Первые на Луне

Была я на почте.

Простояла ровно два часа, чтобы отправить три посылки.

Там программу другую сделали – неудобную, и на почте теперь огромные очереди.

Все начали шуметь и ругаться.

– Кто это все придумал?! (закричала шумная толстая тетка).

– Американцы (сказала я). Это они нам эту программу подсунули.

– А зачем? (озадаченно спросила толстая тетка).

– Как зачем? Чтобы бабушка из Конотопа не дождалась моих конфет.

– У вас бабушка живет в Конотопе? (иронически спросил молодой парень, думая, что я всерьез ругаю американцев).

– Жила (сказала я). Но, не дождавшись моих конфет фабрики имени Крупской энд Микояна, скоропостижно скончалась.

Парень хмыкнул.

Толстая тетка всплеснула руками.

Работница почты Оля стала хихикать.

Другая тетка, однако, поинтересовалась:

– А кому вы теперь отправляете посылки?

– Дедушке. Он у меня покрепче будет: пока не помер, хотя конфет ждет уже два месяца.

Оля сказала:

– Так вы в Америку разве конфеты отправляли? Семь кило? А я думала, книги. Ничего себе у вас дедушка! Семь килограмм конфет! Но мы найдем вашу посылку! А то конфеты испортятся…

– А что, в Америке нет конфет? (наивно осведомилась толстая тетка).

Парень опять усмехнулся (уже, по-моему, иронизируя над теткой).

– Есть (сказала я с горящим взором). Но не такие вкусные, как у нас. Говенные у них конфеты, мне дедушка жаловался. Им вапще до нас как до Луны.

– На которой они (сказал парень язвительно) таки побывали. А мы – нет.

– Вранье! (крикнула я). Не были они на Луне! Все снято в павильоне! Режиссер – Лукас, ну или Спилберг.

– Или Михалков (сказал парень).

Толстая тетка ни с того ни с сего сказала:

– А мне нравится Михалков. Симпатичный. Особенно раньше был ниче так: щас постарел.

Другая работница почты, Люда, сказала недовольно:

– Вы мне работать мешаете. Какая-то луна, Михалков, дедушка без конфет! Черт знает что! Голова болит! Я тут с восьми утра упираюсь!

– Зато я многое тут узнал (опять сказал парень язвительно).

– Век живи, век учись (произнесла толстая тетка философски). Я вот, к примеру, не догадывалась, что в Америке конфеты поганые. Что они на Луне не были, это-то известно.

 

Горящая юрта

Пошла я как-то в ночной магазин за сигаретами.

А там стоял молодой парень-киргиз, малость навеселе.

Радостный такой – говорит, наконец суббота, выпить можно.

Я попросила продавщицу дать мне сигарет.

Парень сказал печально:

– Плохо, когда женщина курит.

– А я – освобожденная женщина Востока (сказала я).

– Освобожденная – это когда без паранджи (сказал парень).

– Ну да, я раньше сюда ходила в парандже – правда, Оль? (обратилась я к своей знакомой продавщице Оле).

Парень – видно, очень наивный – остолбенел.

– Правда (подыграла Оля).

– И из этой паранджи все время дым шел (продолжила я). Приходилось вызывать пожарных. Я же большая, и у меня паранджа была огромная, как юрта. Думали, дом горит: идет и при этом горит. Все врассыпную, дети в слезы. Ну вот, потом старейшинам это надоело: их пожарные все время ругали, и они мне разрешили курить в открытую.

Пока я несла свою обычную пургу, у парня глаза из узких стали огромными: он смотрел на меня с неподдельным ужасом.

А в конце моего монолога… ринулся вон. Сбежал попросту.

Оля сказала:

– Ну вот, поклонника моего выгнала.

– Больше не буду (сказала я). Прости.

– Ты иди (сказала Оля). Он щас вернется – наверно, за углом прячется.

 

Как удачно выйти замуж (руководство)

Лет пять назад в нашем доме открылась мясная лавка.

Главной там была тетка кг на 130, ростом 180 или поболе, с громовым голосом, кулаками с мою голову, которые она часто в ярости сжимала – чуть что не по ней.

Тетку все боялись, но торговля почему-то шла хорошо (тут, конечно, без психоанализа не обойтись).

Как-то в магазине она страшно орала на очень маленького и худенького мальчика (я вначале думала, что это ее сын или даже внук). Оказалось – муж.

Она как-то поманила меня из-за прилавка огромным толстым пальцем в золотом кольце грубой рыночной работы.

– Ты замужем? (спросила она).

– Нет (кротко сказала я).

– Разведена?

– Ну, типа (сказала я осторожно, чтобы не вдаваться).

– Значит, плохо била (сказала она).

– Кого? (спросила я).

– Кого, кого! Мужика свово! Собака палку любит! (Эту сентенцию она произнесла, уже занеся надо мной свой огромный кулак. Я отпрянула.)

Оказалось, что она была охранницей в тюрьме и мужа своего заставила на себе жениться, каждый день подстерегая его у подъезда и нанося ему побои.

Это мне рассказала другая продавщица (шепотом и оглядываясь).

– Не пойдешь же ментам жалиться (сказала эта другая). Засмеют. Пришлось ему жениться.

 

С чего начинается Родина

Сегодня сидела я на скамеечке около дома и вдруг вижу, как из соседнего подъезда вышла толстая молодая женщина с коляской и собакой. Овчаркой. И коляска, и овчарка были украшены георгиевской лентой. А со мной на скамейке сидел дед – сразу видно, принципиальный и хмурый. Мы с дедом смолили свои пахитоски и смотрели в разные стороны. И тут – вижу – дед, заметив собаку с ленточкой, сильно поднапрягся (ну, думаю, щас потеха будет).

И точно.

Дед злобно говорит:

– Че это ты прицепила наш символ к собаке, а?

Молодуха сделала высокомерное лицо и ничего не ответила.

Дед – опять:

– Ты че, вдобавок еще и глухая, штоле?

Тут я вмешалась:

– Просто (говорю) это собака – прапрапрапраправнучка той, что защищала Родину наравне с нашими солдатами. На границе, когда немец вероломно вторгся.

У молодухи глаза на лоб полезли.

Дед же сказал:

– А ты откудова знаешь?

– А я – военный собаковод. Учу собак с врагами нашей Родины справляться.

Дед вдруг говорит:

– Молодец! (И руку мне пожимает.)

Молодуха в ужасе от нас сбегает.

Дед же говорит:

– Да, врагов у нас много. Всем горло не перегрызешь. Будь ты хоть трижды собака.

– Четырежды (говорю).

– Эт как?

– Четыре награды у меня и моих собак: две у меня, две у собак. В Кремле вручали.

Дед малость оторопел, но поверил. И с опаской на меня посмотрел.

 

Мы поедем, мы помчимся

Ходила в поликлинику (чудеса, бесплатная и во дворе, и, говорят, хорошая – это ж надо) и заняла очередь в регистратуру за какой-то плохо одетой пожилой женщиной.

– Хорошие здесь врачи? (спросила я).

– Прекрасные (сказала она). Да и вообще все прекрасно.

– Что именно? (напряглась я).

– Ну, забота о нас…

– Партии и правительства?

– Ну да.

– Инвалиды тоже вот радуются: вроде как в бесплатных колясках отказали. Дыхательных аппаратов тоже нет.

– Начинать нужно с себя (вдруг говорит).

– Это вы кому?

– Вам!

– Я не депутат.

– Тогда молчите!

– Я – глас народа!

– Какого? (ехидно).

– Народа чукчей!

– Вот и поезжайте туда, откуда прибыли!

– У меня олени заболели (сказала я грустно). Главному оленю пришлось ампутировать ногу.

– А зачем тогда вам эта клиника?

– А она разве не ветеринарная?

– Не, человеческая.

– А! Тогда я пойду брать направление в ветеринарную.

– Для чего?

– Костыли для оленя выпишу.

Тетка багровеет, девушка на рецепции зажимает рот, чтобы не расхохотаться, а охранник вдруг говорит:

– Я вас помню (и смеется). Вы одного парня довели, рассказывая, что ходите в парандже и внутри нее курите (и хохочет). Я тогда в магазине охранником работал – в ночном, вы за сигаретами приходили.

Тетка говорит зло:

– Так это клоун?

– Ну конечно! (говорю я). Под видом пациента я развлекаю больных. Повышаю им настроение. И адреналин.

– Вы мне его только понизили.

Я потупилась:

– Я (говорю) пока на курсах повышения квалификации: иногда и проколы бывают.

Тетка внезапно бодро говорит:

– Ну седня не получилось, в следующий раз получится!

– Думаете, не получилось? (спрашиваю).

– Получилось! (хором говорят охранник и девушка на рецепции).

– Кому как (говорит тетка). До костылей я всему верила.

– Да (говорю), вы правы: нереалистично. Хотя вот в Европе и США даже крокодилам зубы лечат.

Тетка рассердилась:

– Так, вы опять?

Охранник и девушка (хором):

– Правда лечат!

Тетка:

– Да вы что, сговорились тут все, штоле? Крокодилам! Это ж надо! Мне вот никогда не лечили (тетка открывает широко рот и показывает свой беззубый рот).

Мы все отшатываемся.

Тетка говорит (довольная):

– Че, страшно? То-то вот!

И уходит.

Охранник говорит мне:

– Ну вы даете! Хахахахаха! Приходите еще! А то стоять здесь целый день тоскливо.

– Приду, можете не сомневаться.

– Ха-ха-ха, ждем!

 

Вера. Надежда. Любовь

Вот мне все говорят: «Где ты это берешь, эти твои рассказки?»

Ну где, где?..

Скажем, аккурат в Пасху приходит почтальонша, приносит посылку.

Я спрашиваю, как ее зовут.

Она говорит:

– Надежда. Но завтра будет Вера работать.

– А Любовь когда? (наугад спрашиваю, но с намеком, конечно).

– А в субботу (говорит, не моргнув глазом).

– Не хватает только Софьи (опять наугад говорю, с намеком).

– А Софья Семенна, наша начальница, разрешает только бандероли до двух кило носить. У вас, слава богу, почти два, но не два. Она строгая.

– Великомученица? (спрашиваю).

– Великомучительница (говорит замученная жизнью и стервой начальницей Надежда).

– Христос воскрес (говорю).

– Воистину (отвечает).

А вы говорите, откуда я все беру? Из жизни.

 

Мой друг Пауль

Парикмахеры щас стали тактичные: во времена моей тревожной молодости они все время дергали за голову и всяко-разно ругали мою внешность.

Но и в наши тревожные времена, когда все борются за клиента, я сумела-таки найти изумительную девушку.

Повертев мою бедную голову, она сказала:

– У вас нестандартный размер головы.

Я тактично промолчала. Что-то охнула, но ничего не сказала.

Это подбодрило парикмахершу, спровоцировав ее на дальнейшие антропологические исследования:

– Лицо у вас тоже нестандартное. Очень широкое.

Тут уж я решила ее потроллить.

– У меня (говорю) все нестандартное. В принципе меня вырастили в пробирке: до двух лет я жила в пробирке.

Парикмахерша посмотрела на меня с ужасом и сожалением.

– Как этот Пауль, который осьминог (продолжила я).

– Какой еще осьминог? (в ужасе вскрикнула парикмахерша).

– Ну, Пауль. Мой приятель. Предсказатель будущего. Я тоже, когда сидела в пробирке, предсказывала будущее. Могу и вам предсказать ближайшее будущее.

– Ну, предскажите (сказала она еще более надменно).

– Ваше будущее на ближайший час такое: вы лишитесь клиента. Клиент сейчас уйдет, и вы сможете отдохнуть.

– Ах, вот оно что! (опять взвизгнула парикмахерша). Я, оказывается, виновата, что у вас лицо широкое!

– Да нет (сказала я). Вы не виноваты. Вас же не учили стричь осьминогов.

Она так и осталась стоять с раскрытым ртом.

А девушка на рецепции предложила мне написать жалобу «на эту стерву». Но я не стала писать на нее жалобу. Она же не виновата, что у меня лицо широкое.

Мама же так это все прокомментировала:

– Это она на тебя должна жалобу написать. Она не обязана стричь каких-то там осьминогов.

 

Русский человек на рандеву

Весной у метро «Планерная» стояла Кунфу Панда, ростовая кукла с очень страшным оскалом, и раздавала листовки – как дешево купить… надгробный камень.

К Панде подошел алкаш и сказал ей (ему, наверно):

– Эй, Панда! Ты че, похоронить нас всех хочешь?

Панда утвердительно кивнула огромной головой.

– Ишь ты! (сказал алкаш). С памятниками?

Панда (которая внутри куклы не может говорить) опять кивнула.

Алкаш почесал репу – что бы еще такое спросить?

И говорит вдруг:

– А ты трахаться любишь, Панда? Я видел по телику, что нет. Никак не могли тебя заставить, Панда, размножаться! Десять китайцев бились над тобой, Панда, чтоб ты трахнулась, ептить!

Тут Панда откидывает свою голову – как крышку люка, и оттуда появляется голова мужика лет сорока:

– Те че надо? (спрашивает голова).

Мужик говорит:

– Да ниче! Спросить, штоле, нельзя?

– Я при исполнении (говорит Панда). А ты мне мешаешь надгробья продавать.

Алкаш говорит:

– От ты мудак! Видуха у тебя страшенная, плюс эти могилы. Никто у тебя потому и не берет листовки.

Панда опечалился и говорит:

– Ну да, я раньше бутербродом работал, потом – человеком-пиццей, так у меня лучше брали. Наверно, ты прав: завязывать надо.

– Так и завязывай! (говорит алкаш легкомысленно). Пойдем лучше выпьем!

Панда говорит:

– А костюм куда?

– А в сумку положим и выпьем. Потом пьяный пойдешь опять свои могилы втюхивать: всё веселее будет.

Панда задумался, потом говорит:

– Не, не могу. Я человек ответственный, хоть и Панда. Постою еще часика два: может, продам хоть одну могилу?

– Не продашь (убежденно сказал алкаш). Русский человек свою могилу Панде не доверит.

 

Смысл жизни

Закурила около метро.

Подошел гопник.

– Сколько время? (говорит и стреляет глазами в открытую сумку, где виднеется кошелек, сумку я бросила на скамейку).

– Не знаю, нет часов (тем временем над метро светится табло – видно прекрасно, «сколько время»).

– Ты счастливая, штоле?

– Ага, все время в эйфории.

– В эрефии?

– А это одно и то же.

– А че говоришь неправильно?

Тут же рядом стоит мальчик, продающий какую-то ерунду, с листовками.

Мальчик говорит:

– Это значит под кайфом – в эйфории.

– В эрефии тоже можно жить только под кайфом (говорю я).

– Ты хочешь бухнуть? Так бы сразу и говорила (говорит гопник).

– Нет, не хочу: я и так в эрефии – или в эйфории.

– Ты странная какая-то (говорит гопник печально, видя, что кошелек ему не обломится).

– Она правду говорит (констатирует мальчик с листовками).

– А вы надгробьями торгуете? (спросила я). Раньше здесь ими панда торговала.

– Ага (говорит парень). Было дело. Но он нажрался и костюм попортил, панда эта.

– Теперь меньше покупают?

– Да и у панды не покупали.

– А в чем смысл тогда?

– А ни в чем (сказал мальчик). Жизнь вообще бессмысленна.

 

С праздником 8 Марта

Как-то я в Международный женский день ехала в нашем лифте.

Ну, типа еду.

Тут лифт останавливается, и заходит толстый парень в спортивном костюме и наушниках. Явный гопник.

Поворачивается ко мне спиной и начинает приплясывать, крутя толстой попой – как будто это танец живота.

Ужасно смешно.

Тут лифт открывается на первом этаже и в дверях стоят два киргиза, наших рабочих.

Киргизы хором говорят:

– С праздником вас!

Толстый парень-гопник вынимает наушники из ушей и говорит киргизам:

– Че?

Киргизы говорят:

– С 8 Марта!

– Меня? (говорит гопник).

Киргизы говорят:

– Девушку.

Гопник говорит:

– А кто тут девушка? Эта, штоле? (обернувшись ко мне).

– Не эта, а та. Я та еще (говорю я).

Киргизы переглядываются.

Гопник говорит:

– Я тоже еще тот.

Киргиз говорит:

– Тот, который что?

– Пляшет (говорю я). В честь 8 Марта.

Гопник краснеет:

– Ну и че?

– Да ниче. Хорошо танцуете (говорю я).

– Правда? (вдруг улыбается гопник).

Киргиз говорит:

– Вы танцор?

Гопник говорит:

– Отчасти.

Киргиз говорит:

– От какой части?

– От филейной (говорю я).

Гопник говорит:

– Че?

Киргизы переглядываются.

Гопник краснеет и уходит.

Киргизы говорят опять (хором):

– С праздником вас, Международным днем 8 Марта!

 

Как закалялась сталь

Я вот дружу с мясниками: в смысле с продавцами мяса – хорошие они, Лена и Сергей, муж и жена. Трудяги. И мясо у них отменное всегда.

Они мне книжку заказали, и вот как-то я прихожу, отдаю свою книжку, а Сергей мне за это – кусок телятины.

За мной стояла старушка: глаза ее округлились.

Старушка говорит:

– А теперь у вас можно мясо брать за книги?

Сергей говорит:

– Смотря какие книги еще.

Старушка говорит (твердо как-то так, сухо):

– «Как закалялась сталь». Отличной сохранности: никто ее не читал.

Сергей говорит:

– Не, даже за обрезки не пойдет.

Старушка говорит возмущенно:

– Надо же! Герой гражданской, инвалид – и за обрезки не пойдет? А телятину за что?

– За юмор (говорит Сергей, а я скромно помалкиваю).

– Юмор? (говорит старушка). За юмор дадите?

– Смотря какой (опять говорит Сергей).

Старушка говорит, что-то вспоминая и шепча себе под нос:

– «Крокодил»! Старые номера!

Я подмигиваю Сергею, и он говорит старушке:

– Пойдет.

И взвешивает ей обрезки.

Старушка смотрит на меня торжествующе и уходит.

Я говорю:

– Сереж, возьми с меня еще сто – за нее?

А он говорит:

– Да ладно тебе! Не обеднею. У нее кот, одна она… Нищая.

 

Портрет Ким Чен Ира

Общалась я однажды с девушкой Викой, врачом-офтальмологом.

Вика сказала:

– Он так старается! Но он же не виноват, что кругом сплошные воры…

– Конечно, нет (сказала я). Они же ему не говорят, что воруют. Он их когда спрашивает: Ну че, опять что-то стырили у меня? – они сразу прячут это что-то, типа ложечек серебряных, за спину, а он же наивный, чистый, не догадывается. Ну, они этим вовсю и пользуются.

Вика краснеет, но тем не менее не прекращает со мной беседу:

– При Сталине никто ложки не тащил.

– Тащили. Оловянные, без ручки…

– ?!

– Ну, в лагере такие были: и то не у всех.

– В каком лагере? (!!!!!???? – прим. мое).

– В хорошем (говорю я). Образцово-показательном. Почти пионерском типа «Артек». Или «Орленок». Правда, почему-то смертность в мирное время выше, чем в Бухенвальде.

– Да? А я вот читала совсем другое. Люди были радостные. Всюду порядок, дисциплина. На улицах чисто. И продукты дешевые.

– Да, было отлично. Как сейчас в Северной Корее.

– Там – скучно (вдруг говорит Вика). И почему-то (?!) все очень худые. Я на видео видела.

– Они просто на диете. Рисовой. Килограмм риса в месяц. И больше ничего.

– Это оздоровляет, что ли?

– Ну, в своем роде. Если не помрешь, то оздоровишься.

– Но зато (?!) они вон как плакали, когда папаша этого нынешнего толстяка помер.

– Ну да. Я сама заплакала. Такой человек хороший… Безвременная кончина.

– А почему он умер?

– Переел, наверно. Лишний кило риса схомячил, и вот вам результат.

Ну, и так далее.

Пока мы вели эту светскую беседу, медсестра смотрела на нас с таким ужасом и так поднимала брови, что одна бровь у нее – из меха колонка, такая мода щас – отклеилась.

– Надя (сказала ей врач). У тебя бровь отклеилась.

Надя процедила:

– Бровь – черт с ней. Приклею. У меня разум закипает. Впервые такую больную вижу.

– Ха! (сказала я). Вы еще мою маму не видели. У нее вообще есть портрет Ким Чен Ира, вышитый крестиком.

Медсестра сказала:

– Ах, вот оно что! Тогда все ясно.

– Она может и вам вышить. Вы кого хотите?

Медсестра сказала зло:

– Вы очки будете покупать или пришли вышивками торговать?

– Очки я куплю – мне тоже нужно вышивать. Крестиком. Есть у меня задумка…

Врач подмигнула медсестре – было видно, что они думают, что я совсем сумасшедшая.

Врач ласково сказала мне, как слабоумной:

– Вы нам потом расскажете про ваши задумки, ладно?

– Хорошо. И вышивки принесу.

Они переглянулись.

И я наконец покинула магазин «Оптика».

 

Сто рублей – и колготки ваши

Ходила я тут в магазин самых дешевых товаров и покупала себе колготки не скажу какого размера.

В этот же магазин забрела модельного типа блондинка в шикарной шубе, выражение ее лица было предупредительно-надменным – типа я здесь чисто случайно. Казалось, что она играет актерский этюд: миллиардер, застигнутый в дешевом борделе или, того хуже, за сдачей пустой тары.

Ясный пень, мне захотелось ее потроллить. Уж больно у нее было высокомерное выражение физиономии.

– ААА! (закричала я). Сто рублей! Сто рублей – и роскошные колготки 60-го размера – ваши!

– У меня 44-й (холодно отозвалась блондинка).

– ААА! (опять заорала я). 70 рублей – и мягкие, как кожа младенца, как облако в штанах, трусы из бамбука – ваши!

Продавщицы-узбечки прыснули.

– Вы кто? (спросила блондинка).

– Аниматор (сказала я).

– В смысле? (сказала она еще более надменно).

– Ну (говорю) щас же кризис, магазины пустуют, кроме вот этих, самых дешевых (на этих словах она покраснела), людям тяжело, и я их развлекаю.

Блондинка слегка оттаяла.

И говорит извиняющимся тоном (как все же люди зависимы!):

– Я, собственно, мелочи здесь покупаю. Так, кое-что по хозяйству (она вновь мучительно покраснела).

– Ну, не «Мерседес» же (сказала я). «Мерседес» нужно покупать в другом месте.

Блондинка тяжело вздохнула.

– Вы приходите к нам в другой магазин – дорогих авто (сказала я). Я там тоже людей подбадриваю. Чтобы они легче расставались с деньгами.

– Приду (пискнула она еле слышно).

Чувствовалось, что блондинка попала в так себе положение: собственно, как все мы, тут даже и не позлорадствуешь.

– Там у нас целый штат клоунов: уровень чуть ли не Жванецкого. «Мерседес» не нужен – хоть посмеетесь.

Интересно, что из магазина она уже выходила не мрачная и не высокомерная и запросто купила себе китайский чайник со свистком.

Уже не стесняясь.

А вы говорите.

 

Хорошая пьеса

Бродила я как-то раз по своим Химкам (неиссякаемый источник вдохновения, господа, эти мои Химки).

Ну, стоят палатки, а в них всякое такое – тряпки, какие-то свитера.

Смотрю – один вроде ничего (кстати, купить свитер – задачка, всю жизнь мучаюсь).

Примерила. Что-то не то: не стильно, тоска, совок.

Ну, думаю, может, таки купить: не в Большой же я в нем пойду.

– Сколько стоит? (спрашиваю).

– 1200 (говорит).

Я еще малость повертелась и говорю:

– Вы не обижайтесь (мне их жаль, стоят там по 12 часов, нет торговли), но что-то не то. Не куплю.

– А где то? (говорит уже агрессивно как-то).

– Ну, в Европе. Или типа в Америке.

– И вы туда ездите как будто?

– Как будто да.

– Врете вы все (говорит зло). Никуда вы не ездите, и денег у вас нету. Просто вам и тыща – дорого.

– Ну (мирно говорю), думайте как хотите. Не стану вас переубеждать.

– Ходит с какой-то позорной тачкой (это она про мою старую тележку, с которой я по магазинам хожу) и выпендривается: Европа, Америка!

– Я ж на рынок иду – не в лабутенах же мне идти.

– Да нет у вас никаких лабутенов и тыщи рублей у вас нету! И Америку вы только по телику видели!

И тут я начинаю ее всерьез троллить:

– У меня и телика нету, если честно.

Она прямо подскакивает от радости, что меня расколола:

– А! Сознались! И жить, наверно, негде?

– Почему? Есть где. Летом в коробке из-под телевизора, зимой – в подвале около труб. В саму трубу меня не пускают: там только наши випы.

– Какие еще випы? (говорит она с ужасом).

– Всюду есть свои випы: у нас если бомж со стажем, то он спит прямо внутри трубы. Надо еще заслужить честь там спать – внутри трубы.

– Какая гадость (говорит она, приосанившись: теперь ей приятно, что она на пару ступеней выше меня на социальной лестнице).

– А что делать? (говорю). Отец – алкоголик, мать – проститутка, бабушка – самогонщица, муж – рецидивист, дети – наркоманы, дядя – изменник родины, тетя все время падает из окна, деверь…

– Хватит! (кричит она в ужасе, не зная, верить мне или нет и уже смутно догадываясь, что я над ней издеваюсь). А то я щас милицию вызову!

– Вызовите, пожалуйста. Как раз на этом участке мой брат работает, садист и афганский ветеран, жуткий мент. Любит поругавшихся вдвоем в кутузку отправить, а там уже куражится как хочет. Правда, меня не возьмет: сестра, как-никак. Я давно ему дозвониться не могу, трубку не берет: может, я у него тыщу выпрошу и свитер ваш куплю.

Тут она догадывается-таки и говорит мне надменно:

– Разговор окончен: мне с вами неинтересно разговаривать.

– Да? Жаль. А мне казалось, что диалог начинает выстраиваться: как в хорошей пьесе. Ну, прощайте. Всего вам доброго. Денег нет, но вы держитесь.

Она ничего не поняла: запуталась.

Зато я многое поняла: и про ее ксенофобию, и про агрессию, и про несчастную жизнь.

Полевые исследования продолжаются.

 

Откуда деньги

Одна соседка сказала мне:

– У тебя всегда есть деньги – я заметила (когда бы она ни пришла, я всегда ей одалживаю, и у меня действительно всегда есть пара тыщ в кошельке). И при этом ты не работаешь… (она посмотрела на меня взглядом стукача тридцатых).

– Я – стендапер (говорю).

– Это что?

– Ну… Я читаю рассказы.

– Клиентам? (она посмотрела на меня уже со священным ужасом.) Пожилым?

– Преимущественно (говорю). Зачем молодым мои рассказы?

– Ну да (говорит задумчиво). То-то вечно куда-то едешь с чемоданом вечером (следит, смотри-ка). А че у тебя в чемодане-то?

– Рассказы.

– И снаряжение?

– Ну, смотря что считать снаряжением…

– Для извращенцев?

– Типа тово. Разве нормальный человек будет слушать мои рассказы?

– Ты очень скрытная (говорит).

– Профессия (говорю) обязывает.

– Я никому не скажу (говорит с каверзной улыбочкой).

– Да уж – а то все придут слушать мои рассказы.

– А они очень неприличные?

– Кое-кто считает, что да. Даже жалуются администрации.

– Города Химки?

– Города Сан-Франциско.

– А Сан-Франциско-то при чем?

– Так я скоро и туда поеду.

– Надо же! А что, помоложе нет никого?

– Что ты понимаешь в извращениях!

– Ничего не понимаю (гордо говорит). Это Европа с Америкой нас развратили.

– Ну да (говорю). Потому-то у меня и здесь клиентов хватает.

– Ну да (говорит завистливо). Потому у тебя всегда есть деньги. А меня не возьмут?

– А ты будешь читать рассказы?

– Чьи? Чехова?

– Все равно какие. Но с подачей.

– В коже и с хлыстом? (На самом деле она сама сильно озабоченная, все время говорит «про это».)

– Да нет, можно даже в чем-то православном.

– А в чем тогда фишка? В православном виде читать Чехова?

– Самый цимес (говорю).

– Ужас.

– Сильно возбуждает.

– Я подумаю (говорит).

И опять повторяет с завистью:

– Так вот откуда у тебя деньги!

Мама тоже говорит:

– Так вот откуда у тебя деньги!

 

Директор по качеству

В прошлом году такое видео было: как творог горит – будто пластмассовый.

Так вот, в те дни – когда это видео было повсюду в Интернете – зашла я в магазинчик маленький, а там как раз такой творог и лежит: за 100 рэ целый килограмм.

– Мне полкило (сказала пожилая тетка). Творогу этого.

– Давайте его подожжем (сказала я).

Тетка совсем не удивилась и говорит:

– Купите себе и жгите на здоровье.

– Горит он плохо (сказала я). Плавится и воняет.

– А вы его не жгите. А ешьте.

– Я пластмассу лучше (говорю). Бесплатную. На помойке много такой: старые детские стульчики и прочее.

Тетка обозлилась почему-то:

– Вот вы мне зарплату сделайте сто тыщ, тогда я не буду есть пластмассу.

– Сделаем (говорю). Еще немного, еще чуть-чуть.

Тут какой-то дед говорит:

– Это вы про санкционные продукты?

– Ага. Из Франции. Там все поголовно едят пластмассу. А мы ее жжем.

Дед говорит:

– Мы – да! Мы вообще молодцы. А творог-то был санкционный?

– Не-а. Наш, российский.

– Видно, научились у этих французов пластмассу гнать.

– Ну да, там директор по качеству, Мария Ивановна Петрова – чистая француженка, из Парижа. Созналась, что в твороге за сто рэ нет ни единой капли молока.

Дед побагровел (дошло, наконец).

Продавщица, милая такая, из Молдавии, тихо сказала:

– Не берите – и правда дрянь.

Тетка опешила:

– А зачем продаете?

– Я – человек подневольный (опять еле слышно сказала продавщица).

Тетка неожиданно заключила:

– Переварим! Фигня! Еще не то переваривали!

– Ага (говорю), клей и ремни кожаные.

– ?!

– В блокаду.

Дед вздохнул:

– И кому верить?

– Мне (говорю).

– А вы кто?

– Директор по качеству.

– Мария Ивановна?

– Ага, Мария Ивановна Тасбулатова.

Дед махнул рукой и пошел себе. Творога не купил.

А тетка купила. Типа с вызовом.

 

Будет холосо

Набрела я – опять-таки в своих Химках – на палатку с женским бельем.

И этим бельем почему-то торгует юный мальчик-киргиз. Я глянула мельком, а он начал буквально петь, нараспев завлекая покупателя (потому что толстые тетки с опаской мимо пробегают, стесняются мальчика).

– Женщина! (кричит мальчик). Да, вы, вы, полная женщина!

(На этот зов оборачиваются как минимум пять теток и я в том числе.)

– Вы, женщина, вы! – кричит он, выйдя из палатки на улицу и обходя меня с тылу. – Таких трусов вы нигде не найдете! А бюстгальтеры! Разве у кого-нить, кроме меня, есть такие бюстгальтеры! Женщина!

Мальчик начинает буквально на мне застегивать сзади огромный бюстгальтер.

Продавцы-узбеки помирают со смеху.

– Якши (одобрительно говорит один пожилой узбек, глядя на меня и сладко щурясь, как мой кот, когда сметану чует).

Какая-то тетка говорит:

– Из него можно целых две тюбетейки пошить.

– Кому тюбетейка, а кому – лифчик (не без зависти говорит старуха с усохшим бюстом).

– Ну да (говорю). Можно чашку отстегивать и мужу давать на голове поносить: всё экономия.

– Э (говорит пожилой узбек недовольно). Зачем мужа так позорить?

– В наказание за пьянство и хулиганство (говорю). Напьется опять, я ему свой лифчик на голову надену.

– Тогда берите со стразами (говорит продавец белья). Я вам привезу завтра со стразами.

– А че такое стразы? (спрашивает пожилой узбек).

– Сигнальные системы (говорю). Реагируют на запах алкоголя и начинают мигать сразу.

– Таких на складе нету (говорит мальчик, продавец белья).

– А это новая разработка НАСА (говорю).

– Наша? (спрашивает мальчик).

– Не совсем (говорю).

– Вы Ш не выговариваете? (спрашивает меня мальчик).

– Не только Ш. Много чего не выговариваю. Хорошо только у меня Х и Б идут.

– «Будет хорошо» в смысле?

– Холосо (отвечаю).

– Так посмотреть вам лифчик со стразами?

– Пока не надо (говорю). Муж пока что в завязке.

– Завязки? Сзади которые?

– В смысле не пьет пока.

– А!

 

Куда выйдет книжка

У нас в доме открылась парикмахерская.

Ребята армяне открыли.

И вот, когда я иду куда-нить, то из зарешеченного окна выглядывает мастер Саркис, очень славный мальчик.

Он еще не очень по-русски, но набирает быстро – всего год как здесь, из деревни, где по-русски никто не говорил.

Ну вот, как-то иду себе, а Саркис, завидев меня, говорит из-за своей решетки:

– Как ваши дела? (и широко улыбается).

– Хорошо (отвечаю). Вот книжка выйдет скоро.

– Куда выйдет? (говорит Саркис, округлив и без того громадные свои очи).

– На широкие (говорю) просторы нашей необъятной родины.

Саркис замолкает, думает.

– Книга может идти по просторам? (спрашивает он).

Мне становится неловко, и я говорю:

– Я пишу рассказы. Смешные. И они будут выходить – то есть издательство их напечатает. И будет продавать.

– Это стихи?

– Нет, это рассказы.

– Про что?

– Ну, про алкашей, например.

Саркис приходит в ужас:

– Как – про алкашей? Вы пишете про алкашей?

– Иногда пишу. Про интеллигенцию пишу реже.

Саркис говорит:

– Здесь и интеллигенция – алкаши. Часто. Ужасно. Я думал, здесь все такие умные… Россия все-таки… А вам (продолжает Саркис) не идет писать про алкашей. И это… Россия вам не подходит.

– А что мне подходит?

– Италия (говорит Саркис, улыбаясь). В Италии все добрые, никто никого не оскорбляет. А то вчера клиент на меня накричал и назвал… это… пидарасом, вот! Был пьяный…

– Спасибо, Саркис. Но там никто не будет читать про моих алкашей.

– Да что вы все – алкаши, алкаши! Зачем вам какие-то алкаши? Вам надо в Италию – там красиво, все трезвые и все улыбаются. И я ни разу не видел, чтобы там кто-то что-то читал. А если кто-то и читал, я уверен – точно не про алкашей.

 

Гражданка Горгонер

Худенький, маленький мальчик-узбек лет семнадцати копал что-то в нашем дворе: и на спине его рабочей спецовки было написано «Антей» (почему-то славянской вязью).

Алкаш Миха спросил у мальчика:

– Эт ты, штоле, Антей?

Мальчик (он не говорит почти по-русски) нежно заулыбался.

– Он не Антей (сказала я). Он Зевс. Но для удобства произношения представляется Исфадоньором.

– Нихера се удобство (задумчиво сказал алкаш). Понапридумывают: то Антей, то какой-то Херфаданьер. Что для узбека удобство, русскому – смерть (вдруг сказал Миха).

– Эт точно (подтвердила я).

– А ты кто? (спросил алкаш).

– Медуза Горгонер (сказала я).

– Горгонер – фамилия твоя штоле? Ты еврейка, штоле?

– Нет, Горгонер – это бригадир промышленных альпинистов.

– А почему – Медуза?

– Не знаю (пожала я плечами). Красивое имя просто. Разве нет?

Миха замялся.

Мальчик-узбек смотрел на нас с удивлением, плохо понимая, о чем мы говорим.

– Якши (сказала я ему, чтобы успокоить, он всех здесь боится). Иди, Исфадоньор, все хорошо.

Мальчик ушел.

Миха сплюнул и говорит:

– А вы, альпинисты, не бухаете?

– Мы – на высоте (сказала я). Особый шик. Бутылку водки из горла. Потом все по хрену, после этого.

Миха посмотрел на меня с уважением.

 

Вместе мы сделаем лучше

В Химках перед выборами на билборде был изображен некий депутат Смирнов и под ним слоган:

«Вместе мы сделаем лучше».

Что именно сделаем, правда, не объясняется.

Какой-то алкаш спросил меня, усмехнувшись:

– А че сделаем-то? Лучше?

– Наверно, всё.

Тут на тротуар присела карликовая собачка и покакала.

Алкаш сказал:

– И правда, вместе когда, всё получается.

Интеллигентная старушка, у которой собачка была на поводке, извиняющимся тоном сказала:

– Она уже три дня не ходила.

Алкаш заметил:

– А депутата Смирнова увидела и тут же обосралась. Наверно, от щастья.

Тут приблизился юноша в шикарных кроссовках и вступил в собачье говно.

– Хотел как лучше (философски заметил алкаш).

– Кто? (спросил юноша).

– Депутат Смирнов (ответила я). Он хотел, чтобы мы все вместе…

Юноша поднял глаза на билборд и произнес обреченно:

– А…

– То-то (сказал алкаш, воздев палец вверх). Вместе мы сделали лучше.

 

Все свободны, всем спасибо

Сегодня на рыночке нашем видела, как подрались две карликовые собачонки.

Их хозяйки, две девицы с такими раздутыми губами, будто их покусал целый отряд ос, презрительно смотрели, как собачки дерутся.

Одна была получше одета.

Вот она и говорит другой:

– Уберите свою дрянь.

Другая отвечает:

– Сама дрянь.

– Кто? Собака?

– Кошка, блять.

– Кошка – блять?

Тут торговка говорит:

– За кошками не заржавеет.

– У людей тоже бывает (сказала я). Я где-то читала об этом.

Которая лучше одета, говорит мне:

– Вы читать умеете?

– По слогам (говорю). Слог одолею, потом следующий. Трудно, конечно. Вот так, шаг за шагом постигаю. Истину.

Торговка начала кататься со смеху.

Тут собаки вдруг перестали собачиться (извините за тавтологию) и обе воззрились на меня с детским недоумением.

– Представление окончено (говорю). Всем спасибо, все свободны.

– Эт кто сказал? (спросила та, что похуже одета).

– Начальник концлагеря.

– Когда?

– В 1945-м.

– Откуда вы знаете, что он так сказал?

– Так он мне лично это и сказал.

– А! – сказала та, что получше одета. – Для концлагеря вы слишком (она запнулась)… упитанная.

– Отъелась (говорю). За шисят лет-то.

Торговка начала хохотать уже в голос.

Девицы – каждая свою – дернули собак за поводок:

– Люси! Жаннет!

Продавщица, лузгая семечки, процедила:

– Люси, Жаннет, блять.

Девицы уже нас не слышали, гордо удаляясь с крошечными питомцами на поводках.

 

Именины сердца

Вот что со мной однажды было.

Захожу в подъезд, впереди идет славная такая, улыбчивая, простоватая тетка со смешным тортом: розовым-прерозовым, да еще и в виде розы, лицо у нее тоже розовое, и сладкая улыбка такая: ну, просто именины сердца, женский вариант бессмертного Манилова.

Тетка, продолжая сладко улыбаться, говорит:

– Вы квитанции получили из ЖЭКа?

– Сволочи (говорю я сурово). Опять подняли оплату.

– Надо же, надо же, беда какая (причитает), ой, сыну скажу, беда-то какая.

– Прижали народ-то (говорю я опять сурово, с видом Рахметова, вставшего со своих гвоздей).

– Ой, бяда, бяда (причитает тетка как деревенская). Бяда, ой-ой-ой-ой…

– Так это система такая (опять говорю я сурово).

– Ой бяда, бяда, система бяда, квитанции бяда.

– Вы вовремя платите, мой вам совет, они сильно повысили штрафы за неуплату.

У тетки вдруг сладкая улыбка исчезает с лица, и она говорит обычным, сухим, деловитым тоном:

– Высчитывают по удвоенной ставке рефинансирования Центробанка на день просрочки?

– Ну да (говорю я ошарашенно).

– Это прямое нарушение прав человека (говорит тетка). Впрочем, это теперь повсеместная практика, ибо гражданское общество у нас пока не сформировано.

Я застываю с открытым ртом.

Тетка смеется.

Я говорю:

– Вы в образе?

– Ну да (говорит). Чтобы не связываться с идиотами. Вы тоже себе образ придумайте.

– У меня есть (говорю). Но сегодня я как-то не перестроилась.

– Вы заходите (говорит тетка). Поговорим о нарушении прав человека. Я юрист, на 10-м этаже живу.

И называет номер квартиры.

Мама говорит:

– А ты думаешь, ты одна у нас артистка?

– Вообще-то удивительно.

Мама говорит задумчиво:

– Слушай, а может, они все притворяются? Коробочками и Маниловыми?

– А на самом деле – интеллектуалы и аналитики?

– Не исключено.