До Джексонвилля они добрались без особых приключений и довольно быстро. Пару раз их останавливали русские патрули, но отпускали, убедившись в отсутствии оружия и посмотрев справки.

В городе было тихо. Фредди выругался вполголоса — тишина ему не понравилась — и повёл машину по их летнему маршруту. Джонатан кивнул. Конечно, надо проверить, как у парней дома, а Эндрю жил ближе. Вот и поворот, здесь Эндрю тогда попросил остановиться и пошёл к этому дому. Фредди остановил машину точно у висящей на одной петле калитки. Дом сразу видно, что разорён. Но они всё-таки решили посмотреть. Всё мало-мальски ценное уже явно растащили. Кухня, крохотная гостиная, такая же спальня, чудом втиснутая фанерная выгородка, в которой еле помещалась узкая койка и два стула. На полу какие-то тряпки, обломки. Фредди носком сапога поддел полосатую рубашку. Эндрю носил её на выпасе, она совсем выцвела и расползалась под иглой. Грабители ею побрезговали.

— Громили и грабили, — негромко сказал Джонатан.

Фредди кивнул, но уточнил:

— Сначала грабили.

И вдруг одним бесшумным прыжком ловко выскочил в окно. Через несколько секунд он вернулся, волоча за шиворот бледного до синевы перепуганного мужчину. Тот лепетал что-то нечленораздельное, но, заработав от Фредди оплеуху, заговорил немного понятнее.

Он сосед, а они, значитца, когда началось, так ничего, живёт и живёт пусть себе, а если он расу потерял, то в Цветном бы уж лучше было, и ему, и всем, а он же наглый, а они ничего, а эти, когда пришли, так на Хэллоуин положено, а они так ничего, а она-то, ну, коли дура старая, так что с неё возьмёшь, шутка ж, а она поверила, что всерьёз, и копыта откинула, так много ли старухе надо, её-то толком и не били, ну, говорили ж ей, чтобы согнала, ну, куда он без расы, мы-то белые, а так-то всё тихо было, ну, а на Хэллоуин так уж положено, ну, а добру-то чего пропадать, таких-то, ну, кто расу потерял, говорят, сразу кончали, без сортировки, а мы-то ничего такого, да и добро-то всё бросовое…

Фредди встряхнул его за шиворот.

— Ты что взял?

Глаза мужчины предательски забегали по сторонам. Джонатан сунул руку за борт куртки, и мужчина опять зачастил.

…Да у него, голодранца, и не было ничего, что имел, на себе носил, а так-то у него и взять было нечего, да его шмотьё и с доплатой не нужно, что зарабатывал, то и прожирал, конфеты всё трескал, а так если он где и спёр чего, так это ж, понятное дело, для полиции приберечь, чтоб не пропало, заявить оно, конечно, да хлопотно, а так-то и в дом такое не понесёшь, больно страшно, а добро если в дело пойдёт, так это ж не в грех, а его-то, понятное дело, он же задиристый, всё нос драл, расу потерял, а соблюдать себя не хотел, ну, так если оно нужно, а краденому всегда хозяин сыщется…

Фредди отбросил его от себя.

— Н-ну!

— Ща, ща принесу, я ж понимаю всё…

Мужчина чуть ли не ползком выбрался из разорённой комнаты и тут же — видно, прятал недалеко — вернулся. Подал Фредди пояс в серебряных заклёпках, с серебряной пряжкой и ножнами. Фредди до половины вытащил из ножен холодно блестящее лезвие и посмотрел на мужчину. Вернее, на то место, где тот только что стоял.

— Ш-шакалы, — пробормотал Джонатан.

Фредди молча кивнул, тщательно свернул пояс и пошёл к выходу.

В кабине он сунул пояс под сиденье к их укладкам.

— К Эркину, Джонни.

— Знаю, — Джонатан рванул грузовичок с места.

Хотя трупы были убраны, кровавые лужи где засыпаны песком, а где смыты, и пожарища уже не дымили, но они ясно видели эти следы и достаточно ясно представляли, что же здесь разыгралось на Хэллоуин.

Ворота во двор Эркина были закрыты. Джонатан, как и тогда, остановил машину за углом, и они пошли. Калитка распахнулась от лёгкого пинка — притворена, а не заперта. Эркин тогда вошёл в эту дверь. Сарай напротив распахнут и пуст. Фредди толкнул дверь. Узкая крутая лестница, несколько ступенек поменяли совсем недавно, ещё не потемнели. Поднимаясь, услышали наверху какой-то шум и пошли совсем тихо. Уже всё понятно, но надо выяснить до конца.

Джонатан бесшумно открыл дверь, и они увидели разорённую, разгромленную квартиру. А шумела толстая старуха, перебиравшая какие-то тряпки в засыпанной перьями и клочьями ваты комнате. Она была так занята, что заметила Джонатана и Фредди, только потянувшись к лежащей на полу детской рубашечке и увидев рядом с ней сапоги Фредди. Ойкнула и с неожиданным проворством отскочила к окну.

— Хочется покричать? — ласково спросил Фредди.

— Нет, что вы, — Элма Маури быстро оправилась от растерянности. — Я же вижу, что передо мной джентльмены. Это выморочное имущество.

— Вы уверены в этом?

— Ну, разумеется. И, в конце концов, я имею на это право.

— Вот как?

— Да. За сотрудничество мне положена половина.

— И вы её уже забрали? — тихо спросил Фредди.

— Что вы, мистер, — вздохнула Элма. — Где мне с моими ногами угнаться за молодыми. Её и увести не успели, как, — она обвела рукой разорённую комнату. — Про сарай я даже не говорю. Дрова, керосин, картошка… Даже замки вынули во всех дверях. Конечно, я понимаю, это всё мелочь, но в наше время… — Она вдруг поперхнулась, потрясённо глядя на Джонатана. — Но… но, мистер, я же не знала, никто не знал. Почему Джен не сказала? Она всегда молчала.

— Где она? — резко спросил Джонатан.

— Её увели, как всех сомнительных, на сортировку, — Элма развела руками. — Но уж это вина Джен, я понимаю, она хранила это в тайне, но ведь речь о жизни…

— Где Джен? — уже спокойно спросил Джонатан.

— Её тоже увели, мистер. Но она никому ничего никогда не говорила. Эллис была очень хорошей девочкой, она и воспитывала её как белую. Мы же не знали, что она ваша дочь, мистер. Она считалась "недоказанной".

Фредди нагнулся и поднял разорванный фирменный пакет от Монро, повертел в руках и бросил.

— Да, мистер, — кивнула Элма. — Ничего не осталось. Я всё понимаю, вы велели Джен молчать, и она молчала, но… это не моё дело, мистер, но почему вы никого не предупредили?

— А он где? — разжал губы Фредди.

— Вы про кого, мистер? Про индейца? Он как ушёл тогда утром, так больше и не появлялся. Нет, мистер, он был тихий, работящий. Жаль, конечно, но если бы Джен сослалась на вас, его бы ей оставили.

— Убирайтесь, — тихо сказал Джонатан.

Элма Маури бросила на пол то, что держала в руках и пошла к двери. Остановилась, посмотрела на Джонатана, вертевшего в руках распоротого ножом медвежонка, и вдруг вскинула голову.

— Вы слишком поздно вспомнили о своих отцовских обязанностях, мистер.

И ушла.

Джонатан бросил на пол игрушку и повернулся к Фредди.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Не вижу ничего непонятного, — ответил, не глядя на него, Фредди.

— Опросим соседей.

— Они будут отвечать не тебе.

— То есть?

— Тому, за кого тебя принимают. Отцу девочки.

— Ты с ума сошёл?

— К лучшему, Джонни. Ты ищешь дочь, лучшей крыши не придумать. Пошли, Джонни. Здесь делать нечего.

Когда они спустились по лестнице, то увидели стоящих посреди двора нескольких женщин. Им что-то рассказывала та самая старуха. Заметив идущих к ним Джонатана и Фредди, женщины быстро разошлись, почти разбежались по своим домам. Но две остались.

Джонатан остановился так резко, что шедший за ним Фредди едва не налетел на него.

— Этого не может быть!

Фредди не так услышал, как почувствовал этот шёпот.

Элма Маури демонстративно повернулась к ним спиной и пошла к своему дому, но её собеседница осталась на месте, и с улыбкой смотрела на подходящих к ней одетых по-ковбойски мужчин.

Джонатан коснулся рукой полей своей шляпы, и было видно, каких усилий ему стоило не снять её.

Старая Дама приветливо улыбнулась.

— Рада вас видеть, — она сделала лёгкую, еле заметную паузу на месте обращения. — Вам нужна помощь?

— Буду весьма признателен, — ответил Джонатан.

— Пройдёмте ко мне, — предложила Старая Дама, внимательно осматривая Фредди. — Не думаю, что мы уложим вашу проблему в два слова.

— Вы как всегда правы.

Они уже подошли к её дому, когда Фредди буркнул:

— Пойду, поспрашиваю, — и ушёл.

Старая Дама улыбнулась и открыла дверь.

— Входите, Джонни.

— Благодарю.

Крохотная бедная гостиная, но, обводя её взглядом, Джонатан заметил кое-какие знакомые вещи и улыбнулся.

— Да, Джонни, — Старая Дама с улыбкой наблюдала за ним. — Вы не меняетесь. Как и ваш… друг.

— Я никак не ожидал вас встретить, Каролина. Или… уже можно: тётя Каролина?

— Когда-то вы называли меня Карой, Джонни. Я бы предпочла этот вариант.

— Как вам будет угодно, Кара.

Она улыбнулась.

— Вы всегда были покладистым мальчиком, Джонни. Когда чужие просьбы совпадали с вашими желаниями, не так ли?

Джонатан с улыбкой кивнул.

Они сидели у маленького круглого стола, покрытого вязаной ажурной скатертью. Большой альбом в бархатной обложке лежал строго посередине.

— Не смотрите на него, Джонни. Там нет ни одной известной вам фотографии.

— Тем более интересно, Кара.

— Я купила его за месяц до переезда сюда. У Старой Дамы, — он улыбнулась, — должен быть семейный альбом. Я купила его на барахолке, — вульгарное слово прозвучало у неё очень легко и даже естественно, — придумала, кто кем мне приходится, и, когда кто-нибудь слишком любопытный суёт в него нос, мне есть что ответить. Я даже нашла себя. Смотрите, — она безошибочно открыла альбом и показала Джонатану пожелтевшую фотографию. Девочка в пышном платьице и панталончиках с оборками, в распущенных локонах бант, сидит на увитых цветами качелях. — Пусть попробуют доказать, что это не я в пять лет, — она засмеялась и закрыла альбом. — Так, что вы ищете здесь, Джонни? Кого — понятно, но что?

Джонатан на мгновение задумался и улыбнулся.

— Расскажите всё, что знаете, Кара. Я сам отберу нужное.

Она негромко рассмеялась.

— Конечно, Джонни. Ну, здесь её звали Джен Малик. Она приехала сюда за два года до капитуляции, работала в конторе у Грэхема и где-то ещё, растила девочку. Кстати, что девочка по всем документам "недоказанная" — это ваш грех, Джонни. Да, незаконные дети — проклятье любой старой семьи. Но жизнь полна превратностей, и проклятие может стать благословением. Оставить девочку "недоказанной"… — она укоризненно покачала головой. — И подкидывать Джен кое-что тоже можно было пораньше, а не ждать осени. Между вами… между родителями может быть что угодно, но ребёнок не должен страдать. А теперь… теперь поздно.

— Вы думаете, Кара…?

— Да, Джонни, — она не дала ему договорить. — Я думаю, они обе погибли. Девочка не могла пройти сортировку. Была дана установка на ликвидацию всех "сомнительных". А Джен… ну, какая мать безропотно отдаст своего ребёнка на муки и смерть, подумайте сами. Это для мужчин… мужчины делят детей на законных и незаконных, а для женщины все дети её, родные. Бывает, конечно, когда мужчина уговорит женщину. Что так будет лучше и не ей, а ребёнку. Но… — она сочувственно посмотрела на Джонатана. — Да, держалась Джен великолепно, ни разу, ни намёком. Я, правда, подозревала: девочка похожа на вас, видна порода, а когда вы появились, то какие ещё могут быть сомнения? На этот раз вы опоздали, Джонни. И уже ничего не изменить.

— Спасибо, Кара, — кивнул Джонатан и осторожно спросил: — А этот индеец…?

— Это вы его прислали? — удивилась Каролина. Джонатан неопределённо повёл плечами, и она продолжила: — Остроумно, не спорю. Он делал всю тяжёлую работу по дому, дрова, вода и так далее. Тихий, работящий. Но вы зря подобрали такого красавца. Его принимали за спальника, пошли всякие разговоры. И ведь готовились торги, на него была куча заявок. Тридцать первого он ушёл, как всегда, рано утром и больше не появлялся. Говорили, что его видели в Цветном квартале, что он убил, убивал белых, но… здесь были настоящие бои, Джонни. Ну, летом он куда-то исчез на три месяца, и Джен пришлось нелегко. Но в сентябре он опять появился, а там от вас деньги подоспели. Вот и всё, пожалуй. Да, а ваш друг по-прежнему предпочитает "Деним"? Я помню, он, как начал вставать, так пользовался только им.

— Одно время он пользовался "Райским яблоком", — усмехнулся Джонатан.

— Да, мужчины непостоянны, но, в конце концов, возвращаются к старым привязанностям. И иногда опаздывают. Что ещё могу сказать? Попробуйте заглянуть в морг. Русские все трупы свезли в больничный морг. Кого опознают, то отдают для захоронения. Может, найдёте… отдадите последний долг.

— Они точно погибли?

— Всё знают священники. И старые девы. Вам могли бы помочь Милли и Лили, они держали кондитерскую на Мейн-стрит, знали всё обо всех и очень разумно использовали эти знания. Но их кондитерскую разгромили, так что я даже не знаю, живы ли они.

— Я вам очень благодарен, Кара. Что я могу для вас сделать?

Она улыбнулась.

— Мы в расчёте, Джонни. Я не в претензии, что семья не приняла меня. Незаконный ребёнок не нужен никому. Печально, но это так. Я пробивалась сама и что теперь в том, что мой брат, ваш отец, был Бредли, а я нет. Мир его праху, и праху нашего отца и вашего деда, Джонни, и вашей сестре, мир всем Бредли, и неважно, кто из них был Бредли по документам, а кто по сути. На остаток моих дней мне хватит остатка денег. Но, Джонни… не повторяйте ошибок, — она лукаво улыбнулась. — Найдите остальных своих детей и сделайте выбор. Когда ваше положение упрочится, усыновите, как сделал ваш дед, или оформите опекунство… сами посмотрите по обстоятельствам. Очень жаль, что вы опоздали, Джонни.

— Да, я опоздал, — глухо ответил Джонатан. — Мне надо идти, Кара.

— Если вы когда-нибудь заглянете ко мне, буду вам рада.

— Да, благодарю вас.

— Ваш друг больше не болеет?

— Нет, — Джонатан улыбнулся. — Вы отлично справились. Надеюсь, он не доставил вам тогда много хлопот.

— Что вспоминать, Джонни. Тяжело было первую неделю. Кормить с ложки, обмывать… а потом стало совсем несложно. И Джозеф, — она рассмеялась, — ни о чём не догадался. Хотя вернулся через два дня после вашего ухода. Я как раз успела пополнить запасы в ванной.

— Не догадался? — переспросил Джонатан.

— Прокуроры знают многое, хорошие прокуроры знают всё, а генеральный прокурор, — она даже хихикнула, — только то, что нужно. Он не задал мне ни одного вопроса, Джонни. Мир и его праху.

Джонатан задумчиво кивнул и встал. Встала и Каролина.

— Спасибо, Кара, я должен идти.

— Да, конечно. Но… не отчаивайтесь, Джонни. В этом мире всё возможно. Даже невозможное.

Он улыбнулся и поцеловал ей руку. Она коснулась старчески сухими губами его лба.

Держа шляпу в руках, Джонатан вышел и едва не натолкнулся на Фредди, сидящего на перилах веранды и задумчиво курившего. Джонатан кивнул ему, надел шляпу и пошёл к воротам. Фредди последовал за ним. Их провожали осторожными взглядами из-за занавесок.

В кабине Джонатан спросил.

— Ну?

— Контора Грэхема, святой отец Джордан, ещё есть какой-то священник для цветных, в конторе две… леди, их видели в квартире Джен после Хэллоуина. Куда?

— Пройдёмся по всем, — сразу решил Джонатан.

— Тогда начнём с конторы, — кивнул Фредди, включая мотор. — Вряд ли она работает, но, может, кое-что узнаем.

Город тих и безлюден. Похмелье. Ехать оказалось недалеко… Джексонвилль вообще невелик. Целые окна, не выщербленные стены… это вселяло надежду. Но внутри… распахнутые двери, на полу какие-то бумаги, и гулкая пустота. Они шли по коридору, заглядывая во все двери. Никого. На столах бумаги, картонные стаканчики, кое-где на полу пустые бутылки, ещё всякие мелочи.

Очередная дверь оказалась закрытой. Фредди пнул её, и они вошли в стандартную канцелярскую комнату. Судя по пишущим машинкам на каждом столе, здесь работали машинистки. И две женщины, собиравшие в пакеты содержимое ящиков из двух столов, смотрели на вошедших. Седая, высушенная с бесцветными плотно сжатыми губами удивлённо, а молоденькая румяная — испуганно.

— Добрый день, — Джонатан коснулся шляпы, а Фредди ограничился молчаливым кивком.

— Добрый день, — растерянно ответила молоденькая.

— Добрый день, джентльмены, — сухо сказала седая. — Что вам угодно?

— Мы разыскиваем Джен Малик, — улыбнулся Джонатан.

— Но… — начала молоденькая.

Седая остановила её взглядом и отчеканила:

— Мы не располагаем интересующей вас информацией.

— Где её стол? — спросил Фредди. Седая молча указала ему на один из столов.

Машинка закрыта пыльным чехлом, бумаг нет. Фредди быстро выдвинул и осмотрел ящики. Пачка чистой бумаги, пачка копирки, нижний, где обычно хранят запасные туфли и сумочку, пуст, самый верхний, для канцелярской мелочёвки… пара старых обгрызенных ластиков, сломанный карандаш. Ни точилки, ни линейки и прочей мелочи. И записной книжки или блокнота тоже нет.

— Она уволилась? — спросил Джонатан, наблюдая за его работой.

— Она, — начала молоденькая, и опять седая перебила её.

— Контора закрыта, мы все уволены.

Джонатан сдвинул шляпу на затылок.

— Почему?

Они быстро переглянулись и снова уставились на него. Молоденькая вдруг ахнула и закрыла себе рот ладошкой, а глаза седой полыхнули таким холодным огнём ненависти, что Джонатан растерялся и от растерянности спросил слишком резко.

— Где Джен Малик?

— Нет, — седая строго посмотрела на молоденькую. — Молчите. Ничего не говорите им.

— Почему? — сдерживая себя, спросил Джонатан.

— Грех помогать палачу, — отрезала седая.

— Вы в это верите? — Фредди задвинул последний ящик и встал.

— Во что? Что это грех? — в её голосе прозвучала ирония. — Да, я уверена в этом.

— Согласен, — Фредди улыбнулся. — Но мы друзья Джен. Вы тоже дружили с ней. Так помогите нам.

— Нет, — она тоже улыбнулась, но её улыбка заставила Фредди нахмуриться. — Во второй раз это у вас не получится. Вы, — она повернулась к Джонатану, — я рада, что вы опоздали. Второй раз надругаться над ней вы не сможете.

— Где она? — тихо, с трудом не срываясь на крик и ругань, спросил Джонатан.

— Там, куда вы не дотянетесь.

— Если она в безопасности, то нас это устраивает, — заставил себя улыбнуться Джонатан.

— С каких пор СБ заботится о безопасности своих жертв? — седая явно не исчерпала запасов иронии.

— Вы можете думать всё, что вам угодно, — устало сказал Джонатан. — Но мы друзья Джен, и нас волнует её судьба и судьба её семьи.

— А вот это вас совсем не касается, — вставила молоденькая.

— Да, — кивнула седая. — Совершенно верно.

— Почему же? — прищурился Джонатан. — В конце концов, у меня тоже есть какие-то права.

— У вас нет никаких прав! Вы воспользовались ею для своих грязных целей, а теперь заявляете о правах?! Даже цинизму должен быть предел! Надругаться над святыми для каждой женщины чувствами, ставить эксперименты на живых людях, положить на ребёнка клеймо недоказанности, хотя вы-то отлично знали расу ребёнка, потому что это ваш ребёнок, а теперь, когда она наперекор всему сохранила дитя, вы имеете наглость явиться сюда добивать уцелевших! — Она вскинула голову. — Мне жаль, что вы избежали участи своих коллег.

— Ну, это уже мои проблемы, — насмешливо улыбнулся Джонатан.

— Почему вы не оставите Джен в покое? — сказала молоденькая.

— Молчите, — седая строго посмотрела на неё. — Когда говорят, то проговариваются, — и повернулась к Джонатану. — Больше я вам ничего не скажу. Можете стрелять. Вы же, — она окинула его и Фредди презрительным взглядом, — вы же любите стрелять по безоружным. А ещё лучше связанным.

Фредди насмешливо хмыкнул.

— Не смею спорить, — Джонатан вежливо тронул шляпу. — До встречи, миледи.

Фредди кивнул, и они вышли. В коридоре задержались, прислушиваясь, но за дверью было тихо. Фредди пожал плечами. Здесь больше ничего не получишь. На улице Фредди улыбнулся.

— Когда говорят, то проговариваются. Золотые слова, Джонни. Теперь к этому… отцу Джордану?

— Обойдёмся, — мотнул головой Джонатан. — Вряд ли он что добавит. Давай в церковь для цветных. Выяснил, где она?

— Представляю, — Фредди вывернул в проулок. — Джен и девочка живы, и в безопасности. Если верить этой психе.

— Есть варианты? — холодно спросил Джонатан, закуривая.

— Надо узнать об Эркине и Эндрю и рвать когти.

— А Бобби?

— Это само собой. В морг ещё.

— Да, вдруг опознаем.

— Забрать сможем, Джонни?

— В Овраге они лежать не будут, — отрезал Джонатан.

— Морг ближе, Джонни.

— Заворачивай.

Фредди молча кивнул, вписывая грузовичок в поворот.

Крис бесшумно открыл дверь и вошёл в свою комнату, сел к столу и посмотрел на спящего. Ты смотри-ка, так и спит на боку, даже подушку руками обхватил. И плачет, что ли? Тогда надо будить по-тихому. А то испугается. Крис осторожно кашлянул, пошаркал ногами по полу.

Эркин сквозь сон почувствовал чьё-то присутствие рядом и разлепил веки. Где он? А, вспомнил. Пора уже, что ли?

— Пора?

— Нет, — Крис покачал головой. — Тебе снилось что-то?

— Снилось, — Эркин вытер мокрое лицо о подушку, повернулся на живот и приподнялся на локтях. — Это твоя комната, что ли?

— Да.

— Один живёшь, хорошо, — у него закрывались глаза, и Эркин со вздохом уронил голову. — Я посплю ещё.

— Спи, — согласился Крис.

Да, одному жить хорошо, никто не видит тебя, когда ты плачешь ночью или просыпаешься в холодном поту от страха, и никто не мешает сидеть всю ночь, рассматривая взятый у доктора Юры анатомический атлас, и никто не знает, когда ты приходишь и уходишь… Да, одному хорошо. Когда вот так выплачешься в подушку, то потом спишь спокойно, потому что прошлое отпустило, и ты можешь жить дальше. Как ни в чём не бывало… Крис уронил голову на руки и застыл так.

Кто-то осторожно приоткрыл дверь. Крис повернулся на звук и увидел Эда. Приложил палец к губам. Эд понимающе кивнул и постучал пальцем по левому запястью. Крис замотал головой и сделал жест, которым спальники обозначали, что до конца смены ещё есть время, но всё-таки встал и подошёл к кровати.

— Эй, парень.

Эркин вздрогнул, перекатился на спину, открыл глаза и рывком сел.

— Пора?

— Пора, — кивнул Крис.

В комнату вошли Эд, Клайд, Люк, Майкл, ещё парни… Кто-то положил на кровать выстиранные и высушенные вещи Эркина. Он потянулся к трусам, но Крис, уже слыша знакомые шаги доктора Юры, переложил всю стопку на подоконник.

— Ты чего? — вскинул на него глаза Эркин.

— Доктор Юра уже идёт. Посмотрит он тебя, тогда и оденешься.

— Та-ак, — зло сощурил глаза Эркин.

Сразу загудело несколько голосов:

— Да ты чего… Он не простой доктор… во мужик… всё про нас знает… когда горели, вытаскивал…

Аристов вошёл в комнату и поздоровался. Ему ответили весёлым приветливым гомоном. Сидя на кровати, Эркин недоверчиво смотрел на усаживающегося у кровати белого в очках и врачебном халате. Врачам Эркин никогда не доверял. Но… но парни говорят, что этому можно.

— Ну, здравствуй, — улыбнулся Аристов. — Поел, поспал, теперь и поговорить можно. Так?

Помедлив, Эркин осторожно кивнул.

Аристов с улыбкой смотрел на сидящего перед ним индейца. Ноги и живот прикрыты одеялом, мускулистые руки свободно лежат на полусогнутых под одеялом коленях. Но это спокойствие сжатой пружины. Настороженные недоверчивые, но не злые глаза.

— Мне надо осмотреть тебя, — спокойно сказал Аристов.

Эркин обвёл глазами толпящихся вокруг парней. Они с улыбками закивали ему. Вдохнул и медленно кивнул:

— Раз надо, чего ж трепыхаться.

Аристов улыбнулся, доставая стетоскоп.

— Послушаю тебя для начала. Знаешь, что это?

— Знаю, сэр, — ответил Эркин, вздрагивая от прикосновения металлического кружочка к телу.

— Так, хорошо. Дыши. Не дыши. Повернись спиной. Не дыши. Всё. Здесь у тебя полный порядок. Жалобы на здоровье есть?

Эркин замотал головой. С той секунды, как Аристов достал стетоскоп, в комнате наступила полная тишина. Парни замолчали, как выключенные. Опоздавшие толпились в дверях, не заходя в комнату.

— Хорошо. Теперь ляг на спину.

Крис, перегнувшись через спинку, ловко убрал к стене одеяло.

Эркин лёг, привычно закинул руки за голову и слегка развёл ноги.

Аристов свернул и убрал в карман халата стетоскоп, встал и привычно наклонился над распростёртым телом.

Сначала брюшную полость, чтобы успокоился. Разумеется, полный порядок…

Тёплые сильные, но не жёсткие пальцы скользят по телу. Не больно и… и похоже на тогдашнее на сборном, когда его смотрела та русская женщина-врач. Но тогда она дошла до лобка и остановилась, не стала щупать, а здесь… вот, пошёл по точкам. Совсем не больно, даже странно.

Аристов недоумевающе покачал головой: интересно, неужели утрачена чувствительность?

— Не больно?

— Нет, сэр.

— А так?

— Нет, сэр.

— Ты чувствуешь, где я тебя трогаю?

— Да, сэр.

— Так здесь и раньше болело, — не выдержал Эд. — Ты не ври. Незачем.

— Я не вру, — ответил Эркин. — Сейчас не болит.

По комнате прошёл гул, и стоявшие в дверях полезли к остальным, вставали на стулья, лезли на плечи к передним.

— Но ты что, не чувствуешь ничего? — спросил Крис.

— Почему не чувствую? — Эркин и сам удивился. — Всё чувствую. Третья точка сейчас. Листочек.

— Верно! — выдохнул кто-то.

— И совсем не больно? — спросил Эд.

— Щекотно, — смущённо улыбнулся Эркин.

— А так? — спросил Аристов.

— По розочке? Тоже. Нет, если ударить или ущипнуть, — попытался объяснить Эркин, — то больно, конечно.

— Молотком по пальцу попадёшь, тоже больно, — хмыкнул Сол.

Его поддержал неясный гул. Аристов недовольно оглянулся, и сразу наступила тишина.

Аристов присел на край кровати. Положил ладонь на грудь Эркина.

— Всё у тебя в норме. Понял? — и невольно сказал по-русски: — На ощупь нормальный мужик.

Эркин осторожно кивнул, по комнате зашелестел камерный шёпот: переводили и переспрашивали.

Аристов повторил по-английски:

— Ты нормальный здоровый мужчина, — легонько шлёпнул его по груди и убрал руку, улыбнулся. — Поговорим ещё? Согласен?

Эркин пожал плечами. Подобные вопросы у него никогда не вызывали желания отвечать. И попробуй тут отказаться, вон их сколько. Да и чего тут, свои всё-таки, всё поймут.

— Пусть, как горел, расскажет, — сказал кто-то.

И тут началось:

— По фигу, все горим одинаково.

— У меня не дотронься, а ему щекотно. А говоришь: "одинаково".

— Так он когда горел, а ты только встал.

— Ни хрена, а всё равно…

— Заткнись. У Слайдеров тоже не болело.

— А ты щупал?

— Так пастухи же, ты чем думаешь, посади тебя в седло…

— Вы заткнётесь?! — рявкнул Крис.

— А ты не командуй!

— Парень, а как, управлять можешь?

— А тебе это нужно?

— Он по смене заскучал.

— Иди ты…

— Эй, парень!

— Чего тебе? — Эркин взглядом спросил у Аристова разрешения и сел, обхватив полусогнутые колени руками.

— Ты как, с бабой можешь?

— Могу, — кивнул Эркин.

И опять наступила тишина.

— Давай по порядку, — сказал Крис.

На этот раз его поддержали.

— Доктор Юра, сначала вы давайте.

— Когда ты горел? — мягко спросил Аристов.

— В двадцать лет, сэр.

— А уцелел как? — влез Андрей.

Его с нескольких сторон щёлкнули по затылку и в макушку. Эркин улыбнулся.

— Да меня спьяну вместо отработочного купили. Ну, индеец и индеец. Обломали, не глядя, и в скотники сунули. Вот я там и отпахал до Свободы.

— Ух ты-и! — потрясённо выдохнул хор.

— И что? — Крис стоял, опершись на спинку кровати, вцепившись в неё так, что побелела натянувшаяся на костяшках кожа. — Никто не заметил?

— Чего? Что я спальник? — Эркин невесело усмехнулся. — Нет, хозяйка меня, когда после ломки предъявили, так она сразу углядела, да толку-то… Я уж не годился ни к чёрту, — он запнулся, свёл брови, но тут же тряхнул головой. — Там такое… устройство было, ну и ещё… словом, мне отдавили всё, расплющили.

Кто-то присвистнул.

— Но это же… нечеловеческая боль, — медленно сказал Аристов.

Эркин кивнул.

— Ног не мог свести, враскорячку ходил. А потом загорелся когда, так, — он усмехнулся, — не сразу даже понял, что горю. Думал, что ещё от того дёргает.

— Долго горел?

— Не знаю. Днём на скотной пахал, ночью… Ну, сами знаете, как оно, не в себе от боли был. А потом… Всё равно стало, будто это не я, а кто-то.

— "Чёрный туман", — кивнул Эд.

Эркин удивлённо посмотрел на него и улыбнулся.

— Да, точно, "чёрный туман" и есть. Купили меня, вроде снег лежал, а очнулся вдруг — и листву вижу, крепкую уже.

— По-нят-но.

— Ну, а дальше чего?

— А ничего. Свободу объявили, я ушёл. Ну, ходил, искал себе… работу, жильё…

— И что?

— И нашёл, — угрюмо ответил Эркин, глядя на свои руки, и тут же вскинул голову. — Всё нашёл. Дом, жену, брата, дочь, работу… Всё у меня было. И нет ничего, — и поглядел на Аристова. — Сэр, я могу одеться?

— Да, конечно, — кивнул Аристов, и сразу, передавая из рук в руки, Эркину дали его одежду. — Одевайся. Пообедаешь сейчас, — Аристов поглядел на часы, — и ещё поговорим, если хочешь.

— Мне что, — пожал плечами Эркин, натягивая трусы и берясь за джинсы. — Не мне решать.

— Тесно здесь, — сказал Эд, спиной отодвигая стоявших сзади. — Пошли в холл. Там и поешь.

— Да ну, — возразило сразу несколько голосов. — Перекрывать намучаемся… Давай здесь… Сейчас принесут… Поместимся… Поешь сейчас… А мы…

— А мы чаю попьём, — тряхнул головой Крис.

Гомоня, шутливо толкаясь, парни повалили из комнаты, Эркин намотал портянки, обулся и встал, надевая рубашку. Встал и Аристов.

— Выговорись, — тихо сказал. — Легче будет.

— Я знаю, сэр, — кивнул Эркин.

— Не бойсь, — сказал Крис. — Всё здесь останется.

В комнату натащили стульев и чашек. Из кухни принесли опять тарелки. Эркин невольно рассмеялся.

— А влезет в меня?

— Давай, наворачивай, — радостно заржали в ответ. — Эх, не сообразили, сразу чайники поставить… Парни, дуйте на кухню, попросите там… Чья смена сегодня?… Этот, ну, мордатый?… Андрей, бери двоих и валяйте… Доктор Юра, чаю… А мы кофе… Ну и дуйте… Андрей, слышишь…

И снова Эркин вздрогнул, услышав это имя, но вокруг если и заметили, то вида не подали. Шутками, ссорами из-за стульев и чашек, они отводили его от той горечи, что услышали. И разговор шёл беспорядочно, обрывками, бросками, но, в конце концов, возвращался всё к тому же.

— С весны там, значит?

— В Джексонвилле? Да.

— И работал кем?

— Грузчиком на станции. Ну, и мужская подёнка.

— Это что?

— Ну, дрова поколоть, забор поставить, ещё там по мелочи.

— А! Понятно.

— Брат плотничал здорово, и я при нём…

— А брат-то откуда?

— Заткнись, брат он брат и есть.

— Мы напарниками были, а потом, в Бифпите уже, братьями записались, — Эркин вздохнул.

— Туда-то как занесло? — отвёл его сразу на другое Арчи.

— Нанялись на лето бычков пасти, — Эркин вытер хлебом тарелку из-под салата и придвинул суп. Он держал себя, но, сняв верхнюю тарелку, увидел тёмно-красный борщ с плавающим куском мяса и белым кружком сметаны, отложил ложку и закрыл лицо ладонями.

Парни недоумевающе переглядывались.

— Ты… ты чего это? — неуверенно спросил Люк, и зазвучали встревоженные удивлённые голоса.

— Это борщ…

— Он вкусный, парень, ты чего?

— Русский суп.

— Знаю, — глухо ответил Эркин, не убирая ладоней. — Знаю, — и рывком бросил их на стол, заговорил, ни на кого не глядя. — Андрей тогда пришёл к нам, Женя тоже борщ сварила. Один раз только мы вот так, всей семьёй, посидели… Я виноват, сам Андрея послал, я думал: он пройдёт, заберёт Женю и Алису, уведёт в Цветной, а он… Алису спас, на себя отвлёк. Женю… тоже из-за меня. Не было бы меня, может, и обошлось бы. Убили их. Не прощу. Встречу, я думаю, встречу, кто Андрея жёг, меня Алиса спрашивает, они его бензином облили и подожгли, так Алиса мне, что он кричал, а они смеялись, спрашивает, чего они смеялись, она ж… ей пять лет всего, что я ей скажу? Встречу этих… За Андрея, за Женю зубами рвать буду, расстреляют если, так я их там дождусь, мертвяком к ним приду, жить не буду, не уйдут, найду их, узнаю… — он задохнулся, закрыл глаза и так посидел, зажмурившись, потом открыл глаза, взял ложку и стал быстро, явно не чувствуя вкуса, есть.

— А чего у него, ну, брата твоего, имя русское? — после недолгого, но тяжёлого молчания спросил Андрей.

Эркин нашёл его взглядом.

— А так, он русский.

— Как русский?

— Беляк?!

— Беляка в братья взял?! Охренел?

Эркин в ответ выругался так, что парни только головами закрутили.

— Ого!

— Вот это загнул!

— Ты это где так навострился?

— Мало?! — Эркин обвёл их бешеным взглядом. — Он мой брат. И Женя, жена моя, русская. Поняли? Вы…!

— Твой брат из угнанных? — тихо спросил Аристов.

Но Эркин услышал его за гомоном и ответил:

— Нет, сэр. Он лагерник.

— Что?! Не может быть! — вырвалось у Аристова.

— А что, сэр? Почему не может? — Эркин тяжело, как после бега, дышал. — Я двадцать шестой год живу, это может быть?! Шесть лет скоро, как перегорел, это может?! — он хотел ещё что-то сказать, но заставил себя замолчать. — Ладно. Всё может быть. Всё, — оглядел сидевших и стоящих вокруг. — Чего вы все как под током задёргались. Ну, лагерник. И что?

— Точно? Может, он наврал тебе? — прищурился Крис.

— Я его номер видел, — отрезал Эркин.

— Так подделать, ну, нарисовать… — сказал кто-то.

— Я т-тебя ща так разрисую! — взвился из-за стола Эркин.

С десяток рук, вцепившись в его плечи и шею, с трудом удержали Эркина на месте.

— Ты чего, парень?

— Остынь, ну…

— Не со зла он…

— Он дурак, мы давно знаем.

— Он дурак, а я при чём? — буркнул, снова принимаясь за еду, Эркин и уже серьёзно: — За Андрея и за Женю убью. Поняли?

— Так о ней ты нам не расскажешь? — спросил Крис.

— А чего вам о ней? — Эркин отодвинул пустую тарелку из-под борща и открыл тарелку со вторым. — куском мяса с гречневой кашей. — Она моя жена, я ей муж, дочка у нас. Чего ещё?

— А… жили вы как?

— Хорошо жили, — убеждённо ответил Эркин. — По-людски. Я работал, она тоже, денег хватало. Мы уехать хотели. На Русские территории. Надоело прятаться.

— А… это чтобы осквернение расы не пришили?

— Ну да. Мы придумали что. Что я жилец, ну, койку снимаю, плачу деньгами и работу по дому делаю. Квартал-то белый.

— И не цеплялись?

— Перед Хэллоуином явились… Свора, так их… — Эркин снова выругался, ещё грубее прежнего. Ему ответили понимающими кивками. — Посуду побили, меня… немного. Они что, гады, сделали. Пятеро меня по кольцу гоняют, а один, сволочь, таз с посудой перевернул и на чашках, гадина, потоптался, ни одной не пропустил. Думаю: сейчас меня мордой об осколки приложат, ну, и лёг сразу.

— Берёг морду, значит?

— Дурак. С битой мордой на работу не нанимают. А глаза бы мне выбило, тогда что? Дурак, — повторил Эркин.

— А потом?

— А потом хрен с дёрьмом, — угрюмо ответил Эркин. — Потом началось и закрутилось. У вас тут что, совсем тихо было?

— Ну-у, считай, совсем.

— Так, подрались малость.

— Леон, у тебя как, заживает?

— Не обо мне речь, — отмахнулся здоровой рукой Леон. — А у вас что? Круто заварилось?

— Круто, — кивнул Эркин и вдруг улыбнулся. — Но и мы им навтыкали. Как следует.

— И что теперь с тобой будет? — спросил Леон.

— Что захотят, то и сделают, — пожал плечами Эркин. — На мне трупов много. Я не отказываюсь, — зло улыбнулся, — отпустил душу, ну, так что ж теперь…

И разговор заметался в споре о том, что будет Эркину, и кто-то, вклинившись, спросил о том, что казалось настолько невероятным, что и речи об этом не заводили.

— А… с бабой ты когда… смог?

— А весной, — ответил Эркин, сосредоточенно подбирая последние крупинки каши. — Даже день помню. На День Матери.

— И как?

— Чего как? — ухмыльнулся Эркин, берясь за стакан с компотом. — Ух, хорошо!

— Чего?

— Компот хороший, — невинно ответил Эркин.

Возмущённо-восторженный рёв потряс комнату. Невольно рассмеялся и Аристов.

— А если честно, парни, — Эркин задумчиво покатал в ладонях стакан, — если честно… — все молча ждали. Эркин тряхнул головой. — Э, да чего там. "Волна" пошла, парни.

— Врёшь!

— О "волне" не врут, — строго ответил Эркин. — За это раньше… сами знаете, чем волна оборачивалась.

— А… это у тебя… с ней… "волна"? — запинаясь на каждом слове, будто вдруг разучился говорить, спросил Крис.

— С ней, — кивнул Эркин. — Сколько раз было, и каждый раз "волна".

— Не бывает же такого!

— Раз "волна", а два — в Овраг.

— Не может такого быть!

— Нельзя!!!

— Мне один, — Эркин улыбнулся, — стоящий мужик сказал. Когда любишь, всё другое и ты сам другой. А вам одно скажу. "Волна".

Аристов смутно догадывался о смысле разговора, не доходили тонкости неизвестного жаргона, но понимал: переспрашивать, уточнять нельзя. Разве только потом… да, пожалуй, у Криса спросить.

— А… без "волны" не пробовал? — спросил Эд.

— Ну, с другой, — поддержал его Стив.

Эркин смущённо покраснел.

— Было раз. Решил проверить себя. Так-то, сами знаете, нам это на хрен не нужно.

— Ну да.

— Точно.

— Хватило.

— Наработались.

— Во-во, — перебил согласный гомон Эркин. — А тут бал. В Бифпите. Ковбойский. Одна прилипла, я и решил попробовать.

— Ну, и как?

— Всё нормально.

— Ага, знаем. Слайдеры рассказывали. Они тоже…

— Кто?

— Да приезжали тут, трое, тоже из Бифпита.

— Про тебя тоже понарассказывали.

— Как они, языком да руками, так-то и мы сможем.

— Нет, парни, полной сменой прошёл. Она тоже из наших, спальница-джи, не горела только, ну, и наяривали до утра.

— И всё путём?

— Ну да. Всё работает, всё помню. И белого приказа, — Эркин подмигнул им, — мне не надо. Что сам хочу, то и делаю.

— И всё? Ну, больше ни с кем?

— А зачем? Без "волны", — Эркин пренебрежительно отмахнулся, — оно и на хрен не надо. А волна…

— Ну, понятно.

— Это через шесть лет и у нас так будет? — спросил Арчи.

Эркин пожал плечами.

— Откуда мне это знать, парни? Живу, как получается.

— Оно-то так, конечно.

— Всё у меня было, парни. И, — Эркин развёл над столом ладони, — нет ничего.

— А девочка? Алиса, кажется. Она где? — спросил Аристов.

Эркин посмотрел на него и кивнул.

— Она ко мне в Цветной пришла. А там… Маша с Дашей, они русские, сёстры, — он улыбнулся, — близнецы. Они из угнанных. Ну вот, Алиса у них. Я им деньги все отдал, документы.

— Они там, в Джексонвилле? — спросил Аристов.

— Они тоже уехать хотели. Им вот-вот виза должна была прийти. Нет, они Алису не бросят, не таковские.

— Даша и Маша, — задумчиво повторил Аристов. — А фамилия как?

Эркин растерянно заморгал.

— Не знаю, сэр, я не спрашивал.

— А как же ты будешь их искать? — удивился уже Аристов.

— Я… я не думал об этом. Вы думаете, сэр… я думал, нас расстреляют. Все так думают.

Аристов улыбнулся.

— Нет, я думаю, никакого расстрела не будет. Вы же защищались.

— Ну да, доктор Юра, — подался вперёд Крис. — Может…

— Я же сказал, — Аристов недовольно повёл головой. — Нет, как же тебе… Так, значит, документы у них. И твои, и девочки. Так?

— Так, — кивнул Эркин, с надеждой глядя на Аристова.

— А по документам девочку как зовут? Полностью.

— По метрике? Мороз Алиса Эркиновна, — ответил Эркин и, увидев изумление Аристова, стал объяснять. — Мы же уехать хотели, все документы оформили: и удостоверения, и свидетельство о браке, и метрику.

— Вот это вы молодцы! — сказал Аристов. — Вот и будешь все запросы писать на полное имя. Что ищешь дочь, — и по-русски: — Мороз Алиса Эркиновна, сто шестнадцатого года рождения, место рождения…

— Алабама, — подхватил Эркин и продолжил по-русски: — Я понял. Спасибо, доктор Юра.

— Юрий Анатольевич, — поправил его Крис. — По-русски так будет.

— Да, — кивнул Эркин. — Спасибо, Юрий Анатольевич.

И разговор снова пошёл беспорядочно и торопливо. Времени-то совсем мало осталось.

Когда они вышли на улицу, Фредди длинно замысловато выругался и закурил. Джонатан взял у него зажигалку, закурил и сунул её обратно карман куртки Фредди.

— Психованный город, — Фредди сплюнул и снова выругался.

Джонатан кивнул. Морг, конечно, не самое весёлое заведение, но такого… И самое поганое — это, конечно, те чёрные обугленные… Головешки. Попробуй опознать. И вдобавок ко всему их и здесь облаяли…

… Закатанные рукава когда-то белого халата обнажают мускулистые руки в медно-рыжей шерсти, такие же рыжие волосы топорщатся жёстким ёжиком над нахмуренным низким лбом, красные от недосыпа и ярости глаза… Мясник.

— Что вам надо?

— Мы ищем своих друзей. И если они здесь, то мы позаботимся о похоронах.

— Лучше бы вы позаботились об их жизни.

— Послушайте, — Джонатан начал терять терпение и потому заговорил с изысканной вежливостью. — Не знаю, с кем имею честь…

— Я тоже, — перебил его врач. — И не желаю знать. Хотите убедиться, что ваши подручные не бездельничали?

— Какого чёрта?! — не выдержал Фредди.

— А такого! — заорал врач. — Явились… чистенькие… А где вы раньше были? Где?! Сидели и коньячком баловались?!

— Сидели, — не стал спорить Фредди.

Мясник бешено поглядел на него и махнул рукой.

— Идите, — и гаркнул: — Моз! Проводи их. Пусть посмотрят. Полюбуются.

Сутулый широкоплечий негр в синем халате поверх рабской куртки повёл их к моргу. На все попытки заговорить он только молча втягивал голову в плечи, но, подойдя вплотную к низкому домику со слепыми окнами, глухо спросил:

— Кого смотреть будете, масса?

— А что? — осторожно спросил Джонатан. — Они у вас как?

— А вперемешку, — прозвучал равнодушный ответ. — Навалом клали, масса.

— Так чего спрашиваешь? — хмыкнул Фредди.

— Положено, масса.

Моз открыл дверь, они вошли и спустились в зал. Да, клали навалом, не разбирая ни расы, ни пола, ни возраста. Здесь было холодно, на стенах и на телах изморось, и кровь не чёрная, а ярко-алая. Они шли и смотрели. И Моз, стоя у дверей, молча смотрел на них. Они обошли весь зал. Ни Эркина, ни Эндрю. Хотя… хотя могли и не узнать.

— Может, их свои уже забрали? — предположил Фредди.

— Свои? — переспросил Джонатан.

— Ну, из Цветного, — Фредди подошёл к Мозу. — Слушай, не было двоих? Индеец со шрамом на щеке и белый парень, кудрявый… А? Припомни.

В щёлочках между сонно прижмуренными веками блеснули глаза и опять спрятались.

— Вы ещё там посмотрите, масса, — он указал на маленькую дверь в углу.

— А там что? — подошёл к ним Джонатан.

Моз пошёл к угловой двери.

— Второй зал, масса.

Этот зал был меньше. И трупов немного, но… но это были чёрные, сохраняющие форму тел, головешки. Опознать… Нет, невозможно. Они молча стояли посередине и оглядывались. И Моз, всё так же стоя у двери, смотрел на них.

— Пошли, — решил Джонатан.

Фредди кивнул. Моз молча закрыл за ними двери, словно не услышал предложения сигарет или денег и ушёл, не глядя на них. Мясник и ещё двое, в таких же когда-то белых халатах, говорили о своём и подчёркнуто не заметили проходивших мимо Джонатана и Фредди.

— Такой клиницист был… Да, врач до последнего вздоха… У него точно никого?… Нет, он сам мне говорил, что последний… Сволочи, такого человека загубили… — донеслись до Джонатана и Фредди обрывки фраз…

…Фредди стронул грузовик.

— Я об одном думаю, Джонни. Я спросил о парнях, а он показал тот зал.

У Джонатана дёрнулась щека, но он промолчал, и Фредди понимающе кивнул.

Избегая Мейн-стрит, они покрутили по боковым улицам и узким проездам между дворами. Та же тишина и безлюдье. Похоже, заслышав шум мотора, здешние обитатели прятались. Ближе к Цветному появились пожарища. А вот и нужный пустырь, и обгорелые руины стоящего особняком здания. Оттуда слышались голоса и редкие удары топора. Фредди заглушил мотор, они вылезли из кабины и не спеша пошли туда.

Их видимо заметили. Голоса затихли, в дверном проёме появился человек в костюме священника, вгляделся в них и пошёл навстречу.

— Здравствуйте, святой отец, — первым поздоровался Джонатан.

— Здравствуйте, джентльмены, — ответил священник. — Что вы ищете здесь?

За две ночи Эйб Сторнхилл зашил и привёл в порядок порванную тогда одежду, но синяки ещё не сошли, и боль в ушибленной челюсти мешала говорить, но голову он держал высоко и не собирался отступать.

— Мы ищем двух парней. Может, вы что-то слышали о них.

От церкви к ним быстро подошли, почти подбежали десять мужчин с ломами и топорами в руках — видимо, они разбирали обгоревшее здание — и молча встали кольцом, окружив беседующих. По закопчённым, измазанным сажей лицам определить их расу было трудно, но рабские куртки и сапоги свидетельствовали достаточно красноречиво. У Фредди еле заметно посветлели глаза, но лицо оставалось спокойным. Как и голос Джонатана.

— Один из них индеец, с шрамом на правой щеке, а второй белый, кудрявый. Может быть, вы, святой отец, знаете что-нибудь о них?

— Да, — твёрдо ответил Сторнхилл, взглядом останавливая явно собиравшегося что-то сказать негра, державшего лом наперевес, как копьё. — Они оба были моими прихожанами. Что вам нужно от них?

— Мы хотим узнать, где они.

— И больше, — по губам Сторнхилла скользнула горькая усмешка, — больше ничья судьба вас не волнует?

— Волнует, — кивнул Джонатан. — Но о парнях мы ничего не знаем.

— В морг идите, — угрюмо сказал негр с топором. — Там Белёсый.

— Мы были в морге, — терпеливо ответил Джонатан.

— Так какого чёрта?! — не выдержал негр с ломом. — Простите, святой отец, но они… Не признали, что ли?

— Сожгли Белёсого, — сказал незаметный до этого щуплый большеголовый подросток.

— Как сожгли? Кто?

— А "свора", кто ж ещё, — с молчаливого согласия остальных заговорил ещё один, похоже, мулат. Судя по седине в волосах, он был старше всех и говорил тихо и монотонно. — "Свора", масса, она так и делала. Догоняла, била, а потом, шевелиться не может, не убежит, значит, а живой ещё, так обливала бензином и поджигала, масса. Ну, он кричит, когда горит, а им весело. Смотрят и смеются. Вот и всё, масса.

— Это… точно… что его сожгли? — тихо спросил Джонатан.

— Белёсого-то? Точно. Девчонка прибежала, рассказала.

— Ты заткнёшься, старый дурак? — рявкнул негр с ломом. — Святой отец, чего он болтает?

— А индеец? — спросил молчавший до сих пор Фредди.

Они сразу замолчали. Мулат уставился в землю, остальные тоже отвели глаза. Они не хотели говорить.

— Он жив? — спросил Джонатан.

— Руки у вас коротки, его добить, — выпалил подросток, получив сразу несколько подзатыльников.

— Где он? — жёстко спросил Фредди.

— Через Овраг пройдёте, со всеми встретитесь, — ответил негр с ломом.

Фредди усмехнулся.

— А догонит он нас? Через Овраг-то.

Цветные переглянулись. Формулировка им понравилась, лица стали помягче.

— Его русские увезли… со всеми… ну, кого в бою взяли… на горячем попался… ну, и спёкся… — неохотно, но уже без прежней враждебности стали они рассказывать.

— На горячем — это как? — спросил Фредди.

— Да сняли его с одного… Душил как раз, ну и…

— Кто снял?

— Да русские… Их всех, кто бился, собрали, в грузовик загрузили и увезли… И не слышно, что с ними… Постреляли уже наверное…

— Когда увезли? — терпеливо спросил Джонатан.

— Первого числа, утром, — сказал Сторнхилл.

Всё это время он очень внимательно рассматривал Джонатана. Будто сличал, пытаясь понять: обознался он или нет.

— И куда увезли, вы не знаете?

Все дружно замотали головами. Фредди и Джонатан переглянулись.

— Вы удовлетворены? — спросил Сторнхилл и, когда они кивнули, обратился к остальным: — Вернёмся к работе, дети мои. Если мы сегодня разберём завалы, то завтра сможем начать ремонт.

Цветные повернули к остаткам церкви, но видя, что Сторнхилл остался, замедлили шаг.

— Идите, дети мои, — мягко сказал Сторнхилл. — Я догоню вас.

— Нет, — негр с ломом решительно повернул обратно. — Мы вас одного не оставим.

Сторнхилл замялся.

— Вы хотели нам что-то сказать, святой отец? — пришёл ему на помощь Джонатан.

— Да. Я хотел вам сказать, что безгрешных людей нет, но ваш грех непростителен перед Господом, непростителен и неискупим. Не смеет человек дерзать уподобиться Господу и послать своё дитя на страдания. Тем более, что не спасение другого, а собственное удовольствие было причиной этому.

— Не слишком ли много вы на себя берёте, святой отец? — тихо спросил Джонатан.

— Нет, — отрезал Сторнхилл. — Благодарение Богу, что просветляет души людей, и они берут на себя крест, легкомысленно, преступно отвергаемый другими.

К изумлению Джонатана, цветные дружно закивали.

— Может, тогда вы объясните мне… — начал Джонатан.

— Нет. Я ничего не должен объяснять, ибо вы поняли. Выпосмели отречься от своего ребёнка и хладнокровно обречь и доверившуюся вам женщину, и невинное дитя на страдания. Вы сочли их любовь помехой. Так теперь, когда другой, истинный христианин по сути души своей, взял ваш крест на себя, вы смеете ещё являться сюда… — Сторнхилл заставил себя замолчать и тихо сказал: — Уходите.

— Что-то у вас плоховато с милосердием, святой отец, — усмехнулся Фредди.

Сторнхилл сдержал себя.

— Не вам говорить о милосердии, — он помолчал и очень спокойно сказал: — Они уже не нуждаются… в вас и вашей заботе.

— Мы хотели похоронить…

— Мы сами похороним их, — перебил Джонатана негр с ломом. — Святой отец, не отдавайте им Белёсого.

— Да, — кивнул седой. — Белёсый был с нами живой. Мы не отдадим его.

Джонатан посмотрел на Фредди и кивнул.

— Да, это будет справедливо.

Они одновременно прощальным жестом тронули свои шляпы. Священник вежливо склонил голову. Уходя, Джонатан и Фредди слышали за спиной.

— Святой отец, а им не отдадут…

— Нет, дети мои. Я договорился. И завтра, с Божьей помощью закончив нашу работу, мы привезём их тела сюда, совершим службу и похороним.

— Это что же, настоящее кладбище будет?

— Не Овраг?

— Нет, — твёрдо ответил священник. — Не Овраг.

У грузовика Фредди оглянулся. На пустыре уже никого не было, а из развалин слышалось постукивание топоров. Он открыл дверцу и сел за руль, покосился на Джонатана. Тот сидел, как-то нахохлившись и сдвинув шляпу на лоб, руки втянуты в рукава, подбородок опущен к груди… ковбой под декабрьским ветром. Фредди включил мотор и плавно стронул грузовик. Да, досталось Джонни, и ни за что, главное. Крепко их отхлестали.

— Ты куда? — хрипло спросил Джонатан. — К Бобби.

Фредди кивнул, выруливая. Да, с Бобби надо посчитаться за всё. Жалко, голые они. Стреляет Бобби не классно, но по безоружным у него неплохо получается. Ну, ладно, посмотрим.

Аристов посмотрел на часы.

— Без десяти четыре, парни.

Эркин обвёл окружающих антрацитово блестящими глазами.

— Давайте прощаться, парни. Не будем его радовать.

— Давай, — кивнул Крис, вставая.

Встал и Эркин. Они обнялись, постояли секунду и разомкнули объятия. Аристов встал вместе с остальными.

Эркин обнялся с каждым и посмотрел на Аристова.

— Я готов.

Аристов шагнул к нему — это было совсем не трудно из-за тесноты в комнате — и обнял. Вздрогнув, Эркин ответил на объятие, и Аристов не так услышал, как почувствовал возле уха.

— Удачи…

— И тебе удачи, Эркин, — почти так же тихо ответил он.

Как и остальные, они сразу разомкнули объятия.

— Пошли, — скомандовал Аристов.

Кто-то накинул Эркину на плечи его куртку. На ходу надевая её и застёгивая, он шёл рядом с Аристовым.

— Ничего не бойся, — быстро говорил Аристов.

Эркин кивал, но не слушал. Всё кончилось. Перевёл дыхание, побыл со своими, а теперь… всё теперь. Лицо его твердело, обретая прежнее выражение, с которым он шесть часов назад вошёл в кабинет Аристова. Затих гомон и смех, парни, окружавшие их, шли молча, с такими же сосредоточенными лицами. Они вышли из жилого корпуса и пошли к стоящей у четвёртого корпуса машине.

Золотарёв посмотрел на часы. Без двух четыре. А, уже идут. Ну… однако и эскорт у него. Прямо-таки король со свитой. Свиридов опустил крышку капота и вытер руки.

— Вовремя успели, майор.

— Да, — ответил, не оборачиваясь, Золотарёв.

Аристов и Эркин остановились в трёх шагах от него. Молча и споро парни взяли в кольцо машину и четырёх людей. Свиридов быстро оглядел строгие невозмутимые лица и полез за руль. Он — шофёр, его дело — машина, а остальное его не касается.

— Майор, экспертиза закончена, — Аристов протянул Золотарёву запечатанный конверт. — Возьмите заключение и распишитесь.

Золотарёв быстро расписался на бланке направления, что заключение им получено в шестнадцать ноль-ноль, и посмотрел на Эркина. Тот стоял, подняв голову и глядя куда-то поверх уха Золотарёва. А вокруг в суровом молчании рослые плечистые парни, неподвижные лица и горящие глаза. И особенно щуплый рядом с ними Аристов с насмешливо блестящими стёклами очков. "Ну… ну, Юрка, ты мне ещё ответишь за это, за этот… цирк. Устроил, понимаешь ли…", — ничего этого вслух Золотарёв не сказал, но, похоже, многие поняли.

Привлечённые необычным зрелищем, поодаль собирались раненые, замелькали белые халаты сестёр и врачей. Золотарёв достал наручники.

— Руки давай, — сказал он по-английски.

Эркин медленно протянул вперёд руки, и неожиданно громко лязгнули поочерёдно запоры колец. По толпе прошёл неясный будто вздох. Золотарёв толкнул Эркина в плечо.

— В машину. Пошёл.

Эркин без суеты, уже знакомым путём полез в машину. Золотарёв подтолкнул его ещё раз в спину и огляделся. На стоящих вокруг парней он смотреть не хотел, заметив ещё на подходе нескольких из увиденных сегодня на заднем крыльце жилого корпуса, и вдруг натолкнулся взглядом на Люсю. Она стояла на крыльце, прижав сцепленные руки к подбородку, будто хотела самой себе закрыть рот, да не хватило сил поднять их. Пол-лица по белизне почти сравнялась с её низко надвинутой на лоб шапочкой, а другая половина казалась особенно красной, из прижмуренной вдавленной щёлки и широко открытого серого глаза текли слёзы. Она не замечала их.

Золотарёв раздражённо козырнул Аристову и сел в машину. Свиридов включил мотор. Парни медленно расступились, освобождая дорогу, и медленно, плавно набирая скорость, машина двинулась к воротам.

Парни молча смотрели ей вслед и только, когда до них донёсся лязг задвигаемой створки ворот, стали расходиться, молча опустив головы.

Аристов поднялся по ступенькам и, не глядя, сказал Люсе.

— Иди внутрь. Простудишься.

Она молча посторонилась, пропуская его.

Когда машина выбралась из города, Свиридов прибавил скорость и покосился на Золотарёва. Тот это сразу заметил.

— Чего тебе?

— Я думаю, майор, — Свиридов говорил серьёзно и даже доверительно. — Вам о своём здоровье думать надо.

— Что-что? — не понял Золотарёв.

— Да вот, поберечься, чтоб в госпиталь не попасть, — объяснил Свиридов и чуть не присвистнул, заметив в зеркальце мгновенно скользнувшую по губам индейца улыбку.

— Думаешь? — усмехнулся Золотарёв. — Ну-ну, посмотрим ещё кто и кому… Да, что он там написал?

Он вытащил из кармана кителя конверт, быстро вскрыл, достал голубоватый, в тон предписанию, бланк заключения, прочитал короткий текст и задохнулся от возмущения. Ну… ну, это же издевательство! "Практически здоров". И это всё. За шесть часов?! "Практически здоров"… "Ишь, сидит — Золотарёв посмотрел в зеркальце — размордел вдвое, лоснится весь".

— Свиридов, ты что, в парикмахерскую сходил? В люкс?

— Нет, майор, — удивление в голосе Свиридова было искренним. — Зачем мне? Да и цены там… не по моему жалованью.

— А запах откуда?

Свиридов принюхался и улыбнулся.

— А от него. Это его там, видно… Ишь чистый и гладкий какой.

Золотарёв резко обернулся, уже впрямую рассматривая Эркина. Так это, это что же получается…

Эркин не хотел нарываться, но… но ползать он перед этим беляком не будет. Хватит. Интересно, что за бумагу ему доктор дал? Читал и дёргался, как под током. Доктор Юра… Юрий Анатольевич. Парни к нему как… как будто на клятве все. А может, они и вправду ему клятву дали? И чего этот беляк так уставился? Ну и хрен с ним. Что было, то было, а что будет… не ему решать, не ему…

Золотарёв в бешенстве отвернулся. Теперь всё. На грани побывал и не сломался, так теперь на это уже не возьмёшь. А другое пробовать некогда. Да и что тут другое возможно? Не за что уцепить, не на чем прижать. Ск-котина наглая, смотрит и не видит. Ну… ну ладно. Посчитаемся…

Когда Чака увели, Михаил Аркадьевич ещё раз вызвал Золотарёва, и опять получил ответ, что майор "в поле", точные координаты не указаны. Секундная пауза и кивок. Ну что ж, значит, обойдёмся без майора.

— Продолжим у вас, Олег Тихонович.

Они перешли в кабинет Арсеньева.

— Олег Тихонович, в нашем автохозяйстве среди вольнонаёмных должен работать негр, бывший раб, зовут его Тим.

— Вы думаете, третий? — задумчиво спросил Спиноза.

— По косвенным данным — да. Очень интересно было бы побеседовать с ним. Для начала свяжитесь с автохозяйством и выясните, не привлекая излишнего внимания, где он был эти дни, что делал и всё такое, — Спиноза кивнул. — А потом, в случае подтверждения гипотезы, по пунктам. Где и при каких обстоятельствах он потерял хозяина и что тому было нужно на Русской Территории? Почему обосновался в нашем автохозяйстве? Далее. По-возможности, подробнее о его бывших хозяевах и их деятельности и о его дальнейших планах. Продумайте и подготовьте беседу. Антураж по обстоятельствам.

— Понятно, Михаил Аркадьевич, — Спиноза положил перед ним аккуратно перепечатанную справку. — Уголовная, они называют себя Системой, не приняла поворот. Участвовавших мелких гангстеров сдают нам откровенно и категорично.

— Интересно. Причины выяснили?

— Уточняю. Но здесь, видимо, сработало стремление к независимости. Успех реванша означал возвращение власти Паука, а это всю Систему категорически не устраивает.

— Не хотят снова делиться? — с лёгкой иронией улыбнулся Михаил Аркадьевич.

— И это. Но ещё больше, выполнять его приказы.

Михаил Аркадьевич кивнул, быстро просматривая текст.

— Насколько раньше эта Система была встроена в экономику рабовладения?

— Косвенно. Через личные связи. Причём наиболее тесные связи оборвались в капитуляцию и последовавшую "заваруху". Так называемые "вывалившиеся", — Спиноза сделал паузу, дождался кивка Михаила Аркадьевича и продолжил: — строят свой бизнес уже на основе наёмного труда и тоже не заинтересованы в повороте. Они теряют уже налаженное хозяйство.

— "Вывалившиеся" сохраняют свой авторитет?

— Да. Их статус, как правило, остаётся прежним.

Михаил Аркадьевич кивнул.

— Хорошо. Благодарю вас. По этой линии на Паука выйти нельзя?

— Его слишком боятся, чтобы сдать нам.

— Даже сейчас?

— Даже сейчас, — кивнул Спиноза.

— Интересно. Но разработку, разумеется, продолжайте.

Ещё несколько уже чисто технических мелких вопросов, и Михаил Аркадьевич ушёл. Спиноза собрал бумаги. Кажется, Колька влип. Чего-чего, а таких фокусов — работы втёмную — генерал не любит. Но, как опять же любят говорить здешние, это уже Колькины проблемы. Значит с этим… Тимом должен был разговаривать Колька, а теперь… а пожалуй, и к лучшему. Для дела, разумеется. Но стоит дождаться Бешеного. Он брал Чака, возьмёт, если уже не взял, Гэба, а бог любит троицу. Что-то не к добру любовь привязалась. Но где сейчас генерал?

На третьем звонке он нашёл Михаила Аркадьевича и сразу получил согласие. Когда дело, а не пустышка, генерал решает быстро.

Всякий раз, когда Золотарёв наталкивался взглядом в зеркальце на невозмутимое красивое лицо, его начинало трясти. Ещё никогда, ни к кому он не испытывал такой ненависти. Всякое у него бывало, и его прикладывали мордой об стол, и не раз, и сам на смертном краю стоял, и… опять же всякое. Но такого… Ну, ладно, Юрка ни хрена не смыслит в оперативной работе, но подыграть-то мог? Ведь тоже случалось, так там подыгрывал и очень даже охотно и успешно, а тут… Ну, Юрка есть Юрка-Мясник, врачи все малость повихнутые, мясник Юрка, конечно, классный, а на остальное у него мозги не работают, и водят его эти… спальники, точно их поганцами сами же рабы зовут, за нос как хотят, а он их покрывает. Ладно, пусть теперь только вякнет, подам рапорт об этих развлечениях на заднем крыльце, и пусть Юрка с госпитальным начальством сам и разбирается. Но эта скотина краснорожая… Нет, ломать его по-настоящему некогда. Но отплатить… надо. Сам себя перестанешь уважать, если спустишь… такому…

Эркин сидел спокойно, полуприкрыв глаза. А злится беляк, аж пена пузырится. Ну, что ж, ну, и чёрт с ним. Ещё думать о нём. Повезло парням к этому госпиталю прибиться. И жильё, и работа, и еда… всё на месте. Только… только это, пока русские здесь. А уйдут когда, так и госпиталь уедет, и куда они тогда денутся? Слайдеры, конечно, надёжней зацепились. Не обманул, значит, Фредди, уговорил Джонатана дать деньги. Интересно, как там у них обошлось? И в имении? Ну, туда свора сунуться не посмеет. А если б и сунулась, то Фредди пошмалял бы за милую душу. И Джонатан… на своей земле он шуметь никому не даст. А поворот ему не нужен, на него и так пашут, как на хозяев не пахали.

— Останови, сержант.

Свиридов удивлённо посмотрел на Золотарёва, но послушно прижал машину к обочине и затормозил.

— Оправка, — коротко бросил по-английски Золотарёв, открывая дверцу.

Эркин вылез из машины, уже уверенно перешагнул через кювет и встал спиной к дороге.

— Так, — прозвучал сзади ненавистный голос. — Отдохни, сержант, а мы прогуляемся, — и по-английски: — Вперёд.

Не оглядываясь, Эркин выполнил приказ.

Стоя у машины, Свиридов провожал их настороженно внимательным взглядом. Попала майору вожжа под хвост, щёлкнули его по носу, так теперь он… Да чёрт его знает, чего он сейчас выкинет, всего ждать можно. Ещё шлёпнет парня со злобы. При попытке к бегству. А там ещё подумать надо, как обернётся. Опасная эта штука — попытка. И повыше чинами и с побольше заслугами на таком сгорали. Поддался бы сейчас парень, сыграл, что ломается, может, и обошлось бы. Так ведь гордый, чёрт. Боялся, к смерти готовился, а не показал, так что сейчас… индейцы, они все такие… негибкие. Если упёрлись, то намертво. Что врагом, что другом, с первого раза и до самого конца. Сталкивались, знаем. Чёрт, майор порезвится, а с ним за компанию и сам залетишь. Госпитальные шепнули, что генерал опять при деле, а майор и слушать ничего не захотел, упёрся. Свет ему клином на этом индейце сошёлся. Так… и не видно уже их за кустами. Теперь только стоять и слушать. И думать, что следователю врать придётся… А… а ни хрена! Хватит ему майора прикрывать. Хоть и весело с ним, да война-то уж скоро год как закончилась, о законах да правилах с инструкциями все вспомнили, на боевые условия ни хрена теперь не спишешь…

Эркин шёл, как и велели, напрямик. Страха он не чувствовал, нет. Бояться — это думать, как увильнуть, а тут… тут всё. Ну и ладно, не всё ли ему равно где? От пули, говорят, смерть лёгкая. Брехня! Это куда попадут. Насмотрелся в этот Хэллоуин. Это Мартин их честно бил, сразу и наповал, а они…

— Стой.

Эркин остановился.

— Повернись.

Что ж, не хочет, значит, в спину, хочет посмотреть… ну, так я тебе покажу. Андрей рассказывал, как охранюги тешились. Раздеться если прикажет, так это наручники снять придётся… а если без шума, чтоб шофёр не прибежал… Медленно, чтобы не насторожить ненароком, Эркин повернулся.

Теперь они стояли лицом к лицу. Эркин быстро прикидывал. Кругом кусты, с дороги не видно… пистолета в руке нет… пока будет доставать… бить ногами в шею. Вырубить, а там…

— Ну что, всё понял?

На подобные вопросы Эркин и раньше не отвечал, а уж сейчас-то… лишь бы сволочуга подошёл. На большой прыжок в наручниках тяжело идти.

Женя никак не ожидала, что жизнь в лагере при всей её неразберихе, сутолоке и тревогах не только сразу отодвинет Джексонвилль в прошлое, но и окажется легче и удобнее. Дощатый барак, разгороженный на комнатки хлипкими, чуть ли не картонными перегородками, узкие, как ей объяснили армейские кровати, грубое постельное бельё, украшенное в самых неожиданных местах казёнными печатями, жёсткие шершавые одеяла, общие уборные… — ну, так ей приходилось жить и в худших условиях. Зато есть столовая и горячая еда трижды в день, Алиса, как все дети, получает каждый день молоко, есть баня, хоть каждый день мойся, прачечная и прожарочные камеры, и самое главное — она не одна. Их четверо. И её никто не колет подозрительным происхождением Алисы. А Алиса…

Алисе эта новая жизнь очень нравилась. Бойко болтая на двух языках сразу, она целыми днями носилась по лагерю в компании такой же ребятни, забыв про свои игрушки, увязанные в один из узлов, даже про баульчик. Даша и Маша были очень хорошими тётями, никто её не дразнил полубелой и ублюдком, мама разрешила говорить по-русски и много гулять, ну и чего ещё надо? А когда Эрик вернётся с заработков, будет совсем хорошо.

Маша и Даша были полностью согласны с Женей, что условия здесь… поискать. Не рай, но совсем с ним рядышком. Вчетвером они заняли одну из комнат в женском бараке и стали устраиваться. Раз простыни и наволочки с полотенцами казённые, то своё можно и не доставать, чтобы не связываться с большой стиркой и сушкой. Да и чем меньше глаз видят твоё добро, тем оно сохраннее. И ещё им повезло, что приехали одними из первых, вот и заняли сразу комнату, а теперь… Вон эта из седьмой, так чтоб её с дочками в одну комнату поселить, полбарака перетасовали.

Они сидели в своей комнате за обычной мелкой починкой — Алиска за день чулки вдрызг уделывает, раньше-то ей на неделю хватало — и Даша с Машей тихо рассказывали Жене про Андрея. Как они в первый раз увидели его в больнице, когда он вместе с Эркином стеллажи делал, как они их кормили обедом, а Андрей им потом отдал полученные за работу сигареты.

— Мне Эркин рассказывал, — кивнула Женя, подцепляя иголкой ускользающую петлю.

Маша и Даша вздохнули.

— А потом они на заработки уехали, — Женя сосредоточенно натягивала чулок на деревянный грибок. — И ни слуху, ни духу.

— А мы и не знали.

— Ага. Заметили только, что не видно нигде.

— А уж на День Империи боялись…

— Да, я тоже перепугалась. Где они, что там, ничего же не знаю, — вздохнула Женя и повторила: — Ничего…

— Да, и сколько их теперь продержат, — поняла её Даша, — чем кончится…

— Ну, "вышки" не будет, — категорично заявила Маша, — а остальное не страшно.

— Да, — кивнула Женя. — Что не знаем мы ничего, и, где выяснять, неизвестно, вот что страшно.

— Ну, ты же запрос написала.

— Сразу, — кивнула Женя. — А толку-то?

— Всего два дня прошло, — рассудительно заметила Даша.

Женя разгладила штопку и сняла чулок с грибка.

— Да, знаю, а кажется… — она заставила себя остановиться, но тут же заговорила снова: — Он гордый, горячий. Не смолчит, не стерпит. Ведь, не дай бог, сцепится с кем… он же удержу не знает.

— Нет-нет, — запротестовала Даша, — ничего такого не случится.

— И не один он там, — поддержала её Маша. — Нет.

— Думаешь, всех не расстреляют? — горько усмехнулась Женя. — Ладно. Так можно до чего угодно договориться. Пойду Алиску звать.

— Да, уже ужин скоро, — согласилась, собирая нитки и иголки, Даша.

Женя быстро сложила шитьё, натянула ботики и, на ходу надевая плащ, вышла из их комнаты. В конце полутёмного коридора светилась открытая наружная дверь.

— И какой…, какая… дверь не закрывает! — резко распахнувшаяся дверь едва не ударила Женю. — Я ж их, сволочей, поймаю, поотрываю всё на хрен!

Полуодетая распатланная женщина пробежала мимо Жени к наружной двери, захлопнула её так, что стена вздрогнула, и, не переставая ругаться, так же бегом вернулась в свою комнату. Женя подождала, пока она столь же оглушительно захлопнет свою дверь, и пошла дальше. В конце концов, каждый переживает и успокаивается по-своему. Эта женщина запирается на задвижку, постоянно ругаясь из-за этого с соседками по комнате, и не выносит открытых дверей… Кто знает, что у неё там было. Женю это не касается. Здесь вообще никто никого ни о чём не расспрашивает. Чтоб не разбередить ненароком и не нарваться. И насчёт Алисы ей сразу посоветовали. Не расспрашивать, не напоминать, вот само и забудется. Может, оно и правильно. Помнится, в колледже на психологии — был факультативный курс — это же говорили.

Женя вышла из барака и не так огляделась, как прислушалась. Легче всего мелюзгу найти по гомону и визгу. Вот как раз Алиска заливается. Слава богу, кажется, она уже забыла проклятый Хэллоуин. Дети легко всё забывают. Правда, потом воспоминания возвращаются, но это уже потом, и сейчас об этом можно не думать.

— Алиса-а! — звонко позвала Женя.

И тут же, как эхом, отозвалось:

— Пашка-а!

И ещё множество голосов, выкликавших английские и русские имена.

Золотарёв увидел, как мгновенно изменилось лицо индейца: под неподвижной маской мелькнула тень… и перед ним приготовившийся к схватке боец. Золотарёв успел поймать измеряющий расстояние взгляд и выхватил пистолет. Не думая, привычно среагировал на опасность.

— Ну? — насмешливо спросил он. — А теперь что скажешь?

Эркин уже справился с лицом. Чёрт глазастый, заметил. Стрелять собрался? Пулю не опередить, значит, конец.

— То-то, — улыбнулся Золотарёв. — Сообразил? Ну и ладушки, — сказал он по-русски и тут же опять по-английски. — Умный ты парень, а дурак. Решил, значит, красиво помереть. За что умирать собрался? А? Это-то ты можешь сказать? За кого не спрашиваю. Знаю. И почему не спрашиваю. Был ты рабом, рабом и остался, из хозяйской воли ни на шаг. Такие парни, не тебе чета, головы положили, чтобы рабства не было, а ты… Предал ты их и пули даже не стоишь.

И, не убирая пистолета, он резко шагнул вперёд и ударил. Без замаха, левой, своим коронным ударом, от которого никто ни разу ещё не смог уйти, не подозревая в нём левшу. И растерялся, ощутив, как его кулак только еле коснулся, скользнул по щеке индейца. И ударил второй раз. И снова кулак только дотронулся. Но на этот раз он понял: индеец отклоняется. И ровно настолько, чтобы удар потерял силу.

Золотарёв растерялся. Такого с ним ещё не было. И равнодушное неподвижное лицо индейца уже не обманывало: в самой глубине пряталась насмешка. Но ответить на неё… да чего там, уже нечем. Пристрелить… да нет, к чёрту, идти из-за этой скотины под трибунал… много чести поганцу будет. Он сунул пистолет в кобуру и резким жестом показал направление.

— Вперёд. Пошёл.

Не меняя выражения лица, Эркин выполнил команду.

Свиридов докуривал пятую сигарету, когда из-за кустов вышел индеец, а следом Золотарёв. Ну, слава богу, обошлось. Майор так и кипит, но это уже ничего, так… пузыри. Побулькает и пройдёт. Но скажи, какой крепкий парень. Видно же, что ни хрена из него майор не выжал.

— В машину, — глухо сказал Золотарёв.

Свиридов уже был за рулём. Майор сейчас может, не глядя, врезать, надо поосторожней. Золотарёв с трудом удержался, чтобы не дать пинка в зад этому чёртову спальнику — здесь бы уже не увернулся — но при шофёре не стоит. Сержант себе на уме, ещё неизвестно, чем и как это потом обернётся. Он сел на своё место, захлопнул дверцу.

— Поехали.

Эркин откинулся на спинку и прикрыл глаза, из последнего сдерживая клокотавшую внутри дрожь. Всё-таки испугался. И… и если правда, что расстрела не будет, то ему об Алисе надо думать. Мартин говорил: шахты или лесоповал, ладно, тише воды станет, отработает… Мороз Алиса Эркиновна, сто шестнадцатого года рождения, место рождения Алабама… А если Маша и Даша её на себя записали, на свою фамилию, как он её найдёт? Дурак, не спросил их фамилии. Маша и Даша и… и этого он не знает. Ох, дурак, какой же он дурак, скотина тупая. От злости и дрожь прошла. Куда ж его теперь этот беляк везёт? Обратно в тюрьму? Больше некуда. Всё-то его возят и возят. А куда денешься? Родился рабом, ну и… Как этот беляк сказал? "Был рабом и остался рабом". В самое больное ударил. Никто его так не бил. Даже Джонатан. Фредди… ну, об Андрее и Жене и говорить нечего. Женя… за тебя, за Андрея, за тех… "Такие парни головы положили, чтобы рабства не было"… Сволочь ты мундирная, а Андрей за что погиб? А наши, что на завале полегли? А Мартин за что на смерть с нами пошёл? Женя вас же на помощь звала… И вот попадётся такая сволочь… Ладно, будет день — встретимся. Ты без пистолета и я без наручников. На равных. И ещё посмотрим, кто перед кем ползать будет. Раб, значит, из хозяйской воли ни на шаг… Дурак ты ещё. Вы же сами ещё и боялись нас. На ночь в барак, на засов, на цепь, в дороге обязательно в наручниках. Чтоб мы не посмели. Дураки вы, тупари беломордые. Но уж если мы дорывались… Как в заваруху зимой. Может, кого и зря побили, не без этого, а так-то… Ладно, думать ещё о тебе… Андрей говорил: "Много чести". Точно. Ох, Андрей. Если я и виноват, то пред тобой. И Женей. Эта вина всегда на мне.

Золотарёв сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Ск-котина краснорожая, переупрямил всё-таки. Индеец чёртов, упрётся, так не своротишь, сдохнет, а не сдастся. Чёртов парень. Его бы упрямство, да на пользу дела. Так ведь нет. Вот втемяшится что в такую башку, и всё тут. Недаром про индейцев говорят, что решают один раз и на всю жизнь.