Зонг.
С войсками шел Генри–король на войну, окрасил он кровью речную волну, в сожженный пустырь превратил он страну… То было в шестнадцатом веке. Спокойнее, кажется, нынешний год, помалкивай только, что бойня идет, что мирные села бомбит самолет, и льются кровавые реки.
Я лично в политику лезть не хочу, смотрю телевизор, налоги плачу, мне подвиги прадеда не по плечу: борясь за свободу, здесь пал он. Но утром, читая газету свою, я голос свирепых вояк узнаю… Мне снилось, что всю мою нынче семью сожгли беспощадным напалмом.
С войсками шел Генри–король на войну, и т.д. (Пит Сигер. Король Генрих.)
Аудитория в психолечебнице. Здесь собрали пациентов на короткую лекцию, которую прочитает специалист в области коррекции человеческого сознания — доктор БРОУДИ (тот же актер, что играл Писателя и Министра).
БРОУДИ (с нарастающим сарказмом). Пациенты, мы собрали вас здесь, чтобы довести до вашего больного сознания смысл проводимого над вами эксперимента, получившего название "Метод Лодовико". Я мог бы ничего вам не объяснять, потому что лечение у нас добровольно–принудительное (ледяная улыбка), но я всегда был сторонником того, чтобы, выражаясь фигурально, говорить умирающему, что он умирает. Вот я и хочу открыть вам карты, хотя отлично знаю, что сами вы предпочитаете играть краплеными, не так ли?
Смешки в зале.
Вот вы сидите передо мной — убийцы, насильники. Для обществ вы — воплощение зла, вызов самой природе, наподобие уродца с двумя головами, и поэтому оно упрятало вас за решетку. Но, спрашиваю я себя, не получилось ли так, что общество само оказалось за решеткой, тогда как вы продолжаете разгуливать на свободе? Это ведь с какой стороны посмотреть!
Оживление в зале. Аплодисменты.
Бог создал человека сильным, иначе он просто не выжил бы в остром соперничестве с другими видами. Сточите волку когти и зубы — и вы обречете его на вымирание. А человек? Разве в нем не заложена потребность в самоутверждении, разве он не стремится силой доказать свое превосходство над другими? Я скажу вам как врач: в каждом человеке с рождения кипят такие страсти, такая жажда разрушения, что если не дать ей выхода, она разорвет человека, как разрывают герметически закрытый котел пары разогретого воздуха. Не убьешь ты, убьют тебя — вот вам простая азбука жизни. Но вот парадокс: вы стреляете по воробьям, а они — по президентам. Вы залезаете в карман прохожего, а они — сразу всех налогоплательщиков. Тогда почему, спрашивается, они объявили вас, здоровых людей, вне закона? Почему вас, давших волю естественным наклонностям, они посадили, как монстров, в железную клетку? Не ждите, я не отвечу вам на эти вопросы. Я врач, а не социолог и уж тем более не политик. И как врачу мне поручено убить в вас криминальные наклонности. Проще говоря, сточить вам когти и зубы. И я это сделаю, будьте уверены. (Ледяная улыбка.) Ни один из вас не выйдет отсюда, пока не перестанет представлять опасность для общества. Надеюсь, мы поняли друг друга? Ни один.
Несколько секунд ДОКТОР БРОУДИ испытующе обводит взглядом аудиторию. Затемнение. Зонг.
Век сестер милосердия не миновал, не прошел.
Поспешив мне на помощь, когда я шатался от зол,
исцелили они мое тело и душу мою.
Чтоб и ты, путник, встретил их, я за тебя помолюсь.
Ты, кто все потерял, не умея сберечь ничего,
и друзей самых верных своих, и себя самого,
твой недуг мне понятен, я бывал в твоей шкуре не раз:
за грехи поражает судьба одиночеством нас.
Сестры ночью пришли ко мне, я исповедался им, я почувствовал лбом тепло пальцев их, легких как дым. Если вечно терзают, как лист, тебя ветры и снег, их любовь обовьет тебя, словно зеленый побег. (Леонард Коэн. Сестры милосердия)
Больничная палата, где лежит АЛЕК. Рядом пожилая МЕДСЕСТРА. МЕДСЕСТРА. Ну вот, еще один. Эх, парень, парень… Входит ДОКТОР БРОУДИ.
БРОУДИ. Ну что, будем знакомиться? Меня зовут доктор Броуди. АЛЕК. Здравствуйте… доктор. По–моему, я где‑то видел ваше лицо.
БРОУДИ. Сомневаюсь, мой друг, сомневаюсь.
АЛЕК. Прекрасное утро, мистер, не правда ли?
БРОУДИ. О да, Алек–бой. Должен сказать, тебе крупно повезло, что ты попал ко мне в руки.
АЛЕК. Я понимаю и постараюсь оправдать высокое доверие.
БРОУДИ. Насчет высокого, это ты в самую точку. Но сейчас меня интересует другая точка. Повернись‑ка на бок и приспусти пижамные штаны.
СЕСТРА наполняет шприц.
АЛЕК. Хотите, чтобы я вырубился? БРОУДИ. Скорее наоборот.
АЛЕК. Витамины?
БРОУДИ. Что‑то вроде. Надо тобой заняться, а то ты совсем, я вижу, отощал на тюремной баланде.
СЕСТРА делает АЛЕКУ укол.
АЛЕК. А как вы лечите, доктор?
БРОУДИ. Очень просто. Крутим фильмы с утра до вечера.
АЛЕК. «Метро Голдвин Майер»?
БРОУДИ. Примерно.
АЛЕК. Фирма! Вот где я захорошею.
БРОУДИ. Не сомневаюсь.
Затемнение.
Кинозал в больнице. На глазах у зрителей АЛЕКА в смирительной рубашке привязывают ремнями к стулу, намертво фиксируют голову специальными зажимами, а веки закрепляют так, чтобы он не мог их закрыть. На голову надевают подобие шлема, от которого отходят различные проводки. Воображаемый экран расположен таким образом, что он виден только Алеку.
АЛЕК (в зал). Вы сечете, о, мои братья и сестры, как они меня? Чтобы все было категорически симпатично. Я, конечно, слегка прибалдел. Ладно, думаю, если не шизанусь, через месячишко увижу голубое небо.
Зажужжал кинопроектор, сноп света уткнулся в невидимый для зрителя экран. С минуту АЛЕК молча смотрит, то и дело раздаются душераздирающие крики.
АЛЕК. А ничего фильмец… Клёво они оприходовали эту старую клюшку… Ну, чего блажишь, как недорезанная? А вот и красная жижица потекла… Ммм, что‑то мне резко поплохело. Витаминами, что ли, перекормили?
ГОЛОС БРОУДИ. Второй ролик, пожалуйста.
Вновь зажужжал проектор. Крики с экрана.
АЛЕК. Вот это баба! Ну‑ка, мальчики… Так… так… А ты чего стоишь, подходи к прилавку… Ха–ха–ха, ну, полный привет! Во дает, во дает… Что это… Отвяжите! Скорее! Меня сейчас стошнит, доктор!
БРОУДИ (зрителям, как бы своим коллегам}. Сейчас наркотик окончательно парализует волю пациента, который испытывает одновременно животный ужас и полную беспомощность.
АЛЕК. Я больше не могу–у-уу!
БРОУДИ. Как показали опыты, именно в эти минуты в сознании объекта соединяются воспоминания о собственном преступном прошлом с картинами насилия, которые он видит на экране.
АЛЕК. Глаза!! Дайте мне закрыть глаза!!!
Затемнение.
Больничная палата. ДОКТОР БРОУДИ сидит возле кровати Алека.
БРОУДИ. Неплохо для начала.
АЛЕК. Но…
БРОУДИ. Завтра будет два просмотра, утренний и дневной, так что имеешь шанс снова захорошеть.
АЛЕК. Но это ужасно, доктор.
БРОУДИ. Вот как? Я думал, ты ловишь кайф от всего этого.
АЛЕК. Со мной что‑то происходит. Я, правда, люблю все эти дела, но посреди фильма вдруг началась такая лажа, меня вывернуло наизнанку. Отчего это, доктор?
БРОУДИ. Как вы говорите — нормалёк.
АЛЕК. А может, пошлем все это куда подальше?
БРОУДИ. Поздно, мой юный друг. Ничего, сердечко у тебя в норме, бог даст, не окочуришься.
Затемнение.
Снова кинозал. Лающие немецкие команды — демонстрируются кадры нацистской хроники в сопровождении Девятой симфонии, которая с каждой секундой нарастает.
АЛЕК. И опять я сижу в этом кресле пыток, о, мои братья и сестры, и перевариваю эту маету… Глянь, чуваки в фирме, ну, прям как Билли–бой с дружками. Ну, дела. А это зачем? Вырубите!! Вырубите!! Слышите!! Это грех, грех.
БРОУДИ. Грех? Ты о чем, Алек?
АЛЕК. Вот об этом! О Людвиге ване!! Он ни в чем не виноват, вы слышите!!
БРОУДИ. Ты говоришь о музыкальном сопровождении?
АЛЕК. Да!
БРОУДИ. Ты знаешь Бетховена?
АЛЕК. Да!!
БРОУДИ. Тебя волнует эта музыка?
АЛЕК. Да!!!
БРОУДИ (в зал}. Какой неожиданный поворот. Министр будет доволен. (Алеку.) Мне очень жаль, мой юный друг, но тебе придется потерпеть. Если мне не изменяет память, ты сам выразил пожелание исправиться.
АЛЕК. Но я уже исправился, доктор! Вы мне доказали, что насилие и пытки — это отвратительно. Я осознал. Я вылечился, клянусь богом!!
БРОУДИ. Еще нет, Алек–бой, еще нет.
АЛЕК. Но ведь это, правда, ужасно — ломать и корежить чужую жизнь! Это бесчеловечно! Вырубите музыку, Христом богом молю!!!
БРОУДИ. Замечательная реакция! (Оператору.) Если можно, музыку погромче.
В музыкальном крещендо почти тонут истошные крики Алека. Затемнение.
Тот же зал спустя две недели. Здесь собрались высокопоставленные чиновники. Речь перед ними держит МИНИСТР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ.
МИНИСТР. Леди и джентльмены, пришел момент, когда миф становится реальностью: заключенный номер 655321 перед вами. (Показывает па стоящего в глубине сцепы АЛЕКА.) Судите сами, он совершенно здоров и не находится под воздействием наркотиков или гипноза. Завтра мы распахнем перед ним двери в этот прекрасный мир, и он войдет в него преображенный, кроткий как агнец. Узнает ли сейчас кто‑нибудь в нем отпетого бандита, приговоренного к 14 годам лишения свободы? Он успел отбыть часть срока, но изменился ли он за это время? Нет! Впрочем, изменился — к худшему. Тюрьма научила его лицемерию и обману, не говоря уж о прочих пороках. Правительство, от имени которого я сейчас выступаю, пообещало восстановить закон и порядок, чтобы миролюбивые граждане не боялись выйти на улицу. Пора выполнить это обещание. Сегодня исторический день, дамы и господа. Пройдет немного времени, и мы выставим все виды насилия в кунсткамере, как зуб мамонта. Но довольно слов. Пусть дела говорят сами за себя. Мистер Джонс, прошу вас. (Садится.)
Из кулисы выходит МУЖЧИНА и направляется к Алеку.
ДЖОНС. Здорово. Ты что, месяц не мылся? Ну и вонища.
АЛИК. Зачем ты так, брат мой. Я утром был в душе.
ДЖОНС. Так я, по–твоему, вру?
АЛЕК. Я ничего такого не сказал.
ДЖОНС. Ага, ты меня, значит, за идиота считаешь! (Бьет его по лицу.)
АЛЕК. За что? Ведь я тебе ничего плохого не сделал, брат.
ДЖОНС. Ах, не сделал! Зато я сделаю. Вот так. (Бьет.) И так. (Бьет.) И так. (Валит на пол, бьет.) Ты мне не нравишься, понял? А если тебе охота кулаками помахать, то валяй. Ну?
АЛЕК. Мне плохо, мне плохо, дайте, я встану…
ДЖОНС. Сначала тебе придется кое‑что сделать. Видишь это? (Сует ему в нос ботинок.) Лижи! Ну! (АЛЕК подчиняется, на глазах слезы.)
МИНИСТР. Довольно, мистер Джонс. Благодарим вас.
ДЖОНС раскланивается и уходит. МИНИСТР поднимается на сцену.
МИНИСТР. Ну, как ты себя чувствуешь, Алек?
АЛЕК (с трудом садится). Нормально, сэр.
МИНИСТР. Что ж, я очень рад.
АЛЕК. Я не подвел вас, сэр?
МИНИСТР. Напротив, друг мой.
АЛЕК (всматривается в его лицо). Сэр, я не мог вас видеть раньше?
МИНИСТР. Ну, разумеется. В любой газете. (В зал.) Итак, леди и джентльмены. Парадоксальность нового метода лечения состоит в том, что чем больше преступник замышляет зло, тем вернее он приходит к идее добра. Всякая мысль о насилии отзывается сильнейшим протестом всего организма, и это вынуждает человека к обратным действиям. Вопросы?
КАПЕЛЛАН. Выбор! (Поднимается на сцену.) У него нет выбора, не так ли? Страх физической боли заставил его пойти на неслыханное унижение. В самом деле, не станете же вы, господин министр, утверждать, что лизание чужого ботинка есть акт человеколюбия. Да, он не способен творить зло, но значит ли это, что он желает творить добро?
МИНИСТР. Это уже нюансы, падре. Сейчас мы оставляем в стороне мотивы, а тем более вопросы высшей этики. Покончить с преступностью — вот что главное. Любой ценой! Мы свое дело сделали, святой отец, теперь черед церкви. Не сомневаюсь, что наш юный друг (кладет руку на плечо Алека) со временем станет образцовым христианином. (АЛЕК широко улыбается.) Его ударят по правой щеке — он подставит левую. Он скорее даст себя распять, нежели допустит мысль о том, чтобы распять другого. Скажу вам больше, святой отец: если вы вздумаете в его присутствии прихлопнуть муху, он, ей–богу, донесет на вас, как на убийцу. (Смех в зале.) Встань, мой мальчик. Позволь мне по–отечески обнять блудного сына, который после долгих скитаний возвратился в лоно семьи.
Аплодисменты в зале. Вспыхивают блицы. Затемнение.
День. АЛЕК вернулся домой. Подбирает в прихожей утреннюю газету,
читает вслух.
АЛЕК. «Бывший убийца возвращен обществу». «Найдена вакцина от вирусов насилия!»
В гостиной ПА, МА и некий молодой человек по имени ДЖО. Сидят за чаем. Входит АЛЕК.
ПА. Алек?
АЛЕК. Привет честной компании.
МА. Сынок, ты?!
АЛЕК. А ты, ма, в полном ажуре. Ну, как вы тут?
ПА. Вот так неожиданность.
МА. Надо было предупредить нас заранее, мы бы… во всяком случае…
АЛЕК. Решил, пусть будет маленький сюрприз.
ПА. Да, конечно… но…
МА. Мы буквально пять минут назад прочитали в утренней газете…
ПА. Вот именно. Так что зря ты нас не предупредил. Вообще‑то мы, конечно,
рады, что тебя, э–э, вылечили.
АЛЕК. От и до. Они со мной здорово повозились, па. А у вас, я вижу, все по–старому? (Наклоняется к отцу.} Слушай, что это там за хмырь на диване? Жрет тосты, как не в себя.
ПА. Это Джо. Он… э–э… живет у нас. Квартирант. Мы ему сдали… твою комнату.
АЛЕК. Ага. Как поживаешь, Джо? Комнатка‑то ничего, не жалуешься?
ДЖО (встает). Я наслышан о твоих подвигах. Вернулся, значит? Давно не мучал своих несчастных родителей? Так вот, я заменил им сына и никому в обиду их не дам.
АЛЕК замахивается для удара.
МА. Джо!!
ПА. Не надо, мальчики!
АЛЕК бьется на полу в конвульсиях.
ДЖО. Рот прикрой, а то смотреть противно.
МА. Он еще… не совсем здоров, бедняжка.
ПА. Надо ему помочь…
МА. Сделать тебе крепкого чайку, сынок?
АЛЕК молча кивнул. МА наливает ему чаю.
АЛЕК. Где мои вещи?
ПА. Понимаешь, Алек. Приехали из полиции и все забрали. У этой женщины, которую ты, гм, ударил, осталось много кошек, и кто‑то должен был их кормить. Вот они и конфисковали твое имущество.
АЛЕК. И куда мне теперь? Это моя комната и мой дом, слышите, вы!
ПА. Так сразу не решишь, сынок. Сам посуди, не можем же мы выкинуть Джо на улицу. Он недавно устроился на работу, уплатил нам деньги вперед. Да, Джо?
ДЖО. Дело не в деньгах. (Обнимает мать за плечи.} Вы стали для меня отцом и матерью. Я не могу уйти и оставить вас на съеденье этому чудовищу. Ничего, подыщет себе другое жилье. Пусть испытает на собственной шкуре, что значит потерять таких родителей. Разве мало он над вами измывался?
АЛЕК (поднимается с пола}. Ладно, с вами все ясно.
ДЖО. Тебе жизни не хватит, негодяй, чтобы искупить зло, которое ты причинил стольким людям. У меня волосы вставали дыбом, когда я читал о твоих похождениях. Вот, полюбуйся, до чего ты довел свою мать. (МА тихо всхлипывает, он ее успокаивает.} Ну, ну, все будет хорошо.
АЛЕК. Спасибо за теплый прием. И пусть то, что вы сегодня сделали, камнем ляжет на вашей совести.
ПА. Постой, сынок, зачем же так…
АЛЕК выходит под бурные рыдания МАТЕРИ.
Улица. АЛЕК поравнялся с бродягой, просящим милостыню.
БРОДЯГА. Лишней монеты не найдется, а? (АЛЕК дает ему мелочь} Спасибо, сынок. (Вглядывается в его лицо.} Пресвятая Богородица! Ты… я тебя на том свете не забуду. (Вцепляется в Алека мертвой хваткой} Ты!!
АЛЕК. Что это вы вдруг? Я вас не знаю.
БРОДЯГА. Не знаешь? Ты меня не знаешь?! (Тащит его под навес какопп‑то ночлежки.) Смотрите! Это тот подонок, который чуть не убил меня. Он и его дружки. Выбили мне половину зубов и еще ржали при этом!
КРИКН БРОДЯГ. Звереныш! Убить его!
АЛЕК. Послушайте, это было два года назад, и потом я ведь отсидел, меня наказали…
БРОДЯГА. Наказали его, вы слышали? Да с таких, как ты, надо живьем кожу сдирать.
КРИКН. Верно, Джек! Мне бы только до него добраться!
БРОДЯГИ, расталкивая друг друга, набрасываются на АЛЕКА, бьют чем попало.
АЛЕК. За что? Что я вам сделал?
Искаженные ненавистью лица, клубок человеческих тел. Подходят два ПОЛИСМЕНА, не без интереса наблюдают за побоищем.
ПЕРВЫЙ. Эй, вы, полегче, слышите. ВТОРОЙ. Кончай бузу, вам говорят.
БРОДЯГИ нехотя расходятся. АЛЕК остается лежать па земле.
Ну что, живой — нет?
ПЕРВЫЙ. Хо–хо–хо, ты только посмотри, кто это. Какая встреча, о возлюбленный брат наш!
АЛЕК. Тим… Джорджи… не может быть!
ТИМ. А ты протри шары, Алек–бой.
ДЖОРДЖИ. А что, чем не работенка для порядочного человека?
АЛЕК. Так вы… легавые?!
ДЖОРДЖИ (Тиму). А не прокатить ли нам нашего старого друга на природу, заодно поболтаем без свидетелей.
ТИМ. Неплохая идея. Поехали, Алек–бой?
Уводят его. На затемнении — хлопнули дверцы, заработал мотор, отъехала машина. Когда зажигается свет, бывшие ДРУЖКИ ведут АЛЕКА
по пустырю.
АЛЕК. Послушайте, ребята, я отсидел в клетке, теперь я чистый.
ТИМ. Само собой.
АЛЕК. Это они на меня набросились, я тут ни при чем. Меня излечили от комплекса насилия.
ДЖОРДЖИ. Знаем, знаем. Инспектор травил нам про это. Все балдели.
ТИМ (подталкивая Алека), Ну вот, брат мой, здесь можно и поболтать.
АЛЕК. Тим, ты забыл старое доброе время? Как мы вместе…
ТИМ. Чухня все это, Алек–бой. Не было ничего, усек? И Тима давно нет, а есть сержант королевской полиции.
ДЖОРДЖИ. И когда ты говоришь с сержантом королевской полиции, надо прибавлять "сэр", ясно?
ТИМ. По–моему, он не совсем врубился. Может, они его пролечили, а?
ДЖОРДЖИ. А это мы сейчас проверим.
Начинается избиение. АЛЕК теряет сознание.
ТИМ. Ну все, завязываем. Дежурство успеем сдать?
ДЖОРДЖИ. Или! Ладно, возлюбленный брат мой, живи пока. У нас еще будет время покалякать.
ТИМ. Гуд–бай, Алек–бой.
ДЖОРДЖИ. Не забывай старых друзей.
Уходят. С ревом отъезжает машина. АЛЕК лежит без движения. Темнота.
Ночь. Загородная вилла. К дому подползает АЛЕК, с трудом дотягивается до звонка. В гостиной за пишущей машинкой сидит ПИСАТЕЛЬ. Он в инвалидном кресле. Услышав звонок, ПИСАТЕЛЬ подъезэ! сает к двери.
ПИСАТЕЛЬ. Кто там? (Не получив ответа, приоткрывает дверь на цепочке, всматривается, затем распахивает дверь.) О, господи!
В дом вваливается АЛЕК, грязный, с распухшим лицом.
Кто это тебя так, мой мальчик?
АЛЕК. Полиция… Они били меня…
ПИСАТЕЛЬ. Постой, я тебя узнал! (Секундная пауза, которая кажется Алеку бесконечной.) Твоя фотография была в газетах, да? Ты жертва этого чудовищного «метода Лодовико»?
АЛЕК. Да, сэр. Я несчастная жертва…
ПИСАТЕЛЬ. Пытки в тюрьме, теперь полицейские пытки… Бедный мальчик. Увы, не ты первый оказался у моего порога, эти костоломы частенько расправляются со своими жертвами здесь, на окраине. Ничего, и на них найдется управа. Э, да ты насквозь продрог. У тебя хватит сил добраться до ванны? Я бы помог тебе, но, сам видишь…
АЛЕК. Спасибо, я сам. Вы так любезны, сэр. (По дороге в ванну бормочет вслух.} Пронесло, не узнал… конечно, не узнал, мы ведь тогда были в масках.
ПИСАТЕЛЬ (в телефонную трубку). Алло, Дик? Знаешь, кто сейчас у меня? Этот парень, чью психику обработали за две недели. Ну да, во вчерашних газетах. Его жестоко избили. Кто, догадываешься? Сразу можно узнать по почерку. Дик, нам его сам бог послал. Представляешь, какая это будет бомба. Нашего министра вываляют в перьях и пронесут с почетом по Даунинг–стрит. Вот именно. Вербуют в полицию всякий неофашистский сброд и вышибают мозги с помощью электрошока. Что ты говоришь?
Из ванной доносится пение, но ПИСАТЕЛЬ, увлеченный разговором, его
пока не слышит.
А я о чем! Тут, главное, красиво подать. Что? Твои простые люди продадут эту свободу за чечевичную похлебку. Короче, Дик, обзвони кого надо. Завтра устраиваем пресс–конференцию. Утром я жду твоего звонка. Ну, есть.
Кладет трубку. Услышал пение.
ГОЛОС АЛЕКА (поет). «Сеет дождик, мелкий дождь грибной, и по лужам я шагаю к ней…» (ПИСАТЕЛЬ подъезжает в кресле к ванной, напряженно вслушивается.) «… и я знаю, что я сам не свой, потому что будешь ты моей».
Лицо ПИСАТЕЛЯ перекашивается. Первое его побуждение — закричать, но он берет себя в руки. Затемнение.
АЛЕК в чужом халате сидит за столом в гостиной. Напротив него ПИСАТЕЛЬ в инвалидном кресле.
АЛЕК. Столько еды. Даже как‑то неудобно, сэр.
ПИСАТЕЛЬ. Ешь!
АЛЕК (с нервным смешком). Да, да! (Ест.)
ПИСАТЕЛЬ. Вкусно???
АЛЕК. Д–да, очень.
ПИСАТЕЛЬ. Пей!
АЛЕК. Ваше здоровье, сэр. (Подносит бокал к губам, вдруг ему приходит на ум, что в вино что‑то подмешано.) А вы со мной разве не выпьете?
ПИСАТЕЛЬ. Нет! Я не пью.
АЛЕК (рассматривает этикетку). Шато, Сент–Эстеф, урожай шестидесятого года. Хорошее вино. (Отпивает.) Мгмм, вкусно. Ваше здоровье! (Выпивает до дна.) Прямо чувствуешь, как кровь бежит по жилам.
ПИСАТЕЛЬ. Ты, я вижу, понимаешь толк в настоящем вине. Наливай еще.
АЛЕК. Спасибо, но мне…
ПИСАТЕЛЬ. Ну!! (АЛЕК поспешно наливает.) Моя жена… (голос дрогнул) …все хозяйство было на ней. Я мог писать с утра до вечера.
АЛЕК. А где она сейчас?
ПИСАТЕЛЬ. Умерла!!
АЛЕК. Простите, сэр. Мне очень жаль…
ПИСАТЕЛЬ. На нас напала банда головорезов. В этой самой комнате. Меня они искалечили, а ее… (Придвигается к Алеку вплотную^) Она стала жертвой нашего времени. Как и ты. Но я тебе помогу.
АЛЕК (порывается встать). Я и так уже причинил вам столько хлопот, сэр. Пойду‑ка я, пожалуй.
ПИСАТЕЛЬ. Ну, что ты, какие там хлопоты. Садись, выпей еще. У меня влиятельные друзья. Но сначала нам надо кое‑что уточнить. В газетах упоминалось, врачи тебе привили отвращение не только к насилию, но и к музыке. Это правда?
АЛЕК. Случайно, сэр. Понимаете, я очень люблю Людвига вана, а они крутили этот ролик про концлагерь под Бетховена…
ПИСАТЕЛЬ. И теперь у тебя на музыку такая же реакция, как на насилие?
АЛЕК. Не на всю музыку, сэр. Только на Девятую.
ПИСАТЕЛЬ. Ты говоришь о Девятой симфонии?
АЛЕК, Да, сэр. Когда я ее слышу, мне хочется вырубиться. Ну, то есть, умереть. Тихо так, без боли, понимаете?
ПИСАТЕЛЬ. И сейчас тоже?
АЛЕК. Нет… сейчас нет. На душе, конечно, погано, но не настолько. Знаете, все как‑то так плывет… точно…
Подмешенное в вино снотворное возымело свое действие: АЛЕК утыкается лицом в тарелку со спагетти. ПИСАТЕЛЬ приподнимает его за волосы, с ненавистью смотрит в затуманенные глаза, снова отпускает. Затемнение.
Спальня. АЛЕК приходит в себя. Из‑за дверей доносится Девятая сим–фония. Музыка звучит все громче и громче. АЛЕК, пошатываясь, идет к двери.
АЛЕК. О, господи… Людвиг ван… (Пытается открыть дверь.) Откройте! Выпустите меня! (Затыкает уши.) Хватит, хватит! (Под дверью, в инвалидном кресле, сидит улыбающийся ПИСАТЕЛЬ. Алек, как лунатик, влезает на подоконник.) Сейчас, сейчас… тихо, без боли… сейчас…
Затемнение, одновременно со звоном разбитого стекла. Зонг.
Если б день не длился без конца и края, если б не был каждый вечер так уныл,
если б время мчалось, бег не замедляя, одному быть — у меня достало б сил. О, как ночь длинна! глаза мои открыты. О, как ночь длинна! тоска острее бритвы. О, как ночь длинна! услышь мои молитвы и спаси от одиночества меня…
Мои шаги не отзовутся эхом,
мое лицо не отразит вода,
я становлюсь безликим человеком,
держащим путь бесцельный в никуда.
(Боб Дилан. Спаси от одиночества меня)
Больничная палата. АЛЕК лежит с закрытыми глазами, голова забинтована, ноги в гипсе. Возле кровати дежурит МЕДСЕСТРА.
АЛЕК (бредит). Одно лицо… у всех… одно лицо! Я не хочу… Откройте, откройте… это грех… тыр–пыр восемь дыр… Больно!
МЕДСЕСТРА. Тихо, тихо. Сейчас полегчает. (Наполняет шприц, делает ему укол.)
АЛЕК (садится на постели с расширенными от ярости глазами). Ни один из вас не выйдет отсюда… надеюсь, мы поняли друг друга? Ни один!!! (Падает на подушку и затихает.) Вот и хорошо… тихо… боли… тихо… без боли…
Затемнение. В палату заглядывает ДОКТОР ТЕЙЛОР. С ее лица не сходит улыбка.
ТЕЙЛОР. Мы не спим?
АЛЕК. Нет, доктор. Доброе утро.
ТЕЙЛОР. Доброе утро. Ну, как мы себя сегодня чувствуем?
АЛЕК. Отлично, миссис.
ТЕЙЛОР. Чудно, чудно. Я психиатр, меня зовут доктор Тейлор.
АЛЕК. Я шизанулся, да?
ТЕЙЛОР. Ну, что ты. Обычная проверка.
АЛЕК. Будем обсуждать мои сексуальные проблемы?
ТЕЙЛОР. В другой раз, если не возражаешь. Сегодня я хочу показать тебе несколько слайдов, а ты мне все про них расскажешь, идет?
АЛЕК. А вы про сны все знаете?
ТЕЙЛОР. Ну, кое‑что знаю. Тебя что‑то беспокоит?
АЛЕК. Не то что беспокоит, а так… одно и то же снится каждую ночь. Будто черепок мой доктора открыли и ковыряются в нем. К чему бы это, а?
ТЕЙЛОР. После черепно–мозговой травмы это бывает. Постепенно все придет в норму.
АЛЕК. Ясно.
ТЕЙЛОР. Ну вот, смотри. Каждый слайд — это что‑то вроде карикатуры. Ты должен решить, что собирается сказать тот или иной персонаж. Понял?
АЛЕК. Чего ж тут не понять.
ТЕЙЛОР. Только отвечай сразу. Первое, что придет в голову.
АЛЕК. Банан… авторучка… (Хохочет.)
ТЕЙЛОР (смеется). Вот: парень, с которым ты всегда цапался, серьезно заболел. Что ты ему скажешь?
АЛЕК. Твоя зеленая рожа просит кирпича, дружище.
ОБА смеются этой шутке.
ТЕЙЛОР. Хорошо. А сейчас? (Показывает слайд.) В спальню к юной леди заглянул мужчина.
АЛЕК. Ну что, чувиха, снимем показания со счетчика?
Смеются. ТЕЙЛОР. Очень хорошо. А этот? (Показывает слайд.) К вам пришел возмущенный покупатель: "Вы продали мне бракованные часы, верните деньги!"
АЛЕК. Засуньте их себе в задницу!
Смеются.
ТЕЙЛОР. Вот еще. (Показывает слайд.} Любимая бабуля принесла тебе в постель куриное яйцо.
АЛЕК. Я его раскурочу, как… (Бьет забинтованной рукой по кровати и взвывает от боли.) Сучий потрох!
ТЕЙЛОР. Не сильно ушибся?
АЛЕК. Да ничего вроде. Что, всё?
ТЕЙЛОР. Всё.
АЛЕК. Клевый тест. И сколько я очков набрал?
ТЕЙЛОР. Тут не в очках дело. Я проверяла, насколько быстро ты идешь на поправку. А теперь отдыхай. (Уходит.)
АЛЕК лежит, напевая знакомую мелодию. Робкий стук в дверь. В палату входят РОДИТЕЛИ Алека.
ПА. Здравствуй, сынок. МА. Ну, как ты? ПА. Немного получше?
АЛЕК. За каким хреном вы сюда приперлись?
ПА. Мы прочитали в газетах, как они, сынок, над тобой издевались. Хотели, чтобы ты покончил с собой. Это все правительство… Конечно, мы тоже виноваты. МА. Скорей, сынок, выздоравливай и возвращайся домой. АЛЕК. А как поживает ваш ублюдок Джо? Цветет и пахнет? МА. Ах, Алек… (Всплакнула)
ПА. Он попал в историю. Для нас это было как снег на голову. АЛЕК. Надо же, такой тихоня. ПА. Понимаешь, он ждал на улице свою девушку, а полицейские сказали, чтобы он там не стоял, а он им: "У нас свободная страна, где хочу, там стою", ну они его и побили
МА. Он… он был весь… в крови… (Рыдания.)
АЛЕК. Ай–яй–яй. И где же он сейчас, наш бедный мальчик?
МА. Они его… они его…
ПА. С ним почему‑то расторгли контракт, и ему пришлось уехать в свой родной город.
АЛЕК. Страсть овечья! Значит, вы хотите, чтобы мы вернулись к прежнему?
ПА. Да, сынок. Ты уж нас с мамой прости.
МА. Про…про… (Плачет.)
АЛЕК. Закрой, мамуля, варежку, пока я тебе все зубы не пересчитал.
ПА. Зачем ты так, сынок. Ведь она тебя родила на свет.
АЛЕК. Плевал я на ваш вонючий свет. Ладно, валите, я подумаю. Но если я вернусь, вы у меня на цырлах будете ходить, ясно?
ПА. Как скажешь, Алек.
АЛЕК. Доперли, кто у нас босс?
ПА. Да, сынок.
ОТЕЦ уводит плачущую МАТЬ.
АЛЕК (в зал). Старики мои ушли, а мне вдруг так захорошело, о мои братья и сестры. Как, бывало, полоснешь бритвой, и потечет красная жижица.
В палату входит МЕДСЕСТРА.
Послушай, сестричка, долго я был в отключке?
МЕДСЕСТРА. Почти неделю.
АЛЕК. А в голове у меня никто не ковырялся?
МЕДСЕСТРА. Нет, но доктор Тейлор проводила каждый день сеансы глубокой гипнопедии. А что?
АЛЕК. Да нет, все о'кей. Чугунок у меня, кажется, опять заработал в режиме.
МЕДСЕСТРА. У вас сейчас будет особо важный гость.
Открывается дверь, и в палату входит МИНИСТР в сопровождении ДОКТОРА ТЕЙЛОР.
МИНИСТР. Боюсь, что я не вовремя, доктор.
ТЕЙЛОР. Ну, что вы, господин министр.
МИНИСТР. Здравствуй, мой мальчик.
АЛЕК. Здорово!
ТЕЙЛОР (тихо). Повежливей, Алек, перед тобой господин министр.
АЛЕК. В гробу я вас всех видал.
МИНИСТР. Ничего, ничего. Мы с ним старые друзья, правда, Алек?
АЛЕК. Спрашиваешь!
ТЕЙЛОР. — Я вам еще нужна, господин министр?
МИНИСТР. Нет, благодарю вас.
ТЕЙЛОР. Тогда я оставлю вас вдвоем — дела. (Делает знак сестре, и они уходят.)
МИНИСТР. Ну и хоромы у тебя, дружище. Побольше моего кабинета.
АЛЕК. Место подходящее, вот только с развлечениями напряженка.
МИНИСТР. Н–да… Главное, ты оживаешь на глазах, мой мальчик. Я постоянно справлялся о твоих делах, а тут не выдержал, решил нанести тебе визит.
АЛЕК. Очень мило с вашей стороны, сэр.
МИНИСТР. Можешь мне поверить, правительство и я лично глубоко сожалеем о случившемся. У нас было одно желание — помочь тебе. Но мы передоверились тем, кто взялся тебя лечить. Ты не думай, виновные будут строго наказаны. Наш долг защитить тебя от твоих недругов. Ты понимаешь, о ком я. Они пытаются использовать тебя в своих грязных политических махинациях, чтобы потом все свалить на правительство. Особенно жаждал твоей крови этот писака, автор бульварных книжонок. (Понижает голос.) Он вообразил, будто ты виновен в смерти его жены, можешь себе представить?
АЛЕК. А где он сейчас?
МИНИСТР. Мы его, гм, изолировали. Для его же… и, разумеется, твоего спокойствия. Когда ты выйдешь отсюда, тебе не придется ни о чем беспокоиться. Работа, приличное жалованье.
АЛЕК. И сколько вы мне кинете?
МИНИСТР. Ты останешься доволен. За услуги мы хорошо платим.
АЛЕК. Какие услуги, сэр?
МИНИСТР. Дружеские, мой мальчик, дружеские. Эта история выставила правительство в черном свете. Тут уж пресса расстаралась. Кое‑кто полагает, что на предстоящих выборах нам не удержаться. Но ведь общественное мнение может измениться. Да, Алек? Ничего, что я тебя так запросто?
АЛЕК. Валяйте. А как вас зовут?
МИНИСТР. Фредерик. Так вот, Алек, как я уже сказал, ты можешь серьезно повлиять на общественное мнение. Надеюсь, ты меня понял? Я достаточно ясно выразился?
АЛЕК. Как незамутненное озеро, сэр. Как лазурное небо в солнечный день. Можете на меня рассчитывать.
МИНИСТР. Отлично, мой мальчик. Да, кстати. Ты ведь любишь музыку. Ну, так вот, я приготовил для тебя маленький сюрприз.
АЛЕК. Сюрприз?
МИНИСТР. Пусть это будет… как бы получше выразиться? Пусть он будет символом нашей крепнущей дружбы. (Кашлянул громко.)
Дверь распахивается, и в палату входит полуобнаженная КРАСОТКА. АЛЕК привлекает ее к себе, и тотчас мощно вступает Девятая симфония Бетховена. В дверях появились РЕПОРТЕРЫ, защелкали блицы. МИНИСТР победно вскидывает вверх руку АЛЕКА, как это делает рефери на ринге. АЛЕК лучезарно улыбается.
АЛЕК. Я выздоровел, о, мои братья и сестры! Я больше не заводной апельсин! Я выздоровел! ВЫЗДОРОВЕЛ!!!
Затемнение. В темноте, как заклинание, звучит голос КАПЕЛЛАНА.
ГОЛОС КАПЕЛЛАНА. И увидел я звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. И вышел дым из кладезя, и помрачилось солнце и воздух от дыма. И из дыма вышли Ангелы Смерти, и дана им была власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было им, чтобы не делали вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям. И дано им было не убивать их, а только мучить. И мучение от них подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них…
Постепенно все пространство зала и сцены заливает свет. Губы КАПЕЛЛАНА шевелятся в беззвучной молитве. На сцене участники спектакля. Зонг.
Забросили меня как добровольца самолетом как‑то раз — мозги вправлять кому‑то, у кого глаза поуже, чем у нас. Не надо думать ни о чем, иди и выполняй чужой приказ: глаза не переделать им, зато легко оставить всех без глаз!
Кто заводной? Почему заводной? Кем заводной апельсин? Ответить тебя, ответить тебя, ответить всех пригласим!
Я с дочкой босса закрутил, теперь у нас отличная семья,
вот апельсинчик наш растет — такой же механический, как
я.
Сынишку, как будильник, самолично завожу я по утрам,
чтоб он не думал ни о чем, как не пришлось, по счастью,
думать нам.
Припев:
Бессрочно, как часы, готов работать мой железный организм,
равняясь на систему — этот самый совершенный механизм. Поверьте, я сказал бы вам, куда нас это может завести, Но кто‑то, к сожалению, забыл меня вчера подзавести!
ЗАНАВЕС