Вижу ли группу облаченных в кашмиры людей, прилаживающих тела свои к разукрашенным коврами бокам белых верблюдов? Одногорбых верблюдов, дромедаров, бишаранских хеджинов, приученных смолоду к легкому бегу рысью. Вижу ли закутанных с ног до головы в кашмиры людей совсем не далеко от пирамид, всего в ночи езды вглубь черного холода и тишины египетской пустыни? Или это Эмираты, а может быть, Кувейт, или Ирак, или Сауды, щедро или нечаянно расплескавшие нефть свою по миру, приблизились к верблюжьим стадам, дико пасущимся на лугах бескрайних оазисов, разучившись нежными губами прихватывать колючки? Нежными губами целовать колючки. Безжизненный оазис, с распростертыми лугами смерти, зеленью смерти, травой боли, пожираемой забывшими прежние пустыни верблюдами.

Я смотрю расширенными глазами на то, как раскрывается страшная тайна: на один шаг бурения глубже залегает новая нефть, в несметных количествах самовоспроизводящейся жирной черноты, что множится по принципу незрелой клетки. И вот эти щедрые или нетщательные муслимы без особых размышлений и специальных мировых согласований осуществляют операцию, разверзают чрево планеты, всего-то на какой-то квадратный аршин, как у них водится, что там, почти незаметное усекновение плоти, об– или разрезание – неважно, и свет ясного, солнечного, без единого облачка и, что не удивительно в пустыне, жаркого, очень жаркого дня, раскаляется, плавится туго, но доводится до предела перерождения, до точки перехода из твердого состояния в жидкое и вгрызается в рану. Стремительно проникает. Все. Процесс необратим. Говорят, это домыслы, но все же знают, как быстро прорастает раковая опухоль в органы, если дать ей возможность открыться, соприкоснуться с внешним сияющим миром, как ликует она, как демонстрирует радость свою бесконечным приплодом. Нефть несметна. Крах. Это же надо разбираться в экономической политике, чтобы понять, почему в мыльные переливчатые пузыри превращаются стеклянные истончающиеся на глазах прозрачные банки, как сказочно взлетают они и кружат многочисленно – мелкие, крупные, очень большие, гипертрофированные как уроды – над планетой, потеряв прежний звонкий смысл и суть свою. Но русские библиотекари и актеры провинциальных театров, медицинские сестры районных поликлиник и санитарки, уборщицы подъездов и даже служащие давно не финансируемых музеев на этой жгуче черной, упругой и маслянистой волне заездили на автомобилях, сдав бесплатно экзамены на права и забрав с помоек малолитражки, потому что все, кто на них расшивал до прорыва, пересели на трех-пяти– и десятилитровые колоссы. Угар потянулся на Чукотку.

Сауды, Ирак, Эмираты, Кувейт, великие оливковокожие владетели черного золота Черного континента, могли бы и без вскрытия раны продержаться до сотни лет на своих околодесятипроцентах у каждого, но Rassia, шестипроцентная богачунья, жирное молоко детства, сиюминутная, ведомая рьяной властью, дикое мясо, после нас хоть потоп, не выдержала бы и двадцати. Теперь же угар потянулся к северным белым и стылым водам, мертвевшим под тяжестью льдов. Но мыльные пузыри, подымаемые собственной легкостью, растворились в плотных слоях атмосферы. Или, не дойдя до нее даже в мечтах, растерянных еще раньше.

И одичавшие стада верблюдиц, не взнузданных и длинноногих, вновь обретших свободу в просторах Австралии, или кроткая Инджаз цвета красного песка, первый верблюжиный клон из Дубай, или тяжелые двугорбые бактрианы в монгольских ветреных степях, тоже слились с нестерпимым для их глаз новым сиянием, чтобы не обжечь свои волшебные ресницы, не спалить древние веки.

…Чем ярче свет, тем явственнее тени. В отсутствие солнца нет черных теней.