Перевод В. Бабкова

Когда Джейн ушла от меня к Барри Крамеру, мне было по-настоящему паршиво, но вообще-то к тому времени, как она с ним связалась, наш брак давно висел на волоске. Мы только и делали что препирались или искали повод для очередной ссоры. Барри был ее инструктором по медитации — этим он занимался до того, как стал ездить по разным компаниям и развивать у их менеджеров коммуникационные навыки. Я пропускал мимо ушей советы приятелей и не возражал против визитов Джейн к Барри, потому что благодаря им она стала спокойнее и почти бросила привычку напиваться до горючих слез и ругать меня за годы, которые не могла вернуть назад. Как-то днем я явился домой и увидел в нашей залитой солнцем гостиной Джейн в одном лифчике и Барри с руками на ее голых плечах, и приятного в этом было мало.

Когда я вошел с нашей дочкой Мари, они оба аж подскочили, а потом понесли какую-то чушь насчет того, что это, мол, новые упражнения по системе шиацу. Я накинулся на Барри с куском гофры, которую принес, чтобы поставить в ванной под раковиной. Дочка от моих криков заплакала. Я кое-что разбил и пообещал, что дальше будет хуже, и тогда они ушли все вместе — Барри, Джейн и Мари.

Помню, как Джейн стояла на пороге нахмурившись, с охапкой вещей в руках, и сказала, что я еще пожалею о своем поведении.

И она не ошиблась: я и правда пожалел, но не сразу и не то чтобы очень. Джейн выкупила мою долю нашего дома за приличную цену. Я поселился за городом в небольшом домишке на шести акрах земли, с ручейком во дворе. Домик был бы вполне ничего, если бы не полчища черных ос, которые прогрызали дыры в стенной обшивке. Эти твари поднимали жуткий скрежет, и по выходным, когда тоска становилась совсем нестерпимой, я немного отвлекался от мрачных мыслей, опрыскивая их норки ядом.

Я вскопал огородик и привык к хмурой кошке, которая приходила сидеть в кукурузе. Я заставил себя искать новую любовь и некоторое время думал, что нашел ее в девице с работы. В постели она прямо таяла, но в обычной жизни тоже страдала депрессиями, которые были ей очень дороги. Она часто звонила мне и по два часа вздыхала по телефону, чтобы я оценил глубину ее чувств. Скоро я порвал с ней, а после начал скучать и ругать себя за то, что не хватило соображения хотя бы сфотографировать ее голую.

С Джейн я виделся каждый месяц, в день, когда приезжал забирать Мари. После того как Барри заставил ее сменить алкоголь на травяные настойки, она заметно похорошела. Ненависти я у нее больше не вызывал, и теперь она относилась ко мне с этаким кислым участием. «На днях, когда ты прошмыгнул у нас под окнами, я даже расстроилась, — сказала она как-то. — Зря ты это. Но уж если решил сделать шпионство своим хобби, тогда хотя бы глушитель на трубу поставь, а то такой грохот, точно рыцаря в латах по улице волокут».

Слава богу, почти все лето после того, как мы расстались, она провела далеко: сначала была на родине Барри в Мендосино, в Калифорнии, потом в Орегоне и Седоне, которая в Аризоне, а потом вернулась и опять уехала в какой-то горный приют, чтобы общаться с кедрами и сливаться с космическим сознанием.

Вдруг в сентябре, рано утром, звонит. Я уже не спал и слушал, как осы едят мой дом.

— У нас тут в ашраме чепе, — сказала Джейн. — Можешь приехать забрать Мари? И Барри тоже, если ты не против.

Сначала я завелся, испугавшись, что Мари покалечила себя, пока взрослые собирали нектар с цветов небесного блаженства, но Джейн сказала, что нет, все дело в Барри. Он свалился с крыши или еще откуда-то, и теперь ему надо домой, потому что из-за поврежденной лодыжки он не может принимать позы. Она объяснила, что Барри не в силах ни нажимать педаль в автомобиле, ни сидеть с ребенком, пока она на занятиях. Было бы здорово, сказала она, если бы я согласился помочь.

Я не люблю ездить на своей машине далеко за город, и вдобавок меня не вдохновляла перспектива долгого путешествия с Барри Крамером. Но Джейн хотела, чтобы мы снова могли делать друг другу одолжения, и это меня тронуло. Она вроде как протянула мне оливковую ветвь, и, хотя эта ветвь была больше похожа на ободранный сучок, я сказал — ладно.

Их приют был в западной части штата, часах в трех езды. Следуя указаниям Джейн, я долго петлял по второстепенным дорогам, а потом остановился и вылез в очень симпатичном местечке — широкий луг, заросший золотарником, сбегал к озерцу цвета новых синих джинсов, окаймленному густым темным лесом. Не так давно я читал в газетах о женщине, которая погибла примерно в этих краях при странных обстоятельствах. Она исчезла во время уик-энда, когда отдыхала здесь с мужем. Все выглядело так, будто он ее и убил, писали газеты, и его уже хотели арестовать, но тут один охотник застрелил черного медведя и нашел у него в брюхе кусочек шляпки этой дамы. Так что вдовцу, можно сказать, повезло.

На территории приюта я прошел мимо молодой мамаши, которая сидела на раскладном столике и кормила грудью младенца. Неподалеку висели на турнике вниз головой несколько детей. Парень, который мотыжил участок с гороховыми плетьми, сказал, что знает мою бывшую жену, и махнул на брезентовую хижину, где она жила.

Барри сидел на полу внутри, положив больную ногу на скамеечку. Он поднял на меня глаза. В бороде Барри стало больше седины, чем когда мы виделись в последний раз, но она его не портила. Подтянутый живот, гладкая кожа, волосы без единой проплешины — по всем статьям лучше меня.

— Здравствуйте, Эд, — сказал он.

Джейн не соврала насчет ноги. Выглядела она кошмарно: серая от голени до кончиков пальцев, а на самой лодыжке — громадный лиловый синяк в форме спиральной галактики.

Я подошел и пожал ему руку.

— Черт возьми, Барри, — сказал я, — надо было позвонить мне раньше, чем начнется гангрена.

Он посмотрел на свою ногу и сделал такой жест, словно отгонял дурной запах.

— Сильно растянул, вот и все. Ничего особенного. Надо просто ее не трогать, а дальше организм сам справится. Незадача в том, что я уже внес аванс за первый этап, и обратно его не отдадут. Может, вы думаете, что на деньги в таких местах всем плевать, но, поверьте мне, эти люди считают каждый цент.

Хлопнула дверь, и вошла Мари. Увидев меня, она прикрыла один глазок и понарошку сконфузилась. Потом протянула мне ручки, и я подхватил ее под мышки.

— Я играла с Джастином, и смотри, что у меня получилось, — сказала она и сунула мне под нос свое запястье. Кожа на нем была красная и липкая. — Обжог сумаха, — гордо пояснила она.

— Фу, — сказал я и поставил ее обратно. — Слушайте, Барри, я бы поздоровался с Джейн, если вы знаете, где она.

Я еще не говорил ей, что подал заявление на перевод в Хот-Спрингс, где открывался наш новый филиал. Если его примут, я получу повышение и под моим началом будут работать люди. Я хотел, чтобы она была в курсе.

Барри покачал головой.

— Боюсь, это невозможно, — сказал он. — У нее сеанс уединения.

— Да я только сунусь на секундочку и скалу: «Привет».

— Мне очень жаль, но сейчас к ней никого не пустят, даже меня. Доступ закрыт на тридцать шесть часов. Если хотите, оставьте записку.

Я подумал.

— Ладно, не надо. Тогда поехали, что ли.

Барри поднялся, опершись на старый металлический костыль со сложенным полотенцем вместо мягкой подушечки сверху. Я хотел взять его рюкзак, но он решил показать, какой он кремень, и заявил, что справится сам. Потом поковылял за мной по дорожке, останавливаясь через каждые пять шагов, чтобы поддернуть лямку.

У машины я открыл ему дверцу, однако он не сразу полез внутрь. Барри стоял, покачиваясь на костыле, и озирал небо, поля и упавшие деревья, которые начали приобретать цвет фруктового мороженого. Он почесывал закопченную бороду и дышал глубокими, жадными вздохами.

— Эх, как же я буду скучать по всему этому, — сказал он. — Настоящий чистый воздух. Слава богу, есть еще на земле что-то, к чему эти олухи не могут приляпать фирменное клеймо. Страсть как не хочется уезжать.

С дальнего конца озера взмыла стая диких гусей. Они построились неровным бумерангом и потянулись в сторону. Барри поднял Мари, чтобы ей было видно их над машиной. Одной рукой он обнял ее за плечи, а другой подхватил под коленки, а потом прижал мою дочь к своему животу, и мне тут же стало ясно, что он делал так много раз. Не спуская глаз с гусей, Мари рассеянно теребила ухо Барри облезшей ручонкой. Я наблюдал за ними, а они — за птицами, которые перекликались такими голосами, точно кто-то выдирал из старых половиц ржавые гвозди.

Я сдвинул переднее кресло, чтобы Барри мог залезть назад и расположиться. Сначала он сунул туда костыль и оперся им на сиденье, когда залезал в машину. На конце костыля не было резиновой пробки, он зацепился за виниловую обивку и прорвал дырочку в форме короны. Барри покосился на меня, проверяя, заметил ли я, а потом виновато вздрогнул.

— Ой, — сказал он, — Барри, Барри, какой же ты неуклюжий сукин сын!

Я перевел дух.

— Ерунда, — сказал я.

Он потрогал дырку пальцем.

— Знаете что? Мы вам купим такой наборчик. Ну, которые продают, видели? Заклеим, и порядок.

— Такую большую не заклеишь. Да ладно, забудьте.

Я хотел было подвинуть кресло обратно, но Барри положил на него руку.

— Эй-эй, постойте-ка, Эд.

— Чего?

— Не надо на меня сердиться. Мы это починим. Если сами не сможем, заедем в ремонт, за мой счет. Правда.

— Да никто не сердится, — ответил я. — Это все равно не тачка, а хлам. А за ремонт они столько возьмут, что дешевле новую купить. Ну все, уберите руку.

— Можно я вам хоть пару долларов дам? — И он полез за бумажником.

— Нет.

Я пристегнул Мари к переднему сиденью, и мы тронулись.

Скоро мы уже ехали вдоль хребта, который идет по границе штата. Впереди, у дороги, маячила высокая расщепленная скала. Она смахивала на воронью голову с приоткрытым клювом.

— Мари! Как, по-твоему, на что похожа вон та скала?

Мари подумала.

— На жопу, — ответила она и залилась смехом.

— Интересно, — сказал я. — А я что-то не замечаю.

— Кстати, знаете, что это такое? — встрял Барри с заднего сиденья. — Вообще-то это застывшая лава из спящего вулкана. Внешние слои осадков быстрее разрушаются под влиянием погоды, и остается что-то вроде слепка внутренности горы.

Вскоре Барри задремал. Он прислонился головой к окошку прямо у меня за спиной и с присвистом дышал сквозь густые усы. От него исходил смешанный запах мыла, пота и простокваши.

Когда Джейн связалась с Барри, я многих о нем расспрашивал. Я знал одну дамочку, которая когда-то с ним якшалась. Она сказала, что от него всегда странно пахло, и я был рад это слышать. Еще она сказала, что у него огромный банан, что до этого он делает дыхательные упражнения, а после идет на кухню и настругивает целую миску свекольного салата.

Я поглядел в зеркальце. Барри положил здоровую ногу на спинку кресла Мари. Штанина у него задралась, обнажив голень толщиной с олений окорок, так густо заросшую черным волосом, что на нем можно было подвесить зубочистку.

Я уже стал жалеть о том, что откликнулся на просьбу Джейн. В мыслях у меня был разброд. Вы не можете сидеть в одной машине с новым любовником вашей жены и не вспоминать о ней всяких мелочей, не трогать того, что лучше было бы не ворошить. Как ее живот прижимается к вашей пояснице холодным утром. Ее, намыленную под душем, — какое это скользкое чудо. Одну давнюю ночь, когда вы кувыркались в таком самозабвении, что сломали два четвертьдюймовых шурупа, на которых держалась кровать.

Но начните прокручивать все эти старые пленки, и очень скоро на экран вылезет Барри из Мендосино — его голые пегие ляжки в вашей постели, свечи и ароматическая курильница на тумбочке рядом. Вы видите, как он подцепляет своим большим пальцем с желтым ногтем кружевную резинку ее трусиков и стягивает их медленно, может быть, с каким-нибудь замечанием про цветок лотоса. Вам не хочется представлять вашу покорную бывшую спутницу жизни, ее разверстое подрагивание в предвкушении и Барри, вздыбившегося между ее раскинутых коленей и вывесившего язык, как маорийский божок, в отвратительной судороге. Вам не хочется погружаться в размышления о Порхающих Бабочках, или Нефритовом Стебле, или Вратах Небесной Обители, потому что вы слишком хорошо помните, как однажды — а вернее, далеко не один раз — вы приходили домой за полночь, изрядно нагрузившись алкоголем, и наваливались на спящую жену, бормоча: «Ну давай, мамочка, перепихнемся».

Меня слегка замутило. Я стряхнул с себя дрожь, протянул руку и потрепал Мари по макушке. Она начинала засыпать.

Мари вывернулась из-под руки.

— Не трогай меня, когда я сплю, — сказала она.

Мы уже выбрались на тощее шоссе местного значения, которое бежало вниз через долину. На западе был длинный уклон, и внизу, где горы сходили на нет, раскинулась скатерть фермерских полей, свежая и ярко-зеленая, как бильярдный стол.

Некоторое время все ехали не разговаривая. Мари играла со своими пальчиками и что-то бубнила под нос. Солнце снаружи быстро садилось, наливая тенью прогалины между холмами. Другие водители стали зажигать фары, и я тоже включил их, а заодно и печку. Мари поднесла ладошку к вентиляционному отверстию, чтобы почувствовать, как оттуда дует тепленьким.

По поводу тепла у нас с Джейн шла постоянная война. Дома она никогда не могла согреться. Даже когда на дворе была середина июля, она требовала закрыть окна и включить обогрев. Я не позволял ставить терморегулятор выше двадцати градусов, и тогда Джейн зажигала конфорки на плите и угрюмо стояла над ними, как пещерная женщина, охраняющая угольки. Часто первое, что я видел, вернувшись с работы, была Джейн у плиты — волосы спутаны, край старой футболки висит в опасной близости от пламени. Я орал на нее, но это не помогало. Дважды она подпаливала себе ночную рубашку, и нам приходилось сдирать ее и затаптывать огонь.

Винил сзади захрустел, и я услышал, как Барри принял сидячее положение и зевнул.

— Скажите, Барри, Джейн до сих пор пытается сжечь себя на кухне?

— Не замечал, — ответил он.

Я рассказал ему про те два случая.

— Это меня не удивляет. С кровообращением у нее беда.

— А как насчет салфеток — она все еще разбрасывает по постели комки сопливых салфеток, когда у нее насморк? Бывает, ляжешь, а они как захрустят! Меня прямо выворачивало. Она до сих пор так делает?

Барри испустил сухой смешок.

— Без комментариев.

— Чего-чего?

— Прошу прощенья, — сказал Барри. — Честно говоря, мне как-то неловко. Несправедливо обвинять ее за глаза, когда она не может себя защитить.

— Да я только чтобы разговор поддержать, — сказал я и замолчал.

Я так и не спросил у него о том, о чем мне действительно хотелось спросить: снится ли Джейн по-прежнему тот сон, который мучил ее на протяжении всей нашей семейной жизни. Еще с тех пор как она была девочкой, ее преследовал этот двуслойный кошмар. Ей снилось, что рядом с ее кроватью кто-то стоит. Потом она как будто просыпалась, но только затем, чтобы увидеть, что около кровати и впрямь стоит человек. И в этот момент ее охватывала жуткая паника. Иногда она спрыгивала с постели и бросалась бежать. Это было травмоопасно: она натыкалась на стены, а однажды прорвалась сквозь раздвижной сетчатый экран. Иногда она запутывалась в простынях и, стреноженная, с размаху падала ничком, а к утру у нее набухал синяк под глазом.

Меня эти ее кошмары пугали отчаянно. Джейн клялась, что они ничего не значат, что это вовсе не воспоминание о том, как кто-то изнасиловал ее, когда она была ребенком. Я хотел спросить у Барри, не поднимала ли она эту тему в процессе их совместных психоанализов, но у меня было опасение, что он обратит вопрос против меня и скажет, что в ее кошмарах виноват я.

Небо уже темнело, когда Мари наклонилась сидя и сделала странную вещь. Она опустила голову и ткнулась губами в набалдашник рычага коробки передач. Потом забрала набалдашник целиком в рот — для этого ей пришлось разинуть его до предела. Ниточка слюны скользнула вниз, поблескивая в зеленоватом свечении приборной доски. Я ждал, когда Мари выпрямится, но она не выпрямлялась. Похоже, заснула в таком положении. Я похлопал ее по спине.

— Эй, дочка, хватит, — сказал я.

В зеркальце заднего вида опять появилась голова Барри — лицо было темным на фоне света фар идущей за нами машины.

— Все в порядке, Эд, — сказал он. — Мы с Джейн разрешаем ей так сидеть во время долгих поездок. Вибрация ее успокаивает. Она говорит, что приятно чувствовать эту штуку зубами.

— Но это небезопасно, — возразил я. — Слышишь, дочь, перестань. — Я потянул Мари за плечо, но она не отпустила рычаг и даже не пошевелилась. Бывают такие дети — хоть положи их в бочонок и скати по лестнице, они все равно не проснутся. — Эй, Мари, солнышко!

Барри поерзал, будто хотел что-то сказать, но все-таки не сказал, но потом все-таки сказал.

— Извините, ради бога, Эд, но мне кажется, лучше было бы оставить ее как есть. Джейн ничего не имеет против. Это не вредно, правда.

Я посмотрел на Мари, скрючившуюся на рычаге, который дрожал у нее во рту. Она тихонько, сдавленно мычала. У меня мурашки поползли по коже. Я просунул руку ей под подбородок и оторвал от рычага. При этом ее зубы случайно прищемили губу, и в уголке рта выступила капелька крови. Сев прямо, Мари несколько раз моргнула, тронула ранку пальцем и заплакала.

— Вот видите, Эд, о чем я и говорил, если бы вы не…

— Барри, — сказал я, — это замечательно, что у вас есть свое мнение, но я был бы вам очень обязан, если бы вы оставили его при себе.

— Послушайте, Эд, только не надо на меня злиться, ладно? — ответил он.

Мари судорожно набирала в грудь воздуху, который — я знал — должен был выйти обратно с шумом.

— Я не злюсь, Барри. Просто избавьте меня от ваших долбаных нравоучений.

Мари включила долгий, низкий вой, за которым чувствовался значительный легочный потенциал. Через полминуты этот звук сменился хныканьем.

Барри выждал еще чуть-чуть, потом сказал:

— Она не поранилась?

— Нет, черт возьми, не поранилась. — Я потрепал Мари по спине. — Ну как, крохотуля, с тобой все нормально?

Она фыркнула, всхлипнула и помотала головой.

— Да брось, все же в порядке, детунчик. Все просто отлично. Барри, с ней все отлично. Подумаешь, прикусила губку, тоже трагедия.

— У нее кровь?

— Барри, я вас прошу, помолчите немножко! Неужто так трудно? — Я повернулся к Мари и вытер с ее щеки слезу. — Ну, лапуля, как бы нам тебя подсушить? Кушать хочешь? Может, молочный коктейль? Или конфетку?

— Нет, — ответила она, сделав это слово примерно шестнадцатисложным.

— Подумай как следует, черт побери, — сказал я. Мне сильно хотелось что-нибудь разбить. Я включил радио погромче и стукнул ладонью по середине рулевого колеса, но легонько, чтобы не загудел гудок.

Вслед за нами с гор сползал туман. В низких лучах фар мелькали смутные основания придорожных столбов. Перевалив через холм, мы вспугнули опоссума, который что-то грыз на шоссе. Он крутнулся вокруг своей оси, и его глаза блеснули плоским желтым блеском.

Барри задвигался, и его голова снова возникла между сиденьями.

— Эд, ничего, если я попрошу вас на секундочку приглушить это?

Я выполнил просьбу.

— Простите. Я только хотел кое-что сказать.

— Это нормально. Вы уже кое-что сказали.

— Нет, я хотел извиниться. Не стоило мне с вами спорить. Бывает так, знаете: понимаю, что не надо бы, а оно само вырывается.

— Ничего, — сказал я.

Барри кашлянул в руку.

— И еще вот что, Эд, я хочу, чтобы вы знали. Я действительно очень благодарен вам за то, что вы приехали и забрали меня оттуда. Я же понимаю, как это неудобно. В смысле, мы же с вами не то чтобы приятели или там что-нибудь такое, но я думаю, это правда хорошо, это правильно, чтобы мы с вами провели немного времени один на один.

— Да, это редкое удовольствие.

— Нравится нам или нет, но мы теперь в каком-то смысле семья, — продолжал он. — Нас теперь четверо, и я ужасно не хотел бы, чтобы мое присутствие воспринималось вами как угроза или еще в каком-нибудь…

— Я не воспринимаю вас как угрозу, Барри, — ответил ему я. — Просто вы мне не слишком нравитесь, вот и все.

Он умолк, потом испустил тяжелый вздох.

— Замечательно. Огромное вам спасибо, Эд.

Он грузно опустился назад на сиденье. Я снова громко включил радио и помчался в темноте дальше.

У подножия длинного спуска мы наткнулись на ресторанчик в виде охотничьего домика с неоном в окнах. Последние минут сорок Барри угрюмо молчал, что действовало мне на нервы не меньше его гнусавого, снисходительного голоса.

— Эй, на корме, — сказал я с наигранной бодростью. — Я бы глотнул кофейку. Как насчет подкрепиться?

— Можно, — буркнул Барри.

Я остановился. Мы с Мари зашагали через стоянку. В ночном воздухе был разлит запах жира — похоже, его источал металлический шкафчик рядом с кухонной дверью. Барри хромал сзади.

Когда он приплелся в зал, мы с Мари уже нашли три табурета у стойки. Ресторанчик был оформлен с душой. На его стенах, обитых сучковатыми сосновыми панелями, висела уйма всякой дряни: железный фермерский инструмент, вставленные в рамочки газетные отчеты о футбольных победах, пластинки с лицензиями и несколько жестяных оттисков старых рекламных картинок с красногубыми улыбающимися неграми. На свободные пятачки завсегдатаи понатыкали долларовых бумажек, подписанных маркером. Я на секунду отвлекся, и Мари тут же сорвала одну такую с квадратной колонны около своего табурета. Официантка это заметила. На ней было платье с высокой талией и круглым вырезом, обнажающим большую веснушчатую ложбину между грудями. Я забрал у Мари доллар и протянул ей.

— Откройте рот, и она у вас мигом пломбы стащит, — сказал я. — Пожалуйста, не зовите полицию.

Девушка рассмеялась, прикрыв рот горстью.

— Оставьте себе, — сказала она.

Я собрался было продолжить разговор с перспективой на будущее, но она уплыла прочь с подносом, а на ее месте появился Барри Крамер. Не глядя на меня, он сел рядом с Мари. Он заказал сандвич с сыром гриль, кольца лука и красное вино, которое ему подали в бутылочке с завинчивающейся крышкой. На стойке была тарелка с солеными крендельками, и в ожидании своей еды он принялся их щипать.

Постепенно зал наполнялся людьми, которые торопливо сбрасывали напряжение. Дамочки в костюмах из вискозы, по виду банковские операционистки, заливали в себя текилу и засасывали ее лаймом. Диджей в желтых солнечных очках врубил шарманку с ритмичной низкочастотной музыкой, а другой паренек выскочил на танцплощадку, и каждая часть его тела задергалась в отдельном брейк-дансе. Через некоторое время кассирши, подзуживая друг дружку, сползли с табуретов и отправились попытать счастья с танцором, но он огибал их, как дорожные конусы, целиком поглощенный собственными движениями.

Какой-то коротышка в розовой рубашке для гольфа пил у стойки пиво и смотрел телевизор, привинченный под потолком напротив. Ему едва ли давно исполнился двадцать один. Длинный нос и лобик в полдюйма, который еле умещался между бровями и вдовьим мыском, делали его похожим на грека, мрачного и уже здорово набравшегося. Вскоре к нему присоединилась крупная поджарая девица. Он на нее даже не взглянул в отличие от всех остальных. Ростом примерно в шесть футов два дюйма, она смахивала на обесцвеченную пергидролем жирафу в тесных джинсах и с большим количеством косметики, чем требуется девушке в ее возрасте. Она облокотилась на стойку, подперла кулаком щеку и сердито выдохнула в сторону коротышки. Тот по-прежнему хлебал пиво, прикидываясь, что не замечает ее.

— А я тебя дома жду, — сказала она.

— А я не дома, — ответил он, не спуская глаз с телевизора.

— Да я уж вижу, — сказала девица. Она взяла соломинку для коктейля и стала выковыривать ею грязь из-под ногтей.

Нам принесли еду. Я порезал Мари чизбургер на маленькие кусочки. Она брала их по очереди и сначала облизывала, а потом отправляла в рот. Раньше я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так ел. На десерт я заказал ей клинышек пирога. Она выковыряла оттуда две вишенки, а остальное отдала мне. Я разделался с пирогом в три приема. Было уже поздно, а до дома оставалось еще часа два скучного, изматывающего пути.

Барри никак не мог справиться со своей порцией. Он медленно возил сандвич в луже горчицы, потом откусывал от него и, прежде чем проглотить, жевал добрых десять минут. Он подслушал анекдот, который рассказывал маляр за три табурета от нас, и громко расхохотался на заключительной фразе. Он завороженно следил за тем, как бармен положил на край стойки пустую бутылку и ударил по горлышку ребром ладони, так что бутылка описала высокую дугу и плюхнулась в урну. После этого фокуса захлопали все, кроме молодой пары на отшибе.

Коротышке тоже принесли ужин. Девица попробовала откусить от его сандвича, и он толкнул тарелку ей.

— Обожрись, — сказал он.

— Какая муха тебя укусила, Луис?

— Никакая. Раз в жизни думал поесть, чтоб мне никто не совал лапы в тарелку, так нет, нате.

Мимо прошла официантка, и парень окликнул ее:

— Привет, Дженни. Твои сиськи сегодня прямо смеются.

— Зато внутри они плачут, — бросила она через плечо.

Высокая девица покосилась на официантку, потом снова на парня.

— Пошли к Чероки, — сказала она. — Дон с Лизой играют в карты.

— Ну и вали, — сказал он. — Заодно спроси у этого козла, когда он отдаст компрессорный шланг.

Он шлепнул на стойку банкноту и вышел со своим пивом. Девица закатила глаза, будто желая показать, что ей все равно, однако не успела дверь захлопнуться, как она встала и пошла следом.

Когда мы возвращались к машине, они еще были там, на стоянке. К этому времени дела у них заметно продвинулись. Она приперла своего малютку к синему пикапу, тыча пальцем ему в лицо, мотая волосами. Под их громкую ругань я подхватил Мари на руки и быстро понес дальше.

Пристегнув Мари, я подвинул переднее кресло вперед, чтобы Барри было удобнее, но он застыл ко мне спиной, не сводя взгляда с конфликтующей пары.

— Барри, вы едете или как?

Он не тронулся с места. Зрелище становилось все занимательнее. Барри смотрел, как парень пытается обойти свою массивную подругу и влезть в пикап, но та продолжает орать и загораживать дорогу. Тогда он толкнул ее в грудь, и она с размаху села на зад.

— Господи боже, — сказал Барри. — Нам с вами надо что-нибудь сделать.

— Что нам надо сделать, так это слинять отсюда и дать молодым людям решить свои проблемы с глазу на глаз.

Барри скорчил недовольную мину.

— Знаете, Эд, мне вас просто жалко. Честное слово.

Девица просидела на земле недолго. Через секунду она вскочила и замахнулась на коротыша длиннющей белой ручищей. Он дотянулся до ее щеки и врезал по ней. Раздался четкий хлопок, как от бейсбольного мяча, пойманного в рукавицу.

— Боже, — сказал Барри.

Он поскакал к ним на своем костыле. Я сел в машину и завел мотор, думая отвлечь его, но не тут-то было.

Примерно на расстоянии плевка от пары Барри остановился. Голубой свет фонаря обливал его ярким конусом. Увидев Барри, они перестали драться. Барри заговорил размеренным мендосинским говором, и сначала его калифорнийская магия, похоже, подействовала. Слушая лекцию, молодые супруги съежились и ушли в себя, как девятиклассники, которых выволокли сцепившимися из-под скамейки в раздевалке. Их робости хватило минуты на полторы, а потом парень рявкнул на Барри и замахнулся кулаком. Он метил в адамово яблоко, но не попал: Барри отскочил назад, прикрываясь растопыренной пятерней, в испуге за лицо.

Но он не ушел. Теперь у парня в руке была бутылка, и Барри поднял руки ладонями вперед — наверное, в голове у него прокручивался кинофильм, где он играл роль просветленного миротворца. В общем-то, мне даже хотелось, чтобы этот слабоумный гольфист наколол Барри на его собственный костыль, как балерину из музыкальной шкатулки. Однако я понимал, что, если Барри побьют, мне придется долго и упорно объясняться с Джейн, которая наверняка свалит всю вину на меня.

Я поднял Мари с переднего сиденья и пересадил на заднее. Потом быстро подъехал к ним, опустил окно и окликнул Барри по имени.

Парень окрысился на меня, приподнявшись на носках, словно адреналин разбудил дремлющую в нем способность к левитации:

— Тебе чего надо, урод?

Я улыбнулся ему.

— Ничего, сосунок, — ответил я. — Просто хочу забрать приятеля, чтобы он не мешал тебе мордовать подружку.

Парень швырнул бутылку в мою дверцу, и стекло брызнуло во все стороны. Мари закричала. Глаза мне застлал красный туман, и я выскочил из машины. Барри заступил мне дорогу, твердя: «Не надо, Эд, пожалуйста, не надо», но я обогнул его. Маленький грек ухмылялся с напускной лихостью, надеясь, видимо, что его зверская физиономия заставит меня забыть о четырех дюймах и шестидесяти фунтах, которые он мне уступает. В груди широко разевала пасть голодная ярость, и я знал, что ей не надо давать воли — достаточно будет врезать коротышке по носу разок-другой. Ну, может, еще снять с него ремень и вытянуть хорошенько.

Я стал в стойку и поднял руки, а потом оказался во сне. Мне снился ужин с родителями Джейн в их мемфисском доме. Снаружи лило как из ведра, в окнах трещали молнии. Я говорил с отцом Джейн. «Лучше мошенники, чем дураки, Эдвард, — бубнил он. — Лучше мошенники, чем дураки».

Я очнулся на спине с болью в челюсти. Коротышка лежал внизу, о плетясь вокруг меня каким-то сложным захватом из области боевых искусств, от которого я не мог освободиться. Его ноги стиснули под коленями обе мои. Предплечьем он сдавил мне горло, а свободным кулаком молотил по виску. Сопение, звуки ударов и короткие возгласы, сопровождающие нашу возню в грязи, перекрывались гнусавым клаксоном голоса Барри, зовущего на помощь, хотя ему только и надо было что поставить кончик костыля между ровными белыми зубами парня и нажать.

Этот маленький засранец полностью парализовал меня. Я не мог ни двинуться, ни вздохнуть. От боли и досады у меня выступили слезы. Похоже, мне не оставалось ничего, кроме как лежать смирно и ждать потери сознания, но вдруг — о чудо! — я взглянул вниз и увидел лицо парня в очень удобном месте, прямо около моих ребер. Я поднял локоть и опустил. Он слабо ругнулся. Я повторил, и этот новый удар ослабил мастерский захват. Он испустил вздох, и давление на мое горло стало меньше. На третьем ударе под моим локтем что-то тошнотворно подалось, как сустав сырой курицы под ножницами. Девица орала и била меня ногами, потом ее оттащили.

К этому моменту из ресторана высыпала кучка встревоженных граждан. Я скатился с парня и даже не услышал, чтобы он вздохнул.

Я сплюнул что-то горячее и густое, не миновавшее моего подбородка. Я попытался встать, но человек, которого я видел за стойкой, подошел и придержал меня за плечо. «Не дергайся», — сказал он. В руке у него была средних размеров алюминиевая бита.

Я сидел в грязи рядом с бампером. Барри в толпе не было, Мари тоже. Высокая девица подбежала к своему дружку, стала причитать над ним и баюкать ему голову. На него было трудно смотреть, так круто его щека уходила вниз от глаза.

Зуммер моей машины с незахлопнутой дверцей стих, и я сообразил, что какой-то добрый человек прикарманил мои ключи. Я хотел взглянуть, кто это, но бармен тронул ботинком мою ногу.

— Как насчет посидеть тихо, пока не приедут копы?

— Он ударил первый, — сказал я.

— А ты последний. И, похоже, не один раз. Так что не рыпайся.

Я не спорил. Честно говоря, мне вовсе не хотелось шевелиться. Я прилег, стараясь дышать медленно, потому что гортань точно набили горячими угольями. Закрыл глаза. Я чувствовал незнакомцев вокруг, в ушах стоял гул крови. Мне надо было подумать, что говорить полиции, решить, как поступить с Барри и Мари, если меня задержат на ночь, но все это казалось далеким-далеким.

Вместо этого вдруг вспомнились те ночи, когда Джейн снился ее кошмар. Иногда ее сон заражал и меня. Я просыпался с криком около нее, почти видя в нашей комнате того человека и зная, что лишь одна крошечная секунда отделяет мой затылок от молотка или топора. Она вскакивала, включала свет, заглядывала в шкафы и под кровать, и я тоже вставал и помогал ей, и не потому, что она меня попросила. Когда мы наконец снова забирались под одеяло, еще долго лежали в темноте, в полусне, чувствуя, как бьются наши сердца, и думая о тех местах в доме, куда мы не догадались заглянуть.