На работе я старалась держаться спокойно. Пуля принесла лимонный пирог, так что за обедом мы все собрались за общим, самым большим столом у Вельтона, обещаясь не крошить на зелёное сукно.

— Пока мы ждем Нила, я вам одну короткую баечку расскажу… Зарина, не тяни руки! Есть никто не будет, пока наш Сыщик не вернётся с задания. Так вот, я хочу рассказать про нашего Триса, как он давно — давно, как только пришёл к нам, должен был чертить свой первый мост…

— Вельтон, ну ты что?

— Должен же я хоть что‑то рассказать, ты теперь‑то у нас один из старожилов. Вот когда я уйду, ты будешь у нас самым старым в агентстве…

— Ага, — мрачно добавила Зарина, — вот снесут городские власти Здание, будем мы все старожилами.

После её замечания Вельтону в раз расхотелось рассказывать свою байку, всем стало грустно. Я молчала, переводя взгляд с двери на часы, мучительно ожидая прихода Нила. Эти минуты так долго тянулись, что стул мне казался раскалённой плитой, и сидеть на нём я не могла.

— Мне не немного душно здесь что‑то, я пойду пока на лестничной площадке постою?

— Конечно, тебе на самом деле невмоготу нюхать этот кулинарный шедевр и не сметь его укусить!

— И это тоже, — я постаралась улыбнуться как можно веселее, и почти выбежала за дверь, успев краем уха уловить вопрос Зарины:

— А её не тошнит, она не беременная случаем?

Из лестничного пролёта тянуло сквознячком, воздух здесь и, правда, был посвежее, чем у нас. Никаких шагов, никакого даже шороха не было слышно, как только дверь мягко за мной закрылась. Когда же придет Нил? Я была почти уверенна, что он принесёт отрицательный ответ, но вот это "почти" оставляло всё же маленькую лазейку для страха. Ста процентов уверенности в решении мамы у меня не было, оставался шанс, что по какой‑нибудь нелепой случайности она может не поверить в столь серьёзные последствия… к тому же, насколько я помню, Сыщик при разговоре никогда не говорит деталей. Он всего лишь спрашивает "Хотели бы вы?..", и можно так подумать, что если "да", то это всего лишь "да", а глобальных перемен не будет. Ну, возьмет он у неё телефон, может быть, начнут они даже встречаться, какое‑то время побудут вместе, а потом мама встретит папу, и случится то, что случилось. За то не останется сожалений о таком интересном попутчике Филиппе… может и так всё статься.

— Господи, Нил, где же ты? Мама, умоляю, скажи "нет"!

Внизу, как отклик, послышались звуки, и ненадолго с какого‑то этажа в лестничный пролёт попал яркий источник света. Потом погас.

— Нил, это ты?!

— Да, — он стал подниматься, — а что, заждались?

— Что тебе ответила Вероника?

— Пирог без меня съели?

Не выдержав, я стала спускаться ему на встречу и как раз этажом ниже мы сошлись на ступеньках в широком рассеянном луче света.

— Что она сказала?

— Ты чего, Гретт?

— Да ответь же! Или я сейчас умру от твоего молчания!

— Не хочет она. Она и вспомнила этого Филиппа с трудом, и сказала "не надо". А что случилось?

Я вздохнула и от накатившей слабости присела на корточки.

— Тебе плохо? Давай руку, я тебе помогу подняться.

— Не надо, Нил, я только посижу немножко. Какое счастье… я тебе по секрету скажу, это было очень важно для меня. Очень. Вероника это моя мама, понимаешь?

Нил присвистнул, и даже присел рядом, положив папку на колени.

— Вот это фокус. А чего же ты нам не сказала?

— Не хотела пугать. Я даже представить себе раньше не могла такого, что какой‑то из случаев может быть зацепит тебя самого.

— Мой случай был счастливым.

— Точно… ты ведь с Диной встретился из‑за того, что она к нам пришла.

— А ты Тристану говорила?

— Ничего я никому не говорила, да и ему не до меня сейчас.

— О чём ты? — Нил, казалось, не понял, что я имела ввиду.

— Ты знаешь. И я знаю. Только держи всё в секрете, хорошо? Я тебе как другу сказала.

— Ладно.

Лимонный пирог мы съели минут за пять. Он сразу был поделён на равные шесть частей, а трёхлитровая банка тыквенного сока разливалась по нашим кружкам в два приёма. Получилось так, как будто был небольшой семейный обед за одним столом, какие у нас редко случались, и никто сильно не расстроился от того, что дело Филиппа не склеилось.

— Вельтон, вот ты у нас Архивариус, делами ведаешь и прочее, вот скажи — по статистике, сколько к нам приходит таких вот старичков, мужчин, юношей, что когда‑то побоялись подойти и заговорить, а если заговорили, то не взяли телефона, а если взяли телефон, так не решились позвонить потом? Больше ведь, чем всех остальных посетителей вместе взятых.

— Да, Пулечка, это так. Это оттого, что мужчины гораздо более нерешительные, чем женщины. Вспомни, например, недавний случай про керамиста. Взяла, подошла, поцеловала… а тот, про выпускной бал и бутылку коньяка, помнишь?

— Это который?

Зарина одна схмурила брови, пытаясь припомнить, а Вельтон махнул на неё рукой:

— Да ты что, такой забавный был случай, — девушка в парня была влюблена из параллельного класса, приворожить его хотела так сильно, что пошла к гадалке, а та ей порошка в кулёчек насыпала, ну?

— А! Помню, и на выпускном девушка затащила его за угол школьного двора, сунула ему этот коньяк в руки и сбежала!

Мы засмеялись. Этот случай, я тоже помнила, произошёл практически сразу же, как только Трис привел меня в агентство и я начала работать. Пришёл к нам сам этот парень, с выпускного вечера прошло тогда года два… Вельтон на словах продолжал озвучивать мои воспоминания и даже, выйдя из‑за стола, полез рыться в шкафу с делами.

— Он пришёл… да, его звали Питером, кажется, и говорит, что два года не мог забыть её взгляда. Очень хорошая история, сейчас найду. Они ведь были знакомы, или просто знали друг друга, в школе же встречались, но не общались близко никогда, даже в общих кампаниях. Серенькая, говорит, она была, неприметная, что она есть, что её нет, ему всё равно было. Пока однажды, уже на выпускном вечере, она его не подкараулила где‑то во дворе школы… ха — ха… да вот оно дельце, сейчас я вам освежу память.

Мы сидели за столом, а Вельтон, взяв не такую уж и пухлую папку, вернулся за стол поближе к свету. Полистал странички:

— Вот… "… чувствую, меня кто‑то за руку схватил и в сторону потянул. Я ничего и понять не успел, так всё быстро — быстро происходило. Успел только на мгновение удивиться, что это тихоня Валентина, оказывается. Она мне в руки бутылку втиснула, пальцы зажала и бормочет что‑то про подарок, про последний день, ничего не разобрал, стоял как по голове ударенный. У неё в тот момент такие глаза были! Такое в них горело, такой огонь был… и отчаянье что ли. Она убежала сразу, а я в себя прийти не мог. Такой был взгляд. Потом, пока месяц до вступительных в институт оставался, мы с одноклассниками встречались ещё большой компанией, я её видел, но подойти не решался. Не знаю почему. Коньяк я товарищу отдал, сам не пью. Да и не в этом дело было. Я всё думал об этой Валентине, а на встречах, наоборот, едва замечал, что она смотрит в мою сторону, уходил, игнорировал специально. Я боялся. Едва я этот взгляд вспоминал, как у меня сердце прыгало, во взгляде было столько… столько чувства, столько красоты, столько храбрости было. Потом мы все разъехались из города. Кто куда поступал, и я уехал, а месяц назад на столичной студенческой олимпиаде встретил одну девушку, она как раз училась с Валентиной в одном классе, не удержался, спросил, знает ли она что‑то о ней. А та как давай смеяться. Мол, в курсе ли я, что эта дурочка Валька по уши в меня влюблённая, мне бутылку с зельем на выпускном подсунула? Она всё скрывала, тряслась, а тут ведь всё, последний день, больше никогда не увидимся… Пошла бы и призналась, чем такую глупость вытворять. Гадалка, мол, ей за деньги мел в порошке продала, только надула её, дуреху, и поделом. Обсмеяла она её сначала, а потом просто сказала, что та из города нашего вместе с семьёй уехала, ищи — свищи теперь ветра в поле…". Вот и пришёл он к нам тогда, — продолжал Вельтон, перелистнув ещё несколько страниц, уже с рисунками. — Трис тогда такой красивый мост вычертил. А вот твои картинки, Гретт.

Он развернул одну нам, рисунок пастельными карандашами. Сумерки вечера на фоне, свет фонаря откуда‑то сбоку и сверху и лицо Валентины на весь лист. Такое живое, одухотворённое, с отчаянным взглядом, полным любви.

Тристан, он сидел чуть впереди, поближе к Вельтону, вдруг обернулся от рисунка на меня.

От испуга я опустила глаза вниз и, глядя на его чашку, выпалила:

— Мой сок допьешь, а? — и выплеснула сок ему.

— Я же просил, аккуратнее! Этому столу столько лет, сколько нам вместе нет, — взвыл Вельтон.

— Я чуток капнула, не сердись. В меня больше не лезет, а у Триса чашка пустая.