Как Мкртчян бросил курить
Пошли мы как-то с подружкой, Аллой Шелимовой, в Гоголь-центр.
После фильма сели в кафе.
Армянское.
А там шикарная роспись – типо фреска, прямо на стене. Такая наивная, рыночного стиля.
Изображены на ней трое пирующих прямо на траве (позади Арарат).
Один из них – Фрунзик Мкртчян, другой – спиной сидит, а третий… Джордж Клуни.
– Смотри (говорю Алле) – Клуни!
– Смотри (говорит Алла) – Мкртчян!
– Интэрэсно (говорит посетитель-армянин), гдэ они познакомилысь?
– В театре Гоголя, наверно… На премьере фильма «Мимино», – сказала я.
– Тогда в тэатрах кино не показывали.
– Тогда где же?
– Нэ знаю, – говорит этот пожилой армянин.
Тут шашлычник говорит:
– Они нэ знакомылись.
– Просто сразу сели есть шашлык? – спросила я.
– Нет, нэ сразу. Сначала выпили…
– Так они уже тут пьяные? – спрашиваю, пока Алка за бока держится.
– А вы что, нэ выдыте?
– Вижу. Ужас. Пьяные сидят. Но, главное, не курят.
– Раньше курыли, – говорит шашлычник. – Выдите, у Мкртчяна рука поднесена к лыцу?
– Ага, вижу. Это вы сигарету ему замазали?
– Ага, я. Пусть просто пьяные сидят и нэ курят. Нам нэльзя, пусть и они тэрпят.
Всех не пересажаешь
Как раз накануне запрета на курение в общественных местах зашла я в кафе с приятелем.
На веранду, продуваемую со всех сторон.
– Курить можно? – спросила я.
– Седня – да, – сказала официантка. – Но только до завтра. Завтра уже будет нельзя.
– А материться нельзя уже сегодня, – сказала я.
– А я и не матерюсь, – сказала официантка с обидой.
Потом подумала и говорит:
– Ну разве что в крайних случаях.
– Я тоже – в крайних, – сказала я. – Но, говорят, нельзя и в крайних.
– А че будет? – спросила озадаченная официантка.
– Посодют, – сказала я убежденно.
– А! – легкомысленно улыбнулась официантка. – Всех не пересажают! И потом (добавила она) они тогда на зоне будут материться. И че тогда делать?
– Вот об этом депутаты не подумали, – произнесла я озабоченно.
– А вы – депутат? – спросила она уважительно.
– Ага. Как раз автор закона о мате.
– Да? Но я сама слышала, как вы, споткнувшись о наши ступеньки, тихо сказали – ну, бля…
– Окончание же я опустила? – спросила я с выражением скорби на лице.
– Ну да, – сказала официантка примирительно. – А я подумала, что депутатам можно. Другим нельзя, а им – пожалуйста!
– Закон распространяется на всех! – сказала я с нарочитой суровостью.
– Эт да, – задумчиво произнесла официантка. – На всех, да не на всех…
– Что вы имеете в виду? – спросила я строго.
– Ничего, – сказала официантка бесцветным голосом. – Заказывать будете?
Благодать
Тёма Лебедев, супер-топ-менеджер или кто он там, как-то написал в своем ЖЖ:
«Совершенно похуй, кто сидит в Кремле»
Мама спрашивает:
– Совершенный Похуй? А кто это?
– Кремлевский сторож.
– Странное имя.
– Он монгол.
– А, понятно тогда. А давно он там сидит?
– Со времен Сталина. Ему лет сто двадцать: может, и умер, но в ту башню, где он сидит, доступа нет никому: кто пытался войти, падал и ноги ломал.
– И там все время свет горит, да?
– Ага. Свет Совершенного Похуя.
– Неприятное имя…
– Что делать, монгол он.
– А что оно значит на их языке?
– Благодать, говорят.
Об одной морфеме
Готовя первый том своих рассказов, пошла я как-то в издательство.
Дали мне редакторшу: молодую и прелестную.
Сели мы с ней на диван и давай мои байки сортировать.
Редакторша все время покатывалась:
– Ой, не могу! Министр запретил слово «хуй»! Ой, не могу!
И тут же – печально:
– Вот что нам делать?
– Без хуя? Цензура?
Интеллигентнейшая редакторша печально произнесла:
– Без хуя плохо… Теряется смысл… Семантически не обосновано… Нарушается ритм прозы… Язык – вещь живая, не терпящая насилия, вмешательства, стыдливых эвфемизмов… Обсценная лексика порой организует вокруг себя такое пространство, что… (ну и так далее).
– Прям не знаю, – говорю я тоже опечаленно.
– Черт бы их побрал! – воскликнула молодая красивая и, повторюсь, очень интеллигентная редакторша. – Что нам делать?! – воскликнула она, ломая руки. – Как я заменю им слово «хуй»?
– Хер не подходит, – сказала я обреченно. – Министр же именно хуй запретил. Так и сказал: «Морфема хуй» изымается из русского языка… Навсегда.
– Какой рассказ пропадает! – она опять начала ломать руки (очень любит свою работу).
– Ну и хуй с ним! – бесшабашно воскликнула я.
Редакторша вздрогнула.
– Извините. У меня иногда вырывается…
– Я мат только в прозе люблю, – почти прошептала редакторша извиняющимся тоном.
– Я вот тоже. Люблю. Мат.
– Иногда он прелестен, правда? – сказала эта нежная молодая девушка.
– Очарователен, – поддакнула я ей. Изыскан. Ласкает слух.
– Да и вообще – куда без него? – произнесла она примиряюще.
Всюду первые
Как-то раз, в пол-одиннадцатого ночи, приехали курьеры интернет-магазина: забрать наконец неисправную микроволновку (месяц я этого добивалась).
Таких два злобных гопника.
– Хде? – спросил гопник номер один.
– Здесь, – ответила я. – Сюда, товарищи!
– Повреждений точно нету? – спросил он злобно.
– У меня? Есть. Нервы ни к черту. Ждала вас, как Сольвейг.
– Эт что? Новая модель?
– Не, старый бренд. Все время – в режиме ожидания.
Тут я увидела, что у него написано на майке: факинг бич, мани и еще что-то.
В общем, как купить блядей, но якобы на инглише и с ошибками.
– Это вам в магазине выдают? – спросила я с улыбкой. – А кто там у вас факинг бич?
Гопник вдруг взбеленился:
– Вы пишите и помалкивайте (?!). Я тут не шутки шутить приехал.
Я говорю:
– В моем доме цензуры пока нету.
– Будет, – сказал он угрожающим тоном. – Можете не сомневаться.
– А мат-то давно запретили! – сказала я торжествующе.
– А где мат? – спросил он удивленно.
– А у вас на майке!
– Разве ж это мат? – вдруг подобрел он. – Куда им до нашего мата!
– Эт точно, – сказала я. – До нашего мата им как до Луны.
– Да они по всем статьям от нас отстают, – вдруг прорезался второй гопник, менее агрессивный.
– Отстают, – поддакнула я. – У нас вон умирает в сто раз больше. Мы все время всюду первые. С конца, правда.
– С какого конца?
– Да с любого.
Оба гопника задумались.
Мне почему-то стало их жаль: почти ночь, а они все еще на работе.
– Идем, Леха! (сказал гопник в иностранной майке). А то еще много чего узна́ем.
– С богом! – напутствовала я их.