'Опасные просчеты и ошибки внешней и внутренней политики и внутреннего устройства СССР, приведшие к развалу страны и фактической победе капиталистического строя', и принялся писать…

Глава 11

Москва, Кремль, 25 июля 1940 года

Сталин стоял у окна и мучительно раздумывал, устало глядя в темноту безлунной июльской ночи. Где-то там за мощными кремлевскими стенами жила своей жизнью столица величайшего в мире государства; страны, во многом созданной, благодаря его стараниям и жесткой, а порой, и жестокой воле. Но не это занимало сейчас мысли Вождя. Слишком многое свалилось на него за последние восемь дней; слишком много он узнал нового. Он давно привык оперировать огромными объемами недоступной простым смертным информации, но эта информация оказалась какой-то слишком уж сложной и, чего греха таить, страшной. Конечно, с одной стороны, никакой вершитель человеческих судеб не откажется от полученного авансом знания о будущем, но вот с другой… не так все просто. Слишком многое придется теперь менять; многое — и вовсе начинать заново, а времени остается совсем мало. Всего год до начала войны, и тринадцать лет — до его собственной…

Иосиф Виссарионович раздраженно задернул штору и отошел от окна. Разнылся, понимаешь, как гимназистка! А еще коммунист! Если уж на то пошло, тринадцать лет — совсем немалый срок, и когда ЭТО свершится, ему будет уже семьдесят шесть. Да и свершится ли, ведь совсем недавно он сам заставил себя поверить, что семнадцатого июля история уже изменилась, пошла по какому-то — лучшему ли, худшему? — пути. А, значит, и фатальная дата может измениться, правда, не ясно, в какую сторону…

Едва ли не впервые в жизни, ему ничего не хотелось делать — вообще ничего. Сталин взглянул, было, на привычный диван, где частенько коротал ночь, однако тут же брезгливо отбросил эту мысль. Он не вправе расслабляться тогда, когда нужно быть собранным, когда дорога чуть ли не каждая минута. Нет, речь вовсе не о том пресловутом марте — Вождь поморщился, — а совсем о другой, хоть и не менее пугающей, дате. Двадцать второго июня. Уже скоро. Как там писал тот подполковник: он, Сталин, будет настолько подавлен случившимся, что даже не выступит с обращением к народу СССР? Смелый он, это хорошо. Значит, не врет. А насчет обращения? Вот уж хрен вам, дорогие потомки, он выступит, теперь — в любом случае выступит! Но сначала сделает все от него зависящее, чтоб это обращение никогда не прозвучало в эфире, ни от него, ни от Молотова, ни от кого бы то ни было! Вообще никогда не прозвучало, да…

Сталин привычно обошел массивный рабочий стол и опустился в кресло. Освещенная мягким светом настольной лампы раскрытая папка с протоколами допросов по-прежнему лежала на зеленом сукне. Иосиф Виссарионович вытащил несколько скрепленных меж собой листков и, улыбнувшись в прокуренные усы, углубился в чтение. Вот сейчас дочитает сей, гхм, опус, и — спать.

'СССР. Народный комиссариат внутренних дел.

Главное Управление государственной Безопасности.

Протокол допроса к делу?0012 от 18 июля 1940 года.

Общие сведения:

Фамилия: Соломко

Имя: Юлия

Отчество: Александровна

Дата рождения: 21 мая 1983 года.

Место жительства: УССР, г. Киев, проспект 40-летия Октября, 553/7, кв. 112.

Паспорт и/или удостоверение личности: при аресте отсутствовал.

Социальное происхождение: из интеллигенции.

Социальное положение (род занятий и имущественное положение): журналист, работаю.

Состав семьи: мать, Воронина Елена Петровна, 42 года, фармацевт, отец, Соломко Александр Валентинович, 47 лет, ассистент кафедры истории и политологии Киевского национального университета им. Шевченко. Брат, Соломко Андрей Александрович, 19 лет, студент экономического факультета КНУ.

Образование: высшее специальное, журфак КНУ в 2005 году.

Партийность (в прошлом, настоящем): беспартийная.

Судимость, участие в бандформированиях, антисоветских движениях, подвергались ли репрессиям со стороны властей: не имела, не участвовала, не подвергалась.

Правительственные награды, поощрения, прочее….

— Назовите, пожалуйста, ваше имя и дату рождения?

— Соломко Юля. А возраст у дамы спрашивать моветон.

— Полное имя, отчество и фамилию, пожалуйста. И дату рождения.

— Фу. Ну, хорошо — Соломко Юлия Александровна, двадцать первое мая восемьдесят третьего. Какой вы грубый, а еще офицер — я что, так плохо выгляжу? Конечно, я понимаю, все эти ужасные события, вся эта стрельба, учения…

— Последнее к делу не относится. И прошу не называть меня офицером, подобное здесь не принято. 'Гражданин следователь' — этого вполне достаточно. Давайте продолжим.

— Давайте, а о чем?

— Простите, что значит 'о чем'?

— Ну, о чем будем продолжать?

— Гм, ладно. С какой целью вы находились 17 июля сего года на территории военного городка береговой батареи?

— Так вы же уже спрашивали, разве нет?

— Прошу вас, просто отвечайте на поставленный вопрос. Я должен составить протокол, который вы прочитаете и подпишите.

— Без адвоката? Сама подпишу?

— Да, без адвоката, сама. И, прошу вас, опустите ногу и сядьте как-нибудь более, гм, прилично, вы не в варьете. Гражданка Соломко, я настаиваю.

— Мужлан.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Вам напомнить вопрос?

— Не нужно. Я — официально аккридици… аккредитованная журналистка киевского журнала 'Столичная жизнь, культура и политика'. Находилась на маневрах 'Си-Бриз-2008 в качестве представителя украинских СМИ.

— Расшифруйте последнее сокращение? И впредь, прошу, избегайте аббревиатур.

— Что? А, поняла: 'средства массовой информации'. Пресса, короче говоря.

— Корреспондент?

— Ага, корреспондент.

— 'Столичная жизнь, культура и политика' — это ваше издание? Расскажите о нем несколько подробнее.

— Ну, это очень крутой журнал, глянцевый, сто страниц, в первой десятке рейтинга, короче. Кстати, его хозяин держит ещё… хотя, ладно, не стоит об этом. Не так, чтоб сильно уж гламурный, чтоб вы поняли, а вполне серьезное демократическое издание. В духе времени, бла-бла, все дела. В любом случае, не бульварная желтуха, типа того.

— Гхм, еще раз прошу, давайте избегать этих неологизмов. Впрочем, хорошо, в целом я понял, а остальное сейчас не важно. Итак, вы должны были освещать для вашего издания некие военные маневры, проводимые совместно с рядом иностранных государств?

— Ну, да, а что же еще? Но потом все закрутилось, и вот я здесь, с вами. А вы женаты?

— Это также к делу не относится. Что вы имеете в виду, говоря 'закрутилось'? Можно узнать несколько подробнее?

— Какой вы грубый! Что значит 'закрутилось'? Ну, сначала вся эта стрельба, потом меня заставили бежать километр босиком, заперли в каком-то подвале… короче, не знаю. И форма у вас странная, и на каком основании меня задержали и допрашивают, не понимаю — вот так и 'закрутилось'. Нет, я в курсе, что у военных свои тараканы в голове, но зачем же так? Мобилу отняли, обыскали зачем-то… тоже грубо. Я, конечно, в ваши игры для больших мальчиков не лезу, но и без реакции всё это оставлять не собираюсь! Я свободная журналистка, и опишу всё, как говорится, без купюр. Может, главред чего и выкинет, если ему, конечно, шеф отзвонится или кто-то из вашего начальства, но в целом…

— Я перебью вас. И на будущее — старайтесь четко отвечать на заданный вопрос. Ваши размышления и… ощущения меня абсолютно не интересуют. Итак, вы хотите сказать, что до сих пор не поняли, что произошло, и где вы сейчас находитесь?

— Что значит, где?! Там, где и находилась до начала этого вашего… маски-шоу со стрельбой. На маневрах 'Си-Бриз', где ж еще?

— Хорошо, я понял. Посмотрите вон туда. Да, туда, на стену. Видите календарь? Юлия Александровна, вынужден вас разочаровать: сейчас на дворе сороковой год, и ни о каких маневрах с международным участием никто и слыхом не слыхивал. Как и о вашем глянцевом гламурном журнале. К счастью.

— Очень смешно.

— Находите это смешным? А я вот не нахожу. И, честно говоря, не верю, что вы и на самом деле ничего не поняли. Конечно, вы женщина и можете не слишком разбираться в военной форме или оружии, но неужели вообще ничего не заподозрили?

— Н…нет. Вы о чем?

— Гражданка Соломко, как бы не было сложно это воспринять, вы сейчас находитесь в прошлом, за сорок три года до своего рождения!

— Может, хватит нести глупости? Ну да, я вспомнила, недавно по телеку показывали фильм про войну, там была похожая на вашу форма. И что с того? Календарь можно отпечатать на любом принтере, форму взять напрокат на киностудии или у ребят — военных реконструкторов — я про них как-то статейку писала. Считаете, я должна поверить всей этой чуши? Чего вы от меня хотите?

— Всё-таки считаете, что все это чушь? Что ж, Юлия Александровна, похоже, с вами будет сложнее работать, чем мне казалось вначале. А ведь придется поверить. У вас, простите, выхода другого нет. Не захотите сами — найдем способ заставить.

— Бросьте. Мы не на телевидении.

— Простите, не понял?

— Ну, типа, мы не на программе 'розыгрыш'. Да и кто станет меня разыгрывать на таком уровне? Это ж сколько бабла стоит…

— Не знаю, что это такое 'программа розыгрыш' и 'бабло', но вас и на самом деле никто не разыгрывает. Вы в сороковом году, и поэтому я очень рекомендую принять это, как должное, и четко и правдиво отвечать на мои вопросы.

— Прекратите. Любая шутка хороша в меру. Ваша — затянулась. Ещё скажите, что за дверью сейчас стоят Сталин с Берией и, хлопая друг дружку по плечам, ухахатываются, слушая весь этот бред! Юмористы, блин…

Следователь встал и, скрипя сапогами, зашел ей за спину. Наклонился — Юлю окатило запахом какого-то незнакомого, явно, не 'Кензо', одеколона — и неожиданно зло прошипел прямо ей в ухо:

— Если ты, сука, еще раз позволишь себе подобные выражения в адрес товарища Сталина или товарища Берия, Магадан тебе раем покажется. Лично прослежу, чтобы тебя в самый занюханный лагерь отправили, где лето во вторую среду июля начинается. А заканчивается во второй четверг. И в мужскую зону. Поняла, подстилка буржуазная? Или, как ты там говорила — 'гламурная'? Я правильно понял суть твоего долбанного глянцевого журнальчика? В ногах валяться станешь, чтобы по чистой пятьдесят восьмой пойти! Ты меня точно поняла, сука?

И вот тут ее пробрало. По-настоящему. Не то, чтоб она сразу поверила всему, о чем перед этим говорил следователь — например, что такое 'чистая пятьдесят восьмая', она попросту понятия не имела, да и насчет сорокового года тоже все было весьма спорно, — но… Журналистка неожиданно заплакала, размазывая по щекам оставшуюся тушь.

Следователь же, наоборот, неожиданно успокоился и, опустившись на стул, неспешно закурил и очень вежливо сказал:

— Вам все понятно, гражданка Соломко? Если вы еще раз (дочитавший до этого места Иосиф Виссарионович, хоть и не видел воочию не вошедшей в протокол сцены, снова ухмыльнулся, ощущая, как понемногу возвращается хорошее настроение) упомянете имя товарища Сталина или товарища Берия в подобном контексте, я буду вынужден поговорить с вами несколько иначе. И не так, как сейчас, а гораздо, гораздо хуже. Давайте начнем сначала, хорошо?

Юля судорожно кивнула. С ней, единственной дочери в семье, еще никогда ТАК не разговаривали. Да что там 'не разговаривали' — на руках носили. И в институт пристроили, и в журнал, с главредом в неформальной, так сказать, обстановке познакомили, а тут… тут она, похоже и на самом деле никто!..

От этой мысли журналистка неожиданно зарыдала в голос, до икоты, что называется.

Следователь терпеливо ждал, пока она успокоится. Не дождался и дернул щекой:

— Ладно, продолжим позже. Сержант, — он устало потер виски, — увести подследственную. Давайте следующего, кто там у вас?..

****

Москва, площадь Дзержинского, 25–26 июля 1940 года

В ночь на двадцать шестое Крамарчук, считай, и вовсе не спал. Вроде, и лег, как обычно, приняв 'на сон грядущий' самим же установленную норму в сто пятьдесят граммов коньяка, но уже через полчаса понял, что уснуть вряд ли удастся — не давала покоя грядущая встреча со Сталиным. За прошедшие дни он неплохо — с его точки зрения, по крайней мере — поработал, исписав почти всю принесенную бумагу и перенеся на учтенные страницы всё, что сумел вспомнить — или посчитал нужным донести до сведения Иосифа Виссарионовича. История предстоящей войны — и основные просчеты большевиков, начиная с революции и Гражданской; послевоенные годы — и причины распада Союза; расклад мировых сил в конце двадцатого — начале двадцать первого века. Почти пятьдесят исписанных аккуратным почерком листов; краткая история великой страны, преломленная через призму памяти и мировоззрения конкретного человека, некоего Юрия Анатольевича Крамарчука, 1955 года рождения, подполковника несуществующей в этой реальности украинской армии…

К слову, хрестоматийный ноутбук ему доставили, как и обещал майор, еще двадцатого числа. Доставил не сам Михаил — бериевский порученец, видимо, был занят какими-то более важными делами, — а незнакомый Юрию капитан госбезопасности, все время, пока подполковник копался в начинке ноута, просидевший с каменным лицом у него за спиной. Контролировал, надо полагать, на тот случай, если он вдруг попытается испортить секретную технику или удалить какие-то данные. Хм, интересно, это получается, капитан хоть немного, но разбирается в компьютере? Значит, местные спецы уже довольно плотно приступили к изучению артефактов, и он — один из них. Что ж, молодцы, не теряют зря времени.

Ничего особо интересного в недрах 'пятьсот восьмого' Самсунга, как он и ожидал, не обнаружилось. Стандартный набор программ для явно нелицензионной ХР, несколько папок с личными фотографиями (никого из сфотографированных он не узнал), какие-то набранные с кучей ошибок расходно-приходные документы по матчасти на украинском языке и тому подобная лабудень — абсолютно ничего, способного, если верить классикам жанра альтернативной истории, 'в корне перевернуть ход будущей войны'. Ну, разве что папка с фотографиями боевых самолетов и вертолетов: видимо, прежний хозяин ноутбука увлекался современной авиацией и недавно побывал на каком-то авиасалоне, похоже — московском МАКСе. Крамарчук с трудом представлял, какая от этого может быть польза без чертежей и технических характеристик, даже если и показать их авиаконструкторам. Разумеется, обнаружилась и запрятанная куда подальше папка с не особо жесткой порнушкой, которую Юрий, злорадно ухмыльнувшись, сделал видимой. На этом работу можно было с чистой совестью считать законченной, поскольку сам по себе ноутбук представлял куда большую ценность, нежели его содержимое. Закончив работу, подполковник отключил комп и кивнул сопровождающему:

— Спасибо, товарищ капитан, я закончил. Свои соображения изложу письменно и сдам товарищу майору.

Тот кивнул в ответ, аккуратно убрал 'нотик' и зарядное устройство в сумку и, откозыряв, ушел, так и не проронив ни слова.

Крамарчук положил перед собой чистый лист и изложил свои мысли относительно ноутбука и его содержимого. Текста получилось совсем немного и, поразмыслив пару минут, подполковник вкратце описал перспективы разработки и использования компьютеров, для вящей серьезности документа добавив и несколько конкретных имен и названий (ну да, куда ж без Силиконовой долины и лично товарища Гейтса?). Перечитал. Пожалуй, так и оставим. Большим знатоком компьютерной грамоты он себя не считал, да и был весьма далек от мысли, что Лаврентий Павлович не найдет — точнее, уже не нашел — среди гостей-'попаданцев' тех, кто сумеет объяснить местным специалистам устройство и принципы работы компьютерной техники.

Больше ничего экстраординарного за эти дни не произошло. Михаил, несмотря на давешнее обещание, приходил только один раз, дня три назад, да и то ненадолго. Одобрительно покачивая головой, — вижу, Юрий Анатольевич, вы времени зря не теряли, очень хорошо! — просмотрел уже исписанные листы, убрал их в свою папку и ушел, осведомившись на прощание, нет ли каких-либо пожеланий или просьб. 'Сержант Верочка', хоть и исправно приносила завтрак, обед и ужин (к последнему, как выяснилось, полагалась бутылка коньяка и пачка 'Герцеговины'), держалась по-прежнему строго-официально, не позволяя ни малейшего намека на более близкое, читай — 'человеческое', общение. Чем частенько напоминала Юрию классическую фразу из любого американского боевика: 'ничего личного, просто бизнес'. На дармовой коньяк подполковник особо не налегал, сразу же установив для себя норму грамм в сто-сто пятьдесят, да и то перед сном; куревом тоже старался не злоупотреблять — психологическое напряжение первых после переноса дней схлынуло, и курить хотелось уже меньше, что не могло не радовать.

Снова майор появился только вчера после обеда. Зашел, вежливо поздоровавшись, минут десять говорил, в общем-то, ни о чем, незаметно, как ему казалось, поглядывая на наручные часы, и вскоре убрался восвояси, унося с собой как чистые, так и исписанные подполковником листы. Предупредив перед уходом, что завтра с ним, очень может быть, захочет встретиться Сам, и потому стоит получше выспаться и отдохнуть. Никаких вопросов Крамарчук ему не задавал — за неимением оных. Да и не испытывал он, честно говоря, особого желания что-либо спрашивать, смутно подозревая, что и майор ощущает нечто подобное относительно необходимости на них отвечать. Михаил вообще был какой-то, используя привычный для подполковника сленг, 'вздрюченный' — то ли по каким-то своим делам, то ли в связи с предстоящей встречей, — и Юрий счел за лучшее ни в какие подробности не углубляться. Как говорится, меньше знаешь, крепче спишь. И лучше высыпаешься. Последнее — в том смысле, что на лесоповале поднимают рано…

С этой исполненной глубочайшего оптимизма мыслью он и отправился спать, подсознательно надеясь, что эта ночь не окажется его последней ночью, проведенной в комфортабельных условиях, с трехразовым питанием, хорошими папиросами и коньяком под рукой. Реакции Сталина он представить себе не мог. В смысле, не мог представить реакции реального Иосифа Виссарионовича, а не того гротескного персонажа из анекдотов и обличительных публикаций конца восьмидесятых — начала девяностых годов. Да, Берия ему поверил — но поверит ли Сам? Посчитает ли 'отец всех народов', что изложенные неким подполковником несуществующей армии (эту, впервые произнесенную лейтенантом Качановым, словоформу он, едва ли не против воли, очень хорошо запомнил) сведения стоят его высочайшего внимания и, главное, доверия? Если посчитает — хорошо, а если нет? Тогда и думать нечего. Вон, окно открыто, решеток нет, третий, а по меркам конца века, почти четвертый, этаж. В любом случае, убьется. Хотя, если разговор с Вождем пойдет 'не туда', до окна его уже не допустят. Факт…

Подполковник встал с кровати, натянул галифе и, нашарив на столе папиросы, подошел к окну. Пожалуй, уснуть уже не удастся, разве что под утро. Юрий с досадой поглядел на пустой стол — ну и на хрена Миша забрал с собой всю бумагу? Сейчас бы сесть да поработать, отгоняя дурные мысли, часиков до четырех. Глядишь, еще чего полезно б вспомнил. Хотя, что уж тут, если честно, вспоминать — выложился он за эти дни на все сто, припомнив всё, что знал, от тактики действий германских войск до необходимости отрывать траншеи полного профиля вместо ячеек и замены 'смертных' медальонов на обязательные индивидуальные жетоны. Писать больше, по сути, было не о чем.

Вздохнув, подполковник закурил, присев на широкий, не чета нынешним, подоконник. За распахнутым окном спала столица огромной страны; страны, еще не испытавшей ни тьмы светомаскировки сороковых, ни круглосуточного неонового бреда девяностых. Москвичи еще не знали, что их ждет через неполный год — как не знали этого ленинградцы, киевляне и одесситы. Вот только… ждет ли? Или ему все же будет позволено что-то изменить? Нет, даже не Сталиным, а самой Судьбой, с неведомой целью забросившей его в эти далекие годы. Юрий с неожиданной остротой почувствовал свое одиночество и чуждость для этого времени. Кто он здесь? Просто потерявшийся во времени нежданный гость, против своей воли заброшенный в далекое прошлое…

В дверь негромко постучали. Подполковник дернулся, было, однако тут же и успокоился: если бы что-то изменилось, и пришли за ним, стучать бы по-любому не стали. Хотя Миша вчера и вправду был какой-то… не такой. Не из-за него ли? Да нет, вряд ли… нет, точно, не из-за него.

— Войдите, — разрешил Юрий, зажигая настольную лампу.

— Простите, товарищ Крамарчук, — в дверях неожиданно — для Крамарчука, разумеется, неожиданно — возникла 'сержант Вера'. — Я тут вашу старую форму принесла. И ботинки. Товарищ майор завтра просил в этом быть. Разрешите, я вот тут, на крючок повешу, а то вдруг изомнется.

— Вера, — вдруг решился подполковник, немного стыдясь своего вида (хорошо, хоть галифе надел), — вы не составите мне компанию? А то что-то не спится. Совсем. И на душе как-то тяжело.

— Мне нельзя, товарищ Крамарчук, не положено.

— Пару минут, а, товарищ сержант? Пожалуйста. Обещаю не разглашать никаких государственных тайн и не приставать. Ни в каком смысле. Мне просто одиноко, понимаете? Хочется с кем-то поговорить. Присаживайтесь. Завтра у меня, похоже, будет тяжелый день…, - едва не сболтнув насчет встречи с одним большим человеком, подполковник вовремя остановился, решив не подставлять ни себя, ни девчонку. Грустно улыбнувшись, он выставил на стол едва початую бутылку коньяка, вторую из принесенных за эти дни. Остальные, к слову, так и остались запечатанными. Рюмок, разумеется, не было, только стаканы, однако и до них дело не дошло:

— Простите, товарищ Крамарчук, мне пить нельзя.

— Ну, тогда и я не буду, — он спрятал бутылку обратно под стол. — У вас сегодня, наверное, суточное дежурство? Уже полвторого, а вы все еще на ногах.

— Нет, товарищ Крамарчук, — девушка вполне искренне улыбнулась, — если честно, я просто ждала, пока подготовят вашу форму. Правда, к чему такая спешка, я не знаю, — на всякий случай добавила она, пресекая возможные вопросы.

— Значит, вы теперь из-за меня не выспитесь? Бедняжка.

— Да ну что вы, я ж привычная. Сейчас пойду, покемарю пару часиков, мне хватит.

— Давно служите, Верочка? — если честно, подполковник понятия не имел, о чем говорить дальше, ему просто было приятно присутствие рядом живого человека. Особенно, такого красивого человека. Хотя, он и понимал, что несмотря на все эти искренние улыбки и широко распахнутые глаза, завтра с утра на стол майору ляжет ее рапорт с подробным описанием их 'посиделок' и списком вопросов-ответов. Впрочем, его это нисколько не волновало: никакой крамолы в происходящем он не усматривал, а рапорт? Служба в НКВД-НКГБ — это, знаете ли, не на текстильной фабрике работать…

— Уж пятый год, — снова улыбнулась девушка, — если честно, я очень хотела сюда попасть. Мне очень повезло.

— Вы москвичка?

— Ага, а вы откуда? У вас очень интересный говор, даже не могу понять, какой.

— С юга, — Юрий помедлил с ответом, решая, не относится ли это к числу запрещенных вопросов. Вроде, нет. — Из Одессы, если точно. Оттого, наверное, и говор такой.

— Правда? Никогда там не была. Вот бы побывать. Потемкинская лестница, знаменитый броненосец. Я по истории проходила, а история мне всегда нравилась. Красивый город?

— Очень. Хотя, Москва, наверное, красивее.

— А у вас семья есть? — ого, это она к чему?

— Была. Жена и сын, совсем уже взрослый… был.

— Простите, товарищ Крамарчук, я не хотела. Не нужно больше ничего говорить, ладно?

Подполковник кивнул. Интересно, что она подумала? Впрочем, какая разница…

— Интересная у вас форма… ой, извините, мне об этом нельзя.

— Да, об этом лучше не стоит.

Несколько секунд молчали. Крамарчук потянулся, было, к папиросам, но убрал руку. Верочка понимающе улыбнулась:

— Курите, товарищ Крамарчук, я привычная. Нет, правда, курите, я ж вижу, что хотите. Мне дым даже нравится, а вот курить — нет.

— Спасибо, — подполковник закурил, все-таки отойдя к окну. — А вы замужем, Вера?

Девушка немедленно покраснела, и Юрий мысленно обругал себя: похоже, не стоило задавать подобный вопрос. Чай, не девяностые с двухтысячными на дворе. Хотя, она ведь спросила…

— Нет, товарищ Крамарчук. Был жених, но его отправили служить… в другой округ, в общем. Такие дела…

— Верочка, если не против, называйте меня Юрием, мы ведь сейчас вроде как неофициально общаемся.

— Я не против, товарищ… Юрий, просто вы старше меня, и как-то неудобно…

— Вполне удобно.

— Ну, хорошо, — девушка улыбнулась, — если вы настаиваете, пусть так и будет. Неофициально…

— Вот и хорошо, — Крамарчук затушил папиросу в пепельнице, сел на свое место. — Ты уж прости, что не даю спать, просто мне и вправду было как-то очень одиноко сегодня, — он неожиданно перешел на 'ты'; девушка же сделала вид, что не заметила этого. — Нервы, наверное, я уж давно не мальчик. Столько всего навалилось…

— Наверное, — неуверенно ответила Вера. — Я видела, сколько вы работали за эту неделю — вам бы отдохнуть.

— Отдохну, — грустно хмыкнул подполковник, — может, послезавтра и отдохну. Кто его знает. Ты уж прости старого дурака, заболтал совсем да? А тебе, наверное, спать хочется?

— Да что вы, я ж говорила — привычная. Иногда и по две ночи спать не приходится. Всякое бывает…

О том, что же такого 'всякого' бывает на ее службе, Крамарчук предпочел не думать.

— Ступай спать, Верочка. И — спасибо тебе. Вроде, полегчало.

— Да за что ж спасибо-то? — искренне удивилась она. — Мне было приятно с вами поговорить, нет, честно приятно. Так что и вам спасибо. Спокойной ночи, — девушка встала, привычно одернула форменную юбку.

— Вера, — голос подполковника остановил ее возле двери. — Я прекрасно понимаю, что ты сейчас на службе. Ты ведь должна теперь написать рапорт?

— Да, — чуть помедлив, кивнула девушка. Что ж, хоть честно. Могла бы, наверное, и соврать.

— Вот и пиши, не сомневайся. Мне ведь, наверное, тоже придется товарищу майору рассказать, понимаешь?

— Наверное. Так я пойду?

— Иди, Верочка, спасибо тебе. Спокойной ночи.

Дождавшись, пока за сержантом захлопнется дверь, Юрий подошел к окну, взглянув в ночную темноту. Несмотря на короткий и, в общем-то, не особо содержательный разговор, на душе немного полегчало. По-крайней мере, он больше не ощущал того давящего одиночества, что раньше. А вот чуждость? Куда ж от нее денешься, от чуждости этой? Он здесь, как ни крути, пока что никто и звать его никак. Эх…

Подойдя к столу, Крамарчук решительно набулькал полный стакан коньяка — хрен с ней, с той нормой! — и залпом выпил, даже не почувствовав вкуса. Подошел к вешалке, разглядывая свой выстиранный и отутюженный камуфляж. Потерянное еще в первый день переноса кепи, тоже аккуратно отглаженное, поблескивало эмалью кокарды. Форма выглядела, словно только что из военторга — и, в то же время, казалась, отчего-то, абсолютно чужой. Как и кокарда с национальным трезубцем. И сверкающие свежим гуталином берцы. Слишком многое произошло за эти дни, слишком многое поменялось в нем самом. Он прекрасно понимал, отчего на встрече со Сталиным ему нужно быть в своей форме, но одевать ее отчего-то не хотелось. Не хотелось, потому что теперь и она тоже была чужой, принадлежащей совсем другому времени и другой реальности; реальности, которая скорее всего, уже никогда не наступит. Захотелось закурить, но Крамарчук пересилил себя, умылся холодной водой и лег на скрипнувшую пружинами кровать.

И, неожиданно даже для самого себя, заснул даже позабыв погасить настольную лампу.