Чего он по-настоящему боялся, так это забыть. Не потерять память, а просто забыть. Неработающий орган атрофируется. Хочешь помнить — повторяй, упражняй память. Спасибо тебе, Старик. Кашляя, сплёвывая в тряпку кровяные сгустки, ты учил нас, малолеток, шакалят и волчат, заставлял оставаться людьми. И теперь, ложась спать и просыпаясь, он лежал, закрыв глаза, вспоминал. Дом. Маму, Аню, Милочку, отца… Школу. Лица учителей и одноклассников, склонения, таблицу умножения, стихи, скороговорки, правила… Тюрьму… Спецприют… Лагерь… Это вспоминать было тяжело. Он шёл сквозь эти воспоминания, как против ветра. Холодного, режущего глаза и горло, бьющего в грудь как дубинка. Тяжело, но надо. Снежная равнина… Город… Эркин, его первый настоящий друг, его брат… Перегон… Бифпит… Фредди…

— О чём ты думаешь?

Он медленно открывает глаза. Румяные щёки, блестящие голубые глаза, ласковая улыбка. Он поднимает руку и трогает золотистую мягкую прядь, накручивает на палец.

— Ни о чём… Так, дремлю…

Она смеётся и, наклоняясь, целует его. В щёку и в угол рта. Он обнимает её, прижимая к себе, целует в губы, в шею возле уха. Кожа у неё нежная, гладкая и чуть пушистая сразу. Как у персика. Да, давным-давно, в той, другой жизни Серёжа Бурлаков ел персики, и его губы, губы Андрея Мороза, оказывается, помнят это ощущение.

Андрей засмеялся и сел в постели, не разжимая объятий.

— Элли, милая.

Она обняла его за шею, поворачиваясь в его объятиях так, чтобы ему было удобнее расстёгивать её домашнее платье. Андрей целовал её грудь, соски, между грудей…

— Джек, милый…

Элли зажмурилась. Мягкие ласковые поцелуи гладили её тело. Как солнечные лучи летом на пляже. О мой Бог, как давно она не была на пляже. Ласковое тепло и медленно разгорающееся внутри пламя. И они сливаются вместе. Элли обхватила его плечи, твёрдые сильные плечи… он хочет, чтобы ей было хорошо, он думает о ней, а не о своём удовольствии, господи, какой он… нежный мягкий мальчик… мальчик… нет, он… он же всё делает, чтобы защитить её, он терпел выходки и издевательства Джима ради неё, господи, он же… горячее солнце путает мысли, она растворяется в нём, её нет, её больше нет, нет, нет…

Приподнявшись на локтях, Андрей смотрел на её лицо, зажмуренные веки… "Ох, Элли, хорошая ты девчонка, угораздило же тебя так вляпаться. Живым Джимми меня не выпустит, а я его. Один из нас мёртвым ляжет. А ты меж нами. Ну да ладно…".

Андрей мягко отделился от неё и лёг рядом. Она лежала неподвижно, только грудь слегка колыхалась. Андрей погладил её по щеке, обвёл пальцем контур скулы, губ…

Элли вздохнула, как просыпаясь, открыла глаза.

— Ох, Джек…

Андрей улыбнулся.

— Что, Элли? Набросился я на тебя, да?

— Нет, что ты, — Элли погладила его по щеке. — Я пришла сказать, что завтрак готов, и… — её глаза стали испуганными, — мой бог, яичница!

Она соскочила с кровати, схватила валявшееся на полу платье и побежала на кухню. Андрей хохотал по-детски, взахлёб. Потом встал с развороченной постели и пошёл в ванную. Пока Элли будет спасать яичницу, вернее, делать новую, он приведёт себя в порядок.

В ванной он, как всегда утром, вымылся под душем, тщательно побрился, оглядел себя в зеркале. А что, если рубцы и шрамы не в счёт, то очень даже ничего. Ну, до Эркина ему, конечно, как до Луны и задом наперёд, но кое-кому… он сто очков форы даст. А Эркин… что Эркин… "Ничего, браток, мы ещё так гульнём, аж небу жарко станет. А сейчас… прости, брат, даже думать мне сейчас о тебе нельзя. До вечера, брат".

Андрей подмигнул своему отражению в зеркале и стал одеваться. Выйдем к столу если не при полном параде, то близко к оному. Хорошая девчонка Элли, не будем её обижать. Ей так хочется, чтобы всё было по всем правилам.

Когда он вошёл в кухню, Элли хлопотала у плиты.

— Яичницы не будет, — сказала она, не оборачиваясь. — Я сделаю горячие сэндвичи.

— Обож-жаю сэндвичи, — заявил Андрей, садясь на своё место, — а уж горячие… нет слов.

Элли рассмеялась.

— А есть такое, чего ты не любишь?

— Не знаю, — довольно улыбнулся Андрей, — не пробовал.

Элли поставила на стол тарелки с дымящимися сэндвичами, налила кофе и села напротив него, улыбнулась.

— Ну как?

— Потрясающе! — Андрей изобразил блаженство и восторг. — Ты так готовишь… из-за стола бы не вставал.

Элли рассмеялась и вскочила.

— Ты меня совсем захвалил, Джек. Я тебе сейчас ещё положу. А кофе тебе со сливками?

— Можно и со сливками, — кивнул Андрей. — Я покладистый.

Элли улыбнулась, но вспомнила вчерашнее, и улыбка вышла невесёлой.

— Ты… тебе было тяжело вчера?

— Бывало и хуже, — пожал плечами Андрей. Усмехнулся, крутя в руках чашку. — Это не самое страшное, Элли. Не самое.

— Джек, — Элли подвинула к нему сливочник и села. — Джек, он вчера тебе руки рассматривал…

— Он меня всего осмотрел, — флегматично ответил Андрей и, подумав, добавил: — Как врач.

— Нет, Джек. Что у тебя на руке? На левой.

Она указывала на его левую руку, на укрытое выглаженной светлой тканью предплечье. Андрей поднял на неё глаза.

— Я не помню, — сказал он очень серьёзно.

— Джек! — глаза Элли наполнились слезами, — что это за татуировка? Я чувствую, это… это не просто так. Не телефон девчонки. Не играй со мной, Джек.

Андрей встал и зашёл за её стул, обнял, прижав её голову к своей груди и упираясь подбородком в её макушку.

— Я не играю, Элли. Помнишь? Чего не знаешь, о том не проболтаешься. Понимаешь, Элли?

— Ты не доверяешь мне, — всхлипнула Элли.

— Что ты?! — искренне удивился Андрей. — Конечно, доверяю. Моя жизнь у тебя в руках. Только… давай договоримся, Элли. Вот очнулся я, огляделся, и с этого момента пошёл счёт жизни. А что до этого было… не надо, Элли. Не выдержу я такого груза. Понимаешь?

— Да, да, я дура, это… — всхлипывала Элли, — это лагерный номер…

— Это он сказал? — спокойно спросил Андрей.

— Да. Он думает, что ты… что ты — лагерник. Но ведь это неправда, Джек, да?!

— Пусть думает, что хочет, — Андрей покрепче обнял её, погладил по голове. — Я Джек-Дурак, а теперь ещё и лагерник. Пусть так будет. Раз ему так хочется.

Она ещё раз всхлипнула и слегка отстранилась.

— Да, да, Джек, ты прав, допивай кофе, и будем убирать.

— Ага.

Андрей коснулся губами её виска и вернулся на своё место. Залпом допил кофе.

— Ну, я готов, — и скорчил такую гримасу, что Элли рассмеялась. — Вот так, Элли. Сегодня большая уборка?

— Да, — кивнула Элли.

— Тогда я пойду, у себя всё соберу, и начнём.

Его лицо стало таким спокойно-деловитым, что смотреть на него без смеха было нельзя. Господи, ну, конечно, Джим наврал. Не может такой парень, такой… нежный и сильный сразу, не может он быть лагерником. Лагерник — это убийца, насильник, злостный рецидивист, а Джек… он же совсем мальчик, не могли же ребёнка отправить в лагерь, нет, это Джим выдумал…

…В камине пылает сильный огонь, зажжены люстра и торшер у дивана. Гостиная освещена как в праздник или… или как операционная.

— А это у тебя что?

Джек стоит голый, по-детски улыбаясь, перед Джимом. Джимми сидит в кресле, попыхивая сигаретой, нога на ногу, а Джек стоит перед ним, неловко свесив вдоль тела руки, и с интересом рассматривает Джима. Вопроса он словно не слышит.

— Я спрашиваю: что это?

— Что это? — Джек повторяет вопрос Джима с интонацией играющего ребёнка.

Джимми на секунду сжимает челюсти, чуть не перекусывая сигарету, но сдерживается. Она стоит у камина, молча наблюдая за мужчинами.

— Это!

Джимми легко встаёт, берёт Джека за левую руку, за запястье, и поворачивает так, чтобы татуировка — ряд синих цифр — смотрела вверх.

— Вот это! Откуда это у тебя?

— Это? — спрашивает Джек, с интересом рассматривая собственную руку, и поднимает на Джима глаза. — Что это?

— Ну, если ты и это забыл… — бормочет себе под нос Джимми.

— Забыл, — радостно подхватывает Джек и смеётся. — Что это, Джимми? Забыл! Что это?

— Заткнись, — Джимми отвешивает ему лёгкий, почти отеческий подзатыльник. — Давай, приведи себя в порядок, а то вроде черномазого на торгах.

Джек растерянно хлопает глазами, смотрит на Джима, переводит взгляд на неё, явно не зная, что делать.

— Одевайся, — приходит она на помощь. И объясняет Джиму: — Он не понимает длинных фраз.

— Ну, конечно, — кивает Джимми. — Ты молодец, крошка…

…Элли расставила в сушке посуду, оглядела кухню. Да, Джимми ничего не заметил и не понял. Джек стал таким, что она даже испугалась. Наверное, именно её страх и убедил Джима. А потом Джеку стало плохо, он лёг прямо на пол и заснул. Джим попробовал его растолкать, но Джек уже не узнавал его и нёс чепуху. И она подтвердила, что Джек быстро устаёт. Полчаса — самое большее — и засыпает, где придётся. И Джим поверил. И решил, что Джек пока останется здесь. И сказал, чему учить его дальше. В основном, всё то же.

— Элли, — сильные и в то же время мягкие руки легли на её плечи. — Что с тобой?

Она, не оборачиваясь, откинулась назад, прислонилась к его груди.

— Ничего, Джек. Это я… так, это пройдёт.

Тёплые губы нежно касаются её виска.

* * *

Безветренной ночью тихо, как в могиле. Или в карцерном отсеке Уорринга. Фредди лежал без сна, тщетно пытаясь уловить мельчайший звук. Да, в Уорринге было… живее. Чёрт, вот привязалось! И ничего не поделаешь. Над снами человек не властен. Никогда не думал, что будет бояться собственных снов. И вот… только закроешь глаза, как опять…

…Войдя в торговый зал, он недовольно оглядывается. Находит же Волчок место для встречи, чтоб его…! Попробуй в такой толкучке выглядеть нужного человека, а уж нюхалок полицейских тут… да через одного. Но Волчок живёт перепродажей, это его официальный бизнес, и не Волчок к нему, а он к Волчку, так что играть приходится по чужим правилам. Невольно хмурясь, он проталкивается через толпу покупателей, зевак и посредников, взглядом отшвыривая от себя карманников.

— Привет, — выныривает из толпы Волчок.

— Привет, — кивает он.

— Слушай, дай мне… десять минут, не больше, клянусь. Как раз тут наклёвывается, погуляй пока, ладно, — частит Волчок и снова исчезает в толпе, даже не дождавшись его ответного кивка.

А он отправляется бродить по залу, равнодушно разглядывая — только, чтобы не выделяться из толпы — выставленный товар. Домашние, дворовые, взрослые, подростки, совсем мелюзга, мужчины, женщины, негры, мулаты, трёхкровки…. Что ж, Волчок делает здесь неплохие деньги. И не один Волчок. Но сам он таким ремеслом не займётся. И народу здесь слишком много кормится, и не только полиция, но и СБ за этим приглядывает, и душа у него к этому не лежит.

— Ну вот, — подкатывается к нему Волчок. — Всё уладил. Теперь так. Слушай.

Надо отдать Волчку должное: когда доходит до дела, то ни многословия, ни неопределённости. У Волчка всё чётко, выверено и прибыльно. Для самого Волчка. Но ссориться с ним Волчку очень невыгодно, и потому условия не очень щедрые, но и не прижимистые. Выслушав Волчка, он кивает, и сделку можно считать заключённой.

— Ну и отлично, — сияет Волчок. — Слушай, а ведь неплохой товар. Ты посмотри только. Дорого, конечно, но себя окупает.

Да, конечно, торчать у выставочного помоста и не обсуждать товар нельзя. Он смотрит в указанном направлении, рассматривает обнажённых до пояса красивых молодых мужчин. А Волчок трещит без умолку.

— А это вообще редкость. Такого я бы и себе взял, для своей, да свой спальник… слишком дорогое удовольствие. Как он тебе, а?

Смуглая красновато-коричневая кожа, чёрные прямые волосы косой прядью, но… но, чёрт, это же… Он не додумывает, а Волчок зудит:

— Купи, не пожалеешь. С одним, конечно, Палас не откроешь, но по заказам тоже можно хорошо взять. Попользуешь месяц и перепродашь. Спальник, знаешь, как окупается. Эй ты, а ну, подними глаза.

Он уже узнал Эркина, а Эркин, повинуясь голосу Волчка, поднимает голову и сейчас увидит его, покупателя, вот сейчас…

…Фредди, отбросив одеяло, сел на кровати. Чёрт, опять. Вот… срывая злость, он длинно забористо выругался. Липкий противный пот на лице и груди. Где он сигареты оставил? На столе? Нет, к чёрту! Сигареты не помогут. Тут напиться надо. Как следует. Как…

Он рывком встал и, не зажигая света, не одеваясь, пошёл к Джонни. Авось не разбудит. Холодный воздух на открытой веранде обжёг его, но не остудил.

В комнате Джонатана так же темно и тихо. Хотя, нет, дыхание слышно, ровное, спокойное… ладно. Фредди на ощупь, стараясь особо не шуметь, прошёл к бару, открыл его и провёл ладонью по бутылкам, отыскивая нужную. Где тут покрепче? Переставил их, Джонни, что ли?

Джонатан вдруг громко всхрапнул и повернулся на другой бок, лицом к стене. Фредди налил в два стакана и подошёл к дивану.

— Давай, Джонни, ты ж не спишь, я знаю.

Джонатан сел и старательно зевнул. Фредди негромко коротко рассмеялся.

— Меня не обманешь. Держи.

Джонатан взял стакан. Фредди сел на край дивана. Молча отхлебнули.

— Однако, — Джонатан, проглотив, покрутил головой. — Ты чего так распсиховался? Одних градусов намешал.

— Сны поганые вижу, Джонни.

Фредди покачал свой стакан, отхлебнул.

— И давно ты в сны веришь?

— Я не сказал, что верю, — Фредди зло повёл плечом. — Я их вижу. Как я с Волчком на торгах дела улаживаю и покупателя изображаю. И он как раз… на продажу выставлен. И смотрит на меня. Как я его покупаю, — Фредди снова отхлебнул. — Ладно, Джонни, всё, что ты мне скажешь, я уже сам себе сказал. Умом я всё понимаю, а вот…

— Ты сделал всё, что мог, — тихо сказал Джонатан.

— Нет, Джонни. Я должен был ему объяснить.

— Фредди, объяснить можно только тому, кто хочет понять.

— Знаю, — Фредди крутил стакан. — Я же сказал, Джонни, и знаю, и понимаю, да вот… — Фредди стаканом потёр грудь. — Ладно, Джонни, спи, я к себе пойду.

— Фредди…

— Я сказал, Джонни, — Фредди усмехнулся. — Свои проблемы я сам решаю. Мой долг мне платить.

— Фредди, — голос Джонатана стал угрожающим, — ты забыл уговор? Доходы и долги у нас общие.

— Этот долг я делить не буду.

— А я тебя не спрашиваю, — отрезал Джонатан.

Теперь оба молчали. Фредди допил свой стакан и резко выдохнул по-ковбойски. Джонатан кивнул. Видеть его Фредди не мог, но сказал:

— Спасибо, Джонни. Ты уже прикинул варианты?

— Да, — Джонатан поставил подушку торчком и откинулся на неё. — Надо ставить точки на той стороне.

Фредди присвистнул.

— И во сколько это обойдётся?

— Сколько это нам даст, тебя не интересует? — Джонатан сел поудобнее. — Отдача будет не слишком скоро, согласен, но связи у нас есть. Грех их не использовать, раз. Мы занимаем пустое место и можем ни с кем не делиться, два. И получаем законное право мотаться через границу, три.

— И дать наводку на парня, четыре, — закончил за него Фредди.

— Кому, Фредди? Мы пойдём исключительно законным путём. Система этого касаться не будет.

— А тамошняя Система? Если парень в стрёмниках…

— Сначала надо завязаться там, Фредди. Вне той Системы, конечно. А если… — Джонатан усмехнулся. — Не трепыхайся, ковбой. Раньше следующей осени мы всё равно этого ещё не потянем, кишка пока тонка. За год вы оба остынете.

— Джонни, ты не знаешь индейцев. Они не забывают и не прощают.

— Ну да, конечно. А ты откуда их знаешь? В Аризоне индейцев не было.

— Племён, да. Но по дальним ранчо… Ты просто не обращал на них внимания. Да и у ковбойского костра, Джонни, расой не считаются.

Джонатан кивнул.

— Знаю. Ты думаешь, среди ковбоев были индейцы? Хотя…

— Вот-вот, Джонни. Попадались. Они… ну, тут долгая история. Ты попал уже после Большой Чистки.

— Слышал.

— Слышать одно, а… — Фредди оборвал фразу и сказал другое: — Я совсем шпингалетом был, но кое-что помню. Ладно. С точками ты здорово придумал. Да, а Ларри?

— А что Ларри? После Рождества начнём готовить ему точку в Колумбии.

— После святок, Джонни. На святках большие игры.

— Верно, — Джонатан довольно улыбнулся.

Фредди встал, взял у Джонатана стакан и отнёс оба к бару.

— Ладно, Джонни, спим, — и зашлёпал к двери.

Джонатан слушал, как открылась и закрылась дверь его комнаты, шаги по веранде, хлопнула дверь комнаты Фредди, скрипнула кровать. Лёг. Слышимость, однако… как на рассвете. Джонатан лёг и завернулся в одеяло. Надо же, ковбой как психанул. Днём держится, ну, ничего не заметно, а ночью отпускает себя. Чёртов парень, ведь лёг на сердце, и ничего с этим не поделаешь. Только вспомнишь и… Джонатан досадливо повернулся на другой бок. Ему психовать нельзя. Нет, ничего страшного не произошло. Надо спать. Днём навалятся дела, и день за днём… Всё обойдётся.

* * *

Жариков закончил записывать, привычно перечитал, проставив на полях значки внимания степеней важности и ссылок, и закрыл тетрадь. Вот так, день за днём лежит снег, солнце светит и набирает силу, а он лежит, и вдруг в одно мгновение рушится подтаявший снизу и кажущийся неизменным сверху снежный навес. Иди знай, что имя, запретное к произнесению имя окажется спусковым механизмом. Конечно, всё не так просто, и совсем не легко.

— Иван Дормидонтович, — в дверь заглянул Крис, — можно?

— Конечно, Кирилл, — улыбнулся Жариков. — Заходи.

Крис вошёл и тщательно закрыл за собой дверь. Пришёл один. Значит, скорее всего, будет говорить о Люсе.

— Иван Дормидонтович, я вам не очень мешаю?

— Совсем не мешаешь.

Крис вздохнул и, словно прыгая в холодную воду, выпалил:

— Я с ней разговаривал.

— Молодец, — искренне обрадовался Жариков.

Крис радостно улыбнулся.

— Целых… целых пять фраз. И она не прогнала меня.

— А с какой стати она должна тебя гнать? — очень искренне удивился Жариков.

— Ну-у, — Крис повёл плечами. — Ну, мало ли что. Она же… она не такая, как все. Я с ней говорю, и сердце вот так, — Крис показал рукой, — то вверх, то вниз.

— Это нормально, — утешающее кивнул Жариков.

— И что мне теперь делать? — спросил Крис.

— Да то же самое. Встречайся, разговаривай с ней.

— Но… — Крис покраснел. — Но я с ней о книге говорил. Она читала, и я спросил, что это за книга. А о… о том тоже говорить?

— Говори, о чём хочешь. То, что надо, само выскочит.

— Да-а? — с сомнением протянул Крис и встал. — Я пойду, а то к вам там пришли.

— А как у тебя с Шерманом? — спросил Жариков.

— Нормально, — пожал плечами Крис. — Он — пациент, я — медперсонал. Вошёл, воткнул, впрыснул и ушёл.

Кто-то снаружи осторожно тронул дверь. Крис подошёл к ней и открыл. На пороге стоял Чак. Причёсанный, чисто выбритый, в аккуратно застёгнутой пижаме. Они молча смерили друг друга взглядами и разошлись. Крис в коридор, а Чак в кабинет. Крис, закрывая за собой дверь, оглянулся на Жарикова. И кивок Жарикова адресовался и ему, и Чаку.

Пока Чак шёл к его столу, Жариков включил свет над дверью в коридоре и отключил селектор.

— Здравствуйте, сэр, — Чак настороженно улыбнулся.

— Здравствуйте, Чак, — ответно улыбнулся Жариков. — Садитесь. Как себя чувствуете?

— Спасибо, сэр, — Чак был предельно вежлив. — Хорошо, сэр.

— Руки не болят?

Чак помолчал.

— Они всё чувствуют, сэр. И… и двигаются.

Жариков кивнул.

Чак как-то исподлобья посмотрел на него, осторожно перевёл дыхание. Сегодня он впервые пришёл в этот кабинет, до этого все врачи приходили к нему. И пижама вместо халата впервые, и ест он теперь сам, умывается, побрился вот сегодня сам. Тоже впервые. Врач смотрит на него внимательно, без злобы и насмешки, и Чак чувствует, что ещё немного — и он заговорит сам, и будет говорить обо всём. Всё расскажет. Ответит на все вопросы. Злить врача незачем и просто опасно, но… неожиданно для самого себя Чак спросил:

— Что теперь со мной будет, сэр?

— Вы пройдёте курс реабилитации, полного восстановления.

— А потом? Вы вернёте меня хозяину? Сэр, вы ведь теперь знаете, кто он.

— Отношения рабской зависимости прекращены двадцатого декабря сто двадцатого года. Скоро будет годовщина, — улыбнулся Жариков.

— Да, сэр, — Чак не ответил на улыбку. — Я слышал об этом. Так… так я могу не возвращаться туда? Я правильно понял вас, сэр?

— Да, Чак. Вы сами выберете, где будете жить и чем заниматься.

Чак перевёл дыхание.

— А… а Гэб? Он тоже сможет… выбирать?

— Да, — спокойно ответил Жариков.

Чак отвёл глаза. Медленно поднял руку и потёр лоб, оглядел свою руку.

— И долго… мне восстанавливаться, сэр?

— Трудно сказать. Процесс только начался.

— А… а если опять?

— Что? — сделал вид, что не понял, Жариков.

— Если опять отнимутся? — в голосе Чака зазвенел неподдельный страх. — Я не выдержу второй раз, сэр, — и совсем тихо: — помогите мне, сэр.

— Я не смогу помочь, если не буду всё знать, — ответил Жариков. — Вы тоже должны помочь мне, Чак.

Чак вздохнул.

— Что я должен делать, сэр?

— Расскажите мне, как вас сделали таким.

Чак недоумевающе поднял на него глаза.

— О тренировках, сэр?

— Нет. Вы ведь горели не потому, что вас кололи. Уколов не было, так?

— В руки? — уточнил Чак. — Не было, сэр. Я помню.

— Было что-то, чего вы не помните, вернее, вам велели это забыть. Вы… вы слышали что-нибудь о гипнозе, Чак?

— Н-нет, — неуверенно ответил Чак и, подумав, энергично мотнул головой. — Нет, сэр.

— А об облучении? Парни называют это обработкой.

— Тоже нет, сэр, — уже уверенно ответил Чак.

Жариков понимающе кивнул. Итак, терминологии парней Чак не знает. Попробуем не названием, а содержанием.

— А туманные картинки?

У Чака расширились глаза.

— Вы… вы знаете об этом, сэр?!

— Немного, — искренне вздохнул Жариков. — Вам их показывали?

— Да, сэр. Всем нам. А что, спа… парням их тоже показывали? Зачем?

— Туман был цветным? — Жариков проигнорировал, но запомнил и удивление, и оговорку Чака, стараясь не упустить появившуюся ниточку. — Какие цвета?

— Красный цвет, сэр. И серый. Но… но это всего раза два или три было. Да, — Чак обрадовался, что может говорить свободно, и улыбнулся. — Да, сэр, один раз красный туман, но большой. И два раза серый.

— Где это было? В имении Грина?

— Нет, сэр. Нас привозили туда из учебки. Но… машина была закрытой, сэр. И выгружали в гараже. Я не знаю, где это, сэр, — виновато потупился Чак.

— А ещё что было? Кроме этого и тренировок.

Чак открыл рот, вдохнул и замер так. Потом опустил голову и заговорил, сбиваясь на рабскую скороговорку:

— Не… не могу, сэр, простите меня, сэр, не могу…

— Вы гимнастику делаете? — перебил его Жариков.

— Да, сэр, — Чак облегчённо улыбнулся. — И общую, и для рук. Пальцы уже хорошо двигаются, сэр.

— Отлично, — улыбнулся Жариков.

Чак снова перевёл дыхание.

— Сэр, тот… джентльмен… Он здесь?

— Нет, — Жариков сразу понял, о ком говорит Чак. — Он уехал.

— Сэр, — Чак умоляюще смотрел на него. — Я выполнял приказ. Я… я не мог отказаться, сэр. Это неповиновение, за это… Хозяин велит, и рабы делают, все рабы так, сэр. У меня не было выбора, сэр.

— Я понимаю, — кивнул Жариков.

— Сэр, — ободрился Чак, — вы, если мне можно попросить, вы скажите ему, что если бы не приказ, я бы никогда, ни за что…

Жарикову очень хотелось, ну, прямо на языке вертелось и пощипывало, спросить про Колумбию, но он уже привычным усилием сдержал себя. Ему надо слушать, не споря, а только слегка направляя вопросами.

— Сэр, нам приказывали, и мы делали. Мы хотели жить, сэр. За неповиновение смерть, сэр. Так всегда было. Они, ну, парни, попрекают меня, а сами, сами тоже по приказу всё делали. Разве не так, сэр? — Чак посмотрел на Жарикова, ожидая его кивка. — Сэр, я не хочу плохо говорить о них, но… но они были такими же.

— Были, Чак. Я согласен. А сейчас?

Чак пожал плечами, снова потёр лоб.

— Я не знаю, что надо говорить, сэр. Они работают по вашему слову, сэр, — усмехнулся, — и называют себя свободными. Вы не наказываете их за это, значит… значит, вам так надо, сэр. У… белых есть разные… причуды. Я не спорю, сэр.

Жариков сдержал вздох. Опять, как всегда. Сказав что-то своё, искреннее, буквально бежит в своё прошлое, сам себя убеждает в своём рабстве.

Чак искоса внимательно посмотрел на Жарикова и осторожно спросил:

— Сэр, а когда всё восстановится, вы оставите меня здесь, в госпитале?

— Зачем? — ответил вопросом Жариков. — Вы хотите здесь работать?

Чак пожал плечами.

— Я же всё равно должен отработать. Лечение, еду, всё остальное… лучше уж здесь.

— Как бывший раб вы имеете право на бесплатное лечение.

— Так что? — изумился Чак. — Парни не за это работают?

— Нет, — улыбнулся Жариков. — Они получают деньги, зарплату.

— За деньги, значит, — Чак даже головой покрутил. — Они мне говорили, я не верил.

— Скажите, Чак, а вы кому-нибудь верите?

Чак отвернулся, явно пересиливая себя, не давая самому себе говорить, несколько раз дёрнул кадыком и снова повернулся к Жарикову.

— Сэр, я могу говорить правду?

— Да, — твёрдо ответил Жариков.

— Я стараюсь не верить, сэр, меня всегда обманывали. Все, — и не смог удержаться, — белые. Простите, сэр, но это правда.

— А своему хозяину вы верили?

— Которому, сэр?

— Грину.

— Ему я верил, — в голосе Чака зазвенела сдерживаемая ненависть. — А он… Он сделал меня таким. И предал. Продал и меня, и клятву мою. Вы… вы ведь знаете об этом, сэр, ну, о рабской клятве?

— Да, я слышал об этом.

— А… а разве парни не вам давали клятву? — вырвалось у Чака.

— Нет, — глаза у Жарикова еле заметно напряглись. — Я не рабовладелец, и клятва раба мне не нужна.

— Сэр, я не хотел обидеть… — Чак на мгновение втянул голову в плечи. — но… простите, сэр, но они так верят вам. Я думал, они на клятве.

— А Говарду вы тоже верили? — мягко спросил Жариков.

— Старому Хозяину? — помедлив в секунду, уточнил Чак и усмехнулся. — Ему это было безразлично, сэр.

— А вам?

— После того… что нам сделал Грин, тоже, сэр. Он, если он считал, что мы можем не выполнить приказ, он говорил… эти слова. И тогда мы уже делали всё.

— А Грин?

— Тому они были не нужны, не так нужны. Мы и так делали всё, что он велел. А, — и с видимым усилием, — Старый Хозяин не доверял нам. Он никому не доверял. А верил… он верил деньгам, сэр.

— А Ротбусу?

— Они все служили ему. Как… как рабы. И он на всех смотрел, как на рабов, — продолжил о своём Чак.

— Вы верили Ротбусу? — повторил вопрос Жариков.

— Он… он заставил меня дать ему клятву, — Чак улыбнулся. — Думал, это ему поможет, когда придётся вернуться.

— Вторая клятва недействительна?

— Мне уже было всё равно, сэр. Ротбус… это даже не человек, сэр. Он любил видеть пытки. Всё равно, кого пытают, за что, нужно, не нужно… Старый Хозяин, — с каждым разом произнесение этого имени давалось Чаку всё легче, — всё делал… с пользой, нет, с выгодой. А этот…

— Вы долго были у него?

— Больше года, сэр. И до этого… меня часто ему сдавали.

— А когда он заставил вас дать ему клятву?

— В последнюю аренду, сэр, — Чак пожал плечами. — Наверное догадывался, что последняя.

Жариков задумчиво кивнул.

— Устали, Чак?

Тот с настороженной неопределённостью повёл плечом.

— Не очень, сэр. Вы… вы не сердитесь на меня? Я тут наговорил вам всякого.

— Я хочу помочь вам, Чак. Чтобы вы могли нормально жить. Не палачом по приказу, и не маньяком, который не может жить без убийств, без насилия. Но и вы должны хотеть этого, Чак. Вы, именно вы сами, должны захотеть и решить.

Чак молча опустил голову. Жариков ждал. И, наконец, тихое, еле слышное:

— Это… это невозможно, сэр.

— Почему? — терпеливо спросил Жариков.

— Это… это как клеймо, — Чак ещё ниже опустил голову, уткнулся лбом в колени, свернулся клубком, подставляя спину под возможные, а для него неизбежные удары. — Андре верно сказал… необратимо, это необратимо… — и вдруг резко вскинул голову: — А где Андре, сэр? Вы… его наказали, сэр? За что?

— А вы хотите его видеть? — Жариков улыбнулся. — Вы же ругались всё время.

Чак пожал плечами.

— Да как со всеми. Просто… — и, не договорив, отвёл глаза.

— Он заболел. Простудился, — Жариков по-прежнему улыбался. — Я скажу ему, чтобы зашёл к вам, когда выздоровеет.

— Спасибо, сэр, — ответил заученным тоном Чак. — Вы очень добры, сэр.

Жариков понял, что разговор можно считать законченным. Чак ему больше не верит.

— Не стоит благодарности.

Жариков встал, и сразу встал Чак.

— Спасибо, сэр, я могу идти, сэр?

— Да, Чак, идите отдыхать. И завтра, в это же время, мы продолжим.

— Слушаюсь, сэр.

Когда за Чаком закрылась дверь, Жариков достал его карту и свои тетради и сел заполнять многочисленныё графы и разделы.

Писал быстро, не поднимая головы, даже когда кто-то без стука вошёл в кабинет. Потому что знал — это Аристов.

— Ну что, Юра? — Жариков поставил точку, ещё пару значков на полях и закрыл тетрадь, окинул взглядом и захлопнул пухлую папку карты. — Что скажешь?

— Ничего, — пожал плечами Аристов. — Достаётся тебе, я вижу.

— Ничего, — Жариков встал, убирая стол. — Будем живы — не помрём, помрём — так не воскреснем, а воскреснем — так нам же лучше будет. Я сейчас к Шерману. Хочешь со мной?

— Нет уж. Я лучше посижу, почитаю.

Жариков кивнул и открыл сейф.

— Тебе общее?

— Да, — Аристов вытащил из кармана халата свёрнутую в трубку толстую тетрадь. — Выясни у Шермана насчёт… обработки.

— Ладно-ладно. Не хочешь со мной идти, так и получай то, что сочту нужным.

Жариков выложил на стол толстую книгу в скучно-серой обложке. "Общее руководство по разведению, дрессировке и содержанию рабов специфического назначения". Одно из творений доктора Шермана.

— Я закрою тебя.

— Ладно-ладно, — Аристов уже сел за стол, взял книгу и потому был на всё согласен.

Жариков усмехнулся и вышел. Захлопнул и запер дверь. А то с Юрки станется выйти с книгой. А это, даже если забыть о данных подписках о неразглашении и подобном, весьма опасно. Для неподготовленных случайных, но слишком любознательных читателей. Есть вещи, которые непрофессионалам лучше не знать. Для них лучше. А теперь к Шерману. Конечно, удовольствие ниже среднего. Но надо… а что надо? Рассчитаться за исковерканные жизни таких, как Крис, Андрей, Эд, Джо с Джимом, всех парней. И Чака с Гэбом. И остальных. А сам Рассел Шерман? Разве доктор Шерман не сломал и его? Но парни выдираются из этой трясины…

…Когда он открыл дверь, Андрей спал, всхлипывая и постанывая во сне, и лицо его было таким беспомощно-детским, что Аристов выругался.

— Ну вот, — сказал он. — А вы все… генерал, генерал искал, генерал велел… Так что важнее было?

— Ладно. Хватит тебе.

Аристов подошёл к кровати и не профессиональным, а по-отцовски заботливым жестом потрогал высокий красивый лоб. Андрей вздрогнул и забормотал по-английски.

— Нет, не надо, мне и так больно! — потом медленно открыл глаза, увидел Аристова и попытался улыбнуться.

— Ну, как ты, Андрей? — спросил он по-русски, вставая рядом с Аристовым.

— Хорошо, спасибо, — ответил по-русски Андрей и начал выпутываться из одеяла.

И уже вдвоём с Аристовым они помогли парню вытереться и переодеться в сухое…

…Да, хорошо, что обошлось без воспаления лёгких, но полежать парню пришлось. Тогда они вдвоём его отвели — Андрея шатало от слабости — в его комнату, оформили бюллетень на неделю. Жариков улыбнулся воспоминанию, как остальные парни переполошились и захлопотали вокруг Андрея. Ещё бы! Первый больной и не чужой, а свой, один из них. Предложение положить Андрея в одну из пустующих палат в том же отсеке, где Чак и Гэб, было отвергнуто безоговорочно. И прежде всего потому, что Чак восстановился, дескать, мало ли что, больному не отбиться. Что ж, определённый резон в этом есть. А вот и тюремный отсек.

Охрана пропустила Жарикова без вопросов и проверок. Люди здесь опытные: лица запоминают сразу, всё замечают и если надо, то и остановят, и документы проверят, и обыщут. Если это действительно надо.

Рассел сидел в своей излюбленной позе у окна, когда лязгнул замок. Он слез с подоконника и шагнул к двери. Уколы? Нет, доктор. Что ж, это намного лучше.

— Здравствуйте, Шерман.

— Здравствуйте, доктор.

Обмен достаточно вежливыми и достаточно равнодушными улыбками. Рассел сделал короткий приглашающий жест к столу. Заняли обычную позицию напротив друг друга.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, доктор, неплохо. Сплю хорошо, — Рассел помедлил, повертел незажжённую сигарету. — Можно спросить?

— Да, разумеется.

— Эти парни, что приходят делать уколы, спальники… вы ведь это сделали специально, доктор. Зачем?

Жариков не спешил с ответом, и Рассел стал отвечать сам.

— Зачем вам моё унижение, доктор? Ведь именно этого вы хотите, не так ли? Я не могу понять: зачем? Хотя… сломать человека, подчинить его не через физическое, а через нравственное страдание. Это понятно. Но цель… — Рассел пожал плечами и замолчал.

— Инъекции они делают хорошо?

— Да. Вполне квалифицированно. Как вам удалось их так… выдрессировать?

— Вы употребили не тот глагол, — Жариков смягчил слова улыбкой. — Обучить.

Рассел дёрнул головой.

— Нет. Дело в том, что спальники панически боятся врачей. И особенно всего того, что связано с процедурами. От одного вида шприца… — он не договорил и махнул рукой.

— Почему?

— Вы, — Рассел твёрдо посмотрел ему в глаза, — вы ведь знаете. Вы прочитали те книги.

Он не спрашивал, а утверждал. Жариков, сохраняя доброжелательную улыбку, кивнул. И Рассел продолжил:

— Деформация сперматогенеза построена на инъекциях, весьма болезненных. Это формирует стойкий рефлекс. Отрицательное, ещё лучше болевое подкрепление всегда эффективнее. Наказание, — он усмехнулся, — всегда значимее награды. Вы ведь это знаете, доктор, а про рефлекторные реакции и их формирования не мне вам объяснять.

— Да. В чём-то вы правы. Но болезненный характер деформации в литературе не упомянут.

— Этому не придавали значения, — буркнул Рассел и закурил.

— Скажите, Рассел, ваш отец в своих исследованиях применял анестезию?

— Нет, — помимо воли Рассела в его голосе прозвучала отчуждённая горечь. — Он предпочитал естественную реакцию. Эксперимент должен быть чистым, — Рассел поглядел на Жарикова и энергично замотал головой. — Нет, доктор, он не был садистом. В клиническом понимании. Он… он — учёный, для него наука, научные интересы были превыше всего. Он не причинял страданий просто так, из прихоти. Он… — Рассел смял сигарету. — Я думаю, он даже не замечал чужих страданий. Если они ему не мешали.

Жариков кивнул.

— И ваших?

— Да, — Рассел резко встал, прошёлся по комнате и снова сел. — Учёный должен быть жёстким. Без жёсткости… мягкотелому в науке делать нечего.

— Жёсткость или жестокость? — мягко уточнил Жариков.

— Да, — Рассел тряхнул головой. — Вы правы, доктор. Я думал об этом.

— И что же? — искренне поинтересовался Жариков.

— Я не могу найти эту грань. Вернее, она между теорией и её применением. Открытия, ставшие основой оружия… Это наука, великолепная наука. И смертоносное применение. Разве учёный несёт ответственность за использование результатов своего труда? Тем более… всё может стать оружием. Мастер изготовил, нет, создал, великолепную хрустальную вазу. В пылу ссоры ревнивый муж ударил этой вазой жену по голове и убил её. Ни ваза, ни её творец не виноваты. Тем более, что ваза сама погибла, разбившись о глупую головку. Разве не так? Оружие и его применение — это деяния других людей, и ответственность должны нести они.

— Скажите, а были… отказавшиеся создавать то, что потом использовали, как оружие? — задумчиво спросил Жариков.

— Слабаков везде хватает, — пожал плечами Рассел. — Были, конечно. Некоторые, — он насмешливо фыркнул, — до самоубийства доходили. До попыток. Откачивали и ставили лаборантами. Либо ты работаешь в полную силу добровольно, либо тебя заставят это делать необходимым принуждением.

Жариков с интересом отметил, что интонации сменились, стали… заученными. Или внушёнными. Даже лицо изменилось, стало малоподвижным. Кажется, приближаемся к блокам. Надо чуть-чуть отступить.

— Да, проблема использования открытия и ответственности — очень интересна. Я знаю одного молодого человека, он любит рассуждать на подобные темы, его бы это заинтересовало.

— Вот как, — Рассел улыбнулся, снова став прежним. — Хотя… Об этом только и рассуждать в молодости. Пока нет личной ответственности.

— А как решал эту проблему ваш отец?

Рассел по-прежнему с улыбкой пожал плечами.

— Для него этой проблемы не существовало. Для него была только наука. Всё остальное… где-то там, отдельное, несуществующее, воображаемое. Допустимо, если не мешает. Для науки отец жертвовал всем.

— И вами? — грустно спросил Жариков.

Рассел запнулся, замер.

— Откуда… — он судорожно сглотнул, — откуда вы это знаете?

— Свидетели есть всегда, — пожал плечами Жариков. — Живы люди, помнящие вашего отца, слышавшие о нём.

— Вы говорите об объектах? Спальниках?! — догадался Рассел. — Да, конечно, отец много работал в питомниках, но об этом они знать не могли!

— Знали другие и говорили при них, не стесняясь, — просто объяснил Жариков.

— Да, я должен был это сообразить, — кивнул Рассел, — но я не думал, что это… что это настолько известно. Чёртовы болтуны! Да, всего не предусмотришь. Ни черта не знают, не понимают, но треплются, не думая, о чём, и не глядя, при ком, — он вдруг выругался и тут же виновато улыбнулся. — Извините, доктор, но… но мне бы не хотелось об этом, сегодня я к такому разговору не готов.

Рассел смотрел на Жарикова с таким же умоляющим выражением, какое он видел у парней. Да, сына доктор Шерман ломал, ломал, как спальников, телохранителей… всех. Здесь вполне явно не просто блок, а с замещением. Запомним, но пока трогать не будем.

Лязгнул замок. Оба вздрогнули и обернулись на звук. Солдат придержал дверь, и в камеру вошёл, катя перед собой столик с приготовленным инструментарием, очень серьёзный Крис. Но, увидев Жарикова, он улыбнулся. Радостной приветливой улыбкой. И Жариков улыбнулся в ответ.

— Больной Шерман, — серьёзно, даже строго, сказал по-английски Крис. — Приготовьтесь к процедуре.

Жариков кивнул охраннику, и тот вышел, закрыв за собой дверь. Рассел поглядел на Криса, Жарикова и пошёл к кровати. Крис очень деловито и тщательно приготовил шприц и стал набирать из ампулы прозрачную жидкость. Жариков старательно сохранял серьёзное лицо. А Крис, держа в одной руке иглой вверх шприц, а в другой смоченную спиртом вату, повернулся к Расселу.

— Больной, готовы?

Рассел, лежащий на кровати ничком со спущенными штанами, отвернулся к стене. Крис ловко сделал укол и вернулся к столику.

— Не вставайте. Ещё один, — смена шприца и повторение процедуры. И уже по-русски, глядя на Жарикова: — Иван Дормидонтович, ну как?

— Отлично, Кирилл. Ты молодец, — улыбнулся Жариков, тут же повторив сказанное по-английски.

Крис расплылся в счастливой улыбке и покатил столик к двери. Стукнул в косяк костяшками пальцев, и охранник открыл ему дверь. Жариков кивнул солдату, и тот опять оставил их вдвоём.

Рассел встал, оправил одежду. Взял сигарету, отошёл к окну и закурил.

— Ну как, доктор? Насладились моим унижением? — он старался говорить язвительно, но вышло жалобно.

— Вы считаете положение больного унизительным? — спокойно ответил вопросом Жариков.

Рассел стоял, прислонившись спиной к окну, и быстро нервно курил.

— Вы не хотите меня понять или…? Хотя, действительно… Скажите, весь этот цирк с медиком-спальником, неужели это для меня?

— Это не спектакль, Шерман. Они работают в госпитале.

— Кем?!

— Санитары, массажисты, уборщики. Желающие окончили ускоренные курсы и действительно медики, квалифицированный медперсонал.

— А по их основной специальности вы разве их не используете? — уже спокойно с деловитой заинтересованностью спросил Рассел. — Сексотерапия иногда творит чудеса.

— Да, я читал, — кивнул Жариков. — Но интимная жизнь человека является жизнью, только когда интимна.

— И что же? Вы разрешили им работать бесконтрольно? Да нет, доктор, вы же знаете, должны знать. Три дня сексуального воздержания и начнётся процесс… Это похоже на наркотическую ломку, это… или… нет, контроль необходим… Прежде всего для равномерного распределения нагрузки, для их же блага… они же начнут гореть, поймите… — Рассел замолчал, словно захлебнувшись.

— Они все перегорели.

И от этих простых слов он отшатнулся, как от удара.

— Что? Что вы сказали, доктор?! Все? Как это — все?

— Все, значит, все, — перебил его лепет Жариков. — Все до одного. Кто приходит делать вам уколы, кого вы видите на спортплощадке, все.

Рассел опустил голову. Постоял так, потом, пошатываясь, не дошёл, добрался до кровати и рухнул на неё. Жариков молча встал и пошёл к двери, стукнул в косяк, дождался, пока откроют, и вышел. Рассел не шевелился. Сейчас он хотел остаться один. Только это. И понимая, Жариков согласился. Да, так будет лучше.

* * *

Ночью Зина проснулась. Вдруг. И не могла понять, что её разбудило. И не сразу догадалась, что это дыхание. Она привыкла слушать только Катино, тихое, будто всхлипывающее. Раньше Катя спала с ней и здесь никак не могла привыкнуть к отдельной кровати, пугалась и звала её. Или тихо безнадёжно плакала. А сейчас… Спит спокойно. А это… посапывание Димочки. И ещё… ровное сильное дыхание мужчины. Зина осторожно приподнялась на локте, придерживая у груди одеяло, вгляделась в еле различимое в синем ночном свете тёмное лицо. Тим, Тимофей Дмитриевич Чернов, Тима… господи, неужели это и вправду с ней, неужели, господи, как же оно теперь будет, господи…?

Тим повернулся набок, лицом к стене, и сползшее одеяло открыло его плечо и спину, а свесившийся угол почти коснулся Дима. Зина потянулась поправить одеяло, но только ещё больше его сдёрнула. Тесно-то тесно, а руки не хватило. Тим открыл глаза и сел, подхватывая сваливающееся одеяло, повернулся и увидел Зину. Их взгляды встретились.

— Я… я разбудил тебя? — тихо спросил Тим.

— Нет, я… — смутилась Зина, — это я, я только хотела одеяло тебе поправить. Ты спи себе, Тима, спи.

Тим улыбнулся и лёг снова набок, но теперь лицом к ней. Оба одновременно посмотрели вниз на спящих детей и опять друг на друга. Зина улыбнулась.

Они лежали и смотрели друг на друга, не зная, что сказать. А хотелось поговорить. Но и дети внизу, и стены ведь… одно название, что стены, слышно же всё всем. И… и страшно чего-то.

Так и не заговорив, заснули.

А с утра начались обычная суета, сутолока и неразбериха. За завтраком выяснилось, что Зина с Катей врачей тоже всех прошли, но у Зины тестирование не закончено. Ну, пройти-то прошла, а за результатами не сходила, не до того стало. Значит, как теперь? И результаты, а там могут и на второй круг по этим тестам послать, вон, говорят, кого-то сразу пропускают, а кого-то и по третьему кругу гонят, и к врачу — Зина покраснела — всё ж таки серьги вдеть надо, и стирка накопилась… Тим предложил, что постирать и он может, управлялся же раньше. И со своим, и с сыновним. Так что и её с Катиным постирает. Зина пришла в такой ужас от его предложения, что Тим изумился, не понимая причины. А объяснять некогда, из-за стола уже встают, а в дверях следующая смена. Проталкиваясь к выходу, Тим заметил Эркина, а рядом с ним Женю. И сразу решил:

— Я в библиотеку пойду, буду место подбирать.

— Ну и хорошо, — сразу согласилась Зина. — Дождя нету, до обеда погуляют, — она ловко обвязала Катю платком. — А я и после обеда постираю.

— Мам, ты сказала, что бананы после завтрака, — напомнил Дим, беря Катю за руку.

— Они дома остались, — сказала Катя и вздохнула: — И остальное тоже.

Зина посмотрела на Тима, показывая, что его слово — главное. Тим благодарно улыбнулся ей и кивнул:

— Тогда пошли есть бананы.

— Ура-а! — завопил Дим. — Катька, бежим!

Зина уже гораздо увереннее взяла Тима под руку, и они пошли за детьми в свой барак.

— Тима, а груши не попортятся?

— Н-не знаю, — неуверенно ответил Тим, обводя Зину вокруг лужи. — Они быстро портятся.

— Тогда я посмотрю сейчас, и если что, то их тоже прямо сейчас и дам. А яблоки с апельсинами тогда на обед и после сна. Как скажешь, Тима?

— Хорошо, — кивнул Тим.

Когда они вошли в свой отсек, Дим и Катя чинно сидели на кроватях, даже разделись и пальтишки рядом положили.

— Ну, молодцы, — похвалила их Зина. — Вот сейчас и поедите.

Она открыла стоявший на тумбочке пакет и достала бананы. Посмотрела на Тима, не зная, как их лучше почистить.

— Пап, а их два всего, — сказал вдруг Дим. — Надо резать, да?

— Да, — кивнул Тим, доставая нож.

Вид выскакивающего из рукоятки лезвия заставил Катю ахнуть с восторженным испугом. Дим гордо посмотрел на неё. Папкин нож — это вещь! Он ни словечком не соврал. Тим аккуратно разрезал бананы пополам поперёк и надорвал на них кожуру. И опять, как и вчера, они сидели все вместе и ели.

Зина собрала шкурки и заглянула в пакет. Достала груши и протянула их Тиму.

— Они уже мягкие совсем, как скажешь?

— Да, — согласился Тим.

— Я их помою тогда сейчас. Катя, шкурки бери, выкинем их сразу.

Когда они вышли, Дим прислонился к боку Тима, уткнувшись головой ему в подмышку.

— Пап, а мне ты такой нож сделаешь?

Тим улыбнулся. Это была их давнишняя тема для разговоров.

— Это не игрушка, Дим. Только когда ты вырастешь.

— Такой, как ты?

Тим кивнул. Вошла Зина, неся в растопыренных пальцах ярко-жёлтые, как светящиеся, груши.

— Дай лоток, Дима, — попросила Зина, и Дим сорвался с места. — Ну, вот и молодец. Давай, отец, дели.

Привычное, слышанное в детстве обращение выскочило у неё само собой. И, к радостному удивлению Зины, Тим принял его как должное. Достал опять свой необыкновенный нож и точными движениями разрезал груши пополам, а потом ещё раз на четвертинки, чтобы было удобнее брать. Получилось восемь долек. Кате и Диму по три дольки, а ему с Зиной по одной. Груши оказались такими сочными, что и малыши перепачкались, и Зина юбку закапала, и даже Тим посадил пятно на рубашку. И переодеться не во что.

— Ладно, — сказал Тим. — Не буду куртку снимать.

— Да оно и незаметно совсем, — Зина носовым платком промокнула пятно. — А я тогда прямо сейчас стирать пойду.

— Нет, — покачал головой Тим и встал, — как решили.

— Точно, — немедленно встрял Дим. — Сказал — сделал!

— Вот-вот, — кивнула Зина. — Обещал машину во двор не брать? Обещал. Ну, так и держи слово.

Дим покраснел, набычился и вытащил из-под рубашки машинку, со вздохом протянул её Зине.

— На, мам, спрячь. А как ты догадалась, что я её взял?

— Вот так и догадалась.

Это объяснение все сочли исчерпывающим. Зина опять закутала Катю, застегнула на Диме пальто.

— Всё, идите гулять. Хорошо только гуляйте.

Выставив малышей из отсека, Зина обернулась к Тиму. И снова… снова она не знала, что говорить и делать. И он. Стоит и смотрит на неё. И молчит.

Тим осторожно поднял руки, и Зина готовно подалась к нему. Они обнялись, и губы Зины, коснулись его губ. Тим поцеловал её, уже не опасаясь, что она оттолкнёт его. И оба одновременно разомкнули объятия. Дальше… дальше сейчас невозможно, нельзя. Они не так понимали, как чувствовали это.

— Ну, ничего, Тима, я побегу, — Зина хлопотливо достала из тумбочки заветную коробочку и сунула её в карман куртки. — Господи, скорей бы уж на место, чтоб осесть, зажить по-человечески, да, Тима?

— Да, — кивнул Тим, натягивая куртку.

Во дворе они разошлись. Зина побежала к медицинскому корпусу, а Тим пошёл к административному, где в левом крыле была библиотека. Сейчас ему надо найти Мороза. Его жена — русская и, как все говорят, хорошо грамотная, а в промежуточном лагере в канцелярии работала. Кто поможет с подбором места, так это она.

Он уже был у дверей, когда взвизгнул створ больших ворот. Тим обернулся посмотреть. Но вместо уже примелькавшихся автобусов или крытых грузовиков въехали две легковые машины. Военный вариант "гранд-торино" — сразу опознал Тим. Офицерские машины. Не для самых высоких чинов, но неплохие. Кто же это приехал? Рядом с Тимом остановилось ещё несколько человек. И ещё чуть поодаль. А когда к машинам вышел комендант, да не вразвалку, а по-строевому…

— Однако, начальство, — хмыкнул кто-то рядом с Тимом.

Тим кивнул. Это уже совсем интересно. Но и опасно. Так же думали и другие.

— Дальше от начальства… целее будешь.

— Кто бы спорил…

— Начальство не наше, а комендатуры.

— Точно. Если коменданту за что и накостыляют…

— То на ком отыграется, дурак?

— Паны как подерутся, так и помирятся, а чубы у нас трещать будут.

— Да-а…

— Кто бы спорил!

— Заладил…

— А кто главный-то?

— Вон тот, что ли? Высокий, седой?

— Похоже, он.

— Ага, комендант аж по струнке стелется.

Тим тоже выделил из этой группы мужчин и женщин в военном, полувоенном и штатском высокого мужчину в штатском, нестарого, но с совершенно седой головой.

— Чего тут? — спросили у него камерным шёпотом по-английски.

И Тим догадался, что это Эркин.

— Начальство приехало, — так же ответил он, не оборачиваясь.

Комендант повёл приехавших к себе, и собравшиеся поглазеть и посудачить стали расходиться. В самом деле, их-то начальственные игры могут и не коснуться, а дел своих у каждого выше маковки. Тим повернулся к Эркину.

— Слушай, у меня к тебе просьба.

— А на этот раз ты чего не знаешь? — усмехнулся Эркин.

— Врежу, — пообещал Тим и перешёл к делу. — Надо место выбирать, а я по-русски не читаю. Твоя… жена не поможет мне?

Эркин подозрительно посмотрел на него. Но лицо Тима выражало только искренность, и ничего такого… обидного для Жени, или для него самого в этой просьбе Эркин не чувствовал. Поэтому кивнул:

— Пошли. Она в библиотеке.

Вдвоём они прошли в библиотеку. Женю нашли быстро в одной из комнат, уставленных полками с книгами и журналами, где она была занята разговором с девушкой-библиотекарем. А книги выдавала и принимала другая, немолодая, но тоже в очках. Входили и выходили люди, Женя не обращала на них внимания, а когда вошли Эркин и Тим, сразу подняла голову и улыбнулась Эркину.

Эркин думал подождать конца разговора, но Женя помахала ему рукой, и он подошёл. Тим следовал за ним и, когда они были уже в шаге от стола, вдруг шепнул по-камерному:

— Представь меня.

Эркин удивился, но, сообразив, кивнул.

— Женя, это Тим. У него проблемы с выбором.

— Все проблемы решаемы, — улыбнулась девушка в очках. — Меня зовут Алёной.

— Тимофей Чернов, — Тим даже сделал лёгкий полупоклон и без малейшей заминки обменялся рукопожатием с Алёной и Женей.

Теперь они сидели вокруг стола вчетвером. На столе была расстелена большая зелёно-коричневая карта.

Алёна шёпотом, чуть громче камерного, называла области, показывая их на карте, и рассказывала. Эркин, пытаясь разобраться, напряжённо свёл брови и подался вперёд. Он сидел рядом с Женей и всё время косился на неё, отвлекаясь от карты, в которой всё равно ничего не понимал. А Тим смотрел только на карту и, похоже, вполне разбирался в путанице значков. Алёна говорила по-русски, но медленно, так что Тим всё, ну, почти всё понимал и не нуждался в переводе.

— По всему этому району война прошла дважды, — говорила Алёна. — Разрушений очень много. Большие проблемы с жильём. И ещё. Вот этот пояс. Русских отсюда угоняли, а их дома отдавали переселенцам из дальних графств и штатов. Теперь, когда возвращаются репатрианты…

— Возвращение возможно? — перебила её Женя.

— Возможно, — кивнула Алёна. — Трудно, но возможно. Сам дом вернуть трудно, если в нём живут и не хотят уезжать. Но вы можете получить компенсацию. Это если документы сохранились, — Алёна улыбнулась, и её некрасивое лицо, к удивлению Эркина, стало даже миловидным. — Это всё оформляется через канцелярию. Но приходится ждать. Ответа на запросы, оформления… Подробнее вам расскажут в канцелярии.

Женя с сомнением покачала головой.

— И условия плохие, и такие сложности. И документов на дом у меня нет. Эркин, как думаешь?

Тёплая ладонь Жени легла на его руку. Эркин даже вздрогнул и неопределённо повёл плечами. Но заметив блеснувший и, как ему показалось, насмешливый взгляд Тима, сказал:

— Да нет, по-моему, нам не очень подходит.

— Да, — согласилась Алёна. — Жить там очень… непросто. Там… привыкли жить по законам Империи.

Слова "расизм" или "рабство" не прозвучали, но и Эркин, и Тим всё поняли.

— Да, — сказал Тим, — это и нам не подходит.

— У вас большая семья? — вежливо спросила Алёна.

— Жена и двое детей, — ответил Тим, рассматривая карту. — А это? О…?

— Ополье, — улыбнулась Женя. — Это сельский район, да?

— Да, — кивнула Алёна. — Хлебный пояс. Промышленность перерабатывающая. Работа в больших хозяйствах по найму или своё хозяйство, типа фермерского.

Тим и Женя одновременно посмотрели на Эркина.

— Свою ферму не потянем, — сразу сказал тот. — А мне если в батраки идти… — у Эркина невольно сжалась в кулак накрытая ладонью Жени рука. — Жене работы нет, Алисе учиться надо.

— Да, — согласился Тим. — А в городе если?

— Города небольшие. Область обжитая, население устоялось. Идёт демобилизация, — рассказывала Алёна. — Люди отвоевали и возвращаются домой.

— Они свои, а мы пришлые, — задумчиво сказал Эркин.

— Шуганут нас, — согласился с ним Тим по-английски.

Алёна дипломатично промолчала, притворившись, а может, и впрямь не поняв.

— А город, достаточно большой, но… с не устоявшимся населением? — спросила Женя. — Такой вариант возможен?

— Возможен, — Алёна слегка сдвинула карту. — Но здесь и климат пожёстче, и другие проблемы возможны. Коренная часть, Исконная Русь заселена очень плотно. И опять же всё устоялось, и много демобилизованных. Как и всё, что от Исконной на юго-запад. Вот если… Ижорский пояс. Это значительно севернее. Массово заселять его только в войну начали, когда промышленность из-под бомбёжек выводили. Города растут, нужны люди, и отношения только устанавливаются.

— Ижорский пояс, — задумчиво повторил Тим. — Я вижу, города тоже… небольшие.

— Да. Но, в целом, район в этом плане перспективный. Дальше Печера, ещё севернее Поморье. Что ещё? Ещё вот здесь, восточнее Озёричи. Но там условия жизни… — Алёна замялась, подбирая слово, — специфические, скажем так. Не имея там родни или очень хороших друзей, укорениться будет очень сложно.

Женя посмотрела на Эркина.

— Ижорский пояс, Эркин, да?

— Подходит, — сразу сказал Эркин.

— Да, это подходит, — кивнул и Тим.

— Ну и отлично, — улыбнулась Алёна. — Тогда вам теперь надо в отдел занятости. Там есть картотека по специальностям. И заявки на людей туда приходят. Определите там конкретный город и тогда…

— Вернёмся уже с конкретным вопросом, — подхватила Женя. — Большое спасибо.

— Пожалуйста, — улыбнулась Алёна. — Рада, что смогла помочь вам.

Тим встал и вежливо отодвинул Алёне стул, помогая встать. Эркин с секундным опозданием проделал ту же операцию с Женей. Алёна стала складывать карту.

Они уже прощались, когда в библиотеку вошли трое. Две женщины в полувоенном и тот самый, высокий и седоволосый. Алёна удивлённо-радостно ойкнула.

— Ой, Игорь Александрович, здравствуйте! Нина Алексеевна!

Немолодая библиотекарша встала с улыбкой.

— Здравствуйте.

Сидевшие за столами поднимали головы, некоторые вставали.

— Здравствуйте, — поздоровался седоволосый. — Извините, что помешал.

Обе библиотекарши подошли к нему, и там начался какой-то свой разговор. Эркин и Тим переглянулись.

— Пошли? — шепнул Эркин Жене.

Женя кивнула, и они пошли к двери. Свою проблему они решили, а это уже проблемы чужие. Не лезь в чужое, и твоё не тронут.

Когда они протискивались мимо беседующих, седоволосый оглядел их очень внимательно. Это внимание не понравилось Эркину. Сам он этого старика никогда раньше не видел, это уж точно, а вот старик, похоже, его знает. Но откуда? И чем это обернётся в будущем?

— Откуда он тебя знает? — тихо спросил его уже в коридоре Тим.

Эркин быстро поглядел на него? Неужели заметил? И ответил вопросом:

— А кто он, ты знаешь?

— Нет, — убеждённо покачал головой Тим. — Но начальство большое.

— Я думаю, — Женя шла под руку с Эркином, — я думаю, нас он не касается, так, Эркин?

— Так, — кивнул Эркин. — Я его сегодня в первый раз увидел.

Когда они вышли на лестничную площадку, Тим попрощался.

— Большое спасибо, Женя.

— Пожалуйста, не за что, — ответила Женя.

— До встречи, — кивнул Эркин.

Тим пошёл к кабинетам тестирования, а Эркин с Женей вышли во двор, где почти сразу — они и десяти шагов не сделали — их углядела Алиса и подбежала к ним.

— Я думаю, Ижорский пояс самое подходящее, — Женя поправила на Алисе шапочку.

Эркин кивнул.

— Да. Лишь бы с жильём повезло. А что это такое: "жёсткий климат"? Ну, эта… Алёна сказала, что климат там пожёстче.

— Думаю… — Женя задумалась. — Ну, зима холоднее.

— Ага, понял, — улыбнулся Эркин. Алиса уцепилась за его кулак, и он размеренно качал её вверх-вниз, не прерывая разговора. — Ну, может, это и не так страшно.

Женя посмотрела на часы.

— Алиса, умываться! Обед скоро.

— Ну-у, — протянула Алиса, оглядываясь в поисках чего-нибудь, что позволит отвлечь маму от этой процедуры.

Обычно это не получалось, но сегодня ей повезло. По лагерной площади шли три женщины из приехавших. Шли очень медленно, потому что их окружала толпа обитательниц лагеря, усиленно о чём-то расспрашивающих. Эркин и Женя переглянулись. Эркин кивнул, и Женя пошла к беседующим.

— Мы будем у столовой, — сказал ей вслед Эркин, удерживая Алису.

Толпа не увеличивалась только потому, что их — толп — было несколько. Вроде и приехало не так уж много — с десяток, не больше — но они были всюду, ходили, смотрели, разговаривали… И всюду за ними и вокруг них толпились жившие в лагере, спрашивали сами и слушали чужие вопросы и ответы. В основном, женщины, мужчины держались чуть отстранённо. Эркин выглядел знакомых и подошёл к ним, ведя Алису за руку, поздоровался кивком.

— Фёдор, знаешь что?

— Н-ну! — Фёдор самодовольно закурил и обвёл стоящих вокруг возбуждённо блестящими глазами. — Это от Комитета. Тот, седой, председатель. А это тоже… руководство.

— Комитет защиты? — уточнил Эркин.

— А какой же ещё? — хмыкнул Грег.

Остальные закивали. Кивнул и Эркин. О Комитете защиты прав узников и жертв Империи он наслушался ещё в том, первом лагере, но полагал, что комендатура всё-таки главнее. Но когда комендант так перед этим председателем стелется… тут надо хорошо подумать и не ляпать первое, что на язык просится. Болтающаяся на его руке Алиса не мешала ему слушать и разговаривать. А остальные мужчины как бы не замечали её, и она внимательно и молча слушала, крепко держась обеими руками за кулак Эркина.

Из административного корпуса вышел, тоже окружённый людьми, тот высокий, которого Фёдор назвал председателем. Что это такое, Эркин не знал, но понял, что начальство, и решил попробовать подойти поближе, послушать. Фёдор и Грег пошли с ним. Чтобы опять не нарваться на изучающий взгляд, от которого так и тянуло на какую-нибудь выходку, вроде Андреевых, Эркин остановился, одёрнул на Алисе пальто — как это делала Женя — и подошёл после приятелей, держась за их спинами.

Близилось время обеда, и все эти беседующие группы сближались, сходясь к столовой. Седой рассказывал о правилах получения компенсации за дом, что Эркина мало интересовало, и он стал пробиваться к Жене, на её голос.

— Нет, питание очень хорошее, — говорила Женя. — Это не претензия, а пожелание. Хотелось бы фруктов. Только для детей хотя бы.

— Ну да… ну да… — загомонили остальные женщины. — Доктор сказал, фрукты давать… И мне то ж самое… Не встревай, всем говорили… А в город не выйдешь… Выйдешь, да дорого там очень… Вот если бы в киоск завезли… Да и страшно в городе-то… Ну да, а ну как… Мы же в понятиях, для пайков жирно будет… Ну да, и так вона молоко кажный день в пайке… Мы б купили хоть по яблочку…

— Игорь Александрович! — громко позвала одна из приехавших, круглолицая женщина в пальто, явно перешитом из шинели.

— Да, Валерия Леонидовна, — откликнулся Бурлаков, пробиваясь к ней. — Что-нибудь случилось?

— Игорь Александрович, как раз то, о чём и говорили, фрукты. — Валерия Леонидовна поправила волосы. — Ведь деньги у нас есть?

— Есть, — кивнул Бурлаков и стал объяснять людям, всё теснее толпящимся вокруг. — И деньги есть, и закупить возможно, но сегодня воскресенье. И завтра День Благодарения, праздник. Но я постараюсь что-то сделать. Сейчас обед, я свяжусь и попробую это уладить. А после обеда тогда… — он задумался, подбирая слово, — давайте устроим собрание. И там уже ответим на все ваши вопросы.

— На все? — спросил Фёдор.

Бурлаков нашёл его взглядом, улыбнулся.

— На все.

Фёдор хмыкнул и от дальнейших вопросов воздержался.

— Иван Алексеевич, — Бурлаков повернулся к коменданту, — подходящее помещение есть?

— Все в зал не поместятся, — спокойно ответил комендант.

— А семейных отдельно, и холостяков отдельно, — сразу предложил кто-то.

— И мелкоте там делать нечего… Поедут, куда старшие укажут… Им отдельного не надо… — поддержали его.

— Чего ещё?! — в один голос возмутились Сашка с Шуркой. — Мы сами по себе!

— Мы холостяки, — заявил Гошка, прозванный за свой малый рост Горошком.

В свои тринадцать он был чуть выше восьмилетнего, но жил самостоятельно и держался весьма независимо.

— А я семейный, — оттолкнул Горошка Петря. — Две девки малые на руках.

Дружный хохот, вызванный этими заявлениями, поднял над Сейлемскими казармами издавна гнездившихся здесь ворон. Рассмеялся и Бурлаков. Со смехом и шутками решили, что собраний будет всё-таки три. Одинокие, семейные и вся мелкота. Ну, те, кому ещё шестнадцати нет и сами по себе живут. Сразу после обеда и начнут. Холостяки, мелкота, а там и семейные со своими делами управятся. Ну да, и без детворы, чтоб писку лишнего не было.

Открылась дверь столовой, и первая смена рванулась вперёд. В толпе Эркина столкнуло с Тимом. Они переглянулись.

— Фрукты — это хорошо, — сказал Тим.

— Да, если в киоск завезут, здорово будет, — ответил Эркин. — А то… — и, досадуя на себя, что не сообразил выйти в город и купить Алисе и Жене фруктов или ещё чего вкусненького, сердито замолчал.

Женя, шедшая впереди с Алисой, быстро обернулась на его молчание.

— Толкают тебя? — свирепо спросил Эркин.

— Ничего, — успокоительно улыбнулась Женя. — Всё в порядке.

Эркин улыбнулся ей в ответ, быстро прикидывая в уме, сколько у него денег и сколько он может потратить.

В столовой, как всегда, стоял ровный неумолчный гул голосов и звон ложек. Женя поправила Алисе ноги, провела ладонью по её спинке, напоминая, что надо сидеть прямо, и обернулась к Эркину.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего, — он мотнул головой и вздохнул: — Я просто подумал, что мог купить фрукты, когда в город ходил.

— Ничего, — Женя успокаивающим жестом накрыла ладонью его сжатый кулак. — Завезут в киоск, там и купим.

Эркин посмотрел на неё и медленно, словно через силу, улыбнулся. Но Женя видела, что он расстроен, и утешающее погладила его по руке.

— Алиса, допивай и пойдём.

— Ага, — согласилась Алиса и попыталась вытрясти ягоды из стакана прямо в рот, как это делали многие, а ей почему-то не разрешали.

И, конечно, облилась. Так что от умывания никак не отвертеться. И мама рассердилась, и Эрик тоже. Вот не везёт, так не везёт.

Сердито ведя Алису за руку, Женя пошла к выходу, пока Эркин относил их грязную посуду на транспортёр к мойке. А к их столу тем временем наперегонки устремилось уже трое со своими подносами.

Во дворе Эркина окликнул по-английски Чолли.

— Эй, постой, поговорить надо.

Женя кивнула в ответ на взгляд Эркина и ушла умывать и укладывать Алису спать, а Эркин подошёл к Чолли.

— Случилось чего?

Чолли кивнул и достал сигареты, предложил жестом. Эркин так же достал пачку, и они закурили, обменявшись сигаретами.

— В барак идите, — сказал Чолли стоявшей в шаге от них мулатке в рабской одежде, и Эркину: — Мои это. Жена и вот…

Эркин скользнул вежливо-равнодушным взглядом по ней и двум малышам в рабских обносках, крепко держащимся за её юбку. То ли трёхкровки, то ли… А не всё ли равно? Ему-то во всяком случае.

— А третий где? — Эркин вспомнил, что, вроде, он её уже видел, но ещё с младенцем на руках, и у "большой пожарки" Чолли о троих говорил.

— Третьему пайка не надо, — хмыкнул Чолли, — грудной ещё. Я вот о чём. Ты с той пятёркой говорил?

— Расплевались, — усмехнулся Эркин, сразу сообразив, о ком говорит Чолли.

— Я тоже, — Чолли озабоченно смотрел вслед идущей к бараку жене и семенящим рядом детям. — Вздумали, сволочи дурные, попрекать меня.

— Ими? — Эркин глазами показал на уходящих.

— Ну да. Племя, вишь ли, блюсти надо, — Чолли выругался и сплюнул. — А сейчас слышу, сговаривались с этим, ну, седым, ну, главный который, что они к нему отдельно придут. Вот и думаю. Куда приткнуться? То ли с ними, всё ж-таки свои, вроде, индейцы, то ли… Ты как?

— А пошли они… — Эркин подробно охарактеризовал адрес. — У меня жена русская, а они вздумали кровями считаться. Я с семейными пойду.

— Ясно, — кивнул Чолли. — Я-то раньше думал на Равнину податься, всё ж-таки… А если ещё и племя найти, то и вовсе хорошо.

— А ты племя своё знаешь? — с интересом спросил Эркин.

Чолли вздохнул.

— Давно было, путается всё. Резервация сборная была, из трёх племён, названия ещё помню, а сам я из какого… Род Совы, род Орла, род Оленя… К одному какому-то думал прибиться. А раз они семью мою не принимают… Пошли они на хрен тогда, сволочи! А твоё племя?

— Я питомничный, — нехотя ответил Эркин. — Мне ни помнить, ни искать нечего. Я уже нашёл всё.

Чолли кивнул. Курил он экономно, привычно растягивая удовольствие.

— Врачей прошёл? — спросил Эркин

— Н-ну! Меня, — Чолли усмехнулся, — об стенку не разобьёшь. И малышня здорова. Жене вот, ещё по бабской их части надо. Но тоже… должно обойтись. Слушай, а что это за хренотень с тестами?

— А! — Эркин пренебрежительно махнул рукой. — Не бери в голову. Игры беляцкие. Визу на этом не теряют.

Чолли с надеждой посмотрел на него.

— Думаешь? Игры, конечно, играми… Только… поиграла кошка с мышкой… И назад не повернёшь…

— Это к хозяину? — у Эркина зло дёрнулся угол рта.

— А куда ж ещё? Своим хозяйством жить не дадут. Ты где был? Ну, после Свободы?

— На мужской подёнке крутился, — привычно ответил Эркин. — А летом в пастухи нанимался. А ты что, так и остался у хозяина?

— А мне деваться было некуда. Он меня вот так, — Чолли показал полусжатый кулак, — за горло взял и держал. Ни жить, ни помереть. Я ж отработку свою уже года три как закончил.

— И не ушёл? — удивился Эркин.

— Он меня на ха-ароший крючок посадил, — Чолли сплюнул и зло выругался. — Только вот, в Хэллоуин этот, чтоб ему…, сорваться смог, и то… в чём были, в том и ушли. Сменки на теле нет. Жена стирать пошла, а я с мелюзгой нагишом в отсеке сидел, выстиранного ждал, — Чолли вдруг улыбнулся. — Хорошо, на рабском грязь незаметна.

Эркин понимающе кивнул. Хоть у самого этой проблемы нет, Женя все его вещи до тряпочки забрала, и у неё, и у Алисы смен тоже хватает, а понятно. Не разжился Чолли добром, хоть и три года на свободе. Хотя… многие здесь в чём на Хэллоуин выскочили, в том и остались. Бывает.

— И куда думаешь?

— Хоть к чёрту на рога, — мрачно улыбнулся Чолли, — Лишь бы мне семью не трогали. Работы я никакой не боюсь. А за своих… глотку зубами перерву.

И это было знакомо Эркину. Он сам думал так же, такими же словами.

— Ты не трепыхайся попусту. Пройдёшь всё, врачей, психолога, тестирование это, послушаешь, что они скажут, ну, и подберёшь себе место.

— Ага, — кивнул Чолли. — Что ещё нам этот Седой скажет.

— Послушаем, — пожал плечами Эркин.

Чолли докурил сигарету до самого кончика и растёр микроскопический окурок.

— Ладно. Раз выжили, то и проживём?

— Точно, — кивнул Эркин. — Ты язык учи.

— Надо, — согласился Чолли. — Говорят, трудный он. Ты как учил?

— А само собой как-то получилось, — удивлённо сказал Эркин и улыбнулся. — С женой говорил, с братом, с дочкой. Вот и выучил.

— С братом? — удивлённо переспросил Чолли. — Он что…?

И не закончил фразу, остановленный твёрдым взглядом Эркина. Помедлив и что-то сообразив, Чолли кивнул и спросил о другом:

— А сейчас он где? Здесь?

— Убили его в Хэллоуин, — сдержанно сказал Эркин.

Чолли сочувственно вздохнул.

— Ты по-русски совсем ничего? — помедлив, вполне дружелюбно поинтересовался Эркин. — Ни слова?

— Ну, — Чолли усмехнулся. — Кое-что знаю. Обложу, пошлю, и так… отдельные слова.

— Ничего, — сказал по-русски Эркин и продолжил по-английски: — Слушай и говори. Вот и всё.

— Разве что так, — вздохнул Чолли.

И, обменявшись кивками, разошлись. Вернее, оба пошли к семейному бараку, но каждый сам по себе.

Когда Эркин вошёл в свой отсек, Алиса спала, сердито нахмурив брови. А Женя сидела на своей койке и в очередной раз штопала Алисе чулки. Эркин, входя, поглядел наверх. Нюси не было, и он, помимо воли, счастливо улыбнулся: они вдвоём, наконец-то, после той прогулки… Женя подняла голову и, увидев его улыбку, улыбнулась тоже. Эркин быстро снял и повесил куртку и сел рядом с Женей. Женя положила шитьё на подушку и повернулась к нему. Эркин очень мягко, очень осторожно накрыл её руки своими ладонями и переплёл свои пальцы с её.

— Женя, — как всегда, когда он волновался, у него вышло: Дженния. Как тогда, в их первую встречу, и улыбка Жени стала такой счастливой, что у него перехватило горло.

Говорить он не мог и молча наклонился, уткнулся лицом в их сплетённые руки, тёрся лбом о запястья Жени. Наклонилась и Женя, коснувшись губами его волос. И медленно, не разнимая рук, выпрямилась. Эркин поднял голову и посмотрел на Женю затуманенными влажными глазами.

Вздохнула, поворачиваясь на другой бок, Алиса. Где-то, даже не поймёшь сразу в каком конце казармы, хныкал младенец и женский усталый голос тянул монотонную заунывную колыбельную, спорили, ссорились и мирились люди, хлопали двери, ещё где-то переставляли фанерные щиты, расселяя приехавших… Женя и Эркин уже не замечали этого. Они были вдвоём.

Ещё когда шли от столовой к бараку, Тим с Зиной всё решили. Она пойдёт стирать, а он посидит с детьми. И на молоко их отведёт. А там, как на собрание идти, она его подменит.

В отсеке Зина сразу собрала грязное, но Дим запротестовал:

— Мам, а яблоки?!

— А что? — засмеялась Зина. — Не съедите их без меня?

— А ты? — Дим смотрел на неё удивлённо и чуть ли не обиженно. — Ты разве не будешь?

И Зина села на Катину койку, а Тим опять достал свой необыкновенный нож, разрезал яблоки пополам и ещё раз пополам. Зина сунула в рот дольку и встала.

— Ешьте без меня дальше. Я в прачечную.

Катя посмотрела на неё, на Дима и, вздохнув, осталась сидеть. Зина увязала покрепче ставший заметно большим узел, сняла, вздохнув, с пальца кольцо и убрала его в коробочку и в тумбочку.

— А это зачем? — не выдержала Катя.

— Кто ж с кольцом стирает? — ответила Зина. — С мылом уйдёт. Ну всё, будьте умниками.

И ушла.

А они доели яблоко, и Тим отправил их в уборные, а сам разобрал постели. Теперь, когда того, мордатого, арестовали, Дима так оберегать не стоит. Дим вернулся быстро, а Катя задерживалась.

— Раздевайся и ложись, — сказал Тим сыну. — Я за Катей пойду.

— Я с тобой, — упрямо ответил Дим.

Помедлив, Тим кивнул, но тут шевельнулась занавеска, и в отсек вошла Катя. Её платьице было спереди влажным, а полотенце совсем мокрым.

— Вот, — тихо сказала она. — Я забрызгалась.

— Ничего страшного, — ответил Тим, беря своё полотенце.

С Димом это случалось сплошь да рядом, и он уже хорошо знал, что надо делать в таких случаях. Он вытер Кате лицо и грудь своим полотенцем и помог раздеться.

— Пока будешь спать, оно высохнет.

Оставшись в рубашонке и трусиках, Катя, залезла в постель. Тим подоткнул ей со всех сторон одеяло и занялся Димом. Уложив Дима, он по привычке коснулся губами его лба, и тут прозвучало тихое и дрожащее от сдерживаемых слёз:

— А меня? Папа?!

Тим поцеловал и её.

— Пап, ты читать будешь? — сонно спросил Дим.

— Да.

Тим разулся, залез на свою койку и лёг, не разбирая постель поверх одеяла. Взял разговорник. Но глаза скользили по строчкам бездумно. Он уже… да, сегодня третий день, как он женат. Его семья увеличилась вдвое, жена, дочь, а он… он сам совсем не изменился. Семья. Этого не может, не должно быть у раба. И вот… есть. Внизу спят его дети. Жена пошла стирать. Да, этого он никак не ждал, не мечтал, да ему такое и в голову не приходило. Что и как надо делать, он совсем не представляет. Но… но живёт же Мороз, тоже раб, спальник к тому же, и с весны семейный. И всё нормально. Так спальник справляется, а он… А что он?

Тим осторожно повернулся и посмотрел вниз. Спят. Дим разметался, а Катя свернулась в комочек и кажется совсем маленькой. Нет, если этот… председатель не обманет и фрукты завезут в киоск, будет очень хорошо. Чтоб не ходить за фруктами в город, где на кого угодно можно нарваться. И когда уедут… да, лучше, конечно, в город. В этом Мороз прав. В… как её? Да, деревне, ему только в батраки, даже не шофёром, а в городе… своё дело он, конечно, не потянет, ни денег, ни связей нет, а в большом автохозяйстве… там есть шанс. В городе лучше школы, а Диму на следующий год уже учиться идти. Жизнь в городе дороже, но и для заработка возможностей больше. И жильё. Всё упирается в жильё.

Тим отложил книгу. Не до неё сейчас. Жильё. Дом или квартира? Нанимать что так, что этак, денег на покупку, даже в рассрочку у него нет, а банковский кредит… да, ещё мальчишкой наслушался хозяйских разговоров про кредиты и чем они оборачиваются, и вряд ли русские банки добрее и щедрее. Так что, наём. Теперь дом или квартира? Как толковали у пожарки? Свой дом — это огород и сад, куры там, кролики. Это ни мяса, ни яиц, ни овощей не покупать. Экономия! У Тима дрогнули в улыбке губы. Такая экономия и боком может выйти. Чтобы земля прокормила его и семью — четыре человека всё-таки — ему только на земле и надо работать. И Зине с ним. И детям. А когда он будет на всё остальное зарабатывать? И детям надо учиться. Свалить всю эту работу на Зину он не может. И не хочет. Они поженились, чтобы детям было хорошо. И как же он может загнать их в рабскую круговерть работы пусть не по имению, по ферме, что ещё тяжелее, знает, попробовал мальчишкой и там, и там. Да, как раз, ему было сколько и Диму, когда его продали на ферму, а через год в имение. Так что эту каторгу он знает. И детям своим он её не хочет. Нет. Если даже отдельный дом, то городской коттедж, без хозяйства. Свой дом это очень дорого…

Он напряжённо думал, считал, прикидывал. Но, не зная заработка, как он рассчитает траты? Голова кругом!

Войдя в прачечную, Зина, как все, разделась, сложив одежду в шкафчик с цифровым замком. Если в гладильную можно было зайти как была, то в полную водяного пара и брызг жаркую прачечную… кто побогаче, те переодевались, а такие, как Зина, просто оставались в одном белье, чтобы не портить платье, зачастую, как и у неё, единственное. Деревянные шлёпки на брезентовых ремешках у неё были свои, так что всё ж таки не босиком, как некоторые. Раздевшись, Зина осторожно потрогала уши. Конечно — лицемерно вздохнула она — надо бы и снять, чтоб, упаси бог, паром не попортило, да и не в прачечной форсить, но врачиха сказала, чтоб не снимала, пока уши не заживут, ведь заново пришлось прокалывать, да всё ж таки не хухры-мухры, а серебро, да и позолоченное. А серебру с золотом ничего не страшно.

Зина захлопнула дверцу, набрав немудреный шифр и, гордо вскинув голову, пошла в мытьевую.

Обнову заметили не сразу. Она успела разобрать и замочить бельё и уже начала стирать Димочкину рубашку, когда кто-то ахнул:

— Ба-абы! Азариха-то…!

— А?

— Чего?!

— Ты посмотри! С серьгами!

Зина, плотно сжав улыбающиеся губы, оттирала воротничок, старательно делая вид, что этот шум и переполох её, ну, совсем не касается.

— Да не выпендривайся, Зинка, слышь, где взяла?

— Не взяла, а подарили, — с достоинством ответила Зина, перекладывая рубашку в ведро для полоскания.

— Ух ты-и! Это кто ж такие подарки делает?

— Может, и нам подарит?

— Каждой-то?!

— А чего ж нет? А, Зин?

Зина пожала плечами.

— Мне муж подарил, — и уточнила: — на свадьбу. А кто вам будет дарить…? Мне откуда знать.

— Ух ты, заважничала-то как!

— Ты что, Зин, замуж вышла?

— Вышла.

Зина развернула тёмную мужскую рубашку, придирчиво разглядывая еле приметное пятнышко на воротнике. Вроде, должно отстираться.

— Оно и видно! — рассмеялся кто-то. — Стирки сразу больше стало.

— Ну, за такие подарки и постирать можно. Ты вон Федьку Языкатого обстирываешь, он тебе много дарит?

— Федька-то? Да от него один подарок!

— Точно, девки, щас даст, через девять месяцев увидишь.

— Да уж, подарок один да не тебе одной. Зин, ты чего молчишь?

— А чего говорить? — пожала плечами Зина, бережно расправляя в мыльной воде клапаны нагрудных карманов. — Какие Федька подарки дарит, я не знаю, да и ни к чему мне. А мой, — и со вкусом, — муж мне вот серьги с колечком.

— А кольцо-то где? — тут же подозрительно спросили её.

— Охренела?! — немедленно возмутилась Зина. — Кто ж стирает с кольцом, его смоешь сразу, и всё, в сток с мылом уйдёт.

— Плюнь на неё, Зин.

— Понятное же дело.

— И чего лезет дура?

Под этот сочувственный гомон Зина дотёрла рубашку, переложила её в ведро и взялась за трусы.

— А чего ещё подарил?

— Кате куклу… Принцессу… Платье до полу… — рассказывала Зина, ни на минуту не прерывая стирку. — Димочке машинку игрушечную, линкор-люкс называется. И фруктов ещё купил. Второй день едим. Виноград, груши, бананы, яблоки, апельсины… Каждый в такой стаканчик или лоток уложен.

— Зин, а они, ну, стаканчики эти, тебе нужны?

— Не подъезжай, — отрезала Зина. — Конечно, нужны. В них только горячее нельзя класть.

— Ну-у?! — дружно ахнули разные голоса и загомонили наперебой: — Ну да, это ж посуда!.. Ты смотри, без мыла влезает… Ага, не украсть, так выпросить… Да ну её, Зин, это тот чёрный длинный? Что в кожанке ходит, да? Ты ещё вчера с ним от столовой шла?

— Да, — гордо кивнула Зина.

— Ой, Зинка, это у него мальчонка, что с твоей Катькой всё?

— Ну да, — кивнула Зина, бережно отжимая носки и перекладывая их в ведро.

— А что? — вздохнул кто-то. — Может, оно и ничего. Он-то как к детям, ласковый?

— Слышала ж… кукла, машинка…

— И ему к лучшему. Каково мужику одному с дитём.

— Зин, а мальчонка-то как, признал тебя?

— Мамой зовёт, — ответила Зина.

— А твоя? Как с ним?

— Хорошо, привыкает потихоньку.

— Зин, а он сам как? Хорош?

— Тьфу на вас, — рассмеялась вместе со всеми Зина. — Всё-то вам расскажи.

— Ну, Зин, чёрные, они, говорят, неуёмные, заездит тебя, смотри, до смерти.

— От этого не умирают, — отмахнулась Зина.

— Это ещё что! — рыжая патлатая девчонка бросила свою стирку и выскочила на середину мытьевой. — А вот ревнючие они, это да! Мне историю рассказали, бабы, я обревелась, ну, сдохнуть, не встать. Один такой, чёрный, девчонку полюбил, родители согласия не давали, так он украл её, они в погоню, а он обрюхатил её по-быстрому, они и отступились.

— Ну, и чего тут жалостливого?

— Это где ж такое было? В Империи…

— Да пошла она, Империя эта, может до неё, а может ещё где!

— Ну, не знаю, как чёрные, а нашенские парни это очень споро проделывали.

— Да уж, нашенский тут любого чёрного забьёт.

— Федьку вон взять…

— Ну, чего вы к мужику прицепились?

— Ой, бабы, скраснелась как, влюбилась, пра слово, влюбилась, век свободы не видать!

— А Спирьку Рябого взять?

— Он уехал уже.

— Ну да, помним, как же.

— Ага, под ним только мотоциклетка не лежала.

— Да ну вас, давай, Рыжуля, рассказывай.

Зине хотелось послушать: рассказывала Рыжуля очень красочно, хоть и путано, но и дело делать надо. Тимочкино и Димино она выстирала, теперь своё и Катино замочить, а мужское всё прополоскать. Собрав выстиранное в ведро, она немного постояла и пошла полоскать. Кричит Рыжуля громко, но в полоскательной вода шумит, ничего не слышно.

У соседнего жёлоба с проточной водой стояла немолодая женщина в розовой застиранной, но тщательно зашитой комбинации и аккуратно заколотыми чёрно-серыми из-за седины волосами. Она улыбнулась Зине.

— Поздравляю вас.

— Спасибо, — ответно улыбнулась Зина, вываливая бельё в жёлоб и ополаскивая ведро.

Седая хотела ещё что-то сказать, но только вздохнула, и Зина понимающе кивнула. Что ж, у каждого своё болит.

— Вам повезло, — наконец заговорила седая. — Встретить любовь — это большая удача. Берегите её.

Зина кивнула, соглашаясь. Хотя какая же у неё с Тимом любовь? Ничего же такого у них не было и будет когда — неизвестно. Но, конечно, ей повезло, сказочно, небывало повезло. Теперь… только не досмотри, ведь уведут, вертихвосток хватает, и помоложе, и пофигуристее, и хоть посреди плаца разлягутся. Вон Морозиха как своего держит. И… а ведь Тимочка вроде с Морозом в приятелях, ну да, видела же их вместе. Это хорошо, пусть приятельствуют.

Она собрала прополощенное и вернулась в мытьевую.

— …Ну вот, а он и поверил. Ну, девчонка же, дура, велико дело, платочек, выкинула бы и с концами, а она, дурёшка, призналась в чего и не было, а он и придушил, в постели прямо, — звонко частила Рыжуля, — и сам затосковал, зарезался с тоски. Во!

— Брехня это!

— Чиго-о-о?! Это я брешу?! Ах ты, кошёлка старая!

— А за кошёлку я т-те патлы повыдергаю, лысой пойдёшь! Тебе набрехали, а ты поверила. Когда это мужики с тоски по бабе насмерть резались?! А?! Да ещё по жене?! Сама подумай!

— Точно, все они сволочи!

— Ага, только о себе и думают!

— Ну и что! А история хороша!

— Плюнь, Рыжуля, расскажи ещё чего…

— Девчонки, а ну в темпе, на собрание опоздаете.

Зина быстренько простирала своё с Катиным, сбегала его прополоскать, потом всё отжала и сложила в тяжёлую мокрую стопку, ополоснула из шланга корыто, в котором стирала.

— Уходишь, что ли? Азариха, ну?!

— Я Чернова теперь, — гордо ответила Зина. — В сушку иду.

— Так ты что, записалась с ним? Не так просто?

— А как же! И документы уже получили. И комендант нам отсек дал.

Зина пошла в сушку, а вслед ей понеслось:

— Ишь загордилась, задом как завертела.

— Ну, бабы, мужика охомутать, да ещё под запись… это непросто.

Захлопнувшаяся за спиной дверь отрезала разговоры. Зина спокойно нашла свободный шкаф, аккуратно развесила и разложила вещи и закрыла дверцу, как и надо, до звучного щелчка. Шкаф загудел и заурчал, гоняя горячий воздух по развешенным внутри вещам. Мужчины сюда заходили редко и обычно в другое время, так что женщины, не стесняясь, ходили свободно, как в бане.

Ожидая, пока вещи высохнут, она немного поболтала и здесь. И здесь её серьги оглядели, оценили, поахали и поздравили.

Зина забрала высохшее бельё и пошла одеваться. Удачно как попала, нигде ждать не пришлось. Ну да, собрания же сегодня, не все стирать пошли. Теперь в гладильню. Туда свободно кто хочешь заходят, туда в одной рубашке не стоит.

И здесь её встретили охами и ахами насчёт серёг. В гладильню-то и с колечком можно бы было, но уж оставила, так что теперь…

— Когда ж это вы слюбиться успели?

Зина рассмеялась, изображая смущение. Не рассказывать же, что и не было ничего: засмеют.

— Или свёл вас кто?

— Да, — задумчиво кивнула Зина. — Можно сказать и так. А то и… само собой как-то всё. Поговорили раз, другой, ну и… к коменданту пошли отсек просить, а он упёрся. Без бумаги не даёт отсека. Ну и…

— Да уж, в самом деле, само собой.

— Вот. И не думала, не гадала, а получилось…

— Ну, на счастье тебе, Зин.

Влажная ткань шипела под утюгами. И голоса здесь звучали как-то тише, приглушенней, чем в мытьевой или полоскальне. Может, оттого, что перекрикивать воду не надо.

Зина тщательно отгладила рубашки, аккуратно расправляя воротнички, манжеты и клапаны. Как ещё мама учила на отцовских рубашках. И трусы. Глаженое надевать приятнее высушенного. А теперь Катино. И своё. Хорошо, хоть такую малость удалось летом купить и в Хэллоуин, будь он неладен, сберечь. Многие вон, в чём были, в том и выскочили. Ну, вот и всё.

Она выключила утюг, собрала вещи в аккуратную стопку.

— Счастливо тебе, Зин.

— Удачи тебе.

— Спасибо, и вам удачи.

После жара прачечной и гладильни во дворе показалось очень холодно. У столовой уже на молоко собираются. А её-то как? Зина побежала в барак. И прямо у входа столкнулась с детьми.

— Ма-ам! — просиял, увидев её, Дим. — А мы на молоко идём!

— Ага! — подхватила Катя.

Вышедший следом Тим улыбнулся ей.

— Ну и хорошо, — заулыбалась Зина. — Димочка, осторожней, а то я уроню. Оно всё чистое. Идите с папой. Я вещи уложу и приду.

Стоя на крыльце, она посмотрела им вслед. Тим вёл их за руки и из-за маленького роста Кати слегка сгибался в её сторону. Зина счастливо всхлипнула и побежала в отсек.

Здесь было всё чисто и убрано, койки заправлены. Зина разложила выстиранное и выглаженное в тумбочке, скинула платок, быстро расчесала и закрутила в узел волосы. Достала коробочку, вынула и надела колечко. Поглядела на него, поворачивая руку, чтобы камушки в цветочке блестели и искрились. Красота-то какая! Заглянула в стоящий на тумбочке пакет. Два апельсина ещё. Ну, это после ужина, на ночь. Беды от них не будет. И лоточки все Тима в пакет сложил. Вот и хорошо. Пусть так и лежат. Пакет тоже хороший, из плотной бумаги, форму держит и под корзинку сделан. И положить много чего можно, и на виду поставить не стыдно. Зина ладонями проверила, как лежат волосы, надела куртку и повязала платок фасонным запахом. Всё ж-таки… нечего ей чумичкой ходить, себя уродовать, не старое время, когда от надзирателей красоту прятали. И чтоб Тиме было не стыдно рядом идти.

Она ещё раз оглядела их отсек и побежала во двор.

Народу было меньше обычного. Ну да, собрания же. Не поймёшь сразу, правда, но вроде с холостяками уже закончили, а мелюзги совсем не видно. А у столовой, как всегда, родители. Зина выглядела своего — ага, вон стоит, с Морозами разговаривает — и подошла. И, как и Морозиха своего держит, так и она, встав рядом с Тимом, взяла его под руку. И стала слушать.

— Свой дом, может, и хорошо, — говорила Женя, — но ведь это очень большие расходы. И времени он много отнимает.

— Я тоже так думаю, — кивнул Тим, мягко прижимая к своему боку локоть Зины. — Чтобы дом был домом, только им и надо заниматься. И ещё. Я думаю… Свой дом в городе — это на окраине, хорошо, если работа рядом будет. А если нет? И город большой. У меня уже так было. Жил на одном конце, работал на другом. Очень неудобно.

Эркин кивнул.

— Да, больше проходишь, чем наработаешь.

Сообразив, о чём речь, вступила и Зина.

— Конечно, квартира лучше. А если ещё и весь дом хороший…

— Да, — подхватила Женя. — Квартира, безусловно, лучше. С водопроводом, отоплением…

— Да уж, — согласилась Зина. — Пожить уж по-человечески.

Разговор был очень приятный и интересный. И время прошло незаметно. Они только-только начали считать, сколько ж комнат нужно, чтоб было по-людски, как положено. А это, как объясняла Женя — у неё в колледже даже предмет такой был, по домоводству — сколько человек, так столько и комнат, да ещё общие, вот им, к примеру, если по этим правилам, четыре комнаты нужно. Но три-то уж точно. Спальня, детская и большая общая. Чтоб не есть, где спят, и у Алисы своя комната. Но тут открылась дверь столовой, и во двор с весёлым шумным гомоном повалили дети. И почти сразу же не менее шумно появились с собрания подростки.

— Ну, сейчас и мы пойдём, — сказал кто-то.

Зина привычно поправила платок на Кате и воротник пальто у Дима.

— Ну вот, папа сейчас на собрание пойдёт, а мы погуляем.

На последних словах голос у неё дрогнул. Тим внимательно посмотрел на неё, улыбнулся.

— Мы пойдём вместе. Они и одни погуляют.

— Да-а? — Дим хитро сощурил глаза. — А Алиску вон берут. И Никитку с Витькой.

— Ага, — немедленно подтвердила Катя.

Алиса, тихо державшаяся за руки Эркина и Жени, надеялась, что она вот так, само собой, пойдёт с ними, но, услышав Дима, возмутилась:

— А я уже большая, понял? Вот!!!

— Будешь так себя вести, никуда не пойдёшь, — строго сказала Женя.

— Ну, пап, — переключился Дим на отца. — Ну, мы будем тихо-тихо, ну, как мышки.

— Ага, — кивнула Катя.

Зина посмотрела Тима.

— Зашумят, я с ними выйду, Тима.

— Хорошо, — помедлив, кивнул Тим.

Он уже заметил, что многие идут с детьми. Да и в самом деле, что тут такого, ведь не комендант приказал, чтоб шли без детей, а сами вроде как поговорили, так что… сойдёт.

Чолли в толпе пробился к Эркину. Настороженно покосился на Женю.

— Слушай, — заговорил он по-английски, чуть громче камерного шёпота. — По-русски ведь всё будет?

— А как иначе? — удивился Эркин, проталкивая Женю и Алису впереди себя.

Чолли встал вплотную за ним.

— Я рядом сяду, я ж не понимаю.

— Ладно, — кивнул Эркин.

Сидя за столом, поставленным перед рядами стульев, Бурлаков смотрел, как входили и рассаживались мужчины и женщины, многие с детьми, в тёмно-синих куртках трудовой повинности — это угнанные, вон и чёрные — рабские — мелькают, в старых потёртых обтрёпанных пальто, перешитых шинелях, женщины в платках… Худые бледные дети… Рано постаревшие лица взрослых… Ну что, ваш выход, председатель Комитета. Бурлаков встал и улыбнулся.

— Здравствуйте.

Зал ответил неровным, но, в общем, доброжелательным гулом. Бурлаков вдохнул, выдохнул и начал говорить.

И сразу наступила тишина, которой не мешал тихий шёпот, когда переводили непонимающим…

Перед тем, как лечь спать — они заночевали в лагере — Бурлаков смог наконец выйти, даже не пройтись, а постоять в одиночестве, подышать и подумать.

Было уже совсем темно, вдоль ограды и у входов в бараки горели фонари, откуда-то доносился гул мужских голосов. Там, скорее всего, обсуждались сегодняшние события. Бурлаков с минуту постоял на крыльце административного корпуса, с наслаждением дыша ночной прохладой, подумал, что надо бы отойти в тень и не светиться попусту и тут же одёрнул себя: не от кого и незачем ему прятаться. Да, денёк выдался… что надо! С фруктами получилось очень удачно. Как раз пришли деньги и их надо было быстренько сбросить, до возникновения вопросов и предположений. А с другой стороны, в региональных лагерях жаловались, что от безделья люди изнывают, особенно семейные мужчины, привыкшие работать на семью. Этого никто не предусмотрел. Так что… может, имеет смысл хотя бы часть работ по благоустройству лагерей снять с комендантских взводов и передать людям? Вот же сегодня… он только и успел сказать, что о фруктах договорённость оформлена, но возникли сложности с доставкой, как сразу объявились и шофёры, и грузчики. С каким напором этот негр отстаивал своё право первенства. Тимофей Чернов. И этот индеец. Тоже встал первым. Что ж, и понятно, и объяснимо. Но никогда не мог подумать, что безжалостный киллер обладает такой психологической проницательностью. Хотя при такой работе… тоже необходимо. Да, Трейси предупреждал, что индеец не возьмёт денег, и объяснял это гордостью. И такое неожиданное подтверждение…

…Снова и снова он медленно, короткими фразами, чтобы все поняли, объясняет:

— Итак, безвозвратная ссуда не возвращается. А беспроцентная возвращается без увеличения. И срок возврата оговаривается, когда вы берёте ссуду.

Гул голосов, переводящих, пересказывающих друг другу. И вдруг встаёт высокий красивый, несмотря на перечеркнувший щёку шрам, индеец.

— А когда надо будет возвращать эти деньги?

— Какие? — переспрашивает он, уже догадываясь.

— За житьё здесь. Мы живём, едим, пьём, сигареты получаем. Это всё стоит денег. Сколько лет мы будем их возвращать?

Зал взрывается.

— Да кто тебя за язык дёргал?!

— И чего вылез?!

— Так бы, может, и забыли про них!

Индеец молча пережидает этот шум и, неотрывно глядя на него, бросает остальным:

— Когда надо взять, то не забывают. А я хочу знать. Сколько я должен.

Он невольно улыбается: ну, золотой же парень! — и подчёркнуто спокойно отвечает:

— Нисколько. Это безвозвратные траты.

Зал снова гудит, уже успокаиваясь. Помедлив, индеец садится, сохраняя на лице настороженно-недоверчивое выражение. Он видит, как с разных рядов о чём-то спрашивают, и слышит его ответ:

— Я не шакал, работать могу, мне халявы не надо…

…Бурлаков улыбнулся. Первый такой вопрос. Ни в одном лагере, ни разу никто не задавался этой проблемой. Принимали всё, как должное, видимо, всерьёз считая, что если не напоминать, то так и обойдётся. Нет, в чём в чём, а в определённой смелости парню не откажешь. И на работу вызвался одним из первых, да, встал сразу, практически одновременно с Черновым. Золотой парень. Но подходить к нему сейчас с вопросом о том лагернике нельзя. Это однозначно. К сожалению. За спокойствием парня чувствуется, в каком он напряжении. Да. Пусть осядет на место, обживётся, успокоится. И уже тогда. Спешить ведь уже некуда. Мёртвые не воскресают. Глупая детская надежда на чудо. Чудес не бывает, но как горько это понимать.

— Игорь Александрович…

Он невольно вздрогнул, беззвучно ругая себя и сжимая пистолет в кармане, и повернулся к тихо подошедшей золотоволосой женщине в светлом плаще.

— Слушаю вас.

— Вы, — она улыбнулась, — вы узнаёте меня?

— Вера… Вера Алова, так?

— Да. Извините, я помешала вам, но я хотела сказать, хотела, чтобы вы знали.

— Да?

— Я ни о чём не жалею.

Бурлаков понимающе кивнул.

— Да, вам нелегко.

Она пожала плечами.

— Я пошла на это вполне сознательно. В конце концов, жизнь дороже. Там у меня оставалось слишком мало шансов, — она улыбнулась. — Всё-таки хочется не только жить хорошо, но и просто жить.

— Да, разумеется, вы правы, Вера. Вы уже решили, куда уедете?

— Какой-нибудь большой город, — Вера улыбнулась уже веселее. — Среди множества легче затеряться. Вы же знаете это. Найду себе работу попроще и жильё поскромнее и стану тихой незаметной горожанкой, одной из миллионов.

— Вы слишком красивы, чтобы стать незаметной, — улыбнулся Бурлаков. — Даже среди миллионов.

— Спасибо, Игорь Александрович, — негромко рассмеялась Вера.

Шум голосов затихал, мужчины стали расходиться. Вера вздохнула.

— Ещё рас спасибо, Игорь Александрович, и… спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Вера.

Оставшись один, Бурлаков вытащил сигарету и закурил. Да, у каждого своё… свои проблемы и решения этих проблем. Любая проблема решаема. Кроме смерти…

Вдалеке мимо прошло ещё несколько мужчин, разговаривая между собой.

— Завтра не проспи.

— Так после ж завтрака поедем.

— Точно, жратву не проспишь.

— Машину я проверил. Порядок.

Бурлаков догадался, что это вызвавшиеся ехать за фруктами. Говорили по-русски, изредка вставляя английские слова. В ночной тишине голоса звучали гулко и разносились далеко, да никто особо и не скрывался.

Тим был уверен, что все уже спят, но к своему удивлению, обнаружил всех своих бодрствующими. Дети, правда, были в койках.

— Пап! — Дим вскочил на ноги на постели. — Ты пришёл!

— А как же иначе? — улыбнулся Тим. Посмотрел на Дима, на сидящую на своей койке Катю, на Зину с шитьём в руках, бесполезном при ночном освещении. И спросил по-другому: — Почему вы не спите?

Зина сунула узелок в тумбочку.

— Тебя ждали, — просто ответила она. — Ты устал, поди?

— Нет, — догадался о смысле последнего слова Тим, снимая куртку. — Всё в порядке.

К его удивлению, Зина взяла её у него и сама повесила. Дим вдруг пробежал по постели и ткнулся в блестящую кожу лицом.

— Пап, маслом пахнет! Здоровско! Кать, понюхай!

Катя вылезла из-под одеяла, но Зина перехватила её и уложила обратно.

— Чего это вы разбегались? А ну, спать оба!

Дим со смехом барахтался в её руках, пока она засовывала его под одеяло

— Совсем разошлись. Иди, умывайся, я их уложу сейчас.

Тим кивнул и взял полотенце, но медлил у занавески, глядя, как Зина укладывает детей, подтыкает одеяла…

— А папа меня на ночь целует! — заявил Дим.

— И меня, — пискнула Катя.

— И я вас поцелую, — Зина поцеловала обоих. — Ну вот, а теперь спите и хорошие сны смотрите.

— А папа? — вдруг подала голос Катя.

Зина с улыбкой посмотрела на Тима. И Тим так же, как и днём, нагнулся и поцеловал их. Скачала Катю, а потом Дима. Просто потому, что стоял ближе к Катиной койке.

— Ну вот, теперь всё правильно, — вздохнул Дим, засыпая.

Тим посмотрел на Зину. Она стояла между койками, свесив руки вдоль тела и слегка склонив набок голову. Тим сглотнул внезапно подступивший к горлу комок.

— Я… я сейчас.

Зина кивнула, и её серёжки блеснули в синем сумраке ночного барака.

В уборной, несмотря на позднее время, было людно. Шумно фыркал, умываясь, молодой светловолосый парень в аккуратно заштопанной рубашке. Тим его ещё не знал. Больно молодой для семейного, хотя… Не лезь в чужие дела, пока они тебя не касаются, — остановил себя Тим. В углу обтирался, как всегда, до пояса Мороз. Седой мужчина в армейской рубашке и рядом с ним щуплый подросток. Ещё кто-то. Тим никого особо не разглядывал: незачем. Он тщательно, дважды намыливая, оттёр руки, умылся.

— До завтра, — бросил, проходя мимо, Эркин.

— До завтра, — ответил Тим, не оборачиваясь.

На ходу расправляя полотенце, Эркин прошёл в свой отсек. Нюся уже легла — придя со двора, он застал её беседующей с Женей — а Женя расчёсывала волосы. Эркин повесил полотенце и сел рядом с Женей. Она улыбнулась ему.

— Договорились до чего?

— Так, — пожал плечами Эркин. — Кто куда и всё такое.

Женя посмотрела на спящую Алису.

— Не знаешь, фрукты будут завтра продавать или в пайке выдадут?

— Никто не знает, — покачал головой Эркин. — Но, Женя, деньги у нас есть.

— Да, — кивнула Женя, — ты прав, конечно. На этом экономить нельзя.

Эркин осторожно тронул прядь её волос, приподнял на ладони и погладил другой ладонью. Женя улыбнулась, и Эркин уже смелее собрал её волосы двумя руками и зарылся в них лицом, вдохнул такой знакомый, такой… родной запах. Почувствовал руку Жени на своей голове и замер.

Как он оторвался от Жени, как у него хватило на это сил… Эркин уже залез на свою койку, разделся и лёг, закутался в одеяло, а его руки и лицо всё ещё ощущали волосы Жени, её запах… И засыпал он, ни о чём уже не думая и ни о чём не беспокоясь.

Семейный барак, взбудораженный сегодняшними событиями, уже спал.

Утро было солнечным, но холодным. Сразу после завтрака, вернее, ещё даже вторая смена не закончила, а два грузовика и две бригады грузчиков были наготове. Тим обошёл свой грузовик, трогая ботинком колёса. На всякий случай. Вчера он и вызвавшийся быть вторым шофёром низкорослый, но жилистый мужчина, как его, да, Сёма, Семён Корсик, облазили, осмотрели, чуть ли не вылизали оба грузовика в лагерном гараже. И всё равно. Мало ли что… Семён сделал то же самое. Обойдя свои машины, они переглянулись, отошли на пару шагов, встали рядом и закурили. Рядом с ними встали шестеро грузчиков. По трое на машину. Чтоб загружать обе сразу, а не по очереди. Чолли, у пожарки в яростной, правда, словесной схватке — о том, что бывает с визой после драки, все знали — выругавший себе право поехать, стоял рядом с Эркином. Третьим в их бригаде был Иван Абросимов, кряжистый, стриженый наголо при санобработке мужчина, отец четырёх детей мал-мала меньше. Жена у него погибла в Хэллоуин, и уже в лагере он сошёлся с подселённой в его отсек семнадцатилетней девчонкой, малыши уже звали её мамой, а другие женщины Абросихой, но в канцелярии они ещё не записались. Сейчас она, держа на руках меньшую полуторагодовалую, стояла рядом с другими жёнами. Эркин взглядом нашёл Женю и улыбнулся ей. Женя кивнула ему. Дим смирно держался рядом с Зиной, как и велел ему за завтраком отец.

Подошла, держа в руках кожаную папку для бумаг, полная женщина в форме с майорскими погонами, а за ней солдат с автоматом.

— Однако, — хмыкнул кто-то из другой бригады.

Женщина быстро оглядела их зорким, всё замечающим взглядом.

— Доброе утро, — они ответили ей нестройно и дружелюбно. — Сразу к делу. Я — майор Берестова. В городе праздник, День Благодарения. Возможны любые провокации.

— Военная обстановка, понятно, — кивнул Абросимов.

Она строго посмотрела на него.

— Кто отказывается от поездки?

— Да чего там?! — дёрнул плечом высокий рыжеватый парень с толстыми, как у мулата, губами. — Не страшнее Хэллоуина. Поехали!

— Отказов нет? — Берестова ещё раз оглядела их и кивнула. — Тогда по машинам. Денис Иваныч, вы во второй.

— Есть! — козырнул солдат.

Тим подбежал к своей машине, открыл дверцу перед Берестовой, захлопнул и быстро занял своё место. Что он едет первым, решили ещё вчера. Корсик в Атланте впервые, а он-то город знает. Когда он сел, Берестова достала из папки план Атланты — явно из путеводителя для туристов — с намеченным карандашом маршрутом и протянула ему.

— Разберёшься?

— Да, мэм, — вырвалось у Тима по-английски, и, досадуя на себя, он повторил по-русски. — Да, майор.

— Отлично, — она улыбнулась. — Поехали.

Тим мягко стронул машину с места и поехал к раскрывающимся перед ними воротам.

— Па-ап! — донеслось до него. — Мы тебя ждём, возвращайся!

Тим молча кивнул. Конечно же, он вернётся.

Когда ворота закрылись, Зина со вздохом сказала Жене:

— Господи, да пропади они пропадом, фрукты эти. Лишь бы обошлось всё.

— Да, — согласилась Женя. — Лишь бы они вернулись.

Возле столовой возникла шумная толкотня: в третьей смене много новеньких, но никто из женщин не оглянулся. Они стояли по-прежнему, и дети не бегали вокруг и не кричали, как обычно, а смирно стояли рядом с матерями, держась кто за руку, кто за юбку.

— Что ж, так и будем стоять? — тряхнула головой жена Корсика. — Дела-то за нас никто не сделает.

— Не до дел, — покачала головой Зина, — сердце не на месте когда…

— Да уж, — кивнула низенькая и круглая из-за толстого платка поверх куртки женщина с младенцем на руках. — Какие уж тут дела.

Разговор шёл по-русски, и жена Чолли, не понимая ни слова, только молча переводила большие испуганные глаза с одной говорившей на другую.

— Так и будете стоять? — хмыкнул проходивший мимо комендант.

— А ты нам кресла поставил?! — неожиданно бойко ответила Абросиха и уточнила: — Ковровые.

Немудрёная шутка вызвала общий смех, комендант с улыбкой покрутил головой и пошёл дальше. Смех разрядил напряжение.

— Ну что, — Женя посмотрела на жену Чолли и перешла на английский. — Где б сердце ни было, а дела делать надо.

— Я ж и говорю, — кивнула жена Корсика и продолжила по-английски. — У меня вон стирки на полдня.

— Да, — кивнула жена Чолли и робко добавила: — мне вот с ним, — она качнула прижатого к груди младенца, — к врачу надо.

— Женя, а ты куда? — спросила Зина.

— Я в административный, в отдел занятости, — улыбнулась ей Женя. — Погода хорошая, — она поправила Алисе шапочку, — до обеда пусть погуляет.

Так, договариваясь, кто с кем и куда, они разошлись. В самом деле: психуй, не психуй — ничем они своим мужьям не помогут. Детей, кто чуть постарше и одеты получше, отправили гулять, остальных в барак. А им — кому на стирку, кому к врачам, и самой, и с детьми… Зина подумала было пойти с Женей, но… что она без Тимочки выбирать будет? Его работа денежнее, ему и смотреть. Подсобницей она везде устроится, а Тимочка — шофёр. И автомеханик. Вот пусть и решает, а уж они за ним поедут. Муж — иголка, а жена — нитка, а не наоборот.

— Зина, — окликнула её Женя. — Пойдём?

— Ой, — отмахнулась Зина. — Да куда мне, я ж не знаю ничего.

— Вот и посмотрим.

И Зина пошла с Женей. Конечно, они посмотрят, послушают, решать не им, так хоть посоветуют. Господи, лишь бы обошлось всё, господи… Зина повторила это вслух, и Женя кивнула. Она думала о том же и теми же словами и потому была готова заниматься сейчас чем угодно, лишь бы хоть на время забыть о возможном… нет-нет, только не это!.

Тим вёл машину, изредка поглядывая на лежащую на колене карту. Город был тих и пустынен. Праздник. Первый праздник после Хэллоуина — понял Тим — и все боятся. Маршрут проложен в объезд центральных кварталов. Толково. Дольше, правда, но зато меньше шансов нарваться. Напряжение первых минут за рулём уже отпустило его. В зеркальце он видел машину Семёна. Хорошо дистанцию держит. С таким напарником было бы и в России неплохо, но у Семёна есть родня, и он едет туда. Уже списался. И место в семейном деле ему там готово, и с жильём помогут… Ну, удачи ему. И нам удачи.

Берестова искоса поглядывала на Тима. Да, класс сразу виден. Даже в том, что его руки не держат руль, а лежат на нём. А уж ход… будто не в грузовике, а в генеральской легковушке сидишь. И мотор не воет и не рычит, а поёт. А ведь машину только вчера увидел. Нет, хороший мастер, настоящий специалист. "Ценное приобретение", — усмехнулась она.

— Вы отлично водите, — объяснила она свою улыбку, заметив его взгляд.

— Спасибо, — улыбнулся Тим. И желая сделать приятное — машина-то русская — сказал: — Очень хорошая машина.

Берестова засмеялась.

— У хорошего шофёра любая колымага хорошо поедет.

— Кол-лы-ма-га? — удивился новому слову Тим.

И Берестова стала объяснять.

Эркин, Чолли и Иван сразу устроились у переднего борта. Кабина прикрывала их от ветра, и они курили, разглядывая заднюю машину и убегающие за неё дома. Чолли покосился на Ивана, на Эркина. Эркин поймал этот взгляд и улыбнулся.

— Всё путём, — сказал он по-русски и по-английски для Чолли: — Порядок.

Иван кивнул. Солнце пригревает, ветра совсем не чувствуется, работа предстоит не скажи, чтоб уж очень тяжёлая, и на себя работать будем… Иван повторил это вслух. Эркин кивнул и перевёл для Чолли.

— Так, это правда, — старательно сказал Чолли по-русски.

И дальше они говорили, перемешивая русский и английский языки так, что все понимали сказанное.

— Даже если и будут продавать, — задумчиво сказал Эркин, — не думаю, чтоб с нас заломили.

— Точно, — кивнул Иван. — Говорили, кто в город ходил, что в нашем киоске всё дешевле. Но ты здорово с этим вылез.

— Это про выплаты? — усмехнулся Чолли и покрутил головой. — Рисковал, конечно.

— Не хочу вслепую жить, — серьёзно ответил Эркин.

— Да, — кивнул Чолли. — Хуже нет, когда не знаешь, что завтра будет, чего ещё хозяин выдумает.

— И без хозяина хватает, — помрачнел Иван. — Живёшь, рассчитываешь, а тут… — он забористо выругался, — и вся твоя жизнь псу под хвост. Ты на Хэллоуин много потерял?

— Брата, — ответил Эркин. — Ну и… Если посчитать… За квартиру до Рождества заплатили, картошки, дров, керосина на всю зиму запасли… Алиса ко мне в Цветной вся в крови пришла, Женю мёртвой считал, да… Ладно, — оборвал он себя. — Каждый своего хлебнул.

— Это да. И мало никому не было, — Иван, явно пересиливая себя, смял и выкинул за борт окурок, достал новую сигарету. — Мои в яме отсиживались, там вода по грудь, ну и… девчонок она удержала, а сама… Слегла и не встала. В три дня сгорела. Ладно, хватит об этом. Чолли, а ты куда собираешься? В город?

— Я городской работы совсем не знаю, — покачал головой Чолли.

— Это мужской подёнки? — удивился Эркин. — Дров поколоть не сможешь?

— С такой работы я семью не прокормлю, — вздохнул Чолли. — У тебя жена грамотная, хорошо зарабатывать может. А я один кручусь.

Эркин насупился, но промолчал. Что Женя грамотная, все и так знают. Ещё с первого лагеря, а что у неё хорошая работа была, так это сам как-то у пожарки трепанул. Да и правда это. У Жени заработок был больше.

— Нет, — снова вздохнул Чолли, — в городе мне не прожить. И своё хозяйство я не потяну. Пока. Вот подрастут мои… — он улыбнулся.

— Парни у тебя? — спросил Иван.

— Два парня и девчонка, — Чолли достал сигареты и долго закуривал, пряча лицо в ладонях.

— Батраком тоже… несладко, — сказал Эркин.

Чолли наконец закурил и выпрямился. Глаза у него влажно блестели.

— Знаю. Но если будет дом и земля у дома… Найси сможет обиходить. У неё на зелень рука лёгкая. Огород, да мой заработок… Я конюхом был, да и другую работу знаю. Объездчиком могу, пастухом…

— Пастухом — это на перегон идти, всё лето семьи не увидишь.

— Зато на всю зиму деньги привезу.

Чолли улыбнулся, но Эркин упрямо тряхнул головой.

— Я знаю, этим летом так работал. Так от одних мыслей извёлся.

— И это, конечно, — согласился Иван, — оно так. Когда не знаешь, что там дома без тебя… Так ведь и в городе с собой их на работу не возьмёшь.

Теперь вздохнули все трое. И снова пошёл нескончаемый разговор всё о том же: куда податься. У Ивана, как и у них, родни там не было. Война, угон… если кто и уцелел, то не найти. Ему тоже было всё равно, куда ехать.

— Записался со своей?

— Нет, — мотнул головой Иван. — Молода больно, ей это, как игрушки пока. А там…

— Сама забрюхатит, — закончил за него Чолли.

— Ну, тогда чего, — развёл руками Иван, — тогда уж делать нечего, тогда уж как положено.

И все трое с удовольствием заржали, вспомнив разговоры у пожарки.

Тим, услышав смех в кузове, улыбнулся. Интересно, чего они там так веселятся. Ну вот, теперь налево, под мост и там второй направо. Совсем ничего осталось.

Пискнув тормозами, серый "линкор-люкс" остановился у ворот склада. Говард выключил мотор и вышел, оглядел пустынную улицу.

— Добрый день, сэр, — управляющий складом Джек Хантер приветствовал его с подкупающе искренней улыбкой. — Поздравляю вас с праздником.

— Спасибо, Джек, — кивнул Говард. — Вы один?

— Да, сэр, — Хантер развёл руками. — Праздник. Но они сказали, что не нуждаются в грузчиках.

Говард кивнул.

— Да, я знаю, — задумчиво пожевал губами. — Все переговоры будете вести вы, Джек. Меня не представляйте.

— Да, сэр. Благодарю за доверие, сэр.

Говард иронически хмыкнул.

— На здоровье, Джек. А пока отгоните мою машину. От русских скотов всего можно ждать.

— Да, сэр. Разумеется.

Когда Джек отъехал, Говард ещё раз оглядел улицу, вернее проезд между складами. Все двери закрыты, на немногих окнах опущены металлические жалюзи. День Благодарения. Из года в год вся Империя благодарила Бога за щедрый дар. Именно Бог дал им эту землю, дикую и заселенную краснокожими дикарями, чтобы её очистили от дикарей и обратили во славу Божью. И дал привезённых с другого материка чёрных дикарей, чтобы и те смогли потрудиться во славу Его, и… и вот. Мерзость запустения. Проклятые русские. Предавшие свою расу и Божью волю, да те же дикари, только смущавшие своим цветом. Всё, всё было правильно, как надо и как должно. Неприятности временны, а победы вечны. И вот… На День Благодарения должны пройти первые после Возрождения торги. Скот должен стоять в стойле, а не разгуливать без привязи. Но русские оказались ещё коварнее. Им мало разгрома Империи, освобождения рабов. Они ещё вывезли индейцев, а теперь забирают угнанных! Но и это можно перетерпеть, всё подготовить и добиться Возрождения… Кое-что осталось. Кое-какая земля и то, что называется недвижимостью и материальными ценностями. Но чтобы затевать новую игру, нужны деньги. А их нет. О счетах СБ и особенно отдельных специальных фондах он не мог думать спокойно. Такая работа, такое дело, и из-за глупого упрямства Джонатана всё впустую. Оставить все деньги на счетах СБ, переподчинить СБ специальные фонды… Глупец, надеялся перевести их на свой личный. А достались они русским. Дикари глупы, но коварны. Хапнули всё так, что концов не найти. Ловкачи. Не ждал от них такой прыти. И самое неприятное: уже неделю никаких известий из Клуба. Но об этом не сейчас…

— Всё в порядке, Джек?

— Да, сэр.

Хантер протянул ему ключи от машины. Говард, кивнув, забрал их и небрежно сунул в карман пиджака. Конечно, его статус обязывает иметь шофёра, но… в такие времена лучше всё делать самому. По многим причинам. Физиономия Хантера лучилась пониманием и стремлением выполнить любое пожелание, но доверять этому… Доверять никому нельзя. Но и показывать своё недоверие — тоже… весьма нежелательно. Азы, усвоенные давным-давно.

— Неплохая сделка, сэр, — осторожно сказал Хантер.

Говард задумчиво кивнул.

— Я возвращаю свои деньги, Джек. Правда, это только ничтожная часть моей собственности, но… — Говард позволил себе улыбнуться, — хоть что-то.

— Да, сэр. Русские ограбили нас. Сначала рабы, потом индейцы, а теперь… — Хантер развёл руками. — У меня были два электрика, толковые, хоть и русские, чего им не хватало? Жили здесь же, в подсобке, у каждого своя койка, паёк по стандарту, одежда тоже. С декабря сокращённые смены и свободное время с выходом. И вот… Хэллоуина испугались, что ли? Так тоже ничего же не случилось… такого. Просто сказал о восстановлении прежнего распорядка. Ушли оба. Да ещё сманили подсобника из цветных. Это, я считаю, сэр, чистая подлость. Цветные должны остаться здесь. Русские не имеют права их вывозить.

— Они победители, Джек, — Говард кивнул своим мыслям и непроизнесённому вслух уточнению: "Пока". — Победитель имеет право на всё.

— Да, сэр, — Хантер был очень польщён возможностью поговорить с боссом, с самим Говардом, и соглашался с любым его высказыванием.

Но Говард очень давно не сталкивался с другим отношением, и эта почтительность его не трогала, даже не замечалась им.

— Как ваши внучки, сэр?

— Спасибо, Джек, хорошо. У вас, надеюсь, тоже всё в порядке.

— Да, сэр, благодарю вас, сэр, — сиял широченной улыбкой Хантер.

Из-за угла медленно, плавно вписываясь в поворот, показались два грузовика. Говард кивнул Хантеру и отошёл на десяток футов. Хантер вернулся к дверям склада и встал в по-хозяйски вызывающей позе. Говард одобрительно кивнул.

Машины остановились на погрузочной площадке перед складом, и из кузовов и кабин вышли люди. Так — быстро прикидывал Хантер — шестеро грузчиков, два шофёра, солдат с автоматом, берегутся после Хэллоуина русские свиньи, баба в форме, ого, майор. Вот чёрт, принесло старика, ему угодить — русским гнилья подсунуть. И нарваться на что угодно, вплоть до… здесь же у стены и положат, с них станется.

— Вы управляющий? — равнодушно-деловым тоном спросила Берестова.

— Да, — и помедлив, Хантер добавил: — Майор.

— Товар готов?

Не будь старика, он бы с ней договорился, чтоб всем хорошо было, казённые закупки, тем более армейские, везде и всегда… гм, взаимовыгодны, но теперь расовую гордость демонстрировать надо, а баба — сразу видно — ушлая, ишь как смотрит, шлюха русская.

На одинокого то ли прохожего, то ли праздного ротозея никто особого внимания не обратил. Скользнул по нему равнодушно любопытным взглядом и Эркин. Но, посмотрев на Тима, встревожился. Лицо Тима заметно посерело, а на висках и лбу выступил пот. Эркин подошёл к нему вплотную и спросил по-камерному:

— Ты чего? Увидел кого?

Тим кивнул и, судорожно сглотнув, ответил:

— Мой… хозяин… Старый хозяин…

— Стручок седой? — догадался Эркин. — Плюнь и разотри. Иди, в кабине посиди.

— Нет, — Тим сжал зубы так, что вздулись на скулах желваки, и выдохнул, разделяя слова: — Я… не… отступлю…

Берестова закончила разговор с Хантером, распорядилась:

— Открывайте, — и подошла к ожидавшим её у машин. — Сейчас откроют, отметим наши ящики и начнём грузить.

— Может, лучше к воротам подогнать? — сказал Эркин. — Ну, чтоб далеко не носить.

Берестова посмотрела на него и улыбнулась.

— Делайте, как вам удобнее.

И само собой получилось, что командовать стал Эркин. Грузовики подогнали к воротам и поставили открытыми бортами к ним. Загружают сразу оба грузовика: четверо — в каждом кузове по двое — грузчик и шофёр — принимают и укладывают, а четверо подносят. Берестова придирчиво проверяла маркировку каждого ящика. Хантер больше всего был доволен тем, что они зашли внутрь, а старик остался на улице, без него куда спокойнее. Но до чего же баба въедливая, такой очки не вотрёшь и не подсунешь… хотя, стоп-стоп, команды на подмену не было, так что у него полное право… он в своём праве… он исполнитель, никакой отсебятины…

Помогая принимать и укладывать ящики, Тим всё время чувствовал на себе этот взгляд, от которого стягивало кожу ознобом. Но только плотнее сжимал губы. Нет, он не поддастся. Его ждут… Дим, Зина, Катя… Катя, Дим, Зина… Зина, Дим, Катя… Он снова и снова повторял их имена как заклинание. Да и установить, разложить и закрепить груз в кузове так, чтобы ящики не мешали заднему обзору, не подавили друг друга, и чтобы парни могли всю дорогу спокойно и удобно сидеть… это тоже требует внимания и сосредоточенности.

Говард не смог не отметить чёткость, с которой работали сразу два конвейера. Действительно, таких работников жаль терять. И на перепродаже можно было бы неплохо заработать, и в аренду сдавать. Но это были так… побочные соображения. А основное внимание… да, высокий негр в кожаной куртке. Неужели кто-то из гриновских прежних десяток уцелел? Это было бы очень… удачно. Вряд ли Грин разнообразил формулы. Каждый десяток дрессировать на свой код — слишком предусмотрительно для Грина, в принципе весьма недалёкого. Так что подчинить себе этого чёрного — не проблема. А имея такое оружие, можно будет подумать и о восстановлении прежних связей и отношений. А то слишком многие уверились в своей безнаказанности и независимости. Светло-голубые, уже по-старчески блёклые холодные глаза Говарда, не отрываясь, следили за работающими, а губы складывались в угрожающе ласковую улыбку.

Закончив погрузку, подняли и закрепили борта и встали в кружок покурить, пока начальство закончит с документами.

— Ты смотри, сколько…

— Да-а, каждому хватит.

— Каждому, не знаю, а на детей точно.

— Это по скольку на рот давать будут.

— Яблоки, апельсины, а эти длинные, как их?

— Бананы, темнота.

— Вкусная штука!

— Ел?

— Охренел? Когда?

— Бананов мало.

— Ну, хоть по штучке.

— Но чтоб всем, это да.

Тим не участвовал в общем разговоре, боясь, что, как откроет рот, так прорвётся сотрясавшая его изнутри дрожь. Пристальное внимание Говарда заметили и остальные.

— Чего этот чмырь уставился?

— На работу, что ль, позвать хочет?

— Пусть он со своей работой катится… — Иван длинно выругался, вызвав одобрительные кивки. — Хватит, отпахал я на них. Сволочи.

— Так что, шуганём?

— Это можно.

— Охолонь. Визу на таком мозгляке терять…

— Да, обидно.

— Хрен с ним, пусть пялится. Сейчас майор подпишет и поедем.

Эркин посмотрел на Тима и успокаивающе улыбнулся ему. Тим благодарно кивнул и попытался улыбнуться как можно веселее, но Эркина его улыбка не обманула.

Берестова и Хантер вышли из склада, и Хантер закрыл ворота. Говард быстро подошёл и остановился так, чтобы оказаться достаточно близко к курившим.

— Уже закончили, Джек?

— Да, сэр, — улыбнулся Хантер.

— Что ж, — кивнул Говард, — интересная ситуация…

Эркин увидел помертвевшее лицо Тима и рывком, ещё не зная, что сделает, кинулся к этой сволочи. Говард уже открыл рот для следующего слова. Паузу нельзя ни сокращать, ни передерживать, каждое слово должно прозвучать чётко и отдельно. Шесть слов — шесть уровней подчинения. Реакцию на вводный сигнал черномазый показал отчётливо. Но второго слова он произнести не успел. Перед ним встала, заслонив собой весь мир и прежде всего негра в кожаной куртке, высокая и особенно широкая из-за толстой рабской куртки фигура. И второе ключевое слово не прозвучало. Вместо него, необратимо разрушая формулу, у Говарда вырвалось:

— Чего тебе?

— Позвольте прикурить, сэр, — подчёркнуто вежливо ответил Эркин, извечным жестом курильщиков показывая зажатую в пальцах сигарету.

— Что?! — изумился Говард и, вглядевшись в это красивое, издевательски вежливое лицо, выдохнул: — Ах ты, скотина, погань рабская, ты…

Но рядом с Эркином уже встали Абросимов и Чолли, быстро подходили остальные, и Говард с ужасом увидел, что кольцо вот-вот сомкнётся. Выход… Говард попятился, отвернулся и наткнулся взглядом на солдата с автоматом на груди. Ствол смотрел в упор, и руки наготове.

Всё вместе не заняло и нескольких секунд. Презрительно отвернувшись от Говарда, Эркин по-русски спросил Берестову:

— Можно ехать?

— Да, — улыбнулась она и, вежливо кивнув Хантеру, пошла к машине.

Со смехом, шутками и подначками расселись по машинам. Тим успел только благодарно хлопнуть Эркина по плечу, шепнув:

— За мной.

— Сочтёмся, — ответил по-русски Эркин, залезая в кузов.

Согласно взревели моторы, и заполненные грузовики плавным ходом покинули площадку перед складом.

— Мою машину! — Говард кинул ключи Хантеру.

Тот поймал их на лету и мгновенно исчез.

Говард хотел избавиться от свидетеля своего унижения, что Хантер отлично понимал. Это могло обернуть большими, очень большими неприятностями и для него самого, и для семьи. Старик не знает пощады. Но и силы у него уже не те. Так что… может, и обойдётся.

Когда он подогнал машину, Говард уже успокоился. Во всяком случае, внешне. Он поблагодарил Хантера кивком и достаточно приветливо попрощался. Когда серый "линкор-люкс" скрылся за углом, Хантер перевёл дыхание и вытер мокрое от пота, несмотря на холодный ветер, лицо. Ну, устроили русские свиньи праздничек, ну… Но, вспомнив искажённое страхом лицо старика, не смог не улыбнуться. Воспоминание не из тех, каким можно поделиться, но всё равно — приятно.

…В грузовиках бушевало веселье. Никто особо не понимал, в чём было дело, но дать какой-то сволочи по морде… да ещё так, что ни одна сволочь не придерётся… это ж праздник! Светит солнце, от ящиков сладко пахнет, и сладость эта наша, а не чья-то там.

Слыша взрывы хохота в кузове, Тим только головой крутил. Надо же, как разошлись. Надо же… надо же… неужели обошлось, неужели он смог, неужели это больше не имеет власти над ним? Да нет — тут же оборвал он сам себя — не влез бы Мороз, так где бы ты был сейчас? Первое слово ещё не страшно, не так страшно. А остальные слова Мороз не дал сказать, прикрыл собой. И другие мужики как кинулись. Все, сразу. Тим вспомнил лицо Старого Хозяина, когда тот уходил, и улыбнулся. Впервые Старый Хозяин получил… по носу, по морде, нет, надо же, как получилось, как повезло. Тим рассмеялся, плавно вписывая тяжёлый грузовик в поворот.

— Какая хорошая погода сегодня, — тщательно выговаривая слова, сказал он Берестовой по-русски.

Тиму было сейчас всё равно, что говорить и с кем. Счастье ещё, что руки и голова заняты.

— Да, — улыбнулась Берестова, — с погодой нам повезло.

"А могло и не повезти", — закончила она про себя. Явно готовилась какая-то провокация, но хорошо, что семейные мужчины в бригаде, парни, молодые — точно бы сорвались. И кто знает, сколько ещё недобитков сидело за дверями соседних складов наготове. Если бы началось…

— И вообще… день очень удачный, — сказала она вслух.

Тим радостно кивнул. Удачный день. Точно сказано. День удачи. А вон… вон уже и лагерь виден. Ну да, обратная дорога всегда короче. Подъезжая к воротам, Тим посигналил, и они плавно открылись.

— К складу? — повернулся Тим к Берестовой.

— Да, — кивнула она. — Сразу и разгрузим.

В окружении быстро растущей шумной толпы грузовики медленно подкатили к лагерному складу и развернулись под разгрузку. Не дожидаясь полной остановки, Эркин выскочил из кузова. Кивнув мелькнувшей в толпе Жене, он счастливо, сам не зная, чему так радуется, заорал, перемешивая английские и русские слова:

— А ну, осади, не мешай работать!

— Жадоба! — кричали ему в ответ. — Другим тоже дай!

— Обойдётесь! — поддержал Эркина Иван. — Эй, куда тут чего?

Они — все шестеро — никого не подпустили к своей работе. Играючи, хвастаясь силой и сноровкой, перетаскали и сложили ящики. Тим и Семён повели грузовики в гараж. И к общему крайнему изумлению, склад не закрыли, а тут же в дверях поставили стол с весами, сбоку села лейтенантша из канцелярии со списками, а за весами встала буфетчица.

— Что, прямо сейчас? Кому? Всем? По скольку? Да тихо там… — загомонила толпа.

Комендант переговорил с Берестовой и ещё двумя из Комитета и встал у стола. Поднял руку, призывая к тишине. И волной — от передних к задним — тишина установилась.

— Фрукты получат все. Бесплатно. Килограмм яблок и килограмм апельсинов. Каждому. Всем, кто до шестнадцати, ещё по полкило бананов. Беременным и кормящим тоже. Выдавать будут, пока все не получат. Ездившие в город, грузчики и шофёры, получат первыми.

Комендант замолчал, и началось выстраивание очереди. Комендант не уходил, поэтому не то что кулаки, языки все мудро и предусмотрительно придерживали.

Когда от гаража, сдав машины старшему механику, подошли Тим и Семён, их жёны уже стояли первыми в длиннющем хвосте.

Дим и Катя подбежали навстречу Тиму, повисли на его руках. Зина счастливо улыбалась, но когда Тим с детьми подошёл, строго сказала:

— Не балуйтесь, стойте смирно.

Буфетчица под перекрёстным огнём сотен глаз проверила и поставила весы на ноль, кивнула двум стоящим за её спиной девушкам из столовой, и те сразу ушли внутрь склада, и строго посмотрела на первого в очереди. Им был Тим.

— Фамилия?

— Чернов.

— Семейный?

— Да.

— Ищи, Ксюша.

Лейтенант Ксюша, быстро перелистав списки, поставила галочку.

— Есть. Двое взрослых и двое детей.

— Давайте, девки, — скомандовала, не оборачиваясь, буфетчица. — Четыре, четыре и один.

В глубине, где накладывали фрукты в пакеты, были весы, или это глаз с рукой так набиты у девушек, но, когда первый из трёх больших пакетов жёсткой коричневой бумаги встал на весы, то стрелка точно указала на четвёрку.

Тим бережно принял три объёмных пакета и отошёл.

— Корсик. Семейный.

— Двое взрослых, трое детей.

— Пять, пять и полтора, — скомандовала буфетчица.

Зина взяла у Тима пакет с апельсинами, а самый лёгкий — с бананами — отдала Диму, чтоб помогал, и они не спеша пошли к своему бараку, а сзади звучало:

— Мороз, семейный.

— Двое взрослых, один ребёнок.

— Три, три и половинка.

— Редокс, семейный.

— Двое взрослых, трое детей, кормящая.

— Пять, пять и два…

Дим сунул нос в пакет и споткнулся.

— Осторожней, Димочка, — Зина улыбнулась, — придём когда, там и выложим, — и Тиму: — Там апельсины ещё от свадьбы оставались, так я их после завтрака дала.

Её вопросительная интонация подсказала Тиму ответ:

— Правильно. И сейчас ещё поедим.

— До обеда? — засомневалась Зина.

— Яблоки можно, — решил Тим и добавил: — А бананы с собой на обед. Съедят на третье.

Дим шёл рядом с отцом в обнимку с бумажным пакетом и внимательно слушал: перспектива яблока до обеда и банана в конце его устраивала. Катя семенила рядом с ним, заботливо поддерживая угол пакета.

Эркин нёс все три пакета. Станет он Женю нагружать, как же! И разве ж это тяжесть? Вскоре его нагнал Чолли со своими.

— Слушай, — озабоченно спросил Чолли, выглядывая из-за пакетов, — эти, как их, бананы, как чистят?

— А так! — Женя остановила Эркина, вытащила из пакета банан и стала показывать. — Вот так. Держишь, верхушку надломил и вот так… И всё.

Эркин наблюдал за её действиями с неменьшим интересом. Женя отдала банан Алисе для дальнейшей обработки и использования, и дальше они пошли все вместе. Мужчины, нагруженные пакетами, впереди, а Женя и Найси за ними. Женя объясняла, как давать яблоко маленькому. Наскоблить ложечкой мякоти чуть-чуть. И банан с молоком намять, как кашку жиденькую. И тоже чуть-чуть. Перекормить опасно, хуже недокорма бывает.

— У меня молока столько стало, — застенчиво сказала Найси. — Никогда раньше так не было.

— Еда хорошая, — кивнула Женя, — вот и прибывает.

— Да уж, — улыбнулась Найси, — кормят нас, как на убой. А вот дальше что будет?

— Ты, главное, не беспокойся, а то молоко испортится.

Их догоняли другие женщины, присоединяясь к разговору. И в барак входили уже целой толпой, перекликаясь и обсуждая.

В своём отсеке Эркин поставил пакеты на тумбочку и сел на койку Жени у входа, чтобы не мешать ей разбирать и укладывать. Алиса залезла к нему на колени, задумчиво разглядывая шкурку от банана.

— Алиса, пойди и выкини. И руки вымой, — сказала, не оборачиваясь, Женя.

— Да-а… — начала Алиса.

— Сейчас на обед пойдём, — Женя прибавила в голосе строгости: — Алиса, я кому сказала?

Эркин мягко снял Алису с колена и развернул её лицом к занавеске. Алиса покосилась на него, вздохнула и вышла.

— Тебя она слушается, — улыбнулась Женя, выпрямляясь и поворачиваясь к нему. — На обед яблоки возьмём. А банан я ей на молоко дам.

Женя держала в растопыренных пальцах три больших золотисто-красных яблока. Эркин встал и шагнул к ней, мягким ласковым прикосновением взял яблоки и, услышав приближающиеся шаги, сказал:

— Я пойду, помою их. Хорошо?

Женя кивнула. Эркин повернулся к занавеске и чуть не столкнулся с Нюсей, придерживающей подбородком три своих пакета. Гибко изогнувшись, он пропустил её и вышел.

Когда он вернулся, Нюси уже не было, в отсеке пахло свежеочищенным апельсином, а Женя и Алиса ждали его. Эркин вытер яблоки и засунул их в карманы куртки.

— Пошли?

— Пошли, — кивнула Женя, оглядывая уже одетую Алису.

Когда они вышли из барака и Алиса вприпрыжку убежала к столовой занимать очередь, Женя взяла Эркина под руку.

— Как в городе, Эркин? Празднуют?

— Да нет, вроде, — Эркин пожал плечами. — Я не заметил. Пусто. Ну, как в обычное воскресенье. Но мы через центр не ехали.

— А так, всё в порядке?

— А как же! — весело ответил Эркин. — Да там и не было никого. Мы приехали, забрали своё и уехали.

Женя посмотрела на его весёлое, улыбающееся лицо и поверила. Да и он сам верил. Не то, чтобы он забыл о том старике, он просто не думал сейчас об этом. Это была сволочь, сволочи дали по морде, и думать об этом нечего.

Фрукты принесли с собой в столовую все. Между тарелками лежали яблоки, апельсины, бананы. И компот пили уже только из привычки не оставлять ничего из пайка, раз дают — надо съесть. А фрукты… это же совсем другое. Многие, не только дети, но и взрослые, впервые такое попробовали. Но смаковать не дала вторая очередь, напиравшая в двери. Пришлось дожевывать на ходу, всё-таки и остальным поесть надо. Ну да ладно, никто ж не отнимет, на каждой койке лежат пахучие пакеты. Можно лечь и не спеша, спокойно поесть. Наесться.

Алиса доедала своё яблоко уже в отсеке, пока Женя её раздевала и укладывала. Чтобы не мешать, Эркин залез на свою койку и, лёжа на боку, сверху вниз следил за ними. Ему почему-то очень нравилось смотреть, как Женя возится с Алисой. Алиса, лукаво поглядывая на него, делала вид, что капризничает, а Женя так же для вида сердилась. Наконец она уложила Алису, укрыла одеялом и поцеловала в щёку.

— Всё, маленькая, спи.

— А Димку и Катьку и мама, и папа целуют, — заявила Алиса.

Женя растерянно посмотрела на Эркина.

— Я что, хуже них?! — добила Алиса.

Женя улыбнулась, и Эркин понял, что ему не отвертеться. Он соскользнул со своей койки и, наклонившись над Алисой, коснулся губами её щеки. Алиса удовлетворённо вздохнула и закрыла глаза.

— Ну вот, — сонно сказала она, — а то Димка задаётся.

Женя тихо засмеялась, прислонившись к Эркину. Он осторожно обнял её за плечи. Они стояли рядом и смотрели на Алису.

— Знаешь, — Женя положила голову ему на плечо, — я сегодня в отделе занятости была. Посмотрели мы с Зиной картотеку, поговорили с консультантом.

— Ага, — Эркин наклонил голову, касаясь губами волос Жени.

— Там, ну, в Ижорском поясе, есть такой город. Загорье, — Женя улыбнулась. — Молодой и растущий. Так там завод, механический экспериментальный. С большим кабе.

— С чем? — удивлённо переспросил Эркин.

Вообще он не так слушал Женю, как наслаждался звучанием её голоса, но пропустить непонятное слово не мог.

— Это конструкторское бюро. КБ. Им и машинистки нужны, и чертёжницы, и технические секретари-переводчики. А это всё мои специальности. Понимаешь?

— Ага, — сразу сообразил Эркин. — А уж грузчику на заводе всегда место найдётся. И, — он подумал о Тиме, — и шофёру.

— А Зина могла бы туда подсобницей, — кивнула Женя.

— За-го-рье, — задумчиво повторил Эркин, словно пробуя слово на вкус. — А с жильём там как?

— Мы без вас, ну, без тебя и Тима, не стали запросы сдавать. Надо вместе решать. Ты согласен на Загорье?

— А хоть куда! — сразу ответил Эркин.

— Эркин, ну, я серьёзно спрашиваю.

— Было бы тебе хорошо, — Эркин осторожно повернул Женю лицом к себе, сомкнул руки за её спиной. — И Алисе. Я серьёзно говорю, Женя. Надо будет на камнях спать и камни есть, буду. Но чтоб вам, чтоб вы… хорошо жили. По-человечески.

— А ты? — Женя обняла его за шею. — Куда мы без тебя, Эркин, ты что?

И Эркин не смог удержаться, поцеловал Женю. В глаза, углы рта, снова в глаза. И губы Жени отвечали ему. Она не отталкивала его, не сжималась в жёсткий, не подпускающий комок. Она…

Шевельнулась занавеска, впуская Нюсю, и Эркин замер. Отпрянуть он не мог, некуда.

— Ой! — выдохнула Нюся, — я только хотела апельсинку взять.

— Ничего-ничего, — засмеялась Женя.

Но Эркин уже опустил руки и мягко высвободился из объятий Жени.

— Я пойду, к пожарке или… К молоку я подойду.

Взял свою куртку и ушёл, ловко протиснувшись мимо Нюси. Так быстро, что Женя ни удержать, ни слова сказать не успела.

— Я помешала, да? — упавшим голосом сказала Нюся.

— Нет, — Женя подняла руки, поправляя волосы. — Всё в порядке, Нюся. Ты решила уже?

— Да. Тётя Женя, я… мне поговорить с тобой надо.

— Давай, — согласилась Женя, доставая из тумбочки сумочку для рукоделия и рубашку Эркина. — А я пока шить буду.

— Ага, — обрадовалась Нюся. — И я. И апельсинку съедим.

Она быстро сняла и повесила своё пальтишко-недомерок, достала из-под подушки свой узелок. Оглянувшись на занавеску, стащила через голову давно уже тесное платьице, оставшись в заплатанном заштопанном белье. И рубашка, и штанишки, казалось, и не рассыпались только из-за этих заплаток, а уж чулки… Нюся снова оглянулась на занавеску.

— Он постучит, — сказала Женя, усаживаясь поудобнее. — Подпушка оторвалась?

— Ага. И рукав опять вылетел.

Нюся говорила быстро, но очень тихо и с робкими извиняющимися интонациями. Она села рядом с Женей, и они принялись за шитьё.

— Ну, — подбодрила её Женя.

— Тётя Женя, этот… председатель сказал, что мы, ну, кто сам по себе и до шестнадцати, мы должны учиться. Чтобы профессию получить, специальность.

— Правильно, — кивнула Женя.

— Меня Рыжуля на повара зовёт, хлебное место, всегда сыты будем. А я, — Нюся вздохнула, — я как ты хочу. Секретарём-машинисткой.

— Я после школы в колледже училась, — задумчиво сказала Женя. — А здесь…

— А без школы никак?

— Ну, как же, Нюся, машинистка должна быть грамотной.

— В школе заработка не будет, — вздохнула Нюся. — Нам объяснили. Только жильё, обеспечение и карманных совсем по чуть-чуть. Ну, стипендия, что ли. А в таких, профессиональных, — тщательно выговорила она, — там сразу практика и заработок, и всё это.

— Это тоже много, — сказала Женя. — Ну, а учиться сколько?

— До шестнадцати можно только в школе, — Нюся, низко пригнувшись, перекусила нитку и взялась за рукав. — А на повара… там на подхвате когда, мы же на подхвате, когда учимся, там баки эти, кастрюли ворочать, плиту топить да чистить… надорвёшься. Я же работала уже так, меня посудомойкой пристроили, чтоб подкормилась, а меня к посуде, ну, с остатками и не подпускали, я потом, после всех из бака себе выбирала, что осталось.

Нюся снова вздохнула, а Женя, представив эту картину, невольно поёжилась. Но Нюся этого не заметила и стала расспрашивать про учёбу. Женя пустилась в долгий рассказ о школе и колледже, чему и как она училась. И за разговором время прошло, ну, совсем незаметно.

Когда в стойку занавески постучали, Нюся, ойкнув, стала натягивать платье, путаясь в рукавах.

— Минутку, Эркин, — сказала Женя, убирая шитьё.

— Всё, — выдохнула Нюся, застёгивая платье.

— Входи, Эркин, — позвала Женя.

Сразу шевельнулась занавеска, и Эркин вошёл в отсек. Стало совсем тесно. Нюся сдёрнула своё пальтишко и выскочила наружу. Женя улыбнулась Эркину.

— Разбуди её.

Эркин кивнул и наклонился над разметавшейся Алисой, погладил по голове.

— Алиса, проснись.

Алиса вздохнула, медленно открыла глаза и расплылась в счастливой улыбке.

— Э-э-ри-ик, ты пришёл?

— А я не уходил, — рассмеялся Эркин.

— Да-а? — удивилась Алиса, садясь в постели. — А чего ты тогда в куртке?

— Заметила? — весело удивился Эркин. — Ну, молодец, — и подражая Жене, сказал серьёзно: — Вставай и одевайся. На молоко пора.

— А банан? — спросила Алиса, расстёгивая пижамку.

— Будет банан, — пообещала Женя. — Давай быстро, не копайся.

— Я снаружи подожду, — сказал Эркин.

Всё-таки он был слишком большим для тесного отсека. И хотя ему, пока Алиса спала, удалось найти укромное место и как следует размять и потянуть мышцы, нывшие после возни с ящиками — сегодня никто не помешал — чувствовал он себя стеснённо.

Когда Женя вывела умытую и одетую Алису, Эркин ждал их, стоя у барака, и улыбнулся им, улыбнулся той, памятной Жене улыбкой, от которой, как ей показалось, даже солнце ярче стало.

Большинство детей на молоко сегодня принесли бананы: не одна Женя такая умная. Держа Эркина под руку, она огляделась.

— Какой день хороший, правда?

— Правда, — кивнул Эркин. — А вон и Тим. Эй!

Он призывно махнул рукой, и Тим с Зиной подошли к ним. По довольному виду Тима, Эркин понял, что тот и думать забыл о беляке. Ну и правильно! О всех хозяевах думать…

— Загорье, по-моему, нам подходит, — говорила Зина. — И название такое хорошее.

— Да, — кивнул Эркин. — Похоже, город стоящий.

— Похоже, — согласился Тим. — Не думаю, чтоб мы здесь что получше нашли. Главное — как там с жильём. Сколько на запрос ответа ждать?

— Надо было сегодня сдать, да? — встревожилась Зина.

— Ничего, — улыбнулась Женя. — Это можно и сейчас сделать.

— И в справочной надо будет посмотреть, — кивнул Тим. — Там есть что на английском или только по-русски?

— Я не посмотрела, — смутилась Женя.

Тим кивнул и улыбнулся.

— Спросим у библиотекаря. Её Алёной зовут, так?

— Да, — кивнула Женя. — А пожилую — Нина Алексеевна.

Тим шевельнул губами, повторяя про себя имя.

— А что, — сказал Эркин, — до ужина погуляют, а мы посмотрим. Может, — он поглядел на Женю, — и решим сегодня.

— А чего ж нет, — поддержал его Тим. — Фрукты получили, можно ехать.

Все рассмеялись. Да и во всём лагере сегодня царило веселье. День Благодарения здесь никто не праздновал, но настроение — то ли из-за солнечной погоды, то ли из-за фруктов — было праздничным. Даже то, что дети сегодня с молока вышли перемазанными как никогда, не уменьшило общего веселья.

— Господи, — Женя носовым платком вытирала Алисе щёки, — ты что, умывалась бананом, что ли?

— Ну-у, — неопределённо протянула Алиса, косясь на Дима, с которым проделывала ту же операцию Зина.

— Понятно, — вздохнула Женя. — Пошли мыться.

Зина кивнула.

— Да уж. Это надо уметь так вымазаться. Катя, не трогай платок, его ж не отстираешь потом.

Зина решительно взяла Катю и Дима за руки и повела к бараку. Тим и Эркин переглянулись, и оба улыбнулись.

— В библиотеку? — спросил Эркин.

Тим кивнул.

— Попробую. Может, и узнаю чего. Пошли?

— Пошли, — согласился Эркин.

Вдвоём они направились к административному корпусу.

— Загорье — так Загорье, — негромко говорил Тим. — Будет жильё, я и думать не стану больше. Рвать надо отсюда. Я два раза в город выходил, дважды и… встретил.

Эркин зло усмехнулся.

— Я тоже. Как вышел, так и встретил. Тебя часто продавали?

— Меня в аренду сдавали, — угрюмо ответил Тим.

Эркин понимающе кивнул.

— Ясно. Плюнь и разотри. Уедем и всё, и оборвано.

— Да. Только на это и рассчитываю. Понимаешь, — Тим судорожно сглотнул, — понимаешь, я сегодня не просто так, я не трус, не думай, просто…

Но они уже вошли в корпус, и Тим замолчал. Эркин ни о чём его не спрашивал. Захочет Тим, так сам и скажет.

Увидев их, Алёна улыбнулась.

— Здравствуйте, что вы хотите узнать?

— Здравствуйте, — Эркин слегка выдвинулся вперёд и улыбнулся. — Мы бы хотели узнать про Загорье. Город в Ижорском поясе.

— Пожалуйста-пожалуйста, — она пошла к стеллажам с книгами.

— Если можно, на английском, — попросил Тим.

Алёна полуобернулась к нему.

— Справочная литература только на русском. Но я вам всё расскажу.

— Будем вам премного обязаны, — сказал по-английски, склонив голову, Эркин.

И сам удивился, что ему удалось закончить эту фразу без положенного и, казалось, навечно вбитого в него обращения: "Мэм". Тим ткнул его в бок и подмигнул, когда он обернулся. Алёна тоже улыбнулась, вытаскивая с полки несколько брошюр.

Когда Женя и Зина, умыв детей и отправив их гулять, пришли в библиотеку, Алёна уже заканчивала рассказ про Загорье. Зина и Женя тихонько подсели рядом с мужьями и молча дослушали.

— Ну вот, — Алёна улыбнулась и обвела взглядом своих слушателей. — Вот такой это город.

— Большое спасибо, — поблагодарил Тим и встал, а за ним вскочила и Зина.

Встал и Эркин, вежливо помог встать Алёне и Жене.

Когда все четверо попрощались и вышли, Алёна, ставя на место брошюры, тихо, как про себя, сказала:

— Ну, до чего же красив.

Слышавшая это Нина Алексеевна молча кивнула и вздохнула.

В коридоре Эркин посмотрел на часы.

— Успеем запрос сдать?

— Успеем, — решительно сказала Женя. — Так что, Эркин, Загорье?

— Выбирай, не выбирай, а ехать надо, — Эркин улыбнулся. — Загорье не хуже, а будет ли лучше… там увидим.

— Согласен, — кивнул Тим. — Зина, как?

— Куда ты, туда и я, Тимочка, — засмеялась Зина.

— Ну всё, решили — так пошли, — сказал Эркин, беря Женю под руку.

— Пошли, — улыбнулся и тут же стал серьёзным Тим.

Времени у них оставалось уже в обрез. Из комнат выходили люди. До ужина всего ничего. А ещё найти и умыть к ужину детей. Так что надо спешить. И нечего — резину или чего там ещё говорят — тянуть. Решили? Так решили.

Вечер Дня Благодарения. Традиционный семейный ужин с традиционным главным блюдом — традиционной индейкой. В традиционном благопристойном молчании. Вот только в огромной столовой в огромной люстре светятся лишь две лампочки, так что не только углы, но и стены неразличимы в сумраке, почти темноте, а за огромным столом сидят три человека.

Говард привычно, не задумываясь над совершаемыми действиями и произносимыми словами, прочитал молитву и нарезал индейку. Сидящих с обеих сторон от него внучек он словно не замечал. Как и всего остального.

Маргарет вертела в руках бокал с соком — старый дурак решил: до совершеннолетия никакого алкоголя! — насмешливо поглядывала на сестру. Вот дура, нос распух, глаза красные, опять ревела. Как же, ни мамочки, ни папочки, ни братика, ни дядюшек за столом нет, и никогда не будет. Никак не поймёт, что только потому у них теперь есть шанс: они единственные наследницы. Всего. И пусть не понимает. Тогда наследница будет одна, единственная. Что и требовалось. Если удастся сбагрить сестрицу в психушку, то и без проблем. Но старик упрётся. Ему нужны мы обе. Чтобы рвали друг другу глотки под его присмотром. Ну ничего, старый пердун тоже не вечен, придёт и её час. Вот тогда… а пока пускай сестричка хнычет.

Как по заказу Мирабелла слишком громко всхлипнула, и Говард недовольно посмотрел на неё. Мирабелла судорожно сглотнула и пролепетала:

— Прости, дедушка, я просто вспомнила…

— Это твои проблемы, — холодно ответил Говард.

— Да-да, я понимаю…

Маргарет удовлетворённо улыбнулась, но промолчала. Старик быстро и очень внимательно посмотрел на неё. Да, эта — Говард. И своего не упустит, и чужое прихватит. Пожалуй… нет, пока лучше придержать. Пока… Проклятье, как всё сегодня одно к одному… Сначала эти скоты у склада. Мелочь, пустяк, но именно такие мелочи потом оборачиваются… нет, не неприятностями, а трудностями. Хантер, конечно, будет молчать. Но только пока его не спросят. Проклятье! Этот ублюдок, разумеется, понял главное: можно больше не бояться. Держать можно любого. Либо страхом, либо деньгами, главное не перепутать кого чем. Но денег нет, и тратить их, даже если бы были, на поддержание страха нерационально. А страх… без частого и наглядного подкрепления условный рефлекс угасает. Бледные губы старика шевельнулись в угрожающей улыбке, и на этот раз даже Маргарет всё поняла и сделала лицо "очень послушной девочки".

Старик этого не заметил, и ужин закончился в чинном и благопристойном молчании. Девочки сразу попрощались, пожелали спокойной ночи и ушли к себе. В столовую вошёл Джейкоб убрать со стола и получить инструкции на следующий день. Из многочисленной прислуги — рабов и наёмных — остались трое. Джейкоб — раньше дворецкий, а теперь всё и про всё, и двое его подчинённых. Кухарка Глория, а теперь экономка, горничная и так далее, и Стенли — шофёр, автомеханик, садовник, электрик и тоже так далее. Почему остались именно они, или почему Джейкоб оставил именно их, и кому они — все трое — теперь служат, куда отправляют собранную информацию… Конечно, это надо выяснить, но не сейчас. Чтобы спрашивать, надо быть уверенным, что ответят. Чтобы ответили… опять же нужны деньги или страх. Так что пока надо просто учитывать это в своих раскладах. На завтра? Всё как обычно.

— Можете отдыхать, Джейкоб.

— Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи.

В кабинете — святая святых дома Говардов — всё как обычно, по заведённому много лет назад порядку. "Не ложись спать, не закончив дневных дел. Бодрствуй в труде", — усвоенная в детстве фамильная заповедь. Письменный стол пуст. Тоже давнее правило: "Ничего лишнего". И личного. Там, куда могут заглянуть чужие глаза.

Говард сел за стол, развернул свежий лист биржевых котировок и невидяще уставился в ряды столбцов и строчек. Это всё мишура, шелупонь, как любят говорить аризонские ковбои. "Главного глазами не увидишь". Итак, мысленно расчертим лист на две колонки. Плюс и минус. И внесём события дня.

Минусов больше чем плюсов. Опять расходы превышают приход, и, следовательно, прибыль стала убытком. По деньгам. Деньги за фрукты ушли официальному владельцу. А это… нет, раньше никаких проблем не было: автоматический перевод на другой счёт, оттуда дальше и через несколько стадий аккумулировались на одном из безымянных. А теперь вся автоматика полетела к чертям, русские сволочи подгребли всё безымянное как бесхозное, а офисные крысы без приказа не шевельнутся. Вернее, выполнят любой приказ. Своего начальства. А оно теперь боится русских. Проклятье. Сколько труда, времени и денег ушло на то, чтобы в банках остались только послушные. Они и остались. И послушно подчинились русским. "Ночной урожай" лежит и ждёт своего часа. Он даст живые наличные деньги. Но реализация через аукционы опять же требует посредников. Один уже отказался. Видите ли, боится "Лиги ювелиров". Год назад и намёков бы себе никто не позволил, а теперь чуть ли не впрямую и открытым текстом. Видите ли, он не "барыга" и краденым не торгует…

Говард нервно сглотнул, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Надо успокоиться. Раньше… раньше под рукой была… да, целая армия. И не те недоумки, которых удалось загнать на фронт, чтобы не путались под ногами и не лезли, куда не надо, а настоящая, его собственная армия. Готовая выполнить любой приказ, не подозревая об истинном командующем. Была… да, была власть. Власть и деньги неразрывны. Деньги дают власть, власть охраняет деньги. Убери одно, исчезнет и другое. И восстанавливать утраченное надо тоже по обоим направлениям. Одно без другого невозможно, затраты превысят результат. Так и надо восстанавливать. Одновременно. На чём остановился? Барыга… Да, надо задействовать Систему. Прежние связи… кое-что осталось. Слишком многое делалось через Ротбуса. Но этот дурак дал себя убить. Хорошо, что хотя бы вовремя: перед русским арестом и ничего не успел наболтать. Из его контингента… Всё под контролем у русских: этот идиот возил с собой все карты. Но кое-что… да, этот сумасшедший уорринговец, как его, да, Найф, Джимми Найф. С ним уже начали работу… какие-то внутренние разборки. Комбинация пробная, но изящная. Если псих справится, то через него можно будет пойти дальше, войти в Ансамбль и… местная полиция — не русская контрразведка, с ней вполне можно — Говард усмехнулся — договориться. Хотя и там многие связи утрачены и оборваны.

Большие стоячие часы звучно отбили время отхода ко сну. Порядок незыблем! Говард встал из-за стола и пошёл в спальню. Молчание Правления "Старгого Охотничьего Клуба"… Но об этом можно будет подумать и завтра.