Сидящий на закраине командирской башенки и придерживающийся за застопоренную по-походному крышку люка капитан-гвардеец Дмитрий Захаров равнодушно обозревал обочины. Морозный ветер периодически швырял в лицо пригоршни снега, однако после удушливой жары боевого отделения это было даже приятно. Снежинки таяли и крохотными капельками сбегали вниз, под подбородок, оставляя за собой полоски более-менее чистой кожи.
Стянув рукавицу, Дмитрий провел рукой по броне, набирая в пригоршню снег, и протер чумазое лицо, не обращая внимания на ледяные струйки, скрывавшиеся за воротником комбеза. Последние дни «умываться» приходилось в основном именно так: их Гвардейская танковая бригада практически безостановочно перла вперед, задерживаясь лишь для того, чтобы дать немного отдохнуть дизелям и людям, заправиться да дождаться отставших тылов. Ну, или в том случае, если драпающие фрицы оказывали серьезное сопротивление, которое не могли подавить безраздельно господствующие в воздухе штурмовики и пикирующие бомбардировщики. А как не переть, если до Берлина — последняя сотня километров?!
Бывший десантник (впрочем, он все реже и реже отождествлял себя с сержантом ВДВ Захаровым и все чаще — с капитаном-танкистом Красновым) подозревал, что командование все-таки решило приурочить окончание войны к 23 февраля, Дню Советской Армии. Что, с его точки зрения, отягощенной тяжким бременем послезнания, было верхом идиотизма, расплатиться за который предстояло сотнями, а то и тысячами погибших. Воевать зимой тяжелее, нежели весной или летом, а уж тут, совсем недалеко от германской столицы, и подавно. Хотя, конечно, выглядело б это весьма символично, весьма.
Впрочем, все то же в равной мере можно сказать и о немцах: для организации серьезной обороны им катастрофически не хватало времени. Одно дело — весна, как было в его истории, и совсем иное — выдавшаяся достаточно морозной зима, когда закапываться в землю приходится не лопатами, а ломами и тротилом, дробящими смерзшуюся почву.
Но приказы, как водится, не обсуждаются, тем паче сейчас, когда до победы остались если и не дни, конечно, то уж определенно считаные недели. Три фронта под командованием Рокоссовского, Жукова и Конева безостановочно продвигаются вперед. Немцы сопротивляются отчаянно, вот только — в отличие от той истории, о которой в этом мире знает лишь он один, — здесь все-таки наконец научились беречь людей. И без полноценного авиационного налета или основательной артподготовки никто не бросает наземные части на верную гибель. По крайней мере, так было, пока фронты неудержимым потоком шли по территории Восточной Пруссии, перед тем проведя ряд поистине блистательных операций, почти полностью повторивших известные Захарову сражения — разве что потерь оказалось меньше, а сроки сократились. Впрочем, чему удивляться, если изменился ход легендарной Курской битвы, одним из участников которой был он сам. Пусть не полностью, не стратегически, но изменился с явным перевесом в нашу сторону. Что означало уцелевшие танки, самолеты и, главное, экипажи обстрелянных и опытных ветеранов. А это сотни боевых машин и тысячи бойцов.
Ну, а уж что явилось тому причиной, некие ли неподвластные ему материи, пресловутые документы погибшего оберста, содержимое портфеля которого он все-таки дотащил до своих в том самом памятном сорок третьем году, или переданные им сведения о дислокации вражеских войск накануне битвы? Или же в этой реальности по каким-то своим, ему неведомым причинам верховное командование принимало несколько иные решения, отличные от тех, что остались в его прошлом? Кто знает? Нет, может, кто и знает, но уж точно, что не он. То ли рылом, как говорится, не вышел, то ли просто не следует знать того, что определенно выше его понимания. Но факт оставался фактом: Великая Отечественная, как бы оно ни было, наверняка окончится на несколько месяцев раньше, в феврале-марте сорок пятого. Или в апреле, если станет вовсе уж туго. Все-таки между летом сорок третьего и осенью — зимой сорок четвертого немец был еще очень и очень силен. Правда, в отличие от его истории, здесь добиванием сопротивления в Венгрии, Австрии и Чехии занялись несколько позже. По мнению командования, это позволяло снизить уровень потерь с одновременным возрастанием масштабов капитуляции вермахта и войск. СС. Последних, впрочем, еще с зимы сорок четвертого в плен практически не брали. Вообще.
Что же до желания командования преподнести Верховному подобный подарок именно в канун главного военного праздника? Пусть попробуют… вот только где гарантия, что позже, когда Иосиф Виссарионович узнает о реальных потерях операции, которые наверняка окажутся немаленькими, головы победителей, образно говоря, не полетят под ноги, словно те самые штандарты поверженных дивизий — на брусчатку Красной площади? Нет такой гарантии, поскольку еще поздней осенью сорок третьего Сталин же и сказал: «Мы окончательно переломили ход величайшей и кровавейшей в человеческой истории войны. И мы теперь знаем: мы не просто победим, но и станем величайшей в истории армией свободы! Самой мощной, самой лучшей, самой профессиональной и непобедимой. Мы больше не станем разменивать своего бойца на нескольких вражеских; свой танк и самолет на два-три танка или самолета противника. Отныне мы — и только мы — решаем, с каким счетом выиграть бой и как завершить битву. Теперь пусть окончательно и бесповоротно боятся только наши враги. А мы больше ничего опасаться не будем. Мы будем побеждать. Сначала на своей земле, затем на земле коварно захваченных нацистами стран, а затем и на территории самого оплота мирового зла, германского нацизма и фашизма! И ни один боец, ни один офицер Советской Армии не успокоится, пока не дойдет до Берлина. И потому я повторю великие слова: враг будет разбит, товарищи, Победа будет за нами!»…
В очередной раз отерев лицо от налетевшего снега, Дмитрий проморгался. Натягивать на лицо трофейные очки-«консервы» не хотелось, они хоть и лучше отечественных, но чувствуешь себя в них, словно идиот. Чистый Ихтиандр, блин! Да и снегом забивает куда чаще, нежели оголенное лицо. Еще и подсознание, как водится не вовремя, напоминает о памятном ночном бое в Афгане, когда он только и мечтал, чтобы стянуть наконец с пропотевшей и основательно прокоптившейся от пороховых газов физиономии надоевший «ночник». Тоже трофейный — правда, не немецкий, а американский…
Кстати, насчет обочин… Красивые, между прочим, обочины — для того, кто понимает, разумеется. Аж душа радуется. А понимает тот, кто хотя б полгодика повоевал. Примерно то же самое, что было у нас летом сорок первого, — спасибо памяти Краснова, знает, с чем сравнивать. Правда, есть и разница: там и тогда наша техника была в основном разбитой или выведенной из строя. Здесь и сейчас — просто брошенной. Тоже в основном. Неведомо почему, немцы даже не пытались уничтожить свою заглохшую из-за недостатка горючего или мелких поломок технику, бросая ее по сторонам дорог. Зачастую с боекомплектом; порой с заправленными баками. Первое время Захаров удивлялся столь нетипичной немцам расточительности, подозревая некий умысел, потом махнул рукой. Ему-то что? Пусть трофейщики разбираются, поскольку неудержимым валом катящимся на Берлин войскам никакая броня лишней не станет, пусть даже брошенная прежними хозяевами, бедная никелем и покрытая совершенно бессмысленным циммеритом, эффективности от которого не добились даже сами немцы. Ну, не использовали мы массово магнитных мин, не использовали! Так что кто-то в германском военном ведомстве тупо «попилил» немалое «бабло», обмазывая танки антимагнитным составом. Война ведь, как народная мудрость гласит, кому и мать родна… А захваченные танки? Вон у соседей, говорят, аж два батальона трофеями укомплектовали, «Пантерами» и «Тиграми» вроде. Сам, правда, не видел, но, кажется, и в его истории нечто подобное имело место. Вспоминаются виденные в Интернете фотографии захваченных Pz V с огромными звездами на башнях — чтобы свои сдуру не шмальнули, уж больно профиль знакомый и ненавистный.
Мягко шлепая забитыми снегом траками, захаровский «восемьдесят пятый» проехал мимо очередного брошенного панцера, съехавшего правой гусеницей с дороги и оттого стоящего косо, нелепо задрав в небо длинный ствол 75-миллиметровой пушки. «Пантера» последней модификации, с командирской башенкой и катками, унифицированными с «поздним» «Тигром». Крайне опасная кошечка, впрочем, как и ее предшественница. Увы, была возможность познакомиться, до сих пор вспоминать не хочется, и пробитая сколами брони нога ныть начинает…
А вышло в том бою под Секешфехерваром почти так же, как в песне замечательного барда Михаила Калинкина «Дуэль с „Пантерой“», разве что подставила им хищная немецкая кошка из состава Пятой танковой дивизии СС «Викинг» не днище, а борт. Но в остальном — весьма похоже, поскольку, согласно песне, «тридцатьчетверка» и в самом деле «Пантеру» в лоб не пробивает. Не пробивает, разумеется, особенно из 76-миллиметровки. А новые машины с пушкой в восемьдесят пять мэмэ тогда еще мало кто получил.
Вот и сжег один-единственный немецкий танк с километрового расстояния аж три новехоньких «Т-34» его роты. Спалил так, что из двенадцати мужиков только трое и уцелели, в разной степени сохранности. И командирскому «три-четыре», в башне которого матерился последними словами готовящийся героически погибнуть Дмитрий, в двигатель болванку уложил, тварь. А следом — и еще одну, в корпус. С пробитием. Наводчика на месте убило, остальной экипаж сильно осколками посекло, да и Захарову досталось: казенник пушки прикрыл от осколков грудь, но левую ногу в нескольких местах пробило. В принципе, им тогда свезло: двигатель загорелся, задымил, вот эсэсовский Oberleutnant — или кто он там был по званию, танк-то определенно командирский, с тактическим номером «II-04» на башне — и решил, что и с четвертым русским танком тоже покончено, подставив, сука, увешанный шанцевым инструментом борт. Да еще и ближе подъехал, метров до семисот.
А Захаров пошел на принцип, мужикам скомандовал покинуть машину, но сам наружу не полез и, задыхаясь от сочащейся сквозь разбитую стенку МТО и смотровые щели солярочной гари, впихнул в казенник предпоследний бронебойный. И надолго приник липким от пота, крови и грязи лбом к прицелу — слезящиеся от дыма глаза мешали нормально навести орудие, приходилось постоянно смаргивать жгучие слезы и заново подводить марку, высчитывая упреждение. Спасибо хоть считавший себя абсолютным победителем панцер полз совсем небыстро. Дмитрий выстрелил, уже практически ничего не видя из-за острой рези в глазах и заполнившего боевое отделение дыма. Выстрелил, тут же рванув наружу — легкие, разрывались от нехватки воздуха и жара.
До сих пор не понимает, как ухитрился с треснувшей берцовой костью в считаные секунды выбраться из танка через башенный люк, да еще и вниз спуститься. Но как-то умудрился — и пополз прочь от неохотно горящей «тридцатьчетверки», с яростью глядя сквозь стоящий в глазах мутный туман на ненавистную «Пантеру», в которую он то ли попал, то ли нет.
Попал, как оказалось: из раскрытого башенного люка вдруг выметнулся многометровый фонтан живого, поистине очищающего огня, и еще через миг сдетонировал боекомплект. Кстати, опять же словно в той песне из его то ли прошлого, то ли будущего! Увенчанная длинным стволом KwK 42 башня на миг приподнялась над погоном и тяжело ухнула обратно на корпус, неторопливо съехав куда-то вбок. А Дмитрий, исступленно лупя кулаками по изрытой гусеницами земле, еще долго истерически хохотал и орал что-то обожженным горлом, пока не потерял сознание и его вместе с остальным уцелевшим экипажем не подобрали санитары…
Выздоровел он на удивление быстро. Ранее не сталкивавшийся с антибиотиками организм Краснова с помощью банального пенициллина поборол попавшую в рану заразу, а перебитая кость срослась без смещения. Уже через два месяца вернулся в родную бригаду — уже старлеем и с новехонькой «Звездочкой» на гимнастерке. Второй по счету в этом времени. И третьей — вообще.
И там, среди своих — правда, из тех, с кем Дмитрий воевал перед ранением, осталось меньше трети, — с удивлением узнал, что ухитрился ухайдакать аж целого капитана, чуть ли не какого-то там фон-барона, считавшегося одним из лучших асов своей дивизии. Между прочим, чистокровного немца, несмотря на носимое дивизией скандинавское название. Точного имени, правда, не запомнил: не до того было. Но на душе, когда узнал, определенно потеплело…
…Зато сейчас впереди лежал Берлин. Логово фашистского зверя, как говорится. И он будет не он, если позволит себе сгореть вместе с танком где-нибудь в пригороде или на мощенных древней брусчаткой улицах гитлеровской столицы. Нет уж! Он дойдет, обязательно дойдет — и распишется на закопченной, избитой пулями и осколками колонне Рейхстага! Распишется и за себя, и за Ваську Краснова, и за медсестричку Варю, и за всех остальных мужиков, что прямиком на небо в солярочной копоти отправились!
И еще нужно будет сфотографироваться на память — придет срок, и фоточка эта очень пригодится.
Да, он обязательно дойдет…
Сайт автора — www.tarugin.ru
Форум — http://forum.amahrov.ru