В агентстве мы появились в начале первого, и Вельтон высказал, что они уже начали беспокоиться. Я опрометчиво призналась, что мы проспали, а Нил тут же со своего места спросил:

— Оба?

— Естественно, — с насмешкой ответил ему Трис, — а ты думал, что мы спим в разных комнатах?

Кажется, Нил понял, что спросил, и чтобы быстро загладить тему, стал говорить о деле Марты Май. Ему как раз сегодня предстояло искать дверь к тому парнишке. В час ночи он ушёл, и не было его достаточно долго, но когда он вернулся, выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Я не могу найти двери.

Подумав ещё раз о смерти, я сникла за столом, не зная, что делать. Потом сказала:

— Давай сходим вместе? У меня как‑то получилось недавно найти дверь в гостиничный номер, может, теперь я смогу помочь.

Вместо Нила быстро ответил Трис:

— Нет.

— Почему?

— Потому что нет.

Я возмущённо уставилась на Вельтона с беззвучным возгласом в глазах: "Ты видишь, кто здесь приказания отдаёт?". Но Вельтон его поддержал:

— Да, это не порядок. У нас последнее время всё наперекосяк идёт, и не нужно заниматься не своими вещами. Как давно мы доводили хоть одно дело до конца? Та глухонемая девушка, что к нам приходила, помнишь? И что из этого вышло? Даже ни одной бумажки к делу не пришили, её и в архиве нет. Хватит импровизации, Гретт.

— А это здесь при чём? Трис, почему?

— У меня нехорошее предчувствие, что ты опять исчезнешь.

— Брось…

— Ладно, — Нил не успел даже сесть за свой стол, как развернулся, — ночь долгая, я ещё пойду поищу.

Вчера мы с Зариной поменялись дежурствами, поэтому за обедом сегодня ушла она. Пуля скрылась в своей каморке, а через несколько минут позвала на разговор к себе.

— Ты чего не в духе? — Она прикрыла за мной дверь.

— Я в духе.

— С Тристаном всё ссоришься, хмурая.

— Я не ссорилась, я не выспалась просто.

— Он что‑то прознал про твою любовь?

— Чего — чего?

— А как же, ты говорила "Горю, сердце горит…".

— Дура, я о вдохновении!

Я покраснела сразу же от стыда, что так несдержанно обозвала её. Пулю я уважала, и она была старше меня, но сама Летописец восприняла эту вспышку иначе:

— Да, вижу я, что о вдохновении… Так Трис догадался, что у тебя кто‑то есть? Мне ты можешь сказать.

От этих слов я пришла в ужас, и впилась в Пулю взглядом, не веря, что она действительно так думает обо мне.

— Ты с ума сошла? Я ни с кем не встречаюсь, я запоем рисую в своей мастерской, и потому счастлива по уши… тебе этого не понять никогда!

— Конечно, — скептически ответила Пуля, и я видела, что не переубедила её. Она всё равно была в своём уверена. — Конечно…

— Ты ради этого меня позвала?

— Я думала, что тебе выговориться нужно, хотела помочь.

— Спасибо, не надо.

Нил вернулся вместе с Зариной. Он всё блуждал по лестничным площадкам, и когда та возвращалась из магазина, решил оставить поиски и подняться вместе с ней. Я была удручена, ведь я дала Эвелине обещание.

— Хоть дело‑то я могу посмотреть?

Нил отдал мне папку, и я ещё раз перечитала историю, ещё раз пересмотрела картинки. Как же мне хотелось рвануть и поискать дверь самой.

— Зря вы меня взяли. Я ни на что не гожусь. Я хожу там и ничего не вижу. Вельтон, бывали такие случаи раньше?

— Бывали. Но это не потому, что у Сыщика нюх пропал, это потому, что Настройщик ошибался.

— Что?! — Вскинулась Зарина. — Я не ошиблась! Ниточка есть, я уверена.

— Тебя обожание поглотило, что ты могла там распознать?

— Клевета. У меня‑то нюх не пропал, у меня восемь лет опыта за плечами, это Нил у нас новичок, и это он не может найти входа. Не переводи стрелки.

Зарина на обвинение Вельтона рассердилась не на шутку. Меня это с одной стороны порадовало, потому что я действительно за всё время, что знаю Зарину, не видела у неё этой эмоции. Или она всё же преувеличила, когда говорила, что делает всё и всегда, чтобы всем нравиться и не проявляет подобных чувств, или она менялась, — начиная отстаивать себя.

У неё на столе стоял букет жёлтых роз. Она выдернула из него бутон, села в своё кресло и уткнулась в цветок носом, не желая больше говорить.

— Всё хорошо, Зарина, — произнёс Трис, — никаких ошибок нет. Мы найдём нужную комнату, парень обязательно скажет "да" и я выстрою для Эвелины самый красивый мост.

Конечно, для Настройщика горше всего было слышать обвинение в свой адрес именно из‑за того, чьё это дело. Она поклонница Марты, она больше всех нас радела за счастливый исход, скрывая накал своих переживаний. Вельтон примирительно взял яблоко из своего обеда и положил на её стол:

— Не сердись. Давайте‑ка я вам такую историю расскажу! Это очень старая история, я в те годы как раз был, самым что ни на есть, новичком, а все остальные были старожилами. Не пришёл ещё и Трис в агентство, и никто из вас, естественно, ещё не работал. Каждую из должностей занимали другие люди, о которых мы редко сейчас вспоминаем. Летописцем в те годы был молодой Ив, Реставратором мужчина постарше — Артур, а Настройщиком такая же молодая девушка, как ты, Зарина. Признаюсь, работала она гораздо хуже, и была в агентстве всего год, но не в этом суть. Пришла к нам как‑то посетительница, женщина лет тридцати, но ей ни за что нельзя было дать этот возраст. Она выглядела как школьница, или студентка первого курса, и не потому, что сохранила очарование юности, а потому что и стрижка у неё была такая, и одежда, и поведение, словно законсервировалась она несколько лет назад и до сих пор живёт мыслями себя же семнадцатилетней. Она не выросла, такое у меня сложилось впечатление. Это было не так уж и плохо, — ведь если посмотреть с другой стороны, у неё не была утрачена возможность удивляться жизни, и оставалась свежесть восприятия. Так вот, Настройщик наша, а её звали Ника, моментально прочувствовала всё это и заговорила с ней соответствующе, — как девчонка с девчонкой. И посетительницу прорвало на откровения. На одно, на второе, на третье… она рассказала не об одном случае, а о нескольких, и не всё было связано с людьми, но и с какими‑то предложениями, возможностями, даже мыслями. Она рассказывала обо всех, с кем могла познакомиться и не познакомилась, обо всех предложениях новой работы, от которых она отказывалась, о возможностях переехать в город её мечты, чтобы жить и работать там, о мечтах получить другую профессию, к которой много лет тянуло, не смотря ни на что… одним словом Ника, да и мы все, быстро поняли, что в агентстве у нас появился не человек, а сплошной ходячий страх любых перемен. Даже тех, к которым со всей горячностью стремилась душа. Эта женщина до сих пор была одинока, до сих пор работала на одном и том же скучном месте, до сих пор жила в старой квартире, до сих пор стриглась и одевалась, как привыкла когда‑то, и уверяла, что ничего в жизни менять не хочет, только хочет быть счастливой. Она уверяла, что ей всё нравится в её жизни, но при этом заливалась слезами. А на вопрос "Вы потеряли человека?", отвечала: "Да!", но не могла сказать кого и когда. Сложный был случай…

Вельтон рассказывал это, прохаживаясь по середине нашего холла, между столами, а мы все сидели и слушали. Когда он прервался на этом и вернулся за свой стол, я испугалась, что история на этом закончилась, но Архивариус вздохнул и покосился на ряды папок с делами.

— Можно даже найти это дело сейчас… так вот Ника вдруг сказала, что ниточка есть, она её чувствует. Всё агентство было поражено. Слепому было ясно, что посетительница попала сюда случайно, запутавшись в своих психологических проблемах, отчаявшись от собственного несчастья и жаждущая помощи со стороны. Однако мы понимали, что эту её проблему здесь никто решить не в состоянии. А Ника настаивала на своём, — чувствую, мол, ниточку, и всё тут! Что делать? За что браться, если упущенных людей по историям посетительницы набралось около пятнадцати? Ночь уже кончалась, женщина та ушла давно, а Настройщик всё сидела в раздумьях, окружённая недоверием своих коллег, и вдруг её осеняет: "Кондуктор!". Что? Почему? Какой кондуктор? Такая незначительная история… это случилось тогда, когда посетительница выпустилась из университета и начала работать в одном госучреждении бухгалтером. Её тетя попала в больницу, и родственники по очереди ездили ухаживать за ней. Она ездила дежурить в палате три раза в неделю после работы, не помню уже точно, какие это были дни, но садилась она всегда в одно и то же время на один и тот же маршрут трамвая, который до этой больницы ехал. А кондуктором там был молодой человек, или ровесник ей, или чуть постарше, но она стала замечать, что он её запомнил и частенько смотрел в её сторону с улыбкой, а как‑то раз, обилечивая, даже заговорил на отвлечённую тему. Она не поддержала беседы и сделала всё, чтобы показать, как ей не нужно это знакомство. Девушка тогда решила, что хоть он и симпатичный, но ей сейчас не до этого, — работа, забота, — вводить в жизнь какого‑то нового человека, напрягаться, находить для него время, менять что‑то в распорядке жизни… да и ради кого? Ради того, кто не удосужился получить образование, и пошёл работать в кондукторы трамвая? Я до сих пор помню её слова: "ниже моего уровня". А потом добавляла "хотя, кто знает", и начинала рассказывать о другом случае. Когда женщина пришла снова, Артур, Реставратор, попросил её вспомнить именно это событие. Та удивилась, сказав, что не в этом дело и не в этом счастье, которого она хочет, но Артур настоял, и рисунки появились на свет. Взгляд того парня был далеко не глупым… он был не самым видным, и уж тем более не самым впечатляющим, но в этом ли суть? Летописец написала историю, из которой мы узнали, что как только тётя поправилась, она перестала ездить на этом маршруте, и даже быстро забыла обо всём, но буквально неделю назад так случилось, что ей пришлось сесть на маршрут этого номера, и воспоминания вернулись. Конечно, кондуктор был другой, но именно этот проклятый трамвай заставил её задуматься, что всё в жизни меняется, и только сама её жизнь неизменна, — тосклива, однообразна и полна неслучившегося. Сыщик нашёл его…

Тут Вельтон опять остановился и завздыхал, довольно наслаждаясь возникшим к нему вниманием и выдерживая интригующую паузу.

— Да… этот бунтарь успел далеко забраться. В отличие от посетительницы, он‑то как раз не боялся перемен. За порогом двери Здания оказалось тропическое бунгало с элементарными столом и стулом, с гамаком вместо кровати, и кучей походных вещей. Парень, теперь уже крепкий мужчина, путешествовал в своё удовольствие, и работал кем придётся, не задерживаясь надолго нигде. Возможно, это началось давно, и кондуктором он был тоже по необходимости, лишь бы как‑то перекантоваться в городе, а потом идти дальше… он посмотрел дело. И… и отказался.

В комнате все молчали. Я подумала о том, хорошо это или нет, что они не связали свою жизнь друг с другом? Тогда могло получиться, что он бы увлёк её в мир перемен, или, наоборот, — она увлекла бы его в мир постоянства.

— Ты меня извини, Зарина, я не хотел тебя обидеть. Ты правильно настаиваешь на своём, если чувствуешь ниточку. Ты молодец. А Нил найдёт дверь не сегодня так завтра, это тоже бывает.

Утром я отправилась сразу в мастерскую и рисовала до потери сознания сначала подарок, а потом морскую бурю на листе, разложенном на весь стол. Я вновь незаметно для себя заснула и очнулась около двух часов, прилипшая к столешнице, испачканная в пастели и грудью и щекой. Умывшись, почистившись щёткой, на сколько это было возможно, я убралась, закрыла двери, и отправилась в магазин. А когда готовила запеканку из стручковой фасоли и оставшейся буженины, поймала себя на мысли, что снова хочу перебраться в сарафан и лёгкие сандалии и походить так, как ходила когда‑то в свои двадцать три. Не потому, что я наслушалась от Вельтона историй о том, как женщина застряла в одном возрасте, а потому что подумала о привычках и влияниях, незаметно проникающих в мою жизнь. Быть может, упрёки Геле к моему внешнему виду были справедливы, но причина была не в том, что я боялась быть более привлекательной… мне ведь нравилось носить то, что я носила. Только устроившись преподавателем "ахр" я стала одеваться по — другому. Мне казалось легкомысленным приходить в платье на работу и выглядеть едва ли не так же, как абитуриенты. Нужно было что‑то построже. До костюмов не дошло, а вот брюки, блузы, рубашки, свитера, и чёрные штаны стали повседневной одеждой. И всё так незаметно.

А ведь мне тоже не хотелось баламутить жизнь переменами. Сила привычки коварна тем, что её недооцениваешь. Геле думала, что я превращусь в росток из семечка, а я застыла на десять лет, и даже сейчас не было ничего страшнее, чем взять и изменить привычный уклад… взять и признаться Тристану в том, что чувствую. Всё рухнет, жизнь изменится, мы расстанемся… но даже, если бы кто‑то подошёл ко мне сейчас и сказал, что всё будет хорошо — Тристан ответит мне взаимностью, он тоже меня любит, мы будем вместе по — настоящему, — кинулась бы я немедленно на шею Триса, выражая свою любовь? Нет. Этих перемен я отчего‑то боялась не меньше, чем перемен в худшую сторону. Нужно было преодолевать свой страх и менять свою жизнь. Делать то, что хочется делать. Нельзя сразу, так постепенно.

Уменьшив в духовке огонь, я ушла в комнату и стала рыться в шкафу. Новое льняное платье висело на вешалке вместе с поясом и браслетами, после прачечной выглядевшее совсем нарядно, но снова его мне одевать не хотелось. У него теперь был шлейф с воспоминаниями, аура того корпоративного вечера ещё не скоро сойдёт. Я достала своё старое, чуть выцветшее платье, померила, с радостью отметив, что до сих пор помещаюсь в него, и достала старые босоножки. Хорошо бы обновить гардероб, но пока я остановилась на этом, — отгладив все складочки, почистив на обуви ремешки, я решила, что сегодня на работу в агентство пойду так, — а волосы подколю на заколку.

Тристан к ужину не появился, не появился и к четырём. Я легла спать, надеясь, что ничего не случилось и где‑то среди ночи он всё же появится, но и к десяти вечера Триса не было. Я позавтракала ещё раз, как поужинала, и ушла на работу.

Едва я появилась в дверях, как Вельтон сказал:

— Ой — ой, никак за окнами снег!

— Ты чего такая нарядная сегодня? — спросила Зарина.

— Я не нарядная, я просто давно так не одевалась. Ты вот всё лето в одних сарафанах, а мне что, нельзя?

— Можно, — ответила на мой весёлый тон Пульхерия, да с такой двусмысленностью, что мне стало не по себе. — А ты сегодня не с Трисом?

— Нет, у него дела, он не из дома.

Трис не опоздал, появился к полуночи. Варёный от недосыпа, и, увидев моё переодевание, сказал почти точь — в-точь как Зарина:

— Ты сегодня нарядная.

Я лишь улыбнулась.

Эвелина обещала прийти завтра, а я обещала ей найти её человека. Нил опять ушёл, и опять не смог найти двери, и теперь сидел за своим столом мрачнее тучи, погружённый в листы пулиной рукописи и перечитывая всё снова слово за словом. Когда я собралась за обедом, Тристан поймал меня у выхода за руку и сказал:

— Только без жульничества. Дай слово, что не сунешься ни в одну дверь, не будешь ничего искать сама.

Мне не хотелось давать такого слова, и я ответила:

— С чего ты вдруг так распереживался за меня? Тот случай был давно, пора уже забыть, и я уверенна, что подобного не повторится. Никуда я не денусь. Здание не причинит мне вреда.

— Здание… Здание, — мрачно произнёс Трис, и мне почудилось, что что‑то он недоговаривает. — Я бы не зарекался, здесь может случиться всё, что угодно. Дай мне слово, пожалуйста.

Моё сердце дрогнуло, и я пообещала. Честно спустившись вниз, дойдя магазина, закупив всё, что нужно и возвратясь обратно, я поднималась наверх, лавируя между появившимися на ступеньках телефонами, и не могла не смотреть на двери, выискивая знак. Я бы не стала стучать, но если бы что‑то заметила, то могла бы помочь Нилу подсказкой. Ничего не было.

За то когда я зашла в комнату я моментально почувствовала, что что‑то было. Ещё секунду назад, пока не открыла и не вошла, мне казалось, что я слышала оживлённый разговор внутри, а как только повернула ручку, как попадала уже во внезапную тишину. Зарина, Вельтон и Нил смотрели на меня, а Пуля и Трис друг на друга не отрываясь. И молчание. Даже радио не работало, которое мы включили незадолго до обеда.

— Что‑то случилось? Ты нашёл дверь? Он… он живой? — спросила я Нила, но тот покачал головой и снова открыл папку. Значит, он никуда не ходил в моё отсутствие. — Что, Эвелина была?

— Нет, — Зарина забрала у меня пакет и стала доставать еду, — всё в норме.

Я почувствовала себя не в своей тарелке и пожалела, что одела сегодня свой гаряд, мне казалось, что что‑то происшедшее в моё отсутствие было связано со мной. Неужели из‑за одежды? Они меня обсуждали, а теперь делали вид, что заняты своими делами.

Нил, отложив свой обед, кивнул Трису и тот нехотя вышел вместе с ним на лестничную площадку.

— Да что стряслось? Ничего не в норме, я же вижу.

— Пуля с Тристаном опять повздорили, — решил признаться Вельтон, — припомнились порванные рукописи, и пошло поехало… настроение у всех сейчас натянутое.

Я посмотрела на Пулю, а та, никак не реагируя на слова о себе, отклеивала все свои стикеры от стола, складывая их в одну стопочку. Сжевав печенья с соком, не дождавшись возвращения Триса и Нила, не дождавшись никакого разговора или даже повторного включения радио, я обеспокоено ёрзала на своём стуле, и было всё равно не уютно. Чтобы хоть как‑то отвлечься, я подсела к столу Архивариуса.

— Вельтон, а ты знаешь, сколько лет существует "Сожжённый мост"?

— Да, уже шестьдесят семь.

— А кто и когда были сотрудниками — как‑нибудь фиксируется на бумагах, в личных делах, например?

— Нет, ничего такого у нас нет, даже правила о вещах нигде не записаны. А зачем тебе?

— Любопытно… мне внезапно подумалось, когда я смотрела на твой архив, что здесь, должно быть все случаи с самого открытия агентства, а если ты говоришь, что оно существует почти семьдесят лет, их должно быть гораздо больше.

— Здесь за последние двадцать, остальные сложены в твоей каморке.

— Да? — я удивилась, — Где?

— У тебя там полно всякого, скорее всего каким‑нибудь хламом завалены.

— Я достаточно хорошо знаю свою каморку, нет там ничего!

Вельтон пожал плечами и выпятил нижнюю губу в знак того, что он этому объяснения не даст. Для уверенности, я даже зашла к себе и стала рыться между старых картин, стопок связанных книг и рулонов разномастных остатков обоев.

— В конце каждого года, — донёсся до меня громкий голос Вельтона, — я собираю все дела двадцатилетней давности и уношу к тебе, ставлю у стенки за какие‑нибудь вещи, чтобы не видно было новым посетителям, кто к тебе на реставрацию ходит, и потом о них и не вспоминаю.

— Здесь нет ни одной папки!

— Значит, нет. Значит, Здание куда‑то девает их. А что, тебе захотелось произвести расследование какого‑то старого — старого случая?

— Нет, не расследование… мне хотелось посмотреть на рисунки, которые были созданы тогда. В самом начале. Какими они были, — и рисунки, и люди. Если Здание снесут, — я выглянула в комнату и осталась стоять в проёме двери, — то мы последние. А что будет с делами? Они будут разбросаны на обломках, и чужие люди, расчищая площадку, будут видеть их, читать? Или, не глядя, снесут в мусор, похоронят на свалке рукописи, рисунки, мосты, — практически чьи‑то жизни.

— Гретт, не надо, это слишком печально, — остановила меня Зарина.

— Ты до сих пор расстроена из‑за той порванной истории, Пуля, а ты не подумала над тем, что скоро вообще всё здесь будет уничтожено. И ведь выносить отсюда папки нельзя… Стоит ли столько времени держать зуб на Тристана в таком случае?

— Не стоит, — неохотно произнесла та, — но одно дело судьба, а другое дело подобный вандализм…

— Хватит, хватит, — строго сказал Вельтон, поднявшись со своего кресла и уперевшись ладонями в стол, — темы нет, тема закрыта. Больше никто и никогда не будет об этом вспоминать!

Тристан вернулся без Нила, объяснив, что тот опять ушёл на поиски. Я уже не знала чему верить, — не соврал ли Вельтон о том, что в моё отсутствие обсуждался старый случай, и не соврал ли Трис, потому что папка с делом Эвелины осталась на столе Сыщика? Что же происходит с самим Тристаном, где он был, если его не было дома, и почему у него такое серое, измученное лицо?

Я решила, во что бы то ни стало поговорить с ним, когда мы будем идти домой.

Тристан не соврал, — Нил вернулся через час, и всё в нашем агентстве изменилось из‑за его новости. Во — первых, он долго и торжественно взмахивал кулаком, говоря, что не зря его сюда взяли, так как чутьё у него всё же есть, он нашёл нужную дверь. Во — вторых, он нарочно пространно начал рассказ о своих поисках и разговоре, каждый раз повторяя, что это незаурядный случай, и прежде чем мы поняли, в чём дело, он сказал, что никакого моста строить не нужно. Пятнадцать минут пыток, и Нил, наконец, выдал нам всё в подробностях.

Связующая ниточка была, это правда, но это был не тот необратимый случай, когда бы потребовалось наше вмешательство. Так сложились обстоятельства, и если бы этот юный поэт мог, он бы откликнулся на поиски Эвелины сразу же. Дело в том, что он был ещё моложе, чем думала про него Марта Май, в тот год ему исполнилось только семнадцать, и вся банальная истина заключалась в том, что его призвали на службу. Распределение попало туда, где было всё слишком секретно, чтобы он мог хоть весточку передать в мир. Тем более, он не мог и выехать. Оставалось ждать ещё год, и он признался, что большей муки не испытывал никогда в жизни, — слышать по радио песни на собственные стихи, слышать Марту, просившую откликнуться автора, и не мочь сделать ничего. Абсолютно. Он не мог передать письма даже тем, кто демобилизовывался раньше, а просить на словах он не смел, — это было сугубо личное дело.

Никакого моста не жгли, просто так всё сложилось. Он есть между ними, крепкий и прочный, а то, что два человека до сих пор не могут связаться друг с другом, — вопрос времени.

— И надежды, — заявила счастливая Зарина, — бедняжка даже думала, что он умер!

Мы ждали прихода Эвелины до шести утра, но она так и не появилась. Сама Зарина должна была рассказать ей о результате поиска, и я даже видела, как она тишком принесла с собой в сумке несколько песенных альбомов, наверняка на подпись.

Мы уже выходили из Здания, как вдруг в конце Вишнёвого переулка увидели силуэт Марты, она бежала, и, увидев нас, замахала руками:

— Подождите! Я не могла раньше, я не могла прийти ночью!

— Думаю, — Вельтон хлопнул Зарину по плечу, — мы тебе не нужны, поболтаете тет — а-тет.

Все ретировались быстрее, чем Зарина успела что‑либо ответить. Мы с Тристаном и Вельтоном немного прошли в одном направлении, Нил и Пуля ушли в другом, и Архивариус вскоре свернул в арку, так как дальше ему с нами было не по пути. Как только мы остались одни, я спросила:

— О чём был разговор, когда я ушла за обедом?

— Пустяки.

— Тристан, не нужно врать, пожалуйста…

— Давай отложим это, я должен немного подумать кое над чем. Ты сейчас домой?

Мне сжало гортань от горечи, и я ответила:

— Нет, я в мастерскую.

— Ладно, тогда пока.

— Пока.

И Тристан пошёл обратно. Проследив его взглядом, я увидела, как он свернул за следующим домом.