Была ясная ночь, вызвездило. Необозримый чешский лес безмолвствовал, лишь изредка то здесь, то там заливалась трелью беспокойная птица да без умолку стрекотали кузнечики, но их однообразное стрекотание сливалось с ночной тишиной. Вблизи и вдали пылали огни сторожевых костров. Над долиной навис крутой каменистый, поросший кустарником склон холма. По ту сторону долины горели неприятельские сторожевые костры. Одни из них мерцали так далеко, что неопытный глаз едва отличил бы их от небесных светил. Другие же находились на таком близком расстоянии, что казалось, до них долетит стрела.

У слабо тлеющего, уже угасающего костра в тени деревьев, росших с краю холма, стоял старый воин. Позади виднелась сторожевая палатка, небольшая и тесная даже для одного человека, которому пришлось бы укрыться от дождя. Старый воин, поглаживая усы, зорко поглядывал по сторонам — наступало время смены дозора. Но вот за спиной часового послышался шум. Воин повернулся и, натянув тетиву, поднял лук.

— Стой! Кто идёт? — крикнул он.

— Пал Кинижи, дозорный, — последовал ответ.

— Здорóво, сынок! Лёгок на помине… На днях я видел тебя в бою, когда ты бок о бок сражался с Балажем Мадьяром. Да-а, попали вы в крепкую переделку. Сдаётся мне, наш боевой старый конь (так меж собой называли солдаты седоусого полководца) одному тебе обязан жизнью. Наступила ли полночь, сынок?

— Полночь наступила, дядюшка Гергей. Долгой ли казалась служба?

— Служба была прекрасной, — отвечал ветеран. — Даже в пору военных действий отрадно стоять в дозоре в такую ночь. Какое безбрежье, какой покой! Слушаешь пение птиц. Глядишь на мигающие огни в неприятельском лагере. А вон там, далеко, виден свет из города Брюнна. Хорошо не спать ночь перед победой!

— Ещё день-два, — восторженно откликнулся Пал, — и мы разобьём неприятельские войска перед воротами королевского замка!

Побольше бы дарил народ королю Матьяшу таких витязей, как ты: тогда быстрёхонько убрались бы от наших границ и немец, и турок. — Старый воин поправил на себе плащ и двинулся в путь. — Доброй ночи тебе, сынок.

«Лучше пройти сквозь горнило двух битв, чем раз стоять в ночном дозоре», — мысленно произнёс Пал и принялся подбрасывать сучья в костёр, чтобы чем-нибудь себя занять. Потом положил у огня четыре больших камня и уселся на один из них. Пал не любил бывать в дозоре, потому что одиночество и ночное безмолвие помимо воли навевали думы о Йоланке. Рано или поздно от этих дум он приходил в такое отчаяние, что исцелить его могла только новая битва. И не мудрено, что душу такого несокрушимого воина терзала глубокая печаль: перед ним, совсем простым парнем, нежданно-негаданно появляется прелестная фея; она сходит со своего белоснежного коня, кружит ему голову, заковывает в цепи сердце, а потом, словно по волшебству, исчезает. Правда, он может издали любоваться ею, глядеть, как гуляет она в окружении знатных господ. А она изредка одарит улыбкой, иногда тайком махнёт рукой. Да, хоть он и незнатный и бедный парень, но гордости у него хватает, и он поскорей отводит глаза, потому что не нуждается в улыбке, которую ему бросают как милостыню.

Наконец, чтоб ещё сильней ранить сердце Кинижи, Йоланка вместе с отцом приехала в лагерь. Живёт неподалёку, в крепости Шпильберг, на расстоянии полёта стрелы. Стрела, конечно, долетит до её жилища, но вздоху влюблённого юноши не проникнуть сквозь толстые стены замка… «Если б можно было поговорить с ней один-единственный раз, сказать ей правду прямо в глаза: «Ты одна виновата во всём — ты начала со мной эту жестокую игру».

Шорох, раздавшийся среди ветвей, вывел Пала из глубокой задумчивости. Он вскочил. Выхватил меч. И вот из тьмы выступила завёрнутая в плащ человеческая фигура. Плащ распахнулся, скользнул на землю, и в изменчивом свете костра перед Палом явилась Йоланка.

Она стоит перед ним. Это не сон: она действительно здесь, и он может осыпать её упрёками. Но Пал не мог вымолвить ни единого слова, с его уст лишь тихо слетело её имя:

— Йоланка…

— Вот и я… Я пришла, — сказала она. — Я же знаю, что ко мне ты прийти не можешь. Поэтому я пришла к тебе.

Пал, потрясённый, только сейчас пришёл в себя.

— Ночью? Одна? Ведь неприятель совсем близко.

Йоланка улыбнулась.

— А я не трусиха. Мне не раз представлялась возможность выучиться храбрости у своего отца.

— Так ты меня не забыла?

— Как мне забыть тебя, когда в лагере столько о тебе говорят! Я затем и беседую с другими витязями, чтобы услышать твоё имя.

Пал долго молча смотрел ей в глаза, словно в них пытался прочесть, правду ли она говорит.

— Как ты узнала, что я здесь? — спросил он наконец.

— Мне сказал Буйко — лежебока короля.

— Буйко? — засмеявшись, воскликнул Пал. — Ведь он не смеет и рта раскрыть.

— С другими не смеет, зато со мной тайком беседует часто. И очень много рассказывает о тебе!

— Верный Буйко! Хорошо бы нам быть всегда вместе.

Тут Йоланка вынула из кармана разукрашенную камешками серебряную подковку.

— Вот что он тебе посылает. Узнаёшь?

— Как не узнать! Ведь тётушка Оршик хранила её в память о моей бедной матери.

— Она послала эту подкову с вербовщиками Буйко, чтобы он передал её тебе. Старая кормилица послала её затем, чтоб она приносила тебе счастье в бою.

— Милая, добрая тётушка Оршик… Увижу ли я её когда-нибудь?..

Пал спрятал в карман серебряную подкову, усадил Йоланку на один из камней, а сам сел на другой. Сперва разговор у них часто обрывался, но мало-помалу тихая ночь, приветливый огонь костра настроили обоих на задушевный лад. Обоим казалось, что их согревает тепло домашнего очага… Их общего домашнего очага. И тогда Пал и Йоланка принялись мечтать и строить планы на будущее, как повелось от сотворения мира и как будет во веки веков у всех влюблённых на свете…

Но вот звук далёкой трубы оторвал Пала от тихой беседы. Этот сигнал означал, что дозорный должен подняться на вершину холма и с помощью огня дать знать своим, грозит ли опасность или ночь тиха и всё кругом замерло в сонном покое и неподвижности. Пал вынес из палатки тонкий длинноязыкий факел и зажёг его от костра…

— Пойдём со мной, — сказал он Йоланке. — Оттуда хорошо видно до самого Брюнна. Погляди вон туда: как высоко горят неприятельские костры! Возможно, завтра начнётся великая битва. Твоя любовь будет мне путеводной звездой и удесятерит мои силы… Вот увидишь, скоро отец твой сочтёт меня достойным своей прекрасной дочери.