Под утро Эркин разоспался и уже не слышал стонов и криков Мартина. Не проснулся он, и когда Мартин встал и пошёл на кухню.
Поставив кофе, Мартин заглянул в комнату для гостей, их несостоявшуюся детскую. И невольно залюбовался спящим. Эркин спал на спине, привычно закинув руки за голову, сползшее одеяло открывало грудь. Ну, до чего же красив парень! Уродится же такой…
— Эркин, — позвал он.
Эркин открыл глаза и сел.
— Что, утро?
— Да, — Мартин усмехнулся. — И кофе вот-вот готов.
— Ага, — ответно улыбнулся Эркин. — Чую.
Он спал в трусах и потому безбоязненно откинул одеяло. Встал и потянулся, сцепив руки на затылке. И снова Мартин не мог отвести взгляда от его точёного мускулистого тела.
— Ты чего? — спросил Эркин.
Мартин вздрогнул и отвёл глаза.
— Ничего. Иди кофе пить.
— Ага, сейчас.
Эркин отлично понимал, что это был за взгляд, но не сцепляться же ему из-за этого с Мартином. Это уж судьба у спальника такая. И когда Мартин ушёл, он наскоро потянулся, прогнав пару раз по телу волну, и оделся.
Когда он пришёл на кухню, Мартин уже разливал кофе.
— Значит, твёрдо решил? — спросил Мартин, едва они сели за стол.
— Твёрдо, — кивнул Эркин.
— И найдёшь — сразу уедешь, и не найдёшь — не вернёшься, так?
— Не будет мне здесь жизни, Мартин, — ответил Эркин.
— Остальные же остаются, — возразил Мартин.
Эркин пытливо посмотрел на него.
— Слушай, а ты сам что думаешь делать? Останешься здесь?
— В Джексонвилле — нет, — ответил Мартин. — Может, и штат сменю. В Луизиану, скажем, уеду, начну всё заново.
— Ну вот.
— Так это штат. Ты же… в другую страну едешь, — Мартин смотрел на него внимательно, явно пытаясь понять или наоборот, ему объяснить. — Это же всё-таки… Родина.
— Родина? — переспросил Эркин и пожал плечами. — Прости, Мартин, но хуже, чем здесь, мне нигде не будет.
— Думаешь, где хорошо, там и Родина? — усмехнулся Мартин.
— Не знаю, я не думал об этом. Родина, отчий дом, так? — Мартин кивнул. — А у меня питомник. Дом, семья? Было это у меня, а сейчас что? Мартин, у меня… жена русская, брат… русский. Были. Так что у меня всё решено. Здесь меня ничего не держит. Понимаешь, Мартин, ты воевал за… эту страну, ты… это твоя страна, не моя.
— Я понимаю, — кивнул Мартин.
Эркин допил кофе и поставил кружку на стол.
— Хороший ты человек, Мартин, спасибо тебе за всё. Но… чем помочь тебе, не знаю, ты уж прости.
— Ничего, — улыбнулся Мартин. — Сейчас пойдёшь?
— Да, тянуть нечего, — Эркин встал. — Спасибо тебе, — и виновато улыбнулся. — Не умею я прощаться.
Встал и Мартин.
— Я тоже. Удачи тебе, Эркин. И вот ещё. Держи на память, — он снял с руки часы и протянул их Эркину. — Держи-держи.
Эркин даже отпрянул.
— Ты… ты что, Мартин? Это ж…
Мартин не дал ему договорить, крепко шлёпнув по плечу, и вложил часы ему в руку.
— Надевай. Они фронтовые, надёжные. Заводить их не надо, ни воды, ни удара не боятся. Будет тебе память обо мне.
Эркин нерешительно надел часы на левое запястье, как — он видел — носят белые.
— Спасибо, Мартин. Но… у меня нет ничего… тебе на память.
— Я тебя и так буду помнить, Эркин. И… ты уходишь, а я остаюсь.
Они обнялись и одновременно резко оттолкнулись друг от друга.
Мартин проводил его через холл. Эркин надел куртку и отворил дверь, ещё раз обернулся и улыбнулся Мартину.
— Счастливо, Мартин. До встречи.
— До встречи, — кивнул Мартин.
Стоя в дверях, он смотрел, как Эркин быстро, не оглядываясь, пересёк лужайку перед домом и ушёл. И мысленно повторил: "Удачи тебе, парень".
Эркин шёл уверенно, сам не замечая, что голову держит высоко, словно на него обязательные для цветных правила поведения уже не распространяются. Сыпал мелкий, еле ощутимый осенний дождь, серые тучи затянули небо. В Цветной Эркин не зашёл, ему и в голову не пришло завернуть попрощаться. С кем? И… зачем? Ещё в тюрьме в камере он сказал, что если их отпустят, то он поедет искать дочь. Друзей особых у него там не было, и… вообще. Если давать крюк, то не туда.
Комендатура располагалась в том самом особняке, где весной был бал. Эркин поднялся по широким белым ступеням и толкнул тяжёлую резную дверь. Как и в Гатрингсе, в двух шагах от двери стоял стол, за которым сидел русский в форме. Эркин достал своё удостоверение.
— Здравствуйте, — сказал он по-русски.
Дежурный удивлённо посмотрел на него, и Эркин продолжил, стараясь как можно лучше выговаривать слова.
— Я подавал заявление на выезд.
— Что в ящике?
— Инструменты, — Эркин открыл ящик.
Он ждал обыска, но дежурный ограничился коротким, правда, как заметил Эркин, очень внимательным и зорким взглядом.
— Направо, первая комната, — указал дежурный.
— Спасибо, — по-русски ему обходиться без сэра было гораздо легче.
В указанной комнате сидел русский в форме, погоны такие же, как у того, кто его допрашивал в тюрьме, как его, да, лейтенант Орлов, значит, это тоже лейтенант.
— Здравствуйте.
И опять тот же удивлённый взгляд.
— Здравствуй. Садись.
Эркин осторожно сел на стул перед столом, поставив ящик рядом на пол и зажав в кулаке шапку.
— Слушаю.
— Я подавал заявление на выезд, — у Эркина внезапно пересохло горло. — Мы должны были уехать все вместе. Мы ждали… — он не сразу вспомнил нужное слово, — визы. Но… но сейчас я один.
— Подожди, — улыбнулся офицер. — Давай по порядку. Мы — это кто?
— Жена, дочь, мой брат и я. И ещё две… девушки. Близнецы.
— Понятно, — кивнул офицер. — И кто где теперь?
— Брата убили, жену тоже, а дочку… её эти девушки забрали. Видели, как они к вам зашли. Меня выпустили, и я пришёл, — Эркин почувствовал, что начал путаться, и замолчал.
Офицер снова кивнул.
— А теперь то же самое, но с фамилиями. Документы сохранились?
— Вот, — Эркин достал своё удостоверение и полученную в тюрьме справку. — А остальные документы я отдал тем девушкам.
— Остальные — это какие?
— Свидетельство о браке, метрику, — Эркин замялся. — Там ещё Женины бумаги были.
В конце концов из вопросов и ответов сложилась более-менее ясная картина. Офицер записал все данные.
— Я запрошу сейчас Гатрингс и промежуточный лагерь, — сказал он Эркину. — Погуляй часика два и приходи опять. Или во дворе подожди.
— Я подожду, — сказал Эркин. — Спасибо.
Возвращаться в город ему совсем не хотелось. Два часа — это недолго.
Джонатан попрощался с шерифом и вышел на площадь. Холодный ветер закручивал пыль и какой-то мелкий мусор. А на подножке грузовичка сидел и курил ковбой. Увидев Джонатана, он встал.
— До имения Бредли подбросишь, а? — спросил он с резким аризонским выдохом в конце фразы.
— Ла-адно тебе, — ответил подчёркнуто по-алабамски оттяжкой Джонатан, счастливо улыбаясь. — Поехали.
— Поехали, — кивнул Фредди, садясь за руль.
Джонатан сел рядом, захлопнул дверцу.
— Домой, Фредди.
Фредди усмехнулся, выруливая на Мейн-стрит.
— Что сказал шериф, Джонни?
— Крикунов сразу прихлопнули. Молодняк шериф лично вразумил и раздал родителям для дальнейшего вразумления, кто постарше у него под замком. До имений даже не дошло, если только кто из лендлордов сам не попёр.
— Дураков хватает, — кивнул Фредди. — Но им туда и дорога. У нас как?
— Сказал, что порядок. Приедем — посмотрим. В Колумбии всё обошлось. Парни, правда, запаниковали, что клиентов нет.
— Успокоил?
— Сами сообразят.
— Дэннис как?
— На высоте. Есть там один нюансик, но уже дело прошлое. У тебя?
— Военный госпиталь, чего ты ждал, Джонни? Ларри я не узнал. Щёки со спины видны.
— Врёшь! — весело удивился Джонатан. — Юри видел?
— На операции. Я ему записку оставил. Чтобы как-нибудь устроил Ларри, пока мы не приедем.
Джонатан кивнул.
— Неделю надо дома побыть, а там съездим, — Джонатан посмотрел на Фредди и спросил уже другим тоном: — Что ещё?
— Эркина привозили в госпиталь. В наручниках. На, — Фредди выплюнул окурок в окно, — на экспертизу. Как раз в тот день, когда мы в Джексонвилле шуровали.
— А увезли его когда? — спросил Джонатан.
— В тот же день. Парни говорить со мной не захотели. А Ларри видел издали.
Джонатан кивнул.
— С Алексом мы говорили уже после этого, так?
— Да. Думаешь…
— Алекс не похож на болтуна, Фредди.
— Только на это и надежда, — хмыкнул Фредди.
Город уже остался позади, и Фредди гнал грузовик, выжимая из мотора всё возможное.
— Ты куда так несёшься? — спросил Джонатан, когда на повороте грузовик встал на два колеса.
— Домой, — коротко ответил Фредди.
И Джонатан кивнул. Они оба вспомнили одно и то же…
…Джонатан загнал машину за кусты и вышел, огляделся.
— Можем расслабиться.
Фредди кивнул и вышел следом.
— Надолго?
— Час, ну, полтора.
— Хватит.
Они отошли от машины, набрали валявшегося здесь повсюду сушняка и развели костёр.
— Кидай, — улыбнулся Джонатан.
Фредди достал бумажник. Удостоверение, права, ещё всякие бумажки, сам бумажник — всё полетело в костёр. Джонатан поворошил прутиком огонь, убедился, что всё сгорело.
— Лучший тайник — костёр, — усмехнулся Фредди.
— А теперь, — Джонатан вытащил из внутреннего кармана хороший, слегка потёртый кожаный бумажник, — держи.
— Что это?
— Это твоё, Фредерик Трейси. Мне чужого не надо.
Фредди быстро вскинул на него глаза и раскрыл бумажник. Свидетельство о рождении, удостоверение, шофёрские права широкого спектра, аттестат за среднюю школу, справка из налоговой инспекции, справка об окончании заочных курсов ветеринарного фельдшера, деньги…
— Солидный набор, Джонни, денег, правда, маловато.
— Фредерик Трейси — законопослушный налогоплательщик. И, я думаю, таким и останется.
Фредди на мгновение приоткрыл рот.
— Так это, Джонни…
— Это твоё, Фредди. Изучи, не путай и береги. Второго такого чистого комплекта может не получиться.
— Понял.
— Абонируй где-нибудь в надёжном месте сейф и держи там, когда работаешь.
— Понял, — повторил Фредди. — Спасибо, Джонни. Я…
— Заткнись, ковбой, пока не врезал, — сказал Джонатан.
Фредди широко ухмыльнулся в ответ. Потом они жарили над огнём на прутиках консервированные сосиски и запивали их пивом. И вспоминали ту давнюю зиму, когда в сухой пыльный буран едва не потеряли своё стадо. А когда уже собирались вставать, Фредди сказал:
— Я не видел постоянного места жительства.
— Домом обзаведёмся, когда вывалимся, — вздохнул Джонатан.
И Фредди кивнул. Он не сказал это вслух, но оба знали завершение этой фразы: "Если доживём"…
…Дожили. И выжили. И есть дом. И вон уже поворот с шоссе, и виден столб с почтовым ящиком. Фредди притормозил, и Джонатан заглянул в ящик.
— Пусто. Поехали.
Фредди плавно бросил грузовик вперёд.
— Сюда просятся ворота с вывеской, Джонни.
— Правильно. Я уже думал. "Лесная поляна Бредли". Звучит?
— Форест Глэйд, — повторил за ним Фредди и кивнул: — Красиво звучит.
Вот и постройки показались, и завизжал кто-то из малышей. Фредди сбросил скорость и плавно впечатал грузовик в центр хозяйственного двора. От кухни, загонов, Большого Дома бежали люди. Джонатан вышел и огляделся, одним взглядом охватил всё. И сразу увидел то, о чём ему, давясь, икая и всхлипывая от смеха, рассказывал шериф: из-за загородки коровьего загона на него удивлённо смотрел телёнок, одетый в рабскую куртку. И впрямь на первый взгляд как пьяный на четвереньках.
— С приездом, масса.
— Доброго вам здоровьичка, масса.
— Мы уж заждались, масса.
— Всё было тихо, масса.
Не спеша подошёл, вытирая руки ветошью, Стеф.
— Добрый день. Удачно съездили, сэр?
— Раз вернулись, значит, удачно, — хмыкнул Фредди, шаря глазами по суетящейся под ногами мелюзге. — Держи, Марк. От отца тебе.
Подставив обе ладони, Марк бережно принял пакетик. Прижал к груди и попятился, выдираясь из толпы.
— А спасибо где? — остановил его Стеф.
— Спасибо, масса, — прошептал Марк: у него внезапно пропал голос.
— Не за что, — усмехнулся Фредди.
Джонатан сразу ушёл осматривать коров и Монти. Фредди открыл борт, и Сэмми с Ролом сгружали мешки, а Мамми уже звенела ключами у кладовки. Стеф подошёл к Фредди.
— "Рыгуны" куда?
— Давай к домику, — кивнул Фредди. — Патронов много потратили?
— Так. Рожка по два. Потренировал их немного.
— Гильзы убери на всякий случай.
— Могли с зимы валяться, — возразил Стеф и пояснил: — Малышня растащила уже. А запрещать, да отбирать… больше шуму выйдет.
— Тоже верно, — согласился Фредди. — Шериф оружие видел?
— А как же, — усмехнулся Стеф. — Ему по службе всё видеть положено. Но смолчал. Самооборона — святое дело.
Покупок в этот раз было немного, грузовик быстро опустел, и Фредди загнал его в сарай. Когда он подошёл к их домику, три автомата и цинк с остатком патронов лежали на веранде. Фредди занёс всё в дом и уложил на прежнее место. Конечно, жаль, что шериф видел, но тут уж ничего не поделаешь. Ладно, Хэллоуин многих образумил, может, и здесь, если по-глупому не нарываться… А ведь Стеф прав. С зимы валялись. Тогда и прибрали. Надо — выдали, не нужны — убрали. Так и сделаем. Тогда… тогда их не сюда, тогда… сундук! Окованный железом, старинный сундук. Перетащим его сюда и в самый раз. Ключи у лендлорда и старшего ковбоя.
Фредди вытащил автоматы и цинк обратно в свою комнату, засунул под кровать и закрыл кладовку. Вынул из шкафа и надел запасной пояс с кобурой и кольтом, и побежал в Большой Дом. Сундук они тогда так там и оставили: неподъёмный и замок сломан. А вот и пригодился. И замок — не проблема.
Джонатан осмотрел коров и лошадей.
— Как он погулял тогда, масса Джонатан, — Молли, тяжело дыша, затолкала наконец Монти в стойло и накинула щеколду, — так и буянит теперь, гулять просится. Ну, мы одеваем его и пускаем. Скучно ему взаперти, масса.
— Ладно, — кивнул Джонатан. — Пока не очень холодно, пусть гуляет.
В скотную всунулись мордашки Тома и Джерри.
— Масса Джонатан, — затрещали они в два голоса, — масса Фредди в Большой Дом зовут.
— Иду, — кивнул Джонатан. — Всё хорошо, Молли.
— А и спасибо, масса Джонатан, — засияла улыбкой Молли.
Роб, сопя, пытался дотянуться до гвоздя, чтобы повесить курточку Монти. Джонатан мимоходом помог ему и пошёл в Большой Дом. Что там ещё Фредди придумал? Интересно.
Михаил Аркадьевич оглядел сидящего за допросным столом с опущенной головой Чака.
— Болит меньше?
— Да, сэр, — шевельнул Чак распухшими искусанными губами. — Я их не чувствую, сэр.
Он говорил ровным безжизненным голосом.
— Я вам всё сказал, сэр. Убейте меня.
— Вы хотите умереть, Чак?
Чак с усилием поднял на него глаза. В них уже не было ненависти, только усталость, покорная усталость старого раба.
— Я не могу жить, сэр.
— Чак, вы сами сказали, что горите, как спальники, так? — Чак кивнул. — Но спальники, перегорев, живут. Вам надо пережить этот период.
— Без члена проживёшь, сэр, а без рук?
Равнодушный тон и вызывающе дерзкие слова.
Михаил Аркадьевич кивнул.
— Вы правы. Но всё восстановимо. Пока человек жив. Идите отдыхать, Чак.
Когда Чак, бессильно болтая руками, ушёл, Михаил Аркадьевич прошёлся по кабинету, посмотрел на Спинозу.
— В госпиталь, Михаил Аркадьевич? — сразу понял тот.
— Да, Олег Тихонович, сегодня же. И предупредите доктора Аристова. Раз механизм тот же…
— Вы не сказали ему, что направляете в госпиталь, — сказал из своего угла Гольцев.
— А зачем, Александр Кириллович? Чтобы выслушать ещё одну истерику про "лучше убейте сами"? — Михаил Аркадьевич пожал плечами. — Ну, с его делом всё понятно. Состояние аффекта. Спусковым механизмом послужила та же листовка, так что его случай подходит под общую тенденцию. Оформляйте, как и остальных цветных.
— С этим ясно, — кивнул Спиноза. — А с Гэбом?
— С Гэбом ещё проще. Там ничего нет. За насильственное удержание в рабской зависимости отвечает Кропстон.
— Нет, Михаил Аркадьевич, дело не в этом, — вмешался Гольцев. — Он же не горит, пока выполняет приказы.
— Да, я помню, вы говорили об этом нюансе. Ну, что ж, давайте с ним тоже побеседуем. Вызывайте, Олег Тихонович.
— Аристов говорил, что спальнику предлагается выбор. Перегореть или остаться спальником, — задумчиво сказал Гольцев.
— Это интересно, Александр Кириллович, но здесь, — Михаил Аркадьевич покачал головой, — здесь выбор иной. Остаться профессиональным убийцей или стать беспомощным инвалидом. У спальников известен один случай восстановления. Через пять лет.
— Да, — кивнул Спиноза, — пять лет с парализованными руками…
— А Тим? — не сдавался Гольцев. — Руки работают. Если его расспросить ещё раз…
— Вы же сами мне весьма убедительно доказывали, Александр Кириллович, — улыбнулся Михаил Аркадьевич, — что с Тимом случай особый, исключительный, и что дальнейшее расследование не нужно и даже вредно. Я с вами согласился. Будьте последовательны, Александр Кириллович.
— Буду, — кивнул Гольцев. — Конечно, ему это лишние травмы. Жалко парня, но…
— Но не уподобляйтесь, — Михаил Аркадьевич на секунду остановился, подбирая сравнение. Спиноза и Гольцев с интересом ждали. — Чрезмерно рьяным. Когда не думают о средствах, то неизбежно теряют цель.
Спиноза и Гольцев быстро понимающе переглянулись. Михаил Аркадьевич, не обратив на это внимания, повернулся к двери и кивнул заглянувшему сержанту.
Почти сразу в кабинет вошёл Гэб. Руки за спиной, глаза опущены.
— Здравствуйте, Гэб. Садитесь.
— Здравствуйте, сэр.
Гэб сел на обычное место, положил руки на крышку стола.
— Сегодня хотелось бы поговорить о вас, Гэб. О вашем будущем. Вы думали о нём?
— Будущее раба в воле хозяина, сэр, — привычно бездумно ответил Гэб.
— Двадцатого декабря прошлого года все отношения рабской зависимости прекращены. Вы слышали об освобождении всех рабов?
— Да, сэр.
— Почему вы не ушли от Кропстона?
Гэб поднял глаза и медленно неприязненно улыбнулся.
— И потом кричать от боли, как Чак? Я через две камеры его слышу, сэр. Он горластый.
— И вы решили остаться рабом, Гэб?
— Я хотел жить, сэр, — снова опустил глаза Гэб.
— Значит, когда вас выпустят, вы вернётесь к Старому Хозяину?
Гэб вскинул глаза и вдруг подался к ним всем телом.
— Сэр, возьмите меня к себе. Своим рабом. Вам же нужен… Я и шофёром могу, и секретарём, и камердинером. Я… я русский выучу, сэр.
Михаил Аркадьевич грустно улыбнулся, покачал головой.
— У нас нет рабов, Гэб.
— Сэр, вы можете называть меня, как вам угодно. Я знаю, есть адъютанты, денщики, референты… Это же всё равно то же самое, сэр.
— Однако, — хмыкнул Спиноза.
— Гэб, — сказал Гольцев, — я знаю одного парня. Он перегорел ещё зимой. Не скажу, что он благоденствует, но он живёт, работает, растит сына. Он был в вашей десятке, — Гэб недоверчиво улыбнулся. — Его зовут Тим. Помнишь Тима?
— Сэр, я помню Тима. Его сдали в аренду, и он погиб.
— Почему ты так думаешь?
— Его хозяин должен был… всё сделать и вернуться. Он не вернулся, значит, погиб. Если мёртв хозяин, раб-телохранитель не должен жить.
— А если Тим уцелел?
— Он бы вернулся один, — Гэб опустил голову. — Чтобы принять награду. Или наказание.
— Какую награду?
— У раба одна награда, сэр. Лёгкая смерть от руки хозяина.
— А наказание?
— Трудная смерть. Смерть под пыткой, — Гэб пожал плечами и вскинул голову. — Сэр, раз вы решили, что я должен гореть, раз вы осудили меня… Я всегда выполнял приказы. Чак мечтал убить хоть одного белого по своей воле. А теперь он горит.
— А о чём мечтал ты, Гэб?
— О лёгкой смерти от руки хозяина, сэр, — почтительный ответ прозвучал издёвкой.
— А сейчас? — улыбнулся Гольцев.
— А разве что-то изменилось, сэр? — равнодушный тон сменился вызывающим так резко, что они невольно переглянулись.
Гольцев встал и шагнул к Гэбу.
— Думаешь нарваться на удар, ответить и в драке получить пулю, Гэб? Так? Не выйдет.
Гэб молча опустил голову на сжатые кулаки.
— Ответь мне на один вопрос, Гэб, — Гольцев сделал паузу, но Гэб оставался неподвижным. — Ты вернёшься к Старому Хозяину? Хочешь вернуться?
Михаил Аркадьевич одобрительно кивнул. Плечи и затылок Гэба задрожали.
— Нет, — наконец всхлипнул он. — Я не хочу, сэр, простите, не надо. Лучше… лучше гореть.
— Он убьёт тебя? Ты этого боишься?
— Он… сам не убивает, — всхлипывал Гэб, — но… он сделает так, чтобы я сам себя… Когда он захочет, он всё может.
— Он может, пока ты и такие как ты, любого цвета, его слушаются, — свирепо сказал Гольцев.
И тут Гэб внезапно заговорил, впервые сам.
— Вы спросили, сэр, о чём я мечтал. Я мечтал сам выбирать себе хозяина, сэр. Неужели и сейчас этого нельзя, сэр?
— Нельзя, — резко ответил Михаил Аркадьевич. Жестом он отодвинул Гольцева и подошёл к столу, за которым сидел Гэб. — Посмотрите на меня, Гэб.
Гэб медленно поднял залитое слезами лицо.
— Рабство отменено, Гэб. И даже если вы хотите остаться рабом-убийцей, палачом, то этого нельзя. И просто рабом нельзя.
Гэб покачал головой.
— Раб всегда будет рабом, сэр. Вы прикажете мне гореть, и я буду гореть. Но свободным я не стану.
Михаил Аркадьевич улыбнулся.
— Вы молодец, Гэб. По приказу свободным не станешь. А разве вы не хотели стать свободным?
Гэб резко отвернулся от него. Михаил Аркадьевич кивнул.
— Ну что же, Гэб. В тюрьме вас держать не за что и незачем. Вы не совершили никакого преступления, — Гэб медленно повернулся к нему. — Но отпустить вас… на свободу, как остальных задержанных, мы не можем. Вы… подчинитесь любому мерзавцу, который объявит себя вашим хозяином, и выполните его любой приказ.
— Нет, сэр! — вырвалось у Гэба.
— Даже если он скажет те слова, Гэб? — грустно улыбнулся Михаил Аркадьевич, выделив голосом слово "те".
— Вы… вы знаете их? — завороженно смотрел на него Гэб.
— Я — нет. Но… ваш Старый Хозяин, которого вы так боитесь, что имени его не называете, он знает. Он может передать их любому. Так? Так, Гэб. И вы будете опять убивать тех, на кого вам укажет ваш хозяин.
— Тогда убейте меня, сэр.
— Нет. Вас сегодня перевезут в госпиталь.
— К врачам? — в голосе Гэба искренний страх. — Вы отдаёте меня врачам, сэр?
— Там вам помогут. И вам, и Чаку.
Гэб опустил голову.
— Такова ваша воля, сэр. Слушаюсь, сэр.
Гольцев досадливо мотнул головой, но Михаил Аркадьевич продолжал:
— Вас ломали, Гэб. Вы сами рассказывали нам, как это делали. С вами. С Чаком. С другими. Теперь сломанное надо чинить. Вы сами с этим не справитесь. Значит, вам помогут.
— Тим… тоже там будет? — глухо спросил Гэб.
— А зачем? Тим справился сам.
Гэб опустил глаза.
— Слушаюсь, сэр.
— Когда-нибудь мы продолжим этот разговор, — пообещал Михаил Аркадьевич, отходя к столу и вызывая конвой.
— Слушаюсь, сэр, — упрямо повторил Гэб.
В кабинет заглянул сержант.
— Идите, Гэб.
Гэб встал, заложил руки за спину и, не оглядываясь, пошёл к двери.
— Упрямый, — одобрительно сказал Гольцев, когда за Гэбом закрылась дверь.
— Нет, Александр Кириллович, — мягко возразил Михаил Аркадьевич. — Это не упрямство, а страх. Пусть плохо, но по-прежнему. Вот что это такое.
— Он защищает свой мир, — задумчиво сказал Спиноза. — Его можно понять.
— Можно, — согласился Михаил Аркадьевич. — Но…
Он не договорил. Зазвонил телефон, и снявший трубку Спиноза тут же протянул её Михаилу Аркадьевичу.
— Генерал Родионов слушает, — удивлённо сказал в трубку Михаил Аркадьевич, выслушал краткое сообщение и кивнул. — Хорошо. Поднимайтесь, — и, положив трубку, посмотрел на Спинозу и Гольцева. — Кажется, мы можем позволить себе обеденный перерыв. Скажем, на… полчаса.
— Конечно, — понимающе кивнул Спиноза.
Гольцев радостно улыбнулся, тоже кивнул и пошёл к двери. Уже выходя, оба столкнулись с молодцевато откозырявшим им седым старшим сержантом.
Выйдя в коридор, они прислушались. Но бесполезно: нужно очень кричать, чтобы пробить здешние двери. Гольцев и Спиноза переглянулись.
— Бойцы вспоминают минувшие дни, — улыбнулся Спиноза.
— Ради воспоминаний Савельич официально не пойдёт, — покачал головой Гольцев. — Пошли. Обед есть обед.
— Есть смысл, — кивнул Спиноза.
Как только закрылась дверь, Савельич снял фуражку и улыбнулся.
— Как жизнь, Миша? Прыгаешь?
— Топчусь потихоньку, Савельич, — улыбнулся Михаил Аркадьевич. — А ты как шлёпаешь?
— Нога за ногу задеваю, — хмыкнул Савельич. — Но я по делу к тебе.
— Догадываюсь. И даже по какому именно, — Михаил Аркадьевич жестом пригласил его сесть на стулья у стены и сам сел рядом.
— Ну, раз догадливый, ругать буду поменьше, — Савельич сел и достал сигареты. — Что ж ты, генерал, а что под носом у тебя творится, не видишь, это как?
Михаил Аркадьевич принёс со стола пепельницу и пристроил её на стуле между ними.
— Так твой нос ближе был, ты чего проглядел? Очки нужны? — удивился он, закуривая.
— Хорош, — кивнул Савельич, — отбился. А то я бы с тобой иначе разговаривал. Что с парнем думаешь делать?
— Давай, Савельич, твой план, — предложил Михаил Аркадьевич.
— Ладно, — покладистость Савельича заставила Михаила Аркадьевича насторожиться. — Так. Парня надо убирать. Отсюда, во-первых, и из нашей системы, во-вторых. Причины объяснять?
— Кратко.
— Почему отсюда. Он негр, пацан у него беленький, за мулата никогда не сойдёт. Здесь им жизни не будет. Негде им здесь жить. И, не дай бог, Тим на кого из прежних своих хозяев напорется. Он парень, конечно, с головой, но тогда сядет за убийство. И с отягощающими, это уж точно. Теперь почему от нас. Сволочей у нас… сам знаешь. Попадёт под любителя куражиться, опять же прежние дрожжи взыграют. Не любит парень палачества, но обучен этому капитально. А у нас любителей, чтоб свой палач под рукой был, хватает. Колька твой не самый ещё, и похлеще есть. Достаточно?
— Вполне. И что предлагаешь?
— В Россию его надо отправлять, Миша. Чтоб жил нормально, работал, женился, детей растил. Пацан у него русский, с Горелого Поля.
— Согласен, — кивнул Михаил Аркадьевич. — И что от меня нужно?
— Два сигнала. Чтобы у парня экзамены приняли. На права и на автослесаря. А может, и на механика. И чтоб шёл, ну, не как репатриант, а как беженец.
— Сделаю сегодня же, — кивнул Михаил Аркадьевич. — Значит, считаешь, парня трогать не надо?
— Не надо, Миша. Он своё прошлое с кровью от себя отрывает. Не береди рану. Что мог, он Сашке рассказал, а остальное… не его это проблема. Пока его пацан держит.
— А согласится он в чужую страну ехать?
— Ради пацана он и не туда поедет, — усмехнулся Савельич.
— Да, ради ребёнка человек на многое способен, — кивнул Михаил Аркадьевич. — Думаю, за неделю надо уложиться.
— С экзаменами? Да. А с остальным как получится. И поживёт он пока в казарме.
— Зачем?
— Не зачем, а почему. Больно плохо живёт парень. Ну, и обвыкнет заодно, и языку поучится.
— Понятно. Если он сам этого захочет, Савельич. Сам.
— Он и так у нас целый день, и пацан с ним.
— Он приходит на работу и уходит домой. Понимаешь?
Савельич задумчиво кивнул.
— Что ж, тоже резон, конечно. Ладно. Как он сам захочет. Всё, значит.
Михаил Аркадьевич улыбнулся.
— А с этим… шустряком как думаешь? Ему трибунал положен.
— Не трогай дерьма, Миша, вонять не будет. Парня пристроим, тогда и с шустряком разбираться будем. Келейно, по-свойски да по-домашнему, — Савельич подмигнул и тут же стал серьёзным. — Здесь чуть тронешь, такое полезет, что не обрадуешься.
— Тоже резон, — Михаил Аркадьевич очень точно передал интонацию Савельича.
Они рассмеялись, и Савельич встал, надел фуражку. Михаил Аркадьевич так же встал в уставную стойку. Рукопожатие, один взял под козырёк, другой, щёлкнув каблуками, склонил голову, и Савельич ушёл.
Михаил Аркадьевич сел за стол. К приходу Гольцева и Спинозы он закончил обе записки и сделал необходимые звонки.
— Олег Тихонович, пожалуйста, вот это отправьте по официальным каналам, а это, — Михаил Аркадьевич дописал последние слова и сложил листок, — это я попрошу вас, Александр Кириллович, отвезти в Комитет узников и жертв, Бурлакову в руки. А теперь продолжим.
И они продолжили. В конце концов, и Чак, и Гэб, и тем более Тим — только эпизоды, и не самые значимые. Благодаря им удалось связать несколько нитей, заполнить пару проломов в мозаике. И надо работать дальше.
Во дворе ему указали скамью под навесом, где он мог посидеть, подождать. Эркин сел и прислонился спиной и затылком к опорному столбу. Вот и всё. Ни волноваться, ни отчаиваться он уже не мог, не было сил. Не было сил даже осмыслить вчерашнее. Просто он ходил по городу, смотрел и не видел, слушал и не слышал, и если бы не Мартин… Эркин прикрыл глаза. Как же он вчера… словно опять в "чёрный туман" угодил.
И сегодня… Сегодня, идя в комендатуру, он сделал крюк. Прошёл мимо дома Андрея. И своего. И то соображал, то снова проваливался в "чёрный туман"…
…— Эй, парень.
Он останавливается и медленно поворачивается на голос. Из-за невысокого ажурного забора на него смотрит краснолицый старик.
— Подойди, парень. Дело есть.
— У меня нет с вами дел, сэр, — отвечает он, подходя.
— Зайди, — перед ним распахивают калитку.
Как во сне, нет, как снова в "чёрном тумане", как тогда в имении, он идёт за стариком. Да, это старик. Шаркает, кашляет. И совсем маленький, до плеча ему не достаёт. Холл.
— Подожди здесь.
Старик уходит и возвращается с… деревянным ящиком для инструментов. Как у Андрея был.
— Вот, держи.
Зачем это? Он берёт ящик и не глазами, а рукой, всей ладонью ощущает знакомую округлость ручки. Андреев?! Он недоумённо, словно просыпаясь, смотрит на старика.
— Парень этот, светленький, напарником твоим был, так ведь?
И он твёрдо отвечает:
— Брат.
— Ну вот, — кивает старик. — Бери. Инструмент свой — великое дело. Я знаю. И память тебе. О брате. А теперь иди. Иди. А то ещё увидит кто.
— Спасибо, сэр, — машинально отвечает он.
И уходит…
…Но ведь не приснилось. Вот он, ящик Андрея стоит у его ног. Он показывал дежурному у входа, а сам толком и не посмотрел, что там. Но даже если инструменты заменили чем-то негодным и ненужным, то сам ящик тот же. Память. Эркин судорожно сглотнул, не открывая глаз. Спасибо вам, сэр, спасибо.
И ещё было…
…Он уже идёт по Мейн-стрит, всегда запретной для цветных, и его снова окликают.
— Постойте.
Он опять послушно останавливается и оглядывается. Белая женщина. Старая. Что ей надо?
— Я видела вас… с Джен. В Гатрингсе. В парке.
О чём это она? Гатрингс, парк?
— Вот, возьмите. Я уверена, что вы встретитесь.
Он смотрит на неё, видит, как шевелятся её бесцветные тонкие губы, слышит слова, но доходит до него как-то смутно, обрывками.
— Джен столько перенесла… я уверена, вы всё поймёте и простите…
Он должен прощать Женю? Она сумасшедшая? Или это у него самого крыша съехала? О чём это она?
— … уезжайте. Я видела его… Теперь ему понадобилась дочь, такие ни перед чем не остановятся… Возьмите, отдадите Джен, там я всё написала…
Он берёт конверт, который она ему протягивает, засовывает в карман и машинально повторяет:
— Спасибо, мэм.
Она что-то отвечает, и он уходит…
…Эркин тронул карман куртки. Да, конверт там. Письмо. Зачем оно ему? Он же неграмотный. Но… но если это правда, и Женя жива… Нет, нельзя, если обман — он не выдержит. А ему нужно найти Алису.
— Мороз! Кто тут Мороз?
Эркин вздрогнул и вскочил на ноги.
— Ты Мороз?
Перед ним стоял русский в форме с красной повязкой на рукаве.
— В первый кабинет.
— Иду.
Эркин подхватил ящик и пошёл через двор к уже знакомой двери.
Лейтенант встретил его такой радостной улыбкой, что у Эркина замерло сердце.
— Ну, Мороз, тебе везёт. На встречном запросе оказался. Живы твои и тебя ищут. Сейчас они в окружном фильтрационном. Держи направление и бегом в гараж. Сейчас как раз машина подходящая есть. Я позвоню, чтобы тебя поближе подбросили. Счастливо тебе, беги.
— Сп-пасибо, — у него вдруг стал заплетаться язык.
— Давай, Мороз, во двор и налево, там гараж. Беги. Направление не потеряй, без него тебя в лагерь не пустят.
Непослушными руками Эркин запрятал листок в нагрудный карман. А как он ушёл из кабинета и добрался до гаража, он потом не мог вспомнить. Как в отключке был. Двигался, говорил, а ничего не понимал.
Очнулся только в кузове, когда уже и Джексонвилль остался позади. И тогда стал устраиваться. Переложил письмо из кармана куртки во внутренний — Женя пришила ему для бумажника — чтобы не намокло, сел поудобнее, надвинул шапку на лоб и поднял воротник у куртки. Дождь сыпал, не переставая. Эркин сидел у кабины и бездумно следил, как убегает назад тёмно-серая блестящая от воды дорога. Вот и всё. Лейтенант сказал: "Твои". Алиса, девчонки… неужели… Женя… нет, если правда, если выжила… Сам "трамвай" он видел несколько раз, в первый — ещё в питомнике, мальчишкой. А вот выживших после такого… Пупсик ведь девчонка что надо была, всё при ней, смотреть приятно, а отвязали когда после всего… не узнал даже. Как подменили. А ведь на глазах привязывали. И недели не прошло, её в Овраг свалили, а Уголёк на следующую ночь сам себя кончил, повесился вроде. А Пупсик не в себе стала и тоже… Нет, лишь бы Женя, если она жива, он всё сделает, лишь бы жила. Лишь бы…
Машину так тряхнуло, что у него лязгнули зубы. Эркин протёр ладонью лицо и привстал, оглядываясь. Но смотри — не смотри, он не знает, куда его везут, совсем он ничего не знает. Всю жизнь в Алабаме прожил, а может, и в Луизиану его возили, он-то этого совсем не знает, Паласы всюду были, и все одинаковые. И зимой бродил, не глядя, не думая. Джексонвилль и Бифпит, ну, и Гатрингс — вот и всё, что знает.
Грузовик остановился, и Эркин перевесился через борт к кабине.
— Приехали?
— Держи карман шире, — огрызнулся шофёр. — Промоина впереди, гатить надо.
Эркин понял немного, вернее, ничего не понял, особенно про карман, но когда шофёр вылез из кабины с маленькой лопаткой, всё сообразил.
Вторая лопатка нашлась в кузове, а "гатить" оказалось не очень сложным делом: резать и ломать ветви и закидывать ими промоину. Ехавший в кабине офицер присоединился к ним. Гатили, мостили, толкали… Когда перебрались, шофёр посмотрел на Эркина и хмыкнул:
— А ты, я смотрю, ничего, рукастый. Не пропадёшь. Своих догоняешь?
Эркин кивнул, залезая в кузов. Да, он догоняет своих. Точно сказано. Ну, надо же, как дождь зарядил. Хуже, чем тогда в Мышеловке. Тогда три дня лило, а сейчас… шофёр ругался, что дороги с войны не чинили, поплывут. А чем это для него обернётся? Неизвестно. Лейтенант сказал, что его подбросят поближе. Это на сколько поближе, интересно?
Эркин старался думать о чём угодно, кроме Жени. Об этом думать нельзя. Слишком страшно. Всегда спал в дороге, а сейчас не может. Бурая в желтизну равнина, кривые, корявые деревья. И неумолчный шум то ли дождя, то ли… птицы какие-то, то будто небо кричит.
Эркин распахнул куртку и потёр ладонью грудь. Ничего. Он всё выдержит.
На развилке машина остановилась, и шофёр позвал его:
— Эй, парень!
Эркин понял, что пора вылезать. Он взял ящик и перелез через борт.
— Вон туда тебе, — шофёр показал ему направление. — Прямо и прямо по дороге, пока в ворота не упрёшься.
— Спасибо.
— Счастливо тебе, парень.
Когда машина уехала, Эркин застегнул куртку, взял ящик и пошёл.
Мокрый бетон, следы перепачканных глиной колёс, в трещинах жёлтая трава, и вырастающий впереди серый мокрый забор. Высокий, дощатый. Как… как на Пустыре?! Но Эркин не остановился. Пустырь, Овраг…? Да плевать… Там Алиса и… и если там и Женя… Он сам сказал Жене, что будет всегда с ней. И с Алисой. Закрытые ворота. Рядом с воротами одноэтажный домик. Слева от двери вывеска, перед двухступенчатым крыльцом металлический ребристый скребок для сапог.
Эркин шаркнул подошвами по скребку, поднялся по двум ступенькам и потянул на себя дверь. И перешагнул через порог.
Лампочка в белом круглом колпаке под потолком, несколько столов, за ними мужчина и две женщины в форме, у ближней стены несколько стульев и там сидит белый парень в кожаной, мокро блестящей куртке. И ещё две двери в разных стенах.
Эркина заметили сразу.
— Ага, ещё один, — сказала по-русски девушка за столом у окна.
Он не успел ни поздороваться, ни ответить, потому что его позвал мужчина в форме с офицерскими — Эркин уже это понимал — погонами.
— Иди сюда. Направление есть?
Спросили по-английски, и Эркин, доставая своё направление, ответил тоже по-английски привычной формулой:
— Да, сэр. Вот оно, сэр.
— Садись, — показывают ему на стул у стола.
Он садится, ставит ящик рядом на пол.
— Маша, опять из Джексонвилля.
— Чего это они повадились по одиночке направлять? — та, которую назвали Машей, перебрала у себя на столе папки и одну из них протянула офицеру.
— Это-то ничего, — отмахнулась другая. — Но ведь и наших-то почти нет. Одни… тёмные.
— Они, Зин, думают, что у нас мёдом намазано, — фыркнула Маша.
— Лезут и лезут, — кивнула Зина. — И хитрющие. В любую щёлку пролезут. Ну, чистые тараканы.
Они говорили по-русски. Эркин привычно держал лицо. Офицер быстро заполнял какие-то бумаги.
— Удостоверение есть?
— Да, сэр, — Эркин достал и положил на стол тёмно-красную книжечку.
Офицер просмотрел его удостоверение, что-то выписал и вернул.
— Держи, спрячь.
Его направление он вложил в папку и протянул Маше.
— Оформи всё, — сказал по-русски и ему по-английски: — Посиди здесь, подожди.
Ждать ему не привыкать. Под испытующе-насмешливыми взглядами Маши и Зины Эркин подошёл к стоящим у стены стульям и сел через два стула от белого. Беляк метнул на него бешеный взгляд, но смолчал.
— И чего он со своими не поехал? — спросила Зина.
— Не иначе с вождём разругался, — засмеялась Маша. — Но ты смотри, какой ушлый, Зин, и фамилия, и даже отчество — всё русское. И красивый, Зин. Тебе бы такого, а?
— Упаси бог, — отмахнулась, не отрываясь от бумаг, Зина. — Они все характерные, чуть не по ним что, за ножи берутся, и молчком всё.
Эркин слушал их разговор с неподвижным лицом, чуть опустив веки. Сколько он уже слышал таких разговоров. И на торгах, и в Паласах. Странно, конечно, не думал, что русские как… как беляки, думал, они другие. Но всё равно. Лишь бы пропустили. Туда. К Алисе, к Маше и Даше, к…
— Готово, Олег Михайлович, — весело сказала Маша.
— Хорошо. Мороз, — и по-английски: — Иди сюда.
Эркин снова подошёл к нему, офицер протянул ему листок.
— Заполни, — и, видя, что Эркин медлит, понимающе улыбнулся. — Неграмотный, так?
— Да, сэр, — вздохнул Эркин.
— Хорошо. Садись.
Вопрос — ответ, вопрос — ответ. Спрашивают по-английски, и Эркин, помня о правиле отвечать на том языке, на котором спрашивают, говорит тоже по-английски. А пишет офицер сразу по-русски, что ли? Здорово. Нет, как утрясётся всё, надо будет научиться тоже. И читать, и писать.
— Семейное положение?
— Женат, сэр.
— И дети есть?
— Да, сэр, дочь. Мороз Алиса Эркиновна.
— А жену как зовут?
— Мороз Евгения Дмитриевна.
— Смотри, как наловчился, — фыркает у него за спиной Маша. — И не спотыкается.
— Олег Михайлович, — задумчиво говорит Зина, — а ведь они обе по нашим спискам проходят.
Эркин запнулся на полуслове и вскочил на ноги, бросился к её столу.
— Они живы? Здесь? Женя жива?! — забыв обо всём, он спрашивал по-русски.
— Ой, а ты русский знаешь? — удивилась Зина.
— Да, — нетерпеливо мотнул он головой и повторил: — Женя жива? Она здесь?
Покрасневшая до свекольного цвета, Маша рылась в своих бумагах.
— Здесь, здесь они, — улыбнулся офицер. — Садись, Мороз, закончим.
Эркин снова сел к его столу. Но теперь его спрашивали и отвечал он по-русски.
Ну вот, листок заполнен.
— Оружие есть?
— Нож.
— Покажи.
Эркин достал из кармана и протянул офицеру купленный вчера в Цветном складной нож. Они все там сразу купили себе. Лучше без штанов, чем без ножа. Неужели и этот отнимут? Он за него двадцатку отдал.
— Можешь оставить. Что в ящике?
— Инструменты.
— Покажи.
Эркин послушно поставил ящик на стол и открыл. Вид аккуратно разложенных и закреплённых, а не навалом, инструментов, казалось, даже удивил офицера.
— Хорошо. Если хочешь, сдай в камеру хранения пока, — Эркин машинально кивнул, думая об одном: Женя здесь. Они обе… и Женя, и Алиса. А офицер продолжал: — Сейчас иди в ту дверь на медосмотр, потом вернёшься сюда. Ящик можешь здесь оставить.
А как же… Алиса, Женя? Но не побрыкаешься. Эркин поставил ящик на пол у стола офицера и пошёл к указанной двери.
— Господин офицер, — заговорил по-английски сидевший у стены парень, — вы не забыли обо мне?
— Нет, Флинт, я помню, — спокойно ответил по-английски офицер. — Ответ на запрос ещё не пришёл. Ждите, — и уже по-русски: — А вам обеим урок на будущее: сначала подумать, а потом уже…
Эркин закрыл за собой дверь и оказался в маленьком, но явно медицинском кабинете, похожем на тот, на сборном, где он зимой получал свою первую справку. И даже врач — женщина, только молодая и… она что, метиска? Санитарка, значит? Ну и отлично.
— Привет, — сказал он по-английски.
— Здравствуй, — улыбнулась она. — На осмотр? Раздевайся.
Эркин снял и положил на стоящий у двери стул куртку.
— А врач где? — спросил он, расстёгивая рубашку.
— Я врач, — ответила она и рассмеялась, видя его изумление. — Что, не ждал?
Она говорила по-английски чисто и не по-рабски.
Эркин медленно, давая ей время обратить сказанное в шутку, снял рубашку, а она, истолковав его заминку по-своему, сказала уже серьёзно:
— Можешь только до пояса, но разуйся. Вши есть?
— Н-нет, — пробормотал он и, подумав, добавил: — мэм.
Она измерила ему рост, взвесила, осмотрела ему голову, выслушала, помяла живот и вынесла решение.
— Практически здоров. Одевайся.
Эркин одевался, а она заполняла на него карту. Услышав его полное имя, подняла на него глаза.
— По-русски понимаешь?
— Да, — перешёл он на русский. — И понимаю, и говорю, — и не удержался: — А… вы русская? — вовремя вспомнив, что ему говорил Андрей о вежливом обращении.
— Отец русский, — улыбнулась она. — Всё, иди.
— Спасибо.
— На здоровье. До свидания.
Эркин вернулся в первую комнату, подошёл к офицеру. Тот ему указал на стол Маши. Какое-то время его гоняли от стола к столу, выдавая ему бумажки. Талоны в столовую на неделю. Розовые на завтрак, жёлтые на обед, голубые на ужин. Всех по семь. Два белых талона на сигареты, пачка на талон. Два зелёных в баню, дополнительно за свои деньги. Картонная бирка-номерок на койку в мужском бараке. Он что, должен отдельно жить? Ему не разрешат со своими? Забито в семейном, придётся потерпеть. Ничего, днём всё равно вместе будете, твои в женском бараке. Выход свободный, вот, держи пропуск, но только с восьми до восьми, понял? Спиртного не приносить и не распивать. За пьянку, драку, не говоря о прочем, вылетишь из лагеря в две минуты, понял? И визы тогда не увидишь, понял?
Эркин кивал, со всем соглашаясь, конечно, он всё понимает, но… но…
— Всё понял?
— Да, — он рассовал талоны по карманам. — А… а женский барак где?
— Второй справа, — ответила Маша.
Эркин поблагодарил её и посмотрел на офицера. Ну, теперь-то всё? Он может уже войти?
— Вон туда.
— Спасибо, — Эркин подхватил ящик и шагнул к заветной двери.
— Так черномазых с краснорожими пускаете, — буркнул по-английски парень у стены.
И осёкся. Эркин, уже взявшись за ручку двери, быстро обернулся, внимательно оглядел его и вышел.
— Да, тебя, похоже, пускать не стоит, — улыбнулся офицер. — Для твоей же безопасности.
Эркин, стоя на крыльце, жадно оглядывал лагерь. Длинные приземистые бараки. Похожи на рабские, но с окошками. Там дальше, вроде как котельная, а рядом… душевая, здесь называют баней, да чего он, как дурак, ему же сказали, второй барак справа, это вон тот…
— Новенький, что ли?
Эркин посмотрел на небритого жилистого мужчину в засаленном пиджаке и кивнул.
— Русский, значит, знаешь, — ухмыльнулся тот.
— Да, знаю. А… что?
— А ничего. Откуда будешь?
— Из Джексонвилля.
Эркин спустился с крыльца и на всякий случай переложил ящик в левую руку. Но мужчина был, похоже, настроен мирно и выспрашивал из простого любопытства.
— Один? Отстал от своих?
— Да, — миролюбиво ответил Эркин. Ему здесь жить и заводиться не стоит. — Они в женском бараке, мне сказали.
— Чего-то я там индеек не видел, — мужчина, сомневаясь, покачал головой.
К ним подошли ещё трое мужчин, все в синих куртках угнанных.
— А ты что, в бабском царстве всех знаешь?
— Вроде тебя там как третьего дня выкинули, так теперь и вовсе не пускают.
— Кто у тебя там, парень?
— Жена и дочь, — твёрдо ответил Эркин.
— А чего ж отстал?
— Или бросил да передумал?
— В тюрьме сидел, — ответил Эркин.
Они переглянулись.
— Это за что?
— Сказали: самооборона.
— На Хэллоуин, что ли?
Эркин кивнул, жадно глядя на второй справа барак. Там открылась дверь, и на крыльцо вышла рыжеволосая девушка в брюках и накинутой на плечи серо-зелёной куртке. Даша, Маша? Видимо, у него изменилось лицо, потому что мужчины расступились перед ним. Ему что-то говорили, даже кричали вслед, он не слышал и не понимал.
— Где?! — выдохнул он в лицо всплеснувшей руками девушке.
— Господи, Эркин! Вернулся! Здесь, здесь мы все, идём скорей! Даша я, Даша, господи…
Его обнимали, вели по узкому коридору с множеством дверей, то распахивающихся, то захлопывающихся перед его носом. Гомон, крики…
…Алиса, с утра не гулявшая из-за дождя, сидела на кровати и хмуро слушала шум в коридоре. Конечно, она виновата, выскочила утром в коридор босиком и в одной рубашке, но это же когда было, а мама всё ещё сердится. И даже ушла в прачечную с тётей Машей без неё, а ей велела сидеть в кровати и не выходить. И теперь там что-то такое шумное и интересное, а она не знает. Ну не обидно? Она чуть-чуть покапризничала, а тётя Даша тоже рассердилась и сказала: "Ну и сиди одна", — и ушла, а теперь… Алиса шмыгнула носом от жалости к себе и приготовилась плакать.
Шум всё приближался, распахнулась дверь…
Восторженный визг Алисы перекрыл гомон не хуже сирены воздушной тревоги.
— Э-э-э-эри-и-и-ик!
Эркин поставил, почти уронил на пол свой ящик, шагнул вперёд, и Алиса прямо с кровати кинулась ему на шею. Он обхватил, прижал её к себе. Чьи-то руки снимали с него шапку, расстёгивали, стаскивали куртку. И голоса…
— Ну, надо же…
— Ну, на счастье им…
— Ты смотри, как вышло…
— А девчонка-то не его вроде…
— Да нет, смотри, как повисла…
— Женька-то где?
— Побежали за ней.
— Стирает…
— Ты смотри, редко когда мужик к дитю так…
— Да уж…
— Ну, дай им, господи…
Эркин прижимал к себе Алису, уткнувшись лицом в её шейку, и… и вдруг… вдруг на его плечи и голову легли руки, и он не увидел, не почувствовал, а… всем существом своим ощутил — Женя.
— А ну, пошли все отсюда, — скомандовал кто-то.
И снова загудели, стихая, голоса.
— Верно…
— Не цирк, смотреть нечего…
— Пошли, бабы…
Эркин не заметил, как они остались втроём, даже Даша с Машей вышли. Лицо Жени… её глаза… её руки… она плачет.
— Женя, — наконец смог он выговорить. — Женя, прости меня…
— За что? — всхлипнула Женя. — Эркин, родной ты мой, за что?
— Ну и чего плакать? — рассудительно заметила Алиса, вытирая ладошками мокрое лицо Эркина. — Он же вернулся. Мама, Эрик, вы чего?
— Ничего, — Женя ещё раз всхлипнула и улыбнулась.
Потом они сидели на кровати, Алиса у него на коленях, а Женя рядом, положив голову ему на плечо, и молчали, даже Алиса угомонилась. Наконец Женя вздохнула, как просыпаясь, вытерла лицо и встала.
— Алиса, отпусти Эркина.
— Неа, — ответила Алиса, цепляясь за него, но уже не всерьёз, а балуясь.
И Женя попросту сняла её с его колен.
— Давай, одевайся. Тапочки твои где? Эркин, ты…
— Мне сказали… — он прокашлялся, — мне в мужской барак номерок дали.
— Да? — огорчилась Женя, но тут же стала его утешать. — Ну, ничего, в семейном битком, по две семьи в комнате, и это ж на ночь только, а так мы всё равно вместе.
Он кивал, неотрывно глядя на неё. Женя… Женя прежняя. Неужели чудо, и она выжила и… и не заболела, и…
— Женя, — в комнату влетела Маша, — ты достирывать-то будешь? А то там очередь.
— Ой, бегу, — спохватилась Женя. — Эркин, ты пока сходи в свой барак, устройся и приходи. Алиска, оделась?
— Я с Эриком, — заявила Алиса, натягивая пальто.
— Ну, как знаешь. Эркин, ты её на молоко потом отведи, или нет, я сама…
Последние слова донеслись уже из коридора: Женя убежала. Эркин вытер рукавом лицо и встал.
— Ты мне ботики застегнёшь? — спросила Алиса.
Эркин наклонился и застегнул ей ботики.
— Ну вот, — Алиса взяла его за руку. — Идём, я тебе всё-всё покажу.
Эркин мягко высвободил руку и надел куртку, застегнул её, надел шапку. Откашлялся, прочищая горло, и взял свой ящик. Алиса снова уцепилась за его руку.
— Ну, идём.
Они вышли в коридор, и Алиса гордо сказала стоявшей там женщине.
— Тётя Таня, это Эрик. Он вернулся.
Эркин понял, что ему предстоит, и невольно поёжился. Женщина улыбнулась бледными губами.
— На здоровье, деточки.
Из барака они пошли в камеру хранения, где Эркин сдал свой ящик, получив жестяной кружок на шнурке. И отправились на поиски коменданта.
— Тебе надо на место определиться, — важно говорила Алиса. — Дядя Паша, тётя Айрин, это Эрик, он вернулся. А то как же без койки? Своя койка — первое дело. А это столовая, здесь на талоны кормят. Мишка, это Эрик.
Комендант — пожилой мужчина в форме — стоял у мужского барака и курил. Увидев Эркина и Алису, хмыкнул:
— Ну как, всем похвасталась? Никого не пропустила?
— Ага, — расплылась в улыбке Алиса. — Это Эрик. Он вернулся.
— Понятно. Беги к мамке, егоза, она в прачечной.
Его тон исключал вопросы и тем более сопротивление. Алиса отпустила руку Эркина, отступила на шаг и упрямо сказала:
— Эрик, я тебя здесь подожду.
— Жди, коли мокнуть охота, — комендант щелчком отправил окурок в стоящую у крыльца железную коробку. — Пошли, Мороз. Бирку не потерял?
— Нет, — Эркин вытащил из кармана номерок.
Он как-то не сознавал, что все вокруг говорят по-русски, а он всё понимает, и сам говорит, и его понимают.
Мужской барак внутри походил на женский как, впрочем, и снаружи. Только пахло дымом гораздо сильнее.
— Говорил чертям, чтоб не курили, — ворчал комендант. — Загорится, так полыхнёт сразу, никто выскочить не успеет. Так, ну-ка давай сюда.
Комендант постучал и сразу открыл дверь с крупно выведенными на ней белыми единичкой и семёркой, и они вошли в комнату, плотно заставленную кроватями и тумбочками. Шесть кроватей. На одной тюфяк свёрнут рулоном.
— Располагайся, Мороз, — комендант отметил что-то на его бирке и прикрепил её к спинке кровати.
И ушёл. Эркин огляделся. В комнате ещё трое. Один возился в своей тумбочке, двое спали, но проснулись, и теперь все трое с таким же интересом рассматривали его. Все белые. У Эркина неприятно похолодело внутри. Вот влип, так влип. Тесно, конечно, но отбиться он отобьётся. Да за драку его предупредили что будет.
Копавшийся в тумбочке парень встал. Он был одного роста с Эркином, но худее и нескладнее.
— Привет, — весело сказал он. — Ты откуда?
— Из Джексонвилля, — настороженно ответил Эркин.
Небритый полуседой мужчина, лежавший на кровати в углу, шумно зевнул и сел.
— От племени отстал?
Ни в тоне, ни в вопросе Эркин не услышал подвоха и ответил спокойно:
— Я не знаю своего племени.
— Одному хреново, — сочувственно сказал третий. — Будешь теперь к какому-то другому прибиваться?
— Нет, — Эркин развернул тюфяк, внутри которого оказались одеяло, подушка и две простыни, застелил кровать. — У меня жена и дочь здесь.
— Русские? — улыбнулся парень. Эркин кивнул, и парень продолжил: — Ну и правильно. Я — Костя. Константин Рютин, — и протянул руку.
— Эркин Мороз, — ответил на рукопожатие Эркин.
Мужчин звали Анатолием и Романом. Эркин так же поздоровался с ними за руку. Костя поглядел в окно.
— Твоя пацанка, что ли?
— Моя, — Эркин оглядел застеленную кровать. — Ждёт меня.
— Ладно, потом поговорим, — кивнул Анатолий, укладываясь обратно. — Ох, отосплюсь. За всё прошлое и за будущее.
Костя и Роман засмеялись. Улыбнулся и Эркин. Ну, кажется, обошлось. Правда, он ещё двоих не видел, но одному против всех уже не придётся. Уже легче.
Алиса, увидев его, сразу опять вцепилась в его руку.
— А теперь на молоко пойдём, да?
Эркин вспомнил, что Женя говорила об этом, и кивнул.
— Пошли.
Алиса повела его к столовой, по-прежнему представляя всем встречным. Если она кого по имени не знала, то заявляла просто:
— Вот, это Эрик!
И тащила его дальше.
Дождь не то что перестал, но заметно уменьшился. У столовой стояли дети. От совсем маленьких до подростков. Взрослых мало, только несколько женщин, держащих на руках совсем уж маленьких. Вышла на крыльцо молодая женщина в белой куртке поверх военной формы и стала вызывать по списку. Вызванные протискивались мимо неё в дверь.
— Мороз Алиса!
— Я! — звонко выкрикнула Алиса и полезла к двери, отпустив руку Эркина. — Эрик, ты подожди меня, я быстро.
Наконец все дети вошли. Вошли и женщины, державшие своих на руках. Ну что, Алиса просила подождать. Он подождёт. Эркин огляделся. Ветер рябил лужи, но грязи особой нет, так, обычная. Серые длинные бараки. Это он уже понял. Женский, мужской, а вон тот, видно, семейный, вон домик комендатуры, там дальше ещё барак, чуть поменьше, но тоже видно, что жилой, котельная, душевая, а вон то, должно быть, прачечная. Народу больше стало… А от женского барака идёт, к нему идёт… Женя. И он не спит, это на самом деле. И по Жене даже не видно, не заметно совсем, что с ней было. Неужели чудо всё-таки есть?!
Когда Алиса выбежала из столовой, на ходу дожёвывая булочку, Женя и Эркин стояли рядом и разговаривали. Вернее, говорила Женя, а Эркин кивал и со всем соглашался, ничего не понимая.
— А вот и я, — ткнулась им в ноги Алиса.
Женя достала носовой платок и вытерла ей губы и подбородок.
— Ты "спасибо" сказать не забыла?
— Ну, мам, — вывернулась из её рук Алиса, — что я, маленькая? А теперь куда пойдём?
Женя улыбнулась.
— Домой. Посидим у нас до ужина.
Алиса испытующе посмотрела на неё, нахмурилась, что-то соображая, и кивнула.
— Ладно, — и встала между ними, взяв их за руки. — Вот так.
Так втроём они и прошли в барак. Эркин уже уверенно вошёл в комнату Жени. Даша и Маша шили, сидя на кроватях у окна. Женя раздела Алису. Эркин, поглядев на пол, скинул у порога сапоги, оставшись в портянках, снял куртку.
— Вот, — тянула его за руку Алиса, — сюда садись.
И когда он сел, устроилась рядом с ним. Женя села на другую кровать, напротив, и улыбнулась.
— А вот теперь рассказывай.
Даша и Маша собрали шитьё и пересели к Жене.
— Ага, рассказывай.
— Ты документ сразу нашёл?
— Сразу, — улыбнулся Эркин. — Спасибо, без него я бы долго колупался, а так… показал, и меня сразу сюда направили.
— Тебя когда выпустили?
Эркин не успел ответить. В дверь постучали, и в комнату заглянула женщина. Вроде Алиса называла её тётей Аней.
— Ой, вы уж извините, я спросить только, Жень, ты выйди на минутку.
Обращалась она к Жене, но смотрела на Эркина. Женя легко встала и вышла в коридор. Быстрый неразборчивый шёпот и громкий голос Жени:
— Ну, так сами и спросите.
Эркин невольно напрягся. Женя вернулась, и за ней вошли женщины. Пять или шесть, Эркин не разобрал, да ещё в дверях столпились не поместившиеся.
— Ты уж извини, — начала одна, — тебя в Хэллоуин загребли, так ведь? — Эркин кивнул. — А отвезли куда?
— В Диртаун, — ответил Эркин.
— Ты там наших кого не встречал? Из Вудстока.
— Из Вудстока были… в синих куртках. Нас во дворе выпускали когда и по машинам рассаживали, я слышал.
— Это когда? — подалась к нему другая женщина с короткими по-мужски остриженными светлыми волосами.
— Вчера утром. Из Вудстока, Мэриленда, Квинстауна и Соммервилля, — перечислял, вспоминая, Эркин.
— И всех выпустили?
— Наших, из Джексонвилля, всех, — ответил Эркин. — А там не знаю. Мы только и увидели друг друга, когда на машины загружались.
— А сюда ты как попал?
— Пошёл в Джексонвилле в комендатуру, показал удостоверение, подождал, пока запрос делали, и всё, — улыбнулся Эркин.
— Долго ждал? — требовательно спросила начавшая разговор.
— Часа два. Лейтенант сказал, что я во встречный запрос попал.
— Ой, ну да, — поняла Женя. — Я же о тебе запрос сдавала.
— Ну и ладно, бабы, — решительно сказала беловолосая. — Наши, значит, тоже завтра-послезавтра приедут. Запросы-то все сдали.
— И то.
— Спасибо, парень.
— Ой, боюсь, мой-то закрутиться может.
— Да с кем ему, все ж наши здесь.
— Спасибо тебе.
Они уже выходили, когда одна из них, молчавшая до этого, вдруг спросила:
— В тюрьме-то… не очень били?
И сразу все повернули обратно, набиваясь в комнату. И в наступившей тишине Эркин ответил:
— Совсем не били. И кормили хорошо. Сытно.
— А… спали как?
— На койках, одеяла дали, — Эркин улыбнулся. — У нас один выходить не хотел, говорил, что ему в тюрьме лучше.
Все рассмеялись. Снова поблагодарили и вышли. Когда за ними закрылась дверь, Женя спросила:
— Эркин, тебя и вправду…?
— Нет, — замотал он головой. — Да никого на допросах и пальцем не тронули. И кормили хорошо, трижды в день.
— И чем? — спросила Алиса.
— Каша, хлеб, чай, — добросовестно перечислял Эркин. — И суп ещё в обед.
— И всё? — встревожилась Женя.
— А чего ж ещё? — удивился Эркин и улыбнулся. — Трижды в день кормили. И паёк большой. Всё было хорошо, Женя.
— Нет, плохо, — заявила вдруг Алиса. — Сладкого не было.
Эркин невольно рассмеялся, рассмеялась и Женя. Алиса обиженно надула губы, но решила не заводиться.
— В Джексонвилле как? — спросила Маша.
— Ну, что сожгли, то сожгли. Церковь только заделали немного, — начал рассказывать Эркин. — Из раненых, кого, говорили, в русский госпиталь увезли, ещё никто не вернулся.
— Ну да, — кивнула Даша, — там тяжёлых было много, это надолго.
— Наших всех похоронили, — продолжил Эркин и по лицам Даши и Маши понял: это главное. — Не в Овраг свалили, а могилы вырыли, гробы сделали, поп и пел, и читал. Сказали, что всё сделали, как положено.
— Сказали? — переспросила Женя.
— Да, — кивнул Эркин. — Нас когда привезли, уже кончилось всё. Всех из морга забрали. И доктора вашего, и жену Мартина.
— Всех? — у Даши задрожали губы.
— Сказали, всех. Таких, — Эркин с трудом выговорил, — сожжённых, шесть человек было.
— Опознали? — глухо спросила Маша.
— Головешки, — коротко ответил Эркин и, покосившись на прижавшуюся к его боку очень серьёзную Алису, повторил: — Всё как должно сделано.
— Да, — понимающе кивнула Женя. — Что уж теперь…
Эркин прислушался к шуму в коридоре.
— Что это?
— На ужин собираются, — Женя решительно тряхнула головой. — Давайте и мы. Эркин, тебе талоны дали?
— Да, — Эркин улыбнулся. — Целая пачка, чуть не запутался.
Женя встала и знакомо захлопотала, одевая Алису. Встал и Эркин, обулся, надел куртку. Оделись Даша с Машей. Алиса немедленно уцепилась за руку Эркина.
— А ты больше не уйдёшь?
— Не уйду, — так же серьёзно ответил Эркин.
Они все вместе вышли из барака и направились к столовой. Безостановочно сыпал дождь, но ветра не было, и сумерки казались тёплыми. Окна столовой светились жёлтым и тоже тёплым светом. Внутри сразу у двери длинные вешалки с крючками. Раздеваясь, Эркин вынул из куртки бумажник и, подумав, засунул его в задний карман джинсов: нагрудные карманы рубашки были набиты ещё не разобранными талонами. Напротив вешалки располагался прилавок. Сигареты, конфеты, печенье, какие-то баночки.
— Здесь за деньги всё, — потянула его Алиса. — А на талоны только курево.
Эркин кивнул, решив, что и после ужина успеет посмотреть. Они вошли в большой зал и встали в очередь. С порога Эркин быстро оглядывал сразу и просторное, и тесно заставленное столами и стульями помещение. Ага, понятно: даёшь талон и получаешь поднос с едой. И уже идёшь на место. Столы на четверых и шестерых. Удачно. Женя отправила Алису занять им во-он тот стол, на пятерых, поняла? И достала два голубых талона. Достал свой талон и Эркин. Очередь двигалась быстро. Он приготовился помочь Жене управиться с двумя подносами, но Женя, подавая талоны, сказала толстой румяной женщине в белом халате.
— Один поднос.
Та понимающе кивнула и быстро переставила тарелки, оттолкнув опустевший поднос назад к двум девушкам, тоже в белом, быстро накладывавшим еду и расставлявшим тарелки и стаканы на подносы. Принимая талон от Эркина, женщина окинула его зорким, всё замечающим взглядом.
— Новенький, что ли? — и, не дожидаясь его ответа, спросила Женю, осторожно поднимающую уставленный поднос. — Твой никак?
Женя счастливо кивнула.
— Ну, бог в помощь, — улыбнулась толстуха, подавая Эркину поднос.
Он поблагодарил кивком, и хотел поменяться подносами с Женей — ей же тяжело — но Женя уже шла к столу, за которым вертелась, гордо оглядываясь по сторонам, Алиса. Маша и Даша уже расставили свои тарелки. И Даша помогла Жене, взяв её поднос. Эркин быстро составил на стол своё и отобрал подносы у Даши.
— Вон туда, — показала ему Даша, — на тот стол.
Эркин отнёс и положил их подносы на маленький столик в углу, где уже громоздилась неровная небрежная стопка, секунду подумал и, быстро подровняв её, пошёл обратно. Сел на своё место. Он оказался на торце, между Женей и Дашей. Большая тарелка с макаронами и мелко нарезанным мясом, два больших толстых куска хлеба и стакан горячего чая, накрытого круглой булочкой. Живём! Он вдруг ощутил, что голоден. Ну да, считай, как утром кофе у Мартина попил, так и не ел больше.
Они уже ели, когда у их стола остановился с подносом в руках парень. Он сначала пошёл было к свободному стулу, но, увидев Эркина, замер на месте. Эркин сразу узнал его. Значит, всё-таки пустили. Как его называл офицер? Флинт? Да, так. Ну-ну, посмотрим. Маша и Даша насмешливо фыркнули над растерянностью парня. Тот густо покраснел и… решительно поставил поднос. Эркин продолжал есть, сохраняя невозмутимое выражение. От соседних столов тоже поглядывали на парня с насмешкой. Эркин, ещё стоя в очереди, заметил: если здесь кто и не любил цветных, то держал это при себе. Расслабляться, конечно, ещё рано, но… а вон ещё цветные, два негра, мулатка, ещё кое-где мелькают. Ничего, с этого… Флинта быстро спесь собьём. Пусть только трепыхнётся.
Женя заставила Алису доесть макароны и хлеб и только тогда разрешила ей взяться за чай.
— Эркин, тебе не будет голодно? Возьми у меня, мне много столько.
Эркин мотнул головой и изобразил, что доедает через силу. Женя недоверчиво улыбнулась, но не стала спорить. Эркин взял стакан и с наслаждением отхлебнул. Хороший чай. Не такой, как дома, конечно, но лучше, чем в тюрьме. И сладкий.
В столовой ровный неумолчный, но и не слишком громкий шум голосов. Русская речь с изредка вплетающимися английскими словами. По напряжённой позе и застывшему лицу Флинта Эркин догадался, что русского тот совсем не знает. Чего ж тогда уехать решил? Не иначе, как на хвосте у него висят. Ну, это его проблема.
Если бы не Флинт, Эркин бы помог с уборкой, но Маша мигнула ему, и он остался сидеть, пока она собирала и относила грязную посуду. Встали все разом и не спеша пошли к выходу, оделись. Эркин подошёл к прилавку и достал белый талон, молча протянул его продавщице. Она так же молча взяла у него талон и дала пачку сигарет. Эркин сунул её в карман куртки и достал бумажник. Он сразу решил взять печенья, но растерялся от незнакомых обёрток. Подошла Женя и мягко взяла его за локоть.
— Ты что? Эркин?
— Вот. Хочу купить, — он улыбнулся какой-то новой незнакомой ей улыбкой. — И не знаю, что.
— Эрик, — сразу вмешалась Алиса, — ты вот это возьми. Оно с изюмом.
— Алиса! — возмутилась Женя.
Но Эркин уже протягивал продавщице деньги. Она подала ему прозрачный пакетик и отсчитала сдачу. Алиса потянулась к пакетику, но, поглядев на лицо Жени, вздохнула и спрятала руки за спину. Эркин убрал деньги в бумажник и засунул его во внутренний карман куртки. Хрустнул конверт, он вспомнил о письме, но тут же снова забыл. Успеется. Джексонвилль остался позади, и всё, что там было, пусть тоже… Не хочет он сейчас ни думать, ни говорить о Джексонвилле. Пакетик с печеньем он отдал Жене.
Они шли к бараку, и Женя говорила, что завтра она возьмёт в камере хранения его мешок, сегодня уже опоздали, она как-то не сообразила сразу, они, как все, оставили себе самое необходимое, а остальное сдали на хранение, в комнатах и так тесно, и вообще, чтобы в соблазн не вводить, и он возьмёт себе, что нужно, скажем, три смены, а остальное сдаст обратно. Эркин кивал. Да, конечно, они так и сделают. Было так странно, что он идёт рядом с Женей при всех, и никого не надо бояться…
Снова пошёл дождь, и видимо от этого быстро стемнело. Он дошёл с ними до их комнаты. Женя сразу стала переодевать Алису, по лицу женщины, заглянувшей за каким-то пустяком в комнату, Эркин понял, что ему пора уходить, и встал с кровати Жени.
— Я… я пойду?
— Да. Алиса, я приду, чтобы была готова.
Женя вышла с ним на крыльцо.
— Ох, Эркин, неужели это правда? Что мы вместе, — она негромко рассмеялась. — Даже не верится.
Он стоял перед ней, комкая в руках шапку.
— Я… я не знаю, что сказать… Женя, я не верю… я проснусь сейчас…
Женя обняла его и, потянувшись вверх, поцеловала в щёку.
— Это не сон, Эркин.
И снова по этому скользящему, гладящему кожу поцелую он узнал Женю. У него дёрнулись, задрожали кубы. После всего, после… она поцеловала его?! Судорога сжала горло, и он только молча смотрел на неё. Женя погладила его по плечу.
— Ты устал, иди спать. Спокойной ночи, Эркин.
Эркин молча кивнул: говорить он всё ещё не мог. И повернуться, уйти, оставить её… тоже не мог. Женя поняла это и сама повернула его и даже в спину подтолкнула.
— Иди спать, Эркин. Завтра тоже будет день.
Ослушаться он не посмел. Но через два шага оглянулся. И увидел, как за Женей закрылась дверь барака. Скомканной шапкой он вытер лицо и пошёл к мужскому бараку. Странно: ничего не делал, а устал…
У крыльца стояли в кружок и курили мужчины, почти всех он уже видел, только имена не все помнит. Увидев его, они чуть-чуть разомкнули круг, и Эркин понял. Он встал рядом и достал сигареты. Здесь курили, не передавая по кругу, а каждый свою. Эркин вытащил одну себе и передал пачку соседу. Обойдя круг, она вернулась полупустой. Он сунул её в карман и жестом попросил прикурить. К нему протянулись сразу две руки с зажигалками, и Эркин ухитрился прикурить сразу от обеих.
— А скажи, как льёт.
— Да, теперь надолго.
— Осень.
— А снега не дождёшься, — тоскливый вздох.
— Прошлой зимой был, — вступил в разговор Эркин, стараясь говорить, как можно чище.
— Был, да не лежал, — возразил тосковавший о снеге.
Разговор о погоде, о всяких пустяках. Прошлое все отсекли и о нём говорить пока не хотели, а о будущем… только гадать. Докурив, разошлись.
Войдя в свою — уже свою! — комнату, Эркин застал Анатолия и Романа спящими, Кости не было, а вот ещё двое, днём он их не видел. Один — смуглый и черноволосый, на первый взгляд даже не примешь за белого — сидел на своей кровати и читал газету. А второй — стриженый наголо, со шрамом на подбородке — лежал и курил, глядя в потолок.
— А, новенький, — оторвался от газеты смуглый.
Эркин кивнул, снимая куртку.
— Я — Фёдор или Тедди, если хочешь.
— Эркин Мороз, — уже привычно представился Эркин.
— Мороз — это пойдёт, — кивнул Фёдор.
— Грег, — буркнул со шрамом.
Эркин невольно вздрогнул. Грегори?! Нет, совсем не похож. Вошёл с полотенцем на плече Костя, улыбнулся.
— О, все в сборе! Ну, кто куда, а я на боковую.
Эркин повесил куртку на гвоздь у двери рядом с пальто, плащом, двумя тёмно-синими куртками и армейской шинелью со следами от споротых нашивок и, сев на кровать, стал разбирать талоны.
— Ты их в тумбочку сложи, — посоветовал, раздеваясь, Костя, его кровать была рядом. — Все в ящиках держат, чего с собой таскать. У нас на этот счёт строго. Визу никому не охота терять.
— Спасибо, — Эркин вздохнул, справляясь с голосом. — Баня… как работает?
— А как всё. С восьми и до восьми, — Костя зевнул. — А умывальники в конце, в уборной.
— Ага, — Эркин разложил талоны в ящике тумбочки, взял полотенце и встал.
Уборная в дальнем торце барака. Народу немного, толкаться и ждать особо не пришлось. От казённого полотенца пахло как… как и в тюрьме. Не сказать, что уж очень неприятно. Заметив, что кое-кто тут же прямо под кранами стирает, Эркин быстро разулся, смотал портянки, натянул опять сапоги на босу ногу и занял освободившуюся раковину.
— Чего без мыла? — рыжеусый голубоглазый мужчина выкручивал над раковиной трусы. Веснушки у него так густо покрывали не только щёки и скулы, но даже плечи, что кожа казалась красноватой.
— Не купил ещё, — ответил Эркин, вспоминая, было ли мыло на прилавке в столовой.
— Завтра сходишь в баню, купишь. Держи, — рыжеусый протянул ему жёлтый обмылок.
— Спасибо, — улыбнулся Эркин, быстро намылил портянки и отдал мыло. Трусы снимать не стоит, завтра возьмёт бельё, сходит в душ, нет, надо привыкать и про себя по-русски, как все говорят, в баню, и уж тогда… — А сушить где?
— На батарею под окно повесь, к утру просохнет. Отожми только, как следовает, чтоб на пол не накапало.
Рыжеусый закончил стирку и ушёл, а его место заняли двое мальчишек, лет по пятнадцати, не больше. Они не столько мылись, сколько брызгались и топили друг друга в раковине. Эркин прополоскал и выкрутил портянки и отошёл, уступив место седому в заплатанной рубашке.
Вернувшись в комнату, Эркин повесил полотенце на спинку кровати у изголовья, но так, чтобы не касаться головой, а портянки на длинную ребристую трубу под окном. И в самом деле, труба горячая, к утру просохнет. Здесь уже висели чьи-то носки и выцветшая до голубоватой белизны майка. Одежду все складывали и вешали на спинку в изножье. Эркин быстро разделся и лёг. Фёдор по-прежнему читал, а Грег уже спал. Эркин завернулся в одеяло, натянув угол на лицо, чтобы уйти от света, как уже привык в тюрьме.
— Федька, — глухо сказал из-под одеяла Роман. — Гаси свет, понял, нет?
— За день не надрыхся? — спокойно ответил Фёдор, переворачивая страницу.
— Гаси, пока я не встал, — подал голос Анатолий.
— А пошли вы… — затейливо, но беззлобно выругался Фёдор, но всё-таки сложил газету и встал.
Эркин слышал, как он прошёл к двери и щёлкнул выключателем. Потом стукнула дверь, видно, в уборную пошёл. Эркин откинул одеяло с лица и лёг на спину. Какой был долгий день. И кончился. Женя… Женя рядом. Значит, что? Значит, не зря у него сердце молчало у могил, что у церкви, что на белом кладбище. Ладно, об этом нечего, отрезано. Теперь… теперь всё заново. Это уже не Алабама, здесь другие порядки… Флинт этот если сунется, отметелю… аккуратненько, чтоб не придрались. Андрей говорил: "Технически". Ох, Андрей, Андрей, прости меня, брат. Я себе никогда не прощу. Женя простила, а я… Женя… похудела как, глаза на пол-лица, ничего, если выход свободный и город недалеко, схожу, подзаработаю и прикуплю к пайку. И ей, и Алисе. Паёк хороший, но всё — паёк. Завтра… завтра он возьмёт себе двое трусов, ещё две пары портянок, две рубашки, мыло и мочалку купит. Женя сказала, что она все вещи взяла, только постели оставила. И тряпки, совсем уж ненужные. Ну, и посуду, утварь всякую кухонную, мебель… похоже, что так. Но кто же это так квартиру разворотил, все перины, подушки, даже одеяла вспорол, пух с ватой выпустил?
Вернулся Фёдор. Не зажигая света, прошёл к своей кровати, разделся и лёг. Когда он затих, Эркин открыл глаза. Да, на дворе горят то ли фонари, то ли… как их, да, прожекторы, и через незанавешенное окно достаточно светло. Он закинул руки за голову и сразу ощутил помеху. А, это же часы, что Мартин ему подарил. На память. Он поднёс руку к глазам. Стрелки и цифры светились молочно-белым цветом. Маленькая между десятью и одиннадцатью, большая — на семёрке. Это сколько? Неважно. Завтра покажет их Жене и попросит, чтобы научила разбираться. И самая длинная тонкая стрелка быстрыми мелкими рывками движется. А, это ему ещё Джонатан показывал. Полный оборот — минута. Ладно. Снять их, что ли, на тумбочку положить? Нет, не стоит. Не видел ни у кого, пусть на руке будут. Привыкнет. В наручниках же спал, и ничего.
Сонное дыхание, похрапывание… надо спать. Дорога, жёлто-бурые поля, Алиса в красном пальтишке тянет его за руку, русский офицер смотрит его удостоверение, Женя… Женя… Он беззвучно шевельнул губами, уже засыпая, наконец засыпая. Всё, кончено, отрезано, оторвано. Он ушёл, слышите вы, рожи, морды, хари? Никому, никогда, ни разу не показал, не намекнул, не дал прорваться, но он знал, что уйдёт, сбежит. Рабу бежать некуда, никто не поможет, не укроет, так говорили, да? Рождённому рабом и умереть рабом, так? Врёте, всё вы врали. Он ушёл!
Эркин улыбнулся, не открывая глаз. Он спит. Завтра с утра, ну, там будет видно, что с утра. Будет жизнь совсем другая. Он не знает, будет ли лучше, да никогда и не думал так, не такой уж он дурак, чтоб не понимать: только хорошо не бывает, всяко будет, но по-другому — это главное, это… А остальное? Он справится со всем, всё выдержит. Он ушёл. И неважно, сколько ему ещё идти, и куда, он ушёл, ушёл, ушёл…
Эркин спал и улыбался во сне, и ни храп, ни сонное бормотание соседей не разбудили его. А может, это дождь так усыпил, в дождь всегда хорошо спится. И спешить некуда. Ни к бычкам, ни за водой и дровами не нужно. Спи, сколько хочешь. И снов своих он не запомнил, а может, ему ничего и не снилось.