С улицы прилетел мелодичный звук колокольчика или чего-то, заменяющего колокольчик. Является призыв, звонкость его мягка. Как и всякий день в это время, здесь проезжает таец на трехколесном велосипеде, вывернутом наоборот: два колеса спереди и одно сзади. Между передними колесами – место для алюминиевой емкости с крышкой, под которой спрятана какая-то еда или питье. Торговец средних лет, таясь под соломенной почти белой конусовидной шляпой, делает круг в поле моего зрения и, никем не остановленный, проезжает бренчать-призывать дальше. Так происходит ежедневно. По колокольчику можно сверять часы. Никогда никто здесь ничего не покупает у велосипедиста, но он неизменно станет проезжать здесь и впредь, покуда живы белый свет, звук и жара, будто он и сам вечен. Каждый раз я хочу как-то остановить его, купить у него съестного. Мне интересно, чем именно он торгует, но выскочить из квартиры, спуститься лифтом, вывернуть через широкий холл в переулок-сойку – нет, никак не успеть. Если же я примусь кричать сверху, стараясь привлечь его внимание, таец ни за что не поймет, что кто-то на английском обращается с высокого этажа именно к нему. И вдруг мне приходит в голову, что я должна завтра же заранее спуститься ко времени его появления и купить наконец то, что прячется там, внутри металлического короба. Это могут быть горячие пончики с карамельной каплей в середине, присыпанные кокосовой стружкой, или твердые, хрусткие блинчики с овощной начинкой, или банан, жареный в кляре с кунжутом, а может быть, просто тонко струганое зеленое манго и огненный ореховый соус к нему, о которых мне рассказала Нари по пути из Храма Истины. Ни разу не видела, чтобы тайцы ели спелое манго отдельно от клейкого риса с кокосовым молоком, но вечно жуют зеленое, обмакивая в коричневую запашистую густоту.

Так мы и жили. Однажды, когда я уже, казалось бы, совсем привыкла к противоходной дороге и к тому, что тайские водители слабо понимают, что значит придерживаться дорожных правил, меня угораздило не совсем верно вписаться из первого ряда в правый поворот. Не врезавшись, слава богу, в оказавшийся прямо под моим беззащитным боком старый «мерс», который, не притормозив, спокойненько учухал прочь, я влепилась передним колесом в высоченный бордюр и вылетела на обочину, в толщу пыли и мелких камушков, разодрав обе ладони, колени и подбородок. Так я и приземлилась на секунду на эти пять точек, тут же завалившись на бок, и подняв тучу песчаной пыли. Когда я открыла зажмуренные во избежание попадания грязи глаза, ко мне уже мчались сердобольные тайки от своих вездесущих кухонь, уже ощупывали меня, проверяли, нет ли переломов, лили воду, вытирали полотенцем лицо. Потом мой убитый мотик погрузили в пикап, и, болтая на тайглийском, состоящем из семи английских слов, произносимых без окончаний, и подбадривая меня смехом, водитель доставил и помог сдать мою машину хозяину, который, в свою очередь, сопроводил меня до дому, получил изрядную компенсацию и довольный удалился. Я стащила с себя драные бермуды и футболку, отправила их в пакет для мусора. Отмылась под душем, смазала колени, ладони и подбородок слабым раствором марганцовки, памятуя, что это лучшее средство для быстрого образования корочек, которые обязаны столь же быстро отпасть. Ссадины жгло. Я ждала, когда пробудится от дневного сна Старик, и тихо ныла.

Отныне мне было запрещено брать в аренду байки.

– Я до сих пор путаю, в какую сторону здесь, переходя улицу, надо смотреть сперва, в какую потом. А ты ездить со скоростью метеора взялась! – бухтел и бухтел Старик.

На мои слабые возражения по поводу того, что с Протамнака можно выехать только на такси-байке, что это не менее опасно, чем ездить самой, а на автомобиле дороговато, а я не хочу разбазаривать средства и вынуждена буду ходить пешком, а у меня сбиты колени, старик принял решение поменять дислокацию.

– В таком случае, переезжаем на Джомтьен. Там тук-туки. Скромно, по десять бат за выезд. – Для пущей важности перешел на «вы»: – Все для вас, дорогая!

Я понимала, что ему уже хотелось что-то поменять, и он с радостью воспользовался предлогом. На следующий же день найденное по телефону агентство предложило нам несколько квартир в разных частях Джомтьена, на выбор. Мы остановились на двух студиях на пятом и шестом этажах, в уютном одноподъездном кондо на тринадцатой сойке, с видом на залив и пушистым пальмовым садом у тихого ресторанчика под нашими лоджиями.

Вдоль Джомтьен-бич тянулись узкие, местами неровные, выщербленные, но все же тротуары, что в Паттайе явление редкое. Улицы мирового центра секс-туризма не рассчитаны на присутствие в городе пешеходов. И действительно, странно увидеть тайца, долго идущего пешком, – все на мотобайках: молодежь, пожилой люд, женщины, мужчины, подростки. А туристам следует нанимать мото-такси, упорно предлагаемые справа и слева, «голосовать» тук-тукам или брать транспорт в аренду. Нечего экономить! Как здесь переходить улицу с беспрерывно летящими двух-, трех– и четырехколесными транспортными средствами, которыми управляют люди, сами, видимо, дорогу пешком ни разу в жизни не пересекавшие, понять невозможно. Можно простоять у «зебры» хоть час, никто не притормозит, чтобы пропустить пешехода. Следует решиться и, сломя голову, броситься поперек потока. Если повезет, приостановится, чтобы не сбить смельчака, мчащийся справа автобус, объедут, не меняя скорости мотобайки. Потом надо перетерпеть свист горячего ветра, образуемого теснотой неумолимого движения, и вновь ринуться, теперь уже, имея опасность слева, физически чувствуя негодование водителей, не берущих тебя, глупого, ни в какой расчет. Светофоры в этом городе предназначены исключительно для транспорта, и если кому-то удается, воспользовавшись остановкой основного потока, пересечь три жаркие полосы и проскочить между байками четвертой, идущей на поворот, то он – счастливчик.

На Джомтьен-бич движение умеренно, можно почти спокойно пересекать улицу, устремляясь к песку и волнам, особенно по утрам. Но раньше завтрака и инъекций я успевала подняться на восьмой, верхний этаж к бассейну, сделать в свежей воде зарядку, с полчаса поваляться в шезлонге на солнышке, наблюдая за птицами и бабочками и слушая аудиозапись очередной книги.

Мне очень хотелось сравнить со своей точку зрения Старика по поводу Мураками. Я принялась, теперь уже глазами, штудировать «1084» и ко второй половине третьей, заключительной, части позволила себе сделать окончательный вывод, что интеллектуал Мураками занимается ликбезом. Иначе зачем так разжевывать последовательность событий, излагая их в многократных повторах? Зачем педалировать чистым пересказом те или иные качества личности? Все давно понятно, но автор в очередной раз, не меняя угла зрения, объясняет что к чему, будто в сериале для домохозяек. Мне совершенно не верилось, что фитнес-тренер Аомаме могла бы читать Пруста. Все равно как, когда в фильме играет не слишком красивая актриса, а все персонажи вокруг буквально поражаются ее ослепительной красоте. Я осилила чтение прустовского «На пути к Свану», но, с трудом преодолев долгую медленность повествования, решила, что к этому чтению следует вернуться лет через десять, помудрев. Ту девушку-фитнес-тренера, вряд ли заинтересовала бы такая литература. Затворничество и Пруст – нечто для очень зрелой личности, обогащенной серьезным интеллектуальным опытом.

То, что герои слушают сложную музыку, тоже казалось притянутым за уши, как и вся история с домом Юнга, например. Тема секты возвращала к недавно просмотренному и страшно мне не понравившемуся «Мастеру» Армстронга, раздражал сто раз повторенный термин «кровиночка», но завораживала японская прохладность в поведении героев, притягивало все, что связано с бытом и культурой удивительных островитян. В результате было решено найти попавшую мне в руки лет пять назад, но недостаточно внимательно прочитанную «Ветку сакуры» Овчинникова, и намечталось попасть когда-нибудь в Японию. Потом я нашла аудиовариант третьей части «1084», ткнула курсором в подвернувшийся отрезок и получила приятный мужской голос, который тут же раз пятнадцать по ходу текста произнес слово «бог» с звучащей на конце «к» вместо грамотного «х», предлагая в результате вместо «бога», «бок». «Бок здесь», – произносил один персонаж и требовал повторения от другого. Тот, в свою очередь, в интерпретации актера-чтеца, меняющего по ходу действия голоса, противным скрипом вторил: «Холодно, или нет, бок здесь!» Тут же исполнитель, явно гордясь своим изысканным, по его мнению, произношением, старательно выводил фразы на английском. Разозлившись, я рассталась со слушанием.

Позже нажаловалась и на Мураками, и на чтеца Старику.

– Юношеский максимализм – не лучшее подспорье в оценках. Про Мураками ничего нового сказать не могу – на такое чтиво у меня нет времени. На мой взгляд, беллетристика. Не более того.

– Максимализм?! «1084» – книга о книге. Когда речь идет о романе «Воздушный кокон», автор оценивает его стиль, как «простой и даже немного наивный», то есть он сам так пишет, ему это нравится, он собой доволен. Его герои читают книги и слушают музыку, которые явно читает и слушает он сам. Но автор и его детища, его герои – не могут быть совершенно идентичны. Разве нет? Люди у Мураками, на мой взгляд, не объемны, они какие-то… ходульные, что ли… У них, вроде, есть внешность, привычки, чувства, но все это не настоящее какое-то, будто спешно придуманное и не прочувствованное. Черты характера называются, но не ощущаются в поведении, размышления утилитарны, как в каком-нибудь простейшем детективе, причем длинносериальном или как в комиксе: куда теперь пойти, что сделать, чтобы спастись… Куча ни о чем не говорящих подробностей: поставил стакан, посмотрел на руки, поболтал ногой… А люди от этого ни живее, ни естественнее не становятся. Ложь какую-то чувствую. Будто за значительное выдается посредственное. Но почему тогда весь мир так высоко это ценит? Премии, тиражи, миллионы почитателей?

– Мне трудно ответить без… брюзжания, что ли. Мир изменился. Простейший пример: лет тридцать назад по книгам в России можно было проверять правильность написания слов и применения знаков препинания, как по словарям. Корректура была строжайшая. Теперь же – не верь глазам своим. Из экономии книги и в отсутствие редактора, и в отсутствие корректора печатают. Вот так. Коммерция. Всюду. Во всем.

Когда я читала там, в доме среди сада, в библиотеке Старика «Степного волка» или «Доктора Фаустуса» у меня было чувство, что я заглядываю в бездну, что я не способна объять полностью миры Гессе и Томаса Манна, что вселенные эти многообразны и бесконечны. Теперь же Мураками будто приучал меня к упрощениям, к чувственной и мыслительной выхолощенности. И становилось страшно, что после этих текстов мне будет трудно читать что-то настоящее, серьезное. Будто кто-то делает вид, что насыщает мой разум чем-то важным, на самом деле не давая ничего. Если позволять себе смотреть сериалы или развлекательное американское кино, очень скоро ловишь себя на том, что серьезные ленты… скучны, что ли? Как многие выражаются – «грузят». Нельзя поддаваться. И я скачала Борхеса и «Приглашение на казнь» Набокова.

– Сандра, а ты дневник продолжаешь?

– Да, – гордо ответила я и в тот же день записала: «Мураками. Псевдосимволизм. Сопливо и как для средних школьников, если бы не частые упоминания о собственном члене автора, которым он наделяет то одного, то другого героя своих книг. Из-за этого члена его книги – для недоразвитых взрослых».