Войдя в вагон, Фредди удовлетворённо вздохнул. Преимущество класса-люкс — едешь один. Ни разговаривать, ни следить за лицом он больше не мог. Устал. Слишком много всего было. Бросив кейс в сетку над сиденьем, Фредди снял и повесил плащ, шляпу и сел. Ну вот. С Джонни он разминулся, они так и планировали. Тратить время на состыковки в этот раз не стали. Так, теперь… Подобьём у стада края и пересчитаем. По головам и по хвостам. Атланта. Сколько мог, столько и взял. Равновесие там ненадёжное, достаточно хоть одному сгореть, и начнётся новый передел. Завязываться с Атлантой не стоит. Стационарной точки не открыть, а разовые мало доходны. Доля в Атланте не для выгоды, а для голоса в Ансамбле. Правда, и Ансамбль это понимает, тоже не дураки. Передел прошёл слишком шумно, теперь там полиция надолго завязнет. Сам Робинс, бульдожина, прикатил.

Фредди поморщился. Атлантой он был недоволен. Эркин… как по живому режет. Чёрт, до сих пор случайности работали на на них, и вот так сорваться. Стечение обстоятельств. Просто стечение обстоятельств. Чёрт принёс этого Полди. Если бы не этот гнусняк, могло повернуться совсем по-другому. Да, а Полди убил, конечно, Эркин. Это-то точно…

… "Чёрный вестник" стал выходить ещё сразу после первых больших бомбёжек и сохранялся до сих пор. Все трупы за сутки. Фотография, если лицо не размозжено. Анкетные данные, если в наличии документы. Особые приметы, если документов нет. Причина смерти и адрес морга. Тогда это помогало найти пропавших в бомбёжку или после налёта, сейчас… Он давно подозревал, что у полиции свои игры с "Чёрным вестником", но решил рискнуть. Кого он проверял, покупая газету? Себя, Эркина, полицию? Но, пробежав глазами листок, нашёл. Физиономию Полди с закрытыми глазами и синяком на лбу. А рядом текст. Леопольд Джереми Уоллстерн, тридцати пяти лет, без определённых занятий, состояние алкогольного опьянения, перелом второго шейного позвонка. Досмотрев так же внимательно газету до конца — вдруг кто-то следит за ним — он выбросил её в урну и ушёл…

…Фредди откинулся на спинку кресла. Ног, как следует, не вытянуть, но всё-таки… Конечно, это мог сделать только Эркин. И получилось… красиво. Пьяный упал и сломал себе шею, и тени подозрения не возникнет. Чисто сделано. Можно даже позавидовать. А всё остальное… Да, Эркину никогда не приходилось пугать. Парень либо терпел, либо убивал. И стрельба впритирку ему незнакома. Если не попал, значит, промахнулся. Эндрю бы сообразил, достаточно ту шляпу вспомнить. Тоже пугал. Да, если сам чего не умеешь, то и чужого мастерства не поймёшь. Его самого Джонни долго жучил и натаскивал по этикету и прочему, пока не смог оценить непринуждённую элегантность Джонни. То, что требовало от него усилий, сосредоточенности, у Джонни получалось само собой. Но в Аризоне он не только не понимал, даже не видел этого. Да, с Эркином так же. Что ж, отрезано, так отрезано. Эндрю в земле, Эркин… другая страна как тот свет. Может, и к лучшему, что оборвалось всё. По Атланте… всё с Атлантой.

Фредди искоса посмотрел в окно. Ход плавный, скорость только по окну и определить. Да, по Атланте больше ничего нет. Пьяную болтовню Найфа можно откинуть. Если бы это было раньше… хотя… хотя Найф мог видеть парней в Джексонвилле, даже глаз на них положить, но Эндрю мёртв, а Эркин в лагере. Найф им уже не опасен. Это всё рассуждения про "если бы", сотрясение воздуха. В сторону. Колумбия… Там прошло получше.

Фредди улыбнулся. К Слайдерам он пришёл вечером, когда у них заканчивалась смена для цветных, и вошёл через боковую дверь…

…Его встретил Метьюз, расплылся в улыбке.

— Добрый вечер, сэр, Прошу вас наверх, сэр, мы уже заканчиваем.

Он кивнул и стал подниматься по винтовой лестнице. По-прежнему пустой холл с большим письменным столом, но вместо табуретки стул, на окнах занавески, плотные, не просвечивают. Тянутся здесь наверное, Эркин стеснялся, до последнего старался, чтобы его не видели за этим, и парни наверняка так же. И досадливо мотнул головой: ну, чего ему Эркин в голову лезет, отрезано же.

— Добрый вечер, сэр.

Он вздрогнул и улыбнулся. Найджел, весёлый, улыбается. И он невольно улыбнулся в ответ.

— Сэр, вы с дороги, устали. Давайте мы вам массаж сделаем.

— Клиентов ваших не распугаю?

— Что вы, сэр! — улыбка Найджела стала лукавой, но по-прежнему неотразимой. — Шесть ровно, мы уже закрыли дверь.

— Уговорил, — рассмеялся он. — Но с одним условием.

— Всё, что хотите, сэр! — готовно улыбнулся Найджел, но глаза на мгновение напряглись.

— Бодрящий. Который по двойному тарифу.

— Разумеется, сэр. Желание клиента — закон, — и видя, что он полез за бумажником, уже серьёзно: — Платы вперёд не берем, сэр. Плащ и шляпу можете оставить здесь, сэр.

Когда они вдвоём спустились, их встретили Роберт и Метьюз. Нижний холл пуст, чист, но чувствуется, что только что здесь были люди. Может, из-за запахов… Он не додумал.

— Пожалуйста, сэр. Вот сюда, сэр.

И всё было так, как рассказывал ему Джонни. И совсем не то, что тогда. Вернее… да, парни — настоящие мастера, высокого класса. Но… но что-то не то. Хорошо, приятно, просто отлично, но… но Южных островов не было. Хотя встал он со стола… как новенький…

…Фредди шевельнул плечами, прилаживаясь к креслу. Новая, плохо обмятая портупея напомнила о себе. Та, что тогда сорвали с него русские, была пригнана что надо. Эту он тоже подогнал по себе, но она ещё чужая, не стала своей. Да, о парнях… Потом он посмотрел их книги, показал Роберту кое-какие тонкости. Парень уже достаточно опытен, чтобы понять, о чём идёт речь…

…Роберт кивает.

— Спасибо, сэр. Конечно, так удобнее.

Роберт старательно не так выписал, как нарисовал последние буквы, закрыл книгу и, поймав его взгляд, улыбнулся:

— Мы теперь учимся, сэр. В школе для взрослых.

— Все?

— Да, сэр, — улыбнулся Найджел. — Пока общий курс.

Он кивнул…

…Ну, что ж, здесь всё удачно. Капает не сказать, чтоб много, но постоянно. Оказалось, в конечном счёте, выгодно. Но думая о Слайдерах, не мог не вспоминать Эркина. Завертелось-то всё дело с его подачи. Чёрт, как же нелепо всё получилось. Ладно. Самое дохлое дело — в прошлом копаться. На всякого ковбоя найдётся лошадь, что сумеет сбросить. Упал? Ну, так встань, поймай повод и снова в седло. А будешь лежать и синяки рассматривать, так и останешься… под чужими копытами. Что мог, он сделал…

…Выйдя от Дэнниса, он направился на вокзал. И зашёл в бар просто промочить горло, не рассчитывая встретить кого-то из знакомых. Бар дорогой, высокого уровня, ковбою в такой нечего и соваться, но и он так одет, что в баре попроще не поймут, а то и возмутятся. Так что всё в соответствии и сочетается. И почти сразу увидел его. В углу бара за столиком с газетой и чашкой кофе сидел профессор. Профессор читал и видеть его не мог, так что просто развернуться и выйти — не проблема, или выпить за стойкой, не привлекая внимания, но он взял свой стакан и пошёл к столику профессора.

— Добрый день, профессор.

Профессор поднял на него глаза и улыбнулся.

— Добрый день, рад вас видеть… мистер Трейси.

И приглашающий жест. Профессор сложил и небрежно элегантным жестом пристроил газету на краю столика. Он не готовился ни к этой встрече, ни к такому разговору, но и отказываться не имело смысла. А вступление о погоде и прочих пустяках — тоже.

— Я не выполнил обещания, профессор. Обещал поговорить с парнями и не смог, — профессор внимательно смотрел на него. — Мы опоздали, профессор. Приехали в Джексонвилль, когда всё уже кончилось, — он отхлебнул. — Эндрю убит. Эркин был арестован.

— Эндрю…?

— Да, — он кивнул и твёрдо посмотрел профессору в глаза, — лагерник.

— Это точно? — спокойно, только чуть замедленно спросил профессор.

— Что Эндрю убит? К сожалению, да. Мы проверили, как смогли.

— Обстоятельства его смерти вам известны? — так же медленно спросил профессор.

— Немного. Его убила самооборона, цветные называли её сворой. Забили и сожгли.

Профессор кивнул.

— Да, я слышал о таком. Значит, они были в Джексонвилле?

— Да, в самое пекло угодили, — он не отводил глаз. — Профессор, вашу просьбу мы не выполнили, но… но теперь я вас прошу.

— Пожалуйста. Если в моих силах.

— Вы, ваш комитет, имеет какое-то отношение к лагерям беженцев, к уезжающим?

— Да, мы курируем процесс репатриации.

Он кивнул.

— Я так и думал. Там, в Атланте, есть такой лагерь.

— Да, Центральный.

Взгляд профессора выжидающе спокоен.

— Эркин в этом лагере, — он вздохнул. — Я не знаю, каким именем он назвался. Индеец со шрамом на щеке. Здесь его звали Эркин Мэроуз. Помогите ему, — и невесело улыбнулся. — Не деньгами, денег он не возьмёт, он гордый. Но у него была семья. Жена и дочь. Мы о них ничего толком не узнали. По одним сведениям — уехали из города, по другим — убиты. Помогите ему найти их.

Профессор кивнул.

— Хорошо. Служба розыска налажена уже вполне прилично. Думаю, мы сможем ему помочь.

— Спасибо, профессор, — он осушил свой стакан. — Вот и всё.

— Что ему передать от вас? — участливо спросил профессор.

Он заставил себя улыбнуться.

— Боюсь, что ссылка на меня испортит вашу репутацию, профессор. В его глазах.

И не смог не оценить: профессор ни о чём больше не спросил. Они обменялись, соблюдая ритуал, несколькими незначащими замечаниями о погоде. Профессор передал привет Джонатану и пожелал им удачи. Взаимно. И на этом они расстались…

…Фредди снова посмотрел в окно. А хорошо стали поезда ходить. Так, это он сделал. Распрощались с профессором вполне дружелюбно. Выдержка у старика неплохая. Видно было, как задело его известие о смерти Эндрю. Что ж, можно понять. Последний шанс узнать что-то о судьбе сына… И ни слова о том, что тогда, в имении, они не дали информации. А узнай профессор об Эндрю тогда, да, где-то в середине октября, так парень был бы жив. Профессор бы его из Джексонвилля выдернул, чувствуется в старике сила, и вот… тоже стечение обстоятельств. И ничего уже не исправишь. Кон не переигрывают. Отрезано.

Фредди откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. До Краунвилля он вздремнёт. А там… там до имения на такси. В таком костюме на попутках не ездят. И пешком не ходят. В ковбойском проще, конечно, но… не в Колумбии. Нужен офис. И квартира. И машина. Возможно, с шофёром. До Рождества… нет, не стоит спешить. А то начнём подбивать итоги и в таком минусе окажемся… а завязли крепко. Джонни от имения не откажется. Для него это больше, чем деньги.

* * *

Когда все дни одинаковы, любая мелочь кажется значимой. На обед не компот, а густая розовая жидкость, которую приходится не так пить, как есть ложкой. Чем не событие, над которым можно сутки, если не больше, ломать голову. Вместо трёх таблеток дали две, но других. Проглотил и лежи, прислушивайся к собственным ощущениям.

Рассел невесело усмехнулся. Растительная жизнь, существование. Снаружи частые дожди и холод, спальников на площадку теперь выпускают редко, глазу не на чём остановиться. А беседы с доктором входят в расписание. Необременительный, даже… да, даже приятный час. Доктор отлично слушает, и временами кажется, что соглашается, даже сочувствует. Сегодня тоже будет нечто новое. Но не сказать, чтобы очень приятное…

…Доктор улыбается.

— Я думаю, вам нужен курс витаминотерапии.

Показалось или нет, что глаза врача из сочувствующих стали на мгновение озорными?

— Вам виднее, доктор. Осмелюсь только заметить, что таблетками я и так напичкан, как погремушка.

— Ну, зачем же таблетки? Инъекции. Вы, — в голосе врача уже откровенная насмешка, — вы же не боитесь уколов?

Он смеётся, показывая, что понял шутку.

— Да, я уже вырос из детского возраста.

— Уколов боятся многие взрослые, — уже серьёзно говорит доктор.

Он пожимает плечами, и разговор переходит к другой теме…

…Интересно, какой подвох в этой… "витаминотерапии"? Уж очень хитрые были глаза у доктора. Что ж, поживём — увидим. Спешить некуда и незачем.

Жариков, услышав стук в дверь, поднял голову.

— Войдите.

И удовлетворённо улыбнулся, увидев входящих. Крис, Эд, Майкл.

Нестройный гул приветствий и вопросов.

— Здравствуйте… Вы нас звали?… Здравствуйте… Мы пришли… Здравствуйте…

— Здравствуйте, проходите, садитесь.

Они расселись перед его столом, привычно ловко и бесшумно расставив стулья. Все уже по-рабочему: в белых глухих халатах и шапочках.

— Вот зачем я вас попросил зайти. Вы знаете о тюремном отсеке?

Они быстро переглянулись и закивали. До сих пор они в этом отсеке не работали. И Майкл сразу сказал об этом.

— Слышали, Иван Дормидонтович. Но не работали.

— Знаю, — кивнул Жариков. — Но теперь… одному из находящихся там больному, подчёркиваю — больному Шерману прописан курс инъекций, витаминотерапия, — снова понимающие кивки, как-никак курсы уже окончены, до дипломов совсем ничего осталось. — Так вот, я хочу, чтобы инъекции ему делали вы.

Они молча и очень удивлённо смотрели на него.

— Только ему? — помедлив, спросил Майкл.

— Только ему назначен курс инъекций, — улыбнулся Жариков.

— А ещё? — спросил Эд. — Ведь есть ещё что-то. Ещё причина.

— Есть, — с удовольствием кивнул Жариков. — Этот Шерман, больной Шерман, до капитуляции Империи работал… его работа была связана с питомниками, — лица парней стали настороженными. — Причём именно с питомниками, где готовили спальников.

— Он что же, — медленно начал по-русски Крис и закончил по-английски тоном ругательства, — он врач?

— Нет, — ответил по-русски Жариков. — Он инженер.

— Один чёрт, — многообещающе буркнул Эд.

Жариков посмотрел ему в глаза, и Эд опустил голову.

— Ладно, — тряхнул головой Крис. — Это вы проверяете нас?

— Ну, что мы клятву Гиппократа помним, да? — улыбнулся Майкл.

— Вас мне проверять незачем. В вашей профессиональной честности, — Жариков подчеркнул голосом последние слова, — никто не сомневается. Нет. Не для этого. Он много видел спальников, знает, по его словам, как их делают. Я хочу, чтобы он увидел вас. Свободных людей. Будет вас о чём-то спрашивать, не злитесь, не обижайтесь, отвечайте вежливо и правдиво.

— Не поддавайтесь на провокации, — усмехнулся Эд.

— И это, — кивнул Жариков.

Парни снова переглянулись.

— И что же, — спросил Крис, — на все его вопросы мы должны отвечать?

— И всю правду? — поддержал его Майкл.

Жариков улыбнулся.

— Я понимаю. Есть вопросы, на которые отвечать не хочется, — парни сразу закивали. — В таком случае, так и говорите. На этот вопрос я отвечать не хочу. И почему.

— Ясно, — кивнул Крис. — Всё будет в порядке, Иван Дормидонтович.

— Я рассчитываю на вас, — серьёзно сказал Жариков. — Очень рассчитываю.

— Сделаем, Иван Дормидонтович, — ответил Эд.

Парни уже вставали, когда дверь приоткрылась и в щель всунулась голова Андрея.

— Иван Дормидонтович, к вам можно?

— Брысь, малец! — шутливо замахнулся Эд.

Андрей изобразил ужас и вошёл, втащив за собой Новенького.

— Давай смелей, ты только не реви и не мямли.

— Вы чего это задумали, а? — подозрительно спросил Крис.

— Валите, старикашки, — ответил Андрей, ловко уворачиваясь от щелчков.

— Стоп, — остановил их Жариков, — потом доиграете. Что случилось?

— Давай, — Андрей подтолкнул Новенького.

Тот испуганно огляделся, но Эд, Крис и Майкл явно не собирались покидать кабинет, и наконец заговорил:

— Я видел его… Я на площадке был, на заднем дворе, качаться стал и увидел его… он здесь, он… — Новенький всхлипнул.

— Кто он? — спросил Эд.

— Ну, кто меня… на День Империи… — в широко раскрытых глазах Новенького показались слёзы. — Я как увидел его… как вспомнил…

Крис ухватил Новенького за шиворот и встряхнул.

— Тебе сказали: не реви! Давай по порядку.

— На День Империи ты где был? — спросил Майкл. — Тебя же после привезли, я помню.

— В… в Джексонвилле. Я… я там в Паласе был… тайном. Меня на жёсткую работу послали. А там… там началось… — он снова всхлипнул.

— Я помню, — успокаивающе сказал Жариков. — Ты рассказывал.

— Да, сэр, — Новенький всё ещё предпочитал в разговоре английский, — да, я убежал тогда, спрятался. Там были две леди. Они… они не прогнали меня. Дали воды, одна, — он улыбнулся сквозь слёзы, — она мне платок дала, вот, — он полез в карман.

— Видели мы его, видели, — остановил его Майкл. — Дальше-то что?

— Дальше пришёл… этот. Увидел меня, стал бить, он… он меня между ног ударил, по яйцам… — по щекам Новенького потекли слёзы. — Если б… если б не русский патруль, меня бы забили. И… и он теперь здесь… я его видел. Он опять…

— Не тронет он тебя, — сказал Эд.

— Пусть только сунется, — кивнул Крис.

Жариков молча слушал, чувствуя, что отношение парней к Новенькому быстро меняется и они готовы его защищать.

— Он опять скажет, что я насильник. А насилие — это же преступление. У русских тоже. Сэр, клянусь, я не насиловал её, она заказала жёсткую работу, я даже не умею жёстко работать.

— Делов-то, — хмыкнул Андрей.

Жариков погрозил ему пальцем, и Андрей понимающе кивнул.

— Я не знаю, чего она закричала, сэр…

— Провокация же, — сказал Эд. — Объясняли тебе, объясняли…

Новенький всхлипнул. Крис посмотрел на Жарикова и стал выталкивать всех из кабинета.

— Мы пойдём, Иван Дормидонтович, всё ясно, всё сделаем, пошли, парни.

— Ага, — не стал спорить Андрей.

С Крисом вообще редко когда спорили.

Когда они остались вдвоём, Жариков включил лампочку над дверью, усадил Новенького на стул у своего стола.

— Дать воды?

— Спасибо, сэр. Вы очень добры, сэр.

Жариков налил воды, поставил стакан рядом с ним на стол и сел на своё место. Молча смотрел, как тот пьёт маленькими глотками, постукивая зубами по краю. Будто и не было этих месяцев и снова за окном лето, а парня, нет, мальчишку, избитого, плачущего то ли от боли, то ли от страха, только-только привезли. Какое же неустойчивое состояние. Даже имени до сих пор себе не выбрал, так и зовут его все Новеньким.

Новенький допил и поставил стакан на стол, вытащил из кармана платок — тот самый — и не так вытер им губы, как прижал на секунду, поднял на Жарикова глаза и несмело улыбнулся.

— Полегчало? — ободряюще улыбнулся ему Жариков. — Ну, я рад.

Новенький кивнул.

— Простите, сэр, я не хотел, это… — и осёкся, сообразив, что чуть не подставил Андрея, понурился.

— Так почему ты его испугался? — Жариков демонстративно не заметил его смущения. — Здесь тебе ничего не грозит.

— Да, сэр, мне говорили, сэр. Я… я как увидел его… я на скамейке качался, — он посмотрел на Жарикова.

Жариков кивнул. Он много раз видел эти упражнения. Парни садились на узкую скамью, вытянутые ноги подсовывали под параллельную скамейку так, чтобы упираться в неё снизу подъёмом, руки сцепляли на затылке и начинали раскачиваться, постепенно увеличивая амплитуду. Качали пресс.

— Ну вот, — вздохнул Новенький. — Я качался, открыл глаза и вижу… Он на меня сверху из окна смотрит. Ну, где окна с решётками.

— И ты его через решётку разглядел и узнал? — удивился Жариков.

— Я эту сволочь всегда узнаю, — буркнул Новенький и застыл в ужасе от сказанного, глядя на Жарикова расширенными глазами.

— Что ж, вполне справедливо, — кивнул Жариков.

Новенький судорожно сглотнул и перевёл дыхание, робко улыбнулся.

— Там окна с решётками, сэр, это… это же тюремный отсек, да, сэр?

— Да.

— Он… он не выйдет оттуда?

— Нет, — улыбнулся Жариков. — Можешь быть спокоен. А как ты думаешь, он узнал тебя?

Новенький вдруг подался всем телом вперёд.

— Сэр… вы думаете, он не узнал меня? Да, сэр? Мы для них на одно лицо, сэр, они же нас по номерам различают! — и так же резко замолчал, опять испугавшись сказанного.

Жариков успокаивающе улыбнулся, и парень ответил ему неуверенной, но улыбкой.

— Ты в безопасности, — Жариков говорил тихо и очень убеждённо. — Он не тронет тебя… Ты спокоен и уверен в себе…

Глядя неотрывно на Жарикова, Новенький беззвучно шевелил губами, повторяя за ним короткие веские фразы.

Убедившись, что парень обрёл равновесие, Жариков отпустил его. А когда закрылась дверь, достал свои тетради и быстро сделал необходимые записи. Что же… Джексонвилль. Шерман из Джексонвилля. И только он постоянно следит за тренировками парней. А это… это новая тема для разговора с Шерманом. Интересно будет выслушать его версию. И даже не событийную канву, а мотивацию. И надо будет поговорить с Андреем. Никогда не думал, что философские беседы могут иметь такой психотерапевтический эффект! Прямо расцвёл парень. Стал учиться уже серьёзно, таскает книги на дежурства. Что ж… вполне логично. Как говаривала бабушка: "От своего дела душа поёт". А у Шермана… талантливый инженер. Почему он стал инженером? То, как он говорит об отце, его работах, о спальниках, выдаёт глубинный интерес в другой сфере. И наличие блоков. Но непонятно, что именно заблокировано. Итак… по методике… да, разговор о детстве. Пойдём по предстадии.

Жариков захлопнул и убрал тетради в сейф. Но медлил закрыть дверцу. Стоял и смотрел на выстроившиеся на полке книги и брошюры. Какой талант и какое холодное циничное презрение к людям! Создание программы, методик, инструментария для превращения людей в… как там, в нашумевшей когда-то очередной фантастике-страшилке? А, вспомнил! Биороботы, а если по-простому, живые куклы. Заводные куклы, бездумные и бездушные механические игрушки, которыми так любили баловаться в позапрошлом веке. Расчеловечение как форма садизма? Не единичный случай, а развитая система. Как воронка, втягивающая в себя надзирателей, клиентов и клиенток Паласов, врачей, инженеров, конструкторов, фармацевтов… Или… Кому и за что мстил доктор Шерман?

Жариков захлопнул и запер сейф, закрыл и запер шкаф-футляр, привычно, как всегда перед уходом, оглядел стол. Теперь… теперь к Чаку и Гэбу.

Он вышел в коридор и быстро, уверенно, как ходил всегда, если только не беседовал с кем-то — ведь многим легче говорить, двигаясь — пошёл по коридору.

Чак, как всегда, лежал на спине, разглядывая потолок. Больше нечем заняться. Иногда он двигал плечами, чтобы руки, безвольно ёрзая по одеялу, ощутили его. Да, чувствительность кожи вернулась, но как лежали они мёртвыми, так и лежат. Он ни на что уже не надеялся. Не хотел надеяться. Каждая надежда слишком страшно заканчивалась разочарованием.

— Перестелить тебе?

Он повернул голову и улыбнулся. Не смог не ответить плутовской улыбке Андрея.

— Нет, пока не надо, — и, помедлив, вытолкнул: — Ты дежуришь? Зайди.

— Нет, — Андрей открыл дверь и вошёл.

На нём были армейские брюки и ботинки, рубашка в красно-жёлтую клетку. Чак жадно разглядывал его.

— Ты чего так смотришь? — удивился Андрей.

— Давно без халата никого не видел, — признался Чак.

— Я ж не на дежурстве, — объяснил Андрей, усаживаясь возле кровати. — Ты как?

Чак скривил губы.

— Как видишь. Гэб чего замолчал? Парализовало?

Андрей кивнул, и лицо его стало угрюмо-озабоченным. Чак насмешливо сощурил глаза.

— И чего ты так за нас переживаешь, а? Сказать тебе, сколько таких как ты, я забил?

Андрей удивлённо посмотрел на него.

— Ты чего задираешься? Опять, что ли, руки заболели?

— Телок ты. Безобидный, — хмыкнул Чак. — Тебе чего ни скажи, ты на всё согласный.

— Не дури.

— Ну да, скажешь, что нет?! Ты ж сам говорил, я слышал, тот беляк, что тебя зимой мордовал, тут же. Лечится. Ты ему хоть по морде смазал? И не хлопай ресницами, — Чак зло дёрнул углом рта. — Я ж знаю, втихаря и вы умеете. Не так уж вы врачей боитесь, когда надо счёты свести, что, нет? Так своих можете, а на беляка кишка тонка?

— Чак, — тихо сказал Андрей, — он не узнал меня. Я иногда думаю, вспоминаю. И не могу понять…

— Чего? Беляков? Все они сволочи, — убеждённо сказал Чак. — Ладно. Что я про… таких, как ты, сказал… ты… ты пойми, я ж по приказу…

— Я понимаю, — кивнул Андрей. — Но… ты так ненавидишь белых, и раньше ненавидел, так? — Чак кивнул. — И выполнял их приказы. Почему?

— А ты? Любишь их, что ли?

— Тех? — Андрей мотнул головой, словно указывая на нечто, оставшееся там, за стеной. — Нет, конечно. И остальные все наши. И я не могу понять…

— Тут не понимать, а давить их, сволочей, надо! — сорвался на крик Чак.

Андрей вдруг положил ему ладонь на плечо.

— Тихо…

— Чего? — камерным шёпотом спросил Чак.

— Идёт кто-то, — так же ответил Андрей. — Чужие шаги, я не знаю…

Дверь открылась тихо, без стука, и в палату вошёл мужчина в белом халате, накинутом на плечи поверх аккуратного тёмно-синего костюма. Андрей вгляделся в него и встал, улыбаясь.

— Добрый день, вы ищете доктора Жарикова?

Для спокойствия Чака он говорил по-английски, и мужчина ответил на том же языке.

— Добрый день, но я уже нашёл, кого искал.

Андрей пожал плечами, обернулся к Чаку и застыл. Чёрное лицо Чака стало мертвенно-серым. Таким перепуганным Андрей его ещё не видел. Чак вжимался в постель, растекался по ней, беззвучно шевеля дрожащими губами. Андрей перевёл взгляд на вошедшего и шагнул вперёд, заслоняя собой кровать с Чаком.

— Вы… я же знаю вас. Вы лежали у нас, в боксе. Вы… — Андрей на секунду задумался, сведя брови, и улыбнулся. — Вы Николай Северин, вас ещё Никласом называли.

— Верно, — по губам Никласа скользнула улыбка. — Я тоже помню тебя.

— Зачем вы пугаете его? — тихо сказал Андрей. — Он же больной.

— Он просто узнал меня, — Никлас мягко положил руку на плечо Андрея, нажал, отодвигая. Спружинив всем телом, Андрей остался стоять.

— Сэр, вы могли и обознаться, — начал он.

— Палач и жертва всегда узнают друг друга, — спокойно сказал Никлас.

Чак издал невнятный хрипящий звук.

— Он был рабом! — в отчаянии крикнул Андрей, рассчитывая криком позвать дежуривших Фила и Анта. — Он… он выполнял приказ!

Светлые серо-голубые глаза смотрят на Андрея с мягкой насмешкой. И Андрей быстро продолжил:

— Виноваты те, кто приказывал, а не он. Он… он горел. Вы не знаете, какая это боль…

— Любая боль болит…

— Сэр, — прохрипел Чак, — не трогайте его, он ни при чём, уйди, Андре, он спальник, сэр, он не виноват.

— Будто ты виноват, — бросил, не оборачиваясь, Андрей.

— Моя вина, мне отвечать! — выдохнул Чак.

Андрей вдруг ощутил такой удар в спину, что сделал шаг в сторону, чтобы не упасть на Никласа, и изумлённо увидел, что Чак стоит в боевой стойке с прижатыми к груди кулаками, в упор глядя на Никласа.

— Да, это я! Покуражиться пришёл? Мстить хочешь? — Чак говорил быстро, захлёбываясь, как в бреду. — Давай! У нас один конец. Вы нас делали такими, и убивали нас, когда мы не нужны, давай, ну…!

— А кричать зачем? — вошёл в палату Жариков.

Быстро оглядел всех троих, укоризненно покачал головой.

— Николай Николаевич. От вас я такого никак не ждал.

— Я тоже, — улыбнулся Никлас и, помедлив, объяснил: — Я никак не ждал такого совпадения, — посмотрел на Чака. — Ты зря испугался. Я не собираюсь тебе мстить.

— Да, — Чак не замечал уже ничего, даже того, что его руки не висят вдоль тела, а прижаты к груди в боевой стойке. — Да, мстят равному, не так, что ли?!

— Молодец! — тихо сказал Жариков.

Так тихо, что его услышал только Андрей. Он быстро удивлённо глянул на Жарикова и снова уставился на Чака, готовый в любой момент подхватить того. Чак перевёл дыхание, вызывающе вскинул голову.

— Тебе нравилась твоя работа? — спросил Никлас.

— Меня не спрашивали! — резко ответил Чак.

— Твой хозяин был садистом, и ты — такой же.

— Нет, — вмешался Андрей, — нет, сэр, он не садист, садист — это…

— Это кто? — Никлас говорил спокойно, но его спокойствие заставило Жарикова нахмуриться. — Ты ведь получал удовольствие от своей работы. Тебе нравилось и мучить, и убивать.

— Белых! — крикнул Чак.

Но Никлас продолжал:

— Так ты ничем не лучше своего хозяина. Ты — такой же!

— Нет!

— Да, — твёрдо, даже жёстко ответил Никлас. — Из всей десятки Говард тебя Ротбусу отдал. Именно поэтому.

— Нет, — хрипло выдохнул Чак.

— Что нет? Твой хозяин Спенсер Рей Говард!

Андрей успел подхватить падающего Чака и усадить того на кровать. Укоризненно посмотрел на Никласа.

— Мало ли у кого какой хозяин был. Так что, всю жизнь ему эту сволочь… Говарда поминать?

Никлас с улыбкой посмотрел на него. А Андрей, стоя рядом с Чаком, продолжал:

— Это уже прошлое. Ни исправить, ни изменить уже ничего нельзя. Время… — он запнулся, подбирая слово, — его не вернёшь, ну, не пойдёшь обратно, ну…

— Необратимо, — подсказал Жариков.

— Да, спасибо! Необратимо, понимаете?

— Замолол, — буркнул пришедший в себя Чак. — Вот влепят тебе сейчас, что без "сэра" говоришь, так и узнаешь, необратимо оно или нет.

— Философ, — Никлас подмигнул Жарикову и снова стал серьёзным. — Всё правильно, время необратимо, и шёл я сюда не за этим, — он посмотрел на Чака, — если бы твоя кровь, твоя жизнь вернули хоть одного из моих товарищей, хоть одного из замученных тобой, меня бы ничто не остановило. Но… незачем о невозможном. Я хотел поговорить с тобой о другом. Другом человеке. Вот об этом, — он достал из кармана карточку и очень естественным жестом протянул её Чаку.

И таким же естественным движением Чак поднял руку и взял её. И тут же уронил — пальцы не смогли удержать бумагу — изумлённо глядя на свою руку. Андрей, гибко нагнувшись, поднял карточку и не удержался. Хоть и хотел сразу отдать Чаку, но посмотрел. Его подвижное выразительное лицо окаменело. Он резко сунул Чаку фотографию.

— Держи!

И отошёл к окну. Встал там спиной к находящимся в комнате и застыл. Чак удивлённо посмотрел на него, перевёл взгляд на лежащую на ладони фотографию, пожал плечами и протянул руку Никласу.

— Я не знаю его, сэр.

— Не узнаёшь, — поправил его Никлас, забирая фотографию. Усмехнулся: — не хочешь узнавать так же, как не хотел называть своего хозяина, — и повернулся к Жарикову: — Извините, доктор, но… можно вас на пару слов?

— Я ещё зайду, — сказал Жариков Чаку, выходя следом на Никласом.

Мягко хлопнула дверь. Чак, сидя на кровати, удивлённо разглядывал свои руки, осторожно пробовал сгибать и разгибать локти, вращать кистями, шевелить пальцами. Андрей по-прежнему стоял у окна, упираясь лбом в стекло.

— Андре, — тихо позвал Чак, — Андре!

— Чего тебе? — глухо, словно через силу, отозвался Андрей.

— Они заработали, слышишь?! — Чак вскочил на ноги, встал в боевую стойку и неловко сделал боксёрский выпад, правой, левой, опять правой. — Оглох, что ли?! У меня руки ожили! — заорал он в полный голос.

Андрей оттолкнулся от окна и мимо него пошёл к двери.

— Андре, — растерялся Чак, — ты… ты чего? — и вдруг сообразил: — Так ты того, что на фотке, испугался, что ли? Да плюнь, он же наверняка подох давно.

Андрей остановился перед ним, оглядел с ног до головы.

— Руки, значит, заработали? — у него дёрнулись губы. — Можешь опять убивать, значит? Ну, и радуйся, палач. И не лезь ко мне.

— Ты чего, — Чак положил руку ему на плечо и тут же отлетел от хлёсткого удара, неожиданно сильного и болезненного.

— Ещё раз лапнешь меня, — Андрей говорил, чётко разделяя слова, — или другого кого, убью. Запомни. Ты уже не больной.

И вышел, хлопнув дверью. Постанывая от боли, Чак добрался до кровати и сел. Какая муха парня укусила? Ну и хрен с ним. Поганец — он поганец и есть. Главное, что руки заработали. Кулак сжимается плохо, суставы потеряли подвижность, а мышцы — силу, но… но это же пустяки. Это он и разработает, и накачает. И к Гэбу уже тогда сходит, покажет, пусть знает, что восстанавливается всё…

И он очень легко забыл о страшном госте, его словах, фотографии, прозвучавшем запретном имени — ведь это другой сказал, да ещё и беляк, а он тут совсем ни при чём. Он просто ничего не помнил, занятый своими руками.

Андрей шёл быстро, почти бежал. Куда? Всё равно куда, лишь бы… И остановился, словно налетел на невидимую и ощутимую только им преграду. А в самом деле, куда он бежит? От себя не убежишь, можешь не стараться.

Он огляделся. Да, дальняя аллея, летом здесь гуляют выздоравливающие, а сейчас холодно и пустынно. Андрей зябко охватил себя за плечи, повернулся и побрёл обратно. Сел на первую попавшуюся скамейку и замер. Бегал, бегал и добегался. Зачем, ну, зачем он посмотрел? Не увидел бы, всё было бы хорошо. Порадовался бы вместе с Чаком, что началось восстановление, упражнения бы ему показал, реабилитационные… А так… Выговоришься — полегчает, но к кому он с этим пойдёт? К парням? Им только заикнись про Большого Дока… отметелят за одно напоминание. Тётя Паша… сесть у неё в комнатке, где хранятся швабры, тряпки и всё прочее, и говорить по-английски. Тётя Паша не понимает, она знает по-английски только несколько самых расхожих слов, но она слушает, кивает, вздыхает… именно потому, что она не понимает, ей и можно столько и такого рассказать. Того, что язык не повернётся сказать доктору Юре. А уж доктору Ване и вовсе… нельзя. Ему не к кому с этим идти. Он опять один… один… один…

Андрей сгорбился, почти упираясь лбом в колени, не чувствуя, не замечая посыпавшейся ледяной крупы.

Никлас размял сигарету, но не закурил.

— Извините, доктор, я не ждал… не думал, что именно он.

— Ничего. Вам уже лучше?

— Да, спасибо, — Никлас почти естественно улыбнулся. — Как сказал этот парень? Андрей, кажется? — Жариков кивнул. — Время необратимо. У парня философский склад ума.

— Да, — Жариков взял фотографию доктора Шермана, повертел и бросил на стол. — Жалко, что вы не знаете кода.

— Код может знать Рассел, — пожал плечами Никлас. — Вряд ли он был последовательно индивидуальный. Скорее по группам, сортам… Во всяком случае, именно Рассел поддерживал внушение аппаратурой. Комплексное воздействие, дифференцированное, точечно-направленное излучение… Им обрабатывали и спальников, и телохранителей, и… — Никлас смял сигарету, — и на многих других пробовали… и смотрели, что получится. Исследователи! Извините, но говорить об этом… спокойно я не могу.

Жариков молча подвинул к нему по столу стакан с водой. Никлас благодарно кивнул, но пить не стал.

— А может… может, и правда, оставим прошлое прошлому, доктор? Пусть мертвецы остаются мертвецами, а?

— Если бы это не сказывалось на жизни живых, — вздохнул Жариков. — Спасибо за книги, но их бы зимой, а ещё лучше прошлой осенью… когда подумаю, каково пришлось парням из-за нашего невежества…

— Я понимаю, — Никлас взял наконец стакан и отпил. — Есть и моя вина. Кое-что я понял ещё тогда. И запомнил. Мне бы раньше поговорить с вами, рассказать, но… но я не мог. И сейчас, простите, доктор, не могу. К Расселу я сегодня зайти не смогу.

— Ничего страшного, — утешил его Жариков. — Когда сможете в любое время.

— Да, дня через три я заеду опять, хорошо? — Никлас отставил стакан и встал.

— Разумеется, — встал и Жариков. — Спасибо за помощь.

Проводив Никласа до дверей, он не вернулся к столу, а подошёл к окну. Итак… Чак и Гэб были рабами Говарда, имя Старого Хозяина запретно не только к произнесению, даже услышанное оно вызывает шок. И, похоже, именно шок снял блокировку рук. Если так… чуть позже, когда Чак успокоится, надо будет поговорить…

Жариков не додумал, внезапно поняв, что именно он видит. Облетевшая листва сделала госпитальный парк хорошо просматриваемым, а мелкая ледяная крупа, заменявшая здесь снег, высветлила. И на дальней аллее, на скамейке сжавшаяся в комок тёмная фигурка. Но… чёрт возьми, это же Андрей, его рубашка! Он что? Замёрзнуть решил?!

Чертыхнувшись, Жариков выбежал из кабинета, даже не проверив, убраны ли все бумаги со стола, только дверь захлопнул. И бегом, по коридору, по лестнице…

— Иван Дормидонтович! — окликнул его кто-то. — Генерал…

Он, не глядя и не слушая, отмахнулся. Не до этого сейчас. Дурак, прошляпил, как он посмел забыть о парне, ведь видел же… да, Андрей сразу вышел из разговора, встал у окна спиной. Северин ещё когда говорил, как действует фотография доктора Шермана на спальников. Тот индеец через столько лет с трудом удержался от истерики, а ведь шесть лет уже как не касался всего этого, так чего же ждать от Андрея, самого молодого и самого… нет, психика у парня крепкая, не сравнить с Новеньким, но всё равно… дурак, самовлюблённый самоуверенный осёл, упустил, если у парня рецидив депрессии…

За несколько шагов до скамейки Жариков остановился, перевёл дыхание и подошёл уже спокойно.

Андрей словно не заметил его. Как не замечал, что его голову и плечи покрывала смерзающаяся в корку ледяная крупа.

— Андрей, — тихо позвал Жариков.

Парень не шевельнулся. И Жариков плавным движением сел рядом, мягко, чтобы не испугать, не вызвать ненужной реакции, тронул за плечо.

Андрей медленно с усилием поднял голову, и Жариков увидел страдающие, полные боли глаза.

— Что с тобой, Андрей?

Андрей молча смотрел на него и вдруг, закатив глаза, стал падать. Жариков быстро обхватил его за плечи, прижал к себе и с ужасом ощутил, что парень уже замерзает. Он встал, по-прежнему держа Андрея в объятиях.

— Ну, ты что, Андрей? Ты что? Всё в порядке… зачем ты так… ты же замёрзнешь… пойдём… сейчас разотру тебя, чаю горячего выпьешь… пошли…

Андрей, не сопротивляясь, шёл рядом, вернее, давал себя вести, безвольно покачивая головой. Жариков быстро прикидывал: нет, ни в кабинет, ни в палату вести нельзя, только домашняя, насколько это возможно, обстановка выведет парня из шока. Он и говорил поэтому только по-русски, заботясь не о словах, а об интонации, через каждые два-три слова называя парня русским именем. Шёл, постепенно ускоряя шаги, на ходу разбивая и стряхивая с Андрея ледяную корку, растирая ему плечи и спину.

Они уже подходили к жилому корпусу, когда Андрей заговорил. По-русски.

— Это он… это был он…

И Жариков облегчённо перевёл дыхание: ориентации во времени и месте парень не потерял. Одна опора уже есть.

— Я узнал его…

— Хорошо-хорошо… Сейчас всё расскажешь.

Как он ни старался, но пока дошли, волосы и рубашка Андрея стали совсем мокрыми, да сам… не так промок, как замерз.

— Ну вот, Андрей, дошли. Сейчас сразу ко мне.

— Я… я не могу…

— Ничего-ничего, всё сможешь, — бодро отмахнулся от невнятных возражений Жариков, быстро припоминая на ходу, что сейчас в первую очередь.

И когда Андрей, уже совсем придя в себя, робко перешагнул порог комнаты, Жариков действовал быстро и решительно. Достал из шкафа и сунул Андрею махровое большое полотенце.

— Вытирай волосы, насухо.

Андрей нерешительно взял полотенце, замялся…

— Я… я лучше пойду…

— Куда? — поинтересовался Жариков, выставляя на стол большую бутылку водки, рядом с ней шлёпнулось небольшое холщовое полотенце, — ты сейчас только до воспаления лёгких дойдёшь. По прямой и никуда не сворачивая, — и глухо, потому что искал что-то на нижней полке шкафа, — раздевайся, ты же мокрый весь.

Бросив на стол рядом с полотенцем тёмно-синий свёрток, Жариков повернулся к Андрею.

— Ну, ты чего стоишь?

Он не давал парню ни опомниться, ни возразить. Отобрал полотенце и сам вытер парню голову, заставил раздеться. Под рубашкой и штанами у Андрея ничего не было. Жариков взял у него одежду и ловко набросил на батарею.

— Потом развешу.

Андрей следил за ним круглыми от испуганного удивления глазами, не сопротивлялся и не пытался спорить. Жариков откупорил бутылку, налил водки на холщовое полотенце и сильно растёр Андрею спину, плечи и грудь, потом сунул мокрую остро пахнущую ткань в руки.

— Живот и руки сам.

Андрей послушно выполнил приказ.

— А теперь надевай.

Андрей взял тёмно-синие пушистые и какие-то… колючие штаны и рубашку. Штаны, как рабские, но не на шнурке, а на резинке, и рубашка тоже без застёжки, с облегающим шею высоким воротником.

— Надевай-надевай, — улыбнулся Жариков. — Это мой спортивный костюм. Сейчас я носки ещё найду.

Андрей чуть ниже и намного тоньше, костюм был ему заметно велик, но это волновало Жарикова меньше всего.

— А теперь садись и ноги себе водкой разотри, ступни, пальцы. Вот так. И носки надевай, — он дал Андрею толстые шерстяные носки, быстро разобрал постель.

— И ложись теперь. Я сейчас чайник поставлю, попьёшь горячего, прогреешься изнутри.

Андрей послушно лёг, Жариков накрыл его одеялом, подоткнул со всех сторон. И, взяв чайник, ушёл за водой.

Когда хлопнула дверь, Андрей осторожно огляделся. Он впервые был в комнате врача. Шкаф у стены… как у них… стол у окна, такой называется письменным — он знает — книги на столе, стопками и россыпью…. Ещё стол посередине, стулья… на стене над письменным столом картина, нет, вроде фотография… или картина? И над кроватью, так, чтобы лёжа видеть, тоже… Это уже картина. Женщина с ребёнком на руках идёт по облакам… совсем маленький ребёнок… и одежда странная… Кожа горит, будто опять визажисты обработали, и жарко… Андрей стал выпутываться из-под одеяла, и за этим занятием его застал Жариков.

— Э-э, нет, — весело сказал он, ставя и включая чайник. — Лежи и грейся!

— Горит всё, — робко возразил Андрей.

— Так и надо, — улыбнулся Жариков и присел на край кровати. — Ты промёрз сильно и промок. Тебе надо прогреться, иначе заболеешь. Ты же всё это уже знаешь, на курсах же объясняли.

Андрей неуверенно кивнул.

— Это называется простуда, да?

— Правильно, — кивнул Жариков. — Так что лежи и грейся.

— Мне… — Андрей, не договорив, вздрогнул, передёрнул плечами в ознобе.

Жариков поправил ему одеяло.

— Ничего, всё в порядке.

— Да, — Андрей, лёжа на спине, смотрел на него. — Он… он мёртв? Вы не отдадите меня ему?

И замер, ожидая ответа.

— Он мёртв, — спокойно сказал Жариков, игнорируя второй вопрос. — Скоро год, как его убили.

— Это хорошо, — ответил Андрей, закрывая глаза.

Жариков молча посидел возле него, пока не закипел чайник. Когда забилась, застучала крышка, он встал, и веки Андрея остались неподвижными. Жариков заварил умеренно крепкого — к "настоящей" заварке парни ёщё не привыкли — и достал банку с малиной. Спиртного, пожалуй, лучше не давать — реакция непредсказуема. И аспирина не надо — реакция на таблетку предсказуема, но не желательна. А у парня не только переохлаждение, и таблетка потянет ненужную цепь переживаний. Он налил чай в большую фарфоровую кружку. Крепкий сладкий чай с малиной — домашнее средство — и прогреет парня изнутри, и никаких нежелательных ассоциаций.

— Андрей, — Жариков снова сел на край кровати, через одеяло нащупал плечо Андрея, мягко пожал.

Андрей открыл глаза, заморгал, явно вспоминая, где он и что с ним. Слабо улыбнулся.

— Ну, вот и молодец, — ответно улыбнулся Жариков. — Теперь выпей. Это чай с малиновым вареньем.

Андрей медленно сел и протянул руку за кружкой.

— Осторожно, он горячий.

Андрей кивнул и взял кружку двумя руками. Отпил. Поднял на Жарикова одновременно затуманенные и блестящие глаза.

— Спасибо, Иван Дормидонтович, вы так возитесь со мной, мне неловко…

Жариков улыбнулся.

— Есть такая фраза. Неловко надевать штаны через голову, сидя под столом. Понял?

Андрей свёл брови, сосредоточенно сделал ещё два глотка и пожал плечами.

— Но штаны не надевают через голову. Я… я не так понял?

— Ты понял всё правильно, — засмеялся Жариков.

Андрей кивнул. Он пил маленькими медленными глотками, полуприкрыв глаза. Допив, отдал кружку Жарикову.

— Ну вот, а теперь ложись и спи.

Молчаливая послушность Андрея, тут же сползшего под одеяло, насторожила Жарикова. Неужели всё-таки срыв? Но Андрей, уже лёжа, вдруг позвал его:

— Иван Дормидонтович.

— Что, Андрей?

— Я… я виноват, я знаю, но… но я не смог.

— Ты ни в чём не виноват, — твёрдо ответил Жариков.

— Нет, я знаю. Я… я ведь мог убить его и… и не сделал… этого.

— Что?! — не сдержал удивления Жариков. — Кого?!

— Большого Дока, — Андрей говорил, не открывая глаз и начиная перемешивая русские и английские слова. — Это его фотографию Чаку показывали. Я… я расскажу вам…

— Может, потом? — осторожно предложил Жариков, опасаясь бреда.

— Нет! — почти крикнул Андрей. — Потом не смогу. Только… вы только… только возьмите меня за руку.

Андрей высвободил из-под одеяла правую руку и, когда Жариков накрыл его узкую изящную кисть своей широкой ладонью, ловко переплёл свои пальцы с пальцами Жарикова, блеснул из-под ресниц быстрым взглядом.

— Мы… мы так делаем, когда… когда вместе, когда заодно, ну…

— Я понял, — тихо ответил Жариков. — Спасибо, Андрей.

— Да… — Андрей сглотнул. — Я… я ведь, как по-русски, нет, не могу, нет этого в русском, — и перешёл уже полностью на английский, — Ну, когда сортировали на элов и джи, он, нет, ещё раньше. Он отобрал тогда меня и ещё, нас десять всего было, на эксперимент, как раз перед тем, как семя убить, я не знаю, что за… эксперимент, но он сказал, чтобы из нас делали джи, на всякий случай, вдруг, он сказал, вдруг не так получится, и потом меня… меня исследовали… это очень больно… и потом, ну, когда он приезжал, нас, кого он отобрал, нас всё меньше было, трое сразу умерли, и потом умирали, нас брали… на исследование. Положат, привяжут и колют, я только сейчас, здесь уже понял, почему так больно было. Не вкалывали, а… а выкачивали. Воткнут и поршень тянут, — Андрей открыл глаза, посмотрел на Жарикова и сказал по-русски: — Ну, как из ампулы, когда инъекции готовишь, — Жариков кивнул, и Андрей продолжил снова по-английски, закрыв глаза и морщась, будто и сейчас испытывая боль. — Называли… проба, взять пробу, это очень больно, от боли и умирали, заходились, — и снова по-русски: — болевой шок, правильно? — и опять по-английски: — Остальное всё, как у всех, и картинки туманные, и вся обработка, и учёба, и работа. А когда, ну, на последнюю сортировку он приехал, и опять всё это, а потом день, да, день дали отлежаться, и опять привели к нему, нас уже… очень мало осталось. Он сам осмотрел нас и… и взял меня… на проверку, на ночь., я всю ночь у него был, мне… у меня болело так, а он… он работать мне велел, а утром сказал, что я обычный джи… и чтоб меня и остальных, кто выжил, я запомнил, сняли с контроля и реализовали в общем порядке…

Жариков чувствовал, как по спине ползёт холодок, но заставлял себя сидеть неподвижно, а Андрей всё говорил:

— Ночью когда он отвалился от меня, заснул, было так больно, и… я лежал, рядом лежал и… я не накрыл его подушкой, он крепко спал, я бы смог, я хорошо это умел, ну, как все наши, но… я боялся его, его все боялись, и врачи, и надзиратели, они все по его слову всё делали, будто рабы его… я же мог убить его, и… я же… я не нужен ему был, ну, я же работал уже, в учебке, меня часто брали… и заказывали, и… ну, я… ну, чувствуешь, как с тобой, я для него как кукла был, он больно делал просто так, даже не для удовольствия… есть такие, я знаю теперь, — и по-русски: — садисты, — и снова английский: — щипали, царапали, кусали, бьют иногда, но это очень дорого стоит, и для таких специальные Паласы были, а в обычном тройная цена, а он… нет, он мне руку завернул, чуть не сломал и… и даже не заметил… ему не я был нужен, он даже удовольствия не хотел… — Андрей вдруг раскрыл глаза, недоумевающие, страдальчески блестящие, и продолжал уже по-русски: — Он, я понял, он и там эксперимент ставил. Иван Дормидонтович, он… его тоже врачом называли, как он мог, как?! Он — человек? Я… я тогда лежал рядом, смотрел… старый, в морщинах, и… и с виду человек, я… я не смог… я… — на глазах Андрея выступили слёзы. — Я не смог, а он… он же и дальше мучил, других, о нём, я такое слышал, говорили… Один врач сказал, они при нас многое говорили, будто мы… неживые, что он, Большой Учёный, что он ради науки, ради… ради идеи даже жену не пожалел, даже сына, а другой говорит, что его сын жив, и этот ответил, что лучше быть по-настоящему мёртвым, чем так, и засмеялись оба… Они, ну, ладно, они… Они, как все, но он… Я теперь знаю: учёный — это не ругательство, нам на курсах рассказывали, а он, разве он — человек? И… и я не смог, — Андрей всхлипнул. — Я не смог его убить. Почему? Ну…

— Потому что ты — человек, — перебил его Жариков. — Ты не смог задушить спящего старика, беспомощного, так? — Андрей кивнул. — Значит, ты видел в нём человека, так? — Жариков остановился, выжидая.

— Д-да, — неуверенно ответил Андрей.

— Значит, ты — человек.

— Я… я Чаку завидовал, — вздохнул Андрей. — Ну, что он смог. Рассчитаться.

— Не завидуй, — серьёзно сказал Жариков. — Ему ещё только предстоит стать человеком.

Андрей прикрыл глаза, облизал губы.

— Ещё чаю хочешь? — спросил Жариков.

Андрей слабо кивнул и отпустил его руку. Жариков встал и приготовил ещё порцию чая с малиной.

— Вот, выпей.

— Ага, — Андрей сел, столкнув с груди одеяло, взял кружку, коснулся губами края и посмотрел на Жарикова.

— Пей-пей, — кивнул тот.

Андрей пил, глядя на него, а допив, отдал кружку и тихо сказал:

— Вам… вам противно теперь будет говорить со мной. Я понимаю.

— У тебя что, бред начинается? — изобразил тревогу Жариков.

Андрей слабо улыбнулся и попытался встать.

— Я пойду, спасибо, что выслушали меня, но я понимаю…. Я ведь джи… вам противно…

— Я т-тебе такое "пойду" сейчас покажу! — Жариков сгрёб его и уложил обратно. — Дурак этакий, куда ты сейчас разгорячённый пойдёшь?! Вот так! И не выдумывай всяких глупостей. Когда мы вас на элов и джи делили?

— Вы просто не знали этого, — возразил из-под одеяла Андрей. — А теперь… я сам сказал…

— Ну и что? — Жариков сел на прежнее место и продолжил шутливо обиженным тоном: — Чего ты как зимой…?

— Да, — Андрей вздохнул. — Я тогда ничего не понимал… Жарко как… — и жалобно: — Ну, одеяло можно снять? Ну, Иван Дормидонтович, я глаза закрою и как наваливаются опять на меня…

Жариков стал серьёзным.

— Понятно, но… постарайся перетерпеть, пропотеть. Я сейчас по палатам пойду, а ты поспи. И одежда твоя пока высохнет, — Андрей смотрел на него глазами, полными слёз. — Всё хорошо, Андрей, ты молодец.

— Что… что рассказал?

— И это. И что тогда удержал в себе человека, понял? Ну вот.

Жариков быстро встал, расправил на батарее штаны и рубашку Андрея, задвинул вниз поглубже его ботинки, сделал ещё чашку чая, переставил к изголовью стул, покрыл его вместо салфетки чистым носовым платком, поставил кружку.

— Вот, захочешь пить, чтобы тебе не вставать. После обхода я приду.

И уже у двери его нагнал голос Андрея.

— Иван Дормидонтович.

— Что? — обернулся он.

— У Чака руки заработали, он опять может убивать. Не заходите к нему один.

— Спасибо, — улыбнулся Жариков, — но я с Чаком справлюсь, не беспокойся. Запирать я тебя не стану. В уборную если пойдёшь, дверь открытой оставь, а то захлопнется. Ну всё, спи.

И ушёл. Андрей прислушался к затихающим шагам, осторожно повернулся набок. Как ни ляжешь — жарко, колется, чешет тело. Но… голова тяжёлая какая, не оторвать от подушки, а когда на боку, то если сзади и прижмутся, то… нет, этого не может быть, всё это кончилось, ничего такого уже и быть не может. Как надо сказать? Не боюсь? Нет, а… да, так… Я в безопасности, всё спокойно, я в безопасности…

Беззвучно шевеля губами, Андрей заснул.

* * *

Жизнь в Центральном лагере продолжалась несмотря ни на что. Люди встречались и прощались, ссорились, даже враждовали, влюблялись… И каждому, в конечном счёте, было дело только до себя.

Утром за завтраком Дим вдруг вклинился в тихий разговор Тима и Зины о документах.

— Пап, а она сказала, чтоб ты к ней после завтрака пришёл.

— Кто? — недоумевающе посмотрел на него Тим.

— Ну, тётя-майор, у неё карточки с картинками. Она ещё говорила, что я развитой.

Тим невольно нахмурился.

— Психолог? Когда она это сказала?

— А вчера утром. Я про мертвяков её спрашивал. А она сказала, чтоб ты пришёл, — Дим с чувством исполненного долга уткнулся в стакан с чаем.

Зина быстро посмотрела на помрачневшее лицо Тима.

— Я с тобой пойду, — и когда он повернулся к ней, заставила себя улыбнуться. — Ну, мало ли что.

И Тим не смог отказаться. Так что после завтрака они все вместе, вчетвером, пошли к психологу. Зина храбро улыбалась Тиму, суетливо поправляя то свой платок, то Катин, то обдёргивая на Диме пальтишко, то стряхивая какие-то пылинки с рукава Тима. У двери кабинета они остановились, и Зина быстро тихо заговорила:

— Ты только спокойно, Тима, мы здесь, мы с тобой.

Тим кивнул и вдруг, неожиданно для самого себя, обнял Зину, коснувшись подбородком её макушки, и тут же отпустил, мягко подтолкнул к ней Дима и открыл дверь. Дим удивлённо снизу вверх посмотрел на Зину.

— Вы чего, а? Она же добрая.

— Ох, сынок, — Зина обняла его, прижала к себе вместе с Катей. — Заварил ты кашу, а отцу расхлёбывать.

По коридору мимо них взад и вперёд проходили люди, открывались и закрывались двери соседних и дальних кабинетов. Подошла женщина, ведя за руки двух совершенно одинаковых мальчиков, ровесников Кати.

— Детский психолог здесь?

— Здесь, — вздохнула Зина.

— Ну, так мы за вами будем, — сказала женщина, усаживая мальчиков на стулья у стены.

Подошёл мальчишка лет тринадцати с двумя девчонками: одна как Дим, а другая — совсем маленькая — с трудом переставляла кривые тонкие ножки.

— Мы за кем? — старательным баском спросил мальчишка.

— А за мной, — ответила женщина. — Да ещё вон впереди.

— Ага, — мальчишка усадил девчонок. — Галька, следи за Динкой. Я покурю пока.

— А мамка-то ваша где? — спросила женщина.

— Шлюха она, — охотно ответила Галька, вытирая сестре нос. — Мы сами по себе ехать решили. Да, Петря?

— Языком меньше трепли, — щёлкнул её по макушке Петря.

Всё это: сновавшие по коридору люди, чьи-то разговоры, быстро растущая за ними очередь, — шло как-то мимо Зины. Обнимая детей, своих детей, она была там, где её, да, её муж, отец её детей… Но двери и стены здесь надёжные, ничего не слышно. Господи, сделай так, чтобы всё обошлось, господи…

Наконец дверь открылась и вышел Тим, улыбнулся подавшейся к нему Зине.

— Ну…?

— Всё в порядке, пойдём.

— Вы всё, уходите? — спросила женщина с мальчиками.

— Да-да, — ответила Зина. — Мы всё.

Лоб Тима и скулы влажно блестели от пота. Зина не спрашивала, он заговорил сам.

— Всё в порядке. Я сказал, что… что мы поженились. Она поздравила нас, ну, и сказала мне… что рада за детей. И за нас. Ну и… — он посмотрел на Зину и улыбнулся совсем другой, по-детски озорной улыбкой. — Она не спрашивала, сама всё говорила.

— Ну и, слава богу, — облегчённо вздохнула Зина. — Не будут, значит, мешать нам?

— Нет.

Выйдя наружу, Дима с Катей отправили гулять, а сами пошли в канцелярию, за документами, а там к коменданту надо, вдруг повезёт и сегодня же переедут…

После завтрака Эркин пошёл было за результатами тестирования, но его перехватил Чолли.

— Слушай, помоги, а?

— Чего тебе? — достаточно дружелюбно спросил Эркин.

— Не понимаю я здесь ни хрена, — тоскливо сказал Чолли. — Куда торкнуться, не знаю. А они, — он кивком показал на молодую перепуганную мулатку с младенцем на руках, стоящую в двух шагах от них. За её юбку цеплялось ещё двое малышей. — Они на меня смотрят, а я… — Чолли длинно выругался.

Эркин понимающе кивнул.

— Языка ты совсем не знаешь?

— Обложить могу. А на этом здесь…

— Ясно. Значит, так, — Эркин с неожиданным для себя удовольствием стал объяснять, куда и зачем надо идти.

Чолли слушал и кивал.

— Ну, спасибо, — сказал он, когда Эркин закончил объяснения. — А у тебя как? Удачно всё?

— Вот, — Эркин невольно вздохнул, — пойду результат получать. Тесты вчера прошёл.

— И как?

— А хрен их знает, как, — мрачно ответил Эркин. — Визу, говорят, на них не теряешь.

— Ну и… — Чолли ободряюще выругался.

Эркин кивнул, благодаря за сочувствие. Они перекинулись ещё парой фраз и разошлись. У каждого свои дела. Эркин ещё успел подумать, что мужик этот — Чолли — похоже, неплохой, и ему с такой семьёй, да ещё без языка солоно придётся. Но… выбил же он как-то себе визу, так что не пропадёт…

За этими мыслями добрался до нужной двери. Как всегда, очередь. К счастью, две. Одна — на тесты, другая — за результатами. И эта двигалась побыстрее. Эркин занял очередь за пухлогубым парнем в зашитом вкривь и вкось свитере, и тут же за ним встал не старый, но совершенно седой мужчина со следами ожога на лице, а там ещё и ещё… Сегодня в очереди было много женщин, стульев не хватало, и мужчины сидели на корточках у стены.

— Следующий!

— Я!

Эркин вскочил на ноги и шагнул к двери.

— Эркин Мороз.

— Проходи, садись.

Молодой, вряд ли намного старше него, мужчина в штатском костюме. Но Эркин уже умеет отличать выправку, так что… да, совсем недавно штатское надел, военный…

— Результаты у тебя хорошие.

Эркин перевёл дыхание, улыбнулся.

— Вот, здесь всё написано. А на словах я тебе вот что скажу. Учись. Способности у тебя большие, но если ты не будешь учиться, они пропадут, понимаешь?

Эркин неуверенно кивнул.

— А… а чему я должен учиться? — рискнул он спросить.

— Сначала грамоте. Ты уже говоришь на двух языках, так? Так. И читать, и писать тоже учись и по-русски, и по-английски. Пройди полный школьный курс. А потом, — психолог улыбнулся, — потом выберешь, чему учиться дальше. Кем ты работал после освобождения?

— Летом пастухом, а в городе… грузчиком и на мужской подёнке.

Понимающий кивок.

— Первое время тебе придётся довольствоваться такой работой и в России, квалификации у тебя нет. Но ищи такую работу, где нужны не только сила, но и ум. Понимаешь?

— Я… я не знаю, — растерялся Эркин. — И… и что вы мне посоветуете?

— Специальностей много. Лучше всего тебе попасть в большой город, где у тебя будет выбор. В маленьком городе или деревне ты быстро достигнешь потолка. И остановишься просто потому, что не будешь знать о других вариантах. Начнёшь ты с грузчика или разнорабочего, другого начала у тебя, к сожалению, нет. Но не останавливайся на этом, — и улыбнулся. — Удачи тебе.

— Спасибо, — Эркин сложил и бережно спрятал в карман листок с заключением. — А… а если понадобится, если будут вопросы, я смогу прийти к вам?

— Конечно. Ко мне, к любому из нас. Будем рады помочь.

Эркин благодарно улыбнулся ему и встал.

— До свидания.

— До свидания, зови следующего.

В коридоре Эркин кивнул седому, чтоб заходил и пошёл в справочную. Женя сказала, что будет его там ждать. Что ему написал этот тип, Женя прочитает. И все непонятные слова объяснит. Совет учиться, конечно, хороший, но ему работать нужно, зарабатывать. Нет, если там, где они устроятся, будет школа для взрослых, он пойдёт, грамоте надо выучиться в любом случае, а остальное… ну, там видно будет.

Сюда, в эти комнаты, он пока не заходил, даже не совался. Книги, альбомы, газеты, журналы… Картинки, правда, есть, но все с текстом, а цифры знакомы, но без слов опять же непонятны. Да и сидели здесь, как правило, те, кто уже и врачей, и тесты, и психологов прошёл и теперь место выбирал. Эркин шёл по коридору, быстро заглядывая на ходу в открытые двери комнат, наполненных шелестом страниц и тихим говором беседующих людей. Ага, вот и Женя.

Женя сидела в окружении книг и читала. Алиса, сидя рядом, чинно рассматривала большой альбом. Эркин стоял в дверях, глядя на них и уже ничего больше не замечая.

Первой почувствовала его взгляд Алиса. Она подняла голову и уже раскрыла рот для восторженного визга, но в последний момент вспомнила о своём обещании быть хорошей девочкой, иначе бы мама её сюда не взяла, а так она, как большая, сидит и читает, ну не совсем читает, но всё-таки… И переборов желание завизжать, Алиса энергично дёрнула Женю за рукав.

Женя подняла голову и увидела Эркина. Когда их взгляды встретились, он оттолкнулся от косяка и пошёл к ней. Женя подвинула Алису и подвинулась сама, так что освободилось полстула. Эркин ловко пристроился на этой половинке, положив руку на спинку стула за спиной Жени.

Ни он, ни Женя не заметили, что из угла за ними жадно следит молодая женщина в элегантном костюме серо-стального цвета, эффектно оттеняющем её волосы и глаза. Он улыбался не ей, даже — она это понимала — не видел её, но она не смогла не улыбнуться ему. И не могла отвести от него глаз. До чего, ну, до чего же красив этот… этот спальник. Он не молод — для спальника, конечно, — где-то ближе к двадцати пяти, и шрам на щеке, и всё равно… хотя… да, тот спальник был тоже… двадцать пять без двух недель, да, девятнадцатого декабря, шикарный подарок к Рождеству, да, он был занят, не мог прийти и широким жестом прислал ей спальника. Но выбрал того, что подешевле, уже предназначенного к утилизации. И в этом весь он. Шикарен и расчетлив, показная щедрость, а по сути — скупость. А спальник… с тем же успехом можно заниматься любовью с машиной, с заводной куклой. Чёрный всё делал и говорил, как положено, физиология в норме, она раз за разом кончала и… и никакого удовольствия. Спальник был… мёртв, изнутри мёртв, да, теперь, глядя на этого индейца, она понимает. В чёрном не было того внутреннего огня, который и делает мужчину… желанным. У того была мёртвая душа в живом теле. А у этого… у этого огня в избытке, обжигает даже на расстоянии. Чем его держит эта…? Ни властности, ни силы в ней нет…

Эркин сидел, касаясь щекой волос и виска Жени.

— Всё в порядке?

— Да, — он достал и отдал ей листок.

Женя быстро пробежала его глазами и улыбнулась.

— Здесь о тебе столько хорошего написано. И самое главное — никаких ограничений.

— Понял, — Эркин кивнул, проехавшись своей щекой по щеке Жени. — Это хорошо?

— Это очень хорошо. И у меня нет ограничений, и у Алисы. Мы поедем, куда захотим.

— Ага, — немедленно согласился Эркин, повторив манёвр с кивком. — И куда ты хочешь?

Женя вздохнула.

— Столько всего, что глаза разбегаются. Вот, смотрю, читаю, и голова кругом. Может, поближе к Равнине, как ты думаешь?

— А что там?

— На Равнине? Это земля Союза Племён, индейцев, туда из резерваций уезжали.

— Нет, — Эркин сказал это тихо, но с той твёрдой убеждённостью, которую Женя уже знала.

— Ну, почему? Ты можешь мне сказать?

— Ага, — Эркин снова потёрся щекой о её щёку. — Мне эти игры с перьями… Да ну их, Женя.

Женя чувствовала, что он не договаривает, но так же и то, что сейчас он ей ничего не скажет. Ну, ладно, потом. Когда они будут вдвоём, она всё узнает. Женя накрыла своей ладонью его лежащую на столе руку, и он непостижимо быстрым ловким движением переплёл свои пальцы с её.

— От них лучше подальше, Женя, хорошо?

— Хорошо, — кивнула Женя.

Алисе уже надоело рассматривать фотографии, она стала ёрзать и глазеть по сторонам. Женя вздохнула.

— Ладно, мы ещё придём и посмотрим. Пошли.

Эркин встал, освобождая ей выход. Женя собрала книги в стопку и понесла в дальний угол, где за длинным высоким столом сидела некрасивая светловолосая девушка в очках. Женя отдала ей книги и о чём-то тихо заговорила. Эркин, держа Алису за руку, остановился у двери и скучающе-любопытным взглядом окинул комнату. И опять увидел ту… шлюху расфуфыренную. Снова пялится? Его лицо отвердело, и она первая отвела глаза. Эркин удовлетворённо улыбнулся подошедшей к нему Жене, и они вышли.

— Это справочная библиотека, — рассказывала Женя, — пока они шли по коридору. — Я посмотрела, конечно, что могла, но… Понимаешь, Эркин, я совсем не знаю ничего, географии в колледже не было, а школьная… я уже при Империи училась, там так про Россию врали…

— География — это что? — помедлив, спросил Эркин.

Женя удивлённо посмотрела на него и тут же взяла под руку, утешающее погладила по плечу, словно обидела чем-то.

— Это наука такая, Эркин. Там Земля описана, разные страны.

— Понял, — кивнул Эркин. — Женя, я посоветуюсь, поспрашиваю… хорошо? Терёха в Ополье уехал, ещё говорили… может, кто чего стоящего подскажет.

— Конечно, Эркин, — Женя прижала на секунду его локоть к своему боку. — А то я совсем растерялась.

Эркин только вздохнул в ответ.

За всеми этими делами и разговорами приближалось время обеда, и у столовой топтались самые нетерпеливые. Женя вспомнила, что не взяла талоны: не думала, что так засидится в библиотеке, — и Эркин побежал в их барак за ними. Алиса с радостным визгом вызвалась бежать с ним на перегонки.

Влетев в свою казарму, Эркин в проходе столкнулся с Тимом, нагруженным свёрнутыми в рулон одеялами и подушками, тючком и вещевым мешком.

— К-куда прёшь? — выдохнул из-под ноши Тим.

— А ты куда?

— Переезжаю.

— Чего-о? — изумился Эркин.

Обычно, кому какой отсек отводил комендант, так до отъезда не меняли.

— Женился я, — объяснил Тим, протискиваясь мимо Эркина. — Вот, новый отсек нам дали. На четверых. Мне поговорить с тобой надо.

— Ладно, — согласился Эркин, уже стоя у своего отсека. — У дальней пожарки вечером, лады?

— Лады! — отозвался Тим новым, недавно занесённым кем-то в лагерь, но сразу всем понравившимся словом.

Он внёс постели в их новый отсек, где Зина сразу взяла у него рулон, развернула и стала застилать нижнюю койку.

— Это… — Тим запнулся.

— Перепутала? — сразу поняла Зина. — Сейчас перестелю. Так правильно?

— Да.

Своё Тим бросил на верхнюю койку.

— Потом разложу.

— Да, Тима, — закивала Зина. — На обед уже пора. Ты всё своё принёс?

— Да, я сдал отсек коменданту.

Отсек на четверых не просторнее того, что на двоих, и они всё время сталкивались. И от каждого такого столкновения у Тима обрывалось сердце. Вещи Зины такой же неровной кучей лежали на её койке. Оглядев приготовленные для детей постели, они вышли. Дим и Катя ждали их у входа в барак, держась, как уж повелось, за руки.

— Обедать пойдём? — тихо спросила Катя.

— А то там уже вторая смена, — заявил Дим, ловко втискивая Катю между собой и Тимом и цепляясь за руку Зины.

Зина улыбнулась. Не стал, конечно, спорить и Тим, но так странно чувствовать в руке не ладошку Дима, а другую, ещё меньше с тоненькими слабыми пальчиками.

Дим шёл, гордо озирая встречных. Катя иногда робко поглядывала снизу вверх на Тима. Его высокая чёрная фигура и тёмное лицо пугали её, но признаваться в этом она боялась. И… и Дим говорил, что он добрый, и мама же его не боится, и он теперь её папа, так что может… Она вздохнула и попробовала обхватить его руку, и эта большая тёплая рука ответила ей и помогла ухватиться за палец.

Но у входа в столовую руки пришлось расцепить. Вторая смена уже втягивалась в дверь, ещё бы затянули, и пришлось бы третьей смены дожидаться. Совместный обед был уже привычен. И вчера так обедали, и… и завтра так будет, и потом. Ели, как всегда и как все сосредоточенно и ничего не оставляя. Когда уже взялись за компот, Тим тихо, тоже как все вокруг, сказал:

— Я сейчас в город пойду.

— А я? — сразу откликнулся Дим.

— А ты останешься, — ответил Тим.

— Ну-у, — начал было Дим, но, увидев уже знакомое напряжённо-спокойное выражение на лице отца, сразу изменил фразу: — Ты же вернёшься?

Тим улыбнулся.

— Я хоть раз не вернулся?

— Не-а, — согласился Дим, снова берясь за компот.

— Конечно, Тима, — Зина переложила ягоды из своего стакана в стаканы Дима и Кати, как раз поровну пришлось, по три изюминки. — Раз надо…

— Надо, — кивнул Тим.

— А к молоку ты вернёшься? — спросил Дим.

— К молоку — не знаю, — честно ответил Тим, — а к ужину точно.

Зина допила компот и встала, собирая посуду.

— Ты иди, Тима, я их сама уложу.

Тим поглядел на Дима и Катю, встретился с ними глазами и молча покачал головой.

И в свой новый отсек они вернулись все вместе. Тим повёл Дима в уборную — после появления того, с квадратной мордой — он старался в казарме Дима с глаз не спускать. На дворе — дело другое. Там и свидетелей всегда полно, и Дим отбежать сможет, а в тесноте казармы… всё может быть, и не увидит никто. Теснота в таких делах лучше безлюдья — Тим это хорошо знал. Когда они вернулись, Катя уже лежала, укрытая одеялом, а Зина разбирала свои вещи. Дим, обычно любивший, чтобы отец его раздевал, покосившись на Катю, буркнул:

— Я сам.

— Конечно, сам, — откликнулась Зина. — Не маленький уже.

Дим, сопя, разделся и залез под одеяло.

— Пап, ты только недолго, — попросил он.

— Как смогу, — ответил Тим, роясь в своих вещах.

Зина видела, как он что-то достал и сунул в карман, но что — не разглядела, да и не разглядывала особо. Но…

— Тима, — тихо позвала она.

Тим, уже взявшись за занавеску, оглянулся.

— Я… я разберу твоё пока, разложу, хорошо?

Секунду помедлив, Тим кивнул.

— Да, спасибо, — и улыбнулся.

Зине хотелось сказать ему, чтобы был осторожен в городе, а то, говорят, ну, совсем недавно, на днях, трое вот так пошли, а вернулись раненые, а потом ночью явилась целая банда, добить хотела, еле мужики отбили тех троих. Чудо, что без комендатуры обошлось, все бы визу потеряли. А то и жизнь. Хотела и не решилась. А он уже ушёл.

Зина вздохнула и взялась за его вещи. И Димочкины тут же. Ну, рубашки она потом просмотрит, пуговицы там и прочее… бельё… тоже в тумбочку. Вроде, чистое всё… нет, вот это явно в стирку отложено, ну, это завтра. И ещё одна смена есть? Есть. Значит, стирать завтра…

Она ловко двигалась в узком пространстве между двумя двухярусными койками и тумбочкой под сонное посапывание малышей.

— Мам, — тихо позвала Катя.

— Чего тебе? — отозвалась Зина. — Пить хочешь?

— Не, — Катя говорила, не открывая глаз. — А они где?

— Дима спит. А папа в город по делам пошёл, — буднично-спокойно ответила Зина. — Спи.

Вздохнул и повернулся на спину Дим, сталкивая с себя одеяло. Зина наклонилась, поправила одеяло, осторожно погладила рассыпавшиеся тонкие светлые волосы. Дим сонно открыл глаза.

— Мам, ты?

— Я-я, спи.

— А папа где?

— Он в город пошёл. Спи.

— Ага, я и забыл, — Дим закрыл глаза и уже совсем сонным затихающим голсом договорил: — Он вернётся, ты не бойся, первое дело для мужчины слово держать…

Зина улыбнулась, достала свой узелок с нитками и села в ногах Катиной койки просматривать рубашки, мужские и мальчиковые. Дай бог, всё будет хорошо.

Показав в проходной пропуск, Тим вышел в город. В принципе он Атланту знал. Их знакомили со всеми более-менее крупными городами, но особо активно действовать ему здесь не приходилось, в основном работал во внутренних комнатах хозяйского особняка и гараже, а для разъездов по столице держали белого шофёра. Но чтобы пройти на местную барахолку или в Цветной квартал, его знаний должно хватить. Он думал об этом походе ещё ночью, и слова психолога о чувствах и вещественном выражении чувств только подтвердили его размышления. И Мороз как-то сказал, что приносил… подарки и гостинцы. Так что решил правильно, и теперь надо только осуществить. Любая задача, вернее, её решение стадийно. И стадий всегда три: выход, действие и возвращение. Конечно, нож и кастет не слишком большая защита, но связываться с разрешением… чтобы ему выдали его пакет, а потом, в случае удачи, сдавать оружие обратно… нет, слишком много мороки. Пистолет в кармане, конечно, даёт уверенность, но тогда слишком легко можно ошибиться в оценке обстановки. А для него главная стадия не вторая, а третья. Он должен вернуться. Его ждут.

Тим, не задерживаясь и особо не глазея по сторонам, миновал прилегающие к лагерю кварталы. Об угловом магазине возле Сейлемских казарм им ещё Грин говорил, что хозяин там… словом, ну его к чёрту, ещё опознают ненароком.

Сориентировавшись, Тим решил на улице не маячить — мало ли что — и пошёл через развалины, благо, тянулись они здесь кварталами, только улицы расчищены. Выпавшая ночью ледяная крупа лежала большей частью нетронутой коркой. Пару раз он спугнул крыс, а ещё раз, услышав его шаги, от него удрало существо, судя по шуму, покрупнее. Скорее всего, тоже крыса. Но двуногая. Обитатели развалин открытой схватки не любят и для своих дел предпочитают ночь. Выйдя в очередной раз на улицу, Тим прислушался и огляделся.

Да, правильно, Торговый Центр уже недалеко, заметно по машинам и людям. Шикарные магазины ему, конечно, ни к чему, но "чёрный рынок", знаменитая столичная барахолка был тогда недалеко и вряд ли переехал. А там и тогда смотрели не на расу, а на деньги. И через развалины дальше идти не стоит: рискуешь нарваться на деловую стаю. А это уже вовсе незачем.

Теперь он шёл по улице, зорко и незаметно следя за прохожими. Тех становилось всё больше, а стоявшие вдоль домов и на обочинах держали в руках какие-то вещи, поношенные и новые, не по разу сменившие владельца и в блестящих невскрытых магазинных пакетах. И цветных хватает, в рабских куртках многие. А вот и заполненная стоящими и ходящими продавцами и покупателями площадь. Тим ещё раз огляделся и нырнул в эту толпу.

Шиковать и швырять деньги он не собирался. Переезд — дело дорогое, а семья теперь большая. И Кате, и Зине тоже нужны… и тёплые вещи, и бельё, и постели. Его ещё в автохозяйстве предупреждали, что на зиму нужно много одежды и она дорогая. Но это он будет покупать там, в России, а здесь… здесь совсем другое. Подарки. Женщинам дарят украшения, детям — игрушки. Это просто. Да, и фрукты, фрукты обязательно. Диму нужны фрукты. И Кате. Психолог говорила, что Катя очень слабенькая, но это и так видно. И… Зина говорила, что Катя была вся в нарывах. Нарывы бывают, когда не хватает… да, правильно, витаминов, это и врач, которая смотрела Дима, говорила. Но фрукты он купит под конец, чтобы не мять их зазря в толпе.

Здесь торговали всем. Но чем дольше Тим ходил в этой толпе, тем меньше он видел того, что действительно было хорошим. Фрукты мятые, подгнившие, вещи… игрушек вообще не видно, украшения из-под полы, будто, а может и в самом деле, ворованные. Такая покупка может обернуться большими неприятностями. Но и повернуть назад в такой толпе было непросто. Резкие движения привлекают внимание, что ему тоже не нужно. И Тим продолжал идти в шумной толпе, перерезая площадь чуть наискосок, к улице маленьких, не слишком дорогих, но приличных магазинчиков. Правда, цветным там раньше не продавали, но сейчас вряд ли на этом будут упорствовать. Хэллоуин всех чему-то научил.

Уже несколько раз он чувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Кто-то его рассматривал. Но в такой толчее вычислить следящего за тобой сложно.

И забыл об этом, рассматривая целую охапку кукол на руках пожилой белой женщины. Куклы явно самодельные, тряпочные, при острой необходимости он и сам такие смастерит. Не стоит тратить деньги на то, что сам можешь сделать. Тим пошёл дальше.

Чтобы не сорваться в раскрутку покупок, он взял с собой немного, оставив основные деньги в лагере, в полевой сумке. Сумку он сам повесил на спинке в изголовье своей койки: не на виду, но достать легко, и секретки не сделал… Да нет, какого чёрта, он должен доверять Зине, она ведь теперь… его жена. Странно и даже смешно. Белая женщина — его жена, в его документах теперь лежит свидетельство о браке. Зинаида Азарова теперь Зинаида Чернова, а Екатерина Ивановна Азарова теперь Екатерина Тимофеевна Чернова. Его жена и его дочь.

Тим вышел на тротуар и остановился. Вроде пересечение площади обошлось без потерь. С него ничего не срезали, вещи на месте. Так, посмотрим теперь здесь.

Магазины, вернее, магазинчики — дверь рядом с витриной — тянулись сплошной линией. Цветы, одежда, обувь, антиквариат, посуда, книги… но, в основном, в каждом магазине всего понемногу. У одной из витрин он остановился, привлечённый большим, тщательно написанным от руки плакатом: "Распродажа!!! Скидка вдвое!!! Высокое качество и низкие цены!!!" Но никакого столпотворения в магазине не наблюдалось. Не подумав о том, что такое объявление могло привлечь только грамотного, Тим вошёл. Тогда, зимой, отыскивая одежду для Дима, он рылся в подобном магазинчике, но там витрина была выбита взрывной волной, и, перебирая вещи, он стряхивал с них осколки стекла и обломки штукатурки. Но здесь беспорядок на прилавке должен был вызывать представление о толпе покупателей, пол чисто вымыт, а над дверью закреплён колокольчик. На его звон сразу вышла из задней двери молоденькая светловолосая девушка в ярко-оранжевой кофточке. Увидев высокого негра в кожаной куртке, она попятилась, но тут же из той же двери появилась маленькая старушка, казавшаяся ещё меньше из-за пышной голубовато-седой причёски.

— Что вы хотите? — спросила она и улыбнулась. — У нас есть всё.

Тим ответил сдержанной улыбкой.

— Я ищу игрушки, мэм. И украшения.

— Сюда, пожалуйста.

Широкий уверенный жест провёл его вдоль прилавка с грудами белья, рубашек, пиджаков, юбок, жакетов, россыпью туфель и ботинок на край с пёстрыми коробками, пакетами и коробочками.

— Для мальчика, девочки?

Тим улыбнулся немного сердечнее.

— Да, мэм. Для обоих.

— Пожалуйста, — и новый приглашающий жест.

Зная, что если он что-то тронет, то ему придётся это купить, Тим рассматривал игрушки, засунув руки в карманы куртки. А старушка, отлично знавшая эти же неписаные, но всеми соблюдаемые правила, показывала ему прозрачные пакетики, открывала и закрывала коробки, показывала ярлыки с ценами.

— Цены старые. Сегодня вдвое дешевле.

— Да, мэм, — Тим быстро прикидывал в уме, сколько и на что он может потратить. — Вот это, мэм. И это.

Маленькая, длиной с его ладонь, куколка в платье с длинной пышной юбкой и в шляпке с цветочком на светлых волосах. И блестящая машинка, тоже с его ладонь, с открывающими дверцами и капотом. Неплохая модель линкор-люкса. Очень точная и детальная. И всё вместе почти десять кредиток.

— Теперь украшения? — понимающе улыбнулась старушка. — Колечко?

Тим кивнул. На свадьбу, вернее, на помолвку — он знает — положено дарить кольцо.

— Какой размер?

Тим смутился. Он хоть и видел руки Зины, но… а, ладно! Он медленно, чтобы не напугать ненароком, вынул левую руку и показал старушке.

— Как мой мизинец, мэм.

Она закивала.

— Конечно-конечно, — отодвинула игрушки и высыпала перед ним целый ворох пакетиков. — Или вот, возьмите комплект. Кольцо и серьги. Или с брошкой. Вот посмотримте.

Серьги? Но он не видел у Зины серёг, даже не обратил внимания на её уши. А брошка… вот эта если? В женских украшениях он чувствовал себя очень неуверенно. Комплект из серёжек и колечка ему очень понравился, и по деньгам как раз, но… но если у Зины не проколоты уши… и всё же… это колечко очень красивое. Золотое, тоненькое, с цветком из мелких искрящихся камушков. И серьги такие же. Тоненькие крючки с цветками. И… уши можно и проколоть, а брошку в лагере куда цеплять, к куртке?

— Вот эти? — поняла его взгляд старушка. — Очень изящно. И недорого. Всё?

Тим кивнул.

— Двадцать две кредитки. Упаковать всё вместе?

Тим покачал головой и достал деньги. За его спиной звякнул колокольчик, и радостно щебетнула девушка.

— Добрый день. Что вы хотите?

И опять этот взгляд на щеке и плече. Тим положил на прилавок две десятки и ещё две кредитки, быстро рассовал по карманам покупки и повернулся к вошедшему одновременно с его словами:

— Я сам посмотрю.

Тим узнал его сразу. Джус Армонти. Вот… некстати.

— Спасибо, мэм, — машинально поблагодарил он, настороженно проверяя взглядом, насколько плотно Армонти перекрыл ему выход.

— Пожалуйста, приходите ещё.

Их взгляды встретились. Тим понял, что узнали и его. Так… так что, следили за ним? Случайные встречи всегда готовятся. Армонти подошёл к прилавку, освобождая проход, но, когда Тим проходил мимо него к двери, то услышал негромкое, но по-хозяйски властное:

— Подожди на улице.

Выйдя на улицу, Тим отошёл на несколько шагов в сторону, встал так, чтобы спина оказалась прикрытой, и закурил, внимательно, но с максимально равнодушным выражением на лице, оглядывая улицу и прохожих. Сразу уйти он не рискнул: Армонти мог быть с прикрытием, а драки со стрельбой никак не нужны. Но, похоже… похоже, говорить придётся один на один. Уже легче. Игрушки он спрятал в накладные карманы на штанинах, а коробочку с колечком и серёжками во внутренний потайной кармашек на куртке. Так что карманы с ножом и катетом свободны. Заранее доставать и показывать не стоит, а там… ну, посмотрим… послушаем… если Армонти действительно один, то ещё не так плохо.

Ждать ему не пришлось. Он и двух затяжек не сделал, как Армонти вышел из магазинчика с пустыми руками, огляделся и подошёл к Тиму, остановившись в шаге. Для тихого разговора достаточно, но и дистанция соблюдена. Оглядел Тима с настороженным вниманием.

— Не ждал увидеть тебя.

— Я тоже, сэр, — спокойно ответил Тим, бросив и растоптав сигарету.

— Ты… ты вернулся или…? На кого ты сейчас работаешь?

— Ни на кого, сэр.

Армонти медленно, испытывающее глядя на Тима, перевёл дыхание.

— Так. Хорошо. Ты давно в Атланте? Я не видел тебя раньше.

— Завтра неделя, сэр.

Армонти кивнул, улыбнулся.

— Хорошо ты залёг, если за неделю не засветился. И где такое местечко?

Тим ответил по-прежнему спокойно и вежливо, позволив себе еле заметную насмешливую нотку:

— В Сейлемских казармах, сэр.

— Что?! — Армонти так удивился, что не заметил насмешки. — Что ты несёшь?! Там же русские!

— Вы правы, сэр, — почтительно согласился Тим.

И Армонти снова, уже совсем по-другому оглядел его.

— Однако… Ловко ты устроился. Сменил хозяина, значит. В обслуге или охране? Или…? Уезжаешь?

Тим решил кончать разговор. Зла на Армонти он не держал, но, кажется, его вежливость неправильно поняли.

— Для мертвеца вы слишком любопытны, сэр.

Армонти замер с открытым ртом, как от удара под дых. Тим смотрел ему прямо в глаза, готовясь при малейшем движении вырубать уже намертво. И Армонти первым отвёл взгляд, медленно выдохнул.

— Что ж, я не видел тебя.

— Я вас тоже, сэр.

И, поймав момент, оба одновременно отвернулись друг от друга и разошлись.

Тим ещё попетлял по улицам, проверяясь. Но за ним никто не шёл, и взгляда на себе он больше не чувствовал. Потому, высмотрев маленькую фруктовую лавку, рискнул туда зайти. Обслужили его не слишком приветливо, но без обсчёта и подсовывания гнилья. Два апельсина, два больших яблока, две груши, два банана, гроздь винограда. И пакет-корзинка, куда ему всё это уложили. Тим расплатился и вышел. С таким пакетом ему уже только домой. Да и деньги кончились. Больше полусотни фрукты стоили. Ну, теперь ноги в руки, в темпе и не оглядываясь. Хотя, это только говорится так, а смотреть надо вперёд, назад, по сторонам и под ноги. Если хочешь дойти куда надо и без потерь и задержек. Везёт же ему на встречи… как утопленнику. Мордатый, теперь Армонти… ещё на Старого Хозяина нарваться осталось. Как раз главный особняк здесь. Тима передёрнуло при этой мысли, и он прибавил шагу.

Идти опять через развалины Тим не рискнул. Хоть ещё и не вечер, но у него руки теперь связаны пакетом. Он шёл быстро, стараясь не раскачивать пакет. Всего по два, а гроздь такая большая, что и Зина поест. Как там со временем. Ага, к концу молока он успеет. И до ужина они посидят у себя — он невольно улыбнулся — отпразднуют. А после ужина… да, с Морозом поговорит. Всё-таки по этой части парень поопытней его. Русские ведь не такие, как остальные белые, не совсем такие. Он не хочет обижать Зину, а женщины обижаются легко и на сущие пустяки. А вдруг серьги и кольцо не понравятся? Или кольцо не подойдёт по размеру, а уши не проколоты… И она обидится, что он такоц невнимательный, не заметил. Но… но ничего изменить уже нельзя. Ладно, как-нибудь…

Миновав угловой магазинчик, он оглянулся, проверяясь в последний раз. Нет, всё чисто. А вон и ворота видны. Тим переложил пакет в левую руку, и достал пропуск. И толкнул дверь проходной с чувством, что вернулся домой.

Когда он вышел на плац, из дверей столовой вываливалась детская гомонящая толпа. Общий гомон прорезал крик:

— Пап-ка-а-а-а!!!

И Тим увидел. Бегущих к нему Дима, Катю и Зину. Он сглотнул, сталкивая вниз подскочивший к горлу комок, и, улыбаясь, пошёл навстречу. Дети с разбегу ткнулись в его ноги. Зина как-то очень ловко взяла у него пакет, и он смог их обоих по очереди поднять и подкинуть в воздух. Он видел, как Мороз и некоторые другие мужчины в лагере делали так со своими детьми, и все это одобряли, так что… Дим упоённо визжал и заливался смехом, даже Катя заулыбалась.

— Пап, а это чего? — оказавшись на земле, Дим обратил внимание на пакет. — Это ты купил, да?

— Да, — кивнул Тим, забирая пакет обратно у Зины. — Пошли домой, там откроем.

— Ну, не здесь же, — солидно сказал Дим, беря Катю за руку. — Налетят ещё, проугощаемся.

Зина уже совсем свободно взяла Тима под руку и пошла рядом, гордо оглядывая встречных. Но сегодня опять два автобуса пришло, знакомых совсем не видно, даже обидно. Ну, ничего, завтра она стирать пойдёт, и уж там-то…

Они пришли в свой отсек. Тим поставил пакет на тумбочку и стал расстёгивать куртку. Зина, очень ловко управляясь в тесноте пространства между койками, раздела Катю, помогла Диму повесить пальтишко и шапку, разделась сама. В этой суете Тим переложил коробочку с кольцом и серёжками в нагрудный карман рубашки, а кастет… все его вещи были убраны и разбираться, что теперь где, некогда, так что кастет остался лежать в кармане куртки.

— Ну вот, — сказала Зина. — Мы готовы.

Она сидела на койке Кати, обнимая Катю и Дима, сидящих по обе стороны от неё, и все трое, улыбаясь, смотрели на Тима. Он ответил им улыбкой и спросил, как, ещё до всего, мальчишкой, домашним рабом, видел раздачу хозяином подарков на Рождество:

— Съедобное или несъедобное?

Дим ахнул:

— Вот здоровско! А сразу?

— Нет, — сказала Зина. — Сразу нельзя, да?

Тим невольно кивнул.

— Съедобное, — пискнула Катя.

Тим открыл пакет и достал лежащий сверху белый лоток с виноградной гроздью.

В наступившей тишине Катя тихонько спросила:

— Мам, а оно настоящее?

— Конечно, настоящее, — вздохнула Зина. — Это же виноград. Я сейчас помою…

— Это ещё не всё, — остановил её Тим.

Его словно несло. Все страхи, что он скажет и сделает что-то не так, куда-то исчезли. Он доставал и выкладывал на тумбочку фрукты, и ахи, вздохи и взвизги — даже Катю стало слышно — восхищённых зрителей только пьянили его. Опустевший пакет он положил на свою койку. Горка фруктов на тумбочке была яркой и словно светящейся. Победно оглядев Дима, Зину и Катю, Тим повторил:

— Это ещё не всё.

— Теперь несъедобное, да? — догадался Дим.

— Да.

Тим отстегнул клапаны на накладных карманах на брючинах чуть выше колен и достал куклу и машинку. Протянул их детям. Но если Дим сам подставил ладони, принимая прозрачный пакетик, то Катя, словно испугавшись, только крепче уцепилась за Зину, и Тим положил куклу ей на колени. Улыбнулся Зине и достал из кармана рубашки коробочку, протянул ей.

— Это… — у него вдруг пересохло в горле, а вся смелость куда-то улетучилась. — Это тебе.

— Ой, — Зина растерянно смотрела на него, — как это?

— Это тебе, — повторил Тим и, как Кате, положил коробочку ей на колени.

И отступил, вернее, отступать ему здесь некуда, просто остался стоять, упираясь лопатками в край своей койки. Дим и Катя смотрели на него, потом Дим повернулся к Зине и удивлённо спросил:

— Мам, ты чего плачешь?

— Ничего, — Зина, всхлипнув, вытерла бегущие по щекам слёзы и встала. — Тима, спасибо тебе, Тимочка, — протянула ему коробочку. — Кольцо, оно ведь обручальное, да? — Тим кивнул. — Ну, так по обычаю, надень мне.

Тим взял коробочку и достал кольцо. Коробочку положил на тумбочку, а кольцо… Зина подала ему правую руку, и Тим надел ей на палец кольцо, как раз на безымянный впору пришлось.

— Ага, — вздохнула Зина, — и поцелуемся.

Тим нерешительно наклонился к ней и её губы, тёплые и мягкие, чуть солоноватые от слёз, прижались к его губам. Всего на несколько секунд, но ему и этого хватило. Он впервые целовался с белой женщиной. Да и вообще… Зина оторвалась от него, но не отошла, конечно, как понимал Тим, просто потому, что некуда. Её руки лежали у него на плечах, и Тим осторожно обнял её. Она сразу подалась к нему, и они поцеловались ещё раз. И опять застыли, глядя друг на друга…

— Пап! — ворвался к ним голос Дима. — Я пакет не могу открыть. И Катька… И чего мы сейчас есть будем?

— Сейчас, — сразу откликнулась каким-то новым певучим голосом Зина. — Сейчас всё будет, Димочка.

И всё было. Как-то сразу решили, что сейчас они поедят винограду, а остальное может и полежать, нечего всё зараз заглатывать. Зина заложила фрукты обратно в пакет, коробочку с кольцом и серёжками убрала в тумбочку и побежала в уборную мыть виноград, а Тим сел на койку Дима и аккуратно, по шву, вскрыл пакеты с машинкой и куклой. Дим обнаружил, что дверцы, капот и багажник открываются, а Катя — что шляпа снимается и у платья есть застёжка. И когда Зина вернулась, неся завёрнутую в полотенце гроздь, Дим и Катя сидели на коленях у Тима, втроём исследуя игрушки. Зина развернула полотенце и выложила обмытый и обсушенный виноград в лоток.

— Ну-ка, убирайте всё, чтоб не испачкать. И руки мыть, — весело скомандовала Зина и улыбнулась вскинувшему на неё глаза Тиму.

Помедлив, Тим кивнул и снял малышей с колен.

— Пошли, Дим.

— Ладно, — согласился Дим, кладя машинку на свою подушку.

Катя так же положила куклу и вопросительно посмотрела на Зину.

— Ну да, — кивнула Зина. — Пошли.

Тим, взяв полотенце, уже вышел, ведя за руку Дима.

В уборной было сравнительно тихо и малолюдно. Так что управились они быстро. Но когда вернулись, Зина с Катей уже были в отсеке.

— Ну вот, — удовлетворённо вздохнула Зина, когда все расселись. — Тима, а как же делить-то? К ней и подступиться страшно.

— А так!

Тиму снова стало легко и весело. Он поднял гроздь за черешок, аккуратно оторвал и раздал четыре маленьких кисточки, а остаток положил обратно на лоток.

— И вот так, за кончик держишь и по ягодке.

Длинные полупрозрачные, желтовато-зелёные ягоды так и таяли во рту, косточки и кожица глотались сами собой. Тим и Зина ели медленно, смакуя, а Дим с Катей управились быстро, и уже Зина оторвала им ещё по кисточке. И ещё раз.

— Приканчивая третью кисточку, Дим посмотрел на отца.

— Пап, а ты ешь?

— Ем-ем, — успокаивающе кивнул Тим. — И… и мама ест.

Зина улыбнулась, помогая Кате справить с лопнувшей в пальцах ягодой.

— Вот так, Катюша, — и тут же утешила. — Ничего страшного, отстираю.

Оставшиеся виноградины Зина поделила опять на четверых. И теперь уже все ели, растягивая удовольствие. Доев, Дим вздохнул:

— Хорошо, но мало.

— Ага, — так же со вздохом согласилась Катя.

— Так уж заведено, — улыбнулась Зина. — Хорошего всегда мало.

Мокрым полотенцем она вытерла Кате руки и губы, потом Диму.

— А теперь одевайтесь и идите гулять до ужина.

Она быстро одела и закутала Катю, проверила, правильно ли застегнулся Дим или опять петли перепутал. Катя потянулась к кукле, но Зина покачала головой.

— Нет-нет, потеряешь. Так поиграйте. И машинку не бери.

— Это линкор-люкс, а не машинка, — возразил Дим.

— Ну вот, — сразу нашлась Зина. — А ты её на двор, в грязь. Нет уж.

— Ладно, — подумав, согласился Дим. — Мы пошли, — и посмотрел на Тима, ожидая его слов.

— Идите, — улыбнулся Тим.

Когда Дим и Катя ушли, они с Зиной продолжали сидеть напротив друг друга. Зина подалась вперёд и взяла его руки в свои.

— Тима… — он поднял на неё глаза. — Тима, это… это очень дорого? Сколько… сколько ты потратил?

Тим улыбнулся, и помимо его желания в ответе прозвучало хвастовство.

— Семьдесят пять кредиток.

— Господи! — охнула Зина, не выпуская его рук. — Господи, Тима, это же… у меня всего двадцатка отложена, а ты… ты все деньги потратил, спасибо, такой подарок сделал, но… — её глаза наполнились слезами.

Тим вдруг ловко пересел к ней, не разнимая рук.

— Зина, — неожиданно легко получилось у него, — у меня есть деньги. Я не все брал. Ещё… есть ещё. Я хорошо зарабатывал, — и, видя её недоверчивое удивление, улыбнулся. — Я шофёр. И автомеханик. Ну? Показать деньги?

Зина покачала головой, неотрывно глядя на него.

— Нет, нет, Тима, ты что, я верю тебе, ты ведь… но… столько фруктов…

— Детям нужны фрукты, — просто ответил Тим. — Я… когда у меня были деньги, я покупал Диму. Яблоки. Или ещё что. Но было лето. И солнце. А сейчас солнца нет. И врач говорил, что Диму нужны фрукты. А Катя, она же ещё меньше… — он замолчал, переводя дыхание.

В казарме стоял ровный дневной шум: голоса людей, смех и плач детей, шаги, скрип кроватей, хлопанье дверей. Когда Тим замолчал, Зина улыбнулась.

— Ох, Тима… — и вдруг заговорила о другом: — Я завтра стирать пойду, всё грязное собрала, и твоё, и Димочкино. А вещи все я в тумбочку сложила. Чтоб не узлом, а аккуратно. Постираю, выглажу, в баню пойдёте, чистое оденете.

Тим слушал и кивал.

— Ты… — она запнулась. — Ты как рубашки меняешь?

— Через два дня на третий, — несколько виновато ответил Тим и вздохнул. — Я знаю, что надо каждый день, но всего три смены, я не успеваю стирать.

— Ничего, Тимочка, пока уж так, а когда устроимся, осядем, там уж заведём по всем правилам, — закивала Зина, прикрывая своё смущение. У неё и так не получалось, да и всего две смены: одна на тебе, другая стирается, это если каждый день менять, так от одной стирки разлезутся, и из прачечной тогда не вылезать, а тут и других дел полно. Да и все раз в неделю меняют, когда в баню ходят. Она опустила глаза, увидела свои руки и искрящееся колечко. Вздохнула и подвинулась к Тиму, положила голову ему на плечо. — Я только схожу, попрошу, чтобы мне серьги вдели, и постираю всё.

— Ты… ты раньше не носила серёг? — упавшим голосом спросил Тим.

— Да как угнали, — Зина снова вздохнула и закрыла глаза. — Отбирали всё, мне ещё повезло, дали самой вынуть, другим с мясом рвали. Они уж заросли у меня за столько-то лет.

— Так, — Тим осторожно высвободил левую руку и обнял её за плечи, — так тебе понравились? Серьги?

— Спрашиваешь, — Зина улыбнулась, не открывая глаз. — У меня за всю жизнь такой красоты не было… — она всхлипнула.

— Ты плачешь? — удивился он.

— Это от радости, — объяснила Зина, теснее прижимаясь к нему.

Время шло неощутимо, но что-то заставило Тима посмотреть на часы. Посмотрел и тихонько присвистнул.

— Пять минут до ужина.

Зина сразу вскочила.

— Тимочка, ты иди, позови их, я сейчас уберу всё и догоню вас.

Тим кивнул и встал, взял свою куртку.

— Мы у столовой будем.

— Ага-ага, — кивала Зина.

Но когда Тим скрылся за занавеской, она бессильно опустилась на койку, прижав ладони к пылающим щекам. Господи, как же оно так получается, господи?! Ведь это ж… это ж как настоящая свадьба. И угощение, и подарки… Господи, голова кругом… господи, они же её ждут! Зина вскочила на ноги. Так… ну, веточки она выкинет, а лоток… лоток, конечно, оставит. Его если вытереть, то даже поставить на комод или куда там не стыдно. И пакет такой нарядный, как узорчатая корзинка. Полотенце на спинку, пускай сохнет. Тимочкино всё на месте… Пакет на тумбочку и лоток рядом. Куклу… от греха под подушку… нет, помнётся, ну, в тумбочку… и машинку туда же. Ну, вот,

Она осмотрела — не забыто ли что на виду — их отсек, надела куртку, завязала платок и, зажав в горсти остатки от винограда, вышла.

Ветра не было, и тучи разошлись, открывая сумеречное небо. У столовой уже толпились взрослые. Бегали и гомонили дети, играя в салки, между взрослыми. Зина потуже затянула платок и огляделась: её-то где?

— Ма-ам! — позвал её Димкин голос.

И неожиданно громкое Катино:

— Мама, мы здесь!

И Зина увидела их. Тим о чём-то разговаривал с несколькими мужчинами, она их, вроде, и раньше видела, а Дима с Катей бегали вокруг них и ловили друг друга. А увидев её, побежали к ней.

Тим оглянулся на голос Дима, улыбнулся и повернулся к собеседниками.

— Мои пришли. Значит, говорите, арестовали его?

— Ну да, — кивнул Фёдор. — Только с обеда вышел, его тут и встретили. За ворота, говорят, вывели и с рук на руки местной полиции и сдали, — говорил он, как всегда, весело, но еле заметно нервничал.

— Ну да, — поддержал разговор ещё Сашка. — Говорят, ну, на кого из полиции запрос придёт, — и старательно выговорил: — задокументированный, сразу выдают.

— Много чего говорят, — кивнул Фёдор.

— Это которого, я не понял? — спросил Эркин.

— Да он только появился, — хмыкнул Роман. — Но приметный.

— Точно, — кивнул Шурка. — У него морда — во! Что в длину, что в ширину. Кувалдой не прошибёшь.

— Что ж, — усмехнулся Грег, — говорят, бог шельму метит.

— Его проблема, — пожал плечами Эркин.

Тим кивнул.

Зина скромно остановилась шагах в трёх, чтобы не мешать мужскому разговору, но Дим рвался к отцу. Тим улыбнулся.

— Ладно, у каждого свои проблемы, — и вышел из круга.

Фёдор посмотрел на Эркина, выглядывавшего в толпе Женю — она ходила умывать перемазавшуюся в игре Алису — и подмигнул Грегу.

— Это точно. Все проблемы человек сам себе создаёт.

Эркин покосился на него.

— Это ты правильно сказал. Может, потому и решает их сам.

И увидев Женю, кивком попрощался и отошёл. Грег хмыкнул.

— А тебе, Федя, все проблемы твой язык создаёт.

Роман негромко, но смачно рассмеялся. Готовно фыркнул и Шурка, предусмотрительно отойдя от Фёдора. После того случая Сашка с Шуркой теперь держались ближе к этой компании.

Открылась дверь столовой, и толпа стала уплотняться, вытягиваясь в очередь. Эркин, как всегда, встал за Женей с Алисой, чтобы принимать натиск идущих сзади на себя. В двух шагах от него Тим так же шёл со своими. И, когда их взгляды встретились, оба одновременно кивнули в знак, что уговор о встрече у дальней пожарки действует.

Обычная неразбериха с новичками и уезжающими, спокойствие остальных. Ровный гул голосов, дружное звяканье ложек. Дневные аресты — говорят, чуть ли не десяток замели, да не всех вместе, а порознь, так что, значит, за дело, а у каждого своё — особо не обсуждали. Чтоб не накликать. За что, почему… а фиг с хреном и с ними, свою визу береги, а коль наследил по дурости, так, что за тобой аж сюда пришли, так дурака и в церкви бьют. Женя, как всегда, по возможности, следила за Алисой и пыталась, тоже как всегда, подкормить Эркина. Эркин навёл её на разговор о вычитанном сегодня утром в библиотеке и, пока она рассказывала ему про Ополье, он, преданно глядя ей в глаза, переложил немного мяса из своей тарелки в её. Фокус, который он ещё в питомнике освоил, но там в обратном направлении. Женя ничего не заметила. Правда, удивилась, что и Алиса, и Эркин закончили есть раньше неё, но причины не поняла. Алиса молчала изо всех сил, подбадривая Эркина хитрыми взглядами.

В дверь нетерпеливо заглядывала вторая смена. Женя торопливо доела, Эркин, как всегда, собрал посуду и понёс её на транспортёр для мойки, А Женя повела Алису одеваться.

— Во! — гомонила очередь. — Они уже кончили, чего не пускают?!

Прорвавшись сквозь толпу во двор, Эркин перевёл дыхание и оглянулся.

— Здесь мы, здесь, — откликнулась Женя. — Фу, как эта толкотня надоела.

— Мам, я погуляю ещё? — спросила на всякий случай Алиса: вдруг разрешат.

— Нет, темно уже, — сказала Женя. — Мы дома посидим, — и поглядела на Эркина.

— Мне переговорить кое с кем надо, — сказал Эркин.

— Хорошо, — кивнула Женя. — А завтра… Завтра я опять пойду в библиотеку. Я думаю… Ополье всё-таки, я посмотрела, сельский район. Я не знаю, Эркин, я не жила в деревне никогда, я не знаю там ничего.

Эркин кивнул. Алиса висела у него на руке, и он, равномерно поднимая и опуская кулак, качал её. Алиса тихо повизгивала, не мешая им разговаривать.

— Женя, я скотником был, пять лет, и пастухом был, видел, — Эркин, досадуя на себя, что сорвался и заговорил по-английски, тряхнул головой и дальше, уже следя за собой, говорил только по-русски. — Нет, Женя, это… это будет плохо. И тебе. И Алисе. Я ещё найду там работу. Как это…? Батраком. Но это маленький заработок. Мы не проживём. И… и Алисе надо учиться. А какая в деревне школа? И этот… психолог мне говорил, что лучше не в деревню.

— Да, конечно, Эркин. А в большом городе я устроюсь. И ты там даже легче найдёшь работу. И с жильём, я думаю, будет полегче.

За разговором они дошли семейного барака. Женя взяла Алису за руку. Другой рукой поправила Эркину ворот куртки.

— Мы пойдём, Эркин. Ты… ты не очень долго, ладно?

— Я не знаю ещё, какой разговор будет, — пожал плечами Эркин. — Ты не беспокойся, Женя, всё будет в порядке.

Алиса не сразу отпустила его руку, будто пыталась остановить. Эркин улыбнулся ей. И Жене. Женя подтянула Алису к себе, и та, наконец, разжала пальцы.

— Ты недолго, ладно? — попросила она с интонациями Жени.

Женя рассмеялась и сказала ей:

— Как сможет.

— Я постараюсь, — пообещал Эркин.

Как обычно, он подождал, пока они войдут в барак, и уже тогда пошёл к дальней пожарке. Было уже темно, но прожекторы по ограде и фонари у бараков давали достаточно света. Чтобы не окликнули, Эркин обошёл обычные мужские клубы стороной.

Его ждали. Чёрная фигура, почти сливавшаяся с тенью, выдавала себя огоньком сигареты. Эркин невольно насторожился: такое напряжение, чуть ли не угроза была в этом сгустке темноты. Сунув руки в карманы, он подошёл, остановившись в шаге.

— Ну?

— Поговорить надо, — Тим сплюнул и растёр окурок.

— Это я знаю. О чём?

— Давай по-английски, — предложил Тим и объяснил: — Я по-русски столько слов не знаю.

— Как хочешь, — по-английски ответил Эркин, пожимая плечами.

— Женился я.

— Ты говорил, — кивнул Эркин. — И чего?

— Посоветоваться надо.

— Чего-о?! — изумился Эркин. — О чём?

— Об этом самом, — буркнул Тим. — Что у мужа с женой по ночам бывает.

— Ты что? — Эркин смерил его взглядом. — С бабой дел не имел, что ли? Так не малолетка вроде.

— Имел, — хмуро ответил Тим. — Но она не баба. Она… белая. С ней же нельзя… как на случке. А ты всякие… фокусы, приёмы там разные знаешь…

— Это ты с чего такую хренотень выдумал? — очень спокойно спросил Эркин.

— Брось вилять. Я тебя ещё тогда, в бане, понял.

— Ты заткнёшься? — угрожающе сказал Эркин. — Или…

— Или что? — усмехнулся Тим. — Драться полезешь? Так я накостыляю тебе запросто. Я — телохранитель. Слышал о таких? Так что не трать силу попусту.

— Телохранитель? — переспросил Эркин и медленно, будто всё ещё не мог понять: — Палач?

— Ты как, сильно рвался в спальники?

— Охренел?!

— И я не сам это решал. Квит?

Помедлив, Эркин кивнул.

— В этом квит.

— А в чём другом? — Тим зло усмехнулся. — Ладно. Ты ведь тоже… с русской…

— Её не трогай, — предупредил Эркин.

— Да не трогаю я её, дурак, — Тим зло смял незажжённую сигарету, отшвырнул её в темноту, достал другую и опять не закурил. — Будь человеком. Посоветуй.

— Чего? Да ни к чёрту эти… приёмы не нужны. Ты раньше о них думал? И ведь ничего, справлялся.

— Ты что? — теперь удивился Тим. — Случки не знаешь? Ни разу не отбирали, что ли?

— Меня в пять лет отобрали, — мрачно ответил Эркин. — А про случки я знаю. Растравкой накачают и вперёд. В закуток под замок.

— Ну да, — уже спокойно закурил Тим. — Целую кружку вольют, а там… как втолкнут, уже себя не помнишь.

Эркин кивнул.

— Ну, так чего ты от меня хочешь? Боишься без растравки не справиться?

Тим скрипнул зубами, пересиливая себя.

— Не задирайся. Мне визу терять нельзя. Как и тебе. Так что драться я не буду. Хотя навтыкать тебе следовало бы.

— Как и тебе, — усмехнулся Эркин. — И за то же самое.

Они оба негромко засмеялись. Эркин тоже достал сигареты, закурил.

— Здесь всё равно нельзя, — после недолгого молчания сказал Эркин. — Тесно. Люди кругом.

— И дети, — понимающе кивнул Тим.

— Да, — согласился Эркин. — Это ж не учебка, чтоб им на такое глазеть.

— Что? — переспросил Тим. — При чём здесь учебка?

— Учебка, учебный Палас, — удивился его вопросу Эркин. — Ну, при питомнике.

— Понял, — остановил его объяснения Тим. — Ты давно… женат?

— Записались двадцать первого октября, а так-то… с весны. Как раз, — Эркин улыбнулся, — на День Матери.

— Ты ж говорил, что летом пастухом был.

— Ну так что? На заработки уехал и вернулся, — Эркин сказал это по-русски и опять по-английски: — Что тут такого?

— Оно-то так, — Тим вздохнул. — А мне что делать?

Эркин затянулся, сразу выдохнув дым, пожал плечами.

— Да ничего. Знаешь, я понял, в семье это не главное. Ты… вот раньше ты детей нянчил? Я видел, как ты своего мыл.

— Нет, конечно, — Тим задумчиво повертел сигарету. — Думаешь, и здесь… само собой…?

Эркин кивнул.

— Как думаешь, так и получится. Будешь о ней, как о леди, думать, у тебя и будет с ней, как… — и вдруг спросил: — У тебя что, с белой не было? Ты ж палач, на "трамвае" ездил.

Эркин успел увернуться от летящего в лицо кулака, отскочил в сторону, вытягивая противника на себя от защищавшей тому спину стены. Схватка была короткой. Обменявшись ударами, не дошедшими, впрочем, до цели из-за ловкости обоих, они замерли в боевых стойках. Дальше надо доставать ножи и биться насмерть. Но после нескольких секунд они одновременно выпрямились и опустили руки.

— Ещё раз вякнешь про это, — глухо сказал Тим, — отрежу всё на хрен и съесть заставлю.

— Раньше я тебе хребет переломлю, — спокойно ответил Эркин.

Помолчали, остывая.

— Ладно, — Тим передёрнул плечами, словно стряхивая что-то. — Мир?

— Чёрт с тобой, — усмехнулся Эркин. — Мир.

Ещё постояли молча. Тим смерил Эркина взглядом.

— А ты здоров в драке. Сколько тебе?

— Двадцать пять полных, — усмехнулся Эркин. — А тебе?

— Столько же, — Тим достал сигаретную пачку, повертел и засунул обратно. — Слушай, как же ты держишься?

— Чего? — Не понял Эркин. — Ты о чём?

— Ну, здесь. Тебе ж больше трёх дней без траха нельзя. Загоришься.

— Смотри, какой ты грамотный, — усмехнулся Эркин. — А я перегорел.

— Врёшь, — Тим недоверчиво оглядел его. — Я ж знаю. Сначала орёте, потом как… как куклы тряпочные лежите. Насильно кормить надо, а то загнётесь.

— Знаешь? — Эркин быстро шагнул к нему вплотную. — Откуда?

— Тренировали нас на таких, — твёрдо ответил Тим и, помедлив, добавил: — И сам горел.

— Вы что? — изумился Эркин. — Тоже горите? У вас-то что?

— Руки. Сначала болят, потом отнимаются. Ну, а там всё, конец.

Эркин присвистнул.

— Ни хрена себе! И как ты выскочил?

Тим пожал плечами.

— Не знаю. Я… Дима встретил, ну и… само собой как-то. А ты?

— Я на скотной работал. И тоже… само собой, — Эркин тряхнул головой. — Ладно, неохота вспоминать.

Тим кивнул.

— Скажи только: давно горел?

— В двадцать.

— И как? Всё можешь?

— Всё, — твёрдо ответил Эркин и повторил: — Всё, что хочу. И как сам хочу.

— Значит, что? — Тим вздохнул. — Само собой?

— Само собой, — кивнул Эркин. — Ты не трепыхайся попусту. Ей, ну, твоей, не это же в тебе нужно. Для этого и так мужиков полно. Кому свербит, устраиваются. Знаешь ведь.

Тим кивнул. Он за эти дни и наслушался, и насмотрелся. Мужской и женский бараки, всякие развалины и укромные уголки в лагере… при желании место найти — не проблема. А то в город ушли, а что там и как там, никто и знать не будет. Главное — чтобы без шума обошлось. Без скандалов, драк и тому подобного.

— Знаю, конечно. И здесь, и в город ходят. Слушай, — Тим улыбнулся. — У тебя свадьба была? Ну, когда записывались.

— А-а, — Эркин вздохнул. — Мы же таились ото всех. В Гатрингс, там комендатура была, ехали порознь и возвращались так же. Ну а там… там парк, не парк, словом, — Эркин улыбнулся, — туда никто не ходил, вот там и погуляли немного.

Тим кивнул.

— Я в город ходил, купил кой-чего. Посидели, поели… Ладно. Поздно уже.

— Заболтались, — Эркин прислушался и негромко засмеялся. — Слышишь, тихо как.

— Слышу, — ответно улыбнулся Тим.

Они не спеша, как после тяжёлой совместной работы пошли к семейному бараку, разговаривая уже о другом и только по-русски.

— Ты место подобрал?

— Нет ещё. Женя, ну, жена моя…

— Понял.

— Ну, она сегодня в би-блио-те-ке, — Эркин передохнул после длинного слова, — смотрела, читала… А ты?

— Я только-только прошёл всё, ну и… женился. Теперь заново думать надо. Семья всё-таки.

— Да, один ты только за себя думаешь. Ты… у тебя как, без ограничений?

— Да. И у Дима. А вот… — Тим на мгновение запнулся, — у Кати не знаю. Слабенькая она.

Эркин сочувственно вздохнул.

В казарме уже горел синий ночной свет.

— Ну, бывай, мне сюда теперь.

— Бывай, — попрощался Эркин.

Большинство обитателей барака уже спали, в проходах было пусто, из-за занавесок похрапывания, тихие разговоры, поскрипывания коек, плач детей… — ночной шум.

Тим осторожно откинул занавеску и вошёл в свой отсек. Вроде все спят. Но он куртку расстегнуть не успел, как Дим сонно спросил:

— Пап, ты?

— Я, я, — улыбнулся Тим. — Спи.

И сразу рядом с его головой с верхней койки тихое:

— Тима… всё в порядке?

Тим повернулся и оказался лицом к лицу с лежащей на своей койке Зиной.

— Да, — шёпотом ответил он. — Всё в порядке.

— Ну и, слава богу. Ложись спать, Тима, поздно уже.

— Да. Я сейчас.

Зина вдруг подалась к нему и поцеловала. Их губы встретились, но всего на мгновение, и растерявшийся Тим не успел не то что ответить, но даже сообразить. Он растерянно потоптался между койками, снял и повесил куртку, взял полотенце.

— Я сейчас, — зачем-то повторил он и вышел.

В уборной он опять встретился с Эркином. Сняв рубашку и обвязавшись по поясу полотенцем, тот обтирался под краном. Увидев Тима, Эркин улыбнулся.

— Опять встретились.

— Ну, так куда деваться, — в том ему ответил Тим, занимая соседнюю раковину. — Тебя Фёдор за это водяным завёт?

— Ага, — Эркин растёр по груди последнюю пригоршню воды и стал вытираться. — И что в баню через день хожу, — Эркин усмехнулся. — Я б каждый день ходил, да…

— Да денег не напасёшься, — закончил за него из-под крана Тим.

— И это, — кивнул Эркин. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — улыбнулся ему вслед Тим.

Входя в свой отсек, Эркин привычно стукнул костяшками в стойку, но вошёл, не дожидаясь ответа. Поздно уже, они все спали, когда он умываться уходил. Бесшумно двигаясь, Эркин повесил полотенце и рубашку, разулся, залез на свою койку, уже привычно снял под одеялом джинсы, повесил их на спинку рядом с рубашкой и блаженно вытянулся. Ты смотри, ведь не работал, а устал. Надоела вся эта… суета. И Женя извелась совсем. Скорей бы уехать, осесть. Всё равно уже где, везде будет лучше… здесь… как в распределителе… лица мелькают, и не успеваешь даже сообразить: сразу бить или поговорить сначала. Нет, надоела ему эта — как по-русски? — да, халява. "На халяву уксус сладок", ага, как же! Ведь опять как раньше: лопай, что дают, и не вякай. Нет, все бумаги они оформили, надо выбирать место и ехать. Завтра Женя опять в библиотеку пойдёт.

Эркин вздохнул, поворачиваясь набок, потёрся щекой о подушку. И постель мягка, и пайка щедра, а обрыдло ему тут всё…