Дома меня ждала записка Тристана "Увидимся на работе", и сломанный телефон. Я вдруг захотела позвонить папе с мамой, поговорить за жизнь, не догадалась зайти к ним, когда была ещё за городом, а дома в телефоне не было даже гудков. Сходила к соседям — у них тоже. Повреждения были на линии, а не в автомате.

Я долго сидела на стуле в прихожей, под запиской Триса, и некоторое время разглядывала себя в его фамильном зеркале. Нужно было перекусить что‑нибудь и идти спать. Есть не хотелось, а вот спать, пожалуй, — вчера из‑за юбилея в ресторане мы проспали часа три, а потом сразу в агентство.

Тристан забегал домой не надолго, — в ванной на сушке висело влажное полотенце, бритва была мокрая, на кухне ничего из еды не тронуто. Привел себя в порядок, и убежал. Сколько он будет не спать, бедолага?

— Беги — беги, нужен ты мне…

В комнате я разложила кресло, застелила его и накрылась лёгким покрывалом с головой. Как же всё было плохо, противно и ужасно. Меня жгла обида на Геле, жгла неприязнь к Трису и Монике вместе взятых.

Вечером я вышла на кухню без сил, — спала, а как будто не выспалась. В десять часов на кухне царили густые сумерки, день становился длиннее, а ночи короче, скоро и в десять будет ещё светло.

Включив свет, я услышала шуршание пёрышек. Маленький воробей напугано перепархивал с балки на балку под самым потолком.

— Птиц! Ты как сюда попал?

Вентиляционное окно было открыто, а этот несмышленыш умудрился в него залететь.

— И как я тебя выгоню?

В руки птица, конечно, не далась, хотя я, зная о предстоящей неудаче, встав на стул, всё же попыталась поймать его. Махание веником тоже ни к чему не привело, он только ещё больше перепугался.

— Решил жить у нас и гадить нам в тарелки?

Оставив воробья в покое, я позавтракала и стала собираться на работу. За час стемнело достаточно и, выключив везде свет, попыталась поймать его ещё раз. И едва не убила воробья — он в слепоте бился обо всё, в том числе о более светлый проём большого полукруглого окна.

— Не могу я его открыть, не открывается оно.

Как только я зажгла свет в прихожей, он перелетел в неё. Ладно, Трис придумает, как вернуть птице свободу.

В агентство я пришла последней. Тристана, как мне передали, Пуля нашла уже спящим за своим столом. Он пришёл ненамного раньше, и никто не стал его будить.

— У него на работе сверхурочные, не высыпается, — объяснила я, украдкой взглянув на Нила.

А полпятого утра к нам пришёл посетитель.

— Здравствуйте, — Зарина улыбнулась и вышла навстречу из‑за своего стола. Старый дедушка, обросший седой шкиперской бородой на пол — лица, затоптался у двери, распахнув её широко, но не решаясь перешагнуть за порог.

— Проходите, — Трис проснулся ещё во время обеда, и даже нашёл в себе силы заниматься предварительным чертежом для работы в фирме. — Проходите.

— Да я, собственно…

— Ранняя вы пташка, дедушка! — Настройщик подскочила и ввела его буквально под руку. — Но вы вовремя, наше агентство работает только до шести утра.

— Бессонница, — вздохнул тот.

— И не говорите, напасть пострашнее мигрени. Как вас зовут?

— Да я, собственно…

— Присаживайтесь вот сюда. Чайку хотите горяченького?

— Можно немножко.

Зарина только повернула голову к Пуле, а та уже наливала в чистую чашку заваренный в обеденный перерыв чай. Зарина по очереди представила всех, и только потом он назвал свое имя:

— Филипп меня зовут, можно и по — простому дед Филипп. Это раньше я со званиями и регалиями был, а теперь даже рад, если меня просто дедом зовут.

— Очень приятно. Звания, регалии… славная молодость была? Или по науке?

— Угадали, по науке. Да это сейчас не важно.

— Кого потеряли?

— Да я, собственно…

Дед Филипп взял чашку, да и замялся.

— Вы нас не стесняйтесь, мы, конечно, как посторонние люди вроде, но дело‑то своё знаем. Вы как врачам, как есть скажите, врачей же вы не стесняетесь?

— Дак, это смотря каких, доченька, — он хмыкнул. — А контора‑то ваша, как я понял, и впрямь людей ищет? Я тут с собакой по переулку гулял, да надпись увидел про мост. Странное дело, даже забыл, что ночь! Вот маразм старческий… стукнуло мне в голову, что вы работаете.

— Так это правда. А где собаку оставили?

— За дверью.

— Лучше не нужно, — Тристан выглянул на площадку и посвистел.

— За той дверью, внизу. Привязал к ручке.

— Понятно. Я приведу её.

— Так кого вы потеряли?

— Ой, давно это было… а вот забыть не могу. Жизнь вся уже пролетела, столько ошибок совершал, со столькими людьми пути сходились и расходились, а вот ту единственную встречу помню, и забыть не могу. Где нужно, так склероз не срабатывает.

— А сколько вам, позвольте спросить? — подал голос Вельтон.

— Семьдесят два. А случилось это чуть меньше, чем полжизни тому… Тридцать пять лет назад. Я и год какой был хорошо помню, и куда я ехал и зачем. Всё помню. Только не помню, как меня в рейсовый междугородний автобус занесло, то ли машина служебная сломалась, то ли что… на конференцию мне нужно было, я уже тогда был лауреат… но не в этом суть. Попалась мне попутчица, молоденькая. Такая душевная, простая, без ужимок, без всяких там, — он закрутил винт в воздухе, — хорошенькая. Три часа мы с ней разговаривали, всю дорогу, и так мне легко было… а там был и с работой завал, высокая должность, вечное напряжение, и годов мне под сорок уже. Помню я, что был такой порыв, адрес её спросить или телефон, да всё замялось. Неловко я себя чувствовал. Холостой ведь был, и ухаживать умел, да понимал, что все мои приёмчики для такой красавицы не годятся. Тут от души нужно было, а я разучился. Вышла она чуть раньше конечной, не доезжая города, да я этого не знал, всё с мыслями собирался, всё думал, что момент удачным будет, и я не покажусь таким смешным. А она вдруг "ну, мне пора"… и такими глазами посмотрела, выжидала, наверное, что я всё же спрошу, как и где её найти можно. А я не спросил. И женат я был два раза, и грамотами вся стена увешана, и книг научных целую полку написал, и полмира объездил. Мемуарами можно библиотеку заставить, а сидит эта девушка занозой в сердце, и всё жалею, что не спросил… Деньги состояниями терял, от должностей, бывало, отказывался, докатился до того, что живу один в большой квартире, столько есть о чем сокрушаться, а всё мне тот случай покоя не даёт. Упустил я её. Навсегда упустил.

Трис вернулся с собакой. Лохматая дворняга размашисто виляла хвостом, а как увидела хозяина, так и стала рваться с поводка.

— Я отпущу её?

— Это товарищ Кашалот. Я его из приюта взял, куда бродячих псов отловленных свозят. Кашу в первый день две миски съел, вот я его и назвал Кашалотом.

Пес рванулся сначала к Филиппу, а потом, принюхиваясь, энергично пробежался по всему помещению и понюхал каждого. Я погладила собаку по косматому чубу:

— Если вы не устали, можно успеть сегодня и порисовать… кстати, Трис, я забыла тебе сказать, что к нам в квартиру воробей залетел!

— Вы только не удивляйтесь ничему. Вы сейчас будете вспоминать, а я буду сидеть с альбомом. Сосредоточьтесь сейчас на ваших воспоминаниях. Не нужно ничего придумывать, отвлекаться на другие воспоминания или мысли. Хоть в тумане, хоть без деталей, но именно тот день и ту встречу, договорились?

— А чего же, это легко.

Мы сидели в моей каморке на пуфиках, и я готовилась к привычному для себя сеансу реставрации. Раскладывала вокруг материалы, поправила плафон бра, чтобы света побольше падало на бумагу.

— Вы готовы?

— Готов.

— Если будет трудно, то можно закрыть глаза, так легче концентрироваться.

Цветные карандаши, линиями, без заштриховывания стали выводить округлый старенький автобус у посадочной площадки. Много асфальта, народ, столпившийся у ещё закрытых дверей. На следующем листе стала рисовать профиль напротив окна. Курносая девушка с тёмной чёлкой, косой, закрученной на затылке в аккуратный овальчик… моя рука всё быстрее меняла карандаши, выявляя всё ярче и отчётливей черты её лица. Остановиться я не могла, — и третий и четвёртый лист были её портретами, и на каждом рисунке я её узнавала. В первые мгновения я была поражена, и поэтому полностью не осознавала, как это ужасно! Холодным потом моя спина покрылась только тогда, когда все рисунки были закончены, и дед Филипп рассматривал их с огнём в глазах.

— А как звали её, вы помните?

— Да. Вероника.

Это была моя мама.

Если Нил узнает, что она согласна всё вернуть, а Трис вычертит мост, всё исчезнет. Я перестану существовать… Я не знаю, поймет ли она что изменить исход той встречи, значит, изменить всё вообще? Она, скорее всего, уже не познакомится с моим отцом, не выйдет за него замуж, не родит меня… господи, конечно, она откажется… мама всё поймёт правильно, она не сможет отказаться от всей своей жизни, не сможет отказаться ни от меня, ни от папы. Она же с ним тридцать лет вместе! Одна какая‑то встреча не может быть столь роковой, не может!

Я не хочу умирать!