В напряженном раздумье Кляйвист перебирал самые различные варианты, — увы, одни из них были не вполне убедительны, другие требовали слишком длительной подготовки.

Однако, как известно, перенасыщенному раствору достаточно малейшего толчка, чтобы тут же началась бурная кристаллизация. Таким толчком послужила очередная радиограмма из леса. «Бритый» предупреждал, что этим вечером партизаны нападут на штаб одного из карательных батальонов, размещенный в селе Вырубки.

— Цоглих, — вызвал начальник СД адъютанта, — вы уже довели это предупреждение до сведения батальонного начальства?

— Еще не успел, шеф.

— Отлично. Я хочу, чтобы партизанам… удался их налет.

Уши-плавники однорукого поползли вверх.

…Милый верный Цоглих, всей его редкостной работоспособности и прилежания не хватило бы на создание мало-мальски оригинального плана. Так же играет он и в шахматы умеет с педантичным упорством реализовать минимальный перевес, но любая неожиданная комбинация повергает его каждый раз в смятение.

— Вы хотите, чтобы… их налет… чтобы…

— Да, удался! Пусть они захватят помещение штаба и среди прочих трупов найдут тело моего нарочного в портфеле которого окажется бумага примерно такого содержания…

Адъютант читал черновик, уши его, казалось, шевелились.

— Какой ход… Великолепный ход, шеф!

Кляйвист откинулся на спинку кресла, подставил горячий лоб под струю вентилятора. Кажется, все правильно… Цоглих, это олицетворение германского здравого смысла, был прекрасным пробным камнем для рискованных замыслов штандартенфюрера, своеобразным «заземлением» для электрических разрядов вдохновения, рождаемых неутомимым мозгом Кляйвиста. И если даже трезвый Цоглих признает его идею неотразимой…

— Я сейчас же отдам перепечатать это на вашем официальном бланке, — устремился адъютант к двери.

— И позаботьтесь, чтобы с началом партизанской атаки батальон получил приказ отходить. Надо избежать лишних потерь.

— Надо ли, шеф? Чем больше жертв, тем менее очевидна предумышленность операции. Да и часть эта составлена в основном из власовцев и уголовного сброда.

— Тем лучше. Главное, чтобы выполнил свое предназначение мой посыльный.

— Я пошлю его с парочкой сопровождающих, те его и «уберегут».

Кляйвист поморщился. Не всегда следует называть вещи своими именами — это неинтеллигентно…

— Ну хорошо, хорошо. Подберите только на эту грустную роль какого-нибудь штрафника.

— Извините, шеф, но надежнее, если жертвой будет ваш приближенный. Иначе как понять, что вы доверили ему «важный» документ…

— Мой приближенный?… — Кляйвист упер ладони в край стола. — А это мысль… Кому придет в голову, что я пожертвовал своим сотрудником!

Нетерпеливым щелчком пальцев он потребовал список подчиненных.

— Может быть, Венце? — предложил адъютант, доставая из сейфа нужную папку.

— С тем, кто сделал карьеру, стреляя в спину другим, не легко учинить то же самое… Может сорваться.

— Гербахт?

— Слишком дорожит своей драгоценной шкурой. Если партизаны подберут его живым, он выболтает им все. А знает он немало…

— Тогда Кюнцель?

— Недостаточно известен… — Штандартенфюрер тщательно взвешивал фамилию за фамилией. — Да, да, Цоглих, вы абсолютно правы: человек, который повезет этот приказ, должен быть наверняка известен русским, известен как мое доверенное лицо…

— И Мартинс в командировке, — почтительно дыша в затылок шефа, водил адъютант глазами по списку. — Больше как будто некого.

— Некого?… — Кляйвист медленно повернул к нему голову, так же медленно снял очки и, близоруко щурясь, произнес со странной интонацией: — Почему же… некого?

Нежно журчал вентилятор.

— Вы… шутите, шеф? — попытался улыбнуться адъютант.

— Цоглих, слишком многое лежит на другой чаше весов. — Маленький штандартенфюрер встал, едва доставая теменем до плеча однорукого. — Во имя нашего общего дела, Цоглих! — страстно произнес он.

— Вы шутите, штандартенфюрер… — Цоглих отбросил листок. — Скажите… прошу вас… ведь вы шутите?

Кляйвист надел очки, сел, процедил сквозь зубы:

— Что ж, поговорим иначе… Кажется, вы очень любите своих детей? Вам ли объяснять, что ждет их, если я сообщу кому следует, что, по моим сведениям, их дед был иудеем?…

Однорукий сжал помертвевшими пальцами культю, большие уши его посерели.

— Ну? — Штандартенфюрер снял телефонную трубку. — Н-ну?…

Адъютант молча смотрел на него остекленевшими глазами.

— Простите меня, Цоглих, — тихо и вроде бы искренне сказал начальник СД. — Мне очень жаль, что Мартинс в командировке…