ВЫПИСКА ИЗ ИСТОРИИ С НАЧАЛА ЦАРСТВА ЦАРЯ ФЕОДОРА ИОАННОВИЧА

Пред смертью царя Иоанна Васильевича изменили царю Иоанну Васильевичу казанские татары, воевод, архиепископа и прочих русских людей побили.

1583. Послал государь полки с разными воеводами татар, чуваш и черемису воевать и Казань возвратить, но татары частью на походах, частью на станах многих воевод разбили, и принуждены были отступать.

1584. Зимою видена была комета. В том же году марта 19 числа преставился царь Иоанн Васильевич. Пред смертию же, постригшись во иноческий чин, завещал старшему сыну своему Феодору быть царем всея Руси, а младшему Дмитрию с матерью царицею Мариею Федоровною во владение город Углич и другие города вместе с тем, что к ним относится; и приказал иметь смотрение и правление боярам князю Ивану Петровичу Шуйскому, князю Ивану Федоровичу Мстиславскому и Никите Романовичу Юрьеву, он же Романов. И в тот же день царю Федору Иоанновичу целовали крест. Борис же Годунов, видя Нагих, бывших при государе, в силе, взвел на них измену со своими советниками и той же ночью их и других, которые были в милости царя Иоанна Васильевича, переловив, разослал в разные города по тюрьмам, а имение их забрал и раздал в раздачу. Вскоре после преставления государя отпустили царевича Дмитрия на Углич с матерью его царицею Марьею Федоровною, и братьев ее Федора, Михаила и прочих, и мамку его Марью с сыном Даниилом Волохову, да Микиту Кочалова. Мая 1 короновался царь Федор Иоаннович, для чего созваны были лучшие люди со всех городов.

В том же году по возмущению некоему учинился бунт во всей черни и многих служивых людей, в котором предводительствовали рязанцы Липуновы и Кикины, сказывая, якобы боярин Богдан Бельский, ближний свойственник Годунова, извел царя Иоанна Васильевича и хочет умертвить царя Федора, от которых едва Кремль успели запереть. Они же привезли пушки к Фроловским воротам, хотели силою город взять, что видя, царь Феодор послал уговаривать их бояр князя Ивана Федоровича Мстиславского да Никиту Романовича Юрьева. Бунтовщики же, не слушая извинения, неотступно с великим криком Вольского просили. Но Годунов, видя, что оное более его самого касается, велел тайно Вольского из Москвы выпроводить. И объявили бунтовщикам, что Бельский послан в Нижний в ссылку, что бунтовщики уведав, а более послушав оных бояр, от города отошли и успокоились. После утишения же оных Годунов с товарищами Липуновых и Кикиных, переловив, тайно разослал в ссылки. Через малое время умер дядя государев и управитель всего государства боярин Никита Романович (Романов), брат родной матери государевой. После него же принял правление шурин государев Борис Федорович Годунов. И сей частью дарами, частью страхом многих людей привлек к своей воле и преодолел всех верных государю бояр, что никто никакой правды государю доносить не смел. Казанцы, слыша вступление на престол царя Федора, прислали с повинною просить. Потому государь послал в Казань воевод и велел в черемисах нагорных и луговых поставить города. И в том же году воеводы поставили Кокшайск, Цивильск, Уржум и другие города, и тем оное царство укрепили.

1585. Бояре, видя Годунова лукавые и злые поступки, что у определенных от царя Иоанна бояр власть всю отнял и сам все без совета делает, князь Иван Федорович Мстиславский, с ним Шуйские, Воротынские, Головины, Колычевы, к ним же пристали гости, многое шляхетство и купечество, стали государю явно доносить, что Годунова поступки во вред и к разорению государства. Годунов же, совокупясь с другими боярами, дьяков и стрельцов деньгами к себе обратив, Мстиславского взяв, тайно сослав в Кириллов монастырь и там его постриг, а потом и других многих порознь разослал по разным городам в темницы. В чем ему тогда многие, льстя, не только молчанием помогали, но и погибели оных, забыв вред отечеству и свои по должности обязанности, радовались. Другие же, видя такие насилия и неправды, хотя сердечно соболезновали, но видя, что оных льстящих Годунову множество и силу оного, а свое бессилие, не смели о том и говорить. И тем как те, так и другие все самих себя и все государство в крайнее разорение привели. Михаил Головин человек был острого ума и воин, и видя такое на верных слуг гонение, живучи в Медынской своей вотчине, уехал в Польшу и там скончался.

Годунов, видя противниками себе Шуйских, за которых гости и вся чернь стояла и они ему много противились, которых силою сломать видел невозможность, того ради употребил лукавство, просил митрополита со слезами, чтоб их примирил. Потому митрополит, призвав Шуйских, не зная Годунова коварства, со слезами Шуйских просил. И они, митрополита послушав, с ним помирились. О чем князь Иван Петрович Шуйский в тот же день, придя пред Грановитую, бывшим там гостям о примирении объявил. Что слыша, выступили 2 человека из купечества и сказали ему: «Изволь ведать, что ныне вас и нас Годунову легко погубить, и ты сему миру лукавому не радуйся». Годунов, уведав сие, той же ночью оных купцов обоих, взяв, сослал или казнил внезапно.

1587. Годунов научил на Шуйских холопов их доводить в измене, потому многих людей безвинно перепытал. И хотя никто ни в чем не винился, однако ж Шуйских и их свойственников и приятелей Колычевых, Татевых, Баскакова Андрея с братьями, а также Урусовых и многих гостей, пытая, разослал: князя Ивана Петровича Шуйского сначала в его вотчину село Лопатницы, а оттуда на Бело-озеро, и велел его Туренину задавить; сына же его князя Андрея в Каргополь, и там также задавили; гостей же Федора Ногая с товарищами, 6 человек, казнил на Пожаре, отсек головы. За сие вступились митрополит Дионисий и архиепископ Крутицкий, стали царю Федору Иоанновичу явно говорить и обличать неправду Годунова. Но Годунов растолковал государю оное в бунт, и оных обоих сослали в монастыри в Новгород, а из Ростова архиепископа Иова, взяв, сделали митрополитом; и поставлен в Москве от архиепископов, не отписываясь в Цареград. Прежде же митрополиты поставлялись в Цареграде.

Пришел из Крыма служить государю царевич Малат-Гирей со многими татарами. И послал его в Астрахань, а с ним воевод князя Федора Михайловича Троекурова да Ивана Михайловича Пушкина. И оный царевич там многую службу показал и многих татар под власть государству привел.

В том же году заложен и отделан около Москвы Белый каменной город. В том же году пришли польские послы с объявлением, что короля Стефана (Абатуры) Батория не стало, и просили, чтобы государь принял корону польскую. Государь послал своих послов Стефана Васильевича Годунова с товарищами.

После смерти князя Ивана Петровича Шуйского других Шуйских и прочих многих снова освободили.

1588. Пришел Иеремий, патриарх константинопольский.

1588. Был в Москве собор о делах церковных. И на оном положили быть в Москве отдельному своему патриарху и посвятили Иова митрополита первым в Москве патриархом. Притом же утвердили впредь патриархов посвящать в Москве архиереям, только после выборы писать в Константинополь. Митрополитов, архиепископов и епископов посвящать патриарху в Москве, не отписываясь. И положили митрополитам в России быть 4-м: в Великом Новгороде, Казани; Ростове и на Крутицах: архиепископов 6: на Вологде, Суздале, Нижнем, Смоленске, Рязани и Твери; да 8 епископов: 1 в Пскове, 2 во Ржеве Владимира, 3 на Устюге, 4 на Белоозере, 5 на Коломне, 6 во Брянске и Чернигове 7, в Дмитрове 8. Однако ж многие остались не произведены, о чем написано в грамоте оного собора.

1590. Ходил государь сам под (Ругодив) Нарву, и оного не взял, поскольку было зимою; учинив мир, возвратил Ивангород, Копорье и Ямы. И пришел в Москву той же зимой.

1591. В Польше выбрали на королевство (Жигимонта) Сигизмунда III, короля шведского. Оный прислал послов, и сделали перемирие на 20 лет.

В том же году в Астрахани татары отравили царевича Малат-Гирея и с женою и многих верных государю татар, из-за чего нарочно послан был Остафий Михайлович Пушкин разыскивать. И по розыску виновных многих мурз и татар казнили и живых сожгли. Остальным же царевичевым татарам некоторым даны деревни, а иным жалованье.

Мая 15 числа по наущению Бориса Годунова убит на Угличе царевич Дмитрий Иванович от Кочалова, Битяговского и Волохова. В том же совете с Годуновым был и Битяговского, научив, отправил Андрей Клешнин. Годунов, получив сие известие, закрывая свой обман, с великою печалию донес государю и советовал о том разыскивать. Ради чего послал князя Василия Ивановича Шуйского да с ним сообщника своему обману окольничего Андрея Клешнина. Когда же оные приехали на Углич, Шуйский, не убоясь страшного суда Божия и забыв свое государю в верности крестное целование, угождая Годунову, не только бывший обман закрыл, но сверх того многих верных царевичевых перепытали и казнили безвинно. Возвратясь же в Москву, донесли государю, якобы царевич, быв болен, сам себя зарезал небрежением матери его и ее родственников Нагих. Потому брата ее Михаила и других Нагих, в Москву взяв, жестоко пытали и, отобрав все имение, разослали в ссылки. Мать же царевича царицу Марию, постригши, нарекли Марфою и сослали в Пусто-озеро, а город Углич за то, что убили убийц царевича, велели разорить. А оставшимся убийцам, мамке и наследникам убитых, как верным слугам, даны деревни. Годунов, видя, что весь народ стал про убиение царевича на него говорить, и хотя за оные слова некоторые взяты, пытаны и казнены, однако ж он, опасаясь бунта, в июне велел Москву в разных местах зажечь, и едва не вся выгорела, от чего многие люди вконец разорились. Годунов же, желая к себе народ склонить, многим давал из казны на строение деньги.

В том же году пришел крымский хан с турками под Москву. А воеводы по всей украине, видя, что в Поле противиться им было невозможно, укрепив города, пошли с войсками к Москве. Хан же, придя к Москве, стал в Коломенском и многие места около Москвы разорял, а русские войска стояли на Девичьем поле. Хан перешел на Котлы, а бояре к Данилову монастырю, и были бои многие, но русские противиться не могли. Августа же 19 числа татары, слыша в русском войске великий шум, спрашивали полонеников о причине оного. И оные сказали, якобы от Новгорода пришло в помощь войско великое, от чего учинилось в татарских таборах смятение, и хан ту же ночь со всем войском прочь пошел, и хотя бояре вскоре за ним пошли, но догнать нигде не могли. За то государь многим боярам пожаловал деревни, а главного воеводу Бориса Годунова велел писать слугою. На месте же том, где стоял обоз, построил государь монастырь Донской, и того числа установлен ежегодный ход с крестами.

1591. После отхода татар заложен около Москвы деревянный город и к нему присыпан вал земляной, который завершен в 1592-м году. В Сибири воеводы многие народы под власть русскую привели и дань платить принудили. В сем же 592-м построены города Тара, Березов, Сургут и другие.

В том же году приехали к государю служить царевич Казачьей орды, царевич югорский, воеводичи волошские Стефан Александрович да Дмитрий Иванович и греческих царевичей сродич Мануил Мускополович, мултанские воеводичи Петр да Иван, из Селуня града Дмитрий селун-ский с детьми и другие многие греки.

В том же году на украинных городах многое роптание поднялось, якобы хана крымского призвал Годунов, опасаясь отмщения за убийство царевича Дмитрия. И за оное множество людей перепытано и переказнено и много в ссылки разослано, отчего целые города запустели.

Финляндцы Каяна города, собравшись многолюдством, воевали около Белого моря к Соловецкому монастырю. Государь же послал в Соловецкий монастырь князя Андрея да Григория Волконских. И оные, придя, князь Андрей остался в монастыре и оный укрепил, а князь Григорий пошел к Сумскому острогу, где, многих финляндцев побив, острог очистил. Тогда же, придя, шведы Печерский монастырь во Псковщине разорили.

Князи Волконские той же зимой ходили под Каяны и много деревень пожгли и разорили, а людей порубили и в полон побрали. В том же году государь послал под Выборг князя Федора Ивановича Мстиславского с товарищами и, много разорив Финляндии, не взяв Выборга, из-за скудости кормов возвратились в Великий пост. В том же году летом пришли татары на Рязанские, Каширские и Тульские места, и разорили.

В том же 1592-м родилась царевна Феодосия, и послан в Грецию с милостынею Михаил Огарков.

1593. Прислал король шведский послов в Нарву, и государь послал от себя, которые, съехавшись на реке Плюсе, помирились, и шведы город Корелу отдали обратно. В Корелу (Кексгольм) посвящен епископ первый Сильвестр.

В том же году преставилась царевна Феодосия Феодоровна, и после нее дана в Вознесенский монастырь вотчина в Масальском уезде село Черепень. На украине от набегов татар поставлены в степи города Белгород, Оскол, Во-луйка и другие, а прежде оных поставлены были Воронеж, Ливны, Курск, Кромы; и оные, укрепив, населили казаками.

1594. Послал государь в Шевкальскую землю князя Андрея Ивановича Хворостинина с войском и велел поставить города Косу да в Тарках. И оные, придя, на Косе город поставив, оставили воеводу князя Владимира Тимофеевича Долгорукого. А в Тарках, придя, шавкалы с кумыками и другими черкесами воевод разбили, где русских побито с 3000 человек и мало что назад возвратилось. На Косу же приходили черкесы с великою силою и жестоко нападали, но, видя Долгорукого в довольном укреплении, отступив, оставили его в покое. Грузинский царь прислал своих послов, чтоб его принять в защищение русское и веру христианскую утвердить. Потому государь послал в Грузию многих духовных с иконами и книгами людей искусных. Они же, научив и утвердив их, возвратились с довольным богатством. И с того времени начал государь писаться обладателем оных царей. Горские, кабардинские и кумыцкие князи прислали просить, чтоб государь принял их в свое защищение. И государь велел терскому воеводе их оберегать, а для верности брать княжеских детей в аманаты. И вскоре после того приехал князь Сунчелей Янголычевич со многими людьми к Теркам, где поставил слободы и, жив, многую государю службу показал. И оные также в титло внесены. До сего же времени писали титло без оных владений, как в грамоте царя Феодора Иоанновича о доставлении 1-го патриарха написано: «Божию милостию мы, великий государь царь и великий князь Феодор Иоаннович всея великиа России, владимирский, московский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, государь псковский и великий князь смоленский, тверской, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных, государь и великий князь Новгорода Низовской земли, черниговский, рязанский, полоцкий, ростовский, ярославский, бел озере кий, удорский, обдорский, кондинский и всея Сибирской земли, Северской земли обладатель и иных многих государь и самодержец. Лета 7097, государства нашего 6, а царств русского 43, Казанского 37, Астраханского 35, месяца мая».

1595. Выгорел Китай весь, а зажгли князь Василий Щепин да Василий Лебедев с товарищами во многих местах, желая государеву казну великую разграбить. Но когда их в том обличили, то их на Пожаре казнили, отсекли головы. Многих же товарищей их перевешали и в ссылки разослали.

От шаха Абаса персидского были послы со многими дарами, и сделан вечный мир, или дружба. И по оному также государь от себя послал к шаху послов, которые договоры о купечестве учинили. Царь Симеон Бекбулатович казанский жил на уделе во Твери в великом благоговении и тишине, но Годунов, слыша, что он по царевичу Дмитрию скорбел и часто с сожалением упоминал, опасаясь, чтоб ему впредь не помешал, сначала взяв у него удел Тверской, а вместо оного дал ему село Клушино с деревнями, а потом вскоре коварством его ослепил. От цесаря римского были послы Авраам бургграф с товарищами, у которых пристав был князь Григорий Петрович Ромодановский. И отпустив их с великою честью, послал от себя послов со многими дарами.

Государь послал в Смоленск Бориса Федоровича Годунова со многими людьми и повелел построить город каменный. Он же в походе оном ратным людям оказал великие милости, за что его все возлюбили, для чего сей поход умышленно от него был сделан. Город же заложив по своему усмотрению, возвратился в Москву с великою честью. Для строения оного каменщики, кирпичники и горшечники взяты были со многих городов. Были ж у государя послы от папы римского, королей датского, шведского и английского, голландские, бухарские, грузинские, югорские и другие в разные времена.

Из Турецкой земли возвратился посланник Даниил Исленев, а с ним приехал из Крыма от хана посланник, и утвердили мир.

В те же времена во Пскове и Ивангороде был мор, и потом наполнили оные из других городов. Татары пришли в Козепьские, Мещевские, Воротынские, Перемышльские и другие места, разоряли. Государь же послал воеводу Михаила Андреевича Безнина с войском, который, собравшись в Калуге и сшедшись на речке Высе, татар всех побил и воеводу их со многими татарами в полон взял.

1596. В Нижнем Новгороде в самый полдень разошлась земля и провалился монастырь Вознесенский, именуемый Печерский, со всем строением, который был от города в трех верстах, старцы же, услышав шум, все выбежали. И вместо оного поставлен монастырь близ города. Однако сие не от землетрясения, но от подмытая водою гора оная обвалилась.

1598. Царь Федор Иоаннович, заболев тяжко и видя свою кончину, призвав царицу Ирину Феодоровну, завещал ей после него, оставив престол, воспринять монашеский чин. Патриарх же и бояре с плачем просили его, чтоб им объявил, кого он после себя царем определить хочет. Но он сказал, что то есть не в его, но в Божией воле и их рассмотрении. И преставился января 1 числа, царствовав 14 лет 9 месяцев и 26 дней.

После погребения государя царица, не ходя во дворец, велела себя просто без провожания отвести в Новодевичий монастырь и там восприняла иноческий чин, откуда до смерти не исходила. Бояре же послали немедленно во все государство указы, чтоб на избрание государя приезжали. Из-за чего съехались множество, собирались к патриарху, и по совету всех сначала просили царицы, чтоб она престол восприняла, ведая, что была человек острого ума и великих добродетелей. Но она им весьма отказала и ходить к себе запретила. После чего по рассуждению, а особенно простой люд, которым Годунов многие милости выказывал, согласились избрать Бориса Федоровича Годунова, ожидая от него и впредь такого же милостивого и рассмотрительного правления, как он прежде их милостию и щедротами обманывал. И с тем послали его просить. Он же, как волк одевшись в шкуру овечью, так долго то искав, ныне стал отказываться и после несколькократного прошения уехал к царице в Новодевичий монастырь. Причина же тому была сия, что бояре хотели, чтоб он государству по предписанной ему грамоте крест целовал, чего он учинить или явно отказать на хотел, надеясь, что простой народ принудит выбрать его без договора бояр. Сие его отрицание и упрямство видя, Шуйские начали говорить, что непристойно более его просить, поскольку в большой просьбе и его таком отрицании может быть не без вреда, и представляли, чтоб выбирать иного, а особенно потому, что они, зная его скрытною злость, весьма его допустить не хотели. После чего все разошлись, и Годунов остался в опасности. Но патриарх по побуждению Годунова доброжелателей февраля 22-го поутру рано созвал всех бояр и власть имеющих и, взяв из церкви святые иконы, пошел сам в Новодевичий монастырь и, придя, просили царицу, чтоб она брата своего отпустила. Она же им отвечала: «Делайте, как хотите, а мне как старице ни до чего дела нет». (Некоторые сказывают, якобы царица, думая, что оный брат ее причиною смерти был государя царя Феодора Иоанновича, до смерти видеть его не хотела.) И потом стали просить Годунова, который без всякого отрицания принял. И того ж числа крест ему целовали, но он остался в монастыре, во дворец же перешел марта 3 числа.

В том же году прежде коронования ходил в Серпухов с полками, затеяв, будто крымский хан идет, а более для того делал, чтоб в войске людей к себе приласкать, потому во оном походе многие милости показывал. При Серпухове пришли из Крыма русские посланники Леонтий Ладыженский с товарищами и сказали, что мир утвердили. С ними ж пришли и от хана послы. Июня 29 числа принимал он крымских послов с великим убранством в шатрах. Войско же поставлено было все возле дороги в лучшем убранстве, которое протянулось на 7 верст. И оных послов, одарив, отпустил. После отпуска послов, послав некоторое количество войск для оберегания на украину, прочее распустив, возвратился в Москву июля 6 числа.

В том же году в Сибири из Тары ходили воеводы на царя Кучума, оного войско разбили и взяли его 8 жен, 3-х сыновей, которых прислали в Москву. И за то оным воеводам и служивым даны были золотые, а Строгановым великие земли в Перми. Царевичам же определил нескудный корм и честное содержание.

1598. Сентября 1 короновался царь Борис Федорович от патриарха, Мстиславский корону нес и золотыми осыпал. В Сибири построен город Мангазея от князя Василия Масальского-Рубца 1599 году.

1599. Пришел в Москву по призыву королевич шведский Густав, сын Эрика 14 короля шведского, который имел намерение жениться на дочери царя Бориса. Но видя из-за того со шведами быть войне, царь Борис дал ему Углич в удел и отпустил его туда со всеми служителями. Он, не приняв закон греческий, скончался 16 числа в Угличе. Оный королевич после приезда был у государя за столом, и сидели за одним столом, только блюда были разные, а ели с золота. И царевича Казачьей орды Бур-Мамета, который приехал при царе Феодоре, пожаловал городом Касимовым с волостями, и приехавшие с ним и с другими царевичами татары там поселились. Слышал царь Борис, что около Астрахани Ногайская орда умножается и дети ханские разделились, опасаясь впредь от них вреда, писал в Астрахань к воеводам, чтоб они братьев тех поссорили. Которое так сделано, что они, друг на друга нападая, множество меж собою побили и мало что их осталось, множество же детей русским продавали по рублю и меньше, и погибло их более 20 000 человек.

Царь Борис, будучи похитителем престола русского, всегда опасался, чтоб его с престола не ссадили и другого не выбрали, и начал тайно выведывать, что где про него говорят, наиболее же опасался Шуйских, и Романовых, и других знатных людей, умыслил людей их подкупать и научать, чтоб на бояр своих в измене доводили. И первый явился Воинко, служитель князя Федора Шерстунова. И хотя он, закрывая свою злость, тому боярину ничего не сделал, но служителю оному на площади велел объявить дворянство и дал деревни, написав по городу. Что служителей многих в волнение привело и, сговорясь, многие стали на господ своих доводить, поставляя в свидетели свою братью, таких же воров. И в том много невинных перепытано, а особенно холопов, которые, помня страх Божий, истину говорили и невинность господ своих утверждали, в чем наиболее служители Шуйских и Романовых себя показали. Доносчиков же, хотя б и не довели, жаловал по городам в дети боярские, отчего великая смута учинилась, многие дома были разорены после столь жестоких и коварных происков. Дома Александра Никитича Романова служитель Второй Бахтеяров, быв у него казначеем, умыслив обман, набрав всяких кореньев мешок, по научению князя Дмитрия Годунова, положил в казенную и пошел доводить, сказал про коренья, якобы господин его приготовил на умерщвление царское. Царь же Борис послал окольничего Михаила Салтыкова с товарищами. Они же придя в казенную, не искав, по показанию оного обманщика взяли оные коренья, привезли и пред всеми боярами объявили, а Федора Никитича с братиею привели при том же и отдали под крепкие караулы с великим руганием. А также послали в Астрахань за князем Иваном Васильевичем Сицким, который Романовым был ближней свойственник, велели его привести скованным. И как оных Романовых, так и племянника их князя Ивана Борисовича Черкасского многократно к пытке приводили, людей же их лучших всех пытали. И хотя многие на пытках померли, но никто на них ничего не сказал. И видя, что ничего доказать не могли, послали их в ссылки: Федора Никитича Романова в Сийский монастырь и, там постригши, нарекли Филаретом; Александра Никитича Романова в Поморье Кольское, село Луду, и там его Леонтий Лодыженский задушил; Михаила Никитича Романова в Пермь, от Чердыни 7 верст, и там его голодом морили, но поскольку мужики тайно кормили, того ради его удавили; Ивана да Василия Никитичей Романовых в Сибирь в город Пелым, и Василия удавили, а Ивана голодом морили, но мужик тайно его прокормил; зятя их князя Бориса Канбулатовича Черкасского, с ним же детей Федора Никитича Романова, сына и дочь, сестру Настасью Никитишну и жену Александра Никитича на Белоозеро в тюрьму; князя Ивана Борисовича Черкасского в тюрьму в Еренск; князя Ивана Сицкого в Конжеозерский монастырь, а княгиню его в пустыню, и там их, постригши, удавили; Федора Никитича Романова жену Ксению Ивановну, постригши, нарекли Марфою и, сослав в Заонежский погост, велели уморить с голоду, но кресгьянин тайно ее пропитал. Сии крестьяне, и что Ивана Никитича в Сибири спасли, до сих пор никаких податей наследники их не платят. Свойственников их, Репниных, Сицких и Карповых, разослали по городам, а деревни их все раздали, пожитки же и дворы распродали. Через некоторое время вспомнил Годунов грех свой, велел Ивана Никитича Романова с женою, князя Ивана Борисовича Черкасского детей и сестру Федора Никитича привести в вотчину Романова, Юрьевского уезда село Клин, и жить тут за приставом, где они были до смерти царя Бориса. Сицких же выпустив, велел быть на Низу по городам в воеводах, а князь Борис Конбулатович Черкасский в тюрьме умер. Князя Ивана сына Василия Сицкого велел привести к Москве, но посланный по дороге его задавил. Доносчики же оные друг друга перерезали и все пропали.

Город Смоленск доделали при царе Борисе, а камень возили из Рузы и Старицы, известь жгли в Бельском уезде. Из Польши пришли великие послы. Лев Сапега с товарищами, и сделали перемирие на 20 лет. Построен город Царев Борисов, строил Богдан Яковлевич Вольский с войском. А поскольку оный к ратным людям великою милость показывал, и им войско хвалилось, того ради привело его у царя Бориса в подозрение, и без всякой причины, ограбив его, сослал в ссылку, и он в тюрьме умер. Другие сказывают, якобы Бельский отцу духовному в смерти царя Иоанна и царя Федора каялся, что сделал по научению Годунова, о чем поп тот сказал патриарху, а патриарх царю Борису, после чего тот немедленно велел Бельского, взяв, сослать. И долго о том, куда и за что сослали, никто не ведал. В Польшу посланы послы Михаил Глебович Салтыков да Василий Осипович Плещеев.

Августа 15 был великий мороз, позябли все жита на полях, и сделался великий голод на три года, а потом мор. Тогда ж на месте, где были хоромы царя Иоанна, для пропитания людей сделали каменные палаты, что ныне Набережный двор, и другие многие строении для пропитания народа заведены, чрез что множество народа прокормлено и от смерти избавлено. Тогда ж были послы персидские с великими дарами. А также были английские послы и просили, чтоб им в Персию торговать позволено было, и о том с ними договорились. В Крым послан был князь Федор Борятинский, но поскольку его дела непорядочными явились, послали князя Григория Волконского, который с мирными договорами возвратился, и дана ему старинная их вотчина на речке Волконке.

В Датскую землю послан был дьяк Афанасий Власьев просить королевского брата Иоганна, сына короля Фридриха II, за которого царь Борис обещал дать дочь свою Ксению Борисовну; по которому, договорясь, королевич поехал в Россию со многими людьми, а Власьев приехал наперед. Королевича оного принимал в Ивангороде Михаил Глебович Салтыков и привез его в Москву с великою честью и радостью обеих сторон, и весь народ русский королевича возлюбил. Но сие учинило в царе Борисе великую зависть и опасения, того ради возненавидел он зло королевича; презрев слезное дочери своей за него прошение, многие досады ему учинил, после чего он вскоре и умер, или скорее уморен был. Погребен в Немецкой слободе, а его люди все отпущены.

Повествует один историк русский так. В 1602 году царь Борис, видя великую всего народа к королевичу любовь, пресильную зависть, или скорее страх, возымел, чтобы люди после смерти его, вспомнив тиранские его дела, что государей своих фамилию и после них все знатные роды искоренил, мимо сына его сего королевича не избрали, приказал племяннику своему Семену Годунову как бы его умертвить. Сие уведав или дознавшись, царица, жена его, как и дочь, со слезами просили его, ежели ему он неугоден, отпустил бы его домой; но он отпустить еще более опасался. После чего вскоре королевич тяжко заболел. Семен же оный призвал доктора государева, который лечить был приставлен, спросил, каков королевич. И он возвестил, что можно вылечить. Семен же Годунов, воззрев как лев свирепый на него и ничего не сказав, вышел вон. Доктор же и лекарь, видя, что оная весть не угодна есть, лечить не хотели. И так королевич оный той ночью октября 22 числа в 19 год возраста своего умер, и погребен в Немецкой слободе. Люди же его отпущены в Датскую землю. На погребении его были все бояре и знатные люди, при котором многие слез удержать не могли. Но сие их злодейство всевышний Бог не желал оставить без наказания и особенно же очевидно возмездие оное или скорее меч на головы Годуновых в тот же день показал. После погребения королевича пришел Семен Годунов из Слободы, якобы с радостною вестью, и случайно заметив одного из Польши приехавшего с письмами, приняв, пошел к царю Борису и первый возвестил ему о погребении. Потом же, распечатав письма оные, увидел в одном, что явился человек, который называется царевичем Дмитрием. И тогда тотчас Борис в великую печаль пришел и немедленно несколько человек послал проведывать, что за человек оный. Один же, возвратясь, сказал, что сей был Юрий Отрепьев, который был пострижен, и был дьяконом в Чудове монастыре, и назван Григорием.

Сей, именуемый Расстрига, родился в Галицком уезде. Дед его дворянин Замятия Отрепьев, у которого было 2 сына, Смирной да Богдан. У Богдана же родился сын сей, Расстрига именуемый, Юрий, которого для научения письма отдали в Москву в Чудов монастырь, где он с великим прилежанием учился и в том сверстников своих превосходил. Отец же его, приезжая, проживал в доме Басмановых, куда и он из монастыря часто приходил. Видел же его архимандрит великие в письме остроты, уговорил его постричься в самой юности, именовав его Григорием. Но он вскоре, оставив тот, пошел в Суздаль в Евфимьев монастырь и жил тут год; оттуда в монастырь на Куксу и жил 12 седмиц. Уведав же, что между тем дед его Замятия постригся в Чудове монастыре, пришел к нему, и поставили его дьяконом. Патриарх Иов, слыша, что он грамоте довольно научен, взял его к себе для писания книг, так как еще печати не употребляли. Он же, у патриарха живя, об убиении царевича всегда обстоятельно уведомлялся. И как-то услышал митрополит ростовский о сем, а кроме того, что оный говорил так: «Ежели бы я царь был, я б де лучше, нежели Годунов, правил», о сем донес царю Борису. Царь же приказал дьяку Смирному немедленно его, взяв, сослать в Соловки. Но Смирной, не выполнив оное, сказал в разговоре дьяку Ефимьеву, который и Отрепьеву был друг и немедленно дал ему знать. Оный же, видя свою беду, бежал из Москвы в Галич, оттуда в Муром, где строителем был приятель деда его. И быв у него недолго, и взяв лошадь, ушел во Брянск, где сошелся с чернецом Михаилом Повадиным, с которым вместе пришли в Новгородок Северский и жили у архимандрита в кельи. Оттуда же отпросился с товарищем в Путимль, якобы к свойственникам на время, и архимандрит, дав им лошадей и проводника, отпустил. Оный же Гришка написал карточку так: «Я есть царевич Дмитрий, сын царя Иоанна Васильевича, и когда буду в Москве на престоле отца моего, тогда тебя пожалую». Ту карточку положил архимандриту в келье на подушку. И едучи, придя на дорогу Киевскую, поворотили к Киеву, а проводнику сказали, чтоб ехал домой; который, придя, то архимандриту сказал. Архимандрит же, видя на подушке постели своей карту оную, начал плакать, не зная, что делать, и утаил о сем от всех людей.

Старцы же оные, придя в Киев, явились к князю Василию Константиновичу Островскому, воеводе киевскому. Но недолго пробыв здесь, Отрепьев тайно, скинув с себя монашеское платье, пошел в Польшу, и придя на Волынь к князю Адаму Вишневецкому, нанялся у него служить. Будучи же в Киеве, написал свиток, в котором все от рождения царевича Дмитрия обстоятельно описано было, и потом как его Годунов убить велел, и будто вместо него убили попова сына, а его спасли боярин Нагой да дьяк Щелка лов и, храня по разным местам долгое время, проводили его до Польши. И сей свиток хранил у себя, зашив в платье.

Через некое же время притворился тяжко больным и велел призвать попа для исповеди. При исповеди же сказал священнику якобы за тайность, чтобы он знал, что он есть царский сын, и что обстоятельства жизни его описанные у него сохранены, которые б он после его смерти прочитал и об нем в Россию объявил. Священник, слыша сие, ужаснулся и немедленно князю Вишневецкому о том возвестил. Князь же сам, придя, письмо оное взяв, его подробно спрашивал, но он, якобы больной, ничего не отвечая, смотря только на Вишневецкого, заплакал. Князь Вишневецкий вскоре писал о том к королю, велел его лечить и потом вскоре сам с ним к королю поехал. Но король, опасаясь нарушить мир, явно во оное вступиться не хотел. Тогда же был коронным гетманом воевода сендомирский Мнишек, по совету всех взял его к себе для ведения его дел, якобы сам по себе, и сочинил с ним договор, что он будет ему всею силою на престол воспомогать, с ним в Россию войска, собрав, пошлет и дочь свою ему в жену отдаст. Расстрига же в ответ за то обещал закон папежский в Россию ввести и королевству Польскому города Смоленск, Почеп, Стародуб и пр. уступить (которые потом царь Михаил Федорович уступить принужден был). Сие уведал в Москве царь Борис, кто он и как в Польшу ушел, и отца его, взяв безвинно, и дьяка Смирного замучил.

Прислал грузинский царь просить помощи против горских черкес. И по тому царь Борис послал воевод, окольничего Ивана Михайловича Бутурлина и с ним князя Владимира Ивановича Бахтеярова и князя Владимира Долгорукого, который был на Косе, и велел им построить 3 города: 1) в Тарках, 2) в Табкалах, 3) в Андреевой деревне. И оные, придя в Тарки, начали город строить. Но черкесы, собравшись с крымскими татарами и с турками, всех людей русских до 7000 человек побили и очень мало в полон взяли. Долгорукий же, услышав, город Косу сжег и отошел на Терек.

1604. Преставилась царица Ирина Федоровна, супруга царя Федора Иоанновича, во иночицах именовалась Александра. Тогда же разбойник, именем Хлопко, собрав многое число людей, великие беды поделал. Против оного послан был окольничий Иван Федорович Басманов с полками, который на бою с ними близ Москвы убит. Однако ж разбойников разбили, несколько тысяч побито, другие разбежались, а Хлопко с несколькими взят и казнен. Казаки донские, уведав про Расстригу, послали к нему в Польшу атамана Карелу с несколькими людьми и с дарами. Тогда же после получения обстоятельного из Польши известия послан в Польшу посланником дядя Расстригин родной Смирной Отрепьев, чтоб его узнать и обличить. Он же полякам хотя подробные обстоятельства явные представлял и ложь оною обличал, но они ничего за истину не приняли и, после многих просьб ему того Расстригу не показав, назад отправили. Он же, возвратясь, царю Борису сказал, что ему племянника не показали и никакой отповеди не дали. Сие учинилось от того, что многие бояре, утесненные от Годунова, тому возрадовались и тайно к королю приказывали, чтоб ему воспомогал; из-за чего нарочно послан был с посланником Прокопия Липунова племянник и поляков крепко обнадежил.

Царь Борис, видя в народе молву и слыша, что поляки войско собирают, послал полки на границу. Расстрига пришел с войском к Чернигову, и бой был с князь Иваном Татевым. Но когда русские вступили в бой, некоторые воеводу своего, взяв, Расстриге отдали, и многие из войска к нему пристали, и город Чернигов ему сдали. То же учинил в Путимле князь Василий Масальский с дьяками: воеводу своего окольничего Михаила Салтыкова, взяв, ему же отдали. И сей Масальский был у него в великой милости; а Салтыков от Расстриги ушел, но потом более Расстриге, нежели Годунову, служил. Сему последовали Рыльск, Белгород, Оскол, Волуйка, Курск и Комаричи. В Новгородке были воеводы боярин князь Никита Петрович Трубецкий да Федор Басманов, и оные Расстригу не пустили. Посланы против Расстриги с полками князь Дмитрий Иванович Шуйский с товарищами, потом послан князь Федор Иванович Мстиславский с товарищами во Брянск, а из Брянска к Новгородку. И тут Мстиславского ранили, а войско русское Расстрига сбил. О сем побоище и о причине несчастья русского показывает Туанус обстоятельства странные. Послан в помощь с Москвы князь Василий Иоаннович Шуйский с москвичами, и, сошедшись под Кромами, Расстригу побили; от чего он ушел в Путимль. Мстиславский пошел со всеми полками под Рыльск, где был Расстригин воевода князь Григорий Долгорукий да Яков Змеев, и бояр к городу не пустили; после чего бояре отступили в Комарицкую волость в Радонежский острог. Борис Годунов, осердясь на бояр, что Расстригу не взяли, послал к ним окольничего Петра Никитича Шереметьева с гневом. И от того в войске учинилось великое оскорбление, и многие захотели Расстригу за истинного признать и стали к нему переезжать, а другие тайно писать, через что Расстрига более стал укрепляться и войско свое умножать.

1605. В Великий пост пошел боярин Федор Иванович Шереметьев с товарищами с войском под Кромы и оный осадили. В Кромах же сидел Григорий Акинфеев да атаман донской Карела. Бояре после многих боев город Кромы сожгли и взошли на насыпь, а казаки ушли в средний острог. Но Михаил Салтыков войско свое со стен свел без ведома воевод и тем войскам царя Бориса немалую беду учинил.

1605. Осенью пришли полки из Новгорода, князь Никита Романович Трубецкой да Петр Федорович Басманов. И государь их принял с великою честью, а особенно Басманова, не ведая, что оный ему наитягчайший враг и губителем рода его является. Некоторые повествуют о сем Петре Басманове так. Царь Борис, ведая, что оный Отрепьев живал в доме Басмановых, послал его якобы для договора с поляками к ним в войско и чтоб он, видя того Расстригу, возвратясь, в народ объявил, уповая, что Басманову народ более, нежели другим, поверит. Он же с охотою оное исполнил, и приехав под Кромы в Расстригино войско, начал якобы о положенном на него деле с поляками съезжаться. Расстрига же, видя, что Басманов его узнал, призвал его к себе наедине и сказал ему: «Ты знаешь, что я хотя не царевич, однако ж я имею возможность тебя сейчас погубить, только не хочу. И тебя тем уверяю, что мне ни престол Российский, ни же власть светская не нужны, но только хочу отметить кровь государей моих и знатных людей от такого мучения и разорения избавить. А потом, ежели я вам неугоден, избирайте на царство, кого хотите. Ежели же вы мне в том противиться будете, то я принужден силою оного домогаться и невинных вместе с виновными губить». Басманов же, слыша сие, ужаснулся и, долго молчав, напоследок обещал ему не только сам служить, но и других обратить. И приехав к Москве, явился тайно некоторым противным Годунову боярам и, с ними посоветовавшись, положил намерение в Москве народ возмутить и уехать к Расстриге. На следующий день, в понедельник на седмице Фомы, явился Годунову и тайно донес ему все подробно, как он Расстригу узнал и что ему оный говорил, не употребляя Годунову досадных слов. Особенно же сказал Годунову примету, бородавку на правой щеке, которую многие знали, и обещал оное обстоятельно во весь народ объявить. Царь Борис, уверясь ему, велел оповестить, чтоб народ весь собрался на Ивановскую и Красную площади.

Поутру собралось народу множество. Петр же Басманов, выехав верхом на Красную площадь, где множество простого народа было, объявил, что его посылали смотреть и он видел, что тот подлинно царевич Дмитрий, а не Отрепьев. И выговорив оное, уехал из города и побежал с одним служителем к Расстриге в Путимль. Царь же Борис, слышав сие, послал его ловить, но нигде сыскать не могли. И народ пришел в великое смятение. Сие видя, царь Борис впал от печали в болезнь и умер 1605 апреля 13 числа; и думают многие, что он сам себя отравою умертвил. Другие же сказывают, что Басманов, сие тайно объявив в народ, был в Москве, и после смерти царя Бориса послан был с прочими к Кромам войско к присяге приводить, и там изменил, все войско возмутил, к Расстриге отъехал, и был у него более всех в милости.

14 апреля нарекли на царство сына его Федора Борисовича, и в Москве все целовали ему крест. В Кромы же к кресту приводить послали митрополита новгородского да боярина князя Михаила Петровича Кафтырева-Ростовского с товарищами, а боярам Мстиславскому и Шуйским велели быть в Москву. Оные же, приехав, указ объявили и хотели к присяге приводить, но в войске учинилось смятенье, что многие присягать не хотели. В той думе были озлобленные от царя Бориса князь Василий да князь Иван Голицыны, Михаил Салтыков да города Рязань, Тула, Кашира, Алексин. И взяв боярина Ивана Годунова, связав, отвезли в Путимль к Расстриге, а князь Кафтырев и Телятевский ушли к Москве с известием. После чего Расстрига пошел прямо под Москву, и все города по пути ему сдавались. Наперед себя послал с войском Наума Плещеева да Гаврила Пушкина. И оные, придя, стали в Красном селе, и красносельцы к ним пристали. И с ними придя прямо в Москву на лобное место, читали всему народу Расстригины указы, потому к ним многие служилые люди и чернь пристали и поздравляли Расстригу царем Дмитрием Иоанновичем на царстве. Потом велели всем боярам собраться, других и силою привлекли, и грамоты Расстригины объявили. Патриарх же Иов сильно тому противился, но ничего учинить не мог. Народ же принудил бояр взять Годунова жену и сына под караул, потому в тот же день взяли царицу с сыном и дочерью под караул на их старый двор, а к Расстриге послали с известием.

Потом, на следующий день, в Москве все учинили ему присягу, а к нему послали бояр с повинною, князя Ивана Михайловича Воротынского да князя Андрея Андреевича Телятевского с товарищами; но он не с великою милостию их принял и Телятевского в тюрьму велел посадить. Потом послал он в Москву князя Василия Голицына да князя Василия Мосальского убить царицу и царевича, а с войском послал Петра Басманова. Оные, придя, патриарха Иова ссадили и послали в Старицу, где он умер. Всех Годуновых, Вельяминовых и Сабуровых разослали по городам в тюрьмы, а Семена Годунова в Ростове задавили.

Июня 10 числа по учреждении некотором и ссылке патриарха князь Василий Голицын и князь Василий Масальский, взяв с собою Михаила Молчанова да Андрея Шелефединова, придя в дом царя Федора Борисовича, разведя царицу с детьми по особым избам, в первую очередь ее задавили, и потом стали сына давить; но поскольку все четверо долго не могли его осилить, один из них, ухватив его за яйца, раздавил. И тут, его умертвив, Голицын объявил в народ, якобы они со страстей померли. Царевна же едва ожила. Потом, положив их в гробы и царя Бориса, который погребен был в церкви Архангела в алтаре на правой стороне, вытащив сквозь стену, положив в простой гроб, погребли всех в Варсонофьевском монастыре. Царевну же Аксинью Борисовну, постригши, сослали во Владимирский Девичий монастырь.

Расстрига, об убиении и ссылке Годуновой фамилии и патриарха получив известие, пошел из Тулы через Серпухов к Москве. И на Москве реке встретили его все бояре и власти. Отсюда послал он знатных людей, велел именуемую матерью своею царицу иночицу Марфу Федоровну с надлежащею честью привести к Москве. Оттуда придя, стал в селе Коломенском и, стояв день, убравшись, пошел в Москву с обрядом июля 10 дня. И за городом встречали его всем народом, на лобном же месте встретили его все знатные люди и власти с крестами в церковном одеянии, где он, сойдя с коня, слушал молебен, и польское войско стояло в строю на Красной площади. По отпетии молебна пошел он в царский дом, и тогда его многие узнали, и о согрешении своем плакали.

После приезда своего немедленно велел избирать на патриаршество. Иезуиты же, зная грека Игнатия, бывшего ранее в папежской ереси, а потом в Рязани архиепископом, которого хотя прочие все архиереи не хотели, однако ж опасаясь из того большей беды, по повелению его поставили на патриаршество. Когда же уведал Расстрига о приближении царицы к Москве, поехал сам со многими знатными людьми. Но услышав, что она его сыном именовать не хочет, послал наперед Басманова ее уговорить, представляя ей тяжкий страх. Она же на то нехотя склонилась и обещала учинить по его воле. О чем получив известие, Расстрига встретил ее в селе Тайнинском и, увидясь, как она, так и он друг друга со слезами целовали якобы от радости. И потом привез ее в Москву с великою честью прямо в Вознесенский монастырь, там где ее с подобающей матери честью содержал.

Вскоре после прибытия царицы Марфы, июля 29 дня, короновался в соборной церкви от оного патриарха Игнатия. Потом велел боярам писать в Польшу к Речи Посполитой объявление, что он истинный наследник престола Российского и настоящий сын царя Иоанна Васильевича, что бояре не без великой, однако тайной, горести подписали. А к королю писал он от себя, с чем послал Афанасия Власьева и велел ему у воеводы сендомирского Мнишека сватать дочь за себя, хотя оное уже в Польше утверждено было. Оный же Власьев, как полномочный, тот договор брачный учинил, и Мнишек с дочерью, собравшись, немедленно в Россию поехал. Власьев приехал наперед, и Расстрига послал навстречу в Смоленск князя Василия Масальского с товарищами. Они же, приняв их, прислали в Москву с известием.

1606. Когда Мнишек с дочерью ехал к Москве, были ему от знатных людей три встречи, а под Москвою встречали за городом бояре с войсками в великом убранстве и с честью, надлежащею царской невесте. В Москве же поселили Мнишека в Кремле на дворе царя Бориса, а дочь его в Вознесенском монастыре близ царицы в специально построенных покоях, прочих же поляков по всем дворам знатных людей. Прежде прибытия невесты его Шуйские и другие многие, видя его намерение к обращению всех в римскую веру, начали умышлять, как бы его низвергнуть. Но Расстрига, уведав, велел всех Шуйских побрать за караул и после довольного обличении велел было старшему их брату князю Василию Иоанновичу голову отсечь. Но после многих просьб царицы Марфы от казни их освободил и разослал в галицкие пригороды по тюрьмам.

Многие же люди, зная уже подлинно, что он не царевич, начали явно о нем говорить, а особенно об утеснении веры, а другие враги отечества на них доносили, за что множество людей перепытано, казнено и в тюрьмах померло. Дворянин Петр Тургенев, зная его от младенчества, самого Расстригу явно в глаза обличал, и оному на Пожаре голову отсекли. Боярин князь Иван Борисович Черкасский довольно его знал, поскольку вместе в Чудове монастыре с ним грамоте учился, и оного Расстрига часто словами наедине искушал, знает ли он его. Однако сей князь, опасаясь смерти, укрепился и всегда сказывал, что он его не знает и нигде не видал, хотя по бородавке на лице всякому, кто его в молодости знал, узнать было можно.

Царь Симеон, быв ослеплен и слышав про такие беды, начал многим людям говорить и в вере утверждать, о чем Расстрига уведав, велел его сослать в Соловецкий монастырь, и там скончал праведную жизнь свою.

Сигизмунд, король польский, прислал послов с поздравлением и просить, чтоб Расстрига по обещанию своему отдал землю и города по Можайск (а именно те, которые после царь Михаил принужден был на время уступить, и сверх того Вязьму), при том же, чтоб он вместе с поляками шел воевать на Крым. Он же об отдаче городов явно им весьма отказал, а тайно обнадеживал, что, укрепясь, конечно обещание исполнит; и о войне же обещал со всею силою на весну идти. После чего немедля послал на Елец весь наряд и запасов велел готовить множество, а также и войскам всем велел готовиться. Стрельцы стали думать, как бы поляков побить и Расстригу свергнуть, но один из них сказал Басманову. Он же велел знатных из них призвать во дворец и стал их расспрашивать, и при нем они без намеков прямо истину сказали, и голова стрелецкий Григорий Микулин всех их тут порубил, за что Расстрига пожаловал его в думные дворяне.

Мая 8 числа 1606 года женился Расстрига, венчался в соборе Успения Богородицы. И было сие торжество с великим убранством и богатством, столы были три дня для множество людей, перед ним и перед тестем носили на золоте, а причт все ели на серебре, со многою музыкою и непрестанною стрельбой. К сей свадьбе многих сосланных в ссылки освободил, среди которых были и Шуйские, и оных принял в прежнее достоинство. Годуновых же только велел отпустить по деревням, а другие и померли в заточениях.

Сия свадьба, в которой многое не по обычаям русским было, особенно же устроение во дворце папежской церкви под образом, якобы для служащих при жене его, не меньше же явному и тайному боярам от поляков утеснению подало причину и многому в народе недовольству. И хотя и прежде думали многие, чтобы во время пиршества брачного наиудобнее поляков побить и его с престола низвергнуть, однако ж Расстрига, уведав, довольными стражами укрепил и то намерение пресек. Оное же восстание расследовать и Расстриге тогда частью из-за дней брачных, частью из-за множества знатных людей, которых коснулось, бояр в розыск ввести было уже небезопасно. Того ради умыслил он коварством бояр побить таким образом, чтоб вывести все польское войско якобы для смотру в луга против Коломенского и самому выехать со всеми боярами и знатными людьми. И тут, учинив ссору, противных себе якобы нечаянным случаем побить, а кого именно, тех, советуя только с одним Басмановым, написал роспись своею рукою и потом оное наедине объявил окольничему Михаилу Игнатьевичу Татищеву, который был Петру Басманову названный брат и у Расстриги в довольной милости. Притом же сказал ему, что он уже полякам и боярам оповестил, чтоб на следующее утро, то есть 14-го числа мая, все выехали. Оный же Татищев, видя такую беду, ночью тайно поехав, сказал Шуйским, а сам снова приехал во дворец и ночевал. Бояре, услышав про такую над собою беду и видя сами предуготовление стоящих в домах их поляков, что готовили оружие, как на войну, всю ночь не спав, ездили советовали. Но поскольку чернь и стрельцы хотели слышать от царицы, что он подлинно не ее сын, того ради велели собраться в Вознесенский монастырь множеству народу к заутрене, а царицу просили, чтоб она истину объявила, к чему она по многой просьбе едва склонилась. И того ж 14 числа во время заутрени со многими слезами она изволила всенародно объявить, что сей царь не сын ее и она его, не зная, за страх сыном именует. Потому все приняли повеление от Шуйского, чтоб поляков простых в домах побили, знатных взяли, но чтоб ждали набата. Поутру же бояре многие, причастясь святых тайн, собравшись многолюдством, пошли вверх и велели ударить в набат. Расстрига же, услышав необыкновенной людей шум и набат, вскочив с постели, спросил о причине. И Татищев сказал ему: «Знатно, пожар близко». Басманов же, видя бояр, с оружием идущих, хотел двери запереть, но Татищев его ножом заколол. А в то время Расстрига в окно на Набережный двор бросился и ноги отшиб, где его стрельцы живого еще подняли. Но когда несли вверх, незнамо кто его убил, и отсекши ему голову, вынесли на Красную площадь, где лежал три дня, а потом сожгли на Котлах.

Простой же народ возмутился весь и, нападши на дома, поляков многих побили, другие же, запершись, боем отсиживались, и которые достали, те дворы совсем разграбили. Что бояре видя и опасаясь, чтоб большего вреда не произошло, немедленно сами по улицам поехав, едва народ от убийства поляков и грабления домов могли удержать. И взяв остальных поляков, отдали под караулы, в том числе Расстригина жена Марина, отец ее Мнишек, послы польские и другие многие знатные поляки.

После убиения Расстриги, бывшего при нем патриарха Игнатия, обличив в ереси папежский, на другой день, сведши с патриаршества, посадили в Чудове под начал (привязанным). Потом стали советоваться о выборе государя. И на первом совете положили бояре со всеми согласно, что выбирать государя всем государством, созвав из городов шляхетство, властей, служивых и купецких от городов знатных людей, и чтоб о том немедля послать во все города грамоты. Но прихоть непорядочная князя тому всему помешала, поскольку они о том тотчас стали спорить, представляя в том продолжение, а от поляков и междоусобного несогласия великую опасность. И так разошлись, ничего не решив. В четвертый день после убиения Расстриги, т. е. 19 числа мая, собрались бояре снова для совета в Грановитую палату, и тут, о выборе рассуждая, многие по вышеписанному представляли созывать с городов. А Шуйский с товарищами по-прежнему спорили, чтоб немедля имеющимися в Москве выбирать, при котором некоторые тотчас вызвались именовать, кого выбирать. Одни стали говорить, чтоб выбрать князя Василия Иоанновича Шуйского, представляя его ближайшим по родству к великим князям. Другие, и большее число, представляли князя Василия Васильевича Голицына, принимая во внимание его способность и заслуги. А иные говорили о Мстиславском, но сей сам отказался. Сие видя, один из Шуйского доброжелателей, окольничий Татищев, советовал, чтоб бояре, отслужив в соборе молебен, объявили свое мнение всему народу, что многие хотят Голицына или Шуйского, чтоб они дали свое мнение, и на которого народом склонятся или будет больше голосов, тому и быть. С чем Шуйского сторона тотчас согласилась, а Голицына, уповая на его заслуги и любовь в народе, не воспротивилась. Оный же окольничий вышел, наперед и сказал в народе скрытно, что бояре выбрали Шуйского и чтоб народом, как пойдут бояре в собор, поздравляли его на царстве; которое тотчас в стоящем народе разгласилось.

Бояре, не ведая сего, пошли все вместе, и Шуйский пошел наперед с Голицыным. Народ же, как только их увидели, все закричали: «Здравствуй царь Василий Иоаннович Шуйский». Что многие, не ведая, за Божеское предвозвещение приняли. Голицын же, дознавшись о коварстве, в собор не пошел.

 

ЦАРСТВО ЦАРЯ ВАСИЛИЯ ИОАННОВИЧА ШУЙСКОГО

Того ж мая 19 числа после поздравления народа бояре пошли в собор и по окончании службы Божией целовали ему все крест, а по городам для приводу послали указы. Он же, царь Василий, некоторые сказывают, по принуждению Голицына и других бояр, а другие якобы по своей воле, он целовал крест всему государству на том, что ему без совета бояр ничего не делать, никому прежней злобы и обиды не мстить, ежели отец виновен, сына не наказывать и сыновнюю вину отцу не причитать и пр., чего в России никогда не бывало.

Потом представляли, чтоб сначала выбрать патриарха и писать к другим государям, а также, доколе с городов съедутся, коронование отложить. Но он, опасаясь какого-либо препятствия, того ж мая 25 числа короновался от казанского митрополита. И потом советом всего собора, властей и бояр оный казанский митрополит Гермоген возведен и посвящен на патриаршество.

Сей царь Василий Иоаннович, в то время когда был рабом, всегда был государям своим и своим ближним неверен. Он все присяги и с тягчайшими клятвами обещания употреблял, как бурку от дождя, ибо как скоро оное учинял, так скоро запамятывал и уничтожал. Он хотя в мужестве и любочестии себя нигде не показал, но на пагубу тайную людям и к приобретению власти всякие возможные способы употреблял и по сути: 1) забыв милость и завещание царя Иоанна Васильевича к отцу его и к нему и свою должность в верности государю, после двухкратного царю Феодору Иоанновичу обещания, презрев страх Божий, когда он послан был про убиение царевича Дмитрия разыскивать, невинных царицу с ее свойственниками и верных царевичу неверностью, как и оного убитого от воров царевича самоубийством пред государем оклеветал, и по тому следствию многих невинно перепытал и смерти предал, а виновных, угождая Годунову, оправдал; 2) избрав Годунова на царство, как только о явившемся в Польше Расстриге уведал, тайно, войдя в согласие с другими, оного звал из поляков, обнадеживая; 3) после смерти царя Бориса, сыну его присягая, тайно с Расстригою имел согласие, и оного с престола низвергнуть первый в Москве явно соизволил; 4) после прихода Расстриги, хотя ведал, что оный, именующейся царевичем Дмитрием, сущий вор, добровольно присягая, тотчас на низвержение его стал возмущать, за что по обличению приговорен был к смерти и лежал на плахе. Но по просьбе царицы Марфы прощен и, тяжкою клятвою по возвращении из ссылки верность Расстриге утвердив, в тот же день начал об убиении оного советовать, что вскоре и действительно учинил; 5) избрание на престол хотя коварством в пользу свою произвел и чрезвычайную клятву и обещание, целуя животворящий крест Господень, учинил, но, едва минуло время торжества, все оное забыл, и прежним неприятелям обиды начал мстить, и без согласия бояр против своего клятвенного обещания начал неповинно по злобе людей тайно губить. Однако, видя, что сие его собственное клятвопреступление как государя может к его и государственному вреду причиною другим к таковым же поступкам быть, умыслил оное лицемерием прикрыть: написал к прежде сосланному в Старицу патриарху Иову грамоту, изобразив во оной свои и всего народа явные клятвопреступления, поставляя оное за тяжкое и богопротивное преступление, просил прощения, которую с ним многие бояре подписали. Оный же Иов сначала отрекся тем, что он уже не патриарх и патриаршества принять не хочет, так как выбрали и посвятили нового патриарха, тогда они, войдя в согласие, соборно разрешительную грамоту написали и по всем городам послали. Но Всевышний судья и мститель неправды сии человеческие коварства вскоре достойною мздою в память всем клятвопреступающим рабам все государство наказал и едва от крайнего у врагов рабства и пагубы по всевысокому своему милосердию избавил.

После убиения Расстриги вскоре польских послов со всеми их оставшимися людьми ввели на посольский двор и содержали их под честным караулом. Воеводу же сендомирского с дочерью, Расстригиною женою, и прочих прибывших с ними поляков разослали по городам, в Ярославль, Галич, Кострому и другие.

Царь Василий послал в Польшу с объявлением князя Григория Волконского, но он, не получив аудиенции, возвратился, а поляки стали к войне готовиться.

Царь Василий Иоаннович мало что на царстве мог укрепить прежде учинения добрых в государстве порядков и утишения внутренних беспокойств и от нападения поляков надлежащего к обороне утверждения, но начал многим древние злобы мстить, многих безвинно и без воли бояр пытал, в ссылки ссылал, дома грабил и на смерть предавал. Всемогущий же Бог, видя его такие клятвопреступления, допустил в наказание его явиться новому вору немчину, именующему себя царем Дмитрием, который явился на украине в Путимле и сказал, якобы он из Москвы ушел, а вместо него убили другого, потому воевода князь Григорий Шеховский со всем Путимлем царю Василию изменил. Тому ж последовали города Чернигов, Стародуб, Новгородок Северский и Монастыревский.

Царь Василий, видя такое в людях волнение, желая их, а не себя, в первую очередь усмирить, лицемерною набожностию прикрываясь, велел в Угличе, выкопав тело царевича Дмитрия, боярину князю Ивану Михайловичу Воротынскому с товарищами и со властями принести в Москву. После принесения же мощей оных в Москву прославил его многими чудесами. И царь Василий послал во известие грамоты по всем городам, но тому мало кто верить хотел, а кроме того многие к тому больше стали изменять. Он же, видя такое бедство, послал на украину многое войско под город Елец, которое, долго стояв, ничего не учинило.

В Новгороде был мор великий, и боярин князь Михаил Петрович Катырев Ростовский там умер.

Во время еще царства Расстриги беглый холоп Василия Елагина Илья, придя на Терки к гребенским казакам, назвался царевичем Петром, сыном царя Феодора. Казаки же приняли его с честью, после чего он немедленно в Москву к Расстриге писал. И хотя Расстрига ведал, что у царя Федора никакого сына не было, однако ж, желая ту смуту обманом прекратить, писал к нему с почтением, чтоб он ехал без опасения в Москву. Потому он, взяв некоторое количество казаков, пошел к Москве. И придя к граду Свияжску, уведав, что Расстригу убили, поворотился с казаками к Царицыну и многие места разорил. Придя на Царицын, посланных в Персию послов, князя Ивана Петровича Ромодановского и воеводу Федора Акинфеева, убили, а оттуда пошел на Дон и там зимовал.

1607. Взбунтовались холопы боярские и крестьяне, многих господ побив, сначала дома дворянские разоряли. Старейшина же у них был князя Андрея Телятевского холon Иван Болотников. Потом, собрав многое войско, он пошел к Кромам, где стояли полки государевы. Воеводы же, услышав про приход его и что многие города побрал, от Кром отступили. Сие слышали воеводы под Ельцем и, отступив, пошли к Москве, но когда пришли к Москве, многое войско по домам разошлось. После сего города Рязань с пригородами, Тула, Кашира и другие послали в Путимль к явившемуся царю Дмитрию с повинною. Но посланные, придя туда, подлинно известия, где царь Дмитрий, получить не могши, хотя их там присягать принуждали, ни с чем домой возвращались, а царя же Василия слушать не хотели. Собравшись все, выбрали себе начальника, с вором Болотниковым пошли к Москве, город Коломну взяли приступом и разорили и, придя, от Москвы за 50 верст стали. Царь же Василий, слыша о нем, послал всех служивых людей, сколько в Москве было, и посадских, которые пришли в Коломенский уезд село Троицкое, и тут после великого боя воры их разбили и пойманных отослали в Путимль. Пашков и Болотников, придя к Москве, стали в селе Коломенском со всем их войском.

До прихода оного уведал царь Василий, что Астрахань взбунтовалась, послал туда бояр Федора Ивановича Шереметьева, Ивана Салтыкова и Ивана Плещеева с войсками, и астраханцы их не допустили. Из-за чего они стали на острове Балчуге и сделали острог, и тут как от нападений астраханцев, так и от болезни цинги многое число людей погибло. В то же время около Нижнего мордва, холопы боярские и крестьяне совокупились и Нижний осадили, у которых начальниками были два мордвина Москов да Вокордин. Москва же от Пашкова и Болотникова была в великом утеснении, и сидели, укрепясь в осаде.

В Смоленске архиепископ, многим прошением собрав войско, послал к Москве на оборону, выбрав воеводу Григория Полтева, к которому Вязьма, Дорогобуж и другие города пристали и государю повинную принесли. Сие слышав, рязанцы тотчас от воров отъехали к смоленчанам и, придя, совокупились у Девичьего монастыря. А из Москвы вышел с войском боярин князь Михаил Васильевич Шуйский, стал в монастыре Даниловском. На следующий день Шуйский, соединившись со смоленчанами, пошел к Коломенскому на воров Болотникова и Пашкова.

Но Пашков, видя, что им невозможно противиться, отъехал с войском к государю, и тут воров разбили, многих побили, более в полон побрали, что в Москве сажать было некуда. Но Болотников с малым числом людей ушел в Калугу, а другие в деревню Заборье. Но сих бояре вскоре взяли и привели в Москву. Царь же Василий велел их посажать в воду (т. е. утопить), чему многих бояр возражения не помогли, и чрез то в народе великую печаль и недовольство сделал.

Потом послал он воевод с полками: князя Ивана Ивановича Шуйского под Серпухов, князя Ивана Михайловича Воротынского под Арзамас, князя Ивана Андреевича Хованского под Михайлов, князя Никиту Андреевича Хованского под Калугу, князя Андрея Васильевича Хилкова под Веневу, Артемия Васильевича Измайлова под Козельск. И князь Воротынский, Арзамас взяв, пошел под Алексин, а Шуйский, взяв Серпухов, пошел под Калугу, но в Калуге ничего не учинив, отступил с потерею нескольких людей. Царь Василий послал под Калугу еще с войском бояр: князя Федора Ивановича Мстиславского, князя Михаила Васильевича Шуйского и князя Бориса Петровича Татева. Оные хотели сделать гору деревянную и зажечь, но Болотников, выйдя на вылазку, многих побил. Под Михайлов придя, украинцы бояр отбили, и за то Хованского взяли в Москву, а на его место послал князя Бориса Михайловича Лыкова. А также и Хилкова от Веневы отбили.

На Туле с ворами был князь Андрей Телятевский, на которого пошел из Алексина Воротынский, но от воров разбит и едва сам в Алексин ушел. Из Путимля и других городов собрал князь Василий Мосальский многое число, пошел к Калуге наотсечь, против которых послали из полков боярина Ивана Никитича Романова да князя Даниила Ивановича Мезецкого. И сошлись на речке Вырке, где бились целые сутки и воров побили. Тут же воеводу, воровского князя Василия Масальского убили, и пошли бояре под Калугу.

Илья, который назывался царевичем Петром, сыном царя Федора Иоанновича, с Дону пойдя, взял Царев Борисов, в котором воевод Михаила Сабурова да князя Юрия Приимкова побил, и потом, пойдя к Путивлю, многие города побрал и в Путивле бояр князя Василия Кандауровича Черкасского, князя Петра Ивановича Буйносова, князя Андрея Бахтеярова, князя Василия Трестенского, Евфима Бутурлина, Алексея Плещеева, князя Григория Долгорукого, Матфея Бутурлина, князя Савву Щербатого, Никиту Измайлова, князя Юрия Приимкова, Михаила Пушкина и иных многих воевод по городам побили, а дочь князя Андрея Бахтеярова оный вор взял себе в наложницы. Оный же вор пошел из Путивля на Тулу, а перед собою послал воеводу князя Андрея Телятевского со многим войском под Калугу, против которых посланы от Калуги бояре князь Борис Петрович Татев да князь Андрей Черкасский. И сошедшись на речке Пчельне, воры бояр побили и воевод обоих убили, после чего бояре от Калуги отступили и стали в Боровске. В то ж время князь Михаил Долгорукий под Козельском воров побил.

Царь Василий сам пошел под Тулу, а Петрушка пришел на Тулу ж. И царь Василий пошел к Серпухову, а на Каширу послал князя Андрея Васильевича Голицына, с Рязани велел идти князю Борису Михайловичу Лыкову с войсками. Петрушка послал войско на Каширу, князя Телятевского. И сошлись бояре на реке Вязьме и тут, весь день бившись, воров одолели и только 3-х в полон взяли, а прочих, обступив, всех порубили, только Телятевский ушел с малым числом людей, а бояре пришли в Серпухов к царю Василию.

Царь Василий, пойдя, Алексин взял и пошел под Тулу. Наперед послал воевод князя Михаила Васильевича Шуйского. И сошлись с ворами близ Тулы на реке Вороне, и тут воров побили, и государь, придя, Тулу осадил. Под Козельск послан был князь Василий Федорович Масальский, под Белев и Волхов послал князя Третьяка Сеитова; и князь Третьяк очистил города Лихвин, Белев и Волхов. Масальский же стал меж Козельском и Мещевском. Под Тулою изменили князь Петр да Александр Урусовы, со многими татарами ушли к вору.

1608. Пришел в Стародуб новый вор и назвался Андреем Андреевым сыном Нагим, да с ним товарищ, московский подьячий Алексей Рукин, и иные сказывают, что первый был поляк. И сказали в Стародубе, что они присланы от царя Дмитрия. И стародубцы их с радостью приняли, но когда их спрашивали, где он и какое уверение тому имеют, они воры ничего сказать не хотели, потому воевода привел их в застенок и хотел пытать. И оный подьячий сказал про называющегося Нагим, что тот есть настоящий царь Дмитрий. И стародубцы послали грамоты по всем городам с объявлением, и к нему пристали города Путимль, Чернигов, Новгородок Северский, о чем писано выше, только его не объявляли.

Оный вор послал от себя с грамотою к царю Василию к Туле сына боярского, который, будучи запытан, не винился и говорил, что как он, так и все подлинно верят, что оный есть подлинной царь Дмитрий. Потом оный вор пошел к Брянску, но царь Василий велел из Мещевска воеводе Григорию Сунбулову про вора проведать, который послал от себя 250 человек с Елизаром Безобразовым. И когда вор пришел к Брянску, тогда брянчане вышли все к оному вору навстречу. И оный Безобразов Брянск сжег, а сам ушел в Мещевск. Вор же побрал города Карачев, Козельск и, придя на князя Василия Масальского, разбил.

Царь Василий послал воевод, которые взяли Дединов, Крапивну и Епифань. При Туле муромец Фома Кравков обещал царю Василию город Тулу потопить, в чем ему сперва верить не хотели, но потом дали ему на волю. Он же, усмотрев на реке близ города удобное место, сделал высокую плотину, чем город потопил и принудил октября 28 числа воров к столь крайней нужде, что они того ж числа сдались. Тут взяли воров Петрушку, называвшегося царевичем, и с ним той беды зачинщика князя Григория Шеховского и Болотникова, послали их в Москву. При Туле же оставив воевод, сам царь Василий пошел в Москву, и, придя, Петрушку повесили, а прочих, Шаховского, Болотникова и Нагибу, разослали по тюрьмам в города и там казнили.

Вор, назвавшейся царем Дмитрием, услышав сие, побежал на Северу и стал в Трубческе. Царь же Василий от Тулы послал воевод к Брянску. И воеводы, Брянск взяв, укрепили, куда послали воевод князя Михаила Федоровича Кашина да Андрея Никитича Ржевского. К вору ж оному пришел из Польши полковник Лисовский с войском, и он, с ними совокупясь, осадил Брянск, чрез что в городе учинился голод великий. К нему ж пришли казаки и привезли с собою назвавшегося царевичем Федором, будто бы он сын царя Федора Иоанновича, а Дмитрию племянник. Но Дмитрий Федора оного под Брянском убил.

Царь Василий послал на помощь осажденным к Брянску князя Ивана Семеновича Куракина, а из Мещевска наперед пошел князь Василий Масальский. И придя, Масальский стал на Десне против Брянска. Сие было зимою декабря около 15 числа, и по реке шел лед. Мосальский, видя городу великую тесноту, презрев великость воды и множество по реке идущего льда, проявив смелость, перешел реку вплавь на конях и, совокупясь со брянчанами, напал на поляков неожиданно, многих побил и всех от города отогнал, а Куракин пришел уже после. В ту ночь стала река, и вор перешел тайно, напал на князя Куракина, чего не ожидали, но Куракин после великого боя оставив во Брянске запас, сам отступил в Карачев. Вор пошел к Орлу. В Орле же его приняли с честью, и тут он зимовал. В ту зиму пришел к нему из Польши гетман Ружинский с войском в ночь.

Царь Василий Иоаннович женился, взял Марью Петровну, дочь князя Петра Ивановича Буйносова Ростовского.

В Болхов послал государь воевод князя Дмитрия Ивановича Шуйского с товарищами, где оный зимовал, а весною пошел к Орлу. И встретясь с вором, после великого боя много людей потерял, и едва их выручил князь Куракин своим полком; тут ротмистр с немецкими людьми побит. На следующий день поляки снова наступать начали, и бояре, желая порядком отступить, сначала отпустили снаряд и обозы. Но тогда изменил каширенин Микита Лихорев и все полякам сказал, после чего поляки жестоко напали и, войско разбив, весь снаряд и обоз взяли. Вор оный Болхов взял, но болховичи многие ушли в Москву. Государь же послал снова полки князя Михаила Васильевича Шуйского да Ивана Никитича Романова. И пришли на реку Незнань, а вор пошел другою дорогою к Москве. В полках же царских учинилось смятение, что князь Иван Катырев, князь Юрий Трубецкой, князь Иван Троекуров хотели со многими людьми к вору отъехать. Но их переловив, князь Михаил Шуйский пришел к Москве и оных трех князей разослали в ссылки, а других, бывших с ними в думе, Якова Желябовского, Якова Иовлева Григорьева сына Толстова и других, казнили.

Оный вор, придя, стал в Тушине и после многих боев перешел в Танинское. Но поскольку ему все привозы запасов по дорогам отняли и многих посланных побивали, того ради перешел снова в Тушино и сделал окоп. И на походе был с ним бой великий. Бояре же, придя к Москве, стали на Ходынке.

Ружинский прислал от себя к царю просить, чтоб послов польских отдали, но оные ни с чем отпущены. Оные присланные, возвращаясь через обоз боярский на Ходынке, сказали в войске царском, будто с государем помирились, чего ради в полках стражи ослабели. И той же ночью неожиданно пришли воры и поляки на Ходынку, бояр разбили и обоз взяли. Бояре же под Москвою, осмотрясь, собравшись, опять на воров напали и гнали их назад до Ходынки и обоз свой снова возвратили. Но видя оное место небезопасным, отступили к Пресне с обозом, сделали окоп; который и до сих пор еще виден. Лисовский тогда взял Зарайск.

Из Рязани воеводы послали с войском Захария Липунова к Зарайску, но Лисовский, оных 300 человек побив, Коломну взял и в нем воеводу князя Владимира Долгорукого в полон и пошел к Москве. Против оного же послал царь Василий князя Ивана Семеновича Куракина да князя Бориса Михайловича Лыкова. И сошлись на Москве реке на Медвежьем броде, и там Лисовского побили и снаряжение все взяли, тут же выручили архиепископа коломенского и князя Долгорукого, а Лисовский ушел. На Коломну посланы воеводы Иван Матфеевич Бутурлин да Семен Глебов.

Бывшим в Москве тогда царем Василием многие недовольны были и на царстве его весьма иметь не хотели, а Тушинского вора не знали, кто таков, наиболее же опасались от такого хищника больших бед, нежели от Расстриги, а вновь же выбирать из-за силы польской и собственного несогласия весьма было неудобно, того ради некоторые тайно согласились с польским послом Гоншевским, что выбрать королевича польского на царство, стали представлять государю, чтоб для удобнейшего с королем польским примирения послов польских и Мнишека с дочерью отпустить. Государь же, не ведая над ним умысла, оных, удовлетворив, отпустил и велел князю Владимиру Долгорукому с войском проводить их до границы. Когда же услышал гетман в Тушине, что государь послов польских и Мнишека с дочерью отпустил, послали на перехват князя Василия Масальского, чтоб послов и Мнишека в Тушино поворотить. И оный настиг их в Бельском уезде. Послы же Гоншевский с товарищами поехали прямо в Польшу для произведения тайной его комиссии, а Мнишек с дочерью, поверив Мосальскому, что подлинно тот же Дмитрий, бывший муж ее, поворотились в Тушино. А князь Владимир Долгорукий, которого войско все разбежалось, приехал с малым числом людей в Москву.

Сей Мнишек, приехав в Тушино, узнал, что то не зять его, и не хотел дочери своей ему отдать. Однако ж для удержания войск согласились, что ему и дочери его признать его за истинного. И сначала договорено было, что оному вору ее не касаться и почитать, только через некоторое время тайно их венчали. Царь же Василий, слыша о том и видя, что войска уменьшились, многие разъехались по домам, другие отъехали в Тушино, помощи же ниоткуда не видя, послал в Новгород племянника своего князя Михаила Васильевича Шуйского, чтоб собрал новгородцев и псковичей, а к тому б нанял войска шведские, который с малым числом людей из Москвы поехал. Тогда же пришел из Польши в Тушино полковник Сапега с некоторым войском и приступать стал на обоз боярский, и был бой великий, но потеряв немало людей, отбит, и отступили снова в Тушино.

Потом Сапега с некоторыми войсками пошел в Троицкий монастырь. А царь Василий послал за ним князь Ивана Ивановича Шуйского. И был у них бой в деревне Рохманцеве, где бояре, поляков разбив, боевое устроение свое расстроили. Сапега же, увидев русских нестроение, отойдя, собрав остальных, возвратился, разбил Шуйского, поскольку сторожевого полка воевода Головин дрогнул. Тут убили князя Андрея Григорьевича Ромодановского. Сие несчастье видя, начали осаду в Москве укреплять и все целовали крест, что сидеть. Однако ж и потом многие стали к вору в Тушино отъезжать, и из-за того все войско в город было введено. Тогда было сущее смятение, что брат на брата, сын против отца воевали. Сапега после разбития Шуйского стал под монастырем, сильно приступая, немало людей потерял, поскольку в монастыре князь Григорий Борисович Долгорукий мужественно оборонялся.

Сапега послал своих людей по городам. Потому суздальцы сначала хотели укрепиться, но Меншик Шилов с товарищами всех людей возмутил, так что город сдали и вору присягали. К ним прислан от Сапеги воевода Федор Плещеев. То ж учинили переславцы и, собравшись с поляки, пошли к Ростову. Ростовцы просили митрополита Филарета, чтоб с ними шел в Ярославль, но он не послушал. Ростовцы же многие ушли в Ярославль, а другие с митрополитом остались. И переславцы, придя, в городе многих побили и, в церкви митрополита взяв, отослали в Тушино, а Матфей Плещеев с ворами пошел к Ростову и многое разорение учинил. Лисовский взял Шую приступом и многих людей побил. То же учинив и с Кинешмою, пришел снова в Суздаль. После сего все города вору присягали, только остались Казань, Новгород Великий, Смоленск, Рязань с пригородами, Коломна и Сибирь. С Каширы изменники со Хмелевским пошли под Коломну. Царь Василий же послал на выручку воевод князя Семена Васильевича Прозоровского да Василия Борисовича Сукина с войском, и тут Хмелевского совсем побили. То ж учинили из Владимира воры, пошли под Коломну, которых князь Дмитрий Михайлович Пожарский, встретив в селе Высоцком, побил и обоз взял, а остальные ушли во Владимир.

Князь Михаил Васильевич Шуйский Скопин пришел в Новгород и стал войско собирать. В Швецию послал для найму войска шурина своего Семена Васильевича Головина. Во Псков посылал от себя войска собирать, но они его не послушали и присягали вору. А в Новгороде тогда был воевода Михаил Игнатьевич Татищев, и слыша, что псковичи изменили, опасаясь от новгородцев, выехали Скопин и Татищев вон, хотели уехать в Ивангород. Но на дороге уведал и, что и Ивангород вору присягал, поехали к Орешку, и тут от них ушел Андрей Колычев и Нелюб Огорев.

В Орешке был воевода Михаил Салтыков и их в город не пустил. В Новгороде митрополит Исидор со слезным прошением новгородцев уговорил и, в верности царю Василию их утвердив, послали за Шуйским и Татищевым знатных людей просить, чтоб поворотились, потому оные, с радостью возвратясь, стали войска собирать и в Москву с известием послали Моисея Глебова.

Карнозицкий полковник из Тушина пошел к Новгороду, и Татищев хотел идти с войском против них, но князю Скопину сказал некто, будто Татищев изменить хочет. Скопин же, не рассмотрев, немедленно некоторым новгородцам сказал, от которых народ возмутился, и Татищева, не спрося, убили. А на следующий день, осмотрясь и видя, что затеяна была неправда, Скопин с честью его погреб в Антоньевом монастыре. Оный Карнозицкий стал на Ху- тыне и многие пакости делал, а новгородцы из уезда собрались на Грузине, и Карнозицкий, уведав про сбор войск, пошел назад.

Около Нижнего, собравшись многие низовые, мордва и черемиса, город осадили. К ним же пришел из Тушина с поляками князь Семен Вяземский. Нижегородцы ж, видя тяжкое себе утеснение, выйдя из города, воров оных разбили и Вяземского, взяв, не отписываясь в Москву, в Нижнем повесили.

Царь Василий писал в Астрахань к Федору Ивановичу Шереметьеву, чтоб, оставив острог на Балчуге, шел к Москве. Он же, идучи от Астрахани с полками, многие города очистил. Нижегородцы же, слыша оное, пошли к Болохне и оный взяли.

По деревням крестьяне сие слыша и видя государства разорение, во многих местах без всякого повеления собираясь, поляков и изменников побивали, между многими знатнейших. В Юрьевце сытник Федор Красный, в Решме крестьянин Григорий Лапша, на Болохне Иван Кувшинников, в Гороховце Федор Ногавицын, в Холуе Илья Деньгин, собравшись с крестьянами, пошли в Луг и тут польских людей побили, а дворян сослали в Нижний и пошли к Шуе. Лисовский, уведав о том, послал против них Федора Плещеева, и сошлись в селе Данилове, где после жестокого боя воров крестьяне разбили, а Плещеев ушел в Суздаль с малым числом людей. Потом Вологда, Устюг Великий и все Поморье снова оборотились и поляков побили. Поляки, в Даниловском придя на сытника Красного с товарищами, многолюдством и после великом боя мужиков разбив, отошли в Ростов.

В Москве, видя великую тесноту и в запасах скудость, а кроме того надеясь на оговоренное с польским послом Гоншевским, войдя в согласие с тушинскими, умыслили царя Василия с престола ссадить, чего ради князь Роман Гагарин, Григорий Сунбулов, Тимофей Грязный со многими людьми, придя во дворец к боярам, начали просить, чтоб царя Василия переменить, в чем им бояре отказали. Но они, взяв патриарха и царя Василия, вывели на лобное место. К ним же из всех бояр пристал один князь Василий Голицын; и видя, что к ним никто больше не пристает, после великого шума разойдясь, ночью те возмутители отъехали все в Тушино, человек с 300.

Воры из Тушина послали к Коломне полковника Млотского, чтоб к Москве отнять проезд. Колычев, воевода коломенский, сказал на главного своего воеводу Бутурлина царю Василию, что он с вором в согласие вошел, потому Бутурлина, взяв в Москву, казнили.

В Москве тогда рожь была четверть по семи рублей, от чего в народе был голод и великое смятение учинилось.

Из Тушина пришли ротмистр Мизинов да князь Роман Гагарин и объявили во весь народ, чтоб не прельщались, оный де прямой вор, только поляки для себя его царем Дмитрием называют, и в войске де про то все знают, и что в Новгороде войско собирается; и тем москвичей весьма укрепили.

Из Польши пришел еще полковник Бобовский с войском, и, соединясь с тушинскими, пришли под Москву. Воеводы вышли против оных за город и после жестокого боя поляков побили и гнали до самого Тушина, где поляки остальные, из окопа их выйдя, оных выручили, и бояре с войском отступили снова к Москве. Боярин Федор Иванович Шереметьев прислал в Москву с известием, что идет с войском, и государь товарища его Ивана Салтыкова взял в Москву.

В Астрахани явились еще три вора. Один назвался Август, сын царя Иоанна Васильевича, другой Осиновик, сын царевича Иоанна Иоанновича, третий Лавр, сын царя Феодора Иоанновича. И к ним пристав, казаки, собравшись, пошли под Москву с Августом и Лаврентием, а Осиновика повесили на Волге. И пришли в Тушино, где оных Августа и Лаврентия вор, именующейся Дмитрием, обличив, повесил.

Семен Головин из Швеции пришел в Новгород с войском, с которым шведский воевода был Яков Понтус Делагарди, и тут, договорясь о заплате, записями утвердились. До прихода их посылал князь Скопин Шуйский во Псков с войском, и псковичи вышли с войском, и был бой, на котором псковичей побили и псковичи сели в осаду, а новгородцы возвратились.

Князь Скопин послал шведов наперед к Старой Русе, и оные очистили Старую Русу. Потом был бой у шведов и русских с поляками в Торопецком уезде селе Каменках, где поляков побили и, Торопец взяв, оставили воеводу Федора Чулкова. Потом шведы в Торопецком уезде при монастыре Холховице некоторое количество поляков побили. После отправления шведов к Русе послал же к Торжку Корнила Чулкова с русскими людьми, и оный вскоре Торжок взял и укрепился. Скопин же, уведав, что изо Твери поляки к Торжку идут, послал в помощь Семена Головина, а также шведскому полковнику Ивелгору из Торопецкого уезда со всем велел идти туда ж. И оные пришли к Торжку вместе. В то ж время пришли и поляки, и тут был с поляками бой, в котором поляки шведов смяли, только из города вышедшие шведов выручили и поляков отбили.

Потом и сам князь Скопин пришел с генералом шведским в Торжок, где отдохнув мало, пошли к Твери и, не дойдя 10 верст до Твери, перешли Волгу. Поляки ж, выйдя из Твери, жестоко бились, и тут много шведов побито, поскольку другие войска перебирались. Однако ж устояли и, дождавшись еще войска, на третий день, придя к Твери, острог взяли, а поляков много побили, остальные же сели внутри города, который шведы хотели доставать. Но Скопин, жалея людей, того не допустил, и шведы, за оное осердясь, пошли назад.

 

ЦАРСТВО ЦАРЯ ВАСИЛИЯ ИОАННОВИЧА ШУЙСКОГО, СЕГО ИМЕНИ В ЦАРЯХ ВТОРОГО

Сей государь выбран на царство мая 20 дня 1606, о чем не только по городам, но и в Москве большая часть не ведали или соизволения своего не давали. Однако ж, не передумав, все в Москве без всякого препятствия крест ему целовали и потом во все города о приводе к кресту послали указы. Он же, царь Василий, некоторые сказывают сам, иные же говорят по требованию Голицыных и других бояр, целовал государству крест на том: 1) что ему без совета бояр ничего не делать; 2) никому прежней злобы и недружбы не мстить; 3) ежели отец виновен, сына невинного не наказывать и отцу не ведающему сыновней вины не причитать и пр.; чего в России никогда не водилось.

Потом положили бояре, чтоб коронацию отложить, доколе со всех городов власти, дворянство и знатное купечество соберется и сначала всем собором патриарха по уставу царя Федора Иоанновича и тогдашнего собора выберут, и лишь потом ко всем посторонним государям писать. Но царь Василий, опасаясь, чтоб между тем какого препятствия не учинилось, короновался того же мая 25 дня без великих обрядов от казанского митрополита Гермогена. Но чужестранные историки показывают оное коронование июня 1 дня, о котором и о прочем так сказывают. Расстрига сожжен мая 29 дня. 30 дня объявлены в народ все непотребства Расстриги. Между прочими его винами указано были на него еретичество и чернокнижество, ересь папежская и согласие с папою, тиранство, любовь к чужеземцам и поругание русским, ограбление и расточение сокровищ государственных, презрение и уничтожение духовенства и осквернение храмов святых, и другие многие приводящие к озлоблению народа обстоятельства.

Потом царь Василий Иоаннович велел собраться имеющим власть и боярам для выбора патриарха. И хотя сначала посылали в Старицу к Иову патриарху, но оный, видя многие беспокойства, которые последовать могли, отрекся и не поехал. Того ради выбрали на патриаршество казанского митрополита Гермогена.

Вскоре после вступления на царство Шуйского многие явились в народе на него негодования, а особенно когда уведали о коварственном его избрании. К тому же тотчас промчалось слово, якобы оный бывший царь Дмитрий ушел, а вместо него убит немчин из его ближних служителей. Пришло же известие, якобы он, уйдя, той ночью был в одной деревне и хозяину сказался, который, придя в Москву, многим рассказывал и принес от оного письмо; после чего во многих местах по улицам находились подметные и возмутительные письма. Многие города, а особенно по границе польской, сказывали, якобы оный царь Дмитрий ушел в Польшу втроем и живет у жены воеводы сендомирского, а также и донские казаки, не хотели царю Василию крест целовать.

На Низу именующийся царевич Петр, быв уже на пути к Москве, в городе Свияжске, получив об убиении Расстриги известие, поворотился к Царицыну, где, проходя, многие места разорил. Придя же к Царицыну, оный взяли тут противящихся ему, посланного в Персию послом князя Ивана Петровича Ромодановского да воеводу Федора Акинфиева, побил, а оттуда пошел на Дон и там зимовал.

Сей царь Василий Иоаннович, когда был рабом, всегда государям своим был неверен. Он все присяги и обещания с тяжкими клятвами ни во что вменял и оные, как бурку от дождя, для защищения своего употреблял, и по сути: 1) забыв страх Божий, и высокую к себе и к отцу своему милость царя Иоанна Васильевича, и свою двукратную в верности присягу царю Федору Иоанновичу, как послан был на Углич про убиение царевича разыскивать, угождая Годунову, виновных закрыл, а невинных оного царевича Дмитрия самоубийством, мать его царицу Марию и ее братьев небрежением, а угличан бунтом оклеветал, и многих безвинно к пыткам, разорению и смерти тем неправедным доношением привлек; 2) Годунову присягая, как только о явившемся царевиче Дмитрие уведал, многим тайно сказывал, якобы убитый погребенный на Угличе, которого он, вынув из земли, осматривал, подлинно не царевич Дмитрий, и тайно с Расстригою списывался, в чем от царя Бориса по обличению сослан был в ссылку; 3) царевича Феодора признав царем и целовав ему крест, на другой день отрекся и крест Расстриге целовал; 4) Расстриге двукратно клявшись, оного престола и жизни лишил. И всегда во всех сих переменах тайным предводителем был, и многих людей, тем от присяги и верности государем отвлекая, душевно и телесно погубил.

Ныне же, видя, что оные его действия к собственному его и государственному вреду привести могут, умыслил оное лицемерием прикрыть, написал к прежде бывшему патриарху Иову грамоту и послал за своею и многих бояр подписями, прося в клятвопреступлениях прощения, поставляя оные за тяжкий грех и мерзкое преступление. Оный же Иов, так как был человек умный и богобоязный, опасаясь, чтоб в том Бога не прогневить, отрекся тем, что он уже не патриарх и в такие дела как простому чернецу вступаться не достойно. Однако ж после многих от него просьб, войдя в согласие с новоизбранным патриархом Гермогеном и прочими властями, соборно разрешительную грамоту со многими обличительными на клятвопреступления обстоятельствами написали грамоту таковую.

И оную грамоту послали по всем городам, но этим не только народ к верности и послушанию не привели, но более к противности и роптанию подали причину.

Вскоре после того послал царь Василий Иоаннович в Польшу послом князя Григория Волконского с объявлением о вступлении его на царство и снискании мира. Шведам же, хотя война была объявлена, но поскольку действительного предприятия никакого не было, и шведы сами к миру были склонны, опасности никакой не делал, и посланные вскоре мир подтвердили, потому король шведский Карл от себя с поздравлением прислал.

Внутри же государства царь Василий Иоаннович, мало что укрепив, прежде учинения добрых в государстве порядков и утишения внутренних и внешних беспокойств, и от нападения поляков, которое неизбежно последовать имело, к обороне надлежащие способы и силы не изготовил, забыв свою недавно в соборной церкви учиненную клятву, начал многим древние злобы и обиды мстить. Между всеми особенно стал на князя Василия Васильевича Голицына и князя Ивана Семеновича Куракина иметь подозрение, стал их утеснять. Многих безвинно без согласия бояр пытал, в ссылки ссылал, имения грабил и смертью казнил, в чем только братья его и другие льстящие ему друзья его согласовали. Всевышний же Бог, видя такие клятвопреступления и многие в таком смятении прегрешения, допустил в наказание его и всего государства явиться новому вору. Во время же самого смятения вор князь Григорий Шаховский, который был при Расстриге в близости, украв печать государственную, ушел из Москвы и, едучи к Путимлю, дорогою везде сказывал, якобы именующийся царем Дмитрием ушел в Польшу, а убили иного. И придя в Путимль, весь город возмутив, по многим городам посылал письма смятительные. Для прикрытия же своего составлял те письма от царя Дмитрия и печатал тою украденною печатью, сказывая, якобы он получает их из Сендомира, и тем народ весьма уверил. Потому вскоре последовали за ним города Чернигов, Стародуб, Новгородок Монастыревский и несколько тысяч казаков.

Царь Василий, видя такое в людях смущение, но не слушая совета боярского, чтоб милостию и правосудием, а также добрыми устроении в государстве народ к себе склонять прилежал, рассудил за лучшее принесением гроба царевича Дмитрия оных успокоить, послал в Углич митрополита да боярина князя Ивана Михайловича Воротынского с товарищами, велел гроб царевича Дмитрия, вынув, принести в Москву. И оные, придя на Углич, вынули тело его совсем в одежде, как положен был, и в руке его орехи, которые он тогда ел, а также нож с кровью, которым заклан, невредимые. И хотя Маржерет, Петреус и другие при том показывают, якобы оное обманом учинено, что гроб вынут был уже только с костями, и якобы иного вместо него в новом платье положили, о чем якобы тогда в Москве многие нарекания были, и о том, что он не в таком уборе был, как обычай погребать есть, и что он погребен был без ножа и без орехов, которому и по обычаю погребения быть невозможно, поскольку он был обмыт и одет был в погребательное платье, а также и о чудесах бывших описывают в образе коварства, однако ж оным верить не должно, поскольку столь многим бывшим при том духовным и светским знатным людям солгать неприлично; к тому же целость тела его и ныне в том истину засвидетельствовать может.

По приближении оных к Москве послал государь встречать брата своего князя Дмитрия Ивановича да окольничего Михаила Татищева и архиепископа. За Москвою встречал его сам царь Василий Иоаннович с матерью царевича, с патриархом и со всеми палатными людьми в превеликом множестве. Но при том учинилось великое смятение и хотели всех камнями побить, что едва утишить смогли. И не без труда принесши, поставили в церкви Архангела близ гроба отца его. Наиболее же всех Нагие, свойственники царевича Дмитрия, царя Василия возненавидели и его поносили. И хотя он сих тайно с рук сбыл, но остался Мстиславский, по жене племянник родной царице, в великом у него подозрении. В то же время появилось на воротах Нагих, Мстиславского и других их свойственников написанное крупными словами: «Царь Василий Иоаннович повелевает сей дом изменничий разграбить и живущих в нем побить». Потому множество народа, придя в Кремль, жаловались боярам на царя Василия, что такое возмущение в народе делает. Но он сказал, что о том ни о чем не ведает, и едва оных усмирили.

После нескольких дней некоею тайною повесткою собралось к дворцу множество народа. Царь же Василий, желая идти в собор, получив сие известие, пресильно испугался. Однако ж по обнадеживанию бояр, выйдя к ним, спрашивал о возмутителе; и видя, что бояре, обступив, стали ему некоторые непорядки высказывать, тогда он со слезами стал их просить: «Ежели я вам ненравен, то непотребно таких обстоятельств и смущений. Ибо как вы меня выбрали, так можете оного лишить». И сие выговорив, протянул им посох свой, сказав: «Извольте избирать и сей жезл царский отдать тому, кто вам люб». Но поскольку никто принять не осмелился, тогда он потребовал, чтобы сие злодеяние без наказания не осталось, ежели они его за государя иметь и почитать хотят. И по оному все обступившие его обещали ему верно служить, а народу велели разойтись. Поймав же возмутителей 5 человек, жестоко наказав, в ссылки сослали, при чем Мстиславский за невинного объявлен, напротив же, шурин его Петр Шереметьев обличен и в ссылку сослан, которого затем отравою умертвили.

После принесения гроба царевича Дмитрия царь Василий Иоаннович послал во все города грамоты, изъявив во оных о чудесах, бывших при оном. Но сему мало где поверили, но скорее оное почитая за коварство и обман, больше стали изменять и к путимльцам приставать. Он же, видя такую беду, послал на украину войска к Ельцу и Кромам, чтоб оные взять; но оные, придя, долгое время стояли, ничего не делали.

В том же году в Новгороде учинился мор, от которого множество людей вымерло, и притом наместник боярин князь Михаил Петрович Кавтырев-Ростовский умер.

В 1607-м января 3 дня присланный в Польшу посланник князь Григорий Волконский был допущен к королю. И хотя сей изъявлял, что об учинившемся смятении в Москве царь Василий сожалеет и желает с польским королем быть во всякой пожелаемой дружбе, сожалеет же, что некоторые королевские подданные, обманщику Расстриге присовокупясь, многие России пакости под его властию поделали и многие из них сами погибли, другие же в России в заточении содержатся. А также у оного обманщика найдены письма короля польского, из которого познается, что король польский сам ему Расстриге в том помоществовал. А поскольку сие все к нарушению мира между обоими государствами причитаться может, то желает царское величество ведать, какое в том намерение есть королевского величества. Хочет ли он войну иметь, то царю с помощью короля Карла шведского легко себя в том показать и своего государства обиду отметить удобно, но он желает мир. А особенно потому, что корона польская от России по праву ничего требовать не может, поскольку польским послам никакого оскорбления не учинено, которые вскоре после утверждения договора с надлежащею честью отпущены быть могут.

Хотя весьма хотел король себя неприятелем России объявить и своего под именем Дмитрия на царство посадить, но то ли состояние дел внутренних в Польше тому препятствовало, а также потому что хотел король свои победы в Лифляндии далее производить и шведов из оных провинций весьма выбить. И сверх того была в Польше великая конфедерация, именующаяся рокошане, которые представляли, что король многих обещаний, учиненных при выбрании своем на королевство, не исполнил и что он многие законы государственные нарушил, исполнения чего и возвращения жестоко требовали и чтоб король всех чужеземцев от двора своего отлучил, поскольку они вредительные государству советы ему давали и во многих обстоятельствах природных поляков обижали, и таким образом принужден был из-за сих внутренних беспокойств сам в поле для оборонения стоять. О внешних же войнах думать ему было неудобно. Однако ж он отвечал российским послам, что сколько его персоны касается, он желает прежде утвержденный мир содержать. Что же он писал к тому царю Дмитрию или кто он был, оное не только к нарушению мира, но даже к предосуждению ему причтено быть не может, ибо он не прежде его царем признал, как его всем Российским государством приняли. Что же он воеводы сендомирского дочь ему в супружество допустил, оное допущено по состоянию между обоими государствами дружбы, и оная в Москве со всякою подобающею честью принята, но потом против обещания и верности обесчещена и оскорблена. Многие же доброжелательно и с великою просьбою и обещаниями призванные поляки побиты, ограблены и умерщвлены против всякого достоинства и должности, которые им как гостям призванным надлежали. Особенно же, королевских послов под караул взяли, и тем величество его оскорбили. Но так как сие Речь Посполитая или некоторые сенаторы себе за обиду поставляют и какое-либо возмездие учинить намерение имеет, которого он воспретить не может, оное Россия вскоре ощутит; из-за чего послы не могут иметь надежды о мире, ибо воеводы многие весьма оскорблены; и из-за того он никаких подарков принять не может. Послы же оные прилежно старались, как бы оное чрез договоры к примирению склонить или б чрез продолжение времени немного тот жар поутишить, а между тем рокошан более укрепить, и просили, чтоб король явившемуся на Дону вору, именующему себя царевичем Петром, ежели явится, помощи не давал. И так, не установив ничего, возвратились в Москву. После отпуска русских послов король, закрывая свое намерение, прислал в Москву послов своих Станислава Витовского и князя Яня Друцкого, которые после многих споров положили перемирие на 4 года, однако ж не включающее оскорбленных воевод. Послы же, живучи в Москве, писали к Шаховскому и другим ворам способствующие смуте письма.

Между тем царь Василий Иоаннович трудился народ внутри государства усмирить, но поскольку оное было частью явными, более же тайными и под вымышленными поводами убийствами и разорениями домов произведено, того ради народ с каждым часом в большие злобы на него входил. В тот год же собрались по разным местам множество холопов боярских и чернь, к ним же пристали украинских городов казаки, выбрав над собою атаманом князя Андрея холопа Телятевского Ивана Болотникова. Сей Болотников, как чужестранные повествуют, был в полону у турок; на многих боях землею и морем, а потом у венециан служив, возвращался домой и, идучи чрез Польшу домой, пришел в Путимль. Его князь Григорий Шеховский, приняв и видя его в войне искусного, сочинив ему грамоту, якобы царь Дмитрий ему в Сендомире оную дал, и полную власть над войском поручил, или он, сам себе то сочинив, еще более обманутых от Шаховского путимлян уверил, где его с честью приняв, власть над оными ворами вручили, которых было до 12 000 человек. Которые сначала ходили разбоем, многие дворянские дома разоряли, дворян побивали, жен их и дочерей за себя брали, а потом, умножась, под командою Болотникова стали города брать и разорять. Сначала пошел он к Кромам. Воеводы же, стоящие там, услышав о приходе оного, убоявшись, пошли к Москве, а войско почитай все разъехалось по домам. А также и при Ельце воеводы, слыша, что государевы войска от Кром отступили, пошли в Москву.

Вскоре потом города Рязань с пригородами, Тула, Кашира и другие, войдя в согласие, послали в Путимль к названному ими царю Дмитрию с извинением, что они к изгнанию его из Москвы непричастны и хотят ему служить. Но посланные, придя туда, за некоторое количество времени никакого о нем подлинного известия, где тот царь Дмитрий есть, получить не смогли и, презрев Шаховского принуждение, чтоб тому царю Дмитрию они крест целовали, ушли назад. И обман тот объявив городам своим, положили, что ни того, ни царя Василия не слушать, до тех пор пока кто от всех вместе царем признан не будет, и выбрали себе начальника соловского сына боярского Истому Пашкова. Оный же Пашков вошел в согласие с Болотниковым, и пошли вместе к Москве, и сначала город Коломну взяв приступом, разорив, пошли к Москве, и за 50 верст остановились в селе Троицком.

Царь же Василий, слышав сие, собрал сколько было в Москве военных людей и к тому посадских московских, послал против оных воров. Воеводы же, придя к Троицкому, бились с ними долгое время, но воры, имея войска более чем вдвое, государевых людей осилили, и после великого боя едва воеводы отступить смогли. Пашков же и Болотников взятых в плен простых отпускали или к себе принимали, а дворян отсылали в Путимль. После того боя Пашков и Болотников скоро пошли к Москве и стали в селе Коломенском, отняв с той стороны все проходы в Москву и, переезжая за Москву реку, по дорогам в Москву никого не пропускали.

Но поскольку Болотников сказывал о себе, что он был в Сендомире у так называемого царя Дмитрия сам, от которого имении о полной власти над войском имел при себе указ, а Пашкова поставлял посыльным воеводою от Шеховского, по которому хотел иметь над ним команду, чрез то произошла между ними великая вражда. И Пашков, не желая у оного холопа быть под властию, тайно с царем Василием Иоанновичем в согласие вошел и обещал ему против оного Болотникова помогать, за что ему царь Василий великое награждение обещал.

Прежде, нежели столь великая опасность от Шаховского и Масальского стала видна, получил царь Василий известие, что Астрахань, войдя в согласие с донским вором Петром, изменила, и послал туда боярина Федора Ивановича Шереметьева, Ивана Салтыкова да Ивана Плещеева с войсками, которых астраханцы не допустили. И они, остановясь к острову Балчуге, сделав острог, сидели, в котором не сколько от нападения астраханцев, а более от болезни цинги многое число войска погибло.

Тогда же около Нижнего Новгорода взбунтовалась мордва, а также холопы боярские и крестьяне, побив многих помещиков и выбрав начальников мордвинов Москова да Вокордина, многие беды делали, а Нижний, держа в осаде, утесняли.

Смоленский архиепископ, слыша про от Пашкова и Болотникова Москве великое утеснение, со слезами прилежно всех просил, чтобы от такой крайней пагубы государство избавили. Потому все шляхетство обещались и, собрав войско, выбрав над собою воеводу Григория Полтева, к которым пристали Вязьма, Дорогобуж и другие многие противящиеся города, принесши царю Василию повинную, придя к Москве, стали у Девичьего монастыря. К ним же пришли от Пашкова рязанцы, а из Москвы вышел с войском боярин князь Михаил Васильевич Шуйский с товарищами и стал у Даниловского монастыря. И в ту ночь все к нему перейдя, поутру на рассвете напали на воров возле села Коломенского, в котором Пашков со всем войском, что еще при нем было, переехал на государеву сторону. А Болотников жестоко противился, но поскольку был уже отовсюду утеснен и большая часть войска его побита была, не могши более противиться, ушел с малым числом людей в Калугу; а других посланные от бояр, догнав в Калужского уезда селе Заборье, после малого сопротивления некоторое количество побив, остальных живых взяв, привезли в Москву; которых на том бою и после разбежавшихся собрано было живых до 3000 человек. Царь же Василий вопреки многих боярских ему просьб и представлений, не рассудив, какая из того беда произойти может, велел без милосердия всех посажать в воду; чрез что в народе немного усмиренное и успокоенное недовольство и роптание снова более прежнего возгорелось.

После сего послал он снова к Серпухову брата своего князя Ивана Ивановича Шуйского с товарищами с немалым войском, 2) к Арзамасу на мордву князя Ивана Михайловича Воротынского, 3) к Михайлову князя Ивана Андреевича Хованского, 4) к Калуге князя Никиту Андреевича Хованского, 5) к Веневе князя Андрея Васильевича Хилкова, 6) к Козельску окольничего Артемия Васильевича Измайлова. И Воротынский, придя, вскоре Арзамас взяв, пошел к Алексину. А Шуйский, взяв Серпухов, слыша, что Хованского воры утесняют, пришел к Калуге; но тут из-за жестокого осаждающих сопротивления, не учинив ничего, отступили с потерею нескольких людей. После чего царь Василий послал еще к Калуге бояр, князя Федора Ивановича Мстиславского, князя Михаила Васильевича Шуйского и князя Бориса Петровича Татева. Сии первые, Мстиславский и Шуйский, были оба люди молодые, лет по 20 с малым, и мало еще искусства имея, по совету некоторых безумных людей, придя, хотели сделать гору деревянную близ города и зажечь. Но прежде нежели сделали, не довольно от неприятеля оное охраняли, и Болотников ночью, тайно выйдя, многих при том побил и оное их дело разорил. А потом вскоре пришла с украины немалая Болотникову помощь, и бояр отбили. В чем вину положили на неосторожность князя Никиты Хованского, и за то на него, взяв в Москву, положил царь опалу, а на его место послали князя Бориса Михайловича Лыкова. К Михайлову пришли украинцы на помощь и воевод отбили. Он же отступил в Переславль Рязанский. И царь Василий князю Ивану Хованскому велел быть в Москву, а туда послал князя Бориса Михайловича Лыкова да Прокопия Ляпунова.

При Веневе стоял Хилков и за долгое время ничего не сделал, и туда пришла воровская выручка, отбили, и принужден был отступить на Каширу.

В Туле с ворами был князь Андрей Телятевский, против которого послал государь из Алексина Воротынского. И оного воры, не допустив, разбили, от которых едва смог с остальными назад в Алексин отступить.

Из Путимля и других городов собрался князь Василий Масальский, с которым было, кроме русских изменников, 10 000 запорожских, а всех до 40 000, и пошел к Калуге наотсечь, против которых послали бояре боярина Ивана Никитича Романова да князя Даниила Ивановича Мезецкого. И сошлись на речке Вырке, где бились целые сутки и воров многих побили. На том бою воевода от воров Масальский убит, а Шаховский ушел; и оные бояре возвратились к Калуге.

Князь Григорий Шаховский, Федоров сын, видя, что уже ему люди не весьма верят, потому что за столь долгое время сказыванный им царь Дмитрий не является и по письмам его из Польши никакой желаемой ему помощи не делается, писал на Дон, чтоб казаки с именующимся у них царевичем Петром шли немедленно, обещая им помогать. Оный же немедля собрался, пошел в Русь и первым делом взял город Царев Борисов, воевод Михаила Сабурова да князя Юрия Приимкова побил и, поворотясь к Путимлю, многие города, как царю Василию, так и царю Дмитрию служащие, силою побрал, поскольку и оные Шаховского в том слушать не хотели. В Путимле бояр князя Василия Кандауровича Черкасского, князя Петра Ивановича Буйносова, князя Андрея Бахтеярова, князя Василия Трестенского, Ефима Бутурлина, Алексея Плещеева, князя Григория Долгорукого, Матфея Бутурлина, князя Савву Щербатого, Никиту Измайлова, князя Юрия Приимкова, Михаила Пушкина и других многих взятых в разных городах воевод, которые ему присягать не хотели, побил и князя Андрея Бахтеярова дочь взял к себе в наложницы. В Путимле не долго будучи и приведя к крестному целованию, пошел к Туле, послав перед собою воеводу князя Андрея Телятевского со многим войском к Калуге на выручку. Бояре же, слыша про оных, послали навстречу боярина князя Бориса Петровича Татева да князя Андрея Черкасского. И сошедшись на речке Пчельне, воры бояр побили, при котором бою то несчастье учинилось, что обоих воевод внезапно убили, и от того многие прежде времени, испугавшись, побежали. Что услышав, при Калуге стоящие бояре, пометав весь снаряд, отступили в Боровск. Тогда же князь Михаил Долгорукий со многими ворами пришел к Козельску, а воевода Артемий Измайлов, выйдя на него, воров многих побил и в плен побрал, а Долгорукий едва сам раненный ушел, Артемий же пошел к Калуге и, уведав, что бояре отступили, забрал весь снаряд и пришел в Мещевск.

Царь Василий, уведав, что оный вор, Петром называющийся, с Дона пошел, немедля, собравшись, пошел сам с войском к Серпухову, а на Каширу послал князя Андрея Васильевича Голицына, с Рязани велел идти князю Борису Михайловичу Лыкову с войсками. Туда же вор Петр, слыша про приход Голицына, послал к Кашире Телятевского; который, получив указ, на следующий день после боя при Пчельне немедленно пошел. И сошедшись с Голицыным на речке Вязьме, бились целый день. И после жестоком боя едва воров одолели и, обступив вокруг, всех порубили, а в полон мало отдалось, только Телятевский ушел с малым числом людей. И Голицын с прочими, поворотясь, пришли к Серпухову. Царь же Василий, взяв Алексин, пошел к Туле, послав перед собою воеводу князя Михаила Васильевича Шуйского, который сошелся с вором Петром на реке Вороне. И тут был бой великий, к которому подоспела Шуйскому помощь. И после многого кровопролития вора сбили, после чего он с великими потерями ушел в Тулу тысячах в десяти. Но царь Василий, приспев, тотчас оный град осадил, чтоб никого не выпустить. Но чтобы и в других местах воров смирить и выручки ему не допустить, послал к Козельску князя Василия Федоровича Масальского, к Белеву и Болхову князя Третьяка Сеитова. И Сеитов оные города, Белев, Лихвин и Болхов, очистил. Масальский же стал между Козельском и Мещевском, пресекая ворам с калужанами соединение. Но под Калугою тогда князи Петр да Александр Урусовы изменили и ушли к ворам со многими татарами.

Между тем когда оные воры из Путимля вышли, князь Василий Масальский, озлобясь пресильно за побиение столь многих знатных воевод русских и видя во оном воре великое свирепство, не желая оного Петра более и царя Василия слушать, подослал вора в Стародуб, которые, придя в сентябре месяце вдвоем, сказались, якобы от царя Дмитрия присланы были. Один назвался Андреем Андреевым, сыном Нагой, братом двоюродным царю Дмитрию, а другой подьячим московским Василием Русиным, и просили, чтоб стародубцы за него, царя Дмитрия, вступились, обещая им за то великую от него милость. И стародубцы приняли их с великою радостью. Но когда стали спрашивать, где оный царь Дмитрий и какое они на то уверение имеют, то они, не зная, что сказать, молчали. Воевода же, видя, что только возмущение, велел их немедленно пытать. И сначала подняли подьячего, то он сказал: «Сей называется царем Дмитрием». После чего и тот, который назывался Нагим, сказал о себе, якобы он подлинно есть царь Дмитрий. Потому стародубцы его приняли и, целовав ему крест, послали от имени его во все близ лежащие города грамоты, по которым Путивль, Чернигов, Новгородок и другие к нему пристали. Оный же вор послал от себя с грамотою к царю Василию сына боярского и велел ему при Туле войско возмутить. После прибытия оного многие бояре стали царю Василию говорить, чтоб сего посланного отпустить с письмом, объявив довольное обличение, что и первый бывший в Москве не был царевич Дмитрий, но беглый чернец Григорий Отрепьев, в чем как его родная мать, так и царица, мать царевича, его обличили; и он сам в том пред всем народом вину свою признал, и потом в присутствии всех людей убит, о чем многие тысячи свидетельствовать могут, так как пред очами всех спрошен был, убит и для пресечения сомнительства три дня на площади лежал, которому снова быть уже невозможно, и чтоб сим его в страх, а людей, верящих ему, в рассуждение привести. Но царь Василий, не послушав сего совета, велел его жестоко пытать, который, на том стоя, что то подлинно царь Дмитрий, на пытке умер. Петр, называющий себя царевичем, сидя в Туле взаперти, мужественно противился и несколько раз покушаясь, выйдя, хотел пробиться, только его не пропустили. Однако ж он с письмами в Путимль одного человека тайно прислал. И хотя Дмитрий хотел было ему ради себя помощь учинить, да возможности не было.

Царь Василий, стоя при Туле и видя великую нужду, что уже время осеннее было, не знал, что делать. Оставить был ему великий страх, стоять долго боялся, чтоб войско не привести в досаду и смятение, силою брать больший был страх людей потерять. Но в то время явился один муромский дворянин Фома Кравков, просил у него людей работных довольного числа, чтоб ему сделать на реке плотину и город весь затопить, чрез что обещал ему сей город в один день достать без всякого кровопролития. Сему сначала как царь, так и некоторые бояре посмеялись, но многие, рассмотрев обстоятельства, приняли за добрый совет. И немедля отрядив людей, сколько потребно было, 20 октября велели тотчас леса возить, землю копать и прочее со всякою прилежностию строить на месте, которое было всех уже и берега выше. Дня 26 завершилась сия работа, и ночью отведя все полки, которые на низких местах стояли, 27 в ночь заперли ту плотину, чрез что к утру так наполнилось, что люди принуждены были бежать на кровли. И видя, что вода прибывает, думали, что и на кровлях все потонут, тотчас прислали просить милосердия, чтоб их приняли. Потому, сначала взяв из города оного вора Илью, называющегося царевичем Петром, и князя Петра Федорова сына Шеховского, зачинщика всего того обмана, а также Болотникова, да атамана донского Нагибу, тотчас послали в Москву, а прочих изменников частью, наказав, отпускали, частью в ссылки разослали, а иных, поскольку невинных, освободили. И оставив войско некоторое для охранения, царь Василий пошел в Москву. От Тулы посланы были воеводы и взяли Дединов, Крапивну и Епифань.

Царь Василий, придя в Москву, вора, называющегося царевичем, велел повесить на высокой виселице. Прочих же воров, Шаховского, Болотникова и Нагибу, разослали по тюрьмам в города и там их казнили. Сии проклятые хотя сами душою и телом надлежащую казнь приняли, однако ж тем обманом такую беду и разорение государству навели, что и после смерти их через 20 лет едва оное пламя утушить могли.

Сей же осенью в ноябре царь Василий Иоаннович сочетался законным браком, взял Марию, дочь князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского.

Вор, именующий себя царем Дмитрием, подлинное имя которого весьма неведомо, в Степенной книге называют его Андроном, Петреус, шведский тогда посланник, сказывает, якобы он из польского местечка Соколова учитель грамоте Иоанн, иные называют его немчином, и так, видится, немецкое имя Гендрик переложено в Андронни-ка, но сие оставим. Оный, собравшись с несколькими людьми, из Путивля пошел к Брянску. Но царь Василий, будучи еще при Туле, послал указ, велел из Мещевска воеводе Григорию Сунбулуву послать про него проведывать и на его поступки взирать, потому он Елизария Безобразова с 250 человек отправил. Сей пришел в самое то время к Брянску, как брянчане едва не все вышли за город встречать того вора. Безобразов же, видя, что ему города держать не с кем и на людей градских надеяться нельзя, умыслил для пресечения оному вору в его намерении и для страха другим оный город совсем сжег и возвратился в Мещевск. Вор же, видя оное, отступил в Трубческ, о чем известясь, государь послал от Тулы воевод князя Михаила Федоровича Кашина да Андрея Никитича Ржевского. И оные, придя во Брянск, вскоре оный укрепили.

Между тем поляки, видя в России такое междоусобие, а у себя некоторую тишину, намеривались их воевод, в России содержащихся в неволе, освободить и за кровь побитых их свойственников отметить. Особенно же бывшие в конфедерации рокошан, как люди беспокойные, дома были ненадобны, и чтоб им вместо польских денег в России искать заслуженного жалованья, многие стали прибирать себе войска. Между прочими Адам Вишневецкий, Роман Ружинский и другие многие знатные, но недовольные поляки собрали до 60 000 человек поляков и сначала послали полковника Лисовского с 6000 поляков да 8000 запорожцев, которые в ту же осень, придя, совокупясь с вором, осадили Брянск. Отчего в Брянске учинился великий голод, поскольку воеводы, не ожидая никакой осады, запасов не готовили.

Слышали на Дону, что называющегося царевичем и атамана их повесили; что сыскали некого беглеца, который назывался царевичем Федором, сыном царя Федора Иоанновича, а Дмитрию племянником, и собрав немало людей, пришел к вору кромскому при Брянске. Но так как оного нетяжело было обличить, то его кромский вор убил.

Царь Василий, уведав, что Брянск осажен, послал на помощь осажденным князя Ивана Семеновича Куракина с войском, а из Мещевска велел идти князю Василию Федоровичу Масальскому. Масальский же, получив указ, немедля с 6000-ю пошел, не дожидаясь Куракина. И разведав о воровских людях, что стоят по одну сторону Десны на дороге, многих воровских посланных за сборами запасов побил и побрал и, придя, стал против Брянска через реку декабря 15 числа. И хотя он хотел в ту же ночь через Десну в город переправиться, но, видя на реке великой лед идущий, а судов никаких не было, принужден удержаться. В городе же, видя оную его смелость, а к помощи хотя крайнюю невозможность и свое последнее к обороне изнеможение, переслали к нему сказать, что они видят у себя великий голод, а на помощь ниоткуда не надеются, и из-за того они намерены сами, как возможно, к нему перебраться, а город отдать. Но Масальский, сказав им, чтоб они не думали, якобы у Бога более способов к показанию милости не найдется, но только б ждали до завтра, а он, сколько возможно, об избавлении их будет стараться. И отпустив оных, велел всему войску готовиться совсем в поход, а куда, никому не сказал, чтобы нечаянным случаем ворам кто известия не подал. И потому все вздумали, что он хочет бежать. К вечеру же, отступя с того места версты с полторы, что неприятелям было видно, и в городе учинилась печаль от неведения, Масальский на сем новом стану велел разложить великие огни. И когда довольно темно стало, то он тотчас, сев на коней, пошел к Брянску и, придя к реке, сказал: «Кто хочет за веру и отечество жизнь положить, а честь сохранить, тот за мной следуй». Выбрав же двух голов добрых и надежных, сказал, чтоб стали назади, и ежели кто не похочет за ним идти, тех бы тут умертвили. Сам на лошади, въехав в реку, поплыл между льдом через реку, и за ним все последовали в великой тихости, никто не смел слова молвить. И перейдя реку, совокупясь со брянчанами, неожиданно на поляков напал и оных, а также и запорожцев, едва не всех побил. Прочие же, оставив обозы, побежали и осаду оставили, и там сочтено более 5000 тел, кроме раненых, полоненных и в реке утонувших. После очищения оного на следующий день пришел и Куракин, но поскольку в ту ночь после перехода Масальского лед на реке стал и переправиться было невозможно, вор, уведав, что Куракин пришел и через реку перейти не может, рассудив, что он будет без остережения, тотчас на судах перешел со всем остальным войском и пришел на Куракина на самой заре. Он же, сколько можно устроившись, с ним бился, закрыв себя обозом, и после великого боя едва отбился. Оный же вор, видя, что более учинить уже невозможно, пошел к Орлу, а Куракин, оставив запасы в Брянске, отступил в Карачев.

Король шведский Карл IX, слышав про такое великое поляков на Россию собрание и опасаясь, чтоб они, усилившись, его государству тягости не нанесли, что легко статься могло, поскольку и прежнее вспоможение Расстриге в том же намерении от Сигизмунда короля польского было, что Лифляндию и Финляндию у шведов отнять, для того послал к царю Василию посланника Петреуса, которого история часто здесь упоминается, велел ему представить опасности российские и обещать несколько тысяч войска в помощь по приятельству соседскому. Но Шуйский, опасаясь, чтоб от них в вере какой соблазн не родился или чтоб, придя в гости, хозяев из места не высадили, а кроме того не веря, чтоб поляки при учиненном мире сильное какое нападение учинили, воров же уничтожая, оному присланному, поблагодарив, отказал.

1608. Вор оный пошел в Орел, где его с честью приняли, и тут он зимовал, где к нему прибыл из Польши гетман Ружинский с рокошанами. Он же, стоя в Орле, посылал от себя по всем городам грамоты с великими обещаниями милостей, между прочим всем крестьянам и холопам прежнюю вольность, которую у них царь Борис отнял, и тем, почитай, весь простой народ к себе привлек. И через то во всех городах снова казаков из холопов и крестьян намножилось, и в каждом городе поделали своих атаманов.

Царь Василий послал в Болхов воевод брата своего князя Дмитрия Ивановича Шуйского с товарищами и с ним войска с 60 000 человек, где оный зимовал, а весною пошел к Орлу. Но воры, встретив его на дороге, после великого боя с великою потерею принудили отступать, и ежели б не был мужеством Куракина выручен, то б окончательно совсем разбили. На сем бою ротмистр с немецкими людьми со всеми побит. А причина оному несчастью, что Шуйский шел неосторожно, оставив другие полки назади и по сторонам не слизко, не ведая, что перед ним делается, как слепой на неприятеля набрел.

Поляки хотя немало своих людей на том бою потеряли, но, ведая Шуйского беспорядок, на следующий день, мая 10 дня, снова приблизились. Бояре же, желая порядком отступить, сделали вид к бою, а обозы и снаряд отпустили. И поляки, видя их крепко конницею и пехотою стоящих, долго не осмеливались ничего делать. Но тогда же, изменив, вор каширенин Микита Лихорев сказал полякам, что многие в войске биться не хотят и бегут назад. Потому поляки, жестоко наступив, войско принудили отступать на сторону, поскольку обозы через реку переправлялись и назад отступать было невозможно; и поляки, оставив их, весь обоз и снаряд взяли, а бояре с великим уроном порознь отступили. После чего, придя, вор Болхов взял, в котором сидело 3000 человек военных, и оные ему крест целовали. Однако ж многие потом ушли в Москву.

Царь Василий, видя сие несчастье, послал с полками племянника своего князя Михаила Васильевича Шуйского да Ивана Никитича Романова, которые пришли на реку Незнань, а вор пошел другою дорогою к Москве. И хотя оный Шуйский был человек молодой, но рассудил было вполне, чтоб пойти самим к Москве и на дороге, внезапно поворотив, несколько легких людей отправить перед неприятелем, а самому со всем войском с тыла нападение неожиданное на стан учинить. Однако ж учинилось в полках великое смятение, что князь Иван Катырев, князь Юрий Трубецкой, князь Иван Троекуров в согласие пришли с немалым войском к вору отъехать. О чем сей Шуйский уведал и тогда тайно их переловил и сослал в Москву, что в войске лишь на третий день, уже когда пришли близ Москвы, сведали. Царь Василий же после довольного расследования и обличения оных трех князей в ссылку разослал по разным городам, а собеседников их и возмутителей Якова Желябовского, Якова Иовлева Григорьева сына Полтева и других нескольких казнили в Москве на площади.

Между тем оный вор, придя и переправясь через Москву реку в Глухове, стал в Тушине, где его Шуйский с войском встретил и через реку Химку после многократных боев не пропустил. Он же обошел позади реки оной вокруг на Дмитровку и прошел к Троицкой дороге, стал в селе Танинском, имея намерение идти к Троице. Но поскольку ему там со всех сторон привозы запасов отняли, и стоя на чистом месте отовсюду опасности ожидал, того ради поворотился снова в Тушино. И хотя во всю дорогу русские, кругом нападая, обозы отбивали и мало на сторону отлучившихся убивали и в полон брали, однако ж он, придя в Тушино, сделал вокруг себя окоп, захватив великое место, который и до сих пор виден. А бояре стали на Ходынке.

Поляки, видя себе надежду невеликую, а еще более опасаясь, чтоб зимы не дождаться, умыслили коварством напасти делать. Ружинский, как гетман польский, прислал от себя в Москву к царю Василию просить, чтоб отпустил польских послов и Георгия Мнишека, а также и прочих поляков. Но царь Василий сказал: «Ежели Ружинский имеет от короля или Речи Посполитой грамоты, то он велит с ним договариваться, ежели ж не имеет, то он его за честного поляка не признает и договариваться не может». Однако ж тех присланных от него поляков отпустил с честью. Оные же присланные, возвращаясь в Тушино чрез обоз русский, что великою неосторожностью учинено, и быв в полках, всем сказывали, якобы они с царем Василием мир учинили, и польские войска на следующее же утро прочь пойдут, чем людей в великую слабость привели, что многие стали пить и веселиться и так изрядно со-держанные караулы и осторожности все оставили. Сие те присланные, придя, Ружинскому сказали. Ружинский же, тотчас собрав все свое войско, той же ночью против 28 июня напал неожиданно на обоз, все войско стоящее разбил, воеводу князя Василия Федоровича Масальского в полон взял и гнал до самой Москвы. Бояре же, прибежав к Москве под стену, собрались снова, сами на воров напали и гнали их за Ходынку, где отбив свой брошенный и уже разграбленный обоз, в котором множество пьяных поляков и воров побили, на оном месте ночевали. В сем случае помощь учинили взятые в Болхове с 4000 человек, которые, отступив от поляков, на них напали и бояр снова к нападению на поляков поворотили. Однако ж, видя что оное место им не безопасно, на следующий день отступили на Пресню со всем обозом и сделали окоп, который частью ныне еще виден.

Полковник Лисовский, отделясь еще идя к Москве, Зарайск взял и хотел идти на Рязань. Но на Рязани, собрав войско, послали Захария Липунова к Зарайску, который, сошедшись с Лисовским, после жестокого боя, с триста человек потеряв, принужден был отступить. А Лисовский, хотя вдвое больше войска имел, не меньше Липунова потерял и потом, придя к Коломне, город взял и, воеводу князя Владимира Долгорукого взяв в плен, пошел к Москве. Против него из Москвы послали князя Ивана Семеновича Куракина да князя Бориса Михайловича Лыкова. И сошедшись на Москве реке у Медвежьего броду, Лисовского со всем побили и снаряд со всем обозом взяли, а князя Владимира Долгорукого выручили. Лисовский оттуда ушел, бояре же, взяв снова Коломну, оставили воевод Ивана Матфеевича Бутурлина да Семена Глебова.

В Москве же бывшим тогда царем Василием большая часть были недовольны, и на царстве его иметь многие не хотели: Тушинского же вора, не зная, кто он, также пуще опасались, чтоб от такого хищника большей беды, нежели от Расстриги, не нажить; вновь выбирать из-за силы польской и междоусобного несогласия весьма было неудобно, да хотя б из бояр кого ни выбрать, то другой, быв ему равным, вознегодует, не только сам слушать и почитать не захочет, но и других на то возмутит. И рассудили, что наилучше выбрать чужестранного государя, который бы силу имел все внутренние беспокойства пресечь, воров смирить, чужестранные войска вывести и все государство в доброе состояние приведет. Видя же, что король польский имеет двух сынов, и ведая, что младший сын Владислав хотя был еще молод, однако ж острого ума и мужествен по виду, к тому же язык русский ему не труден, о чем тайно говоря с послом Польским Гоншевским, согласились и положили, чтоб он таил до времени, а они будут стараться его в Польшу отпустить. После чего вскоре стали царю Василию представлять, что ему никакой пользы в том удержании послов нет, только что короля и знатных поляков в большей злобе укореняет, а ежели отпустит, а особенно ныне без всякой просьбы, то, конечно, они могут исходатайствовать полезный договор. Государь же, не ведая такого над ним умысла лукавого, легко на то склонился; и все советовали, кроме князя Михаила Васильевича Шуйского, который не в согласии с этим был, но его, как человека молодого, не слушали, а Куракин был в полках и не ведал. И после заключения того немедленно царь Василий тех послов, насколько возможно в Москве удовлетворив, отпустил и велел князю Владимиру Долгорукому с 500 человеками, зайдя в Ярославль, взяв Георгия Мнишека с дочерью, проводить их с честью до польской границы. В Тушине же уведал оное гетман Ружинский и рассудил, что им в обозе для большего укрепления русских надобно вдову Расстригину иметь, послали на перехват князя Василия Масальского с 2000 конницы и велели ему, ежели охотою не поедет, силою взять. И Масальский, догнав их в Бельском уезде, Мнишека и с дочерью, уверив, что подлинно тот Дмитрий, с которым она венчалась, поворотил и привез их в Тушино. А послы, не послушав Масальского, поехали в Польшу. Долгорукий же поворотился в Москву один, а войско все разъехалось по домам.

Сей Мнишек принят в Тушино с преизрядною честью и немалою встречею. Но увидев оного вора, как Мнишек и дочь его, так все бывшие при них без стыда сказали, что он не тот Дмитрий, который с нею в Москве венчался. И сие было привело в великое смятение, а особенно русских, и стали особым обозом, не желая с ним никоего соединения иметь. Масальский же, уйдя из полону в Москву, обстоятельно сказал, через что люди в Москве весьма ободрились. Да Ружинский, видя из того великую опасность, не стыдясь, Мнишеку с дочерью сказал, чтоб она его мужем признала. Ныне Мнишек возмездие узнал, что как он страхом других принудил первого, его принудили сего другого вора царем Дмитрием именовать, и хотя не сердцем, да устами против своей совести так, как люди хотят, почитать. И договорились на том, что дочери его с ним жить в одних хоромах, но в отдельной светлице и прежде вступления совершенного на престол ее не касаться и ни к чему не принуждать. Особенно же Мнишек рассудил, что если он сим способом того вора на престол посадит, то оскорбителям своим российским боярам обиду отметит и сам с великою честью в Польшу возвратиться может. И в той надежде сие притворство учинил, что с великою честью оного вора с пролитием слез и целованием пред всеми людьми принял и дочь свою к нему в хоромы перевез. И сие явное соединение немалую пользу сему вору учинило, ибо многие города, которые были ему противниками, стали с повинною присылать, из чего всего царь Василий узнал, что племянник его хотя и молод, да правильно говорил.

Вышеобъявленной договор хотя с обеих сторон клятвою был утвержден, однако ж природе хитрость принуждена была уступить, ибо как огню с соломою, соли с водою весьма опасно близко лежать, так и здесь. Вскоре та же опасность явилась, что по согласию обоих сторон тайно венчались и вскоре начали говорить об ожидании ребенка. Что еще более людей к нему стало склонять, и с каждым часом все больше от города и войска, от царя Василия отставая, к нему приходили. И уже весьма мало городов в послушании царском осталось, чрез что войска в Москве очень умалилось и на помощь ниоткуда уже не надеялись. Того ради, вспомнив обещание шведского короля, царь Василий послал в Новгород племянника своего князя Михаила Васильевича Шуйского и с ним Семена Головина, велел там войско собирать и к тому от шведского короля нанять сколько возможно; которые, взяв малое число людей, на Ярославль проехали. Тогда же в Тушино пришел из Литвы полковник Сапега с войском, который, взяв в Тушине в прибавку к своим поляков и русских воров, пришел к Пресне на боярский обоз. Бояре же, выступив в поле, бились три часа и поляков с великим уроном отбили и гнали до Ходынки. После того вскоре уведал Сапега, что в Троицком монастыре великое богатство, и пошел туда. А царь Василий, уведав, послал за ним брата своего князя Ивана с товарищами, которые сошлись в деревне Рохманцове. И был бой великий, в котором поляки далеко уже уступили и стали бежать, но русские ради сбора наживы расстроили ряды свои. Что Сапега усмотрев, вскоре опять построясь, жестоко напал, и сначала сторожевого полка воевода Головин дрогнул, а потом и прочие побежали. На сем бою убит князь Андрей Григорьевич Ромодановский, прочие же половина возвратились в Москву. Тогда царь Василий более начал осаду укреплять, объявив, ежели кто не хочет ему служить, тот бы ехал вон. И хотя ему тогда все крест целовали, да вскоре как из города, так из обоза стали в Тушино отъезжать, от чего учинилось такое смятение, что брат на брата, сын на отца воевал.

Сапега, после разбития Шуйского осадив монастырь, сильно приступал, но из-за мужества храбро обороняющегося воеводы князя Григория Борисовича Долгорукого ничего учинить не мог, а кроме того своих людей напрасно терял. И стоя тут, послал людей своих по городам деньги и запасы собирать. В чем суздальцы сначала отказали и хотели, укрепясь, сидеть, но Меньшик Шилов с товарищами, всех людей возмутив, вору целовав крест, к Сапеге послали, и он прислал к ним от себя воеводу Федора Плещеева.

Переславцы не только по его воле исполнили, но и других стали к тому неволею принуждать, поскольку услышали, что ростовцы и ярославцы верно служить царю Василию обещались и присланных из Переславля не послушали, совокупясь с поляками, пошли к Ростову, над которыми был от Сапеги определенный воевода Матфей Плещеев. Ростовцы же стали митрополита Филарета звать, чтобы с ними в Ярославль пошел. Но он им в том, как противном учиненному своему обещанию, отказал. И хотя многие ростовцы с митрополитом укрепиться согласились, однако ж переславцев было числом больше нежели втрое, и из-за того многие ростовцы ушли в Ярославль, а другие с митрополитом пошли в церковь. И переславцы, придя, многих в Ростове побили и, дома разграбив, пришли к церкви и хотели зажечь. Но митрополит, думая, что они, его сана устыдясь, от злости своей отстанут, отворил им двери, а сам стал пред святым алтарем. Но переславцы, презрев святость храма, войдя, взяли архиерея и, сняв с него с великим руганием священные одежды, одели в худое платье и послали в Тушино. Прочих же побив и ограбив, пошел оный Плещеев к Ярославлю, где также многое разорение учинил и неволею к крестному целованию приводил. А Лисовский тогда же взял Шую приступом, потом и Кинешму, где побив многих людей, возвратился в Суздаль. Через сие все прочие русские города вору присягали, только держались в верности Новгород Великий, Сибирь, Смоленск. Рязань с пригородами, Коломна и Нижний в осаде от черемис сидели.

С Каширы изменники и поляки с вождем их Хмелев-ским пошли под Коломну. О чем царь Василий уведав, послал на выручку воевод князя Семена Васильевича Прозоровского да Василия Борисовича Сукина с войском, и они Хмелевского при Коломне совсем побили. А также из Владимира пошли было воры к Коломне, но князь Дмитрий Михайлович Пожарский, встретив их в селе Высоцком, всех побил и обоз взял.

Князь Михаил Васильевич Шуйский Скопин пришел в Новгород, где был воевода окольничий Михаил Игнатьевич Татищев, и по указу царскому начал войско собирать. А в Швецию к королю просить войска в наем 10 000 человек послал Скопин шурина своего Семена Васильевича Головина. Который, прибыв туда, после многих договоров получил от короля обещание дать 5000 человек конницы и пехоты, которым каждый месяц платить 2000 рублей и после пришествия оных войск, и притом царю Василию от права своего и домогательств на Лифляндию отречься. И сие февраля 28 1609-го в Выборге с обеих сторон от комиссаров подписано, и сей договор в рассуждении Шафирова о войне шведской точно внесен. Шуйский после пришествия своего послал по всем городам грамоты. И по оным первые псковичи не послушали и ему отказали, а присягали вору. Сие услышав, боярин Шуйский и Татищев, опасаясь от новгородцев такой же измены, рассудили уехать в Ивангород. И приехав близ города, уведали, что воевода тамошний с городом изменил, и потому они поехали к Орешку (Слюсенбургу, Шлиссенбургу), и тут от них ушли Андрей Колычев да Нелюб Огарев. В Орешке же тогда был воевода Михаил Салтыков и, услышав про их приезд, в город их пускать не велел, чрез что они пришли в великую печаль и недоумение, не знали, куда ехать и что делать. После отъезда же их в Новгороде митрополит Исидор, услышав про отъезд Шуйского и воеводы, с которым очень дружно жил, призвав к себе знатнейших людей новгородских, стал уговаривать и просить, чтобы они верность свою государю и государству показали, а целованьем креста вору себя и своих детей в великий страх и разорение не вдавали; которые после многих его просьб хотя склонились, однако ж представляли ему, чтоб он весь народ просил. Он же, созвав народ в церковь, после многого представления всех новгородцев со слезами просил, на что все единодушно обещались и в тот же день искать Шуйского и звать назад послали со всех концов знатных людей. И сии ехали по пути за Шуйским, выспрашивая. И приехали к ним при Орешке в самый тот горестный их час, что Шуйского с товарищами весьма обрадовало, и с великою радостью возвратились. Новгородцы же, приняв их с честною встречею, клятвою и крестным целованием всенародно уверив, по крайней возможности во всем воспомогали и войско собирали.

Сие уведали в Тушине, послали полковника Карнозицкого с поляками и русскими ворами к Новгороду, чтоб новгородцев принудить вору крест целовать. И оный уже был близ Бронниц, на которого воевода Татищев с воли Скопина собрался идти с войском, чтоб близко к городу не допустить. Но тогда некий враг его, придя тайно к Шуйскому, сказал, якобы Татищев хочет изменить. Шуйский же, не рассмотрев обстоятельств и не спросив самого Татищева, вышел к народу и сказал, отчего народ тотчас, возмутясь, Татищева убили, заколол один ножом. Однако ж осмотрясь и видя, что затеяно было, на следующий день погребли его с честью в Антоньевом монастыре. А между тем Карнозицкий, придя, стал на Хутыни и многие пакости, посылая, делал. Новгородцы же, собравшись, стали на Грузине, что Карнозицкий уведав, пошел назад немедля.

Нижний Новгород долгое время утесняем был от мордвы, черемисы и холопов, к которым из Тушина в прибавок пришел князь Семен Вяземский, и учинили те городу крайнюю тесноту. Нижегородцы же положив последнее намерение или наконец город очистив остаться в покое, или совсем пропасть, собрались сколько к бою способных людей было, человек тысячи с три, выйдя за город, на воров оных жестоко напали. Которые хотя из-за великого их множества сначала оборонялись, но вскоре многие побежали, а нижегородцы, догоняя, побивали. И так оных более 5000 побили. Воеводу же князя Вяземского взяв в полон, не отписываясь в Москву, в Нижнем на площади, а других несколько около города повесили.

Царь Василий, видя, что Шереметьев с войском у Астрахани напрасно стоит, послал к нему, чтоб он как возможно к Москве поспешил. И оный, получив указ, острог на Балчуге оставив, пошел к Москве и, идучи, многие понизовые города очистил и под власть государеву снова привел. О чем нижегородцы услышав, пошли к Болохне и оный город взяли.

Сие уведав, по деревням помещики и сами крестьяне без всякого указа, видя крайнее от воров и поляков государству разорение, во многих местах собравшись человек по 100 и более, поляков и бунтовщиков побивали. Между многими такими заводчики знатнейшие: в Юрьевце сытник Федор Красный, в Решме крестьянин Григорий Лапша, на Болохне посадский Иван Кувшинников, в Гороховце Федор Ногавицын, в Холуе Илия Деньгин и пр., собравшись со множеством крестьян, при городе Луге поляков побили, а дворян, которых взяли, сослали в Нижний и пошли к Шуе, о чем Лисовский уведав, послал против них Федора Плещеева. И сошедшись в селе Данилове, после великого боя крестьяне воров тех и поляков побили и обоз взяли, а Плещеев ушел с малым числом людей в Суздаль. Тогда же Вологда, Устюг Великий и все Поморье, обратясь к государю, поляков и воров всех побили. Потом Лисовский, собравшись со многолюдством, пришел к Данилову, где Федор сытник с товарищами стоял без осторожности, неожиданно на них напал, многих крестьян побил, а больше разбежались по лесам.

Тогда в Москве от часу злоба и ненависть на царя Василия возрастала, а особенно что в запасах всяких и харче было великое оскудение. И надеясь на оговоренное, с польским послом Гоншевским войдя в согласие, некоторые с тушинскими ворами умыслили царя Василия ссадить. Из-за чего князь Роман Гагарин, Григорий Сунбулов, Тимофей Грязной со многими людьми, придя во дворец, начали боярам говорить, чтоб царя Василия с престола ссадили. Но бояре, довольно в ответ рассуждая, отказали. Они же, не послушав бояр, взяв патриарха и царя, вывели на лобное место. В чем один только князь Василий Васильевич Голицын из всех бояр с ними в согласии был, отчего все то тайно происходило. Прочие же сильно спорили и, сколько возможно, пред ними стоящему народу за тяжкий грех и крайнее бедствие толковали. Потому народ снова успокоился, и, оставив в прежнем быть состоянии, разошлись по домам. Но возмутители в ту же ночь, собравшись человек с 300, отъехали в Тушино и сказали про все внутри Москвы великие недостатки. Потому послали из Тушина к Коломне полковника Млицкого, чтоб от Коломны провоз запасов в Москву отнять. В Коломне же воеводы поссорились, и Колычев писал на главного своего воеводу Бутурлина к царю Василию, якобы он изменить хочет. Царь Василий же, взяв оного Бутурлина в Москву, казнил. Но поскольку такими способами привозы запасов с каждым часом уменьшались и заготовленные оскудевали, то учинился великий голод, ибо рожь покупали четверть по семь рублей, что убогим людям весьма было уже несносно. Чрез что смятение более умножилось и едва старанием бояр и даянием убогим милостыни, на что многие знатные все имения свои истощали, народ в верности государю удержали. Наиболее же великую помощь в том подали ушедшие из Тушина ротмистр Мизинов да князь Роман Гагарин, которые всенародно государю вину свою принесли и сказали, что в Тушине не царь Дмитрий, но вор самозванец, которого поляки только для разорения российского, а своего обогащения, держат, и в войске про то как поляки, так русские все знают, и сим народ мутящейся в Москве совершенно успокоили.

Тогда же пришел в Тушино из Польши еще полковник Бобовский с войсками и, соединясь с тушинскими, пришел под Москву и хотел, слободы пожгя, стать на Пресне. Воеводы же вышли из города против оных и после жестокого боя поляков и бунтовщиков сбили и гнали, побивая, до самого Тушинского окопа. Но тогда воры остальные, выйдя из окопа, оных выручили, а бояре со всем войском возвратились в Москву со многим полоном. Вскоре потом получили от Шереметьева известие, что он идет с низовым войском. И государь товарища его Ивана Салтыкова, опасаясь измены, взял в Москву.

В Астрахани явились еще три самозванца: 1) назвался Августом, сыном царя Иоанна Васильевича, 2) Осиновик, якобы он сын царевича Иоанна Иоанновича, 3) Лавр, якобы сын царя Федора Иоанновича, к которым пристали казаки астраханцы и многие низовые города. Совокупясь, все трое пошли к Москве, но, идучи по Волге, между собою поссорились, один другого вором и самозванцем обличал. И Август по согласию с Лавром Осиновика на Волге повесили и, придя к Тушину, с вором сообщениями обменялись. Он же, приняв их и обличив, обоих, Августа и Лаврентия, повесил. И так сии воры достойный своему воровству престол высокий достали, а пришедшие с ними многие разбежались, другие же целовали крест вору тушинскому.

В Новгород пришел из Швеции Семен Головин, да с ним шведский генерал Яков Понтус Делагарди, да генерал-майор Ебергард (Эверт, Эдуард) Горн с войском. И тут, подтвердив договоры, князь Скопин Шуйский тотчас Горна со шведами и русскими отправил наперед. И оный, придя, Старую Русу очистил и, приведши к кресту, пошел к Торопцу. На пути же, сошедшись с поляками в селе Каменках, шедших против него поляков побил и Торопец взял, где оставив воеводу Федора Чулкова, пошел на стоящих в том же уезде при монастыре Холховице поляков и оных сбил и разогнал. К Торжку послал Шуйский наперед Гаврила Чулкова со многими новгородцами. И оный, после невеликого сопротивления Торжок взяв, укрепился. Во Твери же поляки, уведав оное, послали к Торжку войско, а Шуйский, получив известие, послал в помощь к Чулкову Семена Головина, а также и Горну велел туда наспех идти. И оные пришли с поляками к Торжку в один день, и при нем учинился первый со шведами великий бой. И поляки шведов уже смяли, но из города Чул-ков вышел со всеми людьми в помощь, а Головин с поля подоспел, и поляков с великим уроном отбили, после чего они отступили во Тверь. Вскоре потом и сам князь Шуйский с Делагарди прибыли к Торжку, где отдохнув немного, пошли к Твери и, не доходя за 10 верст, переправились через Волгу. Поляки же, выйдя из Твери, в 15 000 человек жестоко на Делагарди напали. И хотя тогда еще войска русские перебраться не успели, поскольку пошли на другое место выше, к тому ж был великий дождь, однако ж шведы устояли. Только воры, увидев шведский обоз на другой стороне Волги, переплыв, многий вред сделали и едва весь обоз не отбили. Сие шведы хотя сами видели, что от воров на обоз их нападение учинено, но сначала поставляли, якобы Шуйский нарочно, не оставив никого в защите, со всем войском на другой перевоз пошел. Шуйский же, сошедшись в тот же день с Делагарди и дождавшись остальных войск, на третий день пошел к Твери и в тот же день острог взял, в котором многих поляков и воров побили, остальные же ушли в земляной город, который шведы хотели доставать. Но Шуйский, опасаясь, чтоб на таких приступах людей напрасно не растерять и города не разорить, ведая, что ежели в поле неприятеля побьет, то город без труда снова получит, на оное им не соизволил и пошел прочь к Городне. Шведы же, осердясь, стали просить, чтоб он им за разграбленный их обоз заплатил. А Шуйский отговаривался, что то от неприятеля учинено, и ежели они у поляков или русских изменников обоз возьмут, то он им грабить оный не воспретит. Однако ж шведы поворотились назад и пошли к Новгороду. Скопин же, придя в Город ню и видя, что возвращение оных шведов не только надежды лишает, но и больший страх наносит, ибо многие новгородцы стали опасаться, чтоб он в Новгороде не засел, послал Головина их уговаривать и обещал оный их в обозе учинившейся убыток по пришествии в Москву наградить. А между тем для безопасности, переправясь за Волгу, в Городню придя, в Колязине монастырь стал, после чего и шведы, поворотясь с Крестец, его догнали. И в Калязине укрепившись, послал в Москву Близария Безобразова со станицею царю Василию возвестить. А по городам послал указы, чтобы войско к нему, а также деньги и припасы высылали, потому немедленно со многих городов стали войска с деньгами и припасами к Шуйскому приезжать. А царь Василий, приняв присланных от Шуйского с великою радостью и пожаловав их, послал Григория Волуева со станицею к Шуйскому.

Между тем большая туча и грозная буря к беде российской явилась. Ибо тогда многие сенаторы польские и войск начальники после утишения конфедерации рокошанской, которые большей частью в Россию для разорения в помощь к Тушинскому вору перешли, стали королю Сигизмунду сильно наговаривать, чтоб во время такого смятения в России пользы своей искать и по меньшей мере потерянные в прежних войнах города и земли возвратить. И хотя некоторые спорили, представляя, что оная война неправедная, против учиненного чрез Льва Сапегу с царем Борисом мира, и что удержание польских послов не есть правильная войне причина, поскольку оные посланы были к Дмитрию, о чем еще никакою подлинностию уверены не были; к тому же надобно сильное войско иметь не только против царя Василия, но и против именуемого Дмитрием, которому как людей, так и денег не достает, и обои от Речи Посполитой требоваться не могут, чтобы чрез то новых беспокойств внутри Польши не возжечь. И насколько сие мнение основательнее и безопаснее, настолько супротивящихся оному, войны желающих, противное приятнее явилось. Которых доводы состояли в том: русские мир сами нарушили пролитием крови побитых в Москве поляков с Дмитрием или кто он ни был, к которому послы польские не прежде посланы были, как его всем государством за царя признали. Оное было умышленное предприятие, что они Дмитрия не прежде убили, как воевода сендомирский со многими знатными поляки и великим богатством прибыли, желая оных побить и ограбить. И ежели б того намерения не было, то б могли прежде Дмитрия ссадить и поляков оставить в покое. Оскорбление разных послов не может быть легко забыто и упущено, и случай великого в России смятения подает в руки нам от России Смоленск, Северию и прочие города достать. Беспокойные же головы рокошан, в Польше еще шатающихся, нет лучше способа усмирить, как их на нового неприятеля обратить и грабление, которое они в отечестве своем ныне делают, без всякой Польше тягости в России им допустить. Стоящий под Москвою Дмитрий более опирается на поляков, которые при приближении войск королевских без сомнения его оставят. К тому же надобно великий страх предостеречь, чтоб русские от крайней своей беды для своего избавления ненавидящему поляков королю шведскому или другому тому подобному не поддались, чрез что потом Польша может в великий страх и утеснение прийти. И хотя миролюбивые сенаторы, не ведая королевского подлинного намерения, еще представляли, что русские объявляли о Дмитрие первом из Москвы оное явно под принуждением, поскольку тогда против учиненного мира поляки, в Русь множеством выйдя для помощи тому Дмитрию, многие города побрали и выданными универсалами (грамотами) утесненный тогда от царя Бориса народ в смятение привели, чрез что тот Дмитрий неправильным порядком престол получил. Что же дожидания Мнишека с дочерью касается, то может быть правда, что русские и прежде б могли оное учинить. Но видя, что к оному Мнишеку и дочери его чрезвычайно великие дары из казны прежних царей посланы были, и русские небес-правильно оных возвращения ожидали или может быть думали, что воевода оный, прибыв, как человек благородный, Дмитрия от многих непорядочных поступков, которые русским с великою досадою показаны были, воздержит и лучшие советы подаст. Но оный, прибыв, не только сам возгордился, но и другие знатнейших русских бояр стали уничтожать, ругаться и утеснять. А особенно в главном пункте веры чрез действо иезуитов тотчас великое оскорбление учинили, что русские, всякой надежды к сохранению своих законов лишившись, в такое дерзновение поляками принуждены были. И потому оное в нарушение мира правильно почитать нельзя. «О шведах же никакой опасности иметь не можем, чтоб русские оным под власть отдались, разве что мы их такими неправыми утеснении к тому принудим. А ежели мы хотя бы поляков отзовем и дадим им волю, то им как до нас, так и до шведов дела не будет и бояться нечего, поскольку им между собою дела довольно. И ежели мы что по праву от них желать можем, то имеем способ изрядный порядочными договорами их к тому склонить».

Однако ж все сие королю было неприятно, поскольку он уже имел уверение о выборе на царство сына его, только еще тайно хранил. И дня 8 сентября специальным письмом чрез Стефана Стромилова царю Василию войну объявив, с 20 000 войска к Смоленску придя, обступил, поскольку ему литовский канцлер Лев Сапега великое обнадеживание учинил, что в первом приходе, как только город увидит, немедля ему сдадутся без всякого сопротивления. Однако ж король в том весьма ж обманулся, потому что боярин Михаил Борисович Шеин с товарищами так оную крепость утвердил и всякими припасами военными и съестными запасами удовольствовал, что затем два года без великой нужды мужественно оборонял. В Тушине состоящее тогда польское и русское войско в немалую опасность пришло, боясь, чтоб король некоторых из них на свою сторону не склонил и осаде московской их не помешал, и еще более вор, опасаясь, великие обещания им предписал. Потому в Тушине на некоторых договорах все войско, войдя в согласие, присягали твердо Дмитрия защищать, только Иоанн Сапега, стоя у Троицы, по всем домогательствам на то не склонился, ведая тайно о выборе Владислава. По сему взаимному обязательству отправили из Тушина к королю посольство. Но оное, забыв о должном к королю почтении, очень нагло и с угрозами представляло, чтоб он в их московскую осаду не вступался, которых король за бунтовщиков счел. Напротив же, от Сапе-ги присланных весьма милостиво принял, поскольку сии представляли, чтобы при воре обретающееся войско, как будет возможно, отозвать и его обессилить и потом с одним царем Василием ввиду его бессилия легко намеренное сделать.

Шуйский князь, стоя в Колязине и слыша, что в Ярославле поляков малое число, послал туда с некоторым количеством людей Семена Коробьина, чтоб оный город захватить и тем Вологду и все поморские города от поляков закрыть. Но Иоанн Сапега, уведав, пойдя от Троицы, его к Ярославлю не допустил и пришел за ним к Калязину, где Скопин-Шуйский, выйдя с войском, учинил с ним бой. И Сапега, видя их сильными, отступив, пошел к Троице. Князь же Скопин, слыша, что король пришел под Смоленск, послал в Швецию Бориса Сабакина просить по обещанию их помощных войск. Ежели же вопреки ожиданиям шведы в помощь дать откажут, то велел нанять еще до 5000 человек.

Рязанцы, слышав, что полковник Млыцкий Коломну уже в крайнюю тесноту привел, собрав войско под руководством Прокопия Липунова, пришли к Коломне и, совокупясь, с осаждающими жестоко бились. Но видя поляков и воров против себя более сильных, едва смогли без потери в город вступить. Поляки же и воры, видя оную войск прибавку и уведав, что Шуйский идет, отступили в Серпухов. А рязанцы, укрепив город, пошли снова на Рязань. Тогда же пришли на Коломну с Москвы князь Василий Федорович Масальский да Семен Глебов с войсками, которым велено было сколько возможно запасов собрать и привести в Москву, поскольку была в харчах крайняя нужда.

Федор Иванович Шереметьев, идучи с Низу к Суздалю, стал в худом месте, и на него пришел неожиданно полковник Лисовский со многими людьми. И после великого боя Шереметьев, много людей потеряв, с остальными отступил во Владимир.

Князь Скопин отправил от себя к Переславлю Семена Головина да Григория Волуева с войском. И оные, придя, город взяли и обретающихся там поляков порубили, а остальные ушли к Троице. О чем Скопин получив известие, послал указы в поморские и другие города, чтоб войска к нему собирались, и сам со всем войском пошел к Переславлю. И придя, немедленно утвердил оный, пошел в Александрову слободу, где поставив острог и укрепившись, послал в Москву с известием. Сапега же, уведав о приходе Шуйского, оставив у Троицы малое число людей, взял с собою до 15 000 человек, пришел на Скопина и передние стражи в селе Коринском тотчас смял и гнал до слободы. А Скопин, выйдя со всеми людьми против него, жестоко с ним бился, и через несколько часов Сапега, под покровом ночи отступив, ушел к Троице.

На Рязани, уведав о приближении Скопина и его мужественных поступках и добром в войске распорядке, что, невзирая на его младость, все его отцом именовали, Прокопий Липунов, главный враг и гонитель царя Василия, желая его с оным племянником во вражду и крайнюю пагубу ввести или видя сего к правлению государством способнейшего, прислал к нему от себя двух человек дворян с письмами, в которых предлагал ему дядю с царства ссадить, а самому престол принять, обещая ему в том крайнею возможностью вспомогать. Скопин же, взяв те письма, как непристойные, всем объявив, изодрал и бросил, а присланных хотел послать в Москву. Но видя оных слезную просьбу и рассудив их, как посланных, невинными, поскольку они не знали, с чем ехали, в сем тяжкою клятвою утвердили, и по просьбам многих знатных дворян тех присланных без наказания отпустил, не мысля, чтоб дядя за то на него какое подозрение мог иметь. Однако ж оное вскоре царю Василию донесено было и противными истине обстоятельствами умножено, чрез что он на столь верного и храброго своего слугу и племянника безвинно жестокую, но тайную злобу возымел. Потом из Владимира Федор Иванович Шереметьев, да из Москвы князь Иван Семенович Куракин, да Борис Михайлович Лыков пришли к Скопину с некоторыми войсками в Александрову слободу.

В то ж время в Хоту ни крестьянин Салков, собрав многолюдство воров, великие около Москвы пакости делал и никого в Москву с запасами не пропускал.

Князь Масальский, собрав в Коломне довольное число запасов, пошел к Москве. Но под Бронницами, придя на него из Серпухова, полковник Млыцкий со многолюдством совсем Мосальского разбил и запасы все отнял, от чего в Москве учинился голод, поскольку князь Петр Урусов с татарами по Слободской, а Салков по Коломенской дороге стоя ниоткуда ни с чем в Москву не пропускали. И хотя в Красном селе поставлено было для сбережения несколько сотен, чтоб по дорогам едущих от воров оберегали и полякам с той стороны приход возбраняли, но атаман Гороховый, изменив, оное полякам отдал, которые, по его призыву придя из Тушина, неожиданно взяли и острог совсем сожгли. Конница же государева с великим трудом едва в Москву отступила. И вскоре потом воры, придя по Неглинной от села Сущова, деревянный город зажгли, которого выгорело сажен на 40. В том смятении воры, приступая, едва город не взяли, но царь Василий, собрав людей, вскоре без великого труда воров отбил, а выгорелое место палисадами укрепил. Салков, уведав о Скопине, перешел ближе к Москве и стал на Угрейше, на которого царь Василий выслал воеводу Василия Сукина, и оный, Салкова разбив, возвратился.

Король Сигизмунд, рассудив от Сапеги присланных представление, что ему лучше с одним, нежели с двумя неприятелями, воеваться, невзирая, что ему многие сенаторы противное представляли, послал от себя послов в Тушино, которым приказал накрепко стараться, чтоб войско польское к нему склонить, не жалея всяких обещаний.

При том же к царю Василию и патриарху прислал письма, требуя удовлетворения за учиненные обиды, обещая вскоре пристойный договор к миру представить. К вору же, именующему себя Дмитрием, писал только польский сенат, требуя от него тем посланным свободного в Москву проезда, и после многих рассуждений дали ему титло «его высочество и милостивый князь». И когда сии послы в Тушино прибыли, представили всему там войску, в поле стоящему, королевское желание, чтоб они к королю приклонились и Дмитрия оставили. И тогда сначала сие представление худо не было принято, поскольку поляки великого числа заслуженных денег и издержек требовали, и так счастливо искусством оных послов и помощию русских там обретающихся знатных людей продолжалось, поскольку оные послы, каждый отдельно, призывая к себе знатнейших польских начальников порознь, каждому особенные от короля милости обещали. А Голицын объявил, что он со всеми войсками русскими от них отступит и того вора никогда на царство не допустят, чрез что многие поляки к королю склонились. К тому же разногласия между теми польскими начальниками учинили великую помощь, и ни одно до кровопролития дошло, ибо Иоанн Сапега, Ружинскому ни в чем ни уступить, ни помогать не желая, отделясь, искал отдельно своего счастья. Дмитрия оного только для лица почитали; употребляя имя его как царя, однако ж действительно ни во что не ставили. Ружинский с прочими Дмитрия так стали уничижать, что в лицо его заедино самозванцем и обманщиком именовали. Дмитрий же оный, видя свое такое несчастье и великий страх, а кроме того уведав, что князь Василий Голицын с Ружинским хотели его, взяв, сослать к королю, в ту ночь, простясь тайно с женою своею, надев крестьянское платье, с некоторыми изменниками тайно уехал в Калугу на санях. Сей его побег сделал в войске великое смятение. Простой люд домогался несомненно оного вора иметь при войске, и видя, что оное из-за послов учинено, жестоко их поносили, а русские и в бой с поляками вступили. Но поскольку бояре сами с тем в согласии были и своим войскам в том не помогли, того ради русские отступили со всем их обозом и заперлись. Что с превеликою трудностью едва чрез офицеров усмирили и потом вскоре, одумавшись, стали снова оных послов ласково принимать и предложения их слушать. И договорились, что они все повелению королевскому повиноваться готовы, ежели им недоплаченное жалованье дано будет.

1610. Января 15 Марина, жена бывшего Расстриги и нынешнего вора, видя себя оставленной и обнадежась посольскими великими обещаниями, написала к королю письмо, в котором жаловалась на насилие судьбы, которая ее на позорище мира представила, полагая свое упование с терпением на власть Божескую; и в конце положила: «Мое несчастье ничто мне более оставило, кроме как справедливость моих дел и право на престол Российский, которое моим коронованием за мной утверждено и двойною присягою уверено. Сие все предлагая вашего величества милостивому благоизобретению, я благонадеюсь, что ваше величество по обретающейся в вас мудрости все сие рассмотрите и мне, как и моему дому, который имение и кров в сем случае без остатка положил, вашу королевскую милость и щедроты изъявите, которое все вашему величеству к получению Российского престола и обнадеживанию оного твердо основательным правом немалую пользу подает. Вашему королевскому величеству всякого удовольствия желающая Марина, императрица московская».

С сим письмом из Тушина королевских послов отпустили. Но еще в присутствии оных князь Василий Голицын, Михаил Салтыков, Хворостинин, Мосальский и другие многие, согласясь на прежнем их умышлении явно просить короля польского, чтоб сына своего королевича Владислава дал на царство, с тем отправили к Смоленску полномочных именем всего Российского государства послов бояр Михаила Глебовича Салтыкова, князя Юрия Хворостинина, князя Василия Мосальского, Льва Плещеева, дьяков Молчанова, Грамотина, Чичерина, Апраксина, Юрьева и многих дворян, дав им за подписями всех знатных людей наказ и к королю, как и королевичу, грамоты. Которые вскоре после польских послов прибыли и со встречею в обоз королевский введены, а потом января 31 дня допущены на публичную аудиенцию с великою честью. Которые придя, пространную речь говорили, в которой причины избрания оного изображали, сказывая: «Российское государство давно уже намерение имело от рода королей польских государя избрать, как только древняя линия царей пресеклась. Однако ж тогда Борис Годунов оные добрые намерения его хищническими коварствами утеснил, и из-за того он явного себе неприятеля, обманщика Расстригу Отрепьева, вскоре увидел. И хотя оный надлежащее Годунову наказание учинил, но сам, как недостойно престол похитивший, жизни достойно лишен. В том же смятении хотя снова великое желание к выбиранию сына вашего величества имели, и весьма б тогда то намерение исполнилось, если б князь Василий Шуйский тому не помешал, который невинною кровью поляков путь себе к престолу предуготовил и коварством своих приятелей на престол восшел. Вся Москва о том ужаснулась, и многие то его против поляков показанное свирепство осуждали, но за то жизни их потеряли, до тех пор пока другой Дмитрий не явился и большею частью народа из-за одной только ненависти на Шуйского принят был. О чем стоящие в тушинском обозе с обретающимися в Москве тайно чрез письма в согласие вошли и заключили общенародно как того Шуйского, так и Тушинского отставить, а на царство избрать сына вашего величества королевича Владислава, если ваше величество ему на то соизволите и, Смоленск оставив, его к Москве отпустите. Чрез что Россия от несносного бремени избавится, и все государство, как и Смоленск, без пролития крови ему повиноваться будут, и оба государства в спокойности и доброй дружбе в вечное забвение всех обид и оскорблений придут».

После довольного рассуждения сего представляемого счастья все ему великую надежду по желанию получить представляло, и договоры написали, и, несмотря на пункт, чтоб Владиславу закон восточной церкви принять и оную защищать, согласие во всем было. Однако ж охота короля самому оную корону иметь учинила многие препятствия. Он старался утеснением Смоленска оное в действо произвести, но все оное бесплодно явилось, ибо Шеин нисколько в том уступить и город королю отдать не хотел. Король же, угождая присланным послам, обещал немедленно послать в Тушино к войскам свое обнадеживание, что он все тем войскам недоплаченные в службе Дмитрию деньги на себя снимает, ежели только корону российскую получит. И ежели в десять недель после получения короны тех денег им не заплатит, то им вольно Северскую провинцию взять во владение.

В продолжении сих договоров вор Тушинский, придя в Калугу и собрав татар, казаков и других таких же воров, укрепился в Калуге. К нему же пристали князи Урусовы и касимовский царь с татарами. После чего он немедленно от себя послал во все верные ему города указы, чтобы поляков всех побивали, чрез что многие тысячи по городам поляков погибло. Сверх же того послал он одного лазутчика в обоз тушинский, в котором один поляк так удачливо для него трудился, что не одно смятение между поляками, русскими и казаками с действительною ссорою произвел, особенно же простых казаков и стрельцов, которых он, вор, в письме своем братиею именовал и, полагая на них крайнюю надежду, прилежно просил, обещая им великие награждения. И сколько сие действительно ни было, но более Марина, жена его, забыв пристойность и стыд, сама по обозу ходя, уговаривала. Таковым образом возмутила она донских казаков, которые без извещения воевод, поднявшись строем, пошли к вору. Ружинский же, видя, что невозможно их было добрым порядком уговорить, многих порубил, а другие разбежались. Марина, видя, что ей не весьма уже надежда на поляков быть могла, и более опасаясь тяжкого от них с нею поступка, одевшись в мужское платье, войдя в согласие с Глазуном Плещеевым, ночью верхом с ним уехала в Калугу, оставив после себя письмо, в котором причины ухода ее объявила. Но когда оное в обозе известно стало, сделался великий шум и смятение, в котором рассвирепевшие солдаты жестоко к Ружинскому приступали и хотели убить, но он вовремя ушел. Марина же приехала к Иоанну Сапеге, который прежде прихода ее сделал подкоп великий. Но воевода в монастыре уведал, перекопав, подкопщиков живых взяли и пороха заготовленного немалое число вынули, в котором им была уже немалая нужда. Он же, видя сие, учинил ночью два приступа на стену, по с великою потерею людей отбит. После прибытия же Марины, слыша, что Скопин из Александрова на него идет, оставив осаду, отступил в Дмитров и там укрепился. Шуйский же Скопин, видя, что Сапега отступил, тотчас послал за ним князя Ивана Семеновича Куракина, которого Сапега сам встретил на переправе. Марина же, одевшись в польский красный бархатный кафтан, привязав мужское оружие и взяв с собою 50 казаков, уехала с оным Плещеевым в Калугу, опасаясь при оном войске большого несчастья. После чего вскоре Куракин, придя, Сапегу совсем разбил, обоз отнял и город Дмитров на другой день вооруженною рукою взяв, многих поляков побил и в полон побрал. Тогда же Скопин отправил князя Ивана Андреевича Хованского к Старице, который, соединившись с Горном, город Старицу, а потом и Ржев Владимиров взяли и пошли к Белой, где стояли поляки. И сошедшись, поляков сбили, а город Белая отсиделся. И тут из шведского войска многие немцы и французы ушли к полякам в Белую.

В Тушине после ухода Марины сделалось несогласие, и многие русские, опамятовавшись в своем заблуждении, стали в Москву и в дома, а другие к вору в Калугу отъезжать. Между прочими епископ тверской Феофилакт хотел уехать в Москву, но изменники, догнав его, на дороге убили. Ружинский же, слыша, что Сапега разбит и Скопин идет, а кроме того что уже Ржев и другие города побрали, опасаясь, чтоб ему к Смоленску путь не перехватили, а от короля не видя никакой помощи, в начале марта, сжегши стан свой, который подобен был городу, пошел наскоро прочь и стал у Иосифова монастыря в крепком месте. Но в походе многие из русских изменников от него разбежались. О чем Скопин уведав, послал за ним наскоро Григория Волуева с конницею, а Ружинский, сведав про Во-луева приход, от монастыря отступил. Волуев же, догнав его на ровном месте, невзирая на оного многолюдство, жестоко напал и многих побил, многую часть обоза и притом митрополита ростовского Филарета Никитича, взяв, привез в Москву. А Ружинский пошел наспех к Волоку, чтоб соединиться с Сапегою. Тогда же пришел и Скопин с Делагарди к Москве, которых государь принял с великою честью. И в первый день был на аудиенции князь Михаила Васильевич Скопин-Шуйский с товарищами, которым особенная милость и награждение показаны. На следующий день был шведский генерал Делагарди с его офицерами на публичной аудиенции, которому по особенной милости более, нежели когда послам, чинено, допущены в шпагах, и были для них публичные столы. Шуйского же весь народ с великою любовью и почтением принял, его отцом и оборонителем все именовали и его более всех в Москве бояр почитали. Его не только дом, но и улицы, где он ехал, всегда были полны, все его хотели видеть и всяк хотел отдельно его благодарить. Но сия любовь к нему народная только ж злобу и зависть в дядьях его умножала, которые опасались, чтоб его на царство не выбрали, хотя у него, может, и в мысли того не было, по меньшей мере вида к тому никакого не показывал.

Ружинский пришел к Волоку Ламскому и, как змея последнюю злость испуская, оный после жестокого осажденных сопротивления взял. И хотя он и Сапега писали к королю, чтоб по обещанию жалованье прислал, но, получив пустое обещание, вся оная армия рассыпалась, русские, почитай, все отстали, поляки и казаки многие отъехали в Калугу к вору, а осталось только с 4000 человек, которые королю обещались служить. После чего Ружинский умер апреля 8 числа. Некоторое же количество пристали к Сапеге, но оный со всеми приобщился к вору в Калугу. Однако ж оное учинил по тайному повелению королевскому, чтобы оного укрепить и русских с тягчайшим договором принудить или царя Василия на выручку к Смоленску не допустить. Вышеобъявленные 4000 при Волоке хотя к Смоленску пошли, однако ж прежде, нежели от короля 100 000 рублей подарок получат, с ним совокупиться не хотели и, не видя оного, многие пакости обеим сторонам делали.

Сие все наиболее царю Василию полезным было, и уже сущего его избавления от бед бессомненные пути показались. Все бывшие страхи вместе погибли, а надежда ежечасно возрастала. Тотчас же один город за другим повинные стали приносить, вместо тяжкого голода явилось изобилие, вместо смятения и ненависти великая тишина и любовь междоусобная. Тогда в Москве умножилось изрядное войско, с которым князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский вскоре имел идти к Смоленску. Понтусу Делагарди государь великие дары пожаловав, со всеми его знатными офицерами довольно наградил, по договору надлежащие на шведское войско все деньги сполна, без вычета убылых, и впредь на 2 месяца сполна по 10 000 руб. ему выдал. Сверх же того немалое число денег для прибылых в помощь шведских войск с Скопиным отправил. И так все было во всяком пожелаемом удовольствии, только царь Василий Иоаннович все оное вскоре в свою и всего государства погибель превратил. Вскоре же после прибытия Скопина, призвав его к себе, неожиданно стал ему говорить, якобы он на царство подыскивается и хочет его, дядю своего, ссадив, сам воспринять и якобы он уже в том просящему его народу обещание дал. Скопин же против того со всею покорностью невинность свою в том утверждал и показывал, что ему о том, кроме Липунова, никто не представлял, и он никому никаких и видов к тому не дал. А что Липунова письма изодрал, и оное учинил, уничтожая то как бездельное дело, и ему на то, как недостойному, никакого ответа не дал. И потом от сожаления, а особенно от невоздержания младости ему, дяде своему царю Василию, истину доносил, в чем на него весь народ жалуется, и просил его, чтоб он, опасаясь Бога и храня свою честь, от всех тех тиранств и хитрых вымышляемых людям утеснений отстал и более б жизнью, нежели гублением, народ к себе привлекал. И рассуждал, что ему лучше добровольно корону другому отдать, нежели ожидать насильного отнятья, представляя, что оную уже, едва не всем государством тайно согласившись, Владиславу обещали. Царь Василий же, притворясь, весьма умильно ему на то отвечал: «Я на то согласен, ежели то с пользою отечества моего быть имеет. Но прежде хочу, чтоб польские войска вышли и воры усмирены были, чтобы выбор был вольный, а не принужденный». И хотя Скопин снова ему говорил, что он желает его на царстве утвердить и за то жизнь свою положить, только просит о переменении поступков, но царь Василий жестоко на него тайною злобою возгорелся. Особенно же брат его князь Дмитрий Иванович к тому большую злобу от зависти ему вложил. Делагарди, сие видя, что Скопин в великой опасности был, непрестанно ему говорил, чтоб он немедля из Москвы ехал, объявляя ему тайные на него умыслы. Он же, не поверив тому, все такие ему вести уничтожал. Однако ж видя обстоятельства дел, его к походу понуждающие, положил намерение 15-го идти со всем из Москвы, к чему совсем приготовился. Накануне же отъезда его звали его к князю Воротынскому крестить младенца, при котором кумою была тетка его, жена князь Дмитрова Ивановича княгиня Катерина, дочь Малюты Скуратова, свояченица Бориса Годунова. И сия змея после обеда поднесла оному племяннику своему стакан меда, который, не зная ухищренного яда ее, приняв, за здравие ее выпил. Но вскоре тут же занемог и, приехав домой, после великой болезни и кровавой рвоты в ту ночь скончал жизнь свою. И так сей защитник и оборонитель отечества пал от рук тех, которым он наиболее потребен был.

Сия смерть учинила в Москве великую жалость и нарекание в народе. Но царь Василий, закрывая оное, с великою честью велел его погрести у Архангела в приделе Рождества Иоанна Предтечи со многими слезами. Что же персоны оного касается, то он был человек преизрядного стана и великолепия, возраста среднего, более высок и по летам умеренной толстоты, в смелости и бодрости ему не оскудевало. Военные дела он основательно разумел, чему от младенчества обучился, наиболее порядок и пользу войск регулярных довольно знал. Его разум превосходил его лета, ибо он умер 22 лет. Его советы были немногоречивы, и более сначала давал другим говорить и толковать, но когда он свой объявлял, то было точное заключение, так как редко находилась причина оспорить, за что его как русские, так и чужестранные сердечно любили. А чрез смерть сего великого воеводы царь Василий и его братья всю возобновленную в народе любовь потеряли, и сие одно за наибольшую причину лишению престола и жизни как царя Василия, так и всей его фамилии разорение почитаться может, чрез что и все государство в наказание от Всевышнего Творца крайнее разорение претерпело.

После смерти сего Скопина царь Василий, видя, что шведы за великое себе оскорбление оное почитали, задабривая их дарами, послал с войсками брата своего князя Дмитрия Ивановича, в котором, может, он более верности, нежели искусства военного, и более надежды на него одного, нежели на все войско, быть думал. К тому же довольно знал, что Дмитрию в военных любви недоставало. Шведы тотчас стали отговариваться под Смоленск идти, представляя разные вымышленные обстоятельства. И из-за того царь вновь договор с ними заключил, по которому Делагарди, приняв денег по договору вперед на два месяца, пошел вместе с Шуйским. И придя в Можайск, остановились, где пришел к ним в помощь Эдуард Горн с 3000 помощных войск, в котором в основном были немцы и французы. И сначала, из Можайска послав, взяли Иосифов монастырь, за которым и другие последовали.

На Рязани Прокопий Липунов уже было совсем от вора Тушинского отстал и собрался на оного идти, но уведав о смерти Скопина, снова оборотился на царя Василия, писал по всем городам, в которых жестоко царя Василия поносил и объявлял, что он хочет того великого воеводы невинную смерть отметить, и оными письмами снова многие города возмутил. С таким же письмом прислал он в Зарайск племянника своего Федора Липунова, где тогда был воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Оного его возмущения не приняв, Федора назад отпустил, а письмо то переслал к царю Василию и просил против оного помощи. Потому он немедленно послал Семена Глебова с войском. А Липунов, войдя в согласие с некоторыми воеводами и многими городами, не стал царя Василия слушать.

Государь послал князя Василия Федоровича Масальского с войском, чтоб около Нижнего очистить и, войска собрав, идти на Рязань. Оный же, некоторые города очистив, пришел к Шатскому, где тогда был воевода князь Дмитрий Мастрюкович Черкасский; и выйдя против Мо-сальского, совсем его разбил. И хотя царь Василий еще было некоторое количество войска к Мосальскому послал, однако ж Липунов их не пропустил и принудил без бою назад идти.

Князь Дмитрий Шуйский, управясь в Можайске, послал наперед князя Федора Андреевича Елецкого да Григория Волуева, велел им стать в Цареве Займище, а сам пошел к селу Клушину, где пришел к нему в помощь князь Иван Андреевич Хованский, и с ним Горн от Волока Ламского. Тогда в шведском войске просили жалованья, а Делагарди хотя не только заслуженное, но и вперед еще близ за месяц при себе имел, но имея уже иное намерение в голове, отказал, сказав им, якобы царь Василий ему не дал. И от того многие солдаты стали бежать к полякам, а офицеры слушать не стали. В котором случае князь Дмитрий, созвав всех офицеров, о даче Делагарди денег объявлял и сверх того клятвою их утверждал, что он им, как только казна прибудет, еще на два месяца даст. А между тем гетман Жолкевский, придя, Царево Займище осадил. Но уведав от шведских переметчиков, что шведы биться не хотят, оставив оных, пошел к Клушину. И придя 4 июня прямо на русских, начали биться, и русские стали их одолевать. Генерал же шведский Горн сначала на сторону отступил и зашел на польскую сторону, а потом и Делагарди, забыв свою присягу, полякам против русских стал помогать. В котором поляки князя Дмитрия сбили, а шведы весь русский обоз и казну государеву взяли, где русских от шведов и поляков около 10 000 побито. Князь Дмитрий же, видя такую от шведов измену, с великим смешением едва с остальными малым числом людей в Можайск отступил, многие же за темнотою ночи разбились в разные пути и уехали по домам, не ведая, где бояре остановились. Потом Жолкевский снова пришел к Цареву Займищу, и воеводы, видя свою к обороне невозможность с 2000 человек, крепость сдали и сами королевичу Владиславу крест целовали. Шведы же оставили Горна у поляков с несколькими людьми, а Делагарди пошел к Новгороду. О чем князь Дмитрий наскоро в Москву писал, и царь Василий послал в Новгород наместником князя Ивана Никитича Одоевского, чтобы во оный Новгород шведов не впустить. Жолкевский, взяв Царево Займище, пришел со всем войском к Можайску. А Шуйский, видя, что ему в поле противиться с таким малым войском и в городе сидеть невозможно, оставив потребное к обороне число, сам отступил к Москве.

Царь Василий, видя такую снова над собою беду, и хотя уже сердечно о Скопине стал сожалеть, да поздно, и видя свое против поляков бессилие, послал по городам грамоты, чтоб войско собиралось и деньги везли. Но многие его не послушали и указов не приняли, а особенно на Рязани Липунов многим городам то воспретил.

Вор, слыша, что войска русские при Клушине разбили, вместе с Иоанном Сапегою пошел к Москве. Тогда же по просьбе государевой пришли на помощь из Крыма два сына ханских с войском, к которым послал из Москвы бояр князя Ивана Михайловича Воротынского и князя Бориса Михайловича Лыкова, окольничего Артемия Васильевича Измайлова. И оные, совокупясь в Серпухове, пошли к Калуге. И сошедшись с вором в Боровском уезде, на реке Наре учинили бой, но вор, видя свое изнеможение, вступил в обоз и, укрепясь, отсиживался. Татары же, видя, что он в поле биться не хочет, а на обоз приступать не желая, оставив бояр, пошли назад за Оку. А бояре с великим трудом отступили в Москву.

Яков Делагарди, пойдя от Можайска к Новгороду, с русскими везде неприятельски поступал, многие города, села и деревни грабил и пожег и людей побивал, имея намерение Новгород неожиданно взять. Но поскольку там от царя Василия довольная предосторожность учинена была, князь Иван Никитич Одоевский послал к нему навстречу сказать, чтоб он за 10 верст к Новгороду не подходил, а шел бы прямо в Швецию, взирая на свой договор. И оных посланных Делагарди задержал под караулом и прошел в Финляндию. Только, ведая, что город Ладога не в великом укреплении, послал туда полковника Делявилля, который, придя, без всякого сопротивления оный взяв, укрепился.

Государь, видя себя от шведов обманутым, от своих ненавидимым и оставленным, а от поляков и воров утесняемым, просил короля английского Иакова I чрез купцов английских, чтоб ему войска в помощь к городу привели, которые ему английское купечество обещало.

В то же время в Пафнутьеве монастыре сидели князь Михаил Волконский да Яков Змеев. И вор, приступая много раз, ничего учинить не мог и хотел уже прочь идти. Но Яков Змеев да Афанасий Челищев, изменив неожиданно, ему ночью ворота отперли. Воры же, войдя в острог, во оном до 12 000 человек мужского и женского пола побили; и совсем разорив, пошел он к Москве и стал на Угрейте. Коломна, так долго пребывая государю в верности, ныне по возмущению головы Михаила Бобынина, презрев сопротивление воевод, всем городом вору крест целовали, чему последовала Кашира, и воевода князь Григорий Петрович Ромодановский под страхом смерти ему же крест целовал. В Зарайске князь Дмитрий Михайлович Пожарский, несмотря на великое от всего города себе к тому принуждение, собрав некоторое количество надежных людей, ь среднем городе запершись, держался. Но наконец согласились на том, что кто будет царем в Москве, тому и служить, а ныне ни царя Василия, ни вора, ни королевича не слушать, а стоять за государство.

Обретающиеся при воре воеводы Прокопий Липунов с товарищами, который тогда более всех бояр силу имел и от вора был боярством пожалован, прислал письмо в Москву к боярам, требуя их в соединение. На которое бояре согласились с таким основанием, что ежели они от того вора отступят, то и бояре царя Василия ссадят и хотят все вместе новый выбор сделать. Тогда же и от короля Сигизмунда польского для возмущения прибыл тайно с письмами и великими деньгами Михаил Салтыков, якобы с повинною. И сей наиболее всех народ по согласию с князем Голицыным возмутили и с Липуновым о выборе согласились. Однако ж съезжаться прежде не хотели, доколе царя Василия ссадят. Того ради князь Василий Васильевич Голицын, с ним Захарий Липунов и Федор Хомутов, выехав на лобное место, представляли всенародно к возмущению тяжкие беды и разорения, которые от владения Шуйского имели б последовать, и притом объявили им, якобы по согласию всех бояр, свое намерение, чрез которое обещали всему народу совершенную спокойность и тишину приобрести и пр. Народ же, взволновавшись, пошли с ними к дворцу. Царь Василий же Шуйский вышел сам к народу, стал им говорить с угрозами. Но Захарий Липунов, выступив, смело ему намерение объявил. Шуйский же, озлобясь на его противные слова, вынув нож, хотел его зарезать. Но князь Василий Голицын, подхватив руку, удержал, сказал: «Не дерзай, ежели свою жизнь хочешь спасти». И взяв его и патриарха Гермогена, выведя в поле к Серпуховским воротам, там с превеликим шумом его от царства отрекли и объявили вольный выбор государя. И хотя патриарх и некоторые бояре довольно в том противились, но не могши такому множеству возбранить, принуждены были согласиться. После чего свояк царя Василия князь Иван Михайлович Воротынский, июля 25 взяв царя Василия и с царицею, свел их на старый его двор. И с тем послали в Тушино сказать и звать их на съезд. Но Липунов сказал, что прежде, нежели царя Василия постригут, выбору быть невозможно. Того ради на следующий день, сведя царя Василия Иоанновича в Чудов монастырь, постригли и нарекли его. А поскольку он отрицаться не хотел, то вместо его отрицался князь Василий Тюфякин. Сей государь с таким великим несчастьем царствовал 4 года 3 месяца. Он был ростом высок, сух, лице долгое и бледное, волосы прямые, очи черные, глубокие. Он много обещал, а мало исполнял, мог скоро человека приласкать и снова оскорбить, любил более деньги, нежели щедроты, и из-за того мало любви имел. Его слабые поступки и тайные казни наивернейших приводили в опасность и к изменам. Он хотел показанием святости и набожности себя утверждать, но когда о чудесах тех дознались, тогда более его ненавидели и поносили.

 

МЕЖДУЦАРСТВИЕ

Июля 26 дня, на следующий день после сведения царя Василия, выбрали всем собранием во управление государства 7 человек бояр, между которыми князя Федора Ивановича Мстиславского наместником именовали, в том числе были князь Андрей Васильевич да князь Василий Васильевич Голицыны, князь Юрий Никитич Трубецкий, князь Иван Михайлович Воротынский, князь Борис Михайлович Лыков, а от короля поверенный Михаил Глебович Салтыков, но сей в том ли числе управителей или отдельно был, того точно неведомо, которые все указы от себя посылали и челобитные им подавали так: «Государям боярам Московского государства».

Сии, утишая народ, написали причины сведения царя Василия, в народ объявили, между которыми во многих упреках наибольшее несчастье его правления, что столь великое внутреннее смятение и внешние неприятели ему в вину причитались.

Июля 27 числа патриарх с духовными, а также бояре, дворянство, воинство, купечество и весь народ, выйдя за Серпуховские ворота в поле, стали выбирать государя и в том разделились на три части: 1) патриарх со всеми духовными и несколько бояр говорили, чтоб выбирать из русских, и обещали князю Василию Голицыну; 2) в которой главным был оный Голицын, и Салтыков со множеством людей, представляли королевича польского Владислава, и сия часть была сильнейшая; 3) главный Прокопий Липунов, стояли на том, чтоб вора оного принять.

И после великого спора и противления патриарх, более опасаясь, чтоб больше к вору не пристали, а особенно видя, что Голицын сам принять не хочет, наконец к тому склонились с таким включением: 1) чтоб королевич закон восточной церкви принял и защищать оную обещался; 2) чтоб все войска польские прежде прихода в Москву вывел; 3) никаких городов и земель от государства Русского не отлучать, и которые ныне поляки взяли, все возвратить, и от Смоленска отступить; 4) поляков, которые явно православия не примут, ни в какие русские чины не жаловать и дела б им никакие не доверялись; 5) церкви римской внутри Москвы нигде не иметь. И на том утвердясь, послали к Жолкевскому с известием, который тогда стоял на Вязьме. А Липунов с великою злобою и угрозами со многими людьми отъехал снова к вору на Угрейшу, а на другой день оный вор, придя, стал у Симонова монастыря.

Ружинский, в тот же день получив оное известие, 28 июля писал к Мстиславскому с товарищами, что он имеет от короля повеление Москву по крайней возможности защищать и для того, насколько возможно, сам поспешит; Шуйских же чтобы хранили и никоего зла им не допустили, которым назначенный царь Владислав всякую милость показать не оставит. И хотя бояре хотели еще сие далее рассматривать, однако ж обложением и утеснением от вора принуждены от Жолкевского помощи просить. Потому он 4 августа, придя, стал в Хорошевских лугах с 5000 человек, а ближе к Москве не пошел, чтобы бояр принудить к скорейшему договору. После чего тотчас принялись за договоры, и после многих с ним прений выше-объявленные пункты утвердили, и от обоих сторон в шатрах на Девичьем поле подписали и присягою утвердили. Коберицкий показывает в том договоре еще сии пункты: чтоб жидов в Россию не пускать, прав российских не нарушать, церкви римские строить с позволения патриаршего, духовных и дворянских имений не отнимать, Марине, Расстригиной жене употребление царского титула запретить, гетману Жолкевскому без позволения бояр ни одного человека в Москву не вводить, а стоять ему на Девичьем поле. Однако ж о принятии веры указано требовать на то от короля соизволения.

Сей удивительный в таком великом деле без довольных оснований учиненный договор привел тогда многих умных людей в недоумение. И многие поляки, как и другие чужеземцы, поставляли русским за вымысел и обман, чрез что б могли от такой тяжкий, а особенно междоусобной войны освободиться. Сие рассуждали из того: 1) что они, римскую веру так жестоко ненавидя и опасаясь, что оная сходством некоторых обрядов, хотя в пункте веры великую разность в себе заключает, и к тому коварствами римских духовных, простые люди легко обмануты могут быть и невидимо в оное, словно в сеть пойматься могли, выбрали в государи противного им закона; 2) что оный королевич был еще тогда малолетним и к правлению государства столь великого и таких жестоких нравов не способен; 3) такие пункты включал, которые поляков оскорбляли, о чем договариваться было противно, а особенно, чтоб ему жениться на русской, в пище и прочих порядках и обычаях поступать по русскому обыкновению; и так разумели, якобы русские имели намерение потом, малую причину сыскав, его ссадить, а выбрать иного. Однако другие рассуждали противное и полагали, что русские такие неосновательные договоры заключив и непорядки устроив, что, не учинив наперед с королем договора и не утвердясь, сразу царя Василия ссадили и постригли от самой глупости и крайней дерзости, а не коварством, что внушением поляков в Москву, отданием короны и прочих инсигний или барм государственных и всех сокровищ царских, а также и вручением Шуйского со всею фамилиею в польские руки довольно истинное, но непорядочное намерение свое утвердили. Но сие с обоими мнениями точно не согласовалось. В то время бояре, видя себя в столь тяжком от вора утеснении, опасаясь, чтоб оный, насилием Москву взяв, на престол не восшел, от чего никакой к избавлению надежды уже не видели, принуждены были негодующему на царя Василия народу что-нибудь в пользу представить и от крайнего смятения удержать. Выбору же других государей краткость времени, а оных отдаление весьма обстоятельствам не соответствовало. Ибо например шведского, который все вышесказанные договоры хотел принять, но за отдалением трудно было о том думать, потому что прежде, нежели бы он с помощью пришел, король польский или вор могли б совсем разорить. К тому ж ведая, что многие шведы королю польскому больше, нежели шведскому, верны были, и видя, как Горн и Делагарди действительно клятву нарушили и войско русское при Клушине полякам предали, верить больше никак не могли. Русского выбрать также был страх, что многие, поскольку равного себе, подобно как Шуйского, почитать и слушать не будут. К тому же Голицын и Салтыков, прельстясь королевскими великими им обещаниями и уловив деньгами великую артель (поруку), сильно на том стояли, которым другие, и не желая, ради избежания более тяжелой беды, согласовали. Что же до введение поляков в Москву и отдание сокровищ, а также и Шуйских в руки польские, оное вовсе было учинено все против воли бояр, как ниже явится.

После учинения с Жолкевским договоров сентября 19 числа выбрали к королю и королевичу послов: 1) митрополит ростовский Филарет Никитич, 2) боярин князь Василий Голицын, 3) окольничий Даниил Иванович Meзецкий, 4) думный дворянин Василий Борисович Сукин, 5) думный дьяк Томила Луговский, 2 дьяка, 10 человек дворян, да гостей и купечества знатного, и голов, всего человек с 40. И оным дав наказ, со всеми объявленными договорами отправили к Смоленску.

Между тем вор с Липуновым и Сапегою, стоя за Яузою, великие пакости делал. А Жолкевский, перейдя по договору к Девичьему монастырю, посылал к Сапеге. чтоб он, вора оставив, с ним соединился или б пошел в Польшу. Однако ж Жолкевский, желая бояр принудить, чтоб его в Москву впустили и крепость в его руки отдали, сказал, что Сапега его не слушает и якобы на него нападение учинить хотят, от чего он, ежели в город не пустят, принужден далее отступить, а ежели впустят, то Сапега, увидев оное, нехотя от вора отстанет. В чем с ним Салтыков вошел в согласие и бояр к исполнению принуждал. С чем патриарх и многие бояре спорили и говорили, ежели гетману крайняя нужда придет, то можно пустить под стену и оборонять его пушками и помощью из города, а внутрь города, пока король договоры не утвердит и королевича не отпустит, поляков не впускать. И говорили, что Жолкевский, подлинно с Сапегою войдя в согласие, обманывают. И на том все утвердясь, послали гетману сказать. Но Салтыков поехал гетмана к городу приводить и без ведома патриарха и бояр ввел его прямо в город. Бояре же, видя сие, придя в великий ужас, видя, что между ними самими никакой надежды нет, принуждены были пустить его в Кремль. И поставили гетмана на старом царя Борисове дворе, во дворце поставили польский караул, а полковники стали в Китае по дворам. И ключи городовые с принуждением взял гетман к себе. И потом он, учинив с Сапегою договор, что все его заслуженное жалованье королевич после воспринятия царства заплатит, сам, выйдя против него, построился. Вор же, уведав сие, что Сапега уже согласился, взяв русских изменников казаков и татар, ушел снова в Калугу. И там укрепившись, писал по городам, чтоб ему помогали, после чего некоторые города ему помогали, а многие не послушали.

В Колязине монастыре был тогда в осаде воевода Давыд Жеребцов, и его полковник польский Лисовский да с ним изменник казачий атаман Андрей Просовецкий после многих боев и приступов взяли, и пошли к Ивангороду и Пскову. Но разошедшись с Лисовским, Просовецкий и Григорий Волуев, придя, взяли Великие Луки. Бояре же, уведав сие, что Лисовский и Просовецкий русские города разоряют, говорили гетману, чтоб он от себя к Лисовскому писал и послал бы на Просовецкого войска. Но Михаил Салтыков, опасаясь бояр, умыслив убавить из Москвы русского войска, послал сына своего Ивана да с ним князя Григория Волконского против Просовецкого. И оные Просовецкого нигде не нашли, поскольку оный, уведав о том, ушел к Суздалю.

Потом по представлению Жолкевского положили бояре в Москве для безопасности впредь царя Василия сослать в Соловецкий монастырь и велели немедленно отвести его на Вологду. Но Михаил Салтыков, якобы сожалея, представлял, чтоб так далеко не ссылать, а послать в ближайший монастырь. И хотя с тем бояре никто не был согласен, но он, договорившись с гетманом, велел посланному с ним отвести его в Иосифов, а царицу его сослали в Суздальский Покровский монастырь.

Августа 30 дня приехали послы к Смоленску и приняты от короля с подобающею честью. После чего король утвержденные с Жолкевским договоры в публичной аудиенции обещал исполнить, а о пункте переменения веры велел им с министрами советовать. Но вскоре потом стал говорить, чтоб прежде утверждения оных Смоленск отдали. А поскольку как послы, так и воевода смоленский Михаил Борисович Шеин того учинить не хотели, король, зло осердясь, велел подкопы под стены сделанные зажечь и послал на приступ. Однако ж тем более своих людей погубил, нежели городу вреда сделал, ибо на том приступе более 2000 поляков побито и многие от ран померли. После сего великого урона многие польские начальники советовали королю, чтоб он, оставив Смоленск, пошел в Москву без продолжения, и, оный главный всего государства город в свою власть взяв, такие законы русским предпишет, каковые он сам за благо рассудит, и затем королевича, короновав, с достойными к правлению помощниками оставит и тем все государство во власти его утвердит. Сие мнение хотя королю по всем обстоятельствам явилось за наилучшее, однако ж почитал за великую непристойность, так долго стоя и не взяв города, отступить и неприятельский город назади оставить, и писал к Жолкевскому и Салтыкову, чтоб, взяв Шуйских и инсигнии забрав, Жолкевскому привести к себе. Потому Жолкевский, взяв всю казну государственную в свою власть, многое раздав полякам в жалованье, другое многое царское сокровище, а также Шуйских, царя Василия братьев и племянников взяв с собою, оставив в Москве Александра Гоншевского, пошел из Москвы. И зайдя в Иосифов монастырь, взяв там бывшего царя Василия, пошел к Смоленску. После приезда к Смоленску представил Гоншевский Шуйских перед королем, который тогда сидел, и принуждали бывшего царя Василия в землю кланяться. Но он того после всех принуждений не учинил, только сказал: «Ваше величество, видя сие мое несчастье, помысли о себе, чтоб Всевышний Судья тебе или твоим наследникам в той же мере неправду сию не отметил. Я желаю тебе более верных подданных иметь, нежели я имел». За что король, осердясь, велел их как невольников вывести и держать под крепким караулом. Потом принудили его послать письмо к Шеину, чтоб город отдал, и приведши его самого пред врата градские, звали Шеина, чтоб он сам с ним говорил. Шеин же, видя царя Василия, сильно плакав, сказал: «Я царю Василию Иоанновичу крест целовал и был ему всегда верен и послушен, пока он был царем. А ныне сего вижу не царем, но чернецом и невольником в руках неприятельских, и слушать его не должен. И когда всем государством государя выберут, тогда оного, как моего государя, во всем слушать и повеление его исполнять готов». Король же, видя, что оные Шуйские ему ничего в его намерении учинить не могут, послал их в Польшу и велел содержать под крепким караулом. С русскими же послами продолжая договариваться, которые принятия королевичу русской веры и супружества с русскою никак уступить не хотели, согласились, что сии пункты на собирающемся тогда сейме решить. А к Жолкевскому послал король указ, чтоб присягали русские королю самому.

Жолкевский между тем, войдя в согласие с Салтыковым, всю власть у бояр отнимать стал, велел вопреки протестам боярским деньги под именем Владиславовым делать, чины стал раздавать и воевод переменять, в Москве и по городам многие и тяжкие поборы наложил, из-за чего в Москве стали происходить многие беспокойства. А при Смоленске хотя великий королевский временщик Потоцкий сильно утверждал, чтоб русским не уступать и себе оную корону с самовластием присвоить, потому и указ к Жолкевскому послан, что русских принудить королю самому крест целовать, представляя, что русские нарочно королевича просят с малым числом людей, чтоб и его ссадить, когда захотят, могли. И король с доброю совестью его отпустить не может и из-за того, что в Люблине и Вильне всем сенаторам явно обещал всю оную войну употребить в пользу королевства Польского, а не для своей пользы: «И ежели вы корону русскую королевичу уступите, то не только обещание нарушите, но к тому едва утишенное внутреннее нарекание об искании вами самовластного над Польшею властвования чрез подпору русскую утвердить возобновите, и для того по крайней мере нужно со всем государством Польским в том согласиться и в том осторожно поступать».

Русские же послы, видя сие, что от короля никакого договора ожидать нельзя и что все только в продолжении упражняются, помалу, рассуждая, намерение свое переменили и о Владиславе думать оставили. В чем особенно Голицын, имея довольную надежду сам престол российский получить, охотно высматривал, как бы с поляками добрым способом разъехаться. А митрополит Филарет, весьма того королевича не хотя, стал полякам еще многие затруднения представлять и обо всех оных поступках польских обстоятельно в Москву к патриарху и боярам писать, и особенно в письме к патриарху изобразил все учиненные поставленного договора с Жолкевским нарушения. И некоторые королю советовали королевича, не удерживая, отпустить, ибо Жолкевский не без соизволения королевского такие договоры учинил и клятвою утвердил, потому так легкомысленно нарушать неприлично. Войну же с таким упрямым народом продолжать небезопасно. Войску, которое от называющегося Дмитрием отступило, может из русской казны быть от Владислава заплачено. Иначе же будут они требовать от Речи Посполитой, из-за чего Речь Посполитая может в смятение прийти, поскольку таких великих долгов платить, ни же столь тяжкую войну без разорения вести не может. Все сии трудности, когда только он на царство вступит, легко уничтожены быть могут, и в том более надобно на гетмана Жолкевского положиться. Однако ж на том Потоцкий с товарищами настоял, что король положил ожидать взятия Смоленска, но оный тем только жесточее оборонялся.

Жолкевский, будучи в Москве и видя жалобы боярские о нарушении договоров и что король таким продолжением принудит русских на иное предприятие, взяв из казны инсигнии, драгоценную корону и пр., а также царя Василия братьев и племянников с их пожитками, ноября 9, оставив в Москве Александра Гоншевского, поехал из Москвы. И зайдя в Иосифов монастырь, где был царь Василий Шуйский, взяв оного, приехал со всем под Смоленск и всех оных представил королю на публичной аудиенции в скаредном платье и с руганием, словно войною плененных. И хотя король Жолкевским гетманом весьма был недоволен за то, что королевичу, а не ему присягу учинили, однако ж оное скрывал. Когда царь Василий с братьями введен был, король сидел на стуле. И хотя царя Василия принуждали, чтоб он королю в землю равно с братьями кланялся, но он того не учинил и сказал только: «Ваше величество, ныне видя мое несчастье и Божеский на меня гнев, а кроме того неверность подданных и вероломство друзей, памятуй правосудие Божие, что всякую неправую обиду отметить не оставит, ежели не на самих, то на детях. Я же желаю тебе и сыну твоему иметь более верных рабов и лучшее счастье, нежели я имел». При котором многие из сенаторов польских заплакали, а король, посмеявшись, велел их увести и охранять. Потом велел король ему письмо к Шеину послать. Но Шеин, письма не приняв, отказал с тем: он извещен, что бывший царь Василий ныне простой чернец и где он ныне, о том не знает. Сие надругание и неправильность действий видя, русские послы нетерпеливо королю и сенаторам представляли, чтобы король Шуйских, как бояр российских, освободил. И ежели он имеет опасность, то они возьмут их в свое сохранение и в том всем государством подпишутся. Иначе же будут они ко всем государям с жалобою писать, что королю, также и республике есть не к чести, что над бывшим равным себе государем, по воле Божией пришедшим в несчастье, надругиваться, не имея от него никакой себе достойной тому причины. Тогда ж из посольства русского Василий Сукин да дьяк Свадной, изменив послам, тайно вести к королю переносили. О чем послы уведав, стали от них оберегаться и советоваться отдельно. А что, подольстясь, Голицын от них уведал, о том писал тайно к патриарху и боярам.

Стоя в Калуге, вор оный многие по городам пакости делал. При нем же был царь касимовский Урмамет с татарами. И видя смятение в государстве напрасное, а кроме того уверясь, что оный подлинно вор, умыслил, отъехав от него, войти в согласие с боярами, с которым тайно и Урусовы мурзы согласились. Но сын оного царя, уведав о том, сказал вору, что оный царь хочет его убить. Сие услышав, вор оный явно оному царю ничего сделать не мог, поскольку его во всем войске очень любили и почитали, и умыслил тайно его погубить. И вызвав его со псами на охоту, отъехав с ним и Михаилом Бутурлиным от людей далеко, отсек саблей голову и бросил в реку Оку. И потом сказали, якобы он уехал к Москве, чего ради послали за ним в погоню многих людей. Но рыбак, который все оное видел, сказал тем посланным и указал тело его, у берега лежащее без головы. Сие подало мурзе Петру Урусову причину, как бы оную невинную кровь отметить. И через некое время, выехав с ним на поле с охотою, отсек ему голову и, взяв татар своих, которые были уже готовы, ушел в Крым. А остальных татар побили в Калуге, человек с 200, разве мало что ушло. И так сей нечестивый враг и разоритель государства, приняв достойную казнь, мерзкую свою жизнь окончил и погребен был в Калуге с великою честью декабря 11 дня. После смерти его родила Марина сына, которого именовали Иоанн. Но многие сказывают, что был нарочно посторонний взят для удержания бунтовщиков, через что в Москве немалая надежда к успокоению внутренней войны подалась.

В Москве уведали об убиении оного вора, послали князя Юрия Никитича Трубецкого, чтоб калужан привести к присяге королевичу. Но калужане, удержав Трубецкого, послали к боярам с письмом, объявив: «Ежели королевич закон восточной церкви примет и поляков выведет, то они все готовы ему присягать, а доколе сего не учинят, то как его, так и согласных ему почитать будем за неприятелей»; а между тем употребляли имя Маринино и сына ее. Трубецкой же после того тайно в Москву ушел.

В Казани слыша, что поляки в Москву вошли и бояр утесняют, войдя в согласие, присягали калужскому вору, в чем наместник князь Бельский сильно им претил и удерживал. Но дьяк Никонор Шульгин, желая сам в Казани быть старшим, возмутив народ, велел наместника оного убить. На третий день, прибежав, татары сказали, что оный вор убит и люди все разбежались. Того ради казанцы с великим сожалением погребли его с честью и о несчастливом случае том писали в Москву.

1611. При Смоленске король, стоя, сильно домогался город взять, специально велел царя Василия вывести перед городом, чтоб сам Шеину сказал, и письма из Москвы от бояр с точным об отдаче оного города повелением ему отдал. Шеин же, видя царя Василия Иоанновича, сильно плакал и посланному сказал, чтоб он донес королю, что он сего знает, что был царем российским, и тогда ему как государю по своему обещанию верно служил и все повеления его точно по крайней возможности исполнять прилежал. А ныне, видя его, как чернеца и невольника в руках неприятельских, слушать его не должен. Что же повеления боярского касается, то он знает, что он и сам такой же боярин, и что к пользе отечества относится, он сам о том столько разумеет, и что во вред видит, того никогда не послушает. Ежели же всем государством изберут государя надлежащим порядком, то он после учинения ему присяги во всем повиноваться будет. Особенно же его письмо от послов 3 января в том утвердило, в котором ему точно о сдаче запрещали. Король же, осердясь пресильно, велел подкопы, сделанные под стены, зажечь и всем войском приступать. А уведав чрез Сукина о письме, посланном от послов в Смоленск, жестоко на них озлобился, принуждал послов к Шеину о сдаче писать. Они же, презрев королевские угрозы, отвечали: «Ежели, ваше королевское величество, изволите по учиненным договорам исполнить и сына своего по обещанию на царство отпустите, то не только Смоленск, но и все государство в его полной воле и власти останется и мы все, как верные рабы, ему служить и во всем повиноваться будем. А вашему величеству присягать и город отдать мы не можем, поскольку от государства такого повеления не имеем. А хотя б мы то сверх данной нам власти и учинили, только вашему величеству не полезно, поскольку нас не только никто не послушает, но и наши дела, как неверных отечеству рабов, все опровергнут». Уведав же чрез Сукина и дьяка Сваднова, что послы к Шеину с укреплением писали, зло осердясь, как преступников клятвы обвинив, взяв под караул, послал вместе с Шуйскими в Польшу и велел их держать в разных городах под караулом, а именно послы были в Мариенбурге в Прусах 23 дня апреля. А также писал и в Москву еще к Салтыкову, чтоб принудили бояр к королю самому пристать и Смоленск отдать велели. Что тогда многие польские сенаторы о послах русских почли за правильный и порядочный поступок, а король, хотя и зло гневался, но более никакой обиды, кроме неприязненного взирания и некоторых заочных поношений, послам не учинил.

В Москве бояре, уведав об увозе царя Василия и ругании над ним, утаясь от вора Михаила Салтыкова, писали по городам, чтоб, собрав войско, Москву очистили, объявив именно королевские неправые поступки и утеснение от поляков. Потому в Калуге князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой да с ним атаман Заруцкий, на Рязани Прокопий Липунов, во Владимире князь Василий Федорович Масальский да окольничий Артемий Васильевич Измайлов, в Суздале Андрей Просовецкий, на Костроме князь Федор Волконский, на Романове князь Федор Козловский с братьями, войдя в согласие чрез письма, собрав войска, пошли к Москве. Между тем Салтыков получил от короля указ, чтоб принуждал патриарха и бояр писать к послам, чтоб они договор написали по воле королевской и Смоленск отдали. Потому патриарх и бояре, а наиболее князь Андрей Васильевич Голицын да князь Иван Михайлович Воротынский спорили о том, что они с Жолкевским сделали договор принять на царство сына королевского, когда он закон примет и польские войска вон выведет, а креститься ему в Можайске, не доезжая Москвы, и оное клятвою утвердили. «А ежели мы ныне на волю королевскую положимся, то уже договор оный сами нарушим и принуждены будем принять государя иного закона, что в совестях нанесет отягчение и в народе новое смятение, чрез что государство может впасть в междоусобную войну и тягчайшее разорение. Да и король того сверх учиненного договора, чтоб ему присягать, требовать по праву не может. А под словом "на его волю" разумеется то ж самое, чтоб мы отдались под власть польскую». За что Салтыков, осердясь, хотел патриарха зарезать. Патриарх же, прокляв его, сказал, что «я не смерти, но греха более боюсь, и сего ни по какому домогательству не подпишу». Бояре же, Мстиславский с товарищами, оное за страхом, а Воротынский и Голицын под караулом сидя, после жестокого принуждения подписали.

А поскольку в Москве многие стали на поляков негодовать и неоднократно приходя к Салтыкову об учиненных неправостях представляли, января же 24 числа собрался народ на площадь, едва в бой с поляками не вступили, и легко было тогда русским всех поляков побить, поскольку все решетки по улицам рано заперли и, поставив караулы, сойтись им не допустили. Но злой враг оный Салтыков на пагубу столь многих тысяч русских принудил патриарха народ уговорить и отпустить в дома, обещая от поляков впредь лучшие поступки. Но после утишения поляки и оный вор Салтыков, опасаясь себе достойной казни, запретили сначала русским всякое оружие при себе носить, а по улицам решетки велели сломать и ночные от русских караулы отставить. Король же, получив сие от 17 января боярское письмо, объявил послам, бывшим еще при Смоленске. Но послы сказали, что они ту грамоту за правую не приемлют, потому что патриарх, как глава правительства, не подписался, а бояре Воротынский и Голицын подписались поневоле, сидя под караулом. Что королю подало причину послов жестоко утеснять.

В Москве уведали поляки, что войска собираются, послали на Рязань. Да к ним же пристал изменник Исаак Санбулов с черкасами, которые, придя неожиданно, многих рязанцев побили, села и деревни разоряли и Липунова в Пронске осадили. Но князь Дмитрий Пожарский, уведав о том, собравшись с зарайчанами, придя, Санбулова отбил и, Липунова выручив, поворотился в Зарайск. А Санбулов, ранее успев, неожиданно Зарайск сжег, где его Пожарский, догнав, совсем побил, а Санбулов сам едва бегом в Москву спасся. Потом Липунов и Пожарский, собравшись со многими городами, пошли к Москве. О чем в Москве Салтыков с товарищами уведал, придя к патриарху, стал говорить, чтоб он к воеводам писал, чтобы к Москве не ходили. Но патриарх сказал: «Ежели поляки из Москвы выступят и станут по договору за Москвою, то он писать готов. А ежели поляки договор и клятву свою хранить не хотят, то и нам содержать оную не должно». Салтыков же, ругая и понося патриарха, взяв из его дому, посадил в Чудове под караул и не велел никого к нему допускать. Сие было в великий пост, марта в первых числах. И держал патриарха две недели, не могши ничего от него вымучить. Умыслил Салтыков с поляками его и народ побить, для чего приближающийся ход с вербою явился им к тому удобным. Для этого, освободив патриарха из-под караула, велели ему идти с вербою на лобное место, а польские роты поставили в строю по площадям и приказали, чтоб учинить ссору и тут кого надобно побить, якобы нечаянным случаем. Но народ, уведав, никто за вербою не пошел. Поляки же видя, что по их намерению не исполнилось, взяли патриарха снова под караул и в Чудове, лишив его чина, заперли в темницу, а на его место возвели опять бывшего при Расстриге Игнатия грека патриархом.

Того же марта 18/29 дня во вторник на Страстной седмице Пожарский и другие воеводы пришли к Москве и стали около города. Поляки же по совету с вором Михаилом Салтыковым, собравшись с ротами на площади, начали ряды грабить. Но потом, придя в дом князя Андрея Васильевича Голицына, его убили и, дом его разграбив, пошли на Тверскую. Но в Тверских воротах, собравшись, стрельцы их не пропустили. Оттуда пошли на Стретенку и всех людей побивали. Но в Стретенских воротах князь Дмитрий Михайлович Пожарский их отбил и за город разорять их не выпустил. Они же, придя на Кулишки, встретились с Иваном Матфеевичем Бутурлиным, с уроном принуждены отступить и пошли за Москву реку, где их также Иван Колтовский не пропустил и назад в Китай прогнал. Михаил же Салтыков велел весь Белый город полякам выжечь. И хотя они во многих местах зажгли, однако ж меж Кулишек и Покровки немного, а от Пречистенки к Тверской все выгорело, только меж Покровки и Тверской стрельцы, пушкари и чернь жечь не допустили. И Пожарский сделал у Введения острог. В тот же день от поляков едва не все жители Белого города порублены, разве которые в домах отсиделись или бегом к воеводам спаслись. Побитых же и сгоревших счисляли не меньше 60 000 человек. И сей день и ночь бились непрестанно. 19/30 марта пришел от Прокопия Липунова Иван Васильев сын Плещеев с малым числом людей, а к полякам из Можайска пришел полковник Струе, но воеводы его не пропустили и назад прогнали. Но тогда поляки, выйдя за Пречистенские ворота, слободы, а за Москвою рекою деревянный город сожгли. Потом пришли поляки на Стретенку и Кулишки к Введенскому острожку, жестоко напали на Пожарского, и был бой долгое время. И хотя другие Пожарскому не помогли, однако ж он их жечь не допустил, пока его не ранили столь жестоко, что в ту же ночь отвезли в Троицкий монастырь. После чего поляки весь Белый город и кругом выжгли, только что за Яузою уцелело. Сие видев, оставшиеся воеводы решили, что им с таким малым числом людей противиться невозможно, отступив в Симонов монастырь, укрепились.

Король долгое время различными отягчениями и страхами, как и обещаниями, принуждал царя Василия, чтоб ему письменно престол российский уступил. Но Шуйский, представляя, что то не в его уже воле и королю такое письмо ни на что не годится, а довольно того, что он и его братья, а также все государство хотят иметь и признать сына его царем. И в том он, как подданной, после заключения договоров подписаться готов. «А ныне, боясь суда Божия, того не учиню, хоть смерть приму». Также слыша король про такое в Москве смятение и видя послов непоколебимое стояние, затеял на них, якобы против их присяги к Шеину и Москву писали, в чем из Москвы вора Салтыкова письма, а при Смоленске Сукина изменника товарища их с клеветами представил, и по оному, взяв их под караул, апреля 23-го числа послал в Прусские земли в Мариенбург, а Шуйских в другие города, где их содержали с великим утеснением. Царь Василий же, после многих мучительских домогательств и принуждений по желанию королевскому никакого письма не дав, в Польше голодом уморен, в чем большая часть родственников ему последовали.

При Москве собравшись воеводы со всех городов и, совокупясь на Угрейше, приступили снова к Москве, которых поляки встретили за Яузою и, немного бившись, отступили в город, а воеводы стали вокруг Белого города: Прокопий Ляпунов с рязанцами у Яузских ворот, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой на Воронцовском поле, костромские, ярославские и романовский воеводы князь Федор Волконский, Иван Волынский, князь Федор Козловский и Петр Мансуров у Покровских ворот, Артемий Васильевич Измайлов с товарищами у Стретенских ворот, князь Василий Федорович Масальский у Тверских ворот. Но поскольку во власти общей произошла между ними распря, что всяк хотел быть старшим, того ради, съехавшись в поле, всем дворянством после малого спора выбрали главным князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да с ним Прокопия Липунова и Ивана Заруцкого, поскольку сии последние были люди, а особенно Липунов, острого ума, и в делах военных сколько храбры, столько искусны, и в войске имели великую любовь и почтение, а Заруцкого наиболее из опасения, чтоб, осердясь, не отъехал, оным почтили. Однако ж установили, что им для советов всем съезжаться. И по сему учреждению, построив каждый себе для безопасности острог, каждодневно с поляками бились и привели их в великое утеснение.

Салтыков, видя такое бедствие над поляками, послал такого же вора, как и сам, Алексея Безобразова к королю с письмами, прося его, чтоб сам, придя, по своему намерению сделал. Который, придя, королю все подробно возвестил. Тогда сенаторы и генералитет польский прилежно королю говорили, чтоб, оставив столь тяжкую осаду смоленскую, сына в Москву отпустил, а о награждении за издержки ныне договоры сделал, за что русские, желая только спокойности, легче Смоленск и Северну уступят. И сие легче и надежнее, нежели неблагонадежною войною доставать и великими на то убытками Польское государство разорять. Но сии советы ничего учинить не могли, ибо как русские, не одумавшись, послушав изменников, столь непорядочный выбор и неосновательный договор сделали, так и король, уничтожая оных силу, а своих умные советы, беспутно держался за Смоленск, в чем ему только Потоцкий советовал, и вместо того что самому идти или сына послать, отправил гетмана Жолкевского с войском в 6000 человек. Да и тот из-за несогласия сенаторов, а особенно видя к себе неблагодарность королевскую, с походом умедлил.

Посланный из Москвы воевода Иван сын Михаила Салтыков, которого королевич или скорее отец пожаловал окольничим, придя в Новгородчину, при Ладоге шведов побил и Ладогу взял. Новгородцы же, опасаясь, чтоб сей, усилившись, их королевичу крест целовать, как Тверь и Ладогу, с прочими городами не принудил, послали его просить к себе, обещаясь, выслушав его предложение, согласиться и ему возможную помощь учинить. Потому он, обнадеявшись, приехал в Новгород с малым числом людей, хотел в первую очередь с наместником князем Одоевским видеться. И новгородцы, взяв его, жестоко пытали, спрашивая о намерении отца его. И хотя он говорил, что у него с отцом никакого к измене согласия нет и будто он хотел идти к Москве для соединения с воеводами против поляков, но новгородцы, обличив письмами отца его, которые к нему писал, посадили его живого на кол и к отцу отправили человека его с известием, обещая такое же награждение.

Король послал из Смоленска Ивана Салтыкова со смо-ленчанами к Дорогобужу, чтоб оный взять. И они, пойдя, в согласие вошли, чтоб идти к Трубецкому в помощь. Но один из них, изменив, сказал о том королю, за что король, осердясь, велел весь уезд разорять и шляхту побить. Из-за чего как смоленчане, так и дорогобужане, собравшись, с домами отъехали к воеводам, при Москве стоящим.

Шеин в Смоленске так долго держался, и оный с 1 октября 1609 по 13 июня 1611, без малого два года, мужественно обороняя и не видя в военных и харчевых припасах недостатка, нисколько о сдаче не думал. И уже в польском войске было немалое смятение о том, крайнее намерение, отступив, оставить, а искать иных способов. Но тогда из-за столь долгого запертия учинилась в городе болезнь цинга, и многие люди военные занемогли. К тому же вор смоленчанин Андрей Дедешин, часто бывая у наместника, некогда услышав наместниково с товарищем своим рассуждение, где наиболее оберегаться от поляков надобно или где был город наименее защищен, немедленно уйдя из города, королю сказал. Потому король велел немедленно, на оное место всю силу употребив, стену разбить. И хотя наместник, познав измену, сколько можно оборонял, однако ж поляки в ночи 13 июня город приступом взяли и всех, кто попался, побили. Русские же стрельцы, желая поляков выбить, зажгли город в разных местах, от чего добралось до пороха и, взорвав башню, как поляков, так и русских много побило. Некоторые же, собравшись с женами и детьми и их богатствами, от великой злобы не желая пленниками поляков быть и свое имение в расхищение, а неприятелем в пожиток отдать, сами зажглись и со всем погорели. После утишения же пожара наместник Шеин явился с оставшимися малым числом людей перед королем, которого он, с женою и сыном взяв, против всякого достоинства немедленно велел, оковав, сослать в Польшу и держать, как злодея, под крепким караулом. После взятия оного города, оставив с войском Иакова Потоцкого, сам пошел в Вильню 25 июля, где он, как победитель, принят был. Однако ж многие в том отступлении на короля нарекали, якобы он своей победы продолжить не сумел и без всякого разумного довода в Москву не пошел, где была крайняя нужда Гоншевского от осады освободить. И хотя король предстоящим сеймом извинялся, однако ж ему довольно представлено было, что то было можно до сейму окончить. И тем королевским отходом под Москвою воеводам бодрости и к побеждению надежды более умножилось. Когда же король приехал на сейм в Варшаву, несчастливый царь Василий с братиею, как образ переменности счастья, пред королем от Жолкевского был представлен, и оное столь великое им почитаемое счастье в пространной речи многими историями приукрашено было. Однако ж все благорассудные оное ни в какую похвалу не причитали, поскольку оный ни войною, ни хитростию, а только изменою неверных подданных царства лишен и с помощию тех же бунтовщиков украден и полякам отдан. После сего их хвастанья послан Шуйский со средним братом своим Дмитрием в замок Гостии, а младший брат Иван отдан воеводе на поруки. Но Василий и Дмитрий против воли сенаторов от короля тайно уморены были, и над гробом его изрядный голбец был построен. И так сего государя жизнь, в великом беспокойстве и переменности счастья продолжаясь, в крайнем несчастье и окончилась. И хотя его собственные поступки наибольшею причиною тому его несчастью были, однако ж еще более прикоснувшиеся к его свержению или насильственною смертию или в великом несчастье в возмездие, со срамом и бедою жизнь свою окончили, о чем не только русские, но и чужестранные писатели согласно пишут.

О взятии Смоленска приехал в Москву с известием смоленчанин Юрий Потемкин и явился у воевод. Тогда же приехал троицкий келарь Авраамий Палицын от архимандрита и просил всех воевод и воинства, чтоб о добывании Москвы крайнее их приложили старание, обещая за побитых Бога молить и во всякой нужде деньгами и запасами возможную помощь учинить. А также стали к воеводам собираться остальные войска отовсюду. Тогда пришли от Новгорода, Поморья и бывшие около Смоленска дворяне, стрельцы и казаки. В скором же времени пришел Иоган Сапега к Москве, и стал у Новодевичьего монастыря с войском, и просил воевод о съезде, и с ним воеводы хотели учинить договор. Но поскольку поляки из Москвы выйти не хотели, того ради, ни о чем не договорившись, разъехались. И на следующий день в Лужниках с Сапегою был бой, на котором с обеих сторон людей много побито. А особенно сначала русскую конницу смяли, но пехота, зайдя рвом, конницу выручила и польскую целую роту совсем побили, и потом отступили каждый в свой обоз. Потом на третий день Сапега со всем войском приходил на острог у Тверских ворот, и его воеводы встретили в поле, и бились весь день. И Сапега, отступив, вскоре оставив Москву, пошел к Переславлю. А с ним бояре из Москвы послали князя Григория Ромодановского да с поляки пана Косяковского. И оные в Братовщине острог взяли. За ним же воеводы послали князя Петра Владимировича Бахтеярова да Андрея Просовецкого с войском, которые сошлись с Сапегою в Александровой слободе. И Бахтеяров, видя невозможность, отступил в Переславль, а Сапега взял Александровский острог, пришел под Переславль, где, много раз с великою наглостью приступая, немало людей потерял, а осажденным ничего не учинил, только что многие места вблизости, посылая, разорил.

После отхода Сапеги пришли в согласие воеводы взять Белый город и потом к Китаю приступать. Потому, взяв сначала на Козьем болоте острог, в котором сидели шведы, оных всех побили, а потом, войдя в город, взяли Никитскую, Арбатскую, Алексеевскую и Тресвятскую башни, многих поляков побили, а в тех местах, также за Москвою рекою, поставив остроги, русских посадили и поляков в крайнюю тесноту привели. И к взятию Китая уже бессомненную надежду имели, так как полякам в харчах великое оскудение было, и многие готовы были на договор отдать. Но что творит самовольство и бесстрашие, когда главного начальства нет и всякий хочет быть велик! О безумие, что презрели общее отечества благополучие, а прилежали о собственной прибыли, забыв вечное, трудились о временном, презрев Христово точное учение, что говорит: «Если царство разделится само в себе, не может устоять». Ослепила же прихоть разум их, ибо прежде, нежели неприятеля победили, Москву очистили и государство от внешних и внутренних беспокойств утишили, новый мятеж воздвигли по тому случаю, что начали советоваться о выборе государя. И хотя тогда окольничий Измайлов с товарищами Трубецкому и другим представлял, что многие казаки, доброжелательствуя Марине и сыну ее, станут их представлять, другие, может, захотят кого из бояр и, разбившись порознь, воздвигнут в войске несогласие и вражду, «чрез что все оное наше надеяние пресечется», но поскольку некоторые новгородцы Трубецкому о выборе королевича шведского, о котором Делагарди к новгородцам писал, с великими обещаниями представляли, а Заруцкий и все казаки надеялись, что вора сына, как наследника после отца, которому едва не все государство присягало, выберут, все, оставив сильный оного разумного мужа совет, согласились и стали в поле, выехав, в котором все те объявленные распри показались, и многих стали представлять. Но Трубецкой представил: 1) Ежели выбрать Маринина сына, который еще младенец году, то многие, ведая, что его отец был не прямой Дмитрий, его возненавидят и будут искать снова выбирать иного. Да хотя б памятуя, что присягали отцу его и подлинно верили, что он прямой был Дмитрий, да таким великим государством управить и людьми, к смятениям уже обыкновение имеющими, ни ему, ни матери его, поскольку женщине, управить невозможно. К тому ж известно всем, что она, так как от многих знатных фамилий оскорблена, будет им мстить и поляков, как своих свойственников и родственников, ей при себе держать возбранить невозможно. А из того всего снова тягчайшие несогласия произойдут. 2) Ежели выбирать из бояр и знатных фамилий, то уже очевидно, что за столь долголетнее смятение все между собой в великие вражды и непростительные злобы вошли, чрез что любой из них будет мстить и отмщать. Наиболее же, что многие, полагая его еще за равного себе, надлежащей чести воздавать и в послушании быть не захотят, за что ему придется наказывать, а тем умысливать зло и возмущать народ. И так эта последняя беда будет тяжелее первой. И даже если предписать ему законы, но и оное государству более во вред, так как тем умалится страх и почтение, как то видим в примере на Шуйском, что его крестное государству целование первою причиною к озлоблению людей и разорению государства явилось. И из-за того как Дмитриева сына, так и русских бояр выбирать не можно, а надобно смотреть, где б сыскать постороннего государя, человека молодого, на царство, и еще такого, который бы силою отечества своего мог Русскому государству помощь подать и как от неприятелей, так и от воров и изменников государство очистить и оборонять.

Потому тотчас представили королевича шведского сына короля Карла, поскольку он имел двух, Густава Адольфа […] лет и Карла Филиппа […] лет, на что, почитай, все согласились. Однако ж многие находились недовольны, а особенно Заруцкий с казаками, который домогался о Маринине сыне. Хотя более спорить не могли и написали договорные статьи, между которыми главнейшие: 1) чтоб ему принять закон восточной греческой церкви и оную защищать; 2) чтоб ему жениться на русской; 3) чтоб законов государственных без совета и соизволения бояр не переменять; 4) войск иноземческих при себе не держать; 5) городов и земель от государства не отлучать, а взятые возвратить; 6) против неприятелей, доколе не усмирятся, некоторое количество войска шведского на их деньгах содержать; 7) без суда никого не наказывать и пожитков не отнимать; 8) шведов по желанию при себе держать, да в чины палатные и на воеводства, который не крестится, не жаловать, и прочие многие пункты, с которыми послали в Новгород князя Ивана Федоровича Троекурова, Бориса Стефановича Сабакина и дьяка Сыдавнова Васильева.

Марина же и с сыном своим, именуемым царевичем Иоанном, была в Коломне, и ей о сем прислали известие. Михаил Глебович Салтыков, видя свою беду, что ему не лучше, как старшему сыну, скоро будет, собравшись с домом своим и с единомышленниками, ушел тайно из Москвы в Польшу. В войске же русском распри с каждым часом стали умножаться, а особенно потому, что думный дворянин Прокопий Липунов был надмерно спесив и властолюбив, никого в дело не ставил и лучших бояр почитать и слушать не хотел, за что его все возненавидели. А Заруцкий с казаками забрал себе многие города и волости, чрез что в других полках как денег на жалованье, так и харчевых запасов недоставало, а казаки продавали харч дорогою ценою, а особенно потому, что казаки, допущением Заруцкого, ездя по дорогам, грабили и привозить запасы людей отпугивали. И хотя другие воеводы о том Заруцкому говорили и требовали поделиться, но он того делать не хотел. Того ради все дворянство подали воеводам челобитную, чрез которую просили, чтобы города и волости разделили между полками по численности войск, во что положить деревни всех, которые в Москве сидят. И хотя Ляпунов о том с другими в согласие вошел, но Трубецкой, жалея, потому что его родни в Москве много, защищал их невольным сидением, а Заруцкий не желал у себя убавить, в том дворянству отказали. И на Липунова за то зло осердились и стали думать, как бы его убить. Он же, сведав, оставил Москву, пошел на Рязань со всеми рязанцами. Но Трубецкой, слыша от всех на себя в том нарекание, послал к Липунову просить, который сам, сожалея, чтоб того случая не упустить и Москву без умедления очистить, презрев страхи и злобу, поворотился и, придя, стал в прежнее свое место. Казаки же, умыслив воровски, составили грамоту, будто Липунов писал по городам, чтоб казаков всех побили, и под руку его подписавшись, объявили воеводам. А также на Угрейше стоял для оберегания Матфей Плещеев, и он, переловив казаков на воровстве, 28 человек в воду посадил, про которых казаки сказали, якобы оные побиты по наущению Липунова безвинно, а оных мертвых привезли в обоз. Сие видели воеводы и, не зная истины, послали за Липуновым, чтоб приехал на обсуждение. И хотя он, ведая умысел, по двум посылкам отказался, но потом, придя, Сели-верст Толстой и Юрий Потемкин, ручаясь ему, что никакого зла не учинится, прилежно просили. Которым он поверив, поехал в обоз Трубецкого и, придя, довольные доказательства невинности своей и в обличение оных клевет представил. Но казаки по научению неприятелей Липунова бросились его бить. Но стоявший здесь великий неприятель Липунова Иван Ржевский, видя Липунова невинность, стал его защищать. Но казаки как Липунова, так и Ржевского убили, в чем Толстой и Потемкин, забыв свою клятву, к убийству оных побудили. Тогда в войске учинилось великое смятение, и многие из полков разъехались по городам. Сапега, стоя под Переславлем, уведав о том в русских полках смятении, не желая столь полезный случай пропустить и войскам русским к согласию время оставить, тотчас, оставив Переславль, собрав довольство запасов, пришел к Москве августа 15 числа. Немедленно от Алексеевских ворот до Тверских город очистил и за Москвою рекою остроги взяв, воевод отбил и, доставив сюда довольство запасов, снова укрепился. Воеводы же, отступя, стали за Яузою.

Король, чтобы избавиться от жалоб сидящих в Москве войск и нареканий от сенаторов, послал к Москве в помощь гетмана литовского Хоткевича, а на заплату жалованья велел сокровища царские употребить, кроме короны, скипетра и державы, которые велел хранить, ибо Жолкевский гетман, взяв не лучшие из оных, под Смоленск привез, а лучшие были еще в Москве, что Потоцкому весьма было не любо, что король мимо него другому в России над войсками команду дал. И умыслил, ему в его славе помешательства учинив, чрез то себе оную власть приобрести, послал с некоторою частью войска, якобы для помощи Хоткевичу, ротмистра Струса, которому приказал против Хоткевича тайно людей возмущать и королю на него жаловаться. Из сего в Москве произошло между поляками великое несогласие, и послали от себя к королю на сейм с наглою просьбою, чтоб королевича прислал. Ежели ж того не учинит, то они принуждены, оставив Москву, оных недоплаченных денег требовать от него и Речи Посполитой. Тогда же пришли к воеводам низовые войска, также смоленчане и дорогобужане и, совокупясь, взяли Девичий монастырь, где сидящих поляков порубили, монастырь со всем сожгли, а стариц сослали во Владимир. Смоленчане же, как выгнанные от короля, просили у воевод поместий, где бы им жен и детей своих посадить. И воеводы согласно все отдали смоленчанам волости в Арзамасе, а дорогобужанам во Владимире Ерополч, но Заруцкий Ерополча не отдал и казакам пускать их туда не велел. И из-за того оные все отпущены в Арзамас и другие низовые города.

Сидящие в Москве поляки, видя, что на положенной срок королевич не прибыл, не желая более ожидать, многие из Москвы уехали. Прочие же, послушав Хоткевича и Сапегу, учинили с ними новый договор января 6 числа, а для безопасности в заплате их заслуженного жалованья были принуждены им отдать остатки сокровищ царских, среди чего 2 короны золотые, скипетр слоновой кости весьма предивной работы и великой цены, другой золотой с камнями драгоценными, державу золотую, кресла с алмазами царя Иоанна, присланные из Персии. И сии все вещи со множеством драгоценных камней отданы в заклад. А прочую многую казну распродавали между собою, кто за какую цену что хотел, поскольку русские уже денег не имели.

Шведский генерал Понтус Делагарди, придя из Руси, остановился в Выборге. И видя в России великое нестроение и несогласие, пойдя к Кексгольму, оный осадил и, держав долгое время взаперти, за недостатком съестных припасов принудил оный сдаться. Но тогда шведам подалась еще к разорению русскому причина, ибо ушедший из Москвы села Яузы дьякон Матфей пришел в Ивангород и, назвавшись царем Дмитрием, народ возмутил. Которому всем городом присягали, чему его сладкоречив и смелые или скорее отчаянные поступки наиболее помоществовали. После чего он, пойдя, взял Яму, Копорье, а потом Псков и другие последовали. Но поскольку ему к произведению силы недоставало, того ради просил он нарвского коменданта Шединга, чтоб в помощь ему короля Карла склонил. Король же, получив о сем известие, немедленно послал Петреуса в Нарву, который уже 2 раза в Москве посланником был, с повелением истину оного освидетельствовать, поскольку он как первого, так и другого Дмитрия знал. Но когда Петреус прибыл, оный вор, слыша, что Петреус первых довольно знал, видеть ему себя не допустил, выговариваясь сначала болезнью, потом убожеством своего состояния, в котором он королевскому послу аудиенцию дать находит неприлично, и для того велел ему со своими советниками договариваться. Петреус же, видя сей обман, сказал, чтоб они посольство к королю для договоров отправили. Но оный вор, того из-за многих обстоятельств сделать не могши, пошел с войском своим и 2-мя малыми пушками к Пскову июня 24 дня. Делагарди, идучи тогда к Новгороду и опасаясь, чтоб оный вор какого помешательства ему не учинил, послал навстречу ему Горна с войском. Вор же, видя оных пришествие, бросив пушки, ушел во Вдов, а Горн, догоняя, многих его людей побил, и оный с великим страхом едва бегом в Ивангород спасся.

Псковичи, слыша о его несчастье, послали к нему посольство и, призвав, крест ему целовали. И сей мог бы долго себя содержать, ежели б порядочно себя содержал. Но природа и обычай привели его в различные крайние дерзости, как пьянство, блуд и грабление, чрез что всю показанную ему сначала любовь у всех погубил.

Между тем Понтус Делагарди пришел к Новгороду и оный осадил, требуя заплаты якобы за положенные издержки и недоплаченное жалованье, а также за якобы от новгородцев учиненные ему и его войскам обиды. Наместник же князь Одоевский хотя видел, что все оные домогательства неправильные и только для хищения вымышленные, искал добрыми способами и правильными резонами его отвратить. А затем, получив из Москвы о выборе королевича известие, оное ему объявив, просил, чтоб королю объявил, а между тем поступал приятельски, потому учинил до отповеди королевской перемирие с некоторыми условиями. Между тем воевода новгородский Василий Иванович Бутурлин стал часто, со шведами съезжаясь, пить и гулять, часто к ним ездил и к себе звал, а про защищение и укрепление города забыл, а также и караулы, словно бы в самое мирное время, уменьшил. Что шведы видя, 15 июля ночью, придя с северной стороны, почитай, без всякого сопротивления в город вошли. А воевода Бутурлин в то время пил и, уведав о том, забрав войска, сколько мог, из города ушел, которому за рекою стоять еще б великой опасности не было. Наместник же князь Иван Никитич Одоевский и митрополит с малым числом людей заперлись в каменном городе. Но видя, что воевода ушел и помощи ожидать неоткуда, учинили с Делагарди договор о принятии королевича на царство, включив присланные из Москвы пункты, и в том с обеих стороны утвердили присягою. О чем ушедшие с воеводою новгородцы уведали и поворотились. Бутурлин с малым числом людей уехал в Москву, а товарищ его Леонтий Вельяминов с казаками пошел на Романов. Идущие же от воевод послы из Бронниц поворотились, о чем наместник уведал, и по совету с архиереем и всеми новгородцами отправили в посольстве к королю юрьевского архимандрита да от всех пяти концов лучших людей по человеку и несколько дворян.

1612. Делагарди же, укрепившись в Новгороде, взял Нотебург, Ладогу и другие города на имя новоизбранного царя, но поскольку вор во Пскове многие города к себе привлек, под видом якобы от него очищая, взял Ивангород, Яму, Копорье и Вдов. Но потом, желая и все государство тем же образом, как и поляки, под власть свою привести, взял Порхов, Тихвину и Старую Русу.

При Москве стоящие воеводы, получив от вора грамоту, присланную с казачьим атаманом Герасимом Поповым, и получив о Новгороде от Бутурлина известие, немедленно, без всякого рассуждения за истинного признав, крест ему целовали. Однако ж, одумавшись, послали туда Ивана Глазуна Плещеева и с ним многих казаков, что видя, в полках многие дворяне разъехались по домам.

Сидящие в Москве поляки, видя свое изнеможение и что по просьбе их король на положенный срок королевича не отпустил, не желая более ожидать, многие, побрав имение, разграбив еще некоторые дома, уехали из Москвы, а прочие, послушав гетмана Хоткевича и Сапегу, остались, учинив с ними вновь о жалованье договор января 6 числа. Но поскольку в казне как царской, так и патриаршей золото, серебро, жемчуг и прочие вещи все было растащено и давать не из чего, а из Польши получить надежды не было, того ради отдали им в заклад оставшееся: 2 короны золотые старинные, 1 скипетр костяной старинный превеликой цены из-за его удивительной работы, 1 тоже золотой с драгоценными камнями, 1 яблоко, или держава, кресты персидские с алмазами, с таким договором, что оное после заплаты снова в казну возвратить. Прочие же многие богатства государевы продавали между собою, кто что заплатить хотел.

В полках, под Москвою стоящих, явилось подметное письмо, в котором написано было, якобы в Нижнем Новгороде некоему мужу благоговейному было явление, чтоб весь народ три дня постился, ничего ни пить, ни есть. По которому воеводы, не спрося, кто и где то письмо взял, определили по оному никому пить и есть не давать, от чего многие немощные и младенцы померли. Но потом уведали, что в Нижнем о том никто не слыхал, и такого человека, каков написан, в Нижнем нет.

Тогда же, видя между собою несогласие, воеводы послали в Новгород Василия Бутурлина просить Делагарди, чтоб пришел к ним на помощь. Но оный сказал, что он имеет от короля указ оный край от воров оберегать и без указа к Москве идти не смеет и чтоб они о выборе королевича на царство от себя послов к королю послали.

Во Псков приехал Глазун Плещеев и Бегичев, заводчик того воровства, с казаками; оный Бегичев, довольно прежде того вора зная, объявил во весь народ, якобы он есть подлинный царь Дмитрий, который в Тушине был и от поляков ушел; которому всем народом поверили. Колычев же, видя обман оный и сожалея о своей крайней дерзости, что при Москве воевод возмущением простого люда присягать ему заставлял, но не смея уже противиться, советовался с воеводою князем Иваном Федоровичем Хованским, как бы его взять. И вскоре взяв его, во весь народ воровство то объявив и его обличив, свезли к Москве, а советников его посажали в тюрьмы.

В Нижнем Новгороде уведали люди, что вор в Калуге убит, а поляки Москву разоряют, воеводы же, столь долгое время стоя, за своими злобами только людей мучат и разоряют, а дела настоящего нисколько нет, тогда один из купечества мясник Козьма Минин сын, по прозванию Сухорук, видя такое тяжкое Российского государства разорение и предлежащий страх к конечному падению, ревностию возгоревшись, однажды придя в собрание граждан начал всем говорить: «Мужики, братья, вы видите и ощущаете, в какой великой беде все государство ныне находится и какой страх впереди, что легко можем в вечное рабство поляков, шведов или татар попасть. Чрез что не только имения, но и жизни многие уже лишились, и впредь еще более все обстоятельства к тому, а кроме того к утеснению и разорению законов российских и веры восточной церкви утеснению и разорению предстоит. А причина тому не иная, как от великой зависти и безумия, в начале между главными государственными управители происшедшая злоба и ненависть, которые, забыв страх Божий, верность к отечеству и свою честь и славу предков своих, один другого гоня, неприятелей отечества в помощь призвали чужестранных государей, тот польского, другой шведского. Иные же различных воров, чернецов, холопов, казаков и всяких бездельников царями и царевичами именовав, как государям крест целуют. А, может, кто еще татарского или турецкого для своей только малой и скверной пользы избрать похочет. Которые, войдя, уже Москву и другие многие города с обеих сторон побрали, казну столь великую, за многие годы разными государями собранную, растащили, дома знатных, церкви и монастыри разорили и разоряют. Воеводы же, собравшись с войсками на очищение Москвы, собрав с городов немалые деньги, вместо того чтобы, войдя в согласие, вместе неприятеля побеждать, между собою, поскольку не имущие начальника, "друг друга безумной гордости ради не слушают, в деле общем не помогают и друг на друга нападают и побивают, от которых никакой пользы получить надежды не имеем и иметь не можем. Однако ж ослабевать и унывать не надобно, но, призвав в помощь всещед-рого Бога, свой ревностный труд прилагать и, войдя в согласие единодушно, оставив свои прихоти, своего и наследников своих избавления искать, не щадя имения и жизни своей. Правда, может некто сказать: что мы можем сделать, не имея ни денег, ни войска, ни воеводы способного? Но я мое намерение скажу. Мое имение, все, что есть, без остатка готов я отдать в пользу, и сверх того, заложив дом мой, жену и детей, готов все отдать в пользу и услугу отечества. И готов лучше со всею моею семьею в крайней бедности умереть, нежели видеть отечество в поругании и во врагов обладании. И ежели мы все равное намерение возымеем, то мы денег, по крайней мере к началу, довольно иметь можем, а затем, видя нашу такую к отечеству верность, другие от ревности или за стыд и страх помогать будут. Что воеводы касается, то имеем здесь вблизости мужа искусного и храброго князя Дмитрия Михайловича Пожарского, который для излечения от ран живет в своей деревне. Ежели его будем просить, войско, что есть, и деньги ему вручим, то надеюсь, что он с охотою примет. И так как его в войске всегда любили и его храбрые поступки везде известны, то к нему войска довольно собраться может. И ежели сие так исполните, то я вас уверяю, что мы с помощию всемогущего Бога можем легко большую более всех богатств спокойность совести и бессмертную славу себе и своим наследникам присовокупить, врагов погубить и невинно проливающих кровь нашу мятежников усмирить».

Сия речь оного столь простолюдного человека настолько всем военным, как и гражданам полюбилась, что все единодушно в согласие пришли, и не продолжая, написав постановление, чтоб все имения свои на помощь отечеству под присягою, кто что имеет, отдать и сверх того дома, жен и детей закладывая, где можно деньги и запасы собрать. К Пожарскому же отправили архимандрита печерского и с ним несколько знатнейших людей, при том же, как начинателя оного, Козьму Сухорукова с подписанным постановлением, и велели его со слезами просить, обещаясь всем городом в его повелении быть. Оные же, приехав к Пожарскому, едва только могли со слезами поведенное выговорить. Не ожидая от них просьбы, забыв свою тяжкую рану, вспрянув с постели, как лев готовый на лов, со слезами, объяв их, целовал и, верность их к отечеству похваляя, сказал, что он совсем на оное готов. И ежели кто может ему деньги дать, то он сейчас, заложив или продав свое имение без остатка, вместе с ними употребит. Видя же ревность и мужественный поступок оного Сухорукого, просил нижегородцев, чтоб его дали ему в помощь для совета и ему б все деньги и припасы поверили. С которым оные, возвратясь, всем объявили, и по желанию Пожарского того Козьму Минина Сухорукого определив, все стали готовить. А Пожарский после отпуска оных немедленно послал во все города ближние о том известие, объявляя нижегородцев к отечеству радение, и просил, чтоб ему в том, как верные чада отечества, вспомогали. И между тем, как возможно, с поспешностью собирался, и к нему уведавшие ближних мест шляхетство собралось, с которыми он поехал к Нижнему. По городам, получив сие известие, тотчас стали собирать деньги и войска и к нему отправлять. Во первых, на пути к Нижнему приехали к нему из Арзамаса смоленчане, а в Нижнем дорогобужане, потом рязанцы, коломнятины, низовые и других многих городов приезжали. Только в Казани дьяк Никанор Шульгин, желая сам Казанью завладеть, ничего в Нижний не отпустил, но, обманывая, писал, что вскоре все войска и денег, сколько можно собрав, отправит. Но Пожарский, уведав злое намерение его, собравшись насколько скоро возможно, пошел из Нижнего к Болохне, имея не более как до 2000 человек.

В Москве, уведав сие собрание, принуждали патриарха Гермогена к Пожарскому писать, чтобы он к Москве не ходил и против своей присяги королевичу не противился. Но патриарх, презрев тяжкое себе утеснение и угрозы мучительские, сказал им: «Ежели по учиненному между нами договору королевич все исполнит, а особенно ежели закон примет, то я готов к Пожарскому писать и надеюсь, что он свое клятвенное обещание сохранит и не только против королевича ничего делать не будет, но скорее, как верный раб, служить ему будет». И хотя поляки патриарху представляли, что они тотчас о том будут к королю писать, обещаясь, ежели король того исполнить не похочет, то они, сами с русскими договор учинив, вон выдут. Сие патриарху довольно известно было, что король сына отпустить и договоров заключать никак не хотел. А особенно видя присланное от митрополита Филарета о выборе государя письмо его уверяло, и рассудив, что поляки, разграбив казну всю, хотят только растягиванием времени весьма Российским государством силою завладеть, во всем им отказал и тайно к Пожарскому с возбуждением к обороне отечества писал. На что поляки, осердясь, патриарха Гермогена голодом уморили, и умер он февраля 17 дня.

Заруцкий, будучи с Трубецким в несогласии, что тот Маринина сына за государя признать не хотел, и опасаясь, чтоб Пожарский, усилившись, оную Марину с сыном не выгнал, послал Ивана Просовецкого с казаками, велел Ярославль захватить.

К Пожарскому же в Болохне пришел Матфей Плещеев с войском, а болохонцы дали денег и запасов, сколько могли, по своей воле, что также и в Юрьеве Повольском граждане учинили, и многие дворяне с разных городов приезжали. А также пришли с Низу мурзы с юртовыми татарами, чрез что его войско каждодневно стало умножаться. А поскольку он войско довольствовал и содержал в страхе, не допуская никаких обид делать, того ради везде его с радостью ожидали. На Решме встретили его присланные из Владимира от Артемия Васильевича Измайлова и сказали, что посланные из московских полков во Пскове Колычев с воеводою Хованским вора, называющегося царем Дмитрием, взяв, привезли в Москву, который уже долгое время в оковах. А также уведал он, что Просовецкий хочет Переславль захватить, и послал наскоро брата своего князя Дмитрия Петровича Лопату Пожарского, и оный, придя в Ярославль, казаков присланных в Ярославле переловил, а Просовецкий, уведав, поворотился в Переславль.

Воеводы, при Москве стоящие, князь Трубецкой и Заруцкий писали к Пожарскому, что они от псковичей обмануты и от возмущенных казаков вору псковскому крест целовать принуждены были, но оного вора взяли и прочее. При том же просили, чтоб он шел к Москве и, с ними совокупясь, об очищении Москвы старался. Потому Пожарский и Минин, рассудив, что им, не очистив от бунтовщиков городов и не выгнав казаков, которые более Марине с сыном радели, идти к Москве с малым войском было небезопасно, чтобы Заруцкий не принудил их по своей воле поступать. Однако ж, не желая их прежде времени оскорблять, ответствовали к ним с обнадеживанием, что, собрав запасов, тотчас будут к ним в помощь. Потом пошел Пожарский на Кинешму, а оттуда на Кострому, где тогда был воевода Иван Шереметьев. И оный Пожарского пустить не хотел, но Пожарский, уведав, придя, прямо стал на посаде и послал в город объявить его намерение. Потому костромичи, возмутясь, едва воеводу не убили, ежели б Пожарский их от того не уговорил; и по просьбе их дал им воеводу князя Романа Гагарина да дьяка Андрея Подлесова. Тут же пришли из Суздаля и просили, чтоб Пожарский дал им воеводу от себя, потому он послал князя Романа Петровича Пожарского. А Просовецкого казаки, уведав, ушли из Суздаля, не дождавшись воеводы. Костромичи, собрав свое войско и казны денежной более всех городов вручив Пожарскому, с честью его проводили к Ярославлю. А в Ярославле его встретили с великою радостью, где он, стоя, посылал по городам указы о сборе денег и войска, и по оным отовсюду к нему собирались.

В Угличе стоя тогда казаки немалое препятствие ему делали, а также в Пешехонье Василий Толстой с казаками многие пакости делал.

Новгородцы, отправив свое посольство в Швецию, долгое время отповеди получить не могли, потому что у короля Карла то же намерение было, как бы самому оное достать и со Швециею совокупить. И ради того он объявил, что, закончив с датским королем войну, немедленно сам к Новгороду для окончания договоров будет. Но после смерти короля вступив, сын его Густав Адольф предложил на сейме, где сие предложение принято за полезное, и согласились отпустить брата королевского Карла Филиппа и о том послам объявили. Однако ж то приятное письмо от короля, в котором он объявил, что когда в Швеции дела свои у правит, немедленно сам к ним будет, новгородцев привело в великое сомнение. А король, не желая так желаемого себе государства брату своему допустить, после того целый год его отъезд задерживал и никакой отповеди в Новгород более не давал. И потому русские легко могли догадаться, что король хочет оба государства совокупить, чему никак статься невозможно. Притом же Делагарди великие поборы в заплату требуемого долгу наложил. О чем Пожарский желая обстоятельно ведать, а наиболее опасаясь, чтоб Делагарди ему против поляков и бунтовщиков не помешал, по совету с князем Дмитрием Мастрюковичем Черкасским и другими воеводами послали в Новгород к наместнику князю Одоевскому и митрополиту, а также к шведскому генералу Понтусу Делагарди Стефана Лазорева сына Татищева с письмами, в которых объявили, что они идут Москву от поляков очистить, а против шведов никакого неприятельского намерения не имеют, и просили у них помощи. Притом же велели ему объявить и о королевиче: ежели он полезный договор сделает, то они все его на царство с охотою принять готовы. После прибытия оных в Новгороде, приняв их с честью, сделали совет. И по довольном рассуждении всех обстоятельств оного Татищева с товарищами, дав к Пожарскому с товарищами от наместника, митрополита и Делагарди письма, отпустили. И за ним апреля 12 числа отправили от себя послов князя Федора Оболенского да игумена и от всех пяти концов и пятин по человеку с объявлением, что они по согласию с московскими боярами и воеводами избрали королевича, и просили, чтоб воеводы с ними в том согласились. Пожарский же с товарищами, уведав от Татищева, что король договоров тех учинить не хочет и надежды никакой нет, согласился на тех условиях, что ежели король все договоры, представленные от русских, исполнит, они принять готовы и, в том подписавшись, послов новгородских отпустили, послав с ними Перфилья Секерина с грамотою.

Тогда пришли к Пожарскому посланный от него в Казань Иван Биркин да казанский голова Лукьян Мясной с войском, которые, идучи от Казани, многие обиды и разорения делали, в чем на них от дворянства, на Биркина, жалобы были. За что воеводы хотели тех обидчиков наказывать, а казанцы вступились, и сделалось такое смятение, что едва до бою не дошло. И потом Биркин со многими казанцами уехал, а голова Мясной остался и с ним человек с 200.

Пожарский, слыша, что черкасы стоят в Антоньевом монастыре, послал на них князя Дмитрия Мастрюковича Черкасского да князя Ивана Федоровича Троекурова, и от оных, в походе изменив, смоленчанин Юрий Потемкин черкасам дал знать, потому оные ушли. А князь Черкасский, поворотясь, стал в Кашине. Тогда же Пожарский послал на Василия Толстого князя Дмитрия Лопату Пожарского, и оный казаков многих побил, а Василий Толстой ушел к Черкасскому в Кашин. Потом князь Дмитрий Лопата Пожарский пришел к Черкасскому в Кашин, и Черкасский, пойдя к Угличу, послал казаков уговаривать, чтоб принесли повинную и к нему пришли, объявляя, что под Москвою воеводы с ними в согласие пришли. Но казаки, следуя повелению Ружинского, выйдя из города, стали с ним биться. Другие же, рассудив, что им нет причины с русскими биться, переехали к Черкасскому, а остальных противящихся Черкасский разбил, из которых мало ушли.

Тогда же в Ярославле у воевод учинился великий спор и несогласие, что многие Пожарского слушать не хотели и один другому первенства уступить не хотел. Из-за чего призвали бывшего тогда в Ростове митрополита Кирилла, который, прибыв, добрыми своими поступками и рассуждениями представляя, какой из того государству вред и им вечное бесчестие, а кроме того от всего народа ненависть произойти может, что они, оставив общих государственных врагов, из-за одной проклятой спеси и вредительного собственного любочестия и властолюбия междоусобие возжигают, из которого никому больше, как неприятелям общим, польза произойти может, и напоследок, не желая на время своему равному брату покориться, вечными рабами поляков или шведов станут. Чрез что он всех их примирил; и по согласию всех, а особенно по представлению митрополита и просьбе дворян, дали полную власть над всем войском князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому да Кузьме Минину, как начинателю того дела, которого советы всегда столько были сильны, что бояре редко что его хотели опровергнуть. Однако ж Пожарскому положили о всех предприятиях со всеми воеводами советовать, которых было человек более десяти, а в тайных советах быть только Хованскому, Троекурову и Черкасскому с ними.

Тогда ж прислали к воеводам переславцы просить, чтобы их от казаков Заруцкого оборонить, потому послали Ивана Федоровича Наумова с войском, и оный, выгнав казаков, город укрепил. Зарудкий же, видя, что Пожарский с ним не в согласии, умыслил злодейским коварством оному доброму намерению помешать, а свое исполнить, выбрал двух человек казаков, Обрезка да Стеньку, которым велел с прежде посланными от него казаком Иваном Датковичем и 5-ю смоленскими стрельцами, Ошалде с товарищами и рязанцу Семену Жданову, обещав им великое награждение, ежели войско возмутят или Пожарского умертвят. Которые, придя в Ярославль и согласясь с оными единомышленниками, после многих разговоров видя, что всем войском Пожарского любят и к возмущению способа нет, умыслили, между людьми к нему приблизясь, ножом зарезать. Однажды же случилось Пожарскому быть на съезжей избе для разбирательства некоторых дел, и встав, выйдя, у дверей, смотрел на народ. Между многими людьми возле него стоял один казак, желая его под руку с крыльца свести. Тогда оный присланный от Заруцкого казак Стенька, протеснясь между людьми, бросившись на него, ударил ножом, но, не попав в Пожарского, поколол оного казака Романа, который тотчас упал. Князь Дмитрий же, не видя того и думая, что Роман от тесноты упал, хотел вон выступить, но люди стоящие, видя то, его не пустили, сказав, что хотят его убить. И взяв немедленно оного Стеньку, тотчас стали его пытать, который все то умышление подробно сказал и своих единомышленников объявил. И оных, переловив, всех хотели казнить, но Пожарский упросил и разослал их в города по тюрьмам, а Стеньку с товарищем, оковав, взял к Москве для обличения Заруцкого, которые пред всем войском при Москве то объявили и отпущены все на волю.

Вскоре потом прислали от Москвы князь Трубецкой и Заруцкий от себя с известием, что гетман Хоткевич идет с войском к Москве, и просили, чтоб воеводы к ним в помощь поспешили и оного не пропустили. Пожарский же, одарив, присланных отпустил, а сам стал наспех в поход готовиться. И вскоре послал князя Дмитрия Петровича Пожарского с войском, велев ему, построив острог, стать у Тверских ворот. Прежде оного к Трубецкому пришли украинских городов войска и стали у Никитских ворот. Но видя себе от казаков Заруцкого великие обиды, послали Ивана Кондырева да Ивана Бегичева к Пожарскому просить, что им от казаков великие обиды, и ежели скоро помощь не придет, то они принуждены отступить из-за того, что казаки, грабя по дорогам их обозы, с голоду поморили. Оных присланных хотя прежде довольно многие люди и воеводы знали, но тогда от великой худобы узнать их никто не мог, поскольку уже долгое время, почитай, все травою питались. Пожарский же, дав им запасов, сукон и денег, отпустил, обнадежив, что вскоре будет. И потом сам со всем войском поднявшись, ночевал от Ярославля в семи верстах и, доверив все войско князю Ивану Андреевичу Хованскому и Минину, велев им идти к Ростову, сам поехал в Суздаль по обещанию молиться. В города же еще послал указы, чтоб войско собиралось, а также деньги и запасы везли. И поворотясь в Ростов, видя что войско в отлучении его несколько умножено и запасов в привозе довольство, и слыша же, что шведские войска некоторые города побрали, опасаясь, чтоб они более не захватили, послал на Белоозеро Григория Образцова с войском, велев ему тамошние места оберегать, однако ж где уже шведы стоят, на них не ходить.

В Москву приехавшие Кондырев с товарищами весьма войско обрадовали. Но Заруцкий, видя что ему нехорошо быть имеет, с единомышленниками своими и многими казаками ушел в Коломну, где взяв Марину с сыном и сжегши Коломну, а жителей обвинив в измене, пошел на Рязань, разоряя многие места, и стал в Михайлове. Польские же и шведские историки сказывают, что он с Мариною венчался. От Заруцкого же оставшиеся при Москве казаки, опасаясь от Пожарского на себя гнева, послали от себя атамана Кузьму Волкова с товарищами к Пожарскому якобы просить о немедленном приходе, а действительно уведать, в каком он намерении идет и нет ли на них какого умышления, которые застали его в Ростове. И оные, дав им некоторое жалованье, обнадежив всякою милостию, отпустили, а сами пошли к Троицкому монастырю. Которым навстречу из монастыря вышли воеводы и власти с крестами. И воеводы стали между монастырем и Климентьевой слободой, хотели тут отдохнуть. Но получив известие, что гетман Хоткевич уже близ Москвы, тотчас поднявшись, пошли, а наперед послали князя Василия Ивановича Туренина и велели ему стать у Чертольских ворот. Сами же, придя, ночевали на Яузе, где встретили их от Трубецкого многие люди и просили от Трубецкого, чтоб Пожарский стал с ним вместе. Но воеводы, ведая, что Трубецкой захочет иметь первенство, а другие его слушать не захотят, а особенно Пожарский не хотел сам той чести уступить, отказали, якобы опасаясь дворянство с казаками вместе поставить, между которыми уже издавна согласия нет, потому что в казаках более всего беглых холопов и крестьян. А на следующий день, поднявшись рано, он пошел прямо к Арбатским воротам. И Трубецкой, сам его встретив, снова к себе звал, но в том также получил отказ, из-за чего тайно произошла между ними злоба. И в тот же день Пожарский сделал около себя окоп, а про гетмана проведывать послал по всем дорогам.

На утро же августа 21, прибежав, посланные сказали, что гетман ночевал в тереме, идет за ними. Который в тот же день стал на Поклонной горе, а 22 числа перешел он Москву реку у Девичьего монастыря и стал у Пречистинских ворот. Но Пожарский тотчас пошел навстречу к нему со всем войском, а Трубецкой стал за Москвою рекою у Крымского брода, прислал к Пожарскому просить в прибавку войска, чтоб ему можно было через реку поляков в смятение привести. Потому Пожарский немедля послал 5 лучших сотен конницы. И был бой у Пожарского с гетманом с утра до 8 часа, то есть до третьего часа пополудни, где только была одна Пожарского конница, а Трубецкой не помог, и казаки, смотря на оное из-за реки, смеялись и поносили Пожарского. Пожарский, видя изнеможение, велел нескольким сотням, с коней сойдя, биться пехотою, чрез что с обеих сторон людей множество побили. Видели же посланные к Трубецкому сотни, что Пожарского поляки утесняют против воли Трубецкого, и на них смотрят атаманы Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, перейдя через реку, напав на поляков с боку, смяли и многих поляков побили. После чего гетман, перейдя Москву реку, стал у Донского монастыря. В ту же ночь изменник Григорий Орлов провел в Москву от гетмана 600 человек гайдуков, сказав на карауле, якобы по указу воевод ведет пехоту шанцы против города сделать. И поставив их у Егорья в Ендове, сам пошел в город. 23 дня гетман, ведая что уже его люди там есть, пошел к Москве, желая запасы через мост пропустить. Трубецкой же, желая захватить путь ему, стал у Москвы реки от Лужников, а Пожарский у Илии пророка обыденного, послав к Трубецкому в помощь многие сотни, у которых с гетманом был бой с утра до полудни. И гетман Трубецкого сбил и втоптал в Москву реку. Но Пожарский по принуждению товарищей его выручил, потому Трубецкой и казаки отступили в таборы. А гетман стал у церкви Екатерины с обозом, тогда же острог у церкви Климента взял и, порубив казаков, посадил венгров.

Пожарский, видя, что казаки на него осердились и от своих слыша нарекание, послал казаков уговаривать, чтоб идти на гетмана заодно, но они не хотели того слушать и хотели идти прочь. Тогда же случился при войске Пожарского келарь Троицкого монастыря Авраам Палицын, который, видя безумством воевод людям погибель, поехав в таборы казачьи, просил их, чтоб они, войдя в согласие, на следующий день на гетмана всеми войсками пошли, обещая им из монастырской казны дать довольное жалованье, выручая Пожарского, сколько можно. Потому казаки, послушав, согласились и пошли на гетмана с двух сторон, сначала острог Климентовский взяли и тут венгров 700 человек побили, а в острог посадили пехоту и из-за наступающею ночи отступили каждый в свои таборы, оставив во рвах и ямах пехоту, чтоб гетмана ночью в город не пропустить. А гетман для караулу поставил у Крымского брода роту пехоты, а у Крымского двора для разъезда роту конницы. Сие приметил Козьма Минин и, не сказывая никому, опасаясь измены, просил у воевод, чтоб ему дали некоторое количество людей, объявив им намерение, что они с охотою позволили. Он же, взяв ротмистра Хмелевского да дворян три сотни и переплыв через реку выше поляков, в самой тихости подъехал близко к ним, внезапно напал, и оные две роты побежали к таборам, а Козьма, догоняя, рубил, что слыша, во рвах лежащая пехота туда же побежали. Гетман же, слыша такой великий шум, вскочив с постели, думая, что все войска русские идут, оставив обоз, ушел и остановился у Донской. Тогда от Пожарского и Трубецкого на тот шум многие сами по себе набежали и хотели за гетманом гнать. Однако ж Козьма в такой темноте, не ведая сам, сколько войск с ним, и опасаясь, чтоб гетман, осмотрясь, не поворотился, стал со всеми людьми по городу и велел всю ночь стрелять. Гетман же, всю ночь стоя на лошадях, а поутру неправое получив известие или сам из-за стыда затеяв, пошел назад к Смоленску. А воеводы, разобрав обоз его, стали по своим местам и договорились, что для совета съезжаться на Неглинной.

Тогда черкасы, уведав, что все русские войска под Москвою, пройдя с Низу, город Вологду взяли и сожгли. Сие слыша, воеводы велели из Владимира окольничему Измайлову идти к Вологде на черкас, и ежели к городу английские войска пришли, чтоб их принял и отправил в Москву. Он же, придя на Вологду, черкас многих побил, а остальных разогнал, сам пошел с малым числом людей к городу.

При Москве после отбития гетмана воеводы, вступив в Белый город, так поляков в Китае и Кремле заключили, что никому выйти было невозможно, и чрез то учинился им великий голод. И хотя они всех жителей, которые им ненадобны были, ограбив, из города выбили, также боярам и знатным людям жен и детей выслать велели, того ради те просили воевод, чтоб оных приняли в свое защищение, потому воеводы, приняв их с честью, велели проводить в их вотчины, а прочим давали волю, кто куда хочет. Однако ж и с тем всем так учинилось, что всех лошадей, собак и кошек поели, напоследок побитых людей ели. Воеводы, зная такую скудость, надеялись, что поляки скоро сдадутся. Но уведав, что до последнего помереть хотят, сожалея бояр, невинно заключенных, рассудили силу против них употребить. И октября 22, приступив с лестницами кругом, Китай взяли и поляков многих побили. Остальные же поляки и русские изменники ушли в Кремль и заперлись. Но видя себя в крайнем изнеможении, в тот же день прислали просить, чтоб воеводы их приняли и жизни не лишили, а особенно просили, чтоб их не отдавали в полк Трубецкого казакам. Пожарский, не дав об этом знать Трубецкому, приступил к городу к Каменному мосту, где сначала бояре вышли со всеми русскими, которых никто узнать уже не мог, пока кто сам о своем имени не говорил. И хотя поляки тогда ж хотели выходить и город отдать, но казаки, придя со всем их войском, хотели с Пожарским биться, из-за чего принуждены были отступить. 23 дня бояре положили между собою на том, что поляков разделить пополам, а в городе что есть у поляков казенное отобрать и положить в казну, после чего послали к полякам в Кремль четырех человек из воевод обоих полков. И приняв у них казенное сокровище, которое еще цело находилось, и оружие всякое написав на росписи, и поляков выведши, разделили: полковник Будина со всеми знатнейшими шляхтою и всем полком к князю Пожарскому, и оный их всех, разведя по станам, сохранил и разослал по городам под караулы; а полковник Струе со своим полком достался в полк Трубецкого, и оных казаки всех побили. А Сапега прежде взятия от великой печали, видя такое несчастье, умер. И после принятия города вошли бояре и воеводы в пустой оный город с великими слезами и положили для совета съезжаться в дом государев, очистив некоторые покои. А после того очищали и починивали в Москве улицы и дома, поскольку войти было от смрада невозможно. Вскоре после вступления в Москву казаки просили у воевод жалованья, но воеводы им объявили, что казны никакой ныне нет и платить нечего, а ожидали бы оного по исправе; к тому ж хотят учинить смету, сколько они городов пограбили и казны государственной насильно взяли. За что они, осердясь, хотели бояр и воевод побить. Но дворяне, уведав о том, никакого зла учинить не допустили, и едва уже до бою не дошло. После чего бояре и все люди в согласие пришли, что ни королевича, ни вора за государя не принимать и государство всем единодушно до последней капли крови своей защищать. И в том все присягали и во все города о том писали, прося от всех вспоможения.

Король Сигизмунд после такого продолжения и неправедных домогательствах, пребывая сам в смятении мыслей своих, взяв королеву и королевича Владислава, пошел в Вильню, где ее оставив с сыном, пришел к Смоленску. И когда он с войском из Смоленска пошел, тогда упала в воротах железная редка, которую долгое время поднять не могли. И принужден был выйти из города в другие ворота, что ему тогда за злое предвещание многие почитали, как то и действительно явилось, что ему в Москву дорогу заперли, и принужден был со стыдом и великим убытком назад воротиться. Ибо войдя в русские города, уповал везде принятым быть с честью, но везде явились ему неприятели, и вместо хлеба да соли встречали с порохом и свинцом. Крестьяне по лесам и по деревням людей его, где могли, побивали, и для того в полках его явилась во всем нужда. Не доходя до Вязьмы, встретил его Хоткевич с разбитым войском и сказал, что Москва от русских жестоко осажена, и уже не надеется, чтоб он застал. Потому король из Вязьмы послал в Москву проведать князя Федора Енгалычева с грамотою в Москву, ежели еще не взята. И оного воеводы взяли на третий день после взятия, о приходе королевском уведали и немедленно город к осаде укреплять стали. А в города послали грамоты, чтоб как возможно наискорее запасы по возможности везли. Потому из многих городов отправили и навезли с довольством. А также и жители, которые разошлись, стали собираться. Только в Казани дьяк Шульгин во всем отказал и едва посланных не побил. Между тем король, уведав, что русские Москву взяли и поляков, почитай, всех побили, зло разгневавшись, обещался, взяв бояр и воевод, бывших при том, всех побить. И тотчас из Вязьмы пошел к Погорелому городищу, где тогда был князь Юрий Шеховский с малым числом людей и недостатком припасов. Король же, жестоко несколько раз к оному бездельному и только тыном огороженному месту приступая, не учинив ничего, потеряв более людей, нежели оный городок стоит, пошел с великою злобою к Волоку. Но одумавшись, желая коварством обмануть, от Волока послал к Москве с войском молодого Жолкевского да изменника князя Даниила Мезецкого, который был в послах с Голицыным, и дьяка Ивана Грамотина, велел им бояр и воевод уговаривать. Которые, придя неожиданно к Москве, за городом стали людей хватать. Воеводы же, уведав, тотчас вышли против них с войском, и хотя они прислали сказать, что имеют от короля грамоту и от королевича, но воеводы, видя, что оные многолюдством не для договоров, но для возмущения казаков пришли, сказали им, чтоб прочь шли. И видя, что оные к бою готовиться стали, думая, что русских мало, того ради бояре велели еще войскам выступить и, вступив с ними в бой, почитай, всех побили и полон побрали. С русской же стороны сначала взяли они в полон смоленчанина Ивана Философова, которого спрашивали, какое намерение имеют о королевиче. И оный им сказал, что ни один человек его на царстве иметь не хочет, потому что король учиненные договоры нарушил. Жолкевский, воротясь к королю с малым числом людей, обстоятельно донес. Сие возобновило снова в короле злобу, и велел к Волоку всею силою приступать, где был воевода Иван Коромышев и о защищении города весьма не радея. Что видя, казачий атаман Иван Епанчин снял правление обороной на себя с товарищем своим Маркою Нелюбом. При котором король, на приступах немало людей потеряв и ничего не сделав, пошел назад в Польшу с великою поспешностию и пагубою для людей своих, ибо в пути от стуж и голода многие у него померли и от крестьян побиты; и так от 35 000, которые с ним и Хоткевичем были, едва 8000 возвратилось ли. Бояре, слыша об отходе королевском, писали о том во все города, объявляя, что они все согласились единодушно Российское государство оборонять, а к городу Архангельскому окольничему Артемию Васильевичу Измайлову, чтоб пришедших на помощь от англичан немецкие войска, заплатив надлежащее, отпустил обратно.

Тогда же Заруцкий, придя, к Переславлю Рязанскому приступал, но воевода Михаил Бутурлин, выйдя из города, его разбил. От которого он уйдя, взял из Михайлова Марину с сыном, ушел на украину и там многие места попустошил.

Бояре же и воеводы, видя от поляков и воров безопасность немалую, однако ж опасаясь между собою разногласий, что в безглавном правительстве между равными легко произойти могло, а особенно что главнейший между ними князь Мстиславский от тяжкого в Москве заключения был весьма слаб, стали думать о выборе государя. И некоторые предлагали, чтоб тотчас государя выбирать обретающимися в Москве людьми, представляя, что войска, почитай, из всех городов при Москве, и другие никто спорить не могут. Другие, рассуждая, что в Москве только одно войско под властью их воевод, которые без рассмотрения всех нужных обстоятельств легко могут к представлению воевод своих склониться и за них стоять, чрез что удобно злобе и несогласию снова подастся причина. А наиболее что воеводы, ходя с войсками самовольно, были один другому прежде противными, один другого вотчины разорял и родню его побивал, что легко забыто быть не может. К тому же Новгород, Псков, Казань и другие, а также многие духовные особы и палатные люди жили по разным местам. Ежели их не призвать, то поставят себе за обиду, из чего не лучшее следствие, как выбор Шуйского, явиться может. И потому согласились созвать со всего государства. И о том послали во все города указы, чтоб немедленно духовные власти, шляхетство и знатное купечество собирались, а к Артемию Васильевичу Измайлову, чтоб пришедших на помощь англичан от города обратно с благодарением отпустил и, что надлежит, им заплатил. Потому многие стали съезжаться, из Новгорода приехал наместник князь Иван Никитич Одоевский с некоторыми людьми.

В Швеции король так долго с отпуском брата своего тянул, но получив от Делагарди письмо, что Пожарский с войском к Москве идет, и хотя чрез письма от них уверение получено, но когда они поляков выбьют, то окончательно о королевиче запамятуют, и видимая Швеции польза вдруг угаснет. Потому король тотчас писал к Делагарди, что отправит брата своего Карла Филиппа немедленно. Однако ж и того из-за ведущейся тогда датскою войны и других обстоятельств не учинил, а особенно потому, что мать оного, поскольку младенца 12-ти летнего, отпустить не хотела. А между тем Понтус Делагарди отправил от себя в Москву объявить, якобы королевич по предписанным ему договорам склонился и идет к Новгороду, а он в защищение Российского государства с войском идти готов, куда повелят.

1613. В Москве бояре и прочие станы, собравшиеся для избрания, долгое время о выборе рассуждая и представляя разных особ, в согласие прийти не могли. Однако ж между тем прибывшему от Делагарди сказали, что они ныне помощи от него никакой не требуют, только просят, чтоб он, оставив города русские, выступил за границы и тем бы вольному выбору не мешал, поскольку и ныне многие поставляют, якобы он силою королевича на царство посадить хотел, что людей приводит в противное мнение. И может он видеть, что за взятие Смоленска все, присягав; от королевича польского отреклись и говорить о нем больше запретили, что легко и с ними статься может, ежели он не выступит, поскольку оное не соответствует договорам. А когда он выступит, то конечно без противности о королевиче представлять будет свободно. И ежели кого выберут, то им немедленно пришлют известие. И с тем оных присланных отправили. В выборе же видели казаки и стрельцы несогласие между боярами, подали от себя на письме, что они хотят иметь на царстве Михаила Федоровича Романова, сына митрополита Филарета, утверждая его свойством с царем Иоанном Васильевичем и сыном его царем Феодором, поскольку отца Филарета Никиты Романовича Юрьева сестра Настасья Романовна была первая супруга царя Иоанна, а мать царя Федора, потому Филарет брат двоюродной был царю Феодору Иоанновичу. К тому же представляли, что от него никакой опасности нет, поскольку человек молодой и ни с кем никакой вражды иметь случая ему не было. С чем все духовные, а потом и весь народ согласился. И оное марта 1 числа на миру положив, отпев молебен, послали к матери его на Кострому в Федоровский монастырь просить архиепископа рязанского Феодорита, из бояр дядю его Федора Ивановича Шереметьева, который женат был на сестре Филарета Никитича, да с ними чудовского архимандрита Троицкого монастыря келаря Палицына и Спасского монастыря архимандрита, двух окольничих стольников, дьяков и дворян, а также голов от казаков и стрельцов многое число. Михаил же Феодорович жил тогда в Костромской своей вотчине. И по приближении к Костроме архиепископ со властями, остановись за версту в селе Новоселках, облеклись в церковные одежды, со святыми иконами пошли в город, которых также протопоп с иконами и весь народ встретил на устье речки Костромы, а пошли прямо в монастырь. И государь с матерью встретили их у монастырских святых ворот. Тогда вышел в монастырь архиепископ от всего духовенства, а боярин с товарищами от всего народа просили иночицу Марфу Ивановну, чтоб благоволила, сына своего отпустила на царство, а также и его просили. Она же, видя многих государей несчастье и народа еще волнение, что два королевича избраны и присягами в том обнадежены, а сверх того вора, Маринкина сына, с войском на украине того ж домогающегося, а сына своего еще в самой младости, которому еще 17-ти лет не исполнилось, опасаясь, что ему таким великим государством править и от такого множества внешних и внутренних врагов защищать было опасно, а еще более, что казна государственная вся растащена и народ, столь многие годы разоряясь, как в военных людях, так и в имениях истощал, презрел всего народа такую прилежную просьбу и от всех изливаемые слезы, просьбу их отвергла, и отказала.

Тогда присланные, сочинив грамоту от лица всего народа с обещанием его до последней возможности защищать и во всем быть ему покорным и утвердив тяжкою клятвою, им объявили и снова с крайним прилежанием просили. Она же, не в силах более им противиться, марта 14 дня привела сына своего к церкви к святому алтарю и, поставив его у образа Богородицы, с великими слезами сказала: «Вот сын мой, которого отдаю в руки матери Божией, которого вы возьмите от нее на ваши души. И ежели что зло учините, Всевышний Творец и пресвятая Богородица будут вам судья». И благословив сына своего, отступила. Архиепископ же, подступив, возложил на него присланный из Москвы животворящий крест, а боярин подал царский жезл. И тогда весь народ с великою радостью поздравили и, учинив крестное целованье, руку целовали. А в Москву послали с известием и грамотою, по которой также, все единодушно целовав крест, послали по городам. В городах же везде без всякого прекословия тому последовали. Только казанский дьяк Никанор Шульгин, будучи тогда с войском в Арзамасе, сам присягать не хотел и войску не велел. Но видя, что войско, не послушав его, присягает, уехал в Казань, желая народ возмутить. Но когда и там его не послушали, то он уехал в Свияжск. Казанцы же, послав за ним и взяв в Свияжске, сослали в Москву, а из Москвы сослан в Сибирь в заточение.