Дмитрий Захаров, 1943 год.
Болото радовало еще меньше, нежели недавняя лесная «дорога». Угу, именно так, в кавычках. Большую часть пути шли по грудь в довольно-таки прохладной жиже, меньшую — по пояс. Вещмешки и оружие, разумеется, приходилось держать как можно выше, отчего руки жутко немели. Про сапоги, мгновенно наполнившиеся грязной водичкой, говорить и вовсе не приходилось: не потерять бы в трясине. А ведь он идет практически налегке, только тощий «сидор», подсумки с запасными магазинами да «ППС». Другим еще тяжелее, особенно радисту с его увесистым десятикилограммовым ящиком «Севера» на плечах. Спустя первых полчаса подобного времяпрепровождения в голове Захарова вполне предсказуемо возникло аж целых две мысли. Не то, чтоб особенно своевременных или конструктивных, но уж на какие сподобился вздрюченный неслабым испытанием мозг.
Во-первых, насколько же все-таки тяжело было воевать — и побеждать — предкам! И в каких условиях они это все делали! И ведь не роптали, ни разу не роптали! В детстве и юности Дмитрий перечитал кучу мемуаров участников войны — и нигде не встречал ни слова сожаления о том, что пришлось вынести их авторам на фронтовых дорогах. Люди просто понимали, что иного выхода нет. Или — или. Или Победа — или смерть. Смерть на полях ли сражений, в концлагере или в качестве рабов при дворе господ из «просвещенной Европы», столь утонченно ценивших абажуры и блокноты из человеческой кожи. И мыло из человеческих костей. Особенно дамское. С запахом лаванды, к примеру. Чтобы кожа истинных владычиц нового мира была упругой и вечно молодой, и не стыдно было орать «хочу ребенка от фюрера». Поскольку, «Deutschland über alles». Понятно и без перевода.
Во-вторых, Дмитрий неожиданно пришел к мысли, что там, «за речкой», было не столь уж и тяжело. Да, марш-броски изматывали тело и душу; случались бои, когда возможностей выжить оказывалось куда меньше, нежели шансов вернуться на Родину в цинковом ящике в грузовом отсеке «черного тюльпана»; было много того, что обычный выпускник советской средней школы не смог бы представить в самом страшном сне, даже если уже успел посмотреть в кооперативном видеосалоне некогда запрещенный боевик о непобедимом Джоне Рэмбо.
И все же то, что происходило сейчас, оказалось куда страшнее. А еще страшнее было то, что уже произошло после двадцать второго июня сорок первого года. Сожженные вместе с жителями белорусские деревни, женщины и дети блокадного Ленинграда, Бабий Яр, чудовищные преступления войск СС и местечковых националистов… стоит ли продолжать? Sapienti sat, ага…
Была еще и третья мысль — неважная, скользнувшая по самому краешку сознания, словно ушедшая в рикошет от брони пуля. Касалась она его нынешнего тела и звучала примерно так: насколько же все-таки предки были сильнее нас! Не только морально, но и физически. Вот он, здоровый лоб, бывший десантник, прошедший, как ему недавно казалось, и Крым, и рым, и медные трубы, занял тело двадцатилетнего пацана, выросшего в годы хронического недоедания. Да, именно так: родившийся в начале двадцатых годов Краснов никогда особенно сытно не ел. Просто не имелось у его поколения такой возможности. Сначала Гражданская, затем разруха и коллективизация, следом — великие стройки тридцатых и становление Советского Союза как величайшего на планете государства. Редко кто мог в те годы похвастаться особенно сытой жизнью. А те, кто жировал да хвастался, зачастую куда-то пропадали, порой — навсегда. Ну, и откуда тогда в этом теле такая поразительная сила, такая выносливость?! Ведь он, сержант ВДВ Дмитрий Захаров, уже б сдулся, пожалуй, пыхтел из последних сил, дожидаясь привала, ан нет, идет наравне со всеми…
В этот момент размышления прервались: с той стороны, что осталась за спиной, грохнуло. Раз, другой. Вот и все. Их отвлекающий маневр вступил в бой. Десантник не смог отличить, какое именно орудие стреляет, но более опытный Иванов, оглянувшись, коротко прокомментировал:
— Наши, танковая «сорокапятка» бьет. Точнее, две. А вот это уже немцы, что-то покрупнее калибром. Давайте скорее, мужики. Вперед. Уже недолго осталось.
Идущий третьим в цепочке Захаров, раздвигая грудью взбаламученную ряску, жалел лишь об одном: что нельзя закрыть уши и не слышать приглушенных расстоянием и зарослями хлестких ударов немецких противотанковых пушек. Поскольку прекрасно понимал, что каждый выстрел может стоить жизни кому-то из пацанов-танкистов, защищенных лишь тремя с половиной сантиметрами брони…
* * *
— Вот так ни хрена себе… — Лейтенант Иванов опустил бинокль и взглянул на десантника. — Не ошибся комбат, получается? Все-таки танки. Интересно, как они их сюда незаметно перегоняют-то? Это ж какая колея должна остаться, грунт-то после зимы еще не просох.
— Угу, танки. А как перегоняют? Сперва через лес, там и прятать ничего не нужно, с воздуха все одно ничего не разглядишь, потом вон по той балке, что на карте отмечена. Ночью, разумеется, да и не каждый же день эшелоны приходят. До станции меньше восьми километров, затемно можно любую колонну провести. А насчет колеи — невнимательно смотришь, товарищ разведчик. Они ж, гады предусмотрительные, весь путь, что по открытому месту идет, то ли плитами бетонными выстелили, то ли бревнами, отсюда точно не разглядишь. Что такое лежневка, не забыл? А для маскировки в светлое время — вон туда глянь, там небольшой отрезок дороги виден — прикрывают чем-то, только не пойму чем. Сетки маскировочные, что ль?
Разведчик на несколько минут приник к биноклю, затем коротко и зло выматерился себе под нос.
— Ну, и думалка у тебя, танкист! И глаз ничего. Завидую, прям. Они ж дорогу щитами с натянутой масксетью прикрывают. Ну, или рамами каркасными, но поверх все одно сетка и ветки нарубленные. Слушай, Вась, это ж какая работа-то? Всякий раз после прохождения техники все сызнова маскировать?
— Да не такая уж и неподъемная работенка, если подумать. Ну, сам посуди: сколько тут открытого пространства между балкой да лесом, где они технику прячут? Километр от силы, может, меньше. Да и танки не каждый день идут — и не каждую неделю, полагаю. Прошла колонна, лежневку подлатали да снова щитами — или чего там у них? — прикрыли. Ну, разве что свежих веток нарубить да сверху накидать, взамен подсохших. Опять же, обрати внимание (внутренний голос немедленно припомнил старую телерекламу «…сделано в Германии!». Кстати, да, очень даже в тему), фрицы вполне грамотно используют и рельеф местности, и естественные насаждения, кусты там, деревца отдельные. Не порубили, а оставили, чтобы тень давали. Если с самолета смотреть, да на приличной скорости, всяко ничего не разглядишь. Ну, и плюс зенитки. Согласен?
— Угу, — на сей раз Иванов ответил кратко.
— Кстати, Денис, не так уж и давно у них все тут налажено. Вон, погляди туда, где под деревьями танки стоят. Я и десятка не насчитал. Видать, только начали технику сюда свозить.
— Примерно так. Вот только машины какие-то незнакомые, ни разу не видал. А ты, танкист?
— Видал, к сожалению, — буркнул Захаров, неожиданно припомнив свой предпоследний бой, проведенный в виртуальном пространстве — как он тогда считал — «Танковой схватки». Тот самый, когда их рота громила забитую эшелонами с немецкими танками, ГСМ и боеприпасами железнодорожную станцию. А потом напоролась на успевшие разгрузиться «Тигры». И сгорела. Собственно, с того «проигрыша» все и началось — он захотел сыграть еще раз, завел левый аккаунт… и попал сюда, в весну сорок третьего года. Как там его тогда звали? Иван Торсов, что ли?
Внезапно Дмитрий ощутил, как по коже пробежали щекотливые мурашки и неприятно шевельнулись волосы на голове. А ведь тогда тоже была весна! Да и происходило все, если память не врет, примерно в этих местах, где-то на южном фасе Курской дуги! Так, интересно, очень интересно… ну, и что это означает? Ведь теперь-то он твердо уверен, что никакого «виртуала» не было, а был реальный бой! Еще б и название станции вспомнить, но где там, напрочь стерлось из памяти. Неудивительно, впрочем, больно много всего с тех пор произошло…
— Ты чего, Вась? — встревоженно зашептал разведчик. — У тебя такое лицо стало… нехорошее, в общем. Вспомнил чего?
— Вспомнил. «Тигры» это, новые немецкие тяжелые танки.
— Серьезно? — лейтенант снова приник к биноклю. — Ни разу вживую не видел, только слышал. И как?
— Что «и как»? — не понял десантник.
— Ну, как они в бою?
— Нормально. Всю мою роту пожгли, до последнего танка, а сами только три машины потеряли, да и те в борт подбить удалось, вот как они в бою, — не глядя на товарища, ответил Захаров. И лишь после этого понял, что в очередной раз сказал то, чего говорить категорически не следовало. Ведь в той атаке сражался и погибал не он, а старший сержант Ваня Торсов. И если разведчик запомнит его короткий рассказ, проблем у него прибавится. Впрочем, особых переживаний Дмитрий не испытывал — сначала нужно вернуться обратно, а уж там? А уж там — как кривая вывезет. Не впервой.
Помолчав, товарищ легонько коснулся рукава его камуфляжа, после болотной эпопеи окончательно потерявшего былой вид:
— Вась, ты это… извини, я ж не знал… я ж все понимаю… извини, ладно?
— Да нормально все, Дениска, нормально. Привык уже. Проехали.
— Слушай, как по мне, так уходить пора.
— И как можно скорее, — криво усмехнулся десантник. — Давай с картой поработай, а я пока понаблюдаю. Кстати, если что, комбату передашь, что никакого прорыва они не готовят, тут «батя» ошибся.
— Отчего так считаешь? — рассеянно поинтересовался разведчик, нанося на карту условные обозначения.
— Сам посуди: если и устраивать прорыв — так только, пока фронт окончательно не устаканился, так? То есть в ближайшие дни, в крайнем случае, недели. Наблюдаешь ты тут подходящие силы? Я, например, нет. Прорыв — это не только танки, а еще и артиллерия, и тылы, и главное — пехота. Значит, что? Значит, готовятся не к прорыву, а к полноценному наступлению. Но не сейчас. Может, в мае, что вряд ли, а, скорее, в июне-июле. Пока же просто копят силы. Правильно рассуждаю?
— Ага, — не прерываясь, кивнул головой товарищ. — Верно рассуждаешь, танкист. Что-то еще?
Понаблюдав пару секунд за порхающим в руке разведчика простым карандашом, пятнавшим девственно-чистую карту условными пометками, Захаров докончил, торопливо пряча за отворот бинокль, чтоб не мешался при движении:
— Уходить нужно, лейтенант. Прямо сейчас. Времени нет.
— Что там? — вскинулся тот. — Мои-то молчат?
— Твои-то, может, и молчат, а вот моя задница — нет. Предчувствие у меня, понимаешь ли, хуже некуда. И вон та тропка очень не нравится, категорически просто. Видишь? А проходит она слишком уж от нас близко, и десятка метров не будет.
— И что? Нас в зарослях и с пяти метров не разглядишь. Отползем тихонько, ежели патруль засечешь. Мне еще минут пять нужно, карту оформлю.
— Дениска, а вон там и там ты чего опытным и зорким взглядом наблюдаешь? — Захаров указал рукой, куда именно смотреть. — Не знаю, как ты, а я наблюдаю самые что ни на есть собачьи какашки, в просторечье — псиное говно.
— Твою мать! — дернув щекой, мгновенно сложил два и два опытный разведчик. — Патрулируют с собаками? Так вот, значит, как прошлая группа нарвалась — не подумали мужики про собачек, а те унюхали.
— К гадалке не ходи. Не с кошками же. Уходим. У нас хоть табак есть? Про красный перец и не спрашиваю.
— Да хрен знает, я-то сам не курю. Наверняка у кого-то из ребят махорка имеется. Но спецсостав в рейд не брали.
— Ладно, тогда уходим немедленно, потом хоть слегка следы припорошим.
— Снова через топь?
— А вот тут не уверен, долго слишком. Может, напрямик? Вон там, по зарослям обойдем — и на рывок. Вдоль опушки, но в лес сильно не забирая. Нам главное — аккуратненько просочиться между радиоузлом и этой дико секретной танковой выставкой. Да, и знаешь еще что, Денис Батькович? Нужно подготовить передачу открытым текстом, чтоб с шифрами не заморачиваться. Если зажмут — сразу и передадим, пусть наши летят да бомбят. Второй раз эти твари сюда уж не попрутся, это сто процентов. А карту ты прячь, по памяти дорисуешь.
— Слушай, танкист, может, перед уходом еще орудийные позиции срисуем, хоть издалека? Мы ж, по сути, ничего про оборону так и не узнали. Зря, что ли, пацаны в танках грудью на пушки шли?
— Жадность фраера губит, Денис. Слыхал такое выражение? А оборону и танкисты вскрыли. Надеюсь только, будет кому об этом рассказать да на карте показать. Так что не дури, уходить нужно, да поскорее.
Мгновение поколебавшись, Иванов молча кивнул, соглашаясь. Еще через несколько секунд, подав остальным разведчикам условный сигнал, лейтенанты растворились в зарослях, не потревожив ни одной ветки.
* * *
На место, где приняла бой, напоровшись на немецкие пушки, вторая часть невеликой мехгруппы, вышли, в общем-то, случайно. Просто в какой-то момент более опытному в подобных делах разведчику вдруг что-то не понравилось, и он вместе с двумя бойцами пропал на добрых полчаса. Вернувшись, кратко сообщил, что впереди ждет засада, организованная хоть и второпях, но вполне грамотно, так что придется обходить стороной.
Вот и обошли, неожиданно наткнувшись на два раскуроченных взрывами остова, все еще чадящих душным бензиновым дымом с примесью того самого, столь знакомого Захарову, запаха сгоревшей человеческой плоти. Похоже, ни о каком «обозначить себя огнем и отступить» и речи не шло: немцы просто заранее пристреляли все возможные выходы из леса и, едва на опушке появились советские танки, просто расстреляли их, словно в тире. Как обстояло дело с первой частью группы, Дмитрий не знал, хоть и подозревал, что танкам Королькова повезло не намного больше. Внимание-то они отвлекли, но вот уйти без потерь — вряд ли успели. И это — его вина. Должен был предусмотреть, предупредить… но кто ж знал, что у них тут все столь серьезно? Да и комбат настаивал именно на таком сценарии разведоперации. А ведь вполне могли и без танков обойтись, точно могли! Болото-то никто не отменял, что с танками, что без них — прошли б через топь и все разведали. Так нет же…
Глядя на размотавший гусеницы «семидесятый» со свороченной набок башней, Дмитрий мысленно извинился перед сгоревшими танкистами. «Простите, мужики! Оправдания искать не стану, у меня его нет. Потому просто простите… Но вы не зря сгорели, карта с координатами целей — вон она, у лейтенанта в планшетке. Значит, задание выполнено, как бы оно ни было. За вас отомстят. Я отомщу. Обещаю!». И все же стоит подойти поближе, вдруг кто-то из танкистов уцелел, успел выбраться? Вон, вроде и движение какое, в аккурат за дальним танк…
— Вась! — неожиданно сдавленно вскрикнул мамлей Иванов, отталкивая десантника в сторону и прыгая следом. — Атас!
Ничего не понимающий Захаров послушно плюхнулся в кусты, больно заехав себе автоматным рожком в бок. Рядом шумно приземлился разведчик, а со стороны сожженных танков уже захлопали первые выстрелы. В ответ протарахтел «пэпээс», следом еще один, гулко хлопнула граната, и Дмитрий наконец понял, что произошло. Понимание оказалось обидным: они обошли засаду, почти наверняка поставленную именно из расчета действий в тылу вражеской разведгруппы — то есть против них! — но ухитрились напороться на немецкий отряд, отправленный осмотреть подбитые танки! Одно слово — везуха…
А дальше думать стало некогда. Уйдя перекатом в сторону, Дмитрий сорвал с плеча пистолет-пулемет, рванул затворную раму и дал несколько коротких неприцельных очередей, приноравливаясь к не слишком знакомому оружию. «Лучший пистолет-пулемет Второй мировой» не подвел, несмотря на сложенный приклад, стрелять оказалось удобно, да и ствол почти не задирался. Неподалеку деловито тарахтел, словно небольшая, но громкая швейная машинка, «ППС» разведчика. Живой, стало быть! Ну, и здорово, ну, и ладненько…
Снова сменив позицию и сместившись еще на пару метров, десантник замер, пытаясь разобраться в ходе неожиданного боестолкновения. Вот только поди тут разберись, когда стреляют со всех сторон! Между прочим, даже из пулемета! Хотя если прикинуть хрен к носу да вспомнить их с лейтенантом кульбит в кусты, то выходит, основной отряд по-любому остался слева-сзади, а противник — впереди и по обоим флангам. Наверное. Скорее всего. Ладно, пока так и будем считать. А вот пулемет — это совсем не гут, это, как говорят продвинутые европейцы, полное Scheiße! Пулеметом их сейчас намертво зажмут, останется только разделиться и уходить зарослями… кому повезет, конечно, не такие уж тут и чащобы, все прекрасно простреливается.
Значит, что? Значит, нужно срочно менять тактику, пока еще есть возможность, и гасить пулеметчика. Взглянув на самозабвенно пуляющего «в направлении противника» разведчика, Захаров нащупал в траве стреляную гильзу и бросил в товарища. Дернувшись, Денис повернул к нему напряженное лицо. Надеясь, что лейтенант его поймет — в принятых у нынешних диверсантов условных знаках Дмитрий, понятное дело, силен не был — он, как мог, объяснил, что собирается сделать и какая помощь требуется. Товарищ вроде понял, кивнул, поудобнее перехватывая автомат.
Тогда вперед — оттолкнувшись от земли, Дмитрий рванул в сторону под аккомпанемент прикрывавшего его автомата, лупившего длинными очередями. Три метра, пять, семь, десять… все, хватит испытывать судьбу. Куда хотел, туда почти добежал. Плюхнувшись на землю, десантник, не сбавляя темпа, перекатился под прикрытие давным-давно упавшего дерева. Прополз еще пару метров. Все, он на месте. И, похоже, фрицы его пока не срисовали. Переведя дыхание, осторожно выглянул между трухлявыми корнями выворотня, оценивая обстановку. Ага, вот они где, красавцы. Человек пять укрываются за подбитыми танками, еще трое залегли прямо на дороге десятком метров дальше. Больше никого не видно, что вовсе не означает, будто их нет. Суслика, как известно, тоже не видно, а он есть…
Вооружены карабинами, автомат только у одного, погон не разглядеть, но определенно офицер. Ага, а вот и пулемет… ну, точно Scheiße, тут он угадал на все сто. Поскольку пулемет оказался не сам по себе, а с нагрузкой в виде пятнистого полугусеничного бронетранспортера. Ну, и пулеметчика, конечно, ныне увлеченно стреляющего длинными очередями в сторону залегших разведчиков. А ведь на бэтээре и второй MG имеется, вон, на кормовом кронштейне, просто пока стрелять из него некому. Но когда кто-нибудь из фрицев доберется до бронемашины, станет совсем кисло. Перекрестный огонь из двух пулеметов — это, товарищи, полный и гарантированный песец. Что ж, значит, его выход. Сольный, так сказать. Зря, что ли, под пулями бегал?
Захаров разложил приклад, прикинул, сколько должно остаться в магазине патронов, и на всякий случай сменил на новый. Проверил прицел: целик стоял на отметке 10, что означало дистанцию до ста метров. Нормально, больше и не нужно. Уперев локоть в более-менее крепкий корень, тщательно прицелился. Сейчас мазать нельзя, сейчас нужно попадать, иначе размажут уже его. Из пулемета. Вытянув слабину на спусковом крючке, на миг замер, выдыхая. Огонь…
«ППС» огрызнулся недлинной очередью. Первые пули высекли искры из верхнего края борта, следующие пошли чуть выше, как и планировал десантник с учетом заброса ствола. Голова пулеметчика дернулась, вроде бы даже дважды, и он исчез за срезом брони. Падая, немец так и не разжал руки, держащейся за приклад, и теперь дырчатый кожух MG-34 смотрел почти в зенит. А Дмитрий продолжал стрелять, дожигая патроны. Прошелся очередью позади кормы ближайшей к нему «семидесятой», расшвыряв пулями троих укрывшихся там фрицев, не отпуская спускового крючка, перенес огонь на второй танк, однако боек щелкнул вхолостую. Пока менял магазин, поминая добрым словом покойного, увы, Калашникова (в его будущем, разумеется, покойного, поскольку сейчас, в сорок третьем, Михаилу Тимофеевичу исполнилось только двадцать четыре года) и его гениальное быстроперезаряжаемое творение, немцы пришли в себя и на трухлявое укрытие обрушился град пуль.
Прекрасно понимая, что от винтовочной пули гнилой выворотень не защитит, Захаров торопливо отполз на пару метров, изо всех сил вжимаясь в покрытую перепревшей за зиму листвой землю. Немецкие пули глухо тукали в сухое дерево, разбрасывая в стороны кусочки коры и трухи, поднимали крохотные султанчики выбитой земли. Некоторые проносились совсем близко, и десантник слышал их короткий и уже неопасный свист. Что ж, пулеметчика он снял, да и фрицев проредил, теперь дело за ребятами. Поскольку его зажали, и всерьез.
Перевернувшись на бок, десантник вытащил из подсумка гранату, свел усики. Смешно, но за семьдесят лет «фенька» совсем не изменилась — в Афгане им выдавали в точности такие же. Выдернув кольцо, выждал, пока плотность огня немного снизится — перезаряжаться-то немчуре нужно, «Маузер» — штука мощная, но, на его счастье, всего-то пятизарядная — и, чуть приподнявшись, перекинул гранату за ствол, стараясь отбросить как можно дальше. Вжался в землю, ощутив всем телом короткий толчок взрыва: БУХ! И следом еще несколько взрывов, грохот которых почти потонул в треске автоматных очередей. Молодцы ребята, правильно отреагировали. Похоже, капут немцам. Сейчас прижмут уцелевших огнем да закидают гранатами. А там и он…
Движение Захаров уловил боковым зрением. Дернувшись, повернул голову, смещаясь в сторону и готовясь перевернуться на спину, отражая нападение. Единственный вариант в его положении — принять атакующего на прикрытую автоматом грудь, отпихнуть, взять на болевой и дотянуться до ножа за голенищем. Или просто придушить.
Но на него никто не нападал. По крайней мере, никто живой не нападал. Просто в метре лежала такая до боли знакомая Stielhandgranate 24. Обостренное опасностью сознание зафиксировало порядком исцарапанный — и где ее фриц таскал? — серо-зеленый корпус с надписью «Von gebrauch Sprengkapsel einsetzen» и курящуюся мутным дымком полую рукоять с резьбовым переходником на конце. Крышечки-заглушки, какая обида, разумеется, не имелось…
Отчаянно хотелось жить. И Захаров рванулся в сторону отсчитывающей последние мгновения его жизни осколочной смерти, стремясь успеть схватить ее и отбросить за дерево. Ствол трухлявый, но осколки удержит, главное — успеть. Наверное, он бы успел. Но когда пальцы уже почти обхватили рукоятку, шальная немецкая пуля зло дернула плечо, перебив ключицу и толкнув Дмитрия в сторону, и его рука лишь скользнула по гранате.
Последнее, что он все же успел сделать, — рвануться еще раз, уже без особой надежды и почти теряя сознание от жуткой боли. Рвануться — и столкнуть смертоносную штуковину в заплывшую неглубокую яму, много лет назад оставленную корнями поваленного упавшего дерева…
Затем мир исчез.