Подходящее место нашли уже минут через пять — вполне захолустного вида грунтовку, уходящую вправо от дороги. Мы свернули и не торопясь попылили по ней в сторону какой-то лесопосадки.
Удалившись от шоссе километра на полтора, свернули с дороги и, съехав в небольшой заросший овражек, остановились, решив, что этого более чем достаточно. Тем более что наши «языки» начали потихоньку приходить в себя, по крайней мере сержант.
Вытащив пленных из машины, мы усадили их на землю и привели в чувство — время поджимало, и пора было начинать «сбор информации»… ну, допрос в смысле.
Начать решили с сержанта Колупченко — отправив Штыря с Вовчиком в прикрытие, мы с капитаном склонились над пришедшим в себя патрульным, испуганно оглядывающимся вокруг мутноватыми после обморока глазами. Верим, парень, голова после такого удара всегда болит будь здоров.
— Очнулся, сержант? — взяв инициативу в свои руки (да я в общем-то и не спорил, хотя, честно говоря, мне этим делом заниматься сподручнее — я по определению обязан уметь вести допрос), начал Сергей. — Голова болит?
Я едва сдержался, чтобы не фыркнуть — мой коллега что, детективов перечитал? Добрый полицейский Сережа, злой полицейский Юра… Не, капитан, не подходит! Мы, считай, на вражеской территории, в тылу, можно сказать — тут такой подход не годится. Жестче надо, короче: «да-да», «нет-нет»… и привет. Впрочем, время пока есть, погляжу, чем дело закончится.
Сержант потряс головой и, взглянув на нас уже вполне осмысленным взглядом, прошептал:
— Ч-что вам надо? Кто вы такие?
— Всего лишь ответить на несколько вопросов — и все.
— Вы напали на работника милиции, — заученно оттарабанил тот. — Статья…
Однако Сергея упоминание об уголовной ответственности не напугало — он даже не стал слушать длинный перечень нарушенных нами статей местного Уголовного кодекса.
— Ты не понял, парень. — Капитан угрожающе наклонился над сидящим с широко разведенными в стороны ногами (чисто психологический ход — в такой позе любой мужчина подсознательно ощущает себя незащищенным, почему — сами, надеюсь, понимаете) патрульным. — Ты не понял. Это ты помешал сотрудникам органов контрразведки и поставил под угрозу срыва операцию государственной важности! Мы вынуждены были так поступить для сохранения режима секретности проводимой…
Дальше можно было не слушать — и так понятно. Сергей решил все-таки довести до конца свою «дорожную» заготовку. Тактика хорошая, только не для этого случая. Да и повел он себя с самого начала неправильно — любой настоящий чекист (смешно, капитан-то и в самом деле настоящий чекист — только страна немножечко другая) в той ситуации показал бы сержанту свое удостоверение в раскрытом виде, дождался, пока тот прочитает зловещее название, — да и послал бы по всем известному адресу. А не махал перед носом непонятно какими «корочками», что вполне могли бы оказаться читательским билетом или пенсионным удостоверением. Так что извини, капитан, не пройдет, сейчас он тебя просто пошлет. Так и вышло — сержант дослушал капитанскую тираду и изрек:
— Пошел ты на х…! Из тебя чекист — как из меня, б…, балерина…
Вот так. Молодец, мент, в твоем положении не каждый так ответить решится. Смелый, а смелость надо уважать. И вообще, похоже, пора вмешаться. С активным вариантом допроса пока все-таки погодим, не станем форсировать, попробуем по-другому…
Я подошел ближе, закурил и, присев перед сержантом на корточки, протянул ему сигарету. Патрульный презрительно дернул головой, отказываясь. Пожав плечами, я затянулся и сказал:
— Зря, — и, обернувшись к Сергею, попросил: — Товарищ капитан, дайте, пожалуйста, свое удостоверение.
Сергей, признав, видимо, свое поражение, не споря протянул документ. Я раскрыл его и поднес к лицу пленного:
— Читай. Ты фантастику любишь? Так вот, мы действительно сотрудники спецслужб, только совсем из другого мира. Такого же, как этот, но — другого. Так что ругался ты зря, были б мы шпионами или какими-нибудь бандитами — уж наверное нам бы сделали более подходящие документы, верно? Мой товарищ на самом деле служит в госбезе; я — майор военной разведки. Сюда мы попали в общем-то случайно, и нам нужно просто задать тебе парочку вопросов. Никаких секретов выпытывать мы не будем. Вопросы в рамках школьной программы по истории. Ответишь — будешь жить, нет — умрешь.
— Тебя это тоже касается, — заметив, что водитель очнулся и внимательно прислушивается к нашему разговору, добавил я в его сторону. — Если поймете, что мы задаем вопросы, касающиеся каких-то государственных секретов, — можете не отвечать. Начнете упираться по пустякам… — Я приблизил свое лицо к самому лицу сержанта и просто посмотрел ему в глаза. Очень серьезно посмотрел, так, как учили на спецзанятиях по ведению допросов, — будет очень… нет, даже не больно — плохо. Очень плохо, сержант! — И, не давая опомниться и начать думать, спросил: — Как называется эта страна и какой сейчас год?
В школе оба наших пленных учились, как мы очень скоро поняли, весьма посредственно и помнили немного. По крайней мере история явно не относилась к числу их любимых предметов.
Зато отвечали они честно, особенно после моего первого вопроса, ответ на который мы и так прекрасно знали. Чистая психология — четверо здоровых мужиков сначала нападают на сотрудников милиции, бьют по голове, завозят подальше в лес, пристегивают наручниками к деревьям… и спрашивают, где они находятся и какой сейчас год. Были б мы на самом деле «шпиёнами», можно было бы поупираться, хотя бы для виду, а так… К чему играть в несломленных героев, если перед тобой явные сумасшедшие? С психами надо себя вежливо вести, чтобы не разозлить ненароком, а то, глядишь, снова начнут по голове бить.
Все правильно, парни, только вот мы, увы, не сумасшедшие. Мы — выполняющий боевое задание спецназ, и поэтому ваша судьба уже, увы, предрешена. Вы хорошие ребята и единственная ваша вина в том, что вы не вовремя оказались на дороге и решили проявить бдительность там, где проявлять ее совсем не стоило… И теперь мы при всем своем желании не можем отпустить вас — просто не имеем на это права, ведь оставить вас в живых — значит поставить под угрозу выполнение задания и поплатиться за это миллионами, а возможно, и миллиардами жизней.
Такая уж у нас паршивая работа, хлопцы, — спасать одних, проливая при этом кровь других. Паршивая, но, увы-увы, очень востребованная работа.
И только мы знаем, каково это — жить с этим знанием…
Но пока нам нужна была информация, и ребятки активно помогали нам ее получить, по мере сил стараясь извлечь из недр своей памяти жалкие крохи полученных за восемь школьных лет перед поступлением в милицейскую «учебку» исторических знаний.
Да, в девятьсот семнадцатом была Великая ленинская октябрьская революция; в сорок первом началась война с немцами, выигранная нами под руководством товарища Сталина в сорок пятом; Хрущев? — ну да, вроде был такой; и Брежнев был, и Андропов, кажется, тоже…
Война в Афганистане? Конечно, была, у меня кореш…
Чернобыльская атомная? Ага, что-то там случилось, но совсем не опасное, вроде крыша загорелась. Не помню, короче…
Михаил Сергеевич Горбачев? Почему «Сергеевич»? Степанович он, позапрошлым генеральным секретарем у нас был, кажется, по здоровью с поста ушел. Он еще вроде бы эксперимент какой-то проводил, экономичный… то есть экономический…
Кто сейчас самый главный? Как кто? Генеральный секретарь, конечно, его совсем недавно выбрали, в две тыщи третьем, как раз перед двадцать девятым съездом народных депутатов… — ну, и дальше в том же духе.
Правда, была одна странность — все исторические познания наших информаторов странным образом не распространялись на тему перестройки, гласности, суверенитета бывших республик СССР и главным образом августовского путча девяносто первого.
Нет, я не имею в виду, что ребята что-то от нас скрывали — вовсе не нужно быть хорошим физиогномистом, чтобы понять, что они не врут: они просто об этом ничего не знали! Вообще ничего…
И я имел серьезное подозрение, что молодость наших арестантов или «запретность» данной темы тут вовсе ни при чем — им просто нечего было вспоминать! Зато в политике ребятки ориентировались не в пример лучше: чувствовалась грамотно поставленная школа политинформации (кстати, в армии я, в отличие от более молодых Штыря с Вовчиком, все это еще очень даже застал — сам, помнится, не раз доклады о политической ситуации в мире готовил да стенгазеты со злободневными боевыми листками оформлял).
Итак (только не смейтесь… сквозь слезы), в мире было, как всегда, неспокойно — мировой империализм во главе с оголтелой американской военщиной, как водится, поднимал голову, стремясь распространить свое тлетворное влияние на многочисленные мирные государства, стремящиеся сделать свой выбор в пользу социализма, — честное слово, сказано это было почти слово в слово! А страна победившего социализма по-прежнему твердо стояла на пути у сих злобных поползновений, властной трудовой рукой отводя угрозу от свободолюбивых, но политически незрелых режимов. Злые сионисты, естественно, притесняли бедное коренное население спорных территорий, а наш бывший младший брат на Дальнем Востоке злобно щурил раскосые глаза на истинно родственную нам Монголию. И, что особенно обидно, это, похоже, было любимой темой местных замполитов — «самому мирному в мире государству» никак не давали покоя всяческие империалистические разведслужбы, под любым предлогом стремящиеся — и, увы, небезрезультатно! — внедрить своих агентов во все сферы жизни первого в мире истинно народного государства.
И ведь находились предатели, ренегаты и прочие антисоветчики, готовые помочь — и помогающие — им в этом отвратительном деле!
Конечно, КГБ работало, обнаруживая, обезвреживая— почитай, каждый месяц кого-то вылавливали или высылали! — и предупреждая подобные чудовищные акты агрессии, но… все крысиные лазейки-то не закроешь!
Вот и приходится проявлять служебную бдительность и гражданскую сознательность, ставя на пути этих подрывных элементов надежный рабоче-крестьянский заслон.
В общем, я, конечно, снова утрирую, но сказано было практически все то же и все так же.
Реальность этой страны, как я понял, представляла собой невообразимую и пугающую смесь сталинско-хрущевской шпиономании, всеобщей взаимной подозрительности и брежневской идеологии — плюс многочисленные новые технологии, мощные компьютеры, жестко контролируемый спецслужбами Интернет, спутники… и грамотно проанализированный, активно используемый богатый опыт прошлого.
Нашего, до определенного момента общего, прошлого…
И я, кажется, начинал догадываться, когда именно пути наших миров — впервые со дня описанной Посланником катастрофы — разошлись.
Именно поэтому я и задал свой последний и несколько странный на первый взгляд вопрос:
— Не помнишь, когда была принята новая Конституция и Уголовный кодекс?
Сержант воззрился на меня с удивлением и с гордостью ответил:
— Почему это не помню? Очень даже помню, у нас это любой сотрудник знать обязан! — и, ни разу не запнувшись, выдал на едином дыхании: «Действующая Конституция СССР и обновленный Уголовно-процессуальный кодекс были приняты на особом заседании Совета народных депутатов осенью тысяча девятьсот девяносто первого года…»
Вот так. Все верно — когда у нас подписывали беловежские соглашения и делили рушащийся как карточный домик Союз на несколько независимых государств, здесь была принята новая Конституция и Уголовный кодекс… Интересно, правда? Ох, догадываюсь я, какие именно поправки были внесены в главный государственный документ! Что ж у них тут в конце восьмидесятых — начале девяностых произошло?
Больше мы ничего спросить не успели: в кабине УАЗа ожила радиостанция, и сквозь шорох помех донесся чей-то недовольный голос: «Сорок седьмой, сорок седьмой, почему не доложил о прибытии на точку? Колупченко, мать твою, тебе прошлого раза мало? Опять нарываешься?»
Мы с капитаном переглянулись и одновременно посмотрели на сержанта:
— О чем он?
Сержант самодовольно ухмыльнулся и делано-равнодушным голосом сообщил:
— Мы на пост ехали, как раз на выезде с той дороги, что со старого бункера идет, стоять должны были. Если бы вы чуть дальше по шоссе протопали, мы б вас и не остановили, а так мы ж видели, откуда вы вышли. А туда ходить не положено, вот мы вас и… — и, уже не скрывая торжества в голосе, предложил: — Так шо сдавайтесь, граждане психи! Раз я на связь не вышел, сейчас сюда для проверки машину с нарядом пошлют. А может, и вертолет с группой захвата! — Но, видимо поняв, что мы особо не испугались, на всякий случай добавил: — И два бэтээра с ОМОНом. Живо вас скрутят и куда надо отвезут! Там вам на все вопросы и ответят…
Я с грустью посмотрел на сержанта: «вертолет с группой захвата, бэтээры с ОМОНом» — ну конечно. Как же без этого! И еще бронетанковую дивизию имени Феликса Дзержинского самолетами перебросят и «Аврору» на прямую наводку выкатят, счас! Не умеешь ты, парень, врать. Хотя, конечно, молодец, обманул-таки нас. А я-то думаю, что это ты такой разговорчивый оказался?
Но кое-что предпринять стоит. Расстегнув наручники, я рывком поднял патрульного на затекшие от долгого сидения ноги и подтолкнул к машине:
— Сейчас ты возьмешь микрофон и в обычной своей манере скажешь, что у вас спустило колесо и вы были заняты ремонтом, ясно? И никакого деревянного голоса и прочих фокусов, понял, сержант?
— Не буду! — надулся он. — Может, вы и не шпионы, но психи —точно. И социально опасные элементы…
Ага, вот даже как? Что ж, отдаю должное, продержался ты долго, я думал, тебя раньше на героизм потянет. Ладно, в таком случае двум хорошим полицейским Сереже и Юрику придется проявить свою скрытую садистскую суть. — Вытащив пистолет, я ткнул срез ствола ему в щеку. Сильно ткнул, чтоб по зубам заодно съездить:
— Будешь! Если еще пожить немного хочешь, будешь! — Я подтащил парня к раскрытой дверце машины и толкнул вперед. — Бери!
Шмыгнув носом, сержант протянул руку и взял микрофон на коротком шнуре. Чуть подался вперед, поднося его к окровавленным губам, для этого ему пришлось на полкорпуса влезть внутрь кабины. И неожиданно резко подался назад, целя затылком мне в лицо.
Уходя от удара влево, я услышал щелчок включаемого на передачу радиотелефона в руке патрульного и его истошный крик: «Я сорок седьмой, нападение…», почти слившийся со звонким шлепком капитанского ПСС. Дурак!
— Сорок седьмой, не понял, повтори… — раздался из салона искаженный помехами неживой голос дежурного.
Дослушивать я не стал. Перегнувшись через навалившегося на сиденье сержанта, выключил радиостанцию и обернулся к Сереге, застывшему с пистолетом в трех метрах позади. Сержанта можно было не проверять — специалисты нашего уровня с такого расстояния не промахиваются. И с большего расстояния тоже.
— Не задел? — Капитан опустил руку с оружием и легонько, почти незаметно, дернул щекой.
Понимаю, коллега, убивать в бою легче, чем так. Знаю…
— Нет. — Я взглянул на аккуратную цифру «47» на двери УАЗа. — Полагаю, машиной мы уже воспользоваться не сможем. Уходим пешком. Зови своих.
Капитан кивнул, подобрал отлетевшую в траву гильзу и коротко свистнул, отдавая «своим» приказ возвращаться. Секунд через десять-пятнадцать из кустов вынырнули слегка запыхавшиеся «прикрывальщики» Штырь с Вовчиком. Все в сборе, можно уходить.
— Заберите из «тачки» автомат, — кивнул Сергей бойцам на стоящий с распахнутыми дверцами «уазик». — Машину оставим, уходим пешком. Быстрее!
Я огляделся — не забыли ли чего — и бросил мрачный взгляд на сумку: опять на себе тащить! Хорошо коллегам, налегке пойдут, шаровики! Правда, кому-то из них теперь придется тащить еще один автомат — короткоствольную милицейскую «аксушку», о которой капитан сказал, что бросить привычное нам оружие было бы жалко. А вот табельный ПМ решили с собой не брать — с пистолетами у нас и так проблем не было.
Ну, вроде все. Пора. Я взглянул на сжавшегося под деревом водилу — к чести своей, о пощаде он так и не попросил, сделав из всего произошедшего за последний час единственно правильный вывод. Просто сидел и чуть слышно всхлипывал, не имея даже возможности вытереть катящиеся по щекам слезы.
Подойдя к Сергею, я молча взял у него ПСС и легонько хлопнул по плечу, кивнув в сторону зарослей: уходите, мол, догоню.
Дождавшись, пока коллеги скроются за кустами, подошел к пленному и поднял тупорылый ствол.
Такой взгляд, каким он сейчас смотрел на меня, я уже в своей жизни видел. Не раз видел. У живых не должно быть таких глаз…
— Не надо, — беззвучно, одними губами, прошептал он. — Пожалуйста…
Ненавижу гордыню наших сгинувших в катаклизме предков, из-за которых мы пришли спасать этот мир; ненавижу тех властьимущих уродов, из-за которых обычные менты вынуждены останавливать всех подряд для идиотской проверки документов; ненавижу себя за то, что выбрал эту работу!
Ненавижу эту гребаную работу! Да какого хрена! Распустил тут сопли…
Пуля с сочным шлепком ударила в ствол рядом с головой водителя. Отколотые ударом мелкие шепки поранили его только недавно познакомившуюся с бритвой, мокрую от слез щеку.
Взглянув в последний раз в еще боящиеся поверить в случившееся, но уже начинающие оживать, глаза водителя, я шепнул: «Мы не шпионы, поверь. Этот мир скоро погибнет, а вместе с ним — и наш. Дай нам три дня, потом можешь рассказать правду» и, не оборачиваясь, побежал вслед за ушедшими товарищами. Только что я впервые в жизни нарушил одно из главных — нет, даже не главных — основополагающих правил диверсионного спецназа. Я оставил свидетеля и поставил под угрозу жизни своих товарищей и исход всей операции.
Похоже, в спецназе мне больше делать нечего, и эта операция — буде она успешно завершена — рискует стать моей последней боевой акцией.
Как там о нас говорят: «вход — рубль, выход — два»? Во-во… Ждет Юрчика Кондратского трибунал и, говоря словами Виктора Суворова, «прекрасное расстрельное утро»…
Но странное дело, ни малейших угрызений совести или ощущения собственной неправоты я не испытывал— наоборот, на душе отчего-то было хорошо.
И, что не менее важно, моя знаменитая спецназовская «чуйка на опасность» молчала, не предвещая никаких осложнений от сделанного… точнее, как раз несделанного! А к подобным предчувствиям я всегда отношусь с большим доверием и уважением. Тот, кто не научился чувствовать, погибает обычно первым.
В конце концов, как говорил герой одного неплохого фильма: «Я солдат, а не чудовище…»
И, может быть, все-таки не всегда, спасая одну жизнь, нужно обязательно забирать другую?
Может быть, не все можно построить на крови, а?
Которая у всех почему-то одинаковая.
Красная…