Глава первая

Декабрь 1173 года, Хуэльгастель, Высокий замок, Южная Бретань.

Вспоминая о прошедших годах, Арлетта пребывала в уверенности, что Рождественский пост 1173 года стал в ее жизни тем поворотным пунктом, с которого начались все ее несчастья. И прошло не меньше двадцати долгих лет, пока ей не удалось выйти победительницей из изнурительной борьбы с судьбой и ступить на свой собственный путь в этой жизни…

А в те декабрьские дни Арлетта, всеми любимое и лелеемое дитя, наслаждалась всеобщим вниманием, считая это само собой разумеющимся. Своенравный рыжеволосый комочек энергии, с искрящимися голубыми глазенками, она, внучка властного графа Роберта де Ронсье, двух с половиной лет от роду, нисколько не сомневалась, что является тем центром, вокруг которого вращается весь окружающий мир. Ужас и мучение нянек, Арлетта не только распоряжалась всеми комнатами в верхнем ярусе замка — женским царством, — но пыталась забрать в свои хрупкие ручонки и весь замок; да что там — вдобавок к тому и замковый дворик, опоясанный высокими стенами.

Но в то воскресное утро приключилось нечто такое, что основательно переменило ее жизнь.

Начать с того — и это показалось ей очень странным, — что в первое воскресенье поста мать Арлетты, леди Джоан, пропустила торжественное богослужение по этому случаю. Едва месса подошла к концу, малышка выкинула очередную каверзу, добавившую няньке Агате немало седых волос. Она промчалась по длинному коридору часовни и мигом вскарабкалась на четвереньках по витой каменной лесенке, ведущей в спальную комнату ее матери. Арлетта делала это куда проворнее многих взрослых, привыкших ходить на своих двоих.

Она застала свою мать в постели закутанной в ворох мехов и толстых покрывал, укрывавших ее раздутый живот. Волосы госпожи Джоан де Ронсье были темны, как безлунная ночь, и никто бы не сказал, что Арлетта, уродившаяся в отца огненно-рыжей, — ее дочь. Госпоже было уже восемнадцать, она вновь была беременна, и родовые схватки вот-вот должны были начаться. Все обитатели замка лелеяли надежду, что родится мальчик — Франсуа де Ронсье, сыну графа Роберта, пора обзавестись наследником.

На мгновение Арлетта застыла в дверях, оглядывая комнату. Она была еще слишком мата, чтобы понимать всю серьезность происходящего с ее матерью, и никак не могла взять в толк, почему гончий пес Габриэль, любимец Джоан, имевший обыкновение разлечься на полу спальни, отправлен в какое-то другое место.

В небольшом камине, как обычно, горел огонь, но сегодня, по-видимому, тепла его было недостаточно, так что слуги позаботились о высокой жаровне, мерцавшей и дымившейся на медном листе, расстеленном поверх досок пола, прямо в центре спаленки. Рядом с нею поставили деревянную ширму с росписью, изображавшей золотистых крылатых ангелов на белом фоне. Золотые пряди волос струились по их плечам, а сами их обладатели взмывали к небосводу. Каждое из этих созданий прижимало к розовым губкам сверкающую свежей позолотой трубу.

Леди Дениза, супруга сэра Хамона ле Мойна, замкового сенешаля, не отрывала взгляд от каминных щипцов, воткнутых прямо в раскаленную сердцевину жаровни. Она была на полтора десятка лет старше роженицы и успела немало узнать о повивальных делах и заботах. Ее пригласили к леди Джоан в качестве повивальной бабки; в настоящее время она готовила вытяжку из сушеных корешков гравилата, растворенного в красном вине. Считалось, что это снадобье снимает боль родовых схваток.

Держа высокий бокал с вином в одной руке, она вытянула щипцы из жаровни и погрузила в темную жидкость. С шипением поднялись клубы едкого пара, по комнатке разлился пряный коричный аромат. Занятая помешиванием зелья, леди Дениза не заметила, как ребенок проскользнул через заслон рогозовых циновок.

— Мамочка! — крикнула Арлетта, радуясь тому, что ей удалось проникнуть к матери без ожидавшихся сложностей. — Мама спала? — Для своего возраста девочка уже знала немало слов.

Госпожа Джоан улыбнулась неожиданной гостье и протянула руку навстречу дочери. Как всегда кудряшки цвета меди никак не хотели лежать аккуратными прядками, окружая сияющим облачком узкое бледное личико — Арлетте не досталось того утонченного молочно-белого цвета кожи, который обычно встречается у рыжих девочек.

— Нет, милая, мне не до сна. Но я по тебе соскучилась. Ну-ка, иди сюда. Давай, обними меня покрепче, доченька.

Светясь от счастья, Арлетта вскарабкалась на высокую и просторную постель под балдахином и нырнула под тяжелые покрывала — маленькое тельце тесно прильнуло к материнскому боку.

Показавшаяся в дверях нянька Агата, переводя дыхание, прислонилась к косяку. Этой толстенькой щекастой женщине было под сорок, и быстрая ходьба вызывала у нее одышку и заставляла поминутно хвататься за бока.

— Госпожа, госпожа! Это я виновата! Уф, она бегает так резво, мне за нею не угнаться. — Ступая с поразительной для своей комплекции мягкостью, Агата приблизилась к ложу. — Иди-ка сюда, молодая хозяйка! Только подумать, ты досаждаешь твоей бедной мамочке в такую минуту. Ну-ка, мигом! Оставь госпожу Джоан в покое!

Клубочек на постели шевельнулся, потом снова затих.

Леди Джоан закусила губу: схватка, самая неистовая с начала родов, скрутила ее тело. Когда боль отпустила, роженица подняла затуманенный взор на Агату. Как и у дочери, ее глаза были голубыми, лишь зрачки окаймляла серая полоска, тонкая, как ниточка.

— Агата, Арлетта ничуть не мешает мне. Это я ее сюда позвала. Я хочу, чтобы она тоже поняла, что происходит, и не боялась этого.

Агата бросила быстрый оценивающий взгляд на роженицу. На высоком челе с узкими ниточками бровей блестели крупные капли, потемневшие колечки волос на висках насквозь пропитались потом, в уголках напряженного рта спрятались крохотные морщинки. Агата скрестила руки под своим массивным бюстом. Сама она, мать двоих детей, хорошо понимала, сколь тяжело было для молодой матери такое испытание, хотя ее собственные птенчики уже давно выросли и выпорхнули из гнезда.

— Однако, госпожа…

— Помолчи, Агата, — прервала ее не терпящим возражений тоном Дениза и шагнула к постели, сжимая в руке кубок. Нянька отступила на шаг назад и повернулась к жаровне, чтобы погреть закоченевшие руки в идущем от нее тепле.

— Я считаю, вам следует выпить вот это, госпожа моя, — объявила леди Дениза.

Сморщив носик, молодая роженица отстранила кубок от лица.

— Благодарю, но…

— Вам станет легче…

— Вино затмит мой разум, а сегодня я хочу, чтобы он был ясным, как никогда. Кроме того, мне не по вкусу гвоздичный настой.

— Это гравилат — гвоздикой здесь и не пахнет, — леди Дениза потянула носом. — Хорошо, госпожа, не буду настаивать. Если все же надумаешь, я поставлю это вот здесь.

— Благодарю тебя, Дениза. — Спазма перекосила лицо Джоан, судорожно сжавшей в кулаке краешек одеяла. — Арлетта?

Рыжая головка высунулась из-под одеяла, на личике девочки сияла шаловливая улыбка.

— Что, мамочка?

Ребенок, балуясь, принялся елозить под одеялами, задев при этом Джоан.

— Тише, Арлетта! — Джоан едва подавила стон. — Мне нужно кое-что сказать тебе.

— Мама? — Ребенок на мгновение затих, протянув пальчики к материнской каштановой пряди, девочка начала теребить стягивающую их ленту, засовывая ее кончик себе в рот и с причмокиванием сося ее.

Агата зашикала на нее.

— Оставь, Агата, пускай, — терпеливо сказала леди Джоан, и тотчас же очередная схватка погасила улыбку на ее лице. Хватаясь за живот, Джоан побелела как свежевыстиранная простыня, погружаясь в объятия боли.

— Мама? — и Арлетта выпустила материнские волосы. Лента развязалась, но никто не обратил на это внимания. — Мама, болит?

— О Господи! Да, болит, — выдавила из себя леди Джоан.

Агата шагнула вперед и подхватила девочку с постели.

— Выпейте, полегчает, — леди Дениза вновь подносила отвергнутое питье ко рту роженицы. — Зачем мучиться?

— Не теперь. Выпью, но не теперь. Где Арлетта? Агата, постой же!

В дверях произошла заминка: бабушка Арлетты, Мари де Ронсье, тяжело ступая, вошла в комнату в сопровождении своей служанки. Как и леди Дениза, графиня Мари де Ронсье была полна достоинства и всем своим обликом излучала решительность и непреклонность.

— Закрой дверь, — скомандовала она.

Со скоростью ошпаренной кошки служанка бросилась выполнять приказание.

Высокая и худая, графиня Мари обладала запоминающейся внешностью. На ее лице с четко очерченным контуром выделялись пронзительные черные глаза и нос, который ее друзья считали властным, но большинство находило в нем сходство с клювом хищной птицы. Женщина поистине неустрашимая, графиня держала большую часть своих людей в ежовых рукавицах.

— А что делает здесь этот ребенок? — острые глаза Мари оценили все происходящее с первого взгляда. — Агата, убери ее.

Агата неловко поклонилась в сторону графини и бочком прошлепала мимо нее, прижимая Арлетту к своей объемистой груди.

— Агата, подожди! — раздался возглас из-под балдахина.

— Ну что еще, Джоан? — графиня предпочитала разговаривать в бодром тоне. — Тебе не нужно шума и возни, не так ли? Ты вела себя куда как хорошо, когда рожала Арлетту.

— Графиня, вы не поняли, я только хотела объяснить ей, как… о-ох! — Лицо Джоан исказилось.

Леди Дениза откинула покрывала и, нетерпеливо откинув вуаль с лица, графиня наклонилась для проведения обследования.

— Уже скоро, — сообщила свое мнение Дениза.

Графиня ответила кивком и резким движением оторвала прочь вуаль, снова соскользнувшую ей на глаза.

— Похоже, я прибыла вовремя, — сказала она. — Агата, да убери же ребенка!

Джоан простонала:

— Агата… объясни ей… пожалуйста…

— Я все сделаю, госпожа, — последовал ответ Агаты, и, радуясь возможности ускользнуть, она отодвинула щеколду и отнесла Арлетту в комнатку ярусом ниже.

Наутро, когда Агата закончила одевать свою брыкавшуюся питомицу, отец Арлетты, Франсуа де Ронсье, вошел в круглую приземистую горницу в башне замка, служившую детской. Его медноволосая шевелюра топорщилась во все стороны. Родовые схватки жены затягивались, и муж Джоан предпочел провести решающую ночь в зале в обществе своего отца, графа Роберта, опустошая винный бочонок.

— Арлетта, у тебя родился братик! — закричал он с ликованием в карих глазах, его румяные щеки блестели. Он сграбастал свою дочку в охапку и подбросил вверх к сводам.

— Братик? — улыбнулась девочка. Ей доставляло радость увидеть отца, который не часто баловал детей вниманием. Арлетта ощущала рыжеватую щетину на небритых отцовских щеках, от него пахло сладковатым пивным перегаром.

Франсуа, зевая, кивнул:

— Угу. Мальчик. — Он намотал себе на палец один из коротеньких локонов дочери. — Твоя мамочка хочет дать ему имя Франсуа…

— Папа Франсуа, — Арлетта показала на него пальчиком.

— Ам, — Франсуа губами нежно схватил ручку ребенка. — Идем, дочка. Тебе нужно пойти на благодарственную службу в часовне, и мне тоже. А после мы поднимемся взглянуть на маленького Франсуа.

— А мама? — спросила маленькая девочка.

— И на маму.

Франсуа де Ронсье был для Арлетты почти чужим человеком, однако она знала его достаточно хорошо, чтобы удивиться тому, как он на цыпочках входит в горницу, где леди Джоан приходила в себя после разрешения от бремени. До сих пор она не видела, чтобы ее отец когда-нибудь и куда-нибудь входил так осторожно. В комнате было душно и жарко, и в ней совсем не ощущался сладостный мамочкин запах. Пахло иначе — незнакомо и противно. Леди Дениза грела руки над жаровней; мамина любимица гончая Габриэль, сосланная на псарню на время родов леди Джоан, занимала свое обычное место в ногах кровати. При появлении посетителей она приподняла с передних лап большую серую голову.

— Мама! — Арлетта бросилась к кровати, но отец перехватил ее.

— Нет, Арлетта. — Франсуа зашептал ей в ушко. — Мамочке надо отдыхать.

Леди Джоан лежала с закрытыми глазами на высоко взбитых подушках. Арлетта с трудом узнала ее. Лицо матери больше не было молодым. Она прожила всего лишь восемнадцать зим, а кожа ее выглядела дряблой и ломкой. Она была бледна, как лилия. Женщина, которую Арлетта раньше никогда не видела, нянька и кормилица ее маленького братика, восседала с противоположного края материнской постели, качая в руках какой-то сверток.

— Мамочка!

Леди Джоан открыла глаза и слегка улыбнулась дочке. Ее рука ощупала одеяло. По привычке Арлетта потянулась к этой руке, но отец придержал ее.

Арлетта засунула большой палец в рот и, сося его, взглянула вверх на отца. Он смотрел на жену со смешанным чувством, глубокая морщина обозначилась между рыжих бровей.

— Дениза… — Франсуа облек в слова ощущения дочери, — на ней же лица нет…

Юбки Денизы зашуршали по подстилке.

— Господин мой, это было непростое дело. Потеряно много крови. Ей нужен покой…

— Я не помню, чтобы она так выглядела, когда появилась на свет Арлетта. Разве по второму разу вам не легче?

Дениза кивнула.

— Да, обычно так и есть, господин. Но кто даст гарантию? Уверена, если ей дать немного оправиться… — голос Денизы пресекся.

Франсуа оглядел ее с головы до ног.

— Мы здесь лишние?

— Да, господин. Покажи Арлетте дитя, но потом вы должны уйти.

Держа дочь за ручку, Франсуа скривил губы в усмешке.

— Видишь, как мною распоряжаются эти бабы, моя Арлетта?

— А где дитя? — спросила девочка.

— Здесь. — Франсуа повел дочку вокруг кровати к тому месту, где сидела чужая женщина. У ее ног стояла деревянная колыбель. Эту колыбель смастерили для сына госпожи Джоан, но поскольку у маленького Франсуа начались трудности с кормлением, да и сама мать пожелала, чтобы ребенок был все время с ней, сиделка временно положила в колыбель своего собственного новорожденного сынишку. Он тихо и спокойно спал.

— Хочешь посмотреть на братика, милочка? — спросила няня. У нее отсутствовал один из передних зубов.

Арлетта нагнула головку. Женщина осторожно развернула шелковую шаль, и перед взором Арлетты предстал комочек темных волосиков, маленькое сморщенное мокрое личико и розовый ротик. Глаза ребенка были широко открыты, он раздраженно хныкал. Это ее братик, поняла Арлетта, и это от него исходил тот непонятный запах, который наполнял комнату.

— Франсуа… — Арлетта нежно погладила щечку братика. Она смутно чувствовала, что с ним что-то неладно. Казалось, что дыхание доставляло ему затруднения, его губки были подернуты синевой, но, хотя Арлетта и была достаточно чувствительной, чтобы понять, что не все в порядке, она все же была чересчур мала и не могла выразить свои ощущения в словах.

Боясь, что ее прикосновение может повредить братику, девочка отняла руку. Она отступила на шажок назад, случайно зацепив носком за деревянную ножку колыбели. Тотчас же оттуда донесся громкий пронзительный вопль. Ребенок сиделки был в полном здравии.

— Франсуа болен, — пробормотала Арлетта, зачарованно наблюдая за бело-розовым созданием в колыбельке. Так же должен был выглядеть и пахнуть и ее маленький братик. — Франсуа болен.

— Чепуха, дочка! Он просто хочет спать, — ответил отец со снисходительным смешком. — Теперь пошли. Разве нам не указали на дверь?

Оценка Арлеттой состояния здоровья ее братика оказалась на удивление точной.

Он был болен, и чем дальше, тем хуже. Так что Арлетте удалось посмотреть на него только один разок, совсем чуточку, тем более, что проблемы были не только с младенцем. Здоровье госпожи вызывало не меньшие опасения, и Арлетту не пускали в ту горницу.

Маленький Франсуа еще трое суток цеплялся за жизнь.

После его ухода из жизни нянька завязала в узел свои пожитки, подхватила своего собственного, раздражающе здорового отпрыска, и явилась в детскую попрощаться с Агатой, своей отдаленной родственницей.

— Слабачок, — гласил ее приговор. — Я сразу это увидела, и клянусь, что она, — палец няньки указал на Арлетту, сидевшую на полу и занимавшуюся обрыванием головок от рогозовых стеблей подстилки, — знала это не хуже. О, этот ребенок в два раза наблюдательнее отца. Уверена, господин заявился в тот раз неплохо накачанным. Он часто бывает такой?

Агата дернула уголком рта и искоса глянула на Арлетту, затем сделала ныряющее движение головой, должно быть, означающее кивок согласия.

— Да, часто детям все ясно прежде, чем нам, — сказала она.

— Так и есть. — Сиделка вздохнула и перешла на полушепот. — Штука в том, что поначалу-то он выглядел крепеньким. А госпожа — что будет с ней? Она больна. Смертельно больна…

— И не говори! — коричневые глаза Агаты округлились, как монетки.

— Да-да. Я часто такое видала. Ей отравили кровь. Нет, не удивительно, если она последует за своим сынишкой, и вскорости.

— Силы небесные! — Агата осенила себя крестом.

Тут подковыляла Арлетта и ухватилась за нянькины юбки. Агата скривила гримасу в сторону кормилицы.

— Чшшш, Элла! Это дитя…

Арлетте больше не пришлось посмотреть на свою мать, так как леди Джоан пережила младенца только на одни сутки, скончавшись в самый канун дня Святого Николая.

Предстояла церемония погребения леди Джоан де Ронсье и ее сына в семейном склепе, и графиня Мари приказала Агате не выпускать Арлетту из ее горницы на время похорон. Девочка не должна была догадаться, что ее мать умерла.

— Я не хочу, чтобы внучке сообщили об этом до тех пор, пока мы все не закончим, Агата, — напрямик заявила графиня. — Мне не нужны лишние истерики. Присмотри, чтобы она от тебя не ускользнула. Мой сын того же мнения. В общем, девочке лучше не присутствовать на церемонии погребения. Я не переношу орущих и плачущих детей.

Агата в упор глянула на каменные черты лица Мари де Ронсье и попыталась вызвать в себе чувство сострадания к женщине, которая — если верить слухам — подарила всю свою нежность мужчине, совсем не любившему ее, даже в молодости. Говорили, что Роберт де Ронсье был влюблен в старшую сестру Мари, красавицу Изабель Хереви. Став избранницей графа Роберта, Мари так и не сумела завоевать его сердце. Он женился на ней из чувства долга. Годы спустя граф Роберт научился понимать свою жену — она ему даже нравилась, — но все в округе знали, что он не был в силах одарить ее тем обожанием, которое он испытывал к ее сестре.

Горькое разочарование сделало Мари холодной, как лед.

С графиней было нелегко иметь дело; ее темные глаза и ястребиный нос, похожий на клюв, могли отпугнуть любого. Агата не осмелилась бы пререкаться с такой женщиной, даже если бы они были на равных. Про себя Агата считала, что для дочери и отца лучше всего было бы научиться утешать друг друга в своих душевных скорбях. Но разве может простая служанка перечить графине… Агате нравилось нянчиться с Арлеттой. Она крепко привязалась к своей подопечной и решила держать язык за зубами, опасаясь, что графиня, разгневавшись, может разлучить их.

— Хорошо, госпожа, — покорно согласилась Агата.

В то утро, когда должны были состояться похороны леди Джоан и ее сына, Агата, как и обещала графине, пыталась запереть Арлетту в детской. Однако у той были другие планы. Несмотря на свой возраст, Арлетта имела железную волю и жизненная сила хлестала из нее через край.

— Погуляем, Агата? — девочка ухватилась за теплую руку няни.

— Нет, mignonne. Твоя бабушка велела нам сегодня утром посидеть тут.

Арлетта удивленно сдвинула золотисто-рыжие брови, и Агата приготовилась к воплям. К счастью, такое случалось редко, но за Арлеттой водилось, что она прибегала и к таким способам, если решала, что это поможет ей добиться желаемого. О, если что-то было не по ней, она могла превращаться в маленького тирана.

— Арлетта хочет гулять! — настаивал ребенок, подбираясь к двери и пробуя свои силенки на тяжелой щеколде. Но ей не хватало двух дюймов роста, и не хватало силы — скоро Арлетта поняла, что с засовом ей не справиться.

Агата достала свою сумочку с рукоделием, которая валялась под кроватью Арлетты. Она смастерила тряпичный мячик из ярких лоскутков материи, но в руки девочки его не давала. Он должен был отвлечь внимание ребенка.

В это время Арлетта уже направлялась к ней. Она запрятала обиду поглубже, и на ее лице сияла одна из ее самых солнечных, самых обольстительных улыбок.

— Агата откроет дверь. Пожалуйста…

— Нет, mignonne. Сегодня утром нам придется остаться здесь. Мне и тебе. Смотри-ка… — Открыв сумочку, Агата вытащила мячик. — Посмотри, что у меня есть. Хочешь?

— Да, — согласилась Арлетта, выхватив мячик из рук няньки. Губки Арлетты были сложены так, словно она произносила «о-о», и это было очень довольное «о-о».

— Ну, и что ты на это скажешь?

Ярко-голубые глазенки уставились на Агату.

— Спасибо, нянечка.

У Агаты все внутри перевернулось. Бедная овечка, бедная сиротинушка.

— Молодец, — сказала она. — А теперь становись вон туда, и бросай мячик в меня. Так, правильно.

Склеп семейства де Ронсье располагался на освященном участке земли за пределами Хуэльгастеля, в тени замковых стен.

Покуда Агата и Арлетта играли в мяч в тесноватой круглой башенной светелке, через окна доносились звуки погребальной процессии, собиравшейся во дворе. Стараясь занять ребенка игрой, Агата одновременно пыталась сообразить, что означают разнообразные шумы снаружи. Вот ритмичная поступь множества ног — это проходит маршем замковая стража, отдающая леди Джоан и ее сыну последние почести. А вот глухое перекатывание колес повозки, на которой повезут гроб. Цокали копыта лошадей последнего эскорта госпожи. Бедняжка, как ей не повезло…

Агата терпеливо перебрасывалась мягким разноцветным мячиком со вверенной ее попечению дочкой покойной госпожи. Арлетте частенько не удавалось изловить его на лету, и она в азарте бросалась на четвереньках в погоню за катящейся по полу игрушкой. Брошенный ею мячик в большинстве случаев тоже летел куда попало, то ударяясь о стену, то падая на постель.

И вдруг внезапно, без всякой видимой причины, ребенок потерял всякий интерес к игре.

— Хочу к маме, — очень строго произнесла Арлетта. Она потянулась к своей няне, такая маленькая и беззащитная, ничего кроме больших голубых глаз и растрепанных рыжих волосиков на голове. — Хочу к маме.

Агата на минуту потеряла дар речи, но быстро нашлась. Она не забыла строгих наставлений графини Мари, чтобы ее внучка не узнала о кончине матери до окончания похорон. Пусть так, но кто, по мнению графини, должен был сообщить об этом девочке? Отец? Агата в этом сомневалась. После смерти леди Джоан Франсуа де Ронсье топил свои горести в вине, в море вина. Он пил не переставая. Если так пойдет дальше, он едва ли придет в чувство раньше чем через неделю.

Тогда, возможно, сама графиня? Может быть, она решила самолично донести эту весть Арлетте? В глубине души доброе сердце Агаты противилось такой мысли. Конечно, Мари де Ронсье была сильной натурой и идеальной, хоть и нелюбимой, супругой для графа Роберта. Однако, подавив в себе любые проявления чувств, она не признавала эмоций и у других. Графиня была нетерпима к взрослым и неласкова к детям. Агате не нравилась сама мысль о том, что именно она расскажет о случившемся юной Арлетте.

Усевшись на пол, чтобы быть с Арлеттой вровень, Агата ласково отвела назад непокорные локоны и глубоко вздохнула. Придется сделать это ей самой. И немедленно. Правда, похороны еще не завершились, но ведь графиня не узнает, что Агата нарушила ее запрет.

Там внизу, во дворе, обитые железом колеса остановились. Должно быть, носильщики ставили на повозку гроб госпожи Джоан…

— Ты не сможешь увидеть маму, — сказала Агата.

— Почему?

— Она… она мертва, mignonne. Только поэтому.

— Что такое мертва?

Арлетта никогда не встречалась со смертью, и еще не понимала, что это означает. Агата судорожно искала слова, чтобы ребенок ее понял.

— Твоя мама уснула. Она отдыхает. Мы не можем увидеть ее.

Золотисто-рыжие брови сдвинулись:

— Она проснется. Скоро.

— Нет, mignonne. — Агата взяла ребенка за руки, и заглянула в растерянные голубые глазенки. — Не проснется.

— Никогда?

— Никогда.

— Нет! Мне она нужна. Хочу к маме!..

В голосе девочки было столько отчаяния, что доброе сердце Агаты дрогнуло от жалости. Должно быть, Арлетте легче было бы примириться с фактом смерти леди Джоан, если бы ей разрешили увидеть тело ее матери, если бы она своими глазами увидела, что ее мать не может проснуться.

— Арлетта хочет видеть маму! — настаивал ребенок.

— Нет, mignonne. Это невозможно. Она мертва.

— Хочет видеть! Хочет, хочет!

В голубых глазах Арлетты плескалось недетское, неутолимое страдание. А там снаружи, во дворе замка, грохотали по плитам колеса телеги, направлявшейся со скорбным грузом к подъемному мосту и освященной земле. Агата вздохнула и поднялась на ноги. Она решилась ослушаться графиню.

— Я покажу тебе, где твоя мама, если ты обещаешь быть тихой, как мышка.

Девочка кивнула, тряхнув рыжими кудряшками, и доверчиво протянула ручонки.

С Арлеттой на руках Агата торопливо вскарабкалась вверх по лестницам. Она спешила добраться до крыши, пока погребальная процессия еще не скрылась из виду. Конечно, потом они с Арлеттой посетят склеп, но если бы ребенок сам увидел гроб и торжественно-грустную процессию, это помогло бы ему лучше понять происшедшее.

Они попали на вершину башни как раз в тот момент, когда повозка вкатилась на мост. Запыхавшаяся Агата посадила девочку на полу махитколатия и, придерживая на всякий случай одной рукой, указала на процессию. Она чувствовала на щеке дыхание ребенка. Слова были не нужны. Широко раскрытые скорбные глаза Агаты смотрели вслед драпированному в черное катафалку.

Отец Йоссе, молодой и стройный замковый прелат, медленно ступая, шел впереди процессий, перед колымагой. Отец Арлетты с непокрытой головой тихим шагом ехал рядом с гробом на могучем боевом коне, направляя его с уверенностью человека, с детства привычного к седлу. Даже с такого расстояния Агата могла разглядеть, что лицо Франсуа де Ронсье искажено скорбью. Любимый пес леди Джоан, Габриэль, поджав хвост, понуро вышагивал рядом с двумя массивными графскими мастифами.

— Папа плачет, — сказала Арлетта.

И он действительно плакал, не стыдясь. Агате нередко случалось видеть, как мужчины столь открыто выражали свои чувства, и все же она почувствовала небольшое удивление. Франсуа де Ронсье был сыном графа, и ей всегда казалось, что ему были недоступны те глубокие эмоции, которые привносили столько беспорядка в жизнь обычных людей. Неужели Франсуа де Ронсье так сильно любил свою жену? Как и все слуги в замке Хуэльгастель, Агата считала, что Франсуа женился на леди Джоан из-за немалого приданого, которое получил за нею. Это общее мнение подтверждалось тем, как они вели себя по отношению друг к другу на людях. Казалось, что шумливый и резкий Франсуа не способен испытывать глубокие чувства к кому бы то ни было, за исключением разве что своей высокомерной, привыкшей повелевать матушки. Она подумала, что Франсуа прежде всего оплакивает кончину своего сына, своего наследника, но, возможно, она недопонимала его.

Порывы ветра время от времени ударяли в бойницу, и нянька бережно придерживала свою воспитанницу, сидящую на карнизе. Любовно поглаживая рыжую головку, выглядывающую из-под капюшона, Агата размышляла о том, что любой, даже аристократ, способен испытывать привязанность к людям, с которыми его близко сводила судьба.

Граф и графиня ехали позади сына. В отличие от него, понуро опустившего голову, они прямо и гордо восседали в богато разукрашенных седлах с загнутыми в виде рожек уголками. Если граф и графиня испытывали какие-то чувства к покойной невестке и внуку, то не выставляли их напоказ.

— Мама там? — нерешительно спросила Арлетта, переводя взгляд на катафалк.

Агата сглотнула комок, вставший в горле.

— Да, mignonne, — сказала она. — Гроб твоей матушки уже поставили на повозку. Твоя мама будет в нем спать.

— Всегда? — рыжие кудряшки шевелились от ветерка.

— Всегда.

— А куда везут маму?

— Когда умирают твои родственники, их кладут спать в склепе. Твой папа провожает туда твою мать.

— Склеп, — сказала Арлетта, как бы взвешивая новое словечко на языке. — Склеп.

— Да, mignonne. Сейчас тебя не пустят вовнутрь, но потом я могу тебе показать, где это.

Арлетта снова перевела взгляд на погребальную процессию.

— Младенец Франсуа тоже мертв, — провозгласила она. — Он с мамой?

— Да, — сглотнула Агата. — И он с твоей мамой.

Ребенок посмотрел на отца.

— Папа плачет.

— У него есть ты, mignonne. Это его утешит.

Арлетта смущенно улыбнулась и вытянула ручки перед собой. Ее носик покраснел от морозного декабрьского воздуха.

— А ты хочешь посмотреть, как там внутри?

Ребенок кивнул и улыбнулся.

— Пойду туда с папой. Я буду любить его больше.

— Хорошо, милая, — промолвила Агата, внутренне поражаясь спокойствию своей воспитанницы. Это было неестественно, и она опасалась, что Арлетта не смогла осознать сообщение о смерти ее матери.

Агата ошибалась. Арлетта все поняла. В душе она страдала всей силой своей страстной натуры. В тот момент, когда девочка увидела длинный ящик с отвратительным черным покрывалом, она почувствовала, что с этой поры ее жизнь необратимо изменилась.

До этого студеного декабрьского утра Арлетта неизменно была окружена заботой и любовью. Леди Джоан старалась, чтобы ее дочь занимала соответствующее ей по статусу место в окружающем мире. Потеря матери потрясла Арлетту, но в ней был заложен сильный инстинкт самосохранения, и он подсказывал не выдавать чужим людям своего горя.

Проще говоря, ребенок потерял одну опору в жизни и чувствовал необходимость отыскать замену.

С кого же лучше начать, как не с отца?

К вечеру Арлетте позволили покинуть детскую и самой сходить за чашкой подогретого молока с медом. Уже несколько оправившись от пережитого, полная неистребимой энергии девочка вприпрыжку пересекла большой зал с выщербленным полом, оставив далеко позади страдающую одышкой нянечку. Маленький бесенок проскочил через резные дубовые двери и оказался во дворике. Ей так хотелось вдохнуть свежего воздуха, что она не заметила отца, склонившегося над бокалом доброго вина у семейного стола, установленного на высоком помосте перед пылающим очагом.

За дверьми, во внутреннем дворике, который был непривычно тихим и пустынным, одиноко угасал зимний день. Уже зажгли настенные факелы. Грачи, раньше срока вернувшись на свои голые гнезда, бесцельно кружили в холодном и мрачном свинцовом небе. За замковой стеной выл пес, и казалось, что где-то отдавался эхом голос страдающего от боли волка.

Молочный двор представлял собой небольшой сарайчик-развалюху, прилепившийся к внешней стене замка. Арлетта проскользнула через арку и понеслась прямиком туда.

Через четверть часа, до отказа налившись теплым парным молоком, с белым молочным ореолом на губах, Арлетта позволила Агате отвести себя назад в замок.

— Ну-ка, иди сюда, mignonne. — Агата увлекла свою питомицу за дощатую перегородку, чтобы в укромном месте вытереть молочные разводы с детского личика. — Вот так-то лучше, не правда ли?

Ребенок не ответил. Глаза малышки не отрывались от отца, сидевшего за высоким столом. Перевернутый винный кувшин лежал у отцовского локтя, а другой, наполненный до краев, стоял прямо перед ним. Его черные псы-мастифы, неразлучные со своим хозяином, дремали перед очагом. Габриэля не было видно. Отец Арлетты пил с самых похорон не переставая. Ни графа, ни графини с ним не было, он в одиночку пытался залить свою скорбь вином.

В очаге перед ним потрескивало веселое пламя. Отблески света плясали по беленым известью стенам, на которых висели старинные копья и пики. Среди них выделялись два прямых блестящих сарацинских меча, инкрустированных золотом и серебром — военная добыча, привезенная одним из предков Арлетты из крестового похода. Гранитный пол, выложенный из грубо отесанных плит, был устлан слоем камышовых и рогозовых стеблей.

Девочка смотрела в дальний угол низкого сводчатого зала, где сгорбившись, всеми покинутый, сидел отец. Внезапно она почувствовала непреодолимое желание как-то утешить его, и стремглав промчавшись по камышовой подстилке, бросилась к отцу.

— Папа!

Медноволосая голова с трудом приподнялась от стола, карие глаза с покрасневшими белками, мутные от выпитого вина, уставились на нее.

— А, моя маленькая наследница, — вымолвил Франсуа. — В самом деле, почему бы тебе не стать наследницей? Ну почему ты не родилась мальчиком?

— Папа… Папе плохо? — Арлетта прикоснулась ручкой к отцовскому рукаву, и взгляд ее голубых глаз остановился на хмуром лице, безмолвно взывая к нему с таким обожанием, что оно могло бы растопить сердце самого дьявола. Этот человек был ее отцом, и теперь ей более, чем когда-либо, была нужна его любовь.

Франсуа усмехнулся, бросив беглый взгляд на крохотную ручонку, однако даже не шелохнулся, никак не ответив на робкую ласку дочери. Его руки остались лежать на столе.

— Да, папе плохо, — честно признал он; язык его слегка заплетался. Потянувшись к кувшину, Франсуа наполнил свой кубок. Он опрокинул его в себя одним махом и снова налил, расплескивая вино по столешнице. Несколько капель попало и на лицо маленькой Арлетты. Она утерлась рукавом, не отрывая нежного взгляда от отца. — Папе очень плохо.

— Арлетте тоже плохо, — отозвалась дочь.

Агата, бочком подобравшись поближе к воспитаннице, в нерешительности переминалась с ноги на ногу за спиной нетрезвого Франсуа, укрываясь за высокой спинкой его деревянного кресла. Ей совсем не нравилось состояние, в котором находился де Ронсье и выражение его лица, но она не решалась вмешаться. Может быть, отец и дочь найдут способ утешить друг друга.

Поглядев на отцовских гончих, Арлетта спросила:

— Где Габриэль, папочка?

— У склепа, воет вот уже сколько часов. Безутешен. — С этими словами Франсуа осушил еще один кубок вина. Утвердив локоть на стол, он устало подпер рукой голову. Взирая из-под набрякших век пьяным осоловелым взглядом, он изучал лицо дочери. — Благодарение небесам, ты совершенно не похожа на мать, — заключил он, сощурившись, словно с трудом различал окружающее. — Хорошо уже то, что ты, по крайней мере, не будешь напоминать мне о ней. Да, воистину, твой нос достался тебе в наследство от нее, и что-то от Джоан я вижу в овале твоего лица, но все же нужно сначала хорошенько присмотреться, чтобы это уловить…

Выпрямившись, Франсуа пытался схватить кувшин за ручку, но промахнулся.

— Позвольте, я помогу вам, господин. — Агата налила ему вина. Она не могла не видеть, что де Ронсье за этот день уже поглотил существенно больше кварт своего любимого гасконского, чем допустимо для человека, желающего оставаться в здравом рассудке. Но кто она была такая, чтобы в чем-то препятствовать ему? Видно было, что его состояние таило опасность. Может, он послушается своих родителей? Агата подумала, что было бы неплохо пригласить в это помещение графиню Мари, мать Франсуа. Уж она-то, вне всякого сомнения, положила бы конец запою.

Снова наполнив кубок хмельной влагой, Агата почтительно поклонилась и направилась к лестнице, ведущей наверх. Чтобы отыскать графиню, ей не понадобится и пяти минут, а Арлетта тем временем пообщается с отцом.

— Ну почему ты не парень? — зло сказал Франсуа, не заметивший ухода нянечки и становившийся все агрессивнее и тупее с каждым новым глотком. Он снова влил в себя гасконское и отер рот тыльной стороной ладони. И еще громче и злее выкрикнул: — Почему?

Слезы навернулись на огромные глаза Арлетты. По отцовскому лицу промелькнуло выражение гнева и отвращения. Отцепив дочкины пальчики от своего рукава, он с яростью отбросил хрупкую ручку.

— О Боже! Началось! Расхныкалась, паршивая девчонка! — Совсем еще недавно Франсуа сам рыдал над гробом жены, никого не стыдясь и не стесняясь, однако теперь это обстоятельство полностью улетучилось из его пьяной головы. — Я так хотел сына! — Выведенный из себя потрясением, горем и чрезмерными возлияниями, Франсуа ярился все сильнее. Ему было легче бушевать и сыпать угрозами, чем признаться в боли, сжигавшей его мужское сердце. — Я так мечтал о наследнике, который продолжил бы мой род. А с чем я остался?! Хныкалка! Плакса! Дурная, глупая, никчемная паршивая девчонка! Проклятие Богу, ну почему ты не парень?!

Словно в ответ на этот вопрос послышался тоскливый вой Габриэля, донесшийся откуда-то издалека.

Опираясь локтями на столешницу, Франсуа с трудом поднялся со стула. Разлегшиеся у огня мастифы оторвали головы от лап и сердито заворчали.

— Паршивица, это ты виновата, что умерла твоя мать! — закричал Франсуа. Когда он орал, то чувствовал себя увереннее. Не так жгло внутри, а уж раз начав, он не мог остановиться. — Это твоя вина! — Он грубо ткнул указательным пальцем в детскую грудь, как бы желая навеки запечатлеть эти слова в сознании дочери. — Была бы ты мальчишкой, не пришлось бы затевать все это по второму разу. Я видеть не могу твою мерзкую физиономию!

И, отшвырнув в сторону ошеломленное дитя, Франсуа кликнул своих псов и выбежал из зала во двор, где, снедаемый гневом и болью, громко приказал испуганному конюху немедленно седлать своего скакуна. Он вскочил в седло, и через миг копыта зацокали по бревнам подвесного моста, унося не разбирающего дороги наездника в спускающиеся сумерки. Его собаки скачками неслись вслед за хозяином. В ближайшем порту под названием Ванн было много безымянных притонов — там найдется чем заглушить свою скорбь и свои заботы.

Когда графиня в сопровождении Агаты появилась в зале, она застала Арлетту одну. Девочка стояла у спинки отцовского стула потупив глаза, словно изучала носки своих белых туфелек из козлиной кожи.

— Где твой папа? — резко спросила графиня Мари. Цепким взглядом черных глаз она быстро охватила окружающую картину: остатки вина на дне кувшинов, винные лужи на столе. От нее не укрылось ничего, кроме глубокой обиды внучки.

Арлетта подняла головку.

— Моя вина… — пробормотала она.

Графиня повернулась к ней.

— О чем ты говоришь? Где твой отец?

Арлетта зябко дернула плечиками и указала на двойные створчатые двери.

— Папы нет. — Рыжая головка нагнулась, и Арлетта продолжила рассматривать туфельки. — Совсем нет.

Габриэль не успокаивался и не покинул добровольную стражу у печальных дверей фамильного склепа даже после того, как графиня приказала одному из слуг пойти и приманить его свежим мясом. Его вой выводил из себя всех и каждого.

Агата припомнила, что собака отличалась особенной привязанностью к Арлетте. Девочку отвели во двор. Она посмотрела на холодный камень пустыми глазами, вздрогнула, затем позвала собаку по имени. Тоскливый вой пресекся. Габриэль, хоть и неохотно, позволил девочке увести себя от могилы. Пес протрусил в детскую, следуя за Арлеттой и Агатой.

Оставшись наедине со своей воспитанницей, Агата приложила все усилия, чтобы исправить то зло, которое, как она догадывалась, причинил чувствительной детской душе пьяный Франсуа.

— О чем вы говорили с папочкой, mignonne?

Арлетта, усевшись на камышовой подстилке, вся дрожала от пережитого волнения. Габриэль устроился рядом с нею, и она оплела собачью шею тонкими ручками, спрятав раскрасневшееся личико в густой шерсти.

— Ему нужен парень, — прошептала она. — И это моя вина…

— Твоя вина? В чем твоя вина?

— В том, что умерла мама. Моя вина.

Агата покачала головой и погладила девочку по головке.

— Да нет же, нет! Папа не мог сказать этого! Просто ему сейчас очень тяжело. Я уверена, он любит тебя такой, какая ты есть.

Но голубые глаза Арлетты даже не моргнули. Агата видела, что ребенок не верит ее словам. Что же сказал ей этот пьяный дурак? Конечно, в точности ей этого никогда не узнать, но она видела, что в душу Арлетты была заронена мысль, будто это она виновата в смерти матери. А ведь это слишком нелегкое бремя, чтобы его столь бездумно возлагать на ребенка.

— Слушай меня, mignonne, — строго сказала няня. — Хоть леди Джоан и умерла, но это не твоя вина, запомни. Слышишь? — Голубые глаза смотрели сквозь нее, словно видели что-то, недоступное Агате. — Повторяю, это не твоя вина.

— Я хочу быть парнем.

Агата усмехнулась.

— Милая моя, но ведь это невозможно…

— Теперь я парень. Ведь папе нужен парень.

— Твой папа может жениться еще раз. Тогда он и получит мальчика. А ты его маленькая дочка.

— Ему нужен парень. — Ребенок указал пальчиком на синяк на своей груди, глядя снизу вверх на нянечку с болезненной решимостью. — Теперь я его парень! — снова повторила Арлетта.

 

Глава вторая

Июнь 1178 года, Хуэльгастель.

В круглом башенном зале, где Арлетта по-прежнему спала в одной постели с преданной Агатой, ребенок проснулся от непонятного возбуждения. Агата мирно посапывала под боком. Арлетта зевнула, но вставать не стала: рассвет еще не был виден даже тоненькой полосочкой в узких окнах-бойницах, врезанных высоко над полом. Теперь ей было семь, и все эти годы после смерти матери она вела беспрестанную и тем не менее безуспешную борьбу с целью завоевать расположение и интерес своего отца. Потеря матери все еще ощущалась ей как незатянувшаяся рана на душе.

После смерти леди Джоан отец не снимал траур два года, но потом он взял таки другую жену.

Его новой супруге, французской аристократке по имени Элеанор д’Этуаль, было тогда четырнадцать лет от роду. Ей удалось завоевать симпатии Франсуа де Ронсье без особых усилий со своей стороны. И вот уже несколько недель, как у Франсуа пробудился неожиданный интерес к хозяйственным вопросам — он проводил немало времени в разъездах по своим владениям на пару с графом Робертом. Причина не требовала объяснений: мачеха Арлетты спустя три года стала достаточно взрослой, чтобы подарить своему избраннику сына, о котором тот столько мечтал, и Франсуа собирал сведения о землях, которые он однажды передаст в наследство сыну.

Зная, что ей едва ли удастся увидеться с отцом раньше конца недели, Арлетта намеревалась использовать эти несколько дней для достижения своей тайной цели. Ей не хотелось зря тратить время. Девочка была уверена, что на этот раз, когда она продемонстрирует отцу свои последние достижения, он оценит ее небывалые успехи.

Конечно, не помешает еще разок как следует потренироваться. Сегодня с помощью молодых друзей, Джехана и Обри, она этим займется. Когда Франсуа де Ронсье вернется, они устроят торжественное представление. Пусть увидит, на что способна его семилетняя дочь. Арлетта не только освоила верховую езду без седла, но и научилась стоять на спине своей лошадки, и таким образом уже могла проскакать почти целых три круга; Джехан тем временем управлял конем при помощи длинного поводка, привязанного к удилам. Почти три!

Уж на этот-то раз отец не сможет не удивиться. Ведь даже не все взрослые дяди-наемники у дедушки могли скакать, стоя на спинах лошадей. Так пусть же Франсуа не только поразится искусству дочери, но и исполнится гордости за свое дитя. Арлетта твердо решила добиться, чтобы отец гордился ею — этой цели она подчиняла все свои интересы.

Потихоньку, чтобы не разбудить Агату, девочка выскользнула из-под пухового покрывала. Не успела еще босая ножка коснуться камышовой подстилки, как ей в ладонь ласково ткнулся мокрый нос верного Габриэля. За годы, прошедшие со смерти прежней хозяйки, пес, и тогда уже не молодой, а теперь совсем состарившийся, привязался к Арлетте. Они были неразлучны.

Габриэль заскулил, и до Арлетты донесся глухой стук его хвоста по полу. Это была уже не первая их вылазка до того, как весь дом охватит обычная утренняя суматоха, и собака хорошо знала, что если маленькая хозяюшка поднималась ни свет ни заря, то это предвещало нечто необычное, а потому интересное.

Арлетта нащупала морду собаки — в комнате было темно, хоть глаз выколи — и сжала обеими ладонями его челюсть.

— Тихо, Габриэль!

Агата продолжала похрапывать.

Ступая на цыпочках по камышовым циновкам, девочка на ощупь пробралась к выходу. У порога она нагнулась, чтобы подобрать одежду и узелок с едой, которую припасла заблаговременно. Теперь щеколда. Если не считать храпа Агаты и тяжелого дыхания стареющего пса, все было тихо.

Ступив на витую лестницу, начинающуюся за порогом, Арлетта остановилась, чтобы в мерцающем свете догорающего факела набросить на себя грубую одежду. Не чувствуя над собой любящей материнской руки, маленькая бретонка росла дикаркой, и никто, если не считать нянечки Агаты, даже и не пытался заставить ее поступать против ее желания.

Почти всегда Арлетта носила одежду мальчика, и то утро не было исключением. Она натянула пару простых коричневых штанов с подшитыми к ним чулками, с завязками на поясе, подоткнув под них желтоватую полотняную рубашку местного покроя, в которой она обычно ложилась спать. Так она обычно разгуливала летом. Зимой она набрасывала поверх этого еще короткую шерстяную тунику. Ее забавляло, когда приезжающие в Хуэльгастель частенько принимали за мальчика.

Лишь в особых случаях, когда того требовали приличия, Арлетта нехотя соглашалась отступить от своих правил и надевала девичью тунику, несколько подлиннее, поверх той же незаменимой полотняной рубашки и штанов. Еще у нее был длинный кожаный пояс с серебряными накладками по концам, некогда бывший собственностью покойной матери: когда она подпоясывала им свою длинную тунику, концы с серебряными клепками свешивались чуть ли не до самого пола.

Второй уступкой были ее медного цвета волосы. Пышные и блестящие, они радовали сердце Агаты, которая не представляла себе девичью красу без косы до пояса. Пока что, однако, волосы Арлетты отросли чуть ниже плеч. Когда их свободно распускали, они вились волнами, но обычно Арлетта перехватывала их на затылке кожаным ремешком — получалось нечто вроде конского хвостика. Этот хвостик раздражал няню больше всего. Агата могла уступить в вопросе об одежде — в конце концов, ее воспитанница была еще ребенком, — но споры о прическе постоянно вносили раздор в их отношения. Каждое утро Арлетте приходилось выстаивать пытку расчесывания, причем Агата обязательно проявляла всю свою изобретательность, вплетая разноцветные шелковые ленты в рыжие прядки. Так, по ее мнению, было положено выглядеть внучке графа де Ронсье. И каждое утро, когда Арлетта выскакивала из душной светлицы и оказывалась вне поля зрения Агаты, очень скоро все косы расплетались, ленты терялись где-то в пыли, а вместо замысловатых Агатиных конструкций появлялась прическа в виде конского хвоста, перехваченного кожаным ремешком.

С виду Арлетта куда больше напоминала дочку уличного разносчика, чем внучку графа. Она еще даже ни разу не накидывала на себя покрывала.

Натянув мягкие козловые ботинки, она наскоро зашнуровала их сбоку. Подхватив плащ с завернутым в него узелком со съестным, девочка мячиком скатилась вниз по винтовым лесенкам, а Габриэль, задыхаясь от собачьего счастья, мчался вслед за нею.

Выскочив из донжона, Арлетта ухватилась за собачий ошейник и приостановилась на верхней ступеньке лестницы в зал, обозревая затененный предрассветный дворик. В ее планы не входило быть обнаруженной замковой стражей.

Утренняя звезда сияла на зубцах обводной стены. В кухне горел огонь, и аромат свежевыпеченного хлеба щекотал ноздри так, что у нее слюнки потекли. Арлетта вздохнула. Больше всего ей нравилось утолять голод тайно раздобытым ломтем грубовыпеченного ржаного хлеба, еще теплого и дымящегося, прямо из печки, с большим куском тающего масла, безжалостно вдавленного пальцем в податливую мякоть. Но если она хочет сохранить в тайне свою утреннюю вылазку, придется довольствоваться краюхой вчерашнего хлеба.

По дорожке протопал хмурый часовой. Арлетта не могла определить, в какую сторону он смотрит, потому что было еще совсем темно и мешал шлем, украшавший его голову. Может быть, он высматривал опасность там, снаружи, за стенами, огораживающими ее мир? Джехан уверял Арлетту, что солдатам велено следить только за тем, что происходит снаружи, а на внутренние дворики не обращать никакого внимания. Но на всякий случай девочка дождалась, пока неторопливые шаги стихли, когда часовой завернул за угол башни, и резво побежала через двор. Габриэль следовал за нею по пятам.

Сыновья сэра Хамона и леди Денизы, Джехан и Обри — лучшие друзья Арлетты — уже ждали ее в конюшнях. Джехан ле Мойн, стройный двенадцатилетний паренек, был одет в зеленый плащ и обладал парой сияющих темных глаз и всклокоченной копной черных волос. Неглупый от рождения, Джехан занимал в их компании место вожака и заводилы. Даже у взрослых он пользовался репутацией смышленого и расторопного паренька, и его нередко привлекали к дежурствам по охране замка, доверяя пост наблюдателя. Обри, его брат, был на три года помоложе. Тоненький, как тростинка, он был обладателем светло-каштановых глаз и густых прямых волос. Его туника и штаны были черного цвета. Любимым его занятием было возиться на конюшнях. Дружба между Арлеттой и детьми сенешаля возникла как-то сама собой. Так как Джехан считался парнем достаточно взрослым, и оба они происходили из рыцарского сословия, никто не возражал, если Арлетта проводила свой досуг в их компании, особенно если учесть, что это давало слугам возможность на некоторое время забыть об ее существовании. Во всем замке эти двое ребят были самыми подходящими Арлетте и по возрасту. Она считала их все равно что братьями.

— Про хлеб не забыла? — начальственным тоном осведомился Джехан, когда она показалась на конюшне.

Арлетта помахала перед носом друга вчерашней буханкой ситного, к сожалению, давно остывшей.

— Конечно, не забыла. А еще яблоки и немалый кусок сыра! Не только ты бываешь голоден. А ты придумал, что будем делать?

Детям был нужен план, позволивший бы Арлетте ускользнуть из Хуэльгастеля. Хотя графская дочка могла свободно перемещаться в пределах замка, занимаясь верховой ездой под руководством Джехана или профессионального конюха, к ее исчезновению из замка, особенно в столь ранний час, отнеслись бы неодобрительно. Поскольку Арлетта, задумав поразить отца своими новыми достижениями, держала в тайне свои тренировки с Обри и Джеханом, ей были не нужны лишние свидетели.

— Да, у меня есть один план, но для этого потребуется, чтобы ты не издала ни звука по крайней мере в течение четверти часа. — Темные глаза Джехана хитро поблескивали. — Ты уверена, что справишься с такой задачей?

— Увидишь. Что мне нужно делать?

Через десять минут, когда утренняя звезда уже блекла, а горизонт розовел, Иов, привратник, чья смена уже истекала, стоя на страже за воротами, удивлялся невиданному зрелищу.

Джехан ле Мойн вел под уздцы лошадку маленькой госпожи, кличка которой была Хани. Несмотря на все ее мальчишество, солдаты и слуги в замке обращались к Арлетте как к госпоже, хотя и маленькой, чтобы выразить различие между нею и госпожою Элеанор. Хани тянул небольшую повозку, на которой кучей были навалены всякие тряпки, а поверх этого хлама возлежала, словно царь горы, лысеющая гончая госпожи. Обри, брат Джехана, вышагивал сбоку от повозки.

— Куда, ребята, намылились? — поинтересовался Иов, лениво ковыряя в носу.

— Надо забрать для матери кой-какие травы и снадобья из аптеки в Ванне, — объяснил Джехан. — Хани подвезет нас всех, а Габриэля мы взяли просто прогуляться.

Иов расхохотался.

— Да вы бы лучше оседлали вьючную лошадь, чем этого недоростка. Да и пес не очень-то выгуляется подобным образом.

— По дороге мы с ним поиграем, побегаем, — проговорил Джехан.

— А сама-то госпожа Арлетта знает, где находятся ее любимцы?

Молодой Обри закашлялся, как бы поперхнувшись слюной, а щеки его заалели как петушиный гребень.

— Конечно, знает, — вмешался Джехан, зло посмотрев на своего брата. — Мы имеем ее позволение.

Вытирая руку о штанину, Иов махнул рукой.

— Садитесь-ка лучше на свою колымагу, если хотите добраться до Ванна и вернуться назад засветло. Туда будет добрых пять миль, и коротышке Обри потребуется целый день, чтобы проделать этот путь пешком.

— Мы любим пешие прогулки, — ответил Джехан, улыбнувшись привратнику. — Не бойтесь за нас. Мы вернемся до темноты.

— С ума вы посходили, вот что, — снисходительно отметил Иов. И он усмехнулся, подумав, что старший отпрыск сенешаля не всегда кажется уж очень толковым парнишкой.

Двое ребят провели Хани по спущенному мосту через ров, а Иов наблюдал от нечего делать за странной процессией, покуда хитрецы не повернули у холма, направляясь в сторону леса и Ваннской дороги. «Ну, так им и месяца не хватит, если они будут тащиться этим черепашьим шагом», — подумал он. У подножия холма собака маленькой госпожи соскочила с кучи хлама и бросилась в кустарник. Еще миг, и двое ребят и возок с поклажей растворились среди деревьев.

— Вот дурни-то! — еще раз произнес вслух Иов и вернулся назад в сторожку, где рассчитывал немного посидеть, дав отдых гудящим ногам, в ожидании, пока его не сменят.

В миле от замка Ваннская дорога извивалась уже среди густых лесов, простиравшихся и к югу, и к северу на значительное расстояние. Узкая тропка вела от большака к вырубкам, огороженным засеками. Это место редко посещалось людьми и являлось идеальным ристалищем, на котором можно было отшлифовывать Арлеттино мастерство выездки пони.

— Мы на месте. Вылезай, — скомандовал Джехан.

Взъерошенная рыжая головенка высунулась из-под хлама. Лицо Арлетты раскраснелось.

— Ну, наконец-то! — с облегчением сказала она. — Я там чуть не задохнулась от этой жары! А корду не забыли?

— Где-то под мешками, — ответил Джехан.

Обри выпряг лошадку из дышла, и после короткого отдыха начался урок Арлетты. Как обычно, всем распоряжался Джехан, а Обри залез на ближайший дуб и наблюдал за всем происходящим, сидя на толстом суку и время от времени подбадривая маленькую наездницу или отпуская критические замечания. Со стороны он в своем черном одеянии напоминал крупную ворону.

— Так, — сказал Джехан, взяв менторский тон. — Ну-ка, сиди прямо. Да не так же…

— Нет-нет! — кричал Обри со своего дерева. — Немножко отпусти поводья, Арлетта. Ты раздираешь бедному Хани губы, пытаясь сохранить равновесие. Подумай, что он должен теперь чувствовать!

Бывали случаи, когда Арлетте приходилось следовать рекомендациям двух своих советчиков одновременно.

— Так лучше, — одобрительно орал Обри, так, что его было слышно на противоположном конце просеки. — Вот теперь совсем хорошо.

— Благодарю тебя, Обри, — Джехан снова перехватил инициативу. — Вспомни, чему тебя учили в прошлый раз, Арлетта. Ну-ка сожми колени. Так. Пятки вниз. И смотри за руками!

Веруя в компетентность Джехана — он все-таки являлся сыном рыцаря, который, хоть и был немолод, заслуженно пользовался репутацией отличного наездника, которому впору потягаться даже с ее дедушкой, — Арлетта полностью подчинялась его инструкциям. Она держала спину прямо, вытягивала пятки вниз, а когда шероховатая конская шкура начинала через штаны натирать ей пах, Арлетта закусывала губу и не жаловалась. Упав, а такое тоже иногда случалось, девочка потирала синяки и шишки и снова лезла на холку бедного Хани без ропота и без жалоб.

К полудню она выдохлась.

— Давай напоследок еще раз, стоя во весь рост, — настаивал Джехан со спокойной настойчивостью человека, который всегда достигает в жизни того, что планирует. — Надо упражняться как можно больше, тогда почувствуешь уверенность.

— Тебе только рабов гонять, — возмущалась Арлетта, уставшая, но ликующая — кто, как не она, достиг своей цели? Она умела скакать на Хани без седла, и она смогла простоять на спине лошадки все три круга, которые Хани, взятый на корд, пробежал по поляне.

Она немного отдохнула, поглаживая рукой спину лошадки, пока Джехан проверял защелку поводка.

— Поехала! — велел Джехан.

Арлетта пришпорила Хани, пустив его легким шагом, взнуздала его на ходу и осторожно подтянула свои ступни к бедрам. Потом, одним рывком, натренированным движением, она резко распрямилась, выставив руки в стороны для равновесия.

Хани шел все тем же неторопливым аллюром. Круг. Два круга. Три. И четыре! Четыре. Обри свесился со своего дубового сучка и молча хлопал в ладоши.

Добившись такого успеха, Арлетта позволила себе принять сидячее положение.

На это тут же сверху отреагировал Обри:

— Осторожнее! Ты отобьешь ему всю спину, шлепаясь на беднягу как мешок с костями!

Обри всегда подходил к вопросам верховой езды с конской точки зрения. Животные были проще и естественнее людей — пареньку было легче понимать их.

Арлетта спешилась и погладила Хани по щеке.

— Извини, если я причинила тебе боль, — сказала она, лаская своего пони. — И все же я это смогла! — Она улыбнулась друзьям. — Благодарю, благодарю вас обоих за помощь. Вот теперь-то у меня есть что-то настоящее, что можно показать отцу, когда он вернется!

Вечером следующего дня Джехан со стены разглядел у подножия холма графа Роберта, его сына и их свиту, направляющихся к замку.

Прижав большой и указательный пальцы к губам, он издал пронзительный свист; по этому условленному сигналу Обри, в это время занимавшийся очисткой стойл, высунулся из конюшни, которая вплотную прилегала к внешней стене. Не выпуская из рук вилы, Обри вытягивал шею, пытаясь разглядеть брата за зубцами стены.

— Ты их видишь? Они возвращаются? — спросил Обри.

Джехан кивнул.

— Скажи Арлетте. Она, наверное, в горнице. Пусть будет готова к моменту, когда они въедут во двор.

Обри промчался по двору и нырнул в арку входа.

Всадники появились в проеме замковых ворот. Франсуа ехал по правую руку от графа Роберта. Он никогда не любил слишком солнечную и жаркую погоду, и теперь, после недели, проведенной в седле, его бледное лицо, несмотря на широкополую голубую войлочную шляпу, приобрело багрово-красный оттенок. Он снял шляпу и, поведя плечами, отер рукавом пот со лба. Затекшие мышцы его словно окаменели, в горле першило, пропыленная одежда липла к телу.

Последние четыре мили пути он мечтал о свидании со своей молодой женой Элеанор. Ничто лучше объезда владений не сможет напомнить рыцарю о его супружеских обязанностях. Зато у Франсуа будет что показать будущему сыну, когда они отправятся в поездку по Бретани — так же как его отец некогда показал феод ему самому.

Вот сейчас он попьет водицы с дороги, может быть, даже поплещется в купальне… Франсуа думал о том, как бы ему обустроить, чтобы Элеанор понесла. Покуда ответы гордячки на его домогания оставляли желать много лучшего. Элеанор была леди. Она знала свои обязанности и свое место. Однажды, дай-то небо, Элеанор станет его графиней, но за этот титул она должна родить семейству де Ронсье сына-наследника. Конечно, у Франсуа уже имелась дочь — но зачем ему дочь? У него должен быть сын, и он сам выбрал Элеанор из сливок французской знати, предоставив ей честь стать матерью его наследника.

Нет, Элеанор была чересчур умна, чтобы просто отказать Франсуа. Но при этом не выказывала ни малейших признаков желания. Она никогда не проявляла инициативу в этом вопросе. Франсуа мечтал, чтобы Элеанор хоть на часок или около того забыла о том, что она была леди… С Джоан это удавалось. Почему же не получается с Элеанор?

Он был женат на ней уже три года, и все это время она оставалась холодна. В той же самой кровати с пологом, где они когда-то наслаждались с Джоан, Элеанор улыбалась своей неопределенной мечтательной улыбкой, лежала на спинке, вытягивала ножки, позволяла ему делать с собой все, что ему захочется. Но ведь ни разу, ни разу не проявила она никаких чувств. Она никогда не подталкивала его ни на какие действия, никогда не начинала любовной игры первой. И сегодня Франсуа не очень-то надеялся разбудить страсть у холодной аристократки. В конце концов, она была почти девочкой, когда он повел ее под венец, всего четырнадцати зим от роду. Тогда он надеялся, что через пару лет она созреет и все наладится. Теперь ей было уже семнадцать. Самый сок. Пора ей стать настоящей женщиной, какой была когда-то Джоан.

Порою случалось — и это были ужасные минуты, — когда Франсуа являлась на ум покойная Джоан. Он пытался гнать видение от себя, но что он мог поделать? Его милая, такая земная Джоан обладала страстной натурой, не очень подходящей будущей графине, о чем не уставала напоминать сыну его властная матушка. Но для Франсуа все это было неважно. Он любил Джоан. И он взял ее в жены, невзирая на аргументы матери.

Въехав в ворога замка, Франсуа бросил поводья конюху и слез с седла. Он бросил взгляд на анфиладу арок, высматривая вход в донжон и надеясь увидеть Элеанор, встречающую его на ступенях лестницы. Однако ее не было, а вместо того к нему подбежала дочь, одетая как уличный оборвыш.

— Подожди, Оливер, — сказал Франсуа. — Мне нужно кое-что забрать из торока.

Пока Франсуа рылся в своем багаже в поисках дорогого подарка, который купил молодой жене, решив попробовать таким способом добиться ее расположения, граф Роберт спрыгнул с седла.

— О, мой Бог, я уже не тот, что был прежде, пожаловался граф, растирая руками бедра, чтобы восстановить кровообращение. Он снял шляпу и запустил пятерню в густые, но уже седые волосы. Некогда графская шевелюра была темна как ночь, но единственным, что напоминало об этом, оставались черные брови, крутыми дугами вздымавшиеся над пронзительными голубыми очами.

Франсуа достал свой подарок, аккуратно завернутый в лоскут небеленого полотна. Это была серебряная шкатулка с замочком и массивным золотым ключиком. Франсуа распорядился, чтобы на крышке выгравировали фамильный герб семейства де Ронсье — пятилистник в венце из терновых ветвей. Подушечки внутри шкатулки были сработаны из пурпурного бархата. Да и ключик был замысловато украшен, представляя собой золотое кольцо с розочкой, которое, как рассчитывал Франсуа, подойдет на средний палец белой ручки Элеанор. Ключиком можно было пользоваться, только сняв кольцо с пальца. И шкатулка, и ключик стоили Франсуа целую кучу денье, но он не считал это слишком дорогой ценой, если бы ему удалось с их помощью хоть немного растопить ледяную холодность Элеанор. Кто знает, возможно, тогда он смог бы сбросить с себя то бремя горя, что пригибало его к земле с того самого дня, когда его милая Джоан легла в могилу.

— Папа! Папа! — кричала Арлетта, стараясь привлечь к себе его внимание, ведя под уздцы своего пони к камню у двери конюшни, с которого было сподручно вскакивать на коня.

Младший сын сенешаля, Обри, обожавший играть в конюха, продолжал убираться в стойлах, вилами забрасывая запачканную солому на телегу, в которой ее вывозили за стены замка.

Крепко сжимая серебряную шкатулку в руке, Франсуа вытер пот со лба.

— Что, дочка?

Даже не воспользовавшись камнем, Арлетта вскочила на своего пони. Ее щеки пылали румянцем, голубые глазки сияли, а носик еще больше походил на нос Джоан, чем раньше. У него даже защемило сердце. Франсуа посмотрел вдаль, на анфиладу. Элеанор не вышла.

— Смотри на меня, папочка! Смотри, что я умею делать!

Обри отбросил вилы и пристегнул корду к уздечке пони.

Ну конечно, Арлетта снова выдумала какое-нибудь ребячество и хочет показать ему!

— Можно начинать, господин? — Сын Хамона взирал на Франсуа, ожидая разрешения.

Франсуа рассеянно кивнул. Но где же Элеанор? Он хотел видеть ее глаза, когда она будет разворачивать его подарок. Он решил, что не следует вручать его сразу. Сначала он вымоется и поест. Он подождет той минуты, когда они лягут.

— Господин? — Обри привлек внимание отца к дочери.

— Ну, давайте, показывайте, что там у вас?

Подошел и граф Роберт.

— У нее задатки хорошей наездницы, Франсуа, — улыбнувшись, сказал он, с симпатией наблюдая за Арлеттой. — Она научилась ездить без седла, пока нас не было.

— Да? — В проеме двери так никто и не появился.

Граф Роберт похлопал сына по плечу.

— Что ты там высматриваешь, Франсуа? Взгляни на свою девчонку. Клянусь святыми мощами, она скачет стоя! Она умеет обращаться с лошадью, моя маленькая внучка. О, эта веточка от моего старого ствола…

— Да, недурно, — позевывая, согласился Франсуа. Он заметил, что рубаха дочери была порвана и на спине пятно от сырой травы, а ее ботинки все в пыли. Нужно поговорить со старой Агатой. Джоан любила старуху — это она выбрала Агату в няньки для Арлетты, — но теперь, похоже, Агата не справлялась с надзором за этим сорванцом. Или Агата обленилась, или она стала совсем старой. Нельзя позволять Арлетта дичать до такой степени. Сколько же ей теперь? Семь, или около того. Пора подумать о ее внешнем виде и о поведении Это же просто позор, да и только.

В этот момент у входа в донжон произошло какое-то движение, и на верхней ступеньке лестницы показалась его жена, вышедшая наконец поприветствовать мужа. Элеанор, стройная женщина холодного и непорочного вида, была одета в льняное кремовое платье, расшитое узорами, и тунику цвета слоновой кости. Талию охватывал пояс с серебряной пряжкой, безупречная белая мантилья прикрывала прекрасные волосы и точеную шею, а подбородок и щеки были скрыты под колышащейся муслиновой вуалью. Его королева. Его прекрасная снежная королева…

Забыв обо всем, Франсуа сделал шаг в ее сторону.

— Папа, посмотри! Посмотри на меня!

Нехотя Франсуа оторвал взгляд от жены и обернулся на голос дочери. Она стояла во весь рост на спине пони, буйные рыжие кудри выбивались из-под ленты и падали на лицо Арлетты, напоминая язычки пламени. Но ему было совсем не интересно смотреть на нее.

Хани ходил равномерными кругами вокруг младшего Хамона, словно мул, крутящий мельничное колесо. Арлетта вытягивала шею, чтобы уловить отцовский взгляд.

— Смотри, папа! Смотри, что я умею делать!

Позади него откуда-то сверху, из дозорной бойницы звонкий мальчишечий голос скомандовал:

— Прямее, Арлетта! И двигайся плавнее, а то потеряешь равновесие!

Это был Джехан. Он, сжимая в руке копье, сидел на корточках на краю деревянного настила и не отрывал глаз от наездницы. Вспомнив, что его обязанность — стоять на часах в надвратной башенке, Франсуа бросил в его сторону неодобрительный взгляд. Джехан покраснел и ретировался на свой пост.

Оборачиваясь к дочери, которая все еще старательно балансировала на спине пони, Франсуа краем глаза заметил, что Элеанор пересекла внутренний дворик и стоит под аркой, тоже поглощенная этим зрелищем.

Ее светлые глаза встретились с глазами мужа, и она подарила ему одну из своих еле заметных улыбок.

— Приветствую тебя дома, господин, — сказала она.

Франсуа двинулся в ее сторону.

— Папа! Папа!!

В этот момент пони зацепился копытом за высушенный солнцем корень между плит и сбился с аллюра. Арлетта взвизгнула, как сойка, и взлетела в воздух. Приземлилась она удачно: верхней половиной в тачку с навозом, нижней — рядом с ней. Выбравшись из навозной кучи, она приняла сидячее положение; в заляпанных волосах торчала солома, а щеки были краснее грудки снегиря. Взглянув на Франсуа, она разрыдалась.

Обри бросил повод, на котором лошадь бегала по кругу, и кинулся к Арлетте. Франсуа, бросив в их сторону сердитый взгляд, обернулся к жене и протянул ей ладонь в знак приветствия. Элеанор, немного поколебавшись, приняла ее. Они пошли рука об руку по направлению к залу.

— Я никогда не знаю, что Арлетте взбредет в голову в следующий момент, — сказала Элеанор своим нежным голосом.

— Да-да, ее поведение доставляет всем нам непредвиденные хлопоты. Я думаю, что пора заняться ею всерьез. Только посмотри на девчонку: волосы встрепаны и взъерошены, одежка грязная и рваная, да еще, того и гляди, с нее свалится. Она чересчур резва, чтобы Агата смогла с ней справиться…

— Господин, но они души друг в друге не чают, — высказала свое мнение жена.

— Души, говоришь… М-да! Думаю, на эту тему мне нужно будет переговорить с матушкой.

— Если я смогу, то постараюсь быть тебе полезной.

— Вот как?

— Конечно, мой господин. Отныне твоя дочь будет и моей дочерью.

Франсуа ответил ей улыбкой.

Во внешнем дворике граф Роберт подошел к внучке и помог всхлипывающей девочке подняться.

— Ну-ка, вставай, малышка. А вот плакать не годится.

— Но я же сумела выполнить это упражнение, дедушка, в самом деле сумела, — Арлетта возила по мокрому лицу грязным и рваным рукавом. — Почему же папа не похвалил меня? Разве ему не интересно?

— Зато я тебя хвалю, — граф присел на приступок перед конюшней. — Ну-ка, попробуй еще раз, и если не свалишься, то у меня найдется кое-что для тебя.

Арлетта фыркнула и поглядела на дедушку с недоверчивой улыбкой.

— И что же это? Что ты дашь мне? Впрочем, попробую угадать… Испанский миндаль? Засахаренные фрукты?

Граф похлопал ладонью по торбе, которая висела у него за плечами, и в его голубых глазах промелькнула хитроватая усмешка.

— Поживем — увидим. Сделай-ка еще пару кругов — и узнаешь.

Арлетта вернулась к своей лошадке и вскарабкалась ей на спину.

— Дед, иногда мне кажется…

— Да?

— Иногда мне кажется, что папа никогда меня не полюбит.

Граф выпрямился.

— Что такое? Что за чепуха?

— Как будто я пытаюсь поймать собственную тень. Хвать, а в руках ничего нет.

Теперь уже фыркнул граф.

— Поймать тень?! Ты просто наслушалась каких-то глупых сказок! Тень нельзя схватить руками.

— Да, конечно, — упавшим голосом прошептала Арлетта. Она взялась за поводья своего конька, снова встала на нем в полный рост и безо всяких приключений проехала два круга по двору.

Раскрасневшись от радости, она соскользнула с Хани.

— Ну вот! Ты же видел, правда?

Граф Роберт потрепал детский локон.

— Да, я видел. А вот и твоя награда. Я знаю, тебе понравится.

Он протянул внучке наполненный до краев маленький ящичек. Там был примерно фунт испанского миндаля, которого ей давно хотелось.

— Миндаль в меду! Благодарю тебя, дед!

— Ты молодец, маленькая моя. — Граф снова распрямился. — К сожалению, теперь я должен с тобой расстаться.

— Ты собираешься встретиться с сэром Хамоном?

Арлетте было известно, что когда ее дед покидал Хуэльгастель, он передавал бразды правления и дела правосудия в руки сэра Хамона ле Мойна, своего сенешаля и друга. По возвращении дед всегда первейшим делом призывал управителя к себе и выслушивал доклад обо всем, что произошло в его отсутствие, так как хотел с первого же часа быть в курсе всех событий. Только после этого дед разговаривал с остальными.

— Да.

— Я видела, как он направлялся в арсенал.

— Спасибо за подсказку Продолжай тренировки, дитя, у тебя неплохо получается.

С этими словами граф Роберт потопал ногами, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, и направился в сторону оружейной палаты.

— Эй, Хамон, Хамон!

В тот вечер ужин в семействе де Ронсье проходил как обычно. Сотрапезники сидели за высоким столом спинами к старинному пылающему камину. Отсюда им была видна целая толпа слуг, солдат, купцов и всяческих прихлебателей, которые толкались плечами в борьбе за лучшее местечко за козлами, которые служили столами во время многолюдных трапез. Эти массивные сооружения хранились в особом пристрое, а при необходимости слуги выволакивали их оттуда и устанавливали перед огнем. На дворе был июнь, и пламя горело вяло. Камин безжалостно дымил, и клубы сероватого рыхлого дыма поднимались к поперечным и продольным балкам.

Пищу в замке принимали беспорядочно, особенно это касалось той публики, которой не полагалось почетных мест и кого размещали подальше от огня и поближе к большим двустворчатым дверям, в закоулке, где гуляли все мыслимые сквозняки. Слуги выставляли на деревянные грубые козлы большие братины, чаши и миски, со звоном ставили блюда. Хлебодар грубо совал столующимся буханки хлеба. Люди тянули руки, хватали, загребали, вырывали. Стучали ножи. Поглощали добытое с урчанием, словно псы. Если за эти столы попадала женщина, ей приходилось либо довольствоваться кусками, которые никто не взял, либо прибегать к хитрости, чтобы заставить своего соседа позаботиться также и об ее интересах. Если девицы были молоды и смазливы, они таращили глаза, выпячивали вперед груди и громко расхваливали силу и прочие достоинства своих кавалеров перед менее любвеобильными соседями. А если они были некрасивыми или просто старыми, то поступали так, как их выучила жизнь, то есть выхватывали недоеденные куски с чужих блюд или, в крайнем случае, подъедали крошево, на которое уже никто не зарился. То, что доставалось детям, зависело от их проворства, или от того, как о них позаботятся родители.

— Это мое!

— Опоздала, Дэви. Не отдам!

— Убери отсюда свои грязные лапы, Роджер!

За высоким столом вели себя покультурнее. Выскобленные доски накрывались белой полотняной скатертью. Еду разносили служанки, которые с перекинутыми через руку выбеленными холстами чинно выхаживали вдоль столов, подавая блюда каждой чете отдельно — было принято, чтобы супруги ели из одной посуды. Одинокие женщины и дети сидели за дальним концом стола. Кушанья им тоже подавали, правда, их очередь приходила последней, и нередко получалось так, что до их конца блюдо доходило уже пустым. В противном случае они выбирали из остатков. Хотя обычно еды хватало на всех. В тот вечер кормили тушеными цыплятами с изюмом. Хлеб наваливали в корзины, расставленные по столу на некотором расстоянии друг от друга: его было достаточно и никому не приходилось драться за свою долю.

Граф и графиня занимали центральное место на помосте, вкушая пищу из одного большого блюда, в то время как Франсуа с супругой лазили руками в соседнее. За ними сидел отец Йоссе, который имел блюдо в единоличном распоряжении и лакомился в одиночку. Слева от графа Роберта восседали сэр Хамон и леди Дениза. Дети, в том числе Арлетта и братья ле Мойн, сидели на дальнем конце стола, подальше от родителей. Всем подавали вино, не исключая и детей, хотя для последних его разбавляли водой.

Франсуа ждал, пока все не насытятся, прежде чем заговорить с матерью о том, что Агата уже не справляется со своими обязанностями. Сама Агата сидела где-то недалеко от дверей, в шуме и гаме, и, конечно же, ничего не могла слышать.

— Жаль, что ты не видала Арлетту сегодня вечером, когда мы въехали в замок, мама. Она выглядела как редкостная растрепа. Волосы словно осенняя трава, сама вся грязная, словно крестьянская девчонка. Да, признаю, сам-то я мало обращал внимания на свою дочь. У меня других забот по горло — но это еще не значит, что ей можно так вести себя так.

Граф Роберт оторвался от блюда с мясом.

— Но, Франсуа, она же показывала тебе свой новый фокус. Наверное, ей не стоило бы пытаться сделать это, нацепивши юбку…

Элеанор одарила мужа одной из своих холодных улыбок. Ну почему бы Арлетте не быть более похожей на Элеанор? Франсуа подумал, что его дочери пора научиться быть более женственной.

— Я вообще не понимаю, с чего это наша замарашка откалывает такие штуки, — сказал он. — Почему бы ей не вести себя… ну, по-девчоночьи, что ли? Ведь она же девчонка!

Графиня Мари, разделявшая презрение Франсуа к женскому полу, неторопливо перевела взгляд на дальний конец стола, где сидела ее внучка. К счастью, сама Арлетта и не подозревала о том, что родственники разговаривают о ней. Ее рыжая головка склонилась к темноволосой голове Джехана. Дети со смехом бросали куски под стол, где свою долю караулил Габриэль. Мари отметила, что перед обедом волосы Арлетты, очевидно, пытались привести в порядок, но косичка уже наполовину растрепалась. Поскольку внучка сидела, Мари не могла рассмотреть, что на ней было надето: девичья туника или мальчишечьи штаны с чулками.

— Думаю, что ты прав, Франсуа, — сказала Мари, ухватив цыплячью ногу и обдирая с нее мясо цепкими пальцами. — Агата понятия не имеет о хороших манерах, а твоей дочке нужно научиться себя вести, если мы хотим со временем ее удачно пристроить. — Графиня расправлялась со своей порцией медленно, так как уже лишилась почти всех зубов. Она рвала мясо на тоненькие волоконца, засовывала их меж тонких губ и долго и напряженно пережевывала беззубыми деснами.

Элеанор подняла взгляд от своего блюда.

— Возможно, Арлетте не хватает девичьего общества? — вежливо предположила она.

— Бабьи выдумки! — прошипел граф Роберт. — Вот дерьмо! Я не понимаю, из-за чего весь этот сыр-бор. Арлетта — девчонка что надо! Клянусь адом, она скачет, как заправский мальчуган, учится стрельбе из лука и…

— Отец, ты только подтверждаешь мою правоту, — перебил его Франсуа. Его рука накрыла ладонь Элеанор. — Покуда у меня только один ребенок, да и то дочь, и поэтому ее польза для нас будет в том, что она за кого-то выйдет замуж, то есть в связях, которые неизбежно принесет нам ее брак. Пора помочь ей понять прелесть более подходящих для девушки развлечений. Я питаю надежду со временем подыскать ей подходящего супруга, а все, чем она пока занимается — это пустое баловство. Наверное, это пригодилось бы, если она собралась сбежать с шайкой бродячих фигляров, но абсолютно не нужно деве, которую, Бог даст, я выдам замуж за графа.

Элеанор притронулась к большому серебряному кресту, который она носила на шее, на толстой серебряной цепи.

— Господин, может быть, мне нужно проводить больше времени с Арлеттой?

— Это пойдет ей на пользу. Придется только подумать, куда деть Агату.

— Просто дадим ей отставку, — решительно заявил Франсуа. — Она чересчур балует мою дочь.

Роберт поднес чашу с вином к губам и посмотрел на внучку поверх кромки пенистой жидкости. Отхлебнув, он поставил чашу на место.

— Мне кажется, что с Агатой вы делаете ошибку, — повторил он. — Но она принадлежит вам, и я не смею указывать, как распоряжаться ею.

— У меня родилась еще одна мысль, — выступила с предложением Мари, отрывая кусок курятины. — Надо доставить в замок Клеменсию.

— Клеменсию? — карие глаза отца Арлетты расширились, а щеки раскраснелись еще сильнее. — Ты предлагаешь привезти сюда Клеменсию, мать? Девчонку, о чьем роде-племени мы ничего не знаем?

— Кто это — Клеменсия? — Элеанор подняла взгляд на Франсуа. — Кто она такая, муж мой и повелитель?

За сына ответила мать.

— Это сиротка. Некоторое время назад Дениза попросила меня позаботиться о девчонке. Пока она в том же монастыре, где настоятельницей моя дочь.

Дениза де Ронсье, старшая дочь Роберта и Мари, постриглась в монашки. Элеанор знала это и часто навещала ее в соседнем монастыре Святой Анны. Несмотря на свою молодость, Дениза, должно быть, подходила для монашеской жизни, так как недавно ее избрали настоятельницей. Но о существовании Клеменсии Элеанор слышала в первый раз.

Граф Роберт улыбнулся.

— Мари покровительствует Клеменсии. Дает серебро, чтобы девчонку кормили там, в монастыре, как следует.

Благотворительница кивнула.

— Да, даю. Пока тебя не было, Роберт, я виделась с Денизой. Мне надо было с ней поговорить. Я спросила ее и о девчонке. — Черные бусинки глаз Мари уставились прямо в зрачки сына. — Сейчас ей почти одиннадцать. У нее белокурые волосы, она недурна собой, любит наряжаться, а в монастыре ей этого не позволяют. Дениза не смогла отыскать в ее душе ничего монашеского. Я думаю, эта Клеменсия как раз и может оказать такое влияние, которого не хватает Арлетте. Ну, Франсуа? Что на это скажешь? Сказать, чтобы Дениза прислала сюда эту девчонку?

Франсуа потер руками лицо, все еще горевшее румянцем.

— Ну, если тебе хочется держать эту Клеменсию под своей крышей, матушка…

— Допустим. Мне она нравится.

— А ты уверена, что мы сможем вертеть ею, как нам нужно?

Мари усмехнулась.

— Эта девчонка сделает все за сверток персидского шелка и ленты ему в тон.

— Ну ладно. Значит, пошлем за нею?

— Я распоряжусь. И объясню, чего мы от нее ждем. Пусть это будет одновременно служанка и подружка для игр. Думаю, Арлетте именно это и нужно.

— Благодарю, матушка. Надеюсь, все получится как надо.

Сгорая от нетерпения поскорее попасть на супружеское ложе, Франсуа не стал задерживаться в зале после того, как удалились женщины и дети. Он спросил большую бутылку вина и два кубка и, делая вид, что не замечает понимающего выражения на лицах сэра Хамона и родного отца, отправился прямо в опочивальню.

Постель была пуста, простыни скомканы. Огонь в камине не горел, и до осени гореть не будет. Комнату освещали пара факелов и тоненькая свечка, поставленная на ларь, стоявший у изголовья. Он стоял здесь еще и при леди Джоан.

Франсуа поставил вино и кубки на ларь рядом со свечой. После кончины матери Арлетты он долго не мог решиться взять новую жену. Наконец он остановил свой выбор на госпоже Элеанор д’Этуаль, которая была на десять лет его моложе. На этот выбор повлияли причины, затрагивающие его личные амбиции: леди Элеанор являлась младшей дочерью аристократа, который был в фаворе у самого Людовика Благочестивого, короля Франции. Но Франсуа искал расположения своей жены не только потому, что хотел той же роскоши чувств и ощущений, которыми он наслаждался с Джоан. Франсуа вынашивал некие планы — и кто знает, может быть, жене еще придется заступаться за него, используя свои связи.

Он еще перед обедом смыл с себя дорожную пыль, но сейчас стянул с плеч рубаху и вымылся еще раз, причем тщательнее обычного, из рукомойника, водруженного на стойку. Он было разделся донага, но вспомнил о скромности леди Элеанор и, немного подумав, прикрыл наготу свежей полотняной сорочкой. Облегченно вздохнув, Франсуа растянулся на чистой простыне. Как хорошо было лечь в собственную постель! Он подложил руки под голову в ожидании супруги. Подарок лежал наготове, под кроватью — ждал подходящего момента.

Когда он уезжал, стена у постели была пуста — за исключением маленького, врезанного в панель семейного герба. Сейчас на ней красовалось громадное размалеванное распятие. Оно было прибито рядом с гербом и полностью его заслоняло. Теперь любой, лежащий в постели, видел прямо перед глазами этот крест. От нечего делать Франсуа разглядывал новинку. Он знал, что его жена завела привычку регулярно молиться перед сном, но никак не ожидал обнаружить такое страшилище в своей спальне. У Франсуа даже холодок по спине пробежал. Деревянная фигура выглядела как живая — Божий Сын в предсмертных корчах. Тело Христово, перекрученное как веревка, извивалось в мерцающем свете коптилки. Казалось, что от напряжения его кости сейчас прорвут кожу и вылезут наружу. На уродливую голову был насажен зловещий терновый венец, с колючками в гвоздь величиной, густо намазанными блестящей черной краской. В лоб Христа вонзались несколько дюймовых гвоздей, и тонкие струйки крови струились по впалым щекам. Кровь, выступавшая из глубоких ран и сочившаяся из распоротых ног и рук, была пунцово-красная, намного страшнее, чем в действительности. Ни за что на свете он не повесил бы такое над своей кроватью.

Муж перевел взор на фамильный герб, изучая небольшой терновый веночек на нем. Странно, но этот веночек казался темнее, чем помнил Франсуа. Он словно бы выступал из панели. Удивленный, хозяин дома перевел глаза обратно на распятие. Тот же цвет? Едва ли. Но очень похоже. Игра света, что ли?

Дверь отворилась и вошла Элеанор. Герб был мигом позабыт. В одной руке госпожа держала свечу, в другой — требник с золотыми накладками на переплете.

— Господин! Извините, что заставила себя ждать, — вымолвила жена. — Я была в часовне. Думала, вы с отцом обсуждаете дела внизу…

— Мне хотелось поскорее увидеть тебя, Элеанор. Вот уже две недели…

— Десять дней, — уточнила она и осторожно положила молитвенник на подоконничек узкого окна. Задув свечку, положила ее рядом с молитвенником и обошла опочивальню, туша факелы. Затем опустилась на ларь подле постели и нагнулась, чтобы загасить свечку, прилепленную к его крышке.

Но Франсуа взял ее за запястье; светлые глаза жены, выглядевшие непомерно большими на фоне бледного овала детского личика, обернулись к нему.

— Эту оставь.

— Господин, я собираюсь раздеться…

— Все равно оставь.

Она опустила глаза.

— Как прикажете, господин.

Франсуа откинулся на подушки, разглядывая Элеанор.

— А где Тереза?

Тереза была горничной, Элеанор привезла ее с собой из Франции.

— Я отослала ее спать. Справлюсь сама.

Вещи Элеанор хранились в низком дорожном ящике, который стоял в изголовье кровати с правой стороны. Над ящиком, служившим комодом, к стене была прикреплена полка, где лежали ее зеркальце из полированной бронзы, щетка и гребень с ручками из слоновой кости. Рядом стояла деревянная табуретка. Элеанор опустилась на нее и принялась тщательно откреплять головное покрывало, складывая булавку за булавкой в блюдо, стоявшее на дубовой крышке комода.

Когда она сняла вуаль и размотала покрывало с шеи и щек, Франсуа увидел, что волосы его жены завязаны в пучок. Он обожал ее волосы: они были тонкие и длинные, светло-желтого цвета, очень мягкие.

— Давай помогу, — предложил он.

Но быстрые пальчики Элеанор уже теребили пучок, вытаскивая заколки.

— Нет нужды, господин муж мой, все уже готово.

Расчесав волосы, она заплела их в косы и удалилась за ширму, оставшуюся еще от Джоан, на которой были нарисованы трубящие ангелы. Немного погодя она повесила тунику и сарафанчик поверх ширмы, вышла из-за нее, уже переодетая в халат, и направилась к кровати.

Франсуа хотелось поговорить с женой. Он хотел сказать ей о том, как она красива, но что-то неуловимое в ее поведении сковывало ему уста. Она легла рядом с мужем. Элеанор возлежала на спине, словно мраморная статуи, ее взгляд был прикован к пунцовым складкам полога. Казалось, сейчас она где-то очень далеко от него.

Франсуа вздохнул и приподнялся на одном локте.

— Я… Мне тебя не хватало, Элеанор, — выдавил он из себя. Он не мог понять, где допустил промах. Почему это так нелегко дается ему? Ведь она — его жена. Никогда, ни словом, ни движением она не отказывает ему в праве обладать ею — но при этом всегда заставляет его чувствовать себя каким-то варваром, презренным насильником.

— Да, господин…

— Я кое-что привез тебе. — Он перегнулся и достал спрятанную шкатулку.

Головка жены повернулась вполоборота к Франсуа.

— Взгляни-ка.

Элеанор села в постели и начала разворачивать подарок.

— Надеюсь, эта серебряная шкатулка тебе понравится.

— Да, благодарю вас, господин и муж мой, — прозвучали вежливые слова. — Она очень красивая.

— Будешь складывать в нее свои безделушки, — сказал он, огорченный безразличием жены. — Я знаю, пока у тебя их немного, но мы это скоро исправим.

— Благодарю вас, господин.

— Элеанор!..

— Слушаю, господин.

— У меня же есть имя. Назови меня по имени.

Женщина вздохнула, ее грудь приподнялась, но ответа не последовало.

— Ну же, Элеанор. Пожалуйста.

Слышалось только ее глубокое дыхание.

Под покрывалом Франсуа сжал кулак.

— Элеанор, ведь мы с тобой муж и жена. Уж в спальне-то ты могла бы держаться со мной без церемоний.

Она опустилась на подушки.

— Как вам будет угодно, Франсуа.

Произнесенное шепотом, его имя еле слышно прозвучало в тишине спальни. Франсуа прикоснулся ладонью к голове жены и начал гладить ее волосы. Он расплел косу, аккуратно расстилая золотистые пряди вокруг лица. Он не спешил, двигаясь медленно и осторожно, пытаясь подладиться к ее настроению, хотя такое и было ему несвойственно. От него не ускользнуло, что, несмотря на все его старания, на лице молодой женщины предательски задергался уголок рта. Он решил не обращать на это внимания. Несмотря на ее холодность, на отчуждение, он вожделел ее. Она была его женой, и он женился на ней ради того, чтобы иметь наследника. Ее надо приручить, вот и все. Он попытается, он будет очень осторожен с ней.

— Ты прекрасна, — пробормотал он, прижимаясь губами к прохладной щеке жены.

Ответом ему было молчание. Она смотрела мимо него на отвратительное распятие, висевшее на противоположной стене.

Франсуа сделал глубокий вдох и провел рукой сверху вниз по статным бедрам жены. Она вздрогнула, тело ее расслабилось.

Франсуа склонил к ней лицо и поцеловал Элеанор в губы. Она не сопротивлялась, но и нисколько не поощрила его к дальнейшему.

— Открой рот.

Она выполнила его требование, оставаясь при этом все той же каменной статуей.

Франсуа долго целовал ее. Она вздыхала каждый раз, когда они соприкасались языками, но он не давал ей уклоняться от поцелуев и продолжал ласкать ее, надеясь разбудить ответное желание. Он просунул ногу меж ее ног, а руку положил ей на грудь. Через тонкую материю ночного халата он то поглаживал ее, то играл соском, слегка оттягивая его, пытаясь добиться ответа на свои ласки. Наконец ему показалось, что сосок как будто слегка напрягся. Но Элеанор по-прежнему лежала в его руках словно мертвая кукла, поэтому он все еще не был уверен, что задел ее за живое. Настойчиво поглаживая грудь жены, Франсуа поднял голову. Его дыхание стало прерывистым и, прижатая к его телу, Элеанор не могла не ощущать его волнения. Но ее глаза, не отрываясь, смотрели на крест на стене, словно ее жизнь теперь зависела только от него. Лицо было бело, как мрамор.

— Иисус и преисподняя, Элеанор, ты бы лучше смотрела на меня. Уж если не можешь быть настоящей женщиной, то хотя бы притворилась.

— Господин?..

Раздражение вспыхнуло в груди несчастного мужа. Он резко отпрянул от Элеанор и, встав с постели, задул свечу.

— Пусть гром разразит мою душу, а меня самого живьем отправят в ад, но я не хочу и не буду смотреть, как ты, Элеанор, лежишь подо мной, словно какая-то святая мученица, — донеслось из темноты. — И ты не скинешь меня, нет. Мне, конечно, немного жаль, что тебе это не по душе, но сегодня ночью я возьму тебя. Ты будешь моей. Снимай свои тряпки!

— Как скажете, господин…

— Я Франсуа, меня зовут Франсуа!

— Как скажете, Франсуа.

Он стаскивал с себя то, что мешало их телам касаться друг друга, и слышал легкий шорох, доносящийся с постели. Элеанор повиновалась его приказанию.

Он навалился на нее. Ее кожа была холодная, как у лягушки, словно бы на дворе был не июнь, а Рождество. Ему не пришлось просить, чтобы она раздвинула ноги.

В полном молчании Франсуа навис над аристократкой всем своим мощным телом. Он не распечатал ее немедленно, а сдержал себя, и, крепко прижав свое мужское достоинство к ее холодной коже, неподвижно лежал минуту или две. Если бы он своим теплом хоть чуть-чуть согрел ее, это могло бы ему помочь в предстоящем деле. Он все еще немного надеялся, что она обовьет его шею руками, не дожидаясь, когда он попросит об этом. Но она его не обняла.

Он провел ладонью по ее грудям. Тугие кончики. Может, ей мешает то, что она замерзла? Он вздохнул и рукой проверил, как у нее между ног. Она лежала, как сухое бревно, совершенно безучастная. Он начал дотрагиваться до ее потаенных мест тем заветным способом, который приводил покойницу Джоан просто в исступление. Но на Элеанор ничто не действовало.

— Теперь держись за меня, Элеанор.

Ледяные пальцы вцепились ему в плечи.

— Крепче. Держись изо всей силы.

Две холодные руки обняли его шею.

Франсуа вошел в нее. Она испустила приглушенный испуганный крик, словно его движение причинило ей сильную боль, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Ее влагалище было совсем сухое. Он тыкался и в стенки и в дно, вынимал и снова входил. Но потом ему это надоело.

— Если бы ты расслабилась, Элеанор, тебе бы не было больно.

Ответом было молчание.

Тогда он вошел в нее еще глубже. Вперед-назад, вперед-назад. Она больше не стонала. Франсуа уже перестал ждать от нее хоть какой-то реакции, как вдруг ему показалось, что тело Элеанор внезапно начало наполняться какой-то теплотой. Он удвоил усилия. Туго, плотно, с нажимом… Но нет, все напрасно. Разве это его вина, что она фригидна? Он старался, как только мог.

Чувствуя приближение кульминации, Франсуа расстался с мыслью доставить жене удовольствие. Закончив, он скатился с нее и тут же забылся крепким сном.

 

Глава третья

Прошло две недели. Как-то ясным утром Арлетта в сопровождении верного Габриэля пробралась в замковую соколятню. Она все еще ничего не знала о планах отца относительно Агаты.

У коршунов графа Роберта была летняя линька, и Арлетта понимала, что сейчас не самое удачное время для того, чтобы обращаться с просьбами к Моргану ле Бихану, замковому сокольничему.

— Морган! — позвала девочка, вступая на травянистую лужайку. — Где ты?

Соколятня размещалась на северном конце внешнего двора, на поросшем травой лугу, рядом с тем местом, где лучники развешивали свои мишени. Чтобы не тревожить птиц, соколятня была огорожена шестифутовым плетнем. Вольеры размещались в два ряда. Коршуны графа Роберта сидели на кольцах или жердочках, а соколы на чурбачках. Нахохлившиеся птицы сердито косились на любого, кто проходил мимо. Во время линьки они всегда были очень раздражительны. Арлетта прошмыгнула между вольерами.

Морган ле Бихан помахал ей из-за вольера рукой, в которой держал что-то красное, сочившееся багровой жидкостью.

— Сюда, дочка! — он говорил тихо и спокойно, чтобы не испугать сероспинного сокола, который брал пищу из правой руки сокольничего, обтянутой толстой перчаткой.

Подойдя поближе, Арлетта увидела, что Морган сидит на траве перед вольерами, по-турецки скрестив ноги. Черный хохол на голове птицы вздымался и опадал, когда она отрывала куски печени только что зарезанного ягненка. Сокол придерживал добычу своими не знающими пощады когтями. На белом брюхе хищника перемешивались черные и кровавые пятна. Это был крупный сапсан, самочка, прикованная цепочкой к чурбачку. Арлетта вспомнила, что этот сокол принадлежит ее отцу. Кожаная торбочка, в которой Морган держал мясо для кормления птиц, валялась неподалеку — хищник вполне мог дотянуться до нее своим острым загнутым клювом.

Морган для своих семнадцати лет был маловат ростом. Он родился и вырос в Хуэльгастеле, и был недомерком с раннего детства, отчего и получил нелестное для замкового сокольничего прозвище Бихан, что по-бретонски означает «коротышка». Мать Моргана умерла родами. Его отец, наемник, находился на службе у графа Роберта и погиб в одной из стычек. Граф призрел пятилетнего сироту, поручив заботы о нем семье Градлона, замкового кузнеца, который вырастил Моргана наравне со своими сыновьями. Морган всегда вспоминал о своем отце с любовью.

Плечи Моргана уже начали раздаваться в ширину. У него были густые блестящие волосы, торчащие во все стороны. Ему приходилось часто их поправлять. При виде графской дочери сокольничий откинул со лба чересчур длинную прядь и оскалился в улыбке. Морган прекрасно знал все повадки птиц и очень умело с ними обращался, но он был робок и застенчив в общении с людьми, особенно с девушками. Однако он обожал маленькую Арлетту. Общение с детьми всегда давалось ему легче, чем со взрослыми, потому что они не подсмеивались над его нескладной речью. Но с Арлеттой у него была настоящая дружба. Внучка графа Роберта была Моргану особенно по душе Моргану, так как в ее присутствии он почему-то не только совсем не нервничал, но и чувствовал себя полноценным человеком.

— Что сегодня угодно маленькой госпоже? — спросил он. Глаза Моргана, обрамленные длинными темными ресницами, были цвета болотной тины. Как и у Арлетты, его нос был испещрен крупными веснушками. На правой щеке был шрам — два года тому назад один из коршунов клювом выхватил оттуда кусок мяса. На левой руке, не прикрытой перчаткой, были такие же шрамы.

— Я хочу, чтобы сегодня ты научил меня изготавливать колпачок и путы для сокола, — сказала Арлетта.

— Зачем это тебе?

Арлетта помотала головой.

— Когда-нибудь я буду сама обучать своего собственного сокола. Почему бы мне уже сейчас не научиться изготавливать все, что для этого понадобится?

Сокол доклевал печенку. Темные глазки моргали. Морган сунул руку в торбу и выловил оттуда еще один сочащийся кровью кусок.

— Вот, возьми последний и хватит, а то отяжелеешь и крылья тебя не смогут поднимать, — бормотал он. Морган всегда разговаривал со своими птицами.

Заметив, что Габриэль обнюхивает мешок с кормом, Морган потуже перетянул ремешком свои запасы.

— Значит, тебе понадобится коршун, маленькая госпожа. — Он улыбнулся. — Едва ли ты справишься с таким, как этот.

Арлетта зачарованно наблюдала, как сапсан раздирает клювом доставшийся ему лакомый кусочек.

— Я это понимаю. Но дедушка сказал, что когда я буду постарше, мне позволят иметь кречета. Как ты думаешь, Морган, справлюсь я с кречетом, когда немного подрасту? Например, на следующий год?

Морган усадил графского сокола на чурбачок и немного подумал. Он любил, когда Арлетта задавала ему вопросы. Ему нравилось и то, как внимательно она выслушивала его ответы и объяснения. Сапсан заклекотал и сердито рванул за перчатку.

— Нет, на этот раз ты от меня больше ничего не получишь, — покачал головой Морган. Затем повернулся к девочке: — Твой отец прикажет с меня с живого кожу содрать, если его любимый сокол окажется не в форме к началу охотничьего сезона. Но какое ей, — он кивнул на самку, — до этого дело? Нет, она готова слопать целую голубиную стаю зараз. Им очень муторно, когда они линяют. Приходится присматривать за ними больше, чем обычно.

— Морган, я говорила о колпачке…

— Ах, да. Переходя к следующей птице, Морган потащил за собой и сумку. — Ну-ка, покажи свои ручки, маленькая госпожа.

Арлетта вытянула вперед ладони.

Сокольничий с суровым видом пристально исследовал их, а потом покачал головой.

— Ты еще слишком мала, дочка. Сравни-ка свои пальчики и мои.

— Твои больше.

— И сильнее. Я сомневаюсь, что в этих ручках достаточно силы, чтобы проткнуть шилом толстую кожу.

Лицо Арлетты омрачилось.

— О Морган! Я так хочу попробовать. Позволь мне, пожалуйста.

— Я сам сделаю для тебя колпачок, если уж он так тебе нужен.

— Но я хочу сама. Я хочу научиться.

Морган любовно ущипнул Арлетту за подбородок.

— Почему ты не хочешь подождать, покуда подрастешь? Упрямица. Ну ладно, если мы проверим и ты убедишься, что твои ручки еще недостаточно сильны, ты согласишься подождать год или два?

— Ладно, придется подождать.

— Тогда так и сделаем. Сейчас я принесу из своей мастерской кусок кожи. А ты не давай своему псу совать морду куда не следует. Здесь у меня однодневные цыплята — они пойдут на корм ястребам.

Арлетта восприняла это как взрослая. Когда она впервые увидела, как Морган скармливает хищникам трогательные пушистые желтые комочки, она возмутилась и потребовала, чтобы Морган кормил своих птиц печенкой или мясом, как кормили в замке других животных. Но Бихан объяснил ей, что Бог создал ястребов, чтобы они кормились живой плотью и кровью. Им нужны также и кости, и перья, иначе они будут болеть.

— Это в природе ястребов — убивать мелких пичужек и пожирать их, — сказал он тогда.

— Но эти несчастные цыплятки… им еще и суток нет!

Но Морган отмел все ее протесты.

— Это петушки. Они не несутся и пользы от них не будет. А моим ястребам надо чем-то кормиться. Ведь тебе нравятся мои красавцы, не так ли?

— Да. Но все же это очень жестоко.

— Таковы законы природы.

И Арлетта смирилась. Теперь мысль о том, что ястребы кормятся мясом цыплят-однодневок больше не тревожила ее.

Когда Морган скрылся в мастерской, которая располагалась у входа на соколиный двор, Арлетта перевела взгляд на сокола, сидевшего рядом с отцовским. Это был тоже сапсан, великолепный самец, размерами немного поменьше птицы Франсуа. Принадлежал он графу Роберту. Сокол, стоя на своем чурбачке, не отводил глаз-бусинок от мешочка с обрезками мяса.

— Ты тоже голоден? — пробормотала Арлетта. — Погоди минутку.

Девочка внимательно смотрела на сокола, а тот уставился на мешок с кормом. Наконец он неуклюже спрыгнул со своего насеста, угодив лапами в мелкую и грязную поилку. Птицы не только пили из нее, но и купались. Арлетту всегда забавляло, что птица, способная летать по воздуху с легкостью ангела, выглядела очень глупо и смешно, будучи посажена на цепочку в вольере.

Торбочка с живым мясом, то есть, с цыплятами, валялась около поилки. Натянув привязь, сокол пытался дотянуться до корма.

— Не смей! Повредишь себе путами лапу! Прекрати!

Арлетта наклонилась, чтобы убрать сумочку подальше от острого клюва, но Габриэль успел раньше нее и вонзил свои сильные белые клыки в мягкую кожу. Арлетта тоже ухватилась за сумку, но пес угрожающе зарычал, одурманенный запахами свежей крови и мяса.

— Габриэль, пусти! Габриэль! Вот безобразник!

Графская дочка изо всех сил тянула за свой конец сумки, пока пес, поняв, что с ним не играют, не выпустил добычу. Арлетта шагнула назад, попала ногой в поилку, поскользнулась и села задом на утоптанную землю. Сокол графа Роберта кричал и хлопал крыльями, напрасно пытаясь взмыть вверх. Он бил во все стороны клювом, кривым и острым, как сабля. Один из ударов пришелся по голове Арлетты.

Девочка завизжала и, зажав руками затылок, откатилась от сокола. Вся ее одежда сзади была сырая. Холодный ветер обдувал мокрые ноги. Она отшвырнула ногой сумку с цыплятами подальше и повернулась с укором к дедушкиному любимцу:

— Ты клюнул меня, разбойник!

На пороге мастерской показался Морган. Один взгляд на детское лицо — и он бросился к ней со всех ног.

— Что случилось? Ты ранена? Ну-ка, покажи!

Еще на бегу Морган выпустил из рук куски кожи, за которыми ходил в мастерскую, и, оттолкнув Арлетту подальше от вольера, отвел руку девочки от затылка. По ладони растекалось блестящее и мокрое кровавое пятно. Раздвинув рыжие кудряшки, сокольничий осмотрел рану.

— О небо, какая глубокая! Маленькая госпожа, как тебя угораздило подойти так близко?! Надеюсь, ты не пыталась взять сокола в руки? Ты не пыталась покормить его?

Арлетта чувствовала, что на глаза ее наворачиваются слезы боли, но одна мысль о том, что Морган может счесть ее глупой маленькой девочкой, не давала им пролиться.

— Кормить его? Я не настолько глупа! Я помню, как ты показывал мне шрамы и говорил, что всегда носишь толстую рукавицу, имея дело с ястребами. Это вышло случайно. Габриэль… — Кровь пульсировала в такт биению ее маленького сердечка. — Ой, Морган, мне больно. Я хочу к Агате.

— Я отнесу тебя к ней.

— А твои ястребы…

— Я докормлю их потом. Рану нужно промыть и перевязать, иначе она может воспалиться. Твоя туника вся сырая и испачкана кровью, тебе нужно переодеться. И сегодня ты в последний раз пришла с этой проклятой псиной на соколиный двор!

— Прости меня, Морган. Я думала, что это он играет. Все вышло нечаянно.

— Больше не бери его сюда. Поняла меня?

Арлетта кивнула и поежилась от боли в затылке.

— Морган, корми свою живность получше, — с легкой улыбкой сказала она, — тогда они не будут клевать людей.

Морган покачал головой и, чтобы остановить кровь, крепко зажал рану Арлетты подолом ее туники, а потом, подхватив девочку в охапку, отнес ее во внутренний двор замка.

Морган надеялся передать Арлетту няне, но Агаты в зале не было.

— Наверное, она в горнице, — предположила девочка.

Морган колебался. Замковым сокольничим не полагалось показываться в горницах, и он не знал, надо ли ему отнести туда Арлетту или лучше не нарушать правил. Он отнял руку от затылка девочки. Из раны все еще сочилась кровь. Арлетта сильно побледнела, веснушки резко выделялись на неестественно белой коже. Несмотря на всю свою храбрость и решительность, Арлетта была всего лишь ребенком, и Морган не мог оставить ее без присмотра. Маленькая госпожа не имела привычки падать в обморок, но на этот раз она была в шоке Бихан снова зажал рану широкой ладонью, стараясь остановить кровотечение. Арлетта была ранена в его соколятне, и это ему надлежало доставить ее няньке.

К огорчению Моргана, Агаты не было и в горнице, убранство которой его поразило. Такой роскоши он и представить себе не мог. Стену горницы украшал начинающийся от самого пола фриз, на котором были изображены цапли в натуральную величину. Над головами птиц каменная кладка была оштукатурена и побелена, а по побелке красной краской был нанесен затейливый узор. На перекрещивающихся балках потолка были нарисованы сложной формы значки и эмблемы. По стенам, не покрытым росписями, висели толстые шерстяные ковры и гобелены. Столешницы были отполированы, а на одной из них стоял подносик с хрустальными стаканчиками. На креслах у окна лежали яркие шелковые подушечки. Кроме того, в горнице имелся большой каменный камин.

Чувствуя себя, словно рыба, вытащенная из воды, Морган пятерней зачесал назад свои волосы и оправил тунику.

— Должно быть, Агата в нашей комнате, — прошептала Арлетта.

С часто бьющимся сердцем, моля небо, чтобы не наткнуться на кого-либо из членов графской семьи. Морган поспешно нес ее через комнаты.

— Куда теперь? — спрашивал он. Чем скорее он возвратится на свою соколятню, тем лучше будет для него и для всех.

— По этому переходу и вверх по ступенькам.

Когда они поднялись на последний виток лестницы, в свете, проникавшем через амбразуру замковой стены, обозначился черный силуэт мужчины, вероятно, вышедшего из детской. Человек приостановился на большой треугольной ступеньке, которая служила одновременно порогом детской, и еще раз заглянул назад в комнату.

Узнав Франсуа де Ронсье, несчастный Морган проклял свою судьбу за то, что попался на глаза графу, пробравшись в апартаменты владельцев замка. Он, как ужаленный, отдернул ладонь от затылка Арлетты и замер на месте, а маленькая госпожа уже без него карабкалась вверх по каменным плитам.

— Как только распакуешь вещи, — де Ронсье обращался к кому-то невидимому за его спиной, кто оставался в детской, — спускайся в горницу. К тому времени Джехан отыщет ее, и мы сможем с нею поговорить.

— Папа! — Несмотря на резь в затылке, маленькая девочка потянулась к нему со счастливой улыбкой. — Ты ищешь меня, папочка?

Де Ронсье круто развернулся и, подперев бока руками, сердито взглянул на дочь.

— A-а, вот и ты, как всегда, вовремя.

Как только Арлетта услыхала, как он это произнес, ее улыбка исчезла.

— Где тебя носит? Я послал Джехана разыскивать тебя, но и он валандается где-то уже добрых два часа! — Тут Франсуа заметил Моргана, который сжался на ступеньках в двух шагах от него. — Как, ле Бихан?! Какого черта ты здесь делаешь?!

— Простите меня, господин, но ваша дочь нанесла визит на соколятню и графский коршун клюнул и поранил ее. Я решил сам доставить ее в господские покои, чтобы Агата могла обработать рану.

— Что? Один из коршунов клюнул мою дочь?! Куда же? — В нетерпении Франсуа схватил Арлетту за плечики и развернул ее лицом к свету.

— В затылок, папа. Вот сюда.

— Да уж. — Приподняв светлые волосы дочери, де Ронсье скривился. — Это довольно серьезно. Должно быть, придется зашивать. Клеменсия, наверное, знает, как это делается, и поможет тебе.

Арлетта глянула на отца снизу вверх.

— Какая Клеменсия, папа? Кто это?

Но ее слова услышаны не были, ибо де Ронсье набросился на Моргана.

— Как это могло случиться? Ну-ка объясняй! Надеюсь, это произошло не по твоей вине, ле Бихан!

— Нисколько, господин. Я… Я… — Морган запнулся и замер с полуоткрытым ртом. Он делал все как надо, но не мог придумать, что соврать, чтобы оградить Арлетту и ее любимого пса от гнева де Ронсье.

— Нет, папочка, — быстро вмешалась Арлетта. — Виновата только я сама. Я сделала глупую ошибку — слишком близко подошла к дедушкину коршуну. — В этот момент ей было гораздо интереснее узнать, кто такая эта Клеменсия и почему отец считает, что именно Клеменсия, а не милая Агата, должна врачевать ее раны.

Карие глаза рыцаря впились в ребенка.

— Коршуны не игрушки, — строго сказал он. — Сама виновата, говоришь?

Арлетта опустила глаза вниз.

— Сама, папа.

— Ты сзади вся сырая.

— Знаю, папа.

Глубоко вздохнув, де Ронсье схватил дочь за руку и втянул ее за собой в горницу.

— Я распорядился, чтобы Клеменсия прибыла сюда как можно скорее, пока еще не слишком поздно. Позорище мое, я больше не намерен этого терпеть.

В нерешительности, не смея ни уйти, ни остаться, Морган топтался на лестнице и с любопытством заглядывал в детскую. Его взору предстала небольшая мрачноватая комната с наклонными стенами. Ее почти полностью занимала большая кровать с лежащей на ней периной и пара комодов. На полу был тростниковый коврик. На полке стоял канделябр. Изголовье кровати, которая была вдвое меньше, чем супружеское ложе графа и Элеанор, было украшено резной ореховой планкой. Обстановка комнаты намного превосходила роскошеством все, что приходилось в этой жизни видеть Моргану.

Морган разинул от любопытства рот, но не кровать, как бы роскошна она ни была, поразила его до глубины души. На постели сидела незнакомка, прелестное дитя с золотистыми волосами, распущенными по плечам. Такого красивого ребенка Морган в жизни не видел. Ему казалось, что перед ним райское видение.

Когда Арлетта и ее отец приблизились к кровати, видение грациозно поднялось на ноги. На девочке был светло-голубой хитон, стоивший немало денег — по части женских одежек Морган не был знатоком, но его глаза тотчас же узнали шелк, как только впервые увидели его. Цвет отлично шел ей. Незнакомка выглядела еще совсем юной — Морган готов был поклясться, что ей было одиннадцать, от силы двенадцать. Она не была рослым ребенком, через год или два Арлетта без труда обгонит ее. Личико было нежное, круглое, с бархатистой кожей, щеки — персикового цвета, нежная молодая мякоть со сливками. Ротик цвета розовых лепестков изгибался подобно охотничьему луку. Две длинные золотистые косы свисали на начавшую развиваться грудь. Но больше всего сокольничего поразили ее необыкновенные глаза. Лишь на миг она скользнула взглядом по ле Бихану, но он тут же почувствовал, как у него засосало где-то под ложечкой. Глаза были большие, нежного голубовато-серого цвета.

Видение поднялось навстречу де Ронсье и грациозно раскланялось.

— Это ваша дочь, господин?

Голос Клеменсии был нежный, приятный для слуха. Он очаровывал.

Граф кивнул.

— Вот моя Арлетта. Дочь, это Клеменсия, твоя служанка и подруга для игр.

— Клеменсия? Подруга для игр? — Маленькая госпожа на мгновение смутилась. — Но мне не нужно никаких служанок, — быстро проговорила она. — Агата хорошо прислуживает мне.

Видение приблизилось, обняло растрепанную дикарку за плечи и расцеловало в обе щеки.

— Твой отец все объяснил мне, — сказала Клеменсия. — Ты быстро растешь, Арлетта. Теперь тебе нужна настоящая служанка. Я уверена, что сумею тебе угодить, и надеюсь, что заслужу твою дружбу.

Арлетта перевела взгляд с отца на улыбающуюся девочку. Затем снова посмотрела на отца.

— Папочка! А где же Агата? — Маленькая, запачканная кровью ладошка прикоснулась к ране на затылке. — Я хочу Агату!

Де Ронсье нетерпеливо отмахнулся от дочери.

— Не создавай сложностей, дочка. Себе и нам. Ты огорчаешь Клеменсию.

— Но где Агата, папочка? — Арлетта уже кричала, настойчиво требуя ответа. — Почему ты не скажешь мне, где она?

Морган оцепенел. Лучше бы ему не быть свидетелем этой сцены. Лучше бы вернуться назад, к соколам и ястребам, но ноги не слушались его.

— Агаты больше не будет, — хрипло объявил де Ронсье.

— Не будет? Почему?

— Мы ее отослали в услужение к сэру Уильяму Рикарду.

— Агата уехала? Нет. Нет! Я не верю! Она бы не уехала не попрощавшись!

— Арлетта, предупреждаю тебя…

Дочь повернулась к выходу.

— Но я хочу Агату! Хочу Агату!

Одним прыжком де Ронсье оказался рядом с дочерью. Он поймал ее за подол и, оттащив назад, поставил лицом к лицу с новой служанкой.

— Отныне за тобой будет следить Клеменсия. Так надо. Клеменсия будет заботиться о тебе. Она научит тебя, как должна вести себя леди.

Арлетта смерила Клеменсию и ее синее шелковое платье растерянным взглядом.

— Как леди? — Она выглядела ошарашенной. — Но зачем мне надо этому учиться?

Заинтригованный Морган увидел, как на лице де Ронсье заиграли желваки.

— Ты должна хотеть стать леди, дочь моя. И мне нужно от тебя именно это. До сих пор ты росла, словно трава в поле. Теперь настало время тебе подравняться, подтянуться. Ты должна научиться быть госпожой, и Клеменсия поможет тебе в этом деле.

— Я хочу Агату! Мне не надо эту франтиху, эту расфуфыренную стерву!

Морган поморщился, услышав это словцо из уст семилетней девочки. Наверняка она подхватила его где-нибудь на конюшне или в караулке. Конечно, она не понимала, что оно значило, но на отца сказанное произвело сильное впечатление. Он беззвучно шевелил губами, жилы на его шее напряглись.

В горенке повисло немое молчание. Клеменсия покраснела, как вишня, и стиснула кулачки, но тут же спрятала их в карманах хитона.

— Леди Арлетта, — нежно сказала она. — Идем, я помогу тебе. Нужно перевязать рану.

В глазах Арлетты блеснула ненависть, она отскочила к двери. Своим затравленным и озлобленным видом она напоминала волчонка. При мысли, что ей придет в голову искать у него защиты от отца, Морган пришел в ужас.

— Прочь! Не смей прикасаться ко мне! — крикнула графская дочка и бросила на сокольничего взгляд, который потряс его душу.

Чувствуя себя предателем, Морган все-таки приготовился перехватить ее. Он, конечно же, предпочел бы дать ей убежать, но отец Арлетты платил ему жалованье за исполнение обязанностей сокольничего, и эта служба была для него дороже маленькой радости дать Арлетте возможность проскользнуть у него под рукой, выскочить из горницы и скрыться от строгого и бдительного взгляда графа.

К счастью, ле Бихану не пришлось делать трудный выбор, так как де Ронсье сам поймал свою дочь, сделав один длинный прыжок. Пинком отец захлопнул дверь.

Хотя между ними было три дюйма дубовых досок, Морган отчетливо услышал громкий шлепок, потом всхлип и вскрик. Инстинктивно он дернулся к двери.

Слова де Ронсье слетали с его губ подобно тяжелым холодным камням:

— Тебе придется подчиниться, маленькая моя, или, клянусь Богом, я так тебя вздую за эту игру в прятки, как ты уже давно того заслуживаешь…

Морган услышал еще один шлепок, и еще один вскрик.

— Не делайте этого, господин! — Хотя до этого он слышал не более двух или трех фраз, произнесенных Клеменсией, Морган тотчас узнал ее голосок. От волнения голос ее сделался высоким и резким. — Оставьте леди Арлетту мне, господин! Я справлюсь с ней сама. Она будет слушаться. Ой, господин граф, не расстегивайте пояс! Пожалуйста, не надо… Он слишком тяжелый!..

Морган закрыл глаза, борясь с испугом и с желанием отворить ногою дверь и выхватить маленькую госпожу из отцовских рук. Чтобы побороть искушение заступиться за девочку, Морган зажал уши руками, и, уже не слыша ударов и криков, ничего перед собой не видя, заторопился назад, к своим соколам.

Наконец де Ронсье ослабил хватку и, выпустив руку Арлетты, бросил на постель, как изломанную куклу, ее худенькое тельце. Застегивая пряжку на поясе, он прошагал по циновке к двери, не останавливаясь и ни разу не обернувшись.

Клеменсия осторожно прикоснулась к истерзанной спине своей новой хозяйки.

— Госпожа?..

Арлетта сжала кулачки. Клеменсия отдернула руку.

— Госпожа, позвольте, я принесу вам воды?

Приняв молчание за знак согласия, девочка выскользнула из комнатки. Через пару минут она появилась снова с глиняным жбаном и кружкой. Тело на кровати не пошевелилось.

— Госпожа, вы в силах встать? — Потрясенная до глубины души, Клеменсия заметила темные полосы, которые выступили на мокрой истрепанной тунике. Отец стегал до крови. Рана на затылке казалась теперь мелочью по сравнению с исполосованной спиной. Надо ее осмотреть. Она присела на краешек кровати, рядом с Арлеттой.

— Вы можете встать, госпожа?

В ответ раздался стон, но звучал он только миг. Чтобы подавить его, требовалась недетская сила воли. Клеменсия, существо мягкосердечное, почувствовала глубокую жалость к избитому ребенку. Все годы заточения в монастыре она тосковала о родителях, мечтала узнать, кто были ее мать и отец, какими они были. Теперь она поняла, что на свете есть вещи куда более тяжелые.

Когда мать Дениза пришла сообщить Клеменсии, что графиня Мари де Ронсье выбрала ее служанкой для своей внучки, девочка была от радости на седьмом небе. Нет, в монастыре Святой Анны с ней не обращались жестоко. Здесь жилось неплохо. Клеменсия была всего лишь сироткой, а где еще позаботятся, накормят и приютят, не спрашивая денег, кроме как в монастыре? Добрые сестры старались, насколько было в их силах, заполнить пустоту в ее жизни. Они пытались по-своему любить ее. Разве это была их вина, что Клеменсия не чувствовала призвания к чину ангельскому? Что они могли поделать, если бесконечная тягомотина служб и простая домотканная одежда угнетали и раздражали ее? Клеменсия пыталась привыкнуть и полюбить монастырскую жизнь, но, видимо, Всевышний не предназначил ей быть монахиней. Клеменсия была создана для мирской жизни. Со временем она осознала это, и была очень благодарна матери Денизе за то, что та отнеслась к ней с пониманием. Покидая монастырь, воспитанница получила благословение настоятельницы.

Известие об отъезде в Хуэльгастель обрадовало Клеменсию. Графиня, как и обещала, дала ей прекрасные ткани. Из одного такого отреза и был пошит тот голубой хитон, который она надела на себя сегодня, надеясь обрадовать его великолепием свою новую хозяйку. Она хотела, познакомившись с Арлеттой, побыстрее с ней подружиться.

Клеменсия видела перед собой худенького ребенка, избитого и брошенного поперек постели. Она осторожно помогла Арлетте сесть и поднесла чашку к бескровным губам.

Арлетта бросила на нее презрительный взгляд, но отпила.

Подружиться с госпожой Арлеттой будет не так просто, как казалось поначалу. Прежде чем Клеменсия прибыла в Хуэльгастель, она нарисовала себе вероятный образ внучки графини. Она ожидала встретить девочку примерно своего возраста. Ей представлялось, как они с Арлеттой будут сидеть рядышком и вышивать. Они бы смеялись и болтали о всякой чепухе…

Отводя непокорные рыжие локоны с лица своей госпожи, Клеменсия смотрела на несчастное лицо и понимала, как далека оказалась суровая реальность от ее мечтаний. Перед ней еще совсем ребенок. Щеки Арлетты были белы, как молоко, и испещрены полосками от высохших слез. За исключением того первого, приглушенного всхлипа, во время порки она не издала ни звука. Она рыдала молча. Интересно, Франсуа де Ронсье впервые так высек свою дочь? Арлетта в одно утро была и ранена, и избита, и хотя двенадцатилетняя Клеменсия не могла и вообразить, что чувствует сейчас ее маленькая хозяйка, она понимала, что лечение потребует длительного времени.

— Так лучше, госпожа?

Арлетта де Ронсье вперила свои огромные глаза в Клеменсию и сжала губы.

Не обращая внимания на льдинки в глазах хозяйки, служанка тепло улыбнулась. Леди Арлетта едва ли легко одарит ее своей дружбой. Ей придется приложить для этого куда больше усилий, чем она себе представляла. Но Клеменсия не была разочарована. В монастыре ей было скучно, зато в замке, похоже, скучать не придется.

— Позволь мне взглянуть на твою спину, госпожа.

Арлетта сжалась в комочек и еще плотнее сжала губы.

— Пожалуйста, госпожа. С этим нельзя шутить.

Немое молчание.

— Госпожа…

— Иди к черту. Ты не Агата.

— Я знаю, что ты привыкла к Агате. И мне очень жаль, но я не в силах ее тебе вернуть. Твой отец отослал ее прочь. Придется смириться с тем, что прислуживать тебе буду я.

— Ты мне не нужна. Ступай хоть в преисподнюю.

Клеменсия, которая была умна не по годам, поднялась и пошла к двери.

— Очень хорошо. Я ухожу. Но ты сама должна сказать своему отцу, что я тебя не устраиваю. Пусть он найдет тебе другую служанку.

Рыжая головка приподнялась.

Клеменсия миновала дверь и уже ступила на лестницу, когда услышала всхлип.

— Клеменсия… пожалуйста, не ходи в преисподнюю.

Голос звучал очень тихо, но Клеменсия разобрала слова и остановилась.

— Так ты позволишь мне осмотреть свою спину?

Арлетта нехотя кивнула.

— Вот и хорошо. Давай-ка, прежде всего, снимем с тебя эти намокшие тряпки и посмотрим, что у тебя там на спине, а потом займемся и раной на голове.

— Спасибо, Клеменсия, — сказала Арлетта, когда ее спину промыли и смазали шалфейным бальзамом. К этому времени рана на затылке уже не кровоточила, и Клеменсия решила, что ее можно не зашивать. Арлетта потянулась было за своей потрепанной коричневато-рыжей туникой.

— Нет, она чересчур старая и рваная. Почему бы тебе не надеть вот это? — произнесла Клеменсия, поднимая на вытянутых руках сорочку из небеленой льняной ткани и хитон цвета индиго, вынутые из ящиков комода. Она расстелила одежду на кровати, ожидая согласия Арлетты. — Темно-синее идет к твоим золотым локонам.

— Идет? — Арлетта скроила гримаску. — Куда идет?

— Твой отец распорядился сшить это для тебя.

— Правда? — Услышав об отце, Арлетта с готовностью подхватила хитон и стала его рассматривать. — Да, ткань очень гладкая.

— Это шелк. Пожалуйста, носи его, госпожа. Это понравится графу Франсуа.

Голубые глаза Арлетты наполнились влагой, и она швырнула хитон себе под ноги.

— Понравится отцу?! О Клеменсия, если бы только знала, сколько я пыталась… — Ее голос пресекся, и она снова отвернулась к стене.

— Расскажи мне все. Если я пойму, то, может быть, смогу помочь. Мне хочется быть нужной и полезной тебе.

— Агата понимала меня. — Арлетта произнесла это, уставившись в стенку, голос ее прерывался. — Агата была моей подругой.

— Я знаю. И мне очень жаль, что ее отослали. Но такова была воля хозяина, твоего отца. Если ты хочешь угодить ему, выполняй его волю. Прими его подарок. И, пока примеряешь эту одежду, расскажи мне о себе. Мне хочется стать твоей служанкой и подругой. Я готова все для этого сделать.

После некоторого молчания Арлетта повернула свою рыжеватую головку.

— Зачем? Почему тебе так важно стать моей служанкой? Ведь мы даже не знакомы.

Клеменсия поежилась.

— Если ты скажешь мне «нет», они отошлют меня обратно в монастырь, а я ненавижу это место.

— Почему? Что это за место?

Как уже говорилось, Клеменсия была умна.

— Я ничего не расскажу тебе, пока ты не согласишься оставить меня, хотя бы на пробу. Ты согласна, госпожа?

— Мне не нужна служанка, я не просила о ней. — После этих слов сердце Клеменсии упало. — Но мне нужна подруга. Может быть, забудем про служанку и госпожу и попробуем стать просто подругами? Ну как, Клеменсия?

У той отлегло от сердца.

— Да, конечно. — Она подняла с подстилки брошенное платье. — А как будет с этим?

— Я примерю его, чтобы угодить папочке.

— Оно не единственное, есть еще и многие другие. Примеришь их после. — С этими словами Клеменсия опустилась на постель рядом с девочкой, чтобы помочь ей натянуть через голову шелковую тунику.

Как только с этим было покончено, Арлетта глянула на ящики, которые ломились от ярких пестрых одеяний.

— Все это он приказал сшить для меня?

— Да, госпожа. Позволь, я застегну на тебе этот пояс… — Клеменсия отступила на шаг и осмотрела Арлетту критическим взглядом.

— Ну, и как? Как я выгляжу? Я чувствую себя просто куклой какой-то. Терпеть не могу длинные подолы — эти тряпки только путаются под ногами, когда я бегаю.

— Бегай помедленнее. Со временем привыкнешь. Ты выглядишь очень мило, твой отец не может не гордиться такой красивой дочкой. Конечно, если мы приведем в порядок и твои волосы.

Головка склонилась, и Клеменсия услышала подавленный вздох.

— Что-то не так, госпожа моя?

— Скажи правду, Клеменсия, тебе что, нравится быть девчонкой? — Арлетта недоверчиво посмотрела на нее.

— Конечно, почему же нет?

Еще один еле слышный вздох.

— Меня от этого просто мутит, Клеменсия. Но если этого хочет отец…

— Да, он хочет именно этого.

— Я думала, что ему нужен мальчик. Я старалась понравиться ему изо всех сил. И он за это прибил меня. Почему он так поступил? Все, что я ни делала, все было ради него.

— Ты его дочка. Его девочка. Самый верный путь ему понравиться — научиться вести себя, как настоящая дама.

— Но мальчиком быть интереснее. Когда они вырастают, им принадлежит вся власть. А я хочу обладать властью, Клеменсия.

— О, власть! — Клеменсия засмеялась. — В этом слове холод, госпожа моя, холод и огромное одиночество. Я бы скорее предпочла любовь.

— Любви нельзя доверять. Любовь тебя обманет и продаст. Я любила матушку, а она умерла. Я любила Агату, а ее тоже не стало.

— Но, дорогая, твоя матушка не хотела умирать. И Агату не спросили, кому она хочет служить. Никто из них не покинул тебя по доброй воле.

— Разве? — спросила Арлетта несчастным голоском.

Посчитав, что за один день она сделала немалые успехи, Клеменсия решила не ускорять событий.

На то, чтобы девочки научились достаточно хорошо понимать и доверять друг другу, ушло почти все лето. Они заключили между собой соглашение: каждая училась помогать другой, так что в результате выигрывали обе.

Убедив Арлетту, что учиться быть дамой, чтобы угодить отцу, — в ее же собственных интересах, Клеменсия достигла своей давней цели — покинуть монастырь.

Учиться оказалось не так тяжело, как того боялась малышка. Она обнаружила, что Клеменсия плохо ездит верхом и противится малейшей попытке Арлетты усовершенствовать ее мастерство. Ей самой верховая езда доставляла наслаждение и, кроме того, давала прекрасную возможность избегать бесконечного сидения в светлице за шитьем и вышиванием, чему, как была уверена Клеменсия, дама должна посвящать большую часть своего досуга. Клеменсия не могла привести никаких доводов против их выездов, и соглашалась на них, так как знала, что Арлетте доставляло огромное удовольствие забираться подальше из замка.

Еще одним преимуществом совместных выездов было то, что их одобрял Франсуа. Все дамы ездили верхом. Только грубые крестьянки не знали приемов верховой езды, да и то только потому, что лошади стоили немалых денег и были доступны только знати. Большинство монахинь обители Святой Анны происходили из знатных семей, и поэтому часто выезжали на охоту с собаками или ястребами, особенно если их сопровождал прибывший к ним в гости епископ. Но Клеменсию, как сироту, на эти развлечения не приглашали. Арлетта не преминула указать своей компаньонке, что если она и в дальнейшем собирается проводить свое время подальше от часовен и молитв, ей нужно научиться хотя бы основам верховой езды, чему в те годы были обучены все дамы.

Как-то теплым золотым утром они отправились учить Клеменсию держаться на лошади. Роса еще не просохла и лежала на паутине, украшающей кустики ежевики, словно кружево фей. Зреющие ягоды блестели словно сапфиры. По обеим сторонам дороги стояли дубы-великаны. Их листва понемногу начинала желтеть. Приближалась осень, и земля под копытами коней была влажной; только в последнюю неделю солнце немного подсушило ее, превращая в мелкую дорожную пыль.

Девочки ехали рядышком; Арлетта, как всегда, уверенно, а бледная Клеменсия — испуганно цепляясь за высокий край своего дамского седла. Обри, выполнявший роль конюха, замыкал шествие, а Габриэль то носился сзади них, то рысью наматывал круги вокруг всадников. Им не нужно было иного сопровождения, ибо Клеменсия еще не научилась держаться в седле свободно и быстро утомлялась. Поэтому они не уезжали далеко от замка.

Следуя за всадницами неторопливым шагом, Обри наблюдал за красно-коричневыми крапивницами, греющимися на травинках, и подслушивал девичьи разговоры.

Спустившись по склону холма, они проехали не более полумили, когда Клеменсия, которая все так же прижималась к передней луке дамского седла, заявила:

— Мне в ботинок попал камешек. Нельзя ли остановиться, чтобы я могла спешиться и вынуть его?

Обри вздохнул и раздраженно согнал тыльной стороной ладони муху. Он любил скакать галопом. Если бы они с Арлеттой были вдвоем, сейчас они уже устроили бы скачки. Но в последнее время Арлетте не разрешали выезжать только с ним. Приходилось каждый раз брать с собой Клеменсию. А та училась медленно и неохотно. Обри думал, что она не научится пускать коня в галоп, проживи хоть до сотни лет.

— Давай остановимся здесь, на повороте, — предложила Арлетта. Ее глаза смеялись. — Если, конечно, ты не сумеешь вытащить эту дрянь из ботинка, не спешиваясь.

Клеменсия удивленно посмотрела на подругу.

— Не спешиваясь? Да разве это вообще возможно?

Позади послышался голос Обри.

— Я в свое время помог маленькой госпоже научиться ездить без седла, — сказал он гордо. — Если ты немножко постараешься, мы научим и тебя.

— Без седла? — пискнула словно мышка Клеменсия. — Я никогда не смогу ездить без седла!

Обри, который смотрел на вещи реально, и сам знал это.

— Да, не сможешь. Но тебе не помешает, если ты научишься хотя бы держать равновесие. — Он заметил, что на дороге из-за поворота показался с кречетом на запястье левой руки Морган ле Бихан на своем коньке. Обри указал пальцем на сокольничего. — Может быть, со временем тебе захочется научиться соколиной охоте.

— Клеменсия, он прав, — вмешалась Арлетта. — Тебе, если ты захочешь ездить на коне с соколом, придется научиться держаться в седле достаточно уверенно. Нужно потренироваться и с седлом, и без седла. Почему бы не начать прямо сегодня?

Прядка льняных волос опустилась на глаза Клеменсии. Не отпуская луку седла, она потрясла головой, потом попыталась сдуть волосы в сторону.

— И все же вы позволите мне остановиться? Я уверена, будет лучше, если я достану и выброшу камешек.

Обри и Арлетта обменялись взглядами.

— Простите меня, — тихим голосом промолвила Клеменсия. — Я понимаю, что я тут лишняя, не правда ли?

— Да нет. Тебе просто нужно больше ездить верхом, вот и все, — утешила ее графская дочка. — Давай-ка я поддержу тебя за спину, чтобы тебе было удобнее возиться со своим башмаком.

— Не надо.

Морган приближался к ним, и всадники, кроме Клеменсии, которая хваталась за луку седла, как за спасительную соломинку, натянули поводья. Она испустила жалобный возглас, когда вдруг ее пони рысцой затрусил навстречу Моргану, оставив позади своих спутников.

Как только перепуганная Клеменсия оказалась рядом с ним, сокольничий протянул руку и схватил конька под уздцы. Тот сразу остановился.

— Все в порядке? — спросил он.

Клеменсия сжала зубы.

— Нет, не совсем. Я им только помеха. Им хочется устроить скачки. Может быть, ты согласишься остаться тут со мной, пока я выну камешек из башмака, а они вдоволь наскачутся?

Морган заглянул в ее серо-голубые глаза. Он и сам не желал ничего другого.

— Да, разумеется, — сказал он вслух. — Насколько я знаю Обри, он не успокоится, пока не добьется, чтобы ветер свистел у него в ушах.

Не сознавая, какое впечатление она производит на Моргана, Клеменсия, радостная, что нашла человека, который с сочувствием отнесся к ее проблемам, одарила его лучезарной улыбкой.

Клеменсия и Морган подъехали к ним.

— Доброе утро, маленькая госпожа, — поздоровался Морган.

Клеменсия пыталась вылезти из седла и, заметив ее муки, Морган соскочил с лошади — кречет все еще сидел у него на запястье — и поспешил ей на помощь.

— Вчера ей волосы лезли в глаза, сегодня в башмаке камешек завелся… — бормотал в нетерпении Обри.

— Обри! — укоризненно воскликнула Арлетта.

Морган повернулся к ней.

— Мы с Клеменсией тут немного покараулим друг друга, минут пять. Вы с Обри тем временем можете развлечься скачкой.

Лицо парня просияло.

— В самом деле, Морган? С удовольствием. — Арлетта прищурилась. — Ну что, до склепа и обратно?

— Пусть будет до склепа, — согласился юноша.

Арлетта горела от нетерпения.

— Мы обернемся за одну минуту.

— Можете особо не торопиться, — сказал сокольничий.

Когда оба всадника с топотом и пылью умчались вверх по дороге, ле Бихан застенчиво покосился на Клеменсию.

Девушка зарделась.

 

Глава четвертая

Январь 1183 года, Хуэльгастель.

Более четырех лет прошло с тех пор, как в замок прибыла Клеменсия. Арлетта за это время вытянулась, подросла, а ее верный пес Габриэль, наоборот, стал старым, седым и хромым. Он был уже не в силах взбегать по крутой винтовой лестнице в горницу своей молодой хозяйки, и все время спал на соломенной подстилке в конюшнях. Иногда он не шевелился целыми сутками.

Франсуа де Ронсье попросил дочку зайти в конюшню.

— Арлетта, Габриэль считается твоим. Ты должна избавить его от этого жалкого состояния… — Франсуа вручил охотничий нож своей одиннадцатилетней дочери и стоял в ожидании.

Зная, что отец, словно коршун, настороженно следит, не проявит ли его дочь признаков слабости, Арлетта смотрела в темный угол, от всей души желая, чтобы никогда в ее жизни не было ни этого взгляда, ни этого жеста.

— Что же ты медлишь, доченька? — безжалостно поторопил Франсуа де Ронсье; было холодно, и вместе со словами из его рта вылетали облачка пара. — Давай, давай, попробуй-ка сделать это. Нож хорошо наточен.

Она растерянно смотрела на отца; от взгляда Арлетты не укрылось, что красноватые, тонкие как паутинка жилки на отцовских щеках выступали сильнее обычного. Это был опасный признак, ей уже не раз предоставлялся случай убедиться в этом на собственном опыте. Арлетта знала, что ее собственные глаза давно должны были бы остекленеть от непролитых за эти долгие годы слез. На этот раз скрыть слезы будет особенно трудно, но совершенно необходимо. Она знала, что если проявит мягкосердечие, это не даст ее отцу спокойно спать длинными зимними ночами. Что ей оставалось делать, когда на карту была поставлена жизнь Габриэля? Да, ее Габриэля.

В соломе, у кромки подола ее хитона — все эти годы Арлетта одевалась только по-девичьи — лежал ее пес, старый и преданный друг. Он задыхался, словно пробежал без остановки от Рима до Ла-Манша, хотя каждый в конюшне знал, что пес не двигался с места уже около трех суток. Габриэль уже никогда зимним утром не отправится на охоту за волками. Он умирает. Арлетта знала это. Но убить его своими руками? Нет, она не сможет.

— Нет, папочка. Сделай это вместо меня. Он был моим другом. Он был со мной с тех пор, как умерла мама. Всю мою жизнь…

— Тем более есть основание оказать ему эту небольшую услугу, — настаивал непреклонный голос. — Верному слуге должно воздаться по заслугам. Ты хочешь, чтобы твой друг страдал?

— Он… он не страдает…

— Как это не страдает? Посмотри как следует. Он еле дышит. Покончи с этой развалиной.

Арлетта вздохнула, нагнулась и взяла нож. Рыжие косы выскользнули из-под ее муслинового покрывала и свесились на грудь. Одинокий луч солнца, просочившийся через дверь конюшни, осветил медно-красную шевелюру Франсуа де Ронсье и сверкнул язычком пламени в девичьих косах. Она нерешительно вертела клинок в руках.

— Пожалуйста, папочка. Пусть Габриэль отдыхает. Я уверена, ему не больно. Разве нельзя подождать, чтобы он уснул?

Отец топтался на месте. Жилки-паутинки набухали кровью.

— Уснул? Это растянется на месяцы…

— Я… Мне кажется…

— Я отказываюсь попусту кормить пса, который больше не заслуживает этого. Сделай это сейчас же, дочка, или, клянусь, твоя задница будет болеть целый месяц.

Арлетта последний раз в отчаянии взглянула на отца, но его неумолимый взгляд, казалось, все более и более наливался злобой. Лицо его заметно побагровело. Легко опустившись на колени, она приблизилась к дряхлому псу на соломенной подстилке. Арлетта обожала старого Габриэля, но ничего не поделаешь. Она провела кончиком пальца по сверкающему лезвию, и на коже выступила тоненькая ниточка крови.

Де Ронсье захохотал.

— Можешь не проверять. Я же сказал, что он достаточно острый.

Арлетта еще ниже склонилась над старым другом, обняла его. Она влюбленно глядела в собачьи глаза, мутные от возраста и предчувствия близкой кончины. Она знала, что отец глубоко неправ, и Габриэль скончается не через месяцы, а в ближайшие дни. Если бы он только отменил свой жестокий приказ, вероятно, это произошло бы не позже вечерней молитвы. Но ее отец никогда не откажется от своих слов. Ей полагалось убить пса. Она прошептала в собачье ухо: «Я люблю тебя», и подернутые мутной пеленой глаза немного просветлели; серый полосатый хвост слабо и почти незаметно заколотил по старой соломе. «Сладких тебе снов, Габриэль».

Сверкнул металл. Габриэль захрипел.

Изо всех сил удерживая тело собаки, Арлетта чувствовала короткие толчки задних лап. Она ждала до тех пор, пока всякое шевеление не прекратилось, а затем сама осела назад, на пятки. По соломе растекалась красная лужа. Она отбросила в сторону покрывало и, собрав всю силу воли, заставила себя поднять взгляд на отца.

— Ну вот, папа. Я это сделала.

Отец улыбался.

— Молодчина. Я знал, что ты в силах это сделать. Ну что, разве это страшно?

Арлетта отвернулась в сторону.

Франсуа де Ронсье пинком отворил дверь и подозвал одного из конюхов.

— Олье! Олье!

— Что, господин?

— Убери падаль. В навозную кучу.

— Да, господин.

Франсуа де Ронсье снова взглянул на дочь, и теперь его карие глаза смотрели нежнее и мягче — она выполнила отцовский приказ.

— Я знаю, что значит потерять хорошую собаку, дочка. Одна из моих сук брюхата. Я распоряжусь, чтобы тебе выделили щенка.

Арлетта открыла было рот для ответа, но отец не интересовался ее согласием. Он уже шагал к соколиному двору, громко подзывая Моргана ле Бихана.

Когда тень Олье упала на окровавленное тело пса, графская внучка уже не могла сдерживаться. Ее рвало прямо в кожаное ведерко для овса, которое валялось под ногами среди стойл.

После обеда, когда с грубых столов в замковых залах были убраны засаленные блюда и пустые подносы, граф Роберт де Ронсье разгладил седые усы и приказал слуге снять с него часть одеяний. Он обратился к внучке:

— Одну партию, Арлетта?

— С удовольствием, дедушка.

У этих двух близких душ вошло в привычку играть в шахматы за высоким столиком. Арлетта любила дедушку, пожалуй, больше, чем отца и мачеху.

Весь вечер ревел огонь в очаге, но хотя языки пламени пожирали в неистовом гневе неразрубленные сухие бревна, игроки не могли рассчитывать на то, что пламя прогреет весь зал, вместительный, как собор. Высокий стол подвинули как можно ближе к огню, несмотря на то, что ветер, задувавший с северо-востока, окутывал сидящих клубами дыма, щиплющего глаза. Оружие, развешанное на побеленных стенах, поблескивало в неверном свете факелов. А отполированные лезвия сарацинских мечей — добыча, захваченная кем-то из прадедов-крестоносцев в Палестине, — сверкали как серебро.

Граф Роберт до сих пор выглядел неплохо для своих лет. Его волосы и борода уже не были черны как смоль, как это было двадцать лет назад. Прошедшие годы сделали их белыми как снег; седые локоны графа вились над широкими, четко прорисованными линиями бровей. Кожа, обтягивающая впалые щеки, была серой словно захватанный пергамент — кровь в его старых жилах уже не бежала так горячо и стремительно, как когда-то. Его прямой нос заострился, и это придавало дедушкиному профилю благородный вид. Однако тот, кто смотрел на него сбоку, не видел, какие у него глаза. А у графа Роберта были очень необычные глаза. Они были глубокого темно-синего цвета и обладали необыкновенной притягательной силой — совсем как глаза графской внучки.

Груз лет отяготил некогда стройную фигуру Роберта. Он раздался в талии, у него отросло брюшко. Графу было уже за пятьдесят, а в те времена в сорок лет начинался закат. Прошедшие годы оставили свой неизгладимый след на старом графе. Он еще мог сидеть прямо на своем скакуне, но уже не объезжал подвластные ему деревни: эти заботы старый граф передал сыну.

Роберт де Ронсье не часто отваживался теперь на долгую прогулку верхом; чтобы подняться в седло, он пользовался специально положенным камнем. В такие минуты конюхи Хуэльгастеля обменивались многозначительными взглядами и прикусывали свои языки. Они готовы были поклясться, что пройдет совсем немного времени, и старый граф окажется не в состоянии вообще забраться в седло без посторонней помощи. Старый граф немало времени проводил с Арлеттой — он души не чаял в своей внучке, но его любимыми развлечениями оставались лошади и охота. Конюхи не стеснялись заключать пари, придумывая сроки, когда же наконец граф Роберт окончательно состарится. Но его разум все еще был скорым, как у юноши, и он пока не менял своего образа жизни и привычек, даже если и заметно уставал после долгой охоты или выездки.

Граф достал шахматную доску, и Арлетта начала расставлять на ней вырезанные из слоновой кости фигурки.

— Ты плакала? — внезапно задал вопрос дед.

Арлетта в смятении поставила фигуру епископа на место пешки.

— Нет…

— Ты что-то скрываешь. Что произошло? — Дымное облако окутало его голову, граф откашлялся и отпил из серебряного кубка. С неудовольствием он отметил характерные белые облачка, поднимающиеся от камина к высоким стропилам. Ночь предстояла холодная и ветреная.

— Я… мне не хочется об этом рассказывать, — Арлетта, взяв туру, вертела ее в пальцах.

— Надеюсь, ты не поссорилась с отцом?

— Да нет…

Зазвенели кольца, на которых висела гардина при входе, и в зал проскользнули две служанки; длинные полотняные рукава их хитонов свешивались на запястья. Вместе с ними в зал ворвался очередной порыв холодного ветра, мигом задувший слабые огоньки в светильниках на стене вокруг очага.

— Лена! — Граф сделал жест старшей из двух, бледнолицей миловидной девушке с серыми понятливыми глазами; ее русые волосы выбивались из-под головного покрывала.

— Мой господин? — Лена поклонилась, слегка присев в знак почтения, и приблизилась к графу.

Роберт знал, что его сын изменял жене с молодой служанкой графини, и теперь разглядывал ее оценивающе. Халатик на девушке был плотный и не позволял рассмотреть то, что скрывалось под ним. Однако как-то в разговоре подвыпивший Франсуа обмолвился, что у его Лены пропорции богини…

— Ну-ка, зажги светильники, Лена! И принеси еще свеч. В этих потемках мы не отличим пешку от ферзя.

Обернувшись к внучке, граф осторожно вынул туру из детской ладони.

— Из-за чего же ты плакала, Арлетта? Из-за Габриэля? Я слышал, он сдох сегодня утром: — Граф Роберт увидел, как слезы заблестели на ее ресницах, но их было совсем немного. Щеки Арлетты остались сухими. Он и не думал, что его внучка будет плакать по этому поводу. Она умела управлять своими чувствами, и, конечно же, сумеет сдержать себя, тем более на виду у всех, в главном замковом зале.

— Его уже нет, — сказала Арлетта негромким печальным голосом.

— Мне тоже жалко его, дочка. Но у тебя будет другой…

— Другой? — Голубые глаза Арлетты вспыхнули гневом. — И ты тоже думаешь, как папа! Он уверен, что Габриэля можно заменить, словно изношенное платье. Но это не так! Я любила Габриэля. Он был рядом со мной с тех пор, как я только себя помню…

Роберт де Ронсье сжал ее маленькую нежную ручку в своей большой грубой руке. Взяв Мари в жены, Роберт надеялся, что ему удастся по-настоящему полюбить свою жену. Но из этого ничего не вышло, Мари так и не смогла вытеснить Изабель из его сердца. Может быть, поэтому он испытывал такую привязанность к внучке и не мог видеть, как она плачет.

— Ладно, милочка, успокойся. Конечно, вы с Габриэлем любили друг друга, никто не сомневается в этом. Но псы быстро стареют, да и все мы смертны… — Дед засмеялся. — Вот и я тоже все дряхлею и дряхлею, и одним прекрасным днем настанет и мой черед уходить…

— Не уходи, дедушка! Я не могу представить, что тебя не будет. Я не верю, что и ты умрешь.

Роберт посмотрел ей глаза в глаза.

— Но это будет, так что лучше готовься заранее…

Милое личико Арлетты омрачилось от тягостной мысли.

— Дедушка, похоже, сегодня ночью ты снова плохо спал, и не говоришь мне. Ты плохо себя чувствуешь?

Хотя графу Роберту действительно с утра нездоровилось, а после плотного обеда стало еще хуже, ему не хотелось вспоминать об этом. Он выпустил руку внучки из своей ладони и занялся расстановкой пешек.

— Я еще шустр, как блоха, — пошутил он. — Давно не чувствовал себя так бодро. Не обращай на меня внимания, малышка, и скажи прямо, что вышло у вас с отцом. Вы вечно недовольны друг другом. Вам обоим надо научиться жить в мире.

— Папа заставил меня зарезать Габриэля. — В мягком голосе Арлетты звучали нотки ненависти, а ее взгляд застыл на тростниковой подстилке перед очагом, на которой столько лет отдыхал ее любимец.

— Неужели он заставил тебя взять нож?

— Да.

Роберт почесал переносицу. То, что он услышал от Арлетты, нисколько не удивило его. Его сын строил головокружительные планы, связанные со своим первым и единственным ребенком. С семилетнего возраста Арлетту воспитывали так строго для того, чтобы она не уронила честь семьи де Ронсье в планируемой Франсуа крупной сделке, каковой будет ее замужество. Роберт полагал, что Франсуа был жесток с дочерью не потому, что это доставляло ему удовольствие. Нет, он делал все для того, чтобы Арлетта оказалась достойной той цели, которую он поставил. Он ковал ее, как мягкое железо, искореняя в ней любую слабость. Пока в замке не появилась Клеменсия, Арлетта мало чем отличалась от мальчишки, однако душа в ней всегда была девичья. Ее сердце нужно было закалить подобно булату, подобно дамасской стали.

Граф нередко задумывался о том, не восстанавливает ли Франсуа против себя свою дочь, обращаясь с ней так жестоко. Он не был вполне уверен, что педагогические приемы Франсуа приносят пользу. Взять хотя бы этот случай с собакой. Так ли уж было необходимо заставлять девочку саму умертвить бедное животное? Думается, это было уж слишком.

Арлетту словно прорвало.

— Дедушка, я боюсь того дня, когда папа станет графом. И не только потому, что это случится после твоей…

— Спасибо, дитя, — сухо отозвался Роберт.

— Папа — недобрый человек, — продолжала девочка, — а ведь он даже еще не граф. Что же будет со всеми нами, когда он станет графом?

— Он будет делать то, что предназначено судьбой. А ты выполнишь свое предназначение.

— Но, дедушка, что же должна сделать я? Я спрашиваю, но никто не может мне ответить. Я умею читать и писать. Я могу скакать на лошади, словно эсквайр. Я могу охотиться со сворой и с соколом. Я умею шить к вышивать, могу считать деньги…

— Тебе нет нужды перечислять передо мной свои достоинства, дочка, — прервал ее граф, улыбаясь. — Я хорошо обо всем этом знаю. Но мне известны и твои недостатки.

— Недостатки? Но я потратила столько сил, чтобы научиться всему, чему только мог меня научить патер Йоссе! Я же…

Арлетта запнулась.

— Да, он научил тебя многому, но не всему, что тебе понадобится. Разве отец Йоссе учил тебя смирению? Или терпению? Или скромности? Или повиновению? Или еще?..

— Дедушка! Хоть ты скажи мне, к какому будущему меня готовит отец? В конце концов я должна когда-то это узнать.

Граф Роберт с силой втянул в себя воздух и покачал седой головой; в его голубых глазах промелькнуло сострадание.

— О, милая внучка… Ты можешь быть ученой, как монах, и мудрой, как король Соломон, но все же ты не усвоила пока самого главного жизненного урока.

— Я тебя не понимаю.

Роберт усмехнулся.

— Однажды поймешь. Но это не мое дело — давать тебе такие уроки. Я слишком стар и слаб для этого. Я только молю судьбу, чтобы они не обошлись тебе слишком дорого.

Арлетта крутила в руках резную пешку.

— Дедушка, я терпеть не могу, когда со мной говорят загадками. Все, о чем я тебя спрашиваю, это каковы планы отца относительно моего будущего. Меня отдадут замуж?

— Естественно. А как же иначе?

— За кого? Он кого-то уже выбрал?

— Ведутся переговоры.

— С кем же? Скажи мне!

— Пока еще рано говорить об этом, внучка. К тому же я устал.

— Ну, пожалуйста, скажи!

Граф оторвал взгляд от доски и с улыбкой посмотрел в лицо девочки.

— Нет, слишком рано, Арлетта. Если ты не против, начнем нашу игру. Первый ход — твой.

— Дедушка, милый…

— Арлетта, твой ход, — строго сказал Роберт. Да, он любил эту рыжеволосую девчонку, но не мог позволить ей проявлять своеволие. И чем скорее она это поймет, тем проще ей будет жить дальше.

— Да, дедушка. — Арлетта покорно взялась за пешку и передвинула ее на клетку вперед.

Арлетта проиграла. Она передвигала фигуры, но мысли ее были далеко, и, оказав противнику весьма слабое сопротивление, Арлетта доставила любимому деду удовольствие выиграть. Он частенько проигрывал ей и тогда становился угрюмым и мрачным.

Потом она бродила по замковым дворикам и переходам. По правде говоря, ей уже давно положено было лежать в постели, но спать не хотелось. Она наблюдала, как некоторые горе-охранники, вместо того, чтобы нести службу, повытаскивали из укромного угла свои тюфяки и уютно расположились на ночь в зале — там, где они обычно ночевали, если не были назначены в караул.

Январское небо было усыпано серебряными звездами. Из-за зубцов стен и башен факелы отбрасывали во тьму желтые пучки лучей. Угольные жаровни пылали, словно гигантские фонари. Когда стражники останавливались около них, чтобы погреть задубевшие от холода руки, на стенах начинали танцевать черные тени.

Было холодно. Дул восточный ветер, мерзли пальцы рук и ног. Арлетта плотнее закуталась в плащ. Ее капюшон был оторочен мехом белки, и мягкая шкурка, теплая, как материнская рука, ласкала щеки. Она вспомнила о бедном Габриэле, но не потому, что его шкура была такой же мягкой, как беличья: совсем наоборот, она была грубой и шершавой, и воняла псиной, особенно когда пес возвращался под крышу с дождя. Бедный Габриэль… Какая-то его частица осталась с нею, он ушел не весь. Какая-то неуловимая искорка по имени Габриэль. Может быть, это одна из небесных звезд? Арлетта знала, что отец Йоссе заклеймил бы ее мысль, как безбожную и богохульную. По мнению отца-исповедника, у животных не было души. Но, думая об Габриэле, Арлетта почему-то не могла согласиться с ним. Застигнутая врасплох той странной волной сострадания, что накатывала на нее изнутри, она машинально направилась к конюшням. Нет, ей не уснуть. Может быть, если Джехан стоит на страже у ворот, она остановится поболтать с ним.

Проходя мимо кузни, она увидела за приоткрытой дверью отблеск рыжего пламени, сияющего словно злой красный глаз дремлющего дракона.

— Да пошлет тебе Бог доброй ночи, Граллон, — поприветствовала она кузнеца.

— И вам тоже, госпожа, — послышалось в ответ. — Драконий глаз словно закрылся веком — это кузнец захлопнул дверь. Со щелчком опустилась щеколда.

Ее шаги по каменным плитам гулко раздавались во дворе.

Джехана не было в сторожке. И в караулке тоже. Арлетта повернула назад и очутилась в конюшне, у того места, где Габриэль испустил свой последний вздох. Ее горло сжалось от невыплаканных слез.

На ее плечо опустилась чья-то рука.

— Госпожа? Что ты делаешь тут в такое позднее время?

Это был Джехан. Сердце Арлетты дрогнуло. С тех пор, как Агату отослали прочь, ему и Обри строго-настрого было приказано в общении с ней соблюдать этикет и обращаться к ней, как к их госпоже. Однако их дружба оставалась такой же крепкой. Крепче титулов и званий.

— Джехан! Я… я искала тебя. Думала, что ты в караулке.

Парню было уже шестнадцать, он вытянулся на несколько дюймов и теперь смотрел на подружку детских игр сверху вниз. Взъерошив копну черных волос, он понимающе взглянул на девочку.

— Я уже слыхал о Габриэле. Мне очень жаль.

Арлетта кивнула. У нее перехватило горло, ей было трудно говорить.

Дружеская рука обняла ее за плечи, и она прижалась личиком к груди Джехана. Благодарение небу, что у нее есть он.

— Ты хочешь рассказать мне об этом?

— Нет. Я хотела бы скорее забыть об этом, но не могу. Ведь это был Габриэль…

— Я тебя понимаю. Может быть, уйдем отсюда? Это место, должно быть, напоминает тебе о…

— Мне холодно там, на ветру.

— Давай тогда вернемся в зал. Должно быть, твой отец тебя уже хватился.

— Пусть немного поищет, — сказала Арлетта. Она вдруг стала язвительной и злой. Ей захотелось выговориться, не обращая внимания на правила приличия. Это можно было сделать в обществе ее подруги и служанки, Клеменсии, однако и старому товарищу она доверяла целиком и полностью. Джехан никогда и никому ничего не передаст.

— Мой отец ни капельки обо мне не заботится, — продолжала жаловаться она. — Я нужна ему только затем, чтобы использовать меня для достижения каких-то своих целей.

— Что-то еще стряслось, — медленно проговорил Джехан, — кроме Габриэля?

— Меня хотят выдать замуж.

Джехан увлек Арлетту к дверному проему, где факелы над входом освещали мерзлую землю, и вгляделся в выражение ее лица.

— И это удивляет тебя?

— Нисколько. Все они приложили массу усилий, чтобы заставить меня понять мои обязанности, но я и думать не хочу о том, что мне придется покинуть Хуэльгастель. Меня могут отдать куда угодно — даже за пределы Бретани. Главное, что меня бесит, это то, что меня даже не спрашивают.

— Тебе что, жених не по вкусу?

— Откуда мне знать? Никто не говорит мне, кто это будет. Даже дедушка молчит. И, зная нрав моего драгоценного папаши, и то, как он скор на руку в тех случаях, когда представляется возможность поистязать меня, я думаю, что это, должно быть, какой-то противный старик, у которого огромное пивное брюхо и воняет изо рта.

— Но ты же еще ничего не знаешь. Это может оказаться прекрасный юноша.

— Давай я лучше выйду за тебя, Джехан.

— Да ты что?! — Джехан в ужасе отдернул руку от самозваной невесты.

Арлетта захохотала.

— Не путайся, дружок. Ты мне просто нравишься, вот и все. И я знаю, что тоже тебе нравлюсь.

— Да, конечно. Но, Арлетта… госпожа моя… подумай как следует. Твой дедушка — граф, а я всего лишь внук монаха, который нарушил священный закон и женился…

По двору прозвучали шаги. Джехан схватил Арлетту за плечи и втолкнул ее в проход.

— Слушай, госпожа, — сказал он совершенно серьезно. — Веди себя поосмотрительнее. Я заметил, что твой отец сейчас то и дело вспыхивает как огонь. Ходят слухи, что они там никак не договорятся о размере приданого…

Арлетта поморщилась.

— Что за слухи? Какое приданое?

— Точно не знаю, это как-то связано с их дальним родственником. Но с твоим отцом сейчас явно что-то не в порядке. Вчера он чуть не засек до смерти одного из стражников за такой пустяк, как зазубрины на лезвии. Будь умницей, не зли его. Покорись его планам. Все равно он заставит тебя сделать так, как задумал. Не трепыхайся, береги себя.

— Я пыталась быть хорошей дочерью. Я пыталась любить его, заслужить его любовь. Но что бы я ни делала, выходит или не так, или ему мало. Ему не угодишь. Он просто ненавидит меня, Джехан.

— Я думаю, он любит тебя, но по-своему.

— Да ну? — Смешок Арлетты прозвучал совсем невесело. — Я этого совсем не замечаю и, кажется, в самом деле начинаю его ненавидеть. Разве это не ужасно? Я начинаю ненавидеть своего родного отца!

— Ты знаешь, что это пустые слова. Подчинись его планам со смирением и прилежанием…

— Но, Джехан! Я не хочу выходить неизвестно за кого! Куда охотнее я осталась бы здесь и вышла за тебя…

Дверь конюшни скрипнула на петлях, и в проеме показался Франсуа де Ронсье; его всклокоченные волосы возвышались на голове словно шлем. В свете факелов они отсвечивали красным.

Арлетту словно подбросило, она в ужасе отшатнулась от Джехана, хотя тотчас же пожалела об этом движении — оно могло навести на подозрение, что они с Джеханом в чем-то виноваты.

— Что все это значит? — в голосе отца скрежетало железо.

— Мы разговаривали с Джеханом, папочка…

— Разговаривали? Вот как? О женитьбе? Не трать слов, отрицая это. Я все слышал. А его рука лежала на твоих плечах, я видел. Подойди сюда, девчонка.

Арлетта шагнула вперед, и рука ее отца сжалась вокруг ее запястья, словно стальной обруч. Сердце ее ушло в пятки; она поняла, что мог подумать отец об их с Джеханом времяпровождении в темной конюшне. Отец явно полагал, что между нею и Джеханом было не все чисто. Она должна была убедить отца в действительном положении дел, не ради себя, а ради спасения друга.

— Папа, дай я тебе объясню…

Но отец не желал ничего слушать, он тащил ее к двери словно мешок с мукой.

— Капитан Мале! — крикнул он. — Капитан Мале!

— Мой господин? — тяжелые солдатские башмаки затопали по сторожевой тропе в направлении конюшни, потом застонала и заскрипела лестница под грузными шагами. И вот перед ними вырос Отто Мале, рослый белокурый норманн, похожий на медведя. По дороге он прихватил факел, свет от которого при каждом движении бросал на его гладко отполированный рогатый шлем отблески пламени. — Жду ваших приказаний, господин!

— Так. Вот этого типа, — палец Франсуа уперся в грудь Джехану, который безмолвно стоял у дверей конюшни, задумчиво почесывая затылок, — посадить под стражу, покуда я не решу, что мне с ним делать.

— Папа, нет! Джехан ни в чем не виноват! Он мой друг, ничего больше!

— Это решать мне. Мале, убрать его!

— Да, господин.

Джехан оцепенело ждал, пока капитан Мале приблизился к нему, и робко подчинился, когда норманн железкой хваткой взял его за руку и потянул за собой.

— Я… я не убегу, капитан, — заверил юноша.

Капитан Мале ухмыльнулся.

— Само собой, не убежишь.

Он увел арестованного.

В первый раз в своей жизни Арлетта перепугалась по-настоящему. Ведь это она сама, ища у Джехана утешения, подставила его под жернова отцовского гнева. Она обратилась к отцу. — Ты же не тронешь моего друга, да, папочка? Он ни в чем не виноват. Я так печалилась по Габриэлю, а он…

— Я видел, как он лапал тебя!

— Нет, папочка! Все было совсем не так.

Плотно сомкнув губы, жестокий отец тащил дочь за руку по обледеневшим плитам двора. К замку.

— Папочка, милый… Выслушай меня…

Он протащил Арлетту по всему коридору и залу, из одного конца в другой, не обращая внимания на такие мелочи, как удивленные взгляды и бормотание сонных челядинцев. Он молчал, неумолимо сжимая руку дочери в стальной хватке.

— Папа! Что будет с Джеханом?

Не издав ни единого звука, отец втащил Арлетту по винтовой лестнице на верхушку западной башенки, к двери комнаты, которую она разделяла с Клеменсией.

— Умоляю тебя, папочка! Джехан ничего не сделал! — Арлетта пыталась выдернуть руку, чтобы обернуться и посмотреть отцу в глаза, но тот только сжал ее еще сильнее. Она стонала, то ли от боли, то ли от безысходности.

Франсуа доволок ее до двери в спальню и грубо втолкнул Арлетту внутрь.

— Вот твое место, девчонка. И здесь ты и останешься.

— Но, папочка! Мы только беседовали… — Их голоса разбудили Клеменсию. Арлетта слышала, как та заворочалась в постели.

— Я сам все видел. Покуда Бог не удостоил меня счастьем иметь сына, так что на твои плечики падает нелегкая обязанность перед нашим родом! И ты просидишь тут до тех пор, пока не осознаешь, что моя дочь не должна делать ничего такого, что могло бы поставить ее честь под сомнение! Ад и преисподняя, девчонка, я уже давно торгуюсь насчет тебя с графом Этьеном Фавеллом. Если до его ушей дойдет хоть одно словечко, порочащее его невесту, он не возьмет тебя в жены. Эй, Клеменсия!

Франсуа зажег еще одну свечу.

— Господин? — Клеменсия, еще не совсем проснувшись, часто моргала ресницами. Она смахнула с лица волосы, закрывающие ей глаза, и выбралась из-под одеял. Шлепая босыми ногами по камышам, она подошла и, остановившись рядом с Арлеттой, склонилась в поклоне.

Ее волосы цвета пшеницы доставали ей до пояса. С тех пор, как ее привезли в Хуэльгастель, фигура ее заметно округлилась. Она уже не выглядела ребенком; ее грудь налилась, талия утончилась. Она становилась красивой девушкой и получала огромное удовольствие, одеваясь так, чтобы одежда подчеркивала ее внешность. Мужские взгляды провожали ее повсюду, куда бы она ни шла. Удивительнее всего, что она не знала, что такое тщеславие. Клеменсия не была честолюбива; ей никогда и в голову не приходило, что она может использовать эти взгляды в собственных интересах. Она любила одеваться роскошно потому, что ей это просто нравилось.

— Ты пойдешь со мной! — сказал Франсуа. — Я разлучаю вас. Забирай с собой все, что тебе может понадобиться.

Клеменсия часто-часто заморгала голубыми глазами.

— Что, прямо сейчас, господин?

— Да.

— Повинуюсь, монсеньёр. — Клеменсия скатала в узел дюжину халатов, сняла плащ с крючка на обратной стороне двери и всунула ноги в туфли. Проходя мимо проштрафившейся подруги, она незаметно пожала ей руку в знак поддержки.

Арлетта закусила губу. Она боялась не столько за себя, сколько за Джехана. Что же задумал сделать с ее другом этот зверь? Она стояла, скрестив опущенные руки. Но как она может помочь Джехану, если ее отец не захотел слушать никаких объяснений?

— Так, доченька. Вот тебе хлеб и вода. Давай посмотрим, не прибавится ли у тебя через недельку здравого смысла.

Дверь покоев захлопнулась. Ключ заскрежетал в замке. И Арлетта осталась одна.

Арлетта всегда с кем-нибудь делила эту комнату. Сперва с Агатой, которую она любила, затем с Клеменсией, с которой они тоже подружились. Она не привыкла к одиночеству.

Официально Клеменсия являлась личной служанкой Арлетты, но отношения девочек со временем переросли в нечто, похожее на настоящую дружбу. Они привязались друг к другу; Клеменсия стала лучшей подружкой Арлетты. О, ей будет очень ее не хватать. Неужели отец собирался навсегда лишить ее общения с Клеменсией. Подумав об этом, Арлетта упала на постель и обхватила голову руками.

У нее болела душа за Джехана, но как ни старалась, она не могла придумать способ выручить его. Ее отец сказал, что понял все по их лицам. «Может быть, — думала Арлетта, — все-таки удастся объяснить ему, что между нею и Джеханом не было ничего лишнего». Ее отец был человеком строгим и прямолинейным, но Арлетта помнила, что он хорошо относился к отцу Джехана, Хамону ле Мойну. Сенешаль графа Роберта был старым слугой де Ронсье, уважаемым и заслуживающим доверия человеком. Это, и еще то, что Джехан никогда на уклонялся от своей очереди нести службу, должно было сыграть ему на пользу. Арлетта подумала, что должна помолиться за Джехана, но пока ей было не до этого.

Она подняла голову и глубоко вздохнула.

— Граф Этьен Фавелл, — пробормотала она. Отец проговорился, назвал имя ее суженого. Оно ничего не говорило Арлетте, и она совсем не представляла себе, каков его обладатель. — Граф Этьен Фавелл. — Итак, отец решил сделать ее графиней? Он даст ей большое приданое и выдаст за графа…

Арлетта не хотела быть графиней, наплевать ей на приданое. Все, что ей сейчас было надо — это чтобы Джехана не полосовали кнутом, а Клеменсии разрешили вернуться в спальню. Расстроенная, она сняла с ног ботинки и развязала тесемки халата. Сбросив его на камышовый пол, нырнула в остывшую постель и свернулась под одеялом в маленький клубочек.

— Пожалуйста, Господи, не делай меня графиней. И оставь мне друзей моих.

Но даже молясь, Арлетта знала, что честь рода и ее долг требовали, чтобы она подчинилась отцовской воле и вышла за этого графа. Прежде думай о долге, а уж потом — о себе.

В пятнадцати милях от замка, если считать по прямой, дочь местного фермера, Анна, ждала в дольмене встречи с молодым горожанином, который приходился Арлетте де Ронсье дальним родственником. Дольмен — культовый памятник прошедших веков — был таинственным каменным сооружением, и, если верить преданиям, считался древним еще в те времена, когда Иисус ходил по земле Галилейской. Эти осколки минувших времен еще встречались в окрестностях рыбацкой деревушки Локмариакер, расположенной на западном берегу того перешейка, благодаря которому образовался залив Морбихан. С дольменами был связан пестрый рой народных преданий о забытых языческих обрядах, о поклонении Солнцу и человеческих жертвоприношениях, поэтому местные крестьяне-бретонцы старались держаться от них подальше.

Снаружи дольмен выглядел как большой овальный камень, когда-то установленный прямо на землю, но с течением времени ушедший в нее более чем на треть. Ступеньки, видневшиеся рядом с камнем, вели вглубь, во влажную, заплесневелую пещеру — скорее, просто провал в земле. Это было зловещее, негостеприимное место, и сама Анна до последнего времени никогда не отваживалась проникать в дольмен, ибо в ее простой душе крестьянской девушки крепко сидел страх перед неизвестным. Однако сейчас ее чувства к этому юноше оказались сильнее, и она сумела преодолеть свой инстинктивный страх. С собой у нее был железный фонарь со слюдяными оконцами. Она поставила его на земляной пол.

Юношу звали Раймонд Хереви. Они с Анной были одногодки, обоим исполнилось по четырнадцать лет. Он жил по другую сторону залива в Ванне — процветающем торговом порту. Анна была знакома с ним совсем недавно, со дня Святого Гильды, когда отец взял ее с собой на ярмарку, проходившую рядом с монастырем этого святого, у Руйса. Внимание Раймонда льстило крестьянской девушке, но она его почти не знала и поэтому не была уверена, что из их встреч выйдет что-то путное. Затягивая шнурки шерстяного капюшона и пряча руки в широких складках плаща, Анна решила подождать еще немного.

Прошло несколько минут, и где-то поблизости раздался шорох.

— Анна? Анна, ты здесь?

Узнав голос Раймонда, Анна взяла фонарь и сделала несколько осторожных шагов к ступенькам. Фонарь она подняла над головой.

— Здесь. Я здесь.

Раймонд, закутанный в толстый плащ, спустился по ступеням.

— Здравствуй, Анна.

— Здравствуй. — Теперь, когда Раймонд был рядом, Анна почувствовала себя неловко. — Я… Я не была уверена, что ты придешь, — начала оправдываться она, — Ванн так далеко от нас. И я никогда не была там. Отец брал меня только на ярмарку у святого Гильды. А до этого я никогда не покидала Локмариакер.

Раймонд поплотнее запахнул плащ, чтобы согреться.

— Я перебрался через залив в рыбацкой лодке. — Он подошел к ней поближе. — Пока плыли, мороз пробрал меня до костей. Анна…

— И не удивительно. Я сама вся замерзла, — ответила девушка. Она пыталась рассмотреть глаза Раймонда, которые, как она помнила, были зеленые, как озимые всходы, пробивающиеся через тяжелую черную почву. Они очень нравились ей. Когда он взял ее за руку, она робко улыбнулась ему.

— Ты еще красивее, когда краснеешь, — прошептал он.

— Откуда ты знаешь, что я краснею? Тут так темно…

— Я неплохо вижу и в темноте. — Раймонд снял плащ и расстелил его на земле. — Иди сюда, темноглазая и черноволосая, посидим и поболтаем…

— А как же ты?.. Сам же сказал, что тебе холодно…

— Меня согреешь ты.

— Мастер Раймонд…

С бесконечной осторожностью Раймонд увлек Анну на свой плащ, и протесты замерли на ее губах. Она не могла бояться его — ведь он был так вежлив и обходителен. Крепко держа ее за локоть одной рукой, другой он обвил ее талию, наклонился и потерся носом о ее щеку.

— Обними меня. Я хочу, чтобы ты меня обняла.

Он коснулся губами щеки девушки, очень медленно и осторожно, чтобы не испугать ее. Но когда его ладонь охватила тугую грудь, Анна слабо запротестовала. Анна сама льнула к Раймонду Хереви, но она была невинна, и все происходящее оказалось для нее слишком неожиданным. Как только она шевельнула плечами, Раймонд тут же отпустил ее и выпрямился.

— Все в порядке, Анна. — Его голос был теплым и успокаивающим. — Не нужно бояться.

— Да я и не боюсь, только…

— Я знаю. Не волнуйся, я не сделаю ничего такого, чего боятся молодые девушки. Расскажи мне о своей семье. Ты всегда жила здесь?

У Анны отлегло от сердца.

— Да. У моего отца есть надел земли. Как тебе известно, наш домик стоит на окраине села. У меня есть сестра, но она втюрилась в каменщика. Сэр Блунделл — наш хозяин — позволил моим родителям заплатить откупное, и тогда они поженились. Она перебирается за ним с места на место, туда, где он находит работу. Мы не видели ее уже много лет. Сейчас мы живем только втроем: отец, мама, я.

— Братьев нет?

— Нет. Родителям хотелось, уже после меня, но не вышло.

— За тобой никто не бегает?

— Кому я нужна?..

Рука Раймонда поднялась и начала ласкать мочку ее уха. Анна почувствовала прилив крови в этом месте, поглядела ему в лицо и встретилась с его взглядом. И вдруг обнаружила, что не может отвести свой взгляд — даже сделав усилие…

— Ну… Расскажи теперь ты о своей семье, мастер Раймонд.

Рука юноши поглаживала шею девушки, и Анна почувствовала, как что-то поднимается в ее душе в ответ на его ласку. Он улыбнулся.

— А так тебе нравится?

Анна в смятении слегка кивнула, и тогда одним движением Раймонд приник к ней и запечатлел быстрый поцелуй на ее губах. Потом он откинулся, обхватил руками свои колени и уставился в дальний угол, слабо освещенный фонарем.

— О, моя семья… — сказал он задумчиво. — Что ты хотела бы знать о ней?

— Ну… — Анне больше хотелось знать, не поцелует ли он ее снова.

— Это может оттолкнуть тебя…

Что могло бы оттолкнуть ее? Анна неуверенно рассмеялась:

— Не думаю.

— Ну хорошо. Если тебе интересно… Моя матушка наложница.

— Что ты сказал?

— Сказал, что наложница. Любовница сэра Жана Сен-Клера, а я их старший сын. Они не женаты, я незаконнорожденный. У меня есть две сестры, мы живем рядом с собором в Ванне. — Он снова повернулся к ней, его зеленые глаза, казалось, поддразнивали Анну. — Ну вот. Теперь, когда я все тебе сказал, боюсь, ты не захочешь со мной знаться.

В голосе Раймонда сквозила горечь, но для Анны услышанное не имело особого значения. То, в чем признался Раймонд, конечно, было очень волнующе и необычно, и родителям Анны очень не понравился бы ее роман с рыцарским бастардом. Но ей самой до этого было мало дела. Она жаждала Раймонда Хереви, который таил в своем сердце глубокие раны и страстно хотел, чтобы она его полюбила. Ее мягкое сердечко растаяло.

— О Раймонд, — сказала она и, протянув к нему руки, крепко его обняла.

 

Глава пятая

На южном берегу скованной льдом реки Дордонь, которая на своем пути через Аквитанию проносит свои воды, неподалеку от городка Перигё охотились на кабана граф Этьен Фавелл, сэр Луи Фавелл, его племянник и наследник, и жена последнего. Имя дамы было Петронилла. Сэр Жилль Фицхью, молодой кастелян графа, и полдюжины оруженосцев имели честь сопровождать их, Все были одеты в теплую зимнюю одежду, богатство которой подчеркивало их высокое положение.

Плащ графа Этьена был пошит из плотного темнокрасного шелка и оторочен мехом горностая. Его голову плотно охватывала небольшая, сшитая из толстой и плотной ткани зеленая шапочка. Над козырьком была приколота большая золотая брошь. Графская шевелюра начинала уже редеть, и, чтобы как-то компенсировать недостаток волос на макушке, он отпускал длинные волосы на висках. Из-под шапочки выбивались тонкие пряди седеющих волос, напоминая собой пучки пожухлой ноябрьской травы. Глаза Этьена были бутылочно-зеленого цвета; сузившись в щелочки от кинжально-острого зимнего ветра, они почти исчезли среди мясистых раскрасневшихся щек. Псы, которые на каждой охоте смотрели смерти в глаза, лаяли и путались под тяжелыми копытами его подкованного железом вороного коня. Они напряженно нюхали снег, но не могли учуять дичь.

Сэр Луи, леди Петронилла и сэр Жилль были одеты в шерстяные плащи — светло-коричневый, фиолетовый и серый соответственно: к их великому сожалению, они не могли себе позволить императорский пурпур по причине его дороговизны. Подкладки плащей были из кроличьего меха, а сопровождавшие их челядинцы довольствовались шерстяными накидками без подкладки, надетыми поверх подбитых конским волосом халатов. Знать носила шляпы — у леди Петрониллы шляпа была из вельвета, пришитое сбоку фазанье перо гордо раскачивалось на зимнем ветру. Уборы, украшавшие головы доезжачих и егерей, походили на отстегивающиеся остроконечные колпаки или капюшоны плащей с зубчатыми краями.

Граф Этьен был не в духе, ибо терпеть не мог жену своего племянника.

— И все эти земли принадлежат вам, любезный граф? — во второй раз переспросила Петронилла, обшаривая графские владения серыми хищными глазками.

Этьен, являвшийся владельцем обширных земель, которые простирались куда дальше, чем могли рассмотреть жадные глаза Петрониллы Фавелл, бросил презрительный взгляд на женщину и тотчас пустил в галоп своего скакуна по кличке Буран. Прочь от лающих собак и невыносимой женщины. Чем скорее и дальше он отъедет от этой чертовой Петрониллы, тем лучше. Граф не думал, что его неприязнь к жене племянника вызвана просто предрассудками. Нет, дело не в том, что Петронилла — какое смешное имя — от рождения принадлежала низкому сословию. Неприязнь имела личную причину: что-то в ее натуре буквально вгоняло графа в ярость.

Казалось, эта женщина совсем запамятовала, какую честь его племянник Луи оказал ей, подняв до своего уровня. Луи милостиво избавил ее от участи жены обывателя близлежащего городка Домме, а в награду получил только упреки и придирки от рассвета до заката. К счастью для Этьена, новобрачные жили большей частью в своем небольшом имении, однако сейчас Этьену потребовалась, чтобы Луи принял участие в переговорах об условиях брака графа с дочерью де Ронсье. И вот подарок судьбы: Петронилла не упустила представившейся возможности и прибыла вместе с мужем. И граф отлично понимал, в чем тут дело. Она не могла упустить шанс хотя бы одним глазком взглянуть на домен, который достанется Луи, если у стареющего Этьена не родится сын-наследник.

Этьену было сорок семь лет; в фамильном склепе покоились две его жены, не оставившие графу наследников. Девчонки, и той не было. Пока у графа не родится сын, Луи по закону является его наследником. И до тех пор, пока Луи не женился на этой мещанке, Этьена устраивало такое положение дел.

К сожалению, брак с Петрониллой выставил Луи Фавелла в очень невыгодном свете. Оказалось, что он не способен заткнуть глотку своей жене, которая вечно его грызла. Этьен не мог позволить такому человеку стать графом после себя. Если бы Луи мог постоять за свои мужские права, Этьен так бы все дело и оставил, но, к сожалению, племянник оказался тряпкой. Он терпеливо сносил вечные придирки и надоедания женушки, демонстрируя такое смирение, которое никак не шло к лицу будущему графу.

И Этьен решил жениться в третий раз. Он должен взять такую жену, которая родила бы ему наследника. Он пригласил Луи — но не его дражайшую супругу — в свой замок Ля Фортресс де Эгль. Для этого была причина: Луи надлежало отправиться в Бретань и как следует приглядеться к девице де Ронсье, чтобы составить свое мнение о том, сможет ли она произвести на свет сильного и здорового ребенка. Заодно Луи должен был поторговаться по поводу брачного контракта. А как только он отправится в путь, граф займется еще одним делом, но уже секретного свойства.

Этой ночью, в гостевой спальне в Ля Фортресс, Петронилла приступила к боевым действиям.

Ее муж раздевался перед отходом ко сну. Луи Фавелл еще не достиг тридцати лет. Это был плотный и крепкий, но, к своему несчастью, по характеру слишком мягкий к миролюбивый человек — а эти качества совершенно не подходили рыцарю. Защищаться от злобных нападок самоуверенной мещанки, его супруги, они помогали мало.

— Подай мне волчью шкуру, Луи. Ужасно сквозит из-под двери, — сказала Петронилла, укладывая свои нетуго заплетенные русые косы пониже затылка, чтобы защитить его от сквозняка. — Ну, расскажи, что замыслил этот хитрый старый хорек. Что ему понадобилось?

Комната освещалась слабым пламенем камина, расположенного в углу, и огоньком сальной свечки, которая была прилеплена к кожаному дорожному саквояжу Петрониллы, придвинутому к супружескому ложу.

Укрыв жену мягким мехом, Луи влез под одеяло, а поверх него для тепла натянул еще и белый полотняный полог. Он обхватил рукой талию супруги и положил свою темноволосую голову на ее полное белое плечо.

— Меня посылают в Бретань посыльным.

— Посыльным? Тебя? И что, ты должен ехать? Матерь божья, у графа десятки людей, готовых броситься сломя голову куда угодно, стоит ему только кивнуть, а он посылает тебя? Когда же ты должен отправляться?

— В конце недели.

Рука Луи неторопливо спускалась с шеи Петрониллы вниз, к вороту ночной сорочки. Он погладил ее грудь и, ободренный ее нежным поцелуем, потянул вверх подол сорочки. Рука его блуждала по пышным бедрам Петрониллы, по ее гладкой коже. Вот она остановилась в ее паху. Он прижался губами к темному набухшему женскому соску и легонько прикусил его зубами.

Петронилла слегка вздохнула от наслаждения и расслабилась.

— И в чем же причина такой спешки?

Луи начал перебирать пальцами в медленном ненавязчивом ритме, превращая жену из расчетливой недалекой особы в горячую, необузданную, чувственную женщину. Петронилла изгибалась и стонала от его прикосновений. Когда Луи отнял губы от ее груди, она страстно вздохнула еще раз, казалось, изнемогая от вожделения.

— Его брак, — сказал Луи. — Он собрался жениться и поручает мне вести переговоры.

Странная тишина воцарилась в опочивальне. Петронилла, напрочь забыв про сквозняки и супружеские утехи, села в кровати. Она положила свою руку на руку мужа, которой он ласкал ее между ног, и остановила нежные поглаживания.

— Его что?..

— Его брак. Мой дядюшка задумал взять еще одну жену.

— Куда ему!

Луи слабо улыбнулся.

— Туда же, куда и нам. Он хочет наследника.

— Ты его наследник! Зачем ему еще один?

Луи серьезно взглянул на жену.

— Ему нужны собственные дети. Что тебя так удивило? Ты должка это понимать. Сама на прошлой неделе говорила, что хочешь поскорее обзавестись ребенком.

— Если дядюшка женится, мы потеряем все…

Широкий жест руки Петрониллы подразумевал все графство Фавелл. Она выходила за Луи не ради его маленькой усадьбы, которая обеспечивала своим владельцам весьма скромное существование. Между ними не было любви, и, хотя Петронилла получала удовольствие от их плотских утех, ее привлекала власть, а не положение замужней женщины. Она вышла за Луи Фавелла в расчете на его будущее наследство. Петронилле оставалось надеяться, что она сумеет убедить Луи не слишком стараться, устраивая женитьбу своего дяди. Лишь бы только он пореже вспоминал о том, к чему его обязывает его рыцарское звание. И ей было бы тем легче его к этому склонить, чем чаще и чем более страстно они будут предаваться тому занятию, которое она прервала своими расспросами.

— Это его право, — твердо сказал племянник.

— Право? Фи! На кого же это он нацелился?

— Ее зовут Арлетта де Ронсье. Она еще девочка. Ей одиннадцать.

— Вот как? Значит, ради достижения своих целей он готов взять и девчонку? Старый похотливый козел!

— Жена! Кажется, ты забываешь, о ком ты говоришь!

— Тысяча извинений, — саркастически извинилась она. — В самом деле, Луи, с этим нужно что-то делать. Зачем нам его жена и наследники?

Луи передернул плечами и приложил палец к ее губам. Петронилла оттолкнула его руку.

— Но что я могу сделать? — сказал он беспомощно. — Я не вижу способа помешать моему дядюшке взять третью жену, если двух ему оказалось мало.

— Сам же говорил, что ты будешь улаживать дела с брачным контрактом.

— Да, но только на начальном этапе.

Петронилла немного помолчала, обдумывая то, что она собиралась сказать, потом на ее лице появилась задумчивая улыбка.

— У него нет детей от первых двух жен. Скорее всего, это по его вине. Я думаю, его семя просто недостаточно эффективно, а если и ошибаюсь на этот счет, то знаю, что можно сделать и в этом случае…

Светло-карие глаза Луи уставились на жену.

— И что же? Что нам тогда делать?

Женщина, усмехнувшись, положила руку мужа себе между ног и притянула его голову к своей груди.

— Поговорим об этом после, милый.

— После? — усмехнулся Луи.

Петронилла теребила рубаху мужа.

— Ну же, Луи! После.

Арлетту уже пятый день держали в ее комнате под крышей башни. Она листала Псалтирь, сидя за столом букового дерева, за которым под руководством брата Йоссе училась читать и писать. В дверь постучали: это было необычно, если учесть, что она под замком, и об этом знает весь Хуэльгастель. Скоро ей должны были принести дневную порцию хлеба.

— Входите! — Арлетта отложила Псалтирь в сторону. Это была единственная книга, которую отец позволил ей иметь при себе в дни заточения. Все прочие рукописи и пергаменты отца Йоссе унесли из ее комнаты в тот день, когда скончался Габриэль. Клеменсия ведь не станет стучать в дверь, если это она принесла ей хлеб и воду. Арлетта считала это маловероятным, но, тоскуя по своей старой подружке, с надеждой подумала, что это все-таки пришла Клеменсия. До сих пор скудную пищу ей приносили немногословные отцовские наемники. Эта публика была тупа и нелюдима, и Арлетте не удалось выудить из них даже их имен. Девочка тосковала по знакомому лицу и сгорала от нетерпения узнать, что сталось с Джеханом.

Ключ заскрипел в замке, и растрепанная льняная голова просунулась в дверь. Нет, не Клеменсия. Бессознательно Арлетта вздохнула. У парня были голубые глаза, и он улыбался. Ей было известно только его имя. Его звали Нед Флетчер, он был англичанином и служил в отряде ее отца уже два года. У Арлетты за это время ни разу не было повода обменяться с ним хоть одним словом, но ей всегда казалось, что он добрый малый. Может быть, удастся узнать от него какие-нибудь новости о Джехане? Он был ненамного старше ее опального дружка и должен что-нибудь знать о нем.

— Леди Арлетта?

— Заходи, Флетчер. — Арлетта приняла из его рук поднос с буханкой черного зернового хлеба и кувшином воды.

Она старалась не показывать, что очень голодна, но пять дней вынужденного поста не могли не сказаться, и она с трудом удержалась, чтобы не схватить буханку и не вцепиться зубами в свежевыпеченный хлеб. Матерь Божья, как же замечательно он пахнет!

— Хлеб теплый, только из печки, — сказал Нед Флетчер, уловив ее голодный взгляд.

— Благодарю тебя. Я съем его с удовольствием. До сих пор мне приносили черствый хлеб.

— Потерпите еще пару деньков, госпожа, — участливо сказал Нед Флетчер.

— Да. — Она запнулась. — Можно задать тебе один вопрос?

— Конечно, госпожа, — улыбнулся Флетчер.

— Тебе известно, что сталось с Джеханом?

Нед покраснел до кончиков ушей и уставился на тростниковую подстилку под ногами.

— Я… Извините, госпожа. Мне не велено говорить о нем с вами. — И он начал закрывать дверь.

Арлетта в отчаянии схватила его за руку.

— Госпожа, пожалуйста, не делайте этого.

Но Арлетта, твердо решив воспользоваться симпатией, которую явно испытывал к ней молодой англичанин, втянула его назад в светлицу.

— Ну скажи мне, умоляю! С ним все в порядке?

— Госпожа… — Сильные пальцы начали разжимать ее хватку, но Арлетта видела, что он боится причинить ей боль, и вцепилась в него еще сильнее.

— Скажи мне, по крайней мере, он жив?..

Нед Флетчер легко оторвал ее руки и с быстротой молнии выскочил за дверь. Раздался щелчок, и она опять осталась одна.

— Нед, пожалуйста! — Метнувшись к двери, Арлетта стала колотить в нее так сильно, что содрала кожу с костяшек пальцев. Ключ повернулся в замке, и только потом шепот Неда Флетчера приглушенно донесся до нее сквозь толстые дубовые доски.

— С ним все в порядке, госпожа. Его даже не высекли.

Ликуя от полученного известия, Арлетта уселась на пол и принялась облизывать поврежденную кисть руки.

Через два дня в семейных покоях над замковым залом графиня Мари де Ронсье разговаривала с сыном.

— Скажи мне, Франсуа, — графиня попутно выбирала материал для очередного зимнего плаща, поэтому несколько рулонов различных тканей лежали на дощатых козлах посреди помещения. Каждый из них был немного размотан, чтобы графиня могла пощупать образцы руками. — Сколько еще ты собираешься держать эту гадкую девчонку взаперти? Может быть, с нее уже достаточно?

Сорок восемь прожитых лет тяжким бременем лежали на ее плечах. Волосы, выбивавшиеся из-под покрывала, были так же белы, как и ее шейный платок. Она была щуплого и сухощавого телосложения, глубокие горькие морщины — наследие брака по расчету, — разбегались от плотно сжатых губ. Кончик длинного крючковатого носа свисал вниз. Руки графини, костистые и хрупкие с виду, торчали из рукавов халата словно сухие ветки. Кольца с драгоценными камнями, закрепленными в своих гнездах тоненькими лапками, она надевала и снимала с большим трудом — мешали болезненно распухшие суставы пальцев. Кожа на тыльной стороне ладоней была испещрена старческими пятнами.

Возле графини, помогая ей перебирать рулоны, суетилась Лена. Каждый раз, когда Франсуа бросал в ее сторону беглый взгляд, служанка вспыхивала розовым румянцем.

Графиня пощупала отрез синего шелка и поморщилась.

— Грубее власяницы, — вынесла она решение. — Носить это можно разве что в покаянную неделю. — Подойдя к следующему образцу, она потянула ткань на себя.

Поверх халата графиня носила меховую накидку, спускавшуюся ниже колен. Мари де Ронсье, внешне всегда слабая и хрупкая, и сегодня выглядела так, словно легкий порыв ветра мог унести ее, словно сухой лист. Но внешность графини могла ввести в заблуждение только поверхностного наблюдателя. Тот, кто удосужился бы повнимательнее вглядеться в ее темные строгие глаза, обнаружил бы, что от их проницательного взгляда никто и ничто укрыться не может, а их обладательница далеко не так безобидна, как кажется.

— Франсуа, мы говорили об Арлетте, — напомнила она.

— Я собирался держать ее взаперти до сегодняшнего вечера, — ответил Франсуа, лениво ощупывая вслед за матерью конец рулона желтой материи. — Я думал сходить к ней после вечери, чтобы лично убедиться, что она стала более сговорчивой. Впрочем, можно и продлить ее заключение на сегодняшнюю ночь. Я ожидаю со дня на день прибытия посланца графа Фавелла и хочу быть уверен, что до его приезда она больше ничего не выкинет. — Его пальцы поглаживали желтую ткань. Он подмигнул Лене, но слова его были обращены к матери. — На ощупь вот это кажется самым теплым, матушка, — сказал он.

Мари де Ронсье сунула свой ястребиный нос в отрез, на котором остановил свой выбор ее сын.

— Горчичного цвета? С моей-то кожей? Нет, Франсуа, боюсь, это мне не подойдет. — Она поглядела на Лену и сухо добавила:

— Эта расцветка для молодой девушки, а не для меня. Возможно, вот эта ткань цвета лесного папоротника подойдет мне больше. Хотя, по-моему, в мои лета должно одеваться в серое…

— Нет, матушка. Сшей плащ из зеленого, если тебе нравится.

— Кстати, Франсуа, насчет Арлетты…

— Что, матушка?

— Разреши мне поговорить с ней. Возможно, как женщина, я быстрее сумею найти с ней общий язык. Хотя Клеменсии и Элеанор удалось добиться весьма многого — наша дурнушка даже научилась вышивке от Клеменсии и Закону Божьему от отца Йоссе, — но, как я сейчас понимаю, мы все-таки упустили некоторые важные моменты в ее воспитании.

Графиня Мари понимала, что не уделяла внучке должного внимания. Она была женщиной практичной, ведение замкового хозяйства доставляло ей удовольствие, но, в отличие от мужа, в котором она души не чаяла, графиня очень скупо и неумело проявляла свои чувства. К тому же Мари никогда не понимала, зачем тепло относиться к внучке — все равно когда-нибудь, выйдя замуж, Арлетта оставит родной дом. Но теперь, когда этот день приблизился, графиня начала осознавать что-то вроде личной ответственности за судьбу девочки. К этому добавлялось сознание того, что отныне положение Арлетты будет влиять на благополучие всей семьи.

На лице Франсуа де Ронсье появилась ухмылка.

— Важные моменты? Это какие же, матушка?

— Я знаю, что ты застал ее в конюшне с Джеханом ле Мойном, — промолвила Мари, — но даю руку на отсечение, что их встреча была совершенно целомудренна.

— Да я и сам это знаю, матушка, но Арлетта не должна давать повода для сплетен, особенно теперь, когда должна стать графиней Фавелл.

— Ты знаешь, Франсуа, что твоя дочь способна по-настоящему привязаться только к животным. Ей и в голову не придет, что кто-то может неправильно истолковать ее встречи с сыном Хамона.

— Надо, чтобы приходило, — отозвался Франсуа. — Отец Йоссе не раз говорил мне, что моя дочка не по годам разумна…

Мари слегка усмехнулась.

— Она очень наивна, но я уверена, что не все еще потеряно. Позволь мне побеседовать с ней. Я хочу сходить к ней сразу после того, как выберу что-нибудь подходящее. — Она кивнула служанке. — Лена, убери ткани. Все, кроме вот этой зеленой. Раскроем займемся утром. И отыщи мои ножницы.

— Да, госпожа графиня, — Лена вскочила на ноги. Когда она проходила мимо, Франсуа быстро и почти незаметно провел ладонью по ее ягодицам. Лена сдавленно хихикнула.

Мари де Ронсье не упустила ни жеста, ни звука, но поджала губы и сделала вид, что ничего не заметила.

— О бабушка! Никак не ожидала увидеть вас здесь, — воскликнула затворница, когда дверь отворилась и на пороге показалась графиня Мари, слегка задыхаясь от долгого подъема по крутым лестницам. В первый раз с начала ее заточения к Арлетте поднялся не слуга, а кто-то из ее родных, и Арлетта была уверена, что это означало окончание наказания. Бросившись к постели, девочка расправила покрывало, потому что в комнате не было другого места, куда бабушка могла бы сесть, если не считать табурета, стоящего у стола. Он появился в хозяйстве Арлетты после прибытия в Хуэльгастель Клеменсии. Но табурет был слишком высок и неустойчив для пожилой дамы. — Садитесь, садитесь, бабушка!

Графиня ответила легкой улыбкой, почти не заметной на тонких бледных губах.

— Благодарю тебя, дитя. — Пройдя по тростниковому коврику, она уселась на постель, а Арлетта нерешительно подошла и остановилась перед ней, бессознательно наматывая на палец конец своего шелкового пояса. — Арлетта, твой отец рассказал мне о твоем поведении…

— Я ничего плохого не сделала! Джехан…

Графиня уставилась на внучку строгими черными глазами.

— Арлетта, ты очень невыдержанна. Потрудись держать язык за зубами до тех пор, пока я не закончу.

— Извините меня, бабушка.

— Так-то лучше. Послушай, дитя, твой отец вынашивает относительно тебя большие планы, и ты должна быть достойной своего высокого предназначения. Он ведет переговоры о твоем браке с графом Этьеном Фавеллом.

Графиня замолчала, и Арлетта решила, что пауза сделана для того, чтобы она могла ответить.

— Я знаю, бабушка.

— Судя по голосу, ты таишь обиду. Но разве ты не осознаешь, дитя мое, какая великая честь тебе оказана?

— Осознаю, бабушка, но…

— Тогда ты должна воздерживаться от каких-либо бесед в конюшнях с молодыми людьми, особенно после вечернего сигнала колокола.

Еще одна пауза.

— Мы не делали ничего плохого, — настаивала Арлетта, и, набравшись смелости, вдруг выпалила: — Джехан и я никакие не любовники, если это то, из-за чего вы все так шумите и беспокоитесь.

Мари осторожно взяла внучку за руку и с удовлетворением отметила, какая у нее чистая и упругая кожа и прямые точеные пальчики.

— Ручка молодой барышни, — проговорила она.

— Что, бабушка?

— Арлетта, я знаю, что вы с Джеханом невинны. Так же, как знают это твой отец и Элеанор. Но мы не зря беспокоимся о твоем поведении. Ты уже взрослая, вступила в брачный возраст, и тебе нужно следить за некоторыми сторонами своего поведения. — Графиня вздохнула. — Я виню только себя. Твоя мать умерла, когда ты была совсем маленькая, и мне надо было взять под свой контроль твое воспитание. Но я, к сожалению, перепоручила тебя отцу и Элеанор, которые слишком полагались на Агату, а потом и на Клеменсию. К тому же в последнее время ты проводила слишком много времени с патером Йоссе. Он обучал тебя не для венца, а для монастыря. Мне надо было вовремя вмешаться…

— Но, бабушка, мне нравится узнавать новое. И мне нравится то, чему учил меня отец Йоссе.

Графиня поджала тонкие губы.

— Арлетта, снова перебиваешь…

— Извините, бабушка.

— В прошлом тебе позволили расти как дикарке. Ты завела себе неподходящие знакомства. Я знаю, что сейчас ты изменилась, но твой отец боится, что ты можешь вернуться к своему прежнему никуда не годному поведению. Посол графа Фавелла прибудет не сегодня-завтра, и поэтому я хочу, чтобы ты поклялась мне сегодня, что будешь вести себя безупречно, как подобает молодой даме. Ну, Арлетта?

— Что стало с Джеханом? — не удержалась от вопроса Арлетта.

— Его здесь нет.

— Нет? А где же он? Отец велел его казнить? Хотя Нед Флетчер сказал мне, что его не били… — Но как только эта фраза сорвалась с ее уст, как она горько пожалела об этом. Она не хотела, чтобы отцовский гнев обрушился на голову молодого англичанина. К счастью, бабушка как будто не заметила ее промаха.

— Джехана отослали в другое место. Куда именно — не должно тебя интересовать. Он продолжит свою военную службу там. Ну же, дитя. Я хочу услышать твою клятву.

Арлетта умоляюще взглянула на пожилую женщину.

— Джехана не избили, нет?

— Нет. А теперь выброси имя этого молодого человека из своей милой головки, дитя, и поклянись своей бабушке. Ты будешь вести себя как леди, когда приедут послы?

— Буду. Клянусь, бабушка. Можно мне теперь увидеться с Клеменсией?

Мари де Ронсье удостоила внучку еще одной улыбкой.

— Да, можно. Она в горнице, вместе с Леной занимается вышиванием. Это как раз то занятие, которое подобает молодой графине…

Арлетта недолюбливала вышивание; у нее просто не хватало терпения сидеть и считать стежки, и до сих пор она воспринимала его как мучение. Но сегодня — совсем другое дело, сегодня вышивание означало, что ей можно покинуть комнату…

Голова Арлетты просто кипела от вопросов. Прежде всего, ей не терпелось выяснить, куда отправили Джехана. Она сгорала от желания узнать как можно больше о графе Фавелле. Где он живет? Сколько ему лет? Он добрый, как дедушка? Или злой, как ее отец? Когда свадьба? Чтобы успокоить бабушку, Арлетта заставила себя улыбнуться. Из опасения, что излишнее любопытство может рассердить пожилую женщину, во власти которой было выпустить ее из-под замка или оставить там и дальше, она сдержала свое волнение и благовоспитанно проводила гостью вниз по витой лестнице в горницу. Возможно, Клеменсии удалось узнать кое-что о ее суженом…

Часовня замка, изящное здание с высокими сводами, потолок которого был окрашен в лазоревый цвет и усеян серебристыми звездами, была невелика по размерам. Туда можно было попасть через длинный и мрачный проход, начинавшийся в горницах верхнего яруса.

Леди Элеанор де Ронсье, возраст которой приближался уже к двадцати двум годам, проводила большую часть своего времени в этом помещении, перед ликами святых. Фрески на библейские сюжеты покрывали стены часовни сверху донизу. В этот день пополуденные молитвы госпожи прервали громкие шаги, которые донеслись из коридора. Кто-то вошел в часовню. Госпожа Элеанор не шелохнулась, не подняла голову от сложенных в молитве рук, в которых красовались коралловые четки. Ее длинные рукава, касаясь украшенной готической резьбой скамеечки для коленопреклонений, свисали до полу, а коричневая бархатная юбка широко расстилалась по красным плиткам пола. Хотя вошедший подошел и остановился рядом с ней, она не шевелилась до тех пор, пока не закончила все молитвы. Тогда она подняла голову, посмотрела светло-голубыми глазами на большое бронзовое распятие, висевшее над алтарем, и осенила себя крестом.

Зимний тусклый свет сочился через узкие амбразуры окон за алтарем. В канделябрах из отполированной меди оплывали две восковые свечи — и то и другое подарила часовне сама леди Элеанор. Аромат горящих свечей наполнял помещение до самого свода, испещренного нарисованными звездами. Госпожа Элеанор сама вышивала и покров на алтаре. Вазочка с иммортелями оживляла чисто выбеленную нишу в стене — ее поставили туда руки набожной хозяйки.

Когда с молитвами было наконец покончено, леди Элеанор повернулась к посетителю.

— Граф Роберт!

— Молишь Его даровать тебе сына, Элеанор? — спросил граф, ласково глядя на свою сноху.

Роберт получал удовольствие, наблюдая за Элеанор. Она прекрасно выглядела, такая сдержанная и благовоспитанная. Ее нежные миндалевидные глаза смотрели на мир сквозь завесу длинных загнутых ресниц. У нее были стрельчатые брови и светлые косы, а также тонкая кость и кожа цвета алебастра. Сама она была худенькой, но ее груди вздымали ткань платья словно холмы. Длинные тонкие пальцы выдавали ее аристократическое происхождение. Трагедия этой женщины состояла в том, что древность ее рода не гарантировала способности дать мужу детей. Уже почти восемь лет она состоит в браке с Франсуа, сыном графа Роберта, а ее чрево все так же пусто, как и в первую брачную ночь. Граф Роберт не мог винить в этом ключ жизни своего сына, ибо из этого источника изошли Арлетта и ее бедный усопший братец, покоящийся в склепе вместе со своей несчастной матерью. Кроме того, целая череда внебрачных детей Франсуа воспитывалась в крестьянских семьях вдоль маршрутов его постоянных поездок по своим владениям.

Сегодня белокурые волосы Элеанор были скручены в пучок и закреплены на затылке золотой заколкой. Ни одной выбившейся прядки, как это иногда случалось. Голову украшала круглая шапочка, усыпанная самоцветами. Чтобы она не слетала при поклонах, ее удерживали две шелковые тесемки, завязанные под подбородком. Толстый бархатный халат по бокам был отделан кружевными вставками, через просветы в затейливом узоре которых виднелся нижний шелковый хитон кремового цвета.

— Я не ошибся, Элеанор?

Она отвела взгляд и, к удивлению старого графа, ее гладкие алебастровые щеки окрасил еле заметный румянец. Роберт никогда раньше не видел, чтобы его сноха краснела.

— Да, — ответила она мягко после недолгого молчания. — О, я так молилась о сыне, монсеньёр. И в этот раз… на этот раз… у меня забрезжила надежда…

Румянец ее стал ярче. Граф Роберт внимательно всматривался в лицо Элеанор.

— Думаешь, ты понесла?

— Еще слишком рано судить, монсеньёр, но у меня появилась надежда.

Роберт, просияв, порывисто схватил ее руку.

— О, милая моя! Мы все были бы очень рады. Я буду молиться о твоем сыне днем и ночью.

— Благодарю вас, граф Роберт.

Элеанор вежливо высвободила свою руку. Роберт уже не раз замечал, что его невестка мало походит на своих сверстниц. Он очень удивлялся, как до сих пор она могла оставаться холодной и бесплодной женой такого горячего и похотливого создания, каким был его сын. Элеанор грациозно поднялась на ноги.

— Надеюсь, ты уходишь не потому, что я тебе помешал, — промолвил граф.

Невестка улыбнулась.

— Нет, монсеньёр, просто я обещала графине Мари, что помогу ей обучать Арлетту кроить платья.

— Значит, моя жена добилась, чтобы Франсуа выпустил ее? Давно пора было сделать это. — Роберт немного помолчал. — Элеанор, я бы хотел быть в курсе твоих теперешних новостей…

— Я и не собиралась говорить об этом ни с кем, кроме вас, пока не буду абсолютно уверена.

— Так было бы лучше всего. Если граф Фавелл уловит хоть какой-то намек на это, он десять раз подумает, прежде чем согласится взять мою внучку в жены. Одно дело — жениться на наследнице, и совсем другое, — если у моего сына появится наследник, которого ты ему подаришь… Понимаешь, дорогая?

— Отлично понимаю, господин.

— И пошли Арлетту ко мне, Элеанор. Конечно, после того, как они там закончат со своей вышивкой.

— Я сделаю все, как вы сказали, граф Роберт.

Элеанор величаво поплыла к двери, а ее волочащийся подол подмел всю пыль с пола. Роберт поднялся со своей скамеечки. По южной и северной стенам часовни размещались каменные выступы, на которых лежали пуховые подушки в шелковых наволочках. Потянувшись, граф прошел через помещение и сел на одну из них, прислонившись к изображению апостола Павла на стене. Ему надо было многое обдумать.

Если Элеанор беременна, необходимо подписать и скрепить печатью брачный контракт Арлетты до того, как эта новость распространится. По слухам, граф Фавелл был лукавый и скаредный старик, который, без сомнения, наладит сбор сплетен об Арлетте.

Неожиданный спазм в горле прервал его размышления. Роберт схватил ртом воздух, скривился и постучал кулаком по груди.

— О небеса, только не это! — Он был бессилен себе помочь, разве только замереть на месте и, храня каменную неподвижность, просить Господа, чтобы болезнь отпустила его. Чаще всего это помогало. Так и теперь — через полминуты напряжение спало и дыхание восстановилось. Граф вернулся к оборванной нити своих размышлений…

Если бы Элеанор понесла, это изменило бы жизнь всех обитателей замка, и, возможно, к лучшему. Но пока она не принесла своему мужу сына, Арлетта остается наследницей, которая должна стать женой графа Фавелла.

А вот если жена Франсуа оставалась бесплодной…

Роберт понимал, что в этом случае любой наследник, которого Арлетта родит графу Фавеллу, просто обязан будет ободрать как липку владения рода де Ронсье. Его люди будут работать на чужого господина, который живет где-то далеко, ибо сомнительно, чтобы Фавелл бросил свой Перигор и переселился в Хуэльгастель. Конечно, новый хозяин будет навещать их время от времени, будет требовать отчета от нового управляющего, которым, скорее всего, станет Хамон, сенешаль графа Роберта. Роберт постарается лично поднатаскать Хамона в том, что нужно делать. Будет очень плохо, если после его смерти старый испытанный друг будет выброшен за ворота, как никчемный попрошайка.

Ни одна из этих мыслей не была новой для Роберта: он прокручивал все «за» и «против» в своей голове уже много-много раз. Но пока у Франсуа нет законного наследника, очень трудно обеспечить стабильное будущее всем обитателям поместья. Пока лучший путь уладить это дело — выдать Арлетту за графа Фавелла: тот был человеком влиятельным и при необходимости мог защитить их всех. Роберт хотел, чтобы внучка понимала его замыслы.

Была ли беременна Элеанор? Она могла и ошибиться. В лучшем случае идут только первые недели беременности. И кто может поручиться, что родится здоровый мальчик, даже если она и понесла. Роберт достаточно хорошо помнил трагедию Джоан и маленького Франсуа. Нет, он не должен менять своих намерений относительно Арлетты, по крайней мере на этом этапе. Как только прибудут послы графа Фавелла, их нужно принять со всевозможной учтивостью, и Арлетту следует тотчас же обручить.

В груди Роберта возникла неприятная тяжесть, которая выдавливала из него дыхание. Тяжесть усилилась, и Роберт ощутил ужасный холод, словно он прижимал к себе покойника. Руки покойника захватывали его сердце в крепкие тиски…

Роберт открыл рот, чтобы закричать, но его дыхание пресеклось. Он схватился за грудь, но не хватало воздуха. Его легкие пылали, глаза вращались, словно на шарнирах. Он проковылял пару шагов к двери, почти беззвучно взывая о помощи. Там, в конце коридора, сидят его жена и внучка и занимаются вышивкой. Они должны услышать его. Должны…

Он испустил еще один отчаянный стон, уже понимая, что они не услышат. Коридор был длинный, а дверь в другом конце всегда держали закрытой для защиты от сквозняков…

Падая, старый граф подумал, а не находится ли человек, скончавшийся в освященных стенах, на полпути к раю?

Графиня Мари еще могла делать большие стежки на огромном холстяном гобелене, но ее негнущиеся пальцы уже не справлялись со стежками помельче, которые требовались при пошиве одежды. Поэтому она наскоро наметывала, а Арлетта, Элеанор, Клеменсия и Лена сшивали раскроенные куски камвольной ткани.

После трех часов этого утомительного занятия Арлетта поняла, что ее свободная жизнь подошла к концу. Бабушка и мачеха не оставляли их с Клеменсией ни на минуту, так что она ничего не могла спросить ни о своем опальном друге, ни о графе Фавелле, ни о предстоящей помолвке.

К счастью, январские дни не были долгими.

— Лена, — сказала графиня Мари, когда свет дня начал угасать, — иди и принеси нам восковых свеч.

— Слушаюсь, графиня.

— А вы, девушки, — графиня пронзила Клеменсию и Арлетту взглядом своих темных глаз, — откладывайте работу в сторонку. Вы сегодня хорошо потрудились.

С плохо скрытым вздохом облегчения Арлетта отложила в сторону рукав, которым она занималась.

— Я бы хотела сходить погулять, — объявила она. — Клеменсия, может быть, ты составишь мне компанию?

Мачеха Арлетты взглянула на падчерицу.

— Подождите с прогулкой, Арлетта. Твой дед хочет тебя видеть.

Арлетта улыбнулась и вскочила.

— А где он? Я не думала, что увижу его до ужина…

— Я оставила графа Роберта в часовне, — оповестила всех леди Элеанор, сделав брови домиком. — Но это было часа три назад. Едва ли он все еще там. Кто-нибудь из вас видел, чтобы он возвращался?

— Не волнуйтесь, матушка. Скорее всего, он просто задремал, — предположила Арлетта. — Я схожу, посмотрю, где он и что с ним.

Она вышла в холодный, продуваемый ветрами коридор и направилась к часовне, надеясь, что застанет дедушку в хорошем расположении духа. Сейчас она ничего так не желала, как разговора с дедом с глазу на глаз. Она давно заметила, что старик легче уступает тем просьбам, которые она высказывает ему наедине. В большом зале он никак не мог отделаться от мысли о том, что он — де Ронсье, что он должен поддерживать свое графское достоинство перед слугами, домашними и челядинцами. И хотя он всегда обходился с нею справедливо, но все же был строг и спуску ей не давал. Но когда Арлетта и дед оставались вдвоем, его обращение с ней менялось. Он более открыто выказывал ей свою привязанность и позволял себе принимать ласку единственной внучки. Арлетта была уверена, что если поговорит с дедушкой в часовне, то сумеет получить ответы почти на все свои мучительные вопросы.

Она осторожно толкнула дверь.

— Дедушка? — Но его ореховая скамья пустовала. — Дедушка! — И тут она увидела, что он лежит на красных плитах пола. Еще не осознавая значения того, что открылось ее глазам, она подошла к нему. — Дедушка! Ты упал, давай я тебе помогу.

Граф Роберт лежал на спине, широко раскинув руки, среди сброшенных на пол подушек и подушечек; его сильная узловатая рука сжимала тонкую ткань одной из них так крепко, что ногти прорвали наволочку. Несколько вылетевших перьев шевельнулись в потоке воздуха, когда Арлетта опустилась на корточки возле лежащего деда, и создали жестокую иллюзию, что граф силится встать.

— Дедушка!

Ответом было молчание, которое нарушало лишь слабое потрескивание свечи на алтаре, когда язычок пламени, питаемый ее воском, находил в нем посторонние крупинки.

— Дедушка! — Арлетта упала на колени, и ее сердечко забилось. Граф Роберт не двигался. Его глаза были открыты. Голубые глаза, взирающие на усеянный звездами лазурный потолок, его прекрасные голубые глаза были подернуты смертной пеленой — такими Арлетта никогда их не видела. Они были так душераздирающе знакомы и потрясающе чужие. Где их сияние? Их жизнь? Кожа графа Роберта была бледна как мрамор. И так же холодна? Трепеща, девочка прикоснулась к щеке деда. Умер… Дедушка ушел к ангелам.

Арлетта довольно долго неподвижно стояла на коленях рядом с телом деда, не зная, что делать дальше. Потом, глубоко вздохнув, она выпрямила и сложила вместе длинные ноги деда. С трудом вытянула порванную подушку из его пальцев и сложила ему руки на груди. Смела перья с пола. Затем положила гордую голову графа себе на колени так, чтобы не встречаться с взглядом его невидящих глаз. Ощущая ком в горле, она закрыла их и начала причесывать густые седые волосы деда. Она нежно баюкала его голову, напевая себе под нос заунывную мелодию.

Граф Роберт мог гордиться своей внучкой. Она не пролила ни слезинки.

Франсуа де Ронсье, уже граф, хотя он еще и не знал об этом, торопливо приближался к Ванну, сопровождаемый только своим капитаном Отто Мале.

Франсуа и норманн скорой рысью миновали церковь Святого Патерна; их собственное дыхание и дыхание их коней вилось клубами во влажном воздухе, насыщенном запахами гниющих водорослей — дорога шла вдоль берега моря. Копыта их лошадей цокали по подмороженной почве. Всадники опаздывали, а сумрак сгущался. Если они не поторопятся, городские ворота запрут, и их не выпустят обратно. Они въехали в город через ворота той башни, где была тюрьма.

Франсуа обратился к привратнику, угрюмому бровастому мужчине, закутанному с ног до головы в побитый молью плащ, не по росту длинный.

— Вернемся через час. — Франсуа сунул стражнику монетку. — Получишь еще одну, если дождешься нас и выпустишь из города.

— Хорошо, дождусь.

Их целью был узенький проезд к югу от собора Святого Петра; там располагалась мастерская златокузнеца Томаза. Франсуа заказал ему подарок для жены. Он передарил ей уже немало подарков, но она по-прежнему оставалась холодной и далекой, хотя, замерзнув, она порой сама прижималась к нему в постели, чтобы быстрее согреться. Франсуа надеялся, что в один прекрасный день Элеанор все-таки переменится.

Франсуа брал что мог от Лены, служанки старой графини. Лена пускала его в любое время, и с нею Франсуа чувствовал себя повелителем. Однако, несмотря на любовное умение и пыл, Лена не была ему ровней, и Франсуа мечтал получить любовь фригидной Элеанор. Он обожал свою редкостно красивую и образованную жену и пытался подобрать ключи к ее сердцу. Она, хоть и была холодна, но поддерживала его в меру своих возможностей и следила за тем, чтобы мужу прислуживали, как положено. Она и сама страстно желала подарить ему сына, который был так необходим для продолжения рода. Уже не раз и не два графиня Мари предлагала, чтобы Франсуа отослал бесплодную Элеанор и взял другую жену. Но Франсуа не мог выбросить ее словно пару старых башмаков, Его привязанность к Элеанор была его слабостью, но он не мог вытравить ее из своей души.

Простые вкусы Элеанор приводили в ярость ее мужа. Большинство его даров она откладывала про запас в ларец розового дерева, стоящий в их спальне. Никто и никогда не видел подаренную вещь с той ночи, как он вручал ее своей супруге. Поэтому, заметив, как зачастила его жена в часовню, как привержена она набожной жизни, Франсуа загорелся идеей преподнести ей золотой крест с отделениями для частиц мощей. Он заказал крест Томазу. В него должны быть вставлены отборные жемчужины, но не из самых дорогих, так как Элеанор не любила излишнее украшательство. Франсуа думал вручить свой подарок на праздник Сретения, до которого оставалось несколько дней. А уж если бы ему удалось заполучить какой-нибудь святой лоскуток, чтобы сунуть внутрь…

Через несколько минут Франсуа де Ронсье и Отто Мале были уже около непритязательной деревянной постройки, которая служила златокузнецу одновременно домом и мастерской. Дверь ее выходила прямо на улицу. Ставни мастерской и жилых помещений были наглухо закрыты. Дом выглядел заброшенным.

Франсуа решительно направил своего коня прямо к жилью, привстал в стременах и заколотил в ставни верхнего этажа рукоятью своей плети.

— Томаз! Открывай! Томаз!

Прошло несколько минут.

— Томаз! Томаз! О дьявол, неужели его куда-то унесло?!

— В доме кто-то есть, монсеньёр, я слышу шаги…

Откинулся засов, дверь со скрипом отворилась, и в проеме показалась неуклюжая, обросшая волосами ручища. Франсуа всегда удивлялся тому, как такие нескладные, пугающего вида руки могли изготавливать столь замысловатые и красивые безделушки. Во всей Бретани не было златокузнеца, который мог бы сравниться с Томазом в мастерстве.

Томаз настороженно смотрел на своих гостей. Он был бледен, под глазами лежали черные круги, веки покраснели.

— Господин?.. Вообще-то у меня сегодня неприемный день. Но для вас я открою. К счастью, утром я закончил ваш крест, иначе он не был бы готов. — Он открыл дверь и посторонился, чтобы Франсуа мог пройти.

Спешившись, Франсуа бросил поводья капитану и вошел.

— Что, мог быть и не готов? Это непохоже на тебя, Томаз! Что-то случилось? — Он прошагал к верстаку, который был необычно пуст — на нем лежали только плавильный тигель и пучок сушеных травок. От нечего делать Франсуа повертел тигель в ладонях. — У тебя выключен горн. Ты сегодня не работал, Томаз?

Тот не ответил и, выбрав ключ из висевшей у его пояса связки, пошел открывать один из металлических ящиков, которые были, как знал молодой граф, привинчены болтами к полу. Он вытащил оттуда что-то, обернутое в бархат.

— Вот, господин. Уверен, это вам понравится.

— Похоже, что-то стряслось с твоей женой, Томаз? Я не ошибся, Эвелина заболела? — спросил Франсуа. До женитьбы на Джоан, он неплохо знал Эвелину. Это была белокурая рослая красавица, дочь богатого торговца. Именно с ней Франсуа впервые познал прелести греховной любви, и когда их связь подошла к концу, они расстались добрыми друзьями. Франсуа никогда не забывал свою первую учительницу и был рад, когда услышал, что она вышла замуж за кузнеца.

— Да, монсеньёр. Она… одним словом, захворала… — Кузнец устало моргал и тер глаза. — Поначалу всего только простуда, — продолжил он, — но потом что-то попало ей в легкие. Мы попробовали каждую травку и каждый отвар из травника Пьера, но ничего не помогало. — Томаз сглотнул слюну. — Я три дня нянчил ее как малое дитя, не работал. Вроде бы она пошла на поправку.

— Дай Бог, — отозвался Франсуа.

Томаз пристально следил за тем, как заказчик разворачивал крест.

— Ну как, монсеньёр? — заинтересованно спросил он.

Франсуа осторожно вертел в руках дорогую игрушку. По кромке креста Томаз сделал петельки из зерненой проволоки и вставил в них жемчужины. С обратной сторона крест частично был пустотелым, а крышка реликвария сделана из горного хрусталя, на котором Томаз выгравировал имя Элеанор.

— Кто показал тебе, как нужно писать? — спросил граф. Он знал, что Томаз был неграмотен.

— Отец Марк. Вам нравится, господин?

— Великолепная работа. Как и все, что ты делаешь. — Он отвязал кошель от пояса, отсчитал условленную сумму и, немного подумав, прибавил еще несколько монет.

— Господин! Вы щедры…

— Это для твоих детей, Томаз. Это поможет вам продержаться, пока болеет твоя жена. — Франсуа аккуратно уложил драгоценный крест в сумку и вышел из дома, оставив за своей спиной ошеломленного Томаза, бормочущего слова благодарности.

 

Глава шестая

В часовне вдовая графиня Мари, как ее будут теперь называть, застыла рядом с открытым гробом, который был установлен перед алтарем. Ее черные глаза не отрываясь смотрели на лицо мужа. Новый зеленый халат ее больше не интересовал. На ней были скорбные вдовьи одежды, которые ей предстоит теперь носить до конца своих дней.

Сгорбившись и опираясь на клюку, она стояла, не обращая внимания на то, что вокруг снуют слуги, а соратники покойного графа входят в часовню один за другим, чтобы отдать усопшему последние почести. Щеки Мари де Ронсье были даже не восковой бледности, как раньше, а казались просто прозрачными — кровь совершенно отлила от них. Кожа туго обтянула скулы, а орлиный нос еще более заострился. Вдовая графиня не произнесла ни слова с той минуты, как Арлетта принесла весть о кончине графа Роберта, ее мужа.

Новый граф, сын покойного, еще не вернулся из Ванна и до его возвращения Мари хотела бодрствовать в полном молчании у изголовья покойного.

Ее ночное бдение разделяли графиня Элеанор и леди Арлетта; графиня — на своей скамеечке для молитвы, девочка — на каменной скамье у южной стены.

Через час Арлетта поднялась и вышла, а через несколько минут вернулась с табуретом.

— Бабушка, вам нужно сесть.

Моргнули черные глаза. Графиня все также молчала.

Лишь когда Арлетта коснулась бабушкиной руки, пожилая женщина вздрогнула.

— Арлетта? — Мари де Ронсье говорила так, как если бы она была не рядом с внучкой, а где-то далеко, за сотни миль. Ее взгляд блуждал.

— Сядьте, бабушка.

— Я присяду, когда появится Франсуа, и никак не раньше.

Арлетта знала, что бабушка, раз что-то решив, могла быть непоколебимой как скала, и не стала спорить.

— Хорошо, бабушка.

Поток соболезнующих начал иссякать. Шаркающей походкой мужчины проходили мимо гроба.

В помещение буквально ворвался высокий, красивый мужчина в монашеской рясе, с тонзурой в курчавых русых волосах.

— Госпожа, ваш сын…

Появление Франсуа оборвало речь отца Йоссе на полуслове.

— Мама! Мне только что сообщили…

Услышав голос сына, вдова задрожала. Она медленно оторвала взгляд от мертвого лица мужа и протянула руку.

— Мой Франсуа!

В два стремительных шага новоиспеченный граф пересек часовню и оказался у смертного ложа. Он взял руку матери и прижал ее к своим губам.

— Мама, мне так жаль, — мягко сказал он. Он взглянул на тело отца и помолчал. Потом откашлялся и хрипло спросил: — Когда это случилось?

Мать сжала его руку.

— Сегодня пополудни, прямо здесь. Роберт был один. Это Арлетта нашла его…

Граф бросил косой взгляд на побледневшую дочь, которая сидела у стены; косы свешивались ей на грудь. Арлетта смотрела на него так, будто он был демоном, явившимся из ада, чтобы мучить ее. Он успел заметить, что она открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала и сомкнула губы.

— Дочь моя! Ты хочешь мне что-то сказать?

На ее лице промелькнуло замешательство, взгляд стал как у затравленной собаками серны. Франсуа впервые пришло в голову, что то, как он с ней обращается, было чересчур жестоко для ребенка. Зачем Этьену Фавеллу жена со сломленной волей? Ему нужна сильная женщина, способная стать матерью его детей.

— Позаботься о бабушке, папа. Она уже два часа на ногах. Предложи ей отдохнуть.

Франсуа перевел взгляд на мать. Ее глаза, выглядывая из темных глазниц, неотрывно смотрели на безжизненное лицо его отца, и создавалось впечатление, что существует какая-то невидимая нить, связывавшая их жизни.

— Она все стоит и стоит там, глядя на него…

Франсуа почесал свою макушку, поросшую коротко стриженными медно-рыжими волосами.

— Арлетта, сбегай за Леной. По дороге сюда я видел ее в горнице.

Арлетта покинула часовню.

Граф попытался взять мать под руку и отвести ее к выходу.

— Не надо, Франсуа… — сопротивлялась вдова. — Я лучше останусь здесь. Я хочу смотреть на него, пока еще это можно.

— Мама, пора уже заколачивать гроб. Скажи свое последнее прости.

Раскачиваясь как кукла, Мари подошла к изголовью и нагнулась поцеловать покойного в щеку.

Арлетта вернулась с Леной.

— Лена, отведи мою матушку в ее покои, ей нужен отдых.

Лена вежливо поклонилась.

— Да, господин.

Вдова подняла голову, ее крючковатый нос был обращен теперь к звездам на потолке.

— Я справлюсь сама, Франсуа. Да, сама. — Постукивая палочкой, она направилась к выходу. — Пусть Лена просто проследит, чтобы меня никто не тревожил.

— Будет сделано, госпожа.

Графиня медленно вышла из часовни и двинулась по коридору; служанка следовала за ней по пятам.

Граф Франсуа де Ронсье повернулся к жене. Она, набожно сложив руки, слушала слова молитвы, которую патер Йоссе бормотал себе под нос. Франсуа очень хотел, чтобы Элеанор уделяла ему хотя бы половину того внимания, которым она удостаивала замкового исповедника.

— Эй, Элеанор! — резко позвал он.

Его глаза встретились со взглядом жены.

— Мой господин?

Франсуа протянул руку.

— Пойдем, Элеанор. Время новому графу и графине Хуэльгастеля показаться народу.

Элеанор послушно кивнула.

Луи Фавелл, посол графа Этьена, прибыв в Хуэльгастель в канун Сретения, попал точнехонько на похороны старого графа.

Он отстоял в семейной часовне простое богослужение, которое провели перед тем, как скорбные останки графа были перенесены в освященную землю за пределами каменных замковых стен. Графа предстояло похоронить в семейной усыпальнице. Общими усилиями с помощью рычагов была приподнята гранитная плита, прикрывавшая зияющую яму, и открылась сырая могила. Глубоко в камень был врезан фамильный герб де Ронсье — пятилистник в обрамлении веток шиповника. В погребальной камере двое замковых слуг ждали приказа подхватить тяжелый ящик и поместить его в место вечного упокоения.

Стоя с траурным видом у могилы вместе с родственниками покойного, Луи использовал свой шанс понаблюдать с близкого расстояния за всем семейством де Ронсье.

— О, всемогущий Боже, — затянул молитву священник. Его голос напоминал Луи гудение далекого роя лесных пчел. Он слышал слова молитвы, но не вникал в их смысл.

У самой кромки могилы стояла вдова. С одной стороны ее поддерживала ее внучка Арлетта, с другой — новая графиня, Элеанор. Все трое были в траурных платьях, молодые — серого, а графиня-мать — черного цвета. Луи, как ни старался, не мог рассмотреть черты лица Мари; ее лицо закрывала густая черная вуаль.

— Мы смиренно предаем тебе душу твоего верного раба… — продолжалось пение священника, Луи тем временем изучал Арлетту де Ронсье. Любой, а особенно ценитель рыжих волос, счел бы ее прелестной. Она хорошо сложена, хотя, судя по очертаниям бедер и груди, еще почти ребенок. Наряд, который надели на нее, придавал ей очень экзотический вид. И она выглядела слишком молодой для брака с дядей: еще совсем девочка. Луи вздохнул. Из-за обрушившегося на семью горя Арлетта была очень бледна, черные тени лежали под глазами, и она казалась такой худенькой, что племянник жениха даже усомнился в ее будущих детородных способностях.

Луи повезло — Петронилла пришла к выводу, что его дядя не способен зачать ребенка, иначе она не дала бы мужу исполнить это поручение. Она рассчитывала на то, что Этьен Фавелл уже жил с двумя женами и оказался не способен сделать себе наследника.

— Посуди сам, Луи, — сказала она той ночью в спальне для гостей дядюшкиного дома, — насколько велика вероятность того, что твой дядя брал себе в жены двух бесплодных женщин? Нет, я готова отгрызть себе пальцы в подтверждение того, что детей не было по его вине. Причина в нем. В его слабом семени.

Но на тот случай, если она ошибается и дело в чем-то другом, Петронилла присоветовала своему мужу как можно дольше откладывать свадьбу.

— Твой дядя никогда не узнает, что это ты настоял на задержке этой помолвки, — убеждала она его. — Он ведь не будет присутствовать там, когда вы будете обговаривать условия. Просто скажешь, что отец очень любит свою дочь и еще не готов с ней расстаться даже по такому случаю — это напомнит Этьену, что если он хочет жениться на богатой наследнице, то должен заплатить за это определенную цену. Или ты можешь сказать, что семья Арлетты хочет подождать, пока девушке не исполнится, скажем, пятнадцать. Я уверена, ты подберешь соответствующий случаю предлог.

Арлетта де Ронсье, стоя у могилы деда, иногда обмениваясь взглядами со своим отцом. И, как заметил Луи, эти взгляды меньше всего говорили о теплой взаимной любви. Девочка выглядела испуганной и раздраженной. Ее отец хмурился и отводил глаза в сторону. Если Луи придется подыскивать причину, чтобы оттянуть брак, ему нужно придумать что-нибудь еще, кроме сильной отцовской любви. Казалось, что между этими двумя любви или дружбы не было и нет.

— Да покоится в мире, — провозгласил священник.

— Аминь, — произнес Луи вместе с прочими, собравшимися на похороны.

Отослав своего племянника в Бретань для ведения переговоров по поводу брачного контракта, граф Этьен занялся своим «особым делом». Ему было ясно, что нужно любыми путями помешать Петронилле добиться своей цели.

Ради этого граф проявил особенное внимание и, восседая на своем массивном сером Буране, лично проводил жену племянника до ее владений. Конечно, не один. С ними были многочисленные слуги и челядинцы. Но его верный и преданный кастелян по имени Жилль Фицхью и один из доверенных слуг следовали за своим повелителем, не смешиваясь с отрядом. Хотя Жилль и Петронилла некогда были в хороших отношениях, в этот раз они обменялись лишь несколькими короткими обязательными фразами, и сэр Жилль не предпринимал никаких попыток присоединиться к сопровождению леди.

Фицхью был высоким крепким мужчиной лет двадцати пяти. Его волосы были не очень темные, но и не светлые, а глаза — голубые. Лучше всего он смотрелся верхом, а когда был в полном вооружении, то представлял собой величественное зрелище. Он почему-то хмурился и изредка бросал недобрые взгляды в спину Петрониллы. Его гордость позволяла ему смотреть на нее лишь тогда, когда она об этом не подозревала. В ее обществе он постоянно испытывал смущение. Она вызывала в нем совершенно ненужные чувства, которым лучше бы сгинуть насовсем в тот день, когда она вышла замуж за Луи. Но чувства не умирали. Днем и ночью они не давали ему покоя. Днем и ночью он хотел избавиться от этой муки.

Сердце его сжималось при воспоминании о том не таком уж далеком лете, когда он обменялся клятвами с некоей купеческой дочкой. Тогда ее серые, с едва уловимой косинкой, глазки сверкали, вероятно, от предвкушения счастья; тогда она осыпала его поцелуями и нежными словами. Она обещала выйти за него замуж. Пустые, лживые заверения. Фицхью жил словно в раю для дураков, ибо, как только он представил эту не имевшую никаких связей мещанку Луи Фавеллу — своему другу и графскому наследнику — как она тут же перенесла все свои горячие чувства на него. И перемена эта произошла внезапно и бесповоротно. Миновало уже несколько зим, но всякий раз, вспоминая об этом, Жилль опять чувствовал себя околпаченным. Он старался не думать об этом слишком часто. Он был рыцарем, что уже было бы неплохим уловом для смазливой купеческой дочки, но она дарила ему любовь только до того момента, пока ей не удалось подцепить племянника графа.

Он сам помог ей в этом — познакомил ее с Луи, а она оказалась ничем не лучше обыкновенной расчетливой шлюхи, которая положила глаз на графский титул. С тех пор, как она предала его, сэр Жилль делал все, чтобы убить в себе все нежные чувства к ней. Но он опасался, и не без оснований, что это ему не полностью удалось.

На смену невеселым мыслям о Петронилле вдруг пришла другая, связанная с графом Этьеном. Господин ценил его за трезвый рассудок, за разумный подход к управлению хозяйством. Если бы только знал граф Этьен о скорбной тайне, которую его кастелян хранил в своем сердце.

Абсолютно не подозревая о сумятице, творящейся в голове его верного слуги, сам граф Этьен наслаждался верховой прогулкой, нисколько не нуждаясь в собеседнике, чтобы скоротать путь. Он не любил вести пустые разговоры с целью поинтереснее провести время. Вместо этого он предпочитал отдаваться течению собственных мыслей и знал, что его кастелян думает так же. От его взора не укрылось то, что сэр Жилль сторонится Петрониллы, и уже давно он решил для себя, что его слуга, должно быть, чувствует к этой выскочке такую же неприязнь, как и он сам. Это была еще одна причина, по которой он так доверял этому человеку. Этьен и Жилль смотрели на вещи почти одинаково, и ни один из них не питал никаких иллюзий относительно характера Петрониллы. Если бы Луи был хоть вполовину так умен, как Жилль! Если бы он научился смотреть на жизнь без шор!

Усадьба Фавелла располагалась под скальным навесом неподалеку от крестьянской деревушки Ля Рок-Гажеак. Она не только была отстроена из камня — в отличие от деревянных домов соседей, — но и являлась самым обширным строением во всей веренице домов, теснящихся по берегу реки. Ее окружала крепкая каменная стена высотой в человеческий рост. Река Дордонь, берега которой были затянуты льдом, протекала в сотне шагов от ворот усадьбы Фавеллов. Усадьба состояла из добротного, на совесть выстроенного дома и двора, протянувшегося в южном направлении, поэтому летом там было тепло и солнечно. Конечно, усадьба не шла ни в какое сравнение с замком графа Этьена, но все же большинство местных женщин почли бы за счастье жить в ней.

Они подъехали к ограде, и граф не мог не заметить того презрительного взгляда, которым Петронилла удостоила свой дом. Петронилла Фавелл, — еще раз напомнил себе граф, — не такая, как большинство женщин. Петронилла Фавелл чересчур заглядывается на его собственные земли, и это было одной из причин, по которым граф как можно скорее отсылал ее с глаз долой. Другая причина состояла в его «особом деле». Было жизненно необходимо, чтобы ни сам Луи, ни его жена не уловили ни малейшего намека на то, что затевает граф Этьен. Граф знал, что его племянник не обладает достаточно твердым характером, чтобы сохранить хоть что-то в тайне от своей супруги, вмешивающейся буквально во все. Поэтому он хотел сделать так, чтобы нос Петрониллы находился как можно дальше от всего этого.

— Я не понимаю, почему вам так хотелось отправить меня домой, граф Этьен, — вкрадчиво сказала хитрая женщина, и перо на ее дорожкой шляпе заколыхалось в морозном воздухе. Серые глаза Петрониллы выдали ее притворство, ибо в этот момент она заметила фигуру сэра Жилля, и ее взгляд тут же стал острым, словно лезвие ножа.

— Мне нужно сделать объезд своих владений, дорогая. Теперь, когда Луи временно нас покинул, здесь не осталось никого, кто бы мог должным образом развлекать тебя…

— О, я просто обожаю ваше владение Ля Фортресс, любезный граф, — заявила Петронилла. — Я так его люблю, что не нуждаюсь, чтобы кто-то развлекал меня, когда я там.

Еще один недовольный взгляд на дом. Она явно намекала, что устала от жизни в усадьбе Фавеллов.

— Я уверен — каждый, кто находится рядом с тобой, охотно стал бы развлекать тебя. — Граф изо всех сил старался быть вежливым в разговоре с этой женщиной. Никто не скажет, что граф Этьен Фавелл не был обходительным. — Я перестану беспокоиться, не случилось ли с тобой что-нибудь, только когда лично доставлю тебя до дома, дорогая Петронилла.

Лошади нетерпеливо переступали с ноги на ногу и грызли удила. Граф и жена его племянника встретились взглядами.

— Не желаете ли зайти вместе с сэром Жиллем в дом, чтобы согреться и передохнуть, — произнесла Петронилла с наигранной улыбкой.

— Благодарим вас, но лучше не стоит…

Одна из служанок Петрониллы подбежала и отодвинула засов обитых железом ворот. Этьен взмахом руки велел слугам перенести в дом дамский дорожный сундучок.

— Мне предстоит одолеть еще немало миль, поэтому не стоит расхолаживать лошадей. Скоро стемнеет, и придется поторапливаться, чтобы успеть засветло.

— Куда же вы направляетесь, милый граф? — поинтересовалась Петронилла.

Этьен позаботился о том, чтобы никто, включая сэра Жилля Фицхью, ничего не знал о цели его дальнейшего путешествия. И уж, конечно, он ничего не собирался рассказывать Петронилле. И, разбирая поводья, он сделал вид, что не расслышал ее вопрос. Этот прием уже не раз приносил ему успех. Он собирался использовать его и дальше — пока женщина не решит, что он начинает слабеть на ухо и сама не перестанет обращаться к нему с какими бы то ни было вопросами. Это было бы прекрасно… Этьен зло усмехнулся, но тут же скроил легкую гримасу, чтобы скрыть усмешку.

— Фицхью, готов? — спросил он.

— Так точно, монсеньёр.

Петронилла уже успела соскочить с лошади, ее серые глаза настороженно сузились. Она чуяла, что от нее скрывают что-то важное, и готова была хоть землю носом рыть, лишь бы выяснить, в чем дело.

Этьен с чувством облегчения распрощался с ней.

— Прощай, дорогая.

Он увидел, как Петронилла в ответ на приветствие стиснула свои заостренные зубки, и был вынужден прикрыть улыбку рукой, обтянутой рыцарской перчаткой. Женщина сгорала от любопытства, жаждая узнать, куда же на самом деле он направляется, но не решалась прямо спросить его об этом.

— Прощайте, граф, — ответила она. — До скорой встречи.

— До встречи. — Этьен сжал колени, и, повинуясь этому знаку, Буран рванулся вперед.

Ему удавалось прятать улыбку до тех пор, пока они с кастеляном не добрались до речной излучины возле брода. Он посмотрел на своего спутника.

— А мне понравилось, Жилль!

Жилль Фицхью был одним из немногих, обладавших привилегией обращаться к графу без титулов.

— Вы чересчур раздразнили ее, Этьен, — осклабился он, чувствуя себя намного лучше теперь, когда Петронилла скрылась из виду за поворотом. — Однажды она откусит вам всю руку.

— Ты так думаешь? — Этьен тряхнул головой, и брошь, украшавшая его шляпу, сверкнула в солнечном свете. — Нет, едва ли. По крайней мере этого не будет, пока она считает, что ее любезный Луи имеет шансы на наследство.

Этьен был удивлен тем, какое действие оказали его слова на кастеляна. Он заметил, что губы молодого человека презрительно дернулись, но это выражение исчезло с его лица так быстро, что Этьен даже задал себе вопрос, а не показалось ли ему.

— Похоже, что так, — отозвался Жилль. — Но вы зря дразните ее, граф.

— Пока мы от нее избавились. — Этьен повернулся к другому сопровождающему, который ехал в некотором отдалении от графа, держа в поводу кобылу, на которую некоторое время назад был нагружен дорожный сундучок Петрониллы. — Жервас!

— Слушаю, господин.

— Сэр Жилль и я дальше поедем одни. Отведи коня назад в Ля Фортресс.

— Будет сделано, монсеньёр.

— Я вернусь через двое суток и, поскольку сэр Жилль едет со мной, власть над леном на это время будет у сэра Роберта.

— Передам, господин.

Этьен повернул Бурана в северном направлении, и Жилль Фицхью повторил маневр своего хозяина.

Граф Этьен имел все основания держать дело в строжайшей тайне, так как он замыслил мятеж против своего сеньора, Ричарда Плантагенета, герцога Аквитании.

Герцог правил Аквитанией с 1179 года, и это правление вызывало головную боль у местной знати, которая не упускала возможности при случае показать зубы. На севере, в Лиможе, восставшие горожане были примерно наказаны: им было приказано самим снести крепостные стены своего города, что делало его совершенно беззащитным при приближении врага или собственного герцога.

В Аквитании мало уважали Анжевенскую ветвь династии Плантагенетов, и герцогу пришлось налаживать и укреплять там центральную власть. К этому времени Ричард Плантагенет добился немалых успехов, покоряя своевольных феодалов на севере провинции, но здесь, на юге, все было гораздо труднее. Граф Этьен и его пэры считали ниже своего достоинства платить дань Ричарду Плантагенету. Они оберегали свою независимость, и не желали поступаться ею даже ради потомков Элеанор Аквитанской.

— Этьен! Куда мы направляемся? Я надеюсь, что теперь-то вы мне скажете.

— Конечно, друг мой. Наш путь лежит в Город у Скалы.

— Ля Рок Сан-Кристоф? Я слышал об этом месте, хотя сам никогда там не был, — сказал Жилль.

— Я тоже не был. Говорят, этот город укреплен самой природой — он построен в долине между хребтами. Звучит многообещающе.

— А зачем, Этьен? С кем мы там встречаемся?

— Ты, наверное, помнишь, что прошлой весной граф Перигор, видя, что баланс власти нарушается в пользу герцога Ричарда, открыто выступил против него?

— Это трудно забыть. Но он сделал столь решительный шаг слишком рано, и его тогда никто не поддержал. Ему пришлось тогда сдать Перигё…

Этьен кивнул.

— Так оно и было. Недавно герцог снова начал грубо вмешиваться в местное управление. Он ввел новые подати, но что еще хуже, он собирается ввести норманнское право о наследовании и в Аквитании. Пора действовать. Я не потерплю никакого ущемления моих прав…

Жилль покачал головой, и под ветром затрепетала прядка волос, выбившаяся из-под дорожной шляпы.

— Все Анжевинские феодалы не могут найти себе места с тех пор как их Рождественская ассамблея с треском провалилась. С тех пор они только тем и заняты, что пытаются перехитрить один другого. Да и сам герцог Ричард отказался платить по оммажу своему старшему брату, принцу Генриху, и собрал войска, чтобы пойти походом на королевские замки. Генрих последовал за ним, для отвода глаз выступая в роли миротворца, но на самом-то деле он думает только о своих собственных интересах.

— И они все еще дерутся, клянусь страстями Христовыми! — усмехнулся Этьен. — Обе партии грызутся за герцогство.

Голубые глаза его друга сощурились.

— Господин, мне кажется, эта очередная распря в семье нашего герцога не затрагивает непосредственно ваших интересов.

— В целом нет. Но эта мышиная возня дает нам шанс поддержать еще одного претендента на герцогство.

— Генриха?

— Именно его. Он жаден до новых земель. Посуди сам, Жилль: оба его младших брата имеют вотчины. Ричард владеет Аквитанией, а Джеффри — Бретанью. Но Генрих, пусть даже он однажды станет королем Англии и сюзереном всей этой честной братии впридачу, вообще не имеет феода — ему остается только ждать, когда сдохнет его папаша. Ты думаешь, он помогает своему отцу управлять страной, втайне ожидая его смерти? Нет, конечно. Думаешь, он пытается научиться быть королем? Тоже нет. Генрих играет в короля. Он набирает армию наемников, которой он не может даже заплатить. Он показывается на всех турнирах. Он великолепен, блистателен, изумителен. Как принц. Он обожает помпу и церемониал и тому подобную мишуру, но не находит времени на ежедневное, обыденное управление государством. В целом, мой дорогой Жилль, молодой принц производит впечатление как раз того человека, какой нам нужен в качестве нашего герцога.

— И что, он теперь в Рок Сан-Кристоф?

— Да, конечно. Я пообещаю ему свою поддержку.

— Но его придется поддерживать не только словами, Этьен. Потребуется золото. Вы готовы поделиться?

— Пока нет, — прямо ответил граф. — Но скоро. Как ты думаешь, почему я остановил свой выбор на наследнице де Ронсье в качестве очередной суженой?

Жилль засмеялся.

— Я думал, она должна родить вам наследника…

— Если небо захочет, и это тоже, но пока меня больше интересуют в основном земли девчонки и доходы с них.

Переправившись через Дордонь, граф Этьен и сэр Жилль следовали в северо-восточном направлении по местности, слабо поросшей лесом. Граф тщательно выбирал маршрут. Чтобы сохранить поездку в тайне, они обходились на этот раз без обычного вооруженного эскорта. Но в планы графа не входило нарваться на засаду, расставленную в лесу объявленными вне закона рыцарями. Безопасность была важнее, и поэтому пришлось выбрать кружной, более долгий путь. Граф рассчитывал воспользоваться дорогой, которую называли Тропой Паломников, опять же из соображений безопасности. По ней всегда двигались пилигримы, сумасшедшие или раскаивающиеся — что в общем-то одно и то же, — полные решимости дойти, несмотря на зимний холод, до далекого Сантьяго де Компостела. Их было много, и это в значительной степени обеспечивало безопасность передвижения.

Местами над тропой нависали голые ветви деревьев, покрытые ледяной коркой. Вороха подмерзшей листвы хрустели под копытами коней. Путь был свободен, дорога открыта, и то тут, то там среди лесов показывались небольшие деревушки, где при желании можно было отдохнуть и подкормить лошадей.

Они продвигались быстро и достигли церкви в Тайяк около часа пополудни. Пробиваясь сквозь древесные ветви, лучи зимнего солнца заливали западную стену церкви, нагревая желтовато-рыжий камень. Проезжая мимо западного портала, Жилль вытянул шею, стараясь получше рассмотреть укрепления, сооруженные на верхушке колокольни.

Церковь была одним из многих укрепленных домов Божьих, настроенных в этой местности за последние годы. Времена были неспокойные, и не только знать и богатеи хотели понадежнее защитить свое добро. Клерики и вилланы тоже мечтали о стабильности, и укрепленные церкви строились именно для их нужд. В церкви в Тайяк было целых две колокольни — западная и восточная, на верхушке каждой из них по ночам стояли дозорные. В их распоряжении были бойницы с амбразурами для стрельбы из лука.

— Выглядит внушительно, и с каждой башни можно вести огонь в обе стороны. Маленький, но крепкий орешек, — похвалил архитекторов Жилль.

— Теперь уже недалеко, друг, — ободрил кастеляна граф. — Чуть больше часа. Теперь дорога пройдет берегом реки на север…

— Реки Везеры, я не ошибся?

— Именно так.

— Тут дорога лучше, — заметил Жилль.

— Конечно. — Голос Этьена стал язвительным, когда он указал рукой в рыцарской перчатке из оленьей кожи в сторону группы путешественников, которые через западный проход заходили в церковь. На всех были надеты широкополые шапочки паломников, в руках были посохи. Их одежда была обвешана дешевыми серебряными безделушками на память о всевозможных святых мощах, к ракам которых они прикладывались. В обычае пилигримов было прикреплять эти штуковины к шляпам; сейчас они блестели в водянистом свете зимнего солнышка. — Паломники платят за всю эту дребедень. Им нужно есть и пить, а кроме того, ночевать. Попы неплохо на них зарабатывают. Эти дурачки наполняют церковную мошну. Вот почему церковники сами борются с разбойниками по пути следования паломничьих толп. И вот почему мы подъезжаем к Ля Рок Сан-Кристоф с этого направления.

Когда они добрались до крепости, были уже сумерки. Среди долины Везеры возвышалась большая белая скала. К ее основанию жались глинобитные домишки, а еще двумя ярусами выше, крыша к крыше, лепились хижины их соседей. Со стороны это выглядело как облепленное морскими желудями днище корабля.

— Мой Бог, Этьен, да тут у них целый город!

— Я знал об этом. Хотя с первого раза это впечатляет сильнее, чем я думал. Как же нам туда попасть?

Вопрос Этьена недолго оставался без ответа, так как при их приближении где-то над головами раздались надтреснутые звуки колокола, а когда кони достигли нижнего яруса, к ним приблизились два молодых человека.

— Можем оказаться вам полезными, господа? — вежливо вопросил один из них, тот, у которого не хватало переднего зуба. И он, и его товарищ держали в руках длинные прочные шесты.

— Скорее всего да. До нас дошло, что один… э… член герцогской семьи в данный момент находится здесь. Можно испросить у него аудиенцию?

— Вас ожидают, не так ли?

— Должны.

— Тогда, при условии, что вы доверите ваших лошадей Жану и отдадите нам на сохранение мечи, мы проведем вас куда надо.

Рядом с домами солдаты разбили целый палаточный городок; проводник провел Этьена и Жилля через него. Горели лагерные костры. На углях коптились черные от сажи трехногие кухонные горшки, и из них доносились острые запахи, щекочущие ноздри либо вызывающие отвращение. На самодельных вертелах жарилась дичь и, судя по размеру кусочков, большинство ее было выловлено в окрестных лесах. В прохладном вечернем воздухе раздавался хриплый мужской смех, временами сливающийся с бесстыдным женским хохотом. Должно быть, это были фламандцы — королевские наемники, давно привыкшие к службе на чужбине. О них ходила дурная слава. Этьен был просто счастлив, что их разместили не в его феоде.

Их провели по узенькой тропке, взбирающейся вверх со дна долины. Им было необходимо подняться на несколько уступов, причем при подъеме одной рукой они касались рукавами отвесной скалы, а другая рука висела над пропастью. Тропинка круто поднималась вверх, и с высоты казалось, что кухонные костры фламандцев превратились в далекие мерцающие звездочки, а непристойные звуки смолкли.

Граф, его кастелян и сопровождающие наконец добрались до тяжелой двери, по-видимому, десятилетиями подвергавшейся ударам непогоды. Их окликнули, дверь открылась, и, к своему великому удивлению оба путника увидели, что каменная тропа под ногами кончилась. Она продолжалась в нескольких ярдах дальше, уже под защитой скального навеса. Для них спустили сверху веревочный мостик. За обрывом была еще одна иссеченная ветрами деревянная дверь, а за нею — темный и длинный коридор. Наконец Жилль и Этьен оказались под широким навесом, расположенном где-то на полпути к вершине.

Навес был шириной в несколько дюжин ярдов — настолько широк, что на нем располагалось несколько глинобитных домиков. У каждого из них задней стеной служила отвесная скала. Между домиками извивалась тропинка, а долина Везеры лежала где-то глубоко внизу.

— Ну и ну! — воскликнул граф Этьен, когда их провели в горницу одного из этих домиков. Из мебели в комнатке находились только простой крестьянский неполированный стол и две лавки. Этьен присел на одну из них.

В комнату вошел мальчик, неся поднос с глиняным кувшином и четырьмя керамическими бокалами.

— Вина, господа? — учтиво спросил он.

— Благодарю.

Мальчик калил вина, передал Этьену и Жиллю кубки и вышел.

Прошло некоторое время, а потом в помещение вошел человек, ради которого они проделали весь этот путь. Он стаскивал с рук перчатки для верховой езды. Этьен поклонился.

Принц Генрих был человеком высоким и статным. Он расхаживал с важным видом, набойки на каблучках постукивали по каменным плитам пола. Его одежда была щегольской и выглядела очень дорого, хотя ниже пояса и была сильно забрызгана шлепками жидкой грязи. Элегантные сапоги по колено были тоже в грязи. Через одно плечо он носил короткий плащ римского покроя, скрепленный круглой золотой брошью размером с куриное яйцо. Принц подошел прямо к столу и взял кубок с вином.

— Примите извинения за опоздание. Я пытаюсь разнообразить мой рацион, а это нелегко. Согласен, Фавелл?

— Вполне.

Генрих Плантагенет отхлебнул вина, а затем осторожно проговорил:

— Я слышал, вы как-то выражали недовольство нынешним нашим капитаном?

Этьен согласно кивнул.

— До вашей милости дошли правильные сведения. Я недоволен нынешним положением дел на нашем корабле.

— И что, ваше мнение — это глас вопиющего в пустыне? Или вы можете убедительно доказать, что многие члены корабельной команды разделяют вашу точку зрения?

— Большинство матросов думают как и я, ваша милость. Я чую, что бунт на судне не за волнами.

— Шутник. А другой капитан не сможет решить проблему?

В этом Этьен сомневался.

— Если выберем настоящего капитана, ваша милость, то сможет. Надо позаботиться, чтобы новый капитан достаточно хорошо понимал местные традиции и установления, и он должен поклясться перед командой, что не будет менять обычаи отцов.

— Если бы такой человек нашелся и согласился бы встать на защиту обычаев предков, вы бы выступили на его стороне?

— Ваша милость, — ответил на это Этьен, — вы и сами видите, что я уже не молод. Я еще силен, но свое уже отвоевал. Но я могу предложить вам поддержку…

— Золото? Ты имеешь в виду поддержать меня золотом? — Принц Генрих очаровательно улыбнулся. Он махнул рукой в сторону той части долины, где расположились лагерем его фламандцы. — У меня есть кое-какие долги частного характера, Фавелл.

— Я об этом догадываюсь, ваша милость. И ожидаю, что вскоре окажусь в состоянии вам помочь не только на словах, но и на деле.

Когда он хотел, Генрих мог улыбаться так, что все вокруг сияло. Носком своего элегантного сапога он зацепил скамью и вытащил ее из-под стола. Он присел и жестом предложил Этьену последовать его примеру.

— Садись, граф Фавелл. Нам с тобой надо многое обсудить…

Март. Благовещение.

Арлетта и Клеменсия проснулись на рассвете, умылись и, как всегда быстро, оделись. Затем они, держась за руки, спустились вниз по узенькой винтовой лестнице, прошли через горницы и попали в большой зал, ожидая увидеть, как воины замкового гарнизона разговляются после поста.

Освещенный факелами зал был пуст, если не считать поварят Роджера и Деви, которые стаскивали истоптанные камышовые циновки к очагам и бросали их в очаг. В замке Хуэльгастель существовал обычай менять их в день Благовещения.

— Странно, — Клеменсия сказала вслух то, о чем Арлетта только думала. — Все уже позавтракали. Все, что осталось от завтрака, валяется вон там в углу. Арлетта, твой отец планировал на сегодня охоту? Возможно, воинов выслали вперед в качестве загонщиков.

Метла в руках Деви потревожила терьера, который дремал под козлами. Потревоженный пес вцепился в метлу челюстями, резким движением вырвал ее из детских рук и начал трепать бездушную деревяшку по полу, словно крысу.

— Отдай! — Неудачливый поваренок ухватил ручку метлы с другого конца, но терьер, не выпуская добычу, зарычал на Деви. — О, клянусь Богородицей, глупая шавка! Роджер, ну-ка поддай ему ногой…

Роджер подошел к псу и, прицелившись, пнул его под брюхо грубым крестьянским башмаком. Арлетта завизжала. Пес тявкнул и скрылся в кучах циновок, на которых стояли лавки. В этих местах их меняли очень редко, и подстилки воняли. Арлетта велела поварятам сжечь их.

— Арлетта? — сказала Клеменсия, ожидая ответа на свой вопрос. — Все уехали на охоту?

Арлетта скорчила гримасу.

— Не похоже. Если бы отец планировал такую большую охоту, мы бы слышали об этом. Кроме того, взяли не всех собак. Однако сдается мне, происходит что-то необычное. Хотелось бы знать, что именно.

Клеменсия критически смотрела на отбросы, остававшиеся от завтрака.

— Больше похоже на поле боя. Что не съели, измяли, раскрошили. Интересно, осталось ли у Марты что-нибудь вкусненькое для нас? — Марта, жена повара и сама повариха, безраздельно царствовала на кухне. Она отвечала за выпечку хлебов, многие дюжины которых ежедневно истреблялись обитателями замка. Как правило, подружки самыми первыми заглядывали на кухню, и Марта всегда совала им свежевыпеченную буханку, специально подгадывая время выпечки к визиту госпожи Арлетты и ее компаньонки. Однако если граф и его наемники сегодня оказались первыми…

Марта восседала на табурете в кухне, присматривая за тем, как две ее рослые дочери замешивают тесто для следующей выпечки. Располневшая от частых родов — у нее совсем не было талии, а живот был круглым, как мяч, — Марта наслаждалась плодами трудов своих праведных и об этом свидетельствовал весь ее вид. Ее дочери, хоть и взрослые, еще не вполне справлялись с мудреной материнской работой.

Когда вошли девушки, Марта взглянула на них.

— Приветствую вас, маленькая госпожа. — Марта улыбалась, и ямочки танцевали на ее пухлых румяных щеках. — Хотя только Господь знает, почему я все еще зову тебя маленькой, когда ты уже вымахала вон как! Доброе утро и тебе, леди Клеменсия. Эх, и подвели вас сегодня…

— Марта, Марта! — воскликнула Арлетта. Она дурашливо заломила руки, а потом похлопала ими по животу, словно две недели голодала. — Только не говори мне, что ничего не осталось.

— Ни крошки не осталось, маленькая госпожа. Слопали подчистую. Придется вам подождать, пока не подрумянится вот эта выпечка. — Говоря это, Марта смотрела собеседницам прямо в глаза.

Ее лицо приняло такое честное выражение, что Арлетта успокоилась. Она готова была поклясться, что Марта припрятала для них буханочку, но кухарка любила поддразнивать тех, кто в чем-то от нее зависел.

— А когда они будут готовы? — спросила она.

Марта посмотрела на тесто, которым усердно занимались дочери.

— Когда они закончат, тесто должно подняться. Потом уж посадим их в печь. — Марта засмеялась. — Приходите через часок, дорогие мои.

— О Марта, — Арлетта едва подавила разочарование. — Мы собирались поехать покататься верхом, и я боюсь, что с нами может случиться обморок. Мы вывалимся из седла, если не позавтракаем прямо сейчас. Мы так рассчитывали на тебя.

Переглянувшись с подружкой, Клеменсия шагнула вперед.

— Марта! Марта, кончай шутить с нами!

Широкая усмешка появилась на честном лице кухарки. Она не могла долго держать людей в напряжении. Отерев перепачканные мукой руки, она убрала выбившиеся волосы под платок, покачиваясь, проковыляла к плетеной корзинке и подняла холстину. Затем открыла дверцу печи. С одного бока к кирпичам была прислонена особая пекарская лопатка, используемая для вынимания горячих хлебов. Марта взялась за рукоять, и через миг горячая, дышащая жаром, пшеничная буханка легла на холстину. Марта подвинула корзину Арлетте.

— Вот так, маленькая госпожа. — Марта закрыла заслонку, поставила на место лопаточку и побрела назад к своему сиденью рядом с кухонным столом. — Как ты могла подумать, что старуха Марта забудет про вас, голубки?

— Благодарю, бабушка, — сказала Арлетта, заворачивая в подол горячий хлеб. — Эй, Марта!

— Ммм… Что-нибудь еще? — в этот момент кухарка обрушилась на одну из своих дочерей. — Не так, девица! Можно подумать, что ты боишься этой скалки! Нажимай, нажимай на нее! Так-то лучше…

— Эй, Марта! — повторила свой призыв Арлетта. — Может быть, ты знаешь, куда так рано отправился отец и все, кто с ним? Может, слышала что-нибудь?

— Нет, ни словечка.

— Тогда спасибо за хлеб, Марта.

Они пришли в замковую часовню еще до полудня — до начала службы оставалось немало времени. Сегодня было Благовещение, день, когда архангел Гавриил сообщил Марии, что у нее родится Сын Божий, и было бы большим грехом пропустить сегодняшнюю торжественную службу.

Имя архангела, не раз упоминаемое в этот день, вызывало у Арлетты воспоминания о ее верном Габриэле, но она старалась отогнать эти мысли. Рана в ее душе, оставшаяся с того дня, все еще продолжала кровоточить.

Графиня Элеанор была уже на месте и читала нараспев молитву «Ангел божий». Девочки опустились на колени рядом с нею. На подушке для коленопреклонения, которая принадлежала Арлетте, всегда оставалось свободное местечко, и подруги обычно становились на нее вместе, поскольку у Клеменсии не было ни собственной скамьи, ни подушки.

Скамеечка Арлетты представляла собой как бы небольшой ящик, запирающийся на вертушку. В нем хранились молитвенные принадлежности. Графская дочь достала оттуда ларчик из кедрового дерева. Некогда один из ее предков, крестоносец, привез его во Францию из Ливана в числе прочей военной добычи. В ларчике лежали четки, и если его потрясти, то было слышно, как они там гремят.

— Дай, я открою, — шепотом попросила Клеменсия.

Девичий ларчик для четок был с секретом. По его бокам были вырезаны головы апостолов. Замочка не было, и петелек тоже, и шкатулка открывалась только тогда, когда нимбы трех святых ставились одновременно в определенное положение. Несколько месяцев при каждом удобном случае Клеменсия вертела его в руках, пытаясь без чужой помощи открыть ларчик, и наконец на прошлой неделе ей это впервые удалось. Но секрет нужно еще было запомнить.

Арлетта передала шкатулку Клеменсии, которая принялась за дело.

В дверях что-то зашуршало, и в часовню вошла Мари де Ронсье в черном траурном платье. За ней по пятам следовала Лена, неся коврик, на случай, если колени графини-матери чересчур замерзнут.

— Готово! — торжествующе прошептала Клеменсия и передала хозяйке ее четки.

— Ч-ш-ш-ш, девицы! — покачала головой графиня Элеанор, с легким упреком. — Вот-вот начнется месса.

Арлетте стало не по себе. Ее аристократическая семья таяла на глазах. Вот дедушкина скамеечка опустела, а сегодня в часовне не было еще и отца…

Хотя Франсуа де Ронсье не был таким горячим приверженцем религии, как его вторая жена, он все-таки старался посещать службы в часовне по более-менее значимым праздникам.

— Где папа? — шепотом осведомилась Арлетта. — Он еще не вернулся? Отец Йоссе не начнет без него.

— У твоего отца важное дело в Ванне, дочь моя, и он посетит службу в тамошнем соборе. Отец Йоссе знает об этом.

Этим утром Арлетта обнаружила, что отец взял с собой в Ванн в качестве сопровождения не один отряд наемников, а оба. И отряд капитана Мале, и отряд капитана ле Брета отсутствовали. Что это за дело у ее отца в Ванне, для которого ему понадобилось столько народу сразу?

Вошел священник — призрачное белое пятно в облаках ладана. Арлетта наклонила головку и попыталась внимательно следить за ходом службы, как этого требовали церковные каноны.

После мессы Арлетта взяла с собой свой ларчик с апостолами и отнесла его наверх. Положила на стол. Мастер, вероятно, предполагал, что творение его рук будет служить людям реликварием, но подходящих мощей не нашлось, и его приспособили под ларчик для четок. Девичьи четки были сделаны из дешевых стеклянных бусин; когда они лежали в шкатулке, в ней оставалось еще столько места, что казалось, будто она пустая. Было бы лучшее использовать ее под безделушки. Позже, когда настанет время отходить ко сну, она возьмет ее с собой в опочивальню и поставит там у изголовья.

 

Глава седьмая

Через пару вечеров после Благовещения две подружки готовились ко сну. Было уже далеко за полночь, но они заболтались — у них было что обсудить.

Луи Фавелл, успешно завершивший переговоры насчет брачного контракта между Арлеттой и своим дядюшкой, отбывал вечером в Дордонь. Было обговорено, что Арлетта нанесет летом визит своему суженому, но само бракосочетание отложат до ее пятнадцатилетия.

Арлетта с радостью восприняла отсрочку. Она пока не могла разобраться в своих чувствах относительно этой помолвки, и боялась, что ее отошлют прочь из дома немедленно. К настоящему времени она вполне прониклась чувством своего долга перед родом де Ронсье — ей оказали честь, избрав в невесты, и она надеялась, что до лета сживется с мыслью о замужестве с графом Этьеном Фавеллом, который, как она узнала, был старше, чем ее отец.

Она сидела на самом краешке постели, а Клеменсия расчесывала ее длинные рыжие волосы двусторонним гребнем из слоновой кости. На столике стоял канделябр с несколькими гнездами для свечей, и время от времени то та, то другая свеча начинала мерцать.

— Я надеялась, что помолвка не состоится, — призналась Арлетта. — Я думала, что они никогда не поладят насчет условий контракта. Особенно когда сэр Луи настаивал на том, чтобы увезти с собой часть моего приданого прямо сейчас, называя это знаком доверия. Стоило посмотреть на лицо моего отца, когда зачитывался этот пункт чернового наброска.

Клеменсия кивнула.

— Да уж. Он покраснел, как индюк. Хотелось держаться от него подальше, не то… — девушка внезапно умолкла, ужасаясь тем словам, которые только что произнесла. Ведь она говорила вслух о графе Франсуа де Ронсье. — Прости меня, Арлетта. Я была непочтительна.

— Зато ты сказала чистую правду. О Клеменсия! Конечно, это мой долг перед семьей, ко, видит небо, я не знаю, хочу ли стать графиней Фавелл. Я не могу даже представить себе, что буду жить еще где-то, а не здесь, где жила всегда. Я принадлежу этому месту. Я люблю этот замок, и людей в нем, люблю плавать в реке, когда никто нас не видит, люблю кататься на коне по лесам… Одним словом, я очень не хочу расставаться со всем этим. Какова эта Аквитания, хотелось бы знать…

— В песнях менестрелей говорится, что она прекрасна. Ты скоро познакомишься с нею и полюбишь ее народ. Кроме того, и там есть леса, чтобы кататься верхом, и речка для купания…

— Я и сама это знаю, — Арлетта прервала речь подруги взмахом руки. — Но я не сживусь с ней. Я не буду частью ее, потому что родилась и выросла не там. Я не буду знать, в каком дупле любит гнездиться дятел, не буду знать, по какой лесной дорожке можно пустить в галоп моего пони Колокольчика без риска, что он споткнется о торчащий из земли загнутый корень дерева. О Клеменсия, может быть, я и зря говорю все это, но мне очень не хочется уезжать. Если бы только моего отца могло удовлетворить что-то другое…

Клеменсия отлично понимала, что творилось в душе ее госпожи, но смотрела на вещи более реалистично.

— Ты говоришь, что у тебя нет выбора? А ведь многие девушки позавидуют тебе…

— Совсем немногие, если им скажут про возраст графа. Клеменсия, говорят, ему где-то около пятидесяти! — Арлетта сделала паузу, прикусив свой ноготь прекрасной миндалевидной формы. — Как ты думаешь, каков он из себя?

Клеменсия, закончив расчесывать волосы Арлетты, скрутила их в пучок.

— Но ведь сэр Луи описывал нам его внешность.

— Ну да. Он сказал, что его дядя очень умен, что он любит только все самое лучшее — но мне совсем не понравились, с каким выражением лица он говорил все это. Кроме того, он сказал, что у графа Этьена темно-зеленые глаза и что он человек высокий и сильный. Короче, мой пожилой жених статен и достаточно хорош собой. Но ему пятьдесят. — Арлетта невесело усмехнулась. — К тому же сэр Луи мог и обмануть нас. Ведь граф почти дедушкиного возраста.

Голубовато-серые глаза Клеменсии округлились от сострадания. Она погладила подругу по руке.

— Не печалься, Арлетта. Ты знаешь, что этот брак неизбежен. Попытайся принять жизнь такой, какова она есть. Твой отец теперь граф, и решает он. Жизнь тебя, должно быть, научила, что своего ты никогда не добьешься, а если будешь сопротивляться его планам — только себе повредишь. Лучше направь свои силы на то, чтобы брак состоялся и принес семье де Ронсье то, чего от него ожидают…

— Джехан уже говорил мне что-то в этом роде, — сказала Арлетта, — прежде, чем отец отослал его.

— Джехан был разумным малым, — улыбнулась Клеменсия, передавая подруге гребень. — Возьми, хозяйка, — между девочками был договор, что Клеменсия называла свою госпожу хозяйкой только в шутку или когда отец Арлетты мог слышать их разговоры, — пора тебе расплетать твою девичью косу.

Арлетта приняла гребень и ответила на улыбку подруги улыбкой, но улыбалась она не так широко и весело, как Клеменсия.

— Ты права. Я должна смириться с моей долей, даже если это значит, что я навсегда распрощаюсь с Хуэльгастелем. Ты самая рассудительная служанка во всем христианском мире, Клеменсия. Почему я только связалась с тобой?

Та захохотала.

— Несложно ответить. Никто кроме меня не связался бы с тобой!

Арлетта дернула ее за золотистую косу; Клеменсия взвизгнула.

— О Арлетта, пожалей меня! Мне больно! Я облысею от твоих ласк, а мне этого совсем не хочется!

На лице Арлетты внезапно появилось хитрое выражением и она спросила:

— Да уж! Ведь ты собираешься плести из своих волос силки, чтобы поймать в них Моргана ле Бихана?

Замковый сокольничий уже не раз приносил служанке Арлетты небольшие подарки: серебряный наперсток, вишневые ленты, которые он купил у бродячего торговца, шкатулку, выточенную своими руками из ствола старой яблоки. От этой шкатулки мысль Арлетты перешла к ее собственному ларчику с апостолами, который она так и оставила в светелке.

— А ты даришь Моргану что-нибудь в ответ, а, Клеменсия? Или ничего не даришь? — спросила Арлетта, обернувшись через плечо, чтобы разглядеть выражение лица Клеменсии после того, как она задала служанке этот вопрос.

Розовые щеки Клеменсии зарделись, как маков цвет.

— Почему это я должна отдариваться? Если ему взбредает в голову дарить мне всякую ерунду…

— А ведь он тебе нравится, разве нет?

— Этот Морган ле Бихан? Арлетта, я не понимаю, с чего ты это взяла. Он очень робок, и у него вечно какая-то кислая физиономия. Кроме того, он ниже меня ростом…

Выпустив волосы Клеменсии, Арлетта положила обе руки на плечи подруги и повернула ее к себе так, что теперь они смотрели друг другу прямо в глаза.

— Я спрашивала совершенно серьезно, Клеменсия. Я хочу знать, может быть, здесь, в Хуэльгастеле, тебе кто-то сильно нравится?

Клеменсия наморщила свой хорошенький носик.

— А зачем тебе это знать?

— Ибо, рассудительнейшая из служанок, я хочу попросить своего отца, чтобы он позволил мне взять тебя с собой, когда я выйду замуж за графа Этьена. Но я не хочу отрывать тебя ни от кого, кто был бы тебе особенно дорог. А сама-то ты хочешь поехать со мной? До этого еще не один год, но у меня будет куда легче на душе, если я буду знать, что ты не бросишь меня в это трудное время.

Клеменсия моргнула, и на какое-то мгновение ее глаза увлажнились. Она схватилась за руки Арлетты, лежащие на ее плечах.

— О Арлетта! И ты еще спрашиваешь! Я ведь так тебя люблю! Ну да, мне нравится Морган, не стану этого отрицать, но ты занимаешь первое место в моей жизни. Ты мне все равно что сестра, все равно что подруга детства. Будут и другие Морганы, а если и не будет, то… — Клеменсия пожала плечами с видом девушки, еще ни разу серьезно не влюблявшейся, — могу тебя заверить, что обойдусь и без них.

Арлетта внимательно смотрела на свою подругу: копна золотистых волос, правильные черты лица, нежные сентиментальные глаза.

— Во Франции полно таких Морганов, заверяю тебя, Клеменсия. — Она обняла ее. — Я рада, что ты согласна ехать со мной. Я попрошу об этом отца, как только увижу его.

— Ладно. — И, вскарабкавшись на постель со своей стороны, Клеменсия нырнула под одеяла, вздохнула и закрыла глаза. — Спокойной ночи, Арлетта, — сонно пробормотала она.

Клеменсия засыпала мгновенно, как кошка, и ее подруга не раз завидовала этой ее способности, потому что сама-то она частенько часами не могла сомкнуть глаз, обдумывая события своей жизни.

— Спокойной ночи, Клеменсия, — ответила Арлетта, выбравшись из-под одеяла и направляясь к двери.

Клеменсия приоткрыла сонные глаза.

— Куда это ты в такую пору?

— Только до светелки. Я забыла там ларчик. Заберу его и тут же назад.

— Ну-ну. Тогда доброй ночи.

По причине позднего часа многие светильники в стенных нишах были уже погашены или потухли сами. Замковые переходы и коридоры были полны шуршащих теней, странных полуночных звуков, зловещих мрачных углов. Но Арлетта, которая могла бы ходить по замку даже с закрытыми глазами, быстро спустилась по ступенькам лестницы. Потом она миновала огороженный с обеих сторон занавесями переход и попала в коридор, ведущий к замковой часовне. Дверь в часовню была с левой стороны и, проходя мимо нее, девушка наступила на что-то мягкое.

Ее сердце на мгновение остановилось, и она пожалела, что не взяла собой Клеменсию. Но потом она услышала раздраженное мяуканье и улыбнулась.

— Это ты, Пескарь? Что, нацелился дрыхнуть на часовенных подушках? — Она нагнулась и подхватила с земли кота, который тут же привалился к ней теплым боком и замурлыкал. — Пойдем-ка сначала со мной ненадолго. А потом я сама впущу тебя в часовню.

Арлетта продолжила свой путь по коридору, держа кота на руках. Внезапно она услышала чьи-то голоса. Из-под двери светлицы выбивалась ярко-желтая полоска света. Стало ясно, что в эту ночь Арлетта была не единственной, кто отважился вылезти из своей постели и отправился бродить по жилым помещениям замка.

За ярд от двери Арлетта остановилась. Там, в комнате, о чем-то совещались, и этот совет возглавлял ее отец, поэтому она не могла просто так взять и войти туда. Стены коридора были отделаны алебастром и дранкой, но в древние незапамятные времена кто-то из предков Арлетты проделал дырочку в стене прямо у этого поворота. Она обнаружила ее впервые, когда ей было пять лет, во время игры в прятки с Джеханом и Обри. Глазок был надежно замаскирован под старым гобеленом. Позднее, когда они уже стали подругами, она показала этот глазок Клеменсии, но обе они никому больше о нем не рассказывали. С помощью этой дырочки они многое узнали о жизни взрослых в замке.

Плотно прижимая к себе кота, девочка отогнула локтем ковер, залезла под него и приникла к глазку.

Ее взору предстал отец, и она возблагодарила судьбу за то, что удержалась и не вошла в комнату, а ведь это было ее первым побуждением. Собеседником графа был высокий и статный человек с очень длинными руками, на голове которого не росло ни единого волоса. Ночной гость был одет в хорошо всем известную черную рясу монаха-бенедиктинца. Что же такое могли они обсуждать, что требовало такой таинственности?

Арлетта знала, что ей не положено слышать этот разговор. Она знала, что ей следует вернуться в свою кровать, но странность происходящего задела ее любопытство, и она уже не могла просто повернуться и уйти прочь, даже если бы ей предложили все серебро и золото соборов Нанта.

— …Это определенно взбодрило сердца и души горожан, — говорил граф, — и я никогда этого не забуду. Позвольте мне даровать вашему ордену небольшую сумму в знак признательности за ту трогательную речь, которую вы произнесли в городском соборе в день Благовещения.

Для постороннего человека отцовские слова звучали бы совершенно невинно. Но от своего отца она ожидала их услышать меньше всего. К тому же Арлетта еще не успела забыть, что именно в праздник Благовещения ее отец и все его воины таинственным образом отлучались из Хуэльгастеля. Она напрягала слух, чтобы слышать как можно больше, и увидела, как небольшой кожаный мешочек перешел из рук графа в тонкие, белые, не знающие тяжелого труда руки монаха. Арлетта решила про себя, что святой отец не так уж чужд мирским соблазнам, поскольку заметила, с какой жадностью и поспешностью монах схватил подарок. Более того, он не устоял перед искушением взвесить его на руке, чтобы на месте оценить величину отцовского дара.

— Вы щедры, граф Франсуа, — сказал облаченный в черное монах. Его высокий голос был слышен из-за гобелена куда лучше, чем голос ее отца. — И вы не единственный, кому это пошло на пользу. Я очень рад известить вас, что город Ванн очищен от одной из самых больших грешниц за всю его историю. Мы избавились от Йоланды Хереви.

Последние слова монах произнес вполголоса, и Арлетта насторожилась еще больше, желая узнать, кто такая была эта Йоланда Хереви. И почему ее отцу должна быть интересна ее судьба?

Голое монаха снова обрел силу.

— К сожалению, в день, когда все это произошло, случился пожар…

— Да?

Арлетта почувствовала, что для ее отца и это тоже не новость.

— Да. Сатана сжег западную часть города, до самого собора. Все, что было расположено в западной части Ванна, из-за ветра превратилось в пепел и золу. Собор был позором города. Епископ уже давно намеревался перестроить его, использовав для этого камень. Теперь, мне кажется, у него есть неплохая возможность воплотить свои планы в жизнь.

В этот момент кот начал вырываться из рук Арлетты и, опасаясь, что он шумом выдаст их присутствие, Арлетта перенесла все внимание на него. Успокаивая его, она гладила мягкую кошачью шкурку до тех пор, пока кот не замурлыкал. Лишь уверившись, что кот дремлет у нее на руках, Арлетта продолжила подслушивать.

— Убита? — удивленно говорил черный монах, вероятно, отвечая на вопрос отца. — Да нет: даже не ранена. Мы никого не трогали. Но мать Йоланды Хереви умерла. Старуха, в отличие от дочки, скончалась праведницей. Она была очень набожной женщиной, вечная ей память.

— Упокой ее Господь, — произнес граф Франсуа, и Арлетта без труда распознала фальшь в его голосе.

— Мне пора прощаться, граф. Я прочитаю мессу по душе вашего усопшего отца и буду молиться за всю вашу семью.

— Благодарю вас, святой отец. Помолитесь также, чтобы Бог даровал мне сына и наследника Недавно моя жена получила, было, надежду, но увы, она опять обманулась.

— Такие вещи исключительно в руках Господних, граф. Но, само собой, я буду молиться за вас. Ваша щедрость не может быть забыта. И если вам снова потребуется моя помощь, пожалуйста, только попросите, и вам без промедления воздастся…

— Благодарю вас, отец Джером. Позвольте мне проводить вас до дверей.

Граф и его полуночный гость пропали из поля зрения Арлетты, и их голоса растаяли вдали.

Арлетта вылезла из-за гобелена; ее голова гудела от вопросов, на которые, возможно, у нее так и не будет ответов.

— Ладно, Пескарь, а ты-то что думаешь обо всем этом? Никак, отец ударился в веру, если заказывает проповеди бенедиктинцев в соборе.

Кот заурчал.

— Бесполезное ты животное, Пескарь, совсем бесполезное. Пошли, я заберу свой ларец с апостолами, а затем уложу тебя на подушки в часовне.

Арлетта вернулась в опочивальню очень задумчивой и озадаченной.

Раймонд Хереви и Анна договорились встретиться у обычного места свиданий, дольмена у Локмариакера, в десятом часу.

Анна явилась на место ровно в назначенный срок, не желая упустить ни секунды из того времени, которое она могла провести с Раймондом. Она спрятала подальше свой суеверный страх перед дольменом и темной сырой норой, которая так пугала ее в первую встречу. Теперь эта земляная яма стала для нее приютом блаженства.

Анна прихватила с собой два плаща и одеяло, так как они с Раймондом стали любовниками, а Анна была девушкой практичной. Она хотела сделать их встречи настолько приятными, насколько возможно. Раймонд был любовником нежным, но решительным; и хотя Анна понимала, что ее родители заклеймят ее шлюхой, если дело выплывет наружу, но она ставила свои отношения с этим молодым человеком выше родительской любви. Он стал смыслом всей ее жизни.

Анна расстилала одеяло и плащи и кляла себя, называя дурой. Ей не следовало бы испытывать таких чувств и тем более вступать с ним в такие отношения. Их разделяло столько всего, что они не могли рассчитывать на общее будущее. А в будущем без него Анна не могла видеть ничего, кроме боли.

Пусть Раймонд — бастард, но он был свободным человеком. Он мог идти, куда хотел и жениться, на ком хотел. А Анна была вилланкой, крепостной. Она была прикреплена к земле, на которой работал ее отец. Она была собственностью владельца усадьбы, Бертрама Бланделла, и не могла шагу ступить без его позволения. А сэр Бертрам никогда не позволял своим крепостным жениться и выходить замуж в чужие земли, если только их родители не выплачивали ему в качестве отступного большую сумму; и так пришлось сделать родителям Анны, когда ее сестра вышла замуж за своего каменщика. Родители Анны не могли бы собрать еще один выкуп, потому что первая выплата пригнула их к земле настолько, что они до сих пор не могли оправиться. Анна не винила сэра Бертрама. Если бы каждый землевладелец позволял своим крепостным идти куда им заблагорассудится, кто бы тогда остался работать на земле?

Раймонд не будет выкупать ее у господина. Зачем Раймонду Хереви жениться на крепостной, если он может с таким же успехом взять в жены свободную женщину. Анна знала, что настанет такой день, когда Раймонд встанет с одеяла, попрощается и уйдет из ее жизни. Какими бы страстными любовниками они ни были, Раймонд повернется спиной к Анне, крестьянской дочери, а себе найдет свободную женщину и женится на ней. Ну, может, иногда он и вспомнит об Анне. Даже улыбнется приятным воспоминаниям.

Анна сидела на импровизированной постели и думала об их последней встрече в день Благовещения. То, что он рассказал ей тогда, было намного занимательнее, чем любые истории странствующих менестрелей.

Она поняла не все из того, что рассказал ей Раймонд, но в общих чертах ей все было ясно. Раймонд сказал, что черный монах, проповедовавший в соборе, натравил толпу на его сестру. Из взволнованного повествования Раймонда Анна уловила, что он видел, как бедняжка бежала по улицам, преследуемая сворой собак, и еле-еле успела добежать до калитки родного дома. Вся их семья едва спаслась, так как горожане, разгоряченные церковной проповедью, собирались их казнить, забросав камнями.

— Видишь, милая Анна, — сказал тогда Раймонд, — как достается моей семье. Никто так не ласков ко мне, как ты. Уважаемые люди презирают нас, а новый граф де Ронсье хочет от нас избавиться. Он нанимает монахов-бенедиктинцев проповедовать против нашей семьи и возбуждать паству. Однажды толпа уже набросилась на нас. Я думаю, что после того, что случилось с Гуэнн, мама захочет уехать из Ванна.

Анна знала, что Гуэнн звали сестру Раймонда, но другое имя было ей незнакомо.

— Граф де Ронсье? Кто это?

Раймонд жестко рассмеялся.

— Это властный помещик и землевладелец, который только что унаследовал большой кусок Бретани к востоку от Ванна.

Старый роговой фонарик бросал тусклый свет, но Анна видела, как гнев и беспокойство прорезали глубокие морщины на лбу Раймонда. Она поднялась и нежно разгладила их ладонью.

— Почему же этот могучий господин так ненавидит твою семью?

— Мы родственники. Его мать и моя бабушка — сестры. Бабушка — старшая из двух сестер. Это ей должна была достаться усадьба де Вирсов, а не Мари де Ронсье.

— И этот граф де Ронсье боится, что потеряет свою землю, которая перейдет к вам?

— Та попала прямо в цель.

— Когда же ты узнал это, Раймонд?

— Только сегодня. Я узнал о нашем родстве с графом после того, как мне объяснили его роль в происшествии с Гуэнн.

— Почему же граф нанес удар только сегодня?

— Что?

— Ну ладно, я верю, что ты ничего не знал о нем, но сам он, вероятно, знал о вас все эти годы? Почему же он ждал до сегодняшнего дня?

— Я думаю, что раньше ему мешал отец, старый граф Роберт. Некогда он был обручен с Изабель — моей бабушкой. Граф Роберт был человеком чести, он остановил бы руку сына. Но его сын — совсем другой. Теперь, когда старый граф скончался, молодой граф Франсуа почувствовал себя свободным от любых ограничений. И этот негодяй начал с того, что до смерти перепугал мою сестру, невинное дитя, которая в жизни никого и пальцем не тронула.

Анна содрогнулась.

— Я плохо разбираюсь во всем этом, Раймонд, но разговоры о вражде и преследованиях очень напугали меня. О, мой Раймонд, — Анна сцепила руки, — я так боюсь за тебя. Прошу, будь осторожен.

И Раймонд пообещал быть поосторожнее. Потом он привлек Анну к себе и целовал ее до тех пор, пока она не забыла к о больших господах, и о толпах черни, и о служителях Господних.

Анна знала, что она небезразлична Раймонду, и он доверяет ей; ведь он открыл перед ней свою душу. Она знала, что Раймонд Хереви не был одним из тех молодых людей, хорошо известных Анне, которые не могли пропустить ни одной юбки, чтобы не вцепиться в нее. Но в этом молодом человеке был некий внутренний стержень, сущность которого составляли здравый смысл и логика. Когда он смотрит на нее, думала Анна, он видит в ней всего лишь смазливую вилланку, крепостную, обществом которой он, возможно, наслаждался, но, тем не менее, всего лишь крепостную. Раймонд не позволит себе ничего большего, чем недолгая влюбленность. Она никогда не перейдет в настоящую любовь.

Мысль об этом заставила Анну очнуться, но она уже ничего не могла с собой поделать. Это было как падение с высокой скалы: если ты соскользнул с вершины обрыва, уже нельзя не падать вниз.

Девушка встряхнула головой, чтобы отогнать невеселые мысли. Где же Раймонд? Он всегда запаздывал. Возможно, сегодня он совсем не придет. Может быть, ему больше не нужна та нежность, которую Анна могла подарить ему? Или граф де Ронсье сделал что-то еще более ужасное? Уж не ранен ли он?

Анна продолжала ждать.

Часы проходили, ее нетерпение сменилось страхом за себя и за Раймонда. «О Боже, — молилась она, — спаси и сохрани Раймонда. Пусть он любит меня. И пусть я не понесу. О Боже, спаси и сохрани Раймонда, пусть он любит меня…» Она знала, что не может дольше ждать. На следующее утро ей надо идти в поле и делать работу, которая обломает ее ногти и сделает руки черными и шероховатыми. Ей придется встать вместе с солнцем, иначе отец спросит, в чем дело. Анна содрогалась от одной только мысли о том, что отец узнает, что она впустила в себя мужчину, который никогда не женится на ней. Одна ее половина желала ребенка от Раймонда, чтобы у нее навсегда осталась его частичка, которую можно любить и обожать. Но Анна знала, что если она родит, отец прибьет ее.

— О Раймонд! — вздыхала она. — Где же ты?

Анна возвратилась к дольмену и на следующую ночь с теми же двумя плащами и одеялом — а вдруг он перепутал дни недели. Но Раймонд не появился и этой ночью. Она начала подумывать, не послать ли ему записку — но это был крайне опасный шаг. Она точно не знала, где жил ее возлюбленный, но помнила, что его дом располагался где-то неподалеку от собора в Ванне. Ей было известно его полное имя, так что письмо вполне могло бы найти адресата. Она должна узнать, что с ним произошло.

Но нет, она не могла послать письмо. Анна не умела ни читать, ни писать, а если бы попросила об этом священника, тот определенно заподозрил бы что-то неладное и мог рассказать ее родителям о содержании письма. А они, конечно же, решат, что ее милый ей не пара. Должен же быть еще какой-то способ узнать, что с ним…

Анна отправилась на работу с тяжелым сердцем. Она так и не придумала, как послать Раймонду весточку. Если бы он захотел увидеться с ней, то пришел бы. А если он не хочет этого, тогда никакие ее послания не заманят его в подземелье дольмена. Анна желала, чтобы он приходил к ней по доброй воле, или пусть не приходит вообще.

Время шло. Анна жила словно в тумане. Безразлично принимая события текущего дня, она скрывала ото всех, и в первую очередь от родителей, свою тревогу за судьбу Раймонда и свою печаль.

Был уже конец марта. В эти прекрасные весенние дни Анна, как обычно, работала в поле, расположенном севернее их деревушки. Она обрабатывала мотыгой семейный надел. Порывистый ветер очистил небо от туч и согнал грачей с деревьев на краю рощи. Ветер подхватывал и уносил вдаль их скрипучие крики; Анна видела, как птицы сражаются с ветром. Они были похожи на мазки черной краски на голубом фоне неба. И казалось, борьба с ветром доставляет им удовольствие. Анна разогнула спину и, облокотившись на мотыгу, стала смотреть, как птицы парят на ветру, взмывают вверх или падают вниз и кружатся над рощей.

Ветер словно напевал колыбельную, и до нее едва долетал стук копыт всадника, скачущего по лужайке между колючими изгородями из кустов боярышника. Она вернулась к своей работе, ожесточенно орудуя тяжелой мотыгой, которой взрыхляла влажную почву.

— Анна! Анна! — Знакомый, такой любимый голос прозвучал откуда-то сзади.

Анна выпустила мотыгу и обернулась.

— Раймонд!

Она еле удержалась, чтобы не броситься к нему, забыв обо всем на свете, и не упасть в его теплые руки. Он стоял на камне, которым была отмечена межа между их участком и соседским. Ветер трепал его волнистые волосы, и при дневном освещении — а Анна очень давно не смотрела на него при свете дня — она заметила, что они имеют каштановый оттенок. Его глаза блестели, как изумруды. Раймонд был невредим, и девушке показалось, что он выглядит еще прекраснее, чем раньше. Гнедая лошадка была привязана к кусту боярышника. На щеках Раймонда играл болезненный румянец; он был угрюм, лицо хранило сердитое выражение, но для Анны это было самое прекрасное лицо во всей Бретани.

Она согнулась над мотыгой, как бы продолжая работать. Она должна скрывать свои чувства.

— Что вам угодно, сэр? — спросила она. Чудо, что ее голос оставался таким спокойным. Но внутри нее царило смятение.

— Прошу простить меня, я не сумел прийти в ту ночь, Анна… — Раймонд говорил быстро и спокойно, но смотрел при этом назад, через плечо.

Проследив направление его взгляда, Анна увидела своего отца, который приближался к ним, неся в руках рассаду — пришла пора высадить ее в землю.

— …В тот день случилось такое, что я просто забыл о свидании. Не можем ли мы встретиться, когда ты закончишь работу?

Анну не надо было упрашивать.

— Где?

— В таверне «Якорь». — Это была единственная таверна в Локмариакере, она была расположена на набережной, рядом с гаванью.

— Меня не впустят туда…

Отец Анны был уже совсем близко.

— Тогда около нее, — проговорил Раймонд таким же быстрым шепотом. — В конце набережной, у кустов терновника. Через час.

— Через два часа, — сказала Анна.

Раймонд кивнул в знак согласия и торопливо направился к привязанной лошади.

Отец Анны тем временем подошел к дочери и вручил ей рассаду, корни которой были аккуратно завернуты в мешочки.

— Вот, готово к высадке. А это кто такой был, Анна? — спросил он, глядя Раймонду вслед.

Анна притворилась, что внимательно разглядывает принесенные растения. Пожав плечами, она ответила с нарочитым безразличием:

— Откуда мне знать? Какой-то горожанин, заблудившийся в наших полях.

Прошло намного больше двух часов, когда девушка освободилась.

Она спустилась по Церковной улице к гавани и, дойдя до сводчатого каменного здания церкви, зашла внутрь. Анна опустила руки в ризничную умывальницу и окропила себя водой — на счастье и удачу. Пробормотав коротенькую молитву — ту самую, что не сходила с ее уст вот уже более недели, — Анна вышла на набережную.

Ветер здесь был еще злее и хлестал словно кнутом. Надвигался вечер, и по мере того, как день ото дня слабое мартовское солнце медленно прогревало поля, здесь, на берегу морского залива, бризы набирали силу и уносили тепло полей туда, к Великому океану, который был совсем рядом, за узкой полоской суши, ограничивающей залив. Океан забирал тепло прежде, чем люди могли его почувствовать как следует.

Анна, кутаясь в плащ с капюшоном, от души желала, чтобы его материя была еще толще. Дверь в таверну была открыта, и там, внутри, приветливо горел огонек. Несколько завсегдатаев пьянствовали за грубыми столами около очага, перед каждым стояло по объемистому, дымящемуся на холоде кувшину подогретого эля. Анне очень хотелось открыто встретиться с Раймондом в таверне, так уютно она выглядела. Но она знала, что это невозможно, и прошла мимо «Якоря». Как только ее фигурка мелькнула у дверей, один из посетителей поднялся, швырнул трактирщику мелкую монетку и вышел. Это был Раймонд.

Они встретились, как и было условлено, в зарослях терновника.

— Анна? — Раймонд поймал ее за руку и потянул в глубь кустов. На ветвях терновника еще не было листьев, и только пена белых цветов хоть как-то скрывала их от посторонних глаз. Ветер насквозь продувал колючие ветви и кусал Анну за уши. — Где ты была, милая? Приди ты минутой позже, ты бы меня уже не застала.

Анна недоверчиво посмотрела на любовника.

— Ты проделал такой путь и ускакал бы назад, не повидавшись со мной?

— Я сижу в этом трактире уже целую вечность. Думал, ты вообще не придешь…

Анна схватила Раймонда за руку и посмотрела ему в глаза. Раймонд, хоть и занимал более высокое положение, чем она, но все же он был незаконнорожденный, и у его семьи были серьезные проблемы из-за прав на наследство его матери. Это делало его столь же уязвимым для ударов судьбы, как и ее саму.

— Я не могла прийти вовремя, Раймонд. Меня задержал отец. Он поручил мне еще одну работу, а потом еще, и я никак не могла отвертеться. Ты должен иметь побольше выдержки и веры. Если я сказала, что приду, значит, обязательно приду, — твердо заявила Анна, совсем забыв, что ей этой самой веры тоже только что не хватало.

— Прости меня, Анна. Мне не следовало сомневаться в тебе.

— О Раймонд! Что бы я делала, если бы ты не подождал? Я и так совсем извелась от мысли, что граф, как его там?..

— Де Ронсье.

— …Что граф де Ронсье расправился с тобой.

Зеленые глаза Раймонда блеснули льдом.

— Раймонд, что с тобой? Граф в самом деле что-то совершил?

Молодой человек кивнул и, заметив, что Анна вся дрожит, завернул ее в свой плащ. Замирая от счастья, девушка обхватила руками его тонкую талию и зарылась лицом в его тунику, вдыхая теплый запах.

— Да, — слова Раймонда звучали над ее головой; голос был резкий, отрывистый, нисколько не похожий на тот, который она обожала. — Граф Франсуа постарался. Точнее говоря, его друзья, так как никто не видел его самого на пожаре. Нет, граф слишком умен, чтобы впутываться в такие дела. Но одного его человека там видели…

Анна откинула голову, чтобы взглянуть в любимое лицо. Оно было таким же жестким, как и его голос, а его пальцы впились в ее плечи, словно орлиные когти.

— Пожар? Какой пожар? Раймонд, о чем ты говоришь?

Он с видимым усилием попытался совладать с собой. Руки на ее плечах ослабли хватку.

— Это случилось наутро после нашей встречи. В Ванне был пожар, Анна; наш дом сгорел дотла.

— Матерь Божья! Кто-нибудь пострадал?

— Изабель, моя бабушка, была убита.

Анна перекрестилась.

— Это та, которая… была сестрой Мари де Ронсье?

— Да.

— Мир ее праху, Раймонд, я соболезную тебе.

Раймонд посмотрел сверху вниз на Анну, и выражение его зеленых глаз смягчилось. Он поцеловал ее в лоб.

— Сладкая моя Анна… Попробую рассказать тебе все по порядку. В то утро я возвращался со свидания с тобой. Мама и сэр Жан уехали из Ванна в усадьбу Сен-Клеров: как я и думал, после того, как пытались забросать камнями Гуэнн, мама не захотела больше жить в Ванне. Бабушка и две мои сестры готовились последовать за родителями и ждали меня. Но я опоздал, Анна. О дьявол, почему только я опоздал в то утро! К тому времени, когда я добрался туда…

Раймонд внезапно замолк и начал тереть свой лоб; лицо его от печальных воспоминаний посуровело. Анна ждала, когда он продолжит.

— Вышло так, что мер предосторожностей, которые предпринял сэр Жан, оказалось недостаточно, — наконец произнес Раймонд. — Он выделил нам вооруженный эскорт. Мы должны были добраться до Кермарии в совершенной безопасности…

— Кермарии? — Анна не могла подавить удивления. Это было название деревеньки, располагавшейся среди болот к северу от Локмариакера. Она была намного ближе к дому Анны, чем к Ванну; так что теперь, возможно, они будут видеться чаще. — Ты живешь теперь в Кермарии?

— Да, — подтвердил Раймонд с отсутствующим видом.

Мысли ее любовника были все еще там, в Ванне, на месте пожара.

— Как ты думаешь, от чего начался пожар? — спросила Анна.

— Что? Ах, да… Гуэнн встретила одного из приспешников де Ронсье у нашего дома. Этот негодяй держал в руках факел, и это он напал на мою бабушку. Нет сомнения, что он был подослан графом. Так же как нет сомнения, что это граф ответственен за пожар. Вся улица пылала как куча хвороста, но погибла только моя бабушка. Я вернулся слишком поздно, чтобы спасти ее.

— О Раймонд!

Холодный мартовский ветер обдувал щеки Анны.

— Милая, вот почему я не пришел в ту ночь. Было много дел — переезд в Кермарию, похороны бабушки. Извини, что заставил тебя волноваться.

Анна улыбнулась.

— Да, я очень волновалась, и меня сильно огорчает смерть твоей бабушки. Но, Раймонд, все-таки я очень рада, что ты не забыл меня и до сих пор хочешь меня видеть.

— Видеть тебя? Конечно же, хочу! Ты моя сладкая милая темноглазая Анна! Прижмись ко мне покрепче, — произнес он влюбленным голосом, — и одари меня поцелуем.

 

Глава восьмая

Епископ Ваннский очень энергично занимался сбором средств на восстановление городского собора. Вскоре после пожара он пригласил знатных и состоятельных прихожан своими глазами оценить вред, нанесенный собору, а после этого прочитал им длинную проповедь о тщете стяжания богатств на сем свете, рассчитывая, что они решатся искать награды на небесах и внесут значительные суммы на строительство.

Графиня Элеанор, возвращаясь с организованного епископом собрания, подъехала к замковым воротам Хуэльгастеля в сопровождении эскорта. Будучи умной женщиной, графиня ничего не пообещала епископу, потому что, сказала она, ей надо получить согласие мужа. Тем не менее она твердо решила обсудить этот вопрос с самим графом Франсуа, как только представится благоприятная возможность.

В воротах замка подняли решетку, чтобы впустить Элеанор и ее сопровождающих. Едва она попала под своды воротной башни, как услышала разгневанный голос своего мужа. Ее сердце сжалось, и она с тоской подумала, какое же несчастное создание могло вызвать такой гнев ее благоверного. Вряд ли это Арлетта. Девушка уже очень давно не позволяла себе ничего недозволенного или неподобающего ее положению, и Элеанор надеялась, что ее падчерица окончательно взялась за ум.

Крики доносились из конюшни. У входа стоял Обри ле Мойн, младший брат опального Джехана, и на его щеке багровела продольная полоса от удара плетью. Чувствовалось, что происходящее на конюшне вызывает у него такой ужас, как будто там, внутри, находился сам дьявол.

Когда графиня въехала во дворик и спустилась с коня, ее еще не отпустили мысли, занимавшие ее по дороге: о просьбе епископа и о пожертвованиях семьи де Ронсье на строительство нового собора. Это должно быть решено в первую очередь.

Элеанор ненавидела любые конфликты — от ругани и криков она слабела и чувствовала себя разбитой и больной. Но сейчас она чувствовала, что ее долг — преодолеть свой страх перед необузданностью мужа и вмешаться в происходящее, чтобы утихомирить разбушевавшегося графа.

Когда Обри увидел ее, его выразительные глаза наполнились надеждой. Спотыкаясь, он подбежал к госпоже.

— Графиня! Быстрее, быстрее!..

В этот момент до нее донесся голос Арлетты, чистый как колокольчик:

— Прекрати, папа! Прекрати! Ты убьешь его!

Графиня Элеанор еще в детстве усвоила, что высокородные дамы бегать не должны — это может нанести ущерб их достоинству; но при необходимости она ходила очень быстро.

В конюшне она стала свидетельницей ужасного зрелища.

Какой-то человек — графине показалось, это был старший конюх Олье, — закрывая обеими руками голову, корчился на соломенной подстилке, пытаясь зарыться в нее. Ее муж угрожающе нависал над поверженным. Ноги его были широко расставлены. Зажатой в сильном кулаке плеткой он молотил по затылку несчастного. Он избивал, или, правильнее сказать, пытался избивать его, так как Арлетта, повиснув на его руке, изо всех сил старалась оттащить разъяренного отца от наказуемого. Покрывало Арлетты валялось под ногами, одна коса расплелась, так что с одного бока ее милое личико было буквально залито потоками золотистых волос, сбегающих на плечо. Ее сапфировые глаза горели отчаянием и решимостью.

— Да как ты смеешь, дочь! — Одним рывком Франсуа отбросил Арлетту в сторону. Она отлетела на несколько шагов и, ударившись затылком о подпорку стойла, села на грязном полу, поматывая головой из стороны в сторону.

Граф Франсуа снова занес руку над бедным Олье, который, видя, что стало с его защитницей, завизжал от ужаса. Элеанор сцепила пальцы и шагнула вперед. Ее сердце бешено билось от волнения. Однажды она уже вмешалась подобным образом и спасла девушку-служанку от изрядной порции незаслуженных побоев. Сможет ли она повторить тот подвиг?

— Господин! — окликнула она, пытаясь казаться спокойной. — Что-то случилось?

Граф услышал ее голос, и занесенный для удара кнут завис на полпути. Франсуа обернулся. Он выглядел словно демон. Его лицо от злобы налилось кровью, глаза покраснели от ярости, рыжие волосы разметались по плечам, пот стекал по лбу и щекам. Уже не в первый раз графиня задала себе вопрос, уж не из ненависти ли к дочери ее собственный отец выдал ее за такого человека, как Франсуа де Ронсье. Интересно, знал ли тогда он, что бывали моменты, когда ее муж больше похож на дикого зверя, чем на человека? Элеанор поспешно согнала с лица сомнения к страх, и, гордо подняв голову, посмотрела в лицо домашнему тирану.

— Господин!

— Моя госпожа!

Граф сунул рукоять кнута себе за пояс и пригладил волосы пятерней.

Он шагал ей навстречу, и его горячечный румянец тускнел прямо на глазах. Элеанор пришло в голову, что и раньше бывали случаи, когда она производила на графа подобное воздействие. А если это так, то с этим человеком хоть в какой-то степени можно ладить. Он больше не старался понравиться Элеанор, и это наводило ее на глубокие размышления. Но, может быть, она все же не была в его глазах тем бесплодным ничтожеством, каким привыкла себя считать…

Элеанор предполагала, что Франсуа покорится ее воле, и поэтому изо всех сил растягивала губы в вымученной улыбке, подавляя неприятные ощущения в желудке, которые всегда возникали у нее при приближении к мужу.

Олье воспользовался моментом и пополз по соломе туда, где сидела Арлетта. Падчерица стонала и держалась за затылок, но имела при этом какой-то блаженно-спокойный вид. Элеанор надеялась, что полученный удар хоть немного излечил ее от безрассудства. По крайней мере, она сейчас настолько оглушена, что не сможет вмещаться во взрослые дела. Элеанор снова обратилась к мужу:

— Что случилось, господин?

Граф поцеловал руку Элеанор, и, к ее неудовольствию, не выпустил ее руки. Он метнул взгляд на Олье.

— Этот грязный урод продолжал заставлять Обри работать на конюшне без моего на то позволения…

— Но разве молодому Обри не были переданы обязанности его старшего брата по несению дозорной службы? — поинтересовалась Элеанор.

— Так и было. Он уже вырос, а дозорная служба подходит молодому человеку, который является сыном сенешаля. Но вот этот поганец, — еще один свирепый взгляд на человека, стоящего на коленях рядом с его дочерью, — думает, что он знает все лучше меня. У него хватает наглости заявлять мне, что Обри любит лошадей и не любит сражений, и, по его мнению, должен работать в конюшне до скончания своих дней.

— А может быть, Олье прав? — негромко спросила графиня.

Франсуа продолжал говорить, словно не слыша ее слов.

— Вот что получается, если набирать гарнизон из свободных людей, а не из крепостных! У крепостных может быть пусто в том месте, которое находится между двумя ушами, но они держат свои мнения при себе, даже если таковые вдруг у них появляются. Более того, жена, Олье заявил, что двоих конюхов недостаточно. Он сказал, что ему нужно больше помощников. Тьфу! Его предшественник, как уж там его звали?..

— Эдгар?

— Да, Эдгар. Эдгар никогда не жаловался. Этот парень — просто ленивый обормот, который любит прикрываться спинами других, когда дело доходит до работы.

Олье работал в замке уже год. Вначале он понравился Элеанор, которая считала его трудолюбивым и приветливым юношей. Но в последнее время, вспомнила Элеанор, Олье уже не был столь дружелюбен. Напротив, у него теперь часто бывали приступы угрюмости и плохого настроения. Элеанор обвела глазами конюшню и увидела непрочные временные стойла, сооруженные для дополнительных лошадей, которых ее муж закупил на рынке в последнее время. Кроме того, здесь же содержались лошади нескольких наемников, которых солдаты захватили с собой на службу. Вольноопределяющиеся были обязаны заботиться о них сами, но было очевидно, что эти лошади, а также новые приобретения графа, задавали Олье и двум его помощникам дополнительную работу.

Сама конюшня была ветхой и разрушающейся; нетрудно было понять, что Олье или все смертельно надоело, или он просто не справлялся с работой. Первое время после прибытия в Хуэльгастель он был неплохим конюхом: было бы жалко, если бы он покинул их в поисках другого места работы. В отличие от вилланов, свободные люди имели право и наниматься на работу, и оставлять ее, о чем не всегда помнил ее вспыльчивый муж.

У графини отлегло от сердца, когда она увидела, что Арлетта неуверенно поднимается на ноги. Но едва ли она будет держать язык за зубами. Поэтому, чтобы лишить падчерицу любой возможности наделать очередных глупостей, Элеанор вывела своего мужа из конюшни во двор.

— Мне хотелось бы кое-что обсудить с тобой, Франсуа, — сказала она, изо всех сил стараясь сохранять такой тон, словно ужасающей сцены у стойл никогда не было. — Мне бы хотелось посвятить тебя в мои планы относительно аптекарского садика.

— Непременно, дорогая. — Граф пошел туда, куда она его вела. На его лице уже не было демонической ненависти, обуревавшей его несколько минут назад.

Элеанор, будь она предоставлена сама себе, охотнее всего вернулась бы в конюшню, чтобы оказать помощь Олье и Обри. Но она считала немалым достижением уже то, что прекратила избиение. И графиня Элеанор поняла, что сможет добиться многого. Не сразу, конечно. А ее импульсивной, быстрой на решения падчерице, которой иногда все-таки удавалось сдерживать свою порывистую натуру, еще предстояло научиться подобным маневрам.

Граф Франсуа знал, куда его вела жена.

По другую сторону фуражного сарая, дверь которого выходила на юг, в пределах опоясывающей замок стены располагался маленький мощеный дворик. Он никак не использовался в хозяйстве и постепенно превратился в свалку сломанных и ненужных вещей. Сейчас там валялась телега с переломанными осями, несколько бочонков, которые могли бы послужить и еще после хорошего ремонта у бочара, большой кусок лопнувшего по спайкам водосточного желоба, ожидавшего рук лудильщика, полусгнившие клетки для кур, изломанные решета, износившийся мельничный жернов, который дожидался мастера, появлявшегося в замке раза три в год.

Франсуа покорно позволил супруге отвести себя во дворик. Он прислонился к остову поломанной телеги с лопнувшей осью.

— Ты хотела поговорить со мной, Элеанор?

— Да, мой господин, — ответила жена, мягко вынимая свою ручку из жилистой руки графа.

Франсуа воспринял этот жест с сожалением. Его прекрасная, хрупкая графиня не часто выказывала ему свою любовь, но на этот раз она прошествовала с ним рука в руке по всему двору, и ему это очень понравилось. Он хотел, чтобы жена не держалась с ним так отстраненно, и все же… Понимает ли она, как это важно для него?

— Я уже не раз говорил, Элеанор, тебе лучше звать меня просто Франсуа, когда мы вдвоем и нас не слышат слуги.

— Благодарю тебя… Франсуа. Это местечко прекрасно подойдет для сада. Если только ты прикажешь слугам расчистить его от всего этого мусора…

Франсуа в знак согласия махнул рукой.

— Пусть будет так.

— Я думала, кому поручить уход за садиком. Может быть, молодой Обри…

— Обри ле Мойн? — резко переспросил Франсуа.

Элеанор продолжила с ласковой улыбкой:

— Да-да. Он хороший юноша, на него можно положиться. — Она приложила тоненький белый пальчик к губам и поглядела на стопку приготовленной брусчатки.

— Но я же сказал тебе, что хочу направить Обри по стопам Джехана. Он высокий и сильный для своих лет…

— Правда? — Еще одна загадочная улыбка, и бедра Франсуа налились теплой кровью. — О дорогой, спасибо. Кажется, он действительно очень силен. Как раз то, что мне надо.

Она назвала его «дорогой». Элеанор никогда еще не употребляла этого слова по отношению к нему. Сперва объятия во дворе, теперь это. И Франсуа не нашел слов, чтобы возразить на просьбу жены назначить Обри садовником по лекарственным травам.

— Я думала, — продолжила жена, словно не догадываясь, в каком направлении движутся мысли ее мужа, — мы могли бы убрать отсюда эти камни и разбить грядки, расположив их крестом.

— Крестом?

— Так будет легче пропалывать. Для начала я планирую четыре грядки, но что где сажать, решится позже. Я полагаю, грядки мы обсадим лавандой — для нее найдется применение, это неплохое растение, и пахнет превосходно. Вот здесь в уголке я хочу посадить лавровишню, а там, — Элеанор указала пальцем на середину одной из предполагаемых грядок, — розмарин. А вот тут…

Франсуа слушал вполуха, как его жена в деталях расписывала ему будущий замковый лекарственный садик. Нечто подобное было у них, когда мать была помоложе, и всем тогда хватало лечебных трав и зелени для приправ. Сам Франсуа в эти тонкости никогда не вникал — тут была область безраздельного господства жены; его собственные знания свойств растений были очень отрывочными. Конечно, было бы неплохо, чтобы у них всегда имелись под рукой нужные травы в достаточном количестве. Сам-то он наибольшее предпочтение отдавал шалфею, которым приправляли подаваемых к столу пулярок.

— Еще шалфей, — добавил Франсуа к перечню жены, — мы обязательно должны посадить здесь шалфей.

— Само собой разумеется, причем обязательно сорт с красными прожилками. Насколько я знаю, это лучшее средство против воспаленного горла. Я же только что тебе сказала о нем, разве ты не слышал?

— Извини, Элеанор, я отвлекся. Но я слышал достаточно, чтобы понять твою мысль. Надеюсь, твой садик будет процветать, и если хочешь, можешь забирать молодого Обри себе в помощники.

— Спасибо, — улыбнулась Элеанор, и Франсуа показалось, что ее улыбка уже не была такой далекой, как раньше. Она придвинулась к нему еще ближе, и графа обдало волной жасминового аромата, который его жена использовала в качестве ежедневного благовония. Ее светлые глаза поднялись к его лицу — он мог с уверенностью сказать, смотря с такого близкого расстояния, что ее белки отдавали желтизной. — Франсуа, я вижу, ты занят какими-то важными мыслями. — Она поводила пальчиками взад-вперед по рукаву мужа. — Я… я волновалась о тебе в последнее время. Кажется, ты слишком устаешь от дел. Может быть, ты согласишься поделиться со мною своими заботами? Это принесет тебе некоторое облегчение и, — она мелодично рассмеялась, — может быть, я смогу тебе в чем-либо помочь?

Франсуа наморщил лоб. До сих пор его жена никогда не пыталась быть с ним откровенной, и он не мог догадаться о причине столь резкой перемены, произошедшей в ней. По его представлениям, люди женились для того, чтобы жена вела хозяйство и рожала мужчине здоровых сыновей. Элеанор прошла в молодости неплохую школу домоводства, и что касается первой части этой программы, то она вполне справлялась с той частью хозяйственных дел, которую согласилась передать ей графиня-мать.

Что касается второй части, то Франсуа не мог сказать, что она отказывала ему в постели. Но, по его мнению, жене следовало бы более чувственно отвечать на его ласки и домогания, тем более что его семя пока падало в бесплодную почву.

Сегодня она не только демонстрировала свою любовь к нему, но и добивалась понимания между ними. Если бы он поручал Элеанор, а не своей матери, побольше важных дел, возможно, его жена добилась бы успеха и по второму пункту. Народ в замке, конечно же, подмечал все перемены в отношениях графа и графини и поначалу обменивался сплетнями, но никогда эти слухи не доходили до их собственных ушей. Но в конце концов все потеряли интерес к отношениям своих хозяев. Замусоренный дворик был таким же удобным местом для откровенного разговора, как и супружеское ложе.

— У меня есть серьезные проблемы, Элеанор, — признался он.

— Поделись со мною. Это насчет Арлетты? Ты беспокоишься об ее замужестве?

Франсуа накрыл ладонь жены, лежащую на его рукаве, своей рукой, и поглядел в далекие, не от мира сего, глаза графини.

— Нет, не из-за Арлетты. Дело касается моей дальней родственницы, Йоланды Хереви.

— Хереви? Никогда про такую не слышала.

Граф улыбнулся.

— Неудивительно, что тебе не говорили про эту бесстыжую бабу. Об ее бесчестных проделках хорошо известно только в Ванне.

— Бесчестных?

— Она — шлюха. Йоланда — любовница сэра Жана Сен-Клера.

— Это имя я знаю. Это не он знаменит победами на турнирах?

— Нет, это Вальдин, его младший брат.

— Значит, эта шлюха и любовница — твоя родственница?

— Ну да. — Отойдя на несколько шагов в сторону, граф и Элеанор присели на истертый мельничный жернов, причем муж сделал это первым, а потом усадил рядом жену, потянув за край платья. — Ее покойная матушка, Изабель Хереви, — Франсуа умолчал о том, что Изабель была старшей сестрой его матери, — долгое время вела против нас тяжбу по поводу части земель, которые моя мать принесла с собою в качестве приданого. Старуха сдохла, но я боюсь, что ее дочка возобновит всем давно надоевшее дело. Так вот, — Франсуа стукнул кулаком себе по бедру, — многие годы эти земли принадлежали нам, и пусть я попаду в пекло, если соглашусь выпустить их из рук. Мне нужны и сами земли, к подати с них. Мне еще предстоит собрать немалое приданое для Арлетты, да и потом предвидятся немалые граты…

Светлые глаза Элеанор разглядывали серого голубя, который, опустившись во дворик, отыскивал и клевал семена, занесенные ветром в щели между плитами.

— Судя по всему, это нудное и затяжное дело, Франсуа, которое тянется уже долгие годы. Ты уверен, что волнуешься не по пустякам? Раз эта женщина — шлюха, едва ли во всем христианском мире найдется такой суд, который поддержит ее против тебя. Разве твой отец не принял бы мер, если бы видел, что угроза вашим правам вполне реальная?

Франсуа снова почел за благо умолчать, что покойный граф Роберт был некогда помолвлен с Изабель и продолжал питать к ней нежные чувства до дня кончины — по этой причине его отец никогда и пальцем не шевельнул против семейства Хереви.

— Положение сильно изменилось после смерти старого графа, — сказал он вслух. — Сен-Клер подхватил эту сучку Хереви с тремя ублюдками…

Элеанор покраснела.

— Прошу прощения за грубые слова, дорогая. Сен-Клер забрал эту непорядочную женщину с ее тремя незаконнорожденными щенками в свою усадьбу. Сен-Клер, как тебе известно, тщеславный дамский угодник, но у него появляется волчья хватка, если он чует легкую добычу. Он может жениться на ней.

— Чтобы рыцарь женился на наложнице? — Элеанор сдвинула свои роскошные брови. — Это невозможно.

— Ты говоришь совсем как мама, — сердито проговорил Франсуа. — Она тоже не верит в подобный союз. Но она не знает Сен-Клера, как его знаю я. Он любит всяческие интриги и если решит, что чего-то можно добиться путем брака с женщиной, он вступит в брак, послав ко всем чертям условности.

Светлые глаза Элеанор внимательно изучали его.

— И это тебя действительно так сильно волнует, Франсуа?

— Да. Это же моя земля, и я не позволю какому-то выскочке оттяпать ее у меня. Будь он проклят! Семья де Ронсье сумеет постоять за свое!

Элеанор улыбнулась.

— Что же ты собираешься делать?

— В настоящий момент я не могу сделать ничего. Сен-Клер перевез эту вонючую уличную бабу…

Выражение почти физической боли исказило утонченные черты лица Элеанор.

— …эту Хереви, я хотел сказать, в свою берлогу. Разве что собрать людей с оружием и снести ко всем дьяволам их грязную нору — что еще можно сделать?

— Очередной ход сейчас за Сен-Клером, — медленно проговорила Элеанор.

— Ну и что?

— Тебе нужно выждать. — Она пожала узкими плечами. — Может быть, он не собирается ничего предпринимать. У тебя есть доказательства, что он зарится на земли твоей матушки?

— Какие там доказательства? Нет, конечно. Не нужно мне никаких доказательств. Я просто знаю, что у него на уме.

— Не надо позволять этим мелочам выводить себя из равновесия, Франсуа. Учись у священнослужителей терпению и смирению. И жди…

— Жди!.. Вот этого-то я как раз и не хочу. Я должен действовать!

— Мне кажется, Франсуа, — грустно сказала графиня, — что поторопившись, ты можешь сделать ошибку.

Франсуа не нашелся, что сказать в ответ. Он мрачно посмотрел на жену, и ему показалось, что на ее гордых устах промелькнула еле заметная улыбка удовлетворения. Испытывая легкое раздражение, он все же отбросил мысль об этом и решил, что пора вернуться в замок, чтобы приложиться к кубку приправленного пряностями вина.

Так он и сделал: начал пить сразу после обеда, и к вечеру выпил уже очень изрядно.

Июнь 1183 года, долина реки Дордонь.

Весной того же года принц Генрих, не имея средств на оплату своих наемников-фламандцев, прибегнул — и не в первый раз — к разграблению сокровищ, накопленных провинциальными аббатствами. Принцу удалось добиться, чтобы некоторые его сторонники, хоть и неохотно, но поддержали это предприятие. Но большинство аквитанских баронов поостереглись. Они боялись связываться с принцем, который воевал и с отцом, и с братом и не имел реальной власти ни в одной стране. Лишь очень немногие оказали ему поддержку, вручив значительные суммы в золотой монете. А золото — это то, в чем принц нуждался больше всего.

И принц решился.

Он прошелся набегом по церквям Бретани. Он ограбил аббатство Святого Марциала в Лиможе. Но последним и наиболее возмутительным поступком принца было ограбление ковчега в аквитанском Рокамадуре, где его наемники не только присвоили знаменитый меч, который по легенде принадлежал Роланду, но и совершили святотатство, осквернив мощи святого Амадура.

Меч впоследствии продали за неплохие деньги, и кое-кто из наемников получил обещанное.

Дальнейшее современники восприняли как перст Божий.

Принц подхватил дизентерию и сильно захворал. Когда Генрих прибыл в Мартель, его разместили в доме на углу рыночной площади, владельцы которого симпатизировали ему.

Его наемники, стоящие лагерем на площади, надеялись что их предводитель поправится — еще не всем было заплачено.

Граждане Мартеля закрыли ставни, задвинули на засовы свои окна и двери и велели женщинам, особенно тем, кто помоложе и покрасивее, сидеть по домам. Они тоже надеялись, что принц выздоровеет, ибо до граждан Мартеля дошел тревожный слух о бедственном положении наемников.

В комнате на верхнем этаже дома, окна которого выходили на площадь, принц метался в горячке. Его слуга, скрестив ноги, сидел за дверью покоя. Хотя дверь была закрыта, стоны больного и звуки рвоты были отчетливо слышны, особенно по ночам. Слуга ждал за дверью, пока наконец из комнаты больного не вышел личный капеллан принца, сведущий во врачебном искусстве.

Слуга, крепко сложенный парень с прямыми темно-русыми волосами и голубыми глазами, вскочил на ноги.

— Отец, ему не лучше?

Капеллан отрицательно покачал выстриженной на макушке головой.

— Боюсь, что нет, Гюйон. Его светлости теперь хуже, чем когда мы приехали сюда. Вынеси эти простыни вниз и прокипяти их в котле. — С этими словами священник швырнул слуге ворох замаранных тряпок, от которых исходила ужасная вонь.

— Будет сделано, отче.

— И позаботься, чтобы был запас чистого постельного белья. Единственное, что мы можем сделать — это молиться и держать его в чистоте. Потом приходи ко мне за благословением.

— Хорошо, отче.

Чувствуя, что смерть стоит за стеной, принц Генрих покаялся во всех своих грехах и совершенных преступлениях и послал записку своему отцу, в которой просил у него прощения за свое неповиновение. Он был настолько уверен, что скоро увидит ад, что раздал приближенным все свои земные пожитки.

Он отдал Гюйону, верному своему слуге, некоторые из тех немногих вещей, что оставались с ним до печального конца — массивное золотое кольцо и золотую брошь.

Когда из Лиможа прибыл гонец Генриха Плантагенета с личным прощением короля Англии, все его опасения о возможной неискренности обманщика и бунтовщика отлетели прочь, как только он увидел больного. Принц самозабвенно каялся в доме, выходящем окнами на рыночную площадь.

В качестве символа покаяния в преступлениях против Бога и его служителей на земле принц надел на шею веревочную петлю, и, даже в часы агонии, под плащом крестоносца на нем была грубая власяница. Он лежал на ложе, засыпанном пеплом и золой. На грудь себе он велел возложить тяжелый деревянный крест.

Генрих еще слышал, как явился гонец, привезший отцовское послание, и надел себе на палец сапфировое кольцо, присланное ему отцом в знак прощения всех обид.

Вскоре, в серый сумрачный час перед рассветом, он скончался.

Гюйон, вообще-то парень преданный, дураком не был. Скорее всего, думал он, фламандцам не понравится, что тот, кому они служили, умер, и им не видать обещанных денег как своих ушей. Он не хотел, чтобы из-за кольца и броши ему перерезали глотку. И как только сын короля испустил последний вздох, Гюйон тотчас же собрал в узел свои пожитки и выбрался из дома через черный ход.

Когда первые лучи солнца осветили крыши Мартеля, он был уже в седле, на расстоянии мили от городских стен.

Бунт, замышлявшийся наследником, прекратился с его кончиной.

 

Глава девятая

Март 1186 года.

Аптекарский садик графини Элеанор был уже хорошо обустроен. Когда весной проклюнулись первые побеги, она взяла с собой Арлетту, чтобы обсудить план посадок.

Обрадованная возможностью покинуть помещения замка и выйти на солнышко, пусть даже только во внутренний дворик, девушка смотрела на пробуждающиеся к жизни растения и внимательно слушала пояснения Элеанор. Теперь ей было пятнадцать лет; она была уже взрослая, достигнув того возраста, в котором ее должны выдать замуж. До следующего Рождества ее отошлют к графу Этьену. Несмотря на соглашение с Луи Фавеллом, которое подписал ее отец, она так и не съездила в Ля Фортресс летом 1183 года и еще не разу не видела своего суженого. Причины отмены поездки были чисто политическими, да Арлетта и не настаивала на соблюдении договора, стремясь надышаться милым ей воздухом Хуэльгастеля. Она еще насладится ролью графини Фавелл. Однако в последнее время Арлетта заметила, что ее собственное отношение к предстоящему браку претерпело некоторые изменения.

Большую часть своей жизни Арлетта ощущала себя существом бессильным, не способным вернуть с того света свою мать, заставить отца полюбить себя, оказать какое-то влияние на жизнь в замке. Но однажды, наблюдая за времяпровождением Элеанор, ей в голову пришла мысль, что если она сама станет графиней, все резко переменится. Так или иначе, но Элеанор научилась влиять на ее отца. Возможно, и она со временем научится диктовать свою волю графу Этьену.

На самом деле робкая и учтивая графиня Элеанор оказалась женщиной, с которой нужно было считаться. Она не набрасывалась на возникшее перед ней препятствие как бык на ворота. Напротив, она спокойно, неторопливо докапывалась до сути. И такой подход, как вскоре поняла Арлетта, оказывался самым эффективным.

Возьмем, к примеру, конфликт двухлетней давности по поводу Обри и Олье. Арлетта, действуя прямолинейно, только вызвала у своего невыдержанного отца еще большую ярость, тогда как графиня, казалось, даже не заметила инцидента. В свое время падчерица презирала свою мачеху за слабость. Но после того, как Элеанор удалось еще до наступления вечера освободить Обри от опостылевшей ему караульной службы, заняв его работой в саду, Арлетта усомнилась в своей правоте. Еще через неделю графиня получила двух поварят — Роджера и Деви — в качестве дополнительных помощников. А на следующей неделе она заявила, что Обри в саду лишний, и официально перевела его. И куда бы вы думали? На конюшню. Не удовлетворившись этой перестановкой, она также добилась того, что Симон, один из внуков повара, тоже был послан ей в подкрепление. Когда прибавилось рабочих рук, вся компания — Обри, Симон и Олье — быстро привели в должный порядок ее садик.

Арлетта решила, что могла бы многому научиться, внимательнее наблюдая за действиями Элеанор. На людях графиня всегда держалась на расстоянии от своего мужа, была неизменно вежливой, но холодной. Арлетта видела, что ее отец не возражал против такого обращения. Он дарил жене много подарков, которые она принимала с почтительным безразличием. И все же Франсуа обожал свою жену. Арлетта попыталась перенять манеру мачехи в отношениях с отцом, но вскоре поняла, что к этому неспособна. Ей слишком хотелось побыстрее добиться его любви. Может быть, как раз ее чрезмерная любовь и была той самой причиной, по которой он всегда отталкивал дочь от себя?

Возможно, налаживать отношения с отцом ей было уже поздно. Но как только она прибудет в Ля Фортресс, то постарается использовать перенятый от Элеанор жизненный опыт. Арлетта наблюдала, как Элеанор, прореживая высаженную лаванду, разминает пальцами вырванные побеги, чтобы руки впитали их аромат, и сама себе клялась, что не пожалеет усилий и добьется того, чтобы граф Этьен ел из ее рук.

Элеанор поглядела на Арлетту сквозь кустики лаванды и усмехнулась.

— Не будешь возражать, если я сегодня попрошу тебя присмотреть за моими садовниками, дочка? — спросила она.

— С удовольствием.

— Я еду в Ванн, в собор. Заставь их подравнять все кустики. И пусть не жалеют чахлых растений — мне нужно больше свободного места под тимьян. Как только справятся с этим, пусть подрежут фенхель, до самых корешков, и мыльнянку тоже. Я пробую развести мыльнянку, потом найдем ей применение. Пусть оставят половину там, где растет, а остатки пересадят вон на ту грядку. Но перед этим пусть перекопают участки под посадку и уберут весь сушняк.

Из кузницы во внешнем дворике доносилось беспрестанное звяканье, почти заглушавшее негромкий голос графини. Граллон не вылезал оттуда уже который день, после того, как отец Арлетты как-то вихрем ворвался в кузницу и приказал двум своим капитанам устроить полную проверку всего оружия. Арлетта надеялась, что это было сделано просто из предосторожности, а не продиктовано жесткой военной необходимостью. С той ночи, когда она подслушала разговор отца с патером Джеромом, монахом в черной рясе, Арлетта держала ушки на макушке насчет любой новости о «шлюхе Хереви». Но ей так и не удалось услышать больше ни слова на эту тему. Хотелось надеяться, что неожиданная спешная подготовка оружия с этой женщиной никак не связана. Франсуа де Ронсье совал свой нос во все дыры. Арлетта ломала голову, гадая, во что он готовился влезть на этот раз.

Сквозь лязг и шум она снова различила голос графини.

— А сама-то ты понимаешь, что здесь нужно сделать? А, Арлетта?

— Да, — Арлетта указала на мяту. — Поглядите сюда, матушка, скоро ее побеги разлезутся повсюду…

Но вскоре Арлетта опять отвлеклась. Она увидела, что из-за угла фуражного сарая появился Николас Варр, замковый мастер-лучник. Рядом с ним шел капитан Мале, норманнский наемник. Шлем Мале блестел на солнце, а короткая кожаная куртка, которую полагалось надевать под доспехи, делала его широченную грудь еще шире, что отнюдь не украшало этого громилу. Мастер-лучник, казавшийся тонким, как его стрелы, рядом с этим норманнским медведем, был одет в плотно облегавшую фигуру тунику. На голове была тугая кожаная шапочка. Перевязь для лука пересекала его грудь наискосок, а сам лук был перекинут через костлявое плечо. За ними следовала добрая половина роты Мале: одни солдаты сгибались под тяжестью огромных соломенных чучел, другие волочили охапки луков. Помимо меча, у каждого воина болтался у пояса колчан со стрелами. Арлетта нахмурила лоб. Откуда такой внезапный интерес к стрельбе из лука? Что же, собственно говоря, происходит?

— По-моему, мята в саду — то же самое, что ольха на болоте, — спокойно произнесла графиня. — Если попускать ей, она скоро заполонит все грядки. Но до последнего корешка выдирать ее тоже не годится. Полезная трава.

— Мы сделаем вокруг мяты маленькую загородочку, чтобы она знала свое место.

Элеанор задумчиво поглядела на Арлетту.

— Мысль неплохая. Я вижу, что тебе можно доверить садик. — Подозвав служанку, графиня отправила ее за перчатками для верховой езды и вошла в фуражный сарай.

Хотя предполагалось, что Арлетта будет лишь надзирать за бывшими поварятами, она и сама не без удовольствия возилась на грядках. Девушка наскоро подоткнула свои юбки, засунув мешающие концы за пояс, и начала перебирать руками грязные камни, выбирая те, которые по размеру подходили для загородочки.

Роджер и Деви усердно работали мотыгами в зарослях лаванды.

Во внешнем дворе послышался такой стук и крики, словно какой-то великан вызвал кузнеца Граллона на состязание, кто из них произведет больше шума.

— Что происходит, Роджер? — задала вопрос Арлетта. Судя по звукам, это не были обычные боевые учения наемников, хотя непривычному уху могло показаться и так. Арлетта успела заметить, что в этот день оба отряда ее отца выполнили свою ежедневную норму еще с самого утра, причем сделали по два захода.

Роджер отложил в сторону садовые ножницы и пошел посмотреть, в чем дело. Через мгновение он вернулся.

— Капитан Бонд вколачивает в своих людей боевой дух, госпожа, — сообщил он с довольной улыбкой.

Капитан ле Брет ушел с графской службы за три года до описываемых событий, прихватив с собой своего кузена, Неда Флетчера. Алан Бонд занял его должность, став капитаном отряда наемников. Арлетта так и не поняла, что заставило уйти ле Брета и Неда, но готова была поклясться головой, что это как-то связано с таинственными событиями в то мартовское Благовещение, когда был разрушен городской собор, а таинственная содержанка Иоланда Хереви была вынуждена покинуть Ванн вместе со своими детьми. Возможно, однако, что ее папаша сотворил в тот день еще что-то такое, что не смогли переварить даже луженые желудки двух боевых капитанов. За прошедшее время ей становилось все яснее, что все нити принадлежат к одному клубку и ведут в тот далекий день. Арлетта недоумевала, каким образом ее отец договорился со своей совестью, поскольку она его, по-видимому, совсем не мучила. Арлетта обладала обостренным чувством чести, но, как стало ясно, ее отец имел о чести более растяжимые понятия. Видимо, он был убежден, что цель оправдывает средства.

Арлетта вернулась к прерванному занятию.

— Боевой дух? — изумилась она. — Разве его наемники — неумехи? Их так гоняли целыми неделями, что теперь они просто обязаны исполнить то, что от них может потребоваться.

Роджер фыркнул и щелкнул ножницами, срезая чересчур выступающую ветку.

— Откуда мне знать, госпожа, — ответил он, не особо интересуясь происходящим. — Может, вляпались в какое приключение…

Сидя на корточках, Арлетта распрямила спину и тыльной стороной ладони откинула локон, спустившийся на глаза, позабыв, насколько перемазаны в земле ее руки. Жирная полоса грязи украсила ее щеку.

— Какое приключение? Я ни о чем таком не слышала.

Для нее не было тайной, что отцу надоело платить по оммажу герцогу Джеффри, и что между ее отцом и Филиппом, королем Франции, существует какая-то переписка. Но она ничего не знала о содержании этих секретных писем, а отец скорее согласился бы умереть, чем посвятить дочку в тайны политики. Она чисто интуитивно предполагала, что ее отец сделал выбор в пользу короля Франции против герцога семейства Анжевин.

— Не думаю, что отец открыто восстанет против герцога, — пробормотала себе под нос Арлетта.

— Что, госпожа?

Арлетта прикусила язычок. Что бы ни было причиной необычного возбуждения среди наемников, разве можно обсуждать секреты своего отца с мальчишкой-садовником?

— Роджер, пусть Деви закончит сооружение этой загородки. Сам займись розмарином…

— Слушаюсь, госпожа. — Роджер набросился со своими ножницами на кустик карликового лавра и начал срезать ветки со всех четырех боков.

— Что ты делаешь, Роджер?! Это же лавр! Вот розмарин.

Прошел месяц. Однажды Арлетта, уютно свернувшись на постели в клубочек, лежала в ожидании сна, прислушиваясь к тихому посапыванию уже уснувшей подруги. Свечка в девичьей догорела почти до конца, и комнату черным бархатом накрыла тьма. Было уже заполночь, но что-то вдруг насторожило Арлетту. Она напрягла слух, но ничего толком не могла расслышать. Вскоре непонятный звук донесся до нее еще раз. Апрельский ночной ветерок подхватил говор потревоженных солдат и, подняв его на своих легких крыльях до заветного окошка, занес звук в узкую оконницу-амбразуру. Доносились также ржание коней, топот копыт и приглушенные команды. Похоже, это обычная муштра наемников замковой стражи. Но почему в полночь?

Арлетта замерла и затаила дыхание, опасаясь пропустить хоть один шорох. И вот — снова команды вполголоса, звяканье удил. Да что же, наконец, происходит?

Хотя с Арлеттой никто и никогда не разговаривал на политические темы, она догадывалась, что положение ее отца было не из лучших. Ранее он поклялся в верности герцогу Джеффри, передавшему ему права на управление всеми вотчинами в Бретани. Но вдобавок к бретонскому феоду, графа очень интересовали земли между крохотным королевством Филиппа Французского и герцогством Аквитания. За эти владения он принес клятвы королю Франции. Ричард Плантагенет был неоспоримым властителем Аквитании. Но в 1185 году у Генриха Плантагенета кончилось терпение, и он, стремясь обуздать непокорного Ричарда, на правах короля Англии принудил своего мятежного отпрыска передать Аквитанию назад королеве Элеанор.

Возник и уже много лет продолжался спор о точном расположении границ владений графа Франсуа на аквитанской границе, и эта тяжба столкнула его с королевой Элеанор, матерью его бретонского сеньора. Хитрый граф не возвращался к тяжбе месяцами; он, казалось, придавал больше внимания тому обстоятельству, что король Филипп Французский был непоколебим в своем стремлении воспрепятствовать браку своей сестры Алисы и Ричарда Плантагенета. В этом его поддерживал и отец Арлетты. Союз Франции с Ричардом Плантагенетом, потенциальным герцогом Аквитании, поставил бы в очень шаткое положение его собственные права на владения к северу от Аквитании.

Протянув руку, чтобы взять шерстяной плед, так как весенний ночной ветер нес собой холодок прошедшей зимы, Арлетта вылезла из-под одеяла, сунула ноги в тапки из овчины и направилась к двери. Она уже целый месяц чувствовала, что эта необычная возня и суматоха значили несколько больше, чем обычная «весенняя приборка» в замке: скорее всего, ее отец затевал тайный военный поход. Теперь у Арлетты появился шанс выяснить истинное положение дел. Конечно, она сильно боялась, что, если отец заметит ее слишком пристальный интерес к его политическим делам, для нее это закончится взбучкой. Но любопытство было сильнее.

Арлетта неслышно отодвинула засов и осторожно спустилась по узенькой винтовой лесенке. С башенки ей будет хорошо видно все, что происходит во дворе. К счастью, дозорным в ту ночь был назначен Пьер, один из многочисленных внуков повара. Ему было восемь лет и он буквально преклонялся перед ней. Пьер разрешит Арлетте проследить за тем, что происходит во дворе и никогда об этом никому не расскажет.

— Кто идет? — воскликнул мальчик в тот момент, когда Арлетта ступила в коридор. Сам он сидел в бойнице и наблюдал за суетой во дворе. Он схватил зажженый факел и сунул его прямо ей в лицо. — Ой, леди Арлетта, это вы!

— Я услышала шум, — ответила та, — он не давал мне спать, и я решила выяснить, в чем дело.

Пьер вновь водрузил факел в предназначенное для этой цели гнездо в стене.

— Уже все собрались, госпожа, оба отряда. Все верхом. Даже есть повозка для лучников. Погляди, как крепко они сжимают свои луки.

Арлетта не шевельнулась.

— Пьер, пожалуйста, убери этот факел.

— Почему, госпожа?

— Он освещает лицо того, кто смотрит вниз. Если кто-нибудь во дворе поднимет глаза наверх, он увидит нас. Я не хочу, чтобы меня заметили.

Мальчик с готовностью повиновался. Арлетта высунулась из бойницы и стала с жадностью рассматривать мужчин, собравшихся во дворе. Весь внутренний дворик был освещен сотней зажженных факелов. С первого взгляда можно было подумать, что Хуэльгастель захвачен вражеским войском. Внешний дворик заполнял табун приплясывающих, вздрагивающих скакунов, удерживаемых задерганными конюхами. Лица наемников были каменными.

— Ну и зрелище, госпожа, — прошептал Пьер. — Нагонят страху на кого угодно. — В его голосе смешивались суеверный страх и гордость за господина.

— Ужасно, — согласилась Арлетта.

Присмотревшись повнимательнее, девушка поняла, что толпа людей внизу не была каким-то неорганизованным сборищем. Она узнавала знакомые лица. Там был ее отец, восседающий на ширококостном пегом скакуне, который, придя в ярость не разбирал дороги и не повиновался никому. Эта лошадка как-то раз чуть задела копытом Обри по ноге — бедняга хромал после этого целую неделю. На графе была надета его новая кольчуга, ее звенья сверкали в колеблющемся свете словно рыбья чешуя. Воин рядом с ним, в рогатом шлеме и кожаной безрукавке, мог быть только капитаном Мале. Он сидел на спокойном массивном коне серой масти и разговаривал с начальником другого отряда, Аланом Бондом. Вот Бонд кивнул в знак согласия с тем, что ему только что сказал норманн, и поскакал к своим людям.

— Смотрите, госпожа. — Голос Пьера прервал ход мыслей Арлетты. — Они выходят из крепости. Граф дал сигнал.

Арлетта видела, как передовые воины из отцовских отрядов вступили под крепостную решетку и растянулись по мосту.

— И лучники с ними, — восторгался мальчуган.

Телега с лучниками, ощетинившись загнутыми концами их оружия, громыхала по плитам внутреннего дворика словно гигантский ежик на колесах.

— Как много факелов. Там внизу, должно быть, светло как днем, — заметила Арлетта.

Даже отсюда, из своего гнезда на верху башни, она легко узнала Николаса Варра, командира стрелков, который вместе со своими товарищами сидел в трясущейся громоздкой телеге. У каждого из них был полный колчан, а к бортам повозки были приторочены ремнями их припасы. Арлетта закусила губу и задумчиво проводила взглядом тощего, как жердь, Николаса. Он жил в Хуэльгастеле с мая прошлого года — так ли уж случайна была его лихорадочная деятельность с самого момента приезда в замок?

— Кем был Николас Варр до того, как папа его нанял его, Пьер? — спросила она маленького дозорного.

Пьер пожал плечами.

— Откуда мне знать, госпожа.

— Как ты думаешь, он всегда был лучником?

— Думаю, да, Я слышал, что он спас жизнь капитану Мале несколько лет тому назад.

— И это все, что ты знаешь о нем?

— Ну, разве что еще я слышал, как его поддразнивали тем, что он будто бы несколько лет прожил в болоте.

— В болоте? Что они имели в виду? Какое болото?

Пьер усмехнулся.

— Ну, не совсем болото, а усадьба посреди болот где-то в Кермарии.

— Кермария?! Ты не ошибаешься?

— Конечно, нет. — Пьер перегнулся через подоконник. — Вот потеха, госпожа! Они оставляют факелы у ворот. Едут дальше в темноте. Зачем это — ведь лошади могут споткнуться и сломать ногу. Вам это тоже кажется глупостью, госпожа?

Арлетта не находила это ни забавным, ни глупым Это лишь утверждало ее в той мысли, что ее отец этой ночью затеял что-то нечестное. У нее запершило в горле, она выпрямилась и стояла рядом с Пьером до тех пор, пока повозка не скрылась под завесой ночи и стук колес по дороге не затерялся вдали.

Затем она вернулась в свою постель, жалея обитателей того места, куда направился ее отец, имея таксе сопровождение.

Следующая ночь была безветренной, и Арлетта снова проснулась от шума, доносившегося со двора. Не колеблясь, она сунула ноги в тапки и направилась к двери. Клеменсия, как обычно, спала словно суслик. Щеки ее подруги раскраснелись, на губах играла легкая улыбка. Нет сомнений, она видела во сне Моргана.

Сбежав вниз по лестнице, Арлетта толкнула дверь, ведущую на башенную крышу. Какое счастье, наверху опять Пьер, который нес дозор вчера. Арлетта знала, что мальчиков редко ставили в дозор два раза подряд. Ей повезло: любой другой сторож был бы ей менее симпатичен.

— О госпожа!

Снова Пьер, снова ласковая улыбка, обращенная к ней. Арлетта с облегчением выдохнула и шагнула вперед. Как только Пьер понял, что она собирается смотреть вниз, он, не дожидаясь напоминаний, выхватил факел из гнезда и осторожно положил его на парапет.

— Я молила небо, чтобы тебя снова поставили сюда, милый Пьер, — произнесла девушка. — Но так как твой черед был вчера, я не очень на это надеялась.

— Твой отец уехал, и большинство взрослых отправились с ним. Тем, кто остался в замке, выпала двойная норма.

Подойдя к амбразуре, Арлетта выглянула вниз. Подъемный мост был поднят, и отряд воинов как раз показался в воротах. Его возглавляли ее отец и еще какой-то человек. Телега с лучниками грохотала следом.

— Итак, они вернулись…

— Да, госпожа. Но не все. Я никого не вижу из отряда капитана Мале.

— А кто это рядом с отцом? Шлем затеняет его лицо.

— Это Алан Бонд, госпожа.

Отец Арлетты и командир отряда спешились. Алан стащил с себя шлем, и скульптурные черты его красивого лица стали хорошо видны. Он принял у графа поводья и направился к конюшням, ведя в поводу обоих лошадей. Сонный Обри ждал у входа, протирая глаза кулаками.

Зоркая Арлетта разглядела, что на бедро капитана наложена повязка.

— Похоже, капитан Бонд ранен, — заключила она, затем перевела взгляд на отца. Она не могла не волноваться за него — он выглядел очень измученным, хотя и направлялся к залу как всегда бодро.

— Как тебе кажется, с моим отцом все в порядке?

— Похоже, что граф не пострадал, госпожа. Но взгляните-ка на бедных раненых, которых везут в повозке. Мне кажется, что для графини Элеанор представился случай показать свое искусство врачевания.

Им было все хорошо видно, потому что повозка с ранеными остановилась почти под ними, у дверей фуражного сарая. Арлетта вытягивала шею вниз, стараясь получше все рассмотреть. Это была не та вчерашняя некрашеная повозка, которая увезла лучников. Новая была подлиннее и окрашена в зеленый цвет. Она была заполнена ранеными, и, как показалось Арлетте, их раны были более тяжелыми, чем ранение капитана Бонда. Один человек сидел, придерживая руками повязку на голове, наложенную весьма небрежно и, видимо, наспех. Он громко стонал. Один из вчерашних всадников придерживал левой свою правую руку и баюкал ее, стараясь утишить боль. Глаза их были пусты, лица блестели от пота.

— Господи! — Арлетта перекрестилась и перевела взгляд на других раненых, лежавших навзничь на дне повозки. Грудь одного из них была замотана белой холстиной, громадное алое пятно расплывалось прямо в центре повязки. Другой — она не верила своим глазам — был без руки. А еще один…

Борясь с приступом тошноты, Арлетта повернулась к двери.

Пьер, округлив карие глаза, наблюдал за ужасным зрелищем с детским любопытством.

— Уже уходите, госпожа? — спросил он. — Вернетесь в постель?

— Нет. Мой долг спуститься и помочь несчастным. Пьер, я хочу попросить тебя об одной услуге.

Мальчик буквально пожирал глазами мужчин внизу, здоровых и раненых.

— Что вам угодно, госпожа?

— Но учти, это тайна…

В глазах Пьера вспыхнуло восторженное любопытство.

— Да, госпожа?

— Я хочу, чтобы ты кое-что разведал…

Брови мальчика поднялись.

— Прямо сейчас?

— Да. Ты должен выяснить, что происходит, только не нужно никому говорить, что тебя послала я. Притворись, что тебе просто интересно. Сможешь?

Пьер горделиво выпятил узкую мальчишечью грудь.

— Не сомневайтесь, госпожа! Я ради вас что угодно сделаю.

— Отлично. В первую очередь разузнай, куда и зачем мой отец и его люди направились прошлой ночью. Но будь осторожен. По всей вероятности, отец хочет, чтобы правду знало как можно меньше народу.

Пьер кивнул, довольный и гордый, что Арлетта ему доверилась.

— Спасибо, маленький дозорный, — серьезно поблагодарила девушка. — Ты хороший друг.

Арлетта натянула поверх ночной сорочки теплый халат и разбудила Клеменсию. Дело не терпело отлагательства, им понадобится как можно больше женских рук. Держась за руки, девушки спустились в зал.

Арлетта, придерживая рукою щеколду, на мгновение задержалась в дверях, чтобы рассмотреть и запомнить открывшуюся картину. Все светильники уже горели. Дополнительно к самому очагу подтащили большой железный канделябр. Роджер уже воткнул в его гнезда дюжину свечей и теперь зажигал их трясущимися руками одну за другой. Сердце Арлетты упало. Она знала, что означали эти свечи, зажженные так близко к очагу, — сегодня ночью в замке будут производиться кровавые хирургические операции.

Некоторых раненых вели под руки, а тех, которые не могли передвигаться сами, приносили на руках и укладывали на соломенные подстилки, расстеленные полукругом вокруг огня.

Все надежды Арлетты на то, что она и сама сможет порасспросить участников, улетучились, как только отец заметил ее. Граф что-то оживленно говорил капитану Бонду. Его рыжеватые брови удивленно поднялись, но своей речи он не прервал. Откинув голову назад, он продолжал свое повествование, которое, совершенно очевидно, доставляло ему большое удовольствие.

До Арлетты долетели обрывки его слов: «неизбежные потери… но я доволен результатом». Она заключила, что отец на этот раз находится в хорошем расположении духа. И, не обращая внимания на его гримасу, она радостно бросилась ему навстречу.

— Папа! Что случилось? С тобой все в порядке?

Граф вздохнул.

— Ну-ка, принеси мне немного вина, Бонд, и обязательно подогрей его.

— Да, монсеньёр. — Капитан отсалютовал и отправился в винный погребок.

— Папа! Ты не ранен?

Под глазами графа были темные мешки, что свидетельствовало о недосыпании, морщины на лице стали как будто глубже и резче, но в его глазах светилось радостное возбуждение, и Арлетта не могла его не заметить. Его щеки побагровели.

— Спасибо, дочка, я неплохо себя чувствую. Немного устал от седла, но это пустяки. — Граф потянулся, и Арлетта готова была поклясться, что улыбка на его лице была улыбкой победы. Тут его внимание привлек стон одного из раненых. — Но кое-кому из моих людей пришлось куда хуже, чем мне.

Арлетта вспомнила повозку с ранеными, человека без руки, и содрогнулась.

Графу уже наскучило разговаривать с ней.

— Будь умницей, иди и разбуди мачеху. Стрела попала в бедро одного из воинов, и, боюсь, раздробила кость. Он блеял как новорожденный ягненок всю обратную дорогу.

— Силы небесные! А когда он был ранен?

Граф настороженно посмотрел на дочь.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Может, сегодня? Он был он ранен сегодня?

Граф покачал головой.

— Сегодня, вчера, позавчера… Какая тебе-то разница?

— Для него — большая разница, папа, — объяснила Арлетта, думая, что ее отец должен бы это понимать не хуже, чем она. — Если сегодня, то еще есть шанс, что мы с мачехой можем спасти его ногу. Если раньше, то могло начаться заражение, и…

Отец Арлетты пожал плечами и посмотрел на железный канделябр, бросающий круг желтого света на одну из соломенных подстилок. Клеменсия уже стояла на коленях подле нее, отирая лоб лежащему на ней смертельно бледному, стонущему солдату. Арлетта поняла без объяснений, что он-то и был тем человеком, которого поразила стрела и что даже сам искусник из Салерно не смог бы спасти ему ногу, так как бедняга был ранен более суток назад.

— Сделайте, что сможете, — отрывисто сказал отец. — Вы знаете, кого взять, если вам понадобится помощь.

— Да, папочка. — Арлетта повернулась к огню, настраиваясь на то, что сегодня, возможно, предстоит самая тяжелая ночь в ее жизни. Если дело дойдет до ампутации, кто будет держать нож? Ведь не наемники же. Арлетте очень хотелось, чтобы Элеанор с ее спокойствием и хладнокровием поскорее пришла на подмогу.

Когда Арлетта и Клеменсия освободились и поднялись наверх, чтобы продолжить прерванный сон, уже рассвело.

Пьер встретил их на лестнице.

— О госпожа!

Арлетта устало улыбнулась ему, но не сказала ни слова. Она была измучена видом человеческой боли и страданий и чувством собственного бессилия. Хоть Элеанор и применила все свои медицинские познания, они не смогли спасти многих из тяжелораненых. Арлетта чувствовала себя беспомощной и несчастной.

Держась за толстую веревку, прибитую к стене гвоздями на всем протяжении лестницы, Клеменсия обогнула их и первой вошла в опочивальню.

Усталая Арлетта облокотилась спиной о холодную каменную стену и посмотрела на мальчика.

— Я разузнал все, что вы желали знать, госпожа!

— Пьер? — Мгновение Арлетта не могла поверить своим ушам.

— Да-да, госпожа. Я узнал, куда ходили отряды. Была большая битва!

— Это и я поняла, — ответила она. Затем, заметив, что детские глаза застилает разочарование, заставила себя проявить интерес. — Ну и что же тебе удалось узнать? — Ей было совсем не до этого внизу, у очага. Она не смогла бы расспрашивать раненых, даже если бы у кого-то из них хватило сил отвечать на ее вопросы.

— Бой был в Кермарии. Помнишь, что это за место, госпожа? Оттуда прибыл Николас Варр, прежде, чем поселился у нас.

— Кермария? Ты уверен?

Пьер энергично кивнул.

— Я узнал кое-что еще, госпожа.

Это подогрело интерес Арлетты.

— Что? — спросила она.

— Я слышал имена Хереви и Сен-Клер, — заявил Пьер.

— Хереви? Мой отец упоминал это имя, но что касается Сен-Клера?.. Интересно бы знать, какая связь между ними. — Арлетта пыталась связать воедино обрывки спутанных мыслей, но она настолько устала, что никак не могла сосредоточиться.

— Хотите ли вы, чтобы я разузнал побольше, госпожа?

— Если тебе не трудно. — Арлетта предпочла бы, чтобы отец сам рассказал ей о том, что произошло. Но она слишком хорошо знала этого человека и понимала, что любое проявление интереса с ее стороны будет воспринято как вмешательство в его дела.

Они дошли до двери опочивальни. Пьер поспешил приоткрыть ее для высокородной леди и, ничего не видя перед собой, Арлетта вошла в комнату. Клеменсия уже улеглась, подоткнув под себя одеяло со всех сторон. Арлетта, не раздеваясь, свалилась на постель рядом с подругой и натянула одеяло на голову. Она должна подумать над словами Пьера. Арлетта пыталась это сделать, но глаза ее слипались, и очень скоро она погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Раймонд провалялся в канаве около Кермарии почти сутки, прежде чем пришел в себя; боль разрывала его измученное тело.

Он подавлял стоны, потому что вместе с сознанием к нему вернулась и память. Граф Франсуа с отрядами подкрались к Кермарии в самый глухой час ночи и напали на них на рассвете. Этот рассвет Раймонд никогда не сможет забыть, хотя он мало что помнил о самой схватке — еще в самом начале он получил сокрушительный удар по голове. Это случилось сразу, как только он выскочил из дома, а потом один из солдат графа де Ронсье выволок его на задний двор. Грязный головорез стащил с него сапоги и бросил его рядом с чьим-то трупом, у самого забора. Каким-то чудом Раймонд сохранил присутствие духа: ему удалось сдержать крик. Но это было не просто, так как он знал и любил того, рядом с чьим бездыханным телом он сейчас лежал. Это был рыжий Дени, самый веселый слуга в доме его отца; они часто бражничали с ним вдвоем по вечерам. Больше не будут. Проклятый де Ронсье. Будь проклята вся чертова семейка. Однажды, давал себе клятву Раймонд, он позаботится о том, чтобы сатанинский род сполна заплатил за все грехи графа.

Он устало приподнял голову и посмотрел на утреннее солнце, на верхушки камышей, которыми заросла речная пойма. Его голова кружилась и болела, болотистая почва угрожающе проминалась. Он мог двигаться только очень медленно.

Вереница гусей спокойно плыла по безоблачному небу. Раймонд нашел взглядом усадьбу его отца, небольшую каменную башенку над замшелой стеной. Кто-то стоял на страже на ее верхушке, ему были видны и болота, и дорога из Ванна. Конечно же, это был воин де Ронсье. Раймонд поспешно отвернулся, и это движение причинило ему такую боль, что он уже не решался сделать хоть один быстрый жест или шаг.

Он забрался в камыши, не обращая внимания на ржавую воду. Каждая мышца болела. Сколько времени он валялся во рву? День, два? Сознание медленно прояснялось, что приносило ему только новые муки. Страшно хотелось пить. Его лицо распухло от царапин и ссадин. Когда он шевельнул губами, резкая боль пронзила все его лицо от висков до подбородка. Раймонд осторожно ощупал место, которое болело.

— О Господи!

Он не мог оценить, насколько серьезна его рана, но похоже было, что ему едва не разрубили череп пополам. Рана была глубокой, но, кажется, уже начинала затягиваться. Он нащупал по всей ее длине бугорки засохшей крови. Спереди его туника тоже задубела от крови. Раймонда пробрала дрожь, и он снова обернулся посмотреть на свою бывшую усадьбу.

Ему хотелось знать, уцелели ли его отец и его дядя Вальдин Сен-Клер, победитель многих рыцарских турниров. Он не видел их тел, но то, что он успел увидеть, убеждало его в том, что де Ронсье если и не достиг своей цели, то был к ней очень близок. Что стало с младенцем Филиппом, младшим братом Раймонда? Неужели де Ронсье убил ребенка? Было похоже на то, ибо брат Филипп, как законный наследник, имел права на некоторые из земель де Ронсье. Несомненно, резня была произошла именно из-за этого. Де Ронсье хладнокровно стремился истребить всех возможных претендентов.

А что с его сестрами, Гуэнн и Катариной? Девушки не представляли угрозы для графа де Ронсье, но Раймонд не был уверен, что это обеспечило им неприкосновенность.

Дозорный стоял на посту. Раймонд не испытывал особой любви к брату — младенец Филипп, как законнорожденный, обошел его, похитил его права на наследование. И все же Раймонд не мог смириться с мыслью, что младенца могут изрубить мясницкими ножами. Юноша видел дозорных, охранявших укрепления Кермарии. Какие бы вопросы не крутились в его израненной голове, молодой человек отлично понимал, что было бы безумием вернуться, чтобы узнать ответ на них. Едва он приблизится к усадьбе, его тут же не станет. Живы или нет его брат и сестры, лучшее, что мог сейчас сделать Раймонд — это спрятаться и переждать. Он должен был помочь себе сам, залечить свою рану, а уж потом обдумывать планы мести. И если он выживет, де Ронсье еще проклянет тот день, когда родился на свет.

— Будь проклят граф Франсуа, — шептал он распухшими губами. — Пусть он навеки сгинет в аду!

Раненый сглотнул слюну. Прежде всего, надо было найти чистую воду. На четвереньках, не высовываясь из тростника, Раймонд пополз по болотной грязи на юг, стараясь не отдаляться далеко от реки. Все его тело болело, в голове при каждом движении стреляло, но он медленно продвигался вперед. Было только одно место, где он мог укрыться и считать себя в безопасности. Перед тем, как действовать дальше, ему нужно было залечить рану и раздобыть денег. То, что он собирался сделать, потребует больших затрат.

 

Глава десятая

Мадалена, крепостная графа Сен-Клер, рубила тростник на берегу реки, пониже господской усадьбы в Кермарии. Ее дом стоял у самых стен усадьбы, и во время вчерашнего ночного боя была повреждена его тростниковая крыша. Мадалена собиралась починить ее как можно скорее. У нее не было времени переживать по поводу событий минувшего дня. Как и все ее односельчане, она была потрясена ночным происшествием в усадьбе, но одного дня на траур и соболезнования было вполне достаточно — наутро нужно было продолжать прерванную работу. Нет, после трагических событий они не стали меньше уважать своего хозяина. По сравнению с предыдущими, он был неплохим, даже добрым господином. Но теперь Жан Сен-Клер лежал мертвый и окоченевший, и они не могли ничем помочь ему, а работа в поле не терпела отлагательств. Мадалена умело держала косу покрасневшими, иссеченными осокой руками, и валила густую траву легкими, уверенными взмахами.

Женщина крепкая и сильная, она не боялась одна работать на болоте. Поэтому, услышав необычный шорох, она не обратила на него особого внимания — это могли быть утка или лысуха, потревоженные на гнездовье. Она только напомнила себе, что надо не забыть проверить хорошо замаскированные сетки и силки, расставленные на дикую птицу, и снова взмахнула косой.

Узкая полоска ткани придерживала седеющие волосы Мадалены, не давая им спускаться на глаза во время работы. Камыши снова зашелестели не далее, чем в трех ярдах от нее. Мадалена распрямилась, положила косу на сгиб локтя и поправила повязку на голове.

— Кто тут есть живой? — окликнула она, не ожидая услышать ответа.

— Мадалена…

Хриплый шепот заставил крестьянку покрепче ухватиться за косу. — Кто тут? Кто это говорит? — Она выставила вперед свое оружие — загнутое кривое лезвие блестело в лучах восходящего солнца.

— Мадалена, помоги мне…

Заросли камышей раздвинулись, из них выползло странное существо, вероятно, некогда называвшееся человеком. Мадалена в ужасе смотрела на окровавленное, избитое лицо незнакомца.

— Матерь Божия! — Крестьянка попятилась, запнулась о связку нарезанного тростника и остановилась. Забыв про работу, про свою крышу и тростник, женщина была готова в ужасе броситься прочь.

— Мадалена! Помоги мне… Разве ты не узнаешь меня?

У создания, которое выползло из тростника, были зеленые, очень красивые зеленые глаза. И крестьянка их узнала — о них мечтала по ночам каждая девушка в Кермарии, когда приходило ее время влюбиться.

— Мастер Раймонд! — У Мадалены выпала из рук коса, а сама она опустилась на колени перед сыном покойного хозяина.

— Благодарение судьбе, — прошептал раненый. — Ты узнала меня. А ведь в какой-то миг я испугался, что ты прикончишь меня этой косой.

— Мастер Раймонд, ваша бедная голова…

— До свадьбы заживет. Мадалена, у тебя есть вода?

— Да, конечно, господин. Вот…

Мадалена протянула Раймонду старую кожаную фляжку, и юноша жадно выпил все ее содержимое.

— Что теперь с вами будет, сэр? — спросила она, все еще с ужасом глядя на то, что стало с его лицом.

«Теперь, — подумала она, — Раймонду Хереви будет не так легко, как прежде, добиваться побед над девушками — шрам от носа до скулы останется навсегда. Надо как следует обработать эту рану, все остальные порезы и царапины кажутся незначительными. Много запекшейся крови, но это ничего — он парень молодой».

— Мадалена, скажи мне, если знаешь, что делается в Кермарии? Де Ронсье все еще в усадьбе моего отца?

— Нет, господин, но он оставил гарнизон для охраны…

Раймонд кивнул, стараясь не упасть в обморок от боли, пронзавшей его измученное тело. Казалось, его голова раздулась по крайней мере вдвое, и ему было очень трудно сосредоточиться. Если бы не смертельная опасность, грозившая ему, он свалился бы прямо в ржавую болотную грязь и уснул. Камыши плыли и кружились перед его глазами. Его мотало из стороны в сторону.

— Господин, вы очень бледны…

Раймонд поднял голову.

— Говори же, Мадалена. Что случилось с моим отцом? Граф захватил его?

На широком лице Мадалены читались боль и жалость. Своей сильной, задубелой от работы рукой она сочувственно коснулась его грязного колена. Она не отважилась прямо сказать, что случилось, но ее взгляд выдавал горькую правду.

— Я… Мне очень жаль, господин…

Раймонд обхватил грязными руками изуродованную голову.

— Будь все проклято! За что Бог так наказывает нас?

Мадалена смотрела на горестно склоненного юношу и молчала. Она была в два раза старше Раймонда Хереви. Он был сыном рыцаря, а она — дочерью крепостного мужика, но несмотря на это, Мадалена чувствовала, что его горе глубоко тронуло ее. Конечно, незаконное происхождение Раймонда лишало его прав на Кермарию, однако старый Жан Сен-Клер любил своего первенца и всегда защищал его интересы в пределах своих владений. Раймонд привык к легкой жизни, привык, что находится под защитой. А теперь вдруг все изменилось. Он не только потерял отца, но и лишился своего положения. Теперь он предоставлен самому себе.

Жалость толкнула Мадалену к нему. Она обхватила Раймонда сильными руками, в ее объятии было что-то материнское. Она крепко держала его, не давая упасть. Раймонд дрожат всем телом. Мадалена нежно, слегка укачивая, успокаивала его, покуда дрожь не прекратилась.

Тогда она отпустила его и, отойдя немного в сторону, сглотнула комок в горле и вытерла глаза подолом юбки.

— Господин, это еще не все. Если у вас достаточно сил, чтобы выслушать меня…

— Я готов.

— Ваш дядя тоже мертв.

— Как это произошло?

— Был бой. Я знаю только, что он умер, сражаясь бок о бок с вашим отцом. Он погиб, как герой, и ваш отец тоже.

— А мои сестры? — Зеленые глаза воспаленно блестели. — Что сделал с ними проклятый мясник?

— Я не знаю, господин. Единственная, кого я видела после набега, была Мери Брайс. Они увезли ее под вооруженной охраной. Ваших сестер я не заметила. Не знаю, что сталось с ними.

Раймонд наклонился вперед и схватил руку Мадалены.

— Не знаешь? Но кто-то ведь должен знать.

Мадалена покачала головой и снова поправила повязку.

— Нет. Это для нас загадка. Никто в деревне не видел ни ваших сестер, ни вашего братца с той самой ночи. Да мы, сельские жители, и не могли ничего видеть, когда вы там дрались.

— Хочешь сказать, что вы все попрятались? — спросил юноша.

Мадалена вздернула подбородок:

— Да, а как же иначе? И я тоже пряталась. Это ведь не моя земля, чтобы я была готова отдать за нее жизнь. Нас не учили воевать, нам не раздавали мечи и кольчуги…

— Но кто-то из вас мог бы прийти на помощь.

— Да, нашлись такие горячие головы. И что было им наградой? Они валяются вон там во дворе, мертвые. Гнилое мясо. Их жены и дети рыдают. Те из нас, кто поумнее, смолоду приучились пониже пригибаться к земле. Мне очень жаль, что ваш отец мертв, и дядя тоже. Они были неплохие господа. Но… — Мадалена оборвала себя на полуслове. С каждой минутой раненый бледнел все больше. — Уж простите, мастер Раймонд, но дело обстоит именно так.

Раймонд обхватил руками колени и тупо смотрел на болотные кочки.

— Я понимаю, все понимаю, Мадалена. Даже если бы вы, селяне, и хотели нам помочь, это было не в ваших силах.

— Выбор у нас был невелик. Мы подождем, новый хозяин для нас найдется.

Луч взошедшего солнца пробился сквозь камышовые заросли и заплясал на спутанных волосах и лице Раймонда, подчеркивая мертвенную белизну кожи на тех участках, которые не запеклись в кровавую корку. Его голова клонилась все ниже.

— Мастер Раймонд! Вам здесь нельзя оставаться.

— Я слишком устал, чтобы ползти дальше. — Раймонд начал говорить невнятно. — Больше нет сил.

— Не надо никуда ползти. Я знаю здесь, в этих болотах, каждую тростинку и каждую ветлу. И я могу спрятать вас. Даже если граф пошлет весь свой гарнизон на ваши розыски, они не найдут вас среди этих трясин. Слушайте, мастер Раймонд, — и видя, что ее собеседник проваливается в пучину беспамятства, Мадалена потрясла его за плечи. — Даже ребенку ясно, что вам нет пути назад, в отцовский дом. Может быть, у вас есть место, где вы можете отсидеться некоторое время? Куда прикажете доставить вас?

— Локмариакер, — пробормотал Раймонд.

Он уже почти спал.

— Локмариакер?

— Найди там Анну. Скажи ей обо мне, и она поможет. Спрячь меня в дольмене…

Раймонд безвольно откинулся на спину и заснул в теплых руках Мадалены.

Крестьянка позвала на помощь своего брата, Джоэля; вдвоем они завернули бывшего хозяйского сына в одеяла и погрузили его в лодку, которая ночью отплыла от Кермарии. Раймонд был без сознания. Ускользая от рук жестокого де Ронсье, юноша продолжил свой путь на носилках из лозняка, а затем на ослике его переправили в Локмариакер. Мадалена и Джоэль нашли дольмен. Перед тем как войти в это в мрачное место, они десять раз прочли «Отче наш» и долго крестились, чтобы защитить себя от злых духов, живущих здесь, а потом вдвоем внесли раненого в подземелье и оставили его там.

Затем его спасители отправились в харчевню «Якорь», где надеялись получить еду и питье и разузнать, кто такая Анна и где она живет, чтобы послать ей весточку. К счастью, они наткнулись на отца Иана, деревенского священника, проходившего мимо сельской церкви. Отец Иан, конечно, знал Анну — единственную Анну в Локмариакере, и дом ее родителей. Кроме того, отец Иан был, пожалуй, единственным человеком во всей деревне, кто мог бы передать сообщение девушке и не вызвать при этом ничьих подозрений.

Покуда Раймонд был беззащитен как малое дитя, его пребывание в дольмене должно было оставаться в тайне.

Было уже темно, когда Анна получила известие от патера Иана. Она собрала корзинку и, выскользнув из отцовского дома, бегом побежала к дольмену Опасаясь самого худшего, она не отваживалась зажечь фонарь и дважды оступилась в темноте. Один раз она чуть было не упала, и, потеряв равновесие, растеряла кое-что из содержимого корзинки, в которой были еда, питье и все необходимое для перевязки. Ей пришлось остановиться и подбирать оброненное на ощупь. Когда Анна добежала к своей цели, ее взору предстали две темные фигуры, сидевшие подобно каменным часовым по обе стороны входа в подземелье. При ее приближении фигуры встали.

— Это ты — Анна? — спросил мужчина, вставая у нее на пути.

— Я. Где он? Он очень плох?

Мужчина посторонился и кивнул головой в сторону ступенек, вырезанных кем-то в торфянике:

— Там, внизу. С самого утра мы еще не слышали от него ни единого слова.

— Матерь Божья, помоги нам! Надо зажечь фонарь. Вот, подержи это… Спасибо.

Как только фитиль загорелся, Анна и мужчина посмотрели друг на друга.

— Меня зовут Джоэль, — улыбнулся он. — А это Мадалена, моя сестра. — Палец его указал на женщину.

— Я пойду к нему. — Анна начала спускаться по ступенькам, но на полдороге оглянулась и сказала:

— Благодарю вас за то, что вы доставили его сюда. Но я ничем не могу отблагодарить вас…

— На небе сочтемся, милая. И так видно, что ты не королевская дочка, чтобы раздавать червонцы.

— Это верно.

— Ты любишь его?

— Очень.

Джоэль вздохнул.

— Я должен кое о чем предупредить тебя, девушка.

— О чем?

— Он… уже не прежний красавец. Его лицо сильно изуродовано…

Фонарь качнулся в руках Анны.

— … Но ты говоришь, что любишь его, значит, это не будет играть особой роли. Так ведь?

После короткого молчания Анна спокойно ответила:

— Нет, не будет.

— Просто я подумал, что должен предупредить тебя, милая, — отрывисто сказал Джоэль. — Он больше не будет очаровывать сельских барышень.

Анна уже спускалась по ступенькам.

— Раймонд? Раймонд? Слышишь меня? — шептала она.

Ее милый лежал в дальнем конце пещеры, правой щекой к стене.

Анна поставила фонарь и корзинку на прохладный утоптанный земляной пол и опустилась на корточки подле своего любовника. Ей пока были видны только мелкие ссадины на его лице, что придавало лежащему какой-то мальчишеский вид.

— Раймонд? — Анна осторожно прикоснулась к раненому и слегка потрясла его за плечо.

Лежащий на полу был без сознания и почти не подавал признаков жизни. Лишь ресницы слегка подрагивали. Анна взяла его за подбородок и осторожно повернула к себе. Хотя Джоэль и предупредил ее, она возблагодарила судьбу, что Раймонд был без сознания, потому что при взгляде на то, что стало с его лицом, у нее вырвался крик ужаса.

— О, Господи!

Анна подняла фонарь и начала исследовать его раны. Как и говорил Джоэль, на лице зиял очень глубокий разрез, должно быть, от меча. Мать-природа, похоже, уже начала его залечивать, но сколько бы она ни старалась, правая щека ее милого уже никогда не будет такой нежной и гладкой, как прежде. Откинув одеяло, девушка осмотрела все его тело в поисках других повреждений, но, к своему облегчению, ничего не нашла. Она была уверена, что с Божьей помощью ей удастся спасти его. Окончив осмотр, Анна снова аккуратно укрыла Раймонда одеялом — в дольмене было мрачно, прохладно и влажно — и стала осторожно промывать его лицо. Она не успела расспросить Джоэля о том, что же произошло в Кермарии, но давешний разговор с Раймондом давал ей основания подозревать, что в случившемся замешан граф де Ронсье. Придя в себя, Раймонд сам объяснит ей, как было дело.

Наступил май, принеся с собой теплые ветры, и весенние цветы расцвели по всему полуострову. Живые изгороди из боярышника, которыми были обсажены межи крестьянских участков по обеим сторонам дороги к дольмену, украсились розовыми и белыми цветами. Корявые ветви старого грушевого дерева нависали над колеей, словно снежно-белые гирлянды. Трава вокруг дольмена пестрела маргаритками и лютиками.

Раймонд пока еще не решался выйти из языческого святилища, надежно защищаемый от суеверных крестьян теми наивными страхами, которые окружали алтари предков. Никто из поселян, за исключением отца Иана, не предполагал, что в подземелье мог прятаться кто-то живой.

В течение нескольких недель Анна каждую свободную минуту посвящала уходу за своим пациентом. Он потерял в ту апрельскую ночь слишком много крови, поэтому его выздоровление затянулось. К счастью, Раймонд был молод, силен и здоров, и проявлял неукротимую волю к жизни. У него был отменный аппетит, доставлявший Анне много хлопот — ей приходилось немало изворачиваться, чтобы незаметно изымать съестное из домашних запасов. Ее любовник ел так много, что она даже всерьез обдумывала, не попросить ли в харчевне позволения забирать объедки, но после некоторого размышления отказалась от такой идеи — это могло навести обитателей деревни на подозрения.

Услышав от своего милого, что во всех его бедах виноват граф Франсуа де Ронсье, она не задавала ему дальнейших вопросов; частично, чтобы не тревожить его тяжелыми воспоминаниями, пока он выздоравливает, частично из боязни, что жажда мщения ожесточит его сердце. И все же иногда она замечала, что Раймонд думает об этом — глаза его становились далекими и холодными, и в эти минуты его душа для нее закрывалась.

Однажды вечером, когда Анна подходила к убежищу, неся в корзинке хлеб и сыр, она с изумлением обнаружила его сидящим на одном из плоских камней возле входа в дольмен. Раймонд смотрел на закатное солнце. Анна старалась не обращать внимания на шрам, изуродовавший его лицо. Даже разговаривая с ним, она лишь мимолетно скользила взглядом по его правой щеке. И только при осмотре раны, чтобы проверить, хорошо ли она заживает, ей приходилось внимательно рассматривать его изуродованное лицо. Шрам был красным, рваным и отвратительным, он пересекал всю щеку от виска до подбородка, деля ее надвое.

Все эти недели больше всего на свете она боялась разоблачения и людской молвы. А Раймонд так неосторожен! Если кому-либо взбредет в голову пройти мимо дольмена, он обязательно заметит незнакомца.

Она торопливо приблизилась.

— Раймонд! Ты что, с ума сошел? Тебя же видно от самой рощи!

Зеленые глаза юноши спокойно встретили ее взгляд.

— Но я соскучился по солнечному свету, Анна. Не могу же я торчать в этой проклятой дыре до конца своих дней, милая. Иногда так хочется выйти на солнышко и ветерок.

— Я понимаю, но…

— И вообще, пора подумать, как быть дальше.

Сердце девушки упало. Она страшилась этого момента, хотя в глубине души сознавала, что он неизбежно наступит. Раймонд прибег к ее помощи в безвыходных обстоятельствах; глупо было надеяться, что он останется с ней навсегда. Собравшись с духом, Анна взглянула в его зеленые глаза. Что бы ни произошло, для нее Раймонд Хереви останется прекраснейшим из людей, живущих на этом свете.

— Ты покидаешь меня? — спросила она.

Юноша встал и потянулся.

— Анна, ты не должна смотреть на меня вот так, как сейчас. Ведь ты знаешь, я не могу оставаться здесь навеки…

— Да, но я надеялась…

Зеленые глаза, казалось, стали еще более чужими. В мыслях он был уже далеко, и она видела это.

— Не будь дурочкой, милая, — ласково произнес он. — Я должен еще кое-что сделать. У меня есть… была семья. Я не могу сделать вид, будто ее никогда не было и не попытаться узнать судьбу брата и сестер. А вдруг они не погибли? Может быть, де Ронсье морит их голодом в каком-нибудь темном подвале? Надо узнать, что сталось с ними. Я не смогу спокойно жить с мыслью, что они живы и ждут моей помощи где-нибудь во тьме тюремных казематов, отданные на милость графа. — Раймонд нежно обнял девушку за плечи и запечатлел поцелуй на ее челе. — Ведь ты понимаешь меня, Анна? Ну скажи, что ты меня прощаешь.

— Понимаю, — Анна грустно улыбнулась. Другой ее улыбка в такой миг просто не могла быть.

— Моя Анна… Говорил ли тебе кто, сколь ты прекрасна? Моя милая Анна с темно-карими очами… — Раймонд привлек ее к себе и прижал к груди.

Крестьянка улыбнулась сквозь слезы:

— Тебе сегодня намного лучше, милый, не так ли?

— Идем вниз, и ты убедишься, насколько хорошо я себя чувствую…

Главный колодец Хуэльгастеля был расположен во внутреннем дворике. Клеменсия, сгорбившись под тяжестью большого ведра воды, осторожно ступала между куч свежего конского навоза. Наконец она вошла в зал.

Прошлой весной графиня-мать упала и сильно ушиблась, и рецидивы того происшествия время от времени давали себя знать. В такие дни она удалялась в свои покои и никого не желала видеть. Графиня и в лучшие времена была женщиной с тяжелым характером, но как только она слегла, ее нрав стал просто невыносим.

Сегодня графиня изъявила желание принять ванну, и покуда она не вымоется, вся прислуга, сбиваясь с ног, должна хлопотать вокруг своей госпожи. Клеменсия глубоко сочувствовала Лене, принимавшей на себя раздражение графини и ее капризы, и иногда сама навязывалась ей в помощь. Вот и теперь Клеменсия вызвалась натаскать воды.

Опустив подбородок и тяжело дыша от напряжения, Клеменсия медленно продвигалась по залу, сжимая изо всех сил деревянную держалку на железной ручке ведра. На полдороге до лестничной площадки она с кем-то столкнулась.

— Эй, девушка, поосторожнее! Может, тебе помочь?

Клеменсия опустила тяжелое ведро на каменный пол и подняла взгляд. Сосредоточившись на своей ноше, она не замечала ничего по сторонам, и лишь теперь увидела перед собой высокого молодого человека. Она пару раз встречала его в замке, но ей было известно только его имя, так как он появился здесь лишь с начала мая. Его звали Вальтер Веннер, и он только недавно был посвящен в рыцари. Лицо его всегда было замкнутым и недружелюбным, даже при общении с равными себе по статусу. А сейчас он весело улыбался ей. Клеменсия в первый раз видела его улыбку.

— Помочь? Это вы мне, сэр? — в изумлении переспросила Клеменсия, не находя объяснений столь галантному поведению рыцаря. Будь это Морган, с которым Клеменсия не далее как полчаса назад обменялась украдкой парой поцелуев, укрывшись за клетками с птицами, она не удивилась бы подобному предложению о помощи, но только не от этого чужака.

— Послушай, я тебя не укушу. Просто хочу помочь, и все. Ты самая красивая девушка во всем замке, и не годится тебе таскать такие тяжелые бадьи.

Клеменсия с подозрением заглянула в карие глаза сэра Вальтера — она была почти уверена, что он подшучивает над нею, — но не нашла там и тени иронии, лишь искреннее участие.

— О, благодарю вас, господин! Я несу воду в горницу, чтобы подогреть на очаге. — Откинув с лица прядь белокурых волос, она продолжила прерванный путь, бросая озадаченные взгляды на рыцаря, который, легко подхватив ведро, последовал за ней.

Сэр Вальтер был статным, крепко сбитым мужчиной. Он коротко стриг свои черные волосы. Глаза его были светло-карие, черты лица располагающие к доверию, особенно когда он улыбался. Когда же он был грустен или задумчив, то не казался столь притягательным.

До этого дня Клеменсия мало обращала на него внимание, однако без труда припомнила, что обычно он сидел у дальнего конца высокого стола семейства де Ронсье, но и за столом он обычно держался отчужденно. Конечно, он пил вино как и прочие челядинцы, но пьяным никогда не напивался. В общем, он производил впечатление человека во всех отношениях здравомыслящего и замкнутого. Клеменсия подумала, что даже если и предположить возможность флирта с ним, вряд ли это окажется увлекательным занятием.

Они дошли до горницы. Сэр Вальтер поставил бадью у огня.

— Сюда? — осведомился он.

— Да, благодарю вас, — улыбнулась девушка.

— Рад был помочь. — Рыцарь повернулся и зазвенел подковами сапог по винтовой лестнице.

Клеменсия плеснула воду из бадьи в большой котел, доставленный с кухни, и взялась за скрипучий печной подъемник. В замке редко употребляли эти крестьянские приспособления, и громоздкое сооружение было по обыкновению не смазано. Она прицепила котел за крюк ворота и с помощью рычага поместила его почти над самым пламенем. Сама она села рядом на табурет и, улыбаясь своим мыслям, принялась терпеливо ждать, пока вода закипит.

По сравнению с другими обитателями замка она была персоной малозначительной. Всего лишь прислужница графской дочки, и как бы хорошо сама Арлетта не относилась к ней, как бы гладко не складывались их взаимные отношения, для других она была и останется всего лишь девушкой-служанкой. Но теперь ей стало казаться, что она себя недооценивала. Оказывается, не только один Морган находил ее привлекательной. Что несколько минут назад сказал ей сэр Вальтер? Что она — самая красивая девушка в замке…

Дверь в коридор, ведущий к часовне, отворилась, впустив графиню Элеанор в сопровождении ее новой служанки по имени Мэри Брайс. У Мэри было удлиненное грустное лицо, скорбные глаза цвета топаза и набожное выражение лица, за которое графиня и приблизила ее к себе. Как и сэр Вальтер, она еще не успела обвыкнуться в замке. Однажды вечером ей пришлось сопровождать Николаса Варра в поездке за пределы замка. По возвращении мастер-лучник уверял всех, что такой неразговорчивой и занудливой особы он сроду не видел. Похоже, она до сих пор не могла опомниться от какой-то катастрофы в личной жизни.

Графиня Элеанор пригрела ее под своим крылышком, а когда выяснилось, что для Мэри самой главной вещью в жизни была истовая религиозная вера, она тут же приблизила ее к себе еще больше, сделав своей личной служанкой. Сестры по духу, две женщины отлично подходили друг к другу. Время от времени Николас Варр пытался разговорить ее, но, насколько могла судить Клеменсия, Мэри всегда оказывала отпор при любых попытках узнать что-то сверх того, что она сама считала нужным сообщить.

Бархатные коричневые юбки графини Элеанор шелестели по полу, в точеных пальчиках она сжимала переплетенный в телячью кожу маленький молитвенник.

— Клеменсия, ты греешь воду для свекрови? — задала вопрос графиня, направляясь к сундучку, где она хранила свое рукоделие.

Служанка поднялась и почтительно поклонилась.

— Да, госпожа.

— Решила помочь Лене?

— Немножко, госпожа.

— Хорошо. Не забудь только притушить огонь и задвинуть решетку, как только вода нагреется. Этот камин не рассчитан на такой жар. Стенки, конечно, из гранита, но пол и все остальное деревянное. Нужно быть поосторожнее, чтобы не натворить пожара.

— Само собой, графиня.

Элеанор удовлетворенно кивнула и повернулась к сундучку, из которого извлекла обернутый в чистое льняное полотно сверток.

— Ну-ка, подойди сюда, Мэри. Вот вышивание, над которым я в настоящий момент тружусь, — сказала она. — Поможешь мне?

— Почту за честь, госпожа, — почтительно ответила та. — Какая прекрасная, мастерская работа!

Графиня Элеанор и Мэри Брайс склонились над вышивкой и принялись обсуждать, где предпочтительнее пустить золотую нить, как расшить кайму ризы алым шелком. Клеменсия отсела подальше и уставилась на пылающий огонь.

Каждое утро рассветное солнце робко и неторопливо просачивалось в пещеру под дольменом, правда, в таких скромных количествах, что в укрытии даже в полдень едва можно было различить стоящего рядом.

Раймонд и Анна лежали друг подле друга, укрытые одеялом, и наблюдали за тем, как тени отступают все дальше в угол. Сегодня Раймонд впервые после выздоровления собрался окончательно покинуть свое убежище.

Анна вздохнула, еще раз изо всех сил обняла милого друга, прильнув к его обнаженной груди и взмолилась, чтобы Бог дал ей силы сохранить свою тайну от Раймонда.

Месячные сильно запаздывали, и Анна подозревала, что беременна. Однако пока она решила молчать об этом.

Ей не хотелось использовать это обстоятельство, чтобы принудить его остаться с нею. Она слишком его любила.

Хоть и мучителен был этот выбор, она хотела, чтобы он остался с ней исключительно по доброй воле. И все же в последний момент, несмотря на все благородные устремления, у нее неожиданно вырвались: «Я хочу, чтобы тебе не нужно было уходить».

Раймонд, зевнув, согласно хмыкнул и провел рукой по ее волосам.

— Да и мне тоже. — Он поцеловал ее в кончик носа и решительным движением откинул одеяло. — Однако, мне пора. Надо отправляться на поиски Филиппа и сестер.

— Результат может тебя не обрадовать, — заметила Анна.

Раймонд встал и потянулся за домотканой сорочкой, которую сшила для него любовница.

— Я знаю, и готов к этому. Отлеживаясь здесь все эти месяцы, я только об этом и думал. Но даже если удастся отыскать только кучку костей, мне все равно надо в дорогу. Я должен хотя бы отомстить, даже если буду навеки проклят.

В его глазах вспыхнул огонь ненависти.

— Ты богохульствуешь и ищешь мести, а это не по-христиански, — мягко сказала Анна.

Раймонд тем временем натягивал одежду. Он прервал это занятие и смерил ее взглядом.

— Да, я плохой христианин и лелею мечту о мести. Я ненавижу де Ронсье и все, что имеет отношение к этому негодяю. И я приложу все силы, чтобы уничтожить его и всю его семейку и отправить их всех к чертям в ад. Я должен убить его.

— Раймонд! — Хотя Анна понимала, что в самые тяжелые дни он спасался только планами мести, горькая обреченность его последних жестоких слов испугала ее.

Он встретился с ней глазами, и в его взгляде не было раскаивания.

— Я уверен, что в подобных обстоятельствах ты бы чувствовала то же самое.

Анна прикусила губу; по-своему он прав.

— Я хотела бы думать, что это сделает тебя счастливым, милый… — Слезы навернулись ей на глаза. — Но я чувствую, что это принесет тебе только боль и страдание. О, Раймонд, почему бы тебе не остаться здесь, со мной? Я бы любила тебя больше всего на свете, ты знаешь это. Зачем тебе уходить? Скорее всего, дело кончится тем, что граф просто выследит и прикончит тебя. Кому будет от этого лучше?

Раймонд сел на их импровизированную кровать и взял Анну за руку.

— Значит, такова воля Божья. Но хватит об этом. Анна, любовь моя, я обожаю тебя, ты значишь для меня больше, чем какая-либо другая женщина на свете…

— Это правда?..

— Поверь, я не лгу. Ты — самая желанная, моя милая Анна. — Он погладил девушку по волосам. — Я очень хотел бы обеспечить твою жизнь до своего возвращения, но у меня есть только те деньги, которые удалось вымолить у отца Иана.

Лицо Анны окаменело.

— Я понимаю и не требую от тебя никаких денег. Ведь я люблю тебя.

Раймонд придвинулся ближе и потерся щекой об ее плечо.

— Я знаю, что ты не ждешь от меня денег, сладкая моя. Но они могут понадобиться. Что если… — Он заколебался было, но продолжил, нежно поглаживая ее живот. — Что, если будет ребенок? Ты подумала об этом?

Надеясь, что он не заметил, как у нее внезапно перехватило дыхание, Анна посмотрела на его руку.

— Если родится ребенок, я буду любить его, — решительно заявила она.

Раймонд взял ее лицо в руки и заглянул ей в глаза:

— Анна, я должен идти, хоть мне и нелегко оставить тебя. Будешь меня ждать?

— Ты же знаешь…

Он крепче стиснул ее плечи.

— Милая Анна. Ты — это все, что у меня есть. Ты — мое сокровище. Но есть один вопрос, на который я хочу получить ответ прямо сейчас.

— Да?

Его пальцы прищемили мочку ее уха.

— Ты пойдешь за меня замуж, Анна? — Голос его дрожал от волнения.

Анна замерла. Она и подумать не могла, что услышит от него эти слова.

— Замуж? За тебя? Но ты не можешь взять меня в жены, Раймонд! Ведь я — крепостная… Я и без этого буду ждать тебя, любимый, поверь мне!

— Я не сомневаюсь в этом, Анна. Но я действительно хочу взять тебя в жены.

Какое-то время она лишь немо взирала на него.

— Но, Раймонд, как это возможно?..

Юноша поднес загрубевшие от полевой работы, обветренные руки девушки к своим губам, и поцеловал каждый пальчик с обломанными ногтями.

— Анна, я говорю вполне серьезно. Умоляю, дай мне ответ.

Анне, все еще недоверчиво смотрящей на своего милого, казалось, что она сходит с ума. Разве может она надеяться стать женой Раймонда Хереви?! Если все пойдет обычным порядком, сын рыцаря сам может в один прекрасный день стать рыцарем. Кроме того, ее душа и тело являлись собственностью сэра Бланделла, и ни ее родители, ни любимый не могли позволить себе выплатить неподъемный мерхет — откупное за невесту.

Но, с другой стороны, тот же голос нашептывал ей: «Да! Да, он готов взять тебя в жены! Но как и когда?»

— Сегодня я обсужу это дело с патером Ианом. Но ты никому не говори, что мы поженимся, даже своим родителям. Этот негодяй де Ронсье считает, что я уже в аду, и пусть пребывает в этой уверенности. Если до него дойдет хотя бы слух, что я еще жив и женился на тебе, это может для нас обеих очень плохо кончиться. Пообещай мне, Анна, что не скажешь никому ни слова.

— Обещаю!

Потрясенная шквалом противоречивых чувств, заставляющих ее плакать и ликовать одновременно, она покрыла его лицо бесчисленными поцелуями.

— Ах, Раймонд! Я так счастлива! — Она откинулась назад, ибо ее сердце вдруг пронзила дикая тоска. — О, если бы тебе не надо было покидать меня!

— Я должен пройти тот путь, который выбрал. — Раймонд снова погладил ее волосы. — Мне необходимо проникнуть в Хуэльгастель…

— Но тебя убьют!

— Нет, не убьют. Пойми, де Ронсье не отличит меня от апостола Павла, даже если встретится со мной лицом к лицу — он меня никогда в глаза не видел. — Раймонд привычно ощупал длинный шрам на правой щеке. — А даже если и видел, то в новом обличье меня сам дьявол не узнает. Прежний Раймонд Хереви остался в том болоте. С этого момента я — Гвионн Леклерк, писец по профессии, остался без гроша после того, как на меня напали объявленные вне закона преступники по дороге из Ренна в Ванн. Ладно, вытри слезы и одевайся. — Он прищурился. — Есть две причины, по которым нам надо встретиться с отцом Ианом. Во-первых, мы попросим его повенчать нас и, кроме того, я должен уговорить его ссудить мне немного денег.

— Он будет рад повенчать нас, — ответила Анна. — Ведь он знает, что мы любим друг друга. К тому же он очень хорошо к тебе относится. Главная причина, по которой он согласился, чтобы я встречалась с тобой — это опасения за твою жизнь.

— Тогда идем, Анна. Нас ждут достопочтенный патер и честная свадьба.

Мэри Брайс решительной походкой вышла из зала во внутренний дворик. Собрав все свое мужество, с высоко поднятой головой она прошла под аркой и на минуту задержалась во внешнем дворике. Мэри намеревалась выяснить, является ли она пленницей Хуэльгастеля или может свободно его покинуть.

Воротная решетка была поднята, но два стражника с копьями дежурили у стены. Еще двое сидели по другую сторону подъемного моста.

Набрав побольше воздуха в легкие, Мэри сделала вид, что хочет миновать ворота.

Один из стражников загородил ей выход копьем, держа его на уровне груди.

Мэри была вынуждена остановиться.

— В чем дело? — спросила она как можно более высокомерным тоном.

— Твое имя Мэри Брайс, не так ли?

— Ну и что из того? — Мэри взглянула в лицо дозорного. Это был пожилой уже человек с торчащими вниз серыми усами и добрыми карими глазами.

— А госпожа графиня знает, что ты сейчас здесь, Мэри Брайс?

Мэри поджала губы и покосилась на наконечник копья, который чуть-чуть отодвинулся в сторону.

— Вы хотите сказать, что мне нельзя выходить отсюда?

— Отправляйся к графине, госпожа Брайс. Она тебе все объяснит.

По выражению лица часового Мэри поняла, что от него она ничего не добьется: ее не выпустят. Она круто развернулась и отправилась разыскивать графиню Элеанор.

Мэри и ее госпожа сидели у окна в комнате графини. Они специально выбрали место посветлее, так как украшали вышивкой — белыми лилиями — мантию, предназначенную для отца Йоссе. Окно выходило во внутренний дворик. В отличие от других окон оно было недавно застеклено, что являлось предметом гордости хозяев замка. Окно было большое — три цветных стекла в свинцовых переплетах. Оно было вделано в нишу и располагалось намного выше уровня пола. Оконный проем и очень широкий подоконник образовывали небольшой альков, к которому можно было подняться, лишь преодолев несколько специально для этого устроенных ступенек. Каменный подоконник был также заложен цветными шелковыми подушками, как и каменные скамьи в часовне. Альков был как бы небольшой комнаткой, расположенной несколько выше основного покоя, где иногда бывало довольно-таки многолюдно, и создавал ощущение некоторого уединения. Мэри некоторое время молча работала иглой, погруженная в раздумья, но потом все-таки задала вопрос, который мучил ее с того момента, когда стражник не выпустил ее из замка. Она закрепила нитку, которой работала, и как можно более невинно спросила:

— Скажите, ваша светлость, меня держат здесь как пленницу? Этим утром я хотела выйти погулять, но стража на воротах не пустила меня дальше подъемной решетки.

Графиня подняла удивленный взор на служанку.

— Как пленницу? Но, Мэри, разве ты чувствуешь себя пленницей? Разве я не приветила тебя? Разве тебе не хорошо со мной?

Пышная грудь Мэри вздымалась и опускалась. Графиня по сути дела уклонилась от прямого ответа.

— Ах, госпожа! Я очень вам благодарна, вы оказали мне самый теплый прием. И вы не даете мне никаких оснований считать себя пленницей. Мне нравится работать с вами и для вас. Сейчас, служа вам, — призналась она, — я более счастлива, чем когда-либо до этого.

Графиня нагнулась, рассматривая расшитую лилию.

— К чему же тогда этот разговор, Мэри?

Мэри ответила не сразу — она не знала, насколько графиня посвящена в дела своего мужа. Она выбрала новую шелковую нить и вдела ее в иголку.

— Вам известно, откуда я здесь появилась, ваша светлость? — наконец спросила она.

— Из Кермарии. Ты там работала в хозяйстве Жана Сен-Клера. — Графиня Элеанор подняла голову и одарила девушку благосклонной улыбкой. — Ты думаешь, я не знаю, что там натворил мой муж?

— Я… не знаю, что подумать, госпожа моя.

Элеанор наклонилась вперед и похлопала Мэри по колену.

— В тот день, когда тебя доставили к нам…

— Меня увезли сюда, чтобы я никому не могла рассказать, что сотворил ваш супруг, — объяснила Мэри.

— Судя по всему, это так и есть, — спокойно согласилась графиня.

— И я до сих пор не пойму, почему я безропотно подчинилась, почему не шумела и не возмущалась.

Элеанор покачала головой, и вуаль упала ей на глаза.

— Зато мы, моя дорогая, сразу все поняли. Ты не шумела и не сопротивлялась потому, что была слишком потрясена случившимся в Кермарии. Скажу больше, если бы ты сопротивлялась, тебя могло бы уже не быть в живых.

Мэри склонила голову, светло-каштановые волосы, которые ей никак не удавалось уложить в аккуратную прическу, волной рассыпались по плечам.

— Выходит, я — трусиха, госпожа?

— Нет. Ты просто пошла по единственному пути, который оставался для тебя.

— Я не хочу, чтобы вы думали, будто я не благодарна вам, ваша светлость. Я очень рада, что вы взяли меня своей прислужницей. Вы — добрая христианка. Но все же я желала бы знать, как долго меня будут держать здесь?

Элеанор прикусила губу.

— Пожалуйста, не спрашивай меня об этом, Мэри.

— Почему я не могу ни на шаг выйти из замка? Пусть я не столь благородного происхождения, как вы, госпожа, но ведь моя семья всегда была свободной. Господин граф не имеет права удерживать меня здесь против моей воли!

— Тише, Мэри, тише! — Графиня снова наклонилась вперед и приглушенно сказала: — Будь благодарна графу за то, что ты сейчас здесь, а не в подвале. Будь благодарна, что мне была нужна еще одна служанка, и я остановила свой выбор на тебе. Но не отчаивайся. Будь терпелива. Вспомни, что сказал наш Господь: блаженны нищие духом, ибо они унаследуют царствие небесное. Если ты докажешь свою преданность дому и делу де Ронсье, стража у ворот может получить другие приказы. И тогда ты снова обретешь свободу.

Мэри горестно кивнула.

— В ваших словах много здравого смысла, моя госпожа. И кроме того, мне некуда податься. Мой старый хозяин в могиле, а его дети…

— Что? — голубые глаза графини впились в Мэри. — Тебе что-то известно о детях старого Жана Сен-Клера? — спросила она нежным голосом.

Мэри пожала пухлыми плечиками. Графиня ей нравилась, и их объединяла общая страсть к молитве, но Мэри никак не могла выкинуть из головы, что мужем ее госпожи было то жестокое чудовище, которое уничтожило Жана Сен-Клера и разорило его поместье. Она должна и дальше распространять свою легенду, чтобы защитить его крохотного сына и наследника.

— Я показала вашему норманну могилку малютки, — сказала она. — А что касается дочерей Сен-Клера, то я не знаю, где они теперь. — Мэри заметила, что бледные глаза графини опечалились, и вспомнила, как той хотелось самой зачать и родить. — Надеюсь, им удалось спастись, — добавила она. — Они были добрые женщины.

Мэри надоело прогуливаться в садике Элеанор и она решила немного поразмяться и пройтись хотя бы по замковым дворам — внутреннему и внешнему. Если ее не выпускают за пределы замка, она могла хотя бы глянуть на волю с высоты стен. Уж в этом-то они не могут ей помешать. Вероятно, стража позволит ей прогуляться по дозорной тропе поверх крепостной стены. Оттуда видно лес. Должно быть, листья на деревьях уже совсем распустились и отцвели дикие гиацинты. Мэри просто мечтала погулять в тиши и тени деревьев.

Щебет ласточек, пролетавших над замком, был хорошо слышен даже сквозь шум, царивший во дворе. Они гнездились рядом с навесными бойницами на западной стене крепости. Их птенцы, должно быть, уже подросли, если судить по тому, что ласточки-родители не ловили мошек, а вольно летали в голубом небе. Мэри предположила, что соколы Моргана заперты в своих клетках, раз ласточки так беспечны. Молот кузнеца Градлона изредка заглушал крик ласточек.

Мэри, смирившись с тем, что в лес ее все равно не пустят, направилась к внешнему дворику. Если бы не ограничение свободы, она могла бы быть вполне счастлива своей жизнью в Хуэльгастеле.

Конечно, она никогда не простит графа Франсуа де Ронсье, ведь тот был бесчестным и бессовестным негодяем, вполне заслуживающим кары небес. Мэри считала вопиющей несправедливостью, что его бесчисленные грехи пока не наказаны, и если бы она знала средство отправить графа в преисподнюю, то без колебаний прибегла бы к нему. Но ей очень нравилась Элеанор, она все больше и больше восхищалась ею. Мэри гордилась своей беспристрастностью и прекрасно понимала, что было бы в высшей степени несправедливо переносить на ее госпожу грехи мужа. Поработав на Элеанор всего пару недель, Мэри узнала многие сложности жизни графини. Было ясно как Божий день, что графиня Элеанор не любит своего злобного и мужиковатого супруга, и предпочла бы ему кого-нибудь другого. Но Мэри никогда не слышала, чтобы хоть одно слово упрека сорвалось с ее губ, не заметила даже намека на недовольство.

Очевидно, заключила она, новый граф де Ронсье правит Хуэльгастелем железной рукой. Но и у него есть свои слабости. Мэри заметила, насколько близко к сердцу он принимает малейшие пожелания графини. Вот почему Элеанор удается иногда спасти от жестокой расправы какого-нибудь провинившегося бедолагу. Графиня без сомнения считала проявление милосердия богоугодным делом, и Мэри была готова служить ей верно и преданно.

Она немного помешкала у подножья лестницы, ведущей на верхний ярус укреплений, а затем окликнула дозорного, который, прислонившись к зубцу крепостной стены, дремал, изредка окидывая невидящим взглядом окрестности. Его товарищи, несущие стражу у ворот, привычно переругивались, но он не участвовал в их перебранке. Мэри тоже старалась пропускать мимо ушей те ругательства, которыми обильно уснащали свою речь разгоряченные собеседники. Эти люди слишком часто упоминали священные имена всуе — видит небо, они немногим лучше язычников.

— Эй, сторож! — закричала она, приложив руки рупором ко рту.

Это был все тот же пожилой воин с роскошными усами. Увидев Мэри, он скользнул по ее груди таким похотливым взглядом, который больше подошел бы мужчине лет на десять моложе его.

— Моя госпожа? — Он отвесил преувеличенно галантный поклон.

В ответ на его бесстыдные жесты Мэри состроила брезгливую гримасу.

— Мне бы хотелось погулять по стене, — высокомерно сказала она. — Надеюсь, это не запрещено?

Еще один поклон, на который служанка постаралась не обращать внимания. Он прислонил копье к стене и оторвал от каменной подпорки свой толстый зад.

— Конечно, дамочка! Вас подсадить?

Взрыв ужасных богохульств донесся от подвесного моста, где несли службу несколько молодых мужчин.

Мэри поставила башмак на ступеньку.

— Спасибо, я справлюсь сама. — Она отвела в сторону руку, с готовностью протянутую ей.

— Как хочешь, милая, — осклабился дозорный. — Он взял копье и, заняв прежнее положение у зубца, стал вслушиваться в перебранку у ворот.

— Ты что, мужлан, нахлебался мочи Господа нашего?! Немедленно пропусти меня, болван! — сердитый мужской голос донесся до нее с дороги, ведущей к воротам.

Она похолодела до кончиков пальцев, ее ноги отяжелели. Этот голос… Звонкий голос молодого мужчины… Он, конечно, богохульствует, но Мэри никогда в жизни уже не надеялась услышать этот голос. Как же это могло случиться, ведь Мэри знала, что Раймонд Хереви мертв, она сама видела его бездыханное тело. Его голова была разрублена надвое, он лежал в луже крови на тростниковой подстилке в доме своего отца.

Ее смятение заметил усатый стражник.

— Клянусь Богородицей, госпожа, это просто ужас, как ругаются эти остолопы! Они думают, что чертям в аду не хватит масла, чтобы хорошенько поджарить в сере их языки. Масло и сера, не так ли, милочка?

— С вашего места видно подъемный мост? — спросила Мэри.

— Да, а что?

— Можно мне посмотреть? — И, раньше чем сладострастный стражник успел ответить, она уже отодвинула его в сторону локтем.

На деревянном мосту стоял мужчина в плаще с капюшоном, его руки были скрещены на груди, ноги расставлены широко в стороны. Перед ним, загораживая дорогу, торчал неопрятный копейщик, бессмысленно таращась на пергаментный свиток, который держал в руках.

— Меня зовут Гвионн Леклерк. Тебя что, читать не учили? — напирая путешественник.

Дыхание Мэри застыло в горле, и она истово перекрестилась. Имя, конечно, выдуманное, но голос… юношеский голос. Или День Страшного Суда уже состоялся и мертвецы восстали из могил? Мэри по пояс высунулась в бойницу между зубцами, чтобы получше рассмотреть его лицо. Однако его почти полностью скрывали складки капюшона. Если бы он взглянул наверх…

— Держись крепче, милашка, — сторож обхватил ее за талию, отложив в сторону свое копье. — Свалишься в ров, свернешь себе шею.

Она резко выпрямилась и высвободилась из непрошенных объятий.

— Убери руки, старый греховодник!

— Извини, молодуха, но падать отсюда очень высоко…

— Ничего, не упаду, — ответила Мэри и вновь просунула голову между зубцами.

Позади охал и вздыхал часовой. Он снова взял копье в руки и несколько раз с силой стукнул древком по плитам дозорной тропы.

Человек на мосту, казалось, окончательно потерял терпение.

— Если ты не умеешь читать, чурбан, — заорал он на стража, и звук знакомого голоса заставил Мэри похолодеть, — то пялься на него хоть до скончания века, а все равно ничего не поймешь!

Стражник у ворот, обиженный тоном и словами незнакомца, оторвал глаза от пергамента.

— Ступай к черту! Зачем графу де Ронсье еще один писец, если у нас есть патер Йоссе?

Мэри стояла ни жива ни мертва. Она узнала не только голос закутанного в капюшон человека, но и его походку, манеры, буйный темперамент. О, мастер Раймонд был человеком очень горячим. То есть не был, а есть. Она была совершенно уверена — это он.

— Послушай, невежа! Хотя бы сходи к этому вашему отцу Йоссе и покажи ему этот пергамент! По почерку он сможет оценить мое умение…

— Иди-ка ты в болото! Если ему будет нужен помощник, он найдет себе жирненького монашка…

— Но постой! Выслушай меня!..

— Ступай ко всем чертям!

Человек в капюшоне взвыл от ярости.

— Вам это даром не пройдет, я буду жаловаться герцогу в Ванне… — но сторож уже отвернулся и оставил чужака посреди моста. Тот мог кричать сколько угодно, сжимая в кулаке помятый пергамент. Постояв так несколько минут и облегчив душу руганью, Раймонд швырнул ненужный свиток в ров.

Мэри напряженно всматривалась, стараясь не пропустить ни одну подробность той сцены, которая разыгралась на подъемном мосту. Она видела, как человек в капюшоне повернулся и медленно пошел назад. На другой стороне рва он обернулся и бросил последний взгляд на Хуэльгастель, так что Мэри наконец-то рассмотрела его лицо. Темные брови дугами обрамляли блестящие зеленые глаза. Это лицо всегда было таким, что раз увидев, его нельзя было забыть. Некогда это было очень красивое лицо, но теперь — Мэри перекрестилась — оно было почти неузнаваемым из-за отвратительного красного шрама.

— Раймонд! — попыталась крикнуть Мэри, но потрясение лишило ее голоса.

— Раймонд! — Со второй попытки она издала что-то напоминающее воронье карканье, но этот звук был недостаточно громким. Раймонд Хереви уже повернулся спиной и направился по утоптанной дороге обратно в Ванн.

 

Глава одиннадцатая

Сэр Вальтер Веннер постучался в дверь верхнего покоя.

— Войдите, — отозвалась Арлетта.

Дочь графа сидела на подоконнике вместе со своей служанкой и читала вслух из переплетенной в кожу книги. Как только сэр Вальтер вошел, Арлетта захлопнула том.

— Что случилось, Вальтер?

Клеменсия покраснела.

— Извините за беспокойство, госпожа, — произнес рыцарь. — Мне нужна Мэри Брайс. Вы не видели ее?

— Мэри? А кто ее требует? Я полагаю, графиня? Разве ее нет в комнатах внизу?

— Нигде нет, госпожа.

Арлетта махнула рукой в сторону противоположной двери.

— Посмотрите в часовне.

— Благодарю, госпожа. — Сэр Вальтер раскланялся.

Мэри молилась, стоя на коленях слева от алтаря. Попутно она натирала мелом огромный канделябр высотой в человеческий рост. Она и виду не подала, что заметила рыцаря.

— Я к тебе, Мэри Брайт.

Служанка графини жеманно поднялась на ноги.

— Вы сэр Вальтер, я угадала?

— Да. Я пришел перекинуться с тобою словечком.

Мэри заткнула фланелевую тряпочку за пояс.

— Слушаю вас.

— Я насчет Кермарии, Мэри, — низким голосом объявил Вальтер.

В девичьих глазах мелькнуло недоверие.

— Кермария? — Я… Я не знаю, о чем вы говорите…

Графиня предупреждала Мэри, что ей опасно даже упоминать название того места, где она служила до прибытия в замок, и Мэри признала, что это очень здравый совет. Граф усиленно распространял слух, что в Кермарии похозяйничали морские пираты. Мэри решила повторить придуманную им версию того, что произошло в Кермарии.

— А, это та самая деревушка, которую опустошили пираты месяц или два тому назад? — удивленно расширила она глаза. — Я слышала, что эти негодяи поднялись вверх по реке и разрушили все, что попалось им на глаза. Ужасное злодеяние, просто ужасное!

Рыцарь удостоил ее снисходительной улыбкой и покачал головой.

— Мэри, я лучше думал о тебе. Говорят, ты истинная христианка, и лгать в Божьем доме…

На лице Мэри чуть дрогнули уголки рта, и она прикусила язык.

— Мэри, я думаю, тебе известно, что там произошло на самом деле. Вчера вечером мы с сэром Ральфом пили вместе с наемниками де Ронсье. Там был и Николас Варр. Сэру Ральфу нужен управляющий, и он решил сманить одного из людей Варра. Поэтому Ральф проследил, чтобы Варра как следует угостили. Он напился, что твой боров. Ральф хотел прощупать, не согласится ли Варр расстаться с этим парнем.

Топазовые глаза девушки по-прежнему выражали недоумение.

— Ну, и какое отношение к этому имею я, сэр?

Она не могла понять, к чему клонит сэр Вальтер.

Тот мягко, но настойчиво продолжил:

— Варр не согласился отпустить паренька, и Ральф ушел ни с чем. После того, как он вышел, Николас окончательно окосел. Тогда-то он и поведал мне все о Кермарии и о тебе.

Выхватив суконку из-за пояса, служанка яростно набросилась на канделябр.

— Я не считаю, что нужно обращать чересчур большое внимание на ту ерунду, что болтают пьяные лучники. Он человек простой, не благородной крови, и не имеет никакого понятия о чести. Он и соврет — не дорого возьмет, да еще и бровью притом не поведет.

— Варр утверждает, что он привез тебя из Кермарии после того, как у вас в усадьбе была изрядная заварушка. Судя по тому, что он мне наговорил, это было более похоже на резню и смертоубийство.

Мэри драила медь так, что, казалось, сейчас она задымится.

— Напрасно вы доверяете болтовне пьяных лучников…

— Мэри, не таись, я и сам знаю, что стряслось той ночью в Кермарии, — сказал сэр Вальтер тихим, но проникновенным голосом. — И я думаю, ты знаешь это еще лучше меня. Какие там пираты?.. Я надеюсь, ты знаешь, что сталось с моим братом.

Суконка в руках девушки замерла.

— Вашим братом?

Сэр Вальтер прикоснулся к плечу девушки.

— Да. Мой брат…

— Я ничего не знаю ни о каком брате! — испуганно выкрикнула Мэри.

— Мэри, на твоем месте я тоже боялся бы. Я понимаю, что доверившись мне, ты ставишь под угрозу свою жизнь… — Сэр Вальтер замолчал и взглянул карими глазами в лицо собеседницы. Хотя она ни в чем пока не призналась, в ее глазах читалось немалое замешательство. — Что ж, придется мне первому раскрыть карты. Мой брат — Роджер де Херион.

— Де Херион?!

Мэри отвела глаза, ее плечи содрогнулись.

— Откуда мне знать, говоришь ли ты правду? — с вызовом сказала она.

— Роже — мой сводный брат. После смерти моего отца мать вышла замуж во второй раз. Джосселин де Херион — мой отчим. Теперь ты мне веришь? Клянусь спасением души моей матери, я никому не передам ни слова, если ты доверишься мне.

Не зная, что ей делать, Мэри сжимала в ладонях суконку.

— Боже…

— Скажи мне правду, какова была участь Роже. Моя бедная мать в отчаянии.

Служанка была заметно растрогана. Ее влажные глаза блестели от слез.

— Роже был управляющим в усадьбе Жана Сен-Клера, — наконец выдавила она из себя. — Но ты и сам знаешь это.

— Конечно. — Про себя Вальтер отметил, что служанка упомянула о Роже в прошедшем времени. Похоже, сейчас она подтвердит его худшие опасения.

— Когда граф напал на усадьбу, — наконец отважилась Мэри, — твой брат принял участие в схватке. Сэр Вальдин — он был братом Жана, известный храбрец…

— Это я тоже знаю.

И снова она говорит о них в прошедшем времени.

— Сэр Вальдин учил Роже искусству владения мечом, но твой брат был еще недостаточно умел, да и молод к тому же. Он не выжил. Впрочем, не уцелел никто.

— Он мертв? — сказал сэр Вальтер пустым, лишенным выражения голосом, хотя он и был к готов к этому известию с того момента, когда начали ходить слухи о резне в Кермарии. Обеспокоенный сэр Вальтер отправился на место побоища, но все, что он там обнаружил, это дюжину выгоревших изнутри построек и кучку дрожащих от страха оборванцев. Они были так перепуганы, что было невозможно добиться от них хоть каких-то сведений о судьбе брата. Сказки о пиратах, поднявшихся вверх по реке, были слишком фантастичными, чтобы им верить. Тогда он отправился в Хуэльгастель.

— Ты сама видела его мертвым? — Вальтер хотел быть абсолютно уверенным — ради спокойствия матери.

— Да, господин. — Мэри содрогнулась, когда ужасная картина, которую она старалась изгнать из памяти, снова предстала перед ее мысленным взором: она увидела молодого де Хериона мертвым, он лежал на полу в зале усадьбы сэра Жана с вывалившимися из распоротого живота внутренностями.

— Благодарю за правду и за доверие, Мэри, — еле слышно сказал рыцарь. Он склонил голову и отошел поближе к алтарю, чтобы помолиться. Закрыв лицо руками, он начал читать псалом.

Рыцарь молился, а служанка сочувственно посматривала на него и гадала, что же он предпримет теперь, когда узнал, что господин, которому он дал рыцарскую клятву верности, виновен в мученической смерти его родного брата. Мэри продолжала чистить свой канделябр, и, работая, возносила к небу молитвы. Она стала свидетельницей великого греха и пока еще не нашла способ исправить содеянное злодеем. Мэри не сомневалась в неотвратимости суда господня, но чувствовала, что справедливый Бог не может допустить, чтобы Раймонд Хереви неприкаянно скитался по Бретани, а две его сестры вместе с маленьким братом, законным наследником сэра Жана, бежали в неизвестном направлении в компании какого-то английского купца.

Но Господь в своей всеобъемлющей мудрости послал ей своего преданного слугу. Он, наверное, знал, что в одиночку Мэри мало что могла предпринять, и ниспослал ей встречу в своем доме с сэром Вальтером, чтобы их стало двое. Она видела в этом знамение свыше. Она должна как-то использовать эту встречу, чтобы помочь восстановлению справедливости.

И во время молитвы ей пришла замечательная мысль, наверное, внушенная самим всевышним: кажется, есть возможность решить сразу две проблемы, но действовать надо крайне осторожно. Она опасалась, как бы не спугнуть своего нежданного союзника, так как не была еще до конца уверена в его искренности. Мэри подождала, пока сэр Вальтер не закончит свою молитву.

— Мой господин!

Рыцарь посмотрел на нее непонимающим взглядом.

— Да?

— Что вы собираетесь теперь предпринять?

Сэр Вальтер потер подбородок и глубоко вздохнул.

— Пока не знаю. Одно дело — подозревать графа в неслыханном злодействе, и совсем другое — иметь этому подтверждение. — Его карие глаза посмотрели на девушку в упор. — Честно говоря, Мэри, у меня пока нет никакого плана. Едва ли я в силах сделать много. Пока ты клятвенно не покажешь истинность того, чему ты была свидетелем…

— Свидетелем? — вскинулась она. — Я не буду ничего показывать.

— Тебе и не придется, Мэри. Не волнуйся, я даю тебе рыцарскую клятву, что не заставлю тебя в чем-то присягать. В конце концов, что может значить твое слово против слова графа Франсуа де Ронсье?

И Мэри сделала первый шаг к отмщению. Если посеянные ею семена взойдут, то в замке де Ронсье их будет уже трое — тех, кто ищет мести и справедливости.

— Сэр Вальтер, у меня есть одна просьба — она вас почти не затруднит. А в конечном счете вы можете получить большую выгоду.

— Говори прямо. Ты здорово мне помогла, открыв правду о том, что произошло в Кермарии.

— Вы упомянули, что сэру Ральфу нужен писец. Я знаю одного человека, который подошел бы ему как нельзя лучше. Это мой родственник, его зовут Гвионн Леклерк.

— Леклерк? Ты говоришь, он писец? Но Ральфу не нужен первый попавшийся полуграмотный писака. Ему нужен скорее не писец, а эсквайр.

Мэри судорожно искала, какое бы из умений молодого Раймонда Хереви рекомендовать сэру Вальтеру.

— Мой молодой кузен умеет чисто писать, сэр, — произнесла она. — И хотя он пишет очень аккуратно, но по натуре он не писец. Он — один из лучших всадников, которых я видела в своей жизни. Сидит в седле так ловко, словно родился в нем.

— А как он владеет мечом?

Мэри замялась. Умение Раймонда махать этой тяжелой и острой железякой оставляло желать лучшего.

— Он… У него не было большой практики, сэр рыцарь, — сказала она. — Но, чтобы стать эсквайром в нашем замке, он продаст чертям и тело, и душу. Он будет стараться, вот увидите.

«Особенно если это будет означать для него свободный пропуск в Хуэльгастель», — добавила про себя Мэри.

Она начинала понимать, что сэр Вальтер едва ли будет сильным союзником в задуманном ею деле, но сейчас ей важнее всего было открыть Раймонду путь в Хуэльгастель — а в этом Вальтер мог оказать значительную помощь. Дело справедливости — Божье дело. Раймонд Хереви — человек сильный и волевой. Он сумеет примерно наказать грешника.

— Итак, имя твоего кузена Гвионн Леклерк?

Мэри кивнула.

— В благодарность за твой рассказ, Мэри, я обещаю, что поговорю с ним и, если он окажется человеком серьезным, рекомендую его Ральфу. Думаю, что этого достаточно. Где его можно отыскать?

Мэри вспомнила последние слова Раймонда, обращенные к стражнику.

— Он остановился в Ванне, в таверне «Герцог», — сказала она.

— Это рядом с собором?

— Да, сэр.

— Я знаю эту таверну.

Как только сэр Вальтер вышел из часовни, Мэри повернулась к алтарю. Она сделала все, что могла. Теперь главная роль переходила к Раймонду Хереви, перевоплотившемуся в Гвионна Леклерка. Бог на его стороне, Он поможет. В этом служанка не сомневалась. Скоро их будет трое.

Прошло не более двух суток после разговора с Мэри, как Вальтер Веннер отправился в Ванн. Раймонд Хереви правильно указал, где его найти, и когда рыцарь возвращался в Хуэльгастель, у стремени его коня шагал молодой клерк. Стражник у ворот был тот же самый, который неделю назад прогнал Раймонда прочь. Он опять попытался было задержать его у ворот замка, но после окрика сэра Вальтера ему пришлось пропустить вовнутрь обоих. Так Гвионн Леклерк вступил в Хуэльгастель. Его лицо хранило непроницаемое выражение.

После того как сэр Ральф, поговорив с ним и назначив своим эсквайром, отпустил его, Гвионн первым делом разыскал Мэри. Она заранее распространила слух, что Гвионн ее родственник, поэтому они могли не вызывая подозрений свободно разговаривать друг с другом. Мэри не думала об этом, когда в часовне попросила сэра Вальтера помочь ее «родственнику», но идея оказалась удачной, и это лишний раз убедило ее, что Господь на их стороне. Она прогуливалась в аптекарском садике, когда Раймонд наконец отыскал ее.

— Мэри? Мэри Брайс?!

— Господин Раймонд! Как я рада, что вы живы!

— Забудь это имя, сестричка! Раз уж выдумала легенду — сама ей и следуй. Отныне я — твой двоюродный брат. Зови меня Гвионн.

— Я не забуду, Гвионн. О Господи! Что стало с твоим лицом?!

— Не стоит об этом. Ты-то как оказалась здесь?

— Этот свирепый норманн приказал Николасу Варру прихватить меня с собой…

— Варр здесь? Силы небесные! Если он на стороне де Ронсье, то обязательно выдаст меня. Слава Господу, что я пока не наткнулся на него. Чтоб его пришибло мешком с гнилыми мощами!

Увидев буквально отвисшую от такого богохульства челюсть Мэри, Раймонд подумал, что ему надо быть поосторожнее в разговорах со своей богобоязненной союзницей. Но самое главное сейчас — Николас Варр. Когда-то он работал у сэра Жана, и, конечно, именно он и выдал соседу все подробности о Кермарии, как только ему пообещали денежное вознаграждение. А Раймонда он узнает с первого взгляда. И после всего, что произошло, без колебаний предаст в руки графа сына былого благодетеля.

— Я не видел, чтобы Варр принимал участие в сражении в Кермарии, — сказал он.

Мэри усмехнулась:

— Этот жалкий трус появился на поле боя, только когда враги были уже мертвы.

— Придется подумать, как быть с ним. Милая Мэри, как бы не было изуродовано мое лицо, он не может не узнать меня.

Девушка согласно кивнула. Она корила себя за то, что не подумала об опасности, которую представлял Николас Варр.

— Да, конечно. Я узнала тебя сразу же, по голосу.

— Как это — по голосу?

— Это было, когда ты приходил к воротам в первый раз…

— Так, значит, ты видела, как я пытался пробраться сюда? А я-то удивился, откуда ты про меня узнала. Мэри, я твой должник по гроб жизни за то, что ты помогла мне попасть в этот проклятый замок.

— Управляющий в усадьбе твоего отца был сводным братом сэра Вальтера.

Гвионн изумился.

— Господи, неужели? А он знает, кто я на самом деле?

— Никоим образом. Я оставила это на твое усмотрение.

Зеленые глаза сузились в щелочки.

— Скажу тебе прямо, Мэри — я хочу, чтобы восторжествовала справедливость, чтобы де Ронсье заплатил за то, что он сделал с моей семьей.

— Я тоже об этом мечтаю, — прошептала Мэри.

— Я рад, что мы с тобой заодно, кузина, потому что я ни с кем не посчитаюсь, кто бы ни встал на моем пути. Как ты думаешь, сэр Вальтер нам союзник?

Мэри заколебалась.

— Трудно сказать. Сэр Вальтер и раньше предполагал, что злодейство совершил де Ронсье, а не пираты, но когда я подтвердила, что его брат погиб в ту ночь, он все равно очень горевал. Но я не уверена, что он собирается мстить.

Губы Гвионна сжались.

— Еще один трус…

— Если и трус, то не в бою. О нем говорят, что в битве он настойчив и смел, и что он сражается даже тогда, когда другие отступают.

— Это доказывает только его безрассудство, — вздохнул Гвионн. — Думаю, что пока мы не будем рассчитывать на господина рыцаря, хотя в последствии он может и пригодиться. Скажи мне, а Филипп и мои сестры тоже здесь, в темнице у графа?

— Нет, гос… Гвионн. Гуэнн и капитан Флетчер не только сами выбрались оттуда, но и спасли твоего маленького брата.

— Это невозможно, Мэри! Мне говорили, что не спасся никто.

В этот момент из-за угла показались Арлетта и Клеменсия, подружки приплясывали и веселились.

Мэри перешла на шепот.

— И все же они спаслись. Мы с Йоханной помогли им. Они выбрались через недостроенную уборную, а затем, вместе с Недом Флетчером скрылись в лесу. Я понятия не имею, куда они бежали, знаю только, что они живы и на свободе. Де Ронсье высылал на поиски своих людей, но все наемники вернулись с пустыми руками.

Гвионн следил, как Арлетта и Клеменсия движутся по внутреннему дворику.

— Почему ты так уверена, что их не поймали? — задал он вопрос. — Они могли просто убить их и закопать где-нибудь на обочине.

— Нет, я уверена, они живы. Это все план Йоханны. Она наврала норманну, что ребенок умер от болотной лихорадки. Они заперли нас всех в склепе и прочесывали леса в поисках твоих сестер и брата. Когда они вернулись, то велели мне указать им могилку Филиппа. Зачем бы им это делать, если б они захватили твоего брата?

— И что же ты сделала?

— Я отвела их туда, где похоронен сын служанки. Раскопав могилу, они поглядели на гробик и прекратили дальнейшие поиски.

— Ах, Мэри, ты сняла камень с моей души! Я боялся, что те из моей семьи, кто остался в живых, томятся сейчас в какой-нибудь смрадной темнице.

— Нет, нет, им удалось спастись.

Гвионн указал на Арлетту и Клеменсию.

— Кто эти девушки?

— Та, что в зеленом — леди Арлетта, в синем — Клеменсия, ее служанка.

— Леди Арлетта?

— Да, дочь графа.

— Не думал, что она так красива. Возможно, мне даже удастся совместить мщение с некоторым удовольствием, как ты думаешь?

— Что ты замыслил?

Заметив, что к ним приближается сэр Ральф, Гвионн Леклерк потрепал Мэри по подбородку.

— Начнем с самого неотложного, сестричка. Прежде всего — Варр. Остальное потерпит. Торопиться не следует. Я собираюсь оплатить все счета, но теперь вижу, что от этого можно получить не только духовное удовлетворение. Подождем. Последний вопрос — где Гуэнн укрыла Филиппа и Катарину? Впрочем, на севере, в Плоуманахе, у нас есть родственники. Возможно, она бежала именно туда.

Гвионн быстро выяснил, что хозяин замка, граф де Ронсье, которому служил сэр Ральф, отправился с инспекцией по своим землям, расположенным между Аквитанией и Францией. В любой момент он мог вернуться. Действовать пришлось не дожидаясь ужина, когда все соберутся в большом зале, где Варр почти наверняка опознает его. Раймонд дождался, пока Обри, младший конюх, выйдет из конюшни, а потом нашел способ передать лучнику, что граф вернулся, и хочет перемолвиться с ним, Варром, парочкой слов на конюшне.

Гвионн, опустив капюшон на самые глаза, сидел на тюке сена в темном углу конюшни, подальше от прохода.

Через непродолжительное время худощавый лучник появился в дверном проеме.

— Мой господин?

— Закрой дверь.

— Слушаюсь, господин…

Варр повиновался без колебаний. В конюшне стало сумрачно, лишь золотистый сноп вечернего света вливаясь через полузакрытую дверь на противоположном конце длинного помещения, немного рассеивал тьму.

Слышалось только мерное посапывание лошадей да еще еле различимое шуршание соломы под их копытами.

Гвионн поднялся и шагнул вперед, все еще скрывая лицо под капюшоном.

— Кто вы? — испуганно отшатнулся Варр. — Мне передали, что вернулся господин граф…

Гвионн остановился перед лучником и откинул капюшон на затылок. Лицо его было суровым, в глазах сквозила ненависть.

— Всевышний, помоги мне! — воскликнул Варр. — Мастер Раймонд!

— Нет, Варр, — поправил его Гвионн, мягким, но угрожающим голосом; его рука сжимала рукоятку кинжала, выданного ему Веннером. — Ты, должно быть, ошибся. Меня зовут Гвионн Леклерк.

В одно мгновение в руке у Варра тоже оказался нож.

— Н-нет… господин Раймонд, умоляю вас… — Внезапно он судорожным движением выбросил перед собой руку с дрожащим в ней лезвием.

Гвионн Леклерк отскочил назад со стремительностью дикой кошки.

— Тс-с-с, Варр! Поосторожнее с железом! Ты всегда немножко торопился при встрече с неприятелем…

Лицо лучника посерело.

— Вы пришли мстить?

Гвионн не сказал «нет», но и не вытащил кинжал из ножен.

От напряжения рука Варра с зажатым в ней оружием побелела.

— Вы заманили меня сюда, чтобы убить?

— Да ну? — усмехнулся Леклерк. — Ты считаешь, что заслуживаешь честной смерти, предатель? Что, как написано в одной доброй старой книге, тебе воздастся око за око? Из-за тебя мой отец лежит в могиле, изменник! Ты прав, после этого твоя жизнь не стоит и ломаного гроша!

— М-мастер Раймонд, — начал запинаться Варр, — у меня и в мыслях не было предавать вашего отца! Как только я оставил службу в его поместье, удача изменила мне. У меня кончились деньги…

— И тогда ты пополз к де Ронсье в надежде, что он отвесит тебе тридцать сребренников за предательство?

— Несколько больше… то есть, нет… Я и в дурном сне увидеть не мог, что он решится на такое. Пожалуйста, мастер Раймонд, пожалейте меня…

Гвионн презрительно скривил губы.

— Ты, Варр, просто гадина ползучая. У тебя всегда было желтое чешуйчатое брюхо. Вот почему ты и стал лучником. У тебя не хватало мужества, чтобы сражаться лицом к лицу. — Гвионн наконец вынул кинжал из ножен и любовно посмотрел на сверкающее лезвие.

— Взгляни-ка, Варр… Сэр Ральф выдал мне новенький, хорошо заточенный клинок. Неплохой, хотя, конечно, и не такой хороший, как тот, что был у меня в Кермарии. Но для тебя сойдет.

Варр чуть не плакал.

— Смотри, как блестит. Красиво, правда? — продолжал Гвионн. — Но он еще не пробовал человеческой крови…

— Не надо, мастер Раймонд, не надо!

Гвионн Леклерк приблизился к негодяю, в его глазах загорелись недобрые зеленые огоньки.

Обри, вернувшись после обеда в конюшню, нашел лучника повешенным на потолочной балке.

Созвав людей на помощь, Обри влез на перевернутое ведерко, валявшееся под ногами самоубийцы, и перерезал уздечку. Труп грузно свалился на земляной пол. Кроме красной борозды на шее, следов насилия на теле не было.

Сэр Хамон, отец Обри, был только графским сенешалем, управляющим вотчиной в отсутствие держателя феода. В его обязанности, помимо прочего, входило разобраться в обстоятельствах загадочного происшествия.

Снаружи Гвионн Леклерк, прильнув к двери конюшни, внимательно прислушивался к тому, что говорилось внутри.

Встав на колени возле мертвеца, сэр Хамон провел ладонью по его редеющим седоватым волосам и пощупал уздечку.

— Так ты и нашел его?

— Да, папа.

— И ведро валялось под ногами?

— Да, папа. Под ногами, чуть-чуть сбоку.

— Как если бы он в агонии отпихнул его ногой?

— Да, папа. Он перекинул уздечку через балку и влез в петлю.

— Похоже на правду, — сдерживая раздражение, проговорил сенешаль. До сих пор в отсутствие графа не случалось ничего из ряда вон выходящего, и он боялся, что это дурацкое самоубийство разгневает его господина. Если только графу не понравится, как управлялся замок без него, он приплетет и это лыко в строку. Сэр Хамон уже давно подозревал, что молодой граф не так высоко ценит его, как покойный дед Арлетты, видимо, считая, что сенешалю пора и на покой.

— Пусть у меня и седина завелась на висках, Обри, — сказал де Хамон, потрепав сына по голове, — мой разум ясен, как никогда. Конечно, это самоубийство. Кому могла быть выгодна смерть бедолаги? Жаль только, что он выбрал твою конюшню, сынок, чтобы переселиться в ад.

— Да, папа… Интересно, зачем он сделал это?

— Черт его знает. Возможно, сидел в долгах. — Сэр Хамон устало поднялся на ноги. — Только добавил нам всем лишних хлопот. Жалко, что он не дождался возвращения графа. В аду бы подождали.

Гвионн Леклерк за стенкой усмехнулся и отправился прочь.

Одним прекрасным июньским вечером, когда граф кончил судить правого и виноватого, восседая на высоком сиденье перед камином в зале, он вызвал к себе дочь.

— Мне нужно укрепить свое положение в Аквитании, — заговорил он. — Приближается срок твоей свадьбы с графом Этьеном, как было обговорено. Скоро сюда прибудет племянник графа, Луи Фавелл. Тебе оказана большая честь, что он самолично возглавит брачный эскорт. Как требует французский обычай, ты проживешь некоторое время в поместье графа на правах невесты, сошьешь себе подвенечное платье и немного освоишься с новой обстановкой. Мы договорились, что тебя отдадут замуж на следующее лето.

— Да, папа, — покорно согласилась Арлетта, разыгрывая из себя послушную дочь, какой ее и хотел видеть Франсуа.

Восемь лет ее жизнь текла в ожидании этого момента. Она уже давно свыклась с мыслью, что однажды ей придется покинуть свой Хуэльгастель и все, что ей было дорого и мило. Теперь, когда час расставания приблизился вплотную, она ощущала странную опустошенность. Это состояние напоминало те чувства, которые она испытывала, когда отец сердился на нее. Острая смесь страха и надежды, и нетерпения тоже. Не раз и не два гадала она, какой будет ее жизнь на чужбине. Она надеялась, что граф придется ей по душе, и она также понравится графу, и тот дарует ей привилегии и власть. Но, что еще более важно, она надеялась, что ее брак окажет благотворное влияние на дела ее отца и заставит его гордиться своей дочерью. Де Ронсье имел немало тайн, не терпящих яркого солнечного света — Арлетта знала, что ее отец не похож на галантного Ланселота в снежно-белых доспехах — но все же это был ее отец, и Арлетта не могла не любить его, молясь за успех всех его дел.

Она пристально посмотрела в карие глаза, окруженные сетью красных морщинок.

— Ты будешь скучать обо мне?

Изъеденные оспой пальцы графа забарабанили по грубо сколоченному столу.

— Как скоро ты будешь готова к отправке?

— Через пару дней.

— Хорошо. Фавелл в любом случае не доберется сюда раньше конца месяца. С тобой надо будет посылать целую свиту, не годится просто выпихнуть тебя со двора, как беспризорницу. Я опрошу моих людей, кто из них вызовется сопровождать тебя. Если таковые найдутся, они будут служить тебе, покуда ты не приедешь в Ля Фортресс дез-Эгль.

Арлетта не смогла сдержать изумления.

— Служить мне? Они будут моими телохранителями?

— Будет прилично выглядеть, если ты поедешь со свитой. Как будущей графине Фавелл, тебе положен личный эскорт. Ты довольна, дочка?

Арлетта была так удивлена, что целую минуту не могла вымолвить ни слова. Впервые в ее жизни отец говорил с ней как с равной. Было ли это потому, что она вскоре станет графиней Фавелл? Или на нее уже упал отблеск власти, которую она получит по праву брака? Она знала, какое влияние оказывала на ее безудержного отца Элеанор, а теперь он и у нее просит согласия. Возможно, что власть, о которой так долго и бесплодно мечтала она, вскоре станет явью.

— Конечно! Спасибо, папочка.

— Ваш караван отправится через месяц. До Бордо вы сможете добраться по воде.

— Мы поплывем на корабле? — Арлетта ни разу в жизни не покидала свой замок, и, разумеется, никогда не видала ни одного корабля. Она знала, что ее отец владел полудюжиной судов, стоявших на якоре в порту Ванна. Как и вся окрестная знать, он считал торговлю делом, недостойным себя, и редко пользовался ими. Арлетте иногда приходило в голову, что корабли еще не продали исключительно потому, чтобы убедить горожан, что де Ронсье на самом деле обладает кое-какой властью в округе.

— Я получил известие, что в Бордо меня дожидается большая партия вина. Нужно послать один из кораблей на юг, чтобы забрать его. По пути он и подвезет вас. Если Фавелл не будет возражать, доплывете до Бордо по морю, а оттуда остаток пути верхом.

— Мне так хочется прокатиться по морю, папа!

— Ладно. Я позабочусь, чтобы к приезду Фавелла все было готово.

— Папочка, можно я возьму с собой Клеменсию? В дороге мне будет нужна служанка.

— Клеменсию? А, эту монашенку? Ну что же, забирай.

— Благодарю тебя, папочка!

Франсуа показал дочери жестом на дверь.

— Ты будешь скучать по мне? — на прощание спросила Арлетта.

— Да полно, ступай, дочь, займись сборами.

Семья Анны имела дома небольшую ручную мельницу. Это было незаконно, так как держа для личных нужд меленку, они могли ничего не платить своему господину за помол, тем самым лишая жадного хозяина того, что он по праву считал своим.

Анна обычно молола муку по вечерам, чтобы сразу замесить ее и поставить тесто, которое пекли уже утром. Квашню оставляли под мокрой рогожкой на ночь, чтобы дать тесту подняться.

Семейный очаг располагался посреди простенького домика в одну комнатку; по утрам мать Анны, Мархарид, раздувала пламя и выпекала хлебы в маленьких глиняных горшочках, которые ставила в горячую золу.

Последние несколько недель Мархарид пристально наблюдала за своей дочерью. Однажды вечером, ожидая, пока Хуберт, ее муж, вернется с поля, она заговорила с ней об этом.

Анна только что вошла со двора, где стирала в большом деревянном чане белье. Она сняла горшочек с медом с полки, и, вытащив кухонный нож из-за пояса, придвинула трехногую табуретку вплотную к матери.

— Как вкусно пахнет этот хлеб! — воскликнула молодая девушка. — Я так проголодалась!

— Это для отца на ужин, — сказала Мархарид и, потряся перевернутым горшком над краюхой, отложила намазанный медом хлеб в сторону. — А к тебе, дочь, как видно, вернулся аппетит?

Анна покраснела и отвернулась от стола.

Мархарид вздохнула:

— Бесполезно скрывать от матери, дочка. Я все знаю.

Анна встрепенулась.

— Все знаешь? О чем ты?

— Ох, Анна, Анна. Я же мать, и люблю тебя. Я знаю, что ты брюхата.

Руки дочери затряслись так сильно, что она чуть не уронила горшок с медом на пол. Она закрыла глаза.

— Я… думала, что еще не заметно, — прошептала она.

Мархарид сжала ее руку.

— Ну-ка, рассказывай, девочка. В последние два месяца ты часто чувствовала по утрам головокружение? Не хотела есть…

— Ни вчера, ни сегодня этого не было, матушка.

— И не будет. Это время прошло. Когда по твоим расчетам будут роды? — В ее глазах светилось участие.

Карие глаза Анны наполнились слезами.

— Ты не сердишься на меня, матушка? — робко спросила она.

— Рано или поздно это должно было случиться. Когда ты ждешь ребенка?

— В ноябре, матушка, в канун дня святого Андрея.

— День святого Андрея… У нас еще есть время, чтобы все уладить. Не смотри так печально, милая. Я пошлю отца к Самсону, он поговорит с его родителями…

— Господи, только не это! — Анна горько зарыдала. — Не говори отцу, пожалуйста, не говори! Он спустит с меня шкуру…

Мархарид нахмурилась.

— Ты хочешь сказать, что не Самсон отец твоего ребенка?

— Нет, не Самсон, — всхлипывала Анна.

— Кто же тогда?

Анна затрясла головой и заплакала еще громче.

— Я не могу сказать этого…

— Ну же, дочка, будь умницей.

— Не могу, матушка! Я обещала! Даже если ты будешь ругать меня, а отец — бить, я не выдам его.

— Значит, он никогда не возьмет тебя замуж, — с горечью предположила Мархарид. — Родишь бастарда, щенка…

Плач перешел в рыдания.

— Ну-ну, успокойся. Самсон паренек добрый, покладистый, — принялась утешать мать. — Он давно поглядывает на тебя. Клянусь, мы уговорим его взять тебя в жены.

— Я не пойду за Самсона!

— Будь умницей, Анна. Что скажет твой отец? Ты ведь знаешь его характер. Он просто выставит тебя за дверь, как только узнает о бастарде в твоей утробе.

Анна затравленно оглянулась.

— Мамочка, но ты же не скажешь ему об этом, ведь правда?

Мархарид смотрела на дочкин живот.

— Шила в мешке не утаишь. Скоро он и сам все заметит…

— Пожалуйста, не говори ему!

— Ладно, не скажу, по крайней мере, пока. Но тебе, доченька, нужно хорошенько все это обдумать. Я советую, чтобы ты получше присмотрелась к Самсону.

— Я ни за что не пойду за Самсона!

— Посмотрим, — мрачно ответила мать. — Часто молодые девушки по прошествии некоторого времени меняют свое мнение на противоположное.

— Этого никогда не будет! — всхлипнула Анна.

Она все еще рыдала и не видела, как мать, сутулясь, вышла из комнаты.

Немного успокоившись, Анна начала осознавать, что до сих пор она вела себя как слепой новорожденный котенок, надеясь, что все проблемы решатся сами собой. Если отец узнает о ее беременности, дело может обернуться плохо. Так или иначе, ей срочно необходимо послать весточку Раймонду в Хуэльгастель.