Глава одиннадцатая

КРИЗИС ЖАНРА

 Материал о заволжских милиционерах вышел гладким и даже был отмечен на планерке в редакции. Правда, в нем не оказалось ни рассказа о героическом захвате «грабителей» со спущенными штанами в гаражном кооперативе, ни подробностей по перевозке трупа в салоне милицейского «уазика», ни, тем более, упоминания о последнем свидании в холодильнике морга…

 Материал в редакции хвалили утром, а ближе к обеду Уфимцеву позвонил начальник пресс–службы УВД Паша и прогудел:

 -Игорь, в общем, тебя начальство наше объявило «персоной нон грата» и приказало информации не давать.

 -В чем дело? — устало произнес журналист, — Чем вам этот–то материал не понравился?

 -Начальство на тебя еще с прошлых разов зуб имеет, и отцы–командиры, если помнишь, запретили тебе информацию давать, пока не покаешься. А ты забил… Материал по Заволжскому району выходит — значит, парни с райотдела приказ начальства не выполнили. Материал хороший, спору нет, но — тут принцип на принцип пошел… В общем, — подвел черту под своей сумбурной речью майор, — ты пока в пролете. Не журись: пройдет время — все отойдут, вернешься к теме.

 Уфимцев помолчал, прижимая к уху трубку одной рукой, а второй чертя шариковой ручкой замысловатые узоры на листе бумаги. Потом произнес:

 -Опала, это круто. В самой время ехать на Кавказ, кровью смывать позор неблагонадежности. Кстати, Паша, скажи по старой дружбе: какие у нас новости на Кавказе? На тебя ссылаться не буду. И даже писать в газету не буду. Так, по старой дружбе, а?

 Не так давно в зоне осетино–ингушского конфликта пропали три ярославских омоновца. Поиски по горячим следам ничего не дали. Об этом было сообщено официально, и сейчас собиралась целая делегация из сотрудников милиции, чиновников и представителей ингушской диаспоры, чтобы вылететь на Кавказ и попытаться провести переговоры с представителями незаконных вооруженных формирований. Поговаривали, что в команду будут включены и журналисты. Уфимцев очень рассчитывал, что сможет попасть в этот список: его горизонты, ограниченные описанием ловли «домушников», имели шансы расшириться.

 Однако сейчас эти шансы оказывались приравненными к нулю, и было отчего раздраженно чертить на листе бумаги замысловатые узоры.

 -Да чего рассказывать, Игорь? — задушевно ответил капитан, — Результатов никаких. Парни пропали в районе ингушской станицы Барсуки во время несения службы. Местные там молчат как партизаны. Предложений о выкупе нет. Наши уже катались туда. Перерыли все окрестности. Отрезанную голову нашли. Выяснилось, что это — чужая… Ну, в смысле, не наших… Переговорная группа в Ингушетию должна выехать скоро. Формирует ее начальник криминальной милиции. Тот самый, который запретил тебе давать информацию. Так что ты, ну, сам понимаешь…

 -Понимаю, что пролетаю. Счастливо, Паша. Спасибо тебе.

 «Ну и что теперь? — думал Уфимцев, — Ты теперь без работы, Игорек. Вернее, без темы. Давицин направит в УВД другого корреспондента, полояльнее. А тебе придется искать, о чем писать, в противном случае придется искать, что кушать.»

 Октябрь прошел как один день на вокзале — в пустой беготне от буфета до туалета и киоска с газетами и обратно. В суете пресс–конференций, репортажей к датам: вроде бы что–то делал, писал, двигался, а все мимо, впустую. Запомнился лишь переезд семьи Сальнова, когда он помогал тому разгружать контейнер со скудным скарбом и перетаскивать старую мебель в махонькую «однушку» двухэтажного кирпичного дома. После этого пили водку на обшарпанной кухне под приготовленную женой Александра Ольгой жаренную картошку и слушали его песни под гитару.

 Запомнилась только одна:

 Потом Сашка читал свои «афганские» стихи:

 День рождения в ноябре свалился неожиданно, и Уфимцев вдруг обнаружил, что встречать его, собственно говоря, не с кем. На работе, по традиции, выставил торт, две тарелки с бутербродами, окруженными бутылками. После «обязательной программы» отшлифовался с Сальновым «Сленчевым брягом» в «Бристоле» и отправился домой. Там, Игорь знал, ждала его фирменная мамина тушеная картошка с мясом, запотевшая бутылка, которую он выпьет с отцом. Мда… На душе было паскудно.

 Проходя мимо кинотеатра «Родина», Игорь вдруг вспомнил, как летом он с Юлей смотрел здесь фильм «Девять с половиной недель». «Мечты–мечты, где ваша сладость…» — пробубнил Уфимцев себе под нос и посмотрел на афишу. На ней красовался все тот же Микки Рурк, но уже с сердцем ангела.

 Игорь прошелся по карманам, нащупал скомканную банкноту и зашел в полутемный вестибюль. Наверху парадной лестницы, около закрытых еще дверей переминались в ожидании сеанса несколько парочек. Уфимцев посмотрел на часы: «Полдесятого, как раз последний сеанс, последний ряд, ударим кинематографом по демографическому спаду…» Как нельзя кстати в голове всплыла фраза Станислава Говорухина: «Куда мы идем? В жопу!»

 … Зал, естественно, был пуст. И Уфимцев, вдруг в порыве злого отчаяния выбрав тринадцатое место в тринадцатом ряду, сел смотреть на то, как дьявол в голливудском исполнении в очередной раз играет грешным миром.

 После кино шел он темным Бутусовским сквером, среди давно облетевших тополей и разбитых скамеек. Опустив голову перед пронизывающим холодным ветром, подняв плечи и глубоко засунув руки в карманы. Шедшая ему навстречу компания молодых людей, растянувшаяся во всю ширину сквера, не вызвала опасения: от нее доносился заливистый девичий смех. Молодые люди расступились, пропуская одинокую сгорбленную фигуру. Уфимцев успел заметить насмешливо сузившиеся карие зрачки ближайшего пацана.

 После того, как Игорь вновь поднял голову, он обнаружил, что делать это затруднительно: перед глазами выпукло торчали камешки припорошенного снегом тротуара. Как его ударили, и как падал, он не помнил. За спиной услышал удаляющийся по–прежнему веселый девичий смех.

 Медленно поднялся. Кровь из разбитого лба крепко приклеивала шерстяную шапочку к голове, бордовые капли из носа заливали купленный этим летом новый китайский плащ–пуховик, которым он так гордился. Злоба и жажда мести из груди бросилась в область кадыка. От обиды и желания бить, рвать, убивать, свело зубы.

 Уфимцев бросился назад — туда, где только что звучал смех. Ярко–красный пуховик, бросившийся ему в глаза в компании, исчез за поворотом под фонарем в шагах двухстах. Да, все–таки он долго лежал без сознания. Игорь ощупал голову — затылок гудел и пульсировал горячей болью.

 «Суки, — ожесточенно дума он, — перед девками выпендрились, суки… Я вам сейчас… Стоп, — остановился Игорь, — А что я сейчас? Их там человек пять. И кастет. Ну, нет, суки…»

 Уфимцев побежал по ближайшей улице в сторону «серого дома» УВД, находившегося от него в квартале. Патрульные «жигули» с нарядом милиции заметили его фигуру на пустой улице раньше, чем он их.

 -Что отобрали? — деловито спросил сержант, сидящий рядом с водителем, —

 -Да вроде ничего, просто напали. Из куража, что ли… Я — журналист…

 Сержант мельком взглянул в раскрытые корочки и сориентировался моментально:

 -Давно били? Опознаешь?

 -Только что. Одного запомнил. Они на Первомайский бульвар свернули.

 -В машину! — с командовал сержант.

 Когда патрульный автомобиль проезжал мимо автобусной остановки, он снова услышал тот смех. Тронул за плечо старшего — вон, кажется они…

 -Езжай медленнее, — скомандовал сержант и обратился к Уфимцеву, — Смотри внимательнее, ну что?

 Смех оборвался, как будто девчонке рукой зажали рот. Игорь прижался разбитым лбом к боковому стеклу и увидел испуганно–злые глаза девчонки. Они смотрели прямо на него. «Красный пуховик» стоял рядом.

 … Позже Уфимцев пытался объяснить себе тот поступок: почему он ответил сержанту, что никого не узнал. Пожалел? Кого? Эту девчонку? Или представил, как ловкие ребята в черных полушубках ломают руки пацанам, девчонки визжат, а посередине всего этого действа стоит он с разбитой мордой и показывает рукой: «И вот этот тоже?» Стало стыдно? Или дворовой принцип «Не смог отбиться, утирайся, но не закладывай» вдруг всплыл в голове? «Глупость, — твердил он себе, — все это глупость. Они же преступники, они же могли меня убить. А, поверив в безнаказанность, могут убить еще кого–то… Все это отмазки дворовой шпаны… Я, журналист, пишущий на криминальные темы, вдруг не захотел показывать пример сознательности? Испугался? Кого? Или все же «комплекс Павлика Морозова» так стойко сидит в наших советских мозгах: «подыхай, но не закладывай»?

 Он снова вспомнил глаза этой девчонки и понял — почему. В ее взгляде кроме страха и злости было еще одно: презрение. Ты оказался слабее и побежал к большим дядям за помощью. «Блин, какой же я еще пацан — подумал он, — если бы я думал не о своих переживаниях, а о предотвращении новых преступлений… Впрочем, этим мы, наверное, и отличаемся от США, граждане которых не корчат из себя «героев», а поручают разбираться профессионалам. У нас же государство — не символ справедливости и третейский судья, а «дядя Степа — милиционер» , который должен защищать не всех, а слабых. Остальные должны заботиться о себе сами. Вот почему многие мужики предпочитают втихаря получать в лоб и публично молчать. Кто же захочет при народе объявить себя слабаком? И козлы, нападающие впятером на одного, этим пользуются. Эх, матушка–Расея, век живи в тебе — век учись».

 Через час, когда Игорь в дежурке Кировского РОВД написал заявление и отдал дежурному, патруль привез «красный пуховик».

 -В подъезде недалеко отловили, — так же деловито объяснил сержант.

 Уфимцев во все глаза смотрел на изуродованное страхом и отчаянным желанием вызвать жалость лицо, и не мог определить: «тот Федот или не тот?». Или собачья пришибленность так меняет людей? В конце концов «красных китайских пуховиков» в городе — пруд пруди.

 -Да я тут к девчонке зашел в гости, — канючил парень, — Да и не гуляю вообще в том районе…

 -Тебе решать, — кивнул Уфимцеву дежурный капитан и отошел в сторону.

 Игорь смотрел на человека, судьба которого зависела от простых коротких «да» или «нет».

 «Прикидывается или правда не виноват?» — подумал он и ему вдруг расхотелось изображать из себя Господа Бога. С него достаточно того, что поиграл в «пятнашки» с чертовыми цифрами. Действительно, не искушай. А он искусил… «Мне отмщение, и аз воздам», — вспомнил Игорь прочитанное где–то и повернулся к капитану:

 -Не он. Это точно. Тот крупнее, увереннее, а этот — как поросячий хвост.

 -Не заблуждайся, — хмыкнул дежурный, — Они здесь все–хвосты поросячьи, а на воле — герои.

 -Не он, — повторил Уфимцев.

 Было глубоко за полночь, когда Игорь вышел из старинного, но запущенного особняка, в котором располагался Кировский отдел милиции, и направился к Богоявленской площади. Таксисты, коротавшие время на пятачке напротив Главпочтампта, оживились, когда он направился к ним. И, все как один, по очереди присвистнули, увидев распухшее, в кровавых ссадинах, лицо и залитый бордовым «вареньем» плащ–пуховик.

 -Менты? — участливо спросил один из них.

 -Асфальтовая болезнь, — буркнул Уфимцев, — До Брагино сколько возьмешь?

 Китайская мягкая ткань пуховика ни за что не хотела расставаться с русской кровью, несмотря на все усилия мамы Игоря.

 -Все! — объявила она, — сбрасывая с рук плащ, — Я вытравила кровь, но вот эти белесые пятна никуда уже не денешь. Будешь носить или как?

 -«Или как», — ответил Игорь.

 С этими словами он вытащил с шифоньера второй такой же плащ, купленный в Москве на пару с первым, но только для продажи, и провисевший на вешалке в ожидании своего часа почти полгода.

 -Старый загоню на «барахолке» со скидкой, а в новом буду ходить. И кто сказал, что у меня нет коммерческой жилки?

 Уфимцев подошел к телефону и набрал номер:

 -Алло, Андрюха? Дело есть, встретимся вечером?

 Школьный друг Андрей Иванов жил в соседнем доме, но в том же дворе.

 Странная это была дружба. Собственно говоря, по–настоящему дружили они только в школе. Целый год. Когда в восьмом классе темноволосый здоровяк Иванов переехал вместе с матерью и младшим братишкой из центра в спальный район Брагино и пришел в класс Уфимцева. На первом уроке физкультуры Андрюха сделал попытку узурпировать в раздевалке законный крючок вешалки, чуть не подрался с Игорем, но не подрался, а подружился: из школы они шли уже вместе. Тогда же и выяснилось, что живут они в одном дворе.

 После восьмого класса Иванов ушел из школы и поступил в техникум — учиться профессии наладчика контрольно–измерительных приборов. На два года пути–дорожки Игоря и Андрея разошлись: разные интересы — разные друзья. Иногда встречались во дворе, перекидывались словами, обсуждали прочитанные книги, делились спортивными достижениями.

 Иванов, как и Уфимцев, любил читать, что, собственно говоря, и объединило их еще в классе, с мужской половины сплошь помешанной на футболе. Носиться за мячом ни тот, ни другой не любили, предпочтя возиться с «железом». Записавшийся еще со средних классов сразу в четыре библиотеки Игорь, в читальном зале взял подшивку журнала «Физкультура и спорт» и добросовестно переписал (ксероксы появились только через несколько лет) в школьную тетрадь «атлетические комплексы» (западное слово «культуризм» в СССР не приветствовалось). После чего купил в «спортмаге» две шестикилограммовые гантели и поделился своей идеей с Андреем. Тот тоже отправился в отдел спорттоваров…

 С этого момента дружеское соперничество, начавшееся со спора за обладание крючком в раздевалке, приобрело литературно–атлетический характер: кто сколько подходов «выжал» и кто какую книжку прочитал.

 После окончания десятого класса Игорь Уфимцев, решивший поступать на «журфак» МГУ, узнал, что документы туда берут только в комплекте с газетными публикациями абитуриента. Таковых не имелось, зато через полгода маячила перспектива призыва в армию. Игорь пошел работать в редакцию, но, в отличие от героя популярного кинофильма «Курьер», в качестве «внештатного корреспондента на договоре». Появилось много времени и литературно–атлетическая дружба получила новый толчок. Правда, ненадолго: Андрей встретил девушку Светлану, а Игорь, под руководством отца научившись мотать портянки, отправился защищать Родину в сопки Хабаровского края. Переписывались они с «Андрэ», как Уфимцев звал Иванова, недолго: тот перед самым призывом женился и у него появились свои заботы, а потом он и сам ушел служить в пограничные войска.

 И вот, оказавшись в Ярославле через четыре с половиной года, Игорь зашел к Андрею, выпил с ним пузырь водки и узнал, что вместо гантелей и книг в жизни его друга есть жена, сын и работа на заводе, где зарплату платят с перебоями. К которым с этого момента прибавилась возможность раз в неделю «посидеть» со старым другом на балконе и поговорить о книжках и политике.

 … — Андрюха, — произнес Игорь вечером, когда они встретились в закутке «Пельменной», где наливали разбавленного, но свежего пива в пол–литровые баночки (кружки по причине развала союзной стекольной промышленности числились в большом дефиците), — я в воскресенье на «барахолку» хочу пойти — «пуховик» продать. Не составишь компанию?

 Иванов посмотрел на подживающие ссадины на лице друга и ответил:

 -Да без вопросов! Денег на нашем «Каучуке» второй месяц не дают. Я тут в цехе изоленты десять мотков спер и кой–какой инструмент. Продам с тобой до кучи.

 Декабрь начался с крещенских морозов. Впрочем, погодные закидоны, по сравнению с закидонами российской жизни после развала СССР, казались милыми забавами и не обсуждались, как это происходило позже, на каналах теленовостей.

 Уфимцев, поднявшись в воскресенье пораньше, глянул на термометр и присвистнул: красная полоска стойко держалась около отметки «минус двадцать пять градусов». По улицам гулял морозный туман и конкуренцию с ним прохожие составлять не желали. Однако уговор — дороже денег.

 -Припас? — спросил Игорь Андрея, когда они встретились во дворе.

 Тот кивнул и вытащил из кармана два шкалика «Русской» и две шоколадки «Баунти»:

 -Надеюсь, нам это поможет не задубеть окончательно.

 … Поле перед крытым рынком было девственно пустым. В обычные воскресные дни «дикие торговцы», не имеющие постоянного места в рядах основного крытого здания, уже раскладывали свою товары на импровизированных лотках или просто на земле по обе стороны от дороги. Но сегодня мороз задержал их по домам.

 -Что делать будем, Андрюха? — несколько растеряно посмотрел по сторонам Игорь, — Тут не только покупателей, даже торгашей не наблюдается.

 -Тоже мне, нашел эксперта, — ответил друг, — Я здесь тоже в первый раз в качестве барыги.

 -Может, рынок не работает? — предположил Уфимцев, — Пойду схожу, узнаю…

 Через некоторое время он вернулся и продемонстрировал клочок бумаги.

 -Барахолка работает, мы просто рано приперлись. Гляди — уже сбор заплатил. Так что будем ждать…

 Ждать пришлось около часа. К этому времени заснеженное поле между строением рынка и зданием районной администрации потихоньку заполнялось людьми. Вот и около друзей парочка средних лет — судя по всему, муж и жена, деловито расстелили большой кусок целлофана, на котором развернули два ковра турецкой работы.

 Мороз несколько ослабел, но кусал все равно ощутимо. Уфимцев нежно поглаживал в кармане шкалик водки, но пить не предлагал: ему не хотелось дышать на потенциальных покупателей запахом спиртного. Впрочем, потенциальные покупатели покупать куртку не спешили.

 -Нужно подождать, — подбодрил новоявленных торговцев сосед, — В пятницу на моторном заводе зарплату выдали за три месяца, так что народ потянется.

 Народ тянуться не спешил, несмотря на заполненное торговцами поле. Редкие покупатели подходили к Уфимцеву, спрашивали цену и отходили. «Не «моторщики», — успокаивал он себя, — У тех денег много». Пальцы на ногах тем временем уже переставали слушаться.

 -Игореха, смотри! — неожиданно толкнул его в бок Иванов, — Кипеж какой–то начинается!

 Уфимцев посмотрел в указанную Андреем сторону и увидел, как на поле в спешном порядке торговцы начали собирать вещи, предназначенные для продажи. Вскоре обнаружилась и причина этого: среди рядов неспешно прогуливались две женщины в сопровождении нескольких мужчин, одетых в камуфлированные армейские бушлаты.

 -Кто это такие? — поинтересовался Игорь у соседа.

 -Налоговая, — ответил тот, судорожно сворачивая целлофан вместе с коврами.

 -А чего им надо?

 -Сборы проверяют.

 -Ну, у нас со сборами в порядке, — утешился Уфимцев, — А чего вы–то собираетесь, вы же тоже «местовое» платили.

 -Береженого Бог бережет, — ответил мужик и торопливо отвалил в тылы импровизированных торговых рядов.

 -Смотри–ка, Андрюха, они у барыг какие–то две бумажки проверяют, — взволнованно обратился Уфимцев к напарнику, — А у нас только одна.

 -Ты–то чего меня спрашиваешь? — ответил тот, — Ты у нас главный барыга–вот и решай.

 -Ладно, — решил Игорь, — бегать не будем. Посмотрим, чего будет дальше. «Баунти» у тебя? Давай одну. Придушим моего «мерзавчика».

 Водка на морозе ушла в горло в два глотка легко, как вода. Кокосовая же стружка связала рот и никак не хотела напоминать о тропическом лете и красивом острове из популярной рекламы.

 -Бляха–муха, — кое–как прожевал Уфимцев, — Надо было «Марс» брать!

 -Один хер на морозе эту дрянь есть невозможно! — не согласился Иванов.

 Тем временем напротив неофитов бога торговли Меркурия остановились проверяющие. Ближайшая дама неторопливо протянула руку за квитанцией.

 Игорь, стараясь дышать в сторону, протянул смятую бумажку.

 -Это местовое, — проговорила налоговый инспектор, — А где местный сбор?

 -Какой местный сбор? — недоуменно ответил Игорь, — На щите у администрации рынка про него ничего не говорилось.

 -А там и не должно было говориться, — подключился к беседе мужчина в бушлате, — Местный сбор — это налог, который вы должны платить не рынку, а районной администрации. Платите штраф.

 -Да мы в первый раз! — возмутился Уфимцев, — Откуда мы знаем еще про какой–то местный налог! Нигде никаких объявлений нет!

 -Незнание законов не освобождает от ответственности, — хладнокровно ответил камуфлированный и показал рукой на припарковавшийся неподалеку микроавтобус, — Пойдемте в «рафик»!

 -В общем, мужчина! — в «рафике» инспектор почувствовал себя свободнее, — Документы при себе есть? Или мы сейчас на вас составляем «административку» или платите штраф.

 -Сколько? — поняв, что без последствий он из этого микроавтобуса советского образца не выберется, спросил Игорь.

 -С учетом налога пятнадцать тысяч рублей.

 Куртку, купленную в Москве за «тридцатку», Уфимцев намеревался загнать за шестьдесят. С учетом штрафа навар уже составлял те же самые пятнадцать тысяч. Хорошо, что он взял дополнительные деньги из дома на всякий случай, если придется сдавать сдачу…

 -Ладно, — буркнул он, — Давайте квитанцию.

 Выбравшись наружу, Игорь подошел к другу, уже свернувшему товар.

 -Чего маскируешься? — зло произнес он, — Нас уже нагрели. Теперь мы честные барыги! Давай водку!

 Он демонстративно повернулся к инспекторам, наблюдавшим за ними из автобуса, свернул пробку, призывно протянул в их сторону руку с бутылкой и в один присест выхлебал половину:

 -За ваше здоровье, господа мытари!

 Инспектора ухмыльнулись в ответ, развернули машину и уехали: план по штрафам ими был выполнен. Через десяток минут на прежнее место вернулись ковроторговцы.

 -Смылись! — обрушился на них Уфимцев, которого после штрафа и водки охватила бесшабашная злость, — Значит, знали про второй налог. Чего нам–то не сказали, а? Подставили? Барыжье племя!

 Ковроторговцы отмалчивались.

 Как обычно бывает, сразу после темной ночи наступает рассвет. Не прошло и пяти минут, как напротив Игоря с Андреем остановилась молодая пара. Рабочий паренек поинтересовался ценой.

 -Бери за пятьдесят пять — я сегодня добрый! — залихватски ответил корреспондент.

 Деньги перекочевали в его карман. Еще через десять минут и Андрюха сплавил свою изоленту с кусачками.

 -Мда, — философски заметил Уфимцев, — Видимо, этим штрафом мы заплатили жертвоприношение богу Меркурию. И он к нам смилостивился. Бывает же такое… Ну, господа барыги, — обратился он к мерзнущим ковроторговцам, — бывайте. И не забывайте, что Бог — не Микишка, он все видит.

 Промерзшие друзья по дороге домой зашли в кафетерий, взяли по «сотке». Молча выпили. Говорить не хотелось. Игорь горько думал: «Даже с учетом штрафа я за два часа заработал десять тысяч. Ежемесячная моя зарплата — тридцатник. Если так дело пойдет, все на барахолку двинутся. Кто работать–то будет?»

 Придя на работу в понедельник, он «отомстил» «мытарям» и «барыгам», написав о своем торговом приключении небольшую, но гневную корреспонденцию. Каково же было его удивление, когда через неделю, увидев ее в газетной полосе, Игорь обнаружил тут же рядом опровержение, высмеивающее его, Уфимцева, злоключения на рынке. Впрочем, поразило его не оно само, а подпись под статьей. Под материалом стояла фамилия его приятеля и собутыльника Александра Сальнова.

 -Ты чего, Саня? — встретил его в курилке Игорь, — Охерел?

 -Да ладно тебе! — примирительно пробормотал Сальнов, — Тебе же от этого хуже не стало, верно? А мне — надо…

 -Чего надо?!

 -Ну, только тебе скажу… Надоела мне эта журналистика. Весь день в беготне, а вечером дома, вместо общения с семьей, материалы на машине долбишь. В общем, узнал, что есть вакансия в налоговой полиции, им нужен пресс–секретарь. Вот мне в налоговой и предложили, в качестве будущего сотрудничества…

 -Друга заложить!

 -Зачем заложить…

 -Ну, обосрать публично… Молодец, так держать. В тридцать седьмой год ты бы вписался идеально.

 Впрочем, подвиг Сальнова в полиции не оценили и на работу не взяли. Тогда Уфимцев не знал, что спустя три года он сам займет это место. И только позже Игорь поймет цинизм стихотворения, прочитанного как–то на кухне его автором:

 

Глава двенадцатая

ПЕКИНСКИЙ «СКОРЫЙ»

 «Гэдээровская» пишущая машинка «Эрика» звонко щелкнула — Уфимцев поставил точку в материале. Он с треском вытащил из каретки напечатанный лист бумаги и пробежал его глазами: репортаж о буднях армейского корпуса ПВО, защищающего небо от американцев, вышел бодрым и в меру патриотичным. За строками также остались двухмесячные задержки офицерского жалования и грядущая перспектива сокращения части, потому как потенциальный враг победил, не прибегая к бомбежкам.

 Некстати вспомнилась прочитанная когда–то ленинская цитата про коммунистов, которых невозможно победить, пока они сами этому не поспособствуют. Ну, это в заметку не тоже вставишь: редактор — демократ вычеркнет, а коммунисты вообще обидятся…

 …Так, теперь нужно придумать какой–нибудь бойкий заголовок, чтобы читателю сразу бросалось в глаза. Игорь вспомнил ироничную песенку–шлягер и решил позаимствовать из нее строчку. Легло сразу в масть: «Стой, кто летит?»

 Наскоро считав текст — выправив опечатки и расставив абзацы, Уфимцев сдал корреспонденцию ответственному секретарю, вернулся за свой стол, посмотрел в заметенное окошко и тоскливо подумал: «Пойти водки, что ли выпить?»

 -Игорек, ты уже закончил? — к Уфимцеву подрулил Сальнов, — у меня как раз бутылка «Сленчева бряга» имеется. Накатим?

 Игорь отвернулся от окна и задумчиво посмотрел на Саню. После фокуса с опровержением, Шурик усиленно пытался загладить вину. Как правило, это «заглаживание» представляло собой предложения выпить за его, сальновский, счет. И Уфимцев, держа дистанцию, все чаще склонялся к мысли, что Сальнова нужно простить: должен же человек иметь право на ошибку и на искупление?

 За спиной Сальнова, как рукотворный образ вечной трезвости, материализовался длинный иудейский нос Шведа:

 -Соображаете на двоих, друзья–приятели?

 -Третьим будешь? — в классической форме ответил Уфимцев.

 -Пить — здоровью вредить, — не менее классически ответствовал Швед и тут же добавил в готовый обрести реальные формы «Сленчев бряг» несколько капель молока:

 -Игорь, ты про пекинский «экспресс» что–нибудь слышал?

 -Кое–что. Есть такой скорый поезд «Пекин–Москва», который проходит через наш город. Оплот китайцев–мешочников, которые везут свое барахло в столицу. У нас он останавливается на севере области — в Данилове, и в Ярославле. И там и тут, пока поезд стоит, прямо с перрона идет торговля шмотьем очень низкого качества. По дешевке. Потом это шмотье появляется на рынке, уже, естественно, с наценкой. Все.

 -Ты, я вижу, прекрасно осведомлен! — ехидно заметил Швед, — А почему результатов твоей осведомленности нет на страницах нашей газеты?

 -А потому, — ответил Игорь не менее ехидным тоном, — что каждый должен заниматься своим делом. На мне числятся «силовики». А то, что предлагаешь ты мне, есть зона ответственности отдела экономики. Вот он пусть и разбирается, что за барахло везут китайцы, какого оно качества и куда смотрят власти!

 Однако Швед не думал сдаваться.

 -А милиция — это что, не власть? — ответил он, — И она не отвечает за тот бардак, что творится на перронах? В общем, Уфимцев, кончай пререкаться и начинай готовить материал на эту тему… Ей–Богу, Игорь, ты как маленький: сидишь на контракте, получаешь от строк, а еще нос воротишь. Берешь пример с Бунина, что ли? Это он у нас в вечном творческом кризисе…

 На этой ноте Виктор вышел из кабинета.

 Уфимцев выразительно почесал нос, посмотрел на Сальнова и буркнул:

 -Вроде ты у нас в экономическом отделе обретаешься, а? Вместе с Бунчичем. Припахали «дедушку», да?

 -На мне четыре материала висят, — ответил Сальнов.

 -Вот поэтому грузят на того, кто больше увезет, — заметил Игорь, — Ладно, Санек, твой «Сленчев бряг» будет ждать Нового года. А пока… Пока займемся хлопцами из Поднебесной.

 Когда через несколько лет на экраны страны вышли ставшие знаменитыми «Улицы разбитых фонарей» — первый фильм о жизни настоящих, а не придуманных ментов, Игорь поразился сходству киношного Соловца с реальным начальником оперативно–розыскного отдела транспортной милиции майором Анатолием Седковым. А еще спустя время Уфимцев поймет, что в интеллигентном лице Седкова и его коллег ему посчастливиться застать представителей старой советской школы розыскников–профессионалов, которых потом вытеснят другие «менты» — с бандитской стрижкой и манерами «агента национальной безопасности», которого сыграл актер Пореченков в одноименном фильме.

 Седков задумчиво покрутил в пальцах красные корочки журналистского удостоверения Уфимцева и заметил:

 -Мда. Как всегда, у нас за все отвечает милиция. Раньше хотя бы мы это бремя с партией делили, а сейчас одни остались.

 Он помолчал, потом поднял на Игоря спокойные, чуть ироничные глаза:

 -Собственно говоря, вы не совсем по адресу. Наплывом диких капиталистов из Китая должны заниматься гражданские власти, а не милиция. Но они, видите ли, не справляются. Иными словами, наши демократические власти не знают, что нужно делать.

 -А вы знаете? — спросил Уфимцев.

 -Мы должны только «предупреждать–пресекать–выявлять», а не регулировать. Но… Эх, Игорь Вадимович…

 -Можно просто по имени.

 -Тогда я для тебя просто Анатолий. Так вот, у нас на самом деле есть очень интересные темы для вас… тебя. Кражи грузов и целых прогонов рельсов, банды шулеров, что орудуют на перегонах от Александрова и до самого Архангельска… У нас же — железная дорога, а это тысячи километров огромного хозяйства. А тут — китайцы…

 -«Желтая опасность», — хмыкнул Уфимцев.

 -На самом деле, здесь у нас, в центральной России, это не такая уж и опасность. Наоборот, они массово заполняют своим ширпотребом наш голый потребительский рынок.

 -Паршивого качества…

 -Но берут ведь! И китайцы будут шлепать это барахло, пока наши брать будут. Перестанем брать — станут делать качественные вещи. Они же умеют. Вспомните… Ах да, ты же не помнишь… В пятидесятые годы, еще до того как Мао разругался с Хрущевым, какие качественные шмотки и термоса они нам поставляли! Значит, могут, когда захотят.

 -До того счастливого времени еще дожить надо. А пока я был на платформе во время стоянки «пекинского». Там черт знает что творится. Кожаные куртки летят из окон, люди лезут чуть ли не под колеса поезда. И два постовых в сторонке за всем этим наблюдают…

 -А что ты хотел, чтобы они в свару кинулись? Их же затопчут!..

 Седков помолчал, что–то обдумывая, потом произнес, снова перейдя на «вы»:

 - Давайте сделаем так. Я доложу генералу о вашем интересе по этой теме. Он примет решение и будем сообща работать. Начальник у нас — генерал старой формации: прессу уважает, считает, что вы — голос народа. А власть у нас — народная. Ну, по крайней мере, считалась таковой до недавнего времени. Так что, сигнал мы приняли. Будем реагировать…

 Выйдя из кабинета начальника, Игорь нос к носу столкнулся с высоким парнем. Тот остановился, вгляделся в лицо журналиста в полутемном коридоре (лампочки в плафонах горели через одну) и воскликнул:

 -Ба! Игорек! А ты чего здесь делаешь?

 Уфимцев узнал в парне Виталика, учившегося с ним в параллельном классе.

 -Работаю, — ответил он.

 -У нас? Чего–то Анатолий Сергеич про тебя ничего не говорил.

 -Да нет… Я журналистом работаю, пришел материал делать. А ты чего, в отделе Седкова?

 -Да. Опером… Давай к нам в кабинет. Чайку попьем, за жизнь поговорим… — Виталий гостеприимно распахнул соседнюю дверь.

 Воткнув в розетку штепсель алюминиевого электрического чайника Виталий, сел на угол своего письменного стола и произнес:

 -Это хорошо, что ты у нас появился. Все почему–то пишут только о «территориалах»… Ну, понимаешь, о ментах, которые в райотделах работают. А о нас, «линейщиках», как будто забыли. Как будто мы не люди и славы не хотим…

 -А есть чем гордиться?

 -Представляешь, на прошлой неделе такой прикол вышел… Правда, не знаю, в чем здесь предмет гордости, но… В общем, слушай: вор–рецидивист… ну, условно, пока дело идет, назовем его «Копченый»…

 -Чего уж ты стесняешься, — оборвал Виталия Игорь, — назови его сразу «Бисяевым». И тогда все граждане поймут, что наши менты ничего, кроме «Места встречи…» не смотрели.

 -Гы… Давай так и назовем. Думаешь, слабо?

 -Тебе–то? Да ни в жисть.

 -Да ты слушай! Это не байка. Сергеич подтвердит. В общем «Бисяев» этот, упер в поезде Архангельск — Москва у простодыры, который поперся на перрон курить во время остановки, чемодан…

 -А почему у «простодыры»? — спросил ехидно Уфимцев, — Если у меня в поезде чемодан сопрут, значит, я обязательно фраер ушастый? И уважать меня не за что?

 Виталий замолчал, внимательно посмотрел в глаза Игорю и пошел заваривать чайник.

 «Блин, — подумал корреспондент, — кто меня за язык тянул? Теперь без истории останусь».

 -Держи! — опер протянул журналисту фарфоровую кружку с легкомысленными голубыми цветочками по краям, забулькал в свою, точно такую же, но с — надписью фломастером: «Виталик — человек хороший!», взгомоздился на стол и продолжил как ни в чем не бывало:

 -Ты слушать будешь или нет? А приколы свои можешь девочкам в редакции отвешивать!

 -Ладно–ладно! — примирительно поднял кружку Уфимцев, — Молчу и с благодарностью слушаю.

 Через через минуту Игорь узнал, почему «терпилы» — то есть «пострадавшие», именуемые так на воровском и оперском жаргоне, делятся на «простодыр», «фраеров ушастых» и просто «терпил».

 Пока обладатель чемодана, он же «простодыра», лениво курил на свежем морозном воздухе ярославского вокзала, мимо него неторопливо проследовал его сосед по купе. Вежливо попрощавшись с попутчиком, мужчина покинул перрон с коричневым чемоданом в левой руке — правой он поручкался со спутником. Последний же, только оказавшись в тамбуре уходящего поезда подумал, что чемодан в руке «Иваныча», с которым он мирно выпивал и закусывал всю дорогу, очень сильно напоминает его собственный… В это время поезд благополучно набирал обороты в сторону Александрова.

 Скорее всего, вора «Бисяева» по «горячим следам» не нашли: практика продажи билетов по паспортам была внедрена на железной дороге гораздо позднее. Да и документы у преступника могли быть подделанными. Но… «Бисяев», он же «Копченый», он же вор–рецидивист с пятью «ходками» на «зону» и большим опытом «работы» по поездам, совершил нечто, благодаря чему навсегда вошел в историю транспортной милиции.#

 (#Дальнейшая история произошла на самом деле в указанном месте).

 Вор торопливо проскочил залитый светом вестибюль вокзала, скатился по ступенькам на привокзальную площадь и нырнул в темноту дворов. Он кружил по лабиринтам переулков среди двухэтажных домишек послевоенной постройки и откровенных бараков, зажатых со всех сторон более молодыми девятиэтажками. Выскочил на неосвещенную улицу и увидел перед собой жилой дом с приокрытой дверью подъезда, из которого гостеприимно лился желтоватый свет.

 Вор нырнул во внутрь. Он увидел длинный полутемный коридор со множеством дверей без табличек. В конце его чернело окно над давно немытым подоконником. «Бисяев» положил чемодан на подоконник и вытащил перочинный нож, чтобы открыть незамысловатый замок…

 В это время за ближайшей дверью приглушенный разговор прекратился и в коридор вышел человек в сером кителе и погонами старшего лейтенанта милиции. Он обернулся к собеседнику — капитану и проговорил: «А откуда ты ее возмешь, раскрываемость…»

 Взгляд старшего лейтенанта остановился на «Копченом», на перочинном ноже у того в руках. После чего старлей, он же следователь линейного отдела транспортной милиции, автоматически, заученно за время десятков обысков, казенным тоном произнес:

 " — Ну и чего у нас в чемоданчике?»

 Обалдевший вор так же автоматически ответил:

 " — Не знаю. Только что подломил…»

 … — И куда он попал? — отсмеявшись, спросил Уфимцев.

 -В линейный отдел милиции вокзала Ярославль–Главный, — ответил Виталий. — Там вывеска ма–ленькая такая. И днем–то не особенно разглядишь, а уж вечером–то и подавно. В общем, вор сидит, ждет «терпилу», пока тот на опознание соберется. Заявление–то тот мужик уже в Александрове написал.

 -Явка–то с повинной зачтется?

 -А как же! Правда, как ему с такой историей на «зону» идти — не знаю. Все же жулики обхохочутся!

 …Китайский «скорый» проходил по территории страны раз в неделю. Поэтому Игорь собирался набрать телефонный номер отдела Седкова дней через пять после первого разговора. Он уже знал темпы работы демократических властных учреждений, которые в скорости принятия решения не торопились соревноваться с советскими (тем более, что в тех и других сидели одни и те же люди).

 Однако уже на следующий день его из «курилки» выдернул Бунин:

 -Уфимцев, иди к телефону! Кажется, из милиции звонят!

 -Игорь? — услышал он в трубке голос майора, — В следующий четверг будь у нас в три дня.

 -А почему в три? — удивился журналист, — поезд же вечером приходит.

 -Приедешь — узнаешь.

 В четверг Уфимцев тянул на себя тяжелую дверь управления, располагавшегося в особнячке красного кирпича постройки времен сталинской индустриализации. Большой кабинет Седкова находился в полуподвальном этаже, где Игорь обнаружил около десятка оперов и патрульных, одетых в одинаковую темно–синюю полевую форму с нашивками МВД без знаков различия.

 -Проходи! — Анатолий вылез из–за стола и протянул руку, — Сейчас закончу развод и будем собираться в Данилов.

 Как выяснилось, трясти «мешочников» милиционеры собирались именно там.

 -Дело в том, что мы — оперативная служба, — объяснял Уфимцеву начальник отдела на перроне вокзала, где они прогуливались в ожидании попутного поезда на север, — И выполнять чисто патрульные функции, пусть даже по «заявкам трудящихся», не можем. В Данилове же убъем сразу двух зайцев: наведем порядок на перроне, а потом прокатимся в «пекинском» до Ярославля — пощупаем оперативную обстановку.

 …Два «эсвэшных» купе штабного вагона попутного архангельского «скорого» были заполнены милиционерами. Уфимцев, зажатый между окном и крепышом по имени Гена, одним глазом смотрел на заснеженные крыши станций и лапы густых ёлок, другим глядел на Седкова, сидевшего напротив и рассказывавшего о службе на Кавказе:

 -После того, как в Чечне к власти пришел Дудаев, там, конечно, начался бардак. Справедливости надо отметить, что бардак сейчас в стране везде, но там там — с какими–то «абрецким» отливом! В общем, собираются эти абреки бандами и грабят поезда на перегонах. Прямо как в двадцатых, блин! Ты кино «Свой среди чужих…» смотрел? Ничего не изменилось! Вот поэтому формируются группы сопровождения из управлений транспортной милиции по стране, которые катаются в этих поездах и защищают подвижной состав и граждан, в нем едущих…

 «Подвижной состав и граждан, в нем едущих… — мысленно повторил Игорь, — Вот это формулировочка! Как можно на таком языке разговаривать? Впрочем, послужишь с его, тоже научишься со своей женой так объясняться! Мол, «Тамара, в ответ на твои необоснованные обвинения, не закрепленные документально, сообщаю, что факт измены не доказан и не может быть привлечен для рассмотрения на нашем семейном суде…»

 Вслух он произнес:

 -Анатолий, а как бы мне с вашими туда скататься?

 -Это не ко мне, это к генералу! Но, со своей стороны, особых препятствий не вижу.

 С этого момента в сером туннеле журналистских будней Уфимцева забрезжил свет надежды.

 … — Все! — Седков посмотрел на часы, — через пять минут «пекинский» будет на перроне. На выход!

 Милиционеры, сгрудившиеся в тесном помещении линейного отделения станции Данилов, оживились и задвигались.

 В это время на перроне напротив первого пути поезд молча ждала толпа людей в полторы сотни человек. Среди них были не только коренные даниловцы, но и жители всех районов, расположенных к северу от Ярославля. За пятнадцать минут остановки они надеялись купить у «челноков» из Китая неуклюже скоренные, грубо сшитые, но — дешевые и броско выглядевшие куртки, брюки, перчатки, спортивные костюмы. Их потом можно было продать с двойной наценкой на бесчисленных «блошиных рынках», раскинувшихся на «пятачках» поселков и районных городков, где один за другими закрывались небольшие предприятия и вместо работы оставалась только надежда.

 Надежда на то, что все наладится, надо только пережить, перемочь… Ведь не война же, на самом деле…

 Группы людей в синем вышли из боковой двери вокзала и стали цепочкой вытягиваться вдоль заснеженного перрона, отсекая народ от железнодорожных путей. Толпа попятилась и ответила с держанным гулом. Доносились отдельные реплики:

 «…Ментов–то нагнали! К поезду, что ли, пускать не будут?…» — «Особые какие–то, в новой форме. Не наши, не даниловские…»

 «Коль, ты поближе ко мне будь — не ровен час они дубинки в ход пустят!» — «Чего пустят–то?! Они, что ли, наших детей кормить будут? У нас ателье закрылось. Где я еще работу найду?!»

 «Вы давайте, мужики, ежели что…» — «Ежели что — что? Вредные вы, бабы, мужики за вас, значит, брюхо под палку подставляй, а вы у китаёз тем временем барахло хватать будете? У меня дома такая же Манька ждет!» — «Вот вы все такие, мужики… Только под бутылку брюхо свое горазды подставлять!…»

 Наиболее смелые пытались втянуть в разговор милиционеров:

 -Ребят, чего вас нагнали–то? Торговать–то с поезда разрешите?

 Милиционеры отмалчивались.

 Седков посмотрел на часы, пошмыгал носом, вдыхая морозный воздух, повернул голову в сторону северного семафора: тот уже с минуту горел зеленым.

 -Сейчас подойдет, — кинул он стоящему рядом Уфимцеву, вытащил руки из карманов и обратился к замершей в ожидании толпе:

 -Граждане! Мы уполномочены поддерживать порядок на перроне во время стоянки поезда Пекин–Москва! Все попытки противоправных действий будут нами пресекаться!

 Толпа загудела громче:

 -Так торговаться–то можно, или как?

 Майор отвернулся и вполголоса произнес, обращаясь к Уфимцеву:

 -Формально торговля на перроне запрещена. Но куда же, блин, денешься!

 … — Так ты скажи, милок, будете нас «демократизаторами» лупить, или нет?! — тормошила бойкая бабка сержанта.

 Тот посмотрел искоса на отвернувшегося майора и пробурчал:

 -Не будем, тетка… Не будем.

 Тетка кинулась в толпу.

 «Не будут! Бить не будут!» — загудела толпа через мгновение.

 В частоколе проводов, столбов и эстакад в медленно сгущающихся сумерках треугольником вспыхнули три огромных глаза — приближался локомотив.

 -Приказываю соблюдать спокойствие! — крикнул Седков в оживившуюся толпу, — Беспорядки будем пресекать!

 «… А говорили, бить не будут!» — донеслось до Уфимцева.

 Лязг сцепок и буферов, визг тормозных колодок — поезд затормозил. Уфимцев с Седковым оказались словно случайно как раз напротив вагона бригадира. Плотный мужчина в черной фуражке железнодорожника соскочил с подножки и пожал руку майору со словами:

 -Нас предупредили. С нами дальше поедете?

 -Поедем, — ответил тот, — Как обстановка?

 -В вагоне–ресторане с самого Благовещенска двое крутятся. И в девятом была замечена какая–то кутерьма. То ли китайцы что–то между собой не поделили, то ли еще что. К проводнице обращений с жалобами не было. Впрочем, какие–то подозрительные славянские рожи по вагону лазили. Так вы посмотрите, ежели что…

 -Ага, — пообещал Седков и повернулся к однокашнику Уфимцева Виталию:

 -Всем оттянуться к тамбурам. Внутрь вагонов никого не пускать: пусть торгуют с площадок и через окна. Смотреть, чтобы никого не столкнули под колеса!

 Виталик кивнул и побежал передавать приказание.

 Тем времнем людское море, залитое безжизненным светом станционных фонарей, хлынуло к вагонам. И понеслось!

 Из тамбуров, через головы проводниц и милиционеров, и из щелей приоткрытых вагонных окон полетели слова на интернациональном русско–китайском:

 -Куртки есть? Короткие?! Черные на молнии?!

 -Ес–тя!

 -Покажи!

 -Из рука смотри, из рука!

 -Пять давай!

 -Деньги давай!

 -Давай куртку сначала!

 -Ис–ся какая хит–сый!

 -Щас поезд отойдет, ты куртку покажи!

 -Ис–ся какая хит–сый!

 -На деньги, гад!

 В ответ из окна как птицы полетели, размахивая черными крылами рукавов, кожанные куртки.

 -Раз, два–три–четыре… Где пятая гад?! Где пятая?!!!

 Возня под окнами. Баба, взгромоздившись на плечи мужа, пытается влезть в окно. Отчаянно голосит:

 -Где пятая?!!!

 Пирамиду от вагона оттирает сержант Гена. Китаец, увидев блестящую кокарду у кромки перрона, торопливо взмахивает рукой, и пятая черная «птица», вываливается на землю. Не успела баба подхватить покупку, как ее место заступает молодой парнишка:

 -Перчатки есть?!

 Круглая голова в окне согласно кивает и на перрон вываливается связка коричневых перчаток на кроличьем меху. Парнишка подхватывает ее и ныряет в толпу. Голова в окне отчаянно визжит. Гена, который уже успел отойти к своему посту у тамбура, даже не оглядывается: визг китайца тонет в оглушительном гаме. И он не увидит, как через несколько минут после отхода «пекинца» на перрон выскочит этот самый воришка и, растерянно озираясь, воскликнет: «Они же все на левую… Вот жулик узкоглазый!»

 Пять минут остановки проходят. Пронзительный вопль локомотива. Вагоны дергаются, гремят буфера, толпа начинает движение вслед за поездом. И пока вагоны тянутся вдоль бетонной площадки перрона, из них по–прежнему будут лететь куртки, вязанки перчаток и завернутые в полиэтиленовые мешки спортивные костюмы. А в ответ — деньги. Но — необязательно…

 В детстве бабушка Игоря говаривала: «На базаре два дурака: один продает, другой–покупает. Кто кого обманет?» Игорь вспомнил эту пословицу, наблюдая за отчаянно бегущей по платформе девушкой. Ее крик: «Деньги отдай, сволочь! Куртка–то с одним рукавом, гад!»

 Он повернулся с Седкову:

 -Толя, в соседнем вагоне девчонку кинули. Бракованный товар продали. Тряхнем?

 -И кого ты там трясти собрался? — ответил майор, — Двенадцать купе? В каждом купе — как минимум два китайца. С одинаковыми для нас, европейцев, рожами. А, может, ты по–китайски умеешь разговаривать? Тогда мы их всех допросим. И они сознаются… Так что, Игорек, давай–ка лучше займемся рожами славянскими… Виталий! — он обратился к оперативнику, стоящему вместе с ним в тамбуре, — пусть пока наши люди по вагонам не колобродятся. Занимайте эти два купе. Поезд скорость наберет, пассажиры поуспокоятся — тогда начнем работать.

 …Дверь в купе, где находились майор, корреспондент и два опера, раскрылась с характерным шелестом уже через пять минут после начала движения. В проеме, настороженно улыбаясь, стоял китаец. Пробежавшись глазами по людям, опытным взглядом он безошибочно определил в группе старшего и произнес, обращаясь в Седкову:

 -Начальника, купить товара не хочешь? Совсем дешево дам!

 -А что у тебя есть? — поинтересовался майор.

 -Все! Совсем дешево отдам!

 -Пойдем–ка посмотрим, что у тебя за товар! — поднялся со своего места начальник отделения, — Игорь и Виталий, вы со мной. Гена, давай команду работать по поезду! Какая тут, к черту, конспирация, уже все знают, что мы едем…

 Китаец попятился:

 -Зачем, начальника?! Я суда принесу!

 -А мы люди не гордые, — ответил Седков, отодвигая бригадира «челноков» , — Сами глянем!

 Ближайшее купе соседнего вагона под завязку было заставлено огромными полосатыми джутовыми сумками. Ими были плотно забиты все верхние полки, завалены нижние. Даже на столике, закрывая окно, стояли штабелем сумки. Между ними взгляд не сразу отыскал двух «челноков».

 -Эту, эту и вон ту! — ткнул пальцем майор, — Открыть!

 Китайцы безропотно полезли наверх — вытягивать свои баулы. Наскоро переворошив плотно спрессованную одежду и жестом показав, что мешки можно возвращать обратно, майор повернулся к подошедшему Геннадию, — У тебя что?

 -В вагоне–ресторане трое славян, — ответил тот, — Едут с Благовещенска. У всех — справки об освобождении.

 -Бывшие зэки, значит… Что говорит проводница?

 -Выпили, громко матерились, но в целом вели себя прилично. Народ не задевали.

 -Значит, ссаживать не будем, — подвел черту майор, повернулся в корреспонденту и пояснил:

 -Ссадишь, а они потом на привокзальной территории накуролесят на новый срок. Пусть уж едут. Но… Профилактику провести необходимо. Где они? В ресторане?

 -Сергеич, — произнес Уфимцев, — А остальные сумки смотреть будем? Здесь же черт знает что можно провести!

 -Такая картина в каждом вагоне, — ответил Седков, — тебе года не хватит, чтобы все это барахло переворошить. Через границу его таможенники пропустили? Все! Груз легальный, пусть едет.

 -Но здесь же танк в разобранном виде можно спрятать! — не сдавался журналист, — Не говоря уже о наркотиках.

 -Можно! — кивнул головой майор, — А можно — барахло! У нас нет законных оснований проводить обыск. Мы работаем от факта, а не от домысла. Так что пусть катятся. А мы — к сидельцам!

 Майор помолчал, вглядываясь в лица китайцев.

 -Из этого вагона, говоришь, девчонку нагрели? Так… Какое окно, не помнишь?

 -Где–то из середины, — ответил Уфимцев, — Это купе или следующее.

 -Будем считать, что это! — решительно произнес майор, — Ну–ка, ходя, все сумки — в проход и — вывернуть наизнанку!

 Бригадир «челноков» возмущенно забормотал на китайском. Обитатели купе, помедлив, принялись так же безропотно, как и раньше, вытаскивать свои баулы в проход и раскрывать их. Вскоре коридор вагона по колено был забит распотрошенными пачками курток, перчаток и спортивных костюмов.

 -Ну, вот ребята! — произнес майор, ступая по мягкому месиву, высоко поднимая ноги, — Теперь вам работы хватит до Москвы. А то сидите здесь, скучаете…

 Проходя цепочку качающихся вагонов по пути в ресторан, группа притормозила в одном из тамбуров. В нем около окна стоял и скучал небритый верзила явно не китайской национальности. От него разило водкой, чесноком и застарелым запахом дешевого курева.

 «Настоящий мужчина должен быть небрит, вонюч и волосат…», — пробормотал себе под нос шедший за Игорем Геннадий.

 Уфимцев сжал челюсти, чтобы не рассмеяться.

 -Что–то многовато братьев–славян на один квадратный метр китайского экспресса, — заметил Седков и остановился около мужчины.

 Верзила искоса посмотрел на майора и, не говоря не слова, вытянул из кармана блестящего, синим с красным, спортивного костюма листок бумаги.

 -Еще один сиделец. Приятно иметь дело с понимающими людьми, — проговорил начальник, — А билет?

 -Есть билет на балет, на трамвай билета нет! — в ответ продекламировал мужчина сиплым голосом.

 -А ты, «заяц», еще и остряк! — заметил майор, — в Ярославле слезешь! Твои кенты в ресторане гужуются? Тоже без билетов? В общем так! Бригадира ко мне! Связаться с линейным отделением, пусть на перрон вышлют наряд. Будем их снимать! Ты, мил человек, — обратился он к верзиле, — все заработанные на «зоне» деньги на взятки бригадиру роздал или есть еще?

 -Вам, начальник, надо песен? Их есть у меня! — загремело в ответ.

 - «Шаляпина» отправить в тамбур штабного вагона! И следить, чтобы не сбежал! — распорядился Седков и подмигнул улыбающемуся Уфимцеву, — Ну чего, Игорек, хватило тебе романтики милицейских будней?

 

Глава тринадцатая

«КОРКА» И ЖАН–КЛОД

 Новый год, как и ожидалось, проскочил пьяно и сумбурно. Помирившись с Сальновым за бутылкой «Бряга», который так не не дожил до 31 декабря, Уфимцев наступление 93–го отмечал у Сашки. Было много выпито, спето под гитару, станцовано с Ольгой Сальновой и их новой соседкой Светой, пышной блондинкой — разведенкой, по совместительству — Снегурочкой.

 Разведенку затащить в постель не удалось, зато выпало сыграть Деда Мороза перед ее пятилетним сыном и дочерью Сальновых, Ольгой–маленькой. Дед Мороз, как и полагалось ему, был весьма пьян, путал слова традиционной «тронной речи», на том и был «расколот» смышленым парнишкой, заявившем, что у Деда борода ненастоящая и вообще он похож на дядю Игоря — гостя папы Оли.

 За окном стояло «плюс два» — вполне новогодняя погода для новой России. Снег практически сошел под проливным ночным дождем, и утром первого января, начавшимся в два часа дня, опохмелившиеся Уфимцев с Сальновым вместе с Олей–маленькой весело катались с железной горки, старясь не угодить в большую лужу в конце спуска.

 Третьего числа Игорь и Саня, окончательно помирившись, так и пришли вместе на работу, представляя с трудом, как будут что–то писать и с кем–то разговаривать. Впрочем, на их состояние никто внимание не обратил по причине общности диагноза. Кончилось все распитием пяти бутылок «сухого» всем составом редакции, включая главного, и торжественным расползанием по домам.

 Во второй половине января Игорь Уфимцев выправил учебный отпуск и отправился на зимнюю сессию в Москву.

 Игорь любил Ярославский вокзал столицы.

 Тот начинал пронизывать тело невидимыми энергетическими токами уже на подъезде, едва с правой стороны поезда проплывала табличка «Москвы–третьей», она же — «Сортировочная». Подчиняясь нарастающей суматохе пассажиров, поднимающихся с кресел межобластной «электрички», Уфимцев тоже вскакивал и загодя стаскивал с полки объемистую спортивную сумку. Стоя в проходе в общей очереди в тамбур, глядя на бегущий за окном серый асфальт перрона, он ощущал легкое покалывание в груди и некую смятенность. Словно за автоматическими дверьми вагона Уфимцева ждал не город, а открытый космос.

 Впрочем, это и был космос. Необъятный, засасывающий и высасывающий, живущий по своим, отдельным от остальной России, законам. Его можно было любить, можно — ненавидеть, но равнодушно взирать на него было невозможно.

 Москва нахлобучила своим смогом и своей бешенным ритмом сразу за дверьми вагона. Уфимцев, подчиняясь ему, энергично и целеустремленно, как муравей соломину, потащил свою сумку ко входу в метро, лавируя среди других таких же «москвичей и гостей» муравейника по имени «столица нашей Родины — Москва».

 Черный подземный грохот метро, подсвеченный качающимися желтоватыми лампочками — внутри вагона и, — пронзительно белыми снаружи, на перронах станций. Переход через серый мрамор с «Добрынинской» на «Серпуховскую», несколько остановок и ты — почти уже дома. Вот он, корабль модерновой многоэтажки на «Тульской», от которой за полгода жизни в Ярославле не успел отвыкнуть.

 Остановка автобуса, на которой познакомился со своей первой настоящей земной любовью. Надо же, оба жили в Ярославле, а встретились в Москве. От нее остался в памяти женский острый запах смятых простыней в съемной «однушке» и название: «Нагатино».

 Пахнущий бензином «ЛИАЗ» везет мимо пруда и сквера, за которыми скрываются корпуса «Кащенки», «Канатчиковой дачи» — психиатрической лечебницы, воспетой Владимиром Высоцким.

 «Загородное шоссе» с гастрономом на первом этаже старого «сталинского» кирпичного дома, в котором неизменно покупал батон колбасы по дороге в вечно голодный Ярославль.

 Чугунный, тоже «сталинский», мост, «полуторка» Великой Отечественной на пьедестале у ворот АТП.

 Парящие гигантские трубы ТЭЦ…

 И — вот перед глазами всплывает огромным белым лайнером–катамараном с двумя восемнадцатиэтажными корпусами, ДАС. Дом аспирантов и стажеров Московского государственного университета имени Михаила Васильевича Ломоносова. ДАС. Родная общага, именуемая на жаргоне московских таксистов «Домом активного секса».

 Улица имени сталинского наркома Шверника. Через дорогу — гастроном с пустыми полками и пивной ларек, родной всем местным алкашам и студентам университета.

 Уфимцев вышел из автобуса у зеленого покосившегося дощатого кондитерского павильона, в котором он по пути в универ неизменно покупал пирожное с глазурью. Оскальзываясь на тротуаре и перескакивая через обледенелые сугробы вдоль тротуаров (все дворники вместо работы ходили на митинги коммунистов), он спустился с косогора и направился к «поперечной палочке» гигантской буквы «Н», в виде которой был построен по проекту, одобренному лично Хрущевым, ДАС. Его ДАС.

 Глядя на огромные, высотой в три этажа обычного дома, стекла зимнего сада «Дома аспирантов», Игорь вновь вспомнил кадры кинофильма, в которых метельным утром начала 70–х мимо них проходил герой Андрея Мягкова из «Иронии судьбы», и в который раз повторил ту строчку «С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь. Всей кровью прорастайте в них…»

 За металлическими крутящимися дверями — все те же бабушки у турникета, очереди у гудящих лифтов. В отделе поселения на первом этаже — неизменные глубокие дермантиново–дубовые кресла и диван времен «культа личности», в которых очень удобно ждать своей очереди. (Правда, приятель и сосед Игоря комнате в общаге Ленька Мазурин утверждал, что они — «ленинские», мол, в таком точно же сидел вождь мирового пролетариата в Кремле). И вот — с направлением в одной руке и сумкой в другой, Уфимцев стоит у серой двери на восьмом этаже, что в середине узкого коридора, крашенного зеленой казенной краской.

 Открывает ее Ленька, друг, товарищ и сосед по комнате еще с «рабфаковских» времен. Как всегда — в своем фирменном прикиде: в одних трусах и белых носках. Он обожает таким образом вводить в смущение юных первокурсниц–соседок, забегающих по вечерам за щепоткой соли. С кровати, близоруко щурясь, поднимается Андрей Счастливов, торопливо нашаривая на стоящем рядом стуле свои очки в тонкой оправе. Уфимцев оглядывается, вздыхает полной грудью: словно и не уезжал.

 -Ну что, бродяги, — произнес он, отхлопав по голой спине Леньку, — со второго этажа сюда переехали? А я вас и здесь нашел! Место для койки найдется?

 -Вот сюда поставим, — показал рукой Леонид, — Извини, на твоем старом месте уже новый человек живет. Иностранец, блин, по имени «Корка».

 …Рамирес–старший, полковник колумбийской армии, всю жизнь мечтал дать своему любимому сыну Хорхе (пять дочек было не в счет) настоящее образование. Образование, подкрепленное международным дипломом, с которым можно неплохо утроиться не только в родной Колумбии.

 Хорхе, с детства имеющий тягу к интеллигентному поприщу, мечтал пойти по стопам родного дядюшки — редактора газеты, посвятив свою жизнь работе журналиста. Рамирес–старший против этого ничего не имел: все лучше, чем проводить время между казармой и джунглями, где можно получить пулю от боевиков наркобаронов, или идти в медицину, копаясь в болячках капризных пациентов.

 Однако мечты, как обычно это бывает, разбивались о реальности жизни. При окладе, соответствующим в 1992–м году двум тысячам американских долларов, полковник в родной стране, да и по всей Латинской Америке, по праву считался небедным человеком. Однако для престижных университетов Северо–Американских Соединенных Штатов это были не деньги. Кроме того, полковник был не дурак и знал, какую атмосферу для его Хорхе создадут элитные аборигены, воспитанные на пренебрежении к «латиносам» вообще и презрении к Колумбии в частности, как к родине всемирно–известных наркокартелей.

 Европа, не уступающая Штатам дороговизной образования и своими запутанными отношениями с выходцами из бывших колоний, где могло не оказаться места для колумбийского паренька, тоже вызывала большие опасения. Оставался Советский Союз, в котором, как утверждала одноименная радиостанция, вещающая на испанском языке на страны Латинской Америки, принята официальная доктрина интернационализма, где, как потом объяснили в посольстве, был МГУ, диплом которого котировался в остальном мире. Более того, в глубине своей души полковник ненавидел развязанных гринго и спесивых европейцев и, не признаваясь в этом даже своей жене, симпатизировал Советам, которые помогли Фиделю Кастро натянуть американцам нос…

 Тем более, что, как утверждал «Си–Эн–Эн», коммунисты у них проиграли, и теперь Россия принялась строить демократию. Это полковника армии капиталистической страны тоже вполне устраивало. Да и дешевле, опять же…

 Итак, Хорхе Рамирес отправился в Россию.

 Свои первые полгода в стране он провел на подготовительном отделении журфака Воронежского университета. Этот город запомнился ему замораживающим холодом зимы и нескончаемыми упражнениями по русскому языку. Хорхе с ужасом представлял, как он будет жить в Москве, которая, если верить карте этой необъятной страны, находилась далеко севернее Воронежа. И еще запомнился малопонятный анекдот, над которым заразительно смеялись его русские соседи по общаге. В нем красномордый русский мужик в шубе — «дубленке» , именуемый почему–то «хохлом», в морозный воронежский день называет заледеневшего студента — африканца непонятным словом «маугли»…

 В Москве было промозгло, слякотно, дул ветер. Ворочаясь в толстом свитере на жесткой сетке панцирной сетке кровати и глядя на католический крест из сандалового дерева, подаренный матерью на прощание и прибитый к стене у изголовья, Хорхе не мог понять, как могут эти веселые русские парни разгуливать по комнате в одних трусах. Да и вообще, жить в стране, где три четверти года, по колумбийским меркам — зима. Остальные — осень.

 -Ну и где он? — спросил Уфимцев, услышав от Мазурина короткое жизнеописание колумбийца в России.

 -Вечером познакомишься. На Арбат отправился. Советскую военную форму покупать в качестве сувенира, — ответил тот, — Все иностранцы от нее тащаться. Негры по Москве офицерских шапках–ушанках и парадных голубых шинелях рассекают. Мода у них такая. А наш Корка вообще сын офицера, у него это должно быть в генах.

 -Кстати, а почему «Корка»? — поинтересовался Игорь, — он не обижается?

 -А чего тут обижаться? Русская стилизация, дружеская, как к своему.

 -Вы его тут не угнетаете?

 -Да сдался он. К нас своих заморочек хватает. Мы «дедовщиной» и «землячеством» с армии сыты, чтобы тут еще казарму устраивать. Вот несколько иностранцев со «школьниками» живут (так студенты — «армейцы» именовали тех, кто поступил в университет со школьной скамьи), так там — да… Развели, блин, салаги, «дедовщину». А у нас живет, как у Христа за пазухой, мы тут и подкармливаем его своими харчами. Он–то готовить не умеет, в столовку ходит, а нам эта пища за три года уже обрыла… Правда, полы мыть мы его все же научили. А то «не мужское дело, не мужское дело»!… Кстати, ты про Жан–Клода ничего не слышал?

 -А чего я должен был услышать? Я же только приехал! — ответил Уфимцев.

 -Нету больше нашего Клода.

 -Как так? — удивленно спросил Игорь, — Как так «нету»? К себе в Анголу уехал, что ли?

 -Совсем нету, Игорек — убили его неделю назад.

 Уфимцев опустился на стул и длинно выматерился.

 С Жан–Клодом Нсегитомбой он познакомился три года назад, после поступления на подготовительное отделение факультета.

 На первых порах, сразу после зачисления, Уфимцева вместе с еще двумя «рабфакерами» поселили в холодную необжитую комнату, в которой сквозило из всех незаклеенных щелей оконных рам. Со недавнего времени армейской службы на Дальнем Востоке Игорь люто ненавидел морозные сквозняки, от которых начинало пронзительно ныть между лопатками. Поэтому он, узнав, что один из ребят в группе устроился более удачно — в теплой, комфортной комнате второкурсников, один из которых был дагестанец, а второй — негр из Анголы, не стал затыкать щели, а быстренько перебрался туда.

 …Негры бывают разные. Есть черные, как сапоги, выходцы из Центральной Африки, есть шоколадные — с побережья. Уроженец бывшей португальской колонии Жан–Клод был не просто шоколадным, а шоколадным с золотистым отливом. Света его облику добавляли интеллигентные золотые очки в тонкой оправе, внимательный взгляд, знание трех европейских (не считая русского) языков и сдержанные манеры воспитанного отпрыска из хорошей семьи.

 Жан–Клод, или просто Клод, как его звали все студенты, учился на телевизионном отделении и специализировался на рекламе, что для студентов советской страны, где телевизионной рекламы не было вообще, было высшим пилотажем. Африканец окончательно поразил слегка одичавшего в Дальневосточном военном округе Игоря тем, что в своем, отгороженном шкафами от соседей, закутке, имел низкий стеклянный столик на колесиках для закусок и напитков. Такие столики Уфимцев видел только в кино.

 Раздражала манера Клода долго принимать душ по утрам, в то время как остальные соседи в ожидании слонялись по комнате, глядели на часы, не выдерживали и начинали орать:

 -Клод! Блин! Сколько можно!

 Журчание воды прекращалось. Нсегитомба в одной набедренной повязке из полотенца с извинениями выметался из душа, но на следующее утро все повторялось вновь.

 Уфимцев вспомнил, как однажды анголец, сидя в своем закутке и зубря русский язык, окликнул его в своей обычной манере: с вопросительной интонацией:

 -Игорь? Помоги мне? Тут сложное предложение? Скажи: что такое «арапа»?

 Уфимцев с озадаченным видом попросил соседа несколько раз повторить слово, но так ничего и не понял, зашел к нему и попросил «источник». Им оказалась серенькая брошюрка под названием «Русские половицы и поговорки для иностранных студентов». В ней Игорь и прочитал фразу: «Черного араба не отмоешь до бела»…

 Он осторожно отложил брошюру на буржуйский стеклянный столик и, мысленно выматерив составителей книжонки, стал выпутываться неполиткорректной ситуации.

 -Ну, понимаешь, Клод… В средние века неграмотные русские крестьяне всех выходцев из Африки называли «арабами» или «арапами»…

 -А! — воскликнул Нсегитомба, подняв кверху черный указательный палец, — Так это я?!

 -Ну. В принципе… Ну да!

 -Все понял, Игорь, спасибо! — с дружеской улыбкой произнес Клод, перелистнул страницу брошюры и стал читать дальше.

 При всех своих интеллигентных манерах Клод был настоящим мужиком: не раз и не два он, заговорщицки подмигивая, предлагал Уфимцеву пару часиков поиграть в покер у ребят этажом ниже, пока он попытается найти общий язык с дамой. И он единственный не спасовал перед здоровенным чеченцем–заочником, почему–то лютой ненавистью ненавидевшим негров: выставил его, пьяного, за дверь и вызвал милицию. Тогда–то Игорь и узнал, что «профессорский сынок» Жан–Клод успел на своей родине послужить в армии и повоевать против банд черных расистов «Унита». И вот теперь…

 … — Кто? — выдавил из себя Уфимцев, — Кто его убил?

 -Кавказцы, — произнес Ленька.

 -Тот самый «Кавказ»? — Игорь вспомнил здоровенного бывшего старшину внутренних войск, любившего в пьяном виде ломиться во все двери.

 -Нет. Другие. Поссорился с одним из–за очереди в лифт… Дурь какая… Тот на него наехал. Клод ему в морду дал. Тот вернулся с дружками… В общем, выкинули его из окна седьмого этажа… Клод не один был, с товарищем. Тоже черным. Товарищ драться не стал, под кроватью спрятался. А вот Жан–Клод предпочел не прятаться…

 -А милиция?

 -Ты разве не знаешь, что сейчас, как только Хасбулатов стал спикером Верховного Совета, с ними никто не хочет связываться? У нас в общаге целая диаспора живет. Они такие же студенты, как я — испанский летчик!… В общем, черные те срочно куда–то смылись, а Клод поехал на родину в цинковом гробу…

 Гораздо позже у оперов РУБОПа с Шаболовки Уфимцев узнает, что с 1990–го по 94–й в ДАСе свила свое гнездо штаб–квартира чеченской этнической преступной группировки. Рассматривая фотографии бандитов, участвовавших в похищениях иностранных бизнесменов, он узнает лица людей, с которыми когда–то сам ссорился из–за очереди в студенческой столовой… Впрочем, тогда он пошел на попятный и, может, поэтому не повторил судьбу африканского студента Жан–Клода Нсегитомбы. Бандиты исчезнут из ДАСа только с началом первой чеченской войны.

 -Я тебя понимаю, — участливо проговорил Леня, — Ты же с ним в одной комнате полгода прожил… Кстати, тут вчера Ромку встретил. Он сказал, что сегодня вечером дасовские негры собираются что–то вроде поминок по Клоду сообразить. Сходишь?

 -С ритуалом вуду? Куриц резать будут? — блондин из Волгограда, с нордическими чертами лица, Счастливов, чернокожих не любил и своих взглядов особо не скрывал.

 -Иди в жопу! — беззлобно ответил Мазурин и произнес, принципиально обращаясь к Уфимцеву:

 -Ромка должен у себя быть. Зайдешь?

 Дагестанец Рамазан, или просто «Рома», был вторым хозяином–второкурсником, в чью комнату Игорь переехал во время учебы на «рабфаке» .

 В замке двери повернулся ключ и в комнату вошел смуглый, невысокого роста, паренек.

 -А вот и Хорхе! — приветствовал его толерантный Леонид, в то время как студент фотоотделения Счастливов демонстративно снова завалился на кровать, — Ну чего, купил форму?

 -Да! — парень, похоже, был очень доволен, разворачивая кульки, — Сейчас надену!

 -Не надену, а одену! — поправил Рамиреса со своего лежбища Андрей, — «Надевают» на русском языке только ботинки, а одежду «одевают». Обрати внимание, даже слова однокоренные!

 Хорхе в ответ кивнул головой с серьезным видом:

 -Да, Андрей, «одевают»!

 Сгребя в охапку одежонку цвета хаки, он стыдливо скрылся в своем закутке — «аппендиксе».

 -Стесняется… — со значением проговорил Андрей, — Изыски католического воспитания. Эх, в советской армии ты, Корка, не служил!

 … — Готова! — с радостным возгласом Хорхе явился перед взорами соседей.

 -Не готова, а готово… во… — автоматически поправил его «Счастик», — Во, блин, ты, Корка, и дал огня!

 Мазурин и Уфимцев едва сдерживали смех: в солдатской «парадке» с красными мотострелковыми погонами, черными артиллеристскими петлицами, на которых красовались стройбатовские «трактора», в авиационной фуражке с голубым околышем, на которой красовалась кокарда военно–морского флота, чернявый парнишка смахивал на солдата из Закавказья в горячечном бреду прапорщика кремлевской роты почетного караула.

 -Нет, я не могу… — выдавил Игорь, выходя из комнаты в коридор, — Такого издевательства над формой… Я видеть не могу…

 Корка недоуменно посмотрел ему в след:

 -Что не понравилося?…

 -Не понравилось, — тут же вмешался фотограф–лингвист Счастливов, — Не, Хорхе, все нормально. Твоему папе понравится. У вас же в Колумбии у большинства индейские корни, верно? А индейцы всегда любили яркую раскраску. Теперь и ты вышел на тропу войны!

 В коридоре беззвучно хохотал Уфимцев.

 …Через неделю, закончив сессию, Рамирес уедет на каникулы на родину и не вернется. Убийство студента–африканца произведет на него тяжелое впечатление. И Корка не захочет рисковать жизнью в стране, где, как он понимал, официально объявленный интернационализм сползал с фасада страны вместе с остальными облезлыми красками коммунистической идеологии.

 Уедет, оставив в своем «углу» сандаловый католический крестик и громоздкую коробку старого японского видеомагнитофона «Сони», ну очень похожего на советскую «Электронику». Сомнениями над тем, кто у кого спер идею, Уфимцев не мучился не минуты.

 «Видак» в качестве трофея воодушевит Счастика, но — ненадолго. Уезжая, Рамирес вывернет из него стеклянную палочку предохранителя, аналога которого в магазинах, по причине древности модели, не окажется. И в течение еще нескольких лет Игорь будет наблюдать в «общаговской» комнате Леньки Мазурина этот агрегат — в виде полки, подставки и еще черт знает чего, в память о колумбийском пареньке Корке.

 …Вечером все, кто знал Жан–Клода, собрались на поминки. Компания подобралась разнородная: пятикурсник дагестанец Рамазан со своим приятелем, пухлым студентом родом из Пензы (которого по этой причине все звали «Пензюком», а он не обижался), заочник Игорь, хорошо говорящий по–русски Ник — негр из Намибии, учившийся с Нсегитомбой на одном курсе, пришедшей со своей белой подружкой Аней, и афганский таджик «Миша», уехавший из родной страны после того, как в Кабуле обосновалась оппозиция, повесившая президента Наджибуллу.

 Вопреки прогнозам Счастика, ритуальных куриц на столе не было. Обошлись вареной колбасой, сыром, ассорти из маринованных помидор с огурцами, соком и четырьмя бутылками «кристалловской» водки «Привет», считавшейся лучшей в Москве до появления пресловутой «Гжелки» .

 Слово взял Рамазан–Ромка.

 -То, что за этим столом собралась такая компания, — произнес он, обводя глазами присутствующих, — показательно. Несмотря на цвет кожи и национальность, мы здесь все равны. Мы — московские студенты, у которых «альма матер» — МГУ. И мы поминаем тоже московского студента, Жана Клода, которого убила сволочь, не имеющая отношения ни к студенчеству, ни вообще ни к чему… Я тоже с Кавказа и мне стыдно… Я хочу просить прощения…

 -Ладно, Рома, — потянул его за рукав Ник, — Перестань. Сволочи есть везде. У вас есть белые расисты, у нас, в Африке, есть черные расисты… Когда человек пустой, как кожура банана, ему остается гордиться только тем, какого цвета был его папа. Давай лучше выпьем. Жан–Клод водку не любил, но он, как и мы все, жил в России. Не будем нарушать традицию…

 После того, как под столом оказалась третья бутылка из–под водки, над ним поднялся Уфимцев.

 -Парни, — начал он, — ну, и леди тоже, естественно… До встречи с Клодом я вообще ни с кем из негров знаком не был…

 -Из африканцев, — поправил вполголоса «Пензюк».

 -Из негров, — не сдался Игорь, — Вот тут Ник сидит, не даст соврать. Ничего обидного в этом слове нет. В Африке даже есть такая страна — Нигерия, и никто не возмущается. Это все заморочки америкосов, их тамошних негров, делать им больше нечего…

 -Правильно! — присоединился афганец Миша, — Им бы наши проблемы!

 -Не перебивайте, — помотал головой Уфимцев, — Я сам собьюсь. Так вот… — собираясь с мыслями, он посмотрел в черный квадрат незанавешенного окна, и произнес совершенно другим тоном:

 -Так. До пьяных глюков мне еще далеко. Парни, или это только мне одному кажется?… Наверху — пожар!

 В окно посмотрели все: зимний московский вечер расцвечивал косматый язык пламени, вываливающийся из пасти окна этажом выше. На фоне черного неба оранжевое в сердцевине и ярко–красное по краям полотнище жадно рвалось вверх, словно пыталось оторваться от студенческой общаги и унестись к звездам. Позже, вспоминая тот вечер и тот огромный лоскут огня над головой, Уфимцев представит себя в башне горящего танка. И запоздалый мороз продерет его кожу.

 Но это будет позже, а пока, звеня опрокидываемыми пустыми бутылками под столом, компания дружно повскакивала с мест. Воевавший в Афгане дагестанец «Ромка» и его брат по оружию файзабадский таджик «Миша» сориентировались быстрее всех, бросившись в дверям туалета:

 -Ник! — обратился Рамазан к Николасу — хозяину комнаты, — Полотенца есть? Давай мочи их под водой быстрее, за респираторы сойдут! Так! Игорь, бери третье полотенце и пошли с нами на тот этаж. Надо людей выводить, задохнутся, к черту… Ник, ты давай на лестницу, к лифтам, никого не пускай на этаж. Понял? Давай!

 Коридор общежития был затянут белесой пеленой дыма. Торопливо замотав лицо мокрым полотенцем, Уфимцев нырнул в эту кисею вслед за Ромкой и Мишей. Дверь горящей комнаты была заперта. На стук никто не отзывался.

 -Давай к соседям! — сориентировался таджик.

 Выскочившая в халатике девушка хватанула дыма, рвущего легкие, закашлялась, едва успев сообщить, что соседка, венесуэлка Мария, уже как час ушла к своим землякам куда–то на этажи выше. Игорь, чуть ли силком вытолкнул ее на лестничную площадку к лифтам.

 -Но у меня там вещи… — трепыхнулась было она.

 Но вытаращенные над вафельным полотенцем глаза Уфимцева, которого уже тащил на своем поводке адреналин, пресекли эту попытку на корню. Девчонка покорно нажала на кнопку вызова, а Игорь бросился обратно в коридор.

 Дальше пошла обычная работа: отчаянный стук в дверь, короткое объяснение и выталкивание людей из все сильнее затягиваемого дымом коридора. «Пробомбив» все двери горящего крыла, срывая повязку в тамбуре у лифтов, до которого еще не дотянулась вонь горящей помойки (именно так пахнут пожары), Рамазан продолжал командовать дальше:

 -Все! Здесь или больше никакого нет, или им не повезло. Дальше работа пожарных. Игорь, мы с Мишкой и Николасом двинем в другое крыло — будем оттуда народ эвакуировать. А ты дуй вниз, на вахту, вызывай пожарных!

 Не дожидаясь лифта, Уфимцев кубарем скатился по крутым ступеням лестницы с восьмого этажа. Впрочем, его растрепанная фигура не произвела никакого впечатления на бабушку–вахтершу, видавшую на своем посту разные виды.

 -Пожар? — равнодушно протянула она, — Вот телефон, вызывай. Мне проблем за ложный вызов не нужно!

 -Да ты нос высуни на улицу, посмотри! — бешено прохрипел Игорь.

 -Звони, мне–то что… — ответила бабка и шлепнулась обратно в свое кресло.

 …После того, как пожарные, поднявшись на лестнице до восьмого этажа, пролили из брандсбойтов комнату погорельцы Марии, (в результате чего обои жилья Николаса этажом ниже дружно отвалились, а в разбухших шкафах перестали закрываться двери), обещали прислать акт и уехали восвояси, на этаже появилась хозяйка комнаты. Бродя растеряно по почерневшему от копоти линолеуму среди обгоревшей утвари, она повторяла по–испански только одну фразу: «Проклятый русский телевизор!»

 Африканец Николас сидел у стола с раскисшими остатками тризны по Жан–Клоду и рассеянно цедил водку из оставшейся бутылки.

 -И как ты все это оцениваешь? — проговорил Уфимцев, усевшись рядом с ним на мокрый от пены стул, — Может, дух Клода таким образом решил о себе напомнить?

 - Жан–Клод был христианином. А я похож на жреца вуду? — пробурчал Николас, — Все просто. Эта курица Мария включила телевизор. «Телек» старый, ламповый, в нем произошло короткое замыкание. Курица выдернула штепсель из розетки и, не посмотрев толком, пошла на пятнадцатый этаж к землякам. Пока она там спрашивала почти целый час, телек разгорелся… Я всегда говорил, — неожиданно заорал двухметровый негр, бешено вращая карими зрачками в орбите красноватых белков, — что наши дасовские латиносы — раздолбаи!!! Эта курица постоянно забывала выключать воду в туалете, топила нас постоянно. Иди посмотри: у нас в сортире специальный зонтик висит. Я с ним на унитазе сидел, бля!!!

 -Наводнение во время пожара в «доме активного секса», — вздохнул Игорь, — почти как в поговорке, — Ник, может, тебе хватит водку пить?

 -Не хватит, — просипел негр, заглатывая очередной стакан, — Я водку всегда допиваю. Иначе она ви–ди–хнет–ся!

 В «свою» комнату Игорь вернулся пропахшим дымом и водкой. Счастик уже спал в своей половине, накрывшись с головой одеялом от электрического света настольной лампы, пробивавшейся с «половины» Мазурина. Леня сидел за столом и читал книгу.

 -Сессия у тебя закончилась, а ты все учишься, — присел рядом с ним на кровать Уфимцев, — Пошел бы развеялся…

 -Как ты? — уточнил Мазурин, — ты же знаешь, что я водку как–то не очень… У меня от нее вся физия пятнами красными покрывается… Да, кстати, как прошли поминки?

 -Наводнение во время пожара в публичном доме. В прямом и фигуральном смысле.

 -То–то от тебя дымом пахнет. Я слышал, пожар в соседнем крыле случился. Естественно, без твоего участия не обошлось… Любишь ты всякие приключения! — спокойно заключил Мазурин.

 -Ну, не на тебя же, ботаника, равняться!

 -Сейчас будешь прибедняться. Ты же на курсе не хуже меня учился. Скажи: какого рожна ты на заочное отделение перевелся? Только не вешай мне лапшу на уши об исторических процессах, о стране, которая встала на дыбы в то время когда мы, как школьники, сидим за партами…

 -Не буду. Потому что ты сам знаешь, что это — правда. Жизнь проходит мимо, Ленька. Настоящая жизнь, не по учебникам. Знаешь, когда я принял решение перевестись, то впервые в мае почувствовал себя человеком. Весна, на Воробьевых горах цветут яблони, я молод, полон сил — весь мир передо мной и не нужно заморачиваться предстоящей сессией… Мы же всю сознательную жизнь заморачивались: сначала, в школе, контрольные, экзамены… Только в армии слегка отпустило — сопки, тайга дикая. Только не мне тебя объяснять, что в армии сильно не расслабишься даже под дембель. Один раз попытался — ночь на киче у «красначей» провел, а им, беспредельшикам, похеру — «дембель» ты или «дух»… А потом опять — коллоквиумы, зачеты, сессии… А за окном была весна… Скучно мне стало, а душа пела… Я захотел жить, дышать полной грудью и …

 -…сбежал с урока.

 -Можно и так сказать.

 -Доволен?

 -По–разному, да и приходится иногда дышать не только розами. Чаще — вот так как сейчас. Сгоревшей помойкой.

 -Ну понятно, репортер криминальной хроники… А что дальше?

 -Дальше — Кавказ. Рейды с ментами по воровским притонам меня уже не прикалывают.

 -Решил повоевать… Адреналина мало? Ты всегда был таким, с шилом в жопе. И когда в каникулы кости погибших солдат искал с поисковиками в болотах, и когда во время путча потащил Счастика к Белому дому… Он мне рассказывал…

 -Как говорил робот Вертер: «Мне будет что вспомнить на свалке!»

 -Главное, чтобы не оказаться на ней раньше отпущенного срока.

 -Кесарю–кесарево, а ботану–ботаново… До сих пор не могу понять, как ты мог отказаться от той поездки в Ригу ради какого–то коллоквиума по Кальдерону!

 -Жизнь есть сон — учил нас Кальдерон, — усмехнулся Мазурин, — У нас с тобой, товарищ романтик, разные подходы к жизни.

 -Ты, наверное, Маз, и не помнишь… Ехали мы с тобой как–то с занятий в общагу, стояли на трамвайной остановке у Донского кладбища. И ты сказал, глядя на девятиэтажки через дорогу: «Закончу универ, в Москве не останусь. Люди здесь жизнь кладут, чтобы заработать вот такую «двущку» в панельной коробке, кататься на метро и трамваях с работы домой и обратно… Какая разница, здесь это или у меня в Саратове!» Забыл? А я запомнил. А я еще тогда сказал, что в Москве останусь. Получилось наоборот, правда. Потому что твои слова вдруг в один прекрасный момент вспомнил. Вспомнил и уехал… А ведь ты, Ленька первым из нас будешь жизнь на «двушку» в новом панельном класть…

 Он помолчал и добавил:

 -И в тоже время мы с тобой на рабфаке и на первом курсе были не разлей вода. Помню, кто–то из наших девчонок сказал: «Как они могут дружить, они же совершенно разные!» И дружили же…

 -А сейчас?

 -И сейчас. Только мы повзрослели, Леня. И дороги наши расходятся. А знаешь в чем между нами разница? Твои умозаключения остались в тебе, а я их решил воплотить в жизни… Она же у нас одна, Ленька, и тратить ее на «двушку» очень нерационально.

 -Убьют же дурака.

 -Не убьют. Что–то мне подсказывает, что раньше времени не убьют.

 -А потом?

 -А потом все равно будет.

 

Глава пятнадцатая

ПУЗЫРИ НА ВОДЕ

 Зима, отыгрываясь за мокрый январь, морозила землю до конца марта. И только перед Днем дурака побежали настоящие ручьи, и снег стал пористым, как плитка молочного шоколада. Капель жизнерадостно долбила в пузырящуюся лужу. Солнце весело пускало зайчики в окно редакционного полуподвала, отражаясь от талой воды. Уфимцев щурился и вполуха слушал привычно–надоедливое бухтение Шведа:

 -Игорь, нужно к первому апреля написать несколько шутливых заметок, так, чтобы никто не догадался… Ну чего ты опять смотришь в окно? Кто на контракте: ты или я? Или опять с Бунина пример берешь? Да, кстати… Тебя Лариса из отдела культуры искала. Хочет взять в компанию на постановку премьеры театра–студии. У нее там контрамарки лишние, что ли… Да будешь ты меня слушать или нет?!

 -Напишу, Витя, напишу… — лениво отозвался Уфимцев, — и в театр схожу, какие наши годы!

 Отбившись от настырного начальника, он вспомнил, как прошлой осенью ездил в пригородный совхоз на презентацию новых сортов голландской картошки. А вспомнив, в течение часа набил на «Эрике» историю о прибытии гуманитарной акции из объединенной Германии, приславшей в губернию колонну с семенными овощами. Причем, под бдительной охраной бронетехники и пехоты бундесвера. Чтобы, типа, по дороге не украли, хе–хе…

 «Гуманитарку» демократической России слали все, кому не лень, разворовывали ее не менее бодро, перепродавая в коммерческих ларьках, и народ уже перестал ощущать грань между вымыслом и реальностью. Поэтому первоапрельская «утка» должна была «прокатить».

 Вечером он сходил в театр, по возвращении из которого сочинил ехидную заметку о голосистых дилетантах, играющих самих себя в сценках из семейной жизни. После чего на следующий день на поезде уехал развеяться в Котлас с очередной группой милицейского сопровождения.

 В поездке ничего особенно не произошло, если не считать задержания группы картежных «катал», или «формы 36», как они сами себя называли. «Каталам» предъявить было нечего, поскольку «лохи» садились играть совершенно добровольно. Поэтому все кончилось стандартной процедурой снятия отпечатков пальцев в управлении, фотографированием жуликов на «поляроид» и отпусканием их на все четыре стороны…

 После своей поездки на север Уфимцев специально опоздал на утреннюю планерку. Должны же быть какие–то привилегии у специального корреспондента в отличие от не выезжающих за городскую черту коллег…

 -Игорь, — окликнули его из отдела писем, — тебе тут редактор письмо читателя «расписал». Забери. Кстати, тебя с утра искали…

 -Двое с носилками, один с топором! — выглянул из своего кабинета ответственный секретарь Владимир Николаевич, — И я не шучу…

 В отделе писем зазвонил телефон.

 -Игорек, снова тебя! — донеслось до него, — Это по поводу твоей публикации.

 … — Интересно, какой из них, — недовольно буркнул Уфимцев, — Что у меня вышло во вчерашнем номере? «Шутилки» к первому апреля и рецензия на театральную постановку? Ну–ну…

 Он знал, что если на следующий день после публикации корреспонденту звонят читатели, то к гадалке не ходи — публикация кого–то сильно обидела. И нет ничего противнее и глупее объяснять человеку про обиды на зеркало…

 Прародителем современного репортера Игорь считал голландского героя Тина Уленшпигеля, а вовсе не безымянного представителя «второй древнейшей профессии», чем не без мазохизма козыряли некоторые представители «четвертой власти». Однако, согласно книге Шарля де Костера, весь жизненный путь его героя изобиловал происками врагов, наветами недоброжелателей, сопротивлением дураков и непониманием любимых и друзей, отчего Уфимцев порой задумывался о своих невеселых жизненных перспективах…

 … — Уфимцев? Слушай, Уфимцев, жди нас, Уфимцев, мы скоро приедем!!! — донесся до Игоря из трубки разъяренный рев мужчины, — Ты ответишь за свою херню!

 -У–у, как страшно! — протянул корреспондент, — А поподробнее?

 Подробности выяснились быстро.

 Два фермера из–под Переславля заключили договор с московской фирмой на поставку нескольких тонн элитного голландского семенного картофеля. И уже собирались организовать перевод денег на ее счет, как прочитали в популярной областной газете о гуманитарной помощи из далекой, но дружественной (после слома берлинской стены) федеративной Германии. Не долго думая, мужики расторгли договор с москвичами и срочно позвонили в редакцию с предложением: не могут ли журналисты направить немцев со своей картошкой именно под Переславль? Последние готовы были даже возместить затраты топлива для бронетранспортеров бундесвера. Откат–святое дело…

 -Ну, и чего вы от меня хотите? — устало произнес Уфимцев.

 -Чтобы редакция возместила нам ущерб сорванной сделки! — прозвучало на том конце провода.

 -Все вопросы к маме! — грубо ответил журналист, — Какой маме? Родной, бля! Которая родила таких придурков!

 Он бросил трубку и обратился к Ларисе из отдела культуры, с интересом наблюдавшей за ним:

 -А ведь они ни в чем не виноваты. Это мне, дураку, урок на будущее: не надо шутить над святым для народа: надеждой на халяву!

 -Там, на последней полосе номера, была ссылочка, что это — первоапрельская шутка, — заметила Лара.

 -Кто на эти ссылочки смотрит…

 -Я тебе еще один сюрприз приготовила, — ответила Лариса, — Из театра звонили. Тоже ругались. Говорят: мы вам, как приличным людям, контрамарки дали, думали, что вы о нас напишете хорошо… Короче, у них спонсор был, обещал денег на костюмы и декорации подбросить, а после того, как ты их обругал — ни спосора, ни денег. Обещали морду набить…

 -То есть все претензии не к отсутствию таланта, а к проклятому писаке. Как утверждали в Политбюро, в развале Союза виноваты журналисты и велосипедисты… «Почему велосипедисты? — А почему журналисты?» — продекламировал Уфимцев.

 -Все это пустяки, — произнесла в ответ Лариса, — Критические заметки о нашей творческой интеллигенции тоже писать надо. На самом деле, дилетантов развелось…

 -С тобой все ясно, — усмехнулся Игорь, — С господами режиссерами, с которыми тебе еще работать, ты ссориться не захотела и поэтому решила подставить меня. В качестве прокладки.

 -Какой еще прокладки?

 -С крылышками!

 -Фу, как пошло! — поморщилась Лариса, — Но я тебя прощаю… И даже подготовила для тебя небольшую премию… В общем, есть в Данилове художник, который продает свои картины за Западе и мечтает на вырученные деньги построить собственную конюшню с породистыми лошадьми. Ты поедешь в Данилов и можешь с ним встретиться… Дарю тебе эту тему.

 -С чего ты взяла, что я поеду в Данилов? — озадаченно спросил Игорь.

 -А вот из резолюции редактора–кивнула девушка на распечатанный конверт в его руке.

 -Блин, в этой конторе все знают больше, чем я… — пробурчал Уфимцев и пошел в своей отдел разворачивать письмо.

 «В прошлом номере вы написали, что авария на станции Данилова была ликвидирована, на самом деле все это не так. Люди продолжают травиться. Двое уже в больнице. Приезжайте, сами посмотрите…»

 Игорь отложил листок из школьной тетради в клеточку в сторону и вспомнил, как перед поездкой в Котлас, торопливо переписывал пресс–релиз администрации области. Как долбил по клавишам «эрики» о том, как на одной из цистерн состава, который пришел в область с севера, сорвало крышку нижнего люка. Цистерна была наполнена какой–то высокотоксичной жидкостью. Естественно, вся эта гадость начала хлестать на землю. Поезд был уже за входной стрелкой, на станции. И до полной остановки он шел с открытой горловиной, которую только потом обходчики обнаружили и законопатили…

 Заметка со ссылкой на пресс–службу губернатора вышла оптимистичной: причина и последствия устранены, легкие отравления парами жидкости (сама жидкость не называлась) получили два обходчика, здоровью которых ничего не угрожает, гадость вместе с грунтом уже собрали и вывезли на специальный полигон для токсичных отходов…

 -Ну и чего я должен делать? — недовольно заметил Игорь, — Ехать нюхать, и разбираться с недовольными местными жителями? Кстати, какая это могла быть жидкость?

 -Да, ехать и нюхать! — пробурчал Швед, — с командировкой уже решено. А жидкость? Похоже, что груз был военный, с севера… Соображаешь?

 -Постой, дай сообразить… Что у нас на севере? А на севере у нас космодром! А на космодроме у нас что? Правильно, ракеты! А ракеты у нас летают на чем? На топливе! А топливо у нас как называется? Гептил! А гептил у нас — очень редкостная высокотоксичная гадость, общаться с которой полагается только в костюмах химической защиты, именуемых в армии «химгандонами»… И такая гадость уже однажды проливалась на Ярославле–Главном в конце восьмидесятых… Кто–то уже тогда заработал инвалидность… В общем, ребята, вы решили меня извести? Вы меня куда посылаете?!

 -А гражданский долг журналиста? — ехидно спросил Виктор, — А забота о наших читателях? Вообще, Игорь, если серьезно, никто тебя не заставляет там нюхать. Съезди, поговори с народом и — быстренько назад. Шеф сказал, что, скорее всего, ничего там особенного нет. Наши власти — не дураки, чтобы такую химическую бомбу оставлять. Не старые времена. По телеку сам губернатор выступал, говорил, что опасности нет…

 -В 86–ом в Чернобыле ее сначала тоже не было, — проворчал Уфимцев, — Но, черт возьми, губернатор и его пресс–служба на всю страну сообщили, что последствия аварии устранены. Я сам слышал по ящику!

 -Ты веришь ящику? — уточнил Швед.

 -Исходя из твоей логики, и нам не нужно верить!

 -Чтобы верили, нужно ехать. Поедешь?

 -А куда я, на хрен, денусь… — проговорил Уфимцев, — Командировку я на один день выписываю, в Данилове и гостиницы–то нет…

 Место, где произошла авария, долго искать не пришлось. Длинная дорожка из свежего речного песка между шпалами железнодорожной колеи тянулась с севера тонкой струной и обрывалась рядом с будкой обходчиков. Около кирпичного строеньица песка было больше: подтаявшая земля и даже снег вокруг на десятки квадратных метров покрывал светло–коричневая подушка. В нос бил резкий химический запах, словно здесь разбили десяток ящиков с бутылками растворителя.

 Уфимцев обошел кругом избушку и почувствовал, как у него начала кружиться голова. Сделав над собой усилие, он подошел ко входной двери домика и, услышав за ней женские голоса, потянул скобу на себя.

 В полутемной комнате с выкрашенными зеленой масляной краской стенами и лавками вдоль них сидели и о чем–то оживленно разговаривали несколько женщин в черных фуфайках, поверх которых были надеты яркие жилеты. Запах в комнате был в несколько раз сильнее, чем на улице. Чувствуя, как в голове застучали тысячи серебрянных молоточков, а уши стала закладывать ватой, Уфимцев произнес торопливо:

 -Я — корреспондент областной газеты. Приехал по тревожному письму, присланному в редакцию из вашей организации. Кем–то из вас…

 Женщины молча переглянулись.

 -Ч–черт! — возмущенно выкрикнул журналист, — Как вы можете здесь работать!

 -Сейчас стало пахнуть меньше, — ответила на распев одна из обходчиц, по–старще, сидевшая чуть в стороне от других, за обшарпанным столом, — А вообще–то привыкли… Пришлось привыкнуть: на улице холодно, греться ведь надо где–то…

 -Мне хотелось бы с вами поговорить… — Уфимцев чувствовал, что он больше не может находиться в этом помещении, пропахшем химической смертью, — Может, выйдем на улицу?

 -Отчего же не выйти? Пошли! Мы уже согрелись–ответила все та же обходчица, предварительно оглядев товарок, — Я вам все расскажу, но с условием: не надо нас называть. Начальство за это по головке не погладит…

 Ситуация прояснилась быстро. Местные железнодорожники вместе с районной властью на место аварии пригнали снегоуборочный поезд, из бункеров которого на залитые гептилом пути высыпали несколько тонн песка, позаимствованного в ближайшем карьере. Потом грейдером того же поезда песок убрали и вывезли. Пресс–служба губернатора все сообщила правильно, если не обращать внимание на детали.

 А детали заключались в том, что ковш грейдера, предназначенного для уборки снега с путей, был устроен так, что мог сгребать только тот песок, что был выше железнодорожных рельс. Его–то потом и благополучно собрали с помощью транспортера… Лежавший же на отравленной земле и пропитавшийся высотоксичным ракетным топливом, так и остался на месте. В компании с грунтом, который, естественно, тоже никуда не делся…

 Вторая деталь состояла из того небольшого, но очень примечательного факта, что даже тот относительно чистый песок, что благополучно собрали на месте аварии, ни на какой специальный полигон не отвозили. Его кучи высыпали в пруд неподалеку от насыпи с двух километрах к югу от города.

 Третья же заковыка была в том, что уже после официальной «ликвидации аварии» в больницу попали еще несколько дорожных рабочих, которые так и не смогли свыкнуться с ядовитым запахом в будке обходчиков и вокруг нее. Примечательно, что заболели мужчины, женщины же оказались более устойчивыми к ядам. Об этом с грустной улыбкой размышлял Уфимцев, пока по грязным улицам Данилова разыскивал здание местной власти.

 «Вымираем потихоньку, — думал он, перепрыгивая через очередную лужу в асфальтовой выбоине, — Оказываемся менее приспособленными к мутациям. Как мамонты. Да здравствует победивший матриархат и вечная память героям, павшим на половом фронте!»

 В здании районной администрации Игорь оценил преимущество небольших городков: все ее представители оказались на месте. И они, со смущением и после традиционных попыток свалить вину друг на друга, признали грустные и общеизвестные факты: аварию ликвидировали небрежно из–за отсутствия нужной техники, людей, а — главное, желания. Это, впрочем, не помещало бодро отчитаться перед областной властью, которая, как водится, не проверила выполнение работы. Она, как обычно, все трудности исполнения свалила «вниз», не испытывая желания помочь провинциалам, зато своевременно отрапортовала в Москву о своих героических деяниях по предотвращению крупной экологической аварии…

 -Мы еще раз проверим ваш сигнал! — энергично произнес глава районной администрации на прощание, — И если он подтвердится, накажем недобросовестных исполнителей!

 При этом он грозно взглянул на ссутулившегося начальника местной гражданской обороны. Не оставалось никаких сомнений, кто окажется «недобросовестным исполнителем».

 «В общем, все нормально, — подумал Уфимцев, выходя из кабинета, — Стрелочника назначили, показательную порку проведут… Но они так и не смогли мне ответить, как будут собирать тот грязный песок и грунт. Надеюсь, что после моей статьи в Ярославле почешутся. Говаривают, наша газета — любимая у губернатора…»

 … — Игорь! Уфимцев! — раздался мужской голос у него за спиной.

 Журналист обернулся и увидел идущего к нему Володю Зенина, сорокалетнего местного жителя, корреспондента местной районки и одновременно — собкора их газеты.

 -Вот так встреча! — произнес Игорь, пожимая коллеге руку, — А ты как здесь очутился?

 -Давицин позвонил, сказал что ты к нам едешь. Попросил помочь. К электричке на вокзал я не успел, ну, думаю, ты все равно в местную администрацию пойдешь… Вот и подождал.

 -Ты в курсе? — спросил Уфимцев.

 -В общем, да… — погрустнел Зенин, — Но, понимаешь, мне полгода назад в городе новую квартиру дали, поэтому с нынешним главой мне ссориться как–то…

 Он замялся.

 - В общем, не с руки, — подсказал Уфимцев и подмигнул, — Да ладно, я все понимаю. Как раз для таких случаев и существуют корреспонденты из центральной редакции. Нам что, нам здесь не жить… Ты знаешь, куда песок со станции вывезли?

 -Знаю, — ответил Зенин, — два километра от станции в сторону Ярославля.

 Информация железнодорожников подтверждалась.

 -А как туда добраться?

 -Пехом. Это болото около насыпи, туда дорог нет. Только пешком по «железке» дойти можно.

 -Болото говоришь… — задумчиво повторил Уфимцев, — А мне сказали, что пруд.

 -Ну, это раньше речка была, — уточнил Зенин, — Когда насыпь делали, ее под дорогой в узкую трубу замкнули. Речка стала мелеть, заболачиваться…

 -То есть на этом месте есть грунтовые воды, — пробормотал как бы про себя Уфимцев, — И вся токсичная гадость с песка уйдет под землю, а оттуда в водозаборы, на поля колхозные. В пищу. В общем, все, как обычно. Ладно, прогуляюсь до речки… Знаешь, что… — Игорь на секунду задумался, — В качестве моральной компенсации за прикрытие твоей задницы хочу попросить помочь свести с одним местным оригиналом…

 «Без пяти четыре, — Уфимцев посмотрел на часы после беседы с космополитом художником, нарушавшим западные, некогда нерушимые границы бывшего Союза, рисовавшим в Германии и копившим деньги на рысаков для возрождения России, — У меня полтора часа: последняя электричка в Ярославль уходит пол–шестого. А нужно еще протопать по насыпи четыре километра в оба конца…»

 Игорь твердо решил добраться на болота с песком и сделать снимки: после их публикации губернатор будет просто обязан приказать дезактивировать станцию уже по–настоящему. Бодрым шагом, решительно закинув далеко за спину черную сумку из кожзаменителя с фотоаппаратом и блокнотом, он шагнул на серый гравий железнодорожной насыпи.

 Через первые двести метров выяснилось, что прогулки по ней — не самое приятное занятие. Камни выворачивались из–под ног, сбивали темп ходьбы. Узкая полоска между краем насыпи и рельсами порой сужалась и приходилось идти по самим путям. А уж в этом случае нужно было постоянно вертеть головой, шарахаться от любого гудка тепловоза и прыгать вниз, чтобы не оказаться без ног или головы.

 Первый километр был пройден без особых приключений. Вдоль путей тянулись дачные участки даниловцев, насыпь была низкая, заросшая кустарником, поэтому загнанный в него двумя товарными составами корреспондент всего–то провалился в талые сугробы и промочил ноги до колен.

 Это даже бодрило: по–настоящему интересный материал должен добываться в труде и лишениях. Как там в песне поется? «Сутки шагать, сутки не спать — ради нескольких строчек в газете!» Эту песню Уфимцев недолюбливал из–за ее излишнего пафоса, но на данный момент она подходила как нельзя лучше.

 Речитатив песни, позволяющий держать темп ходьбы, сбился на втором километре пути. Кромка насыпи сузилась до одного шага взрослого человека. Высота насыпи увеличилась же на метра два. И по ней все чаще приходилось карабкаться вверх после того, как очередной локомотив загонял Уфимцева в болото, бесконечно тянувшееся вдоль железнодорожного полотна.

 В ботинках противно хлюпало, сырые мокрые носки напоминали о неизбежной простуде, время до ухода последней электрички стремительно уходило. Несколько раз Игорь малодушно думал о том, что неплохо повернуть назад. Однако он останавливал себя одним, не менее разумным доводом: об этом следовало бы подумать раньше, а не сейчас, когда большая часть пути пройдена. Об обратной дороге размышлять не хотелось.

 Солнце катилось к закату. Теплые весенные лучи спрятались. Сквозь кустарник и деревья леса, обступающего дорогу, пробивались красные полосы. Уфимцев шел по западной части насыпи, ее половина уже погрузилась в тень, и корреспондент уже застегнул на все пуговицы легкомысленно расстегнутую куртку. Игорь бы с удовольствием погрелся под последними лучами на восточной стороне, однако, по словам бригадирши обходчиц, песок вывалили как раз по пути его движения, и он боялся пропустить нужное место.

 «Мудры ребята, — думал он о даниловских начальниках, — Песок собрали почти идеально чистый, поэтому какой смысл везти его на специальный полигон, платить за это деньги? Ни один прокурор не придерется. А что касается вонючих путей… Со временем запах подвыветрится. Да и вообще, когда шпалы «шанелью» пахли? И то, что работяги заработают непонятные болезни… Так через сколько лет они проявятся и проявятся ли вообще? Попробуй свяжи их с давнишней аварией, произошедшей на перегоне в начале девяностых… Мудры. Но у меня эта бомба взорвется!»

 Уфимцев, несмотря на своей общее достаточно скептическое отношение к демократическим властям, губернатору, сменившего полтора года назад первого секретаря обкома партии, симпатизировал. Бывший рыбинский мебельщик запросто общался с журналистами, реагировал на их критические замечания в адрес власти, демонстрировал здравый смысл и не чурался народа. Да и в борьбе с областным Советом газета, в которой работал Игорь, поддерживала именно его. Поэтому Уфимцев надеялся, что неправильно информированный «губер» (как фамильярно, по свойски звали его в области), исправит положение, допущенное головотяпами на местах.

 …Обходчицы не соврали.

 Десятки тонн песка ровными бараханами почти засыпали чахлое болотце с сухими камышами. Игорь взобрался на них, отщелкал десяток кадров, затем вскарабкался на насыпь, чтобы сделать общий план.

 И здесь он даже не услышал, а почувствовал правой щекой тугое движение холодного воздуха.

 Позже, когда Игорь попытается обдумать свое поведение, он придет к выводу, что действовал абсолютно инстинктивно, и что его мозг начал анализировать детали уже после происшедшего.

 После того, как Уфимцев прыжком вымахнет с середины путей на откос, кубарем скатится с насыпи и провалится в талую воду.

 Только после этого он будет осмысленно смотреть на мелькающие вагоны «ярославской» электрички, на которую он опоздал.

 И которая едва не убила его, стрелой вылетев из–за ближайшего поворота.

 До Данилова он добрался уже в синих весенних сумерках. Посидел в деревянном кресле на вокзале, шевеля пальцами в раскисших носках и тупо глядя на неизменную пальму в кадке. Поерзал, примеряясь к неизбежной ночевке. Понял, что заснуть в этом кресле можно только после того, как не поспишь сутки или выпьешь бутылку водки. После чего решительно встал и направился в сторону двери в табличкой «Дежурный по вокзалу».

 … — Пассажирских не будет до утра. А что касается грузовых составов, то я не имею полномочий посадить вас на проходящий поезд!

 Дежурный впервые видел живого журналиста, поэтому к представителю «четвертой власти» (по определению уважаемого и авторитетного — не то что, какой–то Горбачев! — первого президента России) испытывал определенный пиетет. Как к любой власти. К коей он себя так же причислял, и оттого считал, что должен помочь коллеге из той же сферы, хотя и из другого цеха.

 -Поймите, у меня нет таких полномочий!

 Растрепанный ветром и осунувшийся хмурый парень буркнул в ответ:

 -А у кого они есть?

 Дежурный с шумом выдохнул воздух, посмотрел в окно, подозвал корреспондента:

 -Видите, на третьем пути стоит грузовой? Через десять минут он идет в Москву. Без остановок идет. Если экипаж вас как–то сможет высадить в Ярославле, то… В общем, идите и договаривайтесь со старшим машинистом. Может, и возьмут…

 Взяли.

 Много позже, вспоминая, Уфимцев поймет атмосферу того времени, которое в двадцать первом веке назовут «лихими девяностыми».

 Первые годы этого десятилетия станут сродни таким же романтическим, горячим и беспредельным годам гражданской войны начала двадцатого столетия. Сродни из–за общего духа надежды, веры в лучшую жизнь и справедливость новых правителей. Только потом будет расстрел Белого дома — новый Кронштадт 93–го. Жуткая в своей бессмысленности бойня в Чечне… Политический блеф новой власти в виде генерала Лебедя и подтасовка президентских выборов в 96–ом. Дефолт. И усталость, разочарование целого поколения, из прорвы вытащившего страну из новой разрухи. Поколения советских людей, не вошедших в формат нового века и оставшегося «лузерами» в понимании гламурных новых людей.

 Но это будет потом. А в апреле 93–го локомотив бежал на юг, в сторону Москвы. Люди, еще не успевшие озлобиться, и забыть братскую общность единого народа, привыкшего жить бедно, но гордо, помогали друг другу.

 Просто так.

 За красивые глаза.

 Уфимцев стоял между машинистом и его помощником и зачарованно смотрел на нескончаемый калейдоскоп блестящих путей, огней семафоров и пролетающих станций. «Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка. Иного нет у нас пути…»

 В Ярославле, на станции «Приволжье», что тянется вдоль длиннющих корпусов моторного завода, локомотив притормозит.

 -Помни! — скажет на прощанье молодой помощник, — прыгай вперед, по движению! И ноги сгибай! Столб проехали! Давай!

 Уфимцев прыгнет, забыв согнуть ноги, получив ощутимый удар по ступням, моментально отозвавшийся болью в паху. Пробежит пять метров вперед, едва не ткнувшись лицом в землю. И оценит точность железнодорожника, увидев впереди очередной столб — главную и смертельную опасность всех «прыгунов». Махнет на прощанье рукой, услышав гудок тепловоза.

 Корреспонденция вышла в газете через два дня. Еще спустя неделю Игорь позвонил в Данилов справиться о реакции властей и узнал, что все осталось по–прежнему: пропитанный ракетным топливом грунт со станции не собрали, песок остался под насыпью, а обходчицы, как и прежде, греются в пропахшей химической смертью будочке.

 Уфимцев сгоряча схватился на трубку телефона и набрал пресс–службу областной администрации, где его всегда привечали и поили чаем. Однако на этот раз ответила не личный пресс–секретарь губернатора Ирина, а кто–то из референтов.

 " — Да, да — услышал он скучный голос на другом конце провода, — Мы читали вашу заметку. Однако, понимаете, она очень субъективна и не отражает настоящего положения вещей…»

 " — Как не «отражает»! — едва не закричал Уфимцев в ответ, — Я же там был! Я лично все видел. Сам чуть не отравился!»

 " — У нас совершенно другие данные. Впрочем… Мы их перепроверим. Спасибо. До свидания!»

 -Ну, а ты чего ждал? — до сего момента тихо сидевший на своем месте Швед насмешливо посмотрел на раздосадованное лицо Игоря, — Что команда главы администрации после твоей заметки будет показывать, что они обгадились? Как же! Лучше сделать вид, что твоего материала просто не было. Стой! — Швед предостерегающе поднял руку, увидев, что Уфимцев с решительным видом выбирается из–за стола, — Ты куда?

 -К Лехе! — Игорь мотнул головой в сторону кабинета главного редактора.

 -Думаешь, он не предвидел такой результат?

 -Тогда зачем я ездил? — Уфимцев растеряно остановился посередине комнаты.

 -Чтобы продемонстрировать независимость нашей газеты. Показать, что и мы имеем свою точку зрения, а не питаемся только из официальной кормушки.

 -И мы показали…

 -И мы показали! — кивнул Швед.

 -Прокукарекали…

 -Прокукарекали!

 -А дальше хоть не рассветай!

 -Можно сказать и так… — сморщил Швед свой длинный нос.

 -А я… Эту отраву хавал, по болоту ползал, от электричек увертывался… Блин, а люди, которые там…

 -Это твоя работа, Игорь!

 -Кукарекать.

 -Ну зачем так трагично…

 -Ничего, все нормально…

 Уфимцев сгреб со стола листы черновика очередного материала, небрежно сунул их в верхний ящик стола, подхватил сумку и направился к выходу.

 -Ты куда? — кинул ему в спину Швед.

 Уфимцев не ответил.

 В «Бристоле» было накурено — работал бармен Андрей, и по этой причине в полутемном баре тусовалась привычная компания. Она сразу приняла в свои ряды Игоря, и «Сленчев Бряг» горькими обжигающими комочками покатился в горло, рассасывая застрявший в груди горячий комок обиды.

 - Чего–то тебя давно не было! А тебя тут вспоминали… — редактор студенческого альманаха Рязанцев наклонился к его уху и показал на вход.

 Игорь поднял глаза от стакана и увидел у двери брюнетку Жанночку. Она улыбалась, глядя на него. Улыбалась несколько неуверенно, что на нее совсем было непохоже.

 «Как нельзя кстати!» — подумал Уфимцев, швырнул в горло остатки бренди и пошел навстречу девушке, — «Как там говорил дон Румата? Будем веселиться, черт возьми! Будем веселиться!»

 …Апрель подходил к концу. Снег сошел с крыши и поэтому капель уже не долбила жизнерадостно в пузырящуюся лужу. Солнце просто отражалось от нее, весело пускало зайчики в грязное окно редакционного полуподвала и резало глаза. Уфимцев щурился, тер похмельную голову, мечтал о обеденном перерыве с бутылкой пива и, как обычно, вполуха слушал привычно–надоедливое бухтение Шведа.

 Телефон на соседнем столе зазвонил. Швед взял трубку и протянул ее Игорю:

 -Тебя!

 … — Уфимцев? Игорь? Это Седков говорит. Из управления транспортной милиции. Помнишь? Не передумал на Кавказ с нашими ехать? Тогда собирайся! Завтра–инструктаж. Выезжаем во вторник.

 Уфимцев посмотрел на календарь. На нем значился понедельник.