1
Великолепный замок в виде круга
Сооружен. Обширною своею
Окружностью он обнимает сад,
Красою все сады превосходящий;
В нем множество предательских ловушек
Убежищами дивными прикрыто,
И через эту демонскую сеть
Нет доступа к волшебному чертогу.
2
Там сто ворот, и в те, что больше прочих,
Из серебра, на гнездах золотых,
Вступают оба воина. Людские
Подобия их взоры привлекают;
Не столь дивит их ценность, как работа:
Им кажется, что люди эти дышат,
И слух они заранее готовят,
Чтоб речи изваяний уловить.
3
Алкид у ног Омфалы: победитель
Аида и гроза чудовищ скромно
Орудует веретеном и прялкой,
Амур же улыбается ему;
Красавица все силы напрягает,
Чтоб палицу поднять, и львиной шкуры,
Что на себя набросила она,
Ей легкое претит прикосновенье.
4
Подалее взволнованное море
За гребнем белый гребень поднимает:
На нем во всеоружии два флота
Ожесточенный бой ведут за власть.
Судов уж много в пламени, и мнится,
Что волны загораются от них;
Там – римляне и вождь их Август, здесь же —
Антоний и восточные народы.
5
Сказали б, что Циклады, оторвавшись
От дна, свободно плавают иль горы
Воюют против гор: наполнен воздух
Губительным железом и огнем.
Обломками судов покрыто море,
Окрашенное кровью. Жаркой битвы
Исход еще сомнителен, но там
Бежит уж чужеземная царица.
6
Бежит и сам Антоний, забывая
Про власть над Римом и над миром!.. Нет…
Он не бежит… не ведает он страха…
За Клеопатрой следует он только.
Охвачен он в одно и то же время
И яростью, и страстью, и стыдом:
То смотрит он на бой, то провожает
Глазами уплывающее судно.
7
И наконец, в изгибах Нила он
В объятиях возлюбленной ждет смерти;
И кажется, как будто созерцанье
Его воспламеняющей красы
Смягчает в нем печаль ее утраты.
Налюбовавшись, воины от чудных
Изображений взоры отрывают
И входят в заповедный лабиринт.
8
Таков Меандр в причудливом теченье:
Стремится то к истоку он, то к морю,
И волны, что бегут вперед, с волнами
Встречаются, бегущими назад.
И таковы же, прихотливей даже,
Таинственного замка извороты;
Но старцем заготовленный чертеж
Все скрытые проходы отмечает.
9
Достигнут, наконец, и сад волшебный:
Там сонный пруд, здесь ручеек живой;
Цветы, кусты, лужайки и пригорки
Все в золоте от солнечного блеска;
Долины под пленительною тенью
И вечно зеленеющие рощи.
Искусство тем разительнее здесь,
Что скрыть оно себя повсюду хочет.
10
Обманутые взоры видят в этом
Природы созидательную руку;
Подумается разве, что она
За образец взяла себе искусство.
Армиде повинующийся воздух
Теплом повсюду веет плодотворным;
С цветами вечно свежие деревья
Приносят вечно зрелые плоды.
11
Там под одним листком две фиги рядом:
Одна уже созревшая, другая
В зародыше еще; здесь над зеленым
В румянце нежном яблоко повисло;
Изогнутые ветви на пригорке
Раскинул виноград, и возле грозди,
Еще в цветах, уж тяжелеет гроздь,
Божественным наполненная соком.
12
Любовью пламенеющие птицы
Колышут изумрудные навесы
И о своих, понятных только им,
И радостях и горестях вздыхают;
И волны и листва, невинным ласкам
Зефиров шаловливых отдаваясь,
И ропот свой, и шелест гармоничный
Сливают в стройном хоре с пеньем птиц.
13
Среди певиц пернатых есть одна
С разнообразно-пестрым опереньем;
Клюв у нее пурпурового цвета,
Язык же издает такие звуки,
Что человечью речь напоминают:
Едва она свой голос подает,
Смолкает все вокруг, и даже ветры
Дыханьем легкий воздух не колышут.
14
«Вот роза, что готова распуститься.
Чем меньше лепестки ее раскрыты,
Тем больше обаянья в ней; но вот
Она в расцвете полном перед нами,
А за расцветом сразу и отцвет;
И это уж не тот цветок, что зависть
В сердцах красавиц возбуждал и взоры
Их пылких обожателей манил.
15
Дня одного довольно, чтоб увял
Цветок всей нашей жизни: ежегодно
Весною обновляется природа,
Но молодости нашей нет возврата.
Сорвем же розу утром: день пройдет,
И к вечеру она уже поблекнет;
Сорвем скорей цветок любви и будем
Любить, пока любить самих нас могут!»
16
Певунья умолкает, и тотчас же
Вновь полон воздух птичьим щебетаньем;
Голубки умножают поцелуи,
И все объято пламенем весны:
И дуб и лавр, кустарники и травы,
Сама земля, земные воды – все
Одной любовью дышит, все ее
Могущественной власти отдается.
17
Внимая сладкогласному напеву,
Средь множества пленительных приманок
Два воина идут своей дорогой:
Соблазнам доступ в души их закрыт;
Сквозь сеть листвы их взоры проникают
И видят нечто новое как будто…
Армиду и Ринальда видят, да:
Она лежит, а он – в ее объятьях.
18
Лебяжья грудь уже без покрывала;
Зефир играет прядями волос;
Лицо покрыто потом сладострастья,
И оттого оно еще прекрасней.
Глаза горят истомой наслажденья;
Так светлый луч в воде кристальной блещет.
Она к нему склонилась головой,
А он в ее глаза глазами впился.
19
Он пожирает взглядами ее
И, пожирая, сам истаевает;
Она же поцелуями своими
Глаза и губы жжет его бессчетно;
И кажется ему, как будто душу
Она всю выпивает из него.
Два воина, незримо притаившись,
Весь этот хмель любовный видят ясно.
20
Взяв зеркало висячее, как скромный
Поверенный, хранившее в себе
Все сладостные тайны их, Армида
Любовнику его вложила в руки:
Ее зрачки, подернутые влагой,
Отыскивают в нем Ринальда образ;
Ринальду ж служат зеркалом его
Любовницы пленительные очи.
21
Горда своим могуществом Армида,
Ринальд же горд оковами своими;
Она его лишь видит, он – ее.
«Ах, обрати же на меня, – влюбленный
Так говорит, – те взгляды, что блаженством
Мне душу опьяняют! Ты свои
Черты увидишь в сердце, где яснее,
Чем в зеркале, их страсть запечатлела.
22
Меня чуть терпишь ты, пренебрегаешь
Ты мной, жестокосердная, я знаю,
Презренное создание твоих
Ни помыслов, ни взглядов не достойно;
Не в зеркало смотрись, а в это небо,
Что прелести твои лишь пуще красят,
В завистливые звезды, что в лучах
Красы твоей, как в блеске солнца, меркнут».
23
Его с улыбкой слушая, Армида
Нарядом занимается своим:
В порядок должный волосы приводит,
Сбирает их и заплетает в кольца;
Цветы ее прическу изощряют,
Как вправленная в золото эмаль.
Свои лилеи с розами смешав,
Она скрывает грудь под нежной тканью.
24
Павлин великолепный не с таким
Самодовольством хвост свой распускает.
Не так прекрасна радуга, играя
На солнце переливами своими.
Но затмевает все блестящий пояс,
Работа рук ее: ничья другая
Рука все составные части слить
В одно произведенье не смогла бы.
25
Там нежные увертки, там отказы
Призывные и сладострастный хмель,
И знойная истома, и улыбки,
И недомолвки, слезы счастья, вздохи;
Все это на огне волшебном ею
Претворено в пленительную ткань,
Которая и для Амура служит
Источником лишь новых наслаждений.
26
И вот она дает Ринальду нежный…
Последний поцелуй; наставший день
Ее зовет уж в замок, где предаться
Она должна обычным чародействам.
За ней любовник следовать не может:
Нет доступа ему в покой заветный;
Один по очарованным садам
Он бродит целый день среди животных.
27
Когда же сумрак с тишиной готовы
Мирволить снова ласкам потаенным,
Соединяет тот же их приют,
Поверенный безумного блаженства.
Едва из глаз Армида исчезает,
Два воина выходят из засады
И сразу предстают перед Ринальдом
В доспехах ослепительных своих.
28
Как бы сверканьем стали озаренный,
Ринальд перерождается мгновенно:
Былое пламя вспыхивает в нем,
И рвеньем боевым он весь уж полон;
Бессилья и дремоты наслажденья
Следа не остается в юном теле.
Таков скакун, стяжавший в битвах славу
И на постыдный отдых обреченный.
29
Блуждает он по пастбищам, питаясь
И нежась рядом с милой кобылицей;
Но, чуть трубу военную заслышит
И чуть завидит блещущую сталь,
Веселым ржаньем сразу пробуждает
В себе отвагу прежнюю: уже
Нетерпеливо рвется он в равнину
И воина-хозяина зовет.
30
Меж тем Убальд, приблизившись к Ринальду,
Показывает щит ему алмазный;
Герой в него глядит и видит в нем
Постыдно разукрашенный свой образ:
И кудри в беспорядке сладострастья,
Обильно умащенные, и меч,
Орудие когда-то бранной славы,
Теперь же лишь простое украшенье.
31
С трудом он узнает себя. Проснувшись,
Но все еще под властью сновидений,
Так человек в себя прийти не может.
И наконец упала пелена:
Ринальд к земле в смятенье клонит взоры;
Он ринулся бы в море иль в огонь,
Сквозь землю провалился бы он, только
Позор бы свой похоронить навеки.
32
И держит речь тогда к нему Убальд:
«Вся Азия пылает, вся Европа;
Кто ради битв, кто за Христа, но каждый
Льет кровь свою на пажитях сирийских.
Ты, сын Бертольда, ты один, скрываясь
В неведомых местах, вкушаешь негу!
Рабом презренным женщины, один
Спокоен ты средь треволнений мира.
33
Что усыпить могло твою отвагу?
Проснись, идем! Готфрид тебя зовет;
Готовят и фортуна и победа
Тебе неувядающие лавры.
Спеши, воитель доблестный, спеши
Свершить тобою начатое дело!
Пусть этот люд, твой меч уже познавший,
С лица земли исчезнет навсегда!»
34
Смолкает он. Ринальд одно мгновенье
Недвижным и безгласным остается;
Но вслед за тем и разум и отвага
Его душой овладевают вновь.
Румянцем ярким вспыхивают щеки,
И разрывает он в негодованье
Свои уборы суетные, знаки
Неволи омерзительной своей.
35
В сопровожденье воинов обоих
Предательский приют бросает он.
Тем временем Армида видит стража
Ужасного во прахе распростертым;
Охваченной предчувствием зловещим,
Приходится наглядно ей в утрате
Возлюбленного скоро убедиться:
Увы, увы! Он вне ее владений.
36
Она ему вдогонку хочет крикнуть:
«На что меня покинул ты, жестокий!»
Но сковывает горе ей уста.
И оттого страдает пуще сердце.
Несчастная! Твоей сильнее власть
Тебя лишает счастья и утехи.
Нет для нее сомнений в том, и тщетно
Она пускает в ход свое искусство.
37
Известны ей те страшные слова,
Что на горах бормочут фессалийки;
Известны заклинания, что в силах
Остановить движение светил
И вызвать из гробов умерших тени.
Но отклика ей нет уж в преисподней:
Тогда она пытается мольбами
Смиренной красоты вернуть утрату.
38
Не внемля чести голосу, она
Бежит вслед за Ринальдом. Где ее
Триумфы? Что с ее гордыней сталось?
Увы! Еще недавно колебала
Она единым взглядом власть Амура;
Сердца воспламеняя и тщеславясь
Победной красотой, она в своих
Поклонниках рабов искала только.
39
Теперь она преследует того,
Кто ею пренебрег, неблагодарный,
И уж ее ни снежные сугробы,
Ни пропасти остановить не могут.
Предшествуют ей верные гонцы,
Неся Ринальду жалобы и слезы;
И наконец героя настигает
Она уже на самом берегу.
40
Здесь вне себя кричит она: «О ты,
Что отнимаешь у меня полжизни,
Возьми и остальную половину,
Иль возврати мне эту, иль покончи
С обеими! Остановись! Мне нужен
Не поцелуй последний твой; его
Отдать другой избраннице ты можешь.
Хоть выслушай! Чего же ты боишься?»
41
Тогда Убальд Ринальду: «Государь,
Тебя уж недостойно ей в последнем
Прощании отказывать. Явилась
Она во всеоружье красоты;
Какую бы победу над собою
Ты одержал, в лицо взглянув ей прямо!
Так чувствами повелевает разум,
И так он очищается в борьбе».
42
Ринальд стоит и ждет. Едва дыша
И вся в слезах, Армида прибегает,
От тяжкой скорби став еще прекрасней.
С возлюбленного глаз она не сводит:
Досадуя ль, мечтая, иль робея,
Она молчит; а он как бы случайно
Бросает исподлобья на нее
Медлительно-застенчивые взгляды.
43
Хоть горем и подавлена Армида,
Но все ж верна коварству своему
И вздохами чуть слышными стремится
Для жалоб путь открыть к Ринальду в сердце.
Так, прежде чем залиться звонкой песней,
Настраивая слушателей души,
В задумчивости будто бы, певец
Напев слегка наигрывает только.
44
И льется вдруг отчаянная речь:
«Не жди молений пламенных, жестокий;
Слова любви для нас уж отзвучали…
Но если ты и памятью о ней
Гнушаешься, то выслушай, как враг
Выслушивать врага моленья должен.
Что я прошу, то можешь ты исполнить,
Ко мне в душе презренье сохраняя.
45
Нашел себе ты в ненависти счастье,
И я не посягаю на него;
Ты, без сомненья, прав: доныне так же
Мне христиане были ненавистны,
И ты был ненавистен в их числе.
Погибели твоей лишь домогаясь,
Тебя перенесла я в эти страны,
Далекие от мира и от битв.
46
И к этим преступлениям прибавь
Еще одно, ужаснее всех прочих:
Тебя я напоила ядом страсти…
Вине моей нет имени и кары!
И честь и стыд я отдала тебе;
Покорною рабою став твоею,
Тебе тот рай открыла, о котором
Вздыхали тщетно тысячи влюбленных.
47
Месть ждет тебя; спеши, покинь места,
Столь милые тебе еще недавно!
Ниспровергай повсюду веру нашу:
Сама же меч в твои вложу я руки.
Ах, не моя уж больше эта вера!
Ты, сердца моего кумир жестокий,
Один лишь ты владеешь им отныне:
Один ты мне и господин и бог!
48
И об одной лишь милости прошу я:
Последовать позволь мне за тобой!
Как пленных победитель к колеснице
Приковывает, так включи в число
Своих трофеев славных и Армиду
На торжество и радость христиан;
Пусть гордая краса перед лицом
Соратников твоих влечет оковы.
49
Презренная раба! Э, для чего
Отныне эти волосы мне холить?
Я косы бесполезные отрежу;
Пусть все во мне изобличает рабство.
В пылу кровавых битв, среди врагов
Я от тебя не отойду; довольно
И храбрости и силы у меня,
Чтоб послужить тебе оруженосцем.
50
Конюшим буду я твоим; коль хочешь,
Отдам я жизнь, чтоб защитить твою:
Пусть меч врага пронзит мне прежде сердце,
Чем твоего достигнет. Не найдется
Ни одного, быть может, между ними,
Чтоб дни твои купить ценой моих;
Краса, тобой презренная, быть может,
Забыть заставит каждого о мщенье.
51
Несчастная – увы – мне ль надмеваться
Красой, что преклонить тебя не в силах!»
Она хотела продолжать, но слезы
Рекой текут из глаз ее; схватить
Героя руку, только лишь колена
Обнять его хотела бы, но тщетно:
Любви к нему нет доступа уж в сердце,
И замкнуты для слез его глаза.
52
Но если прежним пламенем любовь
В нем не могла уж больше разгореться,
Живым теплом его, по крайней мере,
Смягчает целомудренная жалость:
Душа его растрогана; однако,
Естественное чувство обуздав,
Под внешностью бесстрастной он искусно
Движение участия скрывает.
53
«Я скорбь твою, Армида, разделяю, —
Так говорит он ей, – зачем в тебе
Не в силах погасить я пламя страсти!
Я не таю ни злобы, ни презренья;
Не помню я обиды и о мщенье
Не думаю. Не враг и не раба,
Ты и в любви, и в ненависти меру
Нарушила, поддавшись заблужденью.
54
Простительные слабости! Тебя
Оправдывают вера, пол и возраст.
Могу ль я осуждать твои ошибки,
Когда их разделял с тобою вместе?
Нет, в счастье ли, в несчастье ли, но память
Твоя мне будет вечно дорога,
И рыцарем твоим я все ж останусь,
Насколько мне позволят честь и вера.
55
Покончим навсегда с позором нашим
И погребем его в пустынях дальних.
О, если б я из цепи дней моих
Мог вырвать эти звенья роковые!
О, если б миру эта часть моей
Истории неведомой осталась!
И ты стрелу исторгни, что пятнает
И доблесть, и красу, и блеск рожденья.
56
Расстанемся, и пребывай здесь в мире:
Ни шагу дальше сделать ты не смеешь;
На этой иль иной стезе найди
Усладу в недрах разума и воли».
Пока Ринальд так говорит, Армида,
Едва собой владея, на него
Бросает угрожающие взгляды;
И наконец громит его словами:
57
«Нет, ты – не сын Софии, и кичиться
Тебе геройской кровью не пристало:
Ты морем в гневе выброшен со дна,
Кавказом ты рожден, тигрицей вскормлен.
К чему еще притворство? Хоть одним
Движением ты проявил ли жалость?
В лице ты изменился ли? На вопль
Отчаянья ответил ли хоть вздохом?
58
И ты, мою печаль поправший, хочешь
Быть рыцарем моим, а сам бежишь!
И ты, великодушный победитель,
Охотно все обиды забываешь!
Советы мне даешь, мудрец суровый!
Журишь мою любовь, благоразумный!
О Небо! Терпишь ты таких злодеев,
А наши храмы и твердыни рушишь!
59
Иди, мне мира твоего не надо;
Беги, неблагодарный! За тобою,
Как фурия, вслед полетит моя
Со змеями и факелами ярость.
И если суждено тебе вернуться
В проклятый стан, своею кровью скоро,
Могильными тенями окруженный,
Искупишь ты отчаянье мое.
60
Тогда-то, вздох последний испуская,
Ты призовешь Армиду… я услышу…»
Пытается она договорить;
Но скорбь ее слова вдруг прерывает,
И звуки их теряются в пространстве!
И падает как мертвая она:
На теле выступает пот холодный,
Смыкаются в изнеможенье веки.
61
Смыкаются, Армида! Утешенья
Последнего тебя лишает Небо:
Открой глаза, несчастная, взгляни,
Как плачет тот, кто от тебя уходит!
Ах, если бы могла его ты слышать!
Как усладили б душу эти вздохи!
Дает тебе он все, что может: взор
Прощальный полон жалостливой ласки.
62
Что делать? Вправе ль он на берегу
Пустынном злополучную оставить?
Велит ему остаться состраданье,
Но в путь его влечет необходимость.
И вот уж судно легкое несется
Вразрез волнам; на берег устремлен
Ринальда взор, но берег постепенно
Из глаз его в пространстве исчезает.
63
Придя в себя, глядит вокруг Армида
И всюду одиночество встречает.
«Уехал! – говорит она, – уехал
И мог меня здесь бросить бездыханной!
И ни на миг отъезда не отсрочил!..
Не оказал мне помощи малейшей…
А я еще люблю его… и вместо
Того, чтоб мстить, по нем же слезы лью…
64
Но разве нет оружия другого?
О, по пятам за ним, неблагодарным!
Ни Небо не спасет его, ни Ад.
Вот он в руках, я сердце вырываю…
И пусть лежат кровавые останки
На страх другим таким же смельчакам…
Сам научил меня он быть жестокой…
Но где же я? Что говорить дерзаю?
65
Несчастная Армида! Лишь в оковах
Он мог еще твою изведать ярость;
Теперь твой гнев уж опоздал, и ты
Бесплодным излияньям предаешься,
Нет… если и мольбы мои, и чары
Над ним бессильны, есть иное средство:
Ты, красота, отвергнутая им,
Послужишь мне орудием возмездья.
66
Да, красота тому наградой будет,
Кто принесет мне голову его.
Поклонники мои! Я предлагаю
Вам тягостный, но благородный искус…
И самое себя, и все богатства
Вам отдаю… Но если я не стою
Такой цены, пустая красота,
Какой ты бесполезный дар природы!
67
Дар гибельный, гнушаюсь я тобою;
Гнушаюсь и венцом своим, и жизнью,
Гнушаюсь днем рожденья своего…
Живу я лишь надеждою на мщенье».
Так, в возгласах прерывистых свое
Отчаянье излив, с безумным взором
И косами, разметанными дико,
Она пустынный берег покидает.
68
В свой замок возвратившись, духам ада
Она шлет вызов в громких заклинаньях:
От страшных туч темнеют небеса;
Светило дня, бледнея, угасает;
Дрожат от ветра горы и утесы,
Ревет и стонет бездна, а чертог
Уж полон и свистящих, и шипящих,
И воющих, и лающих чудовищ.
69
На здание нисходят тени тьмы
Ночной черней; они еще ужасней
От молний, что насквозь их прорезают.
Потом светлеет снова; снова солнце
Бросает с неба бледные лучи.
Еще не ясен воздух, но уж видно,
Что замка больше нет: исчез бесследно,
Как будто бы и не было его.
70
Так в блеске дня иль от дыханья ветра
Ночные исчезают испаренья;
Воображеньем вызванный больным,
Так исчезает призрак бестелесный.
И остается там теперь лишь то,
Что создано природою от века:
Громады голых скал да дикий ужас;
Армиду же уносит колесница.
71
Вся в облаках и шумных вихрях, режет
Она своим полетом воздух; видны
Ей берега под чуждыми звездами
И с чудным населением края.
Вот и столбы Алкида: Гесперия
И земли мавров уплывают мимо.
Над морем держит путь она, пока
Сирийских берегов не достигает.
72
И не Дамаск ее влечет: к отчизне,
Когда-то милой ей, остыло сердце;
Она несется к замку роковому,
Что одиноко высится средь волн.
Там, от придворных скрывшись, предается
Она мятежным помыслам, что душу
Волнуют ей; но вскоре над стыдом
Одерживает верх желанье мести.
73
И говорит она: «Туда полет мой,
Где войско собирает египтянин:
Под образом, неведомым доныне,
Я силу чар еще раз испытаю.
Орудуя мечом и луком, буду
Чужому государю я служить
И заручусь его к себе участьем:
Что в чести мне, когда меня ждет мщенье!
74
Меня винить ты, Хидраот, не должен:
Вини себя; ты первый побудил
В моей душе отвагу и девичьей
Стыдливости разбил на мне оковы.
Заблудшая, твоим советам внемля,
Я мирных добродетелей чуждалась:
За все те преступленья, что Амур
Подскажет мне, один лишь ты ответишь».
75
Так говорит она; потом немедля
Всех слуг своих зовет и всех служанок
И, в пышные облекшись одеянья,
Весь блеск красы и роскоши являет.
Покинув замок, отдыха она
Не ведает, пока не доезжает
До пламенных песков, что египтяне
Усеяли шатрами в изобилье.