Найджел разложил по мискам кашу, нарезал хлеб. В кухню вошёл Роберт, мрачно оглядел накрытый стол.

— Толсто режешь.

Найджел промолчал, но Роберта это не успокоило.

— Пять дней псу под хвост, ты это понимаешь?! — заорал он. — Ни одной кредитки не заработали, а жрём трижды в день.

— Это старые запасы, Роб, — сказал, входя, Метьюз. — Чего ты орёшь? Мы, что ли, эту заваруху устроили?

Роберт бешено посмотрел на него и сел к столу. Начали есть.

— С понедельника никого, — после нескольких ложек заговорил Роберт уже спокойнее.

— Так ведь что было, — возразил Метьюз.

— Так когда было?! — опять взорвался Роберт. — Во вторник! Ну, среда, ну, четверг, ну…!

— Сегодня всё равно суббота, — возразил Метьюз.

— Кому сейчас до массажа? — вздохнул Найджел.

— Вот оно и есть, — сдерживая себя, Роберт отхлебнул кофе, обжёгся и с наслаждением выругался.

— Не психуй, Роб, — Найджел облизал ложку и вытер миску остатком хлеба. — Может, с понедельника и пойдут.

— А если нет?

— Жратвы у нас на неделю хватит, — Метьюз так же вытер свою миску хлебом и взялся за кофе. — А если баланду вместо каши варить, то и на две.

— Хлеб всё равно покупать надо, — бешено поглядел на него Роберт.

— Мы ещё посуду хотели купить, — напомнил Найджел. — И белья.

— Не заработали на это, — отрезал Роберт.

— Подожди, Роб, — Метьюз подвинул свою кружку Найджелу. Тот кивнул и встал, налил ещё кофе. Метьюз попробовал губой жидкость и отставил кружку. — Из заработанного мы ещё ни кредитки не взяли. Тратим только пастушеские.

— Да?! А выплаты из каких делать будем?

— За октябрь мы всё внесли, — возразил Найджел.

— А за ноябрь из чего вносить будем? А за декабрь?! — опять стал кипятиться Роберт.

Метьюз хотел что-то сказать, но Найджел остановил его.

— Тихо. Слышите? — и выскочил из-за стола.

Тут и они услышали: кто-то трогал боковую дверь. Бесшумно встав, они быстро спустились вниз. Роберт подошёл к двери, Найджел и Метьюз встали так, чтобы вошедший оказался между ними.

— Кто там? — тихо, но очень чётко спросил Роберт.

И услышал такой же тихий чёткий ответ:

— Джонатан Бредли.

Роберт отпер дверь.

— Добрый день, сэр, входите, сэр.

Джонатан вошёл и снял шляпу.

— Рад видеть вас парни. Как дела?

— Всё тихо, сэр, — ответил Роберт, жестом приглашая Джонатана в холл первого этажа.

— Слишком тихо, сэр, — невесело улыбнулся Найджел.

Джонатан внимательно оглядел их и улыбнулся.

— И давно тихо?

— С утра вторника, сэр, — ответил Роберт.

— Тогда не страшно, — утешил их Джонатан.

— Вы думаете, сэр…? — начал Метьюз.

— А вы думали, всё вам будет удаваться? — хмыкнул Джонатан. — Кто-нибудь лез?

— Нет, сэр, — покачал головой Роберт.

— Сэр, — предложил вдруг Найджел, — вы ведь с дороги, хотите кофе, сэр?

— Кофе? — удивился Джонатан и рассмеялся. — Кофе с устатку?

Парни переглянулись с радостным удивлением.

— Вы знаете это, сэр?

— Слышал как-то, — Джонатан невольно помрачнел. — Эркин рассказывал.

Парни снова переглянулись, но уже иначе.

— Вы знаете, что с ним сейчас, сэр? — осторожно спросил Метьюз.

— Он арестован, — коротко ответил Джонатан и тут же понял, что надо рассказать подробнее. — В городе, где он жил, были бои.

Они кивнули.

— У нас было тихо, — сказал Роберт. — Мы только слышали стрельбу, издали, — и что-то решив, улыбнулся. — Сэр. Вы с дороги. Давайте мы вам сейчас массаж сделаем, а потом вы выпьете кофе.

Джонатан открыл было рот, но Роберт уже распоряжался.

— Готовьте кабину, парни.

— Пятая готова, — сказал, подбегая к ним, Найджел, уже сменивший обычные штаны и ковбойку на светло-жёлтую форму массажиста.

— Сюда, сэр. Раздевайтесь, сэр. Прошу вас, сэр.

Роберт уже тоже переоделся. И Джонатан был раздет и уложен на массажный стол так быстро и ловко, что и опомниться не успел. Тонкий, еле намеченный запах "Горной лаванды". И руки, мягкие сильные руки на его теле. Джонатан невольно закрыл глаза.

— Вы расслабьтесь, сэр. Вот так, сэр. Спасибо, сэр.

Четыре руки. Да, несравнимо с тем, что делал тогда Эркин. Но тогда на земле, через одежду… Нет, парни — классные мастера. И негромкие усыпляющие голоса.

— Вот так… Ага, здесь ещё… Руки поверни…

— Парни, — с трудом шевеля ставшими вдруг мягкими и безвольными губами, сказал Джонатан. — Мне ещё в пару мест надо успеть.

— Мы понимаем, сэр. Это бодрящий массаж, сэр.

Бодрящий? Это что — бодро спать несколько суток, а не сонно мотаться на грузовике и вести полные осторожных недомолвок разговоры? Но как же хорошо. Забыть обо всём и плыть в мягких тёплых волнах, растворяться в них. Фредди тогда всего неделю провёл на Южных Островах, а рассказывал… Да, это оно, памятное с далёкого детства тёплое, прогретое солнцем море… Его переворачивают с боку на бок, укладывают руки и ноги…

— Сделай лицо, Найдж.

— Да, знаю.

Подушечки пальцев скользят по его лбу, скулам, шее, вокруг рта, по краю глазниц…

— Роб, у меня готово.

— Ага, Мет, мы сейчас тоже.

Что готово? А, неважно что, его уже нет, он исчез, растворился в этом тёплом, золотистом от солнечного света, безмятежном мире. Хруст разворачиваемой простыни, гладкая от крахмала ткань приятной прохладой ложится на тело.

— Пять минут полежите, сэр, и тогда можете одеваться.

Он не ответил этому голосу, он даже не понял сказанного, а может, этого совсем не было, или говорили кому-то другому.

Джонатан не сознавал, сколько он так лежал, но вдруг тёплая волна отхлынула, оставив его распростёртым на пляже, и он ощутил своё тело и как-то сразу понял, где он и что с ним. Он открыл глаза и рывком сел. И сразу увидел улыбающегося Найджела.

— Пожалуйста, ваша одежда, сэр. Вам помочь, сэр?

— Спасибо, я сам, — ответил Джонатан.

Найджел слегка склонил голову и вышел. Джонатан потёр лицо ладонями, отбросил простыню и слез со стола. Однако постарались парни. И впрямь… бодрящий. Он быстро оделся, чувствуя, как играет в нём кровь, словно вскипая пузырьками шампанского. Таким сильным в то же время ловким и гибким он себя давно не ощущал.

В холле его встретил Метьюз.

— Кофе готов, сэр.

— Спасибо, — кивнул Джонатан. — Наверх?

— Да, сэр.

Запах кофе чувствовался уже на лестнице. И Роберт с Найджелом, опять переодевшиеся в ковбойки и рабские штаны, ждали их в дверях кухни, но Джонатан подошёл к одинокому письменному столу в просторном от пустоты холле и достал бумажник.

— Сколько с меня, парни?

Они быстро переглянулись.

— Сэр, вы наш гость, — сказал Роберт.

— Как гость я выпью с вами кофе, — спокойно, с твёрдой улыбкой ответил Джонатан. — А это ваша работа. Ваш бизнес. Никогда не путайте бизнес с… чувствами. Сколько?

Они снова переглянулись, и Роберт подошёл к Джонатану.

— Бодрящий массаж по двойному тарифу, сэр. Сорок восемь кредиток, сэр.

Джонатан отсчитал пять десяток и улыбнулся уже озорно:

— И две кредитки чаевых.

— Спасибо, сэр, — Роберт взял деньги и улыбнулся такой же озорной улыбкой. — Заходите ещё, сэр.

— Не премину, — рассмеялся Джонатан.

Рассмеялись и парни.

Роберт задержался у стола, чтобы записать в книгу полученные деньги, и пришёл в кухню, когда все уже сидели за столом, а Найджел разливал по кружкам кофе.

— Настоящий? — весело удивился Джонатан. — Спасибо, парни.

— На здоровье, сэр, — ответил за всех Роберт, садясь к столу. — Извините, сэр, но мы не купили ещё посуды.

На столе жестяные, отмытые до блеска помятые кружки, в такой же жестяной миске хрустящие хлебцы с изюмом. Увидев их, Джонатан сразу сообразил, что пока Роберт и Найджел делали ему массаж, Метьюз бегал за покупками. Да, когда он входил в дом, пахло совсем другим, "рабским" кофе.

— Как у вас началось, парни? На Хэллоуин.

— Ну, в понедельник всё было как обычно, сэр.

— Да, и ночь тихо прошла.

— А во вторник началось.

— Как? — с искренним интересом спросил Джонатан.

— Ну, рано, на рассвете ещё, — стал рассказывать Роберт, — пришёл один… Помните, сэр, он приходил и ругался? Сэр Фредди ещё сказал тогда, чтобы за ругань брать с него двойную плату, — Джонатан настороженно кивнул. — Он принёс нам листовку. Про торги, сортировки и прочее.

— Он показал её вам? — осторожно спросил Джонатан.

— Прочитал, — ответил Найджел и в ответ на укоризненные взгляды Роберта и Метьюза несогласно тряхнул головой. — Он палач, сэр, а они все были грамотными, — и явно продолжая начатый ещё раньше спор: — Нас он предупредил, спасибо ему, меня хотел до комендатуры проводить, тоже спасибо, а потом он что творил? Ну, был у него на тех беляков, простите, сэр, зуб, а дети при чём? Это как? И что который день от дома никто не отходит, это тоже… ему спасибо. Не так, что ли?

— Ну, ладно, — Метьюз, сдерживаясь, отхлебнул кофе. — А что палач он, ты с чего взял?

— А с того, — помрачнел Найджел. — Знаю, и всё.

— Ты ходил в комендатуру, Найджел? — спросил, возвращая разговор в прежнее русло, Джонатан.

— Да, сэр. Взял у него листовку и побежал.

— Да, мы сначала не поверили даже, сэр, но тут пришёл сэр Дэннис, подрядчик, — Джонатан кивнул, — и сказал, чтобы не открывались и сидели тихо.

— А если кто полезет, то чтобы посылали к нему, сэр.

— Да, сэр. И мы поняли, что это серьёзно.

— Ну и как, проводил он тебя?

— Я отказался, сэр, — Найджел усмехнулся. — Сам добежал. Страху, правда, набрался, конечно.

— А обратно?

— Обратно меня русские на грузовике привезли. И до самого дома проводили, сэр.

Джонатан кивнул.

— Рад, что у вас всё обошлось, парни, — Джонатан допил кофе. — Думаю, с понедельника клиенты опять пойдут. А на будущее имейте в виду. То в горку, то под горку, а по ровному редко когда бывает.

Последнюю фразу он сказал ковбойским говором, и парни не сразу поняли, а поняв — всё-таки летом крутились среди ковбоев — дружно рассмеялись.

— Да, сэр.

— Оно так и есть, сэр.

Джонатан встал.

— Спасибо за кофе, парни. Всё. До встречи.

— До встречи, сэр.

— Всегда рады вас видеть, сэр.

Они проводили его до дверей. И уже во дворе, остановившись закурить, Джонатан услышал над головой тихое:

— Зачем ты ему так про того сказал?

И ответ:

— Чтоб знал, кто у него за спиной может оказаться. Я эти кожаные куртки всю жизнь помнить буду.

Чувствуя, что остального ему слышать совсем не надо, Джонатан ушёл.

Так, теперь к Дэннису, ещё кое-куда, и в дорогу. Ну, надо же, что за штука такая — бодрящий массаж. Тело как на пружинах, горы свернёшь. Да, это уже профессионалы. Но получается… получается, что именно Найджел и переполошил русских. И значит, этот, телохранитель Ротбуса, пришёл к парням и предупредил, а Дэннис уже был потом, и Найджел помчался к русским. Лихо! Ладно, эту информацию пока в копилку, а там видно будет.

…Найджел вымыл и расставил на сушке кружки.

— Роб, надо всё-таки посуду купить.

— Да, — Роберт вертел в руках пёструю банку из-под кофе. — Неловко получилось, — поставил банку в шкаф. — Ещё на три раза хватит. Но так-то он довольный ушёл. Может, и впрямь… пойдут с понедельника.

Найджел оглядел убранную кухню и вытер руки.

— Пойдут, Роб. Ты вспомни. Кто у нас хоть раз побывал, тот уже ходит. Что, потянемся или сад будем делать?

— Найдж, — Метьюз оторвался от дверного косяка и подошёл к Роберту. — Откуда ты знаешь про палачей?

Найджел резко отвернулся от них, опёрся руками о края раковины и застыл так. Они молча ждали. И Найджел, не оборачиваясь, заговорил:

— Я полгода домашним был. У хозяина был такой… в куртке. И меня ему давали. В утеху. Хозяин женщин не терпел, а такому… в награду положено. А потом… потом хозяин ушёл и не вернулся. Я трое суток в камере голодный сидел, гореть чуть не начал. Приехала полиция, и меня отправили в распределитель. Как бесхозное имущество. Оттуда уже в Палас попал. Ну, и дальше…

— А тот?

— Раб-телохранитель называется. А так-то он палач, все они — палачи. А тот… он с хозяином ушёл. Как всегда. И больше я не видел его. Вот и всё.

— Найдж, так этот…?

— Нет, не тот, куртка та же, да и остальное. Он — палач. И не надо об этом. Не надо. Я же опять ночью спать не буду, чтоб не кричать. Как вспомню… — он не договорил, замотал головой и вдруг стал клониться вперёд, будто падал.

Метьюз и Роберт подбежали к нему, подхватили с двух сторон.

— Ну, Найдж, спокойно.

— Мы с тобой.

— Ты что, Найдж?

Он бессильно обвисал в их руках, запрокидывая голову. Они быстро провели, почти пронесли его через холл в его комнату, пустую, как и их. Самодельный топчан, застеленный ковбойским одеялом, две табуретки и всё… Уложили на постель, Роберт расстегнул на нём и распахнул ковбойку, открывая грудь, распустил узел на штанах, но раздевать не стал, только растянул, чтобы ничего не мешало дыханию.

— Принеси воды, Мет.

— Не надо, — слабо ответил Найджел.

Его ставшее бледно-жёлтым лицо постепенно темнело, возвращаясь к прежнему бронзовому цвету с особо ценимым красноватым индейским оттенком, из-под плотно зажмуренных век выкатилась слеза.

— Прости, Найдж, — тихо сказал Роб- Мы не хотели.

— Правда, не хотели, — виновато кивнул Мет.

— Я знаю, — по-прежнему слабо не сказал, выдохнул Найджел. — И вы простите.

Роберт сел на край топчана и взял его за руку, и тут же Метьюз присел на корточки и ловко вплёл свои пальцы в их рукопожатие. Найджел слабо всхлипнул. С минуту они оставались неподвижными, сцепив руки, и наконец Найджел открыл глаза и улыбнулся.

Они рывком расцепили пальцы, Найджел затянул узел на штанах и одним ловким гибким движением вскочил на ноги.

— Ну как, в сад? Решай, Роб.

— В сад, — кивнул Роберт и встал. — Листву уберём, и газон подстричь надо, и изгородь.

— Дело, — улыбнулся, вставая, Мет.

Они пошли вниз, разговаривая о покупке посуды, и что эта работа в саду, видно, последняя, ноябрь всё-таки, и из одежды подкупить надо, ещё до Хэллоуина думали, да, джинсы, дорогие, зато надолго, подумать надо, в церковь в рабском ходим, позоримся только, как шакалы, да уж, ладно, на той неделе подумаем, — говорили сразу обо всём, забивая этой мелочью то страшное, что тянулось за ними, за каждым из них.

Они работали в своём маленьком саду, подстригая разросшуюся изгородь, сгребая листья… — в принципе работа знакомая, даже привычная. В Паласах тоже были и газоны, и садики во внутренних дворах. Для любителей "естественности". И за привычной работой они привычно перешли на камерный шёпот.

Благодушно улыбаясь, Гольцев шёл по просторному двору автохозяйства. Здесь, как во множестве других и самых разных мест, его знали в лицо, окликали, здоровались. Были и те, кто знал в лицо его отца, а то и деда, для кого он остаётся Сашкой, какие бы погоны ни носил. Хотя здесь, несмотря на общее отличное знание Устава, к званиям относились… скажем так, весьма выборочно. Гольцев охотно балагурил со знакомыми, обменивался последними новостями и неизбежными сплетнями. Затеявших эту суматоху с поворотом крыли от души: к Рождеству уже домой собирались, а теперь, как пить дать, ещё не меньше года здесь просидим. Гольцев искренне поддакивал и выдавал свои характеристики всей этой расистской сволочи. Заодно, как всегда, дружно проезжались по начальству, что зажралось, мышей не ловит, а на нас отыгрывается.

Так постепенно, и не привлекая — как он надеялся — особого внимания, Гольцев добрался до старшего сержанта Сергея Савельевича Шубина, он же для избранных Дядя Серёжа или Савельич, широко известный в узких кругах специалист, что в моторах разбирался, когда и телег ещё не было. Почтительно слушая нелицеприятное мнение Савельича о последних разработках усиленной легковушки — броню навесили, а мотор прежний, тьфу! — Гольцев заметил чумазого светловолосого мальчишку, бегавшего среди машин в пальтишке, явно перешитом из офицерского мундира имперской армии.

— Дядя Серёжа, а это чей шпингалет?

— А, — хмыкнул Савельич, — это Тима сынишка. Не знаешь его? — Гольцев мотнул головой. — Толковый мужик. Хоть и парень ещё.

Гольцев с невольным удивлением посмотрел на Савельича: такая характеристика стоила очень многого.

— А это Димка, сынишка его. Я его по-нашему Димкой зову, а так-то он Дим.

Савельич пыхнул сигаретой, рассеянно следя зорко прищуренными глазами за мальчиком и высоким парнем, копающимся в моторе. Гольцев также слегка прищурился, разглядывая парня. Лицо и руки скрывались под поднятым капотом, но чёрная кожаная куртка, чёрные штаны с обилием карманов, ботинки… парень переступил, и на мгновение блеснула металлическая оковка. Гольцев сплюнул и раздавил окурок подошвой.

— Парень толковый, — твёрдо сказал Савельич.

Гольцев кивнул.

— Всё будет в порядке, дядя Серёжа, — и не спеша пошёл к ремонтируемой машине.

— Пап, а если, — мальчик, не договорив, обернулся к подходившему Гольцеву.

Парень вытащил из-под крышки капота голову и выпрямился. Его круглое чёрное лицо ещё улыбалось, но глаза стали настороженными. Мальчишка быстро перебежал и встал за ним.

— Привет, — дружелюбно сказал по-английски Гольцев.

— Здравствуйте, сэр, — прозвучал осторожно вежливый ответ.

Мальчишка осторожно выглядывал из-за него. Гольцев опустил глаза, поглядел на бледное, в мазутных и ещё каких-то пятнах личико и улыбнулся. Но серо-зелёные глаза остались напряжённо внимательными, а тонкие пальчики впивались в кожу куртки.

— Твой? — попробовал наладить контакт Гольцев.

— Да, сэр.

— И сколько ему?

И вдруг неожиданное:

— Он только ростом маленький, сэр. Он мне помогает, сэр.

И тоненькое детское:

— Я сильный, сэр. Я могу работать, сэр.

Гольцев почувствовал, что краснеет. Такого оборота он никак не ждал. И как теперь из этого вылезать — неизвестно.

— Ты что? — растерянно спросил он. — Ты чего несёшь?

Большая чёрная ладонь легла на голову мальчика и отодвинула его назад, за спину.

— Я просто так спросил, — попытался объяснить Гольцев.

— Да, сэр. Мне разрешили приводить его с собой, сэр.

— Тебе не с кем его оставить?

— Мне разрешили, сэр, — тихо ответил негр.

Гольцев рассердился на себя: разговор шёл не туда и не так. Придётся впрямую.

— Тебя зовут Тим?

— Да, сэр.

— Я хочу поговорить с тобой.

Негр вздохнул и опустил голову.

— Да, сэр.

— Заладил, — заставил себя улыбнуться Гольцев. — Пошли, сядем где-нибудь, чтоб нам не мешали.

Негр взял тряпку и тщательно, палец за пальцем, вытер руки.

— Да, сэр.

Гольцев огляделся по сторонам. Что ж, придётся в дежурку.

— Пошли, Тим.

Негр молча опустил крышку капота

— Димка, — позвал вдруг Савельич. Он незаметно подошёл к ним и, когда Гольцев и негр обернулись к нему, улыбнулся и сказал по-русски: — Иди сюда, не мешай отцу, — и по-английски Тиму: — Не бойся. Я пригляжу.

Гольцев про себя мимолётно удивился лёгкости, с которой Савельич говорил по-английски, хотя… когда надо, тогда и умеем и так умеем, как надо. Тим мягко отодвинул мальчишку от себя к Савельичу и, по-прежнему глядя себе под ноги, пошёл с Гольцевым.

В дежурке было пусто. Народ здесь опытный, с полуслова-полувзгляда всё понимает. Гольцев решительно переставил стулья так, чтобы стол их не разделял.

— Садись, Тим. Куришь?

Тин неопределённо повёл плечами.

— Иногда, сэр.

Гольцев достал и распечатал пачку, взял сигарету себе и протянул пачку Тиму.

— Бери.

Тот осторожно взял сигарету, но не закурил.

— Тебе привет, Тим.

Осторожный быстрый взгляд исподлобья, и снова разглядывает зажатую в пальцах сигарету.

— От Чака и Гэба. Помнишь их?

— Я всё помню, сэр, — глухо ответил Тим.

— Меня зовут Александр Гольцев, можешь называть меня по званию, я майор, можешь по имени — Алекс. Как хочешь.

Тим промолчал, потом глубоко вздохнул

— Что вам нужно от меня, сэр? Кому я мешаю, сэр?

— Никому, — честно ответил Гольцев. — Это не допрос, Тим, я хотел просто поговорить с тобой. Вас ведь было десять, так? — Тим невольно кивнул. — А осталось трое. Чак и Гэб думают, что тебя убили.

Гольцев сделал паузу, и Тим глухо сказал:

— Так оно и есть, сэр.

— Ты же живой, — улыбнулся Гольцев. — Не стоит ершиться, Тим. Зла тебе никто не хочет. Ты ведь был телохранителем, так?

— Я был рабом, сэр.

Гольцев кивнул.

— Всё так. Кое-что я знаю, но о многом можешь рассказать только ты.

Тим поднял на него глаза и снова опустил.

— Спрашивай, Тим. Мы ведь просто разговариваем.

— Чак и Гэб… они арестованы, сэр?

— Чак арестован, а Гэб задержан. Тебе понятно?

— Да, сэр. Сэр, я полгода работаю здесь. У меня нет ни одного нарушения, сэр.

— Знаю, — кивнул Гольцев. — И говорят о тебе только хорошее, это так. Я хотел поговорить с тобой о прошлом.

— Зачем, сэр? Зачем вам эта грязь, сэр?

— Чтобы она никогда не повторилась, — просто сказал Гольцев.

— Сэр, я… я был рабом, я делал, что мне велели, сэр. Это моя вина, сэр, но… но у меня не было выбора… — у Тима задрожали губы, и он замолчал.

— Ты перегорел ещё тогда? — тихо спросил Гольцев.

И изумлённо распахнутые глаза.

— Вы знаете и это, сэр?! Но… но откуда, сэр?!

— Чак начал гореть, — ответил Гольцев. — И ему очень плохо.

— Он любил убивать, — задумчиво кивнул Тим. — Такому тяжело гореть.

— А ты? Ты долго горел?

— Это очень больно, сэр, — Тим вдруг виновато улыбнулся. — Я не знаю, сколько прошло времени. Я… у меня руки уже до плеч онемели. Но я нашёл Дима, сэр.

— Где? — спросил Гольцев, поддерживая образовавшийся контакт.

Он ожидал услышать: "на дороге", "в поле", "в воронке" наконец. Но прозвучало такое, что он застыл с открытым ртом.

— На Горелом Поле, сэр.

— Ты… — наконец справился с отвисшей челюстью Гольцев, — ты был… там?!

— Да, сэр, — тихо ответил Тим.

— Ты видел… как всё там было? — осторожно, боясь спугнуть, спросил Гольцев.

Тим покачал головой.

— Я пришёл туда, когда уже всё кончилось, сэр.

И вздохнул, вспоминая…

…Он брёл, спотыкаясь, без дороги. Не всё ли равно, куда идти, если конец везде один. Дальше Оврага ему не уйти. Боль чуть отпустила, стала не то что меньше, а глуше, но рук поднять он уже не мог. Они болтались ненужными подвесками вдоль тела. Он попробовал пошевелить пальцами. Вчера, через боль, он ещё мог что-то делать, а сегодня… Боли, такой, как раньше, нет, но уже ни один мускул его не слушается. Даже штаны не расстегнёшь, под себя ходить будешь. Это уже конец. Он брёл напролом через лес. Вчера оттуда слышались выстрелы, над деревьями был виден дым, и сейчас тянуло страшным запахом горелого мяса. Но ему уже было всё равно. Если там опять… костёр из тел, он просто шагнёт и ляжет среди них. Патроны, две гранаты. От огня они должны сработать, и долго мучиться ему не придётся. Всё равно — конец. Он глядел себе под ноги, потому что ломило веки и где-то подо лбом, но, выйдя на край котловины, увидел. Сложенные из тел костры. Квадратом, переложенные дровами, уже обугленные. Над некоторыми ещё тянулся остаточный слабый дымок. Нет, на таком костре не сгоришь. Он брёл, задыхаясь от дыма и этого запаха, захлёбываясь неудержимо бегущими слезами. И чуть в стороне на земле навалом груды тряпья и трупы. Многие в одежде. Их, видимо, не успели раздеть и сложить в штабель. Или это те, кто укладывал расстрелянных ранее, и с ними не захотели возиться. Взяли, что поценнее и получше, остальное так и бросили. Все белые. Женщины, дети, старики… Из автоматов — привычно отметил он.

— Пап, ты чего? — позвал его тоненький голос.

Он медленно обернулся. У ближнего костра стоял голенький белокожий и светловолосый мальчик, весь грязный, в пятнах засохшей крови и копоти. И от этой грязи видимая кожа была особенно белой.

— Ты… — он с трудом шевельнул онемевшими губами. — Что ты здесь делаешь?

— Пап, я тебя ждал, ждал, — ответил мальчик. Он говорил по-английски странно, но понятно. — Я замёрз и греться пошёл. Иди сюда. Здесь тепло, и ветра нет.

Он медленно, как во сне, подошёл к мальчику. Тот схватил его за палец и потянул в проход между кострами. Острая боль сразу ударила в плечо и отозвалась в локте так, что он едва не закричал.

— Пошли отсюда, — выдохнул он, справившись с собой.

— Ага, — кивнул мальчик. — Сейчас мамка догорит, и пойдём, так?

— Нет, — он заставлял себя говорить медленно и тихо. — Мы уйдём сейчас.

— Ладно, — покладисто кивнул мальчик.

Он подвёл малыша к валявшимся на земле тряпкам.

— Возьми, оденься.

— А моё всё забрали, — ответил мальчик. — Я бабкину кофту возьму, можно?

Он кивнул. Мальчик отпустил его палец, натянул на себя какую-то рванину и тут же снова ухватился за него…

…Тим встряхнул головой и встретился с внимательным взглядом русского офицера.

— Простите, сэр, вспомнилось вот…

Гольцев медленно кивнул.

— Ничего. Я понимаю. Значит, там вы и встретились, и ты его забрал с собой.

— Да, сэр, — Тим судорожно сглотнул. — Сэр, вы ведь не отнимете его у меня? У него никого нет. Его мать и бабушка… остались там. Я не похищал его, сэр.

— Успокойся. Это что, — у Гольцева еле заметно напряглись глаза, — тебе угрожают этим? Что сына отнимут, да?

Тим молча опустил голову.

— Кто? — жёстко спросил Гольцев.

Тим молчал, и он резко повторил.

— Кто, что это за сволочь, ну?

— Сэр, — Тим поднял на него умоляющие глаза, — он же не виноват, что такие порядки. Он и так… покрывает меня.

— Та-ак, — врастяжку сказал Гольцев, — и что же это за порядки такие? Я о них ничего не знаю.

— Ну, дети без родителей должны сдаваться в приюты, а я укрываю, родителей его не ищу, и ещё… Ну, когда мужчина один, то ребёнка, мальчика, ему не оставляют… чтобы разврата не было, и вообще… вредного влияния… Я ему ползарплаты каждую неделю отдаю, чтобы он про меня хороший отчёт написал.

— И что он пишет? Правду? — сдерживая себя, спросил Гольцев.

— Нет, сэр. Врём, конечно. Про одежду, игрушки, фрукты там… Откуда у меня деньги на это? Хорошо ещё, мне на один талон полуторный обед дают, а когда и двойной. Вот, сидим, сочиняем вместе. Каждую неделю. Потом я подписываю, что ознакомлен и несу ответственность. Я все подписки дал.

— Какие подписки? — Гольцев сам удивлялся своему терпению и сдержанности.

— Ну, что по первому требованию родителей или законного опекуна верну ребёнка, что несу уголовную ответственность за плохое содержание ребёнка и дачу ложных показаний. Как положено, на бланках, с печатями.

— Подписки у тебя?

— Нет, сэр. У него. Он честно, сэр. Обещал никому не говорить и держит слово. Никто об этом не знает.

— Ещё бы он трепал об этом, — фыркнул Гольцев. — Так. Его ты называть не хочешь, твоё дело. Но слушай. Всё он тебе наврал. И называется это вымогательством, и положена за это тюрьма, — Тим потрясённо смотрел на него, приоткрыв рот. Гольцев встал, прошёлся по комнате, сбрасывая напряжение, и снова сел. — Теперь так. Ни копейки больше ему не давай, понятно. А начнёт возникать… отправишь ко мне. Я ему сам всё объясню. Ишь чего придумал, сволочь этакая. Так и скажешь ему. Все объяснения даст майор Гольцев. Запомнил? А если он с руками полезет… ну, отбиться ты, я думаю, сможешь.

Тим нерешительно кивнул. До него явно ещё не дошёл весь смысл сказанного, и Гольцев решил сделать перерыв. Посмотрел на часы. Да, как раз.

— Иди, пообедай, а потом договорим, ладно? — и, не дожидаясь ответа, встал.

Встал и Тим.

— Сэр, а… а работа как же?

— Я договорюсь, — весело ответил Гольцев. — Засчитают тебе это время.

— Спасибо, сэр…

— Иди, обедай, — и тут Гольцев сообразил. — Ты и сына для этого берёшь с собой? Ну, чтоб подкормить, так?

— Да, сэр, — улыбнулся его пониманию Тим.

— Ладно, иди. Потом договорим.

Гольцеву уже не терпелось начать действовать. Тип этот здесь, иначе бы он никак не мог держать слово, чтобы никто не знал. И самое главное — бланки. Имеет ха-арошие связи с канцелярией, или даже там и служит. Так что… В окно он увидел, как Тим идёт через двор, ведя за руку мальчика. Так, вошёл в столовую. Теперь… он выбежал из дежурки и сразу увидел курящего у бочки с водой Савельича, и рядом никого… удачно.

Подбегая, Гольцев быстро огляделся по сторонам. Все на обеде. Ещё удача.

— Дядя Серёжа, — Гольцев перевёл дыхание. — Тим давно на зарплате?

— Без подъездов давай, — Савельич оглядел его, усмехнулся. — Молод ты со мной в такие игры играть. Твой дед со мной всегда в открытую работал, а уж…

— Дядя Серёжа, мемуары потом. Слушай. Тима доят. И доильщик здесь. В хозяйстве. Взял парня на цугундер…

— Не тарахти, — перебил его Савельич, — что ты, как отец твой, за раз две ленты выстреливаешь. А потом отбиваться уже нечем, — сплюнул окурок в бочку, достал сигареты и позвал, не повышая голоса: — Родионыч, пойди сюда.

Непонятно откуда, а возможно, и прямо из воздуха возник и не спеша, вытирая руки ветошью, подошёл седоусый Родионыч, кивком поздоровался с Гольцевым.

— Чего тебе, Савельич?

— Послушай, Родионыч, тут у нас шустряк объявился.

— Ну-ну, — задумчиво кивнул Родионыч. — Послушаем.

Гольцев вдохнул, выдохнул и заговорил чётко, как на докладе.

Выслушав его, Савельич и Родионыч переглянулись.

— Ладно, — спокойно сказал Савельич. — Не бери в голову, майор.

— Разберёмся, — кивнул Родионыч.

И так как Гольцев хотел что-то сказать, повторил:

— Разберёмся.

Гольцев понял, что дело сделано и можно к этому не возвращаться. Он кивнул старикам и ушёл, предоставив им планировать операцию по выявлению и предотвращению самостоятельно. С этим всё. Теперь, чтобы с Тима не вычли. Ну, это элементарно.

…Серое… серое… серое… что это? Всё равно… это туман…

— Серёжа-а-а! Не уходи далеко, заблудишься-а-а-а..

Се-рё-жа… Кто это, Серёжа? Это я, Серёжа… Туман… И белые стволы… Белая кора и чёрные полоски…

— Что это, мама? Почему? А я знаю, вот и знаю! Я сам понял! Это покрасили! А краски не хватило, вот!

— Какой он ещё глупый, мама! А вот и глупый, а вот и не знаешь!

— Зачем ты его дразнишь, Аня? Это берёза, Серёжа. Она от рождения такая.

Бе-рё-за… Смешное слово. Дерево берёза. Дерево — оно, а берёза — она, почему? Анька смеётся над ним. Ничего, он вырастет и тоже посмеётся над ней… Туман… серый туман…

Элли привычным уже движением открывает ему рот и осторожно с ложечки вливает витаминное питьё.

— Вот так, ну и молодец. Сейчас губы вытрем. Вот так.

Она разговаривает с ним, как с куклой. А он и есть кукла. Она его кормит, обмывает, поворачивает с боку на бок, чтобы не образовались пролежни, делает массаж, подкладывает судно. Хуже того паралитика. Тот хоть смотрел, моргал, мычал что-то, даже пробовал… да ладно, чего там. Бедняга, бедный парень, что с ним Джимми сделал? И зачем? Ведь это… это хуже смерти, такая жизнь.

Она просмотрела его вещи. Тогда, в первый день, она, раздев его, сгребла всю его одежду и вынесла в холодную кладовку, боясь вшей: в войну с ними все познакомились. Заведутся если, так потом выводить их — такая морока. Но он был чистый, хоть здесь слава Богу, и Элли уже спокойно стала разбирать его одежду. Трусы, рубашку и джинсы — это в стирку, сапоги — отмыть и поставить в кладовку, куртка… Нет, её стирать не стоит, лучше выколотить на заднем дворе. Вот и все хлопоты. Всё, что было в карманах, Элли сложила в пакет. Вещей оказалось немного. Носовой платок, расчёска, две связки ключей, вернее, одна связка из трёх ключей на простом кольце без брелка и ещё один ключ отдельно, полпачки дешёвых сигарет, немного мелочи и бумажник. Она просмотрела и бумажник. Деньги и ловко запаянная в целлофан справка, что Эндрю Мэроуз работал летом в округе Бифпита пастухом. Она вложила справку в бумажник, закрыла его и опустила в пакет к остальным вещам. Оружия у парня не было. Или Джимми его сразу отобрал. Что задумал Джимми? Зачем он сказал ей, чтобы она сохранила все вещи, он, дескать, их сам разберёт? Ей всё больше это не нравилось. И когда, осматривая его куртку в поисках следов вшей, она прощупала внутренний потайной карман, то решила сразу: то, что парень так прятал от всех, Джимми не получит. Почему? А потому! Она что, душу продала?! В кармашке была маленькая книжечка в твёрдой тёмно-красной обложке. Удостоверение. И… и это же… оно на русском. Значит, парень русский? Джимми обмолвился, что парень теперь беспамятный. Элли взяла удостоверение и спрятала. В потайной карман переложила пару кредиток покрупнее из бумажника, справку решила оставить: Джимми может не поверить, что совсем никаких документов не было, и — не дай Бог — начнёт искать и проверять.

Развесив выстиранное для просушки на заднем дворе, Элли вернулась к нему. Вгляделась в неподвижное бледное лицо. Эндрю, Энд, Энди… Совсем не похож на свою фамилию. Даже…

Она не додумала, услышав шум машины. Джим? Джимми! Элли выбежала из комнаты.

— Джимми! Наконец-то!

— Вот и я, крошка, — Джим уже вошёл в гостиную, с ходу обнял и приник к её губам.

…Туман… серый… белый… Заяц серый, куда бегал?… Нет, заяц белый…

— Серёжа! Не уходи далеко-о-о…

Мама, мама, ты где? Мамочка, я буду слушаться, только не прячься…

— Я здесь, здесь, с тобой. Спи, Серёженька, спи, ночь уже…

Спать, ночь… и туман не серый, это ночь, ночью темно, ночью только кошки гуляют. И ёжики. Ёж мышей ловит. И молочко пьёт. Из блюдечка. Дети ночью спят… Когда спят, то растут. Аня большая, вырасту, как она… Аня… туман… ночь… надо спать…

В его комнату Джимми только заглянул и вернулся в гостиную.

— Ну, как тебе кукла, крошка?

Элли рассмеялась.

— Великовата, но всё равно спасибо.

— Теперь тебе не скучно, так?

Она вздохнула, обнимая его.

— Без тебя всё равно скучно.

— Ну-ну, — он поцеловал её в шею, — Я здесь, крошка. Разожги камин, пока я выгружаюсь.

Джимми любил сидеть у камина, и чтобы пламя было сильным. Она развела огонь, открыла бар.

— Где его рванина, крошка? — вошёл в гостиную Джимми.

— Ну, почему рванина? Вещи вполне приличные. Только куртка рабская. Я их выстирала….

— Спасибо, крошка, — ухмыльнулся Джимми. — Но могла и не стараться. В карманах что было? — она кивнула. — В кладовке, так? Сделай мне покрепче, крошка, а я мигом.

Джимми и впрямь быстро управился. Элли едва успела сделать два коктейля, как он вошёл в гостиную и бросил на стол пакет.

— Уф, вот и всё. Спасибо, крошка, — Джимми взял стакан и сел на диван, столкнув на пол льва. — Брысь, скотина, не всё тебе тут валяться.

Элли охотно засмеялась его шутке и села рядом. Джимми обнял её.

— Ты смотрела его куртку, крошка?

— Да, а что?

— Плохо смотрела, — Джимми самодовольно усмехнулся. — У него там деньги были. В нутряке.

— И много? — потёрлась щекой о его плечо Элли.

— Тебе на серёжки не хватит, — хохотнул Джимми. — Ладно, крошка, закончим с делом и, — он подмигнул ей, — займёмся удовольствиями.

Деньги Джимми переложил в свой бумажник, ключи и расчёску сунул в карман со словами:

— Выкину по дороге с остальным шмотьём.

Носовой платок, бумажник, справка, сигареты — всё полетело вы камин.

— Фу! — Элли замахала руками, отбиваясь от запаха горящей кожи и ткани.

— Пошли в спальню, крошка, — Джимми заботливо обнял её и вывел из гостиной. — Прогорит, и запаха не будет, — и уже снимая с неё платье, улыбнулся и подмигнул ей: — Ему всё равно ничего этого уже не понадобится.

Элли только вздохнула в ответ, обнимая его за шею.

До Джексонвилля доехали неожиданно быстро. Или просто знали, куда везут, вот время быстрее и пошло. Их действительно привезли точно на то место, откуда увозили. Прямо к так ещё и не разобранному завалу. Они вылезли из кузова и теперь стояли, растерянно озираясь, словно… словно куда-то не туда попали.

Эркин подмигнул Мартину и пошёл к шофёру, открывшему капот и сосредоточенно там копавшемуся. Встав рядом, Эркин осторожно сказал по-русски, ни к кому вроде не обращаясь:

— А теперь что?

— А ничего, — ответил, не поднимая головы, шофёр. — Мотор проверю и обратно.

— А… а нам куда? — решился Эркин.

— А ты что, нездешний? По домам ступайте.

Краем глаза Эркин заметил подходившего к ним русского офицера и отступил на шаг. Но его уже заметили.

— Что тут, сержант?

Шофёр кинул быстрый взгляд на подошедшего и выпрямился.

— Да вот, лейтенант, не знают, куда им теперь, — и усмехнулся. — Привыкли по приказу жить.

Лейтенант посмотрел на Эркина. Остальные издали внимательно следили за происходящим. Мартин вполголоса выругался и рванулся к Эркину, но его тут же за плечи отдёрнули назад и загородили.

— Сейчас идите домой, — тщательно выговаривая английские слова, сказал лейтенант.

— Спасибо, сэр, — ответил по-английски Эркин и сделал шаг назад, приближаясь к остальным.

Лейтенант улыбнулся, но сказать ничего не успел. Потому что с отчаянным визгом: "Папка!" — с завала скатился какой-то мальчишка, и уже бежали женщины, выкрикивая имена мужей и братьев, и в этой мгновенно закрутившейся суматохе уже ничего нельзя было понять и никто не заметил, когда уехала русская машина.

— Вернулись! Наши вернулись! Все вернулись!

Обнимали, целовали, плакали, рассказывали сразу всё, обо всём, обо всех… Мартина как в водоворот втянуло в толпу. Он был свой, и его встречали как своего. В этом шуме Эркин и услышал о похоронах. Что похоронили, как положено, не Овраг, а могила, у каждого своя, поп и пел, и читал, как у беляков, даже гробы были, всех, Меченый, всех наших похоронили, сами в этом, как его, морге, были, ни один наш там не остался.

— А… Андрей? — глухо спросил Эркин.

— Это Белёсый?

— А как же!

— Неужто бросили?!

— Ты чего?!

— И твою жену мы похоронили, — сказал кто-то Мартину. — С нашими.

— Ничего, а?

— Ты того, не обиделся?

— Нет, — покачал головой Мартин. — Всё правильно.

Эйб Сторнхилл пробился к нему, хотел что-то сказать, но Мартин остановил его.

— Не надо, святой отец. Пусть будет, как есть.

Гольцев сел за стол и с нескрываемым удовольствием закурил. В окно ему было видно, как Тим разговаривает с Савельичем. Ну, теперь-то точно всё будет в полном порядке. Сергей Савельевич Шубин. Дядя Серёжа Савельич. Личность легендарная. Наравне с Дядей Мишей, он же Михаил Аркадьевич… Стоп, лишнее побоку: Тим уже кивнул, отпустил руку мальчика и пошёл к дежурке. Гольцев откинулся на спинку стула, чтобы сделать атмосферу менее официальной. Как пойдёт разговор, так и пойдёт. Это не Гэб. И совсем не Чак…

…Он сидит у стола рядом со Спинозой, а Михаил Аркадьевич задумчиво ходит по кабинету.

— Интересно, Александр Кириллович. Что же, давайте посмотрим.

Спиноза нажимает кнопку сигнала, и входит Гэб. Руки за спиной, голова опущена. Подчиняясь короткому жесту Михаила Аркадьевича, садится за допросный стол. Неподвижное лицо, спокойно лежащие на столешнице большие ладони. Находящихся в комнате людей словно не замечает, подчиняясь командам с послушностью автомата.

— Здравствуйте, — улыбается Михаил Аркадьевич. — Вас зовут Гэб, так? А полностью?

В ответ молчание. Он дёргается подсказать, но Спиноза толкает его под столом ногой.

— Отвечайте.

— Гэб, сэр, — разжались на мгновение губы и снова сжимаются..

— Та-ак, — Михаил Аркадьевич качает головой. — А если перед вопросами я вам скажу, чтобы вы отвечали, вас устроит? — и, не дожидаясь ответа: — Вы должны отвечать на вопросы, которые вам задают. Вы поняли?

— Да, сэр.

После этого Гэб отвечал на вопросы. О Кропстоне. О Грине. Но не о том, кто сдал его Кропстону в аренду…

…В дверь осторожно постучали.

— Входи, Тим, — весело сказал Гольцев. — Садись. Всё нормально? Пацан сыт?

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Тим осторожно сел на прежнее место.

— Вот что, Тим, я хочу поговорить с тобой о твоих хозяевах.

Удивлённый взгляд.

— Зачем это вам, сэр?

— Мне интересно, — Гольцев воспользовался любимой формулировкой Михаила Аркадьевича. — Вот твой последний хозяин, Тим. Где он?

— Он умер, сэр.

Гольцев кивнул.

— И как же умер Джус Армонти?

И по мгновенно застывшему лицу понял, что нащупал болевую точку.

— Он хорошо обращался с тобой?

— Хозяин есть хозяин, сэр, — осторожно ответил Тим.

— Не обижал он тебя?

— Я хорошо работал, сэр.

— И что надо было Джусу Армонти на русской Территории?

— У него там были… я думаю, должники, сэр.

— И ты помогал собирать долги, так?

— Я водил машину и прикрывал его на переговорах, сэр.

— И кто были его должники?

— Я их не знаю, сэр, — Тим виновато улыбнулся. — Не знаю их имён, сэр.

— Ну, военные, штатские?

— И военные, и штатские, сэр.

— Военные в каких званиях? — рискнул Гольцев.

— От полковника и выше, — уверенно ответил Тим.

Так, это уже кое-что о кое-чём говорит.

— Ты был на всех переговорах? Всегда?

— Нет, только в начале. Потом меня отсылали готовить машину.

— Всегда?

— По-разному, сэр.

— Так что, долги были в деньгах или в чеках, ты не знаешь, — задумчиво не спросил, а сказал Гольцев.

Но Тим ответил:

— По-разному, сэр, — и пояснил: — хозяин при мне их потом сортировал и раскладывал по конвертам.

Тим говорил спокойно, и Гольцев понял: болевой точкой является только смерть Джуса Армонти. Почему? Убил хозяина и боится наказания? Вряд ли. Говорит о Джусе Армонти без злобы, но… Джус Армонти — личность весьма… своеобразная. На стыке СБ, криминала и финансовых воротил. Судя по ориентировкам, везде отметился. Этакий ловец жирной рыбки в мутной воде. Или Тим позволил его убить, нарушая клятву телохранителя?

— Кто убил Джуса Армонти, Тим?

— Бомба, сэр.

Слишком быстрый ответ.

— И как это случилось?

— Мы попали под бомбёжку, сэр. Прямое попадание, сэр.

— Так что и следов не осталось, — понимающе кивнул Гольцев, с трудом удерживая смех. Ох, парень, ну, кому ты заливаешь, а то я не знаю, что после прямого попадания от легковушки и пассажиров остаётся. — А тебя не зацепило?

— Нет, сэр.

— А машину?

— Её покорёжило, сэр. И сожгло.

— Ты смотри, как всё удачно получилось! — всё-таки рассмеялся Гольцев.

И по лицу Тима понял: вот оно.

— Значит, Джус Армонти жив.

Тим неопределённо повёл плечами. И Гольцев мгновенно сообразил:

— Расстались полюбовно, так? Ты в одну сторону пошёл, а он в другую. Это когда же было? До Капитуляции?

— Да, сэр, — еле слышно ответил Тим.

— Слушай, Тим, а кто сообразил, что надо бежать и прятаться?

— Он, сэр, — Тим тихо, обречённо вздохнул. — Один, я не знаю его, в штатском, но военные перед ним вытягивались и щёлкали каблуками, и он командовал эсбешниками, он повёз хозяина на Горелое Поле. Показал, рассказал… А до этого… на ликвидацию лагеря. Три дня он хозяина от себя не отпускал, а я же телохранитель… моё место за правым плечом. Вот тогда…

…Его отпустили поспать. Прислуживали за столом белые, адъютанты, и хозяин пьяно махнул рукой.

— Ступай в машину.

Он поклонился и ушёл. Машина стояла во дворе, среди других. Он забрался туда и лёг между сиденьями на пол, закрыв дверцы изнутри. Не слишком удобно, но зато снаружи не видно, никто не прицепится. Он весь день ничего не ел, но пока беляки не перепьются и не задрыхнут, отправляться на поиски съестного рискованно. Что не доем, то досплю. Он закрыл глаза и задремал. И разбудил его стук по стеклу и шёпот хозяина:

— Тим, ты здесь?

— Да, сэр, — он заворочался, вылезая из своего укрытия.

— Тише ты. Не вздумай свет включать.

Он перебрался на своё место за рулём и открыл дверцы. Против обыкновения хозяин сел рядом с ним.

— Слушай, надо рвать когти, понял? Поехали.

— Да, сэр, — кивнул он, включая мотор.

— Тихо только, пока они все пьяные.

— Что сказать в воротах, сэр? — он осторожно вырулил на подъездную дорогу.

Хозяин достал из-под переднего сиденья армейский автомат "крикун".

— Я сам скажу…

…— И прошли? — удивился Гольцев.

Тим усмехнулся.

— Началась бомбёжка, сэр. Им не до нас было.

— Повезло.

— Да, сэр. Хозяин тоже так сказал…

…Он гнал машину, изредка подсвечивая притемнёнными фарами, ожидая дальнейших приказов. Но хозяин молчал. Впереди был перекрёсток, и он не выдержал.

— Куда, сэр?

— Под бомбёжку, — последовал неожиданный ответ.

Он даже переспросил от неожиданности.

— Сэр?

— Ладно, сверни вон туда, за кусты.

И когда он загнал машину в какие-то заросли, хозяин заговорил. Бессвязно, путано, но он понял.

— Эта сволочь подставила меня… сволочь, ведь он знал, что здесь за мразь… фотографию мне тычет… ты понимаешь, ров и я на краю… понимаешь, я — свидетель теперь… следующий ров мой… — и вдруг замолчал и спросил уже совсем другим тоном: — У тебя есть приказ меня убить? Только честно, Тим.

— Нет, сэр, — честно ответил он и зачем-то сказал всё: — Пока нет, сэр.

— По-нят-но, — протянул хозяин. — Говорили мне, дураку, а я не верил. Ну… Ладно, гони сейчас под бомбёжку до первой воронки.

— Слушаюсь, сэр.

И пока они ехали, хозяин говорил:

— Слушай, Тим. Сейчас загоним машину в воронку, подожжём, а там каждый сам за себя. Понял? Русские вот-вот Империю к ногтю возьмут, вам свободу объявят, а там уж… твои проблемы. Ты за моим плечом — лишняя примета. Понял? Если что… прямое попадание, и ты меня больше не видел.

Хозяин достал из кармана и на зажигалке сжёг какие-то бумажки. Потом вынул толстую пачку денег, отделил, не считая, половину и… расстегнув на нём куртку, засунул ему за пазуху.

— Вот так. Чтоб не держал на меня…

…— Мы так и сделали, сэр. И больше я его не видел.

Гольцев кивнул.

— Понятно. Всё правильно. А до Джуса Армонти?

Тим облегчённо вздохнул.

— Сэр, их было много, но ненадолго. Я даже не запоминал их. Кто лучше, кто хуже, сэр, но… — он виновато развёл руками.

— Так, Тим, с этим ясно. Если что… Ладно. А теперь я тебе задам один вопрос, сможешь на него ответить — хорошо, нет… так и скажешь. Я настаивать не буду, — Тим кивнул. — Как зовут Старого Хозяина? Который и сдавал тебя в аренду.

Лицо Тима посерело на глазах, и Гольцев досадливо прикусил губу. Неужели и этот закатит сейчас истерику?

— Сэр… это нельзя… я не могу, сэр…

— Стоп, я понял, — Гольцев остановил этот захлёбывающийся шёпот, пока тот не стал криком. — Тебе запретили, так?

— Да, сэр, — Тим с явным облегчением и даже радостью от того, что его поняли, перевёл дыхание.

— Ладно. Нельзя так нельзя. Теперь вот что. Гореть начинают на третий день, так? — Тим кивнул. — От какого дня?

— Как работать перестал, сэр. А бывает, если вработанный, ну, каждый день работал, то и раньше. Меня на второй день дёргать начало.

— Ты… так много работал? — осторожно спросил Гольцев.

— Да, сэр. Месяц всё время на машине. И до этого…

— Подожди, Тим. Я… слышал, что вы не только телохранители.

Тим сглотнул и потупился.

— Нас называют ещё палачами, сэр. Но… сэр, поверьте мне, я… хозяин ни разу мне не приказал такого. Даже в лагере. И на Горелом Поле. Его просили… об этом. Те. Хотели посмотреть мою работу. Но он отказал им. Я только водил машину.

— Водил машину и вработанный?

— Мы делаем то, что нам приказывают, сэр. А без приказов начинаем гореть.

Гольцев еле сдержал себя.

— Так, значит, всё равно, какие приказы?

— У раба нет выбора, сэр.

— Ясно. Ну, спасибо, Тим.

— Пожалуйста, сэр. Но… за что, сэр?

— За правду, Тим. Да, вот ещё. Как происходит передача другому хозяину?

— В аренду? Просто, сэр. Хозяин говорит. Иди с этим джентльменом и выполняй его приказы. И всё.

Гольцев кивнул. Значит, Гэб не горит и не будет гореть, пока выполняет приказы.

— А вот если такая ситуация, Тим… Тим! — Гольцев вскочил со стула и бросился к нему, потому что Тим начал медленно падать на пол.

Гольцев подхватил его, тряхнул за плечи.

— Тим, очнись, ты что?

— Сэр, — еле слышный шелестящий невнятный шёпот, — не надо, сэр, я всё скажу, я всё сделаю, только не это, не надо, сэр, — и хриплое загнанное дыхание.

Гольцев держал его, пока не почувствовал, что тело Тима вновь окрепло, и тогда разжал пальцы. Тим вытащил носовой платок и вытер мокрое от пота лицо. Гольцев переставил стул и сел напротив Тима, вплотную, чтобы, если что, подхватить.

— Тим, в чём дело? Что ты, что Чак…

Тим умоляюще смотрел на него.

— Сэр, не надо.

— Чего?

— Этих слов, сэр. Их скажут, и я не человек.

Гольцев даже замер. Вот оно! Ну… ну, теперь…

— Тим, а когда в аренду сдают, этих слов…

— Нет, — сразу понял его Тим. — Эти слова знают только Грин и… тот, кому он нас продал. Грин передал ему. И нашу клятву, и эти слова.

— Понятно. Значит, сдали в аренду, а когда пришёл обратно…

Гольцев сделал паузу, и Тим, кивнув, подхватил:

— Да, сэр. Приводят. И тогда…Ну, обычное. Возвращаю вам вашего раба. И всё.

— А потом?

— Потом… потом так, как нужно… тому, — радостно нашёл выход Тим. — Он приказывает тебе или другим.

— Убить этого, так?

— Да, сэр.

— А с тобой было такое?

Гольцев тут же пожалел о своём вопросе, но Тим ответил:

— Да, сэр. Каждый из нас это делал. Когда приказывали.

— То есть… ваш хозяин следил, чтобы каждый регулярно убивал, так?

— Да, сэр.

— Врабатывал в убийство. Чтобы вы без убийств гореть начинали.

— Получается так, сэр, — как-то удивлённо сказал Тим.

— Сволочь он. Первостатейная! — от души сказал Гольцев.

— Не смею спорить с вами, сэр, — с чуть заметной демонстративной покорностью сказал Тим.

Гольцев охотно рассмеялся.

— Ну как, Тим, сильно устал?

Тим пожал плечами.

— Бывало и хуже, сэр.

— Ладно, Тим. Что мне было нужно, я узнал. Спасибо. Если ещё что понадобится, ну, так ещё поговорим. Так что, иди. И ничего не бойся. Живи, расти сына.

— Спасибо, сэр.

Тим понял, что разговор окончен, и встал. Гольцев тоже встал, посмотрел на него и как-то неуверенно сказал:

— Не обидишься? — и вытащил из кармана деньги. — У меня у самого двое…

— Нет, — неожиданно твёрдо, даже не прибавив положенного обращения, ответил Тим. — Я же не за деньги вам рассказывал всё.

— Извини, — Гольцев убрал деньги, — не подумал. Ладно, Тим. До встречи.

— До встречи, сэр.

На улице Тим ещё раз вытер лицо и огляделся. Где Дим? А, вон у лужи. Сколько ни осталось времени, надо работать, машину-то он так и не закончил.

Гольцев сел за стол, сильно потёр лицо ладонями. Ещё камушки в мозаику. И похоже… Что Паук и Старый Говард — одно лицо, уже есть. Похоже, что и Старый Хозяин он же. Многое объясняет и снимает ряд нестыковок. Как сказал Джонатан Бредли? Паук без паутины? Ладно. Сделаем. Но Тима надо отсюда убирать. На пределе парень. Не дай бог, как Чак в разнос пойдёт. Пока его пацан держит, а вдруг встретит кого из бывших… Или, что хуже, из нынешних. Ладно, это мы тоже сделаем. Фланговым обходом, точным ударом, тирьям-пам-пам!

Фредди приехал в Спрингфилд и с поезда сразу пошёл в госпиталь. Шёл не спеша, будто прогуливаясь. Да, не сравнить с Джексонвиллем: и пожарищ не видно, и народу на улицах побольше. Но держатся все настороже, похоже, обошлось без шума, но кое-что было. Возле госпиталя он нагнал женщину в старомодной шляпке. По шляпке он и узнал мать того парня из пятого бокса. Она, услышав шаги за спиной, оглянулась, увидела Фредди и испуганно прибавила шагу. Фредди остановился, закуривая: ему только её визга сейчас не хватает.

В воротах обнаружились несравнимые с прежними временами строгости. Записывали кто и к кому, проверяли документы… Ну, всюду одинаково: как лошадь украли, так конюшню сразу заперли! Из-за этого Фредди опять чуть не столкнулся с ней. И опять он задержался, пропустив высушенную солнцем и ветром фермершу с цеплявшимися за её юбку тремя белоголовыми малышами и немолодую супружескую пару, а потом уже подошёл сам.

Сочетания удостоверения со справкой из русской тюрьмы хватило, вопросы были строго по делу, и, получив пропуск, где помимо данных, кто и к кому, стояло ещё и время прихода, Фредди вошёл на территорию госпиталя. Хорошо, если Ларри у себя в палате, а если гуляет? Ищи его тогда по всему госпиталю, светись по-ненужному.

Но ему повезло. Ещё на подходе к корпусу он услышал знакомый голос:

— Сэр!

И, оглянувшись, увидел бегущего к нему высокого круглолицего негра в рабской куртке поверх госпитальной пижамы. Одежда, рост да ещё голос позволяли узнать Ларри, а в остальном…

— Здравствуй, Ларри, — улыбнулся Фредди. — Рад тебя видеть.

— Здравствуйте, сэр, — улыбался во весь рот Ларри. — Как доехали, сэр?

Фредди очень естественным жестом протянул ему руку, и Ларри несколько стеснённо, но без заминки ответил на рукопожатие.

— Тебя не узнать, Ларри, — Фредди оглядел его и покачал головой. — Красавцем стал.

Ларри смущённо улыбнулся.

— Да, сэр, я таким толстым никогда не был. Пройдём в бокс, сэр?

Фредди посмотрел на часы.

— Давай. У меня десять минут всего.

Они вошли в корпус. Ларри шагал широко, свободно и даже забывал сутулиться, чтобы скрыть свой рост. Дверь в пятый бокс была прикрыта, оттуда слышались неразборчивые голоса и будто всхлипывания.

— Сегодня первый день, как пускают посетителей, сэр, — объяснил Ларри, открывая перед Фредди дверь бокса. — Прошу вас, сэр.

Ларри не спрашивал, но Фредди, понимая, что того волнует больше всего, заговорил первым.

— Марк жив, здоров. Ждёт тебя.

— Спасибо, сэр, — тихо сказал Ларри, отводя повлажневшие глаза.

— Когда тебя выписывают, Ларри?

— Седьмого, сэр.

— Так, а сегодня какое? Четвёртое, так?

Ларри кивнул.

— Да, сэр.

— Вот что, — Фредди быстро прикинул в уме числа. — Мы можем задержаться, без нас не езжай. Дождись в любом случае. Я сейчас зайду к Юри, доктору Юри, договорюсь с ним. Если надо доплатить, — Фредди достал бумажник, — да, деньги у тебя ещё есть? — и, не дожидаясь ответа, протянул Ларри деньги. — Держи.

— Сэр, это слишком много… — начал Ларри.

— Ларри, — перебил его Фредди, — нет у меня на эти церемонии времени. Вернёшься в имение, и там всё обговорим. Так, у тебя какие новости?

Ларри нерешительно сложил полученные кредитки, сунул их в карман.

— Сэр, тут привозили… индейца, он пастухом работал летом…

— Так, — спокойно сказал Фредди. — И когда это было?

— Вчера, сэр. Утром привезли.

Фредди затаил дыхание, но говорил по-прежнему спокойно.

— Сейчас он здесь?

— Нет, сэр. Его после обеда увезли, — Ларри вздохнул. — Привезли в наручниках и увезли в наручниках.

Фредди досадливо прикусил губу. Разминулись! Если бы они вчера рванули сюда… но кто же знал?!

— Ты с ним не говорил, Ларри?

— Нет, сэр, я не смог подойти, — Ларри виновато развёл руками. — Думаю, он даже не заметил меня.

— А парни что рассказывают?

— Они не хотят об этом говорить, сэр. Сэр, вы не можете ничего сделать для него? Он же… он же хороший парень.

— Знаю, Ларри, — кивнул Фредди. — Всё, что смогу, сделаю. Так, Ларри. Я сейчас к доктору Юри, потом опять зайду.

Фредди вышел, а Ларри достал из тумбочки платок, в котором держал деньги, и стал считать. Как много. Пожалуй… пожалуй хватит на те книги. Майкл теперь днём уезжает из госпиталя, за ним присылают машину, но можно будет попросить Никласа. Никлас не откажет. Конечно, последнее время он только и пристаёт со своими просьбами, но… ведь так получается… Вот и сегодня.

…Майкл пришёл на завтрак, не то озабоченный, не то раздосадованный чем-то, и ел второпях. Но он всё-таки рискнул.

— Сэр Майкл, — начал он, когда Майкл взялся за какао, а остальные ещё ели творог, — не сочтите за дерзость, сэр, но у меня… я хотел бы попросить вас…

— О чём, Ларри? — Майкл отставил недопитый стакан и с интересом посмотрел на него.

Он вздохнул, как перед прыжком, и начал:

— Вас вчера не было, сэр. Сюда привозили вчера одного парня. В наручниках. Индейца. Он летом работал пастухом. У моего лендлорда. Он… он очень хороший парень, сэр. Если он что и сделал, так это его довели, сэр.

— Так, — кивнул Майкл, — кажется, я понимаю, о ком речь. И в чём просьба?

— Может, ему можно как-то помочь, сэр? Он хороший парень. Может, вы… выкупите его, или ещё как, сэр. Он честный, крошки чужой не возьмёт, и работящий…

— Хорошо, Ларри, — Майкл с улыбкой переглянулся с Никласом. — Всё, что в моих силах, я сделаю. Раз он такой хороший. Выкупа, конечно, не надо, торговля людьми запрещена. А что смогу, то сделаю…

…Надо думать, Майкл сможет многое. На Хэллоуин он так командовал, и все его слушались. Прямо… генерал.

Ларри вздохнул и достал лист бумаги. Письмо Марку. Раз он здесь задерживается, надо написать. Фредди не откажет передать. И, пожалуй, гостинцев. У него как раз есть конфеты.

Он успел к приходу Фредди нарисовать письмо в картинках и закончил его, как и то, первое: дорога под солнцем и двое — высокий и маленький — идут вместе, держась за руки. Письмо и конфеты он завернул вместе в ещё один лист, сделав фигурный пакетик.

Фредди, войдя в палату, увидел пакетик и понимающе кивнул.

— Давай, передам. Теперь так, Ларри. Доктор Юри на операции, я ему оставил записку. Ты к нему зайди после ужина.

— Хорошо, сэр. Большое спасибо, сэр.

Фредди устало улыбнулся.

— Всё нормально, Ларри. Держись. Не думаю, что мы ещё где надолго застрянем, но без нас не езжай. Мало ли что.

— Да, сэр, я всё понял, сэр.

— Ну, всё тогда. До свиданья, Ларри.

— До свиданья, сэр. Мне… я провожу вас, сэр?

Фредди посмотрел на него и кивнул.

— Спасибо.

Когда они шли по коридору, Фредди молча кивком показал на дверь пятого бокса. Ларри в ответ расплылся в широкой улыбке, и Фредди понимающе кивнул. А уже по дороге спросил:

— Тихо было?

— Да, сэр. Даже стрельбы не слышали. Но раненых привезли много, и сейчас везут. Парни говорят, что в городе были так, драки. Но, — Ларри улыбнулся, — сразу объявили тревогу, выставили охрану, раненые, кто уже выздоравливает, с оружием, и парни все в охрану встали. А мне, — он смущённо улыбнулся, — мне велели идти в палату и не выходить, а если услышу стрельбу, то лечь на пол под кровать.

— Всё правильно, — кивнул Фредди. — Ладно, в имении, когда вернёшься, расскажешь всё подробно, — и улыбнулся. — Зимой делать особо нечего, вот и расскажешь.

Они уже подходили к воротам.

— Всё, Ларри, дальше не надо. До встречи.

— До свидания, сэр.

Не оглядываясь, Фредди ушёл. Ларри провожал его взглядом до ворот. Вот он вошёл в дежурку сдать пропуск, вышел, уходит по улице. Он не оглядывался, и Ларри не посмел помахать ему вслед. Вздохнув, он повернулся и пошёл обратно. Значит, что ж, значит, так надо. Считал дни, считал… думал, три дня осталось, а оказывается… конечно, Фредди виднее, и в самом деле, как бы он добирался до имения, если он даже не знает его названия, только ближайший город, Краунвилль. Конечно, можно было бы… но после этой резни, ведь наверняка как зимой, только вспомнить, каково пришлось, и то страшно.

* * *

Эркин повернулся на спину и медленно расслабил мышцы. Неужели этот день закончился? Столько всего сразу. Полная путаница в голове. Пили у Гундосого, обмывали, поминали, он тоже пил, но не пьянел, всё сознавал, всё понимал. Потом пошли к церкви, к могилам. Поп что-то говорил, он не слушал. Мартин показал ему нужную табличку, он стоял и смотрел. Не мог понять… Вот здесь, в земле, лежит Андрей, то, что осталось от Андрея, а он… а ему хоть бы что. И впрямь он — скотина бесчувственная, как его в имении звали, ведь ближе Андрея и Жени у него нет никого, а вот… А где Женю похоронили, он не знает. Здесь её нет. Её никто не знал, и в морге… могли и там оставить. Жену Мартина забрали. Похоронили здесь, со всеми… и Мартин, Мартин сказал, что всё правильно, так и надо было, пусть так и остаётся.

— А твою мы не знали, ты уж прости, — виновато сказал ему кто-то.

Он только кивнул, тупо стоя у длинного ряда холмиков с деревянными табличками.

— А доктора Айзека мы тоже забрали, — сказал ещё кто-то. — Он же за нас погиб, как все наши.

И стали наперебой рассказывать, что беляки в больнице сначала не хотели им отдавать доктора Айзека, но пока поп с ними спорил, Моз, он в морге работает, показал им доктора Айзека, без Моза бы не нашли, совсем размазали, истоптали, Моз всех знает, сходи к Мозу, Меченый, если она ещё там, заберём, уложим здесь, рядом…

И он пошёл в морг. Мартин пошёл с ним. Но Моз сказал, что не помнит такой, могли ведь и так изуродовать, что не узнаешь, сожжённые-то точно наши, а белых таких тоже было, что уж там, но тут кого-то родные опознали и забрали, а остальных, ну, кого наши не взяли и не опознал никто, их тоже похоронили уже, на белом кладбище, сходи туда, может, сердце подскажет.

Он пошёл. Вернее, Мартин привёл его на белое кладбище к небольшому ряду безымянных холмиков, дал постоять и увёл. А когда он был дома у Андрея? Как-то путается всё. Нет, с кладбища Мартин повёл его к себе домой. Они были уже вдвоём. Остальные отстали у морга или ещё у церкви? Неважно. Понятно, что остальные пошли по домам, к своим, у кого кто остался, всё понятно, у каждого своё, спасибо Мартину, а то бы под забором пришлось спать. Это вспоминалось уже чётко…

…— Всё, пошли ко мне, Эркин. Выпьешь.

— Я и так пьяный.

Мартин быстро посмотрел на него.

— Ты сейчас от выпивки протрезвеешь только.

Он мотнул головой, но Мартин крепко взял его за локоть и повернул.

— Я на фронте такое уже видел, Эркин. Выпьешь, голову очистишь и тогда уже делами займёшься.

И он снова, в который раз, подчинился. Ругая, проклиная себя за послушание, что не смеет сказать белому "нет", но пошёл…

…Эркин рывком сел, вглядываясь в темноту. Послышалось? Нет. Мартин стонет. Эркин осторожно лёг, укрылся. Досталось Мартину, конечно, что и говорить…

…Он шёл рядом с Мартином, молча глядя перед собой. Мартин — спасибо ему — молчал и руку отпустил. С трудом узнавал знакомые улицы, а ведь вроде не так уж много и сгорело, а город совсем чужой… И не додумал, потому что Мартин остановился так резко, что он чуть не споткнулся. И увидел. Они стояли у дома Мартина. На лужайке перед домом громоздилась куча вещей и какие-то беляки и беляшки копались в ней, а распоряжался всем, стоя на крыльце, тощий, ну, глиста глистой, беляк.

— Эт-то что ещё такое? — выдохнул Мартин.

Только тогда их увидели. И замерли. Взвизгнув, шарахнулись женщины, перебиравшие какие-то то ли юбки, то ли… Мартин сунул руки в карманы, шагнул вперёд и повторил уже в полный голос:

— И что это такое?

Все молчали. Мартин медленно шагнул на лужайку, те попятились, и тут он понял и громко сказал.

— Это шакалы, Мартин, — и пошёл следом.

— Верно, — отозвался, не оборачиваясь, Мартин. — А ещё это называется мародёрством, и за него положен расстрел на месте.

Мартин говорил очень спокойно.

— Но… но мы не знали… — сказала одна из женщин.

— Мы думали, вы… вас…

— Спокойно, — вмешался глист на крыльце. — Послушайте, Корк, вы исчезли и как выморочное имущество…

— Вы получили официальное извещение о моей смерти? — по-прежнему спокойно спросил Мартин. — Вы поторопились, Харленд. И вас своим душеприказчиком я не назначал.

Женщины, бросая вещи, испуганно пятились. По-прежнему держа руки в карманах, Мартин подошёл к вещам на траве и, глядя на Харленда, сказал:

— У меня дела в городе. К моему приходу, Харленд, всё, слышите, всё незаконно присвоенное должно быть в доме на своих местах. Вы поняли меня?

Как-то очень быстро и незаметно все исчезли. Только Харленд стоял на крыльце.

— Корк, поймите, это же естественно, это так понятно…

Не отвечая, Мартин повернулся к нему.

— Пошли, Эркин. Думаю, к нашему возвращению они управятся.

Он встретился глазами с беляком, увидел его страх и кивнул…

…Эркин лёг набок, натянул одеяло на голову. Андрей когда так заворачивался, только макушка торчала. Закрыл глаза.

И опять началось. Сон — не сон, мелькание лиц, голосов…

Разорённый дом Андрея. Здесь грабителей не застали: так основательно всё растащили. Кто-то очень шустрый даже стёкла из окон вынул. От Андрея пошли к нему домой. Он уже ни на что не надеялся. И разграбленная, засыпанная перьями и обрывками ваты из вспоротых подушек и перин, квартира оставила его равнодушным. Разорванный в ночь обыска медвежонок Алисы так и валялся на полу. Он не подобрал его. Как не подобрал в доме Андрея его выцветшую старую рубашку. Нет, это ни к чему. От Андрея осталась рукоятка ножа. А тряпки… на что они ему? Про рыжих девчонок ему рассказали. Их видели. С русским солдатом. С ними была Алиса. И ещё какие-то женщины. Те, видно тоже, … намылились отсюда. Мартин таскал его по городу, заставлял кого-то о чём-то расспрашивать. Всё путалось. Но он понял главное: Даша и Маша с Алисой и ещё одна женщина вошли в комендатуру. Больше их никто не видел. Видно, так и уехали. Завтра с утра он пойдёт в комендатуру, предъявит удостоверение и… поедет. Догонять Машу и Дашу. И Алису. А сейчас надо спать. Мартин стонет и ругается во сне. В полный голос. Даже здесь слышно. У Мартина никакой надежды, а у него… Женщина, что вошла в комендатуру с Дашей и Машей была в плаще. Сером. Как у Жени. Тёмные волосы узлом на затылке. Как у Жени. И Алиса держалась за её руку. Но не может такого быть. После "трамвая" не живут. Мало ли… похожих. И самое страшное: Алису искал её отец. Женя даже говорить об этой сволочи не хотела. Так на тебе, объявился! С белым телохранителем. Вот это страшно. Если такая гнида уцелела… нет, он Алису не отдаст, об этом и речи нет. Но… нет, даже думать страшно…

…К дому Мартина они вернулись в темноте.

— Заночуешь у меня, — Мартин не приказал, а попросил, и он кивнул в ответ, понимая, что это нужно Мартину больше, чем ему.

Дом Мартина был тёмен и на первый взгляд пуст, но когда они поднялись по ступенькам, то увидели на веранде человека. В чёрной одежде, пришелец сливался с темнотой, и только лицо белело смутным пятном.

— Что вам нужно? — устало спросил Мартин, открывая дверь.

— Сын мой, — заговорил человек.

А фраза знакомая, Священник? Да из белой церкви.

— Идите к себе, святой отец, — сказал Мартин. — Я не нуждаюсь в ваших утешениях.

Мартин зажёг свет в холле. И не скажешь, что здесь грабили, так всё убрано. Он остановился в дверях, но Мартин сразу сказал ему:

— Пошли на кухню, поедим.

Вошедшего вслед за ними священника Мартин как бы не замечал. Он, по примеру Мартина, снял и повесил на вешалку у дверей куртку, поглядел на свои сапоги. Мартин махнул рукой.

— Плевать. Ковёр так и не вернули, сволочи.

— Сын мой, — снова начал священник. — Я понимаю твоё горе.

— Неужели? — хмыкнул Мартин, открывая бар. — И спиртное всё унесли. Ну, ну…

— Шакалы — они шакалы и есть, — кивнул он.

— Ладно, — Мартин захлопнул бар. — Посмотрю сейчас, на кухне осталось что или тоже всё выгребли. Идите домой, святой отец. Дотти вы уже не нужны, а мне… тем более.

Он догадался, что Дотти звали жену Мартина.

— Ты не вправе обвинять всех в её смерти, сын мой. Конечно, сейчас тобой завладело чувство мести.

— Её убийцам вы тоже не поможете, — усмехнулся Мартин.

Священник сокрушённо покачал головой.

— Сын мой…

— Убирайтесь отсюда, — тихо, но с такой злобой сказал Мартин, что священник, защищаясь, вскинул ладони. — Вы… Думаете, я не знаю кого и на что вы благословляли? Где вы были, когда гибли невинные? Кого вы защитили? Ну?! Уходите. Не доводите меня, чтобы я выкинул вас из своего дома. Убирайтесь.

— Я буду молиться за тебя, сын мой. Чтобы Господь вразумил тебя и ниспослал мир твоей душе.

— Делайте, что хотите, святой отец, — Мартин подошёл к входной двери и распахнул её. — И где хотите. Но не здесь. Не вынуждайте меня к насилию.

Священник ушёл. Мартин запер за ним дверь, и они пошли на кухню. Там Мартин нашёл немного уже зачерствевшего хлеба, растопил плиту и поставил кофейник.

— Хоть кофе попьём. Посмотри здесь, может, ещё что найдёшь. Дотти особых запасов никогда не делала, чтоб каждый день по магазинам бегать.

В указанном Мартином шкафчике нашлись начатая пачка печенья и такая же галет.

— Жратву не возвращают, Мартин, — разжал он губы.

— Знаю, — Мартин потёр лицо ладонями. — Стервятники. Знаешь, что это такое?

— Нет, расскажи, — попросил он.

— Птицы такие, — Мартину явно хотелось разговором забить происходящее. — Они падалью питаются. Ну, и после боя, если раненых сразу не подобрали, то расклёвывают их.

Он кивнул, подумал.

— А шакалы? Тоже?

— Тоже. Шакалы ещё отбросы подбирают, но и раненых, ослабевших добивают.

Забулькал на плите кофейник. Мартин поставил на стол фарфоровые кружки, не так нарезал, как наломал хлеб.

— Обещал тебе выпивку, а видишь, как всё повернулось. Кофе настоящего почти полная банка была, а теперь… на два захода и того по щепотке. И спиртного ни капли.

— Не беда, — он грел о кружку ладони. — Я не пью.

— Зарок дал? — с интересом посмотрел на него Мартин.

— Да нет, — пожал он плечами. — Не люблю я этого, — и, решив, что с Мартином можно в открытую, пояснил: — Пьяный я болтаю много, язык не держу. А кому это нужно?

— Верно, — кивнул Мартин. — Ладно. И без спиртного можно. Завтра в комендатуру пойдёшь?

— Да. И буду сразу на выезд проситься. Догонять.

— Ну, это понятно. А потом?

— Что потом? — не понял он.

— Найдёшь дочь. И жену…

— Думаешь… это она? — перебил он Мартина.

Мартин пожал плечами.

— После "трамвая" не живут, Мартин, — тихо сказал он.

— Я видел, как после такого выживали, — возразил Мартин, — что по любым счетам умереть должны были. А жили. Всё возможно. Всё. Запомни. И вот что. Если это она, то после такого… понимаешь, Эркин, женщине не боль страшна, а то, что её силой взяли, против её воли, женщина после этого… — Мартин замялся, подбирая слова, — всех мужчин врагами считает, и… это ей уже никогда в радость не будет. Если это она, если она всё-таки выжила, ты будь… ну, помягче с ней, не лезь с этим, — и, видя его изумление, улыбнулся. — Нам ведь одно всегда нужно. Дорвёмся… и голову теряем.

— Я не знал… не думал об этом, — он нахмурился, припоминая. — Не видел, чтоб после "трамвая" жили. Сразу не умерла, так на Пустырь всё равно свезут. Спасибо, Мартин, конечно, только… не верится мне, что это… она.

Мартин кивнул.

— Я понимаю. Я вот ещё о чём подумал. Тот тип, что рассказал тебе о ней, он… кто? Понимаешь, если он заинтересован… мог и наврать, чтобы ты её не искал.

Он потрясённо выругался, а Мартин продолжал:

— Понимаешь, бывает такое. Был вот случай. Один… шибко шустрый. В отпуск поехал. А там у него и ещё одного… ну, за одной они оба ухаживали. Так ей он сказал, что того, другого, убили, а ему написал, что она без него загуляла и по рукам пошла. Ну и оказался при всех козырях. Вышла она за него.

— И долго этот шустрый потом прожил? — поинтересовался он.

Мартин довольно ухмыльнулся.

— Шальная пуля. На фронте — дело обычное…

…Эркин повернулся на спину, закинул руки за голову. Может, и впрямь беляк этот, как его, Рассел, соврал, и выжила Женя. Спасибо Мартину, предупредил. Теперь если встретит Женю, то… пальцем, конечно, не дотронется. Может, потому и молчало у него сердце. Что на цветном кладбище, что на белом. Но и на Андрея молчало. И во сне он их живыми видит. Чёрт, совсем голова кругом. И устал, и под веками как песок насыпан, а сна нет. Эх, была бы комендатура здесь раньше, ведь ничего бы такого не было. Как Мартин сказал, услышав про неё? А! Дверь до кражи запирать надо, а потом уже незачем. Верно, конечно, но… ладно, надо спать.

По дороге домой Тим купил большое яблоко. Такое большое, что Дим уснул, не доев. Тим осторожно вынул остаток из его кулачка и положил на стол. Ящик, поставленный набок — стол и шкаф сразу. Ну да, мебелью он так и не обзавёлся, даже не думал об этом. Одеть и накормить Дима, укрыть его, поесть самому, он сам себе нужен только для того, чтобы Дим не остался один. В Цветном он не поселился из-за Дима, да и до работы было слишком далеко, а в белых кварталах ни на что, кроме этого сарайчика, он, при его заработках к тому же, не мог рассчитывать. Здесь его оставили в покое. Сарай на задворках, ящики вместо мебели, вода в колонке на другом конце сада, печка, жрущая уйму дров и нагревающая сарай от силы на три часа, но… но никто не донимает ни его, ни Дима вопросами. Как её звали, эту весьма почтенную пожилую леди? Эйди? Да неважно. Они прожили у неё почти месяц. Отдельная комната, мебель, бельё, он может раз в неделю купать мальчика в ванне, завтрак и обед, а при необходимости и ленч мальчику, он, разумеется, убирает весь дом, работает в саду и ещё деньгами… Его устраивало всё. Но она стала расспрашивать Дима о родителях, а когда он зашёл к ней заплатить за очередную неделю, сказала:

— Вы совершили благородный поступок, сохранив мальчика, но теперь его надо вернуть в надлежащую среду, вы понимаете? — он кивнул. — Ваша выдумка о Горелом Поле была весьма остроумна и, разумеется, оправдана в тех условиях, но теперь она излишня. К тому же, Горелое Поле — это русская пропаганда и не нужно, чтобы мальчик повторял её. Это может затруднить ему дальнейшую жизнь. Я могу похлопотать о поиске родственников бедняжки, а пока ему, безусловно, будет лучше в монастырском пансионе для сирот.

Он поблагодарил, положил как всегда деньги на стол и ушёл. Когда стемнело и она уснула, он одел спящего Дима и ушёл, неся сына на руках.

Тим оглядел зашитую рубашку — всё-таки от частых стирок швы ползут, но не ходить же в грязном — и стал убирать. Летом из-за ещё одного такого бегства ему пришлось бросить часть вещей и зимнее пальто Дима. Так что теперь он всё держал под рукой, а уходя на работу, почти всё брал с собой. Хорошо, уже холодно, и тёплая одежда на них. Оделись и пошли. Как тогда, той зимой.

Тим задул коптилку, лёг рядом с Димом и натянул на плечи сшитое из мешков одеяло. Дим сонно вздохнул и, как всегда, обнял его за шею. Так у них повелось с той ночи…

…Дим, но он ещё не знал его имени, шёл рядом, держась за его палец. И каждый шаг отдавался болью по всей руке. От пальца до плеча. Малыш бодро топотал босыми ножками и болтал без умолку. Он плохо понимал эту болтовню. И от множества незнакомых слов, и от туманящей голову боли. Малыш, конечно, устал и замёрз, и хотел есть, но не просил и не жаловался. Дальше всё путалось. Вроде он наклонился, и малыш вытащил у него из кармана кусок хлеба. А потом он, кажется, нёс его на руках. Ничего не чувствуя и не соображая от боли. Уходя от липнущего к лицу и горлу запаха Горелого Поля. А потом на секунду очнулся, и ничего не мог понять. Он сидит на земляном полу в каком-то сарае, вжимаясь в угол. И у него на коленях свернулся усталый изголодавшийся малыш. И его руки охватывают малыша сверху, прикрывая полами расстёгнутой куртки. Но… но кто расстегнул ему куртку? Сам он этого не мог сделать, он же горит, у него руки до плеч онемели. Но и мальчик, даже с его слов, справиться с застёжкой не мог. Значит, что? Значит, руки работают?! Но он не чувствует их. И боль… то нахлынет, то отпустит. И не дёрнись, не застони: пригрелся малыш, обхватил его за шею, уткнувшись макушкой ему под подбородок, и уже не всхлипывает во сне, а посапывает…

…Тим осторожно, чтобы не побеспокоить Дима, лёг поудобнее. Нет, ничего толком он не помнит. Куда-то они шли. Ночами. Днём он прятал Дима и прятался сам. Где-то достал какие-то обноски, смастерил из них малышу одежонку. Где-то доставал еду. И сам не заметил, как кончилась, куда-то ушла боль, руки обрели силу и ловкость. Падал и таял снег. А у Дима — он уже знал его имя — не было башмаков. Те, что он нашёл, были велики, мешали ходить и не позволяли бегать. И он понял, что иного выхода нет…

…Он устроил Диму убежище-пещерку в развалинах и оставил его там.

— Сиди тихо, Дим. Голоса не подавай.

— Пап, а ты вернёшься?

— А как же.

— Ты за едой пойдёшь?

— Да. Держи хлеб. Захочешь есть — пожуёшь, только не вылезай. Понял?

— Ага.

Он загородил лаз в пещерку, убедился, что малыша ни с какой стороны не видно, и пошёл. Легко ступая, как скользя, бесшумно и бесследно. Разбитые в щебёнку и практически целые дома вперемешку. Развалин прибавилось, но он уверен: здесь он был и идёт правильно. Вот и нужный дом. Смотри-ка уцелел. Удачно. Он вскрыл парадную дверь и вошёл в тёмный подъезд. Достал пистолет и стал подниматься по лестнице. Четвёртый этаж, две двери. Ему нужна левая. Вот она. Пальцами он нащупал кругляш номера. Да, девяносто пять. Точно. Прислушался. За дверью нежилая тишина. Он вытащил универсальную отмычку. Три замка. Не страшно. Замки простые. И кусачки не понадобились: цепочка не накинута. Точно, квартира брошена. Но на всякий случай он быстро, подсвечивая себе фонариком, прошёлся по квартире. Пусто. И бежали не второпях, так что возвращаться вряд ли надумают. Отлично! Он вышел, запер за собой дверь, снова все три замка и приладил секретку, по которой мог сразу определить: не входил ли кто без него. И уже тогда побежал за Димом…

…Не открывая глаз, Тим прислушался. Нет, это ветер, всё спокойно. Он может спать дальше…

…Дим ждал его на месте и даже хлеб не весь съел.

— Пошли, — шепнул он.

Дим послушно уцепился за него. Для скорости он взял Дима на руки и побежал. Обе секретки — на парадной и квартирной дверях — были целы. Когда вошли в квартиру, он ещё раз прислушался, тщательно запер за собой дверь и, велев Диму стоять на месте, пошёл к окнам. Он хорошо помнил, что светомаскировку здесь соблюдали тщательно, но проверил. Шторы были опущены и плотно прилегали к рамам. Но выключатель щёлкнул впустую. Света не было, а если и воды нет… то хреново. Но хоть под крышей переночевать — это сейчас удача.

— Дим, иди ко мне, сынок.

Подшаркивая, везя по полу слишком большие башмаки, малыш подошёл к нему. Он взял его на руки и, подсвечивая себе фонариком, пошёл в спальню. К его изумлению, оказалось, что и электричество, и вода не отключены. А просто во всех люстрах и лампах вывернуты лампочки. А вделанные в стену над кроватью в спальне бра и лампы в ванной действуют. Дим с интересом озирался по сторонам, сидя на кровати.

— А чего, пап, мы здесь делать будем?

— Сначала вымоемся. А там посмотрим.

Он отвёл Дима в ванную.

— Раздевайся, Дим. Сейчас я воду пущу.

И тут ему послышался очень далёкий слабый шум. Даже не послышался, а как укололо что-то. Он рывком втолкнул Дима обратно в спальню, выключил всюду свет.

— Ложись под кровать и жди меня.

И побежал в холл. Ему не показалось: кто-то отпирал замки. Не спеша, не пробуя, а уверенно, по-хозяйски.

Он встал к стене рядом с дверью так, чтобы вошедшие оказались к нему спиной. Света нет, так что… Вошёл один. Захлопнул дверь, уверенно накинул цепочку и повернул засов, ударил ладонью по выключателю, выругался и шагнул вперёд. И тогда он, отделившись от стены, ткнул пистолетом точно в затылок и тихо сказал:

— Руки вверх.

Пришелец молча выполнил приказ. Обыск занял меньше минуты. В штатском. Пистолет под мышкой. Бумажник. По-прежнему одной рукой он завёл пришельцу руки назад, надел наручники и уже тогда подсечкой свалил на пол. Включил фонарик и осветил творожно-белое искажённое страхом лицо.

— Что тебе здесь надо? — спросил он.

Разглядеть его за фонарным светом беляк не мог и молчал. То ли от страха, то ли… Он провёл лучом по его телу, снова осветил лицо. И беляк заговорил.

— Тебя прислали убить меня, я знаю.

Вот теперь он окончательно узнал. Это с ним говорил хозяин, именно здесь, в этой квартире. На ночь его тогда заперли в рабской камере рядом с кабинетом. Вот и решение. Он рывком поставил беляка на ноги и повёл в кабинет, подсвечивая себе фонариком.

— Послушай…

— Заткнись, — он говорил тихо, но чётко.

Ему было важно одно: Дим не должен ничего слышать. В кабинете он пихнул беляка в кресло и попробовал свет. Зажглась настольная лампа. А вот и нужная дверь. Он открыл её, и в камере автоматически включился свет. Всё работает. Отлично.

— Послушай, — заговорил снова беляк. — За баром сейф. Там деньги. Возьми все. Хватит и тебе, и… тому, кто тебя послал.

Он не отвечал. Приготовив всё, подошёл к беляку, поставил того на ноги и ввёл в камеру. Надел на него ошейник, прикреплённый цепью к вделанному в стену кольцу, запер замок и спрятал ключ в карман брюк. Потом ловко, одним умелым движением расстегнул на беляке наручники и тут же застегнул их снова, сцепив тому руки уже спереди. И только тогда заговорил:

— Ну вот, до унитаза цепочки хватает, расстегнуться сумеешь.

— Ты… ты не убьёшь меня?

Уже в дверях он обернулся.

— Неохота мараться, сэр.

И тщательно запер за собой дверь. Стены здесь надёжные. Так что беляк может орать и вопить, сколько хочет. Он выключил лампу в кабинете и побежал в спальню.

— Дим, вылезай.

— Ага, — ответил тоненький голосок.

Он включил бра и помог Диму вылезти.

— Всё в порядке, пап?

— Да. Я только ещё дверь запру, и всё.

— Я с тобой, — сразу вцепился в его куртку Дим.

— Нет. Жди здесь.

И малыш послушно разжал пальцы. Он ещё раз прошёлся по квартире, проверяя шторы, проверил дверь. Подумав, подпёр её, подтащив тяжёлое дубовое кресло от камина. Не остановит, так нашумит. И уже спокойно вернулся в спальню. Дим ждал его, смирно сидя на кровати. Дверь в спальню он тоже запер на задвижку и улыбнулся малышу. Дим просиял широченной улыбкой и вскочил.

— А теперь что?

— Теперь будем мыться, — весело ответил он, стаскивая с себя куртку.

Он разделся, сложив одежду так, чтобы быстро одеться, если что, и чтоб оружие под рукой. Трусы и рубашку он взял с собой. Выстирает заодно.

— Пошли, Дим.

В ванной нашлись и мыло, и полотенца, и даже бритвенный прибор. Значит, этот тип семью куда-то отправил, а сам жильём пользуется. Тогда и на кухне кое-что может найтись. Совсем хорошо. Он вымыл Дима под душем, наполнил ванну, посадил мальчика туда играть с мыльницей и губкой и стал мыться сам…

…Тим проснулся вовремя и вытащил Дима из постели до "катастрофы". Накинув на него свою куртку, вывел наружу, потом так же отвёл и уложил опять. Дим даже не просыпался. Ложась, Тим посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показывали час ночи. Ну, времени навалом. И для сна, и для воспоминаний. Об этом вспоминалось легко…

…Вымыв Дима ещё раз, он завернул его в пушистое полотенце и отнёс в спальню. Уже уверенно — квартира оказалась жилой — нашёл в комоде мужскую рубашку и носки и одел Дима. Носки доходили выше колен и сваливались, но… детские поищем потом. И сам оделся. Носки, рубашка, трусы. Беляк не обеднеет, а своё он всё выстирал и пусть пока сохнет.

— Так, Дим, теперь пойдём на кухню еду искать.

Нашлась и еда. И плита работала. Он сварил кофе, сделал сэндвичи. Подумал и, сердясь на себя, налил ещё кружку, взял её и два сэндвича.

— Ешь, Дим, я сейчас приду..

И пошёл в рабскую камеру за кабинетом.

Беляк лежал на нарах и при его появлении вскочил на ноги.

— Чего тебе?

Он молча поставил в положенное место кружку и сэндвичи и повернулся уходить.

— Слушай, — дёрнулся, зазвенев цепью, беляк. — Хочешь убить — убей, но не издевайся.

Он обернулся.

— Это не издевательство, сэр. Это оптимальные условия содержания. И еда хорошая. Спокойной ночи, сэр, — и, не дослушав ответного ругательства, запер за собой дверь.

В кухне Дим спал, сидя за столом и положив голову с рассыпавшимися белыми волосами на руки. Он, ещё когда мыл его, удивлялся, какой Дим беленький. И худенький. Кровь на Диме тогда, к счастью, оказалась чужой. Во всяком случае, царапин и струпьев на маленьком тельце хватало, но, насколько он понимал, ничего опасного. Он вытащил Дима из-за стола и на руках отнёс в спальню. Откинул покрывало. Одеяло, простыни…

— Пап, ты здесь?

— Здесь-здесь, спи…

…Это там или уже сейчас? Неважно. Тим вздохнул и осторожно повернулся. И тут же так же вздохнул во сне Дим. Ну что ж, обошлось тогда, обойдётся и сейчас. Тогда…

…Тогда они долго просидели в этой квартире. Когда он был здесь с хозяином, ему слышались детские голоса. Почему и пошёл сюда, рассчитывая найти одежду для Дима. Дети здесь действительно были. Судя по оставшейся одежде, мальчик и девочка. Но девочка старше Дима, а мальчик моложе. Он обшарил кладовки, всё переворошил. Но нашёл. Ботинки, правда, опять оказались великоваты, но не намного и на две пары носков сойдёт. И остального удалось набрать. Он одел Дима, оделся сам.

— Пап, а зачем мы уходим?

— Нам нельзя здесь оставаться, Дим.

— Здесь хорошо.

Он кивнул, помогая Диму застегнуть куртку. По его часам была ночь. Он выключил свет, осторожно отогнул угол шторы и выглянул. Да, ночь. В холле он оттащил к камину загораживающее дверь кресло.

— Стой здесь, Дим. Я сейчас.

И пошёл в рабскую камеру.

— Мало? Не натешился? — встретил его беляк.

Он сделал ложный выпад и, когда беляк шарахнулся, ударил его рукояткой пистолета по голове. Крови нет, но отключка надёжная. И уже с бесчувственного тела снял наручники и ошейник. Вытащил беляка в кабинет, положил на пол, расстегнул на нём рубашку и брюки. Вот и всё. Отлежится. И — он решил это ещё прошлой ночью, лёжа в кровати рядом с наконец-то спокойно, без всхлипов спящим Димом — достал и положил на стол деньги. Сутки они с Димом здесь жили, всем пользовались, взяли кое-какие вещи… надо заплатить за постой. Пусть беляк думает, что хочет. Когда тот очнётся, они будут уже далеко…

…Тим улыбнулся, не открывая глаз. Всяко потом приходилось. Когда убедился, что пришли русские, стал искать работу. Деньги, что ему на прощание дал хозяин, на удивление быстро стали пустыми бумажками. Последние сотни он отдал Диму играть. И сейчас вроде всё устроилось. Старый Серж сказал, чтобы он с утра зашёл поговорить о деле. Из-за тех денег наверное. Конечно, если майор даст ему бумагу на Дима, будет совсем отлично. До Рождества работа у него есть, а если русские ещё на год останутся, то и с работой без проблем. Но сарай этот утеплять как-то надо. Если не придётся больше платить, то он сможет купить… Ну, Диму фрукты. Игрушки. И начнёт что-то делать с сараем. На летнюю, даже на осеннюю ночь печки хватает, а зимой… зимой придётся плохо. А если… а если попросить Старого Сержа помочь с жильём. Скажем… койка в казарме. Дим маленький, они улягутся. Правда, тот тип говорил, что если дознаются, как он Дима с собой укладывает, то за разврат мальчика отберут. Но это же он для тепла. А вообще-то… соврал в одном, так и в другом правды нет. Ладно. Майор обещал, что Дима не отнимут. Это главное. А в остальном он на всё согласен.

Отросшие волосы Дима щекочут ему щёку. Постричь надо. Весной он тогда здорово устроился. В разорённой парикмахерской взял машинку и снял Диму всё наголо. И себе. По-рабски. И уже отросло. У него самого мало заметно, а у Дима целая шапка. Ну, это не самое страшное. И, кажется, пора вставать. Затопить печку, вскипятить воды. Пока всё это сделаешь, и на работу пора. Хлеба он купит по дороге. Здесь из-за крыс ничего съестного держать нельзя.

Тим мягко снял с груди ручку сына и встал, укутал его, накрыл сверху своей курткой. И поёживаясь от предутреннего, ощутимо тянущего из-под двери холодка, занялся печкой.