О толерантности
Как-то, когда я заподозрила, что кот наш заболел, хотела ему термометр вставить в попу.
Он возмутился.
Мама говорит гордо:
– Он свою попу не даст! Не то что некоторые!
– Ты, мама, гомофоб.
– Кто?
– Ну, это… Некультурный человек…
– Да? Я исправлюсь… Давай подержу кота…
50 оттенков
Кто-то написал про эти «оттенки серого» новоявленный бестселлер:
– Неужели кому-то и вправду интересно смотреть на обмен жидкостями между двумя людьми весьма посредственной внешности?
Мама говорит:
– А откуда она узнала, что Колян тебе дал водку, а ты ему – вино?
Кариес
Пришел ко мне как-то в гости один артист: лузер, на десятых ролях подвизался, в театре – кушать подано, в сериалах каких-то дешевых; ну и реклама, конечно. Изображал он кандидата мед. наук и призывал чистить зубы «Блендамедом». Говорил сурово, смотрел прямо в камеру: хорошо играл, отыгрываясь в рекламе за свою несчастную судьбу. И маме запомнился. Она его тут же узнала и, думая, что он врач, говорит ему так приветливо:
– Какое вы благородное дело делаете!
Артист зарделся (думал, она его на сцене видела или в кино).
Мама не унимается:
– Люди вам, наверно, благодарны! И ведь к каждому подход нужен! И к человеку, и к его зубам!
(А поскольку этот артист снимался много в рекламе, он и не помнил про «Блендамед» и потому посмотрел на маму в ужасе, а на меня – с сожалением: легко ли жить с сумасшедшей в одной квартире?)
Мама – опять:
– Зубы – ворота жизни, от их состояния и желудок зависит, и многое другое!
Артист мне тихо говорит:
– Че это она?
А я не колюсь: думаю, вот потеха сейчас будет. Маме же он говорит, вежливо так:
– Вы совершенно правы! Зубы надо беречь. Особенно для сцены: голливудская улыбка – залог успеха актера.
Тут мама мне тихо говорит, из-за его спины крутя пальцем у виска:
– Че это с ним?
Я опять не колюсь и тихо ей говорю:
– Мужик с приветом. Все время говорит про Голливуд. Хотел туда уехать, но у него был кариес, и не осмелился.
Мама тогда тихо распрощалась и пошла к себе в ужасе. А артист со мной тоже недолго поговорил и ретировался.
Феноменология духа
Как-то жалилась я по телефону философу известному, Олегу Аронсону, на свою тупость.
– Тупая я (говорю я ему скорбно).
– А что такое? Чего ты не поняла?
– Читала-читала «Феноменологию духа» и… Ну, не понимаю, и все тут!
А он говорит:
– А ты сразу пятую главу читай! Первые четыре ты не поймешь…
Мама говорит:
– Четыре не поймешь, а пятую прям вот так сразу и поймешь, ага… А знаешь что? Ты читай сразу у всех именно пятую главу! Вот у «Карлсона» сколько глав, не помнишь? Или у Прилепина этого, Лукьяненки?
– А если где-нибудь всего-то две или три или четыре, а пятой нет?
– Да, незадача… Тогда вообще не читай: сказал же тебе этот философ, что ты можешь только пятую главу понимать! И потом, чтобы понять, что это пятая, надо уметь все-таки до пяти считать, правильно?
Ну да, кто бы спорил: сначала надо научиться считать до пяти, а потом уже Гегеля читать: это я уразумела.
Потом опять ему, Аронсону то есть, звоню:
– Ладно, пятую прочту главу, а что еще читать?
– Спинозу (говорит, не моргнув глазом).
Я помолчала, размышляя, как же мне теперь быть: зачем на свою голову сама напросилась? Он опомнился, однако, и говорит:
– Ну, ты его самого вряд ли поймешь, ты про него читай. Сейчас я тебе список дам, кто про него хорошо писал…
Мама – начеку:
– Ты бы сначала выяснила, сколько там глав у того, кто про Спинозу пишет? Пятую сразу и читай, чего мучиться-то… Хотя тебе что пятая, что вторая, что про него, что сам Спиноза – что в лоб, что по лбу, я думаю…
О снобизме
Вспомнили о писателе Килгоре Трауте, персонаже Воннегута.
Он на какую-то научную пресс-конференцию поехал, переночевал по дороге в ночном кинотеатре, а лекция у него была такая:
«Американский роман в эпоху Маклюэна».
Траут взошел на кафедру и говорит:
– Выспался я сегодня с другими грязными стариками в одном паршивом кинотеатре Нью-Йорка. Может, об этом поговорим?
Мама говорит:
– Прям как ты. Помнишь, ты в курилке «ВОГа» сказала, когда там красивые девушки говорили, что надо стричься у Жака Д’Эссанжа, что тебя стригут на Курской, с дезинфекцией: и еще через санпост прогоняют?
– Ага.
– И гламурная девушка почему-то заплакала…
Ван Хельсинг
Мама говорит мне как-то не без грусти:
– Наверно, я никогда не пойму суть твоей профессии…
– А что такое?
– Понимаешь, я как-то включила какой-то канал, уж не помню какой, а там идет фильм: сидят двое интересных мужчин и беседуют… Мирно так… И вдруг один из них как зарычит и стал шерстью покрываться! Скалиться и рычать на своего собеседника! Тебя дома не было, я испугалась, переключила на другой канал…
– А! (говорю). – Это, наверно, фильм «Ван Хельсинг»!
Мама говорит:
– Точно! Я думала, это что-то из средневековой жизни, судя по названию, а тут такое… рычит… скалится…
Я говорю:
– Ну, это же для подростков фильм!
Мама говорит:
– Трудных?
Концепция
Приехала подруга из провинции.
Страшно любит театр: ходит на любые постановки, даже и смехотворные.
Я ей говорю:
– А я тут «Сильфиду» смотрела! В театре Станиславского, роскошь, блеск! Они с Большим даже конкурируют!
– А я у нас – «Аиду».
Мама говорит:
– И как? Наверно, все-таки не так роскошно, как в столице?
Подруга говорит:
– Да нет, ничего… Аида, правда, не в голосе была, у нее там неприятности какие-то… У певицы то есть… Вроде как муж запил… Пищала сильно… Радамес – ужасный, он в принципе самодеятельный певец, труды преподает в нашем училище, учит плотницкому делу… И пьет здорово.
Мама уже начала помирать со смеху:
– Ну а Амнерис?
– Амнерис – нормальная! Хорошо поет: ну, малость подпискивает и фальшивит, но все равно неплохо! Красивая зато… А студенты наши из универа – набрали волонтеров, они рабов в каких-то лохмотьях изображали, и – по новой режиссерской концепции – прямо в зрительном зале притаились и отовсюду выскакивали. Причем в самые неожиданные моменты: может, путали что-то, они ж неопытные… Многих напугали… Я с одной пожилой дамой была: она не поняла сначала и говорит билетерше:
– Вы зачем бомжей напустили сюда? Я в хорошей одежде!
– А та что? (спросила мама, давясь от смеха).
– Билетерша-то? Говорит важно: это такая концепция.
Кинозвезда
Один человек в соцсетях шутейно известил, что, мол, Михалков какого-то Мин Ли Хво пригласил сниматься: поначалу достоверно выглядит.
А тут меня, между прочим, тоже в кино приглашали сниматься.
Один приятель.
Говорит:
– Дильк, снимешься у нас?
Я зарделась (вдруг, думаю, какую-нить негритянскую певицу, интересно же).
– Ну… (говорю неопределенно). – А что за фильм?
– Да не фильм! «Встать, суд идет!» Передача такая… Там нужна бабушка – свидетельница убийства.
– Бабушку???
– А чё? (сказал этот дядька). – Я вот дедов играю, и ничё… Встать, суд идет! (вдруг выкрикнул он). И это… бесплатно, короче… Денег нету у нас…
– Я подумаю, (сказала я со сдержанностью кинозвезды).
– Ну вот тебе моя визитка. Надумаешь, звони! Бабушки очень нужны!
Рассказала маме. Мама фыркнула.
– Если бы бабушку-убийцу, или бабушку – содержательницу притона, другое дело… А так – бабушка-свидетель, неинтересно! (То, что меня пригласили играть старенькую бабушку, она на это никак, черт подери, не отреагировала.) И сколько заплатят?
– Ну, меньше, чем Джулии Робертс…
– А Джулия Робертс играет в «Суд идет»? Что-то я ее там не видела.
– А ты приглядись повнимательнее: она всегда сзади сидит, среди публики на суде.
– Теперь буду смотреть в оба. Спасибо, что предупредила…
Пьющие медведи
Выпал снег. Давно это было. Три зимы, наверно, назад.
Я стала нудеть, что все время спать хочется. И завидовать медведям.
Тут со сменой погоды у меня поднялось давление.
Пришел врач. Женщина. Сделала мне укол.
Я стала засыпать, врач сидела рядом – чтоб проследить, подействовал ли укол.
Мама сказала ей со смехом, указывая на меня:
– Завидует медведям…
Врач не поняла и спросила:
– А что они умеют?
Я открыла глаз (один) и сказала:
– Например, на велике кататься…
Врач сказала:
– Ну не все же!
Мама сказала:
– Она завидует и тем, и этим: она и на велике не может, и мечтает всю зиму проспать. А надо работать.
Врач сказала:
– На велике я могу – даже велоспортом в юности занималась. А вот чтобы зиму проспать – нет, это нельзя. Много вызовов. Падают, пьяные все, кричат, и надо к ним ездить… Недавно была у одного, еле ноги унесла: он меня не хуже медведя подранил.
Врач задрала рукав своего синего халата и показала рану.
Мама в это время бегала на кухню за водой и не слышала про пьяных пациентов «Скорой». Увидев рану, мама запричитала:
– Какой ужас! Это медведь? Но они же все спят сейчас!
Врач посмотрела внимательно на маму и сказала:
– Не все. Иные пьют, как собаки. Потом дерутся.
Мама ничего не поняла и стала причитать:
– Какой ужас! Уже и медведи пьют!
Врач сказала:
– В России все пьют… Даже и медведи. Но мне пора, (сказала врач). – К следующему медведю.
И ушла. Мама сказала:
– Хороший врач, сразу видно. С юмором. Только откуда она берет медведей?
День рождения Лермонтова
В день рождения Лермонтова «Литературка» (некогда великая) написала: «Двухсотлетие Лермонтова Россия отмечает, как никогда, вовремя».
На что мама отреагировала так:
– Как никогда – это как?
– Вовремя.
– А раньше было не вовремя?
– Раньше вообще не отмечали, наверно. Сухой закон был раньше.
– А сейчас напились – и вовремя? И, как никогда, напились? Очень сильно напились?
– Да, главреда «Скорая» увезла…
– А почему тогда – вовремя?
– А вовремя увезла: иначе бы ему кирдык…
– Что такое кирдык?
– Неологизм Лермонтова…
– Ага. Понятно. Он, наверно, знал, что на его 200-летие главред до синих свиней напьется…
– Он вообще был провидец…
– А кирдык – это провидец?
– Нет, это … ммм… капец.
– Так провидец или капец?
– А это одно и то же. Лермонтов говорил: ха! через 200 лет вам всем капец! То есть кирдык…
– Так и говорил?
– Да что ты все время переспрашиваешь! Забыла, что ли, Лермонтова?
– Он так не говорил.
– Говорил. Просто от нас тщательно скрывали. Он еще не такое говорил…
– А теперь опубликовали?
– Ага. Письма к одной женщине. Он там ей пишет: ну все, капец. Кирдык, пишет, я те точно говорю – вот так прям и пишет.
– А как письмо заканчивается?
– Он пишет: Вау! Пошел, кароче (пишет). А ты крутая (пишет). Ништяк ты баба (пишет).
– Ужас…
Записные книжки
Моя старенькая мама вдруг исчезла куда-то из дому надолго. Я уже начала было волноваться. А она, оказывается, ходила в дальний магазин, где купила мне четыре изящные записные книжки.
– Зачем? (спросила я ее). – Я же на компе пишу, для Фейсбука.
– Это несерьезно, сказала мама. Имеет вид какой-то идиотический, преходящий…
Я догадалась, о чем она.
– Думаешь, если я буду писать пером, ручкой то бишь, в книжку, то из меня Толстой получится?
– Дался тебе этот Толстой! (раздраженно сказала мама). – Не нужно замахиваться на гениев! Тут тебе и паркер ручка не поможет…
– Зачем ты тогда купила эти книжки?
Мама вздохнула. Лицо у нее было скорбное и в то же время с него не сходило выражение робкой надежды. Прямо как жена бездарного писателя, которая думает, что если он будет в день сидеть за столом часа четыре, то получится не хуже Толстого (я такую знала, она своего мужа запирала и всем объявила, что через год будет типа «Война и мир»: думала, главное – запереть в комнате).
– Ну, (сказала мама) я надеялась… Я же знаю, что у всех писателей были записные книжки…
– Это просто их так называют. На самом деле в записных книжках записаны были расходы на прачечную. Ну, или на проституток… На крайняк.
– Поняла! (просияла мама). – На прачечную – у Тургенева, а у Мопассана – на проституток! Ну а ты пиши в них замечания: что увидела, какое утро… Будет поэтично…
Пуп земли
Вычитала где-то: «Люди имеют лишь 46 хромосом, это на 2 меньше, чем у обычной картошки. Если считаешь себя пупом земли – запомни, картошка круче тебя!»
Прочла маме.
Мама расстроилась.
И вспомнила, как в какой-то телеигре (все это правда, а не анекдот) ведущий открыл четыре цифры и тут же закрыл с предложением какому-то Сидорову и какой-то обезьяне (это правда!) открыть те же окошки, которые он только что закрыл.
Сидоров ничего не открыл (три раза открывал не то, пока его ведущий не погнал с помоста). Обезьяна открыла все мгновенно. Без единой ошибки.
Это было давно, но, помню, мама тогда сказала очень печально:
– Неужели мы глупее обезьян? Я бы вот тоже, может, не смогла бы так быстро, как эта обезьяна, запомнить эти окошки… Бедный Сидоров! Может, он просто не выспался?
– Это нечестное соревнование (сказала я). – Обезьяне дали выспаться, Сидорову – нет. И все чтоб рейтинг был! Какие сволочи! Так унизить того, кто в принципе, если выспится и будет трезвый в кои-то веки, – звучит гордо!
– Откуда ты знаешь, что обезьяна выспалась? (спросила мама с подозрением).
– Знаю (сказала я). – У меня там продюсер знакомый…
– И что еще говорит?
– А говорит, что обезьяна-то сильно продвинутая, что ее долго учили – она еще не то умеет. Она и готовит, и детей нянчит, и в математике – но не высшей, конечно, но в такой простой, типа как счетовод, сечет получше не только Сидорова, но и нас с тобой!
Мама опять расстроилась.
– И что, – говорит мама, – они могут даже дать ей бюллетень для голосования?
– Не только могут, но и дают, мам! Такие, как она, и голосуют, как правило!
– Не ври! (вдруг закричала мама). – Я не видела около нашей школы во дворе, где пункт голосования был, ни одной обезьяны!
– Ха-ха! (сказала я). – Они дают доверенности! Ты просто ничего не знаешь!
В результате мама сильно на меня обиделась:
– Всему есть предел (сказала мама). – И ты все же не Свифт – так издеваться над человечеством.
– Нет (сказала я). – Я не Свифт, это точно. Мне далеко даже до обезьяны, какой там Свифт!
О педофилах
Тут мне стал писать и звать на свидание какой-то мужчина, лет на десять помладше.
Я маму спрашиваю:
– Как думаешь, на сколько мужчина должен быть младше женщины, чтобы женщина считалась педофилом?
Мама, не моргнув глазом:
– На полгода.
По мотивам ненависти и вражды
Когда художник Павленский прибил свою мошонку к брусчатке Красной площади, его, как вы помните, хотели судить за то, что он сделал это «по мотивам ненависти и вражды».
– Как, (сказала мама), – можно прибить свои органы «по мотивам ненависти и вражды»? У них же там главный убивец лежит – который по мотивам ненависти и вражды 30 миллионов на тот свет отправил – и ничего! Он чужие органы прибивал! А Павленский – свои! – Мама подумала и прибавила: – Мои органы, че захочу, то и сделаю! Главное – не чужие… – Потом, смутившись, тихо произнесла: – Ты только не пиши этого… А то скажут – старуха, а вон че говорит! Соседка осуждает Павленского, и я с ней поссорилась…
– Че говорит?
– А! Говорит, всем им делать нечего: я, говорит, с утра до вечера работаю, мне некогда органы прибивать!
– А ты?
– А я ей сказала, что она глупая… Сказала – а что тебе-то прибивать? Сказала, что «органы» – это игра слов, что он против беспредела типа. Беспредела органов милиции типа…
– А она?
– Ничего не поняла и вдруг завыла – деревенская она… И стала говорить мне скороговоркой, что ее муж давно… ну, не тово… ну, ты понимаешь? Вот ей и обидно стало, что кто-то здоровые прибил… органы… Она говорит, что у нее муж-алкаш, ему прибивай не прибивай, все равно… И что когда она к нему с любовью пристает, он говорит, что ему все равно – у него органы как прибитые… Ну, ты понимаешь?
– Понимаю!
– Обидно ей… Эх, говорит, здоровые прибил! Хотя худенький он, видно сразу – непьющий! Жене счастье! А он взял и испортил их… Ну, я ее тогда пожалела и говорю: а че ты политику сюда шьешь? Сказала бы сразу, что позавидовала его здоровым органам!
– А она?
– Помирились… Но не сразу, а на следующий день… Ты кусок торта видела в холодильнике? Так это она принесла. Говорит: теть Нель, эт я так… про органы… Это я о своем, о девичьем…
Цитируя Довлатова
Как-то зашла к нам соседка (такая, полукультурная, не Колян, но и не Лотман).
Мама у меня наивняк иногда: сидит с ней чай пьет и вдруг говорит:
– Бывает у человека вид похабный, а елда здоровая. Типа отдельной колбасы… (Довлатова то есть цитирует без предупреждения).
Соседка бледнеет, потом краснеет.
И говорит:
– У какого человека?
Мама говорит:
– У Ленина, к примеру.
У соседки лезут глаза на лоб, а я намеренно молчу: думаю, чем кончится?
Соседка краснеет еще больше и говорит:
– Откуда вы знаете, какая была… ну… эт самое… у Ленина?
Мама говорит:
– Да, конечно, не знаю, это, наверно, Крупская знала, да и то не факт (соседка краснеет уже густо и поражается – ведь мама робкая, старенькая и интеллигентная).
– Да мне все равно (продолжает мама), – что там у него было, просто смешно: «типа отдельной колбасы».
И смеется.
Соседка теряет дар речи, думает, наверно, что мама уже умом тронулась.
Тут я вступаю:
– Это юмор (говорю), – такой. Писатель – Довлатов. Самый читаемый в России. Слова – не его, а его персонажа. Вульгарного такого персонажа. Простого человека.
Соседка облегченно вздыхает:
– Ах, вон оно что!
Но тут же опять хмурится:
– Юмор у него какой-то… Похабный… И при чем тут колбаса?
– Колбаса всегда причем (говорю я). – Вот не будет колбасы, так и, извините, елду будет не с чем сравнить…
Соседка вдруг говорит (развелась с мужем-алкашом когда-то):
– Ни елды тебе, ни колбасы, господи прости…
– Так о том и речь (говорю).
– Теперь все ясно (подытоживает соседка).
Слово на букву «Б»
Говорю маме:
– Надо прощаться, – говорю, – с европейскими ценностями.
– А у тебя были европейские ценности? Стекляшки из Венеции, пара платьев – какой-то там, ты говорила, хвастаясь, Ральф Лорен, ну и вроде коробочка для лекарств с портретом Мерилин… Небольшие ценности, честно говоря.
– Я о свободе-равенстве-братстве.
– А! Я знаю, ты любишь милиционерам об этом говорить, а они не понимают. Говорят: «Документы покажи!» Ну и прибавляют это слово на букву «б»…
– Братство?
– Ага. Братство.
Литературные вьетнамцы
…Кто-то предположил, что одной очень плодовитой писательнице книжки клепают вьетнамцы в подвале.
На что мама сказала:
– Ты же тоже много пишешь. И про тебя скоро так скажут. Да, честно говоря, я сама уже подозреваю, что у тебя под кроватью сидит не менее пяти вьетнамцев – один человек столько не напишет. Я иногда туда веником лезу, чтобы проверить: но я достать не могу до стены, они, наверно, в нее вжимаются.
– Мне до той писательницы далеко…
– Ну конечно: у нее целый подвал есть, а у тебя только кровать, под которой от силы пять вьетнамцев могут спрятаться. Но вот еда уходит стремительно: вчера кто-то съел две пачки пельменей.
– Да ты же сама их отнесла консьержке!
– Ну да, забыла совсем… Я отнесла и сказала, что это за работу: может, она тебе что-нибудь напишет. Для количества хотя бы.
– А как насчет качества?
– Ты думаешь, у нее хуже получится? То же самое примерно, а может, даже и получше… За это ты не волнуйся: за пачку пельменей станешь знаменитостью.
– В нашем подъезде?
– А что? Была же ты, как соседка в Алма-Ате говорила, самая красивая в нашем том подъезде!
– Ну да, где средний возраст жителей был 80.
– Ну да. Но для тебя – тоже неплохо.
Сисадмины и эстонцы
Однажды к нам пришли в гости два сисадмина.
Не только мама, но и я ничего не поняла, ни единого слова.
Мама же спросила:
– А они кто, эстонцы? И почему так невежливо, на своем разговаривают, изредка вставляют русские предлоги и восклицания? Они же должны понимать, что мы эстонского не знаем!
Секс по телефону
Вспомнила, как мама ошиблась и набрала «секс по телефону».
Там что-то долго трещало, ничего не было слышно, а потом ей сказали:
– Пупсик! Какой ты большой! Я щас кончу!
А мама сказала:
– Да уж, побыстрее кончайте фигню нести и позовите Губайдуллу Мамедовича!
Там затихли (наверно, говорит мама, пошли искать Губайдуллу Мамедовича).
Маме надоело ждать, она положила трубку и через полчаса опять перезвонила.
На сей раз попав уже по адресу.
И говорит этому Мамедовичу (аксакалу):
– Ха-ха-ха! (И пересказывает, что ей сказали за полчаса до этого.)
Мамедыч, слава богу, тоже ничего не понял и говорит:
– Внуки баловались, наверно.
* * *
Когда мама узнала, что она звонила по ошибке в «секс по телефону», она мне не поверила.
И говорит:
– Как можно влюбиться по телефону?
– Там ведь речь не о любви.
– А о чем, по-твоему?
– О сексе.
– Как возможен секс без любви?
И посмотрела на меня торжествующе: типа срезала.
Мама-диджей
Соседи сбоку устроили дискотеку.
Громко и с визгами пляшут.
А соседи снизу начали стучать мне по батарее.
Думали, это я так гуляю.
Потом пришли.
Звонят в дверь.
Открывает мама – уже в ночной рубашке.
Соседи снизу говорят:
– У вас тут дискотека?
Мама говорит:
– Ага. А я – диЖдей (она так произносит слово «диджей»).
Соседи мрачно говорят:
– Настоящего диджея покажите.
Тут я выхожу и говорю:
– Настоящий – это я.
Соседи говорят:
– Щас милиция приедет. Уже едет.
Мама говорит:
– Тоже настоящая?
Соседи переглядываются, и тут из соседней квартиры вываливается пьяная компания.
Пьяная компания добродушно хватает соседей и затаскивает к себе в квартиру. Соседи снизу улыбаются (им теперь нальют задарма).
Через 10 минут приходит мамаша соседей снизу.
Мама опять открывает.
Теща (или свекровь) говорит:
– Отдайте мне моих молодых!
Мама говорит:
– Они в милиции.
Теща (или свекровь) вдруг начинает… выть, как волк, и одновременно причитать.
– Что вы с ними сделали?! (кричит).
Тут опять открывается дверь, и оттуда опять вываливаются соседи боковые.
И затаскивают уже тещу. Теща тоже, наверно, хочет выпить: она не сопротивляется.
Мама говорит:
– Так мне ложиться или пойти вести ихнюю дискотеку?
Ждем нового визита.
За стеной надрывается Михаил Круг.
Соседка сбоку говорила мне как-то:
– Я его абажаю!!!!
Лермонтов и евреи
В СМИ прошла информация о том, что строчки Лермонтова о «немытой России» на самом деле сочинил не он, а евреи (действительно, была такая заметка в солидном издании).
– Оказывается, «Прощай, немытая Россия» написал не Лермонтов, а евреи (сказала я маме). – Мне об этом один патриот сказал по секрету.
Мама сказала:
– Евреи написали Лермонтову, что хотят помыть Россию – доверились, так сказать, а он взял и опубликовал это их еврейское пожелание?
– Типа того…
– Они хотели всю Россию помыть или как?
– Да нет, они просто хотели прибраться в своем местечке и сообщили об этом Лермонтову, а он взял и обобщил.
– Ну да, и скандал вышел. Нехорошо. Ему надо было эти стихи со ссылкой написать: мол, прощай, местечко, не успел я тебя помыть, прибраться там, занавески повесить… Надо дальше типа двигать… «Говорит один еврей другому» – так должен был написать Лермонтов.
– Что-то у тебя, мама, хуже получается, чем у него. Не так, извини, поэтично.
– Ну и что? Зато правда! А так – что за безобразие: Прощай, немытая Россия! Прям клевета какая-то… Сам-то мытый, что ли? Давно в бане был? То-то! Ты сначала посети баню, а потом пиши. Да еще и не свое, а из письма каких-то там евреев… Которые, может, и не то имели в виду…
Зависть
Посмотришь, как люди танцуют, и становится горько – мне бы так.
Потом послушаешь, как поют – опять горько на душе.
Зависть гложет…
Ну, потом – как играют, рисуют, пишут, лепят, прыгают, бегают, решают задачи…
Мама говорит:
– А ты смотри, как едят: вот ты это тоже умеешь, как никто. Потом еще можно посмотреть, как падают, роняют всё, сорят и матерятся…
Тут тебе равных нет.
Женевская школа и функциональная грамматика
– Ничего не имею против функциональной грамматики третьего поколения Женевской школы (сказала я сегодня Коляну, подслушав эту фразу у одного интеллектуала).
Колян оказался на высоте:
– А против четвертого? (хитро прищурившись, как Ленин, сказал он).
Поняв, что меня раскусили, я эту же фразу сказала маме:
– Ничего не имею против… (и далее по тексту).
Мама посмотрела на меня внимательно и сказала:
– Ты когда чужие тексты произносишь, у тебя лицо напряженное. Как у двоечника, который не понимает смысла сказанного. Или как у туриста, который зачитывает фразу из разговорника.
Добрые советы
Вычитала в соцсетях:
«Как избавиться от назойливых приставаний, если вы уродились сексуально не обделенным двухметровым красавцем:
Жесткие вставки в белье, накладной горб, джинсы, имитирующие кривоногость, лысый парик».
Мама говорит:
– Слава богу, тебе все это не нужно. А красивым и правда тяжело: долго на работу собираться.
Русский писатель
– Сегодня меня назвали русским писателем (сказала я маме).
– Кто? Русский алкоголик?
– Нет, русский же писатель.
– Значит, алкоголик.
– Писатель, а не алкоголик!
– Так он же и алкоголик!
– Ну, не без того…
– Вот видишь!
– Что видишь?
– Что писателем тебя может назвать только алкоголик…
– Так и читатели называют…
– Тоже, наверно, когда выпимши.
– Да вроде нет…
– Видишь, ты сомневаешься.
– Зато ты никогда не сомневаешься!
– Ну какой из тебя писатель? У писателя должна быть борода и амбиции.
– Я отращу.
– Тогда ты будешь не писатель, а женщина-феномен. В цирке таких раньше показывали…
– Пойду в цирк.
– Больше толку будет.
Литературовед и кот
Были у меня байки про одного литературоведа и моего кота.
Но какая-то сволочь взяла и отправила этому литературоведу их по почте.
Литературовед осерчал.
Главным образом потому, что (он говорит) дело было не совсем так.
На что мама сказала:
– Ничего себе литературовед! Он, наверно, правда думает, что можно подтираться гусенком или воевать с мельницами?
Кот-литературовед
Готовя книгу, я свои байки собрала в вордфайл и через принтер запустила.
А кот раскидал бумажки.
И сидит на них, озорно смотрит.
А мама подобрала, почитала, стала смеяться и мне читает вслух.
Поскольку я их написала около пяти тысяч что-то (а может меньше, не помню, но таки много), то я не узнала свою же байку.
И говорю:
– Какого идиота ты мне читаешь? Где ты берешь эту ахинею?
Мама говорит:
– Из-под Марсика. А по-моему, довольно-таки смешно. Марсик знает на чем сидеть, не волнуйся.
Наша персональная Бондиана
СМИ объявили, что 50-летняя Беллуччи сыграет девушку Бонда.
– А ты сыграй девушку Коляна (сказала мама).
(Колян – алкаш из нашего двора, мой приятель.)
– Ну, если она в пятьдесят может девушку Бонда, почему я не могу?
Мама задумалась.
Потом говорит:
– А там постельные сцены есть?
– Наверняка.
– Эротические?
– Ну, а какие еще?
– Ну, разные бывают. От слова «постель» же. Эротические я тебе не советую – вес и все такое. Да и (мама покраснела) сноровки у тебя, думаю, нет… Откуда у тебя сноровка-то? (Мама внимательно посмотрела на меня). – В общем, если бы ты играла, я бы написала сцену, что у тебя грипп, к примеру. И ты лежишь в постели. И Бонд ухаживает: ходит там типа в аптеку, отвар делает из ромашки…
– Это уже не бондиана, а сериал типа «Серафима».
– Ну да, это будет наша, отечественная, бондиана. То есть – «Серафима». Или лучше – «Диляра». О женщине в летах, которая постоянно болеет гриппом или ОРЗ, а какой-то мужчина – ну пусть это будет Бонд – за ней ухаживает. Он – такой типа старый школьный товарищ, вместе ходили в горы, играли когда-то на гитаре и все такое… Иногда приходит доктор Малышева…
– И учит правильной дефекации?
Мама поморщилась.
И тем не менее продолжила «троллить»:
– Кого учит? Бонда этого? А у него проблемы с дефекацией? Ну да, у него всегда лицо напряженное какое-то… Вероятно, он пренебрегает клизмой… Вот у Беллуччи выражение лица всегда радостное: сразу видно, что она слушается советов доктора Малышевой. Кстати, ты вчера выпила слабительное?
– Мама!!
– Молчу, молчу…
Как повысить самооценку
Пригласили меня как-то на лекцию «Как повысить самооценку».
Мама говорит:
– Не ходи. А то вообще пол перестанешь мыть. А есть лекция: «Как понизить самооценку»?
– Это на улице обычно читают. Или в метро.
– Лекторы? Акция такая?
– Ага. Каждый день. Причем все почти. Миллион лекторов.
– Скажите пожалуйста! А говорят, что у нас культура падает!
– Клевета.
– А лекцию «Как повысить» тоже на улице читают?
– Нет, это в помещении.
– Те, кто понижает своей лекцией на улице нашу самооценку, они потом в помещении, наоборот, ее повышают?
– Ну да.
– А что, это такое у них задание: в помещении повышают, а на улице тем, кому только что повысили – раз! – и понижают?
– Ну типа того.
– Я поняла почему! Чтобы они потом опять пришли повышать! Там же за деньги? Повышают?
– Ну да.
– А понижают бесплатно?
– Ну конечно!
– Ну вот, понятно все теперь!
Грей из пенсфонда
Как-то увидела в Интернете тест:
«Какой роман описывает вашу жизнь».
У меня получилось, ха-ха, «Алые паруса» (терпеть не могу эту чушь).
И написано: вы обязательно дождетесь своего Грея (не дай бог!).
Мама проснулась и говорит:
– В пенсфонде встретишь.
Жить стало лучше
Мама говорит как-то:
– Хорошо, что ты стареешь…
– ???
– Ну, я теперь не боюсь к тебе утром в комнату заходить.
Курящие евреи
Как оказалось, нацистская Германия тоже боролась с курением.
На что мама сказала:
– С курением или евреями? Я, может, не расслышала?
– С курящими евреями.
– А много евреев курило?
– Шесть миллионов…
– Странные методы борьбы…
– Я вот тоже удивляюсь…
Депутатская каша
Депутаты возмущены – тарелка каши в думской столовке уже стоит 53 рубля.
Мама говорит:
– А сколько они получают?
– Около полумиллиона.
– Это сколько тарелок каши?
– Сейчас… Дай калькулятор… – Ну вот – смотри – 8 тысяч и 301 тарелка каши. Даже почти 8 тысяч 302 тарелки. Последняя тарелка, правда, процентов на 20 не заполнена будет.
– Ужас. После того, как съешь за месяц восемь тысяч с чем-то там тарелок каши – полных, хороших таких тарелок каши – неприятно, согласись, что последняя тарелка, на которую денег чуть-чуть не хватило, будет неполная… Как они вообще с этим мирятся, Диль? Они не могут объявить импичмент президенту за такое надругательство над их интересами? Как думаешь?
– Но им недавно-таки подняли зарплату…
– Надо еще! Отнять, к примеру, у инвалидов – на фига инвалидам какая-то там каша, инвалиды пусть вообще не едят, и отдать депутатам. Честно говоря, ты меня расстроила окончательно… Как представлю депутата с неполной тарелкой каши, так слезы на глаза наворачиваются…
Больше одного не собираться!
– Больше одного не собираться! (Вроде уже есть закон, чтоб больше трех – ни-ни.)
Мама говорит:
– А как же эти? ну… эти… (она покраснела).
– Любовники?
– Ну да!
– С разрешения милиции. Ночью будут рейды, если кто в кровати не один – проблемы начнутся.
– Какой ужас…
– Да ниче не ужас, правильно! Все нужно планировать, и секс тоже!
Мама говорит:
– Ну а вдруг… ну… это… желание настигло? (Она опять покраснела.)
– В плановой экономике, мама (сказала я наставительно), – вдругов не должно быть.
– Ну хорошо: а если кто-то не послушался, желание настигло, а тут милиция пришла. И что будет?
– Милиция должна показать пример: прямо на себе. У них всегда с собой будет заверенное печатью заявление, все там заранее продумано: что майор Петров хочет заняться сексом, к примеру, с капитаном Ивановым, предположим, 9 декабря 2014 года. Вынув, (продолжила я, а мама покраснела опять), – нет, не то, что ты подумала, а это заявление, они тут же ложатся на пол и показывают, как все должно быть – в строго отведенной позе, которая будет предварительно одобрена районным ОВД.
– Для Подрезково будут одни позы, а для Химок – другие?
– Правильно рассуждаешь. Но сейчас пока закон на доработке. Какой-то молодой помощник депутата по дури подсунул одной своей начальнице, депутатше-ханже, «Камасутру»: она не поняла ничего, и так вертела и этак, а он ей говорит: «Вы всё вверх ногами да вверх ногами, Елена Ивановна!»
– А она что?
– Не поняла его и уволила. Но сначала зарделась, довольная, – думала, он хочет ее поставить вверх ногами.
– Вверх ногами – тяжело. Это только для «Минуты славы» – там они все акробаты. А у тебя же дегенерация мениска. И не только мениска…
– Правильно рассуждаешь. Для дегенератов вроде меня разработают отдельные позы.
– Смотреть лежа телик? (спросила мама).
– Какая ты молодец, мама! Правильно рассуждаешь! Иной раз что-нибудь такое увидишь по телику, что начинается сильное… ну, это … возбу…
– Ну, с матерью этого лучше не обсуждать… Я и так все поняла.
12+
Собрались как-то в театр. С мамой. «Дон Жуан». Опера. Моцарт.
На билете написано – 12+.
Мама (испуганно):
– Что такое 12 плюс? Могут дать 12 лет за сочувствие к европейской культуре?
– Могут и больше, там же плюс обозначен.
– А зачем тогда билеты продают?
– Провокация.
– Не пойдем?
– Моцарт пока врагом России не объявлен.
– А что такое 12+ тогда?
– Детей не пускают.
– Почему? Новое прочтение, все голые?
– Нет, одетые будут.
– А почему детям нельзя? Это же не документальный фильм про развратника?
– Ну, думают – может, он так споет, этот Дон Жуан, что дети все сразу пойдут на панель.
– А! Значит, хорошо поет… Молодец.
Неприличные сны
Говорю я маме своей: такой сон ужасный приснился – будто какой-то страшный уголовного вида типчик ко мне пристает.
Она говорит:
– Это потому что ты ведешь себя вызывающе.
– Ха-ха-ха, говорю, это же во сне было!
Мама говорит:
– Так ты, наверно, и во сне дембельские анекдоты рассказываешь. Вот к тебе уголовники и пристают – даже во сне.
О тараканах
Как-то мама мне говорит:
– Есть разговор… Срочный причем.
– Слушаю (говорю).
– У нас (говорит мама), – по-моему, завелись-таки тараканы (скорбная пауза, мхатовская такая). Что будем делать?
– Как – что????? Травить, искоренять беспощадно! До последнего трупа!!!!
– Пока что, – говорит мама, – я видела всего-то одного.
Вскоре я забыла об этом разговоре, а еще дня через три увидела таракана на столешнице в кухне. Ну и прихлопнула его с особым цинизмом. Мама была рядом. Тут я начала скорбеть и ныть (ну, не люблю я тараканов, уж простите).
– Что делать? – кричала я. – Вызывать зондеркоманду надо!
И тут вдруг мама говорит:
– Да не надо ничего, он, мне кажется, один и был: случайный такой таракан…
– Как? Ты видела одного, я – еще одного, другого.
– Да нет (говорит мама), – это тот же самый. Я его запомнила.
Геббельс и я
– Если бы я вышла замуж за алма-атинского немца с фамилией Геббельс, была бы Диляра Геббельс (сказала я маме).
Мама говорит:
– А зачем тебе выходить за него? Ты и так Диляра Геббельс.
Кто там шагает правой?
Сказала маме, что теперь и онанизм запретили.
– Причем оговорили, что можно, если только левой рукой: Интерсакс (говорю) пишет, что правую руку нужно освободить для правого дела.
Мама сильно покраснела.
Потом вдруг говорит:
– Может, они все-таки просто левшей учитывают?
– Как? По головам? (говорю).
Мама покраснела очень сильно и шепчет:
– По головкам… Ой! (вскрикнула она и юкрнула в свою комнату, испугавшись собственной смелости).
В поисках … хамства
Собралась как-то в Армению на фестиваль.
Мама говорит:
– И что ты там делать будешь?
– В каком смысле? Фильмы смотреть!
– Там (говорит мама, тяжко вздохнув), – мне рассказывали, не хамят…
– Так хорошо же?
– А как ты байки писать будешь? Тебе же без хамства плохо, как без кислороду: ты, по-моему, специально часто ездишь до «Планерной» без надобности и все рыщещь: кто бы нахамил?
О живописи
Приехав из Парижа, я как-то сказала маме:
– А мне Джоконда подмигнула!
Мама тут же говорит:
– Это она со страху… – Немного погодя мама продолжила: – Теперь надо на реставрацию. У нее тик останется…
Вечно кажется
Вот еще.
Говорю маме:
– Я так люблю ходить в музеи! Портреты как будто смотрят на тебя!
Мама:
– Тебе вечно кажется, что все на тебя смотрят!
Джоконда
Мама говорит:
– Ты много уже плохого сделала: полы не моешь, Марсика тискаешь, грубишь, матом ругаешься, выпиваешь, ссоришься с людьми, а еще, я вспомнила, Джоконду изуродовала… Довела ее своим одним присутствием до тика…
– Да, говорят, не реставрируется теперь…
– Еще бы! После тебя ничего никто не сможет сделать, это понятно…
Срезала
Все-таки мама моя ужасно наивна.
Как-то пришла подруга Ирка и начала жаловаться на своего любовника.
Говорит:
– Да ну его! У него и трусы смешные – семейные такие, в цветочек…
Мама говорит:
– Интересно, Ир, откуда ты можешь знать, какие у него трусы?!
И посмотрела на нас торжествующе.
Типа поймала Ирку на лжи.
Мама о рейтинге
– А что такое рейтинг? (спросила у меня мама). – Что-то неприличное? (Она покраснела.)
– Почему – неприличное?
– Ну, по телику все время говорят: то у одного политика упал рейтинг, то у другого… А они же все старые… А у старых мужчин, сама понимаешь… падает у них…
– Ну да, падает, висит потом.
– Ну да… Но почему по телику каждый день это сообщают? Там что, работают врачи… эти… как их?
– Геронтологи?
– Ну да: и они что, сообщают каждый день? Сегодня у одного упал, завтра – у другого?
– Видимо, да…
– Мне кажется, у них давно (она покраснела еще сильнее) и не поднимался… рейтинг этот. И что об этом сообщать? И так все ясно.
Где искать идиотов
– Как профессор, так Эткинд (сказала мама).
– Это что за антисемитизм? (спросила я).
– А как идиот (продолжила мама, не реагируя на мою реплику об антисемитизме), – так какая-нибудь Тасбулатова…
Пятая глава
Как-то мы с мамой обменялись любезностями.
Я к ней зашла в комнату, а у нее в телике – какой-то дебильный сериал.
– Ну-ну (сказала я). – Скоро ты будешь «Пчелу Майю» смотреть (напоминаю ей слабоумную соседку, которая сидела у нас как-то, чай пила, потом вдруг как вскочит и как закричит: «Ой! «Пчела Майя» началась!» – мультфильм такой).
Мама не растерялась:
– Иди читай пятую главу «Винни-Пуха» (напоминая мне о том, что как-то мне философ Аронсон в ответ на мои жалобы, что я «Феноменологию духа» не понимаю, посоветовал прочитать в этой книге только пятую главу, на что мама тогда сказала, что мне нужно везде пятую читать; даже там, где их три – скажем, в сказках для пятилетних).
– Брейк (сказала я). Пошла читать пятую главу чувашских сказок.
– Незнакомые слова если встретишь, милости просим (ответила мама). Заходи.
О моем ай-кью
Какой-то парень, в ответ на мою байку о моем низком ай-кью, написал, что у него 36.6 – ну, когда здоров, конечно.
Мама говорит:
– А у тебя всего однажды было 40. А я-то «Скорую» вызвала – вместо того чтобы написать в Оксфорд, чтобы тебя приняли сразу и без экзаменов.
Пиджак, мама и водка
…Как-то купила себе по случаю на распродаже шикарный пиджак.
Гостившая у нас родственница, Светочка, сказала с восхищением:
– В этом пиджаке перед тобой никто не устоит!
Мама говорит:
– Точно! Если еще перед этим выпить бутылку водки, устоять трудно.
Светочка обижается за меня:
– Такой пиджак, да еще на Диле, стоит любой водки!
Мама говорит:
– Не, не любой. Этот – дешевле «Кауфмана».
Празднование холокоста
По мнению редакторши одного из наших центральных каналов, евреи каждый год празднуют холокост.
На что мама говорит:
– Но празднуют же русские 7 ноября!
Обнадежила
Как-то, когда я пыталась опубликоваться и сунулась к одной известной редакторше, она мне сказала, что мои байки – не настоящая, а сетевая литература.
Мама почему-то обрадовалась (а может, просто хотела меня утешить).
Говорит:
– Это же здорово!
– Что тут здорового-то? Редакторша опытная, может, она права, и я чушь пишу всякую?
– Так Довлатову тоже опытные отказывали! А Бродского вообще судили за тунеядство!
– Хорошенькое дело…
– Ты не понимаешь! Тебя издадут посмертно!
– Что?!
– Нет, тебя издадут при жизни, но, может, посадят за тунеядство! (обнадежила меня мама).
…Моя мама меня гнобит, но втайне мною, по-моему, не то чтобы гордится, но что-то в этом роде.
Сегодня я подслушала такой разговор с консьержкой Любой.
Мама сказала хвастливо:
– А Диля в кафе теперь рассказы свои читает (я действительно читаю рассказы в одном кафе).
Люба говорит:
– Зубы заговаривает? Охранникам? Пока ее дружки, не заплатив, смываются?
Мама, поняв, что разговора нормального не получится, в тон ей говорит тихо:
– Ага. Шайка-лейка у них.
Люба говорит:
– А зачем? Лучше – мне жилец один рассказывал – быть халявщиком. Узнать, где там свадьба, и прикинуться родственником. Или типа юбилей…
– Это следующий этап (говорит мама). – Пока они по кафе промышляют. Закажут, а Диля потом байки травит, все смеются и теряют бдительность.
Люба говорит:
– Не по возрасту что-то ей такое!
Мама говорит:
– Да, несолидно. Но это пока, говорю же. Потом на халяву перейдут: там можно шикарно питаться не платя.
– Ну-ну (говорит Люба, прихлебывая чай). – Халявщики – они да, часто бывают в возрасте. Один такой был знакомый: солидный, чуть ли не генерал: никто бы и не подумал, что он может бутылку со стола стянуть. Так и питался. Еще и с собой пакет уносил…
– Некоторые в магазине тоже зубы заговаривают (говорит мама). Болтают, а потом заявляют продавщице, что дали пятитысячную, а сами ничего не давали.
– Научиться бы так (мечтательно говорит Люба).
– Ты что? Этому учат только в элитных вузах. Спецкурс такой.
– А Диля этому училась в спецвузе?
– А как же! У нее и диплом есть.
– Ты ж говорила, что она закончила институт кино?
– Так там и научили: отобрали самых способных и один медвежатник спецкурс им читал.
– Ну, дела! (сказала Люба). – Масква, едрить твою… Че только здесь не услышишь.
Швейк, наш любимый герой
– Швейк, вы что, идиот?
Швейк встал по стойке смирно.
– Да, господин поручик. Я – идиот. Официальный. У меня и документ имеется.
Мама говорит:
– Вот так и ты себя веди: вообще возьми справку, она тебе пригодится.
– Мне не дадут.
– Дадут! Когда вокруг почти сплошь идиоты, нормальный будет точно идиотом считаться.
Маска дурака
Швейк никогда ни с кем не спорил.
Всегда поддакивал: говорил, ну да, типа патриотизм.
Одному (говорил) руку оторвало, а он перекинул знамя в другую и полез опять на амбразуру. Тут ему башку оторвало, и она, катясь, еще долго орала: «За государя императора!»
– Тебе до него далеко! (сказала мама). – Он был умный под маской дурака.
– А я?
– А ты дурак под маской умного.