Говорить о таком никому не хотелось. Тристан, глядя на рисунки, свою тёщу не узнал, но если Нил вернется с согласием, я не дам себя убить. Буду молить Триса на коленях порвать чертёж, или сама его выкраду и уничтожу… даже Здание взорву! Найду способ!

Мои уроки в этот день пошли насмарку, я возвращалась с работы на автомате, не в состоянии думать ни о чём, кроме того, что после сегодняшней работы у Летописца этот Филипп уйдёт, и будет ждать результата, а Нил уже завтра самым первым будет знать ответ, и мне придется ждать его, как приговора всё это время.

Дома на доске объявлений снова висела записка от Триса "Воробышка покормил. Буду только завтра". Конечно, в агентстве в эту ночь у него был выходной. Телефон всё ещё не работал, и я с трудом сдерживала себя, чтобы не побежать, не позвонить маме с автомата, или не поехать к родителям домой и напрямую поговорить. Но так поступать было нельзя. По закону времени в Здании, Сыщик мог найти человека в диапазоне недели, и могло случиться так, что он как бы уже поговорил с ней, и она уже сказала свой ответ ещё дней пять назад… быть может, даже перед самым празднованием годовщины.

Я убеждала себя и уговаривала, что не может случиться плохого, что мама, как Виола, не сожалеет о том, что случайный попутчик когда‑то не спросил её телефона. Мама счастлива, её не беспокоит никакая натянутая связующая ниточка. Она никогда не променяет нас с папой на этого деда Филиппа, даже если ей казалось тогда, что этот мужчина — её судьба. Мама не перепишет всё заново.

Воробышек пристроился высоко, на полочке с редкими специями и не шумел. Причирикивал время от времени, из‑за чего я вспоминала птичек Гелены, и снова начинала злиться.

Всё у меня пошло под откос. Всё разладилось. Даже жизнь повисла на волоске. А если и Тристан?

Я готовила себе ужин из варёной курицы и фасоли, иногда посматривала на птицу, оглядывала всю нашу кухню… и представила себе историю моей мамы наоборот, наоборот для Триса. Что если бы он не догнал автобус, а я бы не вышла из него? Что, если бы он прожил бы вот эти самые пять лет без меня и в нынешнее время встретил… да ту же Монику. Как мама спустя пять лет встретила папу. И стали бы они жить, и появились бы у них дети, и был бы он счастлив с семьей, через тридцать лет отмечал бы годовщину, а я, старушенция лет шестидесяти приплелась бы ночью в чужой "Сожжённый мост" и заявила, что хочу найти человека, много лет назад одолжившего мне зонтик. И является к Тристану Сыщик, говорит всё как есть, спрашивает — согласен "догнать автобус"? И он отказывается.

Не получается ли так, что то, что я считаю счастливейшим случаем в моей жизни, на самом деле жизнь Триса рушит? Он живёт со мной впустую. Из‑за меня, возможно, он не может встретить свою настоящую и единственную, потому что я изменила вектор.

Неужели действительно лучше не быть на свете? Не существовать в жизни Тристана никогда, ради его же личного счастья?

Я оставила ужин, и ушла в комнату спать. Закрылась покрывалом и стала плакать, мне было очень себя жалко. Я не хотела умирать, ни вообще, ни даже для одного человека. Но если ради него, потому что он мне близок и дорог, ради него можно было бы пожертвовать этой встречей? Если бы я точно знала, что он будет счастливее, живя другой жизнью?

А мама? Откуда я знаю на самом деле, — тоскует ли она втайне о несбывшемся? Думает ли она о том, что её жизнь сложилась бы благополучнее, чем есть, с загадочным попутчиком Филиппом? Кто знает…

Как же мне было плохо. Я спала урывками, потом долго умывалась холодной водой, чтобы хоть немного ушли припухлости от нарёванных глаз. Уходя, оставила Трису записку на случай, если он ночь проведёт дома, что на завтрак только несостоявшися ужин, что воробышку я оставила блюдечко с молоком и мякишем, и что сама не знаю, когда вернусь завтра.

Слава богу, ночь прошла для меня быстрее, чем я ожидала. Вельтон много рассказывал историй, и Летописец работала не долго, — Филипп ушёл минут через двадцать, и история получилась короткой. Слушать мне её не хотелось, но пришлось, не подавая вида, проявлять интерес. Пуля читала вслух.

Завтрашней ночью Нил должен был отправиться на поиски, значит, завтра решалась моя судьба.

По дороге в мастерскую я завернула ко льву.

— Вот почему, глядя на тебя, нельзя сказать, что ты мёртв? Ты ведь был глыбой, ты родился из под резца скульптора сразу таким. Ты никогда не был львёнком, никогда не охотился, никогда не дрался с другими львами на самом деле. А почему же на тебя смотришь и не веришь очевидному? Из‑за этих старых шрамов? Из‑за этих репейников и свалявшейся шерсти? Из‑за чего? Почему ты каменный, а как живой? А я как живая, а на самом деле каменная, а?

Лев мне не отвечал.

— Ты никогда не сомневался в том, что ты лев, всегда носил свою шкуру. В этом весь секрет. Ты был самим собой ещё в задумке автора, неважно из плоти и крови ты создан или из камня, если ты лев, то ты лев…

Скульптура умирающего зверя навсегда застыла в единственном миге, — он столетиями лежал в одном положении, вечно находясь между жизнью и смертью — ни туда, ни обратно.

Тристана дома я не застала и сегодня. Опять записка "Поел, поспал. Закажу тебе на десять вечера доставку пиццы".

— Какая забота! — Я скомкала бумажку и выбросила её в мусорное ведро. — Птиц! Тебе же на свободу нужно, скажи, как мне тебя выгнать? Лети в вентиляционное окно, сейчас же! Чуешь, оттуда свежий воздух идёт, там свобода, воля, там солнышко и твои друзья — птички…

Поднимаясь по лестнице Здания, я приглядывалась ко всем хорошо освещенным участкам подъезда. Было страшно идти на работу сегодня, было страшно сидеть и ждать возвращения Нила. Но и из дома я ушла намного раньше, потому что сидеть в четырёх стенах тоже стало невозможным. Я не могла заставить себя бездействовать, но и не знала, что делать, — куда бежать? Кого звать на помощь? Как убить эти предстоящие часы ожидания? Агентство, естественно, было ещё закрытым. До половины двенадцатого, как и все прочие двери Здания, дверь нашей конторы была под замком. Без всяких ключей, — она сама блокировалась с полседьмого утра и до ночи. Сидеть на лестнице мне расхотелось.

— Хорошо, прогуляюсь немножко по Вишнёвому переулку.

Спустившись уже пару этажей вниз, я услышала скрип и остановилась. Одна из дверей на лестничной площадке приоткрылась, и в довольно широкую щель я увидела часть коридора. Третий раз я с этим сталкивалась… и, может быть, именно в этот раз мне стоило перебороть свой страх, и воспользоваться приглашением… чего мне было терять?

А если Здание хочет открыть мне тайну? Или передать новое послание или посылку? Или даже помочь мне?

— Ты хочешь мне помочь? — Я спросила шёпотом у двери, леденея от страха, и та тут же открылась ещё шире. — Вельтон заставлял нас заучивать правила… нельзя выносить из тебя вещи, нельзя ничего убирать и наводить на площадках порядок… двери никогда не открываются и нельзя пробовать их взломать… нельзя бывать в заброшенных квартирах… нельзя…

Дверь открылась передо мной совсем. За коридором я увидела вторую приоткрытую в комнату дверь, а за ней был такой же тусклый — тусклый свет, как и здесь. Сделав три очень трудных для себя шага, я остановилась около порога и очень медленно занесла ногу. Чувства у меня были такие, словно сейчас мне нужно было ступить на неведомую планету, которая находится за сотни тысяч световых лет от родной Земли. Или ступить за черту заколдованного круга, мир за которым сведёт тебя с ума и никогда не отпустит обратно. Только шагнёшь, как дверь захлопнется. Навечно!

Хорошо подгадало Здание, — только в таком душевном состоянии я бы смогла решиться на такое. Но никогда прежде. Только сейчас мне остро хотелось сдвинуть всё с мёртвой точки, вырваться из подвешенного состояния жизни, из горечи и апатии, из незнания что же делать. Как каменному льву — или уж умереть, или ожить. Я не хотела остаться, как он, не там и не там, а где‑то посередине — со всеми неясностями, слезами, вопросами, примирениями и бунтарствами, в непонимании того, что же меня так мучает?

Я переступила порог. Встала в коридоре боком, по очереди смотря то на входную дверь, то на комнатную. Никакая из них не захлопнулась. Я набралась ещё храбрости и пошла дальше.

Внутри была очень просторная комната, по всей площади напоминавшая нашу комнату агентства, только дверей в каморки не было. Четыре незаколоченных окна, три по большой стене и одно с торца. Никаких штор, никаких светильников или люстры, — толстый слой пыли, какая‑то разбросанная ветошь на полу и знакомое кресло у одного из окон. Освещено всё было скудно, но сносно, — мне удалось разглядеть на стенах зелёный рисунок старых обоев, паркет был выложен с простым центрированным рисунком. Я очень медленно обошла всё по периметру, но ничего не случилось. Столько было страха, а это на вид была всего лишь пустая комната.

— А я думала, что ты мне поможешь, — я провела рукой по стене, — спасибо, что не съело меня, Здание. Ты доброе, ты никогда никого не обидишь. Но если ты не можешь мне помочь, что кто ещё может это сделать?

На стене напротив, размашисто написанная малярной кистью с блестящей свежей краской, возникла фраза, которую я видела в Здании последний раз — "Только ты сама".

Покосившись на двери, не закрываются ли они, немножко успокоено увидела, что проход всё так же свободен. Кинуться и убежать не могла, предчувствие мне подсказывало, что не следует делать резких движений, когда общаешься с волшебником…

Я медленно отошла в сторону и села в кресло. Сильно страшно мне уже не было. Терпимо. Не даром я столько ночей провела в этих стенах, чтобы привыкнуть к странностям его волшебства быстро, как терпимой становится для рук горячая вода, которой моешь посуду.

— Выходит, что ты ничего не можешь?

Осмотрев стены, никакой надписи больше не увидела. Только в нос ударил запах сырости и тепла.

— Ничего, всё равно промокнешь, когда приедем! — Моя давняя подруга сидела рядом со мной слева, прямо на подлокотнике.

— Нет, ну каково? Такой жест, такой кавалер, — голос, раздавшийся сзади, принадлежал другой девушке из нашей компании, которая ещё встречалась с нами после окончания университета.

Я ничего не понимала — как они здесь оказались, что вообще происходит? Недоумённо вертелась в кресле, пока не увидела третью подругу, и все почему‑то были промокшие, весёлые, и какие‑то… знакомые по прошлой ситуации, а не нынешние.

Окно в стене внезапно расширилось и придвинулось, я услышала мерный гул двигателя и ощутила, что я сижу, одетая в платье, вовсе не в кресле, а на сиденье автобуса. Платье лёгкое совсем, в мелкую рисочку, а на ногах плетёные босоножки. Те самые. И сумка. Всё то самое…

Комнаты больше не существовало, — всё вокруг было прошлым, и не фантомным, а самым настоящим, — со всеми запахами, звуками и ощущениями. Это был не сон, и это было даже не напоминание, это был тот самый день и тот самый миг!

— Остановитесь!

С ужасом я увидела, как автобус уже проехал остановку. И не ту, первую, которую я тоже проехала и выскочила, а следующую. Слишком долго ко мне приходило понимание всего происходящего, и я не сразу опомнилась. А автобус увозил меня от Тристана, и на этот раз навсегда. Кинувшись к дверям через людей, я заорала во весь голос, не контролируя своих чувств:

— Остановитесь, остановитесь же! Выпустите меня! Немедленно! Помогите! Нет! Выпустите!!!

Весь салон наполнился тревожным гулом пассажиров. Автобус остановился, но дверь открылась не сразу. Я выскочила в дождь. И изо всех сил побежала. Как тогда. Только теперь я уехала намного дальше, и бежала ещё более отчаянно, потому что понимала, что я теряю с каждой секундой…

Кого я теряю!

Пусть это было ошибкой для Триса и для меня, пусть могло так случиться, что из‑за этой встречи нет у него другой жизни, быть может, более полной и счастливой, но я не могла отказаться. Я готова была отдать Тристана кому угодно, любой другой женщине, я готова была отпустить его на все четыре стороны, но я не могла позволить этой жизни отнять у меня пять самых чудесных лет!

Пять лет знакомства с ним. Пять лет общения с ним. Сам факт того, что мы узнали друг друга, сам факт моего счастья — я его знаю! Он есть! Я так люблю его, и каждая минута из этих пяти лет для меня дорога и невосполнима ничем!

Нет! Нет! Никогда и ни за что я не позволю ничему измениться! Никогда!

Я выдохлась. Добежав до остановки за поворотом, куда должен был ещё тогда добежать сам Трис, который тоже пытался всё исправить. Он должен был двигаться по переулку через квартал, а я тогда — по периметру. Но его не было здесь…

Я теряла время. Я остановилась, не зная, ждать мне его или бежать дальше? Или он успел появиться здесь, и не остановив автобуса — ушёл подбирать свой брошенный зонт, или он ещё не успел сюда добраться? Я не знала, и кинулась в переулок, надеясь только на то, что не потеряю его, заблудившись…

Сердце выскакивало из груди, вся одежда прилипла к телу, а дождь неумолимо лупил своими струями, словно возмещая за всю предыдущую жару.

Как всё реально… будто и не проживали мы с ним общей жизни.

Дождь заливал лицо, Тристана я нигде не видела, и воспоминания… они как будто стирались. Моя реальная жизнь, Здание, наша квартира, наше маленькое кафе. Всё это вытесняли воспоминания иного рода — близкие к этому июльскому дню. Я вдруг внезапно вспомнила, какой пастой чистила сегодня зубы, и что мама просила беречь себя и ни за что далеко не заплывать с девчонками, когда мы будем купаться на речке. И готовила она сегодня традиционную творожную запеканку…

— Тристан!

В боку уже кололо, и голос был надрывный. Кричать не получалось, я всё чаще останавливалась, для секундной передышки, и снова бежала. Я ещё помнила кто я и из какого времени, но чувствовала, как уходит та жизнь. У меня до сих пор не было работы… нет! Я кем‑то работала! Но вот вспомнить кем, уже не могла.

Мне стало жутко. Это было состояние безумца с последними проблесками разума. Сознания, которое ещё способно постигнуть, что сейчас сверкнёт последняя искорка.

— Тристан…

Имя… я знала, как зовут долговязого незнакомца. Знала, как его зовут. Я хорошо запомнила его черты, пока он нёс меня через дорогу.

— Всё… неужели я не успела?.. Тристан, Тристан, Тристан…

Я повторяла его имя как заклинание, как последний якорёк. Пока я помню его, можно вернуть что‑то… Что? Аж сердце болезненно сжалось, подсказывая чувством, что что‑то очень важное.

— Тристан.

И вдруг я увидела его совсем рядом. Метров пять впереди он вдруг вышел из арки дома и повернул в мою сторону. Как ни в чём не бывало, не торопясь. Я остановилась, едва удерживая свое дыхание от хрипа. Что я ему скажу? Вот дура, побежала непонятно зачем обратно… Нет! Моя память выкинула вспышку, — я не дура. Это уже было. Было! Трис тоже хотел меня вернуть, остановить всё, не дать мне уехать. Я помню, помню…

Он подходил ближе, а впереди него, обгоняя, шла невидимая волна, возвращавшая мне память. Моего Тристана, нашу жизнь, нашу квартиру со всеми мелочами, наше Здание и агентство.

Я не могла ничего говорить, я впивалась взглядом в его лицо, пока он подходил, и не двигалась.

Нет. Нет. Никогда и ни за что я не позволю ничему измениться. Никогда.

Дождь стал такой густой, что всё вокруг померкло. Только несколько маленьких тусклых солнышек бросали на улицу свет. Это фонари Вишнёвого переулка. Это сумерки. Это сегодняшний, а не прошлый Тристан!

— О, а я думал, что ты уже там, Гретт, — он кивнул подбородком вперёд, указывая, наверное, на Здание, — тебе понравилась пицца?

Я была в нынешней одежде и абсолютно сухой. Но я столько бежала, что не могла успокоиться. Я старалась скрыть то, что пережила, но сил на ответ у меня всё равно не было, я не могла оторвать от его лица взгляда, и немела именно от этого счастья, — видеть его. Трис остановился, и его непринужденная улыбка сменилась ошеломлением.

— Что‑то случилось?

Я слабо мотнула головой, и глубоко вдохнула. Мой Тристан… каждая чёрточка, каждый жест, каждая нотка в голосе — мой Тристан. Такой родной, такой близкий и настоящий. Мой Тристан… моё сердце, моя половинка, моя судьба. Пусть он сам выберет себе кого хочет, это не изменит того, что я, оказывается, любила его и люблю. За всеми этими странностями наших отношений, за всеми этими родственными душевными чувствами, за всеми нашими дружески прожитыми годами, — я люблю его всего.

Я забылась. И молчала, не сводя с него глаз.

— Гретт, да что с тобой?

Наступила какая‑то странная тишина. Он смотрел на меня, я на него и мы оба молчали. Тристан не предпринимал никаких действий, не продолжал путь к Зданию, не откликнулся никаким комментарием, — просто смотрел на меня, внезапно о чём‑то задумавшись. Я успела успокоиться и от бега и от пережитого волнения. Чувства во мне разом осели, но не ушли, улеглись на глубине души и перестали колыхаться, как штормовое море. Мне не верилось, что ещё минуту назад я была во власти Здания, пытавшегося изменить судьбоносный момент моей жизни и, почуяв неимоверное сопротивление и отчаянье, вернул всё на прежнее место. На прежнее, да не совсем — у меня будто бы открылись глаза на то, что я на самом деле испытываю к Тристану, чем я на самом деле дорожу, и что никогда не смогу изменить и не смогу принести в жертву.

— Со мной всё хорошо, — еле выговорила я.