Разузнав, где находится эта самая «консультация» и что консультант — поэт Семенов Глеб Сергеевич, я в ближайший же приемный день отправился завоевывать газету «Смена».

В полутемном коридорчике тесного помещения сидела разновозрастная очередь, человек из пяти, шелестящих бумагами. Я уселся на свободный стул и тоже принялся перебирать свои листочки: какой шедевр положить на прочтение первым? У двоих в очереди стихи были перепечатаны на машинке, и это выглядело гораздо значительней рукописного варианта. Невидимый консультант сидел в комнате, откуда слышалось невнятное бухтенье. Я знал, что в комнате трое: один беседует с консультантом, двое сидят на стульях — и что обрабатывает консультант поэтов довольно быстро.

Из комнаты вышла женщина, впихивая в сумочку сложенные листы, в двери вошел очередник-коридорник. Чем-то это напоминало перемещение у врачебного кабинета, где я побывал недавно. Консультант и в самом деле работал быстро: не прошло и получаса, как я оказался в комнате, уже третьим в очереди.

За столом сутуло высился худощавый длиннолицый человек, в пиджаке и свитере, с волосами, зачесанными набок, на косой пробор. Это и был поэт Глеб Сергеевич Семенов.

Знал бы я тогда, на кого вывела меня судьба! О том, что значил этот истинно высокий поэт для молодой ленинградской литературы той поры, написано немало. Все, что было в этой литературе значительного, так или иначе прошло через его руки. Начав еще с конца сороковых работать с подростками литстудии Дворца пионеров, в пятидесятые он создал любимое свое детище — ЛИТО Горного института, а после его разгона — ЛИТО при ДК Первой пятилетки, а после его разгона… а после разгона следующего…

Он был истинным Учителем нескольких поколений поэтов.

Но всему этому еще предстояло свершиться.

Итак, за столом сидел сухощавый сутулый консультант «Смены» и негромко, как говорит врач пациенту, чтобы не смущать того в присутствии посторонних, что-то втолковывал поэту. Чутким ухом я уловил часть разговора:

— «РукУ» и «на суку» — это не рифма, — говорил консультант, — нет, не потому, что нескладно, а потому, что по-русски говорят не «рукУ», а «рУку». Вы уж мне поверьте… Ну, а слово «ногУ» вам не режет слух?

— Бух-бух-бух, — ответно бухтел консультируемый.

«НогУ» — думал я. «Я сижу на берегу, // Не могу поднять ногУ, — есть такая присказка, — Не ногу, а нОгу! Все равно — не мОгу». А у меня-то как с ударениями? Я опять начал перебирать листы.

У стола уже сидел следующий поэт.

— Стоит ли так длинно пересказывать общеизвестный анекдот? — донеслось до меня сказанное консультантом чуть громче обычного.

— Бух-бух-бух, — неразборчиво зазвучало в ответ.

Наконец подошла моя очередь. Я сел перед Глебом Сергеевичем, положил перед ним листки и, уже зная порядок, представился:

— Олег Тарутин, студент.

Читал консультант быстро, но внимательно, судя по тому, что, взяв ручку, переправил «а» на «о» в слове «простор», из стихотворения про комбайнершу. Переправил и равнодушно отложил «Комбайнершу» текстом вниз. На нее, одно за другим, легли стихи из лирического цикла «Галина» (подавая товар лицом, я положил их в своей пачечке первыми). Читая стихотворение «Велосипед», консультант фыркнул и прочел его еще раз. Потом принялся читать «Сказку о медалисте».

— Послушайте-ка! — вдруг громко обратился он к тем, что были в комнате: «Электричества извел // Он рублей на триста, // По ночам садясь за стол // С пылом медалиста». Неплохо, не правда ли? И еще: «Пал подбитым голубком // На медаль свою…» Впрочем, это уже несколько не то…

Далее консультант говорил со мной уже в полный голос. В поэме «Галоши» он показал мне несколько мест, лучших и худших, с его точки зрения, и спросил, понимаю ли я, в чем разница. Этого я, честно говоря, не понимал — и то и другое нравилось мне одинаково.

Глеб Семенов вернул мне листочки, а заметив мою фуражку с двумя скрещенными молотками на околыше, спросил, не из Горного ли я института.

— Значит, скоро мы с вами встретимся, — непонятно посулил он, — где-нибудь в ноябре.

Ни о какой печати, ни о какой «Смене» речи не было. Вышел я на улицу разочарованным. Кура с Гусем сборники готовят, а я… Когда вскоре Валера Шумилин, припершийся к нам на лекцию по геодезии, опять заговорил о стихотворных «подборках» и сборниках, я выдрал листок из тетради и написал ему стихотворную отповедь: «О, кипучие натуры! // Я с такими не сравнюсь. // Выпускает сборник Кура, // Выпускает сборник Гусь…» И далее, сколько позволяла площадь листа, я излагал свое гордое кредо в отношении печати: раз она связана с такими унижениями, то шла бы она куда подальше! Пусть рвутся к ней университетские честолюбцы.

— Это ты сейчас написал? — спросил Валера недоверчиво.

— А когда же еще?

Валера вдруг обиделся, встал, протиснулся из нашего ряда и пошел к дверям перед изумленными взглядами переполненной аудитории и самого лектора, профессора Звонарева.

С тех пор наше приятельство пошло на спад.