Крис с утра работал в приёмном покое. Дежурство не тяжёлое, но суматошное. И работы не очень много, и не отойдёшь никуда. Он взял с собой книгу, как всегда теперь делал, но, конечно, даже не открыл. Не до того было. С обеда он свободен, до курсов. Уроки, в принципе, он все сделал, так что… так что зайдёт в их отсек. Помассирует руки Чаку.

Крис был готов заниматься всем, хватался за любые работы, лишь бы… лишь бы не думать о Люсе. Брошку, что тогда взял для неё у Ларри, он спрятал. Чтоб не была на глазах. И каждый раз прежде, чем лечь спать, доставал, разворачивал и смотрел. И снова убирал. Он понимал, что с ним. О таком шептались ещё в питомнике. Не называя, чтобы не накликать. Ничего, страшнее этого, со спальником и случиться не могло. И вот… с ним случилось. Выбраковка, горячка и… это. Три страха спальника. Горячку он прошёл. Может, и это, как горячка? Боль, потом "чёрный туман" и… и всё кончится. Останется холодная ясная пустота. Но это… это совсем иное. И… и он не хочет, чтобы это кончалось. Остальные наверняка заметили, жалеют его или смеются над ним, но ему плевать. Пока это за его спиной.

Выходя из жилого корпуса, он встретился с доктором Жариковым.

— Ты куда сейчас, Кирилл?

Жариков никогда не путал их прежние и новые имена, и Крис благодарно улыбнулся в ответ.

— К Чаку. Руки ему помассирую. И вообще…помогу парням.

— Думаешь, Сол с Люком не справятся? — озабоченно спросил Жариков.

Крис густо покраснел. Не желая этого, он чуть было не подставил парней. Сол и Люк — надёжные парни, выпендриться, правда, любят. Решили переехать, а имена оставили прежние. Нет, они и крестились и по документам теперь Савелий и Лукьян, а откликаются на Сола и Люка. Специально подбирали, чтоб не менять.

— Если ты не занят сейчас, — продолжал Жариков, — мне бы поговорить с тобой.

— Сделаю Чаку руки и приду, Хорошо?

— Хорошо, — кивнул Жариков. — Я пока пообедаю как раз. Успею?

— Да, Иван Дормидонтович, — Крис лукаво улыбнулся. — Я не буду спешить.

Жариков охотно рассмеялся, и Крис побежал к корпусу, где когда-то выделили целый отсек для спальников, а теперь лежали Чак и Гэб.

В столовой Жариков от окна раздачи сразу выглядел Аристова. Тот задумчиво, явно думая о чём-то, не имеющем никакого отношения к еде, хлебал суп. "Ничего, Юрий Анатольевич, — улыбнулся Жариков, переставляя к себе на поднос тарелки, — я вам сейчас подсыплю… перчику".

Жариков взял свой поднос и решительно пошёл к Аристову.

— Свободно?

— Садись, Ваня, — Аристов на мгновение повёл на него очками и снова ушёл в раздумья.

Жариков, не торопясь, со вкусом устроился напротив.

— Юра, у тебя информация есть?

— О чём? — рассеянно спросил Аристов.

— Да всё о том индейце, — невинно пояснил Жариков.

Аристов поперхнулся супом.

— Ванька, ты опять?!

— Что значит, "опять"? Я ещё даже не начинал.

— Чего не начинал?!!

— Мстить, Юра. Я обещал тебе ужасную месть? Обещал. А я своё слово всегда держу.

— Ваня, тебе вредно столько работать. У тебя навязчивые мысли появляются. Смотри, маньяком станешь.

— Откуда у хирурга столь глубокие знания в психологии?

— Так, — неопределённо ответил Аристов, явно собираясь опять уйти в свои мысли, — С академии помню.

— Конечно-конечно, — закивал Жариков, — в пустой голове случайные знания долго держатся.

Под зловеще внимательным взглядом Аристова он закончил винегрет и перешёл к супу.

— А вот когда информации много, когда её надо систематизировать, осмыслить… Тут хирургия не поможет, привыкла она, понимаешь, отсекать и выбрасывать. Ну да ладно. Перехожу к главному блюду, — Жариков ел и говорил одновременно, освоив это искусство ещё в детстве. — К мести. Сейчас я задам тебе вопросы. Немного. Но ты на них не знаешь ответов, а я знаю. И уйду. А ты будешь корчиться от сознания своего невежества. Если, конечно, столь сложные и возвышенные чувства тебе доступны.

— Ты закончил? — зловеще спросил Аристов.

— У тебя котлета стынет, — невинно ответил Жариков. — Итак, вопросы. Вопросы о парнях.

— Заткнись! — тихо сказал Аристов. — Они и так хлебнули, без твоих… выкрутасов.

— Верно. А ты хочешь знать, что именно они хлебали? Чем их напоил… доктор Шерман? Слышал о таком?

Аристов настороженно кивнул.

— Самого его нет. Убит, когда ликвидировали питомники и Паласы. Но… — Жариков жестом присяги отсалютовал Аристову вилкой, — но ничего бесследного нет. Итак, вернёмся к вопросам. Спальники делятся на элов и джи. У нас примерно десяток джи, остальные — элы. Вопрос. Почему такое соотношение? Кстати, а что такое "Эл" и "джи", ты знаешь?

— А ты?

— Я-то знаю.

— Ванька! Я же просил не лезть к парням! Ну, ты же, ты-то должен понимать, что больно им…

— Стоп-стоп, Юра. Во-первых, лечить симптом бесполезно. Оставшийся очаг всё равно даст рецидивы. Аксиома, — Аристов кивнул, и Жариков продолжил настолько серьёзно, что не поверить ему было невозможно. — Клянусь, ни одного вопроса об этом я им не задал.

— Та-ак. Значит… — Аристов сосредоточенно нахмурился, — ну, допустим… А что ещё ты о них знаешь, а я нет?

— Почему они не бреются, Юра? — очень спокойно спросил, доедая кашу, Жариков. — Почему от одного вида шприца заходились в истерике? И… Ну ладно, — Жариков залпом выпил стакан компота. — Всего, Юра, я, конечно, не знаю, но ты знаешь ещё меньше. И дальше не будешь знать.

— Это кто ж тебя так просветил?

— Вот, Юра, — Жариков встал. — Ты сам задал последний вопрос. Корчись и страдай. А я пойду. У меня ещё дел невпроворот.

— Нет, постой…

— Потом, Юра, потом. Ты пока покорчись, пострадай. Русской душе страдания полезны. Судя по классике. А вечерком как-нибудь я тебя немного просвещу, так и быть. Если прощу, конечно.

И Жариков поспешил к выходу. Аристов рванулся было следом, но тут же сел обратно и стал ожесточённо доедать свой обед. Ну, не стервец Ванька, а? И так без него паршиво, так он ещё добавляет. Психолог называется. Ну ладно, с ним посчитаться ещё можно. Лишь бы он парней не тревожил. Крис и так ходит мрачнее тучи, нервный стал, дёрганый. Навалил парень на себя выше меры и психует. Так этот… псих-олух будто не замечает, нет, чтобы помочь парню…

Крис вбежал в отсек, быстро переоделся в дежурке. Сола и Люка не было. Они наверняка у Гэба, слышно, как тот кричит. Проходя по коридору, Крис заглянул в палату. Точно.

— Тебе чего? — на мгновение повернул к двери голову Люк, удерживавший ноги Гэба.

— Массаж Чаку сделаю.

— Катись, — напутствовал Люк, наваливаясь грудью на бьющееся в судорогах тело.

Крис покачал головой и пошёл дальше.

Чак лежал на кровати, равнодушно глядя в потолок пустыми глазами, и, когда вошёл Крис, даже не шевельнулся.

— Привет, — весело сказал Крис.

Чак беззвучно шевельнул губами, но голову повернул. Крис переставил стул, сел, закатал рукава халата, достал из кармана тюбик с кремом, промазал себе ладони. Чак молча следил за его приготовлениями. После того случая, когда его рука как-то легла на ноги Гэба, он ещё не раз пытался двигать руками. Но не получалось.

— Давай руку.

— Надо, так бери, — вяло огрызнулся Чак.

Крис улыбнулся его фразе, как удачной шутке, и взял его правую кисть.

— Ну, поехали.

Чак вздохнул и отвернулся. Он уже отчаялся и даже смерти не ждал. И нажимать на заветные точки, чтоб хоть так пальцы пошевелились, не просил.

Крис, напряжённо сведя брови, ощупывал ему подмышечную впадину.

— Не щекочи, — наконец не выдержал Чак. — Что ты там… вшей, что ли, ловишь?

— Границу ищу, — ответил Крис.

— Какую ещё границу?

— Чувствительности. Чувствуешь, где я тебя трогаю*

— Ну?

— А здесь? Ты не подглядывай только, отвернись.

— Отстань, — безнадёжно попросил Чак.

— Ну? Так, а здесь?

От внезапного щипка Чак чуть не подпрыгнул.

— Охренел?! Больно же!

Крис фыркнул.

— Третьего дня я тебя выше щипал, ты не дёргался.

— Врёшь, — недоверчиво нахмурился Чак.

— Не хочешь, не верь, — подал плечами Крис, кладя поверх одеяла его правую руку. — Сейчас левую сделаю.

Чак молча ждал, пока он перенесёт стул и снова устроится.

— А здесь… тоже? — нехотя выдавил Чак.

— Чего тоже? — Крис сосредоточенно разминал ему локоть.

— Ну, граница сместилась?

— Сейчас проверим.

На этот раз Чак ждал щипка, ждал долго, уже решил, что на левой чувствительность вовсе потеряна, и вдруг дёрнулся, как от удара током.

— Полегче, чёрт! Ну как?

— Ниже, чем на правой.

Крис отпустил его руку, достал из кармана марлевую салфетку, тщательно вытер руки и стал скатывать вниз рукава.

— Ну, — смотрел на него снизу вверх Чак, — что скажешь?

— Не знаю, — пожал плечами Крис. — Я же не врач. Тебе надо с доктором Иваном поговорить, ему всё рассказать.

— А то этот беляк сам не знает? — скривил губы Чак.

— Если бы он знал, ты бы уже здоровым был. Я вот… Меня в декабре привезли, горел уже, а из "чёрного тумана" только в конце марта вставать стал. А последних кого привезли, так у них на всё про всё полтора месяца ушло. И загорелись, и перегорели, и из "чёрного тумана" встали, на своих ногах ушли.

— И почему так? — Чак постарался, чтобы вопрос прозвучал поязвительнее.

— А врачи больше знать стали. Я в первой пятёрке был, что это такое, "горячка", здесь не знал никто, они, — Крис усмехнулся, — и спальников раньше не видели.

— Мг, — хмыкнул Чак. — Значит, рассказать ему, считаешь?

— Считаю, да, — твёрдо ответил Крис.

— И что рассказать?

— Всё. Да он сам спросит, ты только отвечай. Ну, ладно, — Крис встал, — мне идти надо. К Гэбу пойдёшь сейчас?

— Нет, — мотнул головой Чак, — ему сейчас не до меня, — и выдавил: — Спасибо.

— Не за что, — улыбнулся Крис и пошёл к двери.

И уже взялся за ручку, когда его догнал насмешливый вопрос:

— А про себя ты всё ему рассказываешь?

Крис, не ответив, вышел, прикрыл дверь, оставив щель, чтобы этот… смог открыть её самостоятельно, и быстро пошёл по коридору.

Приступ у Гэба закончился, и он дремал, а Сол и Люк устало пили чай в дежурке с открытой — на всякий случай — дверью. Крис, проходя мимо, кивнул им. И они ответили ему такими же кивками.

Выйдя из отсека, Крис пошёл в кабинет доктора Ивана. О чём доктор Иван хотел с ним поговорить? О чём бы ни было, ни отмалчиваться, ни, тем более, врать он не будет. Подловил его этот стервец, палач чёртов, подловил. Ладно, он и раньше докторам не врал. Ни доктору Юре, ни доктору Ивану. Но и всего не говорил. А что значит "всё"? Разве можно всё рассказать? Да ещё другому. Самому себе не всё говоришь.

Лампочка над дверью кабинета Жарикова не горит. Значит, можно войти. Крис стукнул в дверь и открыл её.

— Заходи, Кирилл, — улыбнулся ему сидящий за столом Жариков. — Ну, как Чак?

— У него граница чувствительности стала нечёткой, — Крис сел к столу и стал рассказывать: — Подмышка вся чувствует, а если он не видит, то и внутренняя поверхность, вот, — Крис показал на себе, — как… как язычок. Но только когда не видит.

Жариков слушал с таким уважительным интересом, что Крис улыбнулся и продолжил:

— Я сказал ему, что граница спускается. Он… он побоялся поверить. По-моему, так. И ещё. Я сказал ему, чтобы он вам всё рассказал, Иван Дормидонтович. Ну… ну, ответил на ваши вопросы.

— Спасибо, Кирилл. Но если бы я ещё знал, о чём спрашивать, — вздохнул Жариков. — И как спрашивать.

Помедлив, Крис кивнул. Набрал полную грудь воздуха и начал:

— Иван Дормидонтович, вы сказали, чтобы я зашёл к вам. Вы хотели поговорить со мной. О чём? О Чаке и Гэбе?

— Они не что, а кто, — поправил его Жариков. — И о них. И о тебе. И о других парнях.

— Хорошо. Иван Дормидонтович, я… я всё сделаю, — Жариков невольно нахмурился, услышав эту формулировку, и Крис заторопился: — Я на все ваши вопросы отвечу, но… но можно мне поговорить с вами? О… о себе. Потом, когда мы закончим с делом.

— Нет, — Жариков улыбнулся его удивлению. — Не потом, а сейчас. Это важнее, — привычным движением щёлкнул переключателем, одновременно включая красную лампочку над дверью и отключая селектор. — Я слушаю тебя, Кирилл.

Крис судорожно сглотнул.

— Я… я не знаю, как сказать об этом. Плохо мне, очень плохо.

И быстро искоса посмотрел на Жарикова: не смеются ли над ним? Нет. Доктор Иван смотрит внимательно и так… что можно говорить.

— Вы знаете, мы раньше говорили… у спальника три страха. Не пройти сортировку, загореться и… — Крис не смог договорить: такая судорога схватила за горло.

Он закашлялся, растирая себе шею и грудь.

— Воды? — негромко спросил Жариков.

— Нет, спасибо, — мотнул головой Крис. — Я… я не могу назвать… это. Не могу. Но… но сортировок нет, я уже перегорел, а это… это осталось. Я когда понял, подумал… ну, что это как горячка, поболит и пройдёт. А всё хуже и хуже. Я не могу больше. Я… я если её не увижу утром, я не живу в этот день, — Жариков перевёл дыхание, но Крис не заметил этого. — Ничего страшнее этого для спальника нет. Нельзя это нам. Нельзя. А я… я… — Крис задохнулся.

— Ты больше не спальник, — тихо и очень просто сказал Жариков.

Крис смотрел на него расширенными глазами так, будто не мог поверить услышанному.

— Она знает… о твоих чувствах? — раз парень боится слова "любовь", то и не будем его произносить.

— Нет, — замотал головой Крис. — Нет-нет, что вы! Я же понимаю…

— Что? Что ты понимаешь? — Жариков сцепил пальцы в замок, подался вперёд, налегая грудью на стол. — Ты же свободный человек, Кирилл. Свободен и в действиях своих, и в чувствах.

Крис закрыл лицо руками и замер. Жариков ждал. Наконец Крис опустил руки и посмотрел на Жарикова.

— А… а что… ну, раз это мне можно, что мне делать теперь?

— Ты хочешь, чтобы она узнала… об этом?

Крис подумал и пожал плечами.

— Не знаю, — беспомощно поглядел на Жарикова и повторил: — Не знаю. Может… может, это пройдёт? Ну, само по себе? Ведь всё проходит, — и вымученно улыбнулся. — Что началось, всегда потом кончается.

— Хорошо сказано, — одобрил Жариков.

— Это Андрей, — Крис явно уводил разговор, — начнёт слова крутить, так не остановишь. То о начале и конце. Где кончается начало? Где начинается конец? Смешно, правда?

— Да нет, — задумчиво покачал головой Жариков. — Андрей рассуждает интересно, мы как-то на дежурстве всю ночь проговорили. А что всё проходит… Может, и пройдёт это у тебя, а может…

— Так мне и жить с этим?

— Когда этого нет, то и жить незачем, — с удивившей Криса горечью ответил Жариков.

— Вы… Вы знаете про это? — растерянно спросил Крис.

— Это боль, — теперь Жариков говорил как сам с собой, — но без этой боли не жизнь, а существование, биологический процесс, голая физиология. То, что поднимает человека над животным… — Жариков тряхнул головой. — Чего ты боишься? Чем это тебе опасно?

— Ну как же?! Это пришло — и всё. Работать уже не можешь.

— Кем? — просто спросил Жариков. — Какой работе это мешает? Ну, смелее.

— Спальником, — глухо ответил Крис.

— А ты кто? Кем ты работаешь?

Крис схватил открытым ртом воздух. Жариков молча ждал, пока он переварит, ответит самому себе.

— Что мне делать? — тихо спросил Крис. — Я не могу так больше. Вижу её — больно. Не вижу… так ещё хуже. Как мне жить, Иван Дормидонтович?

— Поговори с ней… — осторожно начал Жариков.

— Нет, нет! — Крис замотал головой, — нельзя. Она… она же белая!

— Что?! — Жариков рявкнул с такой силой ярости, что Крис даже голову в плечи втянул. — Долго ты ещё раба из себя корчить будешь?! Весь этот год ты кем был?!

— Не год, — буркнул Крис. — Одиннадцать месяцев, а если с марта считать, то восемь.

— Считать умеешь, — спокойно с улыбкой кивнул Жариков, — а думать? Чтоб больше я этого идиотизма насчёт белых и цветных от тебя не слышал, понял?

— Оно всё равно есть, — вздохнул Крис, — говорят об этом или нет. Кем я ни назовусь, а я всё равно цветной, метис, спальник. А она — белая, — упрямо повторил Крис.

— Ну и что? — Жариков потёр лицо ладонями. — Кирилл, это не препятствие, ты де сам это понимаешь.

Крис снова вздохнул.

— Что мне делать?

— Поговори с ней, Кирилл.

— Нет!

Жариков мягко улыбнулся.

— Вы вообще-то разговаривали? Ну, о чём-нибудь.

Крис пожал плечами, мотнул головой.

— Она здоровается со мной… ну, как со всеми. И… и всё. Я ей не нужен, совсем.

— А с чего ты это взял? Поговори. Не об этом. О чём-нибудь. Ну-у… ну, о кино. Она же ходит в кино?

— Ходит, — кивнул Крис. — Я её каждый раз там вижу, — и виновато улыбнулся, — сяду в угол и на неё смотрю. Я ни одного фильма не видел.

Жариков не выдержал и засмеялся. Крис неуверенно улыбнулся, глядя на него.

— Не обижайся, Кирилл, у меня так же было.

— У вас?! — изумился Крис.

— Ну да. В университете. Пошли мы вдвоём в кино. Я ночь в очереди за билетами простоял, еле достал. Сели… и я весь фильм на неё смотрел. А она потом удивлялась, что такой фильм хороший, а я ничего не понял и не запомнил.

Жариков рассказывал так легко, так весело, что к концу его рассказа Крис тоже рассмеялся. И уже спокойно ждал… нет, не совета, как мгновенно понял Жариков, а рекомендаций, даже инструкций, пошаговых. И похоже… похоже, подсказать придётся. Этого парень действительно не знает, и его богатый, но специфический опыт тут не поможет, а действовать по наитию не решится.

— Для начала попробуй здороваться с ней первым и добавляй имя. Ты знаешь, как её зовут?

— Знаю, — кивнул Крис. — А потом?

— Потом видно будет, — улыбнулся Жариков. — Главное — начать. Ну как, полегчало?

— Да, — удивлённо согласился Крис, прислушался к себе и повторил уже уверенно: — Да. Спасибо большое Иван Дормидонтович. А… а потом можно будет ещё с вами поговорить?

— Конечно, можно! — энергично согласился Жариков.

Крис посмотрел на стенные часы и вскочил.

— Ой, курсы!

— Конечно, беги, — кивнул Жариков.

Крис сорвался с места и вылетел за дверь. Жариков щёлкнул переключателем, гася лампу над дверью и включая селектор. Ну что ж, это совсем не то, чего он ждал, но… но впервые ему не просто доверили и раскрылись, а впервые инициатива исходила не от него. Спасибо тебе, Кирилл, спасибо. И кто она — твоя любовь, я, кажется, догадываюсь, но раз ты не хочешь её называть и ни разу не проговорился, то и я буду молчать.

Жариков закрыл лицо ладонями и посидел так немного, настраиваясь на предстоящее. Сейчас ему идти разговаривать с Расселом Годдардом Шерманом, инженером Шерманом, сыном доктора Шермана. Спасибо Кириллу, Эдварду, Андрею, всем парням. Без их доверия, их рассказов не смог бы ни читать эти книги, ни слушать рассказов Шермана о величии экспериментов гениального доктора Шермана… ну, всё. Надо идти.

Он уже встал из-за стола, когда вошёл Аристов.

— Ты что, Юра, вопросы забыл? — участливо спросил Жариков.

— Я т-тебе сейчас такие вопросы покажу… что никакого шовного материала на тебя не хватит. Говори, Ванька, а то хуже будет.

Жариков хладнокровно-сочувственно осмотрел с высоты своих двух с небольшим метров щуплого и невысокого рядом с ним Аристова и кивнул.

— Согласен. Будет хуже. Но не мне.

— Ванька!

— Что, — безжалостно ухмыльнулся Жариков, — припекло? Ну, так и быть. Я — не ты, пожалею коллегу. Отвечу на эти вопросы сам. Итак, первый вопрос был об элах и джи. Расшифровываю. Элы предназначены для леди, а джи — для джентльменов. Ясно? Ну, а остальное потом. Извини, спешу.

— Ванька! Имей совесть! Объясни.

— Что?

— Да не всё равно, джи они или элы?!

— Нет, Юра, не всё равно. Во-первых, отношения между этими категориями предельно конфликтны. Инструкция по групповому содержанию предписывает, — Жариков поучающим жестом потряс перед носом Аристова воздетым к потолку указательным пальцем, — обрати внимание, не рекомендует, а предписывает размещать их в разных камерах, не допускать совместных прогулок, хозяйственных работ, контактов в душевых и спортзале. Во-вторых…

— Во-вторых не надо, — перебил его Аристов. — Давай её сюда и катись куда хочешь и ещё дальше.

— Кого "её"? — осведомился Жариков.

— Инструкцию.

— Нет, — просто сказал Жариков. — Не дам.

— То есть, как не дашь?!

— Как? Молча. Не дам, Юра. Во-первых, я ещё не насладился своей местью. Во-вторых, я дал подписку о невыносе из кабинета. А в-третьих, сам читаю.

Во время этой тирады Жариков ловко вытеснил Аристова из кабинета в коридор, захлопнул и запер дверь.

— Всё, Юра. Я к пациенту.

И унёсся по коридору.

Аристов и не пытался его догнать. Ответ на главный вопрос — об источнике информации — он получил. А книгу он из Ваньки выжмет. Никуда тот не денется. Мститель! Не мститель, а хвастун. А вот зачем он Криса так долго у себя мурыжил, вот за это Ванька ответит! Парень и так на пределе, а Ванька вздумал психологию разводить, нашёл на ком упражняться…!

Перевод из тюремной камеры-одиночки в больничную палату-бокс не так обрадовал, как озадачил Рассела. Так кто он теперь? Заключённый, больной, пленный…? Хотя… какое это имеет значение? И самому себе надо честно ответить — никакого. Придя тогда к русским и бросив на стол перед офицером свой пистолет, он сам снял с себя бремя… бремя свободы. За него теперь решают другие. А в общем… постель мягче, еда получше, окно с решёткой, но прозрачное. И он опять может сидеть на подоконнике, прислоняясь затылком к стене и смотреть. На мокрые корявые деревья, на примитивные и явно самодельные спортивные снаряды и на спальников. Вот, значит, куда их свезли русские. Центральные военный госпиталь. Хотя… хотя особой тайны из этого русские и не делали. Что уцелевших спальников забирают на исследования, говорили ещё год назад. Странно, что русские совмещают исследовательский центр с лечебным. Хотя… и это вполне объяснимо. Статус военного госпиталя предусматривает охрану и обеспечение секретности автоматически. Хирургического анализа, похоже, не делали. Во всяком случае, тем, которых выпускают сюда. Бегают и прыгают парни свободно. Даже в футбол играют или встают в круг и перебрасываются мячом. Похоже на примитивный волейбол. Это уже явно русские внесли, ни в питомниках, ни в Паласах игры с мячом не практиковали из-за сложностей надзора. Зачем это русским — непонятно. И график прогулок какой-то странный. Непонятна программа исследований. И уже несколько раз он видел на совместных прогулках элов и джи. Каким-то образом русские даже не купируют, а, похоже, давят намертво их агрессивность. Надзирателя ни разу не видел, а драк нет. Да, это, пожалуй, самое примечательное. И даже интересное. И неплохо, что русские вместо традиционной формы спальников дали им другую одежду. Смотрится, во всяком случае, веселее. И если не приглядываться, то можно принять за обычных… А, вот и шаги по коридору. Доктор. И-ван Жа-ри-кофф. Психолог. Хороший собеседник. Вернее, слушатель. И не настаивает на обращении по имени, позволяя сохранять дистанцию.

Лязгнул замок, Рассел встал с подоконника и шагнул вперёд до того, как открылась дверь.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, доктор, — улыбнулся Рассел. — Рад вас видеть.

Жариков улыбнулся, закрывая за собой дверь. Было слышно, как часовой запер её снаружи и ушёл.

— Как вы себя чувствуете, Рассел?

— Спасибо, неплохо, — Рассел подошёл к маленькому столу у стены, за которым они обычно беседовали, и сел. — Во всяком случае, лучше, чем раньше.

Жариков сел напротив.

— Спите как?

— Как всегда, — пожал плечами Рассел. — Я вам говорил. Бессонница у меня с детства.

Жариков кивнул.

— Да, я помню. Вы как-то лечились? Принимали что-нибудь?

— Да нет. В принципе мне это не мешало. И потом, — Рассел замялся, подбирая слова. Жариков терпеливо ждал. — Она то появлялась, то исчезала. Я привык.

— Как к этому относился ваш отец?

— Отец? — удивлённо переспросил Рассел. — Он, по-моему, не знал об этом. Вернее… не обращал внимания. А потом я уехал в колледж. И больше мы вместе не жили, — он усмехнулся. — У каждого была своя жизнь, — тряхнул головой. — Простите, доктор, могу я спросить?

— Да, пожалуйста.

— Вы меня лечите или исследуете?

— Отличный вопрос, — одобрил Жариков. — Лечим.

— Тогда следующий вопрос. Зачем?

— Цель лечения — здоровье пациента, — улыбаясь одними глазами, ответил Жариков.

Рассел кивнул. Повертел сигаретную пачку.

— А этих парней вы тоже лечите? Или всё-таки исследуете?

— Каких парней? — спокойно спросил Жариков.

Он давно ждал, чтобы Шерман заговорил о спальниках. Сам. Не видеть их он не мог. Не понять, кто они — тоже. Этот вопрос позволил бы вывести разговор об отце, о докторе Шермане, на новый виток.

— Спальников, — так же спокойно ответил Рассел. — Моё окно выходит на их прогулочную площадку. Видимо, и содержат их где-то рядом. На другом этаже?

— Нет, — Жариков кивком согласился с молчаливым предложением закурить и взял тоже сигарету. — Они живут в другом корпусе. А как вы догадались, что они спальники?

— Глаз намётан, — усмехнулся Рассел. — Отец много работал с этим материалом. Так что я нагляделся.

— Вы помогали отцу в его работе?

— Нерегулярно, — Рассел закурил. — Но глаз я набил и знаю о них… вполне достаточно.

— Понятно, — кивнул Жариков.

Он вполне сознательно отдавал инициативу разговора о спальниках Шерману. Сказать сразу, что парни свободны, перегорели, работают вольнонаёмными, учатся на курсах, что почти все уже функционально грамотны, только желающие уехать в основном занимаются русским, а решившие остаться ограничились английской грамотой, что с десяток наиболее способных и упорных уже фактически квалифицированный низший медперсонал с перспективой на средний уровень и уже работают медбратьями… ничему этому Шерман не поверит. Нет, это должно доходить постепенно.

— Знаю, — повторил Рассел, вертя в пальцах дымящуюся сигарету. — В целом… в целом они неплохие. Привязчивые, ласковые… да, если простого раба, работягу, прикармливают, ну, достаточно такому чуть увеличить или улучшить паёк, и он уже предан вам, то спальника… я бы назвал это приручением. Они очень чувствительны. Тактильно чувствительны. Тактильный контакт очень важен. Эта привязчивость создавала, конечно, ряд проблем.

— А именно?

— Ну, они легко привязывались к надзирателям. Ну, и те к ним. Начинались поблажки. Приходилось, — Рассел усмехнулся, — всех надзирателей для Паласов и питомников особо тестировать и готовить. Психологически готовить, понимаете? — увидев кивок доктора, продолжил: — А привязанность к хозяину… понимаете, в этом случае перепроданный спальник мог отказаться работать. Его тогда только выбраковать. А каждый из них — огромная ценность. А в Паласах такая привязанность затрудняла или делала невозможным рациональное использование.

Жариков слушал очень внимательно. Участливым его лицо нельзя было назвать, но и никакого отторжения своих слов Рассел не видел и потому рассказывал спокойно:

— Любой плюс неизбежно оборачивается минусом, доктор. И наоборот. Но они у вас, я вижу, в прекрасной физической форме. Вы их как-то используете ещё? Что они убирают свою площадку, я видел. А остальную территорию тоже? — Доктор кивнул, и Рассел продолжил: — Вот и ещё их плюсы. Они, в большинстве своём, очень аккуратны и старательны. Послушны и исполнительны. Все чистоплотны, — Рассел негромко рассмеялся. — Душ два раза в сутки с обязательным применением кремов и лосьонов. Вы наверняка с этим сталкивались. В еде они, как и все рабы, неприхотливы, хотя… их угощали. В Паласах клиенты и клиентки. Допить, доесть, ну, вы понимаете. А уж домашних… домашние, как правило, ели то же, что и владельцы. Доедали, разумеется. Но… но не думаю, что это вызвало какие-то затруднения. В еде, — Рассел улыбнулся, — я уже говорил, рабы непривередливы. Каша, хлеб, кофе. Им достаточно. Ну, конечно, спальников кормили получше. Мясо, сахар, даже масло. Это тоже входило в их рацион. Ну, и добавки. Минеральные, витаминные…

— Им давали и лекарства?

— Вы имеете в виду "рабочий набор"? Да. В Паласах перед сменой им давали комплекс. Типа лёгкого допинга. Но домашних так строго не держали. Понимаете, домашние спальники и работали, и отдыхали не по графику. А как было удобно владельцу.

— "Рабочий набор" был наркотиком?

— Нет-нет, спальник-наркоман — это очень неудобно. Да и не нужно. Они и так зависимы. От своей работы. Добавлять к сексуальной зависимости ещё и фармацевтическую нерационально.

— Чем вызвана сексуальная зависимость?

Рассел отвёл глаза. Потом встал и подошёл к окну. Было уже темно, и он видел не столько двор, сколько своё отражение. Жариков молча ждал. Постояв у окна, Рассел вернулся к столу, тяжело сел на своё место.

— Видите ли… спальники не совсем обычны. Они сделаны. Их организм перестроен. Сексуальная деятельность для них не просто необходима, а обязательна. Жизненно обязательна. Как дыхание, еда, питьё. Трое суток — предельный срок сексуального воздержания для спальника. И обычный график в Паласах — это три смены сексуальной работы и смена физической. Это позволяло при необходимости делать трёхсуточные перерывы в использовании. Если спальники задерживались в распределителе, возникали осложнения. Проблема, — усмехнулся Рассел.

— И как же решалась эта проблема? — спокойно спросил Жариков.

— Элементарно, — Рассел как будто удивился его вопросу. — Надзиратели использовали спальников по прямому назначению. После сексуальной нагрузки могло быть снова трое суток перерыва.

— Способ использования определяли надзиратели?

— Да. В принципе это несложно. Все знали, как надо использовать спальников. Но, в основном, их стремились как можно быстрее продать. Спальник дорог и сложен в содержании. При контактах с другими рабами он мог быть травмирован. А это уже… убыток.

На лбу и висках Рассела, хотя он говорил с небрежным спокойствием, выступили капли пота. Его пальцы всё быстрее вертели сигарету, мяли её.

— Нет, я понимаю ваше… настроение. Но им жилось не так уж плохо. Их организм полностью приспособлен именно к такому образу жизни. И если остальным рабам свобода изменила жизнь, то спальникам свобода не нужна, они не могут жить свободными. Они — не люди, поймите, доктор. Ласковые, привязчивые, сообразительные, послушные… животные, ну, если вас это коробит, то существа.

Рассел решительно смял сигарету в пепельнице.

— Извините, доктор, но… это было делом жизни моего отца. И обидно, что всё это пошло прахом. Сожжено в пепел. Всё, что уцелело… портфель с никому не нужными книгами да несколько десятков спальников и спальниц. И всё. Обидно. Я не виню вас. Это сделала СБ. Я уверен, что вы… нашли бы им разумное применение. Без крайностей.

— А что вы считаете разумным применением? — запасы спокойствия у Жарикова были неисчерпаемы.

Рассел пожал плечами.

— Ну, Паласы вы вряд ли бы оставили. Но… знаете, в Джексонвилле, я там жил с весны, я наблюдал одного спальника. Он… жил у женщины. Днём занимался физической работой, работал грузчиком, а ночью, — Рассел развёл руками, — ночью, естественно, по своему прямому назначению. Женщину это устраивало. Его тоже. Вот один из вариантов. Большинство спальниц, насколько я слышал, устроилось совершенно естественно.

Жариков кивнул. Да, спальниц у них практически не было. А поступавшие с какими-то ранениями или травмами уже через двое, самое большее, суток под любым предлогом выписывались, и, как правило, их уже там, за госпитальным забором, ждали. Женщинам это оказалось проще. Гореть они не хотели. Или… нет, это уточним потом.

— Вы устали?

Рассел пожал плечами.

— Да нет. Вы отлично слушаете, доктор, с вами легко разговаривать.

— Спасибо, — улыбнулся Жариков. — Но мне действительно интересно с вами беседовать. Вам нужно выговориться. А я получаю информацию.

— Взаимовыгодная ситуация, — улыбнулся Рассел. — Но вы правы, доктор, разумеется… выговориться нужно. Фактически… я за этим и пришёл. Сам…

— Я знаю. Вам было нелегко принять такое решение, Рассел.

Он не спрашивал, но Рассел решил ответить.

— И да, и нет. Жизнь, конечно, это ценность. Но жизнь. А я… плох был тот мир или хорош, но он рухнул. Рассыпался вдребезги, в крошки и пепел. А я… я его осколок, доктор. Я был и жив, и мёртв. Сразу. Но это не могло продолжаться дольше. У меня просто не было другого варианта. Я потерял всё. Поймите, доктор. Я был готов умереть. И сейчас готов. Но мне было… я не хотел, чтобы труд моего отца пропал. Но я это уже говорил вам. И следователю. Я повторяюсь. Но у меня нет иных аргументов. Я сохранил труды отца. Может… может, они ещё понадобятся… пригодятся.

В его голосе вдруг прозвучала робкая, даже просящая нотка, и он досадливо покраснел. Но Жариков одобрительно кивнул.

— Безусловно пригодятся. Но мы с вами ещё поговорим об этом.

— Да, разумеется.

Рассел закурил уже спокойно. Ему стало неловко за срыв, но доктор уже встал, показывая окончание разговора. Встал и Рассел.

— Извините, доктор.

— Всё хорошо, Рассел. Отдыхайте.

— Сегодня я продержался немножко дольше, — усмехнулся Рассел.

— Да.

Жариков подошёл к двери и стукнул в неё костяшками пальцев. Шаги, лязг замка и дверь открылась. На пороге рядом с солдатом в форме стояла медсестра с разгороженным на ячейки подносом под марлевой салфеткой. Улыбнувшись Жарикову, она строго посмотрела Рассела.

— Больной, примите лекарство — английские слова она выговаривала очень правильно и старательно.

Под тремя перекрёстными взглядами Рассел принял на ладонь от сестры две таблетки и проглотил их. Сестра удовлетворённо кивнула и вышла. Солдат вопросительно посмотрел на Жарикова.

— Иду, — ответил тот по-русски и Расселу уже по-английски: — Спокойной ночи, Рассел.

— Спокойной ночи, доктор.

Когда закрылась дверь и щёлкнул замок, Рассел вздохнул и стал готовиться ко сну. Его палата — или всё-таки камера? — имела всё необходимое. Даже подобие ванной. Унитаз, раковина, душ. Даже зеркало. Даже его механическую бритву ему вернули. И не беспокоили, когда он уходил в ванную. Льготные условия… Камера для материала в лабораторном отсеке отца тоже была… вполне автономна. Уровень немного другой, а по сути…

Жариков попрощался с солдатом и медсестрой и пошёл в свой кабинет. Записать. Пополнить историю болезни Шермана, свой дневник, записи по парням. Что ж, ещё несколько камушков в мозаике встали на свои места. Объяснилось — хотя бы частично, здесь явно есть ещё нюансы — поведение парней. Эти крики в начале. Да не женщин они требовали, и не себя предлагали. Они просили работы. Чувствуя приближение боли, боясь даже не самой боли, а горячки: загореться для спальника смертельно. Они просто хотели жить.

Жариков шёл по коридору и снова слышал…

…— За что?!

…— Убейте!

…— Возьмите меня… я всё сделаю…

…— Я всё сделаю…

…— За что?!

…— Я могу работать!

…— Не надо!

…— Пощадите!..

…И видел. Бьющиеся в болевых судорогах тела, залитые слезами лица…

Жариков тряхнул головой. Было, всё было. Тяжелее всего пришлось первым. Крис, привязанный к кровати, бешеным ударом головы отбивает руку с лекарством, выплёвывает насильно засовываемые в рот таблетки и кричит:

— Я уже горю, зачем это?! Будьте вы прокляты…!

…Да, теперь понятно, что все таблетки парни воспринимали как "рабочий набор" в Паласе. И если сопоставить, совместить панический страх парней перед врачами, то слова Шермана, что спальники сделаны, и строки из книги… картина получается весьма впечатляющая. Если бы этот портфель был в нашем распоряжении зимой… может, и тех летальных бы не было. Юридически это недоказуемо, и те, болевые летальные, и депрессивные суициды тоже на совести Рассела.

У двери кабинета дремал, сидя на корточках и привалившись спиной к стене, Андрей. Нет, сегодня точно — день неожиданностей.

— Андрей, — тихо позвал Жариков.

Андрей поднял голову, улыбнулся и встал.

— Я ждал вас, Иван Дормидонтович.

— Вижу, — кивнул Жариков. — Что случилось?

— Я, кажется, понял, Иван Дормидонтович, ну, что с Чаком и Гэбом.

— Интересно, — улыбнулся Жариков. — Ты что, заходил к ним?

— Нет, я думал, — Андрей вздохнул, входя следом за Иваном в его кабинет. — Двойку по русскому получил. Из-за этого.

— Понятно. Ну, и до чего ты додумался? — Жариков постарался, чтобы насмешки в голосе не было.

— Мы горим потому, что нас кололи, — начал Андрей, перемешивая английские и русские слова. — Куда кололи, там и горим. Но нам ещё показывали. Горящего. И говорили, что вот что, дескать, с вами будет. И… и делали нам, ну, три дня не дают работать. Мы уже ждём, что загорится. А когда ждёшь, так оно сразу начинается. Боль, конечно, есть. Но мы ещё ждём её. И боимся. А их не кололи, ни Чака, ни Гэба. Им только сказали. Внушили. Вы нам про гипноз рассказывали, помните? Давно.

Жариков, внимательно слушавший Андрея, кивнул, ожидая продолжения.

— Ну, так перевнушите им. Ну, что ничего этого у них нет. Сами они этого не пересилят. Слайдеры, помните их? Они пересилили, потому что друг о друге думали, они нам рассказывали. Как по очереди вставали, снег друг другу со двора носили. Приложить, поесть. Откачивали друг друга. Мы из "чёрного тумана" только на этом вставали. — Ну, — Андрей покрутил рукой, — мысль им нужна. Чтоб сильнее боли была. Внушите им что-нибудь.

— Та-ак, — Жариков с улыбкой оглядел Андрея. — Это ты, конечно, хорошо придумал, но…

Андрей сразу сник.

— Но не то, да?

— Не совсем. Я не знаю, как им внушали. И поэтому не могу… перевнушить.

Андрей разочарованно вздохнул и встал.

— Ошибся я, значит. Извините, Иван Дормидонтович.

— Нет, не ошибся. Ты… ты просто недостаточно знаешь. Но мыслишь правильно.

— А что толку? Мыслю правильно, а решение ошибочное, — Андрей безнадёжно махнул рукой и побрёл к двери. — Только вам помешал.

— А зачем вас кололи? — небрежно спросил Жариков, когда Андрей был уже у двери.

— Семя убивали, — как о само собой разумеющемся ответил Андрей и обернулся. — Больно это очень. Как в горячку. И распирает так же. Спокойной ночи, Иван Дормидонтович.

— Спокойной ночи, — машинально ответил Жариков и обессиленно сел за стол.

Опёршись локтями на столешницу, он закрыл ладонями лицо и застыл. Вот оно! Как замковой камень скрепляет свод — когда его учили выкладывать печные и каминные своды — и держит его без цемента и прочего собой, своей тяжестью, так и здесь. Убивали семя. Деформация сперматогенеза. Завершающая стадия соматических изменений… Существа, сексуальные маньяки, нелюди… Вы — нелюди, вы — кто делал это, придумывал, разрабатывал, воплощал… Вы! Ох, недаром был принят тот пакт. Кто ему рассказывал о Шермане? Да, Николай Северин, Никлас. Он допрашивал того индейца-спальника. И фотография доктора Шермана привела парня в стрессовое состояние… Нет, сейчас ни записывать, ни читать, ни даже думать невозможно. Нет, записать надо. Отрешиться от всего, стать бездумным автоматом и зафиксировать. А завтра перечитать записанное и уже тогда думать. К Чаку и Гэбу тоже завтра. Чёрт, нет времени раскручивать Шермана. А спешить с ним нельзя, там, похоже, так же… внутренняя программа стоит, со своим кодом и сигналом к самоликвидации. Но у Чака может начаться атрофия мышц. А парни как взялись за обоих. В начале… да, отчуждение, даже злорадство. Спальники и телохранители… привилегированные изгои рабской среды. Спальников презирают, а телохранителей боятся. И тех, и других ненавидят. Да, здесь прошедшее время ещё рано ставить. Хотя… Устроились же как-то те из парней, кто не захотел у нас работать… Материал по Грину и его "школе"… нет, читано-перечитано. Сейчас ничего оттуда не возьмёшь. Дьявольщина! Кто сейчас нужен, так это те двое. Индеец-спальник, как его, да, Мороз, и телохранитель, о котором рассказывал Гольцев. Хоть бросай всё к чёрту и рви в Атланту, в Центральный лагерь. Сутки на дорогу в оба конца и на контакт… энное количество суток. И столько же на беседу, и ещё на осмысление, и ещё на повторные беседы… А Чак с Гэбом будут лежать в психогенном параличе, а Рассел Шерман утрачивать остатки контроля над сознанием. Вот уж действительно… "заржавелая совесть сорвалась с предохранителя". Ох, когда такая беллетристика лезет в голову, то точно пора на отдых. Да, ещё же Аристов может припереться. За инструкцией. Ничего, милый, ты у меня всё прочувствуешь. От пупа и до печёнки.

Жариков сгрёб со стола и запер в сейф тетради и папки, захлопнул дверцу шкафа, футляром надетого на сейф — на многих пациентов вид сейфа действует нежелательно — оглядел кабинет и вышел в коридор. На часы он не смотрел. Сколько ему осталось на сон, интересовало Ивана меньше всего.

* * *

Они пили кофе в полупустой кухне. Остатки мебели вместе с домом продаст Харленд. Или выкинет. Но это его проблема. Конечно, они могли бы получить больше, значительно больше, но… Норма вздохнула. Для этого надо переехать в гостиницу и ждать, пока Харленд найдёт покупателя, продаст, получит деньги и уже тогда… недвижимостью после Хэллоуина не спешат обзаводиться, а уж в Джексонвилле с его славой…

— Ты что, мама? — улыбнулась Джинни. — Думаешь о Харленде?

Норма кивнула.

— Не жалей, мама. Я понимаю, что он нас обманул, но, — Джинни скорчила покорную гримасу, — но у нас не было других вариантов, мама. Мама, я ходила к отцу Эйбу. Отдала ему то, что мы отобрали. Он был очень благодарен и, — Джинни фыркнула, — благословил нас. Меня и тебя. Он уже собирает пожертвования для рождественской раздачи.

— Джинни, — задумчиво сказала Норма, — а отцу Джордану…

Джинни пожала плечами.

— Я не хочу, мама. Поступай, как знаешь, но я к нему не пойду.

Норма вздохнула. Ломая голову над проблемой: что делать со старой одеждой, ненужной утварью и посудой — набиралось много, продать это некому, да и не будут они этим заниматься — решили всё это пожертвовать, раздать. Конечно, решение неплохое, но Джинни и тут сделала жест… Всё в церковь для цветных!

— Джинни, мы же не можем так демонстративно… рвать с обществом.

— Почему, мама? Через два дня мы уедем. Там, — Джинни выразительно показала глазами на нечто, находящееся за стенами их кухни, — там мнение старых сплетниц уже не важно. Здесь, да, мы должны были сохранять отношения. Но… Вспомни, мама. Разве зимой отец Джордан помог нам? Разве на Хэллоуин он хоть кому-нибудь помог? Спас хоть одного гонимого? Нет. А сейчас? Он призывает к прощению.

— Отец Эйб, говорят, проповедует то же самое.

— Отец Эйб обращается к жертвам, а отец Джордан просит милосердия и защиты палачам. Нет, мама, я не пойду к нему. Но ты, — Джинни поцеловала её в щёку, — ты делай, как считаешь нужным.

Норма вздохнула.

— Джинни, то, что ты оставила, жертвовать уже неприлично.

— Потому я это и оставила, — рассмеялась Джинни. — Ох, мама, поверить не могу, что всего два дня осталось!

— Джинни, лагерь беженцев… не самое комфортное место.

— Ну и что?!

Джинни переполнял весёлый энтузиазм. Норма не могла не улыбаться, глядя на неё. Её девочка. Добрая, умная, смелая девочка. Как Майкл. Решение принимается один раз. И на всю жизнь. Решение уже принято и менять его они не будут. Норма тряхнула головой.

— Что нам осталось, Джинни?

— Уложить вещи, доесть продукты, отдать ключи Харленду и получить с него деньги, доехать до Гатрингса и там дойти до комендатуры, — весело перечислила Джинни. — Самое сложное — это получить деньги.

— Да. Сейчас трудные времена, — Норма допила кофе и встала, собирая чашки. — Харленд говорит, что у него полно желающих продать свой дом, но нет ни одного покупателя. Его тоже можно понять.

Джинни кивнула, глядя, как мать быстро моет чашки.

— Я знаю, что значит для тебя этот дом, мамочка.

— А для тебя? — перебила её Норма. — Разве для тебя он ничего не значит?

— Конечно же значит, мамочка, — Джинни подошла к ней и обняла. — Конечно же так, мама, но… но я не могу закрыться в нём так, чтобы никого и ничего вокруг не видеть. И потом… когда они снова вломятся… Мы не можем оградить наш дом, а он не может защитить нас.

— Да, конечно, — сразу согласилась Норма. — Мы уже всё решили.

— Да, мамочка, — Джинни поцеловала её в затылок. — Я ещё немного почитаю у себя.

— Только не слишком долго, Джинни.

— Хорошо. Спокойной ночи, мама.

— Спокойной ночи.

Джинни ещё раз поцеловала её и убежала. Норма оглядела кухню. Да, такой же полупустой, необжитой она была, когда Майкл ввёл её хозяйкой в этот дом. Двадцать лет назад. И всё снова как прежде. Дом пустеет. Придут другие люди, начнётся другая жизнь, что ж… будем надеяться на лучшее. Больше ничего не остаётся.

Норма прошла в свою спальню. Вот ещё один день прошёл. Ещё на день ближе к новой жизни. Нет, лишь бы Джинни была здорова, а остальное… всё остальное — пустяки.

* * *

Случись такое не в Центральном лагере, то события этого дня, вернее, вечера обсуждались бы и мусолились не одну неделю, а то и месяц. Никому из участников так легко бы не удалось отвертеться, да и комендатура бы сразу вмешалась. Но в Центральном с его суетой и суматохой, отъездами и приездами, встречами и разлуками… Нет, здесь обошлось. Только на следующий день мужчины собрались в курилке и быстро — Эркин даже не ждал такого — без хмыканья и недомолвок решили. Что как наружу через проломы из лагеря уходят, так и любая сволочь может незаметно в лагерь пролезть. Словом, где-то к обеду все проломы и пролазы были заделаны. И материалы нашлись, и умельцы. И так всё споро провернули, что ни комендант, ни охрана ничего и не заметили. Кое-кому внятно и доходчиво сказали, что если попробуют против всех переть и завалы разбирать, то комендатуру звать не будем, сами управимся. И всё кончилось на этом. Будто и не было ничего.

Ни Фёдор, ни Грег ни о чём не спросили Эркина, другие — тем более. Да и у каждого свои дела и проблемы. События набегали друг на друга, заставляя каждый раз решать. А как тут решать, когда не было ещё такого, и посоветоваться не с кем, а и некогда советоваться да думать. А на тебя смотрят и ждут: чего скажешь. А промолчать… молчание — это тоже решение.

Ещё за завтраком Дим спросил отца:

— Пап, ты сейчас где будешь?

Тим улыбнулся его деловому тону.

— На тестирование пойду.

Дим удовлетворённо кивнул.

— Я тут одну проблему решу, пап. За обедом тогда скажу.

— Хорошо, — согласился Тим.

Если не считать тот инцидент в умывалке, то вёл себя Дим очень хорошо. Если и дрался с кем из ровесников, то ни синяков, ни порванной одежды. Его не обижали, и он никого не обижал. Не то что весной, когда любые контакты Дима с соседскими мальчишками сразу переходили в драку. Врагов много, а Дим один. И слабенький. Ему и доставалось. Поселились тогда в Цветном, так Дима избили за то, что белый. А в белом квартале Дима били за отца-негра. А здесь… Нет, здесь всё нормально.

Дим торопливо допил свой чай и встал из-за стола..

— Пап, я побегу, а то перехватит ещё кто, жди тогда до вечера.

— Беги, — кивнул Тим.

Он, правда, хотел поинтересоваться, кого это боится упустить Дим, но сын уже исчез, и Тим, собирая посуду, сразу выкинул это из головы. Мало ли приятелей у Дима. Меняются фантиками, шишками, болтиками, играют в какие-то свои, неизвестные Тиму, игры… Психолог, побеседовав с Димом, вызвала его из коридора — со всеми родителями так — и отправив Дима гулять, сказала ему, что уровень развития Дима соответствует возрасту, реакции адекватные, пережитый стресс не вызвал реактивного состояния… Женщина в белом халате, не скрывавшем военной формы с майорскими знаками различия, говорила по-английски и внимательно смотрела на него, явно проверяя уже его реакцию. Он кивал, не столько понимая, сколько догадываясь. Потом пошли рекомендации: не ограничивать контакты с другими детьми, по возможности — остановилась, подбирая слова — по возможности учить, развивать. Скажем, рисовать, лепить, книжки с картинками рассматривать. Всё это есть в игровой комнате. Он кивал. Да, конечно, он всё понимает, и про игровую знает, но разве Дима в ней удержишь… Это самому там с ним рядом сидеть. Она понимающе улыбнулась.

— Пожалуйста, когда устроитесь стационарно, позаботьтесь об этом, — и по-русски: — У вас очень хороший мальчик.

И он невольно расплылся в улыбке. И у него самого тоже всё с психологом прошло благополучно. А тестирование… картинки, таблицы, тесты… И ни одного страшного вопроса пока не было. Если и дальше будет не хуже…. Тим составил грязную посуду на транспортёр у стены и поспешил к выходу. Уже вторая смена подваливает.

Выскочив из столовой, Дим огляделся и, на бегу натягивая и застёгивая пальто, побежал к корпусу, который все называли "лечебным бараком" или лазаретом. Ага, успел. Пока ещё все едят, он найдёт ту тётю-майора и поговорит с ней. Так-то они с Катькой всё решили, но вот есть одна закавыка….

За спиной сержанта из комендантской роты (или взвода? Но взвод был в региональном лагере, а Центральный намного больше) Дим проскользнул в дверь и побежал в знакомый кабинет. Осторожно тронул дверь. Она поддалась, и Дим потянул её на себя.

Лидия Ночкина сидела за своим столом, разбирая и готовя к приёму опросные листы, когда её отвлёк звук открывающейся двери. Кто это? До приёма ещё… И удивлённо подняла брови, увидев круглую лукавую мордашку. Дмитрий Чернов? Да, это он. Что-то случилось?

— Здрасьте, — весело поздоровался Дим и неожиданно для самого себя выпалил по-английски: — Смею ли я просить леди уделить мне немного благосклонного внимания?

— Здравствуй, Дима, — так же весело ответила по-русски Ночкина. — Как ты красиво сказал. Конечно уделю. Заходи.

Дим зашёл, расстегнул пальто. В тот раз пальто оставалось у отца в коридоре, а куда его сегодня девать? И Дим решил не раздеваться.

— Положи на стул, — сказала Ночкина.

Дим кивнул, снял и положил пальто на стул у двери и сел к столу, где сидел и в прошлый раз.

— У меня вот что, — деловито начал Дим, не дожидаясь вопросов. — Вот мертвяки когда приходят? Когда они обижаются на что или как? — мертвяка он называл по-английски.

Такого вопроса Ночкина никак не ожидала. Она, конечно, знала о бытующих среди бывших рабов суевериях, слышала и о мертвяках, но впервые её спросили об этом.

— Даже не знаю, что тебе сказать, Дима, — растерянно ответила Ночкина. — А…а папа что говорит?

— Он про мертвяков говорить не любит, — вздохнул Дим. — А мне знать надо.

— Зачем?

— Ну… ну, кому нужно, чтоб мертвяки ходили? Я не боюсь, конечно, а другие? Катька, вон, боится. И вот я думаю… Вот если человека сжечь, ну, сгорит он, это ж навсегда уже, да?

— Да, — медленно кивнула Ночкина. — Это навсегда, навечно.

— Ну вот. Так если она там, ну, где все с Горелого Поля, а я себе другую… мамку найду, она ж не обидится? Не придёт мертвяком?

— Нет, Дима, — уже всё поняв, серьёзно ответила Ночкина. — Если тебе будет хорошо, мама будет только рада.

— Правда? — обрадовался Дим и стал сползать со стула. — Ну, я тогда побежал. Спасибо большое.

— Пожалуйста, Дима. Будут ещё вопросы, — улыбнулась Ночкина, — заходи. Да, а папа знает?

— Про новую мамку? — уточнил Дим. — Не, я когда всё улажу, тогда и скажу. Полдела не показывают. Да и спрашивал я его. Ну, про мамку. Он не помнит её, — Дим уже взял своё пальто, но вернулся к столу. — Он ничего не помнит. Ни мамки, ни бабы, ни дома. Но это ж ничего?

— Ничего, — согласилась Ночкина. — Но ты скажи отцу. Пусть он… завтра зайдёт ко мне. Тоже вот так, с утра.

— Ага, скажу. До свидания.

Когда за Димом закрылась дверь, Ночкина почувствовала себя обессиленной: так её вымотал этот короткий разговор. Но надо собраться. Впереди полный приёмный день. И таких рассказов — и пострашнее, и с более тяжёлыми последствиями — будет ещё много. Так что… к бою, майор, твоя война продолжается.

Полностью удовлетворённый разговором, Дим побежал на поиски Катьки. Так, она говорила, что её мамка стирать будет, это к прачечной надо, ага, вон она.

Катя стояла возле большого куста, перебирая ветки и шёпотом разговаривая с ними. Дим подбежал к ней.

— Ну, поговорила?

— Ага, — шёпотом ответила Катя.

— Ну и что?

Катя вздохнула.

— Она то плачет, то смеётся.

— Сердится?

— Не-а. А… твой папа где?

— На тестирование пошёл, — Дим строго посмотрел на Катю. — Сегодня и поговорим с ними. Тянуть нечего. А то разошлют нас.

Катя кивнула, с надеждой глядя на Дима.

— Только ты говорить будешь, ладно?

— Конечно, я, ты только стой рядом и без команды не реви.

— Не буду, — пообещала Катя. — Вон, смотри, там мама. Видишь?

Зина всегда старалась в прачечной занять место у окна. Чтобы видеть Катю. Сегодня получилось очень удачно. Ей только голову поднять, и вот двор, кусты, Катя… А кто это с ней? Зина встревоженно вгляделась и облегчённо перевела дыхание. Димка. Хороший мальчик. Никогда Катю не обижает. И вежливый. Вон Катя ему на окно показывает. Заулыбались оба, руками машут. Зина с улыбкой кивнула им и помахала мокрой рукой.

— Что? — спросила стиравшая рядом Горячиха. — Никак опять твоя с кавалером?

— Ну ты уж скажешь, — возразила Зина.

— А что? Неправда, что ли?

— Да уж, — поддержала Горячиху с конца их ряда Нинка. — Ты, конечно, Зина, присматривай. Испортят девчонку — поздно будет.

— Да он ребёнок ещё, — отмахнулась Зина.

— Ну да, — засмеялась с другого конца Томка. — Кто в сорок телок, а кто и в десять бычок.

— Да ну вас! — Зина перевалила бельё в ведро. — Пойду прополощу. Места не занимайте, у меня вон ещё.

— Иди-иди, — кивнула Горячиха. — Пригляжу.

Полоскали в соседней комнате в желобах с проточной водой. Здесь было посвободнее. Бабья болтовня не трогала Зину. Бабам лишь бы языки почесать, а обо что… Ну, так у всех одно на уме. Да и безобидно. По сравнению с тем, что было. Чего и сколько она про Катю не наслушалась. И жидовка, и цыганка… Только что черномазой не обзывали. А так… нет, здесь… да здесь как в раю. Всех цветов полного, вот языки-то и прикусили. Говорят, в России строго с этим, вот и боятся за визу. Хоть и Центральный, а всё равно. Болтали, что некоторых аж с поезда уже на границе снимали. Так что… пусть себе болтают. Это всё пустяки. И зря они на Диму так.

Зина улыбнулась. Все уши ей Катя прожужжала. Про Димку и его папку. Димкиного отца она видела. Высокий плечистый негр в кожаной куртке. Всегда серьёзный, озабоченный. Ну да, тоже несладко мужику приходится. Одному, с ребёнком на руках… и гордый, всё сам, ни у кого помощи не просит. Обстирывает и себя, и мальчика. Никогда Димку в грязном или рваном не увидишь. И себя соблюдает. Как ни охота бабам языки чесать, а дурного чего про него не слыхать.

Она собрала прополосканное и пошла обратно, едва не столкнувшись в дверях с тащившей ведро мулаткой. Приехала та только вчера, и имени её Зина не знала. Но ведро набито, значит, семейная.

Вернувшись на своё место, Зина посмотрела в окно. Ага, оба здесь. Увидев её, Катя запрыгала на месте, замахала руками. По её жестам Зина поняла, что они вместе хотят куда-то пойти, и кивнула. С Димой она не боялась отпускать её с глаз. Малыши помахали ей руками и убежали. Ну и ладно. Дима — хороший мальчик, сам куда не надо не полезет и Катю если что защитит. Хотя Катю здесь детвора особо и не обижает. Катя сама по привычке держится в стороне от всех. Натерпелась кроха. И травили, и били её, а если вспомнить то место, богом и людьми проклятое, где Катю приходилось на день прятать под нарами, и девочка целыми днями сидела одна в темноте, боясь шевельнуться… Когда было, а Катя до сих пор громко говорить боится. Зина с такой яростью оттирала рубашку, что ветхая ткань затрещала. И это отрезвило её. Слава богу, всё это кончилось. Ничего, приедем, обустроимся, Катю она подкормит, а то вон врач сказала, что Катя здоровая, но ослабленная, беречь от простуд, больше витаминов, фруктов… Фрукты в городе и цены… как собаки кусачие. Ну да ничего, здесь и паёк хороший. Катя за две недели вдвое поправилась, берёшь за ручку, так не одни косточки под кожей…

Тестирование было несложным, хотя и новым. Логические задачи, задачи на внимание… всё это пустяки, он их сотнями перерешал. Условия — хозяин, а Грина он по-прежнему про себя называл хозяином, называл их вводными — другие, а суть та же. Тим сдал заполненные листы, выслушал по-английски, что за результатами нужно зайти завтра, вежливо попрощался по-русски и вышел. Так… до завтра он свободен. В коридоре он, проверяя себя, посмотрел на часы. Да, до обеда час с небольшим. Что ж, как там у него с хозяйством? Вроде ничего срочного нет.

Из соседнего кабинета вышел Эркин, неся под мышкой свою куртку и вытирая рукавом рубашки мокрое от пота лицо. Увидев Тима, невесело улыбнулся.

— Ну как?

— Порядок, — ответил Тим. — А у тебя?

— Если б я ещё знал, зачем это им, — мрачно ответил Эркин.

Боясь ответить неверно, он сильно нервничал на тестировании.

— Проверяют нас, — пожал плечами Тим.

— А ты что, понимаешь в этом? — заинтересовался Эркин.

— Ну-у, — замялся Тим. — Понимаю не очень, но… ну, приходилось раньше… Понимаешь, это ты показываешь себя. Ну, как соображаешь, внимательность…

— Как у психолога?

— Примерно, — Тим усмехнулся. — Визы на тестах никто не потерял.

— Тогда пусть играются, — кивнул Эркин.

Тим согласно кивнул, достал пачку сигарет и показал её Эркину. Эркин мотнул головой, отказываясь.

— Мужики, вы в который? — окликнул их рыжеватый пухлогубый парень в застиранной ковбойке.

— Мы на двор, — ответил Эркин.

— Отстрелялись, значит, — понимающе кивнул парень, открывая дверь кабинета.

Тим поморщился на эту фразу, но промолчал. А Эркин вообще не обратил на неё внимания. Они пошли по коридору к выходу, неспешно обсуждая мелкие лагерные новости. На обед уже который день чёрная каша, по-русски — гречка, ничего, сытная, нет, паёк что надо… Разговор о жратве — рабский разговор, но трёпа о выпивке и бабах оба не любили.

Выйдя из лечебного корпуса, они повернули было к мужской курилке, но Тима окликнули:

— Пап, я здесь!

Тим обернулся на голос и улыбнулся. Эркин попрощался с ним кивком и ушёл.

— Пап! — Дим бежал к нему, таща за руку за собой Катю. — Мы тебя ждём.

— А что случилось? — сразу встревожился Тим, оглядывая малышей с высоты своего роста.

Нет, ни синяков, ни порванной одежды не видно и не похоже, чтобы Дим только что дрался.

— Это Катя, пап, — перевёл дыхание Дим.

— Здрасьте, — пискнула Катя.

Тим кивнул. О Кате и её мамке Дим ему уже не раз говорил.

— Вот, у Катьки есть мамка, а папки нет. А она, знаешь, какая хорошая! Давай, ты и ей папкой будешь, — предложил Дим. — Ты не против?

— Да нет, — начал Тим, но продолжить Дим ему не дал.

— Замётано, пап! Я знал, что ты согласишься! Катька, беги за мамкой.

— Ага! — выдохнула Катя и сорвалась с места.

Дим озабоченно посмотрел вслед её толстой от пальто и намотанного сверху платка фигуре с тоненькими ножками-палочками и взял отца за руку.

— Пошли им навстречу, пап. Сейчас Катька мамку приведёт, и всё сразу решим.

— Что решим, Дим? — события развивались слишком быстро, и Тим за ними не успевал. — Что ты придумал?

— Ну, пап, всё просто, — тянул его за руку Дим. — Катька хорошая, и мамка у неё хорошая, добрая. У меня есть ты, а мамки нет. У Катька мамка, а папки нет. Ты будешь и ей папкой, а Катькина мамка и мне мамкой будет, а Катька мне сестрой, а я ей братом. Всё просто, пап.

Дим говорил по-русски и так быстро, что Тим как-то сразу не понял всего. Дим снизу вверх поглядел на сосредоточенное лицо отца и стал повторять всё заново уже по-английски. Что плохо говорит и не всегда понимает по-русски, Дим знал и относился к этому спокойно: ну, забыл русский, ну, так и вспомнит. Когда отец его на Горелом Поле нашёл, то по-русски ни слова не помнил, а сейчас вон как говорит. Значит, вспоминает.

Дим уже заканчивал перевод, когда к ним подбежала Катя, так же таща за руку женщину в тёмно-синей куртке и сером платке.

— Что случилось? Здравствуйте, — поздоровалась она с Тимом. — Катя сказала, что срочно… — и повторила: — Что случилось?

Дим поглядел на окаменевшее лицо отца и начал объяснять всё заново в третий раз, перемешивая английские и русские слова. Когда он закончил, Зина удивлённо посмотрела на Тима.

— Извините его, — тихо сказал Тим по-английски. — Он ещё мал и не понимает… о чём говорит.

— Всё я понимаю! — возмутился Дим.

Зина улыбнулась.

— Ох, дурачок ты ещё, — на глазах у неё выступили слёзы, но говорила она весело. — Ведь чтоб так было, как ты хочешь, чтоб вы брат и сестра, так отец с матерью мужем и женой должны быть.

— Ну так поженитесь! — решительно сказал Дим. — Ноу проблем!

И тут произошло то, чего Дим никак не ждал. Отец повернулся и пошёл от них. Дим оторопело посмотрел на его опущенные плечи и понурившуюся голову и, хотя по их плану реветь должна была Катька, заплакал сам. Громко в полный голос. Глядя на него, тоненько заплакала Катя. И Зина не выдержала.

— Тима! — крикнула она. — Ты что?

Тим остановился, оглянулся на них. Как-то так, будто заслонял лицо плечом.

— Папа-а! — звал Дим, не сходя с места, тянулся к нему.

И Тим не смог уйти, повернул обратно. Медленно, словно против ветра, подошёл. Дим вцепился в его руку, другой рукой схватил за руку Зину.

— Катька, держи их!

Не переставая плакать, Катя встала, как и он, держась сразу и за мать, и за Тима.

— Вот так, — всхлипнул Дим.

— Ага, — согласилась с ним Катя.

Зина беспомощно посмотрела на Тима. Тим стоял, опустив голову и плотно сжав губы. По щекам Зины текли слёзы.

Сколько бы они так простояли, неизвестно, но их окликнули. Кто-то, кого они даже не рассмотрели.

— Эй, вы чего, на обед не идёте?

И это вывело их из столбняка. Зина и Тим вытирали лица малышам, искали по карманам талоны… И как-то само собой получилось, что на обед они пошли вместе. Катя и Дим впереди, держась за руки, а Тим и Зина за ними. Оглядываясь, Дим видел, что они идут рядом. Ну, понятно, что взрослые за ручку не ходят, да это и не важно. А уж чтоб в столовой все за одним столом оказались, за этим он сам проследит.

За обедом Тим был молчаливо сосредоточен и словно не замечал, кто там за одним столом с ним. Зина тоже молчала. И даже не напомнила Кате, чтобы та не заглатывала, а жевала, никто тарелку не отнимет. И что вокруг творилось, они не замечали. Дим с Катей очень старательно вели себя хорошо и следили — особенно Дим — чтобы из-за стола встали все вместе.

Это получилось. И к семейному бараку пришли вместе, а здесь… здесь детей просто взяли за руки и развели. К тому же в разные казармы. Ну… ну, такая невезуха!

Спать детям после обеда велел врач. Он всем родителям так говорил, но вот кого удавалось в постель днём загнать — это уже другой вопрос. Дим никогда не брыкался. Обычно, когда он спал после обеда, отец сидел тут же в ногах его койки и шил, если что порвалось, или читал, лёжа на своей койке.

Дим быстро разделся, лёг под одеяло и посмотрел на отца. Тим, как всегда, снял и повесил на спинку верхней койки свою кожаную куртку. А что сейчас? Полезет в тумбочку за мешочком с нитками и иголками или разуется и полезет наверх? Но отец медлил, и Дим, чувствуя, что сейчас опять заплачет, заговорил:

— Па-ап, посиди со мной.

Тим вздохнул и осторожно сел на край его койки. Дим откинул одеяло и полез к нему на колени, обхватил обеими руками, уткнувшись макушкой в его шею.

— Пап, я же как лучше хотел.

Тим обнял его, прижимая к себе.

— Я знаю, сынок. Только… хочешь одно, а получается другое. Так бывает.

— Ну, пап, ну, почему? — Дим всхлипнул. — Ну, почему ты не хочешь? Разве они плохие?

— Нет, наверное, — тихо ответил Тим.

— Ну, ты ведь всё равно потом поженишься. Ну, пап, давай ты с ней.

— С чего ты взял, что я женюсь? — удивился Тим.

— Ну, все так говорят, — Дим вздохнул и стал перечислять, явно кого-то копируя: — Мужику одному нельзя, в доме хозяйка должна быть, без матери дом не стоит. У нас же будет дом, пап, будет?

— Будет, — твёрдо ответил Тим.

— Ну вот. А она хорошая, добрая. И Катька хорошая. Ну, почему ты не хочешь?

— Дело не в ней, Дим, а во мне, — Тим говорил тихо и горько. — Ты просто не понимаешь. Нельзя мне.

— Ну почему?! — в голосе Дима, хотя он говорил, подражая отцу, тихо, звенели слёзы.

— Я — негр, Дим, а она — белая.

— Ну, так что? Ты меня с Горелого Поля когда забрал, ты же не смотрел, что я белый!

Тим молча зарылся лицом в мягкие волосы Дима. Говорить он не мог, а Дим, всё теснее прижимаясь к нему, совсем тихо спросил:

— Пап, ты же не откажешься от меня, раз я белый?

— Нет! — выдохнул Тим. — Нет, ты что?! Как ты мог такое, Дим?

Дим тихо плакал, и Тим чувствовал, что и у него защипало в глазах.

— Ну, что ты, ну, не надо, сынок, — шептал Тим. — Я всегда с тобой буду. У меня же нет никого, только ты, Дим…

— И у меня, — всхлипывал Дим, — только ты. А так… и сестра была бы, и мамка… И у тебя ещё дочка была бы. Моя ж сестра тебе дочка, а ты ей папка…

Тим, не отвечая, обнимал Дима, покачивался, качая его. И когда Дим немного успокоился, уложил его в постель, укрыл.

— Пап, ты не уходи, — попросил Дим.

— Нет, я здесь, с тобой посижу, — успокоил его Тим.

— Мы так с Катькой всё хорошо придумали, — вздохнул, устраиваясь под одеялом, Дим, — а вы всё испортили.

— Придумали, — усмехнулся Тим. — А получилось…

И оборвал фразу, что была уже готова. Откуда Диму знать, что это рабов вот так ставили друг против друга и говорили, приказывали стать мужем и женой, зачинать новых рабов. Диму и мысль такая в голову прийти не могла. И слава богу. Пусть и не знает этого.

Дим смотрел на него круглыми, мокро блестящими глазами, и Тим вздохнул.

— Меня ж ты не спросил.

— А что? — Дим быстро сел. — Ты уже другую нашёл? Она лучше?

Тим тихо рассмеялся и уложил его.

— Спи.

— Пап, ты поговори с ней.

— С кем?

— С Катькиной мамкой, она хорошая, — Дим закрыл глаза.

Тим сидел и смотрел, как Дим спит. Мальчику нужна мать. Ему это говорили многие. И он согласен. Мать… он никогда не видел своей. Как все рабы. А вот как забирают годовалых — это видел. И уже когда его из питомника продали в имение, знал, что и его так же отобрали. Белые отняли у него родителей, братьев и сестёр, его детей. Он никогда не видел их, даже не знает: родились ли они…

…— Ну что ж, неплохой экземпляр. Я согласен на случку.

И хозяин удовлетворённо кивает. Он стоит перед ними голый, заложив руки за голову и расставив ноги, как на сортировке, а хозяин и его гость рассматривают его. И ещё троих рабов. Решают…

…Тим вздохнул. Тогда его выбрали. На случку. Сволочи, какие же сволочи. Отняли всё, лишили всего. И неужели сейчас он тоже… лишает Дима матери? И сестры? Но… но ведь не ему решать… что он может… чёрт, разве его согласие что-то изменит? Эх, Дим… придумал, заварил кашу, и как её теперь расхлёбывать?

— Пап, ты здесь? — спросил, не открывая глаз, Дим.

— Здесь, спи, — ответил Тим.

Дим удовлетворённо вздохнул.

Расставшись с Тимом, Эркин направился к мужской курилке: больше ему, в принципе, деваться было некуда. Женя с Алисой пошла к психологу, так что… либо в курилку, либо в их отсек валяться на койке. Надоело уже. И мысли всякие дурацкие в голову лезут. Уж лучше этот бесконечный мужской трёп. А Фёдора послушаешь, так и посмеёшься. Вот мужик… всё ему нипочём.

На странно звучащие гортанные слова Эркин не обратил внимания. Но тут его сзади взяли за плечо, и он резко развернулся, сбросив чужую руку.

— Что надо?

Перед ним стояли пять индейцев. Эркин и раньше их видел, ни с одним ещё ни разу не разговаривал и даже не присматривался. А сейчас оглядел внимательнее. Рабские куртки и сапоги, стоптанные ботинки, заношенная одежда…

— Что надо? — повторил он уже по-английски.

Один из них — волосы до плеч и ремешок поперёк лба — что-то сказал. Эркин пожал плечами.

— Не понимаю. Говори по-английски или по-русски.

— Совсем язык забыл? — удивился индеец.

— Я и не знал его, — угрюмо ответил Эркин. — Чего надо, спрашиваю.

Индейцы переглянулись.

— От племени давно отбился? — спросил уже другой.

Спросил миролюбиво, и Эркин ответил уже спокойно.

— Я питомничный. С рождения раб.

Разговор шёл по-английски, и трудностей не возникало.

— Давай тогда с нами.

— Мы вон тоже… из разных.

— Решили вместе держаться.

— Смотрим, ты возле беляков всё.

— Я с ними в первом лагере, ну, промежуточном, был, — дружелюбно ответил Эркин. — Стоящие мужики.

— Ты работал где? Ну, после Свободы.

— На мужской подёнке крутился. А летом пастухом. А вы?

— Кто где. Но тоже…

— По мелочам крутились.

— Я в имении дворовым.

— А я так… по мелочи. Хреновый заработок.

— Что говорить, — согласился Эркин.

Разговор самый обычный, как и в курилке, только по-английски.

— Думаешь, в России лучше будет?

Эркин пожал плечами.

— Хуже, чем здесь, не будет, так уже хорошо.

— Думаешь? Русские — те же беляки, — возразили ему.

— Пока не так выходит.

— Пока!

— Да, жрём-пьём на халяву, а переедем…

— Да-а, за каждый кусок стребуют.

Эркин с интересом посмотрел на сказавшего. Мысли о том, что за житьё в лагере придётся расплачиваться, ему и раньше приходили в голову, но впервые кто-то другой сказал об этом вслух.

— И что предлагаешь?

— Пробиваться на Равнину. К своим.

— Да, свои прикроют, помогут.

— Одному совсем хреново.

— Я не один, — спокойно сказал Эркин.

— Да плюнь…

— Бабу везде найдёшь.

— Им только покажи, сразу набегут.

Эркин еле заметно прищурил глаза.

— А что, на Равнину только одиноких пускают? — равнодушно спросил он.

Они рассмеялись.

— Нет, это мы сами решаем.

— Ну да.

— Нам беляки здесь охренели, чтоб их ещё там терпеть.

— Если б она у тебя хоть метиской была…

Эркин сжал кулаки в карманах, но говорил по-прежнему спокойно: их пятеро, да и за драку в лагере точно без визы останешься.

— Это чего ж так?

— Ты что?!

— Совсем ни хрена не петришь?!

— Кровь сберечь надо!

— Ну, про чистоту расы я ещё в питомнике наслушался, — усмехнулся Эркин. — От надзирателей. Нет, с меня этой хренотени хватит.

— Значит, что? Отбиваешься?

— Ну, смотри сам.

— Посмотрю, — кивнул Эркин.

— Валяй, подлипала.

— От охранюги слышу, — сорвался Эркин.

— Если б не виза… Мы б тебя… — последовало длинное ругательство.

— Если б не виза, я бы всех сразу отметелил, — твёрдо ответил Эркин. — Валите. Я вас не звал.

— Сам вали…

Последовавших за этим слов Эркин не понял. Но разошлись одновременно. Никто не хотел первым показать спину.

Отойдя на несколько шагов, Эркин осторожно оглянулся: не идут ли за ним.

Нет, отвалили. Ну, и хрен с ними. Если на Равнине такие порядки, на фиг ему это нужно? Чистота расы понадобилась, вот дураки, не допороли их, что ли? Ну, да это их проблемы. А вот то, что за съеденное и прожитое платить придётся, это уже хуже. С деньгами у них с Женей лучше, чем у многих, но всё равно мало. Хорошо, если платить придётся не сразу, а, скажем, по частям выплачивать, год там или два. Хотя… а если не найдёт он постоянной работы? Тогда совсем паршиво.

И подходя к курящим возле пожарной, как ему объясняли, лестницы у мужского барака, он, здороваясь улыбками и кивками со знакомыми, искал взглядом своих. Да, Фёдор, Грег, Роман, Тим — они ему свои. А не эти… Ну их к чёрту, и думать незачем. А вот о главном… До обеда, правда, немного осталось, так хоть поболтать… Вон Фёдор чего-то врёт, и все ржут. Эркин втиснулся в общий круг и, хотя пропустил начало очередной байки, смеялся вместе со всеми.

А потом все повалили на обед, и он так и не поговорил ни с кем о возможных выплатах. Ну, да ладно, ещё успеется. И Жене он пока тоже ничего говорить не будет, чего её беспокоить раньше времени.

Женя улыбнулась ему, Алиса, как всегда, с ходу вцепилась в его руку. И как всегда, в обеденной суматохе и неразберихе с местами и сменами толком и не поговоришь. Женя только сказала ему, что с Алисой всё в порядке, психолог назвала её развитой девочкой. Эркин кивал, весьма смутно представляя, что бы это значило. Но гордый вид Алисы и довольная улыбка Жени… нет, ему больше ничего не надо.

— А как у тебя, Эркин?

— Всё нормально, Женя.

Свои тревоги из-за тестов он уже забыл. Раз визы на этом не потеряешь, то и думать об этом нечего.

После обеда Женя повела Алису спать. А Эркин отправился на поиски укромного места, где бы можно было немного размяться и потянуться. Лагерь достаточно велик, но и народу навалом. Никогда не знаешь, где и на кого нарвёшься.

В прошлый раз он забрёл на что-то похожее на тренировочную площадку в питомнике. Но на остатках снарядов висели мальчишки-подростки и бегала совсем уж мелюзга. Ему в такой компании точно не с руки. И сегодня он миновал площадку и пошёл в развалины. Может, среди них отыщет свободное местечко. Мальчишки и здесь лазают, ищут неведомо чего, но если он будет первым, то и шугануть в своём праве.

Видимо, большинство обитателей лагеря было занято обедом, и Эркину сравнительно быстро удалось найти подходящий пятачок. Когда-то это был дом, одноэтажный, похожий на барак, но на одну маленькую казарму. Крыши нет, сильно пахнет затхлой плесенью, полуосыпавшиеся стены. Эркин огляделся. Нет, не похоже, чтобы здесь недавно кто-то был. И если не шуметь, не привлекать ничьего внимания, то… то можно будет неплохо размяться. А что холодно, так это пустяки. Главное — не начинать резко, чтобы не порвать мышцу, а потом… потом в баню сходить, прогреть всё. И дождь кончился — совсем хорошо!

Эркин ногами отгрёб к стенам обломки, расчищая себе ровный пятачок для опоры. Шапку засунул в карман, снял и пристроил куртку, расстегнул манжеты на креповой рубашке и вытащил её из джинсов для свободы движений. И медленно, сцепив пальцы на затылке, потянулся, разминая мышцы. Выгнулся назад, вправо, влево, по кругу, ещё раз, увеличивая размах, включая плечевые, тазовые суставы. И чувствуя, что прогрелся, начал уже полный комплекс. Кроме, конечно, тех упражнений, которых в штанах не делают. А догола раздеваться и холодно, и рискованно. Так, если кто увидит, то можно и отшутиться. А те упражнения… не-ет, ему это совсем ни к чему.

Ещё летом на выпасе Эркин почувствовал, что мышцы качать ему не надо, не хочется, что упражнения на растяжку, на гибкость приятнее. А в Бифпите в гостиничной ванной рассмотрел себя во весь рост в зеркале и даже удивился: никогда такого не видел. И в госпитале парни удивлялись его "мясам". Налитым называли. Хотя… чего удивляться? Он — просроченный, первый такой, что полную силу набрал.

Он уже вошёл в темп, поймал ритм и тянулся на полном размахе, в прыжках, с переворотами, шалея от радости владения собственным телом, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. И чуть не выругался в голос от досады. Хуже нет, когда разогреешься, и на махе остановишься.

Эркин плавно закончил упражнение, встал и оглянулся.

Она была в том же светлом плаще, что и тогда в автобусе. Стояла в дверном проёме — сама дверь валялась на полу — держась за косяки руками в тонких кожаных перчатках и улыбаясь, смотрела на него. Как ни в чём не бывало.

Эркин нахмурился. И чего этой… красотке здесь понадобилось? Вот принесла нелёгкая. Мужика или пацана он бы запросто шуганул. Хоть по-русски, хоть по-английски. А эту… ну, что с ней делать? Он поймал себя на том, что по привычке отвёл в сторону и вниз глаза, покраснел от досады на самого себя и буркнул:

— Ну и чего?

— Ничего, — ответила она тоже по-русски. — Продолжай, я посмотрю.

Ещё чего! Эркин сердито повернулся к ней спиной и стал заправлять рубашку в джинсы.

— Ну, что же ты? — сказала она. — Я хотела посмотреть. Никогда такого не видела. А у тебя очень красиво получается.

Эркин заправил рубашку, застегнул манжеты и взял свою куртку.

— Не цирк, смотреть нечего, — ответил он одной из фраз Фёдора.

— А ты не очень вежлив, — улыбнулась она. — Скажи, а вы все это умеете? Ну…

Она не договорила. Всё это время он стоял спиной к ней и повернулся на последней фразе. Она увидела его лицо, их взгляды встретились… И она поняла. Если она скажет, закончит фразу, назовёт вслух… он убьёт её. Ей стало страшно И она беспомощно залепетала:

— Нет, я только хотела сказать, ты так красиво это делаешь, я хотела посмотреть, только посмотреть…

Эркин снова, как в автобусе, смерил её взглядом.

— Хахаля своего рассматривай.

Она ахнула, прикрыв рот рукой, глаза у неё испуганно расширились.

— А ко мне не лезь, — закончил Эркин.

Он впервые так говорил с белой, с леди. Она — леди, хоть и говорит по-русски, и, как все в лагере, ждёт визы. Её глаза наполнились слезами и тут же высохли.

— Какой ты грубый, — сказала она по-русски и перешла на английский. — Скотина ты, а не человек. Чурбан краснорожий.

Эркин удовлетворённо улыбнулся. Эти привычные с детства слова уже не имели над ним силы. Наоборот.

— А ну, ты… вали отсюда, шлюха вокзальная… — и ещё из богатого на эту тему словаря спальника-эла.

Она попятилась под его взглядом, неловко, едва не упав, повернулась и ушла.

Эркин, стоя на своём пятачке, напряжённо прислушивался. Когда её шаги затихли, он ещё раз обошёл остатки дома и, убедившись, что никого рядом нет и не было, а, значит, никто ничего видеть и слышать не мог, ушёл. Вот шлюха чёртова, не дала размяться. Ладно, её он шуганул, больше не полезет. А если она пожалуется… А кому? В комендатуру… Так он отопрётся, дескать не видел, не слышал. А если какому хахалю своему, то это уж совсем просто.

Кружным путём Эркин вернулся к жилым баракам. К столовой уже тянулись на дневное молоко дети. Алиса, увидев его, радостно подбежала, уцепилась за руку.

— На молоко пойдём?

— Пойдём, — кивнул Эркин.

Как и в том лагере, взрослых в столовую, когда там собирали детей, не пускали. Только матерей с совсем уж маленькими. Эркин довёл Алису до дверей, постоял рядом, пока девушка из комендатуры нашла Алису в списках и отметила.

— Ты меня подожди, — обернулась в дверях Алиса. — Ладно?

— Ладно, — улыбнулся Эркин. — Иди.

Он улыбнулся девушке и отошёл. На дворе у столовой в "молочный час" стояли, в основном, родители. Здесь шли разговоры о школах, детских болезнях, что кому сказал врач, а что психолог. Женя была уже здесь. Эркин сразу пробился к ней и встал рядом. Женя взяла его под руку, продолжая слушать рассказ немолодой женщины, как она дома занималась со своими мальчишками, чтобы языка не забывали. Общего разговора не было, так и стояли группами, парами, а кто и сам по себе. Мельком Эркин заметил, что Тим о чём-то тихо говорит с женщиной в синей куртке и сером платке. Но не обратил на это внимания. Да и… не лезь в чужие проблемы, так и своих меньше будет.

Наплакавшийся Дим спал крепко, и Тим с трудом разбудил его.

— Вставай, сынок. На молоко пора.

Дим сел в постели, протирая кулачками глаза.

— Па-ап, а что мне снилось…

И не договорил, хотя любил рассказывать свои сны. Тим подозревал, что большей частью сны выдуманы. Даже когда Дим плакал и метался во сне, жалобно кого-то звал, то проснувшись, он рассказывал какую-то весёлую белиберду.

— Одевайся, Дим. Нехорошо опаздывать.

— Ага.

Дим, сосредоточенно сопя, оделся и пошёл в уборную умываться. Тим быстро привёл в порядок его постель. Значит, Диму снилась мать. Та, кого он выбрал себе в матери. Тим сокрушённо вздохнул. Ну, что он может тут сделать? С психологом, что ли, поговорить… а ну как скажут, что он не справляется с воспитанием ребёнка? Тогда Дима у него отнимут. Отправят в приют или… или передадут этой женщине. Тим задохнулся на мгновение как от удара, когда с размаху все весом бьют в грудь, в самый дых… Он помотал головой, перевёл дыхание частыми резкими выдохами. И когда Дим вошёл в их отсек, был уже спокоен. Что ж, иного пути сохранить сына у него, похоже, нет. Ради Дима… да, ради Дима он на всё пойдёт.

— Готов? Тогда пошли.

— Ага, — согласился Дим, испытующе глядя ему в лицо.

Вместе они прошли по проходу между отсеками, вышли из казармы. Дим завертел головой по сторонам, кого-то выглядывая. Хотя… почему кого-то? Тим отлично понимает, кого. А вон и они. Ждут их? Неужели…? Да, так и есть.

Катя, увидев Дима, побежала к нему, таща за собой мать, схватила Дима за руку. Тим с удивлением отметил, что и у Кати, и у её матери глаза заплаканы.

И, как и на обед, они пошли к столовой вместе. Катя и Дим впереди, держась за руки, а Тим и Зина сзади. У дверей столовой Дим сам гордо заявил:

— Дмитрий Чернов.

— Катя Азарова, — тихо сказала Катя.

Девушка в форме сержанта отметила их в своих списках. Входя в столовую, Дим обернулся и, встретившись глазами с отцом, улыбнулся ему. Тим ответил ему такой же улыбкой.

Когда дети ушли, Тим и Зина, не глядя друг на друга, но по-прежнему рядом, отошли чуть в сторону и остановились. Зина теребила свисающий на грудь угол платка. Тим вытащил сигарету, но не закурил, мял её в пальцах.

Первой заговорила Зина.

— Катя плакала так, весь тихий час проревела. Что, значит, она плохая, что из-за неё… что, — Зина вздохнула, — отказались от нас.

— Нет, — сразу ответил Тим. — Нет, это не так.

— А что я ей скажу? — словно не слыша его, снова вздохнула Зина.

— Она… Катя хорошая девочка, — Тим тщательно подбирал русские слова. — Дим мне говорил о ней. Много говорил.

— А Катя мне. У неё только и разговоров, что о Диме и… и о его папке, — Зина неуверенно улыбнулась.

И столь же неуверенно Тим ответил на её улыбку. И Зина решилась:

— Так скажи правду, ладно? Я не обижусь, ничего такого, я знать хочу. Почему ты отказываешься? Чем мы не угодили тебе?

Она смотрела на Тима открыто и требовательно. И он ответил так же открыто.

— Я негр, а вы белые.

— Так… — Зина потрясённо расширила глаза, — так ты из-за этого…? — и перешла на английский. — Так я же условная, а Катя… — она запнулась.

— Недоказанная? — удивился Тим.

— Хуже, — Зина отвернулась, смаргивая слезу. — Ей… ей даже сомнительного не хотели ставить. Я же… — и совсем тихо, еле слышным шёпотом: — я её из выбракованных, считай, что из Оврага унесла.

— Что?! — Тим подался к ней, даже руки у него дёрнулись, чтобы схватить её за плечи, еле удержал себя. — Как это?! Она… с номером?!

— Ей и годика ещё не было. В чирьях вся, — всхлипнула Зина, — ну, в нарывах. Я и прятала её, и… да чего там… — она махнула рукой.

— Как… это… было? — медленно спросил Тим.

— Нет, — Зина твёрдо посмотрела ему в глаза. — Не хочу об этом. Ты… ты любишь про… ну, где ты сына нашёл, вспоминать?

Тим покачал головой и спросил:

— Ты знаешь об этом?

Они опять говорили по-русски, и он смог обратиться к ней без положенного обращения "мэм". Да и после услышанного…

— Катя рассказывала. Дима сказал ей… что с Горелого Поля вы вместе ушли.

— Да, — кивнул Тим, — так и было.

Зина вздохнула, поправила платок, затолкала выбившуюся сбоку прядь обратно.

— Ну, так что ж… решать надо.

— Я… — Тим облизал пересохшие губы, — я… не знаю, что сказать… если… если ты… — он беспомощно умолк.

— Я-то что, — пришла ему на помощь Зина. — Было бы Кате… детям хорошо. Ради детей ведь.

— Да, — благодарно кивнул Тим. — Было бы детям хорошо.

Из дверей столовой шумно вываливались дети. Дим, держа Катю за руку, оборачивался и грозил кому-то кулачком.

— Я тебе ещё не так ввалю!

Подойдя, Дим строго посмотрел на них.

— Вы договорились, или мы сейчас реветь будем? Катька, готова?

— Ага, — выдохнула Катя, преданно глядя на Дима.

— Ещё чего выдумали, — строго сказала Зина и поглядела на Тима.

Тим улыбнулся и кивнул.

— Значит, договорились! — взвизгнул Дим и полез к Тиму на руки. — Катька, давай сюда!

Катя, робко глядя вверх, протянула Тиму руки. Тим присел, левой рукой обхватил её и выпрямился. Теперь он стоял, прижимая к себе, держа на руках сразу и Катю, и Дима. Зина хлопотала, обдёргивая на них пальтишки, поправляя Кате ноги, чтобы она ботинками не пачкала куртку Тима. Зина улыбалась, что-то тихо бессвязно приговаривая и не замечая текущих по щекам слёз.

Если кто и смотрел на них… Да нет, никому ни до кого здесь особого дела нет.

Но вот Тим опустил Дима и Катю на землю, вытер лицо, Зина ещё раз оглядела детей, поправила окутывающий Катю платок и завернувшийся воротник на пальто Дима.

— Идите, погуляйте пока.

— Ага, а переезжать потом будем? — спросил Дим.

— Что? — удивилась Зина. — Куда переезжать?

— Ну, мы теперь же в одном отсеке жить будем, — удивился её непонятливости Дим. — Вместе.

Зина посмотрела на Тима.

— Это с комендантом решать надо, — сказал Тим.

— Ну, пап, мы тогда гулять пойдём, а вы к коменданту, да?

— Всё-то ты уже решил, — рассмеялась Зина.

— Ну-у… — Дим поглядел на них, улыбнулся и взял Катю за руку. — Ладно, мы пошли.

Зина покачала головой, глядя им вслед, и повернулась к Тиму.

— А… а ведь и вправду к коменданту надо идти, да? — она осторожно коснулась его рукава. — Да, Тима? Тебя ведь Тимофеем зовут?

— Да, — кивнул Тим. — А… тебя?

— Зина. Полностью Зинаида, — она смущённо рассмеялась. — Смешно. Сначала договорились, а потом знакомимся. Но это ж ничего?

— Ничего, — согласился Тим. — Ну, идём?

— Да, конечно, Тима, идём.

Зина снова поправила платок и, когда Тим пошёл к корпусу комендатуры, пошла рядом с ним.

Коменданта они нашли быстро. Выслушав их несколько сбивчивую просьбу, он сказал:

— Зарегистрируетесь, предъявите мне бумагу, тогда и будет вам переезд.

— Какую бумагу? — спросила Зина.

— А брачную. Свидетельство о браке называется. А за просто так я отсеки тасовать не буду.

Сказал, как отрубил, и ушёл. Тим и Зина поглядели друг на друга.

— Что делать, Тима?

Тим пожал плечами.

— Регистрироваться. Пошли в канцелярию, там всё узнаем.

— А документы? Ну, удостоверение же нужно, метрики…

Тим хлопнул себя по груди.

— Ага, — понимающе кивнула Зина, — А я не ношу с собой, потерять боюсь, пошли, я возьму всё, я быстренько, Тима.

Тим хотел было сказать, что подождёт её здесь или у выхода из барака, но пошёл вместе с ней. В барак, в её казарму, и даже в отсек зашёл.

Здесь всё было так же, как и в их казарме. Такие же узкие проходы, гул голосов, теснота… и отсек у Зины тоже, как у него. Казённое с большими чёрными печатями бельё, жёсткие грубые одеяла. Но, когда он следом за Зиной вошёл в отсек и за его спиной опустилась пятнистая занавеска, сердце у него вдруг так забилось, что он испугался, как бы другие не услышали этого стука.

Зина, покопавшись в тумбочке, откуда-то из-под белья вытащила плоский свёрток, захлопнула дверцу и повернулась к нему.

— Вот, нашла.

В узком пространстве между двухэтажной койкой и щитом перегородки они оказались вплотную лицом друг к другу. И стояли так. Зина была ниже ростом и смотрела на Тима снизу вверх. Он впервые глядел вот так, в упор в глаза белой женщины. И не знал, что ему сейчас надо говорить и делать. Молчание длилось долго. Очень долго. Наконец Зина тихо сказала:

— Пойдём, Тима?

— Да, — так же тихо ответил Тим. — Пойдём.

Пропустить её первой к выходу он не мог: слишком тесно. Тим повернулся и вышел, и пока он шёл по проходу, напряжённо прислушивался: идут ли за ним. Она шла. А на дворе опять пошла рядом.

И вроде всё бок о бок, все корпуса недалеко и рядышком, а пока туда, обратно, пока нашли нужный кабинет в канцелярии, уже время к ужину подошло. Но… успели сдать заявление, заполнить анкеты, а за брачным свидетельством, новыми удостоверениями и метриками придётся прийти завтра. До обеда. Сегодня уже не успеют всё оформить.

Когда они вышли из канцелярии, их уже ждали Дим и Катя. А у столовой собиралась первая смена.

— Нагулялись? — улыбнулась детям Зина. — Ужинать сейчас пойдём.

И уже привычным порядком — Дим и Катя впереди, Тим и Зина за ними — они направились в столовую.

Дим за столом пытливо рассматривал отца и Зину и, когда уже пили чай, спросил:

— А переезжать когда будем?

— Так быстро не делается, — улыбнулась Зина и посмотрела на Тима.

Тим понял, что объяснить должен он.

— Мы подали заявление. Завтра нам выпишут новые документы, и тогда комендант даст нам новый отсек.

— Завтра? — тихо пискнула Катя.

— Завтра, — кивнул Тим и улыбнулся ей.

Раньше он и не разглядывал её, как и остальных детей, но сейчас… худенькая, большеглазая, глаза на пол-лица, тёмные волосы стянуты в короткую толстую косичку, но на висках выбиваются прядки и видно, что волосы вьются. Мулатка, трёхкровка? А… а не всё ли ему равно? Дима он брал, на расу не смотрел, не так, что ли?

Дим рассеянно выковыривал из булки изюмины.

— Дим, — окликнул его Тим, — ты что?

Дим покраснел и запихнул остаток булочки в рот, допил чай. Зина быстро собрала посуду, и Тиму, когда они встали из-за стола, пришлось вести сразу и Дима, и Катю. Катина ручка была маленькой, меньше Диминой, и если Дим крепко держался за его руку, то Катя давала себя вести. Она… она боится — понял Тим. Он довёл детей до выхода, помог Кате застегнуть пальто, Дим сам застегнулся. Подошла Зина и обвязала Катю платком, поправила воротник на Димином пальто, и они не спеша пошли к своему бараку.

Уже стемнело, и зажглись прожекторы на ограде и фонари у бараков. У столовой толпилась вторая и подтягивалась третья смена. Перед канцелярией разворачивался автобус, высадивший только что приехавших. Суета, гомон…

— Если семейных много, — вздохнула Зина, — с отсеком может и не повезти.

— Щиты переносные. Думаю, — ответил Тим, — не проблема.

— Точно, — веско подтвердил Дим. — Всего-то делов: из двух один сделать.

— Всё-то ты знаешь, — улыбнулась Зина.

Возле своего барака они остановились. Медлили, не зная, что сказать и что сделать. Слишком длинным был этот день, слишком насыщенным, а случившееся — слишком неожиданным и важным. Надо было прощаться, расходиться по своим казармам и отсекам, а не то, чтобы не хотелось, а как-то неловко, что ли. И неожиданно для всех подала голос Катя. Глядя снизу вверх на Тима, она вдруг очень серьёзно спросила:

— А завтра ты тоже будешь моим папой?

И так же серьёзно Тим ответил:

— Да. И завтра, и всегда.

Катя вздохнула и неуверенно улыбнулась.

— Тогда, спокойной ночи, так, да?

— Спокойной ночи, — кивнула Зина.

— Ну, ладно, — Дим выпустил Катину руку. — До завтра и спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — закончил прощание Тим.

Они вошли в барак и разошлись по своим казармам.

Войдя в свой отсек, Дим, стаскивая пальто, посмотрел на Тима.

— Завтра мы уже вместе будем, да?

— Да, — Тим взял у него пальтишко, повесил. — Давай ложиться спать, сынок.

— Ага, — согласился Дим.

Привычный вечерний ритуал. Отправив Дима в уборную, Тим быстро разобрал свою и его постели, взял полотенце и пошёл следом. Ничего так особо случиться не должно, хотя новенькие приехали, и тут всякое может быть.

В уборной была толкотня. Действительно много приехало. Тим появился вовремя: Дима уже оттесняли от раковины, и он, зажмуренный с намыленным лицом, вслепую тыкал кулачком в воздух:

— Отстань… я папе скажу…

— Я здесь, — спокойно сказал Тим, отодвигая незнакомого мальчишку лет так тринадцати. — Давай, Дим, умывайся.

Мальчишка смерил взглядом фигуру Тима и перешёл к соседней раковине.

— Что? — засмеялся кто-то. — Получил?

— Не груби незнакомым, — сказал ещё чей-то голос по-английски.

Тим насторожился. Эту фразу он слышал раньше не раз и знал, что она означает. Хреново, что такие… знатоки здесь появились, но… ладно, это потом. Он помог Диму смыть мыло и вытереться и отправил его в отсек. И только тогда нашёл взглядом сказавшего. Его тяжёлое квадратное лицо показалось смутно знакомым. Когда их взгляды встретились, мужчина раздвинул губы в улыбке и кивнул.

— Сын? — спросил он по-русски.

— Сын, — твёрдо ответил Тим так же по-русски.

— Святое дело, — хмыкнул мужчина.

Он разглядывал Тима, тоже не узнавая и явно пытаясь вспомнить.

Тим быстро привёл себя в порядок и ушёл. И по дороге к своему отсеку, вспомнил: этого человека он видел на Русской Территории, ещё… да, тогдашний хозяин, Джус Армонти, разговаривал с молодым капризно-надутым хлыщом в охотничьем клубном костюме, а этот стоял за правым плечом хлыща. Коллега, выходит? Хреново. И чего такому здесь надо? Как вообще попал в лагерь? Да ещё в семейный барак? Надо с Димом поговорить. Чтобы не разговаривал с незнакомыми. И ничего ни у кого не брал.

Подходя к своему отсеку, чуть не столкнулся с Эркином. Обменявшись улыбчивыми кивками, разминулись, не задев друг друга, но Тим уловил лёгкий запах спиртного и удивлённо покачал головой. Однако, что это с Морозом? Никогда за ним такого не водилось. Если парень запьёт, а индейцы пить не умеют и сразу срываются в запой, так визу потеряет, как нечего делать. Жалко, хороший парень, хоть и спальник.

Когда Тим вошёл в отсек, Дим уже лежал под одеялом, но не спал.

— Пап, ты наподдал ему?

— А зачем? — спокойно ответил Тим, раздеваясь и складывая одежду.

— Ну-у… чтоб не лез больше.

— И так не полезет, — улыбнулся Тим. — Спи.

— Ага, — согласился Дим, поворачиваясь набок и, по своему обыкновению, сворачиваясь клубком. — Я тебе чего-то сказать должен был. И забыл.

— Завтра вспомнишь и скажешь.

Тим поправил, подоткнул ему одеяло и залез на свою койку. Пока не сменили свет, он почитает. Вытащил из-под подушки разговорник, перелистал. Да, раздела "семейные беседы" нет. Ну, перечитаем "служебные". Тоже пригодится.

Эркин никак не ждал, что день закончится выпивкой. Да и остальные тоже.

Сразу после ужина, когда все выходили из столовой, к нему подошёл Терёха и, буркнув, чтобы шёл к Дальней пожарке, тут же отошёл. Эркин пожал плечами, успокоительно улыбнулся Жене и пошёл.

Пожарок или пожарных лестниц в лагере много. Обычно возле них курили. Большая пожарка у мужского барака, Ближняя — у семейного, а Дальняя — это за баней. Там собирались не все, а кого позвали и по делу. И туда просто так не подваливали.

Недоумение Эркина — никаких дел у него с Терёхой не было, Терёха вообще ни с кем дел не имел, занятый своим выводком и Доней, даже что у Большой, что у Ближней пожарок не каждый день бывал — только возросло при виде собравшихся. Роман, Грег, Фёдор, ещё двое семейных мужиков, знакомых ещё по тому, первому, лагерю, зачем-то Сашка с Шуркой. Ни хрена себе, какая компания!

Эркина встретили хохотом.

— Мороз, и тебя позвали!

— Знать бы ещё, зачем, — ответил Эркин, прикуривая у Грега.

— Ну, мужики, — покрутил головой Фёдор, — если это… купили нас, я ему…

— Это мне? — вынырнул из темноты и вдвинулся в их круг Терёха. — Ни хрена ты мне, Федька, не сделаешь.

— Дони побоится, — понимающе вставил Сашка, получив сразу несколько щелчков по макушке и затылку.

Все рассмеялись, и Сашка гордо ухмыльнулся, потирая затылок.

— Смена, Федь, растёт, а? — подмигнул Грег.

— Ладно, мужики, — Терёха шумно выдохнул. — Не будем тянуть. Времени в обрез.

— Чего так, Терёха?

— Зачем звал-то?

— Случилось чего?

— Тихо, — оборвал гомон Терёха. — Не галдите. Во, — и откуда-то извлёк бутылку, — давайте отвальную, мужики. Уезжаю я.

— Че-го?! — потрясённо переспросил Фёдор.

— Когда?

Терёха зубами сорвал с бутылки колпачок и ловким ударом ладони по донышку выбил пробку. Отпил глоток и передал бутылку стоящему рядом Роману.

— Сейчас. Вот сей минут и уезжаю.

Бутылка пошла по кругу, а Терёха необычно быстро говорил:

— Автобус там высадит всех, шофёр поменяется, мы погрузимся и айда. К утру обещали к границе подкинуть.

— А там куда? — спросил Грег.

— На Ополье. Землю беру. С домом.

— Ополье велико, это, — Грег свёл на секунду брови, — это ж… это сколько графств, тьфу-ты, областей.

— И климат там, говорят…

— Холодно, знаю. Но холод сухой, и климат здоровый. И не самый север, — Терёха дышал, как на бегу.

— А спешишь чего?

— Я ж говорю. Дом беру. До больших холодов обиходить надо. И сад там, огород, земля же… Ну, — Терёха прислушался к далёким голосам, — ну, мужики, чтоб и вам пофартило.

— Счастливо, Терёха.

— В добрый час.

— Счастливо оставаться. Может, и встретимся когда.

— Может.

— Деньги-то есть? На обустройство много надо.

Терёха ухмыльнулся.

— Мы ж из-под Горелова, Питборн теперь. Дома, что мой, что Дониной семьи, целы, там другие живут. Ну, я и подписал, что претензий не имею, а мне компенсацию за дом. И Доне. Да ещё ссуду дают. До урожая хватит. Счастливо, мужики.

И ушёл.

— Да-а, — покрутил ему вслед головой Фёдор, — вот не ждал, не гадал.

— Что ж, — Роман оглядел бутылку, где на донышке плескался остаток, посмотрел на Сашку с Шуркой, — вам хватит, мальцы, а мы допьём. По полглотка как раз. Пусть повезёт Терёхе.

— Пусть, — согласился Эркин, прикладываясь к бутылке.

Пить он не хотел и наклонил бутылку так, чтобы жгучая бесцветная жидкость коснулась губ и только. Ему и одного глотка хватило, чтобы ощутить себя… ну, не пьяным, но выпившим. Передавая бутылку дальше, заметил взгляд Грега и ответно улыбнулся. Если и ещё кто заметил его жульничество, то промолчал.

Быстро допили, пустую бутылку отдали Сашке с Шуркой — пусть поменяют на что-нибудь, сами сообразят, не маленькие — и ушли от греха. Пока не застукали.

— Рот прополощи, — посоветовал Эркину Фёдор. — А то учует.

— Это кто меня нюхать будет? — удивился Эркин и, чтобы Фёдор не подловил на слове, добавил: — Комендатура дрыхнет уже.

— Ну-ну, — хмыкнул Фёдор. — А так-то запомни. Спитой чай хорошо запах отбивает.

— Чеснок ещё, — сказал один из мужчин.

— Чеснок не все любят, — возразил Роман.

— Жевать? — удивился Эркин.

— Нюхать, — рассмеялся Грег. — Иной раз пусть лучше спиртным пахнет, чем чесноком. А так… и кофе жуют, и мяту. Да чего только ни придумывают. Ладно. По домам, мужики.

— Где он, тот дом? — вздохнул второй из приглашённых

— Будет, — неожиданно для себя твёрдо ответил Эркин, входя в семейный барак.

Если Женя и заметила что-то, то вида не подала. Она сидела на своей койке, расчёсывая на ночь волосы, когда Эркин вошёл в отсек. Алиса уже спала. Нюся тоже лежала у себя, закутавшись с головой в одеяло. Эркин улыбнулся Жене, взял полотенце и пошёл в уборную.

Чеснок, спитой чай, мята — запомнить, конечно, надо, но здесь ничего такого не достанешь. Водой, как всегда, прополоскать рот, пальцем промять дёсны — это он тоже с питомника знает. Разминувшись с Тимом, он вошёл в уборную. И опять, как всегда, снял рубашку, обвязался ею по поясу, умылся, обтёрся холодной водой до пояса и отошёл, уступая место. Много незнакомых, ну да, автобус пришёл, новеньких привёз. Сколько ж народу рвёт отсюда, скольких припекло. Ну… чей-то взгляд на затылке. Растирая натянутым полотенцем плечи и спину, Эркин медленно, чтобы не спугнуть, повернулся на взгляд. Индеец? Да, точно. Лицо не старое, а волосы с проседью. Стрижен коротко, но не наголо, как уже на впуске сразу стригут вшивых. Одежда старая, но всё зашито, залатано. С семьёй, значит, ну да, других в семейном бараке не бывает, хотя… Индеец так же внимательно, но вполне дружелюбно оглядывал его. Вместо полотенца у мужика кусок мешковины, чистый, аккуратно подшитый. А казённое куда дел?

Вытерев лицо, индеец подошёл к Эркину, улыбнулся и что-то сказал. Сказанного Эркин не понял и ответил так же, как и тем пятерым.

— Не понимаю. Говори по-русски или по-английски.

Русского индеец не знал, и разговор пошёл по-английски.

— Ты давно здесь?

Эркин пожал плечами.

— Неделя скоро, и в промежуточном… — он даже запнулся, припоминая, — да не помню точно. А ты?

— Я сразу сюда. Как здесь, есть ещё наши?

— Индейцы? — уточнил Эркин. — Видел пятерых, но они в другом бараке.

Индеец кивнул.

— Да, здесь только семьи, мне говорили, так?

— Так, — подтвердил Эркин.

— Я Чолли, Чарльз Редокс.

— Эркин Мороз.

Чолли с уважительным интересом посмотрел на Эркина.

— Имя сохранил? А у меня хозяйское.

— Ну, так чего оставил? Назвался бы по-другому.

— Привык уже, — вздохнул Чолли, — да и не в имени же дело.

— Это верно, — согласился Эркин.

За разговором они незаметно вышли из уборной.

— Тебе в какой проход?

Чолли не слишком уверенно показал на второй слева.

— А тебе?

— Мне сюда, — Эркин показал на свой. — До завтра тогда.

— До завтра, — кивнул Чолли.

Пока Эркин шёл по проходу к своему отсеку, выключили большой свет, и на казарму обрушился синий ночной сумрак. Стукнув костяшками пальцев по стойке, Эркин вошёл в свой отсек. Женя уже легла, но, увидев его, приподнялась на локте.

— Всё в порядке?

— Да, — шёпотом ответил Эркин и присел на корточки у её изголовья. — Терёха, помнишь его? Вот уезжает сегодня. Прощался с нами.

Женя высвободила из-под одеяла руку и погладила его по затылку.

— Устал, да?

— От чего? — улыбнулся Эркин. — Я же не работаю.

— Ничего, — Женя подалась к нему так, что их лбы соприкоснулись. — Немного осталось. Ты потерпи ещё, ладно?

Эркин, кивнув, потёрся своим лбом о лоб Жени. Конечно, он потерпит.