Доминик Татарка (род. в 1913 г.) принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Автор целого ряда книг, сыгравших заметную роль в развитии современной словацкой литературы, Татарка в своем творчестве избегает проторенных путей. Он из рода беспокойных, вечно неудовлетворенных собой, вечно ищущих художников, которые свою главную задачу видят в раскрытии и показе людей, а не событий. У него есть спорные произведения, но нет бесстрастных, созерцательных, равнодушных.
«Художник, — писал Татарка в одной из своих статей, — потому и является художником, что он пробует сказать такое, чего другие до него не сказали, что может сказать только он и только так, как он».
«Республика попов», вышедшая в 1948 году и выдержавшая несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве.
В литературу Доминик Татарка пришел в самом начале 40-х годов. Первый сборник его рассказов носил характерное название — «В тоске поисков» (1942). Словно диковинные птицы, бьются в клетке опостылевшей жизни герои этих хмурых, навеянных атмосферой переживаемого времени новелл. Нескладные судьбы, изломанные, издерганные души и — как доминанта книги — «всеобщее чувство опасности, грозящей человеку от человека». За сложной ассоциативностью и мучительным психологизмом ранних рассказов Татарки отчетливо проступают контуры трагической действительности периода фашистского Словацкого государства (1939—1944). И дело даже не столько в отдельных конкретных реалиях времени, попадающих в поле зрения писателя, сколько в общем щемящем тоне повествования, в сознательном отказе от светлых жизнерадостных красок. В первом сборнике Татарка в сущности не стремится к созданию сколько-нибудь широкого реалистического полотна эпохи. (Кстати, прямое негативное изображение действительности было тогда попросту невозможно в силу цензурных ограничений.) В своих рассказах он исследует прежде всего внутренний мир личности, с болью констатируя глубоко зашедший процесс моральной деградации, неуклонного отчуждения людей. В усиленном внимании писателя к скрытой от постороннего глаза интенсивной духовной жизни индивидуума, в анализе мучительной «тоски поисков» косвенно утверждалось право на особую, независимую позицию человека по отношению к господствующему режиму, калечащему судьбы и растлевающему души людей.
В следующем произведении — повести «Панна-Волшебница» (1945) — Татарка в своеобразной форме полуфантастической феерии последовательно реализует эту идею защитной самоизоляции человека от скверны окружающего мира. В узком кружке героев «Панны-Волшебницы» царит неписаный закон: не говорить о суровых буднях. Их девизом является поклонение прекрасному, для которого не осталось места в реальной жизни. Они сознательно стремятся к иллюзии, они хотят обманываться. Это — игра. И сам рассказчик не раз дает почувствовать читателю ироническими ремарками всю хрупкую условность такой игры. В связи с этой повестью часто было принято говорить впоследствии о влиянии на Татарку поэтики сюрреализма, о смещении различных плоскостей изображения, подчеркивать различные особенности формы произведения. Но с точки зрения дальнейшей творческой эволюции писателя гораздо существеннее отметить другое. Татарка создавал эту повесть как бы по принципу дополнения предшествующего сборника мотивами возвышенной мечты о красоте. Он воспевал в «Панне-Волшебнице» неистребимую тягу человека к светлому, чистому. Условия времени придали этой мечте причудливый, оранжерейный характер. Но тем очевиднее выступила органическая потребность в прекрасном, которую всегда, наперекор всему, стремятся удовлетворить люди. Две первые книги Доминика Татарки, написанные до освобождения Чехословакии, предвосхищают в этом смысле его последующее творчество, в котором острая непримиримая реакция на все, что сдерживает, деформирует естественное развитие человеческой личности, неизменно будет сопряжено с возвышенной и даже патетической мечтой об идеальных человеческих отношениях. В начале 40-х годов Татарка еще не мог навести моста между этими основными полюсами своего творчества. Слишком туманной представлялась ему перспектива практической реализации идеалов гуманизма, слишком много зла и страданий накопилось в мире, препятствуя закладке фундамента реального человеческого счастья. Лишь в «Республике попов» талант писателя заблистал одновременно всеми своими гранями.
Роман «Республика попов» в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячами жителей». Да и в мироощущение Менкины писатель вложил много от своего восприятия действительности. Недаром авторское отношение к другим героям зачастую совпадает с мнением Томаша о них. Стихия светлого лиризма, подчас окрашивающая страницы романа, несомненно навеяна глубокой личной заинтересованностью писателя в судьбе своего центрального героя.
«Республика попов» по жанру — «роман воспитания». Это «еще одна» история о возмужании молодого человека, о формировании его характера. Правда, Доминик Татарка сумел рассказать ее так, что роман стал зеркалом целой эпохи в жизни словацкого народа, эпохи, связанной с существованием так называемого Словацкого государства.
Созданное в 1939 году на обломках Чехословацкой буржуазной республики, это государство, по мысли его покровителей в Берлине, должно было явиться примером подлинно «великодушного» отношения «великой» германской нации к малым народам Европы. Получив из рук Гитлера ярлык на правление, словацкие автономисты постарались оправдать доверие своего сюзерена. Режим, установленный в «независимой» Словакии, вполне соответствовал общим принципам «нового порядка», насаждавшегося германским фашизмом во всей оккупированной Европе. Его специфической особенностью было только то, что фашистская диктатура облекалась на словацкой земле в националистические и клерикальные одежды. Стремясь привлечь на свою сторону массы, клерофашисты на первых порах даже играли в некую патриархальную демократию. Впрочем, «подрывные элементы» — читай: коммунисты — неукоснительно преследовались, расовые предрассудки всячески поощрялись, чехи высылались в протекторат, а евреи загонялись в гетто. Все эти меры проводились, разумеется, во имя блага «верных словаков»: «отцы нации» оберегали свою «паству» от яда «жидобольшевизма», а заодно наживались путем «аризации» на реквизированном имуществе евреев.
В романе Татарки воссоздается атмосфера первых двух лет существования марионеточного государства. На этот раз писатель прибег к новым для себя синтетическим формам изображения. Татарка-аналитик («В тоске поисков»), поэт («Панна-Волшебница») выступает в «Республике попов» и как блестящий мастер реалистической сатиры. Мы отмечали, что за сложной ассоциативностью первого сборника, за сознательной самоизоляцией в «Панне-Волшебнице» явственно ощущалась гражданская позиция художника, осудившего «юдоль зла и страданий», какой уже тогда представлялась ему окружающая действительность. Но если в своих ранних произведениях Татарка анализирует индивидуальные случаи, предоставляя лишь догадываться о всеобщих причинах болезненных явлений, то в «Республике попов» он стремится обнажить весь зловещий механизм духовного оболванивания нации, показать органическую враждебность фашистского режима самой идее гуманизма, смыслу человеческого бытия.
Учитель Томаш Менкина не требует от жизни особых выгод. Честный и порядочный по натуре, он не собирается строить свое личное благополучие за счет других. В нем нет и карьеристской жилки. Томаш, в сущности, никому не хочет мешать. С тем большим удивлением и внутренней растерянностью он начинает замечать, что сам он все-таки кого-то не устраивает. Кому-то не дает покоя его равнодушие к религии, привычка называть вещи своими именами, его настороженно-брезгливое отношение к политической демагогии. Томаш отнюдь не борец. Ему гораздо приятнее тешить себя надеждой, что все как-нибудь образуется, что удастся как-то примирить голос собственной совести с официальной национально-христианской доктриной, усиленно насаждаемой в гимназии. Но совместить чувство человеческого достоинства с духом религиозной, политической и расовой нетерпимости, с духом ханжеского насилия над личностью оказывается невозможным. Настает момент, когда Томаш уже не может отступать дальше. Он должен либо окончательно расстаться с собственными убеждениями, либо вступить в открытый конфликт с теми, кто требует от него активного сотрудничества на ниве растления чистых и доверчивых детских душ. Томаш решает уйти, бежать из гимназии. Бежать, пока не поздно, пока отравленным воздухом не пропиталась его душа, пока он еще способен рассуждать по-своему.
Это похоже на капитуляцию, но одновременно это и стихийная форма накипевшего внутреннего протеста. Бегство — первое, что приходит ему в голову. И подсознательная мечта: встретить людей, активно противостоящих окружающей мерзости. В его воображении даже сложился образ одного такого решительного человека. Этот неведомый товарищ, убежденный коммунист (Томаш немало наслышался по правительственному радио об их «подрывной» деятельности), «носит обмотанный вокруг тела бикфордов шнур, а в карманах — толовые шашки. И в своих ни к чему не обязывающих мечтах Томаш, как подручный, сверлил камень, сверлил фундамент». Он помогал взрывать «старое общество»!
Правда, на этот раз Томашу не встретился боевик-динамитчик, и жизнь его опять покатилась по привычным рельсам. Директор гимназии сломил его своей «добротой», обезоруживающей «национальной» логикой. «Мы ведь свои люди, словаки», — убеждал он Томаша. Так разве нельзя по-хорошему между собой договориться? И хотя Томаш Менкина прекрасно сознавал, что он не может, не имеет права во имя сохранения того лучшего, что в нем осталось, идти на компромисс, он все-таки снова пошел на него. «Мы ведь свои люди»… «В те годы к этому прибегали как к последнему аргументу, особенно в щекотливых делах человеческой совести», — комментирует эту вспышку слабости своего героя Доминик Татарка.
В липкой паутине, сотканной из гулких демагогических фраз, бьются и остальные герои романа. Одни запутываются в ней из страха, другие — по неведению, третьи — по доверчивости. И всякий раз внутреннее примирение с этим духовным пленом означает трагическое падение личности. Приятель Томаша Лашут, запуганный в фашистской охранке, становится доносчиком. Еще примечательнее в этом смысле история, случившаяся с дядей Томаша Яном Менкиной. Двадцать шесть лет проработал он на чикагских скотобойнях в Америке. По зову сердца вернулся наконец на родину. С недоумением наблюдает он за изменениями, происшедшими в родных местах, за новыми горластыми людьми, неожиданно всплывшими на поверхность. В его доме, который он выстроил на свои сбережения в один из предшествующих приездов, поселился некий Минар, предводитель местных чернорубашечников-гардистов. Из милости выделили Менкине комнату в его собственной вилле, и он покорно смирился с ролью дворника на собственном дворе. За чудаковатой внешностью и поступками американца скрывается подлинная доброта, отзывчивость и человечность. Таким остается Ян Менкина до тех пор, пока не соблазняется возможностью по дешевке купить доходный трактир с гостиницей у еврея Клаповца, имущество которого и без того подлежало «аризации». Менкина снова сделал «доброе дело»: ведь он купил у Клаповца, а не просто реквизировал его заведение. Но: коготок увяз — всей птичке пропасть. Теперь уже интересы «дела» стали для американца превыше всего. Деньги не пахнут, и Менкину тревожат не кутежи местных фашистских главарей в его гостинице (от каждого такого кутежа ему-то прямой барыш), а подозрительная, с точки зрения Минара и ему подобных, репутация племянника. Как бы неблагонадежность Томаша не повредила торговле! Эволюция этого образа весьма характерна и логична, автор вложил в нее глубокий политический смысл: бескорыстный «чудак» Менкина был человеком неудобным и даже опасным для режима, его поистине апостольская кротость могла навеять мысль о невыгодных параллелях с хищническими наклонностями юродствующих во Христе новоявленных пастырей народа; делец Менкина сразу же оказывается социально родственным этому режиму, переходит в разряд «верных» словаков.
Жертвой гнусной системы улавливания душ, повсеместно принятой на вооружение в клеро-фашистском государстве, становится и мать Томаша — добрая и богобоязненная Маргита Менкинова. Церковники застращали ее атеизмом Томаша. Духовные отцы надругались над сердцем матери, заставив ее свидетельствовать против сына. Во имя любви к богу она отреклась от самого светлого и дорогого, что было у нее в жизни, — от собственного сына.
Фашизм и гуманизм — две вещи несовместные. Все человеческое опошляется, распадается в отравленной атмосфере диктата и мракобесия. Эта общая мысль красной нитью проходит через книгу Татарки, придавая законченную стройность и философскую глубину ее концепции. Ибо только показав неизбежность крушения личности, вставшей на путь компромиссов с господствующей идеологией, Татарка и мог убедительно обосновать идею необходимости решительной борьбы против фашистского засилья. Человек д о л ж е н, о б я з а н бороться, если хочет остаться человеком. Именно к этому выводу приходит в романе Томаш Менкина.
Случай помог ему покончить с колебаниями и бесповоротно определить свой путь. Но если случай свел его в поезде с коммунистом Паволом Лычко, то совсем не случайно на допросах в тюрьме он не назвал имени этого подпольщика. Уже к моменту встречи с ним Томаш внутренне созрел для борьбы. Ему не хватало лишь одного — чувства локтя с соратниками-единомышленниками. Знакомство с Паволом, с его матерью, в образе которой есть что-то от Ниловны Горького, окрылило Томаша. И хотя о подпольной работе коммунистов у него еще остается самое смутное и романтическое представление, хотя сам он еще не знает, чем ему придется заниматься, читателю ясно, что выбор им сделан твердо и окончательно. Дальнейший путь Менкины, в конце романа по мобилизации отправляемого на советско-германский фронт, можно безошибочно предугадать — это путь убежденного борца с фашизмом, будущего участника Национального словацкого восстания 1944 года.
«Республика попов» была одной из тех новаторских книг, которые оказали глубокое влияние на все развитие послевоенной социалистической словацкой литературы. Роман Татарки стал важнейшим рубежом в художественном освоении сложной проблематики антифашистской борьбы в Словакии в период существования марионеточного государства. «Республика попов» послужила ориентиром для многих писателей, обращавшихся позднее к теме Сопротивления, а Томаш Менкина — тип честного, колеблющегося интеллигента, постепенно приходящего к пониманию необходимости борьбы с фашизмом, — под другим именем, в ином обличье не раз потом встретится в словацкой прозе: и у Франтишека Гечко в романе «Святая тьма», и у Владимира Минача в его трилогии, и у Рудольфа Яшика в неоконченной эпопее «Мертвые не поют»…
* * *
«Республика попов» сыграла важную роль и в творческом развитии самого Доминика Татарки. Эта книга не только подготовила органический переход писателя к теме строительства новой жизни («Первый и второй удар» — 1950), но и позднее, по мере удаления от воссозданной в ней эпохи, «Республика попов» продолжала служить Татарке внутренней вехой, отправным, опорным пунктом в разработке центральной для всего его творчества проблемы гуманизма, идеи ответственности человека перед обществом и общества перед человеком. Его сатирический памфлет «Демон соглашательства» (1956, книжное издание 1963), подобно первому роману, пропитан нетерпимостью к гнилым, беспринципным компромиссам, растлевающим самих людей, превращающим их в примитивные винтики некоего бездушного бюрократического механизма. «Республика попов» незримо присутствует и в последних произведениях Татарки — сборнике рассказов «Разговоры без конца» (1959) и повести «Плетеные кресла» (1963). В них развиваются и обогащаются мотивы, особенно характерные как раз для первого этапа творчества писателя: ненависть к насилию и войне, ко всем формам взаимного отчуждения людей и светлая вера в человека, в неисчерпаемость его творческого гения.
Можно сказать, что эти последние произведения являются отчетливым признаком внутренней консолидации творчества Татарки, обнаружившего последовательное стремление к личному художественному синтезу, к переосмыслению и закреплению всего лучшего, что было накоплено писателем в непрерывных поисках предшествующего двадцатилетия. Нельзя предсказать точных путей, по которым в дальнейшем пойдет процесс этого синтеза. Но бесспорно, что он будет происходить на базе утверждения все более конкретного социалистического идеала эпохи, на основе реального претворения мечты о человеческой гармонии и счастье, которая всегда была присуща любимым героям Доминика Татарки.
Ю. Богданов