Проснувшись, Эркин не сразу понял, что изменилось. Что-то было не так. Похрапывания, вздохи, сонное сопение… но… но чего-то нет. И вдруг он сообразил: дождь! Вернее, его нет. Нет ставшего за эти дни привычным шума дождя. Да, точно. Он как раз засыпал, и капли перестали щёлкать по козырьку над окном. Эркин открыл глаза. Утренний ещё синий сумрак заливал комнату, но был другим — на ясную погоду. Эркин сцепил на макушке пальцы и потянулся, выгибаясь на арку. Приз под кроватью Ива пошевелил ушами на скрипнувшие под Эркином пружины, но головы не поднял. Проверяя себя, Эркин откинул одеяло и в одних трусах подошёл к окну. Ладонью протёр запотевшее стекло. Большая лужа за окном была гладкой, значит, ни дождя, ни ветра. Здорово. И небо, вроде, чистое. Хорошо-то как! Он вернулся к кровати и сел. То ли ещё часок поспать, то ли, пока все спят, сходить в уборную и трусы постирать? Вообще-то… одни на нём, другие сохнут, третьи чистые в тумбочке.

Лежащий ничком Ив поднял голову.

— Утро уже?

— Рано ещё, — ответил Эркин, как и спросили — по-английски.

Ив кивнул, вернее, уронил голову на подушку, но тут же поднял её.

— А… а по-русски как это будет?

— Что? — не понял Эркин.

— Ну, что ты сказал. Что ещё рано.

— А-а, — и Эркин повторил сказанное по-русски.

"Рано" у Ива получилось сразу, но с "ещё" он справился только с пятого захода. И то не совсем.

Урок русского разбудил остальных.

— А позже не могли? — пробурчал Роман.

— С утра лучше учится, — засмеялся Фёдор. — Никак дождь кончился?

— Точно, — Эркин привычно под одеялом переодел трусы и стал одеваться.

Начиналось утро. Грег, как всегда, проснувшись, сразу закурил. Ив тоже встал и оделся. На пустую кровать никто не смотрел и о бывшем соседе не заговаривал. Будто и не было никого и ничего.

На завтрак шли уже, когда на земле лежали длинные утренние тени. Было тихо, солнечно, но холодно. За ночь лужи схватило тоненьким прозрачным ледком, дыхание и слова вырывались изо рта паром. Вывернулась из толпы и ткнулась в ноги Алиса. Гомонила, вертясь между взрослыми, детвора. Эркин, с висящей на его руке Алисой пробился к улыбающейся Жене, улыбнулся ей. Она поправила ему воротник рубашки.

— Хорошо как, правда?

— Да, — радостно согласился Эркин.

Их уже втягивало в дверь столовой. Талон, поднос с обычным утренним набором. Женя, как всегда, беспокоится, хватает ли ему, пытается отдать свой хлеб, он, тоже как всегда, отказывается, уверяя, что сыт. Уже привычный и потому вкусный неизменный чай с булочкой. И они вместе со всеми встают из-за стола. Эркин быстро собирает и относит на стол для грязного их посуду.

Солнечный холодный воздух приятно обжигал лицо. Они стояли на лагерной площади и оглядывались. И тут Женя увидела, как в приоткрытые ворота вышел Ив со своим Призом.

— Это он куда? — тихо спросила она Эркина.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Он трижды в день так на час, два уходит.

— Гулять наверное, — задумчиво сказала Женя. Алиса уже убежала к своим приятелям, и они стояли вдвоём. И вдруг Женя радостно улыбнулась. — Знаешь что, мы сейчас пойдём гулять!

— Что? — растерянно переспросил Эркин.

— Гулять, — повторила Женя. — Выйдем за ворота и часок, другой погуляем вокруг.

— В город пойдём?

— Да ну его, — отмахнулась Женя. — Я сейчас только шаль надену и Алиске… что-нибудь, чтоб не продуло. Подожди, я быстренько.

И убежала в женский барак, громко на бегу окликая Алису.

Эркин остался стоять на лагерной площади. Что ж, раз Жене хочется… да и тихо вокруг лагеря, никто к ним не сунется. Тот, плоскомордый, из лагеря свалил. В курилке трепались, что ушёл за ворота и с концами, даже вещи так и бросил. Ну, правильно, так ведь тем вечером и решили, что самим чиститься надо, а то сволочь одна, а всех замарает. Так что… а если кто из местных, то отбиться недолго, про мины даже не слышал, сняли давно, или и вовсе их тут не было. И если кто их вдвоём и увидит, так тоже не страшно: они уже не в Алабаме, здесь русские законы. Надо будет только поближе к лагерю держаться, и если что, Женя с Алисой к воротам побегут, а остальное он на себя возьмёт, задержит, пока солдаты выбегут.

— А вот и мы!

Эркин вздрогнул и обернулся. Женя, уже в белой шали, держала за руку Алису и улыбалась.

— Пошли?

— Да, — кивнул Эркин. — Пошли.

Алиса сразу ухватилась за его руку. Вот так втроём они и подошли к воротам.

— Гулять? — улыбнулся им солдат у открытой створки, проверяя пропуска.

— Да, погуляем немного, — счастливо улыбалась Женя.

— На здоровье, — кивнул солдат.

За забором было так же холодно и солнечно, но более ветрено. Тропинки слишком развезло и залило, и потому пошли по дороге. Алиса вырвала руки и вприпрыжку побежала вперёд. Женя взяла Эркина под руку, и он на мгновение задохнулся от обдавшей его горячей волны.

— Нет, держи руку вот так, — поправила его Женя. — Хорошо как, что дождь кончился, правда?

— Да, — кивнул Эркин. — Хорошо.

— Вот приедем на место, устроимся, — Женя заговорила тем напевным голосом, каким раньше рассказывала Алисе сказки, а теперь — когда говорила об их будущем. — И будем ходить гулять каждое воскресенье. Все вместе.

Эркин молча кивнул. Конечно, будут, раз Женя считает, что так нужно.

— Эркин, ну, чего ты молчишь? — Женя, наконец, обратила внимание на его молчание.

— Я не знаю, что говорить, Женя, — тихо ответил Эркин. — Мне… мне так хорошо. Мы вместе… уедем… Женя, мне… мне везде хорошо, где ты.

Женя прижала его локоть к своему боку, улыбнулась. Они шли медленно. Алиса то бежала, перепрыгивая через лужицы, то останавливалась, рассматривая что-то. Было так тихо, так спокойно. Алиса вдруг повернулась и побежала к ним. Эркин сразу встревожился, мягко высвобождая руку.

— Мама! Эрик! — кричала, подбегая, Алиса. — Смотрите!!!

И тут они увидели. Это были Ив и Приз. Ив кидал палку, а Приз бегал за ней и приносил Иву.

Раздираемая противоречиями — ей хотелось и подойти поближе, и было, конечно, страшновато — Алиса топталась и подпрыгивала рядом с Женей и Эркином. Но Ив сам заметил их и пошёл к ним. Приз бежал рядом с палкой в зубах.

— Привет, — радостно поздоровался Ив по-русски и продолжил уже по-английски: — Гуляете?

— Привет, — по-русски ответила Женя и строго посмотрела на Алису.

— Здра-асте, — протянула Алиса и, обнаружив, что её голова и пасть Приза на одном уровне, отступила за Эркина.

Взмахом руки Ив отослал Приза, и тот, оставив палку у ног Ива, отбежал и стал что-то вынюхивать во влажной взрыхленной дождями земле.

— Хорошая погода сегодня, — начал светскую беседу Ив.

— Да, — подхватила Женя. — Так эти дожди надоели.

Они немного пообсуждали погоду. Эркин сначала ограничивался улыбкой и хмыканьем, но Женя так повернула, что и он вступил в разговор. Говорили по-английски. После погоды так же небрежно поговорили о разных лагерных мелочах и разошлись. Ив подобрал палку и с радостно прыгающим вокруг него Призом ушёл напрямик по полю, а Эркин с Женей и Алисой дальше по дороге.

— Дойдём до перекрёстка и повернём, — предложила Женя и, увидев кивок Эркина, продолжила: — Этот… Ив — хороший парень.

— Да, — сразу ответил Эркин. — Комната хорошая подобралась.

— Да, и мне с соседями повезло. Знаешь, — Женя задумчиво улыбнулась, — мне вообще везло на хороших людей. Вот в Джексонвилле… всяких хватало, но и хорошие были. Во дворе, скажем. Та же Элма Маури… и другие. Ведь, в общем, они к нам неплохо относились.

Эркин вздохнул. Спорить с Женей у него никогда не получалось, да и не хотел он, даже просто не соглашаться было для него весьма затруднительно, а уж сейчас-то, после всего… Но и смолчать не смог.

— Я заходил… домой. Перед отъездом. Всё разбито, переломано, разграблено. В сарае ни полена, ни картофелины не осталось.

Женя вздохнула.

— Конечно, бесхозное добро, всё это понятно, Эркин.

Эркин посмотрел на расстроенное лицо Жени и сразу почувствовал себя виноватым.

— Женя я не хотел…

— Ничего, Эркин, — перебила его Женя. — Всё это понятно. Но знаешь… да, а инструменты Андрея, ты рассказывал, помнишь, тебе же так отдали, сами, разве не так?

— Так, — кивнул Эркин. — Я даже не знал про этого старика. Он сам позвал меня, я мимо шёл.

— Ну вот. И в конторе со мной работали очень хорошие девочки. С Рози я даже дружила. А миссис Стоун… она так помогла мне на Хэллоуин. И там, и дома. Ходила со мной по городу, когда я бегала, вас искала, тебя и Алису. Ели бы не она и Рози… представляешь, Эркин, я, когда выбралась оттуда, из конторы, там эта… самооборона штаб устроила, — Эркин настороженно кивнул. — Ну вот, прибегаю домой, а всё вверх дном, перевёрнуто, разбросано, и ни Алисы, ни тебя… — Женя даже поёжилась, и Эркин несмело, очень осторожно рискнул обнять её за плечи, и Женя не отстранилась, а так… доверчиво прижалась к нему, что он даже задохнулся на секунду, но Женя ничего не заметила и продолжала рассказывать: — Если бы не миссис Стоун, не Рози… я бы наверное с ума сошла, умерла бы от ужаса.

Она впервые заговорила про Хэллоуин, и Эркин только всё сильнее обнимал её, словно его рука на плечах Жени могла её защитить. Да, он согласен, если эти миссис Стоун и Рози хоть чем-то помогли Жене, то он… он всё для них сделает, когда встретит.

— И вот так посмотришь на неё, — рассказывала Женя, — такая… сушёная, глаза злые, голос скрипучий, ни с кем не то, что дружить, даже не разговаривала, а тогда, на День Империи, помнишь, я рассказывала тебе, — Эркин кивнул, — и вот сейчас…

Женя упиралась плечом в его грудь, и лёгкий хруст бумаги во внутреннем кармане напомнил ему о письме. Но… но…

— Женя, я, кажется, видел её. Такая… бесцветная, плоская.

— Да, верно, — кивнула Женя. — Ты видел её?

— Н-не знаю, — неуверенно ответил Эркин. — Понимаешь, я когда в комендатуру шёл, меня остановила одна… — он запнулся, подбирая слова, и не нашёл другого кроме английского: — леди, — и снова перешёл на русский. — Она так говорила, будто бы всё знала… о нас. И дала мне письмо. Для тебя.

— Да-а? — удивилась Женя. — Интересно как. Оно у тебя с собой?

— Да.

Эркин осторожно, чтобы не помешать идущей рядом Жене, достал из внутреннего кармана куртки конверт. Женя взяла его, ни о чём не спросив, но он сам стал объяснять:

— Понимаешь, я не знаю, кто она, чего там написала. Я думал… Я боялся напоминать… про Джексонвилль…

Женя поглядела на него и улыбнулась.

— Спасибо, родной, — она поцеловала его в щёку и небрежно сунула письмо в карман пальто. — Потом прочитаю.

Раз Эркин так переживает из-за этого, то зачем его беспокоить, читая при нём. Миссис Стоун со странностями всё-таки, она что угодно могла написать.

На перекрёстке они повернули обратно. Алиса уже не бегала по обочинам, а крутилась вокруг них, висла на Эркине, требуя внимания. Они даже в салочки немного поиграли. Эркин совсем было поймал Алису, но она успела спрятаться за маму и крикнуть:

— Чур-чура! — новое узнанное уже здесь слово.

Но и Эрика она только с маминой помощью осалила: они зажали его с двух сторон, и деваться ему было некуда. Эрик хотел заплатить фант ковбойской конфетой, но до обеда мама не разрешила. И второй кон не разрешила, потому что они уже подходили к лагерю. И Алиса удовлетворилась тем, что до самых ворот гордо ехала, сидя на плече у Эрика и став такой высокой, что ужас как её далеко видно.

У ворот Эркин поставил её на землю, она взяла его и Женю за руки, и в ворота они вошли втроём, как и выходили. Солдат даже пропуска у них не спросил, только кивнул с улыбкой. Женя повела Алису умываться и переодеваться к обеду. Это надо уметь так извозиться на дороге, а если б они по полю пошли? Грязней грязи бы была. А Эркин отправился за баню, в мужской клуб. Покурить, поболтать. Делать-то больше нечего.

— Ну как, прогулял своих? — встретили его вопросом.

Эркин молча кивнул, прикуривая у стоящего рядом в общем кругу Грега.

— Гулять в праздники надо, ну, по выходным, — поучающим тоном заметил низкорослый жилистый мужчина, седая щетина заметно старила его. — А в будни это, считай, баловство.

— Хорошая погода — уже праздник, — неспешно ответил Эркин.

Его слова встретили общее одобрение.

— Ну да.

— Точно.

— Охренели дожди эти.

— Ещё, скажи, хорошо, что крыши не потекли.

— Да уж, рудничные бараки кто помнит, так…

— Хотел бы забыть, а как ноги закрутит, так и помянешь их…

— По всем их родственникам.

— И всё одно, — стоял на своём жилистый, — а баловать бабу не след.

— Где и побаловать, как не здесь, — возразил было Тихон из семейного барака, но его перебил синеглазый парень и неровным шрамом через всё лицо.

— Баловство, мужики, это совсем другое дело. Здесь не побалуешь, это точно, глаза кругом. А вот помню, баловался я с одной…

Его заглушил дружный хохот. Синеглазый стал рассказывать о своих похождениях. Рассказывал он так красочно и весело, что ему прощали явное враньё. Эркин слушал и смеялся вместе со всеми, но сам не высказывался. Хотя так и подмывало вмешаться, поправить явную несуразицу и что своё рассказать, но… нельзя.

Проболтали и прохохотали до обеда. Смеясь и вышучивая друг друга, пошли к столовой.

— Мороз, ты со своими?

— Как всегда он, чего спрашиваешь?

— Как всегда, — кивнул Эркин.

Да, он всегда со своими, с Женей и Алисой. И не надо ему больше ничего. И никто ему не нужен. Разве только Андрей… но думать об Андрее здесь и сейчас он не мог. Нет, это ночью, когда все спят, темно и никто не видит тебя. Смешно, на выпасе и перегоне он так же уже под одеялом мысленно разговаривал с Женей, а сейчас с Андреем. Но Женя-то живая, а Андрей… Ладно, хватит об этом. Он улыбнулся Жене и Алисе, кивнул просиявшему от его кивка Толяну. Неизбежная и бессмысленная — всем хватит и места, и еды — толкотня в дверях.

На этот раз за одним столом с ними оказались Ада и Толян, а чуть позже подсел со своим подносом Ив. Алиса и Толян затеяли было пинаться под столом ногами, но Эркин, не понимавший шуток с едой, хмуро опустил глаза, и Алиса, быстро покосившись на него, уткнулась в тарелку, а Толяна Ада пересадила. И обед прошёл чинно.

В конце обеда Эркин протянул свой хлеб Иву.

— Возьми для Приза, — сказал он по-русски.

Помедлив, Ив с улыбкой кивнул и старательно выговорил по-русски:

— Спа-си-бо.

— На здоровье, — ответил по-русски Эркин и повторил сказанное по-английски.

— Спасибо, — уже увереннее сказал Ив.

После обеда Алиса наконец устала и запросилась спать. И в барак Эркин внёс её на руках. Женя раздела и уложила её. Алиса уже так крепко спала, что даже не попросила Эркина посидеть с ней. Он помедлил в дверях, глядя на Женю.

— Ну, что же ты? — улыбнулась Женя. — Раздевайся, садись.

Эркин снял куртку, повесил её поверх пальто Жени и прошёл к её кровати, осторожно сел. Ады и Толяна не было. Ему вдруг стало некуда девать руки. А Женя взяла с тумбочки письмо и села рядом.

— Ты не знаешь, что в нём?

Эркин покачал головой.

— Нет, откуда?

— Да, конечно. Знаешь, — Женя вертела в руках исписанный с двух сторон листок, — столько всего, я даже не знаю, что и думать.

— А что? — сразу встревожился он.

— Ну, она пишет, что на следующий день, ну, как мы с Алисой уехали, появился… он… этот… называть его не хочу! Искал меня и Алису.

Эркин кивнул.

— Мне тоже говорили об этом. Он был с телохранителем. Белым.

— Да, — Женя смотрела на него расширенными глазами. — Если всё опять… Я тогда не сказала тебе, не смогла… но… но тех, что гнали меня, он посылал. Понимаешь, только я с работой и жильём устроюсь, как появляются эти, в штатском, но я знала, что они из СБ, и я сразу без жилья и без работы. Потом они отстали. Война кончалась уже, им не до меня стало. И вот опять. Уже сам.

— Сюда он не сунется, — Эркин сказал это очень спокойно и даже улыбнулся, только лежащий на колене кулак стиснут так, что посветлела натянутая на костяшках кожа. — Не посмеет.

— Да, — Женя перевела дыхание и кивнула. — Миссис Стоун так и пишет. Вот… — она быстро нашла нужное место и прочитала вслух по-английски: — "Уезжайте, Джен. Там Вы и близкие Вам люди будут в безопасности. Я желаю Вам счастья, Джен…" И вот ещё… Про тебя… "Рядом с Вами человек, на которого — я в этом уверена — Вы всегда можете положиться". Правда, хорошо?

Эркин настороженно кивнул.

— Да, но… Но откуда она знает про меня?

— А вот… "Я видела вас в Гатрингсе, в парке…" Ну, тут я чего-то не совсем поняла, какой-то центр, тут и медицина, и наука, всё вперемешку… неважно. Ага, вот. "Он любит Вас и девочку, и в искренности и силе его чувств Вы можете не сомневаться". А вот ещё… "К сожалению, Вас видел ещё один человек. Я пыталась уговорить его молчать", — читала Женя, — "но мои призывы не дошли до его сердца", — Женя быстро вскинула глаза на Эркина. — Эркин, ты догадываешься, о ком это?

— Да. Этот… как его, Рассел, так?

— Да.

— Выследил, значит, — у Эркина зло сошлись брови. — Упустил я его тогда. И потом…

Женя успокаивающим жестом положила ладонь на его сжатый кулак, и Эркин мгновенно нагнулся, прижался лбом к её руке. И замер так.

Кто-то шумно затоптался у двери, и Эркин сразу выпрямился. В приоткрытую дверь заглянула Ада.

— Я не помешала?

— Нет, что ты, — сразу ответила Женя, складывая письмо.

— Я стирать пойду, — Ада быстро собрала узел и ушла.

И так быстро, что Эркин даже не то, что встать, дёрнуться не успел, а её уже нет, и они опять одни. Женя улыбнулась. Её рука лежала на его кулаке. И Эркин рискнул. Медленно-медленно, плавно-плавно он поднял руку и прижал пальцы Жени к своим губам. Другой рукой Женя погладила его по голове, взъерошила ему волосы и снова пригладила. Глаза у Эркина влажно заблестели.

— Всё будет хорошо.

Он молча не поцеловал, а погладил губами её руку и отпустил. Женя смотрела на него и чувствовала, что сама сейчас заплачет, но, зная его реакцию, сдержалась. И не стала читать ему остальное. Пусть это останется с ней, ему это слышать незачем. И они молча, неподвижно сидели, глядя друг на друга. Женя улыбалась и видела, как он ответно улыбается, и пусть миссис Стоун ошибается, но написанное ею — истинная правда…

"…Вы отважная женщина, Джен, — Женя вспоминала прочитанное и словно слышала резкий голос миссис Стоун, — Вы решились не только полюбить, но и родить от любимого, и выйти замуж за истинного отца своего ребёнка. Да, я знаю, Джен, что физиология неумолима. Но я знаю, что такое истинная любовь и близость с любимым и любящим. И все эти безумные и бесчеловечные эксперименты по искусственному осеменению, исследования влияния обстоятельств и условий зачатия на развитие эмбриона, и… нет, я даже написать, даже молча вспомнить об этих изуверах-экспериментаторах и исследователях не могу, всё это ничтожно и незначимо перед любовью. Нет, Джен, истинный отец ребёнка — это тот, с кем женщина испытала… нет, кем она, а не её тело, была любима. Я не знаю, как Вы догадались прийти в этот Центр, где ставили эксперименты и проводили исследования, насилуя саму человеческую природу и сущность, коверкая и уродуя тела и души, в том числе и самих исследователей. И если это была месть, то я аплодирую Вам и Вашему избраннику. Я не знаю, ни как Вы попали туда, ни как Вам удалось спастись самой и спасти ребёнка, я этого не смогла, но Вы… Вы переиграли их, Джен, отомстили за себя и за меня тоже. И за всех других мужчин и женщин, прошедших через этот ад и оставшихся там. И за моего единственного. Его отобрали у меня, не дав даже посмотреть, даже коснуться. Зачатый "в порядке эксперимента", он и дальше предназначался для экспериментов. Я не знаю его судьбы. Сейчас ему было бы семнадцать. Или ей? Даже этого мне не позволили узнать. Я не знаю, как вы сумели найти друг друга, Вы и Ваш любимый, и не хочу знать. Потому что даже сейчас даже случайная обмолвка может выдать помогавших Вам и ему. Я счастлива за Вас. А Вы… Вы будьте счастливы, Джен. Забудьте всё, что было, как страшный нелепый сон, и живите. И ничего не бойтесь. Помните, что когда наступит решающий час, Ваши сила и смелость придут к Вам…"

…Женя обсуждала с Эркином варианты их дальнейшей жизни. Он слушал, кивал, сам что-то говорил, но Жене это было неважно. Ну, в самом деле… Разве важно: где или как они будут жить? Важно, что будут и что жить.

Заворочалась Алиса. И Женя спохватилась, захлопотала. Надо её собрать, скоро ей на молоко. У Эркина пуговица на рубашке еле дышит, вот-вот оборвётся.

— Сейчас я прямо на тебе прихвачу. Отвернись только, а то уколю.

Вошла Ада с узлом чистого белья, таща за собой перемазанного Толяна. Женя, низко наклонившись и почти прижавшись лицом к шее Эркина, перекусила нитку.

— Ну, вот и всё.

Эркин встал и ловко протиснулся к двери.

— Э-эрик! — просияла улыбкой Алиса, садясь в кровати. — А на молоко ты меня поведёшь, да?

Женя сразу кивнула.

— Отведи её, Эркин. У меня дел выше головы.

— Хорошо, — согласился Эркин. — Я во дворе подожду.

— Да не мешаешь ты ничуть, — сразу сказала Ада, стаскивая с Толяна грязную рубашку. — И где ты её так уделал, горе моё?

Эркин натянул куртку, улыбнулся Алисе, сосредоточено расстёгивающей пижамку, и вышел.

После барака холодный воздух обжёг лицо и защекотал в носу. Эркин, стоя на крыльце, оглядел лагерную площадь, залитую уже по-зимнему неярким солнцем. Ну вот, письмо он отдал, и всё обошлось. И… и неужели Женя… не то, что забыла, нет, такое не забывается, но уже не так переживает из-за того… что и в мыслях называть страшно. Пропади он пропадом этот Джексонвилль. Здесь они в безопасности. А если эта сволочь белёсая, что Женю с Алисой искала, здесь и появится, то отделает он сволочугу как надо. Ни одна больница этой скотине уже не поможет.

Эркин не спеша спустился с крыльца. Холодный ветер сильно ударил его в грудь, заставив застегнуть куртку. А совсем зимний ветер — удивился Эркин. Если снег выпадет сейчас, то дня два пролежит, не меньше.

— Эрик!

Он оглянулся. Алиса сбежала к нему с крыльца и цепко ухватилась за руку.

— Сейчас Толян выйдет, и пойдём. Мы его на молоко возьмём, да?

— Почему ж не взять, — улыбнулся Эркин.

— А чего меня брать?! Я и сам дойду, — пробурчал, спускаясь к ним с крыльца, свежеумытый Толян. — Идти-то здесь… — он независимо сплюнул сквозь зубы и пошёл с другой стороны, будто сам по себе, искоса поглядывая на возвышающегося над ним Эркина.

Идти до столовой, где уже собирались дети, было и впрямь недалеко. Но Алиса и за столь малую дорогу рассказала Эркину и Толяну, больше обращаясь к Толяну, кучу новостей про их утреннюю прогулку. Толян старательно делал презрительное лицо, но было видно, как он завидует.

— Салочки — девчачья забава, — он снова сплюнул. — Вот борьба если…

— Эрик тебя одним пальцем повалит, — засмеялась Алиса. — Я его осалила, а он меня нет.

— Поддался он тебе, малявка, — презрительно скривил губы Толян.

Алиса замерла с открытым ртом, но только на секунду.

— А победа — это главное!

— Победа должна быть честной, — гордо ответил Толян.

Спор не закончился, потому что открылась дверь, и дети повалили внутрь такой же, как у взрослых, но более шумной толпой. В дверях Алиса оглянулась и покивала Эркину, что, дескать, всё помнит и баловаться за столом не будет.

Слово своё она сдержала, что доказывало отсутствие молочных пятен на её пальто и платье. Это быстро проверила подоспевшая к её выходу Женя.

— Хорошо, умница. Можешь теперь гулять до ужина.

— А за ворота?

— Нет, — твёрдо сказала Женя и, когда Алиса, не слишком огорчённая отказом, убежала к другим детям, объяснила Эркину: — Когда праздник обычен, он уже не праздник, правда?

Эркин согласно кивнул. Женя улыбнулась.

— Ну ладно. Я в прачечную до ужина.

— Хорошо.

— Да, — Женя, уже отбежав на два шага, вернулась, — ты рубашку утром менял, так? — Он кивнул. — Ну, так принеси мне грязную. И остальное, что накопилось, прямо в прачечную, хорошо?

И убежала, не дожидаясь его ответа. А чего и ждать? Она скажет — он сделает. Эркин взглядом проводил Женю до дверей прачечной и пошёл в свою комнату. Что там у него накопилось? В бане он вчера был, трусы и портянки там стирал, их снять уже с батареи надо, тогда, значит, то, что сегодня утром поменял, и… и всё, пожалуй. Что на нём — это всё чистое. Женя, правда, говорила, что в раковине под краном чисто не отстирывается, и забирает выстиранное им на перестирку. Но его и такое устраивает. Он завернул трусы и портянки в грязную рубашку и пошёл в прачечную.

Лагерная прачечная была женским царством. Нет, специально мужчин никто не гнал, но они и сами избегали заполненной тёплым паром и женскими голосами прачечной. Каждому вошедшему туда с узелком мужчине сразу выкликали его жену или кем там она ему приходится, а если это был одинокий, то кто-то из женщин тоже сразу отбирал у него узелок, а мужчину выставляли наружу со словами:

— Да не бойся, простирну, выглажу, нитки не пропадёт!

Не желавшие связываться с бабьём стирали себе сами в умывальной или в бане, а то и в грязном ходили. Таких тоже хватало.

И сейчас не успел Эркин закрыть за собой дверь и проморгаться в пахнущем мылом парном тумане, как с десяток голосов уже на все лады звал Женю, Женьку, Морозиху, мужик ейный пришёл, позовите там, никак в сушке она…

Только этот весёлый русский гомон и отличал эту прачечную от той, в имении. Даже запахи те же — коричневого рабского и жёлтого хозяйского мыла. Только здесь их называли жёлтое — бельевым, а коричневое — грубым.

Вынырнула из облаков пара Женя, с выбивающимися из узла прядями волос, в летней кофточке без рукавов и старой юбке.

— Ой, Эркин, давай сюда, — она взяла узелок и развернула его лицом к двери. — Иди-иди, парно тут, чего тебе в духоте.

— Ой, чего ж ты его гонишь? — рослая черноволосая красавица с выпирающими из выреза кофточки грудями озорно подмигнула ему. — Давай, уж раз пришёл, и тебя простирнём. Отмоем — так уж отмоем, будешь беленьким да румяненьким.

Эркин встретился с ней глазами и улыбнулся.

— Чёрного кобеля не отмоешь добела, неужто не слыхала?

— А это по прачке глядя, — подбоченилась та. — Не бойсь, Морозиха, от раза его не убудет.

Женя рассмеялась вместе со всеми. Рассмеялся, показывая, что понял шутку, и Эркин.

Так под общий смех он уже было вышел, как его догнал голос Жени.

— Эркин, Эркин!

Он резко бросился назад.

— Что?!

— Помоги нам, мы поднять не можем, — потянула его за рукав вглубь прачечной Женя.

Нужно было раздвинуть стоящие на плите баки, поднять с пола и втиснуть между ними ещё два, наполненных водой и бельём. Не такие уж они и тяжёлые, но не по женским силам. И ручки неудобные, непонятно даже под какую руку сделаны.

Эркин снял куртку и огляделся. Куда бы её положить, чтоб не на мокрое?

— Женя, подержи, ладно? — она взяла куртку. — И тряпка есть какая?

Несколько рук сразу протянули ему тряпки. Он выбрал, на его взгляд, самую надёжную и взялся за работу.

Сначала ему пытались помогать, но, увидев его напряжённо сведённые брови и сжатые губы, только указывали, что и куда ставить, хотя и эти указания он, как излишние, оставлял без особого внимания.

— Ага, ага…

— И вот сюда его…

— А этот подними…

— И этот…

— Ой, Женька, до чего ж он силён у тебя!

— Это ж как мужика откормить надо!

— Вот эту дурынду ещё, милок, подними.

Эркин этот гомон не слушал: он и сам видел, что и куда ставить.

— Ну вот, — он выпрямился и вытер рукавом мокрый не так от пота, как от пара лоб. — Всё?

— А может, — это всё та же грудастая, — ещё кой-чего поднимешь?

И залилась звонким смехом, перекрывшим женский гомон.

— Ой, покраснел! — ахнул кто-то.

— Женька, не тушуйся, что останется, тебе отдадим!

— В конвертике!!

В первый момент Эркин действительно испугался, потом рассердился на себя за свой страх, оттого и покраснел, а потом… потом рассмеялся со всеми.

— Больно много меня одного на всех вас!

— Ай, молодец какой! — восхитилась одна, совсем седая и морщинистая. — На тебя такого посмотреть и то в утешение.

— Ой, прибедняйся, старая! — кричала ей другая. — Тебе не посмотреть, а чего другого охота!

— Я сейчас мужика твоего сюда пришлю, — пообещал Эркин, забирая у Жени куртку и пробираясь между корытами к выходу.

— Да на хрен он ей нужен, когда ты здесь?!

— Свой всегда под боком, а…!

— А у чужого…!

— Ага, в чужой миске каша гуще!

— А у чужого мужика больше и твёрже!

Тут грудастая завернула такое, что Эркин не выдержал. Он обернулся, увидел смущённую, покрасневшую до слёз Женю и быстро, сам не ожидая от себя такого, притянул её к себе, зажал ей уши своими ладонями и ответил одной из длинных английских фраз, какими спальники переругивались со спальницами.

После секундной паузы — не все настолько знали английский — прачечная заорала и завизжала так, что Эркину стало ясно: победа за ним! Он отпустил Женю и выскочил наружу. Натянул на разгорячённое тело куртку и побежал. Сейчас главное — не стоять. Зимним ветром прохватит по мокрому телу — не миновать Пустыря, а то и Оврага. Сейчас к себе, растереться…

Он влетел в свою комнату, быстро, ни на что не глядя, бросил на вешалку куртку, стянул рубашку и крепко растёрся насухо полотенцем. И уже спокойно, удовлетворённо ощущая, как горит на спине и плечах кожа, повесил и расправил полотенце, пощупал брошенную на кровать рубашку. Нет, не мокрая, так… даже не сырая, на теле высохнет. Он оделся и, уже застёгивая пуговицы, увидел, что не один.

На пустой кровати у окна сидел… чужой. Вернее… нет, ни в одежде — самая обычная синяя в чёрную клетку рубашка, обычные тёмные брюки, ботинки, ни в позе — сидит на кровати, уперев локти в колени, а подбородок в сплетённые пальцы, ни во внешности — продолговатое лицо, серо-голубые чуть прищуренные глаза, будто припорошенные серой пылью коротко подстриженные волосы, мягкое лицо, хотя видно, что недавно худым был, голодал, наверное, что тоже обычно, — во всём этом не было ничего необычного, но Эркин насторожился. И почему этот… всё-таки чужак матрац развернул, а бельё и одеяло не тронул. И куртка не на вешалке, а лежит рядом, кожаная, на меху, с блестящими молниями застёжек. Не по лагерю куртка.

— Здравствуй, — сказал по-русски мужчина. — Ты Эркин Мороз?

— Здравствуйте, сэр, — почему-то Эркин ответил по-английски и назвал чужака сэром, как никого в лагере не называл, если не считать тот случай с лейтенантом.

— Ты хочешь говорить по-английски? — удивился мужчина.

Эркин неопределённо повёл плечами и сел на свою кровать.

— Ну, как тебе удобнее, — кивнул мужчина.

Если он ждал вопроса от Эркина, то ждать бы ему пришлось долго. Нет, конечно, самый первый и естественный вопрос: "Ты что, новенький?" — так и вертелся на языке, но Эркин упрямо молчал. И мужчина начал первым.

— Меня зовут Никлас, — заговорил он по-английски. — Мне надо поговорить с тобой. Я, — он улыбнулся, — специально приехал.

Эркин не ответил на его улыбку. После шуток в прачечной, после того, как он понял, что Женя простила его, ощутил, что его руки не противны ей, после утренней прогулки, было так трудно держать лицо неподвижным, но ему приходилось справляться и не с таким.

— Ты не хочешь говорить? — опять улыбнулся Никлас. — Не доверяешь мне? Или всем белым?

Улыбка у него не злая, мягкая, но Эркин не верил ей. В комнате установилось молчание. И почему-то не было ни Грега, ни Романа, ну, Фёдор с утра ушёл в город, Ив наверное гуляет с Призом за забором, а эти-то где? Обычно после обеда они до ужина спят или так лежат.

Резким рывком распахнулась дверь, и на пороге встал Ив, крепко держа за ошейник Приза, молча дыбящего шерсть на загривке. По лицу Никласа скользнули, мгновенно сменив друг друга, удивление и узнавание.

— Мороз… Эркин, — Ив тяжело дышал, как после бега, — пока не предъявлен ордер и не открыт протокол, ты имеешь право молчать. И право на адвоката всегда за тобой.

— На кого?! — Эркин изумлённо повернулся к Иву. — Ты о чём?

— Допрос, — Ив перевёл дыхание, — проведённый с нарушением процедуры, без ордера…

— Не надо, — остановил Ива Никлас. — Не надо демонстрировать свою эрудицию, сейчас это неуместно. И успокойте собаку. Мне бы не хотелось открывать здесь стрельбу.

— Вам же я нужен, а не он, — ответил, словно не услышав его, Ив. — Ну, так берите меня, а его оставьте в покое.

— Молодой человек, — голос Никласа спокоен, и сидит он неподвижно, но глаза Приза наливаются кровью, а из горла рвётся тихое глухое рычание, — предоставьте мне решать, кто мне нужен, а кто нет. Вы мне как раз не нужны. Хотя с вашим отцом я бы побеседовал. Не скажу, что с удовольствием, но с интересом.

— Вы… — Ив слегка потянул за ошейник, и Приз сел у его ног. — Вы узнали меня?

— Так же, как и вы меня. А теперь…

Возникший в дверях комендант мягким толчком отодвинул Ива.

— Я ж сказал, — комендант тоже говорил по-английски, — не дадут вам нормально побеседовать. Каждый всё сам знает и понимает, и лезет… куда его совсем не просили, — последнее явно предназначалось Иву. — Идите в канцелярию. Туда уж никто не влезет.

Никлас кивнул и легко встал, надев куртку.

— Хорошо. Мы перейдём в канцелярию. Или, — он посмотрел на Эркина, — или предпочитаете остаться здесь?

Их глаза встретились, и Эркин с усилием стряхнул с себя наваждение.

— У меня есть выбор, сэр?

— Молодец, — искренне сказал Никлас по-русски. — Пошли.

Эркин встал, снял с вешалки куртку. Проходя мимо Ива, будто оступился, коснувшись своим плечом его плеча, и вышел в коридор, не оглянувшись.

Все двери открыты. В коридор никто не выходит, но, сидя на кроватях, молча провожают взглядами. "Как в распределителе", — подумал Эркин. Только что решёток нет. И с тем же молчаливым пристальным вниманием рассматривали шедшего следом Никласа.

Комендант укоризненно посмотрел на Ива.

— Ну, взбаламутил и доволен? Сиди теперь здесь и не рыпайся. Сам вляпаешься и всех туда же потянешь, — и ушёл.

Ив отпустил Приза и сел на свою кровать, обхватил голову руками. Приз сел рядом, положил голову ему на колени и замер.

И во дворе были люди. И тоже молча смотрели на них. Эркин быстро незаметно огляделся, не увидел Жени и перевёл дыхание. Лучше, чтоб она не видела. Чёрт, как всё было хорошо и вот… опять.

В канцелярии Эркин не бывал с того самого первого дня. Всё как тогда, только нет ни особиста, ни девушек-секретарш.

— Проходи, — Эркин не обернулся. Ни на эту привычную команду, ни на следующую, достаточно странную: — Садись, где хочешь.

Нет, его на это не купишь. Допрос есть допрос. Он по-прежнему стоял, не оборачиваясь, посреди комнаты.

— Это не допрос, Эркин. Мне надо, очень надо поговорить с тобой.

Голос мягкий, не злой и совсем не приказной, но ему очень трудно противостоять. Ну, раз по-русски… По-русски ты "сэра" не услышишь.

— Что вам от меня надо?

Никлас кивнул. Что же, Золотарёв предупреждал, что парень неконтактный и будет нелегко. И реакция мгновенная, и настрой негативный. Хотя в тюрьме парень шёл на сотрудничество достаточно охотно. Так что, пожалуй, попробуем ту форму.

— Я уже сказал. Мне надо с тобой поговорить, — медленным плавным движением Никлас достал из внутреннего кармана куртки конверт. — Вот посмотри. Может, кого-то из них ты знаешь.

Эркин стоял перед ним, заложив руки за спину и упрямо склонив голову. Никлас понимающе улыбнулся:

— Не думаю, чтобы среди них были твои друзья.

Только после этих слов Эркин протянул руку и взял конверт. И как-то само собой получилось, что они сели за один из столов.

Никлас решил не вести протокол: любой аксессуар допроса мог вызвать опять реакцию отторжения.

Первой лежала фотография Рассела.

— Я уже рассказывал о нём, — удивился Эркин. — Я всё тогда рассказал.

Никлас кивнул.

— Да, я читал. И всё же…

— Зачем он вам? — Эркин насмешливо усмехнулся. — Он не самая сволочь. И… и слабак. Дважды мог застрелить меня, один раз даже вытащил пистоль, махал передо мной, целился, а не нажал. Нет, он не опасный.

— Да-а? — удивился теперь Никлас. — Я так не думаю. Скажи, а раньше, до… освобождения вы не встречались?

Эркин пожал плечами и, как всегда, заговорив о прошлом, перешёл на английский.

— Да нет. В имение он не приезжал. Ну, я его там не видел. А до этого…

— Да, скажем, в питомнике?

— На врача он не похож, — покачал головой Эркин, — не такая сволочь. И не надзиратель, точно, тех сразу узнаёшь. А так… давно было, да и не запоминал я их всех.

— Понятно, — кивнул Никлас, мягко взял у Эркина пачку фотографий и быстро нашёл нужную. — А этого?

Эркин недоумевающе посмотрел на неё, нахмурился, вгляделся пристальнее и медленно, будто она стеклянная, положил на стол.

— О нём не спрашивайте, — строго сказал он. — Не смогу, — с усилием поднял глаза на Никласа и увидел: этот понимает, этому объяснить можно. — Не могу говорить о нём. Зайдусь. Он… я не знаю, как сказать, но он самый страшный.

Никлас перевернул фотографию доктора Шермана оборотной стороной вверх, и Эркин благодарно улыбнулся ему.

Итак, доктор Шерман хорошо знаком парню, причём настолько, что даже фотография пугает. Что ж, очень показательно. Значит, и парней в госпитале можно будет привлечь к опознанию. Мороз всё-таки пять последних лет был в имении, и если не забыл, то, значит, воздействие было очень сильным. Остальные фотографии смотрит спокойно, внимательно, но явно никого не узнаёт. Верхушка СБ и "Белой Смерти" ему не знакома. Так, остановился, рассматривает.

— Что? Узнал?

— Нет, этого я не видел, но… но знакомое лицо. И не видел, а знаю.

Бригадный генерал Джонатан Говард? Совсем интересно.

— Может, он просто похож на кого-то? Кого ты знаешь.

— Да, — улыбнулся Эркин. — Точно. А на кого только? Вроде… вроде на хозяйку. Ну, когда я в имении был.

Никлас медленно кивнул. Этого никак ждать не мог.

— А у кого ты был? Имена ты помнишь?

— Хозяйку звали Изабелла, я помню.

— Изабелла Кренстон?!

— Да. Вы, — Эркин вскинул на него глаза, — вы её тоже знаете?

— Встречались пару раз, — уже спокойно ответил Никлас. — О ней ты можешь рассказать?

— Раз вы встречались, то знаете, какая она, — Эркин зло выругался.

Никлас понимающе кивнул.

— Всё ясно. Значит, этот там не появлялся. А этот?

Он достал из ещё не просмотренных фотографий ещё одну. И повторил:

— А этот?

— Этого помню. Младший брат хозяйки, — охотно ответил Эркин и насмешливо хмыкнул. — Ни одной юбки не пропускал и на цвет не смотрел. К его приезду двух спальниц купили, а ему всё было мало. Как скажи, его растравкой вместо кофе поили.

— Растравкой? — переспросил Никлас.

— Ну да, рабам перед случкой давали, чтоб ни о чём другом не думали, — Эркин помрачнел. — Ну, и в питомниках… тоже…

— Понятно, — кивнул Никлас, откладывая фотографию Хэмфри Говарда к просмотренным.

Эркин совсем успокоился. Его не обманули: друзей здесь не было. Фотографии беляков, многие в форме, этих не жалко. И только сердился на себя, что так испугался того… И, просмотрев пачку до конца и опознав ещё нескольких, бывавших в гостях в имении, Эркин отодвинул их и сам вернулся к той фотографии, так одиноко и лежащей лицом вниз.

— А этого я видел. И живьём, и так… на фотках.

— Расскажи, что можешь, — мягко попросил Никлас.

— Он… у вас?

Никлас покачал головой.

— Нет, его убили в Капитуляцию.

— Сказали, что убили, или труп видели? — требовательно спросил Эркин.

Никлас улыбнулся.

— Сказали. Но думаю, что это правда.

— Сволочи — они живучие, — угрюмо ответил Эркин.

— Да, так часто бывает, — кивнул Никлас. — Но давай об этом. Тебе тяжело говорить о нём. Почему?

Эркин вздохнул, повертел фотографию.

— Он… он самый страшный. Врачи, надзиратели… Они его боялись. Чего уж про нас говорить.

— Имени его не знаешь?

— Большой Док. Его так беляки называли. О нём… страшное о нём рассказывали. Ну, — Эркин бросил фотографию на стол и сцепил пальцы в замок, чтобы не порвать её ненароком. — Ну, беляки разные, конечно, были сволочи, им мучить в удовольствие, это ещё ничего, а вот были такие… ну, не люди мы для них, даже не живые, а так… материал, вот. Такого не разозлишь, но и не разжалобишь. А он… он ни в ком людей не видел. Он, говорили, учёный, исследователь.

Никлас понимающе кивнул. Вот откуда у парней страх перед этим словом! Что ж, интересная характеристика.

— Ты его только издали видел?

— Да, — кивнул Эркин. — Мне повезло. Он иногда забирал себе несколько парней. Или спальниц. Иногда мальцов из учебки, иногда кому уже срок подходил. На исследования. И больше их никто не видел. Он учёный, понимаете? Его так и называли. Большой Док, Большой Учёный, — Эркин вдруг виновато улыбнулся. — Этого ведь мало для вас?

— Как тебе сказать, — Никлас собрал разложенные по столу фотографии. — Любая информация — ценность. Мне теперь есть не о чём, а как говорить с другими. Спасибо тебе.

— Не за что, — пожал плечами Эркин. И не удержался: — И ради этого вы приехали?

— Не только, — улыбнулся Никлас. — Ещё у меня поручение. Вернее, просьба. Ведь это Рассел сказал тебе о смерти… твоей жены?

— Да, — твёрдо ответил Эркин.

— Так вот, он не обманывал тебя. Он сам был в этом уверен. Что и её, и девочку убили.

— Девочка была со мной.

— Да, но он этого не знал. Что они живы, он сам узнал совсем недавно, буквально на днях. Теперь он хочет повидаться с тобой и объяснить, что он… это называется, добросовестно заблуждался. Но, — Никлас улыбнулся, — принести свои извинения лично он не может. И я это делаю за него.

Эркин снова пожал плечами.

— А не всё ли равно?

— Ему нет. Он не хочет, чтобы ты считал его лжецом.

Эркин усмехнулся.

— Ему так важно, что о нём думает раб, да ещё и спальник?

— Видимо, да, — теперь пожал плечами Никлас.

— Его проблема, — буркнул Эркин.

Никлас уже открыл рот для следующего вопроса, но, видно, им было не суждено поговорить без помех. Распахнулась дверь, и в канцелярию вошла Женя. К крайнему изумлению Эркина, Никлас встал.

— Миссис Мороз? Добрый день.

— Добрый день, — очень спокойно ответила Женя. — С кем имею честь?

— Никлас Северин, — склонил голову Никлас.

— Очень приятно, — ответила таким же кивком Женя, подошла и встала за спиной Эркина, положив ладони на его плечи. — Мне, я думаю, представляться не надо. Какие у вас претензии к моему мужу?

— Не претензии, миссис Мороз, а несколько вопросов и одно поручение, — улыбнулся Никлас. — Прошу вас.

Он быстро и очень ловко подставил Жене стул, вернулся на своё место и сел после того, как села Женя.

— Фактически мы всё уже выяснили, но… — Никлас снова перебрал фотографии, отыскивая нужную. — Миссис Мороз, если позволите, вы помните Эдварда Сторма?

— Да, — кивнула Женя. — Он… он арестован?

— Да. Я хотел бы знать, что произошло в конторе Грэхема тридцать первого октября.

Женина ладонь, лежавшая на кулаке Эркина дрогнула, и Эркин сразу напрягся, готовясь защищать Женю. И Никлас извиняющимся тоном сказал, глядя на Эркина.

— Вас бы не затруднило оставить нас вдвоём?

— Иди, Эркин, — сразу сказала Женя.

Эркин нехотя встал, сверху вниз посмотрел на Никласа. Если бы только этот просил, то хрен бы он оставил Женю, но Женя сама сказала… Ладно.

— Женя, я за дверью буду, — сказал он по-русски.

— Пожалуйста-пожалуйста, — готовно откликнулся по-русски Никлас.

У двери Эркин оглянулся, и Женя с улыбкой кивнула ему.

Эркин вышел на крыльцо, и к нему сразу подбежали Грег и Роман.

— Ну?

— Чего он тебя?

— Тихо, — махнул им рукой Эркин. — Женя там.

И замер, прислушиваясь к тихому неразборчивому шуму внутри. Грег и Роман остались стоять рядом.

Сволочь этот… Никлас, конечно. Станет теперь Женю мотать, что и как там было. Она только-только отошла, а этот её про "трамвай" выспрашивать будет. Ну, если Женя сейчас только вскрикнет или ещё что… по стенке гада размажу и накласть мне на визу. На хрена она мне, если с Женей что… Но разговор за дверью шёл спокойно, ничего тревожного он не слышал. Потом стукнул отодвигаемый стул, и Эркин сразу рванул дверь, влетев в канцелярию.

— Благодарю вас, — Никлас собирал и складывал в конверт разложенные по столу фотографии.

Женя протянула ему ту, что держала в руках.

— Значит, он арестован?

— Кто? — Никлас взял фотографию. — Да. А что?

— Нет, так просто, — покачала головой Женя. — Спасибо.

— Вам спасибо, — вежливо улыбнулся Никлас.

Эркин подошёл и встал рядом с Женей.

— Всё в порядке? — спросил по-английски.

— Да, — Женя взяла его под руку. — До свиданья.

— До свиданья. Желаю счастливого пути, — Никлас улыбнулся уже совсем по-свойски. — И счастливо устроиться на новом месте.

Эркин почувствовал, что и ему надо высказаться.

— Было приятно познакомиться, — и с еле заметным усилием вместо привычного "сэр", — мистер Северин. Надеюсь, мы помогли вам.

Рука Жени одобрительно сжала его локоть, и Эркин перевёл дыхание. Ещё пара положенных официально-вежливых фраз, и Эркин с Женей вышли из канцелярии, спустились с крыльца.

— Ну что? Обошлось? — встретили их Грег и Роман.

— Да, спасибо, — улыбнулась Женя. — Я так перепугалась, а ничего особенного, — она всё ещё держала Эркина под руку. — Там одного с моей бывшей работы арестовали, вот меня и спрашивали о нём.

Эркин кивнул.

— Меня тоже.

— Ну, и слава богу, что обошлось, — необычно весело сказал Роман.

Грег кивнул.

— Если сволочь была, то и заложить не грех. Извини, Женя.

— Ничего, — улыбнулась Женя.

Подошёл Ив с Призом. Но сказать ничего не успел. С крыльца быстро сбежал Никлас, приветливо всем кивнул и, встретившись глазами с Ивом, сказал ему по-английски:

— Проводите меня до развилки, хорошо? — и по-русски всем остальным: — Желаю удачи, до свидания.

— До свидания.

— И вам удачи.

Вежливо попрощались и взглядами проводили его и Ива до ворот.

— Чего он так далеко машину оставил? — задумчиво сказал Грег.

— Его проблемы, — пожал плечами Эркин.

— Не скажи, — возразил Грег. — У таких всё не просто, а со смыслом.

Роман согласно кивнул.

— А смысел у них всегда один. Думаешь, не захотел "воронком" народ будоражить?

Грег пожал плечами.

— И это возможно.

Эркин не стал ни спорить, ни соглашаться. "Воронок" — это, конечно, серьёзно, но разговор к нему никак не вёл, так что… Всю свою жизнь он отгораживался от всего непонятного фразой: " Дела белых — не мои дела", — и это помогало, а иногда и спасало. И сейчас не было причин, чтобы он стал думать по-другому, во всяком случае, их не видел. И потому ограничился неопределённым хмыканьем. Женя быстро взглянула на него.

— Ладно, хорошо, что обошлось, побегу достираю.

— Да, — кивнул Эркин. — А Алиса где?

— Ада присмотрела, — Женя улыбнулась, привстав на цыпочки, быстро поцеловала его в щёку и убежала.

А Эркин остался с Романом и Грегом. Стояли, курили, обмениваясь редкими малозначащими фразами, и смотрели на ворота. Ждали Ива.

Наконец открылась боковая калитка, и вбежал Приз, а следом вошёл Ив. Увидел их и улыбнулся, подошёл к ним, доставая сигареты.

Его, как и Эркина, ни о чём не спрашивали. Тут такое дело: что посчитает человек нужным, то и скажет. Ив ограничился кратким:

— Всё в порядке.

— Ну и ладушки, — сказал по-русски Роман.

— Ла-ду-шш-ки? — переспросил Ив.

Втроём они как-то объяснили ему смысл сказанного. Наконец, Ив кивнул.

— Понял.

За уроком русского не заметили, как стало темнеть.

— Мороз, до ужина сколько?

Эркин посмотрел на часы.

— Час ещё. С минутами, — и улыбнулся. — День какой длинный был.

— Да, — кивнул Грег. — Всего хватило.

Ещё постояли, поболтали о всяких пустяках на двух языках сразу, заодно приучая Ива к русским словам, и неспешно пошли к столовой. Уже на подходе их нагнал вернувшийся из города Фёдор.

— Ну как тут, мужики?

— Шикарный цирк пропустил, — усмехнулся Грег.

— Да уж, — кивнул Эркин. — От смеха печёнка болит.

Фёдор быстро оглядел их.

— Понятно, — протянул он. — Цирк, да, такое дело. Никогда не угадаешь, кто смеяться будет.

Ив шёл и смеялся со всеми.

Алиса и Женя уже ждали Эркина. Он кивнул спутникам и отошёл к ним.

— На коротких вожжах парня водят, — хмыкнул ему вслед Фёдор.

— Так не брыкается же, — ответил Грег.

— И то верно, — согласился Фёдор.

Эркин не обернулся, хотя и слышал. Они ж не со зла. А Алиса уже уцепилась за его руку, и Женя улыбается. И ему уже на всё плевать, пусть думают и говорят, что хотят.

После ужина он, тоже как всегда, проводил Женю и Алису до женского барака и пошёл к себе. Длинный день наконец кончался.

Фёдор лежал и читал газету, Роман учил Ива русским названиям дней недели, Грега не было, но его постель уже разобрана. Эркин взял полотенце и пошёл в умывальную. Стирать не стал: почему-то устал, хотя вроде ничего особого не было. Неужели он так испугался этого… Никласа. Раньше так от страха не уставал. Сердясь на себя, он долго умывался и обтирался холодной водой, пока не загорелась кожа.

— Что смываешь, Мороз? — спросил кто-то.

— Прошлое, — ответил Эркин, не оборачиваясь и не задумываясь, и, только уже идя по коридору и растираясь на ходу полотенцем, понял, насколько правильно ответил.

И улыбнулся.

Грег уже лежал, накрывшись, как всегда, с головой, Роман, сопя, копался в своей тумбочке, Фёдор читал половину газету. Вторую половину читал Ив. Приз лежал под его кроватью, уложив большую голову рядом с толстыми лапами, и даже ухом не шевельнул в сторону раздевавшегося и укладывавшегося Эркина. А Ив оторвался от газеты, молча улыбнулся и снова уткнулся в текст.

Эркин лежал как раз между Фёдором и Ивом и видел, как оба читают. Ив двигал глазами быстрее. Ладно, приедем, обоснуемся, и Женя научит и его читать.

— Федька, гаси свет, — сделал обычное вечернее заявление Роман.

— Ты ж ещё не спишь, — возразил, не отрываясь от газеты, Фёдор.

— Встану сейчас, — пообещал, укладываясь, Роман.

Разговор шёл по-русски. Ив то ли догадался, то ли понимать начал, но положил газету на тумбочку и стал раздеваться. Эркин повернулся набок, натягивая на плечи одеяло, закрыл глаза. Так. Ив уже лёг. Фёдор встал и, выходя, выключил свет. Всё, ночь, спим… Возвращения Фёдора он уже не слышал.

От шофёра, уезжая в лагерь, он отказался. И теперь ему в дороге не спать, но это и к лучшему. Можно спокойно обо всём подумать. Итак…

В госпиталь уже не успевает, значит прямо к генералу. Михаилу Аркадьевичу Родионову. Странно, конечно, было называть Майкла генералом, да и Майклом тоже, но привык же. Любое имя — только набор звуков и букв, не больше. Стал же сам сначала Суровым, Ником, Никласом, потом Севером, оказалось удачным созвучие с русским звучанием английского Nord, Колей Северным, а теперь Николаем Николаевичем Севериным, и ничего. Сам привык, а другие… а другие другого и не знают, и знать не должны. Значит, сейчас к Майклу, отчитаться, поговорить и заночевать у него же. А Майкл оказался прав. В который раз. Именно так всё и вышло. И остальное тоже в принципе совпало с предположениями. Но по порядку. Сначала самое простое. Эдвард Сторм…

…Он сидит в углу и молча наблюдает. Стандартная ситуация. Сторм активно разыгрывает карту сотрудничества со следствием. Следователь въедлив, ехиден и слегка неофициален.

— Итак, вы утверждаете, что именно вы сообщили в комендатуру и вызвали войска.

— Нет-нет, — Сторм доброжелательно улыбается. — Мне не надо лишнего. Я, с вашего разрешения, способствовал этому вызову. Мисс Малик… типичная женщина, по наитию и вдохновению она сделает всё как надо, а любую инструкцию либо забудет, либо перепутает последовательность действий. Проверено на практике, — он позволяет себе лёгкую усмешку. — Я просто помог ей.

— Ваша стрельба тоже была помощью? Как и всё последующее?

— Вы имеете в виду… "трамвай"? Так его не было! И стрельба… Я же даже не задел её, — начинает горячиться Сторм. — Вы же знаете меня, знакомы с моим личным послужным списком. Неужели я мог промахнуться с нескольких шагов?! А потом я вывел её из конференц-зала…

— Избитую, в разорванной одежде… Что же вы остановились? — насмешливо улыбается следователь.

Сторм, ломая спички, закуривает.

— А как бы ещё я мог её спасти? Только имитацией казни. Это была имитация, поймите!

До этого он был на очной ставке Шермана и Сторма. Именно там и возник вопрос о роли Джен Малик и её судьбе. Шерман обвинял Сторма в её смерти. Так и возник этот эпизод…

…Наклонившись вперёд, Никлас вытер ладонью лобовое стекло и опять откинулся на спинку. Да, у Сторма это было последним козырем. Смягчающее обстоятельство. Плюс сотрудничество со следствием. А для Шермана… Ещё одна сломанная судьба. Скольких сломала Империя…

…Огонь в камине, кожаные старинные кресла и двое взрослых разумных людей ведут неспешный доверительный разговор.

— Отец, я знаю, что ты скажешь, но на этот раз ты меня не остановишь.

— Знаю, — отец глядит на него и медленно покачивает головой. — Знаю, сынок. В нашей семье, приняв решение, уже не отступали. И не меняли убеждений в угоду… выгоде. Знаю. Но я останавливаю тебя не потому, что согласен… с теми, со всем, что они творят. Я боюсь за тебя. Ты же погибнешь, сгоришь в этом костре.

— Отец. Лучше умереть стоя…

— Чем жить на коленях, — подхватывает отец. — Я и это знаю. И согласен. Но это слова. А умирать придётся на деле.

Он молча вздёргивает подбородок.

— Ты думаешь о рабах, о цветных, о русских, — говорит отец. — А о нас с мамой ты подумал?…

…Прости, отец. И мама. Я иначе не мог. Не уподобляться же тем, сломавшимся до удара? Нет, я понимаю: устоять под этим, под таким прессом очень трудно, да что там, невозможно, и всё же…

Никлас сосредоточенно вписал машину в поворот. Нет, отвлекаться нельзя. Итак, версия Сторма, в целом, подтверждается. С этого он и начнёт свой доклад.

Ив медленно вытянулся под одеялом, а потом, как в детстве, свернулся в комок. Ну, вот и всё. Отпустило. А ведь как испугался, увидев, да нет, услышав этот голос. Но… обошлось…

…За ворота они выходят молча. И первые несколько шагов проходят молча. Он не выдерживает первым.

— Как вы меня нашли?

— Не будьте таким эгоцентриком и не думайте, что весь мир вращается вокруг вашей персоны, — мгновенный ответ и улыбка. — Но я рад, что встретил вас.

— Ещё бы! И какую премию вам отвалят за мою голову?

— Не задирайтесь. У вас это плохо получается. Скажите, вы знаете о судьбе отца?

— Не в деталях.

— А как уцелели вы?

Он пожимает плечами.

— Случайно.

— Да, — задумчивый кивок. — Разумеется. Случайно спасение, а гибель закономерна. Кто-нибудь из родных остался?

— Насколько я знаю, никого. Отец и раньше… не поддерживал с ними отношений. Каждый сам по себе.

— Да, и сам за себя. Он был верен своим принципам.

— А теперь, — он старается улыбнуться, — задираетесь вы. Зачем?

Немного насмешливая улыбка.

— Верность принципам — достоинство, а не недостаток. Вы твёрдо решили уехать?

— Да, — говорит он с вызовом.

— Что ж, в вашем положении это совсем не плохой вариант.

И он снова не выдерживает:

— Так вы выпустите меня? Не арестуете?

— Нет. Во-первых, вас не за что арестовывать. К тому же вы — несовершеннолетний.

— А во-вторых?

— А во-вторых, ваш арест ничего не даст. Нужной нам информацией вы не владеете.

Он смотрит на идущего рядом человека. Да, всё-таки пережитые страдания никогда не проходят бесследно. Неужели и он сам изменился? Хотя нет, его же узнали. Но узнал и он. Они уже подходят к развилке и маленькой зелёной машине. Обычный армейский вездеход. У машины останавливаются.

— Желаю вам удачи в новой жизни.

Он растерянно кивает.

— Спасибо, но… неужели вы… вы не будете мстить?

Насмешливая, но необидная улыбка.

— Кому? Вам? Незачем. К тому же оскомины на губах у вас и так вполне достаточно. Вы выбрали неплохой, но нелёгкий вариант. Вам придётся сменить всё. Язык, привычки, манеры… Я не отговариваю вас, это ваше решение вашей проблемы. Желаю вам удачи…

…Ив вздохнул, не открывая глаз. На этом их разговор и закончился. Надо отдать должное: его ни разу не назвали по имени. Правда, и он не знает, как теперь зовут… пожалуй, не надо. Лучший способ не проговориться — это даже про себя не называть. И не всё ли ему теперь равно, как звали этого человека тогда, и как зовут теперь? Своего настоящего имени он тогда так и не назвал, так будем уважать его твёрдость. И этот человек прав. Новая жизнь — всё заново. Что ж, постараемся оправдать доверие и соответствовать. Выучить язык, привыкнуть к иной пище и другим обычаям, жить наравне с цветными и бывшими рабами. И не думать о прошлом, и не вспоминать. Прошлое осталось в прошлом.

Ив повернулся на спину, откинул с груди одеяло и вытянул руки вдоль тела. Через силу, разлепляя ресницы, открыл глаза. Тишина, сонное дыхание и похрапывание, уютное сопение Приза под кроватью. Ив покосился на соседнюю кровать. Эркин Мороз. Спальник. Раб. Индеец. Зачем он понадобился этому? Ведь сам не скажет, и не спросишь. И не надо — одёрнул он сам себя. У парня своя жизнь, в твою же он не лезет, не лезь и ты в его.

Эркин сквозь сон почувствовал на себе взгляд и открыл глаза. Ив? Чего это он?

— Ты чего?

— Я разбудил тебя? Извини.

Эркин спросил камерным шёпотом по-английски, и Ив ответил почти так же тихо.

— Не спится, что ли?

— Да.

Они одновременно повернулись набок лицом друг к другу.

— Тебя этот… — Ив запнулся.

— Никлас, — пришёл ему на помощь Эркин. — Мне он так назвался.

— Ага, Никлас. Он тебя сильно мотал?

— Да нет. Он фотки показывал, знаю ли я кого.

— Ну, а ты?

— Так это всё сволочь имперская. Их заложить — не грех, — повторил Эркин слова Грега.

— Да, — согласился Ив и уже твёрдо повторил: — Да. А мне он сказал, что я могу… ехать, что мне не будут мешать.

— Так это ж здорово, — искренне обрадовался Эркин. — Ты на язык теперь налегай.

— Да, я понимаю, что надо. Слушай, я вот что хочу спросить, — Ив говорил совсем тихо, почти по-камерному. — Вот ты смог всё забыть, так?

— Нет, — сразу ответил Эркин. — Я помню. Не хочу, а помню.

— И живёшь?

— И живу, — кивнул Эркин. — Всё забыть — это себя потерять.

Ив хотел что-то ответить, но тут шумно повернулся на другой бок Роман, пробурчав что-то про баламутов, что сами не спят и другим не дают, так при этом перемешивая английские и русские слова, что Ив понял.

— Им, понимаешь, днём рты затыкают, — подал голос Фёдор. — Надзиратель стоит и говорить не даёт.

Эркин улыбнулся, но спорить не стал и лёг опять на спину, закинув руки за голову. Ив кивком согласился с ним и натянул на голову одеяло. В самом деле, нечего горячку пороть.

Выйдя из машины, Никлас нашёл взглядом нужное окно. Сквозь штору смутно просвечивал шар лампы. Конечно, Майкл не спит. Никлас отдал ключи дежурному сержанту.

— Отгоните в гараж.

— Есть.

Не оглядываясь, вошёл в подъезд. Второй этаж, направо, первая дверь. И улыбнулся: звонки не оговорены. И пароль тоже. По многим причинам. Одна из которых — они давно знают друг друга в лицо и узнают при любой маскировке. Звонок отозвался птичьей трелью в глубине квартиры. И сразу шаги, щёлчок замка, приветливая русская речь.

— Заходите, Ник. Рад вас видеть.

— Я тоже, — улыбнулся Никлас, входя в холл.

Стандартное жильё: холл, крохотная кухонька-ниша и две спальни. Вторую спальню сделали кабинетом. Разумно.

— Выпьете с дороги кофе, — не спросил, а предложил Михаил Аркадьевич.

— А за кофе и поговорим, — согласился Никлас.

— Принято, — улыбнулся Михаил Аркадьевич. — Судя по вашему виду, съездили успешно.

— Да, вполне.

— И ваш тёзка, — Михаил Аркадьевич включил плитку и поставил на наливающуюся красным светом спираль кофейник, — пугал вас напрасно, правильно?

— Мой тёзка? — переспросил Никлас. — А, понял, Золотарёв, так? Он не пугал, а предупреждал.

— Ну-ну, — хмыкнул Михаил Аркадьевич. — Почему вы не взяли шофёра, Ник?

— Привык работать в одиночку, — улыбнулся Никлас. — Я проверил оба эпизода. Со Стормом и линию Шермана. В общем, как вы и предполагали. И была очень, как вы любите говорить, интересная встреча. Неожиданная.

— Совсем интересно. Заинтриговали. Так что, не спешите, Ник. Хорошие новости надо слушать не спеша, со вкусом.

— И с кофе! — засмеявшись, Никлас показал кивком на закипевший кофейник.

— Первую чашку здесь, а вторую уже за работой, согласны? — предложил Михаил Аркадьевич, ловко накрывая на столик у дивана в холле и наливая кофе.

— У меня есть выбор, сэр? — спросил по-английски, лукаво улыбаясь, Никлас и в ответ на весело-удивлённый взгляд Михаила Аркадьевича пояснил уже по-русски: — Цитирую Эркина Мороза.

— Понятно, — они сели на диван и взяли по чашке. — У парня так подвешен язык?

— Временами он даёт ему волю и очень внимательно следит за реакцией собеседника. По-русски, — задумчиво уточнил Никлас, — он, возможно, не столь уверен в себе. Потому и настоял на разговоре по-английски. Протоколов я не привёз, Михаил Аркадьевич, но, я думаю, что если возникнет такая необходимость, то я повторю визит уже официально.

Михаил Аркадьевич кивнул.

— И с таким же успехом?

— Возможно, и большим. Мы расстались корректно и контактно.

— Отлично. Итак…

— Сторм? — улыбнулся Никлас.

— Нет. Сторм и Шерман напоследок. Это работа. А для начала, — Михаил Аркадьевич улыбнулся, — что была за встреча?

Никлас задумчиво покачал дымящуюся чашку, отпил глоток.

— Я встретил сына Железного Хромца.

— Что?! — Михаил Аркадьевич впервые на памяти Никласа выдал такую реакцию. — Быть не может!

— Оказывается, может, — Никлас пожал плечами и сделал ещё глоток. Странно, но крепчайший горький кофе сегодня успокаивал. — Уцелели многие. Вы, я, спальники, лагерник. Ещё… кое-кто и кое-где. Почему бы не уцелеть и ему? С "охотниками" он дела не имел, с реваншистами тоже. Мы бы уже знали об этом.

— И где вы его встретили?

— Там же. В региональном лагере репатриантов. Живёт в одной комнате с Морозом и ждёт визы. Кстати, с репатриацией очень неплохо задумано, и реализация вполне прилична. Никого не нужно искать, сами приходят и подставляются под проверку.

— Да, согласен. Но вы не уходите в сторону, Ник. Что вы ему сказали?

— Ему? Ему я сказал, что он может спокойно ехать. Ему всего восемнадцать лет, Михаил Аркадьевич. Он прожил этот год, ни во что не влипнув, не связавшись ни с Белой Смертью, ни с криминалом. Думаю, мальчишка хлебнул вполне достаточно.

— Он знает о смерти отца?

— Сам он сказал, что не в деталях.

Михаил Аркадьевич кивнул.

— А детали ему узнать не от кого.

— Да, — согласился Никлас. — Железный Хромец, насколько я понимаю, попал в первые слои "пирога". Там навалено сверху столько, что не пробиться. Да и нужно ли, Михаил Аркадьевич? А мальчишка… Он сделал свой выбор. В лагере у него конфликтов нет, — Никлас негромко рассмеялся. — Вы бы видели, как он кинулся спасать Мороза от меня.

— Представляю, — улыбнулся Михаил Аркадьевич. — Он ведь и тогда не отличался особо ревностным соблюдением расовых законов, так?

— Да. Он врождённо порядочен. Помните эту классификацию?

— Ещё бы. Что ж, — Михаил Аркадьевич отхлебнул кофе. — Вы, разумеется, правы. И как его сейчас зовут?

— Документы у него на Ива Моргана. Скорее всего, будет их переделывать на русский вариант.

Михаил Аркадьевич на секунду задумался.

— Ну, Ив — это, конечно, Иван, а Морган… наверное, Моргунов.

— Возможно, — пожал плечами Никлас и внимательно посмотрел на собеседника. — Это важно?

— Вы правы, Ник. Думаете, надлом срастётся?

— В его возрасте это возможно. Как и у Мороза.

— Так, хорошо. Оставим Ива Моргана жить дальше самостоятельно. Ваше мнение о Морозе?

— В целом, — Никлас допил кофе и поставил чашку на столик, — прежние характеристики верны. Что бы я добавил? Не по характеру, а по биографии. Последние пять лет перед Освобождением он был рабом в Вальхалле, — и видя удивление Михаила Аркадьевича, уточнил: — Это имение Изабеллы Кренстон.

— Нет, Ник, я это помню. Однако… интересно.

— На нём была рубашка Старого Охотничьего Клуба.

Михаил Аркадьевич присвистнул, Никлас с улыбкой кивнул и продолжил:

— Пуговицы сменены, кое-где аккуратно зашита, но герб на кармане цел. Смысла его, по-видимому, ни Мороз, ни его жена не знают, иначе бы выпороли. Думаю, он подобрал её в одном из имений ещё зимой, возможно, в самой Вальхалле.

— Не исключено, — кивнул Михаил Аркадьевич. — Что он говорит?

— Об Изабелле? Английский язык достаточно богат, и парень владеет этим богатством в полном объёме.

— Представляю, — рассмеялся, допивая кофе, Михаил Аркадьевич. — Информации у него много, она интересна, но…

— Но не в оперативном смысле, — подхватил Никлас. — Извинения Шермана его не тронули, хотя он считает Рассела, цитирую, не самой сволочью. Его жена жива, а мотивы поступков Шермана его совершенно не волнуют.

— Вполне объяснимо.

— Да. Доктора Шермана он опознал. Здесь у меня есть варианты.

— Отлично.

Не прерывая разговора, они налили себе ещё по чашке, опустошив кофейник, и перешли в кабинет, за письменный стол. Михаил Аркадьевич подвинул себе под руку чистый лист бумаги и быстро нарисовал в углу маленькую неправильную спираль. Разговор стал уже рабочим, хотя тон беседы не изменился.

— Итак, всё-таки Сторм. С Евгенией Мороз, она же Джен Малик я побеседовал. Версию Сторма она подтверждает, но…

— Но? — заинтересованно переспросил Михаил Аркадьевич.

— Те же факты, но в другой интерпретации. Она уверена, что обманула Сторма, прорвавшись к телефону. Дальше у неё путаница, провалы… — Михаил Аркадьевич понимающе кивнул, — но очень похоже, что "трамвая" не было. Мне приходилось общаться с выжившими. Совсем другая картина и поведения, и воспоминаний. Сторм ловко провернул эту операцию. Застраховался со всех сторон.

— Да, Сторм ловок. Как вы думате, Ник, какие козыри у него ещё в рукаве?

— Предъявлено два. Рассел Шерман и Джен Малик. Я думаю, больше ничего нет. Об Исследовательских Центрах надо спрашивать Шермана.

Михаил Аркадьевич задумчиво пририсовал спирали хвостик и улыбающуюся кошачью мордочку.

— Сторма вы считаете отработанным?

— Какая-то информация там ещё есть, устаревшая, конечно, но… — Никлас пожал плечами. — С ним рвётся поработать Золотарёв. Хочет реабилитироваться.

— Пусть работает, — согласился Михаил Аркадьевич. — Здесь и додавит, и ничего не испортит. Теперь Шерман.

— Да, с Шерманом сложнее. Мороз испугался фотографии.

— Шермана?!

— Да, отца. Вы бы слышали, с каким… ужасом он произносит "учёный", "исследования". Шермана называли Большой Док и Большой Учёный. Для Мороза это клички.

— Понятно. Доктор Шерман работал со спальниками, не так ли?

— Думаю, его исследования были шире. И не только в области физиологии. Здесь, я думаю, вполне можно задействовать парней из госпиталя. Всё-таки Мороз последние пять лет уже не был спальником, многое и забылось, и изменилось. И не хотелось бы его снова отрывать от семьи. А посвящать в такие детали его жену тем более совсем не нужно.

— Понятно, — на листе чуть пониже и левее закручивалась новая спираль, неуловимо схожая и в то же время отличная от предыдущей. — Что ж… На мой взгляд вполне разумно. Вы сразу обратитесь к парням?

— Нет. Я уже думал об этом. Сначала поговорю с доктором Жариковым. Имеет смысл передать ему литературу Шермана и уже после этого выходить через него на парней.

— А не через Аристова?

Никлас покачал головой.

— С физиологией на сегодняшний день вопросов меньше, чем с психикой. Аристов хирург, а Жариков психолог. Широкого профиля.

— Он сейчас очень занят.

Никлас почувствовал, что краснеет под внимательным взглядом Михаила Аркадьевича.

— Вы видели их, Никлас?

Он молча опустил глаза. Надо объяснить, а он даже просто говорить об этом не может. Но кто же думал, что так всё завяжется, что прошлое… вдруг станет почти настоящим. И вдруг тихий, но такой… неожиданно точный вопрос:

— Вы поэтому настаиваете на выписке?

— Да, — сразу ответил Никлас и почувствовал, что отпустило и он может говорить. — Тогда меня… пытали они. Может, не эти самые, но…

— Вы видели их? — повторил Михаил Аркадьевич.

Никлас с усилием поднял глаза.

— Нет. Я… пришёл в их корпус, даже дошёл до их отсека и повернул. Не смог. Я… я не хочу мести, глупо мстить ударившей тебя дубинке. Но и находиться рядом с ними я не могу. И я думаю, нет, я уверен, что и к ним, к их… дрессировке доктор Шерман приложил руку.

— Что ж, — у спирали появились собачья или скорее крысиная мордочка, но почему-то с заячьими ушами и павлиний хвост, — не лишено… совсем не лишено. Хорошо. Займитесь Шерманами, Никлас, обоими. С Морозом вы отработали удачно. Давайте ещё раз пройдёмся по Расселу и наметим линию.

Пока Михаил Аркадьевич говорил, Никлас окончательно успокоился. И дальнейший разговор шёл уже исключительно в деловом тоне.

Ив лежал на спине, глядя в потолок. Сонная уютная тишина. Сопящая, похрапывающая, дышащая. Живая тишина. И блаженное чувство безопасности. Да, вот оно, здесь он в безопасности. И он не один. Ничего нет хуже одиночества…

…Голая продуваемая из конца в конец равнина. Чёрное небо с крупными яркими звёздами. Чёрный камень с белыми прожилками снега, набившегося в трещины. И он на этой равнине. Идёт, падает, снова встаёт и идёт. Хаархан. Мёртвая земля. Лагерный финиш. Как он сюда попал? Куда он идёт? Он один, один на всей земле. Всех убили, всех, всех, всех… "Слоёный пирог". Рядовые убили лагерников, офицеры рядовых, спецкоманда офицеров, спецкоманду… Кто убивает спецкоманду? "Слоёный пирог", трупы слоями и потом из огнемётов… А огнемётчиков? Кто будет убивать огнемётчиков?…

…Ив рывком сел на кровати, огляделся и снова лёг. Нет, все спят, даже этот… Мороз на соседней кровати. Странное имя — Эркин. Индейское, наверное. И все зовут его просто Морозом. Странно, что не проснулся. У спальников сон чуткий…

…Спрашивать о чём-либо отца бывает опасно, и он старается говорить спокойно.

— Зачем он мне?

Отец насмешливо разглядывает его.

— Не собираешься ли ты остаться девственником?

Он чувствует, как кровь приливает к щекам, и, может быть, от этого срывается.

— О какой девственности ты говоришь? Ты же сам ещё когда отвёл меня в Палас и купил мне спальницу.

— Правильно, — кивает отец. — Но я не хочу, чтобы ты был привязан к чему-то одному. Привязанность — это привязь. Поэтому сейчас у тебя будет спальник. Он опытен, и у тебя не возникнет затруднений. Женщина — помеха в нашей работе. Мужчина всегда надёжнее.

Он молча опускает голову…

…Так в его жизнь вошёл Лаки, Счастливчик. Трёхкровка. Его ровесник. Да, по годам они были почти ровесниками. Но он — мальчишка, а Лаки — опытный, вработанный, взрослый, хотя старше всего на год. Он уже старался не показывать… своё отношение к Лаки. Сладкую ведь отец продал именно из-за этого. Лаки хорошо пел. И танцевал. И не смеялся над его гимнастическими упражнениями, даже очень умело страховал на снарядах. И чистил клетки с его птицами. И помогал вычёсывать и кормить собак. Даже огромного Арийца, которого боялись все рабы. Ариец был специально натаскан на цветных. Но он приказал Арийцу не трогать Лаки, и тот даже ни разу не зарычал. И Лаки охотно слушал его рассказы. Ночью в постели они много разговаривали. Вернее, он говорил, а Лаки слушал. Сладкая сразу лезла с поцелуями, гладила его, и он забывал обо всём. А Лаки никогда не лез первым. Он рассказывал Лаки вычитанное из книг, а чаще выдуманное им самим. Он старался скрывать, но отец всё равно узнал. Нет, скорее донесли. Доносчиков в доме хватало с избытком. И Лаки не продали. Лаки убили. На его глазах. И сделали это два отцовских раба-телохранителя. Больше ему никого не покупали. Отец потребовал, чтобы дважды в неделю он ходил в Палас. Как все. Чередуя спальников и спальниц. Как на медосмотр. Он и относился к этому теперь так же. Как к нудной, не очень приятной, но и не слишком противной обязанности. Отец догадался и об этом. И сказал:

— Ты взрослеешь. Это приятно.

Он поблагодарил отца безлично-вежливой уставной фразой. Насмешки и замечания отца его ещё трогали, а похвалы… нет, он давно стал к ним равнодушен. Надо спать. Лаки не вернуть. Как не вернуть никого из убитых. Безвозвратные невосполнимые потери. Необратимые потери. Сколько их у него? Самая первая, которую он заметил, понял и осознал. Да, это Гленна, его няня, ирландка из Аризоны, рыжая веснушчатая, строгая и смешливая сразу. Она всегда была рядом, всё знала, всё умела, с ней было спокойно и весело. Ему исполнилось пять лет, когда Гленна исчезла из его жизни. Он проснулся утром и позвал её обычным:

— Няня! Гленна! Доброе утро.

Но её не было, вместо неё вошёл другой, совсем другой человек. Его гувернёр и наставник. Мистер Стерлинг. И больше он Гленны не видел. Он ещё попытался узнать, где она, куда делась, но все молчали, как будто не понимали или даже не слышали его вопросов. Ответил отец. Кратко и, как он потом понял, исчерпывающе: "Её больше нет". О непроизнесённом вслух: "И никогда не будет", — он уже догадался сам. От Гленны осталась… Да, эта песня, которой она убаюкивала его и которую он больше никогда ни от кого не слышал.

Может, из-за этой песни отец и убрал Гленну? Может быть. Но и отца убили. Передав ему вместе с кратким известием о смерти последний приказ. Отправиться в Хаархан для участия в операции по зачистке территории. Всё было понятно, и он без вопросов подчинился, зная, что и его убьют. Но ему уже было всё равно. И только песня Гленны назойливо звенела в ушах, заглушая выстрелы и крики. Палачом он не стал. Как? Сейчас уже не вспомнить и не понять, как, из какого слоя дьявольского "пирога" он сумел выкатиться. И остаться живым на мёртвой земле. А живым надо жить. Ему разрешили уехать. Разрешили жить. Этот… Никлас имеет право разрешать. Его разрешение он примет.

Вздохнул под кроватью Приз. Что-то пробормотал, поворачиваясь на другой бок, Фёдор. Ив снова лёг на бок, свернулся в клубок, натягивая одеяло…

…Тонкое поскуливание остановило его. Его шатало от голода и боли. И усталости. Но он остановился и пошёл на звук. Шёл долго. То ли звук далеко разносился, то ли он слишком устал, и каждый шаг давался слишком тяжело. Но дошёл. Очередной лагерь. Месиво обломков бараков, вышек и трупов. В лагерной робе и форме охраны. И среди этого месива тихий жалобный, почти человеческий плач. Да, уже не скулили, плакали. Он ползал среди трупов и обломков, поднимая брёвна и бетонные плиты, отчуждённо удивляясь своей силе. И нашёл. Вытащил. Большое мохнатое тело бессильно обвисало на его руках. Шатаясь под этой тяжестью, он встал и пошёл…

…Ив улыбнулся, не открывая глаз. Его выигрыш. Он взял свой выигрыш, свой приз. Больше он не был один. И не будет.

Эркин потянулся во сне, перекатив голову по подушке, задел локтем спинку кровати и открыл глаза. Нет, всё в порядке, все спят. Ну и денёк выдался! Хорошо, что всё обошлось. Видно, этот… Никлас Женю про "трамвай" не спросил, человек всё-таки. Женя повеселела, будто что очень хорошее от него услышала. Ну и хорошо. Ну и… ладушки. Он вдруг заметил, что и про себя думает по-русски, русскими словами. Смешно. Совсем русским скоро станет. Эркин повернулся набок, поёрзал щекой по подушке и, как Женя, подсунул под голову угол одеяла. И Алиса так же спит. Смешно… Что смешно, он додумать не успел.