Глава 1

Около отеля «Сэйкю» было столпотворение. Юми-тян, кумир японских подростков, появилась после пресс-конференции, где было объявлено об окончании ее очередного любовного романа. Движение транспорта перед отелем было перекрыто. Сновали стражи порядка с мегафонами и телеоператоры. Сотни промокших под дождем фанатов выкрикивали имя семнадцатилетней красавицы и, едва она показалась, ринулись на барьер ограждения.

Юми-тян была в бархатном берете и ультракоротком декольтированном платье. Лицо ее выражало легкий испуг. Несколько минут она стояла, оцепенев, как зверек, попавший в свет фар наезжающего грузовика. Затем Юми-тян отработанно улыбнулась, обнажив сверкающие зубы. Ее ослепили прожекторы. Стрекотали телекамеры; репортеры, отпихивая друг друга, пробивались к ней со своими микрофонами.

— Скажите, как это произошло…

— Вы рады, Юми-тян?..

— Вы очень расстроены?..

Никто в суматохе не увидел, что из окна двадцатого этажа отеля выпал человек, никто не услышал его истошного крика.

Тело шмякнулось на крышу стоявшей внизу машины и скатилось на гравийную дорожку. Толпа шарахнулась от него. Раздались крики ужаса.

Человек лежал на спине, раскинув руки и ноги. Под ним растекалась кровь. Его голова расплющилась от удара. Вокруг образовалось кольцо любопытных, которое пробивали фотографы из газет, почуявшие новую сенсацию, а операторы телевидения продолжали снимать Юми-тян, сопровождая ее к лимузину. Она махала рукой и, лучезарно улыбаясь, демонстрировала свои белые зубы.

 

Глава 2

Мори задумчиво смотрел из вагона на рисовые плантации и бамбуковые рощи. Поезд шел на север, оставив цивилизацию позади. В последние полгода Мори занимался убежавшими из дома подростками и розыском скрывающихся неверных супругов. Теперь он жадно вдыхал чистый воздух провинции и предвкушал еду, пахнущую свежестью моря. Впрочем, в его распоряжении были не дни, а несколько часов, отведенных на эту поездку. Увы, предстояло, кое-что выяснив, быстро вернуться в Токио и там продолжить нудное расследование, предваряющее очередной бракоразводный процесс.

Поезд был старого типа, деревянные сиденья в вагоне местами выщерблены. Они лоснились. На последнем отрезке пути в вагоне остался единственный, кроме Мори, пассажир — пожилой человек с курицей под мышкой. Поезд нырнул в туннель, одолевая грохочущую темноту. Кондуктор весело прокричал что-то. У него был местный дикарский акцент, и Мори ни слова не разобрал. Курица закудахтала и захлопала крыльями. Вырвавшись из-под горы на волю, поезд попал в иной мир. Коричневые и темно-зеленые тона долин и лесов сменила голубизна спокойного моря.

Здание станции было крошечным. Это был, в сущности, деревянный сарай. В него вели плетеные по-деревенски ворота. Да и людей на станции не было. На пыльных улочках городка попадались все больше школьницы с ранцами. Они по-местному щебетали. Мори было трудно понять их северный говор. Впрочем, он обратил внимание и на двух-трех прохожих среднего возраста с огрубелыми, обветренными лицами, и на старушек, согнутых в три погибели. Зато тут не было видно ни модных подростков, ни современных женщин, ни самураев, шествующих, как ожившие манекены. Все, в общем, выглядело, как в старом японском кино, патриархально и незатейливо.

Но причина, по которой Мори оказался здесь, была далека от идиллии. Лица супругов Хара почернели от горя. Они были вежливы. Пригласив Мори в дом, угостили его, проявив традиционное неназойливое гостеприимство, и не очень хотели его огорчать своими несчастьями… Но их глаза были мертвы.

Мори механически соблюдал ритуал, думая о том, что, вероятно, старик в свое время мечтал вырастить своего единственного сына здоровым и сильным, умелым рыбаком, как и он сам, как все здесь. Может быть, отца беспокоило, что мальчик вдруг пристрастился к книгам и проводил все время за чтением. Нет, в море он не любил выходить, рос худеньким, бледным и слабым. Зато учился лучше всех в своем классе и школу закончил первым из первых. В досье полиции, с которым ознакомился Мори до поездки на север, было указано, что этого парня приняли в Токийский университет вне конкурса, он был лучшим студентом, и его пригласили затем не куда-нибудь, а в министерство финансов — самое престижное и мощное учреждение системы, возводящей людей на вершины общественной жизни, в сферы, для этой деревни заоблачные. Ясное дело, родители ликовали, хотя, может быть, и грустили немного, поняв, что теряют его. Впрочем, они не могли представить себе, что именно он там делает, за этими облаками.

И вот — удар. Две недели назад их сын поселился в отеле «Сэйкю» в Акасаке, поужинал по-европейски, уселся в своем номере у телевизора, поставил кассету с видеофильмом — американской комедией — и, досмотрев ее до середины, вдруг встал, распахнул окно и прыгнул в ночь с двадцатого этажа. Все это установила полиция. И вот его нет.

— Это странно, — говорил старик Хара, хрустя пальцами. — Мы, с вашего разрешения, не можем поверить.

— Он не сделал никому ничего плохого, — добавила мать, будто извиняясь. Она потерянно механически улыбалась, растягивая в руках носовой платок так, что ее пальцы уже побелели.

Мори, глядя на стариков, думал о том, что подобные вещи — не редкость. Молодой человек, судя по всему, радовался жизни, был доволен своей работой и карьерой, у него была хорошая и добрая жена. Он никогда не впадал в депрессию, отличился уравновешенностью и упорством в достижении целей. И вдруг… Совершенно необъяснимый поступок, чудовищно не соответствующий всему.

По опыту Мори знал, что многие люди непредсказуемы, потому что их внутренний мир скрыт от близких. Едва ли не половина уголовных дел, которые он расследовал, была связана с неожиданными проявлениями сущности этих людей в непредвиденных обстоятельствах. Любящие жены убивали мужей ради страховки. Преданные компании служащие похищали деньги из кассы. Благонравные девушки продавали себя, как уличные проститутки. И все это в ряде случаев из-за денег.

— По телефону он звонил нечасто, — рассказывал старик. — Последний раз — за три дня до того, что случилось. Сказал, что его повысили и он радуется этому.

— Повысили? — переспросил Мори.

— Да, назначили в важную комиссию. И он был очень доволен.

— Может быть, нервничал или что-то определенное его при этом тревожило?

— Жаль, что вы не были с ним знакомы, Мори-сан. Наш сын всегда добивался, чего хотел. И не в чем было его упрекнуть.

В голосе старика прозвучала гордость. Он с улыбкой поднял взгляд к фотографии молодого человека в мантии выпускника университета, стоявшей на телевизоре.

— Он рассказывал что-нибудь о сути своей последней работы в этой комиссии?

— Она была очень ответственная. Он так сказал.

Больше старик ничего не знал. Теперь он смотрел в окно на рыбацкие лодки, поднятые приливом.

Мори думал о том, как вести это дело. Да, он выяснит обстоятельства. Он напишет отчет на пяти страницах, систематизировав факты и сформулировав свои выводы. Допустим, выяснится, что молодой человек втайне был алкоголиком. Или его замечательная жена имела любовника. Или он проиграл свое будущее, увлекаясь маджонгом.

Придется сообщить это старикам. Так или иначе, им нужно знать что-то, что выведет их из неопределенности. Они наняли его расследовать причину самоубийства и готовы все оплатить.

Он сразу же объяснил им, что плата — потом. Но как только разговор был закончен, женщина подошла к комоду красного дерева и вытащила из ящика толстую пачку банкнот. Мори повторил, что пришлет счет согласно своим расходам, но мать самоубийцы будто не слышала.

— Мы покорно умоляем вас, — непреклонно сказала она, засовывая деньги в конверт. — Нам так будет спокойнее.

— Только истина, — проговорил старик с неожиданной яростью. — Нам нужна истина!

На обратном пути на станцию Мори посмотрел на могильные камни у берега моря, поодаль от рисовых полей. Солнце светило на снежно-белую мраморную плиту.

— Вот здесь покоится наш сын, — пробормотал старик. — Рядом со всеми предками.

Все нужна истина, подумал Мори, устраиваясь в вагоне допотопного поезда. Истина! Этот товар, подобно свежему омару, легко добыть в северной деревушке. А в Токио надо его искать, продираясь сквозь паутину и джунгли огромного города. Высматривать в лабиринтах, безымянных закоулках, вылавливать в бесконечных беспредметных разговорах.

В середине следующего дня Мори встретился с Кудо — помощником инспектора — на скамейке парка «Хибия». Через дорогу тут был полицейский участок Марунути, а рядом — национальная библиотека, в которой Мори провел все это утро. В парке играл духовой оркестр и пахло свежей травой. И то и другое Мори нравилось.

— Зачем тебе дело Хары? — спросил Кудо, передавая фотоснимки.

— Родители хотят знать, — ответил Мори.

Кудо кивнул.

— Понимаю, — сказал он. — Они хотят знать. Я понимаю.

Кудо служил в полиции двадцать лет. У него было развито чувство ответственности, он был честен, памятлив и не пренебрегал людьми. Мори был знаком с ним лет десять. Они помогали друг другу в расследованиях заковыристых дел. И Кудо порой, не колеблясь, информировал Мори о содержании некоторых служебных бумаг.

— Я думаю, лучше жить и работать обыкновенно, как все, — заметил Кудо. — Ну, не высовываться. Наверху разреженный воздух, молодые люди не выдерживают нагрузок. Они там просто ломаются.

— Кончают с собой, как этот?

— Только на прошлой неделе парень из центрального банка перерезал себе вены в ванной, а другой — чиновник, служивший в крупной страховой компании, взял и повесился. Хара не первый из тех, кто вышел с верхнего этажа, не пользуясь дверью. Снимают в отелях хорошие номера и прыгают из них на асфальт. — Кудо сокрушенно покачал головой.

— Между прочим, — сказал Мори, — как учится твой сынишка?

— Так же, как и раньше. Успехов не вижу. Обыкновенный ленивый школьник.

— Возможно, тебе надо благодарить за это судьбу, — сказал Мори, и оба рассмеялись.

Они расстались у главного офиса страховой компании «Дайити лайф иншурэнс». Здание это осталось целым после бомбежек. В нем затем размещался штаб генерала Макартура. Теперь им владела вторая в Японии по величине и значению страховая компания.

Мори пошел через парк. Служащие в белых рубашках возвращались после обеденного церерыва в офисы «Маруноути» и «Юракутё». Таким же мог быть и он, получив образование, позволяющее устроиться в одну из компаний высшей категории. Если бы это произошло, он бы сейчас был уже на хорошей должности, может быть, даже руководил отделом. Шагал бы по тротуару с пачкой сигарет «Майлд сэвн» в кармане рубашки. Вечерами разгуливал бы по Гиндзе в плаще-барберри в сопровождении пары подчиненных, сотрудников, смеющихся его шуткам. Для него ловили бы такси, ему бы услужливо наливали пиво и открывали бы перед ним двери лифта. А после обильной еды и выпивки все они отправлялись бы в клуб танцевать, и там приятные девушки вежливо хлопали бы в ладоши, восторженно повторяя «Браво, шеф!».

Он получал бы шесть миллионов иен плюс премиальные, возрастающие с каждым годом. Завел бы солидный счет в банке. Дети ходили бы в лучшую школу. Далее — пенсия… Все основательно и расписано, как у других.

Но двадцать лет назад судьба распорядилась иначе. С повязкой на лице и в твердой шляпе с намалеванными на ней лозунгами, в группе других озлобленных молодых людей Мори, ворвавшись в здание университета, участвовал в церемонии сожжения досье, заведенных на студентов. Кто-то на него настучал, может быть, провокатор, внедренный полицией. Ну, и его, естественно, исключили. Со смутьянами власти не церемонились. Все делалось быстро. Некоторых из группы упекли за решетку, других сурово предупредили. Тут многое зависело от влияния и действия семьи. Семья Мори не располагала влиянием и не могла ничего предпринять.

Вскоре американцы вернули Окинаву, закончилась вьетнамская война, и все остальное потеряло актуальность и смысл. Некоторые из радикалов, отделавшиеся легким испугом, приспособились и устроились в офисы. Они растворились в массе чиновников. Другие же, получившие, как Мори, волчий билет, ушли из системы. Кто стал давать частные уроки, кто занялся мелким бизнесом… Немногие из них преуспели. Мори специализировался на частных расследованиях. Работал он в одиночку.

Беседовать со вдовами было ему не в новинку. Порой это было не проще, чем говорить с убитыми горем родителями.

Мори сидел у открытого окна, слушая госпожу Хара. Она была в трауре, глаза красные от слез.

Двухкомнатная квартирка, в которой жила семья, представляла собой одну из бесчисленных ячеек огромного бетонированного здания, напоминавшего улей. Стены были в паутине трещин после землетрясений последних десятилетий. Снаружи по ним вился плющ. В гостиной Хара от двери к окну тянулась большая трещина, напоминающая шрам. Ее залепили шпаклевкой, а самый безобразный ее излом прикрывали цветы — икебана.

В отличие от родителей покойного, госпожа Хара была в какой-то степени осведомлена о его служебных делах. Они поженились пять лет назад, а сосватал их один из сотрудников министерства.

— Муж мой был очень решительный, — сказала она. — Он был готов взять на себя ответственность даже за то, что выходило за рамки его компетенции. Он полагал, что понимает интересы страны лучше кого бы то ни было… В министерстве, естественно, были трения — так он называл столкновения взглядов и личных амбиций чиновников.

— Какие именно, госпожа Хара? Если можно, конкретно.

— Вы в курсе общей валютной политики, господин Мори?

— Стараюсь следить за ней в меру своего понимания, госпожа Хара.

Мори слукавил. Обычно он пропускал газетные материалы на эту тему. Над ними он засыпал. Таблицы и схемы, аббревиатуры, принятые финансистами, были для него вроде нерасшифрованной клинописи.

— Ну, так вы знаете, какую роль играет иена в международной системе валют. Япония ныне — и донор, и страховщик, и гарант, — щеголяла эрудицией молодая женщина.

Она будто читала заученный текст. Мори представил, как ее муж — в очках и сосредоточенный — рассказывал ей за ужином нечто о темпах инфляции, о валютных интервенциях и тому подобном, а она кивала, кивала, стараясь запомнить слова и фразы. Впрочем, она, как видно, была способной ученицей.

— Вы хотите сказать, активное сальдо… — пыжился Мори, с трудом вспоминая школьную премудрость четвертьвековой давности, усвоенную кое-как в пыльном классе.

— Вот именно, активное сальдо, — повторила госпожа Хара с заминкой.

Она разбирается не лучше меня, с облегчением подумал Мори.

— В министерстве, в общем, и сейчас две фракции, — сказала она. — Одни стоят за валютные интервенции и сбор средств в пользу Третьего мира. Муж был убежден, что Япония должна возглавить новое международное сотрудничество, опирающееся на иену. Другая фракция стоит за то, чтобы мы были более агрессивны и прежде всего заботились о, своих сегодняшних выгодах, а не о стабилизации валютного рынка. Ну, вот… Возникали стычки, распалялись страсти, и кое-кто плел интриги. Приходя домой, муж, бывало, долго не мог успокоиться, злился.

— Насколько я понял, его повысили в должности. Он был доволен?

— Очень. Считал, что сумеет реализовать свои идеи. Он стал советником замминистра по вопросам валютной, политики, ответственным за отношения в Вашингтоном.

Госпожа Хара сказала это торжественно и взволнованно, по-видимому, в какой-то мере воспроизведя интонации мужа, гордившегося своим успехом.

— Теперь я задам деликатный вопрос. Тысяча извинений, но это необходимо. Не было ли между вами ссор, нервных срывов и подозрений в неверности? Все же ваш муж по две ночи в месяц проводил в отеле. Прошу вас быть откровенной.

Мори был готов получить любую, самую неожиданную информацию. Однако госпожа Хара настаивала на том, что в частной жизни ее муж вел себя образцово. Он не пил, не проявлял интереса к дорогой одежде и изысканной еде, его смущали нескромные телевизионные программы. Она дала понять, что он был девственным до женитьбы. Конечно, она, как могла, защищала репутацию и доброе имя своего мужа. Но у Мори не было оснований не верить ей.

— Ах, если бы мы побольше развлекались, — сказала госпожа Хара, всхлипнув, — если бы мы побольше смеялись. Мы оба. Наверное, я сама виновата. Я была плохой женой… Слишком серьезной.

Мори произнес слова соболезнования. Они прозвучали, как ему показалось, немного фальшиво. Осталось лишь попрощаться, что он и сделал.

В разросшемся саду, по которому он прошел на обратном пути, играли хорошо одетые, ухоженные детишки. Они возились в песке, деловито лепя куличики под присмотром компании нянек. Пара огромных бабочек порхала, подобно газетным обрывкам. А может, это и были обрывки газет, порхающие как бабочки. Зной давил на плечи и шею.

Мори представил себе честолюбивого молодого чиновника, сочиняющего проекты новых иено-долларовых соглашений. И этот человек одиноко смотрел в отеле, в благоустроенном номере фильм с Эдди Мэрфи. Это как-то не укладывалось в его образ, сконструированный на основании разговоров с родителями и вдовой. Несоответствие незначительное, оно почти призрачно, но Мори не захотел его игнорировать.

Мори вернулся в свой офис в Синдзюку после обеда. Пятиэтажный дом, где он арендовал две комнатки на третьем этаже, весь содрогался при землетрясениях и должен был бы уже давно развалиться под напором тайфунов. Но дом стоял вопреки стихиям. Мори было бы интересно поговорить с архитектором, который планировал это сооружение. Тот мыслил явно оригинально и, во всяком случае, не терпел окон. На фасаде, выходящем на улицу, не было ни одного, а во двор глядели окна-бойницы высотой не более полуметра. Они слепо уставились в бетонную стену соседнего дома, поставленного почти впритык. Тут не было лифта, лестница располагалась снаружи — для экономии полезной площади.

На первом этаже этого довольно странного сооружения помещалось заведение с вывеской «Волшебная дыра». Им управлял словоохотливый старикан. Мори знал с его слов, что эта «дыра» очень прибыльна. Внутри ее в любой из темных кабин можно было увидеть на телеэкране какой-нибудь порновидеофильм. Мужчины смотрели стоя.

Но главной услугой этого заведения была и в самом деле «дыра». Вернее, отверстия в задних стенах кабин. Глядя на экран, клиент мог за дополнительную плату получить дополнительное удовлетворение от женщины, сидящей в маленькой комнате возле «волшебных дыр». Она была очень усердна, и в «пиковые» моменты управлялась сразу в двумя, обслуживая их по полной программе. Старикан уверял, что как-то она обеспечила сразу троих.

Мори иногда видел, как она шла на работу — приземистая, бодрая госпожа лет пятидесяти.

Второй этаж занимала компания, импортирующая весьма специфическую продукцию. Офис этой компании был обычно закрыт — видимо, чтобы не досаждали вопросами потребители разных изделий, происходивших отсюда. Кто-нибудь возникал здесь только с прибытием новых товаров, о чем свидетельствовали печатные объявления, вывешиваемые на улице и у дверей. Например: «Средство от облысения, применяют десятки миллионов китайцев», или: «Крем неувядающего действия, приводит женщин к высшей точке экстаза», а также: «Особая витаминная смесь, гарантирует взрывы энергии и удлиняет жизнь».

Собственный офис Мори был небольшим, но удобным. Одна из комнат выполняла функции гостиной, приемной, кухни и спальни, в другой умещались кладовка, душ, туалет. Вместе они содержали все, что требовалось для работы и жизни, то есть крепкий письменный стол, хныкающий холодильник, обшарпанный диванчик, всегда готовый к действию магнитофон и канцелярский шкаф с картотекой, газетными вырезками, папками бухгалтерии, несколькими досье и стопкой писем от давних и новых клиентов.

Мори требовался, конечно, компьютер. Это бы все упростило, ускорило и осовременило его деятельность. Так, во всяком случае, заявила его первая, она же и последняя секретарша в свой первый и последний рабочий день. Милая была девушка, нового поколения. О том, что она немедленно увольняется, эта девушка сообщила сразу же после пользования туалетом, оборудованным по-японски, а не по западным образцам.

В данный момент у Мори было много заказов, выполненных не до конца. Надо было расследовать события разного плана, происходившие в разное время и в разных сферах жизни людей.

В последние десять лет средства на виски и сигареты он получал, расследуя прошлое женихов и невест по заказам их родственников. Очередная такая работа была связана с тем, что родители некоей невесты, уважаемые люди, занятые на Кюсю изготовлением и продажей сакэ, вдруг получили анонимку: мол, родная тетя жениха была сумасшедшей и лечилась. Родители невесты хотели, чтобы Мори это выяснил. Если аноним не наврал, свадьба, конечно, не состоится.

Еще одно дело. Весьма элегантную госпожу в возрасте лет под сорок, жену известного доктора медицины, обеспокоило поведение ее любовника. Любовник — актер, снимающийся в самурайских фильмах, стал проводить вдали от этой госпожи слишком много времени. И до нее дошел слух, что он намерен жениться на дочери крупного кинопродюсера. Вдобавок, актер попросил у своей любовницы в долг пятьдесят миллионов иен. Дело для Мори было денежное и интересное.

Мори прикидывал очередность работ, когда зазвонил телефон. В трубке звучал незнакомый голос:

— Господин Мори? Тысяча извинений. Это вы расследуете обстоятельства смерти Кэйскэ Хары?

— Кто вы, откуда у вас эти сведения? — осторожно спросил Мори.

— От госпожи Хара. Позвольте объяснить, если вас не затруднит. Я работаю в страховой компании «Мицутомо иншурэнс». Мы с Харой дружили с университетской скамьи. Мы встречались раз в месяц, у нас были общие интересы. Моя фамилия Канэда.

— И что же?

— Я виделся с ним незадолго до его смерти и хотел бы довести до вашего сведения то, о чем он рассказывал.

— Хорошо, пожалуйста. Слушаю.

Голос упал до шепота:

— Только, ради Бога, не по телефону. Если вас не затруднит, может быть, встретимся в половине седьмого у стойки с лапшой на платформе Токийского вокзала? Я буду с газетой «Сток маркет дейли»;

Вот, пожалуйста, подумал Мори, еще один, насмотревшийся телевизионных фильмов. Более нелепого места для встречи он не нашел. Но прежде чем Мори возразил, собеседник положил трубку.

Начинался час пик. По платформе потекли толпы людей. Шли пенсионеры и школьники, конторские дамы и городские служащие, служащие, служащие… Оглушали звучащие из динамиков объявления — по три-четыре одновременно, скрежетали колеса вагонов, шипели их пневматические двери, звенели какие-то колокольчики и сигналили автокары.

Вокруг стойки, торговавшей лапшой, сгрудились человек шесть, поглощая еду из фарфоровых мисок. Прибыл поезд, и пятеро вытерли губы, поставили на прилавок опустошенные миски и растворились в толпе, прихлынувшей к вагонным дверям. Шестой продолжал неспешно работать палочками, шаря при этом глазами по сторонам. Перед ним на прилавке лежала газета. Мори протиснулся ближе. Это был номер «Джапан инвестмент ньюс».

— «Сток маркет дейли» сегодня поинтереснее этой, — сказал Мори, обратившись к нему. — Там информации больше, если позволите.

— «Сток маркет дейли» не смог достать, — пробормотал владелец газеты, потупясь. — Ее распродали, пока я вышел из офиса. Извините, что сплоховал.

Это был тот же самый голос, услышанный по телефону. Обладатель его был маленького роста и худощав. Волосы на его голове едва прикрывали плешь на манер зачеса «луна сквозь бамбук». Приятель Хары казался пятидесятилетним.

— Не беда, — сказал Мори. — Раз мы все-таки встретились, не поищем ли места потише?

— Здесь хорошо, — возразил тот. — Здесь никто не подслушает, господин Мори.

Вот уж, действительно, тут самого себя не расслышишь. Они сблизили головы, как заговорщики. У Канэды ужасно пахло изо рта. Ворот его пиджака был усыпан перхотью, лицо землистое, нездоровое.

Канэда шелестел газетой, время от времени тыча в нее пальцем, будто указывал на что-то, привлекшее интерес.

Сделаем вид, что обсуждаем статью, — бормотал он нервозно. — Кажется, за мной слежка.

И он скосил глаза на платформу. Люди торопились, их прибывало.

— Извините, кто за вами следит?

— Не знаю. Вероятно, убившие Хару. Об этом-то я и хотел говорить с вами, господин Мори.

Мори присмотрелся. Левое веко Канэды подергивалось. Белки его глаз были розовые от недосыпания. Было похоже, что он слегка не в себе. Может быть, сумасшедший? Мори повидал людей, одержимых манией преследования.

— Хара покончил самоубийством, — заметил Мори. — Это установила полиция. Я хочу выяснить, что побудило его…

— Хару я знал, как знаю себя, — упрямо сказал Канэда. — Он не мог покончить с собой. Любой, но не он. Он был человеком долга.

— Но кому и зачем понадобилось его убивать?

Канэда приблизил к Мори свое лицо, запах из его рта был поистине невыносим, а его веко дергалось в тике.

— Опасная информация, — прошипел он. — Хара мне говорил, что ожидает сенсации на финансовом рынке. Мощные силы провоцируют обвал курсов валют.

— Откуда он получил эти сведения?

— Они узнали, что он назначен в комиссию, и предложили ему сыграть в их игру. Он подыграл настолько, чтобы понять механизм всей затеи.

— «Они»? Кто «они»?

— О, это спрут. Его щупальца всюду. Это сеть, пронизавшая министерства, газеты и банки. Они везде, и не исключено, что мы с вами сейчас на прицеле.

Канэда дрожал, выговаривая это. Он пугливо поковырял лапшу в своей миске.

— Интересно, — сказал Мори. — Но нельзя ли конкретнее, если вас не затруднит? Кто кому что предложил? Когда? В какой форме?

Канэда мотнул головой, будто его хлестнули.

— Нет и нет, в другой раз, — сказал он поспешно. — Сейчас разойдемся. Если они обнаружат, что я говорил с детективом, расследующим смерть Хары…

Он соскользнул с табуретки и внезапно исчез в толпе, нырнув в нее, как в поток.

— Газету! — выкрикнул ему вслед из-за стойки продавец лапши, толстый, в заляпанном фартуке. — Вы забыли газету!

— Возьмите ее себе, — посоветовал Мори.

Разговор растревожил его. Канэда, конечно, закомплексован, как многие там, на верху пирамиды. Он явный псих. Но не выдумщик.

Мори принялся за лапшу, вспомнив, что голоден. Она была приправлена, как он любил. Свиная котлета сочилась. Он доел все до кусочка и, не спеша, направился по лестнице, когда услышал истошный крик. Взвыла сирена. Приближавшийся поезд затормозил, не дойдя до конца платформы, и в воздухе взвились синие искры.

Мори понял, что именно произошло. Он ринулся вниз по ступенькам и быстро протолкался к краю платформы. Людей отгоняли, но он протиснулся и увидел, что тело отброшено ударом поезда, одна нога погибшего человека оторвана выше колена, около рельса — лужица крови. Вокруг лысины на нетронутом черепе человека свивались пряди волос.

— Как это с ним случилось? — спросил Мори стоявшего рядом носильщика в форме и с номером.

— Сумасшедший, — проговорил тот, качнув головой. — Или самоубийца. Спрыгнул на рельсы навстречу поезду.

— Именно прыгнул? Вы, извините, видели?

— Я слышал, как он закричал. Он не первый у нас. И все они почему-то кричат. Вы, может быть, знали его, господин? Скажите полиции, кто он.

Мори, не отвечая, смотрел на тело у рельсов. Теперь обрело свой истинный вес все, сказанное Канэдой.

— Нет, я не знаю этого человека, — ответил он, повернувшись спиной к носильщику.

Вновь проходя мимо стойки с лапшой, Мори обратил внимание на мускулистого парня в белой футболке, который беседовал с толстым хозяином. Теперь имела значение каждая мелочь.

В миле от Императорского дворца, в узком переулке, под сенью древних деревьев гинкго, находится чайный домик старинного образца без вывески.

В этом заведении не принимают случайных людей и не признают современных кредитных карточек.

Примерно двести триллионов иен представляли и олицетворяли гости, собравшиеся как-то вечером в деревянных стенах этого дома.

Их, как было принято, созвал побеседовать о делах господин Землевладелец, хозяин района, улиц, всей центральной части города Токио и этого чайного заведения.

Престарелые господа тихо переговаривались, уделяя вежливое внимание ужину. Господин Вещатель, хозяин телекомпании, постарался украсить форум присутствием одной из своих актрис. Роль ее была очень простой: лежать, не двигаясь, на циновке, чтобы господа могли брать с ее обнаженного тела различные деликатесы.

— Ветер с Востока ослабел, — заметил господин Дипломат, пережевывая кусочек карпа — рыбы, несущей людям удачу и долголетие. — Американцы, кажется, доверяют нашему новому человеку.

— Он — хороший политик, — сказал господин Промышленник. — Слова вытекают из его уст, как черная жидкость из каракатицы.

Господин Избиратель пошевелился, услышав это нелестное сравнение.

— У Минакавы свои достоинства. Иностранцам он нравится — хорошо говорит. Но вся наша партия и его фракция к достоинствам имярек равнодушны. Мы полагаем, что он чересчур практичен. Дух его приземлен.

Господин Избиратель взял палочками для еды щупальце осьминога и слегка поводил им вокруг левого соска девушки. Сосок набух, девушка тренированно вздохнула.

Деревянная статуя — бог процветания Хотэй — смотрела из ниши благожелательно. Одной рукой Хотэй как будто гладил свой вместительный живот, другая лежала на мешке со старинными монетами.

Чайный домик в тени древних гинкго — реликтов периода мезозоя — когда-нибудь станет музеем. В сущности, он уже был достоянием нации, только люди не знали об этом. Люди многое узнают слишком поздно.

Именно здесь, под скрипучими стропилами, знаменитой февральской ночью тридцать шестого года сошлись офицеры-повстанцы, чьи танки тогда блокировали центр Токио. Офицеры пили сакэ, ожидая, что император и армия высоко оценят их отчаянную дерзость.

Среди молодых людей, безрассудно бражничавших в последний раз в ту холодную ночь в этом доме, был, например, господин Промышленник… Другие сделали харакири или один за другим погибли в Маньчжурии, джунглях Новой Гвинеи.

Как ни странно, приземистое деревянное сооружение близ Императорского дворца уцелело затем в пожаре, зажженном бомбардировщиками Б-29. И в этом доме истинные Хозяева загодя обсудили грядущую капитуляцию. Не дожидаясь атомных бомбардировок… После войны именно здесь было достигнуто согласие финансистов с промышленниками, положившее начало «японскому чуду». А в середине пятидесятых «люди черного занавеса» — их называли так, намекая на сходство с кукловодами в театре Бунраку, — договорились слить либералов и демократов в партию политической силы, позднее взявшую власть.

Блаженно-веселый бог Хотэй доброжелательно наблюдал из своей ниши за перипетиями времени. В его присутствии планировали стратегию и тактику государственных и промышленных переворотов, финансовых интервенций, торговых диверсий нового времени. Здесь заминали скандалы, готовили брачные соглашения, смещали президентов международных компаний, пока те плясали в элитных клубах, здесь назначали премьер-министров, еще не знающих своих судеб. Здесь приводили в действие скрытые механизмы истории.

Господин Законодатель негромко сказал:

— Мы уступаем позиции, торгуя уже в убыток. Курс иены поддерживают лишь перекупщики. Рождаемость падает, население стареет, сальдо не в нашу пользу. Молодое поколение страны ушло от традиций. Наши дети перестают быть японцами.

— Люди разбогатели, — заметил господин Колесо. — Молодые больше всего хотят разъезжать в роскошных автомобилях и каждый день наслаждаться. Это естественно, но довольно опасно.

Он взял кусок из загривка красного тунца и повел им сверху вниз по гладкому животу замершей девушки, пока тот не исчез из поля зрения. Это старинный рецепт, возрожденный в Токио. Рыба должна быть свежей и крупной, а девушка — с нежной кожей и темпераментной.

— Наш главный ресурс — рабочая сила нации, — продолжал господин Законодатель. — Но рабочие стали эгоистичны и политически непредсказуемы.

— Только не в моей компании, — сказал господин Колесо.

— Вдобавок, господа, как ни прискорбно, мы перестали владеть ситуацией в некоторых секторах экономики. Констатированы новые производственно-финансовые структуры, не уважающие нашу заботу о них. Я, с вашего позволения, опечален.

Господин Законодатель выпил сакэ из невесомой фарфоровой чашечки. В груди его стало горячо. Но обида была горячее. Он не мог справиться с ней и не сдержался в словах:

— Горластый выскочка, о котором я говорю, позорит Японию.

Господин Дипломат не спеша очистил от скорлупы яйцо жаворонка. Он не взглянул на чиновника-толстячка, покрасневшего от гнева, как солнце перед закатом.

— Мы должны видеть глобальную перспективу, — сказал он спокойно. — Мы наблюдаем и предлагаем миру решения. Но центр равновесия перемещается. Позволю себе заметить, что нынешний кризис мы преодолеем, однако мы уже не в состоянии диктовать всем и вся.

— Гвоздь, который выступил, должен быть вбит, — возразил господин Законодатель неожиданно громко и агрессивно. — Я имею в виду необходимость следовать мудрости предков!

Господин Дипломат удалил с яйца остатки скорлупы и покатил его ладонью по телу девушки. Двумя пальцами он поместил яйцо в ее промежность. Девушка раздвинула ноги, слегка приподняла таз. Когда Дипломат убрал вспотевшую руку, яйца уже не было.

— Вы знаете, — проговорил он, тронув салфетку, — одна пословица очень рекомендует нам видеть различия между горой и мышью. Тот, о котором сказано, несомненно, нежелателен. Но, с вашего позволения, мир полон нежелательных людей.

Девушка передвинулась к Дипломату и, поднявшись на корточки, ласково возложила тонкие руки на его плечи. Со сноровкой профессионального фокусника господин Дипломат сунул руку в ее промежность — и вот яйцо уже снова в его ладони, лоснящееся и влажное. Дипломат присыпал его черным перцем и отправил в рот.

— Старик не простит нам слабости, — сказал господин Законодатель, невежливо подняв палец. — Он нанесет удар.

Господин Дипломат, проглотив яйцо, зажмурился, причмокнул, после чего девушка быстро обтерла горячим полотенцем его руку.

— Если вы, мой высокоуважаемый друг, уверены, что разные пустяки достойны внимания Старика, — сказал он небрежно, — тогда позвольте нижайше предложить, чтобы вы лично его и информировали.

— Я уже это сделал! — воскликнул господин Законодатель.

Наступило молчание. Господа глазели на толстячка, а он слегка поклонился и выдавил самоуничижительную улыбку. Тема сменилась. Теперь уже господин Законодатель подчеркнуто соглашался с каждым, кто бы что ни сказал за этим столом. Но он знал, и все знали, что, действуя на свой страх в одиночку, он нарушил одно из неписаных правил Хозяев. То, что он совершил, можно было сделать только при общем согласии. Впрочем, господин Законодатель не сожалел.

Два часа спустя господин Дипломат уже принимал в своем доме пару гостей — балерину и нефтяного принца. Господин Колесо рассматривал отчет дирекции своего завода в Испании. Господин Законодатель пил виски в баре Гиндзы, продолжая про себя спорить с другими Хозяевами. По его мнению, все в стране перевернулось с ног на голову. Люди слишком довольны собой и чересчур податливы на посулы. Бдительность сохраняют лишь он да Старик, сидящий в горах в своем храме.

Легко возбудимый, он взвился бы, если бы мог видеть происходившее на верхнем этаже здания по другую сторону Императорского дворца. Там, в комнате, скрытой от посторонних глаз, некто легко трогал клавиши на панели большого компьютера. На экране в бегущих строчках чередовались цифры, плюсы и минусы, предопределяя пляску команд, принимаемых брокерами на биржах всего мира.

Валютный рынок залихорадило. Цены на золото поднялись и упали. Заколебались курсы акций нескольких самых крупных компаний. Миллиарды долларов, марок и триллионы иен перешли из рук в руки, повинуясь электронным сигналам.

Господин Законодатель пил виски в неоновом свете бегущих рекламных призывов. А бог процветания Хотэй остался в темноте опустевшего чайного домика. Фары несущихся мимо машин время от времени освещали его безумный деревянный оскал.

 

Глава 3

В Лондоне было без четверти два пополудни. Четверг, день дождливый. Среди суеты и шума в одной из ведущих брокерских контор Сити сорокалетний японец не отрывал глаз от цифр, плясавших перед ним на экране. Его заинтриговали перемещения очень крупных денежных сумм. Затем на несколько пунктов поднялся курс французского франка. Впрочем, он этого ждал с утра. Он отдал несколько распоряжений, пользуясь микрофоном переговорного устройства. Он говорил по-английски с акцентом, но бегло.

Человека звали Цутому Коно, а большинство английских друзей называли его просто Томом. Японские коллеги находили его поведение эксцентричным. Им не нравилось, что он посещал пивной бар в компании англичан, своих сослуживцев, и что домой к жене он возвращался в начале седьмого, по окончании рабочего дня. В отличии от земляков, Коно любил настоящий эль и разбирался во всех марках пива. Кроме того, он послал обоих своих сыновей учиться в местную школу, где они на годы отстанут от сверстников, обучающихся в школах Японии.

Вдобавок Коно по воскресеньям играл в крикет, что уже, если можно так выразиться не шутя, вообще не лезло ни в какие ворота.

С поведением Дутому Коно пришлось, однако, мириться, поскольку он заявил себя брокером международного класса. Лучших специалистов, чем он, в банке «Сумикава» не было. Собственно, Коно, потратив годы, сумел разработать свои программы анализа конъюнктуры валютного рынка. Он был прирожденный компьютерщик-финансист. Его разработки принесли миллиарды иен. И только он сам да мудрецы в дирекции знали точно и в полной мере о его вкладе в то, что банк «Сумикава» в последние годы вышел на высший уровень в мире финансов. Впрочем, авторитет Коно давно уже утвердился среди профессионалов. Стоило коллегам из других банков и брокерских контор прослышать, что Том Коно намерен расширить или сократить какие-то операции, как цены на биржах менялись. Имя его звучало на линиях связи от Женевы до Нью-Йорка, от Сингапура до Сиднея. Нередко его намерения обсуждались на немецком, арабском, испанском языках, даже на мандаринском наречии китайского.

Новый управляющий отделением прибыл из Токио в Лондон недавно. Он полагал, что в совершенстве владеет наукой управления. И у него были принципы. Первым делом — наладить учет рабочего времени местных сотрудников, вот что он считал важным. И, во-вторых, искоренить фамильярность в общении между японскими служащими. При обращении к старшим по должности каждый обязан использовать традиционные выражения почтительности, а в разговоре с младшими вежливость лишь вредит. Господин Ямагути был уверен, что японские компании преуспели на рынках Запада только и именно благодаря умению объединять усилия работников на основе национальных традиций внутренней иерархии. Самым ненавистным был для него «индивидуализм», понимаемый как расхлябанность.

Том Коно, увлеченный игрой с французскими облигациями, не замечал перемен вокруг.

Когда управляющий отделением вызвал его на беседу, Коно прежде всего удивил тон голоса этого человека. Ямагути рявкнул, как школьный директор, отчитывающий озорника.

— Неприятное дело, — сказал Ямагути, не ответив на вежливое приветствие, — но это надо решить.

В голове Коно в этот момент еще роились цифры процентов кредитных ставок. Он видел рисунок на графике, кривую подъема курса. Он с трудом переключился:

— Что случилось, патрон? Какая еще неприятность?

Ямагути молчал, сверля его взглядом. Капли дождя стучали в окно. Наконец он очень тихо произнес:

— Ты прожил в этой стране слишком долго, Коно. Ты забыл, как в Японии обращаются к старшим по должности?

— Пожалуйста, извините мою грубость, — смутившись, пробормотал Том.

Ямагути холодно улыбнулся и хрустнул пальцами.

— Уже лучше, Коно. Но, боюсь, слишком поздно.

— Простите, не понимаю.

— Работает комиссия, — значительно сказал Ямагути. — Возникли вопросы, касающиеся тебя.

— Какие вопросы?

Ямагути предупреждающе поднял бровь, и Коно тотчас изобразил поклон покаяния и раскаяния.

— Ты ведь общаешься с англичанами, так? Систематически?

— Да, — ответил Том. — Вероятно.

— Но им нельзя доверять. Один из этих прекрасных ребят сотрудничал с крупнейшим подпольным объединением местных дельцов. Они уже заработали сотни тысяч фунтов, используя получаемую от тебя информацию.

— Это невозможно, — сказал Коно. — О ком идет речь, извините?

— Это пока не важно. Дело не в личностях. Дело в том, что из банка уходят сведения о нашей тактике на предстоящих торгах. Как это получается, Коно?

Ямагути подался вперед, его губы кривила усмешка.

— Понятия не имею, — сказал Том и торопливо добавил: — С вашего уважаемого позволения.

— А надо бы. Тот замечательный джентльмен утверждает, что получает от тебя то, что называется наводкой.

Том подскочил на стуле, будто его ужалили.

— Он лгун, кто бы он ни был!

Ямагути злорадно закивал:

— Возможно следствие и уголовное дело. Тебе, значит, по душе компания здешних жителей… А как тебе понравится отсидеть пять лет в британской тюрьме в обществе британских воров?

— Извините, это нелепо.

Рассудок Коно взбунтовался. Какая-то сеть торгашей, признания анонима, утечка сведений о валютных операциях банка… Полный абсурд. Коно вспомнил «Алису в Стране Чудес». Неужели именно так выглядит падение в кроличью нору?

— К счастью для тебя, Коно, мы пока держим в секрете тот факт, что наш главный маклер, связан с подпольной сетью местных торговцев. Тебе заказано место в самолете, вылетающем в эту субботу в Токио. По моей просьбе тебе оставили должность заместителя управляющего нашим отделением на Хоккайдо. Это не то, к чему ты привык, но, вероятно, так будет лучше. Вы не согласны с этим, Том-сан?

Сарказм, звучащий в последней фразе Ямагути, был просто кощунственным. Управляющий откинулся в кресле, снял очки, поплевал на линзы и стал протирать их бумажной салфеткой.

Коно глянул в окно на пепельно-серые здания и дождь, обдающий такси и автобусы. Купол собора Святого Павла, притулившийся между небоскребами, показался заброшенным и грязным.

— У тебя час на то, чтобы освободить письменный стол, — сказал Ямагути, надев очки и вынимая из папки кипу документов.

Дважды ударил колокол. Цутому Коно поднялся и вышел из кабинета будто во сне.

Был одиннадцатый час, когда Мори вошел в отель «Сэйкю». Управляющий подтвердил сведения, сообщенные раньше в полицию. В поведении господина Хары в тот вечер не было ничего необычного. Он вселился в номер в восемь часов, как бывало до этого дважды в месяц. При нем были саквояж и небольшой «дипломат». Выглядел бодрым, спокойным, перебросился парой фраз с коридорным.

Коридорный был, к счастью, на месте: высокий, симпатичный парень в белом мундирчике с пластиковым значком, на котором значилась его фамилия — Омаэ.

— Откуда мне знать, что вы сыщик? — сказал он сперва. — Может, вам вообще нельзя доверять.

Мори показал удостоверение частного детектива.

— А это для меня ничего не значит. Документы сейчас подделывают еще как!

— Тогда придется принять на веру вот это. — Мори показал две бумажки по тысяче иен.

— Это и вовсе не нужно, — сердито сказал Омаэ. — Я не хочу, чтобы из меня делали дурака. Вообще, я сам думаю выучиться на сыщика. Данные у меня есть.

— Правда? — спросил Мори. — И какие же?

— Наблюдательность, старание, логическое мышление.

— Понятно. Да, пожалуй, есть все.

Лицо Омаэ озарилось. Мори дружелюбно улыбнулся ему и похлопал по плечу.

— Ну, если вы так наблюдательны, тогда вы расскажете мне все о господине, покончившем самоубийством.

— Конечно. Я хотел кое-что сообщить полиции, но их почему-то мало что интересовало. Им безразлично, что ли? — Омаэ пожал плечами. — Ну, в общем, Хара-сан был в синем костюме из полиэстера и в плаще-барберри. У него был полиэтиленовый зонт, но все равно его брюки вымокли до колен. А в общем-то вид его был довольно-таки жалким. Не скажешь, что чиновник.

— Отлично, — сказал Мори. — Между прочим, — он чуть понизил голос, — Хара не водил к себе подружек? Так ведь бывает…

Омаэ присвистнул:

— Не говорите! Я здесь навидался такого… Но Хара-сан всегда приходил один.

— И посетителей не принимал? К нему поднимались?

— Не знаю. Возможно. Но не в мои дежурства. Или я не заметил. Лифты ведь поднимают гостей непосредственно на этажи.

Мори знал это одно из главных достоинств отеля «Сэйкю», оно привлекало многих гостей, но о нем молчала реклама. Считалось, что гости могли попасть к себе в номера на любой этаж прямо с улицы, минуя вестибюль. Впрочем, это было нормально для современных отелей центра.

— А кто мог заметить что бы то ни было? Может, кто-то из горничных?

— Невозможно, — нахмурился Омэ. — Правила тут такие, что вечерами никто из нашего персонала не может болтаться по коридорам. Гостям не нравятся соглядатаи.

Мори кивнул с благодарностью. На большее он не рассчитывал. Но коридорного разговор разочаровал.

— Одну минутку, — сказал он. — Идея! Может проверить счета Хара-сан. Если он брал вино в баре, значит, могла быть и женщина, верно?

Таким образом будущий сыщик продемонстрировал силу своего логического мышления, а Мори спустился в бар в вестибюле и сел возле кадок с фикусами и пальмами. Людей в баре было немного. Бармен смешивал коктейли, тряся миксером, будто брезговал им. У него были сальные волосы. Из динамика доносилась песенка «Звук тишины», исполняемая на гавайской гитаре.

Через несколько минут появился Омаэ с кипой счетов. Их было штук двадцать. Мори, перебрав их, не обнаружил ничего интересного. Счета были одинаковые: стоимость номера, бутылка пива «Кирин», телефонный разговор, домашний видеофильм… Плата наличными при отъезде клиента.

— Вина нет, — сказал Омаэ, сожалея.

Впрочем, одно обстоятельство заинтересовало Мори. Каждый раз Хара, бывая здесь, делал один телефонный вызов. Может, звонил жене? Мори вспомнил госпожу Хара, сидящую в комнате под икебаной, прикрывшей трещину. А может, и нет.

— Исходящие телефонный вызовы, — сказал Мори, — регистрируются в каком-либо журнале?

— У нас нет никакого журнала. Вызовы поступают в банк памяти компьютера. Мы извлекаем данные, когда печатаем счет.

— И значит, учтены и телефонные разговоры Хары?

— А как же! — сказал Омаэ.

— Нельзя ли добыть распечатку? Возможно, появится зацепка.

Слово «зацепка» воодушевила коридорного. Через десяток минут перед Мори уже был перечень телефонных контактов Хары в последние два месяца. Из отеля он каждый раз звонил по одному и тому же номеру. Мори выписал его в блокнот. Омаэ смотрел с восхищением.

— Да, вы нашли убийцу! — пылко воскликнул он.

— Убийцу? А кто здесь говорил об убийстве?

— Да ладно, — сказал Омаэ. — Я не верю газетам. Если бы Хара-сан хотел покончить с собой, он бы, наверное, не так уж интересовался турнирным положением «Великанов» перед следующей игрой. Мы перебросились парой фраз насчет этого, понимаете? Это значится в протоколе полиции.

Мори внимательнее взглянул на Омаэ. Парень был ему симпатичен. Возможно, что-то в нем есть.

Квартира Мори на окраине Синдзюку находилась двумя этажами выше магазина, торговавшего рисом. Через улицу расположился бар, из него заполночь доносились мелодии шалого караокэ. А дальше была школа юку, работавшая по утрам до начала занятий в обычных школах.

Мори дорожил тишиной второй половины дня. Кваканье лягушек в рисовом поле рядом со школой, грохот грузовиков на не слишком отдаленном переезде, дребезжание оконных стекол от ветра — все эти звуки были здесь почти колыбельными, убаюкивающими.

Он протопал по лестнице, отпер дверь и почувствовал чье-то присутствие. Потянулся было к выключателю, но опоздал: его шею сдавила сверху чья-то рука, а сзади в почку вонзился чей-то кулак. Мори крякнул.

— Заткнись, — услышал он тут же. — Еще разок пикнешь, и я тебя прикончу.

— Ах, пощадите, — жалобно выдавил Мори и без размаха врезал свой локоть в живот стоящего позади. Затем двумя движениями с разворота ударил его кулаком в лицо, а коленом в промежность. Тот взвыл от боли и, падая, пробил своим телом легкую раздвижную дверь между комнатами. Мори дернул шнур, включая свет люстры. Она закачалась. Человек полз к выходу. Мори собрал в руке ворот его рубахи и, приложив пару раз незваного гостя головой о половицы, вздернул его в вертикальное положение. Мужчина был в возрасте лет сорока, с кудлатым, пышным перманентом и бледным, дряблым лицом.

С его стороны было очень глупо пытаться сладить с жилистым, тренированным Мори. Не теряя ни секунды, Мори рявкнул:

— За что убили Канэду?

— Не знаю, — промямлил тот, отшатнувшись.

Мори, не торопясь, сдавил ему горло. Глаза человека расширились.

— Канэда. Усек? — прошипел Мори. — Ваши люди убили его. За что?

Вечерний гость содрогнулся.

— Ну-ну. Кто тебя послал?

Мори усилил хватку. Лицо человека побагровело, и Мори отпустил его. Тот по-собачьи встряхнулся и слабо выговорил:

— Доктор Нисида.

Мори был ошарашен. Нисида? Тот самый врач-психиатр, жена которого поручила ему выследить своего любовника-самурая?

— Нисида все знает. Я должен был предупредить вас. И попугать. Вы встречались с его женой.

Госпожа Нисида, безусловно, была весьма эффектна — высокая, длинноволосая, всегда в модной европейской одежде. Носила, наверное, итальянское белье — черное на белеющей коже… В самом деле, она назначала Мори встречи в кафе и барах отелей.

— Да это все вздор, — сказал Мори. — Во всяком случае, кто ты такой?

— Я из группы Кавады, — сухо сказал мужчина.

Мори знал большинство людей из синдикатов якудза и их ответвлений, а это новое имя.

— Что еще за группа?

— Независимая. Мы начинаем… я, мои братья, мой старший сын. Ему уже восемнадцать.

— Ну тогда ладно. Иди-ка к доктору и скажи ему, что я и не думал трогать его супругу. Он слеп, как сова. Я не касался госпожи Нисида. У нас деловые отношения, понял? Так и скажи. И еще: если снова встречу тебя, твоих братьев или, не дай Бог, сына по этому делу, всем будет плохо. Учти.

— Группа Кавады должна защитить свою честь, — надменно сказал Кавада. — Мы никого не боимся, ни живого, ни мертвого. — Из носа капала кровь на циновку, а на скуле надувался обширный синяк.

— Мне пора спать, — произнес Мори. — Либо ты сам выметешься, либо я тебя сейчас вышвырну.

Пришелец удалился, прижав к лицу носовой платок.

Мори навел порядок и упал в качалку. Он уже задремал, когда постучали в дверь: негромко, настойчиво. Вскочив, он взял из шкафа бейсбольную биту. Семейство Кавады, возможно, пришло защитить свою честь…

Мори бесшумно отодвинул задвижку и резко толкнул дверь ногой. Она распахнулась, ударилась о наружную стену. Он выскочил в коридор, готовый треснуть по шее первого же подвернувшегося Каваду.

Но в коридоре стояла Лиза в своей «спецодежде» — на шпильках и в облегающем платье в разрезом до бедер. Ее груди торчали под тонкой материей платья. Она покачивалась. Блестели заплаканные глаза.

— У тебя смешной вид, — проговорила она, глотая слова. — Видел кошмарный сон, или что?

— Входи, — сказал Мори, опустив биту, — угощу тебя сладкими булочками.

— Лучше бурбоном… Я хочу виски.

— Булочки с патокой, — сказал Мори и, взяв ее за руку, потянул за собой.

Они не виделись около года, но Лиза не изменилась. Те же распущенные волосы, капризные губы и мускусные духи. Они не сразу расстались, а виделись реже и реже, пока не остались контакты только по телефону.

Мори смотрел, как она поглощает булочки. На работе она обычно не ела, а после нее бывала слишком пьяна, чтобы нормально поужинать.

— Ну, что стряслось? — спросил он наконец.

— Да это Большой Стив, саксофонист. Вышвырнул меня из машины на дорогу.

— С чего это он?

— Наверное, потому, что я как следует укусила его за руку.

— Ну так. Зачем ты его укусила?

Глупый вопрос. Зачем Лиза вообще делала что-либо? В свое время они познакомились на стоянке машин у клуба в Йокогаме. Мори был очарован хрупкой на вид певицей с глубоким прокуренным голосом. Когда отзвучал последний номер и музыканты сложили свои инструменты, он вздумал ехать домой, вышел в ночь и, уже садясь в свою машину, услышал этот же голос, извергающий ругательства на английском и крепком японском. Подойдя, он увидел певичку, прижатую к груде ящиков с бутылками. Большой чернокожий парень поднял ее от земли, а она отбивалась, гвоздя его кулаками в грудь и пиная ногами.

Мори развернул ухажера и сильно ударил в шею. Тот был скроен, как бык. Он стоял в замешательстве, вращая белками глаз. Мори отступил и ударил его в живот обратным приемом «маваси-гэри». Парень осел, обрушив полдюжины ящиков. Потом Лиза била парня ногами, пиная носками туфель его мускулистый зад.

— Восемьдесят тысяч иен, слышишь, ты, чурбан, — вопила она. — Надо восемьдесят тысяч иен!

В мотеле Лиза все объяснила. Негр здорово играл на саксофоне, и вообще был неплохим парнем. Но слаб в арифметике. Он обещал Лизе восемьдесят тысяч за три вечера работы на сцене, а теперь сказал шестьдесят, лишь потому, что позавчера и вчера она опоздала к началу минут на пятнадцать.

Забавы Лизы были опасны. Она была непредсказуема.

Она съела булочки и слизнула остатки патоки с ложки. И вдруг завелась — сна ни в одном глазу, вся — огонь. Было уже два часа пополуночи. Через четыре часа дети в школе напротив начнут спрягать и склонять английские глаголы. А у Лизы горели глаза, и спутались распущенные волосы. Она была ненасытна.

В оконные стекла бил теплый дождь. На рисовом поле у школы орали лягушки, празднуя смену сезонов.

В Вашингтоне был полдень. Лимузин Макса Шаррока въехал в аллею, ведущую к приземистому бунгало, стилизованному в манере Фрэнка Райта. Шаррок убрал в кейс схемы, просмотренные на ходу, и дождался, пока шофер, чье присутствие обходилось ему в сто пятьдесят долларов в день, откроет дверцу машины.

Этот шофер был одним из самых ценных приобретений Шаррока. На нем была униформа с блестящими пуговицами. У шофера был хорошо поставленный баритон. Он вел себя, как дворецкий из телефильмов о знати. Его вежливость граничила с грубостью. Другие в положении Шаррока заводили для форса личные вертолеты, гоночные яхты и жен-кинозвезд. Шаррок обошелся минимумом. Шофер, мистер Беннет, распахивал дверцу, отвешивая театральный поклон и сохраняя при этом достоинство — большего Шарроку не требовалось.

Макс Шаррок достиг вершин положения в обществе, преуспев в сфере опросов населения Соединенных Штатов. «Ассоциация Шаррока» разработала уникальную технику обработки первичного материала. Клиенты Шаррока получали в любое время моментальные срезы общественного мнения по любым вопросам. Как, например, чернокожие женщины среднего класса реагируют на политику правительства в отношении наркотиков? Что думают рабочие в таком-то районе о нравственности представителей их штата, заседающих в конгрессе? До какой степени нарушения прав человека в такой-то стране ущемляют ее достоинство в глазах глав семейств с доходами свыше ста тысяч долларов? «Ассоциация Шаррока» срезала пробы общественного мнения, как санитарная служба срезает образцы мяса с говяжьих туш и свинины, поставляемых в супермаркеты. Она отслеживала подспудные перемены в настроениях массы избирателей и потребителей предлагаемой политиками продукции.

Работая с разными клиентами в стране и за ее пределами, Шаррок сделал открытие, которое вывело его в лидеры: политический деятель преуспевает, вычислив и поддерживая только беспроигрышные решения властей. Нерационально уделять внимание спорным проблемам, таким, как проблема абортов, льгот матерям-одиночкам, кредиты странам Третьего мира. Тут возможны потери рейтинга. А, скажем, если поддерживать идею защиты лесов на всем континенте, особенно в тропиках, если осудить участившиеся сожжения государственного флага или беспардонность Саддама Хуссейна, это одобрят практически все социальные группы и слои населения США. На этом нельзя проиграть. Остальное — поскольку-постольку.

Но, с другой стороны, в последнее время выяснилось, что беспроигрышные решения недолговечны. Люди стали довольно быстро менять свои взгляды на вещи, идя на поводу телевидения и газет, во всеуслышание считающих выгоды и издержки конкретных мероприятий. К примеру, проблемы искоренения наркотиков и защиты среды обитания, бывшие поначалу беспроигрышными, переродились в спорные. Тут обнаружилась конфронтация… Пора было выявить что-то новенькое, по возможности иррациональное, адресованное чувствам людей, но конкретное.

И Шаррок нашел это «что-то», способное вызвать единодушный отклик огромных масс населения США.

Проблема, как показали опросы, назрела. Эта проблема — Япония и японцы.

Обсудить ее Шаррок и прибыл в бунгало, принадлежащее Джону Йохансену, режиссеру и дирижеру многих нововведений в сфере политики и финансов.

Стратеги социальных битв собрались в гостиной, отделанной под дуб и украшенной портретами президентов. Было начало лета, однако в камине из белого мрамора полыхали поленья. Вместе с тем, на полную мощь работали кондиционеры. В итоге в гостиной гулял ледяной сквозняк. Именно такая атмосфера нравилась Джону Йохансену. И никому не могло прийти в голову спорить с Йохансеном по поводу того, что он делал в своем жилище.

Йохансен встретил Шаррока сокрушительным рукопожатием и оскалом, изобразившим улыбку. Его зубы сверкали мрамором, как на кладбище. У стола, сработанного из красного дерева, расположились известные люди. Тут были Мердок — глава юридической фирмы. Глюк — советник по средствам массовой информации, Тирани — специалист сферы налогообложения и Загер — профессор политологии. В Вашингтоне они считались стратегами. Но тон в этом сборище задавал, конечно же, сам Йохансен — главный администратор одной из могучих структур Уолл-стрит. К сорока годам он стал советником и работал в кулуарах конгресса. За его услуги магнаты ведущих промышленных отраслей всегда были готовы отваливать десятки миллионов долларов. Йохансен не любил забывающих о том, что он — один из главных поваров вашингтонской кухни.

— Итак, джентльмены, — сказал он негромко, — имею для вас отличную новость. Клиент согласен, с нашими оценками и, можно сказать, горит желанием приступить к реализации проекта. Прежде чем продолжить, однако, напоминаю о секретности дела. Мы ее гарантировали, но все же… Поверьте, клиент не играет в игрушки. Если информация просочится, каждый, причастный к этому, то есть к утечке сведений, получит свое. Притом в полной мере.

Йохансен сделал паузу. Сидящие за столом один за другим кивали. Не стоило выяснять, что именно грозит нарушившему условие. В принципе все и всем было ясно.

— Хорошо. Приступаем к делу. Планируем на полгода вперед. Хотелось бы выслушать новые мнения и оценить идеи, касающиеся крупных подробностей плана. Клиент готов тратить большие деньги. Они фактически в нашем распоряжении.

— Джон, нельзя ли сперва кое-что прояснить? — мягко спросил академик Загер.

Его работа, касающаяся массовой психологии политического выбора, перевернула традиционные представления. Йохансен ответил ему милостивой улыбкой, приберегаемой специально для академика, единственного в этой комнате специалиста, доход которого исчислялся не семизначными суммами.

— Кончено. Давайте, Льюис.

— Хотелось бы знать, наконец… Я имею в виду, что это за клиент и почему такая таинственность?

Улыбка Йохансена погасла, как электрический свет. Он замолчал на добрых тридцать секунд. И Загер смешался.

— Льюис, — наконец проговорил Йохансен, — вот этот вопрос — за рамкой наших дискуссий. Мы получаем проект. Самый крупный из всех, с какими пока что имели дело вы, я и любой из нас. Клиент предлагает нам гонорары, достаточные, чтобы мы уже до конца дней не нуждались в оплачиваемой работе. Взамен он просит, нет, настаивает на своей анонимности. Если это ничтожное условие нас смущает, давайте встанем и разойдемся. Поднимем свои уважаемые зады и — до свидания.

Кондиционер беспощадно дул Шарроку в спину. Его кожа покрылась пупырышками.

— Хорошо, хорошо, — пролепетал академик. — Раз это так уж серьезно…

— Серьезнее не бывает. — Йохансен повернулся к Шарроку: — Теперь по вашей части, Макс, — сказал он уже без улыбки. — Каковы последние данные о настроениях улицы?

Шаррок пустил по кругу схемы и диаграммы, иллюстрирующие результат недавних опросов.

— Тенденции, в общем, те же, — пояснил он. — Все подтверждается. Вот, например, вопрос насчет японской угрозы на рынке ценных бумаг, мнение неквалифицированных людей и работников массовых профессий в промышленных регионах Европы и США… Плюс пять баллов категоричности за последние три месяца. Суждения таковы: «Япония поступает нечестно», «Японцы имеют преимущество по отношению к американцам», «Япония планирует господство в мировой экономической системе»… И еще: «Японские инвестиции подрывают процветание американцев»…

— Выводы, Макс? Мы не можем сидеть весь день.

— Вывод тот же, что и в предварительном докладе. Можем начать кампанию, позволяющую людям высказать их беспокойство и опасения. Масштаб всеобъемлющий: от фундаменталистов всех мастей, правых и левых, до либералов-интеллигентов, от нефтяников до «зеленых», любителей природы, от Хьюстона до Нью-Йорка. Черные, испаноязычные, женщины, «голубые», всякая молодежь — без проблем.

— Кроме япошек, конечно, — заметил Мердок.

— А они и не голосуют на выборах в США, — сказал Шаррок с улыбкой.

Вокруг стола запорхал смешок.

— Хорошо сработано, Макс, — заметил Йохансен. — Думаю, Стив сообщит нам о возможностях телевидения, радио и газет.

Глюк кивнул.

— Естественно, — сказал он. — Располагая свободным бюджетом, можно блеснуть. Возможности есть. Но прежде хотелось бы знать, как обстоит дело с кандидатами.

— Законный вопрос, — сказал Йохансен, глянув на Загера. — Он, похоже, решился.

Йохансен привел в действие клавиши пульта дистанционного управления. Освещение померкло, рядом с камином на стену опустился экран, закрыв собой портрет Тедди Рузвельта на белом коне. Сработал проектор, и появилась картинка номер один: человек средних лет в голубых джинсах и ковбойке грузит прессованное сено в кузов грузовика. Тюки, как видно, нелегкие, но человек физически крепок. Шарроку достаточно было нескольких секунд, чтобы узнать его. Лицо мальчишеское, белокурые волосы растрепаны и характерный волевой подбородок. На втором слайде он же в вечернем костюме присутствует на благотворительном ужине. Сенатор Роберт Рекард, звезда, восходящая на Капитолийском холме. Следующие слайды фиксировали сенатора во главе парада в День ветерана, на коленях в церкви, играющего в футбол с какими-то черными пацанами, за ловлей рыбы и в компании Арнольда Шварценеггера. Еще сенатор пощипывал струны банджо и разрезал за семейным столом большую индейку.

Снова зажегся свет, послышались звуки общего одобрения.

— Блестящий выбор, — с подъемом сказал Глюк. — Просто идеальный. С таким материалом мы не провалимся.

— Я знал, что он вам понравится, — самодовольно сказал Йохансен, — и пригласил мистера Рекарда встретиться с нами здесь, сейчас. — Он перегнулся в кресле, щелкнул переключателем и распорядился по внутренней связи:

— Дженни, проводите, пожалуйста, сенатора в гостиную.

Появившийся в дверях человек показался несколько ниже ростом, чем на экране, но у него были тот же загар и та же стеснительная улыбка.

— Джентльмены, — сказал тут Йохансен, вставая, — я хочу, чтобы все вы познакомились сейчас с будущим президентом Соединенных Штатов.

Он захлопал в ладоши, и остальные присоединились к нему.

Позже в тот день по Уолл-стрит пронесся слух, что японские инвесторы на очередном аукционе отказываются брать свои обычные тридцать процентов казначейских облигаций США. Наоборот, они сбрасывают облигации. Биржевые маклеры в Нью-Йорке ссылались на информацию из Токио, лондонские биржевики — на сведения из Нью-Йорка. Так или иначе, курс ценных бумаг на американском фондовом рынке резко снизился, а учетные ставки по вкладам в Европе взмыли вверх. В считанные часы индекс Доу-Джонса упал на десяток пунктов.

Назавтра японские банки официально информировали, что не намерены девальвировать американские ценные бумаги, однако международный фондовый рынок пришел в движение, остановить которое было немыслимо.

 

Глава 4

Телефонный номер, обозначенный в счете Хары в отеле, привел Мори в «Оазис любви» на задворках Акасаки. Это был вульгарный кабаре-клуб с ограниченным выбором девушек. Многие из них приехали из деревень заработать на квартиру в большом городе.

Господину вроде Хары уместно было бы посещать респектабельные заведения Гиндзы и водить дружбу с элегантными и остроумными хозяйками этих клубов и кабаре. Вместо этого он выбирает себе крепко скроенных обитательниц «Оазиса любви» с красными коленками. Это было необъяснимо, как, впрочем, многое в поступках людей, плывущих по течению жизни.

Управлял заведением авторитетный головорез по кличке Йокогама Джордж, бегло говоривший по-английски и немало этим гордившийся. В свое время он специализировался на иностранных бизнесменах, сводничая в злачных местах и на улицах Акасаки. Он был их гидом и нянькой, в конце концов водворяя их в «муравейник» с ячейками, в каждой из которых были надувной матрац, девушка, душ. Доллар стоил тогда чуть не триста иен… С течением времени «Оазис любви» укрупнился и расширил «меню». Тут клиенту предлагали любовь по умеренным ценам с выдуманными атрибутами экзотики большого города. Заведение сориентировалось на внутренний спрос, и добрая часть доходов исходила из специфических услуг, предоставляемых постояльцам трех-четырехзвездочных отелей. Заезжие служащие могли насладиться обществом стюардесс в униформе компании «Японские авиалинии», учениц средних школ в школьной форме, медсестер-массажисток и девушек-вамп, затянутых в кожаные корсеты…

Йокогама Джордж сидел у входа в «Оазис» в гавайской пляжной рубашке и укороченных белых штанах с поясом из крокодиловой кожи. На его шее красовалась золотая цепочка, а запястье охватывал браслет с часами «Ролекс». Денек был скучный, моросил дождь, но Йокогама был в тех же темных очках, что и пять лет назад. Такие очки в стальной оправе, вроде тех, что носят летчики, давно уже вышли из моды.

Он сразу узнал Мори.

— Тебе-то чего здесь? — прорычал Йокогама.

— Тебе повезло, что я добрый, — ответил Мори. — Ты вроде все забыл? Если бы не я, сидел бы ты в данный момент в тюрьме в Абасири и делал чучела из бамбука. Это можно еще устроить. Но, пожалуй, на Хоккайдо холодновато. Да, слишком холодно для такого пляжного парня.

Мори сдернул с Йокогамы очки. Оголилось лицо отставного бандита, расплывшееся, как морда ящерицы. Йокогама демонстративно, актерски бросил вперед булыжник-кулак с толстым латунным перстнем на безымянном пальце. Мори перехватил его запястье на полпути, увел его руку вправо, а свой кулак послал в просторную гладкую грудь Йокогамы, и тот выдохнул, будто гася свечи на именинном пироге.

— Никакой от тебя благодарности, — горестно вздохнул Мори.

Йокогама попытался ответить в том же тоне, но у него в самом деле прервалось дыхание. Мори взял его под руку, ощутив заплывшие жирком мышцы, и они пошли вверх по скрипучей лестнице, ведущей к кельям любви. Навстречу с чемоданчиком в руках спускался молодой чиновник одной из провинциальных префектур. Он узнал Мори, и его охватила паника. Он поздоровался.

— Премного благодарен оказанному вами достопочтенному вниманию, — ответил Мори подобострастно и поклонился в ответ.

Чиновник вылетел пробкой.

Усевшись за барьером на хозяйское место, Йокогама налил себе виски «Сантори уайт». Он действительно почти не изменился с тех пор, как Мори обнаружил здесь убежавшую из отчего дома четырнадцатилетку, работавшую вполне профессионально. Отец девочки, учитель в префектуре Ниигата, настаивал поначалу на том, чтобы «Оазис» прикрыли, а Йокогаму Джорджа посадил в каталажку. Мори удалось убедить учителя, что обращение в суд принесет ему вред. Впрочем, Мори не информировал оскорбленного — педагога о том, что его любимая дочь стала звездой «Оазиса любви», отличившись энтузиазмом и обнаружив природный талант.

— Ну, что на этот раз? — спросил Йокогама, немного нервничая.

— Мне нужно от тебя одолжение, — сказал Мори. — Я хочу провести некоторое время с девицами.

— Какими девицами?

— Сколько их всего работает в данный момент?

— Сколько и раньше. Постоянных — десять.

— Отлично. Значит, со всеми. Это недолго.

Джордж подержал в зубах кубик льда и с хрустом разгрыз его.

— Все десять сразу? — спросил он недоуменно. — Тут нет таких помещений. Разве что сложить их, как дрова.

— По одной.

Глаза Йокогамы Джорджа исчезли в складочках кожи, а ноздри расширились и округлились.

— Что-нибудь выслеживаешь? — тихо спросил он.

— Люблю разнообразие, — неопределенно сказал Мори.

— Но это стоит денег.

Мори обернулся, захлопнул стеклянную дверь и перевернул табличку «Открыто» на сторону — «Закрыто».

— Все дело минут на двадцать, — сказал он. — За это и заплачу.

Йокогама слегка огорчился. Двадцать минут работы заведения в середине дня, когда служащие окрестных контор на обеденном перерыве… Обидно терять их. Некоторые люди в Акасаке считают его доходы и не желают терять проценты от прибылей заведения. «Оазис» должен работать максимально рентабельно, иначе они будут искренне сожалеть. И это очень плохие люди — не стоит портить им настроение. С другой стороны — Мори…

— Ладно, — пробубнил Йокогама. — Но без фокусов. Это лучшие девочки в Токио.

Мори двинулся наверх. С полдюжины девочек смотрели телевизор, листали журналы, двое перед огромным зеркалом ели лапшу. Мори прошел в комнатушку, сел, достал из кармана десять тысяч иен одной бумажкой и положил купюру на матрац.

Первая девушка выглядела как левая демонстрантка-лозунгистка: с косичками, в кедах и плиссированной мини-юбке.

— Меня зовут Лимон, — сказала она. — Покорно благодарю вас за оказанную мне честь повелевать мною.

Завершила она движением, обнаружившим отсутствие нижнего белья.

— Вот это, возможно, будет твоим, — сказал Мори, указывая на деньги, — если сумеешь ответить на пару вопросов.

— Непристойная беседа? — живо сказала Лимон. — Звучит как шутка.

— Ну-ну, ерунда. Скажи, что ты знаешь об этом парне.

Мори достал фотографию Хары. Чувственно-сексуальный оскал на лице девушки сменился озабоченностью. Тощая городская девица, каких тысячи.

— Вы из полиции, что ли? — спросила она пискливо.

— Не беспокойся. Твой босс в курсе дела.

Хару она не знала. Не знали его ни девушка-китаянка, которая пришла следом, ни еще четверо, сменявшие одна другую. Седьмая — в монашеском одеянии, чулках и поясе с резинками, всмотревшись, помедлила.

— Знаешь его? — спросил Мори.

— Ммм… Не уверена. Но вроде того.

У нее был выговор, характерный для жителей Осаки, сразу напомнивший маслянистые темные воды реки Ёдо.

— Вроде чего?

— Похожий господин месяца три назад вызывал девушку в «Сэйкю». Да… Он клиент нашей Мидори. Она в тот раз не могла пойти, босс послал меня, а этот паршивец только взглянул и сразу отправил меня обратно.

Лицо «монашки» омрачилось: были задеты самолюбие и профессиональная гордость.

— А где Мидори?

— Уволилась на той неделе. Похоже, у нее появился парень.

Мори взял десятитысячную купюру, а взамен выложил пятитысячную.

— Половина, — сказал он. — Найдешь мне адрес Мидори, получишь другую половину.

Девушка подняла подол и спрятала бумажку за пояс. Две минуты спустя она возвратилась в адресом своей бывшей товарки, и Мори обменял его на пять тысяч иен.

— Девочки хорошие, — сказал он Йокогаме Джорджу на выходе, — можешь гордиться ими.

Джордж сидел, возложив по-американски ноги на стол. Его мокасины были с кисточками.

— Они стараются, — самодовольно заметил он. — Я сам их многому научил.

Он осклабился, остро напомнив рептилию, и отхлебнул виски.

— Всему? — переспросил Мори. — И даже этой тяжелой работе языком?

— А то нет!

— В следующий раз и тебя испробую, — мягко сказал Мори.

Йокогама Джордж поперхнулся виски. Звук, вырвавшийся из его горла, прозвучал для Мори поистине музыкой.

По адресу, полученному Мори, обнаружился ветхий многоквартирный дом в Ниппори. Первый его этаж был занят магазином похоронных принадлежностей. Старик в брюках-хакама и деревянных сандалиях, сидевший среди бронзовых статуэток Будды и кадил, присматривал и за жилыми квартирами.

— Она съехала, господин, — сказал он сочувственно. — На прошлой неделе.

Мори заявил, что он дядя Мидори, приехал из деревни и давно не видел ее. Старик, водя тряпочкой по статуэтке тридцатирукой богини милосердия, заметил:

— У нее много дядей, у этой девушки.

Мори положил пятитысячную купюру на одно из кадил.

— Это очень важно, — сказал он.

— Так много? — в голосе старика прозвучал интерес. — Ну, хорошо, если хотите ее увидеть, загляните вечером в универмаг «Сэйкю». И передайте, пожалуйста, от меня наилучшие пожелания.

— Непременно, — пообещал Мори.

Мидори работала лифтером в универмаге. Найти ее было просто по значку с фамилией на униформе. Это была миловидная девушка лет двадцати двух, с острым взглядом, указывавшим на немалый опыт жизни в столице.

— Добро пожаловать, господа, — говорила она очень четко и монотонно. — Наш скромный универмаг благодарит вас за большую честь, которую вы нам оказали, найдя время посетить нас сегодня. На первом этаже расположены отделы зонтов, дамской и мужской обуви, галантереи и дорожных принадлежностей.

Говорила она складно, но сглатывала гласные, что было характерно для северного диалекта. Мори доехал до верхнего этажа и дождался, пока последний из ребятишек не увлек свою маму в отдел игрушек.

— Лифт пойдет вниз, господа, — заученно объявила Мидори.

Мори был единственным, кроме нее, оставшимся в лифте.

— У меня к вам привет и просьба Йокогамы Джорджа, — тихо сказал он.

Она презрительно сощурилась.

— Этот чурбан! Что ему нужно?

— Приходите после закрытия магазина в храм Догэн.

Она не успела отреагировать. Лифт остановился на пятом этаже, двери раскрылись, и лицо Мидори обрело лучезарность. Она стала кланяться домохозяйкам с пухлыми сумками, заполнившими кабину.

— Большое спасибо, — заливалась она. — Мы искренне рады любезности, которую вы нам оказали своим досточтимым вниманием. На четвертом этаже в продаже спортивные товары, мужские пальто и дамское нижнее белье.

Мори вышел на втором этаже, купил пару журналов для деловых людей и отправился в храм.

Вечером район Сибуя многолюден. На тротуарах и площади Хатико не протолкнуться. Неожиданно возникают и рассасываются очереди к телефону, к билетным автоматам, в туалеты. Пахнет кофе, жареной рыбой, мочой и потом. Громыхают поезда. Все в движении.

Дневной свет сменился в мире стекла и бетона светом неоновых ламп. Названия универмагов, универсамов, кафе, кабаре, салонов, ресторанов и кинотеатров сверкали, вращались, вспыхивали и гасли. Пространство заполнила реклама всех видов. Двое стариков расхаживали в толпе, раздавая приглашения в отели любви. Лотки и тележки с уличной едой были на каждом шагу, и продавцы печеного мяса оглашали улицу выкриками вековой давности, записанными на портативных магнитофонах.

Мори, добравшись до храма, где уличный шум не так раздражал, отыскал в журналах статьи о финансовых новостях и попытался вникнуть в их содержание.

Тема дня: японские деньги, вливаясь в рынок Америки, способствуют росту цен на недвижимость и повышению курса доллара. Банкиры, экономисты и прочие анализируют этот процесс, пытаясь понять его подоплеку и прогнозировать варианты грядущих событий. Толкуют о доверии и недоверии к американской экономике, о факторах Восточной Европы, о ценах на нефть, о результатах выборов в США… Мори понял, что, если отсеять профессиональный жаргон, остается кучка людей, разглагольствующих о мировой экономике примерно так, как таксисты о команде «Великанов».

Мидори пришла в парк храма, когда там было уже довольно темно. На одной скамейке примостилась парочка, под фонарем распластался бродяга в луже мочи. Было полно комаров. Место, мягко говоря, не идеальное, но по крайней мере тихое.

На ней было элегантное платье из набивного ситца, в руке сумочка «а-ля Луи Виттон». Мидори выглядела цветущей и здоровой, то есть вполне нормальной и современной — как одна из тысячи других девушек. По сути ее нельзя ни в чем винить, подумалось Мори. Наверное, приехала в Токио одна, жить было негде, а за все надо платить — и за крохотную каморку в бетонном доме, и за устройство на работу… Да мало ли!

— Ну, ладно, в чем дело? — отрывисто сказала она. — Я же сказала Джорджу, что ухожу.

Теперь ее акцент был более заметен, чем в универмаге. Мори по выговору признал в ней уроженку префектуры Акита, недалеко от родины Хары.

— А ни в чем, — ответил Мори. — Мне нужна информация, вот и все. Вы можете мне помочь. — Он достал из кармана фотографию Хары. — Этот человек вам известен, — сказал он. — Я знаю, что вы были с ним в вечер его гибели.

Она отпрянула, будто он пролил кофе на ее элегантное платье.

— Кто вы? Что вам надо?

— Я следователь, нанятый семейством Хара, чтобы выяснить обстоятельства его смерти. Работаю независимо и гарантирую конфиденциальность.

— Мне с вами не о чем говорить. Я ни к чему не причастна.

— Эта ваша работа в «Сэйкю», — сказал он, — она хорошо оплачивается?

— Не так уж плохо, — осторожно ответила она. — Но я еще не на полной ставке.

— Полагаю, они пока не затребовали справку от вашего предыдущего нанимателя?

— Что вы имели в виду?

Мори вынул рекламный листок «Оазиса любви», какие вкладывают людям в почтовые ящики среди ночи. На нем был рисунок девушки в пеньюаре, которая ест банан, а рядом пояснительный текст: «Ваша маленькая любовница на девяносто минут — в любом месте центра Токио».

— Я вас ненавижу, — сказала она высоким голосом, затем обречено плюхнулась на скамейку.

— Вот и отлично, — произнес Мори. — Начнем сначала.

Она глубоко вздохнула и тихо стала говорить. Мори прерывал ее уточняющими вопросами.

Полчаса спустя они покинули парк храма, оставив его любовникам, бродяге, комарам. Мидори исчезла в потоке конторских служащих у метро, а Мори взял такси. Ему нужно было подумать.

По словам Мидори, они с Харой встречались в течение года в отеле «Сэйкю». Он дозванивался до «Оазиса любви» во вторник или среду и вызывал ее по имени. Встречал ее в номере, глядя телевизор. Обычно она оставалась на два часа, иногда дольше, если ему хотелось.

После первых свиданий он попросил, чтобы она приносила в отель свою школьную форму. Ее это не удивило — среди клиентов «Оазиса любви» встречались и такие. Но с тех пор половые контакты прекратились. Она переодевалась в ванной, а когда выходила, он уже лежал в постели под одеялом. Она садилась в кресло, и они обо всем говорили, в частности, о ее школе, подругах и как она в первый раз подкрасилась, и как он пытался играть в бейсбол, и как в их краях сбрасывают снег с крыш, об осенних фестивалях, красках заходящего солнца… Между ними была разница в пятнадцать лет, но на пару часов в месяц оба становились деревенскими школьниками.

Он не спрашивал, чем она занималась в Токио, где жила. Казалось, не хотел знать. Не рассказывал и о своей работе. По сути, она и не знала, чем именно он занимался, пока не прочитала в газете о его смерти.

Она пришла в отель в тот вечер в восемь часов. Хара уже был в постели. Он показался расслабленным и несколько более словоохотливым, чем всегда. Рассказал ей, как его поймали на воровстве рисового печенья в местном магазине. Он так испугался, что хозяин расскажет все отцу, что обещал заниматься бесплатно с сыном этого человека по истории и математике.

Прошло минут двадцать. Зазвонил телефон. Разговор был коротким, но, когда Хара положил трубку, его настроение полностью изменилось. Произошло что-то важное, связанное с его работой. Какие-то люди должны были прийти к нему в номер. Мидори пришлось немедленно уходить.

Она даже не переоделась. Когда зашла в лифт в школьной форме навстречу ей вышли двое. Оглядели ее — и только. Увидели вполне оформившуюся пятнадцатилетнюю девочку. Внешность тех двоих она едва вспомнила. Один был довольно плотный и рослый, вроде бы в белом плаще. На следующий день, когда она прочитала о смерти Хары, она испугалась. Она не поверила, что Хара убил себя. Он был не такой.

Об этом Мори и размышлял, когда такси выбиралось из пробки: Канэда, Мидори, иена, доллар, рыбачья деревушка на севере Японии. На стыке дорог у парка «Синдзюку» его размышления были прерваны громоподобными выкриками, доносившимися от фургона, стоявшего посреди мостовой.

Молодой парень в темных очках, одетый, как в парламенте, стоял на крыше, пронзительно крича в мегафон. Звук был предельной силы. Дорога слева была перекрыта, движение полностью остановлено, прохожие зажимали уши и морщились, а кое-кто делал вид, что ничего особенного не происходит.

— Наши искренние извинения труженикам Синдзюку, — ревел металлический голос. — Пожалуйста, простите нас за причиняемые неудобства, но наше сообщение очень важно. Пора сбросить коррумпированное, подкупленное правительство Минакавы, навлекающее позор на нашу родину. Минакава и его лакеи берут взятки от большого бизнеса. Они кланяются американцам, которые испытывали свою атомную бомбу на наших городах. Они посягают на великий дух и традиции Японии. Больше терпеть мы не будем. Мы отомстим.

Голос оратора, дрожащий от ярости, достиг предела громкости, потом раздалась бравурная музыка. Фургон был хорошо укреплен: на окнах — металлическая сетка вместо стекла, на колесах — металлические щитки. По бокам фургона огненно-красными иероглифами были написаны обычные лозунги правых: «Защитим императорскую систему!», «Долой предательский профсоюз учителей!». Был, правда, еще один, новый, на шесте: «Защитим Азию от заговора Запада!»

Странно. Какой еще заговор Запада? Это напомнило Мори дискуссии двадцатилетней давности. Один из его друзей, троцкист, игравший на электрогитаре в ансамбле фолк-рок-музыки, открыто смеялся над идеей о заговоре многонациональных компаний. Другие ребята пришли к нему ночью на квартиру и обвинили его в клевете на борьбу масс. Они провели самосуд и признали его виновным. Заткнув ему рот апельсином и носовым платком, они побили его стальными прутьями по запястьям. Мори стоял у двери, следя, чтобы никто не помешал экзекуции.

— Сумасшедшие, — пробурчал водитель такси.

— Что?

— Да эти правые… дорогу перекрыли, и вообще… Весь мир сходит с ума.

Наконец им удалось выбраться. Мори вздохнул с облегчением. Водитель был прав: мир сходил с ума, и страсти бушевали.

Сэйдзи Тэрада пустил свою красную «феррари-тестаросу» вверх по горной дороге. Недавно кое-что вывело его из равновесия, хотя по его поведению никто бы об этом не догадался: вел он себя со спокойным достоинством, как и подобало выдающемуся выпускнику школы бизнеса «Кэйо» — сокровищницы лучшей в Японии коллекции гравюр Тулуз-Лотрека — и как полагалось третьему из хозяев самого крупного в Токио гангстерского синдиката. Возможно, он был более чем всегда резковат в обращении с подчиненными, грубее орудовал рычагом переключения передач «феррари», вот и все.

Тэрада был негласным лидером интелли якудза, которая специализировалась на крупномасштабных преступлениях «белых воротничков». Он презирал обычных якудза, считая их существами низшего порядка. Урвать ссуду, вымогать деньги у рабочих-строителей, контролировать проституцию — все это, о его точки зрения, безнадежно устарело, казалось вульгарным. Когда-то Тэрада первым оценил возможности порнографических видеофильмов, и они стали одним из самых прибыльных источников дохода организации «Кавасита». Он разработал системы отмывания наличности на европейском рынке ценных бумаг, которые были недоступны пониманию большинства его сотоварищей. Теперь он вошел в гораздо более щекотливый и многообещающий проект, настолько секретный, что обсуждать его можно было лишь с самыми близкими людьми.

«Феррари» свернула в аллею кедров, которая вела к кованым железным воротам. Человек в темном костюме с портативной рацией постучал костяшками пальцев по стеклу. Он десятки раз видел Тэраду и эту машину, но требовалось соблюдать порядок. Тэрада опустил стекло и представился. Спустя секунды ворота раскрылись, и машина прошуршала по дорожке к большому бунгало. Здесь окна были в решетках, а на передней стене — металлические таблички. Близнецы-привратники проводили Тэраду в комнату, устланную циновками-татами. Вокруг стола там сидели двенадцать мужчин в кимоно. На стене висел свиток, начертанный рукой шефа, искусного каллиграфа: «Доброжелательность — мать могущества».

— Снова опоздал, — проворчал детина с бычьей шеей, сидевший посредине.

Это был Ага, лидер традиционалистов.

— Приношу мои искренние извинения заместителю шефа, — обходительно сказал Тэрада и низко поклонился.

— Мы обсуждаем церемонию предстоящего освобождения из тюрьмы моего младшего брата. Необходимо кому-то из старших лиц возглавить группу около тюрьмы. Твоя кандидатура подходит как нельзя лучше.

Тэрада простонал про себя. Он ненавидел эти церемонии, клятвы, татуировку и прочую чепуху. Ему удалось избежать даже подрезания мизинца.

— Мне придется лететь на Гавайи на следующей неделе, — сказал он. — Реализация плана развития курорта замедлилась. Есть кое-какие трудности.

— Очень жаль, — сказал Ага с некоторым удовлетворением. — Какие же трудности?

Ага был против гавайского проекта. Высшим его достижением были идеи вроде предложения шантажировать хозяев залов «пачинко» в Осаке.

— Как вы знаете, долларовые процентные ставки сейчас против нас. Я планирую перевести некоторые краткосрочные банковские ссуды на второй план долгов, возможно, с опционом по обычным акциям. Это снизит текущие расходы организации примерно на треть.

Ага смотрел молча. Кимоно его было распахнуто, обнажая вихрь полумесяцев и львиных грив, которые, как майка, покрывали его торс. Человек этот жил в атмосфере пятидесятых годов, со всеми своими умопомрачительными костюмами и белым «линкольн-континенталем», в котором он разъезжал.

— Но это же позор, — заявил Кубота, правая рука Аги. — Ага-кун страдал в тюрьме пять лет во имя организации. Мы должны оказать ему честь.

Да уж, действительно честь! Сидящий в тюрьме — законченный клоун. В сравнении с ним старший брат — интеллектуальный гений. Любой, у кого хватило ума попытаться тайком провезти ручную гранату через аэропорт Нарита, безусловно, заслужил пять годов отсидки. По меньшей мере.

— Я уверен, что шеф ожидает твоего присутствия, — холодно сказал Ага.

— Правда? А в прошлый раз он особо настаивал, чтобы я уделил больше времени гавайскому проекту.

Разговор с шефом состоялся три месяца назад, но Тэрада знал, что никто ничего не попытается сейчас уточнять. Старик в данный момент находился в больничной палате. Его подключили к системе жизнеобеспечения. Раковая опухоль пожирала его. А врачи были слишком напуганы, чтобы оперировать его.

— В отсутствие шефа я отвечаю за дела группы. Я хочу, чтобы ты возглавил церемонию.

В голосе Аги слышались резкие нотки. Они не нравились Тэраде.

— Проблема финансирования неотложна, — упрямо сказал он. — Любая проволочка будет стоить нам сотни миллионов иен.

Ага вышел из себя, как и предполагал Тэрада. Его кулак опустился на стол так, что задребезжали чашечки с сакэ.

— Ты будешь присутствовать, — взревел он. — Ты будешь уважать законы организации!

Тэрада кивнул с легкой усмешкой. Некоторые из его союзников подавили снисходительные ухмылки.

— Конечно, уважаемый господин заместитель руководителя, — сказал он.

Он сидел молча до конца совещания. Лицо потерял Ага, а не он, Тэрада. Во всяком случае, новый проект, реализация которого начата, поставит его в положение, позволяющее ему заняться братьями Ага как только он того пожелает.

Спустя два часа, когда «феррари» уже мчалась обратно в Токио, Тэрада думал о том, чем он займется, когда вся Восточная Япония перейдет под его контроль. Но вот на его автомобильный телефон поступил вызов, и голос издалека прорвался сквозь помехи.

— А, сэнсэй, — наконец сказал он. — Как дела в Америке?

— Все по плану. А у вас?

— Все в порядке, — сказал Тэрада.

— А завершающий контракт, который мы обсуждали? Вам удалось это дело?

— Все работает как часы.

— Быстро. Вы просто молодец!

— Люблю порядок, сэнсэй. Когда я чищу, пятен не оставляю. Ни одного. Думаю, вы убедились в этом, проверив дела, касающиеся ресторана в Гринвич-Виллидж?

Тэрада чувствовал понимание. Приятно работать с людьми большого ума и высокой изысканности. Когда новый проект будет завершен, он, Тэрада, будет стоять плечом к плечу с сэнсэем, одним из хозяев новой Японии.

 

Глава 5

«Дзинь!» — зазвенел телефон.

Половина седьмого? Невероятно! Во рту Кэндзи было бревно — его собственный язык. Голова его раскалывалась от неиссякающей боли, веки не поднимались.

Он провел рукой по лбу и брови, скользких от пота. Лицо — как чужое.

Дзинь… дзинь… дзинь… дзинь…

Обрывки картин предшествующего вечера смешались в мозгу. Вот он кланяется, принося извинения, прижимая лоб к ковру. Вот клиент, глядящий на него сверху вниз. Потом в ресторане… огромное морское ухо, напоминающее мышцу, его запекли на открытом огне, и оно извивалось… горячее сакэ, холодное пиво…

Дзинь, дзинь…

Затем под ручку по улицам Кавасаки. Скользкое тело девушки, ползающее по нему. Клиент, ревущий какую-то балладу в микрофон. Виски, бренди, снова пиво. Пробуждение, когда его тряс железнодорожный охранник на конечной станции. Свою остановку Кэндзи проехал… Тужась от рвоты, он обнимал телеграфный столб, ноги не держали его.

Дзинь, дзинь… щелк.

— Доброе утро, Окада-сан. Это Сатико. Вы хорошо себя чувствуете сегодня?

Ее голос шепелявил из динамиков в ногах постели. Кэндзи промычал в микрофон, свисающий с тумбочки:

— Не-е-е… неважно…

— Жаль. А я вчера вечером ходила на дискотеку со своим новым парнем. Он из медицинского училища.

— Еще один?

— Он хотел добраться до «В» при первом свидании, но я позволила только «А» и «Б». Он еще поднесет мне уйму подарков, прежде чем мы перейдем к «В»! Я приняла душ, и у меня еще мокрые волосы. Хотите узнать, где мой палец?

— Где? — Кэндзи открыл наконец глаза.

— У меня в ухе. Но я устраиваю его между ног, Окада-сан, вот так…

В динамиках послышались бурные вздохи. Кэндзи резко выпрямился. Сон как рукой сняло.

— О, Окада-сан… о, Окада-сан… — стонала девушка, явно мастурбируя.

Кто такая Сатико, как выглядит, где живет? Он понятия о ней не имел, но каждое утро в течение трех минут она была его лучшим другом и стоила, безусловно, десяти тысяч иен членских взносов.

Са… ти… ко… Ничего себе физзарядка.

Пять минут спустя Кэндзи уже скатал постельное белье и запихнул в шкаф. Сверху, снизу и с обеих сторон лилась музыка просыпающегося человечества: закипала вода в баках, урчали трубы, стонали краны, громыхали стоки в туалетах. В том углу, где Кэндзи готовил себе пищу, были отлично слышны споры супругов, живущих за стеной. Они обсуждали бюджет семьи. Из-за стены напротив неслись жужжание электробритвы и детский плач.

Многоквартирный дом был реален и населен, как пчелиный улей. Располагался он неподалеку в пригороде Тиба. Квартирная плата была здесь очень, неимоверно высокой, а ежедневные поездки отсюда на работу и возвращение с работы отнимали часы. Но Кэндзи чувствовал себя, как в раю, после того, как прожил три года на трех с половиной метрах в холостяцком общежитии фирмы ценных бумаг «Маруити секьюритис». Там двери запирались ровно в полночь. Вход дамам был вообще воспрещен. Все ели за длинным деревянным столом в общем зале. Мыться приходилось в душевой на четыре-пять человек. В туалете рядом с его кабиной неизменно тужился еще какой-нибудь работяга из «Маруити». И все время приходилось подстраиваться к разным людям в зависимости от их положения в фирме. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю он был имуществом «Маруити секьюритис».

Переселение из общежития стоило восьмидесяти тысяч иен в месяц за аренду нового жилья и многих шансов на продвижение в должности. Некоторые из старших по должности сослуживцев, оставшихся в общежитии, почувствовали себя оскорбленными. Кэндзи Окада — человек, в котором нет истинного духа коллективизма, говорили они за его спиной, ненадежный индивидуалист. Но теперь… Как бы ни мала и ни тесна его комнатка номер 809 в доме под названием «Роял гарден хейтс», это заповедник, и здесь Кэндзи Окада мог быть самим собой.

Станция находилась в десяти минутах езды на велосипеде. Поставив велосипед на стоянку — огромное пространство со скопищем двухколесных машин, — окружавшую северный вход на станцию, Кэндзи купил книжку комиксов и бутылку тоника, которую тут же и опорожнил. Согласно рекламной этикетке, эта смесь кофеина и никотина с каким-то рассолом оказывала замечательное воздействие на мужскую потенцию. К тому же, это было хорошим средством от похмелья.

Поездка в электричке была мучительной: пятьдесят минут люди стиснуты в массу плоти — глаза в сантиметрах от чьих-то ноздрей, нос в сантиметрах от чьего-то рта, кисть руки, захваченная чьей-то мокрой подмышкой, чьи-то острые каблуки вдавлены в носки твоих ног, а чье-то колено — тебе в промежность, и чужой пот смачивает твою рубашку. Безмолвие, и глаза стараются избежать встречных глаз.

Заскрежетали тормоза, у открывшихся с шипением дверей тотчас же образовались заторы. Кэндзи пробрался к свободному сиденью и сел в тот момент, когда на это же сиденье готовился опустить свой квадратный зад мужчина средних лет. Мужчина обиженно отвел глаза. А народ все валил и валил в вагон, притискивая ширинку этого мужчины к лицу Кэндзи. Пахло какой-то кислятиной, как от мокрого картона.

Сидящая слева от Кэндзи девушка, крепко уснув, стала клевать носом ему в плечо. У нее на голове был плеер, прикрытый гривой волос. Кэндзи слышал его верещание — урок английского языка: «Повторяйте, пожалуйста, за мной…» Голова девушки соскользнула ему на грудь и в конце концов упала на колени, покачиваясь в такт поезда. В смущении Кэндзи полуотвернулся и открыл книжку комиксов.

Кэндзи нравились комиксы. Особенно его привлекали картинки, их настрой и сюжеты. Некоторые пассажиры в вагоне как будто прямо сошли со страниц «Большого приключения призраков». Коллеги на службе вели себя как персонажи комиксов.

Под крышей вагона трепетали на сквозняке рекламные страницы журналов новостей. У кумира подростков Юми-тян, по слухам, новый любовный роман… Команда «Великанов» намерена уволить управляющего. Два миллиарда иен обнаружено в ящике для мусора…

Поезд стал пробираться змейкой между крышами, и Кэндзи увидел жирные иероглифы «Маруити секьюритис». Здание было единственным небоскребом в финансовом квартале. Его крыша отражала лучи утреннего солнца.

Кэндзи гордился тем, что работает в самом крупном в мире финансовом учреждении. Приятно было сознавать, что «Маруити» контролирует треть всех денежных вкладов населения Японии, располагает передовой спутниковой связью и последними моделями супер-компьютеров. Влияние «Маруити» распространялось вширь и вверх, министерство финансов не могло обходиться без одобрения «Маруити». Международный валютный фонд и Международный банк одно время заискивали перед этой фирмой.

Жизнь «Маруити» началась в конце периода Мэйдзи, когда обанкротившийся торговец лошадьми Итиро Маруока стал продавать государственные облигации, что называется, ходя по домам.

Многие толковые молодые люди занимались тем же, но никому не удалось приблизиться к легендарным служебным подвигам Маруоки. Он работал от зари до заката, снуя по деревням и фабрикам, бывая в храмах и клубах со своим чемоданчиком и простыми рекламными листками в руках. Его отличала гипнотическая искренность взгляда.

Маруока был патриот, уверенный, что интересы клиентов и государства во всем совпадают. Он пылко говорил о том, как правительство вложит полученные от продажи облигаций деньги в строительство дорог, развитие университетов и судоверфей, что поставит Японию впереди Запада. Неграмотные ткачихи, обедневшие экс-самураи, новые буржуа в цилиндрах, дамы под зонтиками — все они испытывали приливы патриотизма, покупая у Маруоки облигации. Та же идея одушевила персонал инвестиционно-страхового банка, который он основал. Не было предела совершенствованию стиля и способов работы. Власти вскоре признали значение фирмы, и мало-помалу Итиро стал одним из основных заправил политической игры. Он учредил патриотическое общество «Молчаливый гром», финансирующее и реализующее секретные проекты в Маньчжурии и Китае, и удостоился награды императора.

В тридцатых годах «Маруити» стали связывать с антибанковской ультранационалистической группой «Анти-дзайбацу», которая проводила подрывную деятельность в мире бизнеса. Полагали, что именно Маруока оплатил заказное убийство председателя банка «Ясунага», предложившего урезать кредиты индустрии ценных бумаг. Вместе с тем, младший брат Маруоки, блестящий стратег фондового рынка, был изгнан из руководства банка за попытку по-иному направлять экспансионистскую политику компании.

После войны Маруока был одним из двух тысяч деловых руководителей, преследуемых при оккупационном режиме генерала Макартура. Его имя было изъято из списков военных преступников первой категории только лишь после того, как он передал американской разведке информацию о секретных фондах, учрежденных дзайбацуистами. Когда в тысяча девятьсот сорок девятом году фондовый рынок открылся вновь, он умирал от рака. Инициативу в банке «Маруити» перехватила группа, симпатизирующая его младшему брату, оставшемуся старшим советником фирмы. Учреждались филиалы в Лондоне и Нью-Йорке, а в заграничные университеты направлялись перспективные молодые люди. За границей никто не обращал большого внимания на неуклюжего, плохо одетого японца, который ко всему присматривался, улыбался и задавал бесконечные вопросы на английском языке, дававшемся ему прямо-таки с болью.

В Японии компания «Маруити» постепенно вновь вышла на первые роли в «большой пятерке» брокерских заведений, хотя кое-кто все еще продолжал посматривать на эту фирму с презрением. Условия конкуренции были жесткими, и в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году компания выжила только благодаря снисходительности старых приятелей Итиро. В обмен на спасительные меры пришлось десятилетиями выполнять тягостные обязательства перед лидером правой фракции. Вскоре восстановились прибыли, однако «Маруити» было далеко до былого. Она не входила и в сотню ведущих компаний Японии. Не хватало элитных сотрудников. Смиренная, переучившаяся «элита» прибивалась по окончании престижных университетов к стабильным банкам и страховым компаниям высшей категории. «Маруити» привлекала к себе сотрудников другого склада: менее конформистских и более жестких.

Представители «Маруити» торговали счетами некоторых клиентов без разрешения. Компания бесстыдно манипулировала курсами ценных бумаг в угоду важным клиентам, компания покупала закрытую информацию, не стесняясь в средствах. Все это было известно, и все же цены на ее акции росли и росли. Работники «Маруити» были самыми смышлеными, самыми агрессивными, самыми скорыми на извинения и улыбку, самыми настойчивыми и, вообще, самыми-самыми. Их невозможно было игнорировать.

Внутри «Маруити», впрочем, спокойствия и единства не было. Младший Маруока, уже достигший пенсионного возраста, возглавлял группу космополитов, ориентированных на международные рынки капитала и настаивавших на развитии мощных зарубежных операций. Националисты, возглавляемые последователями Итиро Маруоки, считали, что необходимо сосредоточить усилия на рынке внутри страны и проводить здесь тактику молниеносных наступлений. Прагматики считали главным повысить престиж и респектабельность руководящих лиц «Маруити» и прийти к руководству экономическими объединениями страны.

В восьмидесятых годах финансовая разбалансированность и революция в сфере средств связи привели к образованию огромной сферы «символьной» экономики — некой альтернативной вселенной, в которой упразднялись время и расстояние. Потоки капитала захлестнули торговлю реальными товарами, перебрасываемыми из страны в страну в бесконечной жажде наибольшей выгоды. Окна возможностей открывались и закрывались в считанные секунды. Новая информация устаревала в момент появления. Прибыльными оказывались инвестиции, которые бизнесмены даже не начинали планировать. С помощью компьютеров покупались и продавались контракты, заключаемые впрок, в расчете на конъюнктуру будущего — в ответ на аналогичные операции, просчитываемые компьютерами на другой стороне планеты.

Система стала настолько обширной и сложной, что оказалась вне понимания и тем более управления. Когда-то государственные деятели, заботясь о безопасности своих стран и планируя военную экспансию, бесконечно анализировали действия военных и дипломатов. Теперь они имели дело с неуязвимой империей международных финансов и торговли, большая часть которой была невидима.

В семь пятьдесят пять Кэндзи вошел в самое большое в мире брокерское помещение, вмещавшее свыше восьмисот терминалов. Каждый имел прямую связь с обшей системой информации «Глоубвотч», разработанной компьютерной фирмой «Маруити компьютер сервис». В торце огромного зала висел двенадцатиметровый экран. На нем высвечивались графики и видеоклипы, демонстрирующие информацию по важным промышленным и экономическим вопросам. Все это стало возможным благодаря Исследовательскому институту Маруити, центру, располагающему наилучшими и самыми послушными мозгами японского производства.

Кэндзи, проверил информацию, поступившую в течение ночи, затем просмотрел перечень клиентуры. Как все последнее время, данные были удручающими. Фирмы недвижимости, зубные врачи, владельцы залов «пачинко», за чьими счетами он наблюдал, — все они, следуя рекомендациям «Маруити», теряли значительные суммы денег. Причина была проста. На протяжении последнего полугодия токийский рынок, извиваясь подобно раненой змее, разрегулировался. Центры тяжести сместились. Вверху списка клиентов фирмы значились крупные политические фигуры и промышленники. За ними шли полезные банки и страховые компании, затем — иностранные инвесторы. Отдел, который курировал Кэндзи, находился почти внизу списка.

Некоторые из клиентов Кэндзи были разгневаны в такой степени, что у него не хватало мужества звонить им по телефону. Они орали на него, употребляя непочтительные формы обращения и бросали трубку, не слушая извинений.

Кэндзи позарез нужна была информация, которой другие сотрудники не располагали — нечто, что выдвинуло бы его из общего ряда. И у него была хорошая идея как получить такую информацию.

— Где сейчас шеф? — спросил он. — Снова гольф?

— В Бангкоке, — ответил сотрудник, сидящий у соседнего стола. — Занимается группой зубных врачей.

В этот момент на огромном экране в конце зала появились знакомые черты руководителя отделом торговли.

— Сегодня, — пролаял он, — мы начинаем сотрудничество со сталелитейной корпорацией «Дайниппон». Важно скупить больше акций, чем закупают все прочие страховики, вместе взятые. Я желаю увидеть значительный рост курса акций «Дайниппон». Я желаю увидеть нашу сокрушительную победу. Вся Япония следит за нами с большими надеждами. Вы знаете, что надо делать. А теперь — за дело!

И они взялись за дело. В отделе компьютерного обслуживания работала полная и довольно невзрачная девушка Норико. Ей было двадцать девять лет — уже «залежалый товар» — и говорили, что она прошла через сорок брачных свиданий. Норико имела виды на Кэндзи. Уже два года подряд она присылала ему шоколад в Валентинов день и в лифте всегда улыбалась ему.

— Пойдем как-нибудь сходим в бар, — говорила она при встречах.

— Непременно как-нибудь, — отвечал Кэндзи, имея в виду — никогда.

Теперь пришло время проявить к ней какой-то интерес. Он позвонил и пригласил ее на обед. Она тотчас же согласилась.

По выбору Кэндзи они отправились в дешевый ресторанчик, где еду в течение дня провозил перед носом клиентов конвейер. Цены всех блюд были одинаковы, да и вкус, практически, был один и тот же. Поначалу Норико слегка стеснялась. На зубах ее были остатки губной помады и от нее разило духами. А после нескольких кружек пива они уже сплетничали как старые друзья. Говорили о заносчивых боссах, о перспективах на премию, у кого подозревают беременность, кто был более ревнив и какие скандалы произошли в последнее время. Груда тарелок у их локтей все росла.

Обещания увидеться в выходные дни оказалось достаточно. Кэндзи получил то, что ему было нужно. В середине дня Норико с помощью личного пароля начальника отдела получила доступ к системе «Глоубвотч». Это и было то секретное оружие, которое искал Кэндзи. Он знал, что начальник курировал счета нескольких самых важных клиентов. Если бы удалось установить, что именно они закупали впрок, он использовал бы эту информацию на благо своих клиентов.

Кэндзи не стал терять времени, а сразу проник к файлам начальника отдела. Вначале он пробежал по данным брокерского учета главных клиентов, затем поискал данные о самых крупных единичных сделках. Глава отдела приобретал те же акции, что и младшие сотрудники, просто за три-четыре дня до того, как маклеры «Маруити» начинали взвинчивать цены.

Он уже собирался выйти из программы, когда его внимание привлекла небольшая деталь. Хотя начальник работал с двадцатью пятью счетами, налицо были двадцать четыре. Он снова проверил. Да, должно быть двадцать пять.

Каждому счету был присвоен отдельный код: шестизначное число, за ним — первые две буквы фамилии клиента. В последовательности знаков недоставало одной цифры. В чем дело? Предстояло перебрать шестьдесят вариантов решения, но Кэндзи взглянул на экран и обнаружил уплывающий фондовый индекс «Никкэй». Больше его уже ничего не интересовало. Кэндзи посчастливилось: хватило пятнадцати минут, чтобы обнаружить счет номер 890519NA. Он вызвал его на экран и на некоторое время застыл в гипнотическом оцепенении, глядя на колонки мерцающих цифр.

Объем торгов и масштабы прибылей «Никкэй» были несоизмеримо большими и постоянно превышающими те же показатели работы остальных клиентов «Маруити». Деньги с этого счета перетекали на оплату неких второстепенных фондов. Было ясно, что за считанные недели те же акции будут распроданы по двойной, а то и тройной цене. Либо 890519NA был величайшим финансовым гением из всех, которых когда-либо видел мир, либо счет использовали для отмывания и легализации миллиардов иен.

Кэндзи кое-что выписал на листок бумаги и вышел из программы. Последняя доля акций, оплачиваемых по счету 890519NA, была налицо. Деньги и товары застыли перед очередным перемещением. Вот шанс восстановить доверие клиентов, удивить коллег и обеспечить себе солидное летнее вознаграждение.

Кэндзи считал, что он этого заслуживает.

Он рванулся к телефону. Оставалась уйма времени до закрытия биржи.

В три часа дня Мори лежал нагим на холодном деревянном полу, а тучная женщина средних лет прохаживалась по его спине. Его позвонки щелкали и скрипели. Пальцы ее ног впивались в мышцы спины как стальные. Когда она закончила процедуру, он почувствовал себя превосходно.

Впервые Мори испытал воздействие массажа Окубо-сэнсэй пять лет назад, приходя в себя после избиения тремя хиросимскими якудза. Ему сломали три ребра, разорвали селезенку и вывихнули левое плечо. Тело его было сплошным синяком — результат тщательной обработки, произведенной головорезами города, выпускающего автомобили «мазда» и организовавшего бейсбольную команду «Карп». Окубо-сэнсэй выправила ему травматическое искривление позвоночника и сумела убрать болезненные напряжения связок и мышц, делавшие походку Мори такой, будто он таскал мешок цемента.

Работа Окубо-сэнсэй благотворно воздействовала на его энергетику и состояние его духа.

— Никуда не годится, — укоряла она его в этот раз. — Вы подаете вперед голову, змеевидно искривляя позвоночник. Возвращаются старые проблемы. Вы снова виделись с той странной женщиной?

— С какой странной женщиной? — промямлил Мори.

— Я так и думала, — победоносно сказала Окубо-сэнсэй. — Она вам не подходит. Ваше «ки» не случайно старается спрятаться от нее.

Окубо-сэнсэй была большим знатоком понятия «ки», означающего «дух» или «универсальную силу». Мори вообще-то не очень верил во все это — слишком оно было смутным, слишком иррациональным.

Он закрыл глаза, размышляя о деле Хары. Того, конечно, убили. Причина? Ну что ж, теория Канэды, основанная на заговоре казалась все более правдоподобной. А кто исполнитель? По-видимому, человек в белом плаще, которого Мидори видела выходящим из лифта. Но его никто хорошенько не рассмотрел. Это — тупик.

Неожиданно Окубо-сэнсэй обхватила голову Мори, резко приподняла ее и свернула набок. Громко щелкнули шейные позвонки. Будь такое движение выполнено непрофессионально, позвоночник был бы навечно травмирован, а тело Мори парализовано.

Окубо-сэнсэй посадила его и прошлась руками по плечам и груди, вдавливая в мышцы большие пальцы. По телевизору, стоявшему над софой, показывали банальный скандал в мире шоу-бизнеса. Эксперты обсуждали любовную историю Юми-тян: почему она порвала с любовником, был ли аборт, состоялось ли ее ночное свидание с кем-то.

Мори, рассеянно глядевший на экран, вдруг замер. Юми-тян в окружении фотографов и поклонников выходила с пресс-конференции через вестибюль отеля «Сэйкю», и чуть в стороне от этой группы показалась фигура мужчины в белом плаще, идущего к телефонным кабинам.

— В чем дело? — спросила Окубо-сэнсэй. — Ваше «ки» усилилось.

— Вы творите чудеса, — сказал Мори.

Все эти выдумки насчет «ки», подумал он, натягивая рубашку, возможно имеют свой смысл.

Часом позже он уже был на телестудии и беседовал в отделе рекламы с вежливым господином Сада, помощником управляющего.

— Пресс-конференция закончилась в восемь часов, — сказал Сада. — Там работали три наших бригады: в зале, в вестибюле и у стоянки машин.

— Значит, все заснято? — спросил Мори.

— Правильно. Что именно вас интересует?

Круглое, с мягкими чертами лицо Сады не выказало особого любопытства. К нему то и дело обращались с просьбами, порой весьма странными.

— Это касается Юми-тян, — бесстрастно проговорил Мори. — У меня есть все кадры с ее участием, я переписал все фильмы, в которых она снималась. Она такая… такая свеженькая и обаятельная. Вы знаете, она мне снится!

— Да, — задумчиво сказал Сада, — у нее много поклонников в летах.

— Как насчет свежих записей… Нельзя ли их просмотреть?

— Боюсь, это невозможно, — ответил Сада, качнув головой. — Боюсь, они уже стерты. Советую, если это действительно так вас интересует, связаться с ее менеджерами. У них хранятся все копии.

— Мне это жизненно необходимо, — сказал Мори. — Большое спасибо за советы и помощь. Не могли бы вы дать мне на всякий случай вашу визитную карточку?

Деятельность Юми-тян направляла кинокомпания со штаб-квартирой в зеркальном здании в Харадзюку. В центре вестибюля стояла ее статуя — Юми-тян в полный рост. Ее лицо улыбалось с плакатов на стене и со значков на лацканах форменной одежды персонала. Ее голос выводил хит в лифте.

Мори вручил визитную карточку Сады секретарю в приемной. Девушка почтительно поклонилась, провела его в боковую комнатку и принесла чашечку зеленого чая. Через некоторое время появилась женщина, которую Мори мгновенно узнал. Теперь у нее была прическа «под мальчика», рот стал шире, а подбородок тяжелее. Ей было под тридцать, но ее лицо свидетельствовало о многих трудно пережитых годах.

Лет двенадцать назад это лицо — в то время девически нежное, с аккуратными ямочками на щеках, мелькало на экранах национального телевидения. «Персиковые сестры» — Руми и Коко — восемнадцать месяцев были драгоценной собственностью шоу-бизнеса, их программа шла по пять вечеров в неделю, они снимались в большом кино, участвовали в мультипликациях, выходили пластинки, рекламные ролики… Высокие до визга голоса, скандирующие бессмысленные слова, ритмично дергающиеся фигурки, округлые бедра во весь экран и трясущиеся свежие груди — это запомнилось.

Что потом? Мори воспроизвел в памяти «прощальный концерт» и трогательную до слёз пресс-конференцию, на которой «Персиковые сестры» объявили, что уходят со сцены, чтобы снова стать обычными девушками. Им было уже лет по девятнадцать — возраст ветеранов в их положении юных певичек, привлекающих публику непосредственностью и обаянием юности… Потом неудачное возвращение на сцену с новым, «взрослым» репертуаром, несколько номеров разговорного жанра, несколько браков и разводов, о которых скупо сообщали бульварные газеты. Больше практически ничего.

Женщина представилась менеджером Юми-тян. Мори продемонстрировал самую обворожительную из своих улыбок.

— Вы не Руми из дуэта «Персиковые сестры»? — спросил он. — Я был одним из ваших неистовых поклонников.

— Коко вернее, — ответила она.

— О, простите! Все равно, вы были моей любимой певицей. Я уже десять лет хочу получить ваш автограф.

Это заявление вызвало лишь кривую улыбку Коко, но Мори настаивал:

— Как поживает Руми? Она тоже мне очень нравилась.

— Понятия не имею. В последний раз, когда я о ней слышала, Руми занималась стриптизом в Фукуоке.

— Правда? Буду следить за ее рекламой.

Коко посмотрела насмешливо.

— Что-нибудь не так? — спросила она. — Ведь программа прошла хорошо, правда?

— С этим все в порядке, — ответил Мори как бы мимоходом. — Ожидаем наивысших зрительских оценок сегодняшней дневной программы. Но мне надо кое-что уточнить в фоне съемки для показа на следующей неделе.

Коко была озадачена, но не могла отказать — все-таки перед ней был вроде бы представитель одной из основных телевизионных компаний с визитной карточкой Сады-сан.

Она провела Мори в кабинетик, заваленный журналами и фотографиями. В углу сидел молодой человек, глядя на три экрана, смонтированные на его письменном столе. На одном Юми-тян была в роли гейши в костюмированной драме. На другом она пела в рекламной вставке о рисовом печенье. На третьем смущенно отвечала на вопросы насчет своих сексуальных предпочтений.

— Это Судзуки-кун, — сказала Коко. — Он предоставит вам все, что нужно. Прошу меня извинить, у нас начинается совещание.

Судзуки-кун установил видеоаппарат для Мори и снабдил его фотографиями пресс-конференции. Один снимок настолько заинтересовал Мори, что он незаметно сунул его в свой карман.

Лицо Юми-тян на этом снимке расплывалось, зато на заднем плане были хорошо видны будки с телефонами и перед ними двое мужчин: бизнесмен средних лет с совиными чертами круглого лица и господин помоложе в белом плаще.

Макс Шаррок понаблюдал, как блондинка сняла вечернее одеяние и нагишом нырнула в бассейн. Она глупо хихикала, чувствуя себя в поднебесье от кокаина, которого Митчел не жалел для гостей. Митчел всегда был отличным хозяином.

Девушка бултыхалась, ее пышная грудь вздымалась над водой. Она позвала Шаррока к себе, готовая принять его. Без сомнения, Митчел для этого и пригласил ее. Но Шаррок лишь ухмыльнулся и отрицательно покачал головой. В эти дни он был чересчур занят сексом, гольфом, игрой в мяч и пора было остановиться. Очередная фаза «Проекта Рекард» требовала переключить энергию на дела.

Он взял бокал шампанского с подноса официанта и вернулся на лужайку. На импровизированной сцене трудился джаз-диксиленд — группа ребят из Нового Орлеана. Несколько человек танцевало. По соседству развернулось представление пантомимы. Автомобили ждали момента, когда гости захотят прокатиться. В рощице играл струнный квартет. Митчел отмечал таким образом свое сорокалетие. И был прав. Он достиг очень много в сфере изучения общественного мнения в округе. Его работа стоила дорого.

— Ну, тебе нравится, Макс? Все в твоем вкусе, надеюсь?

Это был Митчел, радушный, как всегда.

— Прелесть, — признал Шаррок.

— Семьдесят шесть процентов гостей заявили, что им у меня весело и приятно, девять процентов не определились, а остальные уже в таком состоянии, что не поняли вопроса… Макс, я хочу тебя кое с кем познакомить. — Митчел подхватил его под локоть и подвел к высокой брюнетке. — Познакомься с Сюзан, моей новой свояченицей. Сейчас ее рекламируют.

Шаррок отметил чувственный рот, блестящие волосы, живые, веселые глаза. Уже далеко за тридцать, но великолепные ноги и поистине прелестная шейка. На это Шаррок всегда обращал внимание.

— Я подумал, что вам двоим, возможно, есть о чем поговорить, — продолжал Митчел. — Оба зарабатываете на жизнь, делая вид, что будущее у вас на ладони.

Лицо ее определенно было знакомо Шарроку.

— Здравствуйте, — сказала она, сверкнув довольно строгой улыбкой.

— Сюзан стоит того, чтобы с ней познакомиться, — сказал Митчел. — Она признана на Уолл-стрит лучшим аналитиком за последние четыре года: предсказывала обвал в восемьдесят седьмом, падение спроса в прошлом году и прочее. Если бы ты делал все по рекомендации Сюзан, ты бы вдвое разбогател.

Теперь Шаррок вспомнил. Это — Сюзан Заварони. Ее профиль он видел в «Джорнэл» на прошлой неделе. Ее называли «Херувим Уолл-стрит». В ней было сочетание открытой сексуальности и надменного ума, что Шаррока всегда особенно привлекало.

Они обменялись мнениями о причинах колебаний на бирже. Шаррок был в этом весьма компетентен. Еще старшеклассником он околачивался на бирже и к окончанию юридического образования заработал четверть миллиона долларов.

Нынешнее положение удручало Сюзан.

— Я рекомендую своим клиентам продавать все, — сказала она категорически. — Мое мнение — скоро наступит крах.

— Так уж и крах, — парировал Шаррок. — Америка возвращается к вершинам. Рынок, по-моему, в хорошей форме. Что, к черту, может ему грозить?

Ответ Сюзан был пространным и многоплановым, но сводился к слову «Япония». По ее мнению, экономическая экспансия восьмидесятых годов оплачивалась японскими накоплениями. Но процесс уже неуправляем. Во всяком случае, японские власти больше не в состоянии его контролировать.

— Исчезла стабилизирующая сила, — сказала она. — Система вот-вот развалится. Знаете, как сказал Йейц: «Все разваливается, когда центр не в держит».

— Йейц? Он включен в информационный бюллетень?

Она впервые рассмеялась — приятно, раскатисто, морща бровь.

— Да будет вам, — продолжал Шаррок. — Японцы запуганы квотами в торговле, политическими переворотами и прочим. Они ни на что не осмелятся.

— Не зарекайтесь, — сказала Сюзан. — Там утверждается новое направление. Нас они больше не уважают, они устали от затюканности. А дело, с которым выходит этот Рекард, может быть последней соломинкой.

Сюзан имела в виду интервью Рекарда в последнем номере «Ньюсуик», призывающее к выработке общих тарифов на японские товары, к запрету на приобретение американских компаний японцами, к волевому планированию экспорта в Японию. Рекард говорил и о финансовых санкциях. Шарроку были доподлинно известны эти предложения, поскольку он участвовал в их разработке.

— Мы затормозили иранские авуары, когда они отбились от рук. Мы заморозили иракские авуары. Почему же теперь мы не можем морозить японские авуары? Кстати, японцы угрожают нашему будущему куда более, чем когда-либо угрожали арабы.

— Именно в этом все дело. У Ирана не было десятка крупнейших в мире банков, у него не было двухсот миллиардов государственного долга США. Послушайте, все это преддверие катастрофы, вы-то должны понимать.

Она говорила серьезно, по сути, и даже рассерженно. Шарроку нравилось это. Ему нравилось, как блестели ее глаза.

Он предложил подвезти ее к гостинице, где она остановилась. Она решительно отказалась, как он, впрочем, и предполагал. И все же он сделал себе пометку. В подходящее время он добьется ее. Он всегда добивался своего.

Пока Беннет продирался в потоке машин, Шаррок обдумывал сказанное Сюзан. Может быть, в самом деле стоит ему ликвидировать загодя часть своих акций, как она советует. Он ведь знает то, чего не знает она: феномен Рекарда — всего лишь начало.

В новостях, впрочем, должно пройти сообщение, которого он ожидал. Глюк обещал, что все будет нормально. Шаррок включил телевизор, вмонтированный в спинку сиденья водителя. После нескольких минут мути о наркотиках и убийствах диктор перешел к специального сюжету.

В кадре появилась улица с ветхим зданием фабрики. Вот и Роберт Рекард, стоящий на деревянном ящике перед толпой. У некоторых были плакаты. Камера выхватывает текст: «Просто скажем „нет!“ японским работодателям!» Крупным планом — ржавый висячий замок на главных воротах фабрики.

— Вы уволены, — говорил Рекард, — потому что Вашингтон не смог защитить ваши интересы… интересы американцев… против нечестной торговой сделки. Но я, например, считаю, что с нас хватит. Я требую, чтобы американцам были предоставлены рабочие места в американских компаниях, производящих американскую продукцию для американских семей.

— Верно, Боб!

— Так их, Боб!

Людям явно нравилось то, что им говорят.

— Мы предоставили им помощь, мы помогли им построить промышленность, мы научили их демократии. А что получили взамен? Они заполонили наши рынки и отняли у нас работу. Теперь они пытаются скупить в этой стране все. И ни слова благодарности, ни слова даже извинения! Так вот, я делаю подобающее предупреждение: хватит, господин хороший. Вы знаете, кого я предупреждаю.

Слова Рекарда утонули в реве одобрения. На его лице появилась мальчишеская улыбка. На фоне кряжистых небритых мужчин в куртках из грубой ткани и холщовых штанах он выглядел невероятно красивым и представительным — существом с другой планеты.

Подбежал помощник и поставил перед оратором стол, на котором установили кассетный радиоплеер, стереомагнитофон и пару видеокамер. Потом помощник извлек, как фокусник из воздуха, небольшую кувалду и передал ее Рекарду, а тот взмахнул ею пару раз, пробуя на вес.

— Вот что я вам скажу, ребята, — проговорил он в микрофон, простонародно растягивая слова. — Вот это — американская кувалда. Я в этом удостоверился. И вот что она может делать! — Хрясь! От его удара взорвался радиоплеер, и несколько человек поблизости прикрыли глаза от осколков пластмассы. — Раз — и нет! — рявкнул Рекард. Толпа взорвалась восторгом.

Хрясь! Стереомагнитофон искорежен.

— Два — нет!

Хрясь!

— И третий — туда же. Этот предназначался для вас, добрые люди с этого завода. Не позволяйте дурачить себя, приятели.

На экране возникло лицо диктора. Он профессионально улыбнулся и перешел к следующему сообщению. Шаррок выключил телевизор.

Все прошло с успехом, который предсказывал Глюк. Эти кадры будут показаны сегодня по всей стране во всех программах новостей. И Глюк постарается, чтобы Рекард с кувалдой, с американской кувалдой, надолго запечатлелся в сознании людей.

 

Глава 6

В городе жара. Сезон дождей кончается, временами небо становится ярко-голубым. Сегодня в Токио в воздухе дымка. Она как будто дрожит, и ощущается некое возбуждение. В последние дни месяца миллионы мужчин и женщин, занятых в невидимом лабиринте системы японского товарооборота, вышли из офисов, чтобы обменяться счетами и квитанциями. В своих ярких автомобилях и легких фургонах они ожидают в уличных пробках секунд зеленого света. Из тысяч выхлопных труб вырываются ядовитые газы.

Жарко. Полно людей. Они двигаются все быстрее, утирая на ходу пот, оттягивая от плеч липкие рубашки и подчиняясь ритму толпы, текущей словно поток электронов. Разносчики лапши на велосипедах пробираются между машинами, высоко держа подносы с пищей, от которой исходит пар. Стайки одетых в синюю форму школьниц растекаются по перронам. Крупные магазины наполняются людьми, приобретающими подарки на лето. Клубы пыли поднимаются от строительных площадок, где сносят выцветшие лавчонки и закусочные, заменяя их «представительными» зданиями учреждений.

В городе жара и оглушительный шум. Стрекот вертолетов над головой. Призывные выкрики торговцев: «Покупайте, покупайте, покупайте!» Автомобильные сигналы, выводящие мелодию «Зеленого патруля». Объявления по громкоговорителю, реклама, грохот пневматических буров, удары молота по сваям, сумасбродная музыка из музыкальных автоматов.

Жара. Ей нет конца среди перегретого бетона, в котором работают и живут тридцать пять миллионов горожан. Вас укачивает в толпе, вас буквально сбивают с ног при смене сигналов светофора. Плотно стиснутые толпой, вы вдруг обнаруживаете, что находитесь не на том эскалаторе.

Город подобен амёбе — бесформенный, воспроизводящий себя, растущий и умирающий. У него нет памяти, нет центра, нет границ. Он все принимает и преобразует. Город — это бог.

Мори стало ясно, что за ним слежка, в парке «Хибия», через который он шел на встречу с Кудо. Он резко обернулся, посмотрев на часы, будто вспомнив о срочном деле. Метрах в ста сзади в группе туристов тотчас растворился некто в белой футболке и джинсах. Этот парень недавно сидел в машине напротив его офиса, он же вырисовался на платформе метро в Синдзюку. Рост его был выше среднего, так что он был заметен в толпе, и работал этот парень непрофессионально.

Кудо стоял у скамейки, курил сигарету и смотрел на девушек, гуляющих по газону. Девушки ели мороженое. Одна громко смеялась, рот до ушей.

— Хорошая погода, — сказал Мори, хлопнув его по плечу.

— Эти современные девицы… — сказал Кудо. — Смотри, как они смеются. Никакой скромности, — и он покачал головой.

Мори показал ему фотографию Юми-тян, добытую накануне, и ткнул пальцем в человека, одетого в белый плащ:

— Знаешь этого парня?

— Тору Накамура, — сказал Кудо. — Человек Тэрады, его правая рука. Очень скверный тип.

Кудо располагал энциклопедическими познаниями касательно синдикатов якудза. В его кабинете, кроме картотеки, висела карта-схема их иерархии и контролируемых территорий. То, что он сразу же опознал Накамуру, было неожиданностью и для Кудо и для Мори.

Кудо внимательно посмотрел на него.

— В связи с чем интерес к этой личности? — спросил он.

— Пока ничего определенного, — ответил Мори. — Просто нужно поговорить с ним в связи с делом Хары. За ним присматривают?

— Постоянно. Он нам известен как исполнитель заказных убийств. На прошлой неделе, скажем, в Осаке, было два убийства, к которым, на наш взгляд, он близко причастен.

— А что там такое произошло?

— Может быть — разборка между гангстерами. Да все что угодно.

Мимо прошла новая компания девушек из какого-то учреждения. Кудо вытащил изо рта сигарету и улыбнулся им. Они не обратили на него внимания.

Мори еще поспрашивал Кудо, затем сел в метро и поехал обратно в Синдзюку. Парень в белой футболке следовал за ним, не успевая скрываться от взглядов Мори.

Он вернулся в офис в середине дня. Пара студентов вынырнула из «Волшебной дыры». Они громко разговаривали и шутили. На втором этаже продавец специфического импорта закрыл свою лавочку до конца дня. У двери красовалось очередное объявление: «Очаровательный крем „X“ — гарантированно делает кожу светлее и способствует увеличению грудей».

Мори налил себе виски «Сантори» и присел на диван. Дело Хары выглядело слишком объемным и неопределенным. Чем больше сведений, тем менее ясны связи людей и событий.

Из угла раздался характерный шорох. Там, возле допотопного холодильника, Мори установил ловушку для тараканов — картонный домик с надписью на крыше «Веселый тараканий мотель». Ловушка сработала. Два таракана средних размеров корчились на клейкой поверхности. Их привлек аромат секс-эссенции, исходящий от приманки в середине сооруженьица.

Мори взял корреспонденцию. Здесь были приглашение на семинар по электронному наблюдению, пара счетов и конверт с его адресом, написанным от руки. Несколько таких он получил в последнее время. В конверте содержалось письмо старой госпожи Хара с благодарностями за то, что он нашел возможность посетить деревушку. Письмо было написано в старинной манере, будто по образцу из допотопной книги о правилах хорошего тона. Лишь в самом конце прорвалось нечто простое и искреннее:

«Не могу забыть последнего телефонного звонка сына. Разговоры о его самоубийстве — большая ошибка. Сделайте, пожалуйста, что в ваших силах».

Однако дело Хары было у Мори не единственным. Внимания требовали и другие заказы, о чем Мори подумал с некоторым беспокойством.

Зазвонил телефон. Сначала он не понял, кто это говорит.

— Господин Мори, — голос звучал настойчиво, — вам бы поторопиться, иначе вы потеряете гонорар.

— Простите, я не расслышал вашего имени.

— Да это я. Омаэ из отеля «Сэйкю». Вы должны меня помнить.

— Ну конечно. Что же будет с моим гонораром?

— Полиция снова была здесь. Они всех допросили и взяли наши личные дела. Торопитесь… они вас опередят.

Мори поблагодарил его. В каком-то смысле было бы вовсе неплохо, если бы полиция занялась этим делом… У него хватает работы и без этого расследования. И все же странно, что Кудо умолчал об этом. Обычно он охотно делился такой информацией.

Мори позвонил ему, делая вид, что рассержен.

— Я так понимаю, что ваши люди вновь занялись делом Хары, — сказал он. — Вы хотите выключить меня из игры или что?

Кудо удивился.

— Я не виноват, — сказал он, — я ничего такого не слышал.

— А мог бы ты это выяснить для меня? Хотя бы узнать, продвинулись ли они!

— Попробую, — сказал Кудо. — Должен же ты заработать себе на пару завтраков.

Мори поразмыслил о своих денежных делах. Они не блестящи. Квартирная плата должна повыситься на пятнадцать процентов, и владелец дома будет только рад, если он съедет. Жилье вообще дорожало. Одно за другим возникали жилые здания, облицованные по фасаду мрамором. Где раньше были закусочные, торговавшие лапшой, и люди с повязками на лбу, зацеплявшие для вас огромные куски льда, теперь шейпинг-клубы и магазины компьютерного оборудования и шведской мебели.

Везде одно и то же, подумал Мори. Младшие школьники ежегодно ездят на Гавайские острова и остров Бали. Мелкие предприниматели покупают антиквариат, пользуясь прямой телевизионной связью с Европой. Люди стали почти бледнолицыми, средний рост увеличился, они стройнее. Девочки-подростки красят и завивают волосы. Студентки выглядят, как манекенщицы. Дамы средних лет, которым надлежит быть завернутыми в темные кимоно, носят итальянские платья. Люди стали богаче жить и что-то происходит. Вероятно, все это хорошо для бизнеса и бизнесменов. Они платят…

Из-под панельной обшивки стены появился большой таракан, гладкий и черный, как из вороненой стали, с пятисантиметровыми усами-антеннами. Прошествовав к «Веселому тараканьему мотелю» он остановился у входа и заглянул.

— Стой, дурень, — пробормотал Мори.

Но насекомое шмыгнуло внутрь. Приклеившись, таракан задергался, расшумелся, но все было тщетно — он угодил в западню.

Место встречи госпожа Хара предложила сама — первоклассное кафе в Харадзюку. Когда он туда добрался, ее еще не было, и он тотчас же почувствовал себя там нежеланным, как гусеница в классе на занятиях в школе икебана.

Во-первых, кроме него, там не было ни одного мужчины. Домохозяйки среднего возраста отдыхали там от хождений по магазинам и парикмахерским. Элегантная дама лет тридцати пяти, каких предостаточно в дорогих кафе Токио, курила сигарету и смотрела в пространство. Молоденькие девушки, возможно, студентки, перелистывали вощеные страницы журнала мод. В углу проникновенно мурлыкал среди фикусов в кадках Нат Кинг Коул. Было тихо, основное пространство меню заполнил перечень разных сортов кофе, мороженого, фруктов и бисквитов. Мори заказал кофе «Килиманджаро», порцию «Мягкого клубничного рая» и пачку «Майлд сэвн» у официанта, похожего на робота.

Мори не узнал госпожу Хара, появившуюся с некоторым опозданием. На ней были кюлоты из бледно-зеленого вельвета, яркая ситцевая блузка и туфли на высоком каблуке.

Волосы ее были распущены в стиле «купе-соваж», отчего она выглядела десятью годами моложе. Она вошла запыхавшись и улыбнулась. Мори попытался найти в усевшейся против него в кресло даме сходство с усталой, заплаканной женщиной, благоговейно говорившей с ним недавно о своем муже.

После нескольких слов общего характера Мори, отчаявшись выяснить что. — то новое о привычках и интересах ее мужа, предъявил ей фотографию Накамуры.

Госпожа Хара, прищурившись, поднесла ее к глазам — ей явно требовались очки.

— Когда это снято? — спросила она.

— Некоторое время назад, — уклончиво ответил Мори. — Ваш муж знал этого человека?

— Ну как же, конечно, — сказала она и с любопытством взглянула на Мори. — Это мой младший брат.

— Ваш брат? — переспросил Мори, не веря ушам. — Вот этот, в белом плаще?

— Нет, не этот, — сказала госпожа Хара, — а тот, что слева.

Она имела в виду круглолицего бизнесмена с чемоданчиком. Мори взглянул в его лицо. Действительно, заметно некоторое сходство.

— Чем занимается ваш брат?

— Он работает в информационной системе «Ниппон», — сказала госпожа Хара с некоторой гордостью. — Он начальник президентского офиса. Он подчиняется непосредственно Иванаге-сэнсэю. Вы слышали об Иванаге-сэнсэе, не правда ли?

— Конечно, — сказал Мори. — Каждый слышал об Иванаге-сэнсэе.

Слишком много совпадений. Мори задал еще несколько поверхностных вопросов, и они распрощались.

Он поехал к себе в офис. Там его ожидало записанное на автоответчике сообщение Кудо.

«Не стоит беспокоиться, — говорил он. — Делом Хары пока не занимаются. Можешь еще пожить».

Настроение Мори упало. Его будто кольнуло в затылок.

Конечно, Мори слышал об Иванаге-сэнсэе. О нем писали газеты и чуть не ежедневно говорили по телевидению. Этому человеку, помимо всего, популярность явно была приятна.

Насколько Мори знал, Иванага сформировал «Ниппон инфосистемс» будучи еще студентом Токийского университета. Сперва это была небольшая компания, издававшая проспекты и журналы с объявлениями о рабочих вакансиях. Она набирала силу по мере того, как активизировался рынок рабочей силы. Иванага был талантливым бизнесменом. Он дерзко заявил о себе в сферах торговли недвижимостью, монтажным оборудованием для компьютеров и финансов. «Ниппон инфосистемс» развивалась и укрупнялась очень быстро. Ее офисы распространились по всей стране, ей принадлежали казино в Лас-Вегасе, отели в Манхэттене, теннисные корты в Шотландии и даже замок в долине Луары во Франции.

Ее основатель Иванага-сэнсэй, высокий, худощавый и круглоглазый, совсем не походил на японца. Временами, правда, он появлялся на официальных встречах в лимонно-коричневом кимоно и с большим рубиновым перстнем на левой руке. Но еще учась в университете, он опубликовал сенсационную книгу стихотворений «хайку», взбесившую «пуритан» жестким нигилистским тоном, занимался медитацией Дзэн, вставал в пять утра и занимался карате, ездил на мопеде с мощным двигателем и управлял собственным вертолетом. Он заплатил девяносто миллионов долларов за работу Пикассо раннего периода. И он просаживал по пять миллионов за уик-энд в Лас-Вегасе. Помимо всего, он снимал кинофильмы и спал с кинозвездочками.

Журналисты и телекомментаторы называли его «неояпонцем», поскольку его стиль жизни не имел ничего общего с манерами традиционно держащихся в тени японских бизнесменов. Вместе с тем, он декларировал свои националистические идеи, призывая образовать экономический блок, построенный на фундаменте иены. Как раз этими вопросами, сообразил Мори, и занимался Хара в своем министерстве.

Мори пришлось обратиться за дополнительной информацией, уточняющей эти общие сведения, к Танигути, своему приятелю — кладезю всяких сведений. Танигути поставлял материал в несколько еженедельников для рубрики скандалов. В свое время он был одним из ведущих репортеров «Гэндай симбун» — самой многотиражной ежедневной газеты мира, — но увлекся расследованием финансовых сделок некоего крупного политика и с ненужным упрямством довел работу до публикации фактов. Как и следовало ожидать, историю замяли. Единственный, кто пострадал — репортер.

Коллеги под нажимом сверху изгнали его из пресс-клуба, работу в «Гэндай» он потерял. Пришлось перейти на положение свободного журналиста и зарабатывать на жизнь поденщиной.

Но талант есть талант. Танигути умел добывать и представлять в острой, увлекательной форме материалы из всех сфер жизни общества. Он запросто переключался с репортажей из гостиных «фасонного массажа» на расследования заговоров и государственных переворотов. Когда в труднодоступном районе потерпел аварию и разбился огромный самолет, в результате чего погибли две сотни пассажиров, Танигути оказался на месте аварии раньше спасателей. Сделанные им фотографии были опубликованы в цвете в еженедельнике «Сёрсди»: искалеченные трупы, отрубленные конечности, одинокая рука, насажанная на сук дерева — это была настоящая сенсация.

Мори отыскал Танигути в его крошечной квартирке в Икэбукуро. Жена покинула его, когда он потерял постоянную работу, и теперь Танигути жил кое-как: стол был завален банками из-под пива, из них торчали окурки, в частности, и со следами губной помады. На полу валялись странички рукописей. Компьютером Танигути не пользовался, писал на старой машинке.

— Они этого не переживут, — сказал он, осклабившись, и указал на очередное свое творение — репортаж о скандале в крупном торговом доме. — Они предложили мне десять миллионов, лишь бы я промолчал. Надо было видеть их рожи, когда я отказался.

Танигути наслаждался, расковыривая гнойники, изъязвившие общество. Когда его пытались подкупить, он становился лишь злее и неприступнее. Его боялись, и он был счастлив от этого. Его удары становились чувствительнее.

Он предложил Мори виски, поставил запись пятой симфонии Малера, и они уселись беседовать.

— «Ниппон инфосистемс», — сказал Мори. — Иванага-сэнсэй, вот кто меня интересует.

Танигути понимающе кивнул.

— Опасный человек. Один мой приятель пытался раскопать его прошлое и связи… Его тело нашли под мостом в десяти милях от его дома: поздно вечером возвращался один, его блокировали мотоциклисты. По данным следствия, его тащили на буксире. Соседи услышали, как он орал, и хотели вызвать полицию, но телефонные провода оказались перерезаны. Тело его обнаружили под мостом, в десяти милях; на животе и ногах почти вся кожа была содрана. Они его туда отволокли, понимаешь?

Мори присвистнул.

— Возможно, совпадение, — сказал он.

— Я тоже сначала так думал, потом провел небольшое расследование. Ну, и узнал, что пара якудза получила деньги за эту работу. Они позабавились.

— Думаешь, это инициировал сам Иванага?

— Доказательств, конечно, не может быть, но он абсолютно безжалостен. Больше того, он очень не любит, когда кто-то интересуется его прошлым, особенно — происхождением… — Танигути многозначительно посмотрел на Мори.

— Полагаешь, он — из меньшинств?

Корейская кровь или принадлежность семьи к какой-либо группе отверженных стали проклятием некоторых. Не один знаменитый деятель был готов на все, чтобы скрыть свою родословную.

— Вероятно, — сказал Танигути, — он вовсе не тот, за кого себя выдает, выступая от имени ура-патриотов Японии. Мой погибший приятель удостоверился, что Иванагу не помнят бывшие соседи, учителя, одноклассники, а документы и личные дела в школах и префектурах, на которые он ссылается в своих интервью, уничтожены в годы войны, а иные явно сфальсифицированы.

Танигути опорожнил свой стакан виски. Из динамиков доносились волшебные звуки Пятой симфонии Малера в исполнении филармонического оркестра «Гэндай».

— А фамилия Иванага откуда? — спросил Мори.

— Была такая чета хозяев магазина зонтиков рядом со школой, где якобы учился сэнсэй пару лет. Из средней школы он ушел, помогал родителям делать зонтики. На следующий год вроде бы вся семья погибла при бомбежке. Иванага говорит, что он уцелел, а погибли отец и мать. Но как же он поступил в университет?

— Странно.

— И все остальное про Иванагу — странно. Блистательный студент, так? А вот друзей по колледжу не найдешь. Крупный бизнесмен, так? А заявляет, что ненавидит политиков и чиновников. Откуда у него взялись деньги создать компанию? Явно, что не из банков, это уж точно.

— Откуда же?

— Не знаю. Думаю, за ним кто-то стоит — крупный политик или новая религиозная группа. Во всяком случае, Иванага — человек, с которым лучше не иметь дела. Знать даже не хочу, что ты расследуешь!

Мори удивился:

— Ты что, боишься этого парня, Тани-сан? Ведь он, в конце концов, бизнесмен, не более того.

— А вот как раз и нет. Бизнесмены играют по правилам, правда, может, по своим, но по правилам. Иванага другой. Он не признает правил. Будь осторожен.

— Я всегда осторожен, — сказал Мори.

Произнося это, он снова ощутил укол в затылок — предчувствие неприятности.

В вестибюле отеля «Сэйкю» было полно иностранных туристов, стояли дорожные чемоданы. Коридорный Омаэ не мог ничего объяснить им. Ему не хватало английских слов.

— Так где же этот чертов автобус? — спрашивал мужчина, похожий на быка в шляпе.

Другой турист — полный, с потными пятнами по бокам тенниски, тыкал пальцем в грудь Омаэ:

— Да. Нам надоело ждать, приятель.

— Наверна, автобус идти скоро, — мямлил Омаэ. — Автобус — нет проблем, наверна…

— Автобус — много проблем, — ревел первый. — Автобус должен доставить нас в магазины, пока они не закрылись…

— Нет, нет, — объяснял Омаэ, — этот автобус — не магазинный автобус. Это автобус для поездки по вечернему городу…

Омаэ с облегчением вздохнул, когда Мори жестом позвал его к себе, тем более в это время прибыл автобус для туристов, и иностранцы потянулись к выходу.

— Еще раз повторите то, что вы говорили мне по телефону, — сказал Мори.

Ошибки не было: Омаэ был абсолютно уверен. Двое с полицейскими удостоверениями допрашивали управляющего и дежурного секретаря, а потом забрали личные дела. Все было сделано вежливо и аккуратно.

— Я сказал им, что вы уже напали на след убийцы, — произнес Омаэ. — Это на них очень подействовало.

— Вы сказали им — что? — переспросил Мори.

— Я считал, что так и есть, — сказал Омаэ. — Я что-нибудь не то сказал?

Мори не стал терять времени на ответ. На улице уже стемнело. Жара спала, лицо обдувал ветерок. Звезды выглядели булавочными головками. Мори решил пройти пешком три километра до Роппонги, где в небольшом ночном клубе выступала Лиза. Он успеет увидеть ее до первого выхода на сцену.

Роппонги — видеобизнес будущего. Здесь толпы людей, и лица мелькают. Здесь кварталы новых дискотек и ресторанов. Растекаются хмельные улыбки, отсвечивают бокалы, автоматы работают, как в эротических сновидениях, синтетические «Битлз» исполняют хиты оригиналов нота в ноту, голос в голос, молчаливые парочки застыли в витринах баров, танцоры диско перед зеркалами. Здесь видеомир, позволяющий человеку на несколько часов до последней электрички освободиться от всех проблем.

Лиза пела расхожие шлягеры и блюзовые баллады, которые сама сочиняла. Раз или два она в упор взглянула с эстрады на Мори, как бы давая понять, что полусердитые-полупечальные слова очередной песни относятся не к кому-нибудь, а к нему.

Слушали ее, впрочем, преимущественно молодые женщины распространенного в городе типа служащих и продавщиц. Жанр, в котором работала Лиза, уже выходил из моды, и особенного восторга слушательницы не проявляли.

Лиза вышла к Мори посидеть за столиком. Они выпили полбутылки виски. Она сказала, что после работы попытается приехать к нему, но Мори не поверил ей. Она приходила к нему, когда в ее жизни что-то не ладилось. Сейчас, кажется, она была в порядке.

Идя к метро, Мори стал свидетелем необычной уличной сценки. Какой-то служащий в синем полиэстровом костюме стоял перед модной молодой парочкой и выкрикивал оскорбления. Вроде бы девушка наступила ему на ногу своим каблуком.

— Смотри, куда идешь, — орал он. — Извинись, дура!

— Успокойтесь, — сказал молодой человек, — она же извинилась.

Служащий потянул парня за пиджак. Люди проходили мимо, делая вид, что ничего не замечают. Служащий кричал между тем все громче и визгливее, пока наконец не зашелся в истерике.

— Ненавижу вас! По глазам вашим вижу, вы смеетесь надо мной, всегда смеетесь. Я этого не выношу. Я — человек. У меня человеческие права!

Он размахивал руками и отрывисто дышал. Лицо его покраснело. Девушка испуганно вздрагивала. Молодой человек вырвал край пиджака и повел девушку в направлении метро. Служащий визжал вслед:

— Еще увижу — убью, нахалы бесстыжие! Не похожи на японцев!

Извергнув самое сильное оскорбление, на которое был способен, этот человек внезапно утих. Приступ прошел, и он виновато огляделся.

— Молодежь, — проворчал он уже негромко и пошел прочь.

Мори доехал на метро до вокзала и там сел в электричку. Сойдя на своей станции с поезда, он остановился купить газету и краем глаза опять увидел своего преследователя в белой футболке. Тот, на голову выше всех, поднимался по эскалатору. Его было трудно не заметить.

Мори добирался до своего офиса, несколько изменив обычный маршрут. Сейчас он пошел по извилистому переулку с массой забегаловок, источавших пары якитори, китайской лапши и жареной рыбы.

В переулочке были еще два модных салона, залы «пачинко» и общественная баня. К ней ковыляли пожилые мужчины с полотенцами, цокая деревянными сандалиями по тротуару.

На изгибе дороги, во втором ряду старых построек, расположилась «гостиница любви» с вывеской «Букингемский дворец». Гостиница была дешевая, две тысячи иен в час. Сюда забредали преимущественно студенты и супружеские пары из своих тесных муниципальных клетушек. Гостиница представляла собой приземистое железобетонное здание с фасадом в стиле средневекового замка, с бойницами из картона и вьюнами пластмассового плюща. Владельцы время от времени обновляли фасад. Так полгода назад это заведение звалось «Тадж-Махал», и этому соответствовал антураж. А до этого тут красовалось название «Лунная база — 2000».

Приезжавшие в машинах заруливали на подземную стоянку с тыльной стороны и оттуда поднимались на лифте в номера. Был вход и с улицы, тускло освещенный розовым фонарем, Мори нырнул в него и затаился.

Вскоре появился преследователь. Он нервничал, спешил, оглядывался по сторонам. Стоявшего в тени Мори он не заметил и не слышал, как тот подошел сзади.

Мори обхватил его шею удушающим зажимом, ударил коленом в правое бедро, сбив таким образом с ног, и втащил в аллею рядом со входом.

Человек пытался сопротивляться. Он шумно и жадно вдыхал вечерний воздух и царапал руки Мори. Мори развернул его, ударил в промежность, тот сник и свалился, корчась от боли.

Мори поднял его за локоть и потащил в вестибюль гостиницы. Там было безлюдно, стояли только два манекена, изображавшие принца Чарльза и принцессу Диану в натуральную величину. Принц и принцесса улыбались и милостиво взмахивали руками каждому, кто появлялся в дверях. Рядом со входом был вмонтирован в стену кассовый автомат, над ним был укреплен прейскурант с ценами номеров разных категорий.

Оптический сенсор уловил присутствие Мори, и женский голос изрек из репродуктора: «Добро пожаловать, дорогой гость. Выражаем вам нашу сердечную признательность за то, что вы удостоили своим вниманием нашу скромную гостиницу. Хотим напомнить вам, что в этом месяце существует двадцатипроцентная скидка на „Королевские покои“ за пребывание в течение двух часов и более».

Мори взглянул на прейскурант. «Королевские покои» стоили девять тысяч за час. Он сунул в пасть аппарата банкноты и нажал на кнопки, введя заявку: «Обычный номер — один час».

Снизу явилась пластмассовая карточка, служившая ключом.

«Большое спасибо, — сказал электронный голос. — Мы искренне надеемся, что вы позволите нам предложить вам наше гостеприимство снова в ближайшем будущем».

Мори повел человека в лифт. Тот был бледен и выглядел лет на двадцать пять.

Номер оказался без окон. Посреди комнаты стоял большой пластмассовый трон, а потолок был выложен зеркальной плиткой. На полке над кроватью лежали видеокамера, пара наручников и две короны из папье-маше. Мори толкнул парня на двуспальную кровать.

— Тебе нужно больше практики, — лаконично сказал он. — Ты не смог бы уследить даже за моей бабушкой.

Молодой человек покраснел. Он сидел на кровати, тупо уставясь в стену. Мори схватил его за подбородок.

— Ну, — рявкнул он, — ты мне скажешь, что это значит?

— Отпустите меня, — пискнул парень. — Я Кадзуо Кавада из синдиката Кавады. Руководитель синдиката поклялся отомстить вам.

Мори вспомнил коротышку, которого выбросил из своей квартиры с кровоточащим носом.

— Ты, наверное, имеешь в виду своего отца, — сказал он.

— Правильно. Вы оскорбили его. Вы унизили честь синдиката. Это никому не сходит с рук.

Молодой человек злобно смотрел на Мори. Мори поднял era подбородок.

— Слушай, ты, юный дурак, — прошипел он, — ты занялся не своим делом. Иди и найди себе работу. Подавай клиентам пиццу в закусочной или мой окна в магазинах. И не попадайся мне.

Кавада, однако же, бубнил свое — о мести и чести. Мори это надоело. Он приковал молодца наручниками к кровати и ушел.

Внизу, в вестибюле, Чарльз и Диана приветствовали новых гостей — молодого бизнесмена с «дипломатом» и девушку с сумочкой «а-ля Луи Виттон» и платком «Гермес» вокруг талии.

— Добро пожаловать, дорогой гость! — произнес электронный голос. — Выражаем вам нашу сердечную признательность за то, что вы удостоили своим вниманием нашу скромную гостиницу. Хотим напомнить вам, что в этом месяце существует двадцатипроцентная скидка на «Королевские покои» за пребывание в течении двух часов и более.

— «Королевские покои»! — взволнованно выдохнула девушка. — Как романтично! Давай их закажем.

 

Глава 7

Что-то происходило в руководстве «Маруити секьюритис». Джозэна Судзуки, который превратил нью-йоркское отделение фирмы в один из лучших инвестиционных банков Америки, внезапно отозвали в Японию. Его перевели в заместители начальника отделения торговли внутри страны, на должность, требующую железной руки администратора. Невысокого роста, щеголеватый, знаток столовых вин и западных мод, теперь он засел в кабинете со стеклянными стенами и с некоторым отвращением просматривал компьютерные распечатки.

Не было в «Маруити» более разных людей, чем Судзуки и его непосредственный начальник Рэй Такэда. Тот сроду не выезжал за пределы Японии и неимоверно этим гордился. Он ходил в мятом костюме, свои распоряжения выкрикивал с грубым осакским акцентом, с утра на его столе пепельница наполнялась окурками сигарет «Майлд сэвн». Он был свиреп. Однажды заставил некоего молодого сотрудника, не успевшего выполнить работу в срок, обойти комнату брокеров на четвереньках ровно десять раз.

Кэндзи Окада помнил действия Такэды во время краха тысяча девятьсот восемьдесят седьмого рода. В конце утренней сессии Токийская фондовая биржа впала в прострацию. Некому было востребовать акции: покупателей не осталось — только продавцы. В непривычной тишине ждали чего-то маклеры, брокеры, аналитики с застывшими физиономиями. Общее настроение было — хоть в петлю, когда на огромном экране вдруг появилось лицо Такэды. Сказанное им напрямую транслировалось в каждое из ста тридцати отделений банка «Маруити».

— Вы должны запомнить мельчайшие подробности этого дня, — лаял он. — Вы расскажете своим детям и внукам, что были здесь в поворотный момент истории, в день, когда раскрылись силы Японии. Американцы жадны и эгоистичны. Их болезнь распространяется, как инфекция, на всю финансовую систему. Но мы не позволим заразить нас. Каждый должен позвонить по телефону своим клиентам, своим друзьям и своим родственникам и попросить их, наших соотечественников; приобрести столько акций «Маруити» и других японских компаний, сколько они смогут. Забудьте о страховщиках — они трусы. У коренных японцев есть вера в нашу страну. Патриоты не подведут.

И не подвели. Узнав о решении «Маруити» поддержать рынок, они бросились в местные брокерские конторы, подчас образуя очереди у входов. Рынки ценных бумаг во всем мире содрогались от призрака катастрофы 1929 года, акции обесценивались и падали, как гнилые фрукты. В Токио вдруг обозначился ажиотаж среди мелких вкладчиков и рантье. За полгода средняя цена акций на биржах выросла на двадцать пять процентов, и Япония вышла на первую позицию в мире международных финансов, а банк «Маруити секьюритис» выглядел скалой, о которую разбились волны хаоса.

Кошмар того скоротечного дня забылся, рынок функционировал. Банк «Маруити» учредил дочерние банки в Европе, содержал маклеров в Чикаго, брокерские конторы по всей Азии. Такэда стал членом совета директоров, о нем поговаривали как о будущем президенте компании. Его влияние чувствовалось повсюду. Его опасались все, даже другие директора.

Программа обучения молодых сотрудников в школах бизнеса в США была в одночасье отменена. Такэда заявил, что единственное, что стоит знать о практике американцев — это как сделать все наоборот. В честь Итиро Маруоки воздвигли храм на его родине в Ниигате и служащим было рекомендовано раз в год совершать туда паломничество. Сборник мыслей Маруоки — о сыновнем благочестии, содержании понятия культура, о роли рыночной акции — получали все молодые сотрудники. Им полагалось выкрикивать цитаты из этой книжки на утренних производственных собраниях.

Вот и Джозэн Судзуки отозван в главное управление, а вместо него в Нью-Йорк вылетел ученик и последователь Такэды. Сидя теперь в стеклянной клетке, как взятый в плен воин, Судзуки тем самым подтверждал наступление эры государства националистической ориентации.

Было десять часов утра. Кэндзи был очень доволен собой. Он приобрел для полудюжины своих крупных клиентов акции, обнаруженные на тайном счете. За два дня их курс вырос на пятнадцать процентов и следовало ожидать, что они еще поднимутся в цене.

Танака, друг и приятель Кэндзи, работающий у соседнего терминала, в данный момент исследовал сочинение, излагающее основы физиономистики. Он только что купил эту книжку и упивался.

— Яркое пятно между глаз дамы, — объяснял он Кэндзи, — означает, что она с удовольствием угостит тебя хорошей выпивкой… как та секретарша в общей приемной. Большие ноздри — признак сексуальной ненасытности…

Кэндзи слушал вполуха. Он не спускал глаз с экрана, фиксируя текущую информацию с бирж. Он и не шелохнулся при появлении за его спиной Рэя Такэды. Вскочил, лишь услышав осакский акцент Такэды-сан.

— Окада! Мне надо срочно с тобой поговорить.

Такэда был мрачен. Кэндзи последовал за ним в комнату собраний. Там ожидали трое. Двоих Окада раньше не видал, а третьим был Сугаи, самый молодой из директоров банка, служащие рассказывали о нем легенды. Он пронзил Кэндзи взглядом следователя, намеренного с ходу расколоть закоренелого преступника.

— Ты, значит, и есть Окада, — сказал он тихо. — Садись и рассказывай все.

Кэндзи сделал полупоклон, затем уселся напротив двоих незнакомцев.

— Простите, — пробормотал он, — я не совсем понимаю.

Сугаи бросил на стол компьютерную распечатку.

— Может, это поможет, — язвительно сказал он. — Здесь данные о твоей брокерской деятельности за последние несколько дней. Кто-то питает тебя чрезвычайно секретной информацией. Я хочу, чтобы ты сказал, кто.

Глаза Сугаи сверлили Кэндзи. Он не выдерживал этого взгляда и даже не смел поднять голову. Проникновение в секретный компьютерный файл было рядовым сотрудникам запрещено. Это служебное преступление…

— Здесь, должно быть, ошибка. Я услышал об этих фондовых акциях от одного клиента.

— Какого клиента? — резко спросил Такэда. — Назови его имя.

— Да я и не помню… Мог быть любой.

— Врешь, — заревел Такэда. — Сейчас же выкладывай или на этом твоя карьера в «Маруити» окончена. Вдвое уменьшу жалование и будешь чистить туалеты.

Кэндзи поднял голову. Тон Такэды ударил его, как пощечина. Неожиданно он разозлился больше, чем испугался.

— В чем дело, Такэда-сан? — с вызовом спросил он. — Это что, запрещенный для всех граждан фонд, то есть для рядовых людей, или что?

Наступило молчание, послышался хруст костяшек пальцев Такэды. Сугаи закусил губу.

— Сколько тебе лет, Окада? — спросил он наконец.

— Двадцать восемь.

— Родители пока здоровы?

— Здоровы.

— Они расстроятся, если с тобой что-нибудь случится, не так ли?

Кэндзи кивнул.

— Так прояви сыновнее благочестие, — так же тихо сказал Сугаи, — не расстраивай своих родителей.

Такэда поднялся и подошел сзади. Вдруг Кэндзи ощутил жгучую боль от удара по голове сбоку. Он свалился на пол.

— Мы следим за тобой, Окада, — пролаял Такэда-сан. — Мы следим за тобой каждую минуту дня. И мы выясним, что нам нужно, будь уверен.

Не успел Кэндзи опомниться и встать, как был уже в одиночестве.

Вернувшись на свое рабочее место, он крепко задумался. Как и все, он знал, что руководители «Маруити» манипулировали ценными бумагами, ублажая и подкупая разных политиков и общественных деятелей. Но это была обычная практика. В данном же случае обеспокоенность директоров «Маруити» была непонятной. Видимо, в самом деле он, Кэндзи, затронул какие-то тщательно законспирированные дела.

Кэндзи пригласил Норико на обед во вращающийся суси-бар. Ее ноздри, машинально отметил он, были огромны, почти в размер глаз. Ела Норико жадно — и тунца, и сельдь, и головонога, и устриц, и сладкую креветку, и осетровую икру. Она говорила, не переставая жевать, обо всем на свете, в том числе о событиях на фондовых биржах. Когда смеялась, она была просто прелестна. Мало-помалу он перевел разговор на то, что его интересовало, и получил полезную информацию. К сожалению, время обеда кончилось быстро.

Вернувшись на рабочее место, Кэндзи просмотрел содержимое секретного счета: изменения в ценах, объемах, долю торговли каждого из брокеров «большой пятерки». Затем, используя команду, о которой сказала Норико, он прочесал счета «Маруити» за последние три месяца.

Акции проходили каждый раз по пятидесяти счетам примерно в равных, количествах. Огромный поток наличности, перекачиваемой через счет руководителя отделения, надо было умножать на пятьдесят. Ближе к верхнему уровню цен акции распродавались. Единственным их покупателем была инвестиционная трастовая компания «Маруити». Другими словами, мелкие фирмы, общественные объединения и частные лица, покупая ценные бумаги в трастовой компании «Маруити», переводили гору своих денег на секретные счета.

Неудивительно, что Такэда, Сугаи и прочие так возбуждены. За год или около того на закрытые счета поступили сотни миллиардов и, может быть, триллионов иен. Для чего это делается? Кто стоит за этим? Кэндзи пощупал шишку на голове. Она не давала забыть то, что он выяснил.

После полудня «феррари» Сэйдзи Тэрады промчалась по извилистой дороге, ведущей к горной резиденции сэнсэя. В отдалении над соседними вершинами светилась Фудзияма, главенствующая, как взрослый среди детей. Она казалась огромной, как на гравюрах Хиросигэ.

Двое с бритыми головами, босые, в черных кимоно, открыли кованые ворота. Это были монахи-воины из элитной группы, оберегавшие сэнсэя. С детства знакомые с «сэндицу», слишком опасной разновидностью боевого искусства, чтобы она могла утвердиться вне изолированных горных обителей, они могли разгромить небольшую армию, действуя пальцами и кулаками, ногами и палками. В семнадцатом веке это искусство было уже уникальным и тайным.

Монахи низко склонились в знак приветствия и провели Тэраду во внутренний сад, обнесенный высокой стеной. Там резко пахло цветами, над бассейном планировали стрекозы. В слабой тени лежала на животе длинноногая женщина в темных очках и плавках-бикини. Она читала. Тело ее было влажным, и сквозь неплотную ткань просвечивалась расщелинка ягодиц. Когда она обернулась, Такэда мгновенно узнал Саёри Со, исполнительницу главной роли в самурайском фильме, который сэнсэй недавно снял. Она выглядела старше своих восемнадцати лет.

По оклику одного из монахов она встала и, не пытаясь прикрыть торчащие груди, вышла через дверь, в которую вошел Тэрада.

Сэнсэй сидел в парящем горячем источнике по пояс в воде.

— Заходи, Тэрада, — крикнул он, — твоей коже не мешает чуть подрумяниться.

Тэрада разоблачился и погрузился в обжигающую воду. Температура в источники была несусветная. Его ошпарило, сердце заколотилось, а кожа на бедрах и икрах стала красной, как у вареного рака.

Сэнсэй же блаженствовал, будто находился в детской ванночке. Он был лет на двадцать старше Тэрады, но тело его было, как у студента атлетического колледжа: железные бицепсы, объемные мышцы груди и ни грамма жира. Его детородный орган плавал у самой поверхности, как дредноут — огромный и угрожающий.

— Что за накопления! В твоем-то возрасте… — сказал сэнсэй, похлопав Тэраду по животу. — Тебе стоит заняться тем, что я практикую каждой весной.

— Чем же? — вежливо поинтересовался Тэрада.

— Пять дней в храме Коан-дзи. Будешь совсем другим человеком.

Тэрада едва не поморщился. Он видел по телевизору, что это такое: пять дней ригоризма в Коан-дзи — аскетический ритуал монахов-инструкторов. Еда дважды в день — только каша из ямса и ягод, собранных собственноручно. Подъем ровно в пять часов и медитация под ледяным водопадом. Затем бег нагишом по горным тропам. И так все светлое время дня, выкрикивая на бегу «сутры». Некоторые продирались сквозь заросли, так что на бедрах и ягодицах были полосы кровоточащих царапин. Среди ночи их каждый час будил ударом в живот кто-нибудь из служителей храма, за что полагалось тотчас же благодарить. Тэрада отнюдь не мечтал о курорте такого рода.

— Естественно наслаждаться едой, — продолжал сэнсэй, — но мы не должны позволять себе стать рабами удовольствий. От этого предостерегает судьба людей Запада с их наркотиками и богатством. Научись подавлять аппетит, и ты будешь им дорожить.

Это были его обычные афоризмы. Проект входил в критическую фазу. Разворачивались события, которыми требовалось управлять предельно точно, однако сэнсэй казался расслабленным. Он погружался в свою примитивную философию и медлил принимать решения.

Они попарились минут пятнадцать, по истечении которых Тэрада уже не чувствовал рук и ног. Сэнсэй между тем разглагольствовал на темы всемирной истории, искусства и международной политики. Тэрада считал себя вполне эрудированным, но уже в который раз сэнсэй поразил его глубиной своих познаний. Он одинаково авторитетно рассуждал обо всем — от Лао-цзы до современного джаза, от астрологии до теории катастроф. Его образованность можно было назвать энциклопедической.

В рабочей комнате в подвале виллы сэнсэй вдруг превратился в иного человека — резкого и деловитого. Он вник в детали проекта, и ничто от него не могло ускользнуть. Удостоверясь, что его предыдущие требования выполнены, он передал Тэраде перечень новых указаний.

— Подготовительная фаза завершена, — сказал он. — Все на месте. Настал черед расширения и дестабилизации.

Сэнсэй прогнозировал ход событий в канун великого потрясения, а Тэрада опять восхищался изяществу и силе его стратегического мышления. Сэнсэй был мастером «го» — он увлекался «го» с юности и еще тогда, как говорили, стал профессионалом. Теперь весь мир был для него игральной доской. Иногда казалось, что он делает ходы наугад, но он мыслил на несколько позиций вперед. И противники, как правило, недооценивали его.

Год за годом сэнсэй расставлял своих учеников на ключевые места в политике и бизнесе, в средствах массовой информации и в государственном аппарате. Людей, которым он доверял, было не так уж много, но их влияние возрастало. Некоторых он вводил в самое сердце организации. Другие были мало информированы, но твердо верили, что то, что им велено делать, делается во благо Японии. Получилась разветвленная структура вроде паутины власти, отвечающая на малейшие прикосновения рук сэнсэя.

По мнению сэнсэя, было бы бесполезно пытаться трансформировать страну, только лишь апеллируя к традициям и гордости людей. В этом заключалась ошибка Юкио Мисимы, старого приятеля сэнсэя, с которым они порой вместе выпивали.

Революции в сознании нации совершались в периоды кризисов, и катализатором всегда было давление извне. На этот раз предстояло организовать обстоятельства, подтолкнуть естественный ход событий в мире.

— Это будет вторая революция Мэйдзи, — говорил сэнсэй, постукивая кулаком по столу.

— Мы с тобой, Тэрада, Сайго Такамори и Сакамото Рема нашего поколения. Как и они, мы вынашиваем планы возвеличивания Японии. Это наша историческая миссия.

Тэрада слегка поклонился. Он был одухотворен доверием сэнсэя. Он чувствовал себя почти равным ему, его партнером.

В университетские годы Тэрада упивался атмосферой студенческой жизни, дискуссиями о Достоевском, Сартре, сексуальном освобождении, ему нравилось быть свободным от старых традиций. Возврат к семейной профессии пришел как удар, особенно когда пришлось начинать с нуля, продавая спидометры водителям грузовиков, сводничая и постоянно ища не занятые мелким бизнесом ниши. Да и сейчас, достигнув многого, он ощущал недостаток общения с интеллектуалами прежнего круга. Хотя дважды в год летал в Европу, чтобы посетить в Милане «Ла Скала» и хотя собрал выдающуюся коллекцию живописи. Общение с сэнсэем восполняло пробел в его жизни. Идеи сэнсэя были глобальны, гуманны и благородны.

— Конечно, — говорил сэнсэй, — героям Мэйдзи сопутствовал успех, потому что они понимали, как обуздать техническое развитие применительно к их целям. «Западные знания с японским духом» — так впоследствии это было названо. Они с толком использовали боевые корабли, пушки, современную военную технику. Мы по-своему делаем то же, используя самое мощное оружие современности — деньги.

Иванага наблюдал из окна отъезд красной «феррари». Он покачал головой и усмехнулся. Эти якудза… Они-то, по крайней мере, достаточно честны, а честность Иванага ценил. По сути, он доверял Тэраде больше, чем кому бы то ни было. Недостаток Тэрады, его слабость в том, что он простодушен: говорит напрямую, как думает, неизящно и односмысленно.

Другое дело — политики, которым вообще нельзя доверять при всей их изысканности. Перед встречей с ними следовало расслабиться.

Саёри ждала в саду. Она надела белое платье без лямок, в котором снималась в последней сцене его фильма. Она повернулась спиной, чтобы он помог расстегнуть молнию.

Один из монахов принес коврик и раскатал его под решеткой, увитой глицинией. Иванага притянул Саёри к себе, лег на спину и, не двигаясь, смотрел в небо, пока она работала, двигаясь на нем, медленно, тщательно, именно так, как он научил.

Молодой монах стоял у ворот и наблюдал. Лицо его было бесстрастным. Красные стрекозы кружились над бассейном. Иванага видел вершину Фудзиямы, поднимающуюся над облаками.

Господин Землевладелец случайно увидел господина Избирателя на чемпионате по борьбе сумо в Нагое. Тот сидел впереди в специальной ложе вместе с чиновником из русского торгпредства и переводчицей. Когда борцы вышли в последний раз, господин Землевладелец услышал голос господина Избирателя, выкрикнувшего имя своего любимца — новоиспеченного чемпиона с туловищем, как у молодого слона, и лицом ребенка.

Господин Землевладелец рассмотрел этого парня в театральный бинокль. Наиболее крупные борцы, говорят, еле доводят раунд до конца и не могут сами вытереться в туалете. Им приходится полагаться на юных учеников, которые их обслуживают во время тренировок. Грудь молодого чемпиона напоминала пару мешков цемента, с ягодиц и бедер свисала избыточная плоть. Он весил 180 килограммов. Его противник, ветеран сумо, выглядел несколько приличнее. На голове у него было лишь столько волос, сколько нужно, чтобы завязать их традиционным узлом. Сидя на корточках, он хмурился в ожидании сигнала.

Веер судьи резко опустился. Животы борцов сошлись с хлопком, который эхом отозвался по залу. Последовали нерезкие движения… десяток ударов по лицу и груди… бешеный возглас судьи… обхваты руками за пояса… ступни ног, утонувшие в песке… рев публики, удвоенный акустикой зала… и неожиданно все было кончено. Молодой чемпион лежал на спине, сваленный простой подсечкой. Ему не удалось сдержать инерцию атаки, и опытный противник воспользовался этим.

Господин Землевладелец спустился на три ступеньки, чтобы поприветствовать господина Избирателя. Переводчица объясняла русскому гостю правила борьбы. Тот весело кивал и прикладывался к чашечке с сакэ. Господин Избиратель разочарованно смотрел на молодого чемпиона, вразвалку идущего в раздевалку.

— Еще не хватает мощи, — пробормотал он после обмена приветствиями. — Вот когда он наберет двести килограммов, он будет непобедим.

Господин Землевладелец кивнул.

— Жаль, что так вышло с кабинетом министров Минакавы, — сказал он. — Он ведь хорошо вел дела с американцами.

Внезапная вспышка внутрифракционной борьбы, в результате которой кабинет министров ушел в отставку, была огорчительной. В Минакаву вложили много.

— Всегда был слишком рационален, — сказал господин Избиратель. — Хвастал контактами с иностранцами вроде Киссинджера и Шмидта, но не понимал свой народ, совершенно не понимал. И не понимает.

Господин Землевладелец взглянул на русского. Тот уже обнимал переводчицу, уча ее петь застольную русскую песню.

— Я полагаю, будет борьба за лидерство, — негромко сказала он.

— Ситуация неоднозначна, — заметил господин Избиратель. — Фракции центра парализованы. У них нет кандидата. Очистилось место для среднеарифметического персонажа, выдвинутого противниками генеральной линии на основе компромиссов. Возможен Исидзака.

Господин Землевладелец удивленно сморгнул, услышав фамилию незначительного деятеля из незначительной фракции, известного тем, что постоянно лез с бестактными комментариями по вопросам разного плана: от колонизации Кореи до судьбы американских этнических меньшинств.

— Исидзака! Ну, нет!

— Мы так и думаем. Это фигляр. Но, к сожалению, он располагает исключительной поддержкой. Он раздает наличные молодежи, независимо от партийной принадлежности. К примеру, новички моей фракции уже получили от него по десять миллионов в подарок на лето.

Господин Избиратель думал о том, как приход к власти администрации Исидзаки скажется на его собственном положении. Исидзаке лет пятьдесят пять. Если он начнет продвигать людей своей возрастной группы, фракционная иерархия рухнет. Люди более старшего поколения, которые десятилетиями ждали своего часа, с трудом пробираясь наверх, несомненно будут отброшены от кормушек.

— Не беспокойтесь, — сказал он не очень уверенно. — Исидзака долго не продержится. Стоит ему отпустить первую из его глупых реплик, мы сбросим его.

Следующие борцы начали с разминки, подбрасывая в воздух соль и похлопывая себя по животам, как по барабанам. Возбуждение публики вновь достигло апогея. Господин Землевладелец вернулся в свою ложу. Этой схватки он ждал: самый старший из чемпионов-тяжеловесов против молодого быка в облике человека с Хоккайдо. Господин Землевладелец хотел бы, чтобы этого молодого быка противник отбросил к первому ряду зрителей. И желательно — с грохотом. В конце концов надо уважать заведенный порядок.

Домой господин Землевладелец вернулся к полуночи. Поездка в Токио на сверхскоростном поезде заняла у него два часа. Остаток вечера он провел с чиновником, ответственным за составление нового законопроекта о налогах на собственность. Ходили в эксклюзивный ночной клуб на Гиндзе, который господин Землевладелец купил для своей «ни-го-сан», то есть второй жены, опекаемой им уже почти двадцать лет. Их связь давно уже стала платонической — теперь господина Землевладельца возбуждали женщины не старше двадцати пяти лет, — но он любил с ней общаться. Больше того, ее смекалка, ее холодная элегантность были полезны. Туповатый парень из службы налогообложения был просто загипнотизирован.

Господин Землевладелец оставил его, красного от вожделения и глупо улыбающегося, в компании молодых хозяек. Они восхищенно хихикали, слушая его неуклюжие шутки, гладили его потные руки и колени, и глупая улыбка расползалась. «Ни-го-сан» поручит одной из девушек как следует развлечь его в гостинице, если чиновник не перепьет.

Черная «тойота-краун» прошуршала по насыпной подъездной дороге, ведущей к дому господина Землевладельца. Отпустив шофера, он постоял, подышал прохладным и свежим воздухом ночи и глянул на то, что он ценил больше всего на свете: восемь гектаров японской земли, на которых стоял его дом. С улицы смотреть было не на что, разве лишь на высокую стену с битым стеклом наверху и на ворота с традиционным карнизом и черепичным верхом, на котором красовался фамильный герб. Зато за стеной и воротами красовался приземистый деревянный дом с чайным домиком. Тут были и бамбуковая роща, и теннисный корт, устроенный для дочери, и традиционные сады.

Господин Землевладелец удовлетворенно созерцал ночной ландшафт. Сами по себе постройки и поддержание недвижимости в порядке стоили недорого. Главная ценность была в ее расположении — посреди самого престижного жилого района Токио. Судя по информации газет, участки земли вроде этого по нынешним рыночным ценам стоили больше, чем земля под американским городом среднего масштаба.

Перед фасадом жилого дома располагались пруды в форме иероглифа, обозначающего «сердце». Огромные яркие карпы, стоившие по несколько миллионов иен, плавали в водорослях. Господин Землевладелец знал каждого из них +«в лицо». Размышляя о чем-либо важном, он усаживался перед водоемом и наблюдал, как они перемещаются туда-сюда.

Собравшись пройти к себе в дом, господин Землевладелец заметил у крыльца человека, пригнувшегося позади кустов.

— Эй! Ты что там делаешь? — рявкнул он.

Человек вышел на свет. Он был молод и одет в черное кимоно каратиста. На лбу его была повязка с яркими иероглифами. Господин Землевладелец прочитал лишь один из них: «смерть».

— Я исполняю волю народа, — торжественно сказал юноша.

В его руке появился короткий меч. Сверкнуло лезвие.

— Ты знаешь, кто я? — спросил господин Землевладелец.

— Я знаю тебя, — сказал юноша, злобно оскалившись. — Ты — дьявол жадности, осквернивший свою родину спекуляциями. Из-за таких, как ты, простые люди всю свою жизнь трудятся как рабы. Пришло возмездие.

— Это же рынок! — закричал господин Землевладелец, содрогнувшись от ужаса. — Мы же зависим от рынка!

Но юноша не собирался ни спорить, ни рассуждать. Схватив господина Землевладельца за локоть, он развернул его.

— Нет! — выкрикнул господин Землевладелец. — Не будь дураком!

Большего он сказать не успел. Молния боли пронзила его, когда убийца извлек клинок, и руки господина Землевладельца, прижатые к животу, наполнились теплой кровью.

— Умри, предатель, — прорычал юноша и снова ударил, на этот раз сзади. Господин Землевладелец почувствовал, как лезвие вонзилось ему в плечевую кость, и свалился на землю. Очевидно, не удовлетворившись результатом, юноша выдернул меч и дважды полоснул его по шее. Теплая кровь залила господина Землевладельца и хлестала на землю перед ним.

Он смутно осознавал топот бегущих ног. Это убегал юноша. Он попытался подняться, но понял, что не в силах. Он решал ползти. Медленно, не вполне осознавая, куда направляется и зачем, он рухнул на гравиевую дорожку. Острые камешки вонзились ему в руки и колени, но он ничего не ощущал.

На него смотрели холодные немигающие глаза. Перед ним были всепожирающие уста. Его тело свисало в пруд, и кровь стекала в воду. Карпы сгрудились, будто готовые к кормежке.

Прекрасные глупые создания, подумал он, на какой-то миг застыв в воздухе. Затем рухнул в воду.

 

Глава 8

Мори потратил несколько дней, чтобы отыскать местопребывание шурина Хары. У телефонного оператора в «Ниппон инфосистемс» не было его номера, а отдел кадров отказался отвечать на вопросы. Госпожа Хара дала его домашний адрес в Йокогаме, но, по словам местных жителей, его там не видели уже больше года.

Мори слышал от госпожи Хара, что жена шурина всецело поглощена светской жизнью, и решил попробовать с этой стороны.

Семья Ёсимуры жила в Йокогаме в шикарном новом многоквартирном доме с фасадом, облицованным под кирпич, и коллекцией европейских автомобилей на стояночной площадке. Смотритель, сердитого вида, в форменной одежде, впустил Мори, лишь когда тот объяснил, что приехал из Токио передать летний гостинец. Для большей убедительности Мори выставил картонную коробку с картинкой, изображавшей мускусную дыню. Он вложил в коробку свеклу.

Коробку он поставил на подоконник на седьмом этаже и позвонил в квартиру номер 1103. Женщине, открывшей дверь, было лет сорок. Она была высокого роста, в бриллиантовых серьгах и с часами «Картье» на руке.

— Да, здесь живет семья Ёсимуры. Чем могу помочь? — спросила она.

— Спасибо, что уделяете мне свое драгоценное время, — проговорил Мори, глупо улыбаясь. — Я из общества ветеранов яхт-клуба Токийского университета. У меня послание для вашего мужа.

Волшебные слова «Токийский университет» немедленно открыли перед ним двери гостиной.

Квартира была обширная, но загроможденная мебелью и безделушками. На полу лежал персидский ковер, а на серванте европейского стиля, украшенном витиеватой резьбой, стояла китайская ваза. На стене красовались абстрактные картины. Терьер, чуть больше крысы, лаял фальцетом с кожаного дивана.

— Муж не рассказывал, что был членом яхт-клуба, — сказала госпожа Ёсимура.

— Да, не был, — осторожно сказал Мори, — но его знали наши яхтсмены. Он был общительным.

— Да, естественно.

— Мы хотели бы связаться с ним. Яхтсмены жаждут видеть его на очередной встрече ветеранов.

— Интересно. Я люблю яхты.

Нос женщины был довольно острым и казался приклеенным на круглом, как сковородка, лице. Особенно странно он выглядел, когда она поворачивалась в профиль: словно пластилиновый. Женщина явно не обладала большим умом и была кичлива.

— …В Средиземном море поплавать, например. Спокойная синяя вода и белая яхта — красота!

— Слишком спокойное море не годится, — заметил с улыбкой Мори. — Яхте нужен, знаете ли, какой-нибудь ветерок.

Она взглянула так, будто только что увидела его.

— Конечно, — резко сказала она. — Итак, что же вы хотите знать?

— Просто связаться с вашим мужем, хотя бы по телефону.

— Мой муж в разъездах. Он занят важным проектом. Послания для него надо оставлять в главном офисе.

Она говорила как по заученному.

— Когда он вернется?

— Не раньше, чем через несколько месяцев, вероятно. Это — специальный проект, поручение президента компании Иванаги-сан. Если оставите визитную карточку…

— Не беспокойтесь, — поспешно сказал Мори, — я загляну в главный офис.

Мори понял, что больше она ничего не скажет. Следовало уйти, прежде чем последуют ее расспросы.

На улице Мори обошел дом вокруг и оценил вероятность проникнуть к Ёсимура без приглашения. Их квартира находилась на верхнем этаже. Был и балкон. Если взобраться на крышу, нетрудно будет спуститься…

— Паразит! Грязный вонючий паразит!

— Мы убьем тебя, паразит!

— Засунем в канализацию!

Из-за угла выскочили четверо мальчишек. Первый, лет тринадцати, споткнулся, а остальные набросились на него, нанося удары по ногам и волоча его к мусорным ящикам.

— Попался, Ёсимура!

— Где наши деньги, гад?

Преследователям было лет по семнадцать. На них были длинные куртки, сильно расклешенные брюки. Один покрасил свои брови ржаво-красной краской, у другого волосы были смазаны каким-то жиром и собраны лодочкой, третий, с короткой спортивной стрижкой ежиком, выглядел дзюдоистом — детина на голову выше Мори, плечистый. Его бедра напоминали стволы деревьев. Он схватил бледного подростка, одетого в школьную форму, и стал запихивать головой в мусорный ящик.

— Мама, — завыл мальчик. — Помогите!

Мори подошел к верзиле.

— Отпусти его, — тихо сказал он.

— Отвали, — ответил рыжебровый.

Мори взял его локоть и завел мизинец в сторону. Рыжебровый скрючился. Не успел Мори его отпустить, как Ежик вцепился в ворот его рубашки, норовя поднять вверх. Он был необычайно силен. Мори выждал момент, затем обхватил рукой его шею и боднул сильно в нос. Послышался хруст переломанного хряща, и Ежик отпрянул. На середине его физиономии будто помидор раздавили. Парень с жирными волосами попробовал прихватить Мори сбоку, но Мори сунул руку ему в промежность, сдавил и скрутил гениталии. Тот взвыл и получил вдобавок удар локтем в солнечное сплетение.

Рыжебровый теперь держался на расстоянии, а Ежик все еще рвался в бой. Под его курткой была школьная форма, теперь испачканная кровью, но он как будто не обращал внимания и целился кулаком. Мори изловил его кисть и, используя инерцию его тела, направил парня лицом в стену. На мгновение это как будто оглушило Ежика. Мори отступил на шаг, после чего всадил свой кулак в его медвежье туловище. Ежик всхлипнул и свалился.

— Ну, ладно, — сказал запыхавшийся Мори. — Еще полезете к моему другу, легко не отделаетесь, поняли, идиоты?

Ошеломленные парни молча поднялись на ноги и отступили. Спасенный от избиения мальчик победно заорал:

— Поняли паразииитыыы? — Он впился глазами в Мори: — Хотите быть моим телохранителем? Я хорошо заплачу.

Осаму Ёсимура, как понял далее Мори, был странным мальчиком. Он всех и вся ненавидел: учителей, одноклассников, родителей, девочек, спорт и музыку. Единственное, что он любил — компьютерные игры. Многие часы сидел у компьютера вместо того чтобы делать, уроки, и общался только с такими же игроками-фанатиками из Европы, Америки и Юго-Восточной Азии. Программы так усложнились, возникло столько вариантов, что для создания новой требовалось работать месяцами.

— А как же школа? — спросил Мори. — Разве ты не хочешь поступить в хороший университет, как твой отец?

— А зачем? — ответил Осаму. — Ему все время приходится делать все, что велит его компания. Босс говорит ему, например: «Езжай туда-то и поработай два года в нашем компьютерном центре», он отвечает: «Большое спасибо» и едет. Довольно глупо.

— Он и сейчас уехал? — спросил Мори. — Тоже в компьютерный центр?

— Ну да, — угрюмо сказал Осаму. — И может остаться там до конца своей жизни, я думаю.

Мори хлопнул его по плечу и посоветовал учиться карате.

— Как насчет работы телохранителем? — снова спросил Осаму. — Плачу пять тысяч иен в день.

— Я подумаю.

На следующий день Мори отправился сначала поездом, затем автобусом в отдаленный район Японских Альп, где находился разрекламированный компьютерный центр «Ниппон инфосистемс». В старой части города он взял напрокат легкий фургон и надел форму службы доставки товаров, прикрепив к шапочке ярлык «Такано энтерпрайзес», взятый из бакалейного магазинчика в Синдзюку.

Компьютерный центр «Ниппон инфосистемс» разместился в современных зданиях посреди жилого городка, удаленного от местных деревень и поселков на десятки километров. Вокруг простирались заповедные леса, рассеченные единственной довольно ухабистой дорогой. Сам центр был обнесен высокой оградой с электронными воротами, охраняемыми службой безопасности фирмы. У ворот находилось караульное помещение.

Мори провел машину подальше в горы, загнал ее в сторону от дороги и подобрался к объекту с тыла.

В бинокль он увидел двоих, играющих на корте в теннис. В большое здание время от времени входили разные люди. Кто-то и выходил. На крыше была большая спутниковая антенна вроде подсолнуха, глядящего в небеса. Каждые двадцать минут к воротам подъезжала легковая машина, ее проверяли двое охранников — и пропускали на территорию.

Все выглядело невинно. Мори, однако, помнил, что именно Ёсимура побывал в отеле «Сэйкю» в компании, головореза, прикончившего, очевидно, Хару. И сейчас он должен быть здесь по заданию Иванаги. По новому заданию. Возможно, это ряд совпадений, но Мори чувствовал нечто зловещее в этих совпадениях. Он подождал заката, после чего плоскогубцами проделал в ограде дыру и затаился за длинным белым зданием типа казармы. Окна в нем были открыты. Доносились обрывки разговоров, звуки телевизоров и поскребывание фишек маджонга.

— Уже недолго. Скоро закончится…

— Я соскучился по детям…

— А я уже и не помню, как мои выглядят…

— У тебя все готово к сегодняшнему обсуждению?

— Сэнсэй, кажется, приезжает.

— Ёсимура говорит, что приезжает.

— Ёсимура все знает.

Голоса звучали отчетливо.

Неожиданно над головой послышался рев и сверкнула вспышка, осветившая угол, где сидел Мори. Он прошмыгнул вдоль стены и спрятался между двумя машинами.

Шум стал громче, на крыше здания вращался прожектор.

Из-за деревьев за спиной Мори выскочил вертолет и промчался так низко, что можно было разглядеть лицо пилота. Сделав круг, пилот посадил машину перед центральным зданием. Там его встретили человек шесть в белой форменной одежде. Когда первый пассажир спустился на землю, все низко поклонились.

— Добро пожаловать! — хором выкрикнули они.

За ним выпрыгнул лысый детина огромного роста в черном кимоно. Он приземлился, как кошка, и стал озираться, будто ожидая западни. Последовал третий, тоже в черном и тоже лысый. Его идеально круглая голова матово светилась в луче прожектора. Первый человек легким поклоном ответил на приветствия, что-то сказал здоровяку и исчез в дверях. Остальные потянулись следом.

Мори узнал его. Подтянутая фигура, глубоко сидящие глаза и высокие брови, копна седых волос, фирменный веер, которым он постукивал по ладони, будто отбивая какой-то такт. — Иванага выглядел как на бесчисленных фотографиях и в телевизионных передачах.

Сзади Мори послышались шаги. Дверца одной из машин открылась, и кто-то сел внутрь. Мори охватила паника. Если машина тронется, его фигура будет на свету и открыта взору каждого, находящегося в здании.

— Ёсимура-сан, я не могу найти щуп.

Голос, раздавшийся из машины, был молод и срывался.

— Не там, балда. Смотри в багажнике.

Другой голос звучал со стороны здания — властный, намеренно грубый. Присмотревшись, Мори узнал человека, находившегося в вестибюле «Сэйкю» возле убийцы. Он стоял в проеме дверей главного здания, одетый в белую форму с фирменным знаком «НИ» на груди.

Мори просидел, притаившись между машинами, больше часа. Взошла полная луна, блестя, как монета в сто иен. Прожекторы погасли, но света хватало и без них. В главное здание стекались люди. В жилом помещении электричество выключили, машины со стоянки разъехались, и территория опустела.

Сзади дома вилась пожарная лестница, ведущая на крышу. С нее просматривались окна всех девяти этажей. Мори надел темные перчатки и опустил на глаза козырек своей шапочки.

Лестница завибрировала, когда он потянулся с нее к окошку второго этажа. Шторы были опущены на три четверти. Пришлось изогнуться к карнизу окна. В большой комнате сидели у компьютеров и стучали по клавишам мужчины и женщины, около десяти человек. Виднелась доска, исписанная математическими знаками, а возле нее некто с указкой. Окно было закрыто, и его слов не было слышно.

В окне третьего этажа, перекрытом изнутри белым экраном с прорезью, Мори разглядел небольшое помещение и троих людей, одетых в мешковатые белые халаты и белые шапочки. Все были в масках и стояли у стола. Один следил за показаниями на шкале прибора, укрепленного сверху какой-то машины, похожей на холодильник, двое других уткнулись в микроскопы. Пол и потолок были облицованы панелями металлической решетки. Мори видел это помещение в научных программах телевидения. Видимо, эти трое собирали здесь микроэлектронные приборы или какие-то интегральные схемы.

Мори полез выше. Четвертый и пятый этажи были безлюдны, затемнены. Зато на шестом — большой лекционный зал, куда входили сотрудники «Ниппон инфосистемс», судя по их форменной одежде. Мори задержался сбоку окна.

Через несколько минут после того как все разместились на своих местах, в зал вошел Ёсимура. Он коротко поклонился, повернулся к открытой двери и энергично захлопал в ладоши. Аудитория поднялась на ноги и разразилась аплодисментами. Появился сам Иванага и выдержал долгую паузу, глядя в пространство. Затем он вежливо кивнул Ёсимуре, который тотчас же перестал аплодировать и прошел на возвышение к столу президиума. Ёсимура жестом призвал всех садиться и начал какую-то речь. Мори не мог разобрать его слов.

Он поднялся на седьмой этаж и попробовал открыть пожарную дверь. Она была заперта. На восьмом этаже горел свет. Возле лестницы в скудно обставленной комнатке четверо мужчин играли в маджонг: двое здешних охранников, пилот вертолета и лысоголовый человек в черном, который сопровождал Иванагу. Он не играл, но, видимо, очень внимательно следил за ходом игры. Где-то в лесу ухнула сова, и его взгляд метнулся в окно. Мори рывком ушел из поля его зрения.

Подождав, пока игроки начали смешивать фишки для следующей партии, Мори тронул пожарную дверь. Она была незаперта. Он приоткрыл ее и шмыгнул в здание. За тонкой стеной громко стучали фишки.

Коридор был безлюден. Мори спустился по внутренней лестнице на шестой этаж. Дверь в зал была приоткрыта, и слышался грубый голос Ёсимуры:

— Только человек такой мудрости и мужества, как сэнсэй, смог привести нас к тому, что достигнуто. Только сэнсэй обладает знанием завтрашнего дня Японии. Поистине, японский народ счастлив, что такой человек в этот критический час готов пожертвовать всем ради блага нации.

После него говорил Иванага — размеренно, гладко, со многими паузами, подчеркивающими смысл, некоторых слов. Мори заслушался. Иванага был очень сильным оратором, самым искусным из всех, кого Мори доводилось когда-либо слышать.

— Соратники, — модулировал он, — мы находимся у грани новой фазы развития человечества. Тот, кто знаком с трудами немецких философов, вспомнит известный тезис Гегеля, отметившего, что дух мировой истории издревле распространялся с Востока на Запад: от наносных равнин вблизи Хуанхэ и Ганга, через Переднюю Азию к греко-римским культурам Средиземноморья. Тысячелетие спустя он достиг морских держав Северной Европы. В этом столетии, конец которого уже виден, вектор движения сохранился. Америка стала новым центром экономического, политического и культурного могущества. Народы Европы, древние цивилизации Азии — все это ныне лишь тени по сравнению с материальной мощью Соединенных Штатов. В Японии люди теряют веру в себя и, отвергая свою культуру, силятся подражать Западу. Наш проект даст возможность укрепить исконную веру японцев в свое высокое предназначение.

Голос Иванаги сошел на низы. Аудитория откликнулась почтительными аплодисментами. Он выждал с полминуты, затем продолжил речь:

— Долгое движение мирового духа на Запад завершается. Европа превратилась в магазин сувениров, Америка — в пустыню отупляющего материализма. Даже по газетам можно судить, что эта цитадель рушится. Мировой дух, о котором говорили немецкие философы, движется, завершая окружность, через Тихий океан. Он пришел к нам, в Японию, и от нас пройдет к разбуженным странам Азии. Исторический процесс неостановим. Великая цель нашего проекта в том, чтобы ускорить его.

Снова пауза и снова аплодисменты. После новой паузы Иванага заговорил мягче и дружественнее:

— Иногда, чтобы создать новое, нужно сперва кое-что разрушить. Проект, над которым вы трудитесь уже много месяцев, это проект первичного разрушения оков так называемой международной финансовой системы. Эту прекрасно отлаженную сеть мошенничества, позволяющую средним американцам удовлетворять свои неуемные аппетиты за счет рабского труда азиатских рабочих, мы ввергнем в хаос. Буду конкретнее. Очень скоро начнется большая смута в Японии, Америке и в Европе. Страсти накалятся и, как всегда, обратятся против нашего народа. Наша мудрость в том, что мы будем приветствовать это, мы взлелеем ярость людей и обратим ее на пользу нации. Я обещаю: уже не будет возврата к трусливой зависимости от Запада в экономике и культуре. В счастье и в несчастье Япония выстоит!

Снова раздались аплодисменты, и Мори услышал сквозь шум, что кто-то поднимается с пятого этажа. Спрятаться было некуда. Он взбежал на седьмой, но шаги по лестнице приближались и ускорялись.

— Курода, — крикнули оттуда, — это ты, что ли? Готовь вертолет!

Мори бросился на восьмой этаж.

Там все еще трещали фишки маджонга. Мори прокрался к пожарному выходу, повернул ручку и толкнул дверь, однако она не поддавалась. Он принялся крутить ручку. Шум фишек оборвался, и Мори застыл.

Наступило безмолвие, будто все здание превратилось в огромное ухо и слушает биение его сердца. Мори различил скрип отодвигаемого стула. Ручка двери стала скользкой от его потных рук.

— Курода! Сэнсэй не будет ждать!

Сердитый голос, шаги.

Мори отпустил дверную ручку, поморщившись от щелчка, и бросился вверх, на последний, девятый этаж, перепрыгивая через ступеньки.

Лестница вывела его в длинный коридор, облицованный белой плиткой, такой же, как и на всех других этажах. Возле неонового светильника порхали мотыльки.

— Курода! Ты в прятки играешь? Ты бы лучше…

Шаги остановились там, где Мори стоял долю секунды назад, и голос осекся. Мори представил себе лысого монаха у комнаты, где играли в маджонг. Озираясь, он скользнул по коридору до слегка приоткрытой двери. Свет в этой комнате был выключен, но мерцало несколько видеоэкранов. Людей тут не было. Мори вошел и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Помещение было похоже на личный кабинет. Кожаный диван, большой стальной стол, картотечные шкафчики и несколько компьютерных устройств. В окно с распахнутой створкой глядела луна, висящая над деревьями. Слева от стола стоял старинный шкаф с витриной, в которой были скрещены два самурайских меча. На стене красовались грамоты, свидетельствующие, что фирма «Ниппон инфосистемс» в последние годы не раз получала призы министерства международной торговли и промышленности.

Работала мультиэкранная установка: на двух экранах перемещались цифры, характеризующие изменения цен на акции и валюту, четыре остальных были предназначены для видео. На них мелькали непонятные Мори знаки и цифры, взятые, по-видимому, из разных программ — японских и иностранных, а также кадры хроники новостей. Светловолосый человек, похожий на киноартиста, разбивает на глазах у толпы кувалдой стереосистему. Демонстрация перед французским посольством; в машину посла летит ручная граната… Полицейские обследуют окрестность пруда, где плавают великолепные карпы, и вот на экране фотография пожилого человека с иероглифом «покойный» перед именем и фамилией. Мори узнал его: глава самой крупной японской компании по торговле недвижимостью, вице-президент работодателей «Никкэйрэн»…

Мори попытался выдвинуть ящики стола. Они были заперты. Он сунул нос в мусорную корзину. В ней был единственный смятый комок бумаги. Мори разгладил его. Это был график караульной службы с фамилиями охранников и отметками каждого дня. Мори внимательно изучил его, затем снова скомкал и бросил обратно.

Он было переключил внимание на картотечный шкафчик, как вдруг снаружи послышался легкий щелчок, будто кто-то отпустил пружину дверной ручки. Он осмотрелся. Спрятаться было негде.

Снова щелчок! Кто-то пробовал все двери, беззвучно передвигаясь по коридору.

Мори вскочил на стол и выбрался через окно на наружный карниз. Глянув вниз на бетонированную площадку, он подумал о гибели Хары.

Край крыши был в полуметре над головой. Если подпрыгнуть, он мог уцепиться за водосточный желоб, сделанный из какой-то пластмассы. Удержит ли его вес этот материал? Придется выяснить. Мори сделал глубокий выдох и подпрыгнул на самые высокие двадцать сантиметров, которые он когда-либо преодолевал в жизни.

Он повис на руках в воздухе, причем желоб, казалось, прогнулся под его пальцами, но выдержал. Мори подтянулся. Сперва его подбородок вышел наверх, затем локти, живот, колени…

Крыша была ровной. На ней располагались вышка системы охлаждения, спутниковая антенна и пирамидальная подставка прожектора метра три высотой. Прожектор вращался по кругу, делая оборот менее чем за минуту, высвечивая всю территорию городка и кроны деревьев за оградой.

Мори, пригнувшись, пробежал за лучом к вышке и различил всего в нескольких метрах слева выход на какую-то металлическую лестницу. Он двинулся за прожектором к краю крыши.

Но пройти далеко не сумел. У спутниковой антенны услышал позади себя слабый шорох, и кто-то мощно схватил его за плечо. Резко среагировав, Мори вырвался. Рядом стоял лысоголовый гигант в черном, возникший будто из воздуха. Он смотрел на Мори, как на вещь.

— Добрый вечер, — спокойно сказал Мори. — Прелестный вид отсюда, не так ли?

Великан не ответил. Он был не только лыс, но вдобавок и без бровей, без ресниц.

— Все же надо идти, — добавил еще Мори, — сэнсэй не любит ждать.

Мори улыбнулся с извиняющимся видом, сделал шаг к металлической лестнице, затем с разворота ударил лысого великана в живот. На лице того и мускул не шевельнулся. Его живот был просто гранитом.

Мори попятился, подняв кулаки. Лысый пошел на него по замысловатой кривой, поводя руками и виляя бедрами, как танцор. Луч прожектора продвигался. Мори поднял руку, чтобы защитить глаза от ослепительного света, и получил удар в грудь. Послышалось громкое эхо, когда он всем телом врезался в вышку системы охлаждения.

Но Мори устоял и втянул в себя воздух. Лысый надвигался опять. Лицо его было неподвижным. И он молчал. Мори сделал обманное движение, намереваясь ударить ногой, но удар потерялся в полах кимоно атлета. Он повторил движение, но его ступня отлетела в сторону, остановленная движением предплечья противника. Мори попытался удержать равновесие, однако получил удар в грудь, опрокинувший его навзничь.

Мори сумел подняться. В голове звенело. Край крыши был в полуметре. Лысый надвигался боком легко и проворно, вроде гигантской кошки. Он ритмично дышал.

Мори боком, по-крабьи, выдвинулся к самому краю. Лысоголовый с ленивым изяществом выбросил ступню, целясь в голову Мори. Тот успел отпрянуть, и страшный удар прошел мимо его уха. Мори врезал свой кулак в промежность противника и достиг цели, но лысоголовый не издал ни звука, только его глаза и ноздри расширились, а над бровью легла морщинка. Он будто сосредоточился. Вот он сделал ложный выпад в голову Мори и мягко отпрыгнул. Мори двинулся следом и выбросил вперед пальцы, целясь в голые, без ресниц, глаза, но не смог уследить за реакцией лысоголового, ощутил захват на своем запястье, боль в плече, как от тисков, и вдруг оказался в воздухе, поднятый, как ребенок.

Руки Мори были притиснуты к телу, ребра трещали, в его шею стальными клиньями вонзились два больших пальца рук лысоголового. Еще чуть-чуть — и они дотянутся до хрящей дыхательного горла. Перед глазами Мори заплясали розовые круги, в ушах взревело.

Мори заколотил ногами, но удары шли в черное кимоно, казалось, впустую. Огромное голое лицо противника было от него в нескольких сантиметрах, изо рта его пахло редькой.

Они смотрели друг другу в глаза, как пара влюбленных. И появилась возможность. Мори дернулся вперед и вонзил зубы в плотный маленький нос такой хваткой, что они едва не сомкнулись. Послышался вой, захват на шее ослаб.

Мори отпрянул, схватившись за горло и задыхаясь. Прожектор мел лучом крышу и на какой-то момент ослепил лысого, стоявшего у края крыши и зажавшего рукой свой разорванный нос. По его подбородку текли струйки крови, кажущиеся черными.

Мори что было сил ударил его в живот чуть выше пупка. Лысоголовый качнулся, будто в удивлении изобразив губами букву «О». Его гигантская фигура силуэтом вырисовывалась на фоне неба, руки взвились в попытке удержать равновесие. И он исчез.

Снизу послышался стук тела о бетон, но Мори уже спускался по лестнице к пожарному выходу. Последние два метра он одолел прыжком. Металлическая площадка загрохотала под ногами, но Мори уже не думал о шуме, сопровождающем его продвижение. Поручень пожарной лестницы обжигал ему руку. Монах лежал на бетоне в одиночестве, поблизости никого не было, но сверху послышались крики тревоги. Мори побежал к дырке в ограде, не пригибаясь. Его, вероятно, уже заметили и не стоило терять время.

За оградой он замер и прислушался к крикам. Судя по ним, труп монаха обнаружили. Идти к фургону не было смысла. К тому времени, как он доберется до дороги, служба безопасности блокирует ее, и люди начнут рыскать вокруг. Оставалось идти пешком через лес.

Лунного света хватало, чтобы не натыкаться на сосны и кустарник, растущий в прогалинах. Мори мог бежать трусцой. Вскоре тишину ночного леса нарушали лишь звуки его шагов.

Теперь предстояло как-то сориентироваться. Компьютерный центр располагался в отдаленном южном районе Японских Альп. Этот участок был знаменит своей дикостью и бездорожьем. Его пересекали лишь тропы охотников, ведущие к горным ущельям. Каждый год газеты печатали сообщения о людях, заблудившихся здесь и погибших от переохлаждения и голода. Разумнее всего в его положении было перевалить через горную гряду и по одной из долин на его северной стороне спуститься к магистральным дорогам.

Становилось холодно. Мори подтянул молнию куртки до самого кадыка и побежал трусцой дальше. Предстояло к утру одолеть дистанцию более чем в тридцать километров.

Гряда оказалась гораздо дальше, чем казалось. Он шел почти два часа, а местность оставалась по-прежнему плоской. Не закружился ли он, ныряя между деревьями без тропинок?.. Издалека послышалась странная музыка, и Мори определил характерные гнусавые звуки японской лютни. Он осторожно пошел на них.

Минут через двадцать мелькнули огни, потом еще двадцать минут ушли на осмотр окрестностей одноэтажного деревянного строения, стоящего на опушке. Вокруг сияли фонари на столбах, была видна лужайка с какими-то обручами и воротцами, как для крикета, а к дому с поляны вела слабо наезженная и заросшая грунтовая дорога, спускающаяся, очевидно, в долину.

Мори рискнул приблизиться к строению. У входа висела табличка, разрисованная выцветшими иероглифами: означающими: «Дом для престарелых Такаяма». Музыка звучала из репродуктора. Повторялась одна и та же заунывная мелодия.

Все это выглядело достаточно безопасным.

Мори снял обувь и убрал ее в один из ящичков на крыльце. Засов на двери был ржавый, будто им не пользовались сто лет. Холщовые тапочки для помещения — в пыли, их подошвы практически отвалились. В небольшом вестибюле никого не было и никаких объявлений на доске информации. В шкафу, за стеклами, находилось облезлое чучело лисы с оранжевыми глазами. Одно стекло треснуло и было залеплено выцветшим газетным листом. В Глаза Мори бросился заголовок: «Президент Форд прибывает в Японию».

Кроме записанной на магнитофонную ленту музыки, не слышалось ни единого звука. В гостиной тоже ни души, пепельницы пустые, от вешалки для головных уборов к письменному столу тянулась паутина, в середине которой находился большой волосатый паук. Он не двигался.

Мори тихонько проследовал через гостиную в тускло освещенный коридор и ощутил легкий запах вареной лапши. В конце прохода у книжного шкафа стоял человек, которого Мори издали принял за большой мешок. Видимо, он наблюдал за Мори с самого его появления в доме.

— Входи, входи, быстрее. Мы ждем тебя.

Это был голос старухи — тонкий, срывающийся, ворчливый.

— Что здесь такое? — спросил Мори.

— Проходи. Ты заставил себя ждать очень долго.

Мори шагнул сквозь раздвижную дверь в большую комнату, посреди которой у низкого стола сидели три старика, а перед ними была лапша, и от нее шел пар.

— Наконец-то приехал, — гордо сказала старуха. — Я знала, что он вернется.

Она поистине была дремучей. Кожа ее щек свисала кошельками, глаза были водянисты, лоб в коричневых пятнах. Вместе с тем, она была лихорадочно возбуждена и голову держала прямо, а на ее губах играла восторженная улыбка.

— Где же твоя военная форма? — спросила она. — По случаю возвращения домой надо было принарядиться в военную форму!

Один старик смотрел прямо перед собой, беззвучно с кем-то беседуя, другой, казалось, уснул, хотя его челюсти беспорядочно двигались. Третий, с орлиным носом и седыми волосами, прихваченными сверху узлом, мягко, улыбнулся и пригласил Мори к столу.

— Все очень печально, — тихо сказал он. — Она изменилась с тех пор, как племянник перестал навещать ее.

— В батальоне моего мужа самые храбрые солдаты всей нашей армии. Их блистательные атаки обращали в бегство десятки тысяч китайских бандитов. Об этом каждый день пишут в газетах!

— Я ведь не имею отношения к ее мужу, — пробормотал Мори, обращаясь к старику.

— Конечно, нет! — сказал старик со смешком. — Она была замужем два месяца. Ее муж не вернулся из Китая. Это все знают!

— А сколько вас здесь?

— Ну… — голос старика начал сдавать. — Знаешь, когда-то было много. Тогда бывали игры и танцы. Было хорошо. Потом люди стали уходить один за другим.

— А директор? Должен же быть управляющий. И персонал.

— Да, — вяло сказал старик. — Фермер из ближней деревни. Его жена приходит готовить пищу. Проверяет. Следит, все ли мы тут здоровы.

— Сколько времени вы здесь?

— Много-много лет… Десять, а может, пятнадцать. Мой сын уже не приходит — слишком далеко.

Он прикрыл глаза, его дыхание затруднилось.

— Все устали, — сердито сказала старая женщина. — Ты заставил очень долго ждать. Пойдем, отведу тебя в твою комнату.

Бесполезно. Мори толку от них не добиться.

Он вернулся в гостиную и порылся в маленьком книжном шкафу. Здесь были старые фотожурналы, сборник Акутагавы и несколько томов «Правительственных актов о доставке воды в отдаленные районы».

Вдруг он услышал, как сзади него кто-то кашлянул. Мори обернулся. В дверях стоял высокий человек в черном одеянии монаха. В его руке было оружие, с серого пояса свисало переговорное устройство. Он кивнул Мори как знакомому.

— Тебе придется вернуться к нам в центр, — жестко сказал он.

— О чем вы говорите? — произнес Мори. — Я приехал навестить мать. Сегодня ей восемьдесят три года.

— Глупые слова, — презрительно сказал монах. — Я следил за тобой в лесу. Было нетрудно идти за человеком, который движется столь неуклюже.

— Это, должно быть, ошибка, — сказал Мори. — Спросите ее, если не верите мне.

Он жестом позвал старуху. Она вошла в гостиную, как лунатик. С ней был старик с узлом седых волос. Монах пожал плечами, будто увидел что-то малозначащее.

— Не выдумывай, — сказал он, — ты — шпион и убил моего брата. Я с нетерпением жду решения сэнсэя. У него есть способы обращения со шпионами.

На лице старой женщины изобразилось замешательство.

— Мой муж не шпион, — пробормотала она, — он верой и правдой служил императору на маньчжурском фронте. Подвиги Пятого батальона…

— Не путайте себя, бабушка, — сказал монах. — Этот человек — опасный преступник, и я забираю его с собой. Он вас больше не побеспокоит. А теперь выкладывай все из карманов на этот стол.

Мори не спеша повиновался. За спиной монаха старуха рылась в чулане. Она достала крокетные биты и одну подала старику.

— Этот ваш сэнсэй… — проговорил Мори, пытаясь выиграть время. — Он просто спятил. Его проект безнадежен…

— Ну да? — с усмешкой сказал монах. — Кто же нас остановит? Сэнсэй знает точно, как быть с дураками, вставшими на пути.

— Вчера убили президента компании по торговле недвижимостью. Думаю, он мешал вашему сэнсэю, вот его и пришили. Это преступление, знаете ли.

— Не твое дело!

Старуха остановилась позади монаха. Она сосредоточенно поднимала биту над головой и выверила ее положение. Старик тоже поднял биту, занес ее сбоку, как бейсбольную.

Мори шагнул вперед.

— Стой смирно! — резко сказал монах, наведя на него пистолет.

— А брата твоего жаль, — сказал Мори с кривой улыбкой. — Он приятный собеседник и классно прыгает с крыш. Двойной оборот назад с пируэтом. Олимпийский прыжок, сказал бы я.

Монах покраснел от ярости.

— Будешь еще просить такой быстрой смерти, поганец. Позавидуешь моему брату. Будешь…

Старуха опустила на его голову биту. Звук был приятный, удар — как молотком по кокосовому ореху. Монах выронил оружие и качнулся, и тут уже старик с размаху врезал ему своей битой повыше уха. Монах упал на колени, зажав свою голову. Сквозь его пальцы проступила кровь. Он застонал, оглушенный.

— Нет пощады предателю! — выкрикнула старуха. — Слава священной императорской армии!

Она снова ударила его битой, на этот раз по лицу, а старик добавил. Теперь монах рухнул ничком и остался лежать, вздрагивая плечами. Он бессмысленно хрюкал.

Старуха не унималась. Она размахнулась и изо всех сил треснула монаха по лоснящейся лысине. Брызнула кровь на ее рубаху и на диван.

— Он был плохим товарищем, — сказала женщина, тяжело дыша.

Она оперлась о биту, как на костыль. Старик хихикал.

— О нем не будут тосковать, — сказал Мори, снимая переговорное устройство с пояса монаха.

Он нажал кнопку «Связь». Сквозь помехи послышался голос:

— Прошу данные о месте объекта. Повторяю: прошу последние данные.

— Следов объекта нет, — сказал Мори, имитируя высокий голос и тембр монаха. — Выйду на связь через тридцать минут.

Выключив аппарат, он вышел из комнаты. Старуха следовала за ним, ее тапочки тяжело шаркали по полу.

Сбоку от главного входа стояла хижина. Под провожающим взглядом старухи, смотревшей с крыльца, Мори выломал ржавый запор. В груде хлама он обнаружил старинный шаткий велосипед. Он выкатил его наружу и прокрутил колеса. Камеры шин почти спущены, несколько спиц болтались, а тормоза вообще не работали, но и в таком виде он мог быть полезен.

— Собираешься снова на фронт? — окликнула старуха.

— У меня важная работа, — решительно сказал Мори. — Нельзя задерживаться.

Он подошел и погладил ее по щеке. В глазах старухи вскипели слезы.

— Хорошо служи императору, — сказала она, — но будь осторожен. Военное положение осложнилось. Американские самолеты летают каждую ночь. Слушай внимательно…

Она прислонила свою сухощавую руку к уху. Но лишь ветерок постанывал в соснах.

— Я постараюсь, — сказал Мори.

Старуха уселась, глаза ее были выцветшие, рот приоткрыт. Мори отдал честь по-военному, взобрался на велосипед и поехал по колее, ведущей в долину.

 

Глава 9

Приближался первый летний тайфун и говорили, что он очень сильный. Ветер выворачивал зонтики, губил цветники и бил витрины, выхватывал мусор из ящиков. В два часа дня стемнело.

Мори посмотрел на Лизу, натягивающую джинсы. Сегодня на ней были темно-красные трусики.

— Ты ничего не расскажешь мне?

Она прыснула духами между грудями.

— Лучше тебе ничего не знать, — сказал Мори. — Здесь замешаны очень опасные люди.

— Понятно. Ты появляешься грязный, как землекоп, отрываешь меня от сладкого сна и не говоришь, откуда ты взялся и куда собираешься. Это на тебя похоже!

Мори подошел к ней сзади, поцеловал в затылок и взял в ладони ее теплые груди. Она отбросила его руки, повернулась и, подбоченясь, впилась в него взглядом.

— Постой-ка, — сказала она, — ты думаешь, меня так просто отвлечь?

— Да брось ты… — жалобно произнес Мори. — Понимаешь ли, все чересчур запутано.

— Слишком запутано, чтобы я могла понять своим умишком? Так, что ли?

Мори вздохнул. Ее глаза блеснули стальным блеском.

— Тебе абсолютно необходимо? — спросил он.

— Абсолютно.

Усевшись на кровати, она выслушала его рассказ о событиях, происшедших после его поездки к родителям Хары. Когда он закончил, она так яростно стала расчесывать свои пышные волосы, что Мори поморщился.

— Ну, вот ты и узнал, что хотел, — сказала она. — Ёсимура убил Хару, поскольку тот был намерен обнародовать этот бедовый проект. Передай все в полицию, получи гонорар и займись чем-то новым.

— Но ведь ясно, что Иванага не остановится. Он зашел слишком далеко.

— Пусть полиция этим и занимается.

— Пожалуй, — согласился Мори. — Но мне теперь надо стать невидимкой. И, кроме того, причитается ли мне вознаграждение за то, что я выдал тебе такие секреты?

Лиза повалила его на спину на кровать и подержала за плечи, щекоча его лицо своими грудями. Потом отпрянула.

— И это все? — огорчился Мори.

Он притянул к себе ее бедра, но она вырвалась.

— Надо идти, — произнесла она. — Я опаздываю на репетицию.

После ее ухода Мори слушал музыку и выпил три чашки крепкого кофе. Затем позвонил Кудо и договорился о встрече в парке «Хибия» завтра. Включил телевизор. Новости были важные. В итоге парламентских интриг, последовавших за падением правительства Миканавы, кандидатом в премьер-министры вроде бы стал Синскэ Исидзака.

Мори обеспокоился. Он полагал, что это немыслимо — поставить у власти этого непредсказуемого, заносчивого, крикливого человека с данными, не свойственными японским политикам.

В молодости Исидзака сочинил роман, по нему поставили фильм, где главную роль играла сестра Исидзаки. В одной из сцен ее насиловали двое чернокожих американских солдат. В те времена Исидзаку называли «японским Норманом Мейлером», а его сестру, позднее умершую от рака, именовали «японской Натали Вуд».

Исидзака, забросив писательство, занялся политикой, но его резкий национализм и привычка нарушать законы не исчезли. В прошлом году он заявил с большим шумом, что американская продукция не пойдет на японском рынке, так как американские рабочие не располагают «внутренней культурой», присущей японцам.

Мори выключил телевизор. Небо надвинулось, окутав город фиолетовым светом. Крупные капли дождя забарабанили по черепице.

К тому времени, как он добрался в свой офис, ливень уже хлестал. Водостоки наполнились, вода полосами текла по асфальту. Машина Лизы «хонда-бит» довезла Мори до самого дома, но, перебегая в подъезд, он вымок до нитки.

Для «Волшебной дыры» день тоже был не очень благоприятным. Старик-управляющий зазывал из дверей бегущих мимо горожан:

— Заходите, пожалуйста! Добро пожаловать! Новые крутые видеофильмы… Специальная скидка по случаю тайфуна!

Он с надеждой глянул на Мори, но тот лишь кивнул в знак приветствия и заторопился к себе. Главной проблемой в таком бизнесе, как «Волшебная дыра», были фиксированные расходы. Так, старику приходилось выплачивать жалованье женщине за дощатой перегородкой, платить и за аренду оборудования и местной шайке рекетиров. У частного детектива единственной и постоянной издержкой была арендная плата. Услуги он оплачивал разово. Карманных денег ему всегда хватало на сигареты, китайскую лапшу, пиво и сакэ…

Мори замер. Дверь его офиса была приоткрыта, оттуда слышалось слабое фырканье, какое издают во сне некоторые собаки. Дождь лил и лил. Фырканье прекратилось, но Мори окончательно вымок.

Выждав две-три минуты, он распахнул ногой дверь и юркнул за косяк. Ничего. Медленно и осторожно он раздвинул веерообразное окно над дверью, заглянул и различил тело человека, лежащего рядом с диваном. Его голова почти касалась тараканьей западни. Мори вошел, включил свет. Человек выглядел ужасно. Кровь сочилась из носа и рта, а лицо было в синяках и резаных ранах. Сильно поранены пальцы левой руки. От света он шевельнулся, и снова послышался фыркающий звук, характерный для человека, в горле которого кровь.

Мори помог избитому сесть, подогрел воды, и лишь когда тот умылся, опознал в нем старшего Каваду, горделивого предводителя семьи новых якудза.

Горячая вода оживила его. Веки, подрагивая, раскрылись, в глазах смешались страх и злость.

— Скоты, — побулькал он окровавленным ртом и снова закрыл глаза.

Мори промыл его раны, снял окровавленную рубашку и влил ему в горло четверть бутылки виски. Тот окончательно пришел в себя.

Кавада, оказывается, явился вызвать Мори на поединок — отомстить за бесчестье сына, обнаруженного в гостинице любви уборщицей в одиннадцать утра. Дверь в офис Мори была открыта, и когда Кавада вошел, его встретили четверо во главе с Тору Накамурой из синдиката «Кавасита».

Накамура потребовал сказать, где сейчас Мори. Кавада ответил, что понятия не имеет об этом. Ему не поверили и предположили, что он, должно быть, работает вместе с Мори.

В общем, они вчетвером стали его избивать — медленно, методично Кавада не сопротивлялся — это было бесполезно. И еще он подумал, что им надоест. Но им не надоедало. Он понял, что им все равно, убьют они его или нет, и он испугался.

Мори дал ему час — очухаться. За это время Кавада выпил еще четверть бутылки виски «Сантори уайт». У него были сломаны два ребра и выбиты передние зубы. Других существенных повреждений не было. Мори отвез его домой на «хонде». В пути они оба молчали.

Кавада жил в деревянном домике между складом машинного оборудования и бетонным путепроводом. Крыша была покрыта рифленым железом, сад представлял собой узенький участок грязи. Здесь, вероятно, не было ванной и выхода к канализации. Дверь открыл сын. Он взглянул на Мори, на изуродованное лицо старшего Кавады и ринулся, размахивая кулаками.

— Стой! — закричал отец. — Это не его работа. Оставь его в покое.

Из задней комнаты появились две женщины. Одна средних лет, другая вдвое моложе. Где-то захныкал ребенок. Глаза молодой раскрылись. Старшая зло сжала губы.

— Тебе все мало, — тихо сказала она мужу с горечью в голосе. — Мог уже тысячу раз подыскать работу. Не слушаешь. И сына превратил в какого-то бродягу. На обоих противно смотреть.

— Здесь вопрос чести, — запротестовал сын, вымокший под дождем. — Приходится защищать честь синдиката Кавада.

— Честь синдиката? Ха! Весь мир смеется над вами, не видите?

Неожиданно заговорил старший Кавада. Его голос дрожал:

— Простите меня, — прошамкал он и заковылял в дом.

Мори кивнул остальным и пошел к машине. В свете ее фар переламывались полосы косого дождя.

Следующая остановка Мори была в десяти километрах, но здесь был другой мир. Увитый плющом многоквартирный дом был выстроен в рощице, среди травы и деревьев мелькали скамейки и площадки с детскими песочницами. Даже сегодня жара не казалась столь безжалостной. Министерство финансов едва ли выделяло достаточные средства на жилищные нужды своих сотрудников, но атмосфера здесь казалась приятной и спокойной, в особенности после городской суеты.

Мори, постоял, с наслаждением наблюдая, как дождь капает в маленький, заросший лотосом пруд, слушая лягушачий концерт и вдыхая запах мокрого мха. Несколько недель назад госпожа Хара показалась хрупкой, забитой. Потом, в кафе — холодной и выдержанной. Это весьма неожиданно. Впрочем, и ее муж был таким же.

— Мори-сан, я вас не ждала, — сказала она, открыв ему дверь.

В комнате на полу стояло несколько упакованных чемоданов. Шторы, ковры, украшения и большую часть мебели вывезли. Цветы, стоявшие, когда-то на радиаторе, исчезли, и трещина на стене казалась особенно длинной и безобразной.

— Я уезжаю, — объяснила госпожа Хара. — Теперь уже не будет никакой связи с министерством.

Мори сочувственно кивнул. Они дали ей немного времени.

— Прошу извинить за беспокойство, — сказал он. — Я задам несколько дополнительных вопросов.

— О чем?

В ней чувствовались энергия и решимость. По-видимому, она горела желанием переехать. Мори украдкой взглянул на ее левую руку: кольца исчезли.

— О вашем муже и вашем брате. Как они ладили между собой?

— Какое это имеет отношение к самоубийству мужа?

— Вероятно, никакого, — осторожно сказал Мори. — Пытаюсь понять психологические мотивы.

Госпожа Хара вздохнула.

— Может, сначала выпьете? У меня, к сожалению, только пиво.

— Пиво — это прекрасно, — сказал Мори.

Они присели на чемоданы и откупорили пару банок «Сантори мэлтс». Мори предложил ей сигарету «Майлд сэвн», и она закурила, держа сигарету, как пиротехническое устройство, готовое воспламениться. Она сидела, положив ногу на ногу, и Мори заметил, что она покрасила ногти на ногах.

История была невеселой и обычной. С будущим мужем ее свел высокопоставленный чиновник из министерства финансов. Вначале ее отец сомневался. Руководя старейшей крупной и престижной судовой компанией, он не был в восторге, узнав о скромной семье Хары. Однако Хара, в конце концов, был молодым человеком с блестящим будущим. И потом, это была вторая дочь, а сын и старшая дочь уже вошли в хорошие семьи.

Брак состоялся, но семья, по сути, не приняла Хару. Особенно брат. Хотя Хара был годом старше, Ёсимура относился к нему, как к подчиненному, и называл его за глаза «деревенщиной». Равным образом и Хара не скрывал своего презрения к Ёсимуре и его работе в «Ниппон инфосистемс». Дома упоминания имени Иванаги было достаточно, чтобы испортить его настроение.

— Что происходит с Японией? — бывало ворчал он. — Лунатиков считают гениями, а гениев — лунатиками.

Поскольку отношения были не лучшие, встречались мужчины редко. Последняя их встреча год назад окончилась ссорой.

— По какому поводу? — спросил Мори.

— Прошло много времени, Мори-сан. Кажется, из-за денег.

— Вы имеете в виду долги?

Госпожа Хара отрицательно покачала головой:

— Нет-нет. Из-за денежной политики — нужно ослабить узду или, наоборот, натянуть. Они спорили о цене денег, иены и доллара.

— В чем же они не соглашались?

— Я помню только, как муж сказал, что Иванага толком ничего не сделал для Японии, и любой политический курс, который доставит ему неприятности, будет хорош.

— Должно быть, это и рассердило вашего брата?

— Он рвал и метал. Он кричал, что Иванага думает только о будущем Японии, и скоро все узнают, что он — гений.

— Что он под этим подразумевал?

— Не знаю, Мори-сан, — ответила госпожа Хара. — У моего брата с детства были причуды. Спросите его самого.

Пора было уходить. Он допил пиво.

— Вы понимаете, не правда ли? — сказала она серьезно. — Мы не были очень близки, а теперь… — она обвела рукой опустевшую комнату, лицо ее отразило крайнюю усталость, — все исчезло. Мне приходится начинать все снова, а времени уже не остается.

— Я понимаю, — сказал Мори, надевая обувь.

Основным различием между политиками и якудза, решил Тосио Иванага, ожидая в своем офисе появления Утиды, заключается в том, что якудза ведут свои фракционистские баталии с чувством собственного достоинства. А с такими людьми, как Утида, всегда неприятно иметь дело. Он не настоящий политик — он просто закулисный статист, который следит за тем, чтобы деньги поступили нужному лицу и в точно назначенное время. Другими словами, Утида — посредник.

Иванага подошел к стеклянной перегородке. В окна хлестал дождь, искажая общий вид на «Маруноути», Гиндзу и Токийский залив. Иванага вспомнил свое появление в Токио летом 1946 года. У него, деревенского мальчугана, от одного только слова «Токио», в голове возникали картины богатства, власти и безграничной изысканности. Увидев разрушенные кварталы и обгорелые камни города, он испытал тошноту.

Из динамика на его столе после сигнала раздалось:

— Прибыл господин Утида.

— Проводите его ко мне, — сказал Иванага.

Утида, считающийся политиком, а по сути — посредник, лоббист, был маленьким человеком с худощавым лицом. На лоб его падали жирные волосы. Он низко поклонился и обворожительно улыбался.

— У меня хорошая новость, сэнсэй, — сказал он. — Обсуждения идут как надо. Серьезная оппозиция Исидзаке исчезает.

— А что Такэмару?

— Такэмару поддержит нас. Это будет стоить пяти мест в кабинете, включая министерство строительства для его зятя. Ну, и пожертвования для его Института.

— Снова пожертвования? Сколько он ожидает в этот раз?

— Пяти больших будет достаточно.

Пятьсот миллионов иен! Наглость, не знающая границ. И все же на этой стадии альтернативы нет, придется платить.

Иванага пробурчал свое согласие и полуотвернулся. Он не любил таких, как Утида.

— А если точнее: когда закончатся обсуждения? — спросил он.

— Через четыре-пять дней. Требуется прийти к соглашению с некоторыми деятелями среди высокопоставленных лиц.

Опять соглашение? Значит, снова встречи в дорогих ресторанах, вечеринки с гейшами, снова пожертвования «экономическим исследовательским институтам».

— Делайте, что надо, — сказал Иванага, — но все должно быть срочно улажено. Кабинет Исидзаки должен начать работу уже к концу месяца. Это важно.

— К концу месяца? К чему такая спешка? — произнес Утида.

Иванага резко развернулся и взглянул с холодным раздражением.

— Тогда и узнаете! — рявкнул он.

Когда лимузин отъехал от «Ниппон инфосистемс», Утида поднял голову к двадцатому этажу. В его глазах еще стояло лицо Иванаги. С людьми, которые злили этого человека, случались крупные неприятности. Например, был магнат, владевший гостиницей и обманувший Иванагу в одной крупной сделке. Вскоре после этого гостиницу объяло пламя, и восемьдесят гостей сгорели заживо в своих спальнях… Итак, Иванага потребовал сохранить дело в полной тайне. Утида решил сдержать слово.

А что стояло за этим? Ходили слухи, что Исидзака намерен аннулировать американо-японский договор о безопасности и продавать важнейшие технологии русским и китайцам. А также санкционировать программу ядерных вооружений.

Дождь усилился. Он барабанил по крыше машины. Утида не удержался и снова взглянул на здание «Ниппон инфосистемс».

Заполночь, когда заместитель начальника Ага прибыл в дом, где жила Наоми, тайфун уже прошел. Появилась водянистая луна, проглядывающая сквозь рваные облака. Вылезая из «линкольн-континенталя», Ага двигался скованно. При ходьбе ноги его волочились, и он слегка раскачивался, как матрос, спустившийся на землю после долгого плавания. Боль и удовольствие… В мире, где пребывал Ага, эти понятия были связаны. Три дня назад в головку его детородного органа хирурги вшили кольцо из черного жемчуга. Наоми еще не знает. Это будет ей сюрпризом на день рождения.

В последнее время голова Ахи шла кругом от забот. Синдикатом «Кавасита» руководить оказалось сложнее, чем он полагал. Дела с наркотиками полиции не понравились. Совместное с Бамбуковым обществом предприятие на Тайване стало источником неприятностей. Дома обнаглели люди из фракции «интелли». Опасным стал молодой Тэрада, придется его загасить.

Ага медленно вошел в вестибюль, размышляя, как удовлетворить Наоми, не навредив ювелирному произведению хирурга. Лишь через три недели черные жемчужины засияют от ее соков любви.

Он заметил этих троих, вызвав лифт на первый этаж. Они были в рабочих спецовках. Ага сразу понял, что им нужно, по их целеустремленной легкой походке и сосредоточенным лицам. Он сам когда-то так же работал.

Он нырнул в лифт, но было поздно: они навалились. Металлическая кабина лифта наполнилась грохотом выстрелов. Он пытался нащупать кнопки управления лифтом, но пуля прошила его ладонь, и кровь из нее брызнула на ковер. Расстрелянный в лифте в упор, он рухнул.

Через минуту двери наконец закрылись, и лифт понесся наверх — туда, где Наоми ждала на шестнадцатом этаже.

На лице диктора телевидения, сообщившей следующим утром о происшествии, застыла легкая скорбь. Высокопоставленный член синдиката «Кавасита», сказала она, застрелен в жилом районе Токио. Полиция полагает, что это связано с разделом районов влияния между бандитскими группировками. Вроде никто из местных жителей не пострадал. Тут диктор позволила себе удовлетворенно улыбнуться и перешла к другому сообщению — о росте курса доллара.

 

Глава 10

Макс Шаррок слушал новости, находясь в своем номере манхэттенской гостиницы. Одновременно он завязывал галстук, глотал водку с тоником и просматривал сводку службы опроса. Осмыслив услышанное о движении курса валют, он счел это добрым знаком.

С высоты, из окна отеля, вид на город был великолепен, а выйди на улицу — все не так. Вспышки насилия и какое-то дикое бешенство на фоне благополучия. На этой неделе жену заместителя министра по торговле Салли Кормак ограбили в коридоре отеля «Лексингтон-авеню», сняли с нее драгоценностей на шестьдесят тысяч долларов. Хорошо одетый черный парень достал из спортивной сумки большой пистолет и порекомендовал Салли не орать и не суетиться, а то будет хуже. В самом деле, ее не изнасиловали с извращениями, не избили до сотрясения мозга, не изувечили… Можно сказать, Салли легко отделалась.

Шаррок подумал и о том, что, глядя сверху на город, не разглядишь запустения в некоторых небоскребах, как и того, что закрыта половина универсальных магазинов. Городская система финансов снова неуправляема, и корпорации бегут от налогов на Средний Запад, в Техас или еще куда-нибудь. Некоторые дороги, не ремонтируемые лет двадцать, стали похожи на полосы препятствий. На тротуарах полно бродяг, малолетних проституток и наркоманов, которых не удержать в рамках: не хватает средств. В округах с этническими меньшинствами вспыхивают настоящие войны, а полиции приходится полагаться на «комитеты бдительности».

Шаррок накоротке переговорил по телефону с Вашингтоном. Да, все по плану. Законопроект Рекарда о торговле и инвестициях, тот, который он называл «инициативой справедливости», принят палатой представителей большинством в две трети. Президент заявлял, что не намерен его подписывать, но теперь у него нет выхода. Рекард набирал очки.

В речи, произнесенной несколько недель назад, Рекард предложил руководителям корпораций и крупным общественным деятелям публично присягнуть на верность своему долгу, а также организовать расследование деятельности тех, кто поддался влиянию «экономических интересов, не совместимых с американскими ценностями». В ближайшие дни поступило великое множество писем и телефонных звонков в поддержку. Хэнк Джонус младший даже написал «Балладу о могучем Бобе Рекарде», и эта песня сразу вошла в перечень самых популярных.

У Рекарда хорошие перспективы. Йохансен создал рабочую группу, которая учреждала «комиссии действия», обрабатывала местных партийных деятелей, утрясала вопросы с соперниками. Шаррока теперь особенно занимали мысли о том, что все-таки по сути представляет собой этот Рекард? Шансы его конкурентов Шаррок оценил, во всяком случае, как недостаточные. Их было двое.

Первым лидером был Фрэнк Джиордани, автомобильный магнат и кумир рабочих из национальных меньшинств, восхищавшихся его упорством в достижении высот карьеры. Его отец иммигрировал в США и завел магазин хлебобулочных изделий. Фрэнк на свои средства окончил колледж, затем работал дилером в автопромышленности, по сути, мелким продавцом автомобилей. Благодаря хорошим мозгам, энергичности и нахальству он сделал быструю карьеру, войдя в конечном счете в руководство одной из самых престижных корпораций Америки.

Казалось, все у него отлично. Но вместе с тем обозначились и проблемы. Компания, которой он руководил последние десять лет, фактически обанкротилась, из нее были уволены десятки тысяч работников, на продукцию шли рекламации. Но, как писали газеты, несмотря на это, Джиордани настоял на выплате самому себе очень крупного жалованья, и, вдобавок, привлек внимание его шумный скандальный бракоразводный процесс. Его рейтинг упал.

Вторым возможным соперником Рекарда был Марвин Хупер. Его преимущества и, так сказать, козыри были в том, что он не был католиком или итальянцем, о нем не сплетничала пресса, и его карьера в политике складывалась основательно, кирпич к кирпичу. Двадцать пять лет Хупер был конгрессменом и отличался умеренностью взглядов и принципиальностью. Он резко выступил против войны во Вьетнаме в 1971 году, обоснованно обрушился на Ричарда Никсона в период «Уотергейта». А смолоду он воевал в Корее и даже потерял там три пальца левой руки при разрыве гранаты. Во время телевизионных дебатов он жестикулировал именно левой рукой. И выглядел так, как надо: седовласый, загорелый, говорил негромко и медленно, словом, зрелый ответственный деятель, символ государственной мудрости. Но!.. Но лет пять назад его жена получила крупный кредит от обанкротившейся компании «Техас С и Л». «Разгребатели грязи» пытались приплюсовать этот факт к фактам другого рода, связанным с законодательными инициативами сенатора. Далее: его сына со скандалом выгнали с юридического факультета за махинации на экзаменах, арестовывали за наркотики, привлекали к суду за попытку изнасиловать некую студентку-отличницу. Это правонарушение стоило молодому Хуперу трех месяцев изоляции в его манхэттенской квартире с электронным браслетом на лодыжке. Ему пришлось смотреть манхэттенское телевидение и есть доставляемую ему пиццу.

Любопытно, что, судя по опросам Шаррока среди белых работающих среднего возраста, рейтинг Хупера фактически возрастал после каждого скандального появления имени его сына в газетных заголовках. Шаррок полагал, что причина ясна: у всех теперь трудные дети. Проблемы Хупера-отца были многим близки, и симпатию к нему вызывало то, что он превосходно держался перед фотографами и на пресс-конференциях. Его двупалая левая рука утирала слезу со щеки Лиз Хупер… Хупер был по-настоящему профессионален в политике, Хупер — это надежность, стабильность и безопасность.

Шарроку предстояло глубоко исследовать предвыборные тенденции в течение примерно еще полугода, перед тем как выйти с рекомендациями относительно шансов Джиордани и Хупера. Тем временем следовало проанализировать каждую деталь феномена Рекарда, следя за тем, чтобы, по выражению Йохансена, «все были сыты».

Шаррок подсадил Сюзан в свою машину у ее офиса на Уолл-стрит. Ее волосы были зачесаны и схвачены сзади, а строгий серый костюм скрывал линии бедер и груди.

Они поговорили о ценах на золото. Сюзан стояла на своем: рынок — в преддверии катастрофы, он скоро лопнет, и все пойдет прахом. В том числе доллар…

Шаррок, усмехнувшись, заметил на это, что сейчас конец пятницы, впереди уик-энд и по крайней мере до понедельника можно дожить, не особенно беспокоясь о курсах валют и ставках кредитов.

Он потрепал ее по плечу. Она инстинктивно отпрянула, затем улыбнулась и стала человечнее.

Шаррок любил коктейли на Манхэттене, ужин в современном ресторане, потанцевать там, где его знают, и — назад, в номер, где ждут шампанское «Дом Периньон» в ведерке со льдом, осетровая икра и крекеры, ванна «жакузи», ну и постель, просторная, как сценическая площадка.

На этот раз все было не так. Сюзан заявила, что не желает ехать ни на ярмарку, ни на джазовую площадку в Гринвич-Виллидж, ни пить фруктовые соки с мороженым, а пусть-ка Шаррок возьмет курс в «Ниппон сосайети» на лекцию.

На лекцию! Шаррок просто взвился. Но если имеешь дело с женщинами, как Сюзан, лучше слушаться их, пусть командуют и наслаждаются своей силой — до поры.

Фирма «Ниппон сосайети» располагалась в доме, где некогда фанфаронил клуб джентльменов английского стиля. Кожаные диванчики, камин из грецкого ореха и прочие предметы мебели выглядели реставрированными древностями. Стены были когда-то расписаны фресками на охотничьи сюжеты. Теперь тут висели росписи по шелку и дереву, традиционные японские гравюры, Дзэн-рисунки, изображающие обезьян и змей.

Главным развлечением, мрачно констатировал Шаррок, была беседа: «От рисовых полей до роботехники — эволюция общественно-экономического уклада в современной Японии». В программе были выступления двух японцев и американского журналиста, прожившего в Японии пять лет. Аудиторию составляли какие-то скучные люди. Были здесь и японские бизнесмены, готовые, вероятно, на что угодно, лишь бы произвести впечатление на своих боссов.

— Эдзаки — светлая голова, — сказала Сюзан о ком-то из ораторов. — У него есть замечательные мысли касательно движущих сил японской экономики.

Шаррок кивнул, проглотил, поморщившись, порцию виски и тотчас схватил еще одну с проносимого подноса.

Первый оратор с лысиной, блестящей от пота, что-то бубнил в микрофон по-английски, но говорил так ужасно, что Шаррок разбирал одно слово из трех. Через пять минут его веки страшно отяжелели.

Следующий златоуст также не отличился красноречием. Отпустив пару старых шуток, он пустился в длинное объяснение особенностей японского менеджмента, а кончил призывом делиться идеями и ресурсами.

— Кто платит этому человеку? — прошептал Шаррок. — Он явно говорит с чужого голоса.

Сюзан ответила с усмешкой, не зная, серьезен он или шутит. Шаррок отнюдь не шутил, но все равно улыбнулся.

Последнему оратору было лет сорок. Он был высок для японца, с пронзительным взглядом глубоко сидящих глаз и почти военной выправкой. Он оглядел помещение, будто считая присутствующих.

— Это не Эдзаки, — удивилась Сюзан.

Человек говорил по-английски свободно, с интонациями, отличающими выпускников британской общественной школы.

— Профессор Эдзаки шлет глубочайшие извинения. Ему пришлось срочно вернуться в Японию. В меру моих слабых сил я попробую заменить его, с вашего уважаемого согласия. Моя фамилия Матида. Я директор американского филиала института «Маруити».

Речь Матиды не отличалась анализом японских экономических структур. Вместо этого он суммировал послевоенные достижения страны, сопоставляя их с провалами Запада. Грядущий век, заявил Матида, будет принадлежать Японии, поскольку сейчас интеллектуальный уровень японского народа — самый высокий в мире. Японцы очень усердны, лучше образованы, более совестливы, чем люди Запада. Они и возглавят следующую промышленную революцию.

— Сто тридцать лет назад вы, люди Запада, прибыли в Японию на своих черных кораблях и заставили нас модернизироваться под дулом орудий, — сказал Матида. — Мы проглотили обиду и отбросили тысячу лет традиций, но вы нас так и не приняли. Когда мы попытались подражать вам в создании своих империй, вы уничтожали нас атомными бомбами. Потом вы вынудили нас покориться вашей воле снова, на этот раз своими большими идеями о демократии и правах человека.

Некоторые слушатели ерзали, чувствуя неловкость, и кашляли. У Матиды был тяжелый взгляд и вообще лицо фанатика, но говорил он медленно и обдуманно.

— Но вы не ожидали, что ученик станет сильнее учителя. Когда вы поняли, что побиты в вашей собственной игре, вы попытались сменить ее правила. Вы ограничили наш экспорт и инвестиции. Вы стали нападать на наши методы бизнеса. Вы попытались дискредитировать нашу культуру и традиции, которые дают нам силу… Может, вы думаете, — продолжал он, — что можете пришлепнуть нас, как это не раз было прежде, но ситуация изменилась. Мы обладаем достаточной силой, чтобы защититься. Теперь ваша очередь покоряться.

После его выступления Сюзан выглядела подавленной.

— Простите, что привела вас сюда, — шепнула она. — Этот парень повел не в ту сторону.

— Не переживайте, — сказал Шаррок. — Зато я многое узнал.

Но тут Сюзан ошарашила его, отказавшись поехать в отель.

— Мне надо обратно в офис, — сказала она с извиняющейся улыбкой. — Я занимаюсь программой закупок в Токио и должна посмотреть, что делается на рынке в данный момент.

Шаррок скрипнул зубами. Снова Япония противостоит законным стремлениям американцев.

Пока Макс Шаррок на своей кровати в одиночку потягивал шампанское, десятью этажами ниже вестибюль отеля заполнился загорелыми мужчинами в вечерних костюмах и худощавыми от дорогих диет женщинами в длинных платьях. Закончился банкет, и под взглядами шестерых охранников службы безопасности, постоянно жующих жвачку, гости стали расходиться. Они направлялись к вращающейся двери с улыбками, обнажавшими зубы.

В банкетном зале остался виновник торжества. Он не двигался со своего места во главе стола. Официанты посматривали на него, деликатно убирая посуду.

— Вам нездоровится, сэр? — спросил один из них, явно кореец.

— Нормально, — промычал сидящий. — Все в порядке.

Он взял бокал бренди с подноса, который уносил официант, и опорожнил его одним глотком.

— Принесите еще один, — сказал он.

Официант вопросительно посмотрел на высокого человека, стоящего у окна. Тот покачал головой.

— Я думаю, может быть, вам уже пора идти, сэр, — заметил официант.

Человек встал за столом во весь рост и заорал на тщедушного официанта:

— Мне плевать, что вы думаете! Вам платят не за то, чтобы думать. Вам платят за то, чтобы вы делали то, что вам говорят! Понятно?

Официант взял бокал и поспешил прочь. Высокий подошел к тому, кто был за столом, и положил руку на его плечо.

— Давай оставим это, — сказал он. — День был длинный и трудный.

— Извини меня, Бен. Кажется, столько всего накручено. Возможно, газеты правы. Возможно, мне пора в отставку.

— Не делай глупостей, Боб. Мы прошли через вонь и вышли с запахом роз. Встряхнись, подумай о положительном, думай наступательно.

Тот угрюмо кивнул и провел рукой по волосам.

— Они не посмеют пойти напролом, — продолжал Боб. — Мы используем все, что есть. Будут демонстрации, бойкоты, шумиха в прессе, какой они себе и представить не могут…

Собеседник не ответил. Он думал о дневном совещании с японцами. Прибывший накануне представитель банков Японии — невысокий, холодно вежливый господин, вел себя так, будто приглашал на ужин, а не требовал возвратить биржевую ссуду.

В зале заседаний был массивный дубовый стол, а из окон открывалась панорама залива. День был изумительный, и туристские катера сгрудились вокруг острова и Статуи Свободы. Пока секретарша разносила зеленый чай в чашечках без ручек, приезжий болтал о своих симпатиях к янки и о погоде. Как только она вышла, он нанес бомбовый удар… Глядя ему в лицо, Бен назвал происходящее финансовым Пирл-Харбором. Да, в соответствии с окончательным текстом договора японцы имели право отозвать ссуду при обнаружении технических погрешностей, но те технические погрешности, о которых вдруг вспомнили, не раз всплывали и прежде, и кредиторы предоставляли отсрочку для их ликвидации и исправления.

— На этот раз — нет, к сожалению, — сказал приезжий ровным и холодным голосом. — Мы не пойдем на риск. Наши аналитики произвели переоценку вашей кредитоспособности за последние несколько лет. Мы уже отсрочили крупный платеж, и дальнейшие уступки невозможны.

— Просим принять извинения за задержку. Могу обещать, что она последняя. Договор с вами отныне становится абсолютно приоритетным по отношению ко всем обязательствам. Я гарантирую…

— Но вы обещали это и в прошлый раз, не так ли?

На лице приезжего появилось странное выражение, будто он еле сдерживал улыбку.

— Вы хотите сказать, что не доверяете лично мне?

— Банк «Сумикава» много лет работает с американскими друзьями. Мы научились доверять фактам, а не обещаниям.

Тон приезжего не оставлял возможности для дискуссий. Решение было принято — значит, закроются больницы и реабилитационные центры, больше бездомных станет на улицах, решение японских банкиров затронет массу семей, населяющих город.

…Официант-кореец принес бренди на серебряном подносе. Сидящий за столом Бен одним глотком выпил полбокала.

— Ну, хватит, уже достаточно, — уговаривал Боб. — Завтра большой день. Утром консультация с юристами, затем поработаем с отделом связей с общественностью и подготовим заявление. Намечена встреча с командой Рекарда — пусть будут в курсе… Банк «Сумикава» пожалеет. Мы должны дать понять этим людям, что к чему.

Бен безучастно кивнул.

— Отлично, Боб. Не знаю, что бы я делал без тебя.

Допив бренди, он встал и медленно направился к выходу. Боб взял со стола бумаги и положил документы в свой «дипломат». Затем окликнул двоих охранников:

— Ну, все, ребята, пора по домам. Скомандуйте, чтобы подавали машины к запасному выходу, и проследите, чтобы не было никаких репортеров.

Это было важно. Боб не хотел, открыв утреннюю газету, увидеть фотографию босса и рядом свою. Какие бы ни были проблемы, он оставался мэром Нью-Йорка. Его политическая карьера по сути только еще начиналась.

В городке на севере Хоккайдо заместитель управляющего банком «Сумикава» предпочел не ходить на обед в компании с другими сотрудниками. Сказал, что останется в офисе. Это не было необычным. Он работал здесь всего пару недель, но уже зарекомендовал себя необщительным. Когда все ушли, он сел за стол своего секретаря и стал что-то выстукивать, используя словарный процессор.

Пара недель! Тому Коно казалось, прошла пара лет. Его жена сидит весь день дома, а детей шпыняют в школе за «иностранность». Работа на редкость отупляющая. Самое крупное событие — выдача ссуды на трактор местному фермеру. Коно осознал, что едва ли сможет общаться с новыми коллегами. Кроме начальника отделения, все они были местные, в Токио не ездили и, кстати, знали, что Коно отбывает наказание за какую-то провинность.

Чтобы не одуреть окончательно, Том поддерживал связь с близкими друзьями из офиса в Лондоне. Они сообщали ему служебные новинки. Новый управляющий демонстрировал железную хватку и скверный характер. Не проходило недели без новой инструкции: о правилах обращения к старшему по должности, о ношении значка компании, о том, как отвечать по телефону. Местный персонал снят с ответственных должностей, а большинство японцев с длительным стажем работы переведены в главный офис. На месте Тома старшим маклером служит некий Симада, скрытный и замкнутый человек, едва говорящий по-английски, и у него нет друзей даже среди японских служащих.

Это опечалило Тома, но не удивляло. Гораздо большее беспокойство он испытал, получив сообщение своего бывшего помощника Тревора. Этот жизнерадостный ливерпулец, озлившись на Симаду, не подпускающего его к материалам торгов, уселся к компьютеру и сделал распечатку всех позиций, учитываемых банком. Сначала он решил, что где-то ошибся: судя по цифрам, Симада непозволительно рисковал, односторонне взвинчивая ставки в рыночных торгах. Но все подтвердилось. Симада явно зарвался, заигрался…

Том попросил Тревора передавать ему по факсу эти распечатки каждый вечер. Он увидел, что позиция Симады взлетела до уровня, где движение в пропасть стало необратимым. Он уже не мог выйти из своих игр без подрыва, который смахнул бы полностью не только лондонский журнал торгового учета, но и прибыли «Сумикавы» до конца века. Он действовал, как сумасшедший.

А может, нет? Чем больше думал Коно о ситуаций, тем сложнее она казалась. Одностороннее взвинчивание ставок в играх Симады было явно в пользу доллара США. Доллар усердно скупали, и его курс неожиданно вырос по отношению к другим валютным единицам. Если позиции ликвидировать, доллар рухнет, вернее, войдет в режим свободного падения. Симада не мог этого не знать.

И вот в своем офисе на Хоккайдо Том Коно, сидя за компьютером, быстро набирал самое важное письмо из всех, какие он когда-либо писал. Оно было адресовано экс-председателю банка «Сумикава», которого вынудили уйти в отставку два года назад после переворота в правлении. Том не встречал этого старика, но о нем говорили неплохо, в частности, и о том, что он жил мыслями о восстановлении своего доброго имени и с горечью следил за действиями нового руководства.

Действительно, экс-председатель страстно желал воздать по заслугам Ядзаве, своему бывшему протеже, который сначала интриговал за его спиной, а потом подготовил переворот и сместил его. Ядзава… Он надменно улыбался, сидя на памятном совещании, когда прозвучали нелепые, оставшиеся недоказанными обвинения.

У них тогда хватило наглости, злился отставник, требовать отчет о расходах. Что из того, что его «жена номер два» ездила за счет банка в Париж и Милан и потратила несколько жалких миллионов на одежду и украшения. Магазин дамского платья в Токио, который она держала, был крупнейшим клиентом банка более десяти лет. Это оправдывало все ее расходы.

Потом они вспомнили дела его дочери… Каким-то образом они добыли копии документов из ее картинной галереи на Гиндзе. Они узнали точно, сколько раз некая картина меняла хозяев, и побеседовали с оценщиком, которому дочь давала взятки, чтобы он утвердил документы последних сделок. Картина не стоила и пятой части денег, которые были получены под залог в виде займов.

Выйдя с того совещания как во сне, он обнаружил, что его лимузин и водитель уже получили новую разнарядку. С тех самых пор экс-председатель мечтал в полной мере отомстить за унижение и стереть улыбку с лица Ядзавы раз и навсегда. Он распространял слухи, давал язвительные интервью журналистам, он разрабатывал планы мести. Его приверженцы из числа людей, которых сместили с его уходом с хороших мест, держали уши открытыми и не молчали. Они рассказывали ему, что Ядзава назначает людей на должности управляющих отнюдь не по деловым качествам. В банке многие недовольны его произволом. Кроме того, совершаются необъяснимые манипуляции на валютных и фондовых рынках.

Закончив чтение письма Тома Коно, экс-председатель закрыл от удовольствия глаза. Он засмеялся, чем насторожил молодую женщину, служившую у него секретаршей, водителем и массажисткой одновременно.

— Что случилось? — спросила она. — Хорошие новости?

— Самые лучшие, Кими-тян, — ответил экс-председатель, содрогаясь от смеха. — Самые лучшие новости за последние несколько лет.

Кимико посмотрела пристальнее. Осунувшееся лицо хозяина раскраснелось, морщины расправились. Он выглядел преуспевшим в озорстве мальчишкой, а не отставным дельцом семидесяти пяти лет.

— Это хорошо, — мягко сказала она. — Могу ли я помочь?

— Да, можешь, — произнес экс-председатель. — Снимай рубашку и иди сюда.

Она покорно кивнула и расстегнула пуговицы. К тому моменту, как экс-председатель взял губами ее упругий сосок, у него в голове уже созрел план: не рисковать, не надо назойливости. Он точно знал, кому передать информацию. Они присмотрят за всем.

Его язык пощекотал кружок ореола, прошелся с юга на север и с севера на юг, дразня сосок и возбуждая его. Что-то подтолкнуло Кимико мягко запустить руку в его промежность.

Да, как она и думала. Впервые за последние годы.

 

Глава 11

Близ темных вод Токийского залива, между текстильным районом и рыбным базаром, расположена обшарпанная и грязная часть города Кабуто-тё, или «шлемовый город». Согласно преданиям, тысячу лет назад один из военачальников вел свою армию через это место. Он устроил здесь лагерь и помолился духу реки, прося помощи в предстоявшем сражении. Молитвы были услышаны. Возвращаясь с победой, войско остановилось здесь, чтобы поблагодарить духов. Предводитель снял с себя золотой шлем и закопал его в землю на берегу.

Храм в память о тех событиях до сих пор стоит там, неприметный за магистральными дорогами и бетонированным корпусом Токийской фондовой биржи. Люди, которые задерживаются у храма и молятся, исполнены решимости и рвутся к победам, как и их легендарные предки. Это рядовые японского рынка ценных бумаг. Они сделали храм своим. Хлопая в ладоши и взывая к небу, они просят помощи у богов в финансовых баталиях, после чего окунаются в движение машин и людей.

У Кабуто-тё торговали рисом и текстилем еще в те века, когда Япония была отрезана от мира. Компании купцов, поджав ноги, сидели на циновках-татами в местных чайных домиках, регулируя внутренний рынок. На барыши торговцы гуляли за рекой Сумида в районе Ёсивара. Мир биржевого дельца и мир гейши жили в единстве и согласии. В конце делового дня торгаши говорили «о-бике», что первоначально означало закрытие на ночь больших ворот Ёсивары. «Гёку», или просто «куртизанка», на местном жаргоне означало товар. Биржевики и торговцы, записывая цифры в бланки заказа и щурясь на экраны, кричат и сегодня эти слова в телефонные трубки, вовсе не думая об их происхождении.

После Реставрации Мэйдзи самураев обязали срезать волосы, собранные на их головах узлами, и снять с поясов обоюдоострые мечи. Сословие было упразднено. Впрочем, им положили государственные пенсии, впоследствии выдаваемые в виде долгосрочных облигаций. Но самураи презирали новую бездуховную цивилизацию, которая смахнула все, что им было дорого. Многие, продавая свои облигации, только на это и жили. Бессовестные брокеры надували их. Отставные вояки обижались и злобились, не понимая и не уважая коммерцию.

Обеспокоенное всем этим правительство учредило в Кабуто-тё особую биржу, где можно было продать и купить облигации по официальному курсу. Возник «Островок», как его называют «туземцы», лишенный традиций и знаменитостей с толчеей подозрительных личностей. Пересеченные зловонными каналами кварталы кичатся своим безобразием. Большая часть района расположена на насыпи, возведенной триста лет назад по приказу первого сёгуна.

Персонал финансовых компаний и банков периодически ощущает толчки, от которых качаются люстры и проливается кофе. В случае сильного землетрясения в Токийском заливе рыхлая земля под утрамбованной поверхностью должна будет превратиться в текучее месиво. Однако здесь, где «долгосрочный» значит «к концу недели», некому беспокоиться о перспективе.

В центре Кабуто-тё, среди магазинчиков, торгующих веерами, конфетами, какими-то старыми сертификатами и прочим барахлом, есть ресторанчик, в котором вам подадут самую вкусную в Токио домашнюю лапшу. Во дворе этого заведения устроены отдельные комнаты — идеальные для приватных встреч и конфиденциальных бесед.

Кэндзи с утра забронировал комнатку, позвонив из «Маруити» по общему телефону и назвавшись вымышленным именем. Он приехал на десять минут раньше срока и несколько раз прошелся по улице, прежде чем войти в ресторан.

Нода уже поджидал… Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка пива «Саппоро». Он выглядел постаревшим, во всяком случае старше своих пятидесяти лет.

— Прошу меня извинить за опоздание, — сказал Кэндзи и поклонился в знак искреннего почтения.

— Не переживай, — скривился Нода. — Таким старикам, как я, все равно нечего делать.

Когда Кэндзи пришел в «Маруити» — это было шесть лет назад, — Нода был заместителем начальника секции и единственным из старших сотрудников, кого Кэндзи смог уважать. Нода отлично знал рынок и не отказывался делиться всеми своими знаниями с молодыми работниками. Вместе с тем, у него не было шансов сделать карьеру, поскольку он не желал соглашаться с идеями руководства и возражал против практики «Маруити» на биржах. Он считал вредными для репутации банка «кампании» повышения цен на акции политически сильных фирм. Он позволял себе высказывать рекомендации приобретать лишь столько ценных бумаг и такие, какие наверняка обеспечили бы прибыль массе клиентов.

В конце концов его перевели работать «у окошка» — перебирать документы в отделе кадров. Он уволился и организовал собственную консалтинговую компанию. Не афишируя себя, Нода значительно преуспел. Его прогнозы оказались точнее любых других и снискали ему популярность среди инвесторов, которых он соглашался консультировать.

— Как дела в «Маруити»? — спросил Нода. — Полагаю, что у вас возникли некоторые проблемы, связанные со взвинчиванием курса акций «Сумикава хэви индастрис»?

Кэндзи встрепенулся. Компания повышения цен на бумаги фирмы «Сумикава хэви индастрис» лишь началась. Никто в «Маруити» еще не располагал сведениями о том, как она развертывается, не говоря уже о посторонних.

— О, у меня свои источники. К примеру, я знаю, что «Ямамура секьюритис» намерена реализовать — есть такое распоряжение — по крайней мере тридцать миллионов акций. Цены на них к концу недели упадут на десять процентов.

Тридцать миллионов! На десять процентов ниже! Это повлечет катастрофическую потерю престижа. Компания «Ямамура секьюритис» — самый крупный соперник «Маруити». Как и прочие в «Маруити», Кэндзи презирал конкурентов. Однако недавно вторая дочь президента «Ямамуры» вышла замуж за третьего сына главы компании «Никкэйрэн» — федерации работодателей. Это был брак по расчету. И вот «Ямамура» пошла в атаку, явно намереваясь подорвать положение «Маруити» как лидера индустрии ценных бумаг.

Нода допил свое пиво и вытер рот бумажкой салфеткой. Он посмотрел на Кэндзи с легкой улыбкой.

— Мужайся, — сказал он. — Ни одна фирма не стоит того, чтобы за нее отдавать душу.

— Что вы имеете в виду?

— Да ведь у тебя все написано на лице. Ты много хочешь сказать, но боишься. Ты обратился ко мне, потому что в компании нет никого, кому ты можешь довериться. Я прав?

Кэндзи кивнул. Он всмотрелся в лицо Ноды. Резко очерченные брови, скептическая линия рта. Он заговорил откровенно.

Когда он закончил, Нода еще некоторое время сидел молча. Он пожевал маринованные овощи, отхлебнул еще пива.

— Очень интересно, — наконец выговорил он. — До меня дошли слухи. Я не поверил, но, кажется, следовало отнестись к ним серьезно.

— Слухи о чем?

— О «Молчаливом громе». Задумано нечто, требующее триллионов иен.

— «Молчаливый гром»? — удивленно переспросил Кэндзи. — Тайное общество, деятельность которого «Маруити» направляла перед войной?

Об этом не говорилось нигде. Кэндзи слышал это название от своего университетского приятеля в пору, когда ожидал собеседования в связи с устройством на работу.

— Правильно. «Молчаливый гром» основан Итиро в 1928 году. Этим обществом руководил он сам лично.

— Но ведь невозможно… Тайные общества упразднены после войны.

Нода покачал головой.

— Некоторые вещи нельзя упразднить, — сказал он. — Архивы уничтожены, руководители ушли в подполье, а традиции живы. Подозреваю, что кто-то не случайно опекает господ Сугаи и Такэду. Они слишком быстро продвинулись.

Кэндзи недоверчиво посмотрел на него. Может, шутит? Нода такой человек, что трудно определить. С таким же неясным выражением лица он некогда известил Кэндзи, что его перевели в отдел кадров. Но это было давно…

— Так что же будет? — спросил Кэндзи. — И что можно с этим поделать?

— Оставь это мне, — сказал Нода. — Я передам информацию кому следует. А ты лучше позвони на работу и скажись больным. Посиди дома.

Позвонить и сказаться больным! В «Маруити» дни, пропущенные по болезни, вычитали из ежегодного отпуска. Он ни разу не брал больничного, выходил на работу и с насморком, и с высокой температурой. Не ушел однажды домой и после того, как в обеденный перерыв у него лопнула геморройная шишка.

— Некоторое время? Сколько?

Нода наклонился к нему. Его полуулыбка сменилась полной и несомненной серьезностью.

— Пока не извещу тебя, что возвращение на фирму безопасно, — сказал он.

После обеда Кэндзи позвонил и сказался больным — как порекомендовал Нода. Следующий час он провел в игровом центре. Одна игра ему особенно понравилась: из норок выскакивали пластмассовые мышки, — и игрок набирал очки, если успевал ударить их битой. Темп появления мышек убыстрялся, пока игрок не начинал колошматить битой направо-налево. Кэндзи был в хорошей форме. В каждой мышке он видел Сугаи, либо Такэду. Вокруг него собралась кучка зрителей, восхищенных его результатами, самыми лучшими в этот день. Хорошенько поразвлекавшись, он посмотрел половину порнографического фильма, съел миску китайской лапши и отправился поездом домой.

Из окна вагона Кэндзи видел новые небоскребы в разных стадиях завершения стройки. Зрелище было эффектное. Идею реконструировать весь район, примыкаюший к заливу, освободив его от подгнивающих пристаней и недействующих судоверфей, проект азиатского Манхэттена на этом месте давно вынашивала и афишировала компания «Маруити секьюритис». Поначалу высокие чиновники и руководители отрасли высмеивали идею. «Где взять денег?» — кричали они. «Маруити» ответила, взвинтив курсы акций самых почтенных компаний, владевших прибрежными землями. По рекомендации «Маруити» эти компании выпустили в обращение множество новых бумаг, и они были аккумулированы клиентами «Маруити», а цены вновь пошли вверх. В конечном итоге необходимые деньги были собраны, и «Маруити» стала координировать начало строительства, оказав значительные услуги некоторым политическим деятелям.

Отец Кэндзи, всю жизнь работавший в небольшой машиностроительной фирме, был против решения сына устроиться на работу в «Маруити».

— Кучка мошенников, — говорил он об этой компании. — Иди в «Тойоту» или «Хитати», которые все-таки делают настоящие вещи.

Кэндзи невольно залюбовался стройкой. Прибрежный проект свидетельствовал, что финансовые предприятия могут создавать и реальные ценности в мире зданий, людей и машин.

Поездка электричкой заняла чуть больше часа. Кэндзи читал журнал комиксов «Большое приключение духов». Героем рассказа был некто Серебряный Волк, посланный в Британию охранять сына императора. Волка ждала в отеле блондинка-убийца из ЦРУ. Под шубой на ней, естественно, ничего не было, кроме чулок и пояса. Они повалились на кровать, и она обвила его ногами. Затем прыснула газом из браслета. Серебряный Волк, теряя сознание, стал нащупывать в тумбочке оружие. А потом… Чтобы узнать, что было дальше, Кэндзи придется подождать следующего выпуска.

Сойдя с платформы, он извлек свой велосипед из массы других на вокзальной стоянке и направился домой по улочкам с торговыми автоматами, сквозь запах жареной рыбы и звон колокольчиков, мимо стариков в панамах, домашних хозяек с грудными детьми за спиной и школьниц — темнокожих, как гостьи из Пакистана.

Кэндзи был уже на полпути к «Роял гарден хейтс», когда с ним поравнялся черный «мерседес» — там сидели двое в темных очках. Один из них что-то говорил в телефон. Кэндзи смотрел перед собой, делая вид, будто не замечает.

— Не рановато ли идешь домой?

Кэндзи взглянул на говорившего: огромные плечи, лба почти нет, ну, просто горилла.

— Э… Наверное.

— Что случилось? Заболел?

— Нет… То есть да… Очень болит живот.

— Давай подвезу.

— Спасибо за предложение, но мне полезно проехаться на велосипеде.

Кэндзи изобразил искреннюю извиняющуюся улыбку, какая бывала на его лице при беседах с рассерженными клиентами. Но горилла распахнул дверцу машины, больно ударив Кэндзи по ноге. Кэндзи вильнул рулем, потерял равновесие и свалился на землю. Порвались брюки, и на ноге образовалась ссадина. Горилла вылез из машины и стоял возле, досадливо глядя сверху.

— Смотри, что ты сделал с дверцей, — злобно сказал он. — Краска поцарапана. Ты представляешь, во что обойдется заделать царапину?

Кэндзи взглянул на гладкую блестящую поверхность. Следов на ней не было.

— И велосипед поломал. Тебе нужен новый…

Горилла схватил велосипед Кэндзи и перебросил через забор на рисовое поле. Велосипед плюхнулся.

— Ну вот, — сказал горилла, вытирая руки платком. — Мы довезем тебя прямо до дома и чуть подальше.

Чуть не час «мерседес» катил по каким-то улочкам, пригородным шоссе и дорогам Большого Токио. Кэндзи потерял ориентировку. Ехали молча. Гориллу клонило в сон на заднем сиденье рядом с Кэндзи, его напарник следил за дорогой. Оба жевали жвачку.

Кэндзи пытался убедить себя, что ничего не боится, но бесполезно. Якудза лучше не попадаться. В «Маруити» все знали историю о начальнике отделения, который посоветовал синдикату якудза приобрести акции некоего биотехнологического предприятия, перед тем как оно лопнуло. Дело было девять лет назад, но люди еще гадают насчет того, что именно произошло с управляющим. То ли его скормили караульным собакам, то ли выбросили из самолета в Осакский залив. А может, он покоится в бетоне под фундаментом нового вокзала?.. Достоверно лишь то, что его нигде нет и никаких рекомендаций он никому уже не дает.

Кэндзи подумал о сотнях миллиардов иен, выдуваемых из рынка, вспомнил лицо Сугаи и лица своих родителей, ждущих у телефона вести о том, что с ним произошло… И когда «мерседес» остановился перед светофором на оживленной улице со множеством магазинов, он, рванувшись, нажал ручку и распахнул дверцу машины.

— Что делаешь, болван?

Горилла схватил его за плечо. Кэндзи повернулся и локтем ударил в лицо этого человека. Тот крякнул, но захвата не ослабил. Водитель мельком обернулся, выжал сцепление, двигатель взревел, Кэндзи вывернулся, оставив в руке гориллы оторванный рукав, и выбросился в открытую дверь.

Он услышал визг шин, увидел перед собой асфальт, от удара у него перехватило дыхание, и он перекатился к тротуару, ощутив жгучую боль в плече. Вскочив на ноги, он бросился под арку магазина.

Сзади послышались крики и треск захлопнутой дверцы. Рука была сломана, он это знал точно. Ему приходилось прижимать ее к груди, чтобы унять приступы боли. Хорошо, что целы ноги.

— Вернись, паскуда!

Горилла следовал в нескольких метрах. Кэндзи прорвался сквозь толпу щебечущих школьниц к залу «пачинко», расцвеченному яркими огнями. Оттуда неслась маршевая музыка.

Народу там было полно. Перед игровыми автоматами, стоящими в пять рядов, толпились студенты, домохозяйки, таксисты, уличные торговцы в заляпанных передниках, служащие в синих костюмах. Многие смотрели, как под гипнозом, на каскады серебряных шариков прыгавших среди штырьков игрового поля.

Кэндзи метнулся в проход между автоматами. Ни один из играющих не взглянул на него.

— Ну погоди, гаденыш…

Горилла возник в конце прохода. В его руке был зажат лом, как древко копья.

Кэндзи переметнулся в соседний проход и снова увидел гориллу с ломом, который казался в его руке невесомым.

Неожиданно слева от Кэндзи человек, сидевший у автомата, вскочил со стула и заплясал.

— Банк, — закудахтал он.

Играющие со всех сторон бросились к нему посмотреть, как взвизгивает и вспыхивает лампами механизм, извергающий лавину серебряных шариков. Кто-то передал ведро, чтобы собрать те, которые не уместились в поддоне.

Горилла запутался среди игроков у автомата, продолжающего извергать шары.

— Прочь с дороги, болваны, — рявкнул он и оттолкнул какую-то женщину.

Он пнул ведро, и в мгновение ока шарики разбежались по полу, он заскользил на них, замахал руками и грохнулся…

— Сволочи, — заревел он, падая.

Он ударился головой об автомат, и на момент стало тихо. Кэндзи бросился к выходу.

На углу аркады у остановки стоял отправляющийся автобус. В него устремились школьницы в форме. Кэндзи протиснулся в самое начало очереди. Внутри автобуса, оказалось что, все места уже заняты.

— Еще три места, — крикнул водитель. — Не надо толкаться. Через десять минут подойдет следующий.

На подножке автобуса уже стояли две девочки. Кэндзи протиснулся между ними, оттолкнув при этом привлекательную девочку лет шестнадцати с горшком бонсай в руках.

— A-а! Грубиян!

— Бедняжка… Какой нехороший старший брат!

— Так нельзя, нахал!

— Остановить его!

Несколько рук уцепились за его рубашку, стараясь столкнуть. Сзади что-то било по ногам.

Кэндзи мотнул головой, обернувшись назад. К его ужасу, из проулочка показался капот «мерседеса», объехавший квартал. Если девочки стащат его с автобуса, водитель машины тотчас увидит его.

Они были удивительно сильными. Девочки, стоявшие впереди на ступеньке, спихивали его, давя ему в грудь ягодицами. А девочки сзади выдернули рубаху из его брюк, тянули ее и дергали. Они царапали ему спину.

Кэндзи был вынужден немедленно действовать и, мягко говоря, нетрадиционно. Он сунул свою уцелевшую руку под юбку ближайшей девчонки, пинавшей его с подножки, и втиснул два пальца вверх и внутрь.

— Ай! Бесстыдник! — заорала она.

— Как не стыдно! — вскричала другая.

Они рванулись от него, не помня себя. Кэндзи протиснулся в автобус, и двери за ним с шипением закрылись.

— Извините, — сказал он смиренно. — Я торопился.

— Подонок!

— Извращенец!

— Невоспитанный старший брат!

В автобусе находилось примерно тридцать школьниц. Они накинулись на Кэндзи, всячески ругая его. Они наступали ему на ноги, тыкали в ягодицы зонтами и ракетками для бадминтона. Но Кэндзи совсем не обижался, поскольку с каждым оборотом колес автобуса якудза оставались все дальше и дальше.

Доехав до конца маршрута, Кэндзи вышел и позвонил Ноде в крошечный офис в Кабуто-тё. Совет получил тот же: сидеть в безопасном месте до уведомления. Но куда идти? Его квартира под наблюдением. Наверное, им уже известны адреса его родственников и близких друзей.

Он вытащил записную книжку. Как насчет Аико, парикмахерши, с которой он познакомился на дискотеке в Роппонги? Пустит она его к себе в свой однокомнатный особнячок в Икэбукуро? Вряд ли — он не звонил ей год. Может, Рика, работающая в баре на Гиндзе?.. Сатако, Кадзуко, Кэйко, Рэйко… все они в прошлом. Но одно имя вписано недавно. Она не откажет ему.

Кэндзи порылся в кармане, ища монетку.

Уличное движение в центре Токио остановилось. Мори сидел за рулем «хонды-бит» Лизы, поглядывая на смену сигналов светофора. Сигналы сменялись, но никто никуда не мог двинуться. Он поставил кассету Джэнис Джоплин, найденную в бардачке, закурил сигарету, откинулся на сиденье, расслабился.

Слева остановился «порше». Водитель был молод, в солнцезащитных очках и с хвостиком волос на затылке. Музыка, которую он слушал, гремела на всю улицу, отчего некоторые прохожие испуганно вздрагивали. На сиденье рядом с парнем находилась девица. Ее солнцезащитные очки были подняты. Она одарила Мори широкой глупой улыбкой. Мори улыбнулся в ответ.

Солнце закатывалось за универмаг «Мицукоси». Джэнис распевала теперь «Шар и цепь». Мори взглянул на бегущую строку новостей на уличной электронной афише:

«Мэр Киото не пострадал после выстрела правого экстремиста…», «Юми-тян отрицает слух об аборте…», «Ожидается, что дерзость преступников возрастет…», «Три японских туриста забиты насмерть бейсбольными битами в Чикаго…»

Все эти звуки, словно фон, обычно входил в сознание Мори и тут же выходили, не оставляя следов. Однако сейчас они, казалось, преобладали, будто к концу двадцатого века история перешла на новую скорость.

«Курс доллара продолжает расти…», «Решение о назначении премьер-министра ожидается на следующей неделе…», «Кувана — начинающий питчер в команде „Джайнтс“», «Массовое убийство… голод… угон самолета…»

Мори подумал об Иванаге и его речи в компьютерном центре. Заговорщики собирались с силами, хотя трудно было сказать, что входило в заговор, а что — нет. В любом случае это уже проблема не для Мори. Он договорился встретиться с Кудо попозже вечером. Он объяснит, что видел и слышал, а остальное передаст полиции.

Джэнис пела «Мы с Бобби Макги», а Мори уже бездумно смотрел на заголовки новостей, пробегавшие перед его глазами.

Прошел еще час, прежде чем он добрался до дома Лизы. Ее не было. Мори вошел в квартирку, сварил чашечку кофе и прилег на софу… Дело Нисиды затягивалось, и ясности пока никакой не было. Молодой любовник госпожи Нисида получил ведущую роль в самурайском сериале. Госпожа Нисида, отмечая событие, подарила ему кашемировое пальто, но ей все-таки требовалась ясность насчет дочки кинорежиссера. Явилось и новое заявление на розыск. Обычный служащий, женат, двое детей, не появился на работе. Видели, как он садился утром в поезд с чемоданчиком в руках, но на место не прибыл.

Зазвонил телефон. Мори не стал подходить. Включился автоответчик. В крошечном домике раздался сердитый голос:

— Лиза, говорит Оно. Ты уже второй раз пропустила репетицию. Чем это ты так занята? Это твой лучший шанс. Ну, если ты думаешь, что ты единственная… Я вступаю в контакт насчет этой роли с Мари Кобаяси. Если тебя не будет…

Мори прыгнул к телефону.

— Господин Оно? Лиза не пришла вчера вечером на репетицию?

— Да. Я сделал, что мог. На нее нельзя положиться… А вы ей кто?

— Моя фамилия Мори. Я друг Лизы.

— Ну, вот и скажите ей…

Мори бросил трубку на рычаг. Он проверил ванную. Все так, как он оставил вчера. Постельное белье так же скомкано, а на полу те же тряпки.

Лиза могла переночевать в каком-то другом месте. Лиза могла не прийти на свидание. Но на эту репетицию… Она бредила ею несколько недель. Это действительно был ее шанс попасть в большую программу.

У Мори заныло в затылке.

Он прибыл в Синдзюку в шесть тридцать. Записки от Лизы в офисе не было. И автоответчик молчал… Он позвонил в ночной клуб в Роппонги, где Лиза работала на прошлой неделе, но там ничего о ней не знали.

Он уже шел к машине, когда его окликнул старичок из «Волшебной дыры»:

— Мори-сан! Эй, Мори-сан! У меня для вас кое-что есть!

Мори невидяще взглянул на него.

— Зайдите и получите.

Мори последовал за ним в офис. Старичок выдвинул ящик стола и вынул сверток.

— Заказная посылка, — сказал он. — Поступила сегодня рано утром. Мне сказали, чтобы я передал ее, как только увижу вас.

— Сказали? — переспросил Мори. — Кто?

— Двое парней. Очень вежливые.

Фамилия и адрес Мори были напечатаны на машинке. Он перерезал бечевку, развернул обертку и встряхнул картонную коробку. Внутри было что-то легкое, но объемное.

Он открыл коробку. В ней оказались туфелька, темно-красные трусики и лифчик. Все эти три предмета были на Лизе, когда вчера она выходила из квартиры.

— Что же вы не сказали? — расплылся в улыбке старичок. — Я достану вам такие тряпки по особо дешевой цене. Без проблем.

Мори подхватил коробку под мышку.

— Любого типа, какие хотите, — выкрикнул вслед старичок. — Для школьниц, невест, конторских дам — все неношеное…

Но Мори поспешил к машине, охваченный страхом, ненавистью и злостью.

Он договорился встретиться с Кудо в пивном зале на крыше дома, рядом с центральным полицейским участком. Оттуда виднелись и улицы Гиндзы, и Императорский дворец с его плоскими крышами. Место было спокойное, вокруг же — круговорот городского движения.

Они заказали пива «Сантори», жареных цыплят и китайские пельмени. Кудо энергично отпивал пиво, и лицо его заполыхало.

— Ну, — сказал он, — что происходит? Ты обещал очень важную информацию, достаточную, чтобы обеспечить мне повышение по службе. Выкладывай. Не держи меня за дурака.

Мори поджал губы и отрицательно тряхнул головой.

— Ситуация изменилась, — сказал он. — Пока ничего не могу сообщить. Забудь то, что я говорил по телефону.

Кудо недоверчиво посмотрел.

— Чем, черт возьми, ты занимаешься? Пытаешься состязаться с полицией, или что? У тебя есть информация о криминальных событиях, и твой долг — сообщить об этом в полицию. Если будешь придерживать ее из корыстных побуждений, тебя взгреют так, что смотри, не промахнись. Пока еще нет законов, защищающих частных детективов как вымирающий вид.

— Ты не так понял. На этот раз ничего общего с бизнесом. На карту поставлена жизнь моего друга.

Кудо подхватил палочками пельмень и густо намазал его горчицей.

— Это связано с делом Хары, так? — наконец спросил он.

Мори кивнул.

— Правильно, но дальше не спрашивай. Когда прояснится, ты будешь первым, кто обо всем узнает. Сейчас мне нужна информация от тебя.

Кудо покачал головой.

— Ну, ты даешь, — сказал он. — Ну, валяй, спрашивай. Чем «служба данных Кудо» может тебе помочь?

— Накамура и его босс Тэрада. Что за люди, как работают, где живут… Вообще все о них.

— Когда тебе нужны данные?

— Сейчас.

— Так важно? — спросил Кудо, набивая рот, пельменями.

— Клянусь, речь идет о жизни и смерти, — сказал Мори.

 

Глава 12

Шаррок никогда бы не полетел на самолете компании «Фёст Америкэн», если бы все остальные рейсы не были отменены. Ему оставалось либо лететь на самолете этой компании, либо ждать еще два часа, а вот чего он не выносил, так это ожидания в аэропортах. Так или иначе, он повез свой багаж мимо пикетчиков — работников авиакомпании, размахивавших плакатами. Когда он проходил ворота, огромный плевок попал на его чемодан из свиной кожи. Слюна оказалась ужасно клейкой.

— Вот тебе! Можешь привезти домой сувенир, ты, гад!

Шаррок обернулся. Это крикнула маленькая рыжеволосая женщина в белой тенниске с надписью «Борись за свои права!». Она чуть не прыгала от ярости.

Сзади Шаррока, стоя, пил кофе из бумажного стаканчика какой-то паренек. Шаррок выхватил стаканчик у него из руки и выплеснул кофе на рыжеволосую. Он попал в цель. Брызги угодили ей в лицо, а основное расплылось на тенниске.

— Счастливо оставаться! — крикнул он и вошел в ворота.

Компания «Фёст Америкэн» разорвала договор с профсоюзом, на треть урезав зарплату сотрудникам, и уволила две сотни своих работников. Оттого и пикеты, и весь этот шум. Дела компании были из рук вон плохи. Пассажиры пользовались самолетами этой компании лишь если не было выбора… Несколько раз сменились ее владельцы, система предварительных заказов не работала, а что касается багажа, стало трудно предсказывать, когда и где он закончит свое путешествие. Самолеты разбивались: три крупные катастрофы за год. Заменить устаревшие самолеты компания была не в состоянии — ее душили долговые обязательства. И вот забастовала половина авиамехаников, а за штурвалы в самолетах сели пенсионеры, приглашаемые по специальным контрактам.

При взлете Шаррок попытался сконцентрироваться на передовице «Нью-Йорк таймс», но корпус самолета громыхал и сотрясался так, будто вот-вот развалится в воздухе. Надпись «Пристегните поясные ремни» то включалась, то выключалась. Самолет проваливался в воздушные ямы, и у Шаррока желудок прыгал, как заяц. Внезапно он представил очередной репортаж об авиакатастрофе и, как в самом деле перед концом, принялся подводить в уме итоги чуть ли не всей своей жизни. Впрочем, он скоро вернулся к реальности, в частности, к сделанному в последние несколько дней.

В основном поездка, была успешной, подтвердив верность курса, рекомендованного его службой. Реклама, дискредитирующая привозные, особенно азиатские, товары и ценности, получила приоритет и быстро распространилась. Сбыт отечественных товаров резко возрос.

В голове Шаррока прокручивались рекламные ролики. Вот несколько японцев сидят, скрестив ноги, и пьют сакэ из чашечек. Один встает, но потолок очень низкий, и человек ударяется головой. Он падает. От удара рушатся стены, потолок, и люди оказываются на воздухе среди обломков. «Это непростительный позор, — вопит человек, который вставал. — Я должен нести за это всю полноту ответственности». Остальные не обращают внимания и продолжают пить сакэ. Тут слышится голос жителя Среднего Запада: «Некоторым людям, возможно, нравится так жить, но что касается меня, разрази меня гром, я предпочитаю добрый старый порядок». В кадре появляется парень с квадратной челюстью, в простой одежде; он раскладывает костер на фоне Скалистых гор, достает из рюкзака банку пива и дергает за кольцо.

Пиво этой марки давно уже вышло из моды, но с появлением нового рекламного клипа будто родилось заново — оно пошло нарасхват, особенно среди молодежи. Выкрик «Это — непростительный позор» стал крылатой фразой и вошел в жаргон у студентов.

Нечто подобное происходило и в Голливуде. Кто-то публично огорчился тем, что две студии перешли к японцам. Рекард удачно использовал это, предложив создать общество наблюдения за «антидемократическим влиянием на развлекательное искусство». По сути, японского присутствия в Голливуде не чувствовалось, кинобизнес не ощутил его. Зато, как доложили Шарроку его голливудские агенты, авторы-сценаристы охотно воплотили резкие антияпонские настроения в новых боевиках, выпущенных летом. На экранах появились жирные гаденькие бизнесмены, угнетенные женщины и немые, пугливые туристы из Японии. Затем в прокат пошел фильм «Рэмбо в Токио».

Шаррок открыл глаз. Самолет летел на высоте шесть с половиной тысяч метров и в воздухе был абсолютно устойчив. В иллюминаторе виднелись блестящее крыло, ясное голубое небо, гряда облаков внизу. Шаррок оглядел попутчиков и через два ряда кресел увидел позади себя японца, которые произнес агрессивную речь в «Ниппон сосайети», заменив любимого гуру Сюзан. Японец снял очки. Шаррок узнал его наверняка и почему-то заново разозлился, вспомнив его имя — Матида.

Минут через двадцать полета Шаррок направился в туалет. Канализация не работала, унитаз забит и бесполезно было давить на спуск. Шаррок внес свой вклад в содержимое унитаза. Выходя, он увидел молоденькую блондинку приятной наружности, ожидающую очереди.

— Не работает, — виновато сказал Шаррок. — Вам лучше пройти в другой.

— Там тоже не работает, — сказала она. — А меня просто распирает.

Возвращаясь на место, Шаррок задержался возле ряда, где сидел господин Мачида. У того на коленях лежала кипа бумаг, и он подчеркивал что-то желтым фломастером. В проходе появилась стюардесса с подносом. Шаррок посторонился, чтобы она прошла, и сумел нечаянно удовлетворить свое любопытство относительно бумаг, углубленно изучаемых этим Матидой.

Он увидел текст на английской языке, обработанный при помощи словарного процессора, с двумя схемами в середине страницы. Он его сразу узнал. Три недели назад он передал его в копиях Йохансену и остальным! Схемы он вычертил сам в своем кабинете, на своем компьютере. Это были схемы распределения доходов семей, обнаруживших антияпонские настроения в северных штатах. Матида читал последний отчет, подготовленный для команды Рекарда.

Самолет нырнул. Шаррок покачнулся, его тень легла на страницу, и Матида оглянулся. Но Шаррок уже вышел на середину прохода. Матида захлопнул папку. Их взгляды скрестились.

— Черт, как трясет, — осклабился Шаррок.

Глаза Матиды сощурились.

— Мне потом надо в Хьюстон, — продолжил Шаррок. — Надеюсь, следующий полет будет мягче… ух!

Матида что-то пробурчал и вернулся к своей папке.

Остальное время Шаррок напрягал мозги, пытаясь постичь, как такая информация, собственно, ключ к плану компании Рекарда, могла попасть к служащему какой-то японской компании! Колоссальная утечка! Все под угрозой, и Йохансен будет рвать и метать. Кто-то дорого за это заплатит.

Когда они приземлились, первым движением Шаррока было позвонить Йохансену и уведомить его о том, что случилось. Но господин Матида растворится в городе, найди его…

Шаррок ощутил себя персонажем дурацкого фильма, идя за Матидой в здании аэропорта, затем к газетному киоску и справочному бюро, возле которого пришлось выждать, пока японец выйдет из туалета.

Матида достиг вестибюля и огляделся. Шаррок наблюдал с приличной дистанции. Через пару минут появился высокий черный парень с картонкой, на которой крупно было написано: «Для мистера Матиды». Он пригласил японца к одному из лимузинов, стоявших у тротуара. Как только Матида уселся в машину, Шаррок вышел на ту же площадку.

— Мне нужна такая машина, — сказал он черному парню. — Который из этих свободен?

— Все забронированы. Могу подать машину минут через десять.

— Десять минут не годится, я тороплюсь.

Шаррок извлек тридцать долларов, вложил их парню в нагрудный карман, открыл дверцу ближайшей машины и уселся в нее. Жирный и важный водитель, похожий на турка, обернулся и посмотрел на него как на вещь. Шаррок передал ему пятьдесят долларов десятками. Водитель принял их молча.

— Мой приятель вон в той машине, — сказал Шаррок. — Он знает, куда ехать. Следуйте за ним, хорошо?

Водитель отрывисто кивнул, будто это было нормальным делом, и он каждый день занимался чем-нибудь вроде этого.

Лимузин Матиды направился в районы города, в которых Шаррок никогда не бывал, по замусоренным улицам, мимо заколоченных досками магазинов и обгорелых машин. В прошлом году именно здесь ни за что ни про что полицейский убил молоденького мотоциклиста, дважды выстрелив ему в голову. Именно этот район был охвачен пожарами и насилием. Пару шведских студентов из университета Джонса Гопкинса выволокли из их машины и насмерть забили дисками колес. Девушку сперва изнасиловали, вводя ей бутылку. Парню отрезали язык и вставили в рот розу.

Прошло полтора года, но выглядели эти кварталы, как будто все было на прошлой неделе. Близился вечер. Черные пацаны бездумно глазели на проезжающие машины. Когда машина Шаррока остановилась перед светофором, пара девочек во флюоресцирующих ажурных зеленых трусиках подкатила на роликовых коньках. Они стали барабанить по ветровому стеклу. Им было лет по четырнадцать. Шаррок смотрел мимо.

— Эй, мистер! Пошли, всего десять долларов!

Одна поднесла к своему рту кулак, сделав недвусмысленный жест. Другая засмеялась и высунула язык.

Свет переключился. Матида был уже в двух кварталах впереди.

— Быстрее! — сказал Шаррок водителю. — Не теряйте их из вида.

Лимузин Матиды остановился перед каким-то строением вроде склада. Шаррок сказал водителю подъехать метров на двести и посмотрел, как одетый с иголочки японец вылез из машины и вошел в здание.

Что делать? Вернуться и сообщить обо всем Йохансену? Или сидеть и ждать, а затем ехать за Матидой к следующему пункту? Или попробовать выяснить, что, черт возьми, происходит. Скорее всего, японец приехал на рандеву со своим агентом.

Шаррок не считал себя и никогда не был человеком действия, но его жгла обида. Он вылез и направился к складу.

Группа черных мальчиков, на вид семи-восьмилетних, неожиданно появилась из заколоченного винного магазина и окружила его. На них были солнцезащитные очки и блестящие черные куртки.

— Дядь, чего ищешь? — выкрикнул один. — Крэк, кокаин, героин, гашиш? Мы достанем, что хочешь.

Шаррок посмотрел. Пацан странно улыбался. Один из его передних зубов был изумрудным.

— Может быть, потом, — сказал он. — Сейчас я занят, ребятки, вы не мешайтесь.

Машина Матиды стояла у главного входа. Шаррок прошел по боковой дорожке, пересек пустырь с кучами мусора и, оставив в сторонке погрузочную платформу, прошел вдоль всего сооружения к окошку без стекол. Удивляясь себе, он протиснулся внутрь и спрыгнул в темноту. Вскоре глаза привыкли к полутьме. Тут бегали крысы. Пахло гниющими отбросами. Шаррок почти наощупь пошел к переднему входу.

Раньше тут размещались офисы. Был и лифт — старомодный, с решетками. Вглядевшись в лифтовую шахту, Шаррок предположил, что лифт стоит на четвертом этаже. Очень медленно, стараясь не шуметь, он зашагал вверх по лестнице. У второго этажа он остановился и прислушался.

— Ты чего делаешь, дядь? Ищешь старого друга?

В дверях, выходящих на лестничную площадку, стоял пацан с изумрудом во рту.

— Послушай, я ничего не покупаю, — в бешенстве зашипел Шаррок. — Иди-ка отсюда.

Он порылся в бумажнике и вытащил десять долларов. Пацан посмотрел на банкноту, потом на Шаррока и отрицательно мотнул головой. Сунув руку под куртку, он извлек пистолет.

— Идешь со мной, — сказал он по-взрослому и показал рукой вверх по лестнице.

На четвертом этаже в заброшенном офисе ели мороженое и смотрели жуткий порнографический фильм по переносному телевизору двенадцать мальчишек. Один из них сидел во вращающемся кресле, положив ноги на обитый кожей письменный стол. Из его рта пузырилась жвачка, а у живота покоился автоматический пистолет.

— Кто это? — резко спросил он. — Что ему надо?

— Следовал за машиной. Прихватил его внизу: он там вынюхивал.

— Это — ошибка, — в отчаянии сказал Шаррок. — Я с Матидой. Вы знаете, наверное, этого японца!

Мальчишка с автоматом-пистолетом нахмурился. Он выпустил крупный белый пузырь и снял со стола ноги.

— По-моему, врет, — сказал он. — Пойду к боссу.

Шаррок хотел было рвануться к двери, но эти чертенята все были вооружены. Что делать?

Следом за возвратившимся в офис черным мальчишкой в двери возникла фигура Йохансена. Шаррок буквально разинул рот от изумления. Да и у Йохансена отвалилась челюсть.

— Макс! Какого черта…

— И я хочу задать тот же вопрос. Некоему японцу как-то удалось завладеть нашим…

Шаррок осекся, увидев входящего в офис Матиду. Он беспомощно посмотрел на Йохансена.

— Джон, это бессмыслица. Я не понимаю… Я ничего не понимаю!

Йохансен жестом удалил мальчишек и уселся в кресло.

— Есть кое-что, чего тебе не стоило знать, Макс, — медленно произнес он.

— Но, ты заварил всю кашу. И толковал о строгой секретности.

Йохансен невесело усмехнулся.

— Не понимаешь? — спросил он. — Матида-сан — полноправный участник дела.

— Не понимаю! — упрямился Шаррок.

— Я говорил, что наш клиент настаивает на анонимности. Матида-сан — представитель клиента в США.

У Шаррока голова пошла кругом. Спонсоры проекта — японцы?

Йохансен продолжал:

— Макс, ты делал то, что считал правильным. Но, боюсь, это создаст трудности.

— Естественно, все останется во мне. Можешь считать, что я не был здесь.

Йохансен продолжал улыбаться — невесело и неприятно.

— Абсолютно невозможно, мистер Йохансен, — вставил Матида. — Не стану вам напоминать наши условия.

— Оставь это мне, Матида-сан. К счастью, вклад Макса в проект уже более или менее завершен.

— Это правда, — торжественно сказал Матида, повернувшись к Шарроку. — От имени руководства моей компании выражаю вам искреннюю признательность за усилия, которые вы приложили. Без вашей отличной работы проект нельзя было бы и начать.

Он поклонился и вышел. Шаррок был в трансе. Его пониманию все это было почти недоступно.

Йохансен похлопал его по плечу.

— Извини, что так получилось, — сказал он, — но в самом деле вариантов нет. Контракт есть контракт.

Он вызвал мальчишку, сидевшего недавно за столом.

— Отведи его во двор, — сказал он. — И чтобы все было в норме.

Шаррок шагал как во сне, когда ватага мальчишек потащила его к лифту, затем — на пустырь. Он не сопротивлялся, когда они, как в какой-то свирепой игре, связали ему руки за спиной и заклеили рот лентой. Парень с изумрудным зубом насыпал на лезвие ножа белый порошок и дал ему понюхать. Перед глазами Шаррока вспыхнули ослепительные спирали, сердце заколотилось, как барабан бонго.

Шаррок опустился на колени, следя, как пацан в джинсах фирмы «Эр Джоржанс» надевает глушитель на свой пистолет. В его голове сменялись цветные кадры. Вот Йохансен качает головой, вот Рекард разрезает индейку, вот Матида стоит на трибуне в «Ниппон сосайети», вот раскосый жирненький бизнесмен выкрикивает: «Это — непростительный позор!»

Пацан поднял ствол.

— Прощайте, мистер, — сказал он и выпустил розовый пузырь жвачки.

Сразу после начала работы биржи индекс Доу-Джонса шатнуло волной продаж из Чикаго, и он опустился на двести пунктов. Доллар сорвался с кривой недавнего роста и заскользил по наклонной вниз. Европейские рынки отозвались растерянностью. В Париже торги были прекращены, на мадридской фондовой бирже имели место кулачные драки. В Лондоне рыночники выключили экраны своих мониторов и перестали отвечать на телефонные вызовы. Миллиарды долларов провалились в тартарары, и толпы ученых, обычно готовых все объяснить, на сей раз впали в прострацию и заткнулись.

Господин Законодатель проснулся в пять часов, прочистил легкие, распевая «Но», затем велел подать себе завтрак из двух сардин, маисового супа и одного банана. Жена поставила поднос, поклонилась и с беспокойством проследила, как он отхлебывал суп.

— Все ли как надо? — робко спросила она.

— Хорошо, — сказал господин Законодатель, громко причмокивая и даже рыгнув.

— Покорно благодарю, — сказала жена и вернулась на кухню, чтобы позавтракать там.

Она придерживалась ритуала каждое утро в течение последних тридцати пяти лет. Господин Законодатель женился, устроившись в министерство. Это был брак по расчету. До свадьбы они встречались раз пять, но господин Законодатель ни разу не пожалел о своем решении. Она была прекрасной женой: никогда не жаловалась, никогда всерьез не болела. Она родила двух крепких мальчиков, уже женатых и имеющих собственных детей. Ее волосы были густые и лоснящиеся, кожа — белая, как молоко, и все его друзья говорили, что завидуют ему. Теперь она поседела, на лбу появились морщины, а кожа на руках огрубела и стала, какой была, как он помнит, у его матери.

Он заглянул в газету. Снова иностранцы чего-то требуют — изменения экспортных квот и некоторых коэффициентов, регулирующих рынок… С европейцами уже нельзя иметь дела! Пора бы им ограничиться производством дамских сумочек, духов и прочего, в чем они преуспели…

Он раздраженно покачал головой и положил газету в свой «дипломат». На нее будет время в экспрессе. Господину Законодателю предстояла поездка в Киото и обратно. На него возложили миссию объяснить ситуацию Старику и заручиться его одобрением.

Черный лимузин подвез господина Законодателя к подножию старой каменной лестницы уже поздним утром. Семьдесят две ступени… Ему казалось, он знает наощупь каждую ступеньку, каждую замшелую трещину. Лестница вела в храм. Впервые он поднимался по ней весенним утром лет двадцать назад, а затем уже каждую весну. И она становилась все круче, а его остановки, чтобы перевести дыхание, все более продолжительными.

В этом году он шел в храм вторично, раньше такого не бывало. Да еще среди лета… Остановившись передохнуть, он полюбовался видом старого Киото, раскинувшегося внизу. С высоты была ясна четкая геометрия города: длинные улицы, равновеликие кварталы. Столица Старой Японии, построенная тринадцать веков назад на китайский манер, такой и осталась. Строгость ее планировки особенно впечатляла после беспорядочности Токио, находящегося в пяти часах езды по сверхскоростной магистрали.

Цикады зудели, как электрические провода. С высотой воздух становился прохладнее. Скоро уже осень, потом и зима, когда снежные облака садятся на горы и кинжалы сосулек свисают с крыши, по-новому украшая храм. Как это Старик тут живет безо всякого отопления? Притом ведь уже почти тридцать лет. Вероятно, привык.

Наверху его ждали и провели в небольшую комнату, где Старик принимал гостей. На стене висело полотно с традиционным изображением тигра — всего несколько черных, белых и оранжевых линий. Неизвестный художник школы Кано сроду, конечно, не видел тигров. Он жил и работал в семнадцатом столетии, когда страна была совершенно изолирована. И тигров здесь не бывало. Но… За последние четверть века господин Законодатель еще ни разу не находил здесь этого тигра таким агрессивным, неотвратимым, столь по-тигриному парящим в воздухе.

Он медленно пил густой зеленый чай и прислушивался к тихим звукам извне. Журча, наливалась в пруд вода. Где-то вверху каркал ворон. Монах работал граблями в саду камней; Периодически слышался щелчок сиси-одоси — поворотной бамбуковой трубы. Она наполняется водой и опорожняется равномерно, отсчитывая время, как часы.

Помощник вкатил коляску Старика. После операции восемь лет назад в его горло вживили крошечный микрофон, и помощники ставили перед гостями на стол репродуктор. Господин Законодатель уже привык к неподвижности губ старика и хриплому шепоту настольного аппарата.

Господин Законодатель обрисовал ситуацию. Это была любезность, поскольку Старику уже были известны все факты. Его персонал работал отлично.

— Это действительно очень серьезно, — сказал он в ответ. — Это давно меня беспокоило.

— Невероятная глупость! — сказал господин Законодатель. — Мне становится уже страшно, что я — японец. Боюсь, мир будет смеяться над нами.

Горло Старика завибрировало от усилия, и его голос стал вдвое громче:

— Мы слишком переживаем о том, что думает весь мир. Если будем заниматься своими собственными делами, опираясь на свой здравый смысл, проблем не будет. Мой старший брат никогда не понимал этого. Он был сильным, намного сильнее меня, но и он был глупец.

Старик улыбнулся, и господин Законодатель вздрогнул, увидев эту нежную улыбку, почти как у девушки. В тишине снова раздался щелчок трубы.

— Ваши планы хорошие, — продолжал Старик. — Надо следовать им. Только позвольте мне высказать несколько маленьких предложений.

Старик жил в храме в горах над Киото и несколько лет не спускался. Однако он был досконально осведомлен о больших и малых событиях. Его мозги работали, как и раньше. Он обнаруживал проблемы и предлагал способы их решения, о которых никто не догадывался. Впрочем, когда-то совсем еще молодой младший Маруока успел зарекомендовать себя наиболее дальновидным и даже блистательным из финансистов-теоретиков Японии. Его уход в священнослужители полвека назад после ссоры с Ичиро был неизбежен, но перед тем многие политические деятели, бизнесмены и высшие чиновники ощутили пользу его уверенных действий.

Когда господин Законодатель спускался обратно по семидесяти двум ступеням, останавливаясь через каждые восемнадцать, чтобы перевести дыхание и полюбоваться видом, в его мыслях уже утвердилось спокойствие. Если Старик согласен, значит стратегия выбрана точно. Можно начать реализацию плана.

Пройдя вниз полпути, господин Законодатель все еще слышал слабый щелчок сиси-одоси. Отличительным качеством этого звука было то, что он продолжал звучать в голове на любом удалении от его источника. Слышался даже в лимузине, несущимся по серпантину дороги в Киото.

Конвульсии иностранных рынков не оставили без последствий и рынок Токио. Золото поднялось в цене, а ставки фьючерных контрактов предельно упали. Из полутора тысяч фондов, выставленных на бирже в Токио, свыше половины не нашли покупателей, а прочие, по существу, обесценились. Среди всеобщей резни, однако, прошло почти незамеченным то, что «Ниппон инфосистемс» не поддалась общей тенденции рынка. Объем ее операций вырос, взвился и курс ее ценных бумаг.

 

Глава 13

Тосио Иванага проснулся в пять тридцать и быстро оделся, стараясь не потревожить двух женщин, свернувшихся на кровати в форме огромного круга. При свете наступающего утра сходство их было поразительным, не то что вчера вечером, когда на обеих была свежая косметика.

Старшая в свои сорок пять лет была очень опытной гейшей. Ее семнадцатилетняя дочь лишь начинала карьеру. Соски ее были, как розовые бутоны, а бедра буквально шелковые. Лишить девственности такую гейшу стоило десяти миллионов иен, но Иванага был гостем желанным, и ему это действие обошлось в полцены. Было выпито много сакэ, звучали возбуждающие шутки, и даже мать, заигравшись, приняла живое участие в композициях и непосредственном обучении приемам любви.

Затем в течение часа Иванага медитировал и полчаса упражнялся в фехтовании. Позавтракал он в одиночестве. Тут до него дошел телефонный вызов Ёсимуры из компьютерного центра. Тот просил отсрочить начало реализации проекта на пять дней, пока пересматриваются меры безопасности. Иванага отверг идею, не скрывая своего раздражения. Ёсимура очень благоразумен, его преданность безусловна, однако он временами бывал малодушным, почти беспомощным. К счастью, люди Тэрады решали проблемы безопасности по-деловому и быстро.

Первая деловая встреча дня была намечена на девять часов в богадельне Мэгуро, которую Иванага использовал для особо деликатных переговоров. Водитель доставил его туда в машине «ниссан-президент» с тонированными стеклами.

Трое представителей «Маруити» прибыли вовремя. Они поклонились и представили очередной отчет. Содержание отчета удовлетворило его. Лондон, Нью-Йорк, Сингапур и Токио подготовлены в соответствии с указаниями. «Молчаливый гром» сделал все, о чем сговорились. Осталось немногое, завершающее трехлетнюю подготовку удара.

Старшим из представителей «Маруити» был Сугаи. Иванага учил его десять лет. Его преданность и искренность были вне подозрений. Сугаи попросил разрешения на минуту удалиться и, возвратясь, положил на стол нечто, завернутое в домотканую материю. Он снова поклонился.

— Сегодня, сэнсэй, мы хотим отметить подарком свое преклонение перед вашим гением. Наш подарок символизирует величие совместных устремлений.

Иванага сделал легкий ответный поклон признательности и развернул приношение. В материи был меч с потертой рукояткой. Клинок его покоился в холщовых ножнах. Иванага медленно обнажил холодное лезвие, и серповидный металл полыхнул в луче солнца.

— Какое великолепие! — вырвалось у него.

Поверхность металла была зеркальной, узор отходил от центра волной, туманно-белая рубящая кромка казалась бритвенно-острой. Оттенки и грани переходили друг в друга, клинок казался живым.

— Начало девятнадцатого века, — сказал Иванага. — Возможно, школа Масахидэ.

— Это сам Масахидэ, — сказал Сугаи, не скрывая гордости удовольствия. — Его клеймо на клинке.

— Невероятно!

Иванага снял куртку, затем, держа меч вертикально перед собой на уровне груди, дал ему найти равновесие. Некоторое время Иванага не шевелился, лицо его стало твердым, как маска. Затем Иванага сделал выпад и закрутил меч, как два часа назад, выполняя упражнения с мечом. Лезвие превратилось в дугу света, кромсающую неподвижный воздух.

— Как он в руке? — спросил Сугаи.

— Абсолютно невесом, — сказал Иванага, смахнув со лба росинки пота. Он приложил лезвие к предплечью. На коже образовалась кровавая ниточка.

— Режет! — воскликнул он. — А я ничего не чувствую. Дух этого меча чрезвычайно силен. Масахидэ, наверное, делал его с любовью и вложил в него свою душу. — Он глядел на голубовато-серую сталь с детским восторгом, как неофит. — Этот прекрасный меч вселяет гордость и грусть, — сказал он, наконец обретая свое современное воплощение.

— Грусть, сэнсэй?

— Да. Целое тысячелетие мастера передавали секрет из поколения в поколение. В сравнении с этим мечом западное оружие — грубый металл в руках дикарей. Люди считали волшебниками кузнецов Японии, работавших века назад.

— Это верно, — согласился Сугаи.

Двое других представителей «Маруити» строго и скорбно кивнули.

— Но вот пришла Реставрация Мэйдзи, и мы стали продавать эти произведения высокого искусства иностранцам как сувениры. Тысячи старинных мечей уничтожены. Только нам, японцам, по силам было делать такое оружие, и только у нас, японцев, хватило глупости выбрасывать его.

— И только вы, сэнсэй, считаете необходимым возродить первозданную культуру нации.

Иванага снова поклонился.

— Для меня большая честь ваше мнение и этот подарок, — сказал он. — Если наши действия будут бесшумны и разительны, как удары меча Масахидэ, мы заставим мир трепетать.

Норико — хорошая девушка, решил Кэндзи. Она отдалась ему без особых усилий с его стороны. И проявила себя лучшим образом, о чем свидетельствовали следы на его спине, шее и груди. Когда она уходила на работу, ее улыбка была свежа, а глаза лучились. Он увидел, как она привлекательна.

Он пролежал в постели до десяти, лениво поглядывая в телевизор. Впервые за столько лет он посмотрел утренние новости с информацией о публичных скандалах. Главной темой была Юми-тян. Ее любовные дела обсуждали астролог, гинеколог и поэтесса. Все желали ей здоровья и счастья.

В середине дня он позвонил Ноде.

— Тебе повезло, — услышал он. — Эти люди прикончили бы тебя, не задумываясь.

— Что же делать? Когда я смогу вернуться на работу?

— Отдыхай. Я сказал кому надо о том, что у вас происходит. Слишком долго все это не протянется.

— Буду ждать.

— Правильно. Впрочем, ты мог бы мне помочь. Мне нужны некоторые подробности: почтовые адреса, банковские счета, на которые перечислялись деньги, сколько и когда перечислено… Есть ли возможность как-то получить эту информацию?

Кэндзи задумался. Норико — вот кто сделает это. Она сумеет.

— Запросто, — сказал он. — Попробую добыть то, что вам нужно, к завтрашнему дню.

Он устроился в постели поудобнее и уставился на первого любовника Юми-тян, парня, который сдавал теперь вступительные экзамены в университет. Парень подробно рассказал об их первом поцелуе.

Кэндзи встретился с Норико в обеденный перерыв на площадке для гольфа на крыше десятиэтажного здания в Симбаси. У Норико был точный удар. Она не мазала.

— Здорово, — сказал Кэндзи.

— Ой, я еще не играла на настоящих площадках, — сказала она, — но мистер Сага из общего отдела обещал сводить меня в следующем месяце.

Сага! Этот прилизанный притвора. Он сладкоречив, и женщины льнут к нему. Краска обиды прилила к щекам Кэндзи.

— Пойдем лучше со мной, — сказал он. Я — член гольф-клуба в Тиба.

Кэндзи не очень интересовался гольфом. Он приобрел членский билет лишь как вклад, причем на деньги, взятые в долг. Это стоило ему годового жалования. Всего обиднее было то, что цены с тех пор упали на треть.

Хоп! Еще один отличный удар Норико.

Хоп! Кэндзи сильным крученым ударом послал мяч в направлении Токийской башни.

— Вот было бы здорово, — воскликнула она. — Ты бы поучил меня крученым ударам, а я тебя — как правильно вести мяч.

Они пошли в кафе, где играл джаз-оркестр. Кэндзи думал отделаться туманным сообщением о том, что происходит в фирме. Но она отказывалась помочь до тех пор, пока он не выложил всю историю. Она хотела знать все. Когда он окончил повествование, она задумалась.

— Знаю, как добыть такую информацию, — сказала она, — но не уверена, что найду непронумерованные счета. Тут ты должен помочь мне.

Вопреки тому, что он чувствовал, Кэндзи изобразил уверенность.

— Нет проблем, — сказал он. — Сегодня вечером сделаем.

Мори выучил наизусть биографии Тэрады и Накамуры и узнал все, касающееся синдиката «Кавасита». Кудо помог ему разобраться в структуре организации, а Танигути — в связях с большим бизнесом и политическими фигурами. Но Мори ощущал недостаток сведений. Кое-что надо было прояснить, обратившись к первоисточникам. Он без труда нашел адрес Кунио Ватанабэ, которого знал уже десять лет. Когда-то Ватанабэ был нахальным молодым якудза, носил экстравагантные костюмы и в спорах был склонен действовать кулаками. А спорил он много, о чем попало и с кем угодно. Он был сводным братом довольно крупного деятеля якудза. Но вот его брата прихлопнули в какой-то стычке между своими. Ватанабэ втянули в очередную разборку, и он получил пять лет. В тюрьме он вдруг занялся сочинительством: его повествование о якудза внезапно стало бестселлером, а он — знаменитостью среднего калибра. Теперь он фигурировал в телевизионных представлениях и писал для газет. Мори повидался с ним в задней комнатке ресторана, известного блюдами из угря. Когда он пришел на встречу, Ватанабэ уже ставил автограф на своей новой книге, предназначая ее молоденькой официантке и отпуская шутки насчет полезности угря, повышающего мужскую потенцию.

— А для меня найдется экземпляр? — спросил Мори.

— Ты что, шутишь? — ответил Ватанабэ. — Если тебе нужна книжка, то магазин направо за углом.

Со своими широко расставленными поросячьими глазками, приплюснутым носом и толстыми, как подошва, губами он выглядел якудза из телевизионной постановки. Кстати, он и снялся недавно в паре спектаклей, показанных по пятому каналу.

— Мне нравятся твои обозрения. — продолжал Мори. — На днях в «Гэндай» было отличное.

— Там работает знакомый парень. Я сказал ему, что — в случае чего — ноги переломаю. Он принял мой материал без возражений.

Мори сделал вид, что на него это произвело впечатление. У официантки распахнулись глаза, она была ошарашена. Когда она ушла, Ватанабэ бросил озорничать, стал вежливым и доброжелательным. Вести себя он умел.

— Чем могу быть полезен? — спросил он. — Готов помочь старому другу.

Это было преувеличением. Мори никогда не дружил с ним. Просто Ватанабэ был обязан ему кое-чем.

— У меня две крупные проблемы, — сказал Мори. — Одну именуют Тору Накамура, другую — Сэйдзи Тэрада.

Ватанабэ втянул воздух краем рта.

— С этими проблемами я не справлюсь. Надо же думать и о карьере. Хорош я буду на телеэкранах без ушей и носа.

— Да я и не хочу, чтобы ты непосредственно ими занимался. Мне нужна информация — все, что знаешь об этих людях: их психология и чего они боятся.

Ватанабэ было приятно поделиться тем, что он знает доподлинно. А знал он все о том, как Накамура шел на вершину своей организации по костям друзей и врагов. Он психопат и садист. Ватанабэ описал и соперничество Тэрады с традиционалистами. Убийство старшего из братьев Ага раскололо синдикат надвое, и этот раскол пытаются сгладить старшины синдиката.

— Ага был медлителен и старомоден, — сказал Ватанабэ, — но он точно знал свое место в мире. Он был якудза и этим гордился, а никого из себя не разыгрывал. Люди Тэрады — другие. Они сами не знают, на что способны, и очень этим опасны. Они не знают пределов.

— А младший Ага знает рамки?

— Безусловно! Бывало, мы с ним вместе носились по Осаке. Он нормальный якудза, в голове полторы извилины.

— Мне надо с ним встретиться. Ты мог бы это устроить?

— Тебе?! Тебя посетила плохая идея.

— Не важно, хорошая или плохая. Мне нужно.

Ватанабэ посмотрел с любопытством. Но он-то знал, что в этих случаях лишних вопросов не задают.

— Ладно, — сказал он, открыл чемоданчик и достал портативный радиотелефон.

Мори вернулся в офис в полдень. На автоответчике ждало сообщение. Голос был дружелюбный и слишком бодрый, как у радиокомментатора коммерческой станции.

— Мори-сан, мы пытаемся с вами связаться, но что-то не удается. Не беспокойтесь, все же увидимся. Пока попытайтесь быть умником.

За этими словами последовал женский вопль, и Мори узнал голос Лизы.

Он лег на диван и закрыл глаза. В отдалении раздался гудок локомотива, послышались крики торговца печеным ямсом, грохот грузовиков. Минут пять он лежал без мыслей.

Как велел Ватанабэ, Мори прибыл в главное отделение синдиката «Кавасита» в Синдзюку в четыре часа. Офис располагался на девятом этаже здания возле вокзала. Синдикату принадлежала большая часть этого здания. Фирма «Сумикава реал эстейт» таким образом рассчитались с якудза за их помощь в реализации проекта реконструкции нескольких городских кварталов. Помощь «Каваситы» была, конечно, своеобразной…

Приемная в офисе была стандартного вида: секретарша за столиком, китайская ваза и часы, показывающие время во всех крупных столицах мира. Но только вход преграждало пуленепробиваемое стекло. Оно поднялось после того, как за Мори защелкнулась дверь и его в достаточной мере рассмотрели через видеокамеру.

— Вы — Мори-сан? — спросила девушка в приемной. — Проходите, вас ждут.

Она провела его в комнатку с двумя креслами, диваном и письменным столом. Напротив двери на стойке лежали журналы, а на стене красовалась маска персонажа классического театра Но.

Девушка поклонилась и предложила ему присесть в кресло напротив двери. Абсолютно корректный деловой этикет. Мори уселся, и она опять поклонилась.

— Принести что-нибудь выпить?

— Кофе, пожалуйста. Черный, без сахара.

Девушка исчезла. Через несколько минут в комнату вошли двое якудза. Они представились и передали Мори свои карточки. Като и Сато — заместители руководителя секции, представители фирмы «Ниппон трейдинг». На отворотах пиджаков виднелись крошечные значки, полагающиеся добропорядочным служащим: Мори разглядел, впрочем, известную всем бриллиантовую эмблему «Каваситы».

— Итак, Мори-сан, — сказал Сато, высокий, с усиками, выступавшими так скупо, что, казалось, они требуют полива, — у вас, кажется, есть какое-то предложение, и вы хотите его обсудить.

— Нас не интересуют деловые идеи, — сказал Като. — Особенно мысли такой представительной фигуры.

Этот выглядел так же, как Сато, но усиков у него не было.

— Не знал, что я знаменит, — произнес Мори. — Стараюсь, знаете ли, держаться в тени.

— Не скромничайте, — сказал Като с легкой улыбкой. — Мы о вас слышали, правда, Сато?

— Конечно. Я даже лично встречался с Мори-сан, когда работал в нашем хиросимском отделении.

Мори вспомнил контакт в Хиросиме с тремя якудза. Это было пять лет назад. Он передал конверт с деньгами в обмен на конверт с фотографиями и письмами. Выслушал претензии насчет того, что, мол, денег мало, и оскорбления. Двое схватили его на обратном пути и втолкнули в проулок, где пахло сыростью и мочой. Посыпались удары. Благодаря тому эпизоду мэр Хиросимы остался в своем кабинете, но Мори получил травмы, следы которых неустранимы.

— Значит, вы были одним из тех подонков?

— Вообще-то меня там не было, — поспешно ответил Сато. — Я слышал, что вы там втянулись в какую-то драку.

Мори отрывисто кивнул. Сато и Като начинали его раздражать.

— Я пришел говорить с вашим боссом, — сказал он. — Он знает о том, что я здесь?

— Знает, знает, — сказал Сато. — Просто он хочет, чтобы мы удостоверились, что вы не станете попусту тратить его время. Правильно, Като?

— Явно.

— Скажите нам все, что следует, Мори-сан, а мы уж передадим это боссу, не сомневайтесь.

— Теряете мое время, — сказал Мори, поднимаясь. — С какой стати я буду вести разговоры с парой шавок вроде вас?

Като обернулся к напарнику с деланным удивлением:

— А ведь грубовато сказано, Сато, а?

— Он еще не понимает, Като. Может быть, ему нужен урок вроде того, какой он получил в Хиросиме?

Мори зашел за кресло, в котором сидел Сато, сильным захватом защемил его шею и приподнял его.

— Слушай, — прошипел он ему на ухо, — я не люблю дважды повторять. Я хочу видеть босса. Сейчас же.

Като и не шелохнулся в своем кресле. Выждав пару секунд, он неодобрительно покачал головой.

— Вы — странный человек, Мори-сан. Приглашаем вас в офис, хотим по-хорошему обсудить дело. Обходимся с вами вежливо, а вы почему-то теряете самообладание.

Мори легонько сдавил горло Сато и бросил его в кресло.

— К боссу, — сказал он. — Ну?

Сато судорожно дышал и потирал пальцами шею. Лицо его было красно. Като встал.

— Ладно, — сказал он, пожав плечами, — нам все равно пришлось бы вас отвезти. Пошли, Сато. Пора ехать.

У подъезда стоял белый «линкольн» с тонированными стеклами. Сато сел за руль, Като на переднее сиденье, Мори — на заднее. Места тут было много, в салоне прохладно. Неплохо живут якудза, мельком подумал Мори, наблюдая уличную суету.

— Вивальди или Майлс Дэвис? — спросил Като, доставая из ниши пару компакт-дисков.

— Все равно, — ответил Мори. — Куда все же едем?

— Босс следит за операцией в Кавасаки. Так, Сато? Скоро приедем.

Но в Кавасаки они добрались только к закату. Шел легкий дождь. «Линкольн» урчал, продвигаясь сквозь неоновый строй магазинов видеопорнографии, розовых салонов и ночных клубов «С и М», шоу «Сквозь смотровые щели», салонов «фасонных массажей», кафе-стриптиз, гостиниц, ванных заведений и театров. Дорога сияла, меняя цвета — пурпурная, зеленая, серебристая.

— Полагаю, вы контролируете все это? — сказал Мори.

— А то нет. У нас же здесь инвестиции, да, Като?

— Явно.

Они остановились против здания, где на первом этаже была дискотека «Инферно», а выше — ночные клубы. Тут застыло несколько длинных американских машин, а на тротуаре торчало с полдюжины близнецов Сато и Като. Они просматривали всю улицу.

Като сказал что-то одному из них, тот бормотнул в свой радиотелефон и получил ответ.

— Босс готов, — сказал Като. — Езжай на десятый этаж.

Мори поднимался в лифте один. Зато наверху его встретили трое якудза в темных костюмах. Один из них — с детектором такого типа, какие применяют в аэропортах.

— Одну минуту, пожалуйста, — сказал он и провел прибором по груди Мори, под мышками и в промежности. Прибор пискнул лишь на расческу и на пряжку брючного ремня.

Комната, в которую отвели Мори, была обычной для ночных клубов по всей Японии: маленькая, уютная, без окон, озаренная люстрой, покачивающейся от дуновения кондиционера. В углу сидел за роялем и наигрывал молодой человек с прилизанными волосами. Пахло духами.

Младший Ага находился на кожаном диване в окружении женщин. Он был не так плотно скроен, как старший брат. Лицо его было грубее. Сзади него стояла высокая таиландка, массируя ему шею. Слева — юная блондинка совала ему в рот виноградины. По другую сторону сидела бразильянка цвета кофе с молоком, с лицом кинозвезды. Она хихикала, делая вид, что ей мешает рука Аги, забравшаяся под разрез ее юбки.

— Девочки, — сказал он, — познакомьтесь с Мори-сан, известным японским сыщиком. У нас в Японии очень хорошие сыщики.

Девушки улыбнулись и замахали руками.

— Они здесь менее полугода, — с гордостью сказал Ага, — и уже понимают по-японски.

Мори кивнул.

— Во всяком случае, о чем вы хотели поговорить? — спросил Ага. — Но поскорее, у меня много дел.

— Конечно, много, я понимаю. Какой печальный случай произошел с вашим братом…

Неожиданно Ага встал и выпрямился, оттолкнув блондинку. Та нервно хихикнула и попятилась.

— Я им покажу, — взревел он. — Убить такого человека, как мой брат — добропорядочного, уважаемого… — Он снова опустился, девушки на цыпочках отошли. — Для меня брат значил все, — продолжил тихо Ага. — Он обучил меня всему, что я знаю, дал мне первое дело, он доверял мне. Прекрасный был человек.

Мори подождал некоторое время и произнес:

— Вот об этом и речь. У меня есть информация, касающаяся Тэрады. Кто его поддерживает и что они замышляют. Это большее, чем то, что вы думаете.

Густые брови Аги сошлись.

— Большие идеи, — прорычал он, опуская кулак на хрустальный столик. — Эта скользящая ящерица и эти его идеи! У меня большая идея против него. Я сокрушу его как… как… — он огляделся. — Как креветку, — рявкнул он и ткнул палочкой для еды в блюдо, стоявшее на столике. Удар оказался неточен, креветка соскользнула и упала на ковер. Мори машинально поднял ее. Ага смотрел дико.

— Продолжайте, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Какие идеи?

— Есть человек по имени Тосио Иванага, — сказал Мори. — Вы, думаю, немало слышали о нем…

Глаза Аги налились кровью, на губах застыли брызги слюны. Мори снова поразила грубая простота его лица. Впрочем, он жил в мире, где отсутствие воображения и интеллекта не считалось существенным недостатком. Мозг акулы значительно меньше мозга дельфина, но это не утешает дельфина, сжираемого акулой.

— Я знаю его, — сказал наконец Ага. — Человек, который много говорит, человек, который не может скрыть гордыни… Мой брат вел с ним дела много лет назад.

— Ну вот, теперь на него работает Тэрада. И если то, что они замыслили, у них выйдет, страна встанет с ног на голову, и ваши дела пойдут прахом.

Ага подался вперед.

— Расскажите-ка мне об этом поподробнее, — сказал он вкрадчиво, неожиданно высоким, почти женским голосом.

Через десять минут Мори входил в лифт. Ага поверил ему и, кажется, понял срочность дела.

Сато и Като поджидали на тротуаре, болтая с телохранителями. Они проводили его в машину, и Като лениво выполнил на проезжей части разворот через три линии, не обращая внимания на машины, напиравшие в обоих направлениях.

— Вивальди? — спросил Сато.

— Предпочитаю что-нибудь покруче, — сказал Мори.

Дождь усилился. Неоновый свет теперь стал расплывчатым. На тротуарах образовались сгустки служащих с зонтами. Мори откинулся на сиденье, и мысли его потекли вслед за партией рожка во вступительных аккордах «Моего смешного Валентина».

Зазвонил автомобильный телефон. Като поднял трубку и передал ее Сато. Тот подобострастно промямлил:

— Да, да… понятно… да, немедленно… предоставьте это мне… понятно! — Опустив трубку, он обернулся к Мори: — Это босс. Кажется, ваши слова произвели на него впечатление. Он хочет, чтобы мы отвезли вас в лучший соупленд. Можете иметь любых девочек, любой национальности, сколько хотите и так, как хотите. Счастливчик, а Като?

— Явно.

— В другой раз, может быть, — неуверенно сказал Мори. — В данный момент у меня неотложное дело.

Сато убавил громкость проигрывателя.

— Вас приглашает босс, — сказал он, упирая на каждое слово. — Никто не отказывается от приглашений босса. Ведь так, Като?

— Явно, — сказал Като, не отрывая от дороги глаз.

Лучшим соуплендом в округе оказалось пятиэтажное здание, расцвеченное огнями. В фойе там были водопад, заросли плюща на решетке и арфистка. Сато остался в машине. Като прошел вместе с Мори и исчез в кабинете управляющего.

Молодые люди в смокингах и галстуках-бабочках приглашали гостей — преимущественно престарелых бизнесменов — по двое или по трое — и предлагали «меню». На левой стороне там были фотографии девушек со справками о пристрастиях, амбициях и вкусах каждой. Справа золотом был выписан перечень услуг и цен. Цены были от сорока тысяч до трехсот тысяч иен.

Через некоторое время появился нервного вида человек. Представившись управляющим, он пригласил Мори в комнатку с аквариумами, где плавали тропические рыбки. Здесь находился еще один высокий седовласый господин в дорогом костюме. Он сидел в кресле и читал газету «Никкэй», как в приемной стоматолога.

— Пожалуйста, не торопитесь с выбором, — вежливо сказал управляющий. — Можем предоставить и видеокаталог с любыми подробностями услуг.

Мори старался сообразить, какой из пунктов «меню» займет меньше времени.

— Рекомендую «Восторг султана», — продолжал управляющий. — Две лесбиянки-подростка начинают с виброигры, затем пенистый танец, двойной перископ, оральный треугольник…

— Двойной перископ?

— Да, в большой ванне из черного мрамора. Клиент в середине ванны, девушки по бокам…

Господин, уткнувшись в газету, поднял голову.

— Стоит попробовать, — сказал он, — это лучшее, на мой вкус.

— Потрясающе, — сказал Мори, — но, к сожалению, я ограничен во времени. Через час мне нужно уйти.

Управляющий вроде бы огорчился.

— Хммм… Ну, тогда «особый сёгунский»? Максимум расслабления с максимум стимулирования. Все за час.

«Особый сёгунский», судя по «меню», сочетал втирание масла способом массажа «от тела к телу», выполняемого двумя девушками, за сим следовала «тройная игра». Мори кивнул, и управляющий исчез.

— Попробуйте «Восторг султана», — сказал знаток удовольствий, выглядывая из-за газеты. — Каждый мужчина должен это попробовать хоть раз в жизни.

Появилась девушка в длинном голубом платье. Она провела Мори по коридору, подняла на боковом лифте, проводила в ванную соуп-комнату. Там стояли круглая ванна из черного мрамора и кушетка. Девушка опустилась на колени и поклонилась так низко, что волосы ее рассыпались по белому кафелю.

— Меня зовут Мика, — сказала она. — Я покорно благодарна вашей любезности…

Мори приветственно кивнул.

Вошла еще одна, тоже в длинном голубом платье.

— Меня зовут Эми. Я покорно благодарна вашей любезности.

Они сняли платья, под которыми ничего не было, и подвели Мори к кушетке. Он лег, и они раздели его. Соски грудей Мики щекотали его лицо, Эми, уложила его ноги себе между ног, снимала с него носки.

В ванне они его медленно мыли. Эми скользила промежностью, как намыленной губкой, по его руке от плеча до кончиков пальцев. Мика делала то же с его ногой, останавливаясь, чтобы погрузить его большой палец в нежные складки своего влагалища. Затем она чуть подвинулась, и ее волосы накрыли его промежность. Она ласкала его гениталии легкими прикосновениями пальцев, массировала бедра, ягодицы. Его член отвердел, а Мика усиливала эффект кончиком своего языка. Мори испытывал не вожделение, а теплую благодать, пронизывающую все тело. Он лежал на спине с — закрытыми глазами.

— Похоже на забаву, правда, Като?

— Явно.

Мори резко повернулся. Девушки выскочили из ванной, схватили свои платья и промчались мимо стоявших в дверях Сато и Като.

— В чем дело? — спросил Мори сквозь зубы. — Я не даю представлений на публике.

— Кончился твой счастливый час, Мори, — рявкнул Сато. — Вылезай и одевайся.

— Да вы, ребята, пожалуй, спятили. Босс вам велел забавлять меня, а не подсматривать тут. Не хотел бы я оказаться на вашем месте, когда он узнает об этом.

Като медленно покачал головой. В его руке был пистолет.

— Если у тебя какие-нибудь жалобы, — сказал он, — можешь высказать их лично боссу. Он побеседует с тобой накоротке.

Сзади них стоял третий. Сато и Като продвинулись, и тот вошел в соуп-комнату. Это был отнюдь не Ага-младший. Прежде они вообще не встречались, но черты его злобного лица Мори мог воспроизвести в воображении в любой миг — по фотоснимку сделанному в вестибюле отеля «Сэйкю».

— Извиняюсь за беспокойство, — сказал Тору Накамура, — но надо многое обсудить. У нас впереди жаркая работа.

— Эти два идиота работают на тебя?

— У них достаточно ума, чтобы понять, что Ага и его команда провалились. Сейчас они стоят больше, чем ты.

— Пошевеливайся, гений, — сказал Сато.

Мори вылез из ванной, надел брюки и рубашку. Сато подскочил и схватил его за плечо. Като сунул оружие в карман. Накамура, привалившись к косяку двери, посмеивался, изучая «меню». Мори извернулся волчком, вырвал плечо из захвата и ударил Сато пяткой по голени, точно под коленную чашечку. Сато сник, взвыв от боли. Като выхватил оружие. Мори схватил Сато за ворот и ударил его головой, как тараном, в живот Като. Тот крякнул и выронил пистолет.

Но Накамура сзади сдавил ему горло. Он оказался невероятно силен. Мори почувствовал, что его отрывают от пола. И тотчас перед ним возникли Като и Сато и заработали кулаками, как в тренировочном зале. Вскоре Мори уже лежал на кафеле, его обрабатывали ногами, он почувствовал кровь во рту, она заливала, белый кафель, и все покрылось красным туманом.

Кэндзи и Норико подождали полуночи. В штаб-квартире «Маруити» было темно на всех этажах, кроме двадцать второго и двадцать третьего, где располагались международные отделы. Там, в обстановке строгой секретности, всю ночь работал элитный персонал, имевший выход на европейские и американские рынки.

Несколько лет назад Кэндзи мечтал сидеть вот так всю ночь напролет, пока Токио спит, и ворочать огромными суммами денег, перемещая их из одной страны в другую. Провалившись на тестировании дважды, он понял, что там требуются другие служащие: не задающие вопросов, преданные и послушные, готовые пожертвовать всем для компании.

Безопасно проникнуть в здание можно было через подземную стоянку автомашин, где в пять этажей стоя ли служебные лимузины нескольких автомобильных компаний. В этот ночной час здесь дежурили полдесятка водителей. Было жарко, они сидели в своих машинах с включенными кондиционерами и, сняв обувь, похрапывали или читали комиксы. Никто из них не обратил внимания на Кэндзи и Норико.

Лифт поднял их в вестибюль первого этажа. Там горел лишь светильник над бронзовым, бюстом Итиро Маруоки. Игра света и теней подчеркивала его глубоко посаженные глаза, расширенные ноздри и толстые губы, сжатые с властной решимостью. Он походил на свирепого божка, из тех, что охраняют ворота храмов.

Они прошли к главному лифтовому отсеку и поднялись на одиннадцатый этаж. В компьютерном отделе никого не было, но несколько аппаратов функционировали, регистрируя сделки, совершаемые на двадцать втором и двадцать третьем этажах. Мерцали экраны, урчали дисковые блоки, ныли факс-аппараты, переговаривались принтеры.

Они включили освещение на рабочем месте Норико. Она уселась за компьютер и стала вводить нужные команды.

— Могу я что-нибудь сделать? — спросил Кэндзи.

— Конечно, — сказала Норико. — Принеси кофе из автомата, он за углом. С молоком. Один кусок сахара.

Ей понадобилось полчаса, чтобы ввести программу поиска информации, о которой просил Нода. Потом Кэндзи должен был объяснить ей, как выйти на спрятанные файлы. Она сбросила данные на трехдюймовый гибкий диск, который и убрала в свою сумочку. Кэндзи удивила скорость ее работы.

Она уже успела выключить свой терминал, когда за дверью послышались голоса.

— Быстрее, — прошептал Кэндзи.

Они нырнули в коридорчик между терминалами и бесшумно переползли в темноту. Голоса приближались. С содроганием Кэндзи узнал голос Рэя Такэды.

— Я проверю распечатку. Погоди-ка, здесь включено освещение. В чем дело? Суэмацу, я, кажется, говорил тебе об о особом режиме безопасности, пока идет работа над проектом.

Осакский акцент звучал грубо. Другой голое был виноватый:

— Не знаю. Наверное, ребята из компьютерного отдела забыли его выключить.

— Вряд ли, — бросил Такэда. — Охрана проследила бы. Эге, похоже, здесь кто-то был.

Шаги приближались. Медленно, как во сне. Эти двое осматривались. Кэндзи и Норико притаились.

— Странно, — сказал Суэмацу.

— Что такое?

— В этой чашке — кофе. Еще теплый.

— Ага! Говорил я тебе: кто-то здесь шнырял.

Кэндзи закусил губу. Он забыл про чашку, которую Норико поставила на картотечный шкафчик возле своего стола.

— Пойду проверю, что делают идиоты из охраны, — продолжал Такэда. — Оставайся и тщательно все обследуй. Тот, кто здесь был, может вернуться.

— Понятно.

Шаги Такэды удалились. Суэмацу медленно переходил от одного терминала к другому. Кэндзи сжался до размера корзины для мусора. Шаги приближались.

Кэндзи повернулся к Норико в полном отчаянии. Между тем она сняла футболку и расстегивала лифчик. Онемев от изумления, он следил, как она расстегнула молнию на юбке и выскользнула из нее.

Шаги были метрах в двух.

Неожиданно Норико обхватила Кэндзи за плечи и повалила его на спину. Когда он упал, она перекатилась на него и сжала его ноги своими. Шум получился громкий.

— Что здесь такое? Кто здесь?

Шаги ускорились.

— Какого черта вы здесь делаете?

Норико встала и отвела волосы. Груди ее вздымались так, будто она пробежала стометровку.

— Что делаем? Не видно, что ли? Забавляемся. Сверхурочные часы утомительны.

Она игриво хихикнула, чего Кэндзи от нее еще ни разу не слышал.

Суэмацу был невысокого роста, лет сорока пяти. Он явно смутился. Он взглянул на лежащего на полу Кэндзи, на Норико, на ее бурно вздымающиеся груди и белые трусики, сползшие с ягодиц.

— Я хочу сказать, это очень помогает, — заметила она, глубоко дыша. — Среди этих столов и экранов, где всегда сидят и работают… Давай, ты же сам об этом подумал!

Суэмацу потеребил узел галстука.

— Это крайне необычно, — сказал он высоким голосом. — Я должен отвести вас обоих в отдел охраны.

— У-у-у… ну, пожалуйста, не надо! — проказливо сказала Норико. — Я знаю, я плохо себя вела, но я… не могла удержаться — очень уж захотелось…

— Использование оборудования в нерабочее время без разрешения грубо нарушает правила. Об этом инциденте придется немедленно доложить.

— Да, это уже не забава. Почему бы вам не остаться с нами ненадолго, я буду с вами ласкова, обещаю.

Норико обвила руками его талию и поцеловала его в шею пониже уха. Рука ее стала расстегивать пряжку его ремня.

— А-а-а… что вы делаете?

Суэмацу не очень сопротивлялся. Норико хихикнула и прижала его к вращающемуся креслу. Он тяжело опустился в него. Она ткнулась грудью ему в лицо.

— Давайте будем любезны друг к другу, — выдохнула она.

И тут Кэндзи увидел свой шанс. Он схватил со стола малогабаритный компьютер «Лэптон», взвесил его в руках и с размаху ударил им по макушке Суэмацу. Экран разлетелся. Суэмацу соскользнул и плюхнулся на пол.

— Бежим, — сказал Кэндзи. — Надо удирать, пока нет Такэды. Норико схватила одежду и сумочку, и они бросились к лифту.

Небольшая квартира Норико была нашпигована электроникой. Тут были дисковый видеоплеер, проигрыватель компакт-дисков с двумя отсеками и график-эквалайзером, цифровая клавишная панель, телевизор с семидесятисантиметровой трубкой, закрывающий почти всю стену, видеокамера, персональный аудиоплеер, работавший даже под душем, и параболическая антенна на балконе. У нее были и персональный компьютер, и принтер, и факс.

Когда информация была распечатана и передана Ноде по факсу, они успокоились и расслабились за бутылкой вина, которую Кэндзи купил еще днем.

— Нам бы уйти куда-нибудь завтра, — сказал он. — Им не понадобится много времени, чтобы вычислить, кто ты такая.

— Пожалуй. На тот случай, если бедный старый Суэмацу будет объяснять Такэде все происшедшее.

— Между прочим, — сказал Кэндзи, — роль ты сыграла мастерски. И насчет секса в служебном помещении… как тебе удалось придумать?

— Я и не придумывала, — ответила она.

 

Глава 14

Мори очнулся от боли в голове и груди, в ногах и спине. Во рту ощущался вкус крови, один глаз заплыл и едва открывался. Руки его были связаны за спинкой деревянного стула. Он сидел. Веревки давили так, что он едва ощущал свои кисти.

Итак, Сато и Като. Рука Накамуры, сдавившая горло. Красная пелена. Затем голоса. Его тащат, запихивают в багажник машины. Звук двигателя. Потом — ничего.

Превозмогая боль, Мори повернул голову. Он в большой комнате с деревянным полом. Тут пара кресел, обитых материей, металлический письменный стол, свет сквозь решетчатое окно. В отдалении урчащий двигатель и раздаются команды:

— Левый локоть, да, раз, два, три. Хорошо. Правый локоть, да, раз, два, три…

В комнате кроме него находится кто-то, вне поле зрения. Мори еще чуть повернул голову. Это был Сато. Сидя слева от Мори в кресле, он читал комиксы. Он заметил, что Мори зашевелился, и встал.

— Очнулся, а? — сказал он, пронзительно глядя в лицо Мори. — Надеялся, что сразу прикончим? Босс о тебе беспокоится, можешь проверить.

Мори попытался что-то сказать, но рот наполнился дикой горечью рвоты, а голову пронзила молния боли.

— Плохо себя чувствуешь, а? — причмокнул языком Сато. — Теперь уже не такой крепкий парень, да?

Мори вырвало на рубашку, и в голове прояснилось. Он увидел картинки прошедшего вечера, как фотографии, сделанные «полароидом».

— Что вам всем надо? — с трудом проговорил он.

— Спокойно, Мори. Здесь вопросы задаю я.

Сато скрутил журнал комиксов и дважды ударил им Мори по лицу. От этого Мори окончательно пришел в себя. Зубы, кажется, уцелели, но верхняя губа страшно раздулась. Пара ребер, похоже не в полном порядке. Видимо, треснули. Прочее — только ушибы. Жить можно.

— Пойду за боссом, — сказал Сато. — А ты не вздумай смыться от нас, понял? — осклабился он.

Мори мог двигать лишь головой. Другие движения грозили болевым шоком. Но ему удалось развернуться со стулом в направлении окна и различить за решеткой ветви деревьев.

Через несколько минут Сато вернулся вместе с Като и Накамурой. С ними пришел незнакомец — худощавый, приятной наружности, в хорошем итальянском костюме. Такого костюма Мори надеть на себя не осмелился бы, даже если бы мог себе позволить его завести. В очертании губ и взгляде этого человека были жестокость и холодность, выдававшие его профессию. Мори, впрочем, в конечном счете, его узнал по фотографиям в еженедельниках. Это был Сэйдзи Тэрада, самый выдающийся из «новых лидеров».

— Руки, — сказал Тэрада бесцветным голосом.

— Руки, — повторил Накамура.

Като крякнул, извлек пятнадцатисантиметровую бритву и перерезал веревки, связывающие руки Мори. На обоих запястьях были глубокие красные следы веревок. Мори сжал руки, чтобы восстановить кровообращение.

— Хорошо, — сказал Тэрада. — пусть встанет.

— Поднять его, — сказал Накамура.

Като схватил Мори под мышки и поднял на ноги. Мори покачивался из стороны в сторону, едва удерживаясь от рвоты.

— Дать ему разок, — сказал Тэрада.

— Дать ему разок.

Мори еле успел напрячь мышцы живота, как получил удар кулака Като. Ноги его подкосились, он упал на колени и стал ловить ртом воздух.

— Достаточно, — сказал Тэрада. — Поднять его снова.

— Поднять его снова.

— Извиняюсь, — сказал Тэрада, пожав плечами. — Прежде чем начнем дискуссию, я хотел бы обсудить ее основные правила. Встречи и совещания — пустая трата времени, если не установлены основные правила. Не так ли, Мори-сан?

Тэрада, уперев руки в бока, обращался к Мори, как старший по должности, объясняющий служащему-новичку порядки в учреждении. На нем была рубашка с пуговицами, на нагрудном кармане светились его инициалы, пиджак был расстегнут, шелковые помочи с волнистым рисунком были в цвет носков, была и пара золотых запонок с бриллиантовой эмблемой «Каваситы». Только на нем был пиджак, и только он в этой комнате без кондиционера не вспотел.

— Итак, начнем с самого начала, — сказал он. — В чем состоит ваше задание? — Кто его поручил вам и как далеко вы продвинулись?

В голове Мори пронеслись варианты. Узнав все правду, они тотчас пустят его в расход. Значит…

— Я расскажу вам, что знаю, — сказал он, — но это не так уж много. Я работаю в группе, решившей остановить реализацию безумного проекта Иванаги.

Като озадаченно глянул на Накамуру. Очевидно, он не был в курсе дела. Тэрада поднял левую бровь.

— Проект? О чем вы, черт возьми, говорите?

— Не будем притворяться. Те, кто нанял меня, знают о вашем проекте все, что надо. Они отследили каждый ваш шаг. Если Иванага полагает, что он невидимка и действует в безлюдном пространстве, то он безумнее, чем о нем говорят.

— Сэнсэй не безумен, — отрывисто сказал Тэрада.

— Он уже перед крахом. Вы все одурачены, извините.

— Дать ему еще!

— Дать ему еще, — повторил Накамура.

Като, казалось, воспринял указание слишком серьезно. Он вложил в удар всю силу, его кулак глубоко вошел в живот Мори. Тот качнулся, его вырвало, но он устоял. Като явно огорчился. Тэрада повел рукой по своим лоснящимся, хорошо ухоженным волосам. В его голосе слышались скорее смирение, нежели ярость:

— Вы не поняли правил, Мори-сан. Ваша судьба и жизнь всецело в наших руках. Будете вести себя в духе сотрудничества и здравого смысла, мы будем с вами обращаться таким же образом. Если нет, тогда…

Тэрада снова пожал плечами и многозначительно посмотрел на Накамуру. Мори кивнул. Во рту его было сухо, а тело содрогалось в рвотных позывах.

Мори подбирал слова очень тщательно. От этого зависело все.

— Это люди из самых высших кругов, среди них чиновники и банкиры. Тон задают финансисты. Они наблюдают за Иванагой несколько месяцев. Через пару дней в дело вступит полиция. На вашем месте я уходил бы, пока есть возможность. Прошу извинить.

— Благодарю за совет, — сказал Тэрада, криво усмехнувшись, — но через пару дней будет слишком поздно. Теперь, пожалуйста сообщите-ка имена этих самых высокопоставленных людей. Вашу историю проверить проще простого.

— Я мелкая сошка, — сказал Мори. — Я не встречался с ними. Я делаю то, что мне говорят.

— Врет, подлец, — прошипел Накамура.

Тэрада разочарованно вздохнул. По его лицу прошла тень раздражения.

— Не очень здорово, господин сыщик, — сказал он. — Привести девчонку сюда!

— Привести девчонку!

Като удалился. Тэрада взял со стола его книжку комиксов, поджал губы и бросил ее в мусорную корзину. Достав сигарету из серебряного портсигара, он подержал ее в зубах, пока Накамура подносил огонь. Таких сигарет с серебристой полоской вокруг фильтра Мори никогда не видел.

Като втолкнул в комнату Лизу. Мори готовился к худшему, но ее вид ошеломил его. Ее, очевидно, накачивали наркотиками. На ней была фабричная форма с эмблемой «Ниппон инфосистемс». Под глазом был синяк, левая сторона лица распухла. Когда Като отпустил ее и толкнул на середину комнаты, она зашаталась. Вероятно, она не сознавала, где находится и что с ней. Мори она не заметила.

— Отпустите ее, — сказал Мори. — Женщина не имеет ничего общего с этим делом.

Его мысль напряженно работала. Что можно использовать? Он стал вспоминать бумажный лист, поднятый из корзины для мусора в компьютером центре. Голова раскалывалась.

Тэрада молчал. Он посмотрел на Мори, затем на Лизу, стряхнул пепел со своей сигареты и покачал головой.

— Отрезать ей ухо, — наконец сказал он.

— Отрезать ей одно ухо, — повторил Накамура.

Като вытащил бритву и подошел к Лизе. Она не сделала попытки уклониться, когда он грубо схватил ее за шею и откинул волосы. Мори мучительно воспроизводил в памяти клочок бумаги, строчки на нем, фамилии, даты…

Като попробовал лезвие о ладонь и поднес к голове Лизы.

— Стоп! — заорал Мори. — Скажу кое-что еще. Могу сказать почему вы обречены.

Тэрада жестом остановил Като.

— Продолжайте, — сказал он. — Посмотрим, стали ли вы благоразумнее.

— Врет, подлец, — язвительно сказал Накамура. — Время оттягивает.

Като взглянул на Мори, правя лезвие на ладони.

— Возможно, — сказал Тэрада. — А может, и нет. Продолжайте, Мори-сан, мы внимательно слушаем. Не разочаруйте, уважаемый.

Мори медленно качнул головой и вздохнул.

— Очень просто, — сказал он. — В компьютерном центре работает наш информатор. Мы знаем всю подноготную, вплоть до графика смен охраны. Группа Танаки у главных ворот с понедельника по четверг, группа Нагатоми с пятницы по воскресенье. Двойная численность охраны в субботу на заключительную проверку для «Журавлиного танца».

Его слова произвели эффект. Глаза Тэрады расширились.

— Детский фокус, — злобно сказал Като. — Принимает нас за дураков.

— Пусть Като заткнется, — сказал Тэрада, не открывая взгляда от лица Мори. — Заткнись, — сказал Накамура.

Тэрада глубоко затянулся, бросил сигарету на пол и затоптал. Накамура занервничал.

— Где вы получили эту информацию? — спросил Тэрада.

— Непосредственно от источника, — сказал Мори. — Информацией нас снабжает один программист из компьютерного центра. Я сам установил с ним связь.

Тэрада кивнул.

— Кто? — спросил он.

— Фамилии не знаю. Я принимаю от него документы. И он не знает меня. Так безопаснее для обоих.

Тэрада поджал губы, затем отвел в сторону Накамуру. Прошла минута, пока они беседовали. Като отпустил Лизу и тупо смотрел на происходящее.

— Хорошо, Мори, — сказал Тэрада. — Похоже, для вас есть работа. Накамура доставит вас в центр, и вы опознаете шпиона.

— Как насчет девушки? — спросил Мори.

— Она останется с Като. У Като свой подход к женщинам, не так ли, Като?

Като скромно улыбнулся.

— У нас как-то были неприятности с девицей из соупленда в Осаке, — продолжал Тэрада. — Като позаботился о ней. Вы, возможно, читали. Помните: голова в ячейке камеры хранения на вокзале Умэда…

Мори действительно читал. Одна из бульварных газет описала историю, не опустив ужасных подробностей. Полиция квалифицировала это как убийство из ревности.

Като переминался, как застенчивый школьник.

— Если вы попытаетесь нас обмануть, Като будет рад опять отличиться. После того, как он прикончит девицу, полиции придется работать в пяти префектурах… Теперь — связать его снова.

— Связать его снова.

Като завел руки Мори за спинку стула и привязал их к ножкам. Веревки врезались посильнее, чем прежде. Тэрада и Накамура вышли из комнаты, оставив Като сидеть с двумя пленниками.

Лиза сидела на полу посреди комнаты. Она ни разу и не взглянула на Мори. Като подошел к ней и грубо обхватил ее сзади. Его руки скользнули по ее грудям.

— Оставь ее в покое, ты, недоумок, — сказал Мори.

— Это у нас такая маленькая игра, Мори-сан. По-настоящему будет не сразу.

Он взял руку Лизы и сунул себе в промежность.

— Каково? Интересно, да? Правильно, продолжай. Сожми чуть-чуть, отлично! Ей это нравится, Мори-сан. Она хочет еще покопаться.

Мори затошнило. Лиза была еще в трансе, ее руки и ноги двигались так, будто она плыла под водой.

Като расстегнул на ее груди рубашку и стал лапать внутри.

— Тебе повезло, Мори. В Кавасаки берем за такое шоу по три тысячи иен. А тебе бесплатно!

Он потянул ее на пол, коленом раздвинул ей ноги. Теперь ее тело сверху было обнажено, он просунул руку под брюки Лизы.

— Хорошая и крепкая, — пробормотал он. — Как раз такая, какие мне нравятся.

Лиза запрокинула голову, издавая слабые стоны, как делают актрисы в порнографических фильмах. Левая рука ее, заметил Мори, скользнула в карман брюк Като. Тот перемещал свои слюнявые губы с одного соска на другой. Он стащил с нее брюки уже до колен и совал ей ладонь между ног.

Левая рука Лизы медленно появилась из его кармана с бритвой, зажатой между большим и указательным пальцами.

— Она теплая и влажная, Мори, — сказал Като, остановившись перевести дыхание. — Ей это одно удовольствие, будь здоров.

Он слегка переместился, расстегнул молнию своих брюк и спустил их до колен, обнажив квадратные ягодицы, потом взял правую руку Лизы и сунул себе между ног. Лиза издала мурлыкающий звук.

— Интересно определит ли она разницу, — причмокнул Като, обернувшись к Мори. — В свое время она небось видела…

Другая рука Лизы скользнула к промежности Като.

— Ммм… правильно, — сказал он. — Легче, медленно, а теперь, как… УXX!

Като хрюкнул вдруг, будто его вот-вот вырвет. Лицо его исказилось от ужаса. Он руками зажал свою промежность, его тело содрогнулось. Из-под пальцев закапала кровь, он истошно заорал.

Лиза выкатилась и кошкой вскочила на ноги. Метнувшись к Мори, она перерезала одну за другой веревки, стягивавшие его руки и ноги.

Като сидел окровавленный на коленях. Он поднял голову, его неудержимо трясло.

— Она меня зарезала, — с рыданием выговорил он.

Мори сделал шаг и с разворота ударил его сбоку в челюсть. Като упал навзничь, ударившись затылком об пол, и больше не двигался.

— Бежим! — сказал Мори.

Лиза кивнула. Она слабо ориентировалась в пространстве. Зрачки ее глаз были расширены. Мори схватил ее за руку и потянул к двери. Они выскочили в светлый коридор с голубой полосой на полу по центру. Здесь никого не было, но слышался вой машин.

По обе стороны коридора находились двери со смотровыми окошками. Заглянув в одно, Мори увидел мужчин в форме «Ниппон инфосистемс», сидящих за пультом управления. В комнате справа был аналогичный пульт, но за ним никого не было. Мори дернул дверь. Она оказалась открытой.

Окно на противоположной стене выходило в рабочий зал. Несколько человек в форменной одежде ходили между ними, поглядывая на мониторы. Ленты конвейеров перемещали от одного автомата к другому ярко окрашенные детали. Электронные роботы поднимали листы металла, фальцевали их и пробировали отверстия, затем грузили в тележки, оснащенные оптическими сенсорами, что делало их схожими с одноглазыми крысами. В дальнем конце площадки из легкого фургона выскакивали ящики и попадали на транспортер.

Мори недавно читал, что «Ниппон инфосистемс» ввела в действие сборочный завод, где двадцать четыре часа в сутки «роботы производят роботов». Иванага в интервью утверждал, что этот завод отвечает новому уровню технологии, не достигнутому пока никем в мире.

— Что вы здесь делаете? У вас есть разрешение?

Мори обернулся. Вошедший был высокого роста в серой одежде и фуражке. Увидев кровоподтеки на лице Мори, он вздрогнул и потянулся к переговорному устройству, торчавшему из кармана его пиджака. Но не успел. Мори коленом ударил его между ног, и когда тот согнулся, ударил по шее. Служащий свалился без звука.

Они сняли с него форменную одежду, заткнули ему рот его носками, связали руки и ноги электропроводом. Мори надел форму и надвинул козырек фуражки.

Надо было быстро уходить. Но в коридоре Лиза задвигалась неуверенно. Голова ее поникла…

— Хочется спать, — повторяла она. — Давно я так не хотела спать.

— Надо держаться, — в отчаянии сказал Мори. — Еще несколько минут.

— Так… так хочется спать…

Сзади послышался механический шум. Мори осмотрелся, ища, куда спрятаться. Он потянул Лизу за руку. Она не поддавалась, а шум приближался.

— Спать…

Мори поддержал ее, кося за спину краем глаза. Из-за поворота выехала самоходная тележка с деревянными ящиками.

— Лиза, хватайся за эту шутку и не отпускай. Понимаешь?

Она медленно кивнула, ее глаза были полузакрыты.

— Скажи, если понимаешь!

— Я понимаю.

— Ну так давай!

Тележка была размером с легковой автомобиль. Двигалась она со скоростью энергичного пешехода. Они ухватились за задний поручень и, прикрываемые грудой ящиков, поспешили за ней в конец коридора. Там была дверь, за которой шумели станки. Мори глянул поверх ящиков и тотчас пригнулся снова. Над дверью перемещалась из стороны в сторону небольшая видеокамера, фиксируя очертания тележки.

В этот момент и заработала система внутренней трансляции. Хорошо поставленный, спокойный женский голос оповестил:

«Внимание! Важное объявление! Всем работникам покинуть производственную площадку и занять места, согласно аварийному режиму номер четыре. Тревога не учебная. Повторяю, тревога не учебная».

Должно быть, уже обнаружили Като, подумал Мори. Он взглянул на Лизу. Когда тележка остановилась, ее веки снова сомкнулись. Он тряхнул ее за плечо, и она слабо улыбнулась.

Дверь распахнулась, послышался гул. Тележка зарокотала и двинулась в цех, следуя голубой полосе на полу.

Мори посматривал по сторонам. Люди отсюда исчезли, видимо, чтобы занять места согласно режиму номер четыре. Тележка поехала в центр площадки, там голубая полоса закруглялась и подвела ее к одному из станков. Мори с Лизой скользнули за него. Снимая ящики, гигантский металлический коготь стал перекладывать их на транспортер. Там в них выстреливались стальные бурава, и ящики, перевертывались, раскрывались, их содержимое двигалось на конвейер, а другой металлический коготь принимал опустевшую тару.

Снова зазвучал громкоговоритель:

«Внимание! Всем работникам завершить выход с производственной площадки. Тем работникам, которые еще находятся на площадке, подготовиться к немедленным действиям по аварийному режиму номер четыре».

Мори проскользнул под ленту и стал пробираться к отсеку погрузки, таща Лизу следом. Грохот не давал ей уснуть.

Метров за двадцать пять до конца транспортера двигался по голубой полосе автоматический кран, перемещая уложенные штабелями ящики с места на место. Это могло прикрыть движение к выходу.

Мори выскользнул из-под ленты конвейера и оказался перед самоходной тележкой, перемещающейся слева направо. Взгромоздившись на нее, за оптическим сенсором сидел Накамура. Он что-то заорал, и рука его полезла под куртку.

Мори вспрыгнул на тележку, дернул руку Накамуры в тот момент, когда в ней появилось оружие. Накамура выстрелил, когда Мори толкнул его вперед. Пуля рикошетом ударилась где-то о металл. Мори и Накамура покатились по полу в сторону, к ограждению лазерного металлорежущего станка. У Накамуры был пистолет, но Мори держал его запястье железной хваткой. Вскочив на колени, он толкнул ноги Накамуры под острую грань болванки, которая уже шла в обработку. Накамура заорал от ужаса, оружие упало на пол.

Оба вскочили. Накамура сделал выпад и обхватил Мори руками. Тот ощутил на щеке жар его дыхания. Он изогнулся, опершись на защитный поручень и едва не угодив под металлический коготь, цеплявший заготовку.

Некоторое время они раскачивались, как пьяные танцоры в баре-караокэ, толстые пальцы Накамуры впивались в шею Мори. Коготь надвигался за следующей болванкой, и тут Мори что было сил развернул Накамуру под траекторию движения когтя. Коготь завис, как бы решая, что делать, раскрылся, вцепился в плечо Накамуры. Грохот металлических клещей заглушил поросячий визг Накамуры. Манипулятор перенес его через ограждение и уложил на рабочую поверхность. Из боковины станка выстрелили металлические жгуты, обернулись вокруг груди и укрепили тело якудза для обработки вместо болванки. Накамура взревел, хватая жгуты руками, но уже пропищал лазерный сигнал и грудь Накамуры прошили лучи — из двух ярких пятен размером с пуговицы повалил дым.

Крик Накамуры потонул в громовых раскатах нового объявления:

«Аварийный режим номер четыре. Производственная площадка запирается. Всем работникам проверить имущество самообороны и немедленно доложить о неисправностях».

Мори с ужасом обнаружил, что с потолка опускается панель, которая должна заблокировать доступ в погрузочный отсек. Он выдернул Лизу из-под конвейера за руку, и они помчались. Панель быстро шла вниз. Осталось бежать не менее пятнадцати метров, а под панелью было уже, пожалуй, не проскочить и ребенку.

Внезапно на щитке сбоку замигал красный сигнал, и панель остановилась, не дойдя до пола. Она прихватила задок самоходной тележки, тележка засигналила, и панель поднялась примерно на метр. Пока повозка въезжала на производственную площадку, Мори с Лизой вылетели из цеха в погрузочный отсек.

В отсеке стояли два грузовика с открытыми бортами, а рядом — штабеля ящиков. Привалившись к одному из штабелей, ел из миски лапшу человек в форме службы «Транспорт Сэйкю» и в фуражке. Появление Мори и Лизы явно ошеломило его.

— Аварийный режим номер четыре, — заорал Мори. — Вы что, не слышали?

— Да я ничего не знаю, — виновато сказал человек. — Я — водитель, я не работаю в этой компании. Я…

— Объявлена тревога, — заорал Мори. — Приказываю подогнать немедленно грузовик к главным воротам, иначе я доложу, что вы отказались сотрудничать. Шевелитесь!

— Понятно.

Водитель бросил миску с лапшой на ящик и поспешил в кабину. Мори подсадил Лизу в кузов, а сам сел в кабину к водителю.

Грузовик выехал из погрузочного отсека. Снаружи была большая стоянка транспорта, за ней — ограда из колючей проволоки высотой метра три с половиной, дальше — пустырь со свалкой промышленных отходов, бензоколонки, рекламные щиты и оживленная автомагистраль. Прямо перед оградой стоял небольшой храм с бетонными опорами ворот. Мори знал, что по настоянию Иванаги его служащие молились в храмах «Ниппон инфосистемс» не реже раза в неделю. Умерших служащих и их родственников независимо от вероисповедания, там же и хоронили.

— Хорошо, — сказал Мори. — Подъезжайте к воротам храма.

Водитель повиновался, не скрывая раздражения.

— Не понимаю я этой компании, — пробубнил он. — Все здесь без смысла. Никто не говорит, что происходит.

— Да вы делайте, что говорят, и все будет хорошо. Так, теперь выйдите и проверьте давление в шинах.

— Проверить что?!

— Шины, — терпеливо сказал Мори. — Их следует проверять, согласно перечню мер аварийного режима номер четыре.

Водитель посмотрел на Мори, будто тот заявил, что совершает путешествие на НЛО.

— Что вы имеете в виду? Какое, к черту, имеет отношение этот чертов режим к колесам моей машины?

— Не могу разглашать. При объявлении режимов три, четыре и пять у выходящих с объекта машин должно быть проверено давление в шинах. Это закон. Не хотите неприятностей — заткнитесь и выполняйте.

Водитель отчаянно и злобно покачал головой и вылез из кабины, бубня:

— Режим… Законы… Чепуха, чепуха! — и пошел к переднему колесу.

Мори быстро перебрался на его место, включил передачу заднего хода, поддал газу и отпустил сцепление. Грузовик вздрогнул, как бы решая, стоит ли канителиться, затем рванулся назад. Мори резко затормозил в метре от фабричной стены.

— Взбесился, — заорал водитель. — Все вы здесь бешеные. От президента и ниже.

Мори развернул грузовик и направил его к фасаду здания. Поодаль от стоянки он объехал группу служащих, появившихся из боковой двери. По борту грузовика забарабанили пули, а одна, влетев в кабину через открытое окно, пробила крышу прямо над головой Мори. Он пригнулся и надавил на акселератор. Грузовик понесся к главным воротам.

Ворота — полдесятка металлических прутьев — уже смыкались. По обе стороны торчали охранники с автоматами. Тут находилась и будка с надписью: «Осторожно! Ток высокого напряжения». Охранники взяли оружие наизготовку.

Мори нырнул под приборный щиток, одной рукой зажав баранку руля, а другой отжимая акселератор до самого упора. Лобовое стекло разлетелось, на Мори посыпались осколки, затем машину потряс удар, сопровождаемый белой вспышкой. Звук был такой, будто рвется огромный бумажный лист. Грузовик вздрогнул, вздыбился, но продолжил движение. Мори поднялся на сиденье, притормозил метров через триста-и оглянулся. Из будки рвалось коптящее пламя, на месте ворот зияла дыра, в кабине воняло бензином, но двигатель работал. Гаечным ключом Мори выбил остатки стекла и повел машину к магистрали.

Поездка до Токио заняла чуть более двух часов. Он бросил грузовик в пригородном проулке и взял такси. Лиза проспала большую часть пути, и к тому времени, как они доехали до центра, действие того, чем ее накачали, стало ослабевать.

— Сон был такой кошмарный… — зевнула она, еще плохо соображая. — Ужас. Жуткий якудза елозил по мне, пытаясь меня изнасиловать. Не догадываешься, что я сделала.

— А что ты сделала?

— Отрезала ему яйца. Получила крупное удовольствие. Между прочим, жаль, что во сне.

Она снова забылась, склонив голову на плечо Мори.

На западной окраине Синдзюку жил доктор, специалист в области косметической хирургии и половых болезней. Его пытался дискредитировать конкурент, обвинив в незаконной деятельности, результатом которой была гибель его пациентки в одном из домов свиданий. Мори размотал это дело и восстановил престиж доктора. В знак благодарности тот предложил Мори бесплатные услуги на всю оставшуюся жизнь. Мори не пришлось ими воспользоваться, зато теперь у него было основание попросить доктора подержать Лизу в клинике несколько суток. И чтобы никто ни о чем ее не расспрашивал и ее присутствие сохранялось бы в тайне.

Оставив Лизу у доктора, он сговорился по телефону с Кудо немедленно встретиться для обещанного разговора.

— Не пожалеешь, — сказал он веско. — И, думаю, тебе уже не придется ловить бандитов-мотоциклистов в дождливые ночи и выслеживать притоны азартных игр.

— Ты говорил мне об этом в прошлый раз, — скептически сказал Кудо. — Насчет перелома в моей карьере. А что вышло? Я не только дал тебе информацию, но и за пиво пришлось расплатиться.

— На этот раз я тебе дам все, что есть. Я много чего узнал. Правда, есть условие.

— Какое?

Голос Кудо звучал настороженно.

— Я хочу быть на месте в финале… Когда завершите аресты.

— Это же против правил, — заметил Кудо.

— Я знаю, — сказал Мори.

Заместитель управляющего местным отделением банка «Сумикава» в центре Хоккайдо сидел, уставясь в пространство. На его столе лежал номер «Гэндай имбун» с тревожащими материалами. То, о чем прочитал Том Коно в газете, подтверждало последнюю информацию из Лондона: Симада начал раскручивать свою авантюру, пытаясь обрушить курс доллара и опустошить рынки ценных бумаг. Это была безумная стратегия, он уже нес огромные потери, но этот человек, похоже, не понимал, чем рискует. Он лепил огромный финансовый снежный ком.

Но какими бы крутыми ни были действия Симады, сами по себе они бы не создали кутерьмы, о которой подробно сообщали финансовые страницы газеты. Чтобы сдвинуть ситуацию так быстро и на такие глубины, должны были сработать другие симады, следуя общему плану. Иначе чем объяснить, что рынки поддались сразу? Неужели в конце концов этот Симада обладал мифическим шестым чувством торговца? Учитывая тупость Симады, о которой информировал Тревор, последнее представлялось невероятным.

Том взял деревянные счеты — они ему были приятнее для простых действий, чем калькулятор, — и собрался выверить текущие расходы офиса, то есть заняться своими обычными делами. Но в кабинет вбежала секретарша.

— Коно-сан, идите быстрее, — проговорила она, еле переводя дыхание, — это, должно быть, что-то очень важное.

Тому нравилась Кадзуми. Она единственная здесь относилась к нему без предвзятости. Другие как будто опасались, что он заразит их чем-то… Дочь местного фермера, Кадзуми была трудолюбива и жизнерадостна.

— Важное? Что же?

— Вас спрашивают, — сказала она. — У него большая черная машина и водитель в белых перчатках.

Том вышел в приемную. Его встретил низким поклоном незнакомец лет тридцати в строгом темном костюме. Он сказал тихо и доверительно:

— Мистер Коно, для меня огромная честь — возможность познакомиться с вами. Ваше содействие в этом хлопотном деле высоко ценят те, кого я представляю.

Солидный молодой человек вытащил из своего портмоне свиной кожи визитную карточку с золотым ободком и вручил ее Тому. Судя по визитке, его звали Кодзи Уэно, и он был личным секретарем высокопоставленного деятеля, которого, насколько помнил Коно, вывели из кабинета министров несколько лет назад в связи с финансовым скандалом.

У Уэно были благородный рот, пухлые щеки и брови такие блестящие, что казались начищенными. Волосы его были прилизаны назад. Его основательность, гладкость и общая приятность напомнили Коно изысканность дрессированного морского льва.

— Содействие? — осторожно спросил Том. — Извините, я не совсем понимаю…

— Имеется в виду ваше письмо. Нас ознакомили с его содержанием. Оно помогло нашим собственным расследованиям.

— Ах да… Письмо… — ответил Том не слишком решительно.

Это могла быть и западня.

Уэно обернулся к Кадзуми, застывшей, как ледяная скульптура на фестивале в Саппоро. Лицо ее было благоговейно. Уэно слегка поклонился, но она лишь нервно улыбнулась. Он сказал Тому:

— Я был бы признателен, если бы мы могли все обсудить более подробно. Не возражаете ли пройти в мою машину?..

Том задумался, вглядываясь в этого человека. На нем был галстук Токийского университета, у него были пухлые, с ухоженными ногтями пальцы, в его облике смешивались помпезность и исключительная учтивость. Уэно выглядел в полном соответствии со своим статусом.

— Хорошо, — согласился Том.

Он зашел в кабинет взять пиджак. Кадзуми последовала за ним и помогла ему облачиться.

— Куда вы уезжаете? — прошептала она, поправляя ворот его пиджака.

— Не знаю, — пробормотал Том.

— Когда вернетесь?

— Не знаю. Наверное, ненадолго.

На мгновение ее взгляд потух, затем она как всегда лучезарно улыбнулась.

— Удачи вам, — произнесла она.

То, что Том услышал в машине, было столь неправдоподобным, что он не смог сразу поверить. Массовые скоординированные манипуляции на рынках Европы и Соединенных Штатов? С участием банков «Сумикава», «Мицутомо лайф», «Дайниппон траст» и других? Это не умещалось в самые дикие фантазии. Однако многое вдруг стало понятно: от того факта, что его сняли в Лондоне с должности, до последних выкрутасов Симады.

По словам Уэно, в «Мицутомо» и в «Дайниппон» за два последние года управление перешло, как и в банке «Сумикава», из рук опытных финансистов с их сильными связями в мире бизнеса к деятелям, еще не зарекомендовавшим себя на сцене политики и финансов. После кабинетных переворотов власть сосредоточилась в неких «консультативных» группах, действующих параллельно комитету директоров. Письмо Коно прояснило профессионалам природу и масштаб намеченной интервенции…

— Но в чем же смысл? — спросил Том. — Чего они, собственно, хотят?

— У нас нет уверенности, — сказал Уэно, — но ведь не мне вам говорить, что, когда рынки вот так приходят в движение, инициирующие это движение люди и знающие подоплеку аналитики начинают делать большие деньги.

Том непонимающе потряс головой.

— Но какой ценой? Наш банк «Мицутомо лайф» и другие вот-вот понесут невообразимые потери. Под угрозой их выживание!

Уэно предложил Тому сигарету. Свою он вставил в мундштук из слоновой кости.

— Поэтому я и здесь, — сказал он. — Люди, которых я представляю, знают вашу репутацию и полностью вам доверяют. Они искренне просят вашего содействия в расчете предотвратить катастрофу.

— Какого рода содействия? — спросил Том. — И кого конкретно вы представляете?

— К сожалению, не могу их вам назвать. Частные лица, кровно заинтересованные, скажем так, в поддержании стабильности и процветания.

— Чьего процветания?

— Японского народа, конечно, — уязвленно сказал Уэно.

Одинокая улица, представляющая центр небольшого городка, была почти безлюдна. По дороге бродила собака зеленщика. Полненькая школьница стояла под навесом магазина и смотрела во все глаза на машину, как на корабль инопланетян. Водитель Уэно сидел за столиком у окна единственного на весь город кафе, листая старый экземпляр журнала «Четверг» и пережевывая жареную лапшу.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил Том Коно.

Уэно достал из кармана конверт.

— Здесь билет на самолет в Лондон через Токио. Мы хотим, чтобы вы взяли там ситуацию под свой контроль и постарались развернуть ее в обратном направлении — негласно, с минимальным воздействием на рынки.

— Взять под контроль? Симада и новый управляющий отделением не потерпят меня в Лондоне.

— Не беспокойтесь. Они будут нейтрализованы. Вы будете полновластны не только в банке «Сумикава», но и в «Мицутомо» и в «Дайниппон». Вы согласны?

— Не знаю, — сказал Том, покачав головой. — Раскрутить такие многозначные позиции — дело долгое и сложное…

— Вы получите столько времени сколько хотите, ну и, конечно, необходимое обеспечение. Мы считаем ваше участие абсолютно необходимым. Ваши усилия будут вознаграждены.

— Я не требую особого вознаграждения, — сказал Том. — Все, что мне нужно — работать по-прежнему.

— Это уж, Коно-сан, без проблем.

Школьница-толстушка укатила на скутере. Собака зеленщика улеглась перед автоматом, продающим порнографические комиксы. Она положила морду на тротуар, глаза ее были желты.

— И еще одно, — сказал Коно. — Я бы хотел, чтобы здесь меня заменили. Нельзя же все бросить.

Уэно на некоторое время задумался, затем пожал плечами и кивнул.

— Все, что вам требуется, — сказал он.

— Тогда согласен, — сказал Том. — Чего же мы ждем?

Уэно опустил стекло машины и махнул водителю. Тот надел белые перчатки и вышел из кафе, не доев лапшу.

Бросая прощальный взгляд на офис банка «Сумикава», где он провел небольшую, но важную часть своей жизни, Коно увидел в окошке опечаленное круглое личико Кадзуми. Он помахал ей, она махнула в ответ. Возможно, это был плод воображения, но ему показалось, что глаза Кадзуми сияли восторгом.

 

Глава 15

После того как Сэйдзи Тэрада положил трубку автомобильного телефона, его оставила привычная невозмутимость. Катастрофа на предприятии «Ниппон инфосистемс» выбила его из колеи. Он не мог понять, каким образом частный детектив смел, как мусор со своего пути, команду надежных, опытных, высокооплачиваемых людей, разметал их, будто это девочки из волейбольной команды. Ему, должно, быть, помогали на фабрике. А это могло означать, что не обошлось без этого бабуина — младшего Аги!

Тэрада вел красную «феррари» по узким, извилистым улочкам токийского пригорода, соображая, как он все это объяснит сэнсэю. Он перебрал в уме варианты и прикидывал перспективы. Захотелось выехать на шоссе, нажать на газ и умчаться от мешанины и неразберихи. Вместо этого он замедлил движение и посмотрел в зеркало заднего обзора. Сейчас нельзя отрываться от «ниссан-симы» с телохранителями, следующей сзади.

Ага не хочет принять тот факт, что его время прошло! Тэрада пожевал свою нижнюю губу. Когда-то он попытался объяснить старшему Aгe, что надо делать, если синдикаты якудза намерены уцелеть и выжить в двадцать первом веке. Он подчеркивал необходимость серьезных нововведений и перестройки системы. Следовало рисковать, как после войны. Старший Ага лишь язвил, сравнив его со «школьником» и обвинил в измене традициям.

Погруженный в воспоминания, Тэрада плавно затормозил машину. Впереди был знак дорожных работ, пришлось пропускать поток встречных машин. Рабочий в каске регулировал жезлом движение. Тэрада взглянул в зеркало, «ниссан» держался сзади. Через некоторое время рабочий переговорил по радиотелефону и махнул, разрешая проехать. Тэрада резко нажал на акселератор и рванул вперед, вынудив рабочего отскочить.

Он осознал, что что-то не так, увидев в зеркало, что «ниссан» отсекли. Какая-то «букашка», выруливая с обочины, загородила узкий проезд. Тэрада замедлил ход, ожидая, пока «букашка» завершит маневр. Пару секунд спустя он обнаружил желтый бульдозер, громыхавший наперерез ему с огороженной стороны дороги. Он резко нажал на тормоз.

Двое рабочих спрыгнули с бульдозера и бросились к «феррари». Тэрада хотел опустить стекло и обругать их, но обратил внимание на их лица — мучнисто-бледные и нелепые. На этих людях были детские пластиковые маски. Он включил заднюю передачу, но было уже поздно. Инстинктивно он попытался пригнуться, но ремень безопасности удержал его.

Лобовое стекло разлетелось, грянула автоматная очередь и еще одна, почти в упор. Пули снесли Тэраде полголовы.

Середину дня Мори провел, общаясь с боссом Кудо — непоседливым инспектором Ито, с нервными руками и подвижным, как лифт, кадыком. Они сидели друг против друга за металлическим столом с подтеками от кофейных чашек. Между ними стояли миниатюрный магнитофон и пепельница, полная окурков. Инспектор Ито спрашивал, спрашивал и делал пометки в своем блокноте. У него был разборчивый почерк. Он дал ясно понять, что Мори предоставляется право сопровождать специальную группу в роли наблюдателя, и он должен безоговорочно подчиняться всем распоряжениям и ни во что не вмешиваться, пока не закончится операция. Мори вежливо кивал и говорил на магнитофонную ленту фразы, подтверждающие его согласие с этим.

До сбора оставалась пара часов. Этого времени Мори должно было хватить на запланированный визит. Он одолжил «ниссан-седрик» и направился через Икэбукуро в район металлообрабатывающих мастерских, дешевых гостиниц и многоквартирных домов с обгорелыми стенами. Он поставил машину у деревянного домика, втиснутого между складом и путепроводом, выходящим на автомагистраль. Когда он выбрался из машины, в ноздри ему ударил запах фекалий. Из-под мусорных ящиков выскочила шелудивая кошка с отрубленным хвостом.

Вид госпожи Кавада был такой, будто она вот-вот хлопнет дверью своего дома перед носом Мори.

— Оставьте нас в покое, — тихо сказала она. — У нас было достаточно неприятностей!

— Неприятностей больше не будет, — сказал Мори. — Я хотел справиться о здоровье вашего мужа.

— Сейчас достаточно хорошо, — ответила женщина. — Тот урок пошел на пользу, это уж точно.

Руки ее были скрещены на животе, и она явно неодобрительно смотрела на него. Сзади заплакал ребенок. От грохота грузовиков дверь вздрагивала.

— Кто там? — раздался мужской голос из дома.

— Тот сыщик, — откликнулась госпожа Кавада. — Говорит, что хочет увидеть отца.

Из-за спины появился молодой Кавада с корзинкой, приготовленной для бани. Он походил на студента, идущего на свидание. Увидев Мори, он слегка поклонился.

— Впусти его, мама, — сказал он. — Вреда он нам, в общем, не делал.

Мори снял ботинки, прошел за хозяйкой в комнату на второй этаж. Старший Кавада лежал на кровати в длинных кальсонах. Грудь его была перебинтовала, левая рука на подвязке, лицо опухшее. Говорил он одной стороной рта, не шевеля челюстью.

— Мори… Что случилось… Все в порядке?..

— Да, все нормально, — сказал Мори, присаживаясь на край кровати. — Ничего-ничего. Не надо говорить.

— Надо остерегаться… Накамуры…

— О Накамуре не стоит беспокоиться. Я и пришел сказать. Вчера он был убит.

Рот Кавады открылся пошире, обнажив окровавленные беззубые десны.

— Убит… Это точно?

— Вполне. Я там был.

— Сволочь.

Мори мягко похлопал его по руке.

— Поправляйтесь, — сказал он. — Вам надо содержать семью.

Мори уже был у двери, когда Кавада слабо позвал его:

— Одну минуту… Мори-сан… Я хочу знать…

— Что именно.? — сказал Мори, обернувшись.

— Жена Доктора Нисиды… у вас было… да?

Кавада поднял руку в неприличном жесте. Рот его растянулся в болезненной ухмылке. Мори вспомнил элегантную женщину, летающую в Милан и ежегодно меняющую двухместный закрытый «мерседес» на новый.

— Нет еще, — ответил он.

Младший Кавада ждал внизу, прислонившись к кухонной двери. Мори поманил его. Молодой человек боязливо попятился.

— Не беспокойся, — сказал Мори. — Мне нужно одно одолжение.

Поняв суть просьбы Мори, молодой Кавада уважительно кивнул.

— Это будет нелегко, — сказал он. — К какому сроку они вам нужны?

— В течение часа, — сказал Мори.

Молодой Кавада снова кивнул и бросился наверх в комнату отца. Вернулся он минут через пять.

— Отец знает, где можно достать, — сказал он. — Я постараюсь вернуться скорее. Пожалуйста, прошу вас покорно пройти в нашу скромную гостиную. Моей матери будет приятно вас угостить.

Он вывел из сарая велосипед и закрутил педалями что было сил.

Японские финансовые рынки, казалось, обезумели. Накануне на Уолл-стрит доллар снова упал, на что, как и следовало ожидать, отреагировали европейцы. Индекс «Никкэй-255» рухнул сразу после звонка об открытии торгов, подгоняемый сериями продаж. К концу утренней сессии он снизился до восьмисот пунктов.

Но к дневной сессии рынок стабилизировался, а перед закрытием торгов более чем возместились потери, понесенные с утра. Ходили слухи, что министерство финансов дало команду страховым компаниям и банкам поддержать отечественный рынок ценных бумаг. Но доллар ослаб еще больше.

Поначалу снижение было постепенным, поскольку биржевики опасались интервенции центрального банка. Затем, в три часа пополудни, появилось сообщение «высокопоставленного должностного лица» из банка «Бэнк оф Джапэн». Иена, по заявлению этого «должностного лица», была еще «неправомерно слаба», а недавнее движение валютного рынка «имело правительственную поддержку». Всего несколько слов, но их хватило, чтобы начался ажиотаж в брокерских конторах Токио. Пепельницы и кофейные чашки взлетали, резонируя на удары безумных пальцев по клавишам телетайпов и компьютеров. Скользкие от пота телефонные трубки прилипали к ушам. Охрипшие голоса выкрикивали, тараторили, взлетали к высоким перекрытиям, реагируя на простые беспроигрышные предложения, каких давно не слыхали рынки. Доллар в считанные минуты упал еще на две с половиной иены, цена золота возрастала, и брокеры в США уже прикидывали, не сменить ли профессию.

Кэндзи услышал новость, сидя в зале ожидания аэропорта Ханэда. Вокруг телевизора с супершироким экраном столпились бизнесмены в синих костюмах. Диктор говорил серьезно и строго, как говорят о стихийных бедствиях.

Показали сюжет, снятый на Токийской фондовой бирже, где торговцы орали, неистово жестикулировали и теряли свои очки, пробираясь к брокерским прилавкам. Комментарий министра финансов был противоречив. Технический аналитик фирмы «Дайниппон лайф» утверждал, что доллар, несмотря на самую мощную поддержку на всех уровнях, продолжает падать.

Норико, облокотившись о прилавок буфета, покупала пиво. На ней были круглые темные очки, пляжная тенниска и велосипедные суперплотные тянучки. Кэндзи взглянул на ее пружинистые ягодицы и на выпирающий лобок, когда она повернулась в нему. После прошедшей ночи он был в изнеможении.

— Пожалуйста, — сказала Норико, придвинув поднос.

Кэндзи буркнул в знак признательности. По совету Ноды они оделись как парочка, едущая насладиться морем, солнцем и друг другом. На Кэндзи были кепка от солнца и тенниска «Будвайзер», в руках видеокамера фирмы «Сони». Они не выделялись в толпе пассажиров, половину которых составляли такие же парочки отпускников, в таких же кепках и велосипедных безразмерных брючках.

Оставалось ждать полчаса… Они попивали пиво, закусывали сосисками и обсуждали, что будут делать на Окинаве, где еще ни разу не бывали. Нода настоял, чтобы они летели ближайшим рейсом, не общаясь ним с кем из друзей или родственников. Им вручили билеты на самолет, полмиллиона иен, забронировали номер в гостинице в Нахе на имя «господина и госпожи Танака» и поторопили собраться в путь.

Кэндзи понимал, что не вернется на фирму «Маруити секьюритис». Ему придется начинать заново, занявшись чем-то иным. Четыре дня назад он мог предсказать течение следующих тридцати лет своей жизни достаточно твердо и с удручающей определенностью. Теперь же неясно, что будет с ним в течение ближайших суток. Он волновался до головокружения.

Времени хватило лишь на телефонный звонок, который ему представлялся необходимым.

— Алло, алло, — ответил сварливый женский голос.

— Алло, — сказал Кэндзи. — Я хочу поговорить с Сатико-сан, если можно.

— Боюсь, что нет. Она вышла из дома, и я понятия не имею, когда вернется.

— Простите, вы — мама Сатико-сан?

— Да. Что вы хотите?

— Моя фамилия — Окада. Я хочу поблагодарить вашу дочь за ее доброту.

— Доброту?

— У меня неизлечимая болезнь глаз. Сатико не посчитала за труд и поговорила со мной несколько раз по телефону.

— Сатико разговаривала?

В голосе матери слышалось недоверие.

— Да, Сатико — поистине чудесная. Я уезжаю из Токио и, пожалуйста, передайте ей, что Кэндзи Окада ее не забудет.

Когда он вернулся, Норико встретила его, сияя.

— Все в порядке, хозяин?

Она употребила традиционное выражение почтительности, как старомодная дама средних лет, привыкшая таким образом обращаться к мужу. Кэндзи кивнул, напустив командирский вид.

— Возможно, медовые месяцы важны, — сказал он, — но дело всегда важнее. В твои обязанности жены входит необходимость понимать это.

Норико покорно кивнула и подняла обе сумки. Стюардесса «Японских авиалиний», проверившая их билеты, удостоила ее улыбкой сочувствия.

Когда они поднимались в самолет, Норико обернулась и прошептала ему на ухо:

— В дальних полетах есть нечто возбуждающее. У меня всегда была эта фантазия… Не правда ли, было бы здорово разок попробовать?

— Попробовать что? — переспросил Кэндзи, зная ответ.

Мори вернулся в участок ко времени совещания. В пыльном зале верхнего этажа сидело с десяток следователей. Инспектор Ито растолковывал им, как следует брать Иванагу. Мори встал позади металлических стульев.

— Проходите, Мори, садитесь, — проворчал Ито. — Трудно сосредоточиться, когда вы там стоите.

Мори извинился и присел на край стула.

Было известно, что Иванага со вчерашнего дня находился в компьютерном центре «Ниппон инфосистемс». Были спланированы синхронные налеты на его частную резиденцию, главный офис и на компьютерный центр. В одиннадцать вечера. Группе Ито, которую Мори должен был сопровождать, предстояло захватить компьютерный центр.

Ито демонстрировал схему операции на экране. Молодые детективы, фиксируя свои задачи в блокнотах, едва поднимали головы. Ито спрашивал время от времени:

— Понятно?

— Понятно, — автоматически хором бормотала аудитория.

Через некоторое время Мори забеспокоился. Операцию, на его взгляд, спланировали, упустив главное. «Президента Иванагу» полиция собиралась арестовать, как стоматолога, злостно уклоняющегося от уплаты налогов, или как взяточника-депутата какого-нибудь муниципального органа.

При следующем «понятно» Мори поднял руку.

— Можно внести предложение? — спросил он.

Ито посмотрел раздраженно.

— Всегда приятно участие общественности, — сказал он с тяжелой иронией, — но сначала уточним то обстоятельство, что вы сопровождаете нас в операции только для опознания лиц и попутного информирования. Вмешиваться в работу полиции вам запрещено, и вы должны выполнять все мои распоряжения и приказы. Понятно?

— Естественно, — сказал Мори с едва заметным поклоном. — И для меня, обычного гражданина, большая честь, что я допущен к сотрудничеству с вами.

Ито бесцветно улыбнулся.

— Хорошо. Какое у вас предложение?

— Вертолет… Его надо вывести из строя, как только мы войдем. Иначе Иванага улетит. Самый быстрый способ — пара пуль в бензобак, еще лучше — испортить приборный щиток.

Ито покачал головой; как школьный учитель, вразумляющий тупого ученика:

— Вам, возможно, трудно понять, Мори-сан, но здесь не якудза. Мы служим в муниципальной полиции города Токио и обеспечиваем соблюдение законов японского государства. Мы не вправе уничтожать технику, принадлежащую корпорации, которая числится в списке приоритетной. Это было бы нелепо.

— Не так нелепо, как наблюдать побег Иванаги, — тихо заметил Мори.

Ито уже не мог скрыть ярости. Он взвизгнул, брызнули слюни.

— Мы не привыкли к провалам, Мори-сан. Мы провели тысячи таких операций. Не думаю, что нас чему-то научат ищейки вроде вас!

— Возможно, и нет, — сказал Мори, — но и я не думаю, что вы сталкивались с кем-либо вроде Иванаги. А я с ним сталкивался лично.

Молодые следователи отложили ручки. Двое-трое обернулись к Мори с нескрываемым любопытством.

— Вы срываете совещание, — закричал Ито. — Это недопустимо! Если не закроете рот, я прикажу вас вывести. Ясно?

Его лицо стало цвета маринованной сливы.

— Понятно, — ответил Мори, пожав плечами.

После окончания совещания один из следователей подошел к Мори около автомата с кофе. Это был молодой человек лет тридцати. Он уважительно обратился к Мори:

— Вы думаете, что нам окажут сопротивление?

— Готов поспорить, что именно так и будет, — сказал Мори отрывисто.

— Но ведь этот человек — бизнесмен, президент компании. Надо сойти с ума, чтобы…

— А он и есть сумасшедший, — сказал Мори, отхлебывая кофе.

Инспектор поднял брови.

— У них там есть оружие? — негромко спросил он.

— Пару пистолетов я видел, — сказал Мори, — по, вероятно, там целый арсенал. Личные телохранители Иванаги натренированы убивать.

— Личные телохранители? Нам об этом не говорили.

Молодой человек был озадачен.

— Ну так я вам об этом говорю. Какое у вас оружие?

— Никакого. Есть личные пистолеты, но в операциях такой категории не разрешается даже снимать их с предохранителя без разрешения старшего офицера.

— А кто принимает решение насчет категории операции?

— Руководитель.

— Инспектор Ито?

— Правильно.

— Да, — сказал Мори, бросив бумажный стаканчик в урну. — Это будет интересно. Вас перебьют, как котят.

Молодой следователь угрюмо кивнул.

Они строем направились в подвал, где всем выдали плотные джинсы, черные свитеры с закрытым воротом и ветровки, а также бейсбольные кепки команды «Великаны Гэндай».

— Я никогда не болел за «Великанов», — проворчал Мори.

— Но теперь вы болельщик, — сказал сыщик, стоящий рядом с ним. — Все, кто служит в полиции, болеют за «Великанов».

Мори посмотрел в лицо говорившему. Тот не шутил.

Мори подождал, пока все выйдут, затем сунул руку во внутренний карман куртки и достал два свертка, полученные от младшего Кавады. Потом он зашел в кабину туалета и освободил от газетной бумаги вещицу из черной пластмассы. Она была легкая. Чуть надави большим пальцем — и из нее выскакивало смертоносное жало. Оружие не идеальное, но может пригодиться. Мори закатал штанину и приклеил нож лентой к икре левой ноги. Сверток побольше он, не развертывая, опустил во внутренний карман ветровки, и тот несколько выступил. Затем он спустил воду и присоединился в холле ко всем.

— Кепку вы получили? — спросил болельщик «Великанов», слегка нахмурившись.

— Она у меня в подходящем месте, — сказал Мори, показывая на задний карман джинсов.

Болельщик угрюмо посмотрел на него, обнаружив полное отсутствие чувства юмора.

Восемь часов спустя они сидели на корточках на залесенном склоне холма над компьютерным центром. Инспектор Ито обозревал объект в бинокль и бормотал свои заметки в радиопередатчик величиной со спичечный коробок. Остальные двенадцать сидели молча: кто жевал резинку, кто почесывался от комариных укусов, а кто глазел на созвездия.

Вертолет Иванаги стоял на открытой площадке перед основным зданием. Во всех постройках горел свет, у ворот и перед общежитием толпились люди в форме «Ниппон инфосистемс». Мори заметил пару лысоголовых монахов в кимоно, стоявших в тени ограды. Они глядели в лес, будто ожидая кого-то оттуда.

Мори почувствовал толчок в ребра.

— Это телохранители, что ли? — прошептал молодой сыщик, который ранее говорил с ним в участке.

— Правильно, — сказал Мори. — Помните, что я вам сказал. Не оставляйте им шанса.

— Помолчите, эй вы!

Ито смотрел на них, ухватившись за ветки. Он развернулся, задев соседний куст, и тотчас большой дрозд с шумом взмыл сбоку. Ито удивился и замер.

— Ладно, — прошипел он, овладевая собой, — пора. Группе «А» начать выдвижение. Группе «Б» наблюдать пока что отсюда. До моего сигнала. И помните… — он в упор посмотрел на молодого оперативника рядом с Мори, — никакой самодеятельности. Понятно?

— Понятно!

Ито с двумя оперативниками должен был подойти к воротам, войти на объект и арестовать, предъявив ордера, нескольких руководителей «Ниппон инфосистемс». Затем вызванные по радио остальные десять полицейских явятся произвести обыск. Мори представил содержание итогового отчета лейтенанта о том, как он замечательно сорвал планы преступников и схватил их. Ито, при умелой подаче информации прессе, в одно прекрасное утро проснется самым известным в стране полицейским офицером. Героем… Запасной вариант операции мог вступить в силу, если у Ито возникнут какие-то сложности. Тогда десяток оперативников, сидящих в засаде, проделают брешь в ограждении и ворвутся сзади непосредственно в кабинет Иванаги.

Ито и двое с ним пошли вниз. Монахи стояли там, не двигаясь, будто застыли.

— Может, они уже знают, что мы здесь, — пробормотал молодой полицейский.

— О чем ты толкуешь? Это невозможно! — оборвал его болельщик «Великанов».

Заместитель Ито, коротко стриженный сорокалетний детектив Кан, жестом велел им заткнуться. У него были рация и наушники, он слушал сообщения лейтенанта.

Десять минут спустя полицейские вышли с опушки леса к воротам. Охранники пропустили их после короткого диалога. Прошли минуты. Ито и двое полицейских вошли в главное здание, но далее ничего не произошло. Кан смотрел в бинокль.

— Пропала связь, — сказал он. — Все было нормально, но вот ничего не слышно. Не слышно и не видно.

— Бетон, наверное, экранирует связь и поглощает сигналы, — важно сказал болельщик.

Мори посмотрел на часы. Если через три минуты не будет сигнала, группе придется вступить…

— Сомневаюсь, что мешает бетон, — тихонько сказал он.

Внизу не было видно и признаков беспокойства. Ярко светились окна, двигались служащие.

Кан сжал губы.

— Не похоже на босса, чтобы он забыл порядок и план, — заметил он. — Предполагаю, что-то у них не так. Все знают свои действия по запасному варианту? Так?

Ответом было единодушное бормотание согласия.

Мори наклонился к молодому полицейскому и сказал ему в самое ухо:

— Держитесь ближе ко мне.

Кан повел их сквозь заросли кустарника над обрывом, затем по крутому спуску близ водопада. Их прикрывал подлесок, шум падающей воды заглушал чавканье ног. У ограды они проползли к облюбованному участку позади общежития. Болельщик «Великанов» проделал кусачками брешь. Друг за другом они вползли на территорию центра. Это было нетрудное дело.

Какое-то время они посидели на холодной земле перед стеной общежития. Не слышалось ни шагов, ни хлопанья дверей, ни голосов. Лишь генератор шумел.

Кан подал знак, и все двинулись за ним вокруг здания. Молодой полицейский обернулся на Мори. Тот отрицательно замотал головой. Полицейский мгновение колебался, затем, пожав плечами, исчез в тени, присоединившись к своим. Мори двинулся в противоположную сторону и, прежде чем луч прожектора завершил свой круг, уже был на автостоянке и укрылся за легким грузовиком.

Внезапно прозвучала громкая команда. Вроде бы скомандовал Кан… Раздались выстрелы. Сперва один, потом автоматная очередь. Тот же голос, теперь уже испуганный, потребовал прекратить стрельбу. Ответом была еще одна очередь.

Мори перебегал от машины к машине в обход центрального здания. У главный ворох зазвучала сирена, будто взвыл лесной дух.

Мори помнил расположение передвижной электростанции возле пожарной лестницы. Тут было ограждение из колючей проволоки. На цилиндрической бензоколонку светились белые иероглифы: «Опасно. Разрешается работа только лицам, имеющим допуск». Низко нагнувшись Мори выбежал из-за прикрытия машин.

Когда он увидел фигуру, отделившуюся от тени здания, было уже поздно что-нибудь предпринимать для маскировки.

Монах был молод, его лицо было спокойно-торжественным и безразличным. Его босые ступни белели при лунном свете. Не проронив ни звука, он перехватил палку, бывшую при нем, на уровень груди. Мори низко присел, он просчитался. Монах завертел палкой, и первый удар Мори получил в правую голень, а второй сразу же повыше левого колена. Он сник и согнулся, поскольку его левая нога онемела.

Монах протанцевал вперед, впиваясь большими пальцами ног в песчаную почву, как когтями. Мори успел откатиться, избегая тычка палкой в горло, и она вонзилась в землю. Мори хотел ухватить ее, но промахнулся. Другой рукой он выдернул из-под штанины нож. Монах отклонился и, будто играючи, движением кисти ткнул палку в грудь Мори. Второй раз за эту неделю Мори испытал ощущение травмы ребра. Превозмогая боль, он оперся на решетку, чтобы привстать. В кулаке его были десять сантиметров пластмассы.

Монах пошел на решающий удар, делая обманные движения в стороны. На этот раз Мори смог рассчитать. Он рванулся, пригнувшись под замах палки. Удар пришелся по плечу, толкнув его вниз и вперед, к упертой в почву ступне монаха. Мори нажал кнопку ножа и, ухватившись левой рукой за полу кимоно, правой всадил десять сантиметров стали в эту ступню. Да еще, падая, надавил на нож всем своим весом, пригвоздив к земле ногу противника.

Вой монаха слился с воем сирены. Мори выхватил палку из его руки, всадил конец монаху в живот, а когда тот скорчился, сцепленными руками ударил его по ногами под коленями.

Монах рухнул на колени, затем растянулся во весь рост. От падения нож вышел из земли. Монах потянулся к ножу, чтобы выдернуть лезвие из своей ступни, но Мори опередил его, ударив концом палки по его кисти. Рука отдернулась.

Монах откатился от Мори и поднялся на колени. Некоторое время они смотрели друг на друга, широко раскрыв рты. Оба тяжело дышали. Монах вдруг рванулся, цапнув Мори правой рукой за колено, а левую выбросив вперед скребущим движением. Мори увернулся и треснул отполированной палкой по бритому черепу. Он попал точно, монах распластался. Он лежал лицом в землю, вытянув в стороны руки. Из подошвы его босой ноги сантиметра на три выступал кончик ножа. Мори ударил монаха сверху в позвоночник и услышал лишь хрип.

Еще одна автоматная очередь прозвучала у фасада здания, последовала еще более громкая команда прекратить стрельбу. Командовал Ито, несомненно. Он орал в мегафон, но его команды заглушала сирена.

Мори вытащил из кармана ветровки второй предмет из тех, что ему доставил молодой Кавада. В газете была пластиковая трубка с выцветшими иероглифами: «Бризантовое взрывчатое вещество. Собственность горнодобывающей корпорации Сумикава». Такие заряды взрывчатки с известняковых карьеров Тохоку рабочие продавали якудза, воруя со складов. Взрыватель лежал в отдельном пакете, свернутый со шнуром. Мори надорвал пакетик, вытащил и воткнул в трубку взрыватель.

Его дешевая зажигалка сперва не срабатывала, затем ее пламя сшиб легкий ветер, и Мори едва не запаниковал — он просто не мог поджечь шнур. Но он заставил себя расслабиться, глубоко выдохнул, основательно встряхнул зажигалку… И ему повезло. На конце шнура появилось оранжевое свечение. Мори убедился, что все в порядке, сунул устройство поближе к баку с горючим и побежал на автостоянку. Он проскользнул за первый ряд машин, и тут ударил взрыв. Его волна взвихрила кроны деревьев, эхо покатилось по всей окрестности и над лесом.

Стрельба и крики прекратились. Сирена умолкла. Здание погрузилось в полную темноту. Лишь языки голубого и красного пламени вились над генератором. В этом освещении Мори различил в стене из хрупкого композитного материала изрядный пролом, появившийся от взрыва.

Безмолвие продолжалось недолго. Затем опять раздались крики, и зазвучал мегафон лейтенанта Ито. На этот раз Мори мог хорошо различить слова, ударявшие, как колокол:

— Говорит полиция. Предлагаю выйти из помещений и сдать оружие. Применение оружия в любой форме является уголовным преступлением. Выходя, всем садиться на землю, положив руки на голову.

Пламя всасывалось в здание сквозь пролом. Оно цеплялось за пластмассовую мебель, и языки его взлетали ко второму этажу, а дым заслонял созвездия. Видимо, надо было как-то тушить пожар, уже набиравший силу. В темноте возле общежития Мори различил темные фигуры людей, жмущихся ко входу. Десять — двенадцать служащих уже выполнили команду Ито. Они сидели на земле и выглядели провинившимися школьниками. Когда Мори проходил мимо, они и не взглянули на него.

В здании было темно, пахло дымом, люди теснились на лестнице. В голосах были слышны смятение, злоба и страх.

— Вернись… Тебе приказывает командир отделения…

— Пожар распространяется. Полиция выкуривает нас!

— Мы поджаримся живьем…

— Всем вернуться на свои посты! Во имя сэнсэя…

— Воздуха, воздуха мне…

Мори протискивался сквозь тела, бормоча что попало…

На третьем этаже отсветы пламени с заднего двора пульсировали на стенах коридора. Люди выбрасывали из комнат все ценное. Воняло жженой пластмассой.

По коридору бежал человек с тряпкой, накрученной на рот и нос. По мышками у него были папки с бумагами. Он налетел на Мори и начальственно распорядился:

— Заберите это отсюда! Это надо сохранить, чего бы ни стоило.

— Понятно! — молодцевато сказал Мори, взял у него документы и пошел на четвертый этаж, к этому времени уже опустевший.

Убедившись, что за ним не наблюдают, он локтем распахнул окно и выбросил папки в ночь. Несколько листов полетели в восходящих потоках жара к опушке леса, как маленькие бумажные змеи. С пятого этажа, перепрыгивая через ступеньки, промчались двое охранников с огнетушителями в руках. На него они даже не взглянули.

На восьмом путь ему преградил охранник с автоматом и подался вперед: стараясь разглядеть его лицо. Мори ощутил сладковатый запах сакэ.

— Ты что здесь делаешь? — прорычал охранник. — Не знаешь, что нет прохода?

За его спиной висел огнетушитель.

— Огнетушитель, — крикнул Мори. — Нужен немедленно!

— Вот и бери его сам, — проворчал охранник, пропуская Мори.

Тот снял огнетушитель с кронштейна и стал не спеша откручивать вентиль. Баллон был тяжелый, очень старый.

— Интересно, он еще в рабочем состоянии? — как бы самому себе пробормотал Мори.

Охранник повернулся к нему и сощурился.

— Из какого ты отдела? Где твой значок?

Придерживая баллон, Мори нащупал защелку.

— Лучше проверить, — сказал он со вздохом. — На всякий случай…

— А ну-ка, покажи значок! Здесь запретная… Уаах…

Из сопла вырвалась струя и ударила в лицо охраннику, выронившему автомат. Мори хладнокровно поливал его кремовой пеной, пока охранник не сел, отмахиваясь и задыхаясь. Мори перехватил баллон как таран и с размаху ударил охранника между ног. Тот согнулся вдвое и повалился на бок. Мори стукнул его дополнительно по голове, облил неподвижное тело пеной, бросил опустевший баллон и понесся наверх.

В коридоре девятого этажа никого не было, но из кабинета Иванаги пробивалось свечение. Дверь была чуть приоткрыта. Мори остановился перед ней и минуту прислушивался. Казалось, сердце бьется громко, как метроном. Он уже решил войти, когда услышал знакомый голос:

— Не стой там, не дыши, как охотник за жемчугом. Входи и дай на себя посмотреть.

Мори ногой толкнул дверь и вошел. Иванага сидел на полу, поджав под себя ноги. Перед ним стоял невысокий столик с тремя белыми свечами, используемыми во время буддийских церемоний. На нем было темное кимоно с открытой грудью, на лбу — повязка с эмблемой восходящего солнца. В тусклом свете свечей маленький диск казался черным.

— А, Мори! Ну, вы действительно человек неудобный. Постоянно суете нос в дела, не доступные вашему пониманию.

Иванага будто забавлялся, будто играл какую-то роль. Тени и красные отсветы ритуальных огней, чередуясь на его лице, подчеркивали резкость черт. Они были простыми и твердыми, как на плакате.

— Все кончено, сэнсэй, — сказал Мори. — Здесь полиция. Ваш персонал арестован.

Иванага выгнул бровь.

— Возможно, — сказал он. — Но это ничего не значит. Мы можем еще подождать, не так ли?

Мори прошел к столику и опустился на колени напротив Иванаги.

— Чего подождать, сэнсэй? Как я понял, вы реваншист. Ждать реванша?

Иванага покачал головой.

— Вы не поймете, — сказал он. — Реванш! Скудность мысли, стерильность воображения! Мы признательны Западу. В нас пробужден дух истории.

— Эту речь я уже слышал, — отрезал Мори. — Мне неинтересно.

Губы Иванаги скривились, он поднял руку, делая жест иронического смирения. Камень на его пальце кроваво блеснул.

— Я знаю, как вы рассуждаете, — сказал он тихо. — Вы думаете, мы — фанатики, каких Япония производила веками? Нет, друг мой. Я ведь предприниматель, и я реализую главное предприятие моей жизни. Вы ведь представляете цели предпринимательства, Мори?

— Обогатиться, — ответил Мори, пожав плечами.

— Правильно, — сказал Иванага. — Цель — максимальные прибыли. Здесь, на этом нашем производстве, мы бы добились большей прибыли, чем любой бизнесмен в истории человечества. Богатства сильных государств готовы упасть в наши руки, как спелая хурма.

— Жаль, что все это идет прахом, — посочувствовал Мори.

Иванага подался вперед, глаза его блеснули, как черные жемчужины. Мори знал, что надо отвести взгляд, но не смог. Иванага элементарно гипнотизировал его.

— Это еще возможно, — медленно сказал сэнсэй. — Вы лично можете помочь нам.

— Помочь вам? — тупо переспросил Мори.

— Пойдемте со мной. Мы вместе вернемся в главный офис. У меня есть средства. Вы станете так богаты, что до конца жизни не вспомните о деньгах. Они всегда у вас будут, в любую минуту, в любом количестве. Вы понимаете?

Его голос звучал, как с неба. В его немигающих глазах стояли язычки красного пламени свечей — и колебались, колебались…

— Нет, я не понимаю, — с усилием сказал Мори. — Я не понимаю смысла ваших слов.

— Я говорю о свободе, — сказал Иванага полушепотом. — О свободе быть собой, как вы всегда хотели. Я говорю о времени, о том, чтобы оно было всецело вашим. Не придется тратить его на то, что вы презираете, и на никчемных людей. Стоит ведь стать живым среди полумертвых.

Богатство, свобода, время… Слова Иванаги были всего лишь словами. С новым усилием он оторвал свой взгляд от блестящих глаз сэнсэя, и лицо Иванаги напоминало ему ритуальную маску сектантов.

— А я живой, — сказал Мори. — Я и так живой. А вы, сэнсэй, пожалуй, уже на пороге небытия.

Иванага уставился на пламя свечей.

— Делаете слишком много ошибок, — сказал он, не поднимая головы. — Для сыщика непростительных.

Мори услышал шаги за спиной и тотчас получил сокрушающий удар сбоку по голове. В глазах его потемнело, и он повалился на пол. Когда он снова смог различить перемены, то увидел двоих: охранника с пистолетом и рядом Ёсимуру. Иванага Сидел в той-же позе перед свечами, лицо его было невозмутимо.

— У нас мало времени, — морщась, сказал Ёсимура. — Внизу повсюду полиция. Вертолет должен забрать нас с крыши ровно через пять минут.

Иванага кивнул.

— Благоразумнее отступить, — сказал он. — Эти недоумки решили, что мы в западне… И напрасно.

Он встал и разгладил складки кимоно.

Охранник ткнул Мори ногой в живот.

— А что с этим? — спросил он. — Может, выкинуть его в костер на улицу?

— Веди его на крышу, — сказал Ёсимура. — Он нам понадобится на случай, если придется говорить с полицией.

Охранник схватил Мори за воротник куртки и дернул так, поднимая на ноги, чтобы голова Мори задела угол письменного стола. От удара лопнула кожа, и по лицу заструилась теплая кровь.

— Осторожно, — сказал Ёсимура, — он нам нужен дееспособным.

Охранник вытолкал Мори в коридор, держа пистолет у его затылка. Ёсимура и Иванага последовали за ними.

Они вышли на наружную лестницу и взобрались на крышу. Ёсимура взял пистолет у охранника.

— Еще три минуты, — сказал он. — Ты знаешь, что делать.

Охранник отсалютовал и исчез в направлении пожарной лестницы. Трое стояли молча. Огонь, разгоравшийся снизу, давал мрачный отсвет, в ночное небо летели искры.

— Они просто не дадут взлететь вертолету, — сказал Мори.

— Увидим, — самодовольно произнес Ёсимура.

Минуту спустя Мори услышал гул вертолетного винта внизу.

— Прекратить немедленно. Отойти от вертолета и сесть на землю! Руки за голову! — Это командовал лейтенант Ито в свой мегафон. — Немедленно покинуть вертолет и…

Затрещала автоматная очередь. Ито заткнулся. Затем еще очередь с другой стороны.

— Отлично, — сказал Ёсимура, взглянув на часы.

Рев вертолета стал громче, и вот он поднялся над кромкой крыши и подлетел, как чудовищное насекомое. Покачавшись, он опустился.

— Пора оставить гостей, — сказал Иванага, шагнув к ступенькам трапа.

— А что с этим? — выкрикнул Ёсимура сквозь грохот, показав на Мори пальцем. — Он слишком много знает.

Иванага приостановился. Вертолет грохотал, но его слова доходили до ушей.

— Мори — вредный человек, — сказал он.

— Что будем делать? Пущу его в расход?

— Нет, это опасно. Вы — вредный, но везучий человек, Мори. Мы вас подвезем немного и сбросим где-нибудь в наиболее подходящем месте.

Ёсимура прищелкнул языком, оценив остроумие сэнсэя, и ткнул Мори пистолетом в спину. Иванага приказал пилоту выйти на крышу и сам сел за рычаги управления. Ёсимура пистолетом толкнул Мори на заднее сиденье.

— Не беспокойся, — крикнул он ему в ухо. — Полет будет плавным. А для тебя недолгим.

Пилот стоял возле машины по струнке. Когда вертолет оторвался, он салютовал сэнсэю.

Иванага по-самолетному направил машину к лесу. Выскользнув из-за тяжелых туч, луна очертила горы и лес волшебными тенями.

— Эта ночь редкой красоты, — сказал, оборачиваясь, Иванага. — Не хватает музыки.

Мори взглянул на Ёсимуру. Тот кивал, как заводная кукла.

— Музыка очищает душу и готовит ее к новым свершениям, — сказал он напыщенно.

— Так послушаем музыку.

Иванага щелкнул выключателем, и кабину заполнили первые такты «Торжественной увертюры „1812 год“».

Гул двигателей музыке не мешал. В салоне была хорошая звукоизоляция.

— В молодости, — продолжал Иванага, я ненавидел русских. Их зверства в Маньчжурии, совершаемые от трусости, я воспринял так, будто они глумились над моей семьей. И я не терпел музыку их композиторов… А вы, Мори? — спросил он совсем неожиданно.

— Мне всегда нравился Рахманинов, — сказал Мори.

— Ах, Рахманинов…

Иванага кивал головой в такт увертюре, он слегка дирижировал, подняв руку.

— Здесь не просто неистовство, — сказал он через плечо. — В этой музыке — знание. В ней — страдание. А без знания и страдания нет величия. Забыв это, станем американцами. Вы меня пронимаете, Мори?

— Я думаю, — солгал Мори.

— Почему нет великих японских композиторов? — спросил Иванага, оживившись. — Первоклассные пианисты, первоклассные скрипачи, первоклассные дирижеры, а композиторов — нет. Почему нет великих композиторов?

Ёсимура, сожалея, покачал головой. Мори не ответил. Как и другие вопросы Иванаги, этот был риторическим.

— Техника — да, — воскликнул Иванага. — У нас прекрасные виртуозы. Но нет знания, нет величия духа. Мы должны обрести величие духа!

Ёсимура поддакивал. Иванага увеличил громкость музыкального центрами все в кабинете, казалось, уже резонировало.

Машина неслась над освещенным луной лесным массивом. Местность становилась все более пересеченной. Наземных ориентиров, света жилья, речных долин не было видно, но Иванага держал курс, не глядя на карту. Через несколько минут вертолет взмыл и завис над вершиной, венчающей горный хребет.

— Вот и прибыли, Мори, — сказал он, уменьшив громкость музыки. — Здесь нам придется расстаться. Ёсимура-кун, проводите, пожалуйста, гостя.

Ёсимура встал и раскрыл дверцу, и в салон ворвался порыв леденящего ветра. Пистолетом он указал Мори на выход.

— Давай, — сказал он. — Вот самый короткий путь.

— Ты так же проводил и Хару, — сказал Мори.

— Это было необходимо, — рявкнул Ёсимура. — Он обманул нас всех.

— По моим сведениям, дело было не так. Насколько я знаю, ты врешь.

Лицо Ёсимуры исказилось. Он снизил прицел.

— Плевать я хотел на то, что ты знаешь. Заткнись и прыгай, а то сперва прострелю тебе яйца. Но не стоит пачкать салон.

Мори поднялся и сделал неспешное движение к дверце. Иванага наблюдал с места пилота.

— Печально, — выкрикнул он. — Вам бы принять мое предложение. Я бы нашел работу для такого человека, как вы, Мори.

— Благодарю, — сказал Мори, задержавшись в шаге от дверцы. — Ну, прошу прощения, если чем-нибудь вас огорчил.

— Ну ты, прыгай! — заорал Ёсимура.

Холодный ветер ударил в лицо. До густого леса под ними было добрых триста метров. Ему вспомнились фотоснимки Танигути.

Он повернулся к Ёсимуре, прилипшему к стенке у выхода.

— Передавай привет своей жене, — сказал он тихо, чтобы не слышал Иванага. — Нельзя оставлять такую женщину в одиночестве. Это жестоко.

— О чем ты? — растерявшись, спросил Ёсимура.

— Я навестил ее две недели назад. Она не забудет того, что я дал ей второпях, это уж наверняка. Соседи тоже не позабудут.

— Ты лжешь!

— Это не ложь, — сказал Мори. — Квартирка с китайскими вазами в прихожей на «Бэйвью хейтс», дом двадцать два, не так ли?

— Что ты делал в моем доме, подлец?

Глаза Ёсимуры налились кровью.

— Ты мне должен быть благодарен. Она была ненасытной. А какие острые зубы, приятель!

Мори непристойно подмигнул. Ёсимура шагнул вперед и ткнул дулом пистолета в висок Мори. Тот пригнулся, схватил его запястье, потянул его руку вперед и вниз. Оружие выпало и ударилось о пол. На мгновение Мори накренился в проеме, левой рукой ища, за что уцепиться, а правой затягивая Ёсимуру.

— Отбрасывай его, дурак, — заорал Иванага.

Но Мори нашел положение равновесия, как только взмахнул свободной рукой. Они сцепились.

— Сбрасывай же! — орал Иванага. — Выталкивай его!

Крикнув, Ёсимура сделал толчок вперед, как в борьбе сумо. Мори мягко ушел, подставил ему бедро и перекинул за куртку наружу. Ёсимура повис над лесом, вцепившись рукой в куртку Мори.

— Нет! Падаю! Сэнсэй!

— Где твое достоинство! — рявкнул Иванага. — Смерть это друг. Обними его с достоинством.

— Сэнсэй, — вопил Ёсимура, и его лицо погружалось в пустоту.

Иванага вдруг взял рычаги управления в обе руки и накренил машину так, что Мори влетел внутрь и ударился о сиденье, а хватка Ёсимуры была разорвана. Послышался вскрик, затем — тишина.

— Никакого достоинства, — сказал Иванага в пространство. — Смерть — самый важный момент человеческой жизни. Встретить ее следует достойно.

Мори поднял пистолет.

— Ладно, — сказал он. — Возвращаемся на комплекс.

— Не думаю, что придется, — отрывисто сказал Иванага.

— Вы что? — спросил Мори. — У меня пистолет.

— Знаю, — сказал Иванага. — Но вы не управитесь с этой машиной и не навяжете мне свою волю, Мори. Я буду следовать к месту моего назначения.

— Пора прекратить игрушки, Иванага. Разворачивайте-ка эту штуку или…

Иванага повернулся и посмотрел Мори в лицо.

— Вы пытаетесь угрожать? — удивленно сказал он. — Вот еще одна ваша ошибка. Я говорил, что вы делаете слишком много ошибок.

Он увеличил громкость музыки до раздирающего уши уровня и перевел вертолет в пикирование.

— Что вы делаете? — закричал Мори.

— Даю вам урок, — откликнулся Иванага. — Учу умирать с достоинством.

— Стоп! — завопил Мори, но не мог перекричать музыку — звон тарелок, колоколов, гул орудий.

Они падали на деревья. Иванага, замерев, слушал музыку. Внизу, в прогале, блеснула вода озерка, образовавшегося в кратере старого вулкана. Мори перекатился к открытой дверце и оттолкнулся ногами от вертолета. Несколько бесконечных секунд он крутился и кувыркался над темной водой, группируясь, прежде чем она ударит его.

Удар был резкий, как взрыв. Он проник в кости. Дальше был мрак и ледяной холод. Мори шел в глубину, как камень, но жизнь из него не ушла, и он очнулся от того, что инстинктивно задержал дыхание; глаза готовы были вылезти из орбит.

Он шумно вырвался на поверхность. С воды ему была видна вспышка света и слышен грохот, как от разрыва снаряда. Вертолет разбился на склоне хребта над озером. Мори выплыл на берег озера и полежал на мягкой земле, дрожа от холода. Из носа текла кровь, от удара ныла левая лодыжка. Он заставлял себя раздеться, выжал все вещи, надел их и заковылял сквозь подлесок.

Ему пришлось идти минут двадцать, прежде чем он увидел догорающий пожар там, куда рухнул вертолет. Машина была искорежена, винт скручен, обшивка почернела от пламени. Пахло жженой пластмассой. Мори заглянул внутрь, готовый увидеть останки сэнсэя. От дыма и жара резало глаза, но одно было очевидным: вертолет был пуст.

Мори потратил минут пятнадцать, осматривая подлесок вокруг. Тело Иванаги мог выбросить удар. Он ничего не нашел и сел чуть поодаль, глядя, как умирают язычки пламени. Ночь была безветренной. Луну затянуло тучами, и тьма сгустилась.

Мори внезапно уснул. Его свалила усталость.

Проснулся он от голосов. Голова раскалывалась, во рту горчило и пересохло как после грандиозной попойки. Солнце светило ему в лицо. Слышались голоса людей и птичий щебет. «Откуда тут взялись люди и птицы? — лениво подумал он. — Они, что же, прятались, наблюдая за нами всю ночь?»

— А, Мори, вот вы где. Решили поспать, а?

Он тотчас узнал этот голос. Возле него стояли лейтенант Ито и сыщики.

— А что такое? — промямлил Мори. — Где Иванага?

Голова его раскалывалась, его мутило. Жар солнца сменился ознобом. Он весь горел.

— И я хочу вас спросить, где Иванага! Насколько я понимаю, вы помогли ему скрыться, а перед этим поставили под угрозу успех операции. Ближайшие десять лет вы можете провести за решеткой.

Голос Ито дрожал от негодования.

— А по-моему, Мори действовал правильно, — подал вдруг реплику молодой полицейский.

— Замолчи, ты, дурак! Мори нельзя доверять. По нашим данным, он с самого начала был заодно с Иванагой. Прежде всего его следует допросить.

Но молодой сыщик оказался не из робких. Он заговорил рассчитано медленно и спокойно:

— Многие наши трудности были вызваны тем, что мы не вняли советам и предупреждениям Мори и наделали глупостей, без которых можно было обойтись.

После минуты тяжелого безмолвия еще двое полицейских поддержали коллегу.

— Правильно, — сказал один.

— Надо было уделить внимание, — сказал другой.

Лейтенант Ито выпучил глаза, как глубоководная рыбка, поднятая на поверхность.

— Ну хватит, — выпалил он. — Взять его отсюда!

Когда болельщик «Великанов» схватил его под мышки и поднял на ноги, Мори сказал:

— Иванага где-то рядом. Остановите его.

— Не беспокойтесь, — мрачно ответил Ито, — оставьте это профессионалам.

— Правильно, — сказал болельщик, ударив Мори меж лопаток. — Мы, профессионалы, только и делаем, что убираем мусор, оставленный любителями, везде сующим нос.

У Мори кружилась голова, он покачивался, его тошнило.

— Приятно слышать, — пробурчал он и, стащив кепку с надписью «Великаны» с головы болельщика, рывком поднес ее ко рту.

Тот в ужасе смотрел на него.

— Ты чего это делаешь? Эй!

Изо рта Мори бурно вырвались сгустки рвоты с желчью, и кепка провисла под тяжестью извержений его желудка.

— Благодарю, — сказал он, вытирая липкий рот. — Теперь легче.

Он упал и потерял сознание.

 

Глава 16

Неделю назад бюро прогнозов погоды объявило, что лето кончилось. Закрылись пивные бары на открытом воздухе, была спущена вода из бассейнов, цикады умерили громкость. Днем солнце еще парило, но воздух стал суше, и вечером можно было отключать кондиционеры. Служащие в Токио как по команде надели рубашки с длинными рукавами, а служащие женщины — кожаные юбки, закрытую обувь, бархатные береты и прочее, продиктованное осенними модами.

«Великаны Гэндай» готовились в третий раз завоевать вымпел Центральной лиги, а «Львы Сэйкю» заняли последнее место в Тихоокеанской лиге. Курс Иены соревновался с курсом доллара без эксцессов. Исидзака неожиданно снял свою кандидатуру в борьбе за пост премьер-министра. На его место партия выдвинула лидера основной фракции — морщинистого и сонливого политического деятеля, схожего с енотовидной собакой. Это был мастер фракционных интриг и крупный специалист по созданию общественных фондов. Новый премьер-министр обещал иностранцам «предпринять необходимые условия для достижения консенсуса, отвечающего современным задачам подготовки совместных решений».

Намерение министерства финансов «рекомендовать» ликвидацию компании «Маруити секьюритис» потрясло мир, как ударная волна. Еженедельные журналы опубликовали слух о некоем заговоре. Наиболее распространенная версия сводилась к тому, что решение министерства инициировано финансистами США, объединившимися с компанией «Ямамура секьюритис».

Смена руководства на фирме «Ниппон инфосистемс» тоже стала сенсацией ранней осени. Обыватели разошлись во мнениях. Когда малоизвестная американская компания официально предложила свое сотрудничество в делах реорганизации «Ниппон инфосистемс», обыватели иронически защелкали пальцами и причмокнули. Причмокивание, однако, сменилось едва ли не ступором после сообщений, что крупные банки Японии, страховые компании и пенсионные фонды единодушно голосовали за это предложение, обставленное непривычными условиями.

В один прекрасный вечер господин Колесо и господин Промышленник принимали сенатора США, представляющего в конгрессе один из штатов Среднего Запада. Его с супругой повели в кукольный театр Бунраку. Спектакль повествовал о запретной любви, конфликте долга и совести, разума и чувства, мести и двойном самоубийстве. Господин Колесо видел этот спектакль уже десять раз, но и в одиннадцатый его взволновала кульминационная сцена, в который несчастные влюбленные бросились в морскую пучину. Главный кукольник, получивший за свое мастерство титул «Живое сокровище культуры», управлял действиями героя с исключительной нежностью, с глубоким пониманием феноменов страсти и судьбы. Он глубже проникал в образ, чем любой из артистов, известных господину Колесо.

Сенатор с супругой большую часть представления проспали, после чего их уважительно пригласили в ресторан, где подали американский бифштекс. По сравнению с говядиной из Кобэ, с изящными прослойками жира, бифштекс был, в сущности, несъедобен, но оба японца из вежливости прожевали его. Они очень старались. Сенатор стремился поговорить о поставках сои, о пожертвованиях на новый «Японский центр» в университете его штата, а также об инвестициях в автомобильный завод, лет пять назад построенный господином Колесо. Но господин Промышленник предпочитал беседовать о политике.

— А ведь большой был сюрприз, когда провалился сенатор Рекард, не правда ли? — спросил он. — Японские деятели не уходят из политической жизни столь молодыми. По сути, большинство из них политикой занимается до собственных похорон.

Но издал лающий смешок.

— Дискредитация Рекарда поразила нас, — согласился сенатор. Это было для всех как снег с ясного неба. Впрочем, ходили всякие сплетни: будто бы — алкоголь, женщины, деньги… Но вряд ли вам интересны подробности.

Гостей обратно в отель проводили рано. Супруга сенатора собиралась с утра лететь в Гонконг за покупками, и ему пообещали назавтра вечером показать кое-что в мужской компании. Кстати и обсудить перспективы сотрудничества.

Распрощавшись с американцами у отеля «Нью-Отани», господин Колесо и господин Промышленник пошли в заведение с гейшами в Кагурадзаке. После нескольких порций спиртного и серии игр они отпустили женщин.

— План осуществляется нормально, сказал господин Промышленник. — Скоро все вернется в свое русло.

— Правильно, — сказал господин Колесо. — А все же многие из них на свободе. Правильно ли это? Они опасны.

— Так лучше. Нельзя допустить, чтобы о случившемся узнала общественность или чтобы наши торговые партнеры получили нужную информацию. Будет катастрофа. И потом…

Господин Промышленник пожал плечами и осушил чашечку сакэ. Господин Колесо понапрасну ждал, когда тот закончит фразу.

— И потом что? — спросил наконец господин Колесо.

— Они делали это не для своей выгоды, — мягко сказал господин Промышленник. — Они думали о благе Японии.

Господин Колесо пристально посмотрел на господина Промышленника, осознавая, что между ними разница в десять лет, да и дело не в возрасте. Видимо, господин Промышленник не случайно говорил с явной ностальгией о попытке переворота 1936 года и о духе товарищества, проявившемся в ту снежную ночь в Акасаке.

— Может, и так, — сказал господин Колесо, — но сейчас мир иной.

— Это верно, — ответил господин Промышленник без воодушевления. — Мир иной.

Они допили сакэ и позвали женщин.

За двадцать тысяч километров от Токио Том Коно допил свое пиво. В Лондоне было два часа дня. Том сидел у стойки своего излюбленного пивного бара за пинтой любимого им настоящего эля и слушал Тревора, объясняющего, почему непобедима ливерпульская футбольная команда.

— Индивидуальная техника ведения мяча, конечно, — говорил Тревор, — это само собой. Но в команде нет незаменимых. Это культурная команда. Она очень слажена, взаимодействие игроков на поле…

— Ты говоришь будто о фирме, а не о футбольной команде, — заметил Том.

— Вот именно. Ливерпульцы действуют как отлаженная японская компания, прямо как «Сумикава» в первый ее период, когда я пришел к вам работать.

— Теперь «Сумикава» больше похожа на «Эвертон», да?

— Ну, не настолько плоха. Скорее «Ноттс форест», я бы сказал. Блестящий управляющий, много энергии, напористость, но все же команда не классная. Нет агрессивности, нет напора.

Они поднялись и двинулись обратно в офис. В давние времена Том не пошел бы в пивной бар в обеденный перерыв, но теперь у него хватало на это времени. После нескольких недель кропотливой работы ему удалось распутать финансовую «корзиночку», оставленную Симадой и брокерами «Мицутомо» и «Дайниппон». Дальнейшее требовало уже многих месяцев упорной работы.

Вернувшись в свой кабинет, выходящий окнами на собор Святого Павла, Том вспомнил беседу в Тревором. Действительно, европейское отделение банка «Сумикава» уже не пользовалось былым авторитетом. Слишком часто менялось руководство, ушли хорошие люди. Управляя отделением, Том прежде всего повысил в должности Тревора и дал ему возможность брать на работу лучших людей, каких тот мог найти. Том упразднил различия в положении английских и японских служащих и дал всем понять, что продвижение по службе теперь зависит лишь от отдачи работника, от его способностей, а не от возраста, образования или национальности. В офисе восстанавливались дружелюбие и раскованность, когда-то так злившие управляющего Ямагути. Но Ямагути перевели на Хоккайдо заместителем управляющего по общим вопросам в том самом маленьком отделении банка «Сумикава».

Погода в Лондоне ухудшилась. Автобусы и такси включили фары. Купол собора Святого Павла затянуло дождем. Дождь обрушился на башни, шпили и небоскребы Сити. Нигде и никогда в жизни Коно не чувствовал себя так уютно, как здесь и сейчас.

По одинокой горе над старым Киото, по замшелым ступеням, ведущим в храм, взбиралась тень. Двигалась она быстро и мягко, Не касаясь ветвей, хранящих капли дождя, не тревожа лесных голубей. Достигнув верхней ступени, тень остановилась, посторонясь от воды, вылитой сверху через окно монахом. Затем двинулась через двор. У крыльца мелькнула полоска света, дверь отворилась и сразу закрылась.

Тень медленно продвигалась по помещениям храма. Она прошла сквозь дымок фимиама и сутру, читаемую нараспев, и ни одни из монахов не оторвал своих глаз от молитвы. Она сунула нос на кухню, где в большом медном чане варились овощи. Она проскользнула по деревянным коридорам, не скрипнув половицей.

Наконец она подошла к комнатке без окон, где при мерцающем желтом свете Сидел, читая книгу старик. Когда тень проскользнула в полуоткрытую дверь, он поднял голову и улыбнулся.

— Я так и думал, что ты придешь, — прозвучал шепот из репродуктора на столе. — В последнее время я много о тебе думаю.

— Странно, что ты вообще еще можешь обо мне думать. После всего ты должен меня бояться.

Из репродуктора донеслись удивительные звуки. Беззубый рот старика был широко открыт, его грудь вздымалась и опадала.

— Прости мне этот смех, — сказал репродуктор. — Просто ты говоришь сейчас как тогда, когда мой брат впервые привел тебя сюда. Злой, запальчивый мальчишка.

— Я не шучу, дядя. Ты сделался моим врагом.

— Идиот! Ничему не научился!

— Я много узнал о тебе. Ты уничтожил меня, как уничтожил когда-то моего отца.

— Мой брат сам себя уничтожил. Он был храбрый и сильный, но тоже глупый. Я предупреждал его. Он умирал, и я просил его доверить мне твое воспитание, но он предпочел оставить тебя у твоих приемных родителей. И вот результат. В тебе нет скромности, нет смирения, ты ничего о себе не знаешь. Печально…

— Для чего в наше время скромность и смирение? Под угрозой сам дух Японии.

— Дух Японии! Ха-ха! Твои планы, с самого начала бессмысленные, навредили стране и народу. Ты вел к власти врагов Японии, не понимая, что делаешь. Что за каша в твоей голове?

— Это было необходимо, дядя. Мой расчет был на то, что наибольшую часть работы выполнят для нас американцы. И далее — кризис, в котором народ откроет свое настоящее назначение. Катарсис. Народ пересмотрит судьбу страны — об этом мечтал мой отец.

Старик покачал головой. Его шепот ослаб, с трудом можно было разобрать, что он говорит.

— Ты говоришь о своем отце так, будто он был богом, а ведь он приобрел тебя в доме с гейшами, отняв у матери после родов, и не признавал тебя членом семьи. Забудь его! Иначе ты несвободен.

— Я родился как Маруока и умру Маруокой. Отец, затравленный американцами, по сути, так и не успел узнать меня. Всеми моими поступками руководил дух Маруоки. Впрочем, ты, дядя, кажется, давно забыл о нем.

Его голос звучал запальчиво и по-юношески срывался. Старик подался вперед. Морщины на его лице загрубели, как старые трещины на открытых камнях.

— Что ты знаешь о духе Маруоки! — заскрежетал шепот, налившийся новой энергией и перемежаемый прибоем глубокого дыхания. — Твои совершенно абсурдные прожекты опозорили род!

Старик тяжело закашлялся. У него началась отдышка. Ему не хватало воздуха.

— Дядя! Что с тобой? Может быть, позвать кого-нибудь на помощь?

Ответ прозвучал в перерывах между приступами кашля, от которого пламя свечи забилось и заплясало:

— Уходи! Глаза мои не должны тебя видеть! Ты недостоин имени своего отца.

В келье раздался крик ярости, боли, отчаяния, и тень растворилась. Дыхание старика восстановилось через несколько минут. Он вытер чистой тряпочкой глаза, достав ее из рукава кимоно, надел очки и снова уставился в книгу, лежащую на его коленях.

Вскоре единственным звуком, нарушавшим тишину, остался щелчок сиси-одоси, наполняющегося проточной водой и опорожняющегося ее напором.

Три недели спустя, когда склоны гор стали уже ярко-красными, медно-коричневыми и золотистыми, жена фермера, которая убирала солому на рисовом поле, увидела человека, одетого, как она потом вспоминала, в поношенные штаны и рубаху. На голове его была кепка с опущенным козырьком, прикрывавшим глаза. Он не ответил на приветствие, даже не обернулся, а пошел в горы по охотничьей тропке. Перед заходом солнца выше в горах его видели двое туристов. Он продирался сквозь заросли куманики к вершине. В руках у него было что-то, завернутое в холстину. Туристы решили, что это ружье.

Они последние из людей видели Тосио Иванагу живым. На вершине он сел в позу лотоса на теплую каменную плиту лицом к востоку.

К полуночи лес и горы стихли, слышалось только уханье филина. Тело пронизывал холод, но Иванага не двигался. Он не глядел на безоблачное небо, на серебро луны, на Млечный Путь, усыпавший пустоту своим семенем. Он смотрел в эту пустоту, думал о пустоте, готовил себя к пустоте.

Рассвет пришел быстро. Внизу по долине стлалась вуаль тумана. Послышались голоса жаворонков, дроздов и зябликов. Слабо заныли цикады, застрекотал сверчок, на ферме прокукарекал петух.

Иванага подождал, когда красный глаз солнца поднялся над горизонтом полностью. Он хорошо выбрал место: отсюда была видна Фудзияма, и солнце горящим диском вдруг увенчало ее макушку.

Иванага развернул холстину и вытащил самурайский меч. Сталь сияла и переливалась. Меч был изящен, как… танцовщица. Масахидэ поистине был гением!

Иванага вытянул меч в направлении к центру солнца, резко взмахнул им и повернул его кончик к себе. Не отводя взгляда от Фудзиямы, он выдохнул воздух и глубоко всадил острие в живот. Боль пришла как долгожданный друг. Счастьем было с ней встретиться. Иванага глубоко задышал носом. Глаза его блуждали. И все же что-то шло совсем не так, как надо. Он нахмурился, резко выдернул меч. Из раны стали выскальзывать внутренности, лилась кровь.

Иванага замер и снова всадил в себя лезвие. На этот раз все получилось. Он ощутил экстаз благодарности за мучительную боль, поднявшуюся к сердцу и выше. Его охватила дрожь. Он удовлетворенно выдохнул снова.

Иванага повалился боком на камень. Птицы защебетали громче. Свет солнца распространился, соединив Север с Югом.

Уборка риса уже кончалась, когда Мори в расшатанном старом поезде снова приехал в рыбацкую деревушку на берегу Японского моря. Горело жнивье, тракторы ушли. С деревьев свешивались апельсины, краснела хурма, на веревках вялилась рыба.

Сама деревушка показалась еще меньше, чем в прошлый приезд сюда, а господин и госпожа Хара — старше. Они снова провели его в дом, угостили зеленым чаем и хрустящим печеньем, обернутым в сушеные водоросли. Он рассказал, как погиб их сын, и старая госпожа Хара улыбнулась и закивала.

— Я рада, что он никому не причинил неудобства, — тихо сказала она.

Мори свел объяснения к минимуму. Их сына убили преступники, сказал он, которые уже арестованы. А двое из них, непосредственно повинные в его смерти, теперь тоже мертвы.

— Он не любил ввязываться в ссоры, — сказал старик. — Он никогда не ввязывался.

— Он боролся за то, что считал правильным для Японии, — сказал Мори.

— Мир странный, Мори-сан. Люди ссорятся по пустякам. Я как-то ездил в Токио… на церемонию по случаю выпуска. Мне там не понравилось. У людей есть все, чего им не нужно, а того, что надо… этого нет.

— Вот что, отец. У Мори-сан не так много времени…

— В Токио и не попробуешь настоящего краба, — сокрушался старик. — Он там не пахнет свежестью моря.

Госпожа Хара метнула на него такой взгляд, что он замолчал, и снова стала расспрашивать Мори о подробностях гибели сына. Мори рассказал, что мог. Когда пришло время возвращаться к поезду, госпожа Хара достала конверт, очевидно, с дополнительным гонораром, и низко поклонилась.

— Мы покорно благодарны вам за все, — сказала она. — Пожалуйста, окажите нам честь принять этот небольшой подарок.

Мори отрицательно покачал головой. Они оплатили его счет, а то, что он им рассказал, не стоило вознаграждения.

— Это очень любезно с ваше стороны, — сказал он в ответ, низко кланяясь, — но этого я принять не могу. Это нарушит правила нашей ассоциации.

Старая женщина выглядела смущенной.

— Одну минуту, — сказал старик. — У меня кое-что есть, что вам в самом деле понадобится.

И прежде чем Мори успел ответить, он прошел на кухню. Оттуда раздался стук молотка, и он вернулся, держа под мышкой деревянный ящичек. Он передал его Мори с таким видом, что отказаться было немыслимо.

На станцию они повезли его по той же дороге, мимо могильных камней между рисовыми полями, мимо рыбацких лодок, вытащенных на песок, мимо серьезных темнолицых школьников, играющих в камешки. Кто знает, подумал Мори, возможно, среди них есть и будущий Хара, и он когда-нибудь с упоением заиграет валютой, кредитными ставками, ценными бумагами…

Поезд уже стоял, ожидая отправления, локомотив попыхивал. Тормоза зашипели, раздались вдох-выдох поезда, и он загрохотал в реальность.

Старик Хара долго шел по платформе рядом с вагоном, помахивая на прощанье рукой. Госпожа Хара поспешала за ним. Мори помахал в ответ. Поезд набрал скорость, станция и деревушка остались позади.

Из ящичка доносился скребущий звук. Мори потянул крышку, но она не поддалась. Он вытащил из кармана складной нож и попытался проделать хотя бы щель, чтобы можно было заглянуть внутрь. Но гвозди сидели крепко. Мори поднажал, крышка отлетела, ящик перевернулся. Поезд входил в туннель, и уши заложило.

Перед Мори на скамье раскорячился самый большой из крабов, каких он когда-либо видел. Краб глядел с мрачной решимостью. Поезд втянулся в туннель, и все вокруг потемнело.

 

Послесловие автора

В 1920-х годах центр мира оказался в Париже. В 1950-х и 1960-х годах мир переместился в Соединенные Штаты. В 1980-х мир пришел к Токио. Моя первая (документальная) книга «Японцы» была написана в середине восьмидесятых годов. В ней я пытался представить свой личный взгляд на поразительно динамичные политические, экономические и социальные явления, развивавшиеся в Японии в то время. С тех пор произошли перемены. Во-первых, исследования иностранцев, касающиеся Японии и японцев, стали появляться редко — новая публикация попадает на книжный рынок едва ли раз в месяц. Во-вторых, перемены в Японии ускорились так, что суждения и выводы специалистов устаревают ко времени их обнародования.

Япония, которую критикуют ревизионисты, уже в прошлом. А нынешняя достаточно интересна для рассмотрения и анализа. Но и новые ее черты — по крайней мере некоторые из них — безусловно исчезнут, пока аналитики доберутся до них.

Япония меняется. Автор этой книги тоже меняется. Он не претендует на объективность своих позиций и взглядов. Полагаю, что многие читатели японского издания этой книги увидели здесь «Японию» совсем непохожую на их собственную «японскую Японию». В равной степени и «Америку», описанную в романе, вряд ли узнают многие американцы. Но обе версии имеют равные права на существование в сознании людей всего мира.

Токио с его отелями свиданий, барами-караокэ и «умными домами» — город сам по себе вымышленный.

Это продукт коллективного сознания десятков и сотен миллионов людей, протекающих через эту точку на карте. Англичанин девятнадцатого столетия, прибывший вдруг в современный Лондон, или американец начала века, прибывший в новый Нью-Йорк, нашли бы, чему удивиться, но все равно признали бы эти мегаполисы собственными. Пришелец же из Японии эпохи Мэйдзи воспринял бы Роппонги, Харадзюку и Синдзюку инопланетными поселениями на японской земле. Ощущения искусственности и непостоянства — особенно присущее эротической жизни города — существенно отличают Токио от других крупных городов всего мира. Немецкий кинорежиссер Вим Вендерс говорит: «Жить в Токио — означает обитать в чьем-то сне»…

В Токио рынок ценных бумаг представляет собой территорию, где неуместно искать границы правды и вымысла. В этой книге я попытался соединить услышанное от людей на протяжении нескольких лет и свои впечатления, но измененные, перемешанные и в преувеличенном виде. Прототипами многих персонажей являются люди, с которыми я был знаком — коллеги, друзья друзей… Действие в основном происходит в местах, которые я посещал. Как говаривали русские о своих исторических книгах «Все верно, кроме фактов».

В последние два десятилетия мировая финансово-экономическая система интернационализируется очень быстро. Решения, принимаемые в одной стране, часто серьезно влияют на поведение людей, живущих на другом континенте. К сожалению, однако, развитие политической культуры в отдельных странах подзадержалось. В частности, как показал кризис в регионе Персидского залива, японская политическая культура все еще одержима своей «исключительностью» и не в состоянии принимать серьезные решения без давления извне.

В 1990-х мировая экономика вряд ли будет столь же стабильной, как в 1980-х годах. Спады и замедления темпов роста будут давить на правительства, вынуждая политиков уступать отечественным «группам нажима». Экономический национализм на подъеме, хотя идея, что нация — экономическая единица, уже не обсуждается. В Соединенных Штатах и Европе Японию рассматривают и как противника и как пример для подражания, чей экономический успех показывает, что торговые барьеры, индустриальная политика, рыночная интервенция и так далее — не пустые слова. А исчезновение Советского Союза создало условия для воссоздания неидеологизированного понятия национальных интересов, какое существовало до начала двадцатого столетия.

Исторически систему свободной торговли всегда поддерживала страна, которой она была более выгодна: Британия в конце девятнадцатого века, Соединенные Штаты после Второй мировой войны. Соединенные Штаты и Британия демонстрировали примеры прибыльности. Их внутренние рынки становились мощными орудиями сделок, навязывая свободу торговли другим. Сегодняшняя Япония должна, очевидно, развивать политическую волю, чтобы сделать нечто подобное. Для этого требуется сильное и плодотворное политическое руководство.

На бирже говорят: «Чем выше гора, тем ниже долина». С начала 1990 года, когда я начал писать эту книгу, финансово-экономическая среда в Японии полностью изменилась. Нынешнее ослабление токийского рынка будет иметь такие же далеко идущие последствия, как «бычий рынок», который предшествовал этому.

Мне известно, что прототип Кэндзи, изображенного в романе «Молчаливый гром», ныне переживает трудности. Он устроился коммерческим директором на небольшую консалтинговую фирму, но рынок обернулся против него: почти все купленные акции обесценились на 10–15 процентов, и он еще не знает, как объяснить это новому боссу. Я сказал ему, что не надо было слушать советы своих прежних коллег. Лучше бы слушал меня. Зато его замах в гольфе стал значительно лучше, и кроме того он в начале будущего года намерен жениться на Норико.

Я как-то встретил Мори в небольшой закусочной, где продают жареное мясо якитори. Мы выпили полбутылки «Сантори уайт», поговорили о бейсболе и женщинах. Лиза, сказал он мне, уехала на Окинаву с двадцатилетним трубачом, исполняющим синтетическую музыку. Он, кажется, был не очень этим обеспокоен. Как обычно, в итоге счет оплатил я. Он поблагодарил меня и сказал, что расследует что-то поистине грандиозное — серию событий, решающих, вероятно, какой будет Япония в двадцать первом веке. Обещал рассказать подробности, как только все прояснится, а я уж распоряжусь ими как захочу.

Любезное предложение, но сначала стоит выяснить, интересны ли публике предыдущие похождения Мори.

…Эта книга написана по заказу издательства фирмы «Коданся». Я бы не смог ее завершить без активной поддержки ответственного редактора Мицуру Томиты.