Член ОПГ

Сидела у меня как-то моя ближайшая подруга Оля. Говорили, как водится, о литературе. И вот, посреди разговора о том, что русская литература вся в напряжении и ждет своего гения, чтобы он мог более-менее внятно артикулировать неподдающуюся какофононическую реальность, зазвонил телефон.

Мой.

Разговор был слышен всем.

– Ну что завтра – в тюрьму? (спросили меня громко).

Будучи выпимши, я вздрогнула.

– Уже? (спросила я упавшим голосом).

– Пора (как эхо, мрачно отозвался голос).

– Кафка какой-то (тревожно сказала Оля).

– Ты в какую хочешь? (спросил голос).

– В женскую, наверно (отозвалась я безо всякого энтузиазму).

– Значит, на следующей неделе ждем тебя в СИЗО номер 6.

Мама, которая вроде знает, что я туда иногда хожу как член ОНК (правозащитник по делам заключенных), схватилась за сердце.

– Допрыгалась (сказала мама).

– Да нет – я как член ОНК пойду.

– ОПГ? – переспросила мама.

– ОНК (сказала я).

– Хорошо, что не ОПГ. Хотя тебе некогда состоять в ОПГ: ты все время в Интернете сидишь. А там заданий много: убить кого-нибудь, рэкет и прочее. На это время нужно.

 

Дама с квартирой

Тут как-то собрались у одного уважаемого литературоведа такие же вроде уважаемые литературоведы же.

В студии одного телеканала. Обсудить «Даму с собачкой».

Не фильм, а повесть (или это рассказ считается, не помню, хотя эту вещь знаю почти наизусть).

Ну вот.

Ведущий говорит:

– Ну что, господа-товарищи? Какие будут мнения? Повесть-то о великой любви…

– Не-а (говорит другой уважаемый спец). Нет никакой такой любви там! Гуров баб любит всяких там, и Анна Сергеевна – всего-то очередная была его пассия (именно на таком уровне идет обсуждение).

Ему вторит какая-то тетка:

– Ага (говорит). Какая такая еще любовь! Ее вообще нигде нету.

Ей вторит и третий, и четвертый – все по очереди говорят, что типо любви никакой нигде не наблюдается.

Ведущий приходит в ужас: разваливается-то обсуждение.

Опять делает попытку:

– Любовь как великое неконтролируемое (ну, не дословно) чувство…

И на старичка смотрит в углу: старичка-специалиста по истории литературы.

Старичок приводит какие-то свидетельства, контекст написания рассказа (или повести?).

И тут какой-то дядька говорит старичку:

– Пааазвольте! (перебивая умного старичка). Я вот что хочу сказать: в завершение нашей интереснейшей (?!) беседы. У Гурова ведь было два дома?

Все говорят хором:

– Ну!

– Так вот, продал бы один, с женой развелся бы…

Мы с Олей смотрели, начали уже падать под стол.

А все в студии говорят:

– Точно!

И дальше пошел разговор риелторов.

Как один дом продать, а на эти деньги купить квартиру Анне Сергеевне, как уладить дела с жилконторой и пр. И как грамотно развестись с женой, которая у Гурова была, как иронизирует Чехов, женщина «мыслящая».

Ведущий чуть инфаркт не получил. Пытался их перебить, но они, как риелторы, все обсуждали дома и как их продать.

Оля говорит:

– Сейчас до перекрытий и паркета доберутся.

В общем, хорошая была передача.

Маме тоже понравилось. Она говорит мне:

– Балкон, на котором Джульетта стояла, – ты же была в Вероне – хорошо закреплен? При продаже дома проблем не будет? Любовь любовью, а перекрытия-то надо укреплять вовремя.

 

Бабушка Пушкина

Прошлой весной, прогуливаясь по центру Москвы, случайно зашла на читку молодых поэтов.

Мероприятие называлось почему-то «Бабушка Пушкина» (?!).

Сначала – прямо на улице, в огороженном закутке, во дворе Третьяковки на Крымском Валу сильно вопила полуголая певица Елизавета (низкое декольте в собачий холод).

Потом вышли оркестр МАИ и первый по счету поэт.

Совсем юноша.

Юноша дал знак оркестру, и оркестр взвыл – на высокой ноте.

Юноша опять дал знак оркестру, и оркестр – так же неожиданно, как взвывал, – замолчал.

Тогда юноша вдруг взвизгнул в микрофон в манере Пастернака следующее:

– Моя маленькая пучеглазая!

(Юноша обернулся, и оркестр опять дал пару нот и вновь затих.)

Дальше он произнес буквально следующее (причем нараспев, громко и даже как-то истерично):

– Думал – не смогу – а вот люблю – шутки коплю.

Оркестр вновь заиграл, и все зааплодировали.

Я стала медленно сползать со скамейки, сидевший рядом пожилой кавказец посмотрел на меня с участием (было видно, что он здесь, как и я, чужой на этом празднике жизни, рабочей профессии и просто зашел потому, что деваться некуда).

– Дэвушка, вам плохо? (осведомился он участливо).

– Инфаркт (сказала я автоматически).

– Что?! (закричал кавказец).

– Шутка (сказала я). От таких стихов, впрочем, может и инфаркт приключиться…

– У мэнэ был (сказал кавказец задумчиво). Но нэ от стыхов.

– От песен? (спросила я).

– Ага (неожиданно сказал он). Три дня подряд пели на свадьбе, пили и вот – ынфаркт. А вы стихи пишете?

– Нет (говорю). Слава богу.

– Тогда пачэму инфаркт?

– От зависти.

Он ничего не понял и говорит:

– Какие в Москве все странные. Стыхи зачем-то на улыце читают, потом инфаркта боятся…

 

Проезжайте, Федор Михалыч!

Встретила знакомого «бомбилу». Хороший парень, армянин по национальности.

– Неприятности у меня (говорит). Два раза нарушил на красный, отняли права. На пять месяцев. И как жить? Ну, сделали мне левые права. Отдают, я им деньги. Сразу не взглянул, потом посмотрел и чуть не съехал на обочину.

– А что там было?

– А там написано – Достоевский Федор Михалыч! И моя фотка!

– Шутники, однако.

– Да не то слово! Литературоведы хреновы! Ну, думаю, проскочу. Седня мент останавливает и говорит: что-то знакомое! Мент молодой, слава богу, не знает никакого Достоевского…

– Не заподозрил?

– Не, говорит, а почему вы на вид армянин или там осетин, а фамилия белорусская?

– А ты?

– А я говорю: у меня мать белоруска, а я весь в отца пошел.

– А он?

– А он говорит: проезжайте, Федор Михалыч! И даже под козырек взял. В другой раз, боюсь, не проскочу.

 

Положительный образ

Позвонила Оля.

Я ей говорю:

– А вот Ленка…

Оля:

– Неинтересно!

Я опять:

– А вот Сашка…

Оля:

– Неинтересно!

Я вновь делаю попытку:

– Вчера пошла на рынок…

Оля говорит:

– Ну скучно – рынок, сплетни!

– А что – интересно?

Оля говорит:

– Как ты думаешь, есть какой-нибудь «положительный» образ женщины в русской литературе?

– Есть (говорю) Шапокляк, старуха типа. Чем-то на меня похожа – пакостливая такая бабка. Но образ – положительный. Веселая зато бабка-то.

Оля:

– Я имею в виду, чтобы она преобразовала жизнь мужчины.

Я (включившись в игру ее):

– В христианском дискурсе чтобы?

– Ну да. Типа того.

– Проститутка, конечно: Сонечка Мармеладова (говорю).

Оля (задумчиво):

– Я тоже так думаю.

 

Самиздат – Интернет

Пригласили меня тут намедни на круглый стол, посвященный теме «Самиздат – Интернет»: что чего лучше и сохранился ли типо тот читатель, что читал самиздат, а теперь перетек в соцсети – да и то вопрос, перетек ли.

Была я там в качестве живого объекта – как представитель интернетского лалалала и хахахаха, – а вели дискуссию интеллектуалы Гасан Гусейнов и Максим Кронгауз, лингвист.

Кронгауз (славный в принципе человек) всякий раз начинал так: «Да не обидится на меня многоуважаемая Диляра, но…» Или – «Рискуя задеть чувства Диляры, я все-таки скажу» (что типо Интернет – помойка, где кто попало чушь мелет: но не так грубо он, конечно, говорил, а, наоборот, наукообразно и вежливо).

Гусейнов (ужасно симпатичный) представил меня так:

– Интенция артикулировать над-смыслы, сконцентрированные в гипертексте, который…

После чего я сказала:

– Привет! Дело было так. Однажды с жуткого похмелья…

Женщина (из публики) – академической наружности, элегантная и с тонким лицом, явно из «недобитых», в ужасе спросила рядом сидевшего:

– Это кто? (она опоздала).

– Известный автор.

– И что она делает?

– Жжот (ответил сосед на интернет-жаргоне).

Дама замолчала и посмотрела на меня со смесью недоумения и жалости.

Но закончилось все хорошо. Я даже попыталась исправить о себе впечатление и что-то плела о литературе (но никто меня не слушал).

Потом мы пошли к метро с одним издателем, который мне рассказал такую шутку: один автор по экономике писал в основном тексте – 1 руб. 50 коп., а в примечаниях – 1 р. 50 к.

Издатель долго хохотал, закинув голову, так что проходящий мимо милиционер было остановился.

Но, заметив, что мы трезвые и относительно интеллигентные, пошел себе дальше.

 

Фауст или Мефистофель?

В книжном магазине видела роман «Обитель».

На верхней полке.

Фолиант.

Тыща страниц, наверно.

Ни дать ни взять «Война и мир».

Потянулась посмотреть, он мне – бац! – на башку.

Упала (пол там скользкий, кафельный).

А полка около выхода.

Сигнализация сработала.

Продавщица говорит:

– Вы, извините, хотели «Обитель» вынести?

– Не (говорю), она невыносима.

Продавщица (интеллигентная, книжки же продает, не помидоры таки) говорит:

– Да, тоскливая книга.

– Ага (говорю). И на бутылку не поменяешь.

Она на меня посмотрела внимательно, поняла, что я так веселюсь (из меня часто Швейк вылезает такой, безо всякого повода).

– А вам (говорит) что нравится?

– Коньяк (говорю) три звезды. И стоит столько же.

Она засмеялась:

– Вы что-нибудь хотите купить или только вынести?

– Я куплю. Вы даже не сомневайтесь.

И купила: авторучки (3 штуки), блокноты (2 штуки), ежедневник (1 штука).

Вижу, она разочарована.

Тогда мне ее стало жаль, и я еще купила «Словарь религий».

Она говорит:

– У меня чутье. Вы же – писатель?

Магазин этот на первом этаже издательства, так что и чутья тут не надо.

– Начинающий (говорю).

Она посмотрела с недоверием.

Потом говорит:

– Никогда не поздно. Вон Гёте «Фауста» написал чуть ли не в 80.

– Но начал он раньше (говорю).

– Так и вы начните!

– Сегодня и начну. У меня и персонаж есть подходящий.

– Фауст или Мефистофель?

– Колян.

– А! (равнодушно зевнула продавщица – ей, видно, мой стеб надоел). Удачи вам!