Глава двадцатая

Этой ночью Петронилла почти не спала. Ей не давало покоя отнюдь не сочувствие к Арлетте из-за жестокого обращения с нею графа. Ворочаясь с боку на бок в одной из комнат для гостей, она больше всего опасалась, что у молодоженов может родиться ребенок.

— Не хватило, — все повторяла она, вздыхая и моля небо, чтобы Этьен не овладел своей женой вторично, покуда она не приготовит и не споит ему другое, более сильное зелье. — Надо было и в первый раз дать ему побольше, но уж теперь-то я обязательно удвою объем и посмотрю, как это подействует.

Петронилла и Луи были приглашены в Ля Фортресс всего на неделю, а затем у них намечалась поездка в Ля Рок-Гажеак. Хватит ли Петронилле этого времени, чтобы установить, какую дозу надо графу, чтобы он оказался бессилен овладеть своею молодой женой? С одной стороны, когда она покупала снадобья у уже известной нам знахарки, та предупредила ее, что разные люди по-разному реагируют на одно и то же лекарство. Наверное, если так обстояло дело с лекарствами, то же самое было и с ядами.

Как только слово «яд» пришло Петронилле на ум, по ее спине пробежал неприятный холодок. Она собиралась не отравить графа, а всего лишь только отнять у него возможность овладеть молодой супругой. На полочке в доме ведьмы она видела и более сильные лекарства, однако решила, что не будет прибегать к чересчур сильным средствам. Настоящие яды могли повлечь за собой массу неприятных последствий. Допустим, при осмотре мертвого тела определят факт отравления. Нет, отрава была делом слишком рискованным. Однако почему бы ей не попробовать травку, которая обычно считалась безвредной? И ее всегда использовали коновалы для лечения вздутия живота у скота. Мало кто знал, что в больших количествах она могла сделать мужчину бессильным. Так намного вернее и безопаснее. Граф был человеком пожилым, все равно ему скоро умирать. Ей не придется долго «пользовать» его. Дело представлялось верным.

Петронилла надеялась, что, Этьен, даже имея с женой интимную близость хоть десять раз за ночь, все равно не сможет зачать ребенка. Однако стопроцентной уверенности у нее не было. Все прежние жены графа оставались бездетными, хоть тогда Петронилла не вмешивалась. Первая из них к тому времени, когда они познакомились с Луи, была давно мертва. И в отношения Этьена со второй супругой, Клодиной, Петронилла не вмешивалась. Сама недавно замужем, она тогда несколько побаивалась графа — мысль о том, что неплохо бы опоить благодетеля чем-нибудь этаким, впрочем, и тогда приходила ей в голову, так как с самого начала она очень болезненно воспринимала проблемы своего мужа. Но она не рискнула. И детей все равно не было. Должно быть, граф Этьен просто свел в могилу двух первых жен — то, что происходило в первую их с Арлеттой брачную ночь, нельзя было назвать любовью, — и теперь целенаправленно вгонял туда же и третью жену.

Но теперь Петронилла была намного старше и хитрее. У нее было два прекрасных сына — Вильям и Лоренс. Раз Луи отмахивается от этих проблем — что ж, тем лучше. У нее будут развязаны руки. Она сделает своих сыновей похожими на себя, воспитает их такими же честолюбивыми и амбициозными. Ради своих детей она готова поставить на карту все. Это необходимо, ибо кто же еще порадеет об их интересах? Луи, что ли? Петрониллу приводила в ужас одна мысль о том, что в один злополучный день графское семя окрепнет и Арлетта зачнет наследника.

Поэтому нужно было срочно набрать тайком необходимое количество ивовой листвы, чтобы Этьен остался импотентом до конца недели.

Тогда она окажется на одну ступеньку ближе к тому моменту, когда Луи станет графом. В темноте, лежа в постели, она искривила губы. Завтра она удвоит дозу.

На следующий вечер граф Этьен неумеренно хлебнул из бочонка бонэского, что был подарен племянником и его женой на свадьбу.

Когда граф и его жена направились на второй этаж донжона, туда, где располагались семейные апартаменты, Петронилла последовала за ними. Она, пригнувшись, устроилась на лестнице на полпролета ниже. Граф с женой разошлись в смежные комнаты. Этьен позвал пажа. Его зеленые глаза сердито сверкали в желтом свете факелов, вино и усталость исказили черты лица. Он выглядел глубоким стариком.

— Марк! Марк! — звал он настойчиво и сердито. — Черти тебя, что ли, унесли? Вечно путаешься под ногами, когда ты не нужен, а как нужен — не дозовешься.

— Могу я помочь вам, господин? — осведомилась Арлетта, выходя из комнатки на лестницу.

— Вряд ли. Какой от тебя толк по ночам? Марк! Марк!

В эту минуту Марк — длинноногий и нескладный паренек лет двенадцати, с копной темных волос и россыпью веснушек на приплюснутом угловатом лице, примчался, прыгая сразу через три ступеньки.

— К вашим услугам, господин мой!

— Ты приготовил мне горячий напиток из вина и яичных желтков? — сердито спросил граф.

Это питье обычно готовилось на ночь из сладкой медовой сыты, приправленной имбирем и шафраном, с добавлением молотого миндаля.

— Конечно, господин. Греется у огня.

— Ну, тогда ладно. — Граф Этьен посмотрел на жену, как бы отпуская ее на покой. — Доброй ночи, мадам.

— Доброй ночи, мой господин.

Графиня видела, как ее супруг положил руку на плечо слуги, чтобы не упасть, переступая порог, и удалился в свою комнату.

Петронилла отчетливо слышала, как Арлетта облегченно вздохнула, затем повернулась и пошла в отведенный ей покой.

По лестнице следом за женой поднялся Луи.

— Идешь? — сказал он, с улыбкой трогая ее за руку.

— Сейчас, погоди. — Между комнатами графа и графини имелась дверь, и Петронилле очень хотелось знать, будет ли она открыта ночью. Она кивнула в направлении уборной. — Мне нужно кое-куда по делам.

Луи кивнул, выпустил ее руку и пошагал по лестнице один.

— Жду тебя, женушка.

Петронилла на цыпочках подкралась к двери опочивальни и приникла к щели в двери.

Она видела, как паж Марк помогал графу раздеться и подал ему в постель горячий грог. Она слышала, как он кряхтел, вытаскивая свой матрас из-под хозяйской кровати. Затем стало темно, так как задули свечи. Матрас слуги, набитый резаной соломой, зашуршал, как только тот улегся на него. Едва ли граф собирался нанести ночной визит жене в присутствии пажа, храпящего прямо тут же, на полу. Но Петронилла все же хотела удостовериться. Если граф все-таки встанет и пойдет к жене, ей нужно было знать, что у него получится.

Через десять минут из спальни графа раздался храп спящих, и Петронилла отправилась к себе в спальню и легла подле мужа. Луи, по счастью, не очень-то налегал на подаренное им же самим вино. Он пока еще не стал графом, но, благословение небес, не был ни садистом, ни импотентом.

За обедом следующего дня граф пил поменьше, чем намедни, но вино было все из того же заветного бочонка.

Петронилла поняла, что идея поднести в подарок вино была внушена ей свыше. Граф втягивал густую красную жидкость с таким удовольствием, что, наблюдая за ним, она решила — беспокоиться не о чем, им с Луи можно возвращаться домой. Надо было только устроить так, чтобы граф Этьен получал вино из погребка ее отца, а не откуда-либо еще. А она-то со своей стороны позаботится, чтобы поток хмельной отравы не иссякал.

Чтобы определить точную дозировку, она подсчитает количество кубков, которые граф выпивает за один присест. Тогда она подмешает в каждый бочонок точно определенное количество листьев, а о постоянстве потребления позаботится сам граф. И никто ничего не узнает.

А если еще кто-либо хлебнет из хозяйского бочонка? Такое вполне могло случиться, но это так, мелочи. Ну, пусть сэр Вальтер выпьет кубок-другой. Худшее, что может быть, так это то, что леди Клеменсия в одну из ночей немного недополучит в скорости и подъеме. Потерпит, куда денется… Или, скажем, Гвионн пригубит… Эта шлюха, жена арфиста, которая, как утверждали слухи, обслуживала и законного мужа, Бартелеми, и бретонского рыцаря, на одну ночку найдет более теплый прием у рогоносца, чем у любовника. Все это мелочь, пустяки; в этом замке только граф Этьен пил бонэское много и постоянно.

Сообразив, что ей следовало делать, и убедившись во всесторонних преимуществах своего плана, Петронилла могла спать спокойно. Но этой ночью она все-таки решила продолжить слежку.

Когда все прочие разошлись, Петронилла снова отпросилась — все туда же — у мужа, и заняла свой обычный дозор под дверью.

Граф Этьен решил провести ночь с молодой женой. Марка оставили в зале, где он устроился спать на циновке, закутавшись в ветхий плащ.

Петронилла припала к заветной щелочке и напрягла слух, чтобы уловить малейший стук и шорох.

Граф стоял спиной к двери, разглядывая Арлетту.

— Ну, девка? — обратился он к жене. — Чего, дуреха, ждешь? Сегодня придется исполнить супружеские обязанности. Раздевайся.

Как грубо и резко звучал его голос в уединении опочивальни, думала Петронилла, как он был не похож на обычный его голос.

Он забрался в постель и сел в ней. Арлетта все еще расстегивала халат, путаясь в хитросплетениях завязок и застежек. Девушка была испугана, — поняла Петронилла. После такой брачной ночи, какая у нее была, та до смерти боится садиста-мужа. Наблюдательнице стало не по себе. Ей не хотелось снова видеть это. Пришлось вспомнить, что если дело пойдет так и дальше, Луи, или Вильям обязательно станут графами. Эта мысль помогла ей побороть минутную слабость.

Верхнее платье Арлетты упало на пол возле ее ног, за ним последовала и туника. Молодая графиня перешагнула через них, а затем, подняв одежды, сложила их на крышку ларя. Она была молода, стройна, прекрасна, и при всем том тряслась, как березовый листок под ветром.

— Ну-ка, иди сюда, жена. Сними с меня сапожки.

Арлетта прошлепала босыми ногами к постели и, как только она подошла на расстояние вытянутой руки, граф грубо цапнул ее за одну из грудей.

Арлетта издала приглушенный крик.

Этьен усмехнулся, залез рукой ей в волосы и с силой ударил ее лицом себе о коленку. Он все еще был полностью одет. Тут же он запустил потную пятерню жене между ног.

Голова девушки раскачивалась из стороны в сторону, ее лицо, обрамленное рыжими волосами, покраснело от прилива крови. Волосы разметались по щекам, словно язычки пламени. Петронилла увидела пару испуганных голубых глаз и приметила, как Арлетта закусила губы, чтобы не закричать.

— Суха, как щепка, как бревно, — объявил граф после тщательного изучения заветного места. Затем он с силой оттолкнул жену от себя, а когда та упала на пол, с размаху пнул ее сапогом в нежное розовое бедро. — На колени, самка!

— О, господин мой! — Арлетта уже стояла на коленях на персидском ковре возле ложа своего повелителя, ее волосы были откинуты назад. Рыжие волосы, белая холеная кожа, сливового цвета синяк на бедре. — Чего ты хочешь от меня?

Граф Этьен рывком содрал с себя тунику, отбросил на кровать наборный пояс и развязал гульфик. Он взял одну из девичьих рук и засунул ее себе в пах.

— Удовольствуй меня. Пошла, пошла, девка! Я хочу начинить тебя своим семенем. Поласкай моего жеребчика, и он будет объезжать тебя всю ночь!

Арлетта делала все, что могла. Петронилла могла видеть это. Несколько минут графиня пыталась развеселить обвислый член своего благоверного, а ее муж все это время мял и трепал ее груди с такой силой, что Петронилле захотелось отвернуться. Она была рада, что Арлетта не выла, не вопила. Она была рада, что ласкающие потирания молодой жены не могли возбудить опившегося мужа — это означало, что зелье действует. Она теперь знает дозировку.

Наконец граф угрюмо посмотрел на свой вялый конец и богохульно выругался.

— Лижи пастью, подлюка!

На мгновение в опочивальне повисла недоуменная тишина.

— Я не поняла вас, господин.

Муж не торопясь сграбастал сколько убралось в пригоршню рыжих волос и пригнул голову жены вниз.

— Делай, что приказано! Работай язычком.

С испуганным вскриком Арлетта отскочила от постели и встала с колен. Ее взгляд был безумен.

— Нет, нет! Я сделаю многое для вас, муж мой и господин мой, но я не могу сделать это!

Лицо графа потемнело и он в полутьме зашарил вокруг себя в поисках пояса.

Петронилла затаила дыхание.

— Приблизься, красавица…

Длинные рыжие пряди, словно змеи, взметнулись вокруг головы Арлетты, раскачиваясь в такт ее движениям.

Граф Этьен встал на ноги, а его жена, обнаженная, словно младенец, обхватила его пятки.

К счастью для Петрониллы, она не бросилась к двери, так как та не успела бы убраться вовремя. Граф метался по опочивальне с резвостью тридцатилетнего. В один миг он связал руки жены за спиной и швырнул ее, плачущую, на постель.

— Я научу тебя, как не повиноваться мужу, — заорал он, и в его руках появилась плеть для верховой езды. — Ох и научу!

Согнув плеть, он попробовал ее на жесткость и пару раз взмахнул ей.

Петронилла буквально прилипла к двери, не в силах оторваться от такого редкостного зрелища. Арлетта, распростертая на покрывалах, была столь прекрасна, столь беспомощна. Кроме синяка на бедре, ее кожа пока была незапятнанна, как кожица спелого персика.

В воздухе свистнула плеть. На белых девичьих ягодицах вздулась багрово-красная полоса.

В горле у Петрониллы стало горько от желчи. Она не хотела смотреть на истязание, но и оторваться не могла. Приходилось смотреть, в противном случае ее детям грозит жалкое прозябание рядом с роскошью и богатством детей этой девки. Она проглотила комок в горле и утерлась рукавом.

Плеть свистнула еще раз, и еще…

Арлетта стиснула зубы и молчала, и это было очень хорошо. Если бы она кричала, как орут истязаемые еврейки, Петронилла не вынесла бы этого душераздирающего зрелища.

Когда граф отшвырнул плеть и пинком скинул исполосованное тело с кровати, Петронилла на мгновение отвернулась от щели.

Ей было противно, но она победила. Как бы ни лупцевал жену граф, как бы ни унижал, но он все же не влез на нее. Чего еще надо?

Травка помогала. Если у графини начнутся месячные, что будет доказательством того, что она не зачала от графа в первую ночь, Петронилла могла спокойно ехать в Ля Рок-Гажеак и знать, что со временем все земли графа будут принадлежать ей и ее мужу.

Наступил канун Рождества, а с ним много шума и веселья.

Лаяли и скулили псы, путаясь под ногами, в то время как слуги втаскивали в зал дубовые поленья, которые традиционно сжигали в Святки. Их щеки и носы были красны от мороза. Они натаскали на обуви грязи с улицы, завозив все тростниковые подстилки, но никто и слова не сказал.

Из падуба навертели венков и развесили их на гвоздях по стенам. Длинные плети темно-зеленого, блестящего матовым блеском плюща свивали в толстые гирлянды и развешивали их между больших гобеленов. С выступов стен свисали веточки омелы, которые специально прицепляли к подсвечникам и канделябрам, утыканным тоненькими белыми свечками, использующимися исключительно в главный христианский праздник года.

В галерее для певцов Бартелеми ле Харпур настраивал арфу, а его черноволосая жена Анна разучивала новую альбу — песню утренней зари, которую она должна была исполнить перед всеми после рождественского богослужения.

Горел камин, желтые языки вздымались на ярд и выше, и все же воздух был прохладен, и дыхание работающих тут и там людей поднималось паром к сводам. На огонь водрузили котел пряного вина для подогрева, начистили и подготовили черпаки и кубки; сладкие запахи меда, гвоздики и корицы смешивались с повседневными запахами псины, дыма от горящих дров и немытых человеческих тел.

Был сочельник. Арлетта стояла под лесенкой, показывая, как развесить плющ. На губах у нее была улыбка, в сердце — свинцовая тяжесть. Ее мысли были далеко; она вспоминала трагические перипетии своей жизни.

Сэр Гвионн появился рядом с певцами и заговорил с Анной ле Харпур. Бартелеми не обратил на соперника внимание, даже не глянул на рыцаря. Странно, странно… Рыцарь нагнулся к уху певицы, и даже с такого расстояния Арлетта могла видеть, что щеки Анны порозовели, глаза сделались блестящими, живыми. Такими они никогда не были, когда она говорила со своим законным мужем. Потом сэр Гвионн откланялся и вышел из галереи, но на прощанье фамильярно шлепнул ее по ляжке.

А рохля Бартелеми в это время сосредоточенно настраивал струны своей арфы.

Очень странно. Может быть, Леклерк и девица были любовниками? Знал ли об этом муж?

— Нет, нет, Вероника. — Арлетта строго выговаривала девушке на лестнице, а в мыслях все крутились Гвионн и мадам ле Харпур, и их, видимо, серьезный разговор, невольным свидетелем которого она только что стала. Она хотела знать, какой становится жизнь, если есть тот, кто будет заботиться о тебе, любить тебя, и нет того, кто ненавидит тебя.

— Да не так, Вероника. Привяжи плющ к шесту с багровой лентой. Ну-ка, слезай, я покажу тебе, как нужно было сделать.

Она одернула рукава халата — как хорошо, что они такие длинные и облегающие. Это скрывало следы побоев на руках. Прошлой ночью граф привязал ее к спинке кровати и истязал сильнее обычного. Она не могла ни обороняться, ни убежать от садиста. Ее бедра, груди и живот были покрыты синяками и ожогами. В последнее время граф взял моду бить ее просто ради удовольствия. Он овладел ею только однажды, в брачную ночь, за три месяца до этого, и с тех пор ему очень хотелось повторить свой подвиг. Особенно он озверел, когда у Арлетты начались очередные месячные, и он понял, что после того раза она не понесла. Однако у него ничего не получалось, и граф, чтобы как-то компенсировать бесплодные попытки поднять свою улетучивающуюся потенцию, изобретал все новые истязания.

Только недавно Арлетта осознала, что графская челядь и слуги вряд ли знали обо всем, что творилось в их комнате пыток. Как бы граф ни бушевал, осыпая ее ударами, он никогда не бил ее в лицо или по кистям рук. Он не оставил на ней ни одного следа, который могли бы заметить посторонние. И сама Арлетта пыталась поменьше кричать во время истязаний, регулярно устраиваемых ей мужем. На людях граф Этьен был ласковым заботливым супругом. Знала ли Вероника, как она страдала? Знали ли сэр Жилль, и ее собственный рыцарь, сэр Гвионн?

Арлетта научилась ненавидеть своего супруга.

Жаловаться ли ей на жизнь? А если да, то кому? Кто мог бы помочь? И что бы они сказали? Она представляла, как все будут недоумевать, как она осмеливается быть недовольной тем, ради кого семь долгих лет просидела в холодной башне. Семь лет, и вот результат. Она никогда и не рассчитывала на любовь, ей было достаточно власти. Но у нее так и не появилось власти, только ненависть, только груди и бедра, которые саднило, которые причиняли ей такую боль, что она передвигалась, словно старуха. Она даже не могла позволить себе встать на передвижную лесенку, чтобы самой прицепить веточки плюща к потолку — она, без труда влезавшая на любое дерево в лесу близ Хуэльгастеля.

Арлетта протянула вверх исщипанную руку и перевязала гирлянду пунцовой сатиновой лентой.

— Так это делается, Вероника, — поучающе произнесла она, закручивая ленту большим пышным бантом.

В последнее время граф Этьен начал вдобавок ко всему обзывать ее самыми последними словами во французском языке. Он бранил, пилил, упрекал, укорял ее.

— Так не было ни с одной из двух моих покойных жен, — повторял он каждый раз, когда эрекция не наступала, — по крайней мере, они мне доставляли удовольствие, и у меня были шансы зачать наследника. Но с тобой дело безнадежное, никакой радости, и никакой надежды на сына. Разве что произойдет чудо.

Мысль выйти замуж за Этьена казалась такой многообещающей, когда она только прибыла в его замок. Он был мил и обходителен с нею, непритворно добр. Стал ли граф по-иному относиться к ней с того момента, когда она дерзко бросила ему вызов? Была ли его гордыня настолько велика, что не существовало никаких путей к примирению? Больше всего ей хотелось вернуться назад в прошлое и начать все сначала. Она понимала, что немалая часть вины лежала и на ней тоже. Но неужели чувство оскорбленной мужской гордости настолько ослепило супруга, что он не мог разглядеть своих собственных, и немалых, грехов? Королева Элеанор и прелаты встали на ее сторону, и по этой причине граф был принужден взять ее в жены. Но до того он все же нарушил данное при свидетелях слово. О, если бы можно было вернуться назад и начать все сначала. Если бы…

Погруженная в эти мысли, графиня сама не заметила, как привязала еще одну ленту к жерди. Возврата назад не бывает. Она презирала жестокого мужлана, пусть и носящего графский титул, ибо кто бы ни был прав или виноват в прошлом, делать с нею то, что он проделывал на супружеском ложе каждую ночь, было непростительно. Нет, должен быть кто-то, к кому ей можно было обратиться в ее беде. Должен найтись путь избавления от всех ее бед и тревог.

От мрачных мыслей ее отвлекло случившееся в дверях столпотворение. Приехали леди Петронилла и сэр Луи, которые также получили приглашение прибыть на празднование. Они прихватили с собой своих несносных детей. Петронилла горделиво и властно обнимала мальчиков за плечи. Встретившись с Арлеттой взглядом, она улыбнулась, как бы говоря: «Что, завидуешь? У меня двое сыновей, а у тебя — ни одного».

Арлетта вздохнула и спустилась с лесенки.

Гостья оставила своих несмышленышей у двери и направилась к Арлетте и стоявшей рядом с графиней Веронике. Юбки и намокший от декабрьского дождя плащ Петрониллы волочились по камышам на полу, сдвигая их.

— Милочка моя, — с нарочитой любезностью заворковала жена Луи, обращаясь к хозяйке замка. — Ты должна поберечь себя. Не работать вместе со всякими там слугами, во всяком случае. — Она перешла на шепот, чтобы посторонние не расслышали. — Помни, ты можешь быть беременна.

Арлетте нечего было ответить на злую колкость. Да Петронилла наверняка и не рассчитывала на ответ.

— Рада видеть вас в Ля Фортресс, леди Петронилла, — холодно поприветствовала ее молодая графиня. — Хочется думать, что дорога не слишком вас утомила. Полагаю, вы не откажетесь от кубка подогретого вина; оно прекрасно согреет вас.

В серых, словно морская галька, глазах гостьи загорелся настороженный огонек. Медленно, словно что-то обдумывая, как показалось Арлетте, та стащила с рук длинные перчатки из козлиной кожи, окрашенные в зеленый цвет и опушенные горностаевым мехом. Такой мех редко покупался женам обычных рыцарей, он был слишком дорог и роскошен для них. Как правило, им отделывали одежду принцев и принцесс.

— Да, я бы не отказалась от согревающего душу и тело глотка вина, — призналась Петронилла.

Арлетта провела родственницу к очагу и черпаком на длинной ручке налила ей приправленного пряностями вина, от которого в холодном воздухе шел пар. Кубок был отлит из олова.

— Госпожа моя, что вы подарите супругу на это Рождество? — поинтересовалась Петронилла. — Лично я привезла ему еще одну бочку бонэского, в котором граф души не чает. Замечательное вино!

— Правда? Он будет очень рад. Не далее, чем вчера, виночерпий сообщил, что бонэское почти на исходе. Я даже хотела заказать в городе еще.

Услышав такое, Петронилла всполошилась:

— Нет-нет, этого делать на надо. Я беру на себя обязанность снабжать его этим чудесным напитком, который он так обожает.

— О, Петронилла, мне неудобно злоупотреблять вашей любезностью. В этом нет никакой нужды. Мы достаточно богаты, чтобы заказать его самим.

Петронилла отхлебнула пряного подогретого напитка и передернула плечами.

— Меня это совсем не затруднит. Я получаю его от отца. Я прослушала — так что вы подарите своему супругу на праздник?

— Я нарисовала вид аббатства отцов бенедиктинцев в Сарлате. Он завещал монахам некоторую сумму, чтобы они неотступно молились за спасение его души…

Высокие брови поднялись на самый лоб.

— Как, вы умеете рисовать?

— Само собой. Для основы я выбрала пергамент лучшего сорта. Золотые краски, киноварь и…

— Знаете, ваш муж наверняка задабривает монахов и их Бога, чтобы тот послал ему от вас сына. Да-да, Арлетта, — гнула свою линию гостья, на самом деле нисколько не интересовавшаяся, что там нарисовала на досуге ее собеседница. — Он бы предпочел сына даже самой лучшей миниатюре с изображением аббатства.

Само собой, это было ничто иное, как правда, и ее жестокие слова заставили Арлетту густо покраснеть.

— Лучше не будем говорить об этом, леди Петронилла, — с достоинством ответила графиня.

Петронилла улыбнулась той особенной улыбкой, от которой, отразись она в зеркале, на том наверняка образовалась бы трещина.

— Простите меня, госпожа, мой дурацкий язык завел меня слишком далеко. Пожалуйста, не обижайтесь на меня, глупую, я не хотела сказать вам что-нибудь обидное. Останемся подругами. Ведь скоро Рождество, и нам всем надлежит петь и веселиться.

— Я сама провожу вас в комнату для гостей, — холодно ответила графиня и, пригласив гостью следовать за ней, с высоко поднятой головой вышла из зала.

Хотя Петронилла не сомневалась, что ее зелье действовало, для полноты счастья она хотела видеть результат самолично.

Как и прежде, она оставила своего муженька нежиться на пуховых перинах, устилавших почти весь пол гостиной, и отправилась на разведку к графской опочивальне.

После десяти минут подглядывания в щелку она достаточно насмотрелась. Ее успокоительное работало превосходно. Граф со всей своей мужской гордостью и страстью боролся с ивовыми чарами, но без малейшего результата. Как ни пытался он вогнать себя в азарт, но оставался бессилен. Распяленная лицом вниз на постели, привязанная к столбикам полога запястьями и лодыжками, Арлетта переносила его бессердечное неистовство со стоическим терпением. Глядя на ее тело, беспомощно раскинувшееся среди покрывал, на прыгающего вокруг в гневе и ярости отвратительного голого сатира с зажатым в руке ремнем, Петронилла почувствовала неприятную тяжесть в груди, Ей даже стало жалко бедняжку, как женщине женщину — в конце концов, не Арлетта же была виновата в том, что на нее изливался графский гнев и ненависть. А затем удовлетворенная увиденным — правда, и немного расстроенная, — гостья направилась на нагретое мужем ложе.

И в этот момент, лишь только она повернулась, чтобы идти прочь, на плечо ей упала тяжелая мужская рука. Ее сердце подпрыгнуло.

Перед ней стоял Гвионн Леклерк.

— О, да это вы, леди Петронилла? — любезно произнес молодой рыцарь. — А я слышу какой-то шорох на лестнице. Ну, я и вышел посмотреть, кто там возится.

На самом деле Гвионн, собравшийся навестить Анну, вышел проверить, все ли улеглись — его ночной визит к подруге должен был оставаться незамеченным. Обычно она спала в зале, вместе с Бартелеми и маленьким Жаном. Трое заговорщиков так и продолжали выдавать ее за жену менестреля. Будучи посвящен в рыцари, Гвионн получил в свое распоряжение крохотную квадратную клетушку на третьем ярусе, где когда-то жил сэр Ральф. Раз или два в неделю он приводил туда по ночам Анну.

Связь между молодыми людьми не укрылась от наиболее приметливых из служанок и челядинцев, которые вповалку спали неподалеку и слышали, как та по ночам тихонько выбиралась наружу в обществе Гвионна. Но об этом вслух обычно не говорилось, скорее всего, из-за всеобщей симпатии к умному и красивому певцу. Все думали, что Бартелеми знать не знает о греховной связи своей жены с рыцарем, и не хотели сообщать ему об этом, боясь, что раздосадованный муж тут же покинет Ля Фортресс. Он был человеком свободным и мог идти куда глаза глядят.

Петронилла выпрямилась в полный рост и негодующе уставилась на рыцаря.

— Я тут не возилась, понятно вам, неучтивый молодой человек! Я просто хватилась своей заколки — позолоченной, кстати. Она, должно быть, валяется где-то тут, на лестнице.

Сэр Гвионн, ни слова не говоря, вытащил из держателя факел и подал его благородной даме.

— Вот, возьмите. Посветите-ка мне. Заколка обязательно заблестит в свете факела. Так мы ее быстрее разыщем.

Присев на корточки, он начал шарить по ступенькам.

— Благодарю вас, сэр Гвионн, — сказала Петронилла. Она притворилась, что тоже занята поисками.

Через несколько минут Гвионн поднял голову.

— Это была большая ценность, госпожа?

Жена сэра Луи отвела глаза от шрама, обезображивающего лицо молодого человека. Время не смогло зарубцевать страшную рану.

— Не извольте беспокоиться, сэр Гвионн. У меня есть другие заколки. Просто мне показалось, что когда я проходила здесь, что-то звякнуло. Наверное, мне померещилось. — Она заулыбалась. — Может, утром она найдется там, где и положено ей быть — в укладке у меня в изголовье. — Она спустилась на пару ступенек. — В любом случае, спасибо, вы помогли мне.

— Ради вас я готов и на большее, госпожа.

Гвионн сунул факел обратно в гнездо и с задумчивой улыбкой на устах проводил взглядом Петрониллу, спускавшуюся по лестнице, покачивая широкими бедрами. Должно быть, она его за дурачка держит, если и вправду считает, что он поверит во всю эту чепуху насчет булавок и заколок. Если бы даже Петронилла что-то и обронила, то отправила бы на поиски служанку Розу.

Нет уж, как только Гвионн увидел ее, он сразу смекнул, в чем тут дело. Хитрая бестия пристроилась у двери графской опочивальни, уткнувшись длинным носом в щелку.

Снедаемый любопытством, Гвионн приблизился к косяку и погладил пальцами дверь. На что ей было там глазеть? Зачем бы это Петронилле вынюхивать что-то в заветной комнате? Если леди Фавелл страдала излишним любопытством насчет этих дел, было бы гораздо проще побродить по большому заду в любую ночь и посмотреть, как замужние и женатые слуги катаются друг на друге, едва прикрывшись плащами. В комнате графа она не увидит ничего более пикантного, скорее, наоборот. Граф был староват, а его жена — наивная и неопытная девчонка, как и все эти аристократки, впервые оказавшиеся замужем. Представление у них должно получиться скучноватое.

Итак, если леди Петронилла не наслаждалась мастерством постельных упражнений, значит, для ее любопытства есть какая-то иная причина. Решив, что ему не повредит разведать, в чем дело, Гвионн прислонился плечом к косяку и заглянул в щелку.

Графская опочивальня была плохо освещена, по углам ее лежали густые тени. Там было еще темнее, чем на лестничном пролете — должно быть, огонь в очаге, никем не поддерживаемый, совсем угас. Горела всего одна свечка. Гвионн сощурился; постепенно его глаза привыкли к полумраку. Щель в двери была достаточно большой, чтобы он мог различить в потемках господское ложе.

Сначала рыцарь не осознал весь ужас того, что каждую ночь происходило в этом помещении, но вскоре картина, которую он увидел, заставила его зрачки в ужасе расшириться. Он моргнул и, не веря себе, помотал головой.

Арлетта валялась лицом вниз, раскинув руки и ноги в стороны, как у святого Андрея на кресте. Под живот ей напихали подушек, так, что ее тело вздымалось холмом, вершиной которого являлись ягодицы. Она была прикручена к столбикам балдахина толстой грубой веревкой. В полумраке обнаженное девичье тело отливало лунным блеском. Ее волосы были разбросаны по матрасу, словно она барахталась в рыжих волнах. Лица ее, зарывшегося в перину, не было видно.

Граф был в чем мать родила. Он стоял на коленях позади жены, сгибаясь и распрямляясь, словно отбивая поклоны, тыкаясь в мягкие полукружия передней частью своего таза. Должно быть, он уже поимел ее, как заключил Гвионн при виде обвисшего старческого члена.

Молодой рыцарь почувствовал между ног шевеление; он выпрямился, сложив губы словно бы для свиста, но не издал ни звука. Он недооценил и графа, и его молодую супругу. Кто бы подумал, что дочь де Ронсье внушит такое дикое вожделение этому старому греховоднику? Неудивительно, что Петронилла приклеилась к двери. Такого зрелища Гвионн в жизни не видывал. Интересно, позволила ли бы ему Анна привязать себя подобным образом? Надо будет спросить.

Еще раз нагнувшись к щели, Гвионн заметил еще кое-какие мелочи, при первом взгляде ускользнувшие от его внимания.

В руке у Этьена был толстый кожаный ремень. Гвионн видел, как граф, толкнувшись лобком в тело жены, откидывался назад, а попутно обхаживал ее ремнем по ягодицам. Арлетта содрогалась с каждым ударом, но не подавала голоса. В изумлении рыцарь разглядел синяки и ожоги на ее белых ягодицах, а также полосы на спине и плечах. Да, это не игра, как могло показаться вначале. Это была пытка.

У Гвионна восстало его мужское естество.

Он наблюдал не возбуждающую любовную игру, в которую играли муж с женой ради того, чтобы доставить друг другу удовольствие.

Арлетту истязали.

Странно, но сознание этого не доставило ему удовольствия.

Арлетта Фавелл, рожденная де Ронсье, была истязаема самым грубым, подлым образом, хуже, чем вонючая шлюха во второсортном борделе — и он почувствовал желание помочь ей. Годами он лелеял мысль отомстить ей за то, что ее отец сделал с его родом. Он должен был бы прыгать от восторга при виде того, что ему открылось. Такое унижение! Повторялось ли это каждую ночь? Почему же тогда она не кричала?

Как будто ощутив его сочувствие, Арлетта обернулась белым измученным лицом к двери.

Граф Этьен, минуту передохнув, снова занялся своей женой. Змеей просвистел в воздухе ремень, и еще одна красная полоса добавилась на белой коже.

Кровь бросилась Гвионну в голову. Пусть она дочь ненавистного де Ронсье, но он не имел права просто так стоять и наблюдать за этой пыткой — он ее рыцарь. Необходимо вмешаться. Он сделал бы это ради любой унижаемой и избиваемой женщины, пусть она и была ему врагом. Даже ради собаки или истязаемого мула…

Гвионн вдохнул полной грудью, и поднял руку к засову.

— Ну вот, сучка, — прогремел голос графа. — Я расправился с тобой. Теперь ползи в свою вонючую конуру!

Гвионн отдернул руку и снова прильнул к щелке.

Граф освободил измученную жену и спихнул ее с постели. Она встала на колени — молодое тело светилось на фоне персидского ковра, — села, затем с трудом поднялась на ноги.

Двигаясь, словно старуха, Арлетта удалилась из поля зрения наблюдателя. Через несколько секунд он услышал звук отпираемой двери. Затем дверь захлопнули.

Граф Этьен бросил ремень на пол и, забравшись под покрывало, загасил свечку у изголовья.

 

Глава двадцать первая

Арлетта еле ползла, сгибаясь от унижения и боли, шаркая ногами по тростникам; каждая мышца ее тела болела, каждый сустав ныл. На плечах у нее был наброшен легкий халат. Ее комната была безлюдна — она никогда не позволяла Веронике, ставшей теперь ее горничной вместо замужней Клеменсии, ждать, пока она, разбитая и опустошенная, явится с любовного свидания с графом. Разве можно было допустить, чтобы слуги знали, какая она возвращалась к себе по утрам?! Она не могла заставить графа изменить отношение к ней, но у нее была собственная гордость.

Горшочек с тонкими восковыми свечами стоял у очага. Арлетта выбрала одну с краю, зажгла ее и бессильно опустилась на овчину, служившую ей покрывалом, чтобы немного отдохнуть, а потом вымыться. Она всегда мылась после того, как ее муж насиловал ее.

Ее знобило, как бывало всегда после пытки. Подбросив дров в огонь, она, прищурив глаза, наблюдала за тлеющими угольками и чувствовала, как слезы душат ее. Они медленно текли по щекам, словно кровь из незаживающей раны.

Сквозняк, потянувший из приоткрывшейся двери, покрыл ее спину мурашками. От щелчка засова у нее в груди бешено заколотилось сердце. Но Арлетта была слишком измотана, чтобы двигаться, слишком измучена, чтобы оторваться от созерцания пляшущих языков пламени. Она лишь плотнее запахнула халат на груди.

— Ты мало меня помучил сегодняшней ночью? — спросила она. — Забыл, что эта комната — мое святилище?

— Госпожа…

Арлетта тотчас узнала голос Гвионна Леклерка.

— Сэр Гвионн?! — Она быстро оглянулась. Слишком измученная, чтобы быстро соображать, она потерла ладонью лоб. Глаза ее слезились. — В чем дело? Спешные новости об отце?

— Нет, госпожа. Ничего такого…

Леклерк приблизился и сел на корточки сбоку от постели. Дрова, брошенные Арлеттой в очаг, уже разгорелись, золотистые отблески пламени заплясали по его лицу с выступающими скулами, пересеченному темной полосой шрама. На шее пульсировала жилка.

— В чем дело, сэр Гвионн? Ты не должен входить сюда.

— Я знаю. Прошу прошения, госпожа. — Потерев шею ладонью, Гвионн решился сказать всю правду. — Мне жалко вас, госпожа. Вам плохо? Позвать вашу служанку?

— Веронику? Только не это!

— Вы выглядите… расстроенной. — Он действительно хотел помочь, но не знал, как это сделать. — Госпожа, нужно кого-нибудь позвать. Я схожу за Клеменсией. — Он повернулся к выходу.

— Нет! Прошу вас… — Она поймала его за руку, притягивая к себе и насильно усаживая на овчину. — Клеменсия занята с мужем.

— Но, госпожа, вам срочно нужна чья-то помощь. Вас так обидели…

Он увидел, как к ней пришло осознание происходящего. Арлетта уставилась на него, и Гвионн понял, что она и рассержена, и одновременно тронута до глубины души.

— Ты… ты все знаешь?! Боже мой! Ты знаешь, что этот зверь творит со мною?

Гвионн молча кивнул.

Арлетта проглотила комок в горле и смахнула слезы с ресниц.

— Как? Откуда?

Гвионн отодвинулся от нее:

— Это неважно. Достаточно, что я просто знаю. Я хочу вам помочь.

Мягкий голос Леклерка действовал на нее словно бальзам, успокаивая боль в теле после плетки и ремня старого графа. О, она страдала! Глубокий вздох родился в ее груди.

— Нет. Уходи. Ты мне не нужен. Никто не нужен.

Рывком она отвернулась от него и снова уставилась на пляшущее пламя. Две слезинки побежали по бледным щекам. Арлетта закусила губы, чтобы остановить прилив нежности. Это было непросто — ей всегда нравился молодой Леклерк, и теперь она чувствовала сострадание в его голосе, видела жалость в его зеленых глазах. Это заставляло ее ощущать себя еще более несчастной. Она скрывала свое унижение от служанки. И даже от Клеменсии. Эти три месяца показали ей, что бывают тайны, которые лучше не доверять даже самым близким друзьям.

Граф Этьен заставлял ее чувствовать себя грязной грешницей. Она знала, как он хотел, чтобы она родила ему дитя, но сердцем понимала, что все, что он делал для этого, делалось неверно. Извинений тому не было, и неоткуда было ждать помощи. Муж мог делать со своей женой все, что хотел, такова жизнь. Все говорили: долг жены во всем повиноваться мужу. Она стала графиней, но ее судьба схожа с судьбой ее бесчисленных современниц во всех сословиях. Игрушка в руках садиста, поиграет — сломает — выбросит.

— Никто мне не нужен, — повторила она, словно бы убеждая саму себя.

— Нет, нужен. Я хочу помочь вам, — проговорил Гвионн. — Я никому ничего не скажу. Вы можете довериться мне. — Произнося эти сочувственные слова, он внезапно понял, что не лжет, не выгадывает. Что же это значит? Леклерк должен был помнить, кто он, и кто она. Арлетта — дочь де Ронсье, а он — мститель. Он поклялся соблазнить ее и разрушить ее жизнь, а теперь хотел успокоить ее. Своего врага.

Потом он разберется в своих запутавшихся мыслях. А пока что… Гвионн протянул руку и прикоснулся к ее плечу.

— Госпожа моя…

Она смотрела на него, и ее голубые глаза были полны слез. Губы ее дрожали, волосы были распущены — в мерцании свечи на белую грудь изливалась настоящая золотая река.

Осторожно, чтобы не испугать девушку резким движением, Гвионн откинул волосы с лица госпожи и поднял указательный палец к едва заметной царапине в углу ее рта. Она, конечно же, исчезнет к утру, но разве не было других, покрывавших все ее тело, которые не исчезнут.

— Он избил вас до синяков. Болит?

— Немножко.

Голос ее дрожал от напряжения, словно натянутая тетива перед спуском стрелы. Медленно, подчеркнуто медленно Гвионн обернул прядь длинных волос вокруг ее уха. Он погладил ее по шее подушечками пальцев и остановил руку у горла. Прикосновение было мягким, словно пух из головок чертополоха.

Арлетта судорожно вздохнула. Их взгляды встретились, и, как показалось юноше, в ее глазах светилась такая жажда ласки, такое вожделение…

— Госпожа…

Издав негромкий нечленораздельный вздох, она отвернулась и тотчас с рыданием припала лицом к его груди.

Гвионн обнял ее за плечи и прислонился щекой к ее волосам.

Теперь она сама льнула к нему, нежными пальцами гладя рукав его туники, прижималась телом к его телу и громко, жалобно стонала.

— Тише! Тише! Если войдет граф, нам обоим конец.

Вздохи сделались приглушеннее.

Покалывание и судороги в затекших бедрах означали, что он слишком долго просидел на корточках. Рыцарь поменял позу.

Она крепче сжала объятия.

— Не уходи. Я не буду шуметь.

— А я и не ухожу, — уверил ее Леклерк и, опустившись на ковер, легко перенес Арлетту себе на колени, чтобы успокоить ее, укачивая измученное тело, словно дитя в колыбели.

Ее волосы были густыми и мягкими, намного мягче, чем у Анны, и благоухали мускусом. Если бы он шевельнул головой, они соприкоснулись бы мочками ушей. Теперь вздохи были менее жалобными, скорее страстными. От слез Арлетты туника на его груди намокла. Он покачивался вперед и назад, нежно касаясь ее волос.

Рыдания приутихли, и мученица снова испустила скорбный вздох.

Гвионн продолжал гладить ее по волосам. Ему нравился их яркий оттенок, их плотность, блеск. Всею пятерней он зарывался в мокрые от испарины, напомаженные, свалявшиеся волосы и неторопливо расчесывал их по всей длине. Волосы, длиной до пояса, расстилались по коврику. Гвионн, восхищенно разглядывая их, собирал пряди и укладывал на одну сторону, не подозревая, что их обладательница искоса наблюдает за его действиями. Отблески яркого пламени вспыхивали на изгибах увлажненных волос, переливаясь при свечах.

Уловив ее взгляд, он отдернул ладонь от податливых волос, словно бы и на самом деле его обожгло жарким огнем.

— Извините меня, госпожа. Но у вас и правда роскошные волосы.

— Ты так думаешь? А он ненавидит их. — Последние слова были произнесены с болью в голосе.

Гвионн коснулся кончиками пальцев ее губ.

— Тише, тише, госпожа! Мы должны говорить шепотом. Вы понимаете, что со мною будет, если сейчас войдет граф и застанет нас обоих в таком виде?

— И что же?

— Он обвинит меня в прелюбодеянии. Возможно, оскопит, — сказал Гвионн отвернувшись.

Она побледнела и отпрянула.

— Тогда тебе надо поскорее уйти.

Он попытался усмехнуться.

— А вы сами не хотите, чтобы я остался?

Девушка снова покраснела.

— Да, но раз есть опасность…

Ее смущение выглядело очень мило, но дразнить ее с первого раза было незачем.

— А как насчет вашей спины?

— Спины?!

— Нужно, чтобы кто-нибудь полечил ее. Я и отсюда вижу, что некоторые синяки очень серьезны.

— Но как можно…

Поднявшись с полу, Гвионн поднял Арлетту с колен.

— В этом случае самое разумное будет воспользоваться услугами служанки. Она поможет вам…

— Нет. Мне непереносима жалость в ее глазах. Лучше займись этим ты. Уверена, у тебя получится не хуже.

Она сделала шаг к постели, и, развязав пояс халата, легла.

— Я доверяю тебе, — произнесла Арлетта.

— А я — вам, иначе я бы не стал рисковать головой, если меня застанут здесь. — Не дожидаясь приглашения, Гвионн подошел к лежащей и снял халат с плеч. Он был рыцарем, воином, а значит бойцом; он видел, как его отец, пал пронзенный рукой отца этой девушки. Он знал, что де Ронсье затевал козни и расправы, которые пришлись бы не по нраву даже самым необузданным из вояк местного гарнизона. Но вид синяков и порезов, ожогов и ссадин на нежном невинном теле Арлетты не доставлял его душе удовлетворения. Он поискал свечу и поставил ее перед самым изголовьем. Синяки были давнишними и свежими; синими, зелеными, персиково-желтыми и багровыми. Чудо, что она вообще могла передвигаться.

— Госпожа моя, да этот зверь раскрасил вас во все цвета турнирного вымпела! И в двух местах порезы! Их надо промыть и перевязать.

— Благодарю тебя, — голос ее был приглушен. — Тазик в укладке у противоположной двери.

Гвионн отыскал губку.

— Я буду осторожно, как только смогу.

Пока рыцарь протирал спину и плечи чужой прекрасной даме, стараясь потише нажимать, чтобы не причинить случайной боли, они оба молчали. Но все же в полумраке он подметил, что она впилась верхними зубами в нижнюю губу. Лицо ее было очень печальным, осунувшимся. Он отложил губку в сторону.

— В этой комнате есть смягчающее притирание?

— Вон на той полке. — Она указала пальцем. — Арника, в горшочке.

Леклерк не жалел снадобья, про себя удивляясь, как это граф ухитрился наставить таких разноцветных отметин на теле своей жены. Эта спина была предназначена для поглаживаний, поцелуев, обожания… Поймав себя на том, что его мысли забежали слишком далеко, он сказал:

— Тут мало.

— Есть еще, сейчас я достану…

— Ладно, на сегодня хватит. Вам надо хорошенько выспаться. — Он уложил графиню в постель и укрыл сверху покрывалом.

— Благодарю тебя, Гвионн.

— Могу быть еще чем-либо полезен?

— Пока нет. Еще раз огромное спасибо. Ведь ты не скажешь никому об этом нашем разговоре?

Он покачал головой.

— Ни в коем случае. Я ведь обещал. — Он вспомнил, как на лестнице столкнулся с вездесущей Петрониллой. — Но на вашем месте я бы закрыл дверь опочивальни с внутренней стороны хорошим плотным занавесом. Дерево рассохлось и в нем такие щели, что пролезает даже палец. Я заметил через щелку лучик света, — незачем упоминать о Петронилле, это еще больше расстроило бы ее, — и могут найтись любопытные.

Она, покраснев, кивнула, повернулась на бок и вновь села в постели. Раздался стон.

Гвионн сочувственно кивнул головой.

— Я не замечала щели, — начала оправдываться она, — но все время ощущала сквозняк. Даже думала, откуда он?

Он еще раз улыбнулся.

— Доброй ночи, госпожа моя.

— И тебе доброй ночи, Гвионн. Спи спокойно.

Рыцарь наклонился к руке своей повелительницы, приложился к тыльной стороне ладони и повернулся на каблуках. Дойдя до двери, он оглянулся. Арлетта не изменила позы, лишь приложила согнутую в локте руку к устам, словно возвращая ему поцелуй.

Он улыбнулся в третий раз и бесшумно закрыл дверь.

Той ночью он не пошел к Анне. И не ходил до конца недели — все время принуждая себя думать о мести, он старался почаще попадаться графине на глаза, на случай, если будет ей нужен.

Следующим вечером Арлетта послушалась доброго совета и повесила на двери тканый занавес. Теперь Гвионн прежним способом не мог узнать, когда ей нужны его помощь и сочувствие. Но и эту проблему он решил, пробираясь в ее комнату и ожидая у очага. Дело было опасным, ибо если в это время появилась бы ее служанка и подняла крик — висеть ему еще до наступления рассвета на перекрестке дорог вниз головой. Однако он, не желая останавливаться в своем начинании, гнал из головы подобные мысли. Он должен быть поблизости именно сейчас, когда может оказаться нужнее всего.

А Гвионн становился все более и более нужным Арлетте с каждым днем, потому что граф продолжал истязать ее. Нужно было лечить ее синяки и ушибы, и, кроме того, он помогал ей ласковым словом.

Каждую ночь он утешал и успокаивал несчастную графиню, смазывал ей спину. Она постаралась создать для этого все условия, строго-настрого приказав служанке входить в свою комнату только по особому приглашению.

Они также договорились, что Гвионн мог входить к ней без стука. Шум у двери графини по ночам мог запросто стоить жизни одному из участников ночных приключений, да и второй пришлось бы несладко.

На третью ночь Гвионн, войдя, увидел Арлетту уже в комнате, сидящей перед очагом.

— Он сказал, что не хочет меня сегодня. Говорит, что раскаивается и просит прощения за все, что сделал.

— Должно быть, выпил больше обычного, — предположил рыцарь.

Она передернула плечами.

— Нам-то какая разница? Сегодня я отдохну от его пыток, зачем мне знать остальное? Ползает на коленях перед какой-то деревяшкой, молится. Вбил себе в седую голову, что его импотентность — следствие гнева Божьего за то, что он хотел нарушить наше с ним брачное соглашение. Попы помогли, сам бы не додумался. Говорит, что Эль Шаддай наказал его за попытку отделаться от меня и выбрать себе невесту побогаче. Просит у Бога прощения.

— Ну, а как ваша спина?

— Получше, чем вчера.

— Тогда повторим процедуру.

В канун Крещения граф Этьен хорошенько набрался и, кое-как добравшись до своей комнаты, уложил рядом с собой на полу своего пажа, Марка. Хороший признак, решил Гвионн — в эту ночь Арлетта отдохнет.

И все же он подождал, пока пьяницы в зале не угомонились, чтобы без лишнего риска пробраться к ее двери. Он вошел без стука, как и было уговорено.

Графиня сидела на коврике на своем обычном месте, с кошкой на коленях, а на каминной полке стоял жбан подогретого вина с пряностями. Запах корицы ударял в нос прямо с порога. Увидев его, Арлетта просияла.

— Гвионн! Проходи, садись рядом, — пригласила она. Теперь, после того, как рыцарь неоднократно врачевал ее спину, она рассталась с чувством смущения перед ним, обращаясь к нему, словно бы это был Джехан, или ее родной брат. — Выпьем вместе вина.

— Благодарю вас, госпожа. — Он сел на коврик, скрестив ноги, и пригубил из наполненного пряной влагой кубка. Его удивляло чувство близости, столь неожиданно возникшее между ними. Против своей воли, он еще днем начинал мечтать о ночной встрече. Ему все труднее было помнить, что она была дочерью проклятого де Ронсье, и он должен ненавидеть ее. А также о том, что если их застанут, то обоим будет очень плохо.

Подогретое вино было сладким и очень вкусным. Гвионн смаковал его на языке, чувствовал приятное жжение в горле. Вдруг взор его упал на дверь между комнатами графа и графини.

— Лучше мне не задерживаться надолго.

Арлетта забавлялась с кошкой, с удовольствием гладя мягкую шерстку животного.

— Нет, нет, не надо бояться. Гвионн, хочешь познакомиться с Ноэллой?

— С Ноэллой? — Он посмотрел на кошку без особого интереса. Для него главное назначение этих животных было в истреблении наводнявших замок мышей и крыс. Гвионн ценил котов и кошек ненамного выше той дряни, которую те отлавливали. — А я и не знал, что кошек можно звать по именам.

— Эта зверюшка забрела сюда на самое Рождество и устроилась у моего камина, гордая, словно принцесса. Смотрит на меня так, словно я нищенка перед ее дворцом. Сперва даже в руки не давалась. Но я ее приручила, видишь?

Ноэлла сидела, прижмурив глаза: мягкий комочек меха на коленях у Арлетты.

Леклерк кивнул.

— Мурчит-то как, словно недовольная ведьма.

— Кошки никогда ничем не бывают довольны.

— И толстая, как свинья; вы ее раскормили.

Арлетта засмеялась. Быстрее мысли Гвионн прислонил ладонь к ее губам.

— Чшшш!

Графиня схватила его руку за запястье и отвела в сторону, все еще хихикая. В глазах ее светилась странная смесь насмешки и еще чего-то, что показалось Гвионну похожим на обожание. Его сердце радостно забилось. Он посмотрел на губы Арлетты. Они выглядели мягкими и нежными. Он ей нравился, и понимал это. Внезапно ему захотелось ее поцеловать. Сегодня все ее существо размягчилось, стало полудремотным, чувственным. Белая ручка двигалась по кошечьей спине, поглаживая теплый мех, лаская зверька, наслаждаясь общением с ним. Гвионн неожиданно почувствовал желание, чтобы графиня так гладила его волосы, его плечи, его прижимала к груди.

— Не такая уж и толстая, — ответила она. — Скоро будут котята, тупой ты болван.

— Котята? Вон оно что… То есть… — промямлил он, не зная, что сказать. Видя, что Арлетта ждет продолжения, добавил: — А когда?

— Да в любой момент, надо думать.

В свете огня волосы Арлетты окружали ее лицо золотистым нимбом, окрашивая щеки в бархатный оттенок.

Гвионн вздрогнул и неловко поднялся на ноги.

— Мне лучше уйти. Вам сегодня не нужна моя помощь?

— Нет, — разочаровала его она.

Сняв кошку с коленей, Арлетта встала и сделала несколько шагов в его сторону. На ходу она завязала тесемки своего халата. По опыту он знал, что в своей комнате графиня обходилась без нижнего белья. Он сжал кулаки, чтобы совладать с чувством, обуревавшим его. Он неплохо знал, что такое страсть. Но ведь раньше ему было наплевать на графиню Арлетту Фавелл. Его волновала только Анна, его жена.

Лишь вчера он был в этой комнате с Арлеттой, видел ее обнаженное тело. Он умащивал ее расплывающиеся синяки мазью из арники и еле сдерживал животные чувства. Но то, что сейчас с ним происходит…

Он отвел взгляд от бледной кожи, так плавно переходящей в изгиб, наполовину скрытый вырезом одежды. Он пытался не думать о ее маленьких грудях, которые, хоть он их никогда не касался, наверняка убрались бы, по одной, конечно, в его ладонь.

— Он не мучил меня уже неделю, — призналась она. — Мне стало много лучше. Та первая ночь, когда ты, Гвионн, пришел, была самой ужасной. Я думаю, что это оказалось чересчур даже для старого маньяка, так как через несколько дней он заявил мне, что если у нас и не будет детей, то винить за это он станет исключительно себя.

— Я рад. Если бы это продолжилось, боюсь, я мог бы сделать что-нибудь очень глупое.

Ее взгляд потеплел, на губах появилась улыбка.

— Правда? Без этого лучше обойтись, но я благодарю тебя за сочувствие.

Гвионн снова повернулся лицом к двери.

— Гвионн? — Ее голос заставил его вздрогнуть и обернуться. — В чем дело? Насупился, как ребенок. Я что, разозлила или расстроила тебя?

— Разозлили меня? О, небесное воинство, я далек от гнева, как никогда.

— Так что же случилось?

Ее лицо, обращенное к нему, было словно свежераспустившийся бутон, цветок любви доверчивой, признательной, который почувствовал над собою тепло руки, наклонившейся его погладить и сорвать. Оно словно тянулось на тонком стебельке ему навстречу. Гвионн начал терять голову. Никто на свете, даже Анна, не вызывали в нем такую бешеную страсть.

Он не мог сопротивляться ее чарам.

Может быть и не нужно противиться им? Взять и овладеть ею прямо сейчас — о, это было бы чудеснейшей местью, на которую он только мог рассчитывать. Он любил бы ее с изысканной утонченностью, заставил бы ее по уши втюриться в него. Скорее всего, это было бы несложно. До сих пор она знала только ненависть и жестокость. Если проявить чуточку заботы… Потом, когда она признается ему в любви, он ее, конечно, бросит. Надо разбить ее сердце, как ее отец сделал с ним, и оставить в лапах чудовища-мужа. Вот это будет месть что надо!

Он прикоснулся к локону золотисто-рыжих волос. Накрутил завиток на палец, словно виноградную лозу. Да, девочка хороша. Под тканью халата вырисовывались манящие очертания ее круглых грудей, длинные стройные ножки… Ее широко раскрытые глаза казались огромными; он словно тонул в них…

Гвионн не успел обдумать свои последующие действия, как его рука обвила ее шею, а другая скользнула вокруг талии, притянув гибкое тело к себе.

В улыбке она подняла к нему лицо. Их губы встретились.

Он подарил ей нежный поцелуй, один из тех, что юноша дарит своей первой возлюбленной.

«О, как он ласков, — думала Арлетта. — И как обходителен». Она молча наслаждалась этим новым и очень приятным ощущением.

Медленно, деликатно губы Гвионна касались ее губ. Так легко, что она почти не ощущала этого прикосновения. Это приносило радость, не то, что грубые укусы графа.

С той самой минуты, как они заговорили о Ноэлле, Арлетта понимала, что ее неудержимо тянет к нему ради этого самого поцелуя, однако деликатность и осторожность в чувствах молодого рыцаря поразили ее. Он целовался по-королевски. Она хотела, чтобы он схватил ее и целовал, покуда она не упадет в обморок от счастья. Но так было еще лучше, куда лучше. Как легко она себя чувствовала наедине с ним! Она обняла его, погладила по щеке, а когда он оторвался от ее губ, одарила его целомудренной, но приязненной улыбкой. Арлетта, словно рыбка, выскользнула из его объятий, и уступая ее движению, он тут же выпустил ее. В ее зеленых глазах горел вопрос. «Что же дальше?» — спрашивали они. Его теплая нежная рука поглаживала мочку ее уха.

Обмирая от нежданной радости поцелуя, полученного от мужчины, который сам угадывал ее желания, Арлетта вложила все свои чувства в улыбку, взяла его ладонь, и их губы соединились в еще одном головокружительно нежном прекрасном чистом лобзании.

Гвионн не мог и представить, что ему будет так тяжело справляться со своими собственными чувствами. Его сердце билось так часто и громко, что он удивлялся, почему граф до сих пор не пробудился и не прибежал сюда, и половина обитателей замка с ним. Арлетта отвечала на его поцелуи со все большим жаром. Умелый соблазнитель, он играл с ней, уклоняясь от тянущихся к нему губ. Она же всем телом наклонялась вперед, и их зубы соприкасались. Она была такой желанной, что каждый поцелуй пронзал его сердце острой болью. И тут ему пришло на ум, что Арлетта против него беззащитна.

Он расцепил ее объятия.

— Арлетта, мы не должны… Ведь мы… — к счастью, он успел поправиться, недоговорив того, что хотел сказать, — ты в браке. Мы вступаем на опасную дорогу.

Девушка легко пробежалась подушечками пальчиков по покрытой шрамом щеке Гвионна. И еще раз, только теперь уже вдоль шрама, снизу вверх. Когда Гвионн держал ее в объятиях, она забывала о своем замужестве. Ее пульс учащенно бился в страхе, что в любую минуту из двери может появиться старый граф, но ощущение опасности только обостряло чувства, придавая им остроту.

Счастливая Арлетта пыталась вспомнить, когда же она испытывала нечто подобное, но не могла. Как много лет прошло понапрасну… Почему же теперь она не имеет права хоть на маленький кусочек счастья, даже если это была любовь на час?

А именно так и будет, подсказывала ей холодная логика. Она была графиней Фавелл, и любой плотский контакт с рыцарем Гвионном Леклерком мог кончиться катастрофически для них обоих.

— Ну и пусть, это справедливая цена, — прошептала она сама себе.

— Что?

— Ничего. Не обращай внимания. — Пробуя глубину шрама ноготком, Арлетта, сама того не желая, направила его мысли на другой путь. Ей не хотелось думать о расставании в самом начале встречи. У нее было право на счастье, выстраданное и вымученное, и она приложит все усилия, чтобы оно продлилось как можно дольше. — Тебе не больно, когда я делаю так?

— Нет.

Мысли Гвионна путались. С одной стороны, он много лет ждал подобного момента, вынашивая планы мести. Еще когда она спасла его в бурном море, он мог соблазнить ее. С тех пор он провел много бессонных ночей, сожалея об упущенной возможности и горько казня себя за слабость. Даже теперь, когда Анна была рядом с ним, он, сжимая ее в объятиях, мечтал о тех карах, которые обрушит на голову Арлетты, как только представится подходящий случай.

И вот время пришло; спелое яблоко у него в руках, можно рвать, а он вместо этого думает только о том, как бы не обидеть ее, не причинить ей боль, физическую или душевную.

— Я готова целовать твой шрам днем и ночью, — прошептала графиня, в блаженном неведении относительно скрытого смысла сказанных ею слов; не зная, кто и при каких обстоятельствах нанес Гвионну эту рану. Щеки ее заливал румянец. — Ты очень сладко целуешься; я никогда не знала, как сладки поцелуи любовника.

— Мы еще не любовники, — возразил Гвионн.

Она засунула его руку в вырез своего халата и положила себе на грудь. Невозможно поверить, но выражение ее лица было доверчивое, невинное и соблазняющее одновременно. Ее грудь была теплой и тугой, как раз под его ладонь. Гвионн с трудом подавил желание прижаться к графине всем своим телом.

— Нет, лучше не делать этого…

Ее глаза, дымчатые в мерцающем свете свечи, манили, звали к очередному поцелую. Здравый смысл улетучивался. Гвионн отказался от попыток привести в порядок свои мысли, и склонился к ее лицу.

Арлетта таяла в его руках, без боязни, без страха.

— О, Гвионн! — простонала она, когда они снова сблизились.

Сжимая ее в объятиях, он нащупал кончик пояса и потянул за него. Ее одежда упала на пол.

— Арлетта… — У него перехватило дыхание. — Как ты прекрасна!

— И ты тоже, — с улыбкой ответила она.

Они сплелись воедино и упали на ковер. Потревоженная кошка метнулась прочь.

— Мы испугали Ноэллу, — прошептала Арлетта, нежно улыбаясь рыцарю.

— Забудь про нее, — прошептал Гвионн, взвешивая на ладони ворох шелковистых волос и ища губами и языком мочку ее уха.

Арлетта, преисполненная ликования, захлебывалась смехом.

— О, я люблю это!

— Правда? А если так?

— А-ах! Словно в раю!

— А так? — Его рука скользнула вниз, по теплым изгибам ее тела, нежно, неторопливо.

— Да, да, клянусь всеми мощами Франции, да! — Стон наслаждения. — О, еще, еще, не останавливайся!

— Милая моя, — шептал он ей в ухо. — Хоть раз кто-нибудь сказал тебе, сколь ты великолепна?

Она отрицательно покачала головой.

И вот его рука прикоснулась к треугольнику рыжих волос меж тугих бедер. Пальцы остановились, а затем медленно поползли дальше.

— А так нравится? — Он вложил в свой голос столько нежности, сколько мог.

— Да! — выдохнула она. — Да, да! О, Гвионн, скажи мне, что надо делать. Гвионн! Поцелуй меня, дорогой!

Гвионна не надо было упрашивать.

— О Господи, сладкий, только не останавливайся, — шептала она ему в самое ухо. — Нет, нет, не останавливайся.

Такое наслаждение Гвионн испытывал впервые в жизни. Никогда прежде он не был так счастлив.

Но разве этого он добивался?

 

Глава двадцать вторая

Арлетта никогда не испытывала ничего подобного. Все ее мысли, без остатка, заполнил Гвионн Леклерк. Он был и добр, и обходителен, и красив собою; когда он прикасался к ней, кровь приливала к ее лицу, а в теле появлялась необычайная легкость, никогда ранее не испытываемая.

Она не могла наглядеться на него. Она жаждала его любви, его поцелуев, снова и снова вспоминала восхитительную тяжесть его тела. За одну ночь Гвионн Леклерк превратил ее из испуганной фригидной девчонки в чувственную женщину, страстную и неукротимую в своем вожделении. Она мечтала о нем, тосковала без него, словно хотела наверстать все, что упустила за месяцы страданий, за долгие годы ожидания в башне.

Любовники осмелели, и частенько занимались любовью при свечах в комнатке, смежной с графской. Пока что удача им сопутствовала, и, несмотря на всю опасность их запретного союза, никто их них даже не помышлял о том риске, которому они подвергались. Любовь словно околдовала их, как Тристана и Изольду, они словно попали под чары столь могучие, что ничто на земле не имело силы над ними — ни долг, ни здравый смысл, ни христианская мораль.

Арлетта все дни ходила, как во сне. Она была королевой Джиневерой, Гвионн был ее Ланселотом. Граф Этьен, само собой разумеется, играл роль старого рогоносца короля Артура. Арлетта нисколько не жалела его, как сочувствовала самому Артуру, читая о приключениях рыцарей Круглого стола в стихотворных романах Васа.

Арлетта была очарована Гвионном настолько сильно, что боялась лишь одного — забеременеть от него.

В канун праздника Крещения, когда они впервые стали любовниками, все произошло слишком внезапно. В тот раз они ничего не предприняли, чтобы предостеречься от беременности. Арлетта знала, как это делается — надо было просто пропитать губку едким уксусом и перед его приходом затолкать ее поглубже. Она никогда не говорила своему любовнику об этом древнем, как мир, ухищрении, и сам факт того, что Гвионн никогда не упоминал о возможности появления вполне осязаемых плодов их любви, убеждал ее в мысли, что он был очарован их отношениями не меньше, чем она.

Арлетта не забыла о многозначительном обмене знаками между Гвионном и Анной ле Харпур, который она как-то раз наблюдала в галерее, где размещались певцы и танцоры. Теперь, когда Гвионн заходил туда, она внимательно следила за ним. Если Арлетта замечала, что он общается с женой музыканта, она начинала столь сильно ревновать его, что готова была с лица земли стереть неотесанную крестьянку. Теперь у рыцаря была она. Зачем ему еще в придачу к ней эта певица?

Анна вскоре заметила перемены в своем муже. Он не прекратил брать ее к себе в постель, но такие ночи стали случаться реже, и когда она просила его открыть ей свое сердце, он сердился и отворачивался к стенке.

Она скоро выяснила причину.

Да, Гвионн стал любовником графини. Он привел в действие свой план мести Арлетте де Ронсье, исполнял свою давнишнюю клятву. Анна, не верившая, что это когда-либо случится, не могла предвидеть, как это аукнется лично ей. Обиженная неверностью милого друга, она впустила в свою душу черную птицу — ревность. А в тени крыльев той птицы пустили ростки злоба и гнев.

Пока Анна не выказывала своих чувств, надеясь, что Гвионн скоро образумится. Месть, задуманная им много лет назад, казалась несоразмерной здравому смыслу. Несомненно, граф Франсуа принес великое горе роду Хереви, но теперь злодей был примерно наказан самим Сатаной, наславшим на его проклятое тело страшную болезнь — паралич.

Отношения между графиней Фавелл и Гвионном нельзя было назвать иначе, как безумием. Их надо было прекратить. Наконец Анна решила объясниться с мужем начистоту.

Однажды вечером она проследовала за ним до оружейной палаты, где Гвионн принялся обсуждать с оружейником Жаком Нарсом конструкцию старого рыцарского шлема, когда-то попавшего в руки графа и сохранявшегося как исключительная редкость. Мужчины сидели, прислонившись к стене, на скамейке с обугленными ножками, полностью поглощенные разговором. Два подмастерья оружейника устроились на лавке, поочередно прикладываясь к бутылке дешевого вина.

Анна подала Гвионну условный знак, что хочет с ним переговорить. Затем отошла к двери и встала там, терпеливо дожидаясь, пока мужчины закончат свой разговор.

— Смотри, Жак, у этого шлема приваренное неподвижное забрало, — Гвионн постучал по металлу костяшками пальцев.

Анна с любопытством смотрела на крючья, вбитые в стены палаты, а также на полати, где висело и валялось различное вооружение. Груды шлемов, охапки мечей, связки пик. Наконечники для копий и алебард всяческих размеров и форм были грудами навалены в грубые деревянные ящики, стоящие на полу. Булавы с литыми коротенькими шипами, торчащими во все стороны, топоры, луки, щиты, цепы… Такое обилие железа леденило кровь. Ей никогда и в голову не приходило, что двуногие существа могут оказаться столь изобретательны, когда дело доходило до способов искалечить или убить подобных им созданий Божьих.

— Но забрала и теперь всегда делают приварными, сэр Гвионн, а не только в старину, — отвечал Жак.

— Я знаю, друг мой. Но приходилось ли тебе хоть раз отдавать приказ солдатам, имея на голове такую штуковину?

— Да нет, не припомню…

— Тогда подумай, насколько удобнее было бы, если бы рыцари могли откидывать забрало в сторону или поднимать вверх, когда оно им не нужно для защиты. Тогда окружающие хорошо услышат то, что им будут говорить. Сейчас я покажу.

Взяв шлем из рук оружейника, Гвионн насадил его на голову.

— Ну, что, Жак, хорошо меня слышно? — глухо донеслось из-под шлема.

— Понять можно.

Гвионн стащил шлем и поставил его на скамью.

— Понял теперь? Причем здесь тихо, и ты всего на расстоянии двух футов от меня. А на поле боя, в разгар битвы шума куда больше.

Жак кивнул.

— Пожалуй, ты прав. Завтра я попробую что-нибудь придумать насчет шарниров. Посмотрим, что у нас с тобой выйдет.

Гвионн хлопнул товарища по плечу.

— Вот и отлично. Я уверен, у тебя все получится. Я не знаю лучшего мастера, чем ты.

— Бывали и получше, — пробурчал польщенный Жак, разглядывая шлем. — Надо будет прикрепить шарниры сверху, а не по бокам. Тогда можно поднимать и опускать забрало, не ограничивая обзор. — Его лицо просветлело. — Я попробую и так, и так, господин.

— Ну, Жак, ты просто молодец, — признал Гвионн и с улыбкой вышел из оружейной.

Но улыбка тотчас же исчезла с его лица, как только он встретился взглядом с Анной.

— В чем дело, госпожа ле Харпур?

Анна стиснула зубы. Ей страшно не нравилось, когда он звал ее этим именем.

— Нам нужно поговорить, — сказала она, понизив голос.

— Разве это так спешно?

— Да.

Он вздохнул.

— Ну ладно. Но мы не можем разговаривать прямо здесь. На людях ты должна соблюдать дистанцию — я теперь рыцарь.

— Ты мой муж, — возразила она.

— Да, это так. Но в глазах всех остальных ты замужем за Бартелеми.

Анне впервые в жизни захотелось ударить его. Но вместо этого она сладко улыбнулась и проговорила:

— Тогда сегодня ночью. Обещаешь?

— Обещаю.

Кивнув ей на прощание, Гвионн развернулся и вышел.

Анна решила, что лучше им сначала заняться любовью, а затем поговорить о графине. Ей казалось, что после интимной близости ей будет проще повлиять на Гвионна.

Но она ошиблась.

Муж, как и всегда, любил ее искусно, но Анна была достаточно чувствительна, чтобы понять — никаких причин для радости нет. После стольких лет совместной жизни они отлично изучили друг друга. В физиологическом плане все было в порядке. В духовном все шло кверх тормашками. Он не вкладывал в свои движения душу. Гвионн отрабатывал свою обычную программу, она заученно реагировала на знакомые движения, но настоящей близости не было.

Может быть, его связь с графиней более серьезна, чем она полагала? Испытывал ли Гвионн какие-либо теплые чувства к этой Арлетте Фавелл? Почему он замкнулся в себе, словно в скорлупе?

Его мысли были где-то далеко. Анна доставляла ему не больше радости, чем если бы она была деревянной куклой, на которой новобранцы разучивают удары мечом.

Когда они закончили, Анна приступила к задуманному.

— Муж мой, мне нужно тебе сказать кое-что важное.

Он вздохнул и перевернулся на другой бок.

— Давай потом. Сегодня я устал.

— Гвионн, ты обещал.

— Ну ладно, будь по-твоему. — Он слегка отстранился от нее и внимательно взглянул ей в лицо. — Что-то у тебя сегодня кислая физиономия, Анна.

Анна не хотела начинать серьезный разговор со ссоры.

— Гвионн, я насчет графини.

Он зевнул.

— Ну, что там насчет нее?

— Ведь ты теперь ее любовник, не так ли?

— А если и так? Ревнуешь, поди?

Она легко погладила его рукой по груди и потрепала каштановые волосы.

— Я имею на это право.

Гвионн удивленно поднял брови, затем его лицо просветлело.

— Для ревности нет никаких оснований, Анна. Только ты моя жена.

Похоже, ему даже понравилось, что она его ревнует. Анна поняла, что польстила его мужскому самолюбию. Что ж, пусть будет так. Неважно, какое впечатление произвели на него ее слова. Самое главное, что она еще в силах оказывать на мужа влияние.

— Я думаю, вам с нею лучше бы остановиться.

— Остановиться? Ну уж нет. Тебе не понять, как это сладко: ты лежишь рядом с дочерью де Ронсье и крутишь ею, как хочешь. В сердце своем она шлюха, жалкая рыжая шлюха. Ей это нравится.

Анна нахмурилась.

— Я не думаю, что рыцарю подобает так говорить о своей госпоже. Днем она достаточно учтива, даже если и не совсем равнодушна к тебе по ночам. Иногда ее лицо становится совсем неуправляемым. Я поймала ее взгляд на тебя за столом, и смею тебя заверить, что женщины гладят так, только когда они любят.

— Вот и прекрасно. Тем хуже будет для нее, когда это все кончится.

— Пусть кончится нынче же. Ты зашел слишком далеко, если не сказать более. Подумай, что с тобою будет, если вас застанут. Ведь это прелюбодеяние, Гвионн, прелюбодеяние с графиней. Ты нарушаешь клятву верности своему господину, в чьем замке спишь и ешь. Каждый честный человек в нем с легким сердцем бросит в тебя камень. Да и самому тебе это не идет на пользу. Что станется со мною, с Жаном? Ты не нужен нам калекой или мертвецом — ты нужен нам живой и невредимый. Уж если на то пошло, это грех перед Господом. — Она перешла на шепот и коснулась самого сокровенного его органа. — Мне будет обидно расставаться с любой частью твоего тела, тем более с этой.

— Бартелеми присмотрит за вами за обоими, если я попаду в ад, — сказал Гвионн. — Что касается Господа, то мне в нем мало проку. Разве он защитил моего отца, когда в нашем доме хозяйничали головорезы кровавого де Ронсье?

— Но я замужем не за Бартелеми, а за тобой. Я люблю тебя, а не его. Это была моя ошибка — согласиться играть роль жены Бартелеми, теперь я это ясно вижу.

Сильные пальцы сжали ее запястье, зеленые глаза вопросительно взглянули в ее лицо.

— Ты не выдашь меня, Анна?

— Конечно, нет. Клянусь утробою Богородицы. Но я ненавижу жить во лжи. Все идет наперекосяк. Жан твой сын, и у тебя есть все основания им гордиться.

— Я и горжусь.

— И когда же ты собираешься признать его? О небо, Гвионн, по своему собственному детству ты разве не знаешь, как трудно жить, если твой родной отец не признает тебя? Тебе это, небось, не нравилось. А теперь ты заставляешь испытывать то же самое и свое невинное дитя.

— Ты передергиваешь. Я ведь взял тебя в жены. А мой отец не женился на моей матери до тех пор, пока на свет не появился Филипп.

Рот Гвионна сжался в тонкую линию. Он очень не любил, когда его загоняли в угол. Анна знала об этом, но она была убеждена в своей правоте, хорошо продумала, как вести разговор, и поэтому смело продолжала двигаться тем же курсом.

— Это детали, Гвионн. — Она нетерпеливо махнула рукой. — Ты до сих пор открыто не признал Жана, и должен сделать это как можно скорее. Я начинаю сожалеть, что пришла сюда.

— Я не держу тебя тут. Ты свободна отправляться хоть на все четыре стороны.

Потрясенная, Анна раскрыла рот, не в состоянии вымолвить ни одного слова. Затем дар речи вернулся к ней.

— Ты сам-то понял, что ты сказал? — спросила она. — Да как ты смеешь?

Ответом было молчание.

Она закрыла лицо руками и отняла их только после того, как чувства снова подчинились ей.

— Этот дурацкий обет, что ты дал — отомстить Арлетте, — только губит тебя, затуманивая твой разум. — Она старалась говорить спокойно. — Да, я подумаю, может быть, мне и лучше уехать отсюда, так как я больше не могу видеть все это. Разве ты сам не понимаешь, что пора кончать этот роман с графиней? Вас не сегодня-завтра поймают.

Гвионн коротко рассмеялся.

— Я с тобою не согласен. Нас никто и никогда не поймает. Старый пьяный осел так наливается каждый вечер, что дрыхнет, как бревно, всю ночь. Она может переспать со всем гарнизоном и еще священниками впридачу, если ночи хватит, прямо рядом с его постелью, а он будет только рыгать да храпеть.

— Кончай богохульствовать, Гвионн, прошу тебя.

— Одно дело богохульство, другое дело правда о церкви и ее слугах. Как бы то ни было, глупо бросать дело, столь блестяще начатое, на полдороге.

Анна покачала головой.

— Что значит наполовину? А что же тогда целое? Когда тебя оскопят и вздернут на осине?

— Я хочу, чтобы мое семя возросло в ее чреве. Пусть шлюха из рода де Ронсье носит мое дитя. Как только это произойдет, я скажу — дело сделано. Тогда мы исчезнем отсюда.

Анна откинулась на подушки и уставилась в потолок.

— Тебе она просто нравится. Ты почти что влюбился в нее, — промолвила она бесцветным голосом.

Он взъерошил Аннины волосы.

— Да нет же, Анна, на самом деле я ненавижу ее, как ненавидел все эти долгие годы.

Повернувшись к нему, она испытующе посмотрела в зеленые глаза мужа.

— Да. Я верю, тебе есть за что ненавидеть позорное племя. Ты ненавидишь ее за ее отца. Но все же она зацепила тебя помимо твоего желания, иначе бы ты сам понял, что пора остановиться. Когда ты опомнишься, будет уже поздно. Ты наполовину любишь ее, — закончила она, — наполовину ненавидишь.

Муж рассмеялся, но Анне показалось, что смех его звучит неискренне. Так, должно быть, смеются демоны в аду, встречая жирного монаха-доминиканца.

Той же ночью, лежа на матрасе в зале между Жаном и Бартелеми, Анна смотрела во тьму, на потолочные балки. Ее глаза были сухи. Она чувствовала себя настолько опустошенной, что, казалось, подуй сейчас ветер, ее унесет, как пушинку.

Бартелеми заворочался во сне, проснулся, протянул руку и прикоснулся к ее ладони.

— Анна, с тобой все в порядке?

— В общем-то, да.

— Милые бранятся?

Анна печально уставилась в потолок.

— Да, только тешатся.

Бартелеми приподнялся на локте.

— Если это так, то зачем же тебе, душа моя, лежать вот так с открытыми глазами и не спать всю ночь? Время — лучший лекарь. Поутру он придет и извинится, клянусь спасением души.

— Надеюсь, так и будет.

А если он не придет? Что тогда?

Она не могла больше мириться с такой жизнью. Повернувшись на другой бок, она натянула кусачее одеяло на лицо и обняла спящего сынишку. В любом случае, ей останется Жан. И Бартелеми.

Зимние дни текли своей чередой, а Арлетта не замечала, что скоро весна, упиваясь своим счастьем.

Граф прекратил свои ночные истязания. Иногда он делал робкую попытку вступить с нею в связь, но плетку и прочие свои прежние ухищрения больше не использовал — навязчивая мысль о Страшном Суде Божием накрепко засела в его сознании. Скоро он махнул рукою и прекратил свои притязания. Казалось, он понял, что у него все равно ничего не получится, и она разделяла такое его мнение.

Как только муж уходил к себе в комнату и запевал псалмы, Арлетта забывала и его, и Бога, и радостно бросалась в объятия любовника.

Иногда, ради разнообразия, Гвионн с графиней занимались любовью не в ее комнате, а у него. Она все больше привязывалась к этому бретонскому рыцарю, и постоянный страх разоблачения добавлял остроты их греховным развлечениям.

Арлетта прекрасно понимала, что это безумное счастье долго не протянется, и поэтому хотела урвать от судьбы все, что возможно.

Граф Этьен все больше и больше впадал в религиозное помешательство. Он упросил Арлетту, чтобы та вместе с ним пела покаянные молитвы.

— Давай вместе молить Господа о ниспослании сына, дорогая, — говорил он. — Бог лучше услышит два голоса, чем один.

Арлетта, сама не будучи слишком религиозной, тем не менее согласилась. Тут и началась комедия.

Каждый день, после заутрени граф и графиня оставались в часовне, вставали коленями на подушечки рядом друг с другом, и молили небеса — но об очень разных вещах.

Граф складывал свои сухие, узловатые руки и усердно молился о том, чтобы снова стать мужчиной.

Графиня застенчиво перебирала бусинки четок и молилась, также усердно, чтобы у него ничего не вышло. А также и о том, чтобы самой не забеременеть.

Бог не отвечал на графскую мольбу.

Должно быть он, как и граф, тоже был импотентом. Но не ответил он и на просьбы графини.

Герцог Ричард, вернувшись из германского плена, навестил Аквитанию и решил построить часовню в честь святого Мартина Лимёйльского. Граф лично заложил первый камень и подарил клиру большую сумму денег, вероятно, надеясь купить тем благорасположение Божие.

Но его молитвы оставались неуслышанными.

Злополучное паломничество, которое имело место весной 1195 года, затеял сам граф Этьен.

Оно явилось естественным продолжением ночных бдений в часовне. Несомненно, ему это не пришло бы в голову, если бы Бартелеми и его жена не пропели однажды вечером шансон о Рокамадуре.

Сама Арлетта впервые услышала о намерении мужа за завтраком. Присутствовали сэр Луи и леди Петронилла, завернувшие в Ля Фортресс по дороге с охоты.

Этим утром протрубили к трапезе позднее обычного, и пока они принимали пищу, замковый стюард занимался полезным делом — стоя на лесенке, проверял свечи в трех больших железных светильниках, подвешенных к потолку. Он вынимал огарки свечей и ставил новые, целенькие. Все огарки сбрасывали в корзину, чтобы растопить и перелить остаток воска в новые свечи. Дело это было хлопотным и нелегким — впрочем, как и зажигание этих светильников, — поэтому они использовались исключительно в храмовые праздники и юбилеи.

Оба сына Петрониллы, Вильям и Лоренс, возились на тростниках под столом, словно маленькие щенята. За ними приглядывали сэр Жилль и сэр Гвионн, а также, краем глаза, и Марк, графский паж.

— Я решил, что мы с Арлеттой совершим паломничество в собор Нотр-Дам де Рокамадур, — добродушно провозгласил граф, ожидая, пока дворецкий отрежет ему кусок белого хлеба.

Арлетта с лицом каменной статуи сидела рядом с мужем. Уж не собирается ли он рассказать об их отношениях всем собравшимся в зале? Было почти невероятно, но этот обаятельный человек, так мило улыбавшийся, был тем чудовищным злодеем, что унижал и бил ее несколько месяцев тому назад. Поверят ли они ей, если она скажет об этом вслух? Что скажет леди Петронилла? Впрочем, графиня знала ответ и сама: Петронилла и пальцем не шевельнет, чтобы граф Этьен был поласковее со своей молодой женой. Его потенция еще может как-то волновать ее, но не обращение с супругой. Муж — полновластный хозяин своей жены.

Граф наклонился к Арлетте и одарил ее одной из тех любезных улыбок, которые она помнила еще со времен ее прибытия в Ля Фортресс. Поняв, что в его ближайшие планы не входило унижать ее перед всеми собравшимися, Арлетта ответила улыбкой на улыбку. Если граф будет ей доволен, все еще может как-то наладиться. Она должна сделать все возможное, чтобы их отношения пришли в норму.

Оказывая супруге внимание, граф наполнил ее серебряный кубок разбавленным водою вином. Этот кубок был подарком сенешаля к их бракосочетанию. Когда ее муж бывал в таком настроении и расположении духа, Арлетта ловила себя на мысли, что испытывает к нему чувство признательности. На людях он всегда был добр, вежлив и обходителен. В такие минуты ей хотелось попросить у него прощения, объяснить, что, настаивая на буквальном соблюдении подписанного брачного соглашения, она боролась исключительно за свои права и не имела намерения оскорбить или унизить его честь. Она хотела навести какой-нибудь мост через образовавшуюся между ними пропасть непонимания, чтобы граф всегда оставался таким и никогда больше не вспоминал о тех отвратительных оргиях, которые устраивал по ночам первое время после свадьбы.

Но если бы это случилось, как быть с отношениями между ней и Гвионном? Этот вопрос оставался без ответа. Все становилось слишком запутанным.

Вильям прополз под столом из конца в конец и обхватил колени Арлетты. Слыша голос сынишки — а его только глухой не услышал бы, — леди Петронилла снисходительно усмехнулась. Она просто души не чаяла в своих сыновьях.

Арлетта старалась поменьше смотреть в ее сторону. Эта расфуфыренная женщина была ей отвратительна.

Хотя Арлетта не забыла, как граф обращался с ней в недавнем прошлом, она, в общем-то, была готова простить его, готова попытаться построить семейное счастье по-новому. В конце концов, Этьен был ее мужем перед Богом и людьми. О, если бы она могла родить ему сына и наследника! Это очень обрадовало бы его и, наверняка, глубоко огорчило бесчестную соперницу, леди Петрониллу, нарушив все ее планы.

Сама испугавшись ненависти, с которой думала об этой женщине, Арлетта прикрыла глаза, чтобы никто не прочитал ее мысли. Да что же это с нею творилось? Зачем ей быть столь злопамятной? Как добрая христианка, она должна возлюбить своих ближних. Но как ни старалась, Арлетта не могла найти ни одной привлекательной черты в Петронилле.

Острые серые глазки леди Фавелл цепко осматривали графа, но голос ее был сладок, как мед, который дворецкий намазывал на господский хлеб.

— О, паломничество? — прощебетала она. — Но зачем, дорогой дядюшка? Вероятно, вы желаете вознести за что-то хвалу Пресвятой Деве? Неужели вы хотите порадовать своих гостей известием, что ваша жена наконец понесла?

Серые злые глазки поспешно обшарили фигуру Арлетты.

Нисколько не удивляясь нетактичному поведению госпожи Фавелл, графиня сжала зубы. Вопрос был задан с бесцеремонностью, нарушающей все правила приличия, и Арлетта отлично понимала, что имелось в виду. Петронилла намекала на предполагаемую импотенцию графа. Две жены в могиле, и ни одна из них не родила. Правда, был еще пример ее мачехи, но каждый дворянин во Франции знал, что в том случае вина лежала полностью на Элеанор, а не на ее муже. Арлетта хотела бы знать, мучил граф своих двух предыдущих жен так же, как и ее. Они тоже страдали? Может, они просто были слабыми, болезненными, беспомощными? Или же безвременно сошли в могилу исключительно из-за звериной жестокости господина графа? Арлетта прогнала от себя эти ужасные мысли, тем более что граф начал отвечать на заданный ему Петрониллой вопрос.

— Надо было съездить в Рокамадур, как только я женился в первый раз, — ответил он. — Это мое упущение, и я намереваюсь исправить его, вознеся молитвы мадонне из Рокамадура. У меня приготовлены для нее дары. Я попрошу отпустить мне прошлые грехи и дать благословение на мой нынешний брачный союз, — его рука накрыла лежащую на скатерти руку жены, — чтобы он дал мне наследника.

Когда-то граф вступил в союз с принцем Генри, который умер бесславной и позорной смертью после того, как осмелился разграбить алтарь и гробницы в Рокамадуре. По счастливой случайности граф Этьен не участвовал в том походе. В сердце своем он всегда оставался набожным христианином, и пришел в негодование от святотатства, совершенного принцем. С тех пор его не оставляло чувство вины. Он проклинал себя за то, что по глупости связался с таким богохульником.

На лице Петрониллы зазмеилась усмешка.

— Граф, ваша идея просто замечательна, — сказала она приторно слащавым голосом, в котором явственно сквозило лицемерие.

Про себя же Петронилла думала совсем другое. Интересно, как ему нравится ее вино? Отправившись в паломничество, он не будет ежедневно получать положенную ему порцию отравы и, того и гляди, Святая Дева ему и на самом деле поможет. Петронилла должна была что-то придумать, чтобы отправиться вместе с ними. Было не похоже, чтобы граф был расположен предаваться плотским утехам во время паломничества, а если он намерен сохранять целомудрие, ему явно не обойтись без ее снадобья. Надо принимать меры.

Сэр Жилль, восседающий на противоположной стороне стола, подальше от женщины, которую он некогда любил и на которой хотел жениться, быстро метнул взгляд в ее направлении и с той же быстротой отвел его в сторону. Иногда ему казалось, что это вовсе не та Петронилла, которую он когда-то знал, а какая-то другая женщина. Она так изменилась. После рождения сыновей Жилль не мог найти в ней ни крупинки от той прежней купеческой дочки, которую он любил и которая, казалось, любила его. Вместо этого он видел перед собой законченную интриганку, набившую себе руку в предательстве и кознях, готовую на что угодно, чтобы поскорее добиться своей цели.

Петронилла повернулась к мужу.

— Луи, а может и тебе отправиться в паломничество? Мне кажется, это было бы просто замечательно!

Луи согласно кивнул и поглядел на графа.

— Дядюшка, я и вправду не прочь отправиться с тобой и сопровождать вас в этом долгом и многотрудном пути. Если только ты не возражаешь.

— Возражаю? Зачем же? Я буду только рад, милый мальчик.

— Петронилла, а ты присоединишься к нам? — спросил Луи.

Хитрая бестия, искоса разглядывавшая морщинки на лице Арлетты, перевела взгляд на графа Этьена. С недавних пор она подметила, что сэр Гвионн и графиня что-то уж очень подозрительно обмениваются взглядами, и это послужило отправным толчком для целого сонма подозрений в ее голове. Вот еще одна причина, по которой ей желательно присоединиться к этой поездке.

— Вы сказали, что графиня Арлетта тоже отправляется в Рокамадур? — спросила Петронилла, одновременно прикидывая, возьмут ли с собой и Гвионна. Вероятно, он тоже поедет, и ей представится прекрасная возможность понаблюдать за отношениями этих двоих с близкого расстояния. Арлетта и Гвионн ни в коем случае не должны стать любовниками. Каким бы ни был сэр Гвионн, но он явно не импотент. Если ее подозрения оправдаются, Петронилла без колебаний выдаст их обоих в руки разъяренного мужа-рогоносца.

Теперь она была уверена, что и сэр Гвионн вызовется сопровождать свою госпожу. А уж она позаботится о том, чтобы в дороге и там, на месте, не выпускать эту греховную парочку из виду.

— Да, безусловно, — граф Этьен взял со стола ломоть хлеба. — Моя супруга тоже должна совершить восхождение по ступеням и принести дары вместе со мною.

Чело Петрониллы разгладилось.

— О, я бы с превеликим удовольствием поехала вместе с вами. С самого раннего детства я мечтала посмотреть Рокамадур. Отец Николас рассказывал мне, когда я была еще девочкой, о гробнице святого Амадура и о чудесном колоколе. Я всегда хотела своими ушами послушать, как он звонит.

— Что за чудесный колокол?

Рокамадур имел в христианском мире репутацию святого места, и Арлетта знала, что там находилась статуя мадонны, искусно вырезанная из древесины орехового дерева. Но она никогда ничего не слышала о колоколе, волшебном или обычном.

— О, милочка! — прикрывая зевок ладонью, ответствовала Петронилла. — А я-то думала, что каждая девушка во Франции знает о том колоколе. Он очень древний. Некоторые даже утверждают, что он был отлит из металла еще во времена императора Карла Великого. Сейчас он висит в святилище собора Нотр-Дам, и каждый, кто терпит в море кораблекрушение, услышит путеводный звон этого колокола, если будет призывать на подмогу Пресвятую Деву и даст обет посетить Рокамадур.

— Получается, этот колокол звонит сам собой? — недоверчиво спросила Арлетта. — Рассказ Петрониллы показался ей чересчур фантастичным. Он слишком походил на те выдумки, что распускают толстопузые монахи с целью заманить легковерных паломников.

— Да-да, — ответила Петронилла. — Сам по себе, безо всякого звонаря. Без сомнения, звонит в него никто иной, как ангелы Божии.

Сэр Жилль оторвался от еды, чтобы посмотреть на лицо своей бывшей невесты в тот момент, когда она так беззастенчиво врала Арлетте. Его рот скривился в недоверчивой ухмылке.

А Петронилла продолжала:

— Монахи и простой народ, заслышав удары колокола, отмечают время и день, когда он звонил. А когда являются пилигримы, чтобы поблагодарить Деву за спасение на море, у них узнают, когда те слышали звон колокола, спасший их. И все совпадает.

— Знать бы мне об этом колоколе, когда я плыла сюда, — промолвила Арлетта и с улыбкой поглядела на Гвионна. — Тогда бы мы с этим молодым человеком так сильно не вымокли. Однако в тот раз святая Радегонда все же неплохо справилась со своими обязанностями.

Петронилла, подметившая и взгляд, и улыбку, не на шутку разволновалась.

— Милая моя! Я вижу, ты так и не поверила в историю с колоколом. Но все мы знаем, что это чистая правда. Отец Николас не будет лгать.

Арлетта скептически улыбнулась.

— Красивая сказка, — спокойно ответила она.

— Как бы там ни было, а я мечтаю съездить в Рокамадур. — Петронилла нежно посмотрела на своих сыновей, которые нашли себе занятие возле камина, хлеща друг друга камышами, в изобилии валявшимися на полу. — Мне-то есть за что поблагодарить нашу владычицу, и я найду, что поднести ей в качестве дара.

Лицо сэра Жилля, который внимательнейшим образом прислушивался к этому обмену репликами, потемнело. Он не верил в набожность Петрониллы, и нашел тому дополнительное подтверждение, заметив нервную улыбку на устах Луи Фавелла, ее законного супруга. Все эти дни сэр Жилль старательно избегал общения со своей бывшей зазнобой, однако и со стороны было видно, что она полна коварства и злобы. Без сомнения, Петронилла задумала какую-то пакость, и не только он один это подозревал.

Может быть, он ошибается, но на всякий случай сэр Жилль решил, что будет сопровождать своего господина в это паломничество. Обычно при отсутствии графа на сенешаля оставался замок со всей прислугой и немалым хозяйством, но в этот раз лучше нарушить правила. Сэр Жилль не на шутку боялся за графа. Он не знал, что задумала Петронилла, но был готов поклясться спасением своей души, что она намеревается провернуть какое-то подлое дельце.

Ради блага графа Этьена Жилль обязательно должен отправиться вместе с ним.

В сияющий голубизной апрельский полдень пилигримы собрались во дворе замка. Они решили воспользоваться прекрасной весенней погодой, пока не полили дожди.

Граф настоял, чтобы все участники покаянного паломничества оставили дома льняные и парчовые одеяния и натянули на себя балахоны из домотканого холста, какие обычно носили паломники и пилигримы.

— Грубая одежда — не главное, — ворчала Петронилла, просовывая голову в вырез кусачего мешкообразного одеяния. Идея разгуливать по первоцветью весны в подобном старье пришлась ей совсем не по нраву. Ее совсем не радовала перспектива провести целый день, а то и два, в бессмысленной и утомительной поездке в Рокамадур. Но придется потерпеть — слишком многое поставлено на кон. Ей приходится думать о будущем двух своих чудесных, замечательных мальчиков. Если бы не забота об их благе, она наплевала бы на все святые мощи и на графскую набожность, но ради сыновей она была готова вытерпеть любые неудобства. Ради своих детей она была готова на все, и мысль о том, что в один прекрасный день Вильям сядет на место графа Этьена, согревала ее пуще апрельского солнца. Когда-то она сомневалась, надо ли сыпать отраву в бонэское, но теперь была уверена, что все сделано правильно.

Скорчив гримасу, Петронилла одернула полу своего хитона.

— Взгляни только на окраску, Луи! Отвратительно. Какое убожество! Разве тебе не противно щеголять во всем этом?

Луи молча подал ей дорожный посох и шляпу с широкими полями — излюбленный головной убор паломников, так как она хорошо защищала их набожные головы от жаркого южного солнца.

Петронилла сморщилась от отвращения.

— И что мне делать с этой гадостью, скажи на милость?

— Это твоя трость, иначе говоря, посох, — хладнокровно пояснил жене Луи. — Паломники обычно привязывают к загнутому концу свои ценности, чтобы по дороге не упускать их из виду ни на одно мгновение.

Луи давно понял, что с его женой можно развлечься и иным способом, не прибегая к постельным утехам. Он наслаждался, поддразнивая ее. Спокойным тоном и простыми словами ему иногда удавалось доводить свою взбалмошную супругу просто-таки до белого каления.

Она и теперь ярилась, но про себя. На нарумяненном лице ее гнев никак не отражался. Петронилла перешла на громкий шепот:

— Скажи, Луи, ведь мы поедем верхом, не правда ли? Не может быть, чтобы этот старый набожный придурок решил тащиться пешком все двадцать миль до монастыря.

На самом деле туда было больше двадцати миль — тяжелое испытание, учитывая дорожную пыль, жаркое солнце и безветренную погоду.

— Воину пыль не страшна, — сказал Луи тем же назидательным тоном, которым разговаривал со своими детьми, когда те капризничали.

— Какой еще воин? Я вовсе не воин!

— А я-то думал, что ты теперь воительница армии Христовой…

— Ну да, — спохватилась Петронилла. — Конечно, это так, но пешком…

Луи решил не перегибать палку, не то они поругаются. Он махнул рукой в направлении конюшен, откуда Якоб уже выводил оседланных лошадей.

— Успокойся, дорогая. Мы едем верхом. Эта прогулка на пару дней отвлечет нас от пьянства и чревоугодия. Ну, в крайнем случае, на три. Между Филиппом Французским и герцогом Ричардом снова черная кошка пробежала, и граф хочет вернуться в свое гнездо как можно скорее.

— Свара между Филиппом и Ричардом? А разве не ты болтал, что они вроде бы заключили перемирие?

— Перемирие перемирием, но мой дядя считает, что это только до тех пор, пока не соберут достаточно войска. Герцог может призвать мужчин к оружию в любую минуту.

— Значит, паломничество решено проделать в кратчайший срок?

— Именно. До конца недели мы будем уже дома. Если хочешь, жена, используй свой посох вместо погоняла. Но не потеряй его. Во-первых, плохая примета. Во-вторых, когда будем в Рокамадуре, он поможет тебе карабкаться по ступенькам к гробнице, если ты, конечно, не захочешь проделать это на коленях.

Ее чуть было не вывернуло наизнанку.

— На коленях? О, дьявол, я предоставлю это старому козлу и его женушке, сухой бесплодной щепке.

Луи усмехнулся.

— Этот скакун — для тебя. — Он сложил ладони лодочкой, чтобы жена могла ступить на них и взобраться на чистенькую караковую кобылку. — И запомни, ни на минуту нельзя снимать эту шляпу.

С тоской взглянув на него, Петронилла с решимостью обреченной нахлобучила бесформенное соломенное уродство на голову в тот самый миг, как граф Этьен и его супруга появились у входа в донжон.

Молодая графиня тоже надела покаянные одежды и широкополую шляпу. Серый цвет домотканой материи лишь подчеркивал румянец и белизну ее щек. И, к удивлению и огорчению Петрониллы, убогая паломничья шляпа не уродовала ее, а скорее украшала. Вероника соорудила на голове Арлетты высокую прическу, закрепив ее шпильками, а потом на нее осторожно надели головной убор. Графиня выглядела очаровательно. Петронилле чуть плохо не стало. Соперница непринужденно чувствовала себя в простой, но чистенькой дорожной хламиде.

А где же сэр Гвионн? Петронилла знала, что отец Теобальд исповедал всех пилигримов и дал им отпущение грехов, но не была уверена, ходил ли к духовнику на исповедь молодой рыцарь.

Согласно обычаю, если паломник отправлялся в странствование, церковь брала на себя ответственность за все его земные богатства на время путешествия. Граф Этьен послал записку епископу Перигорскому, а также письмо своему другу, епископу Кагора. Каждый из князей церкви направил в помощь отцу Теобальду по дьякону — управлять замком на время отлучки настоящего хозяина. Облаченные всеми графскими полномочиями, трое прелатов будут исполнять обязанности сэра Жилля на время паломничества.

Граф Этьен был не только верным сыном святой римской церкви, но также и неплохим воякой. Человек неглупый и практичный, он знал, что во времена беззакония чаще всего правым оказывался тот, кто сильнее, и поэтому, на всякий случай, исполняющим обязанности командующего гарнизоном замка был назначен сэр Вальтер Веннер. Этот рыцарь, до сих пор считавший себя слугой леди Арлетты, принес клятву верности графу Этьену еще до того, как Арлетта заперлась в Коричневой башне. За прошедшие годы он показал себя человеком в высшей мере заслуживающим доверия. Он должен был наблюдать за дисциплиной и несением службы, а капитан Жервез выделялся ему в помощь.

Паломники, собравшиеся во дворе, выглядели очень внушительно: пусть на них были надеты немудрящие домотканые робы, но легконогость и изящество их коней выдавали в них персон весьма высокого ранга.

Из главной башни вышли сэр Жилль и сэр Гвионн.

— Бретонец тоже отправляется с нами? — как бы невзначай спросила Петронилла.

— Думаю, да. А также леди Клеменсия, — отвечал ее муж.

Еще утром дядя распорядился, что служанок брать в паломничество не дозволяется. Луи, предчувствуя скандал, сообщил об этом своей жене.

— Петронилла…

— Что?

Она наблюдала, как рыцари садились в седла.

— Граф Этьен приказал, чтобы Роза и прочие девушки оставались дома. — Он ожидал вспышки гнева. — Говорит, что они будут нас только задерживать.

Но, к его великому изумлению, губы жены лишь слегка расплылись в улыбке.

— Совершенно справедливо, — произнесла она. — Наверное, так оно и было бы.

 

Глава двадцать третья

Напрямую до Рокамадура было чуть больше двадцати миль, но Тропа Пилигримов петляла, повторяя все изгибы Дордони, извивающейся серебристой лентой по лесистой долине — в результате путешествие заняло в два раза больше времени, чем если бы дорога была прямой, как стрела или как древние мощеные римские тракты.

Им повезло с погодой — стояли погожие апрельские деньки. Дождя не было, и ласковое весеннее солнышко согревало им плечи и лица.

По мере приближения к монастырю паломников становилось все больше. Кое-кто ехал верхом, наподобие их, но большинство тащилось по Тропе пешком. Дряхлых и больных везли вверх по течению на габарах или в повозках с запряженными в них волами. Поскольку Дордонь не подходила под самые стены монастыря, любителям речных прогулок на конечном этапе все равно приходилось пересаживаться в носилки или в телеги, которые с готовностью сдавали в наем в Белькастеле — деревушке, где река и Тропа Пилигримов — расходились.

Были прочитаны молитвы, принесены жертвы у каждого алтаря в каждой церквушке по дороге.

На тополях и ольхах, росших по обеим сторонам дороги, проклевывались молодые клейкие листочки. Вокруг деревьев пестрели среди пожухлой прошлогодней травы яркие лютики, переплетаясь стебельками с крохотными голубыми цветочками вероники. Янтарного цвета бабочки вылезали из своих коконов, сушили крылышки на солнце и ветерке и отправлялись в полет в поисках первоцвета. На диких яблонях появились белорозовые бутоны, и Арлетта увидела первую ласточку наступающей весны 1195 года.

Но ее не занимали, как когда-то, проявления буйно обступающей ее со всех сторон весны, весны побеждающей, неумолимой. Ей хотелось, чтобы круговорот времен остановился. Она желала замкнуться в себе самой и восседала на лошади хмурая и неразговорчивая. Сердце ей грыз червячок тревоги, настойчивый, как навязчивая мысль.

Ее месячные должны были начаться три недели тому назад.

Но она не могла забеременеть. Каждый раз, когда они с Гвионном барахтались под покрывалом, она принимала меры предосторожности. И на всякий случай возносила молитвы Господу.

С чего же ей быть беременной?

Словно погребальное заунывное пение, это слово — бе-ре-мен-на — повторялось в ее сознании, слышалось в цокании ее верной старой лошадки Изельды.

Она не могла быть беременной.

Она старалась не замечать Гвионна. Не потому, что сердилась на любовника. Винить его было не за что. Подобно ей самой, он был ослеплен страстью. Нет, она не смотрела в его сторону, чтобы сосредоточиться на том, что же ей теперь делать.

Если она беременна, говорить об этом ему пока не следует. Но ей нужно с кем-то посоветоваться.

Прикрыв глаза ладонью, она поглядела в сторону Клеменсии, трясущейся на своем жеребчике позади эсквайра, восседавшего на одной из графских лошадей. Клеменсия так и не обучилась верховой езде и, выйдя за человека, у которого никогда не было денег купить лошадку достаточно выносливую, чтобы ездить на ней вдвоем, она не прибегала к поездкам верхом, разве только в случаях крайней необходимости. Ей еще повезло, что сэр Вальтер дозволил ей ехать позади него и задавать своей лошади шаг, ориентируясь на человека более опытного. Многие рыцари посчитали бы для себя бесчестьем, что женщина, еле-еле держащаяся в седле, прицепилась, словно репей, к хвосту их лошади.

Арлетта слегка вздохнула. Вот и еще одну тайну она не могла доверить лучшей подруге. Если она, Боже упаси, беременна, этот свой крест ей придется нести самой до тех пор, пока она не изнеможет под его тяжестью.

Что ж, придется уповать на Бога, если не на кого на земле.

Граф Этьен по-настоящему мог начинить ее только один раз, в первую брачную ночь. Если она окажется беременной, он тотчас же поймет, что не от него. Что он тогда сделает с ней? В лучшем случае ее заклеймят прелюбодейкой и изгонят с глаз подальше. В худшем…

Она без труда могла припомнить добрую дюжину рассказов, когда с презренных прелюбодеек заживо сдирали кожу под крики и улюлюканье толпы, как женщин, после прилюдного освидетельствования, забрасывали камнями, травили собаками. На дворе был двенадцатый век. Правда, он шел к концу. Может быть, поэтому ее муж немножко опомнился и начал разыгрывать роль цивилизованного супруга как в опочивальне, так и на людях. Он прекратил истязать ее бедное тело. Впрочем, хорошо и то, что за недели страданий граф ни одного раза не унизил ее на виду у всех. Обычно это было просто холодное безразличие.

Мили оставались за спиной, часы уплывали в вечность. Возможно, ее месячные нарушились из-за того, что она слишком нервничала, опасаясь, что их с Гвионном тайна будет открыта. Хорошо бы проснуться завтра, ощутить знакомую резь в животе, и знать, что пока все сходит с рук.

Гвионн вел Звездочку медленной рысью. В Ля Фортресс у него была запасная лошадь, подарок графа Этьена — массивный боевой конь по кличке Титан. Звездочка уже дряхлела и была слишком хрупкой, чтобы нести на себе воина в полном боевом облачении, доспехах, шлеме и кольчуге. Но сегодня Гвионн был налегке, вместо кольчуги на нем была кожаная куртка, вместо панциря — балахон паломника. Мастерски управляя лошадью, он получал удовольствие, то пуская ее рысью, то заставляя идти медленным шагом. Каждая клеточка в Арлетте вскипала от его присутствия. Чтобы не выдать себя, она опустила взгляд на заплетенную в косички гриву Изельды.

— Извините, господин граф, — вежливо обратился к своему сеньору молодой рыцарь. — Хочу сообщить вам, что эти дома там, вдали — Белькастель. Здесь дорога поворачивает от берега реки.

— Благодарю тебя, Леклерк. Сколько еще нам осталось пути?

— Мили две, от силы три.

— Отлично. Значит, мы будем в Рокамадуре до темноты?

— Без особой спешки, господин.

Арлетта даже спиною чувствовала горячий взгляд Гвионна.

— Вы не устали, госпожа графиня? — вежливо спросил он, и несмотря на то что она смотрела в сторону, он видел, как ее зеленые глаза заблестели при звуках его голоса.

— Нет, я не утомлена, сэр Гвионн, но мне хочется побыстрее добраться до Рокамадура, — последовал ответ.

Расставшись с видом на речную гладь, по которой путешествовали немощные пилигримы на своих барках и лодчонках, паломники направились по дороге, ведущей через поля, и вскоре достигли другой речки, скорее ручейка, с названием Альзу. Двигаясь по ее долине, они вскоре увидели проход между холмами, откуда в монастырь вела прямая дорога. Слева от них в небо вздымался утес из белого известняка, а под самыми облаками кружила пара орлов. Наверное, их гнездо было где-то в расселинах этой скалы.

Рокамадур не было еще видно, но он должен был находиться где-то за поворотом скалы, поскольку в долине, где даже днем было пасмурно от нависающих скал, стояла деревушка, кишмя кишевшая одетыми в черное монахами и пилигримами в серых хламидах. От десятков очагов в весеннее небо поднимались дымки, но жареным мясом не пахло — в деревне варили похлебку из одних бобов и гороха, так как еще не кончился Великий пост. Вся долина Альзу была усеяна палатками паломников.

Нищие вытягивали к новоприбывшим искалеченные конечности, откидывали на затылок истрепанные до последней степени капюшоны, открывая взору бельма вместо глаз.

— Милостыню! Во имя блаженного святого Амадура, милостыню! — наперебой кричали они.

Между пилигримами вертелись разносчики и уличные торговцы, выкрикивая свои товары — хлеб, кислое вино, памятные медальоны, по-французски называвшиеся sportelles, а на языке longue d’oc — senhals.

Разрешение на торговлю этими медальончиками давалось аббатом Тулля, в чьем непосредственном подчинении находился монастырь и паломничий городок, и часть дохода шла по закону в церковную казну. Их имели право покупать только пилигримы, полностью завершившие паломничество и получившие отпущение грехов, но как обычно бывает, часть этого товара попала в руки бродячих торгашей, которые торговали ими направо и налево дешевле, чем сами монахи. Расходились они с завидной скоростью, не хуже горячих пирожков в ярмарочный день. Арлетта удивлялась людям, которые, считая себя верующими, покупали неосвященные безделушки у первого встречного-поперечного.

Эти senhals на обратном пути надевались пилигримами как свидетельство того, что они и на самом деле посетили Рокамадур и оставили там часть своих сбережений. Это был предмет особой гордости паломников того далекого века — нашивать такие эмблемки себе на плащи или шляпы. Значок Рокамадура был овальной формы, с грубо отлитым барельефом, изображающим Деву на троне с младенцем на руках.

Графиня заметила, что кое-кто из паломников гордо носит просверленные в нескольких местах раковины морского гребешка — это означало, что они возвращались из Сантьяго-де-Компостелла. Некоторые нацепили ключи святого Петра — свидетельство о том, что они оставили бремя грехов в Риме. Те, у кого была вся шляпа в значках, расхаживали между палатками с важным видом. Среди пилигримов то и дело возникали свары и склоки по самым незначительным поводам.

Арлетта с любопытством искала взглядом пилигримов с засохшей пальмовой веткой, что значило, что они были в самом святом изо всех святых мест — в городе Иерусалиме. Но таких не находилось.

Парень с целым ворохом неосвященных эмблемок словно из-под земли вырос перед самым носом у Изельды, шустро протиснувшись между Арлеттой и ее мужем. Его макушку украшала копна свалявшегося черного войлока, некогда бывшего волосами, никогда в жизни не мытыми и не чесаными. Кислая вонь, шибанувшая в нос Арлетте, подтверждала это. Его серая туника была изорвана в лохмотья, и казалось, что если ее попытаться выстирать, то она разлезется на лоскутки. На кожаном шнурке, повязанном крест-накрест на плечах и под мышками, болтался большой грубо вырезанный деревянный крест, ударяя владельца по груди при каждом его движении.

— Sportelle, мадам? — заискивающе предложил он, и кривые пальцы с желтыми грязными ногтями сунули серебряную эмблемку прямо графине под нос. Он облизнул губы и оскалился в улыбке. Оказалось, у торговца не хватает передних зубов, как и у ее мужа.

— Нет, не нужно, — отвернулась Арлетта, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать запаха протухшей кислятины. Женщина учтивая, она старалась не показывать открыто свое презрение.

— У меня есть и золотые, если серебряные для вас слишком дешевы, высокородная дама!

Торговец, не встретив сочувствия, переключился на графа Этьена, который исподлобья посматривал на его уродливую физиономию.

— Может вам, господин хороший? Прекрасный senhal из Рокамадура.

— Отстань. Мы купим в монастыре, у людей поприличней тебя, — сказал граф и пришпорил коня, чтобы поскорее проскочить неприятное место.

Арлетта последовала примеру мужа.

Но в толпе быстро ехать было невозможно, а юркий торговец не отставал от них, следуя буквально по пятам.

— Вы потратите лишние деньги! — кричал он. Он запыхался, и дикая вонь гнилых зубов добавилась к ароматам давно немытого тела. — Мои будут дешевле!

Граф Этьен дал знак Гвионну.

— Леклерк, прогони этого приставалу.

Его шпоры вонзились в бока лошади, и та вынесла графа Фавелла вперед. Арлетта последовала за ним.

От удара плеткой разносчик повалился на спину и, обернувшись назад, Арлетта увидела, что Гвионн тащит его за шиворот к палаткам.

— Зачем нам его подделки? — сказал граф минуту спустя. — Их потом не ототрешь. — Он удостоил жену одной из своих особенных улыбок, ни злых, ни добрых, и в глазах старого графа заблестел тот же огонек, что Арлетта так любила в очах своего милого. — Мы купим в городе. Конечно, можно было сэкономить пару денье, но тогда наши молитвы не будут услышаны. А нам необходимо, чтобы небо их услышало, не так ли, милочка?

— Вы правы, господин, — с готовностью согласилась леди Арлетта, чувствуя себя Иудой Предателем.

Они завернули за поворот, и там, словно жемчужина между створками раковины, их взору предстал монастырь Рокамадур.

Его здания, казалось, вырастали прямо из голой скальной породы, и располагались в несколько ярусов. Хотя вечерние тени уже скрыли часть открывшейся перед ними панорамы города, все равно от прекрасной картины у путников захватило дух.

Арлетте было известно, что горожане — кузнецы, торговцы, купцы, содержатели постоялых дворов, — никак не связаны с церковью. Они жили в своих халупах на нижних ярусах, в то время как прелаты и монахи Святого Города обитали в более удобных зданиях повыше.

Когда Арлетта готовилась отправиться в паломничество, отец Теобальд подробно описал ей часовни и молельни Святого Города. У Арлетты были острые глаза и хорошая память, так что она могла без особого труда рассказать своим спутникам о каждом из зданий, которые представали перед ними. Маленькое неприметное каменное строение, притулившееся под нависающей скалой, и казавшееся высеченной из нее же, должно быть, судя по описаниям, часовней святого Михаила. Здание побольше рядом с ней было посвящено Святой Деве. Базилика спасителя была чуть поодаль. Пилигримам победнее позволялось ночевать внутри нее. Арлетта разглядела и церковь святого Амадура.

Все часовни и молельни в городе были сооружены из камня. Ниже Святого Города, по скальным уступам, располагался окружающий его посад, где жил простой люд — неразбериха домов, домиков и домишек, по большей части деревянных, вкривь и вкось понастроенных у подножия скалы.

Городская стена еще только сооружалась — кое-где были недостроенные участки, на которых копошились строители.

Арлетта перевела взор вверх, на цель поездки и с любопытством принялась разглядывать часовню Святой Девы. Там стояла ее ореховая статуя — та самая, которой молва приписывала возможность творить чудеса. Если кому-нибудь было надобно чудо, шли прямо к ней.

Она виновато взглянула на мужа. Он смотрел туда же. Но чудеса, о которых они собирались молиться, уж очень отличались друг от друга. Будь ты хоть четырежды Богородица, а выполнить обе их просьбы одновременно было никак невозможно.

Она смотрела, как ее муж истово крестится, и ждала того момента, пока он кончит бормотать покаянный псалом.

— Пойдем сегодня на всенощную? — предложила она.

— Давай не сегодня. В нижней части деревни есть постоялый двор. Там мы проведем ночь. Я уже не тот юноша, каким был в твоем возрасте; мне нужно отдохнуть и набраться сил перед тем, как мы поползем по Via Sancta.

Via Sancta состояла из двухсот тридцати трех ступенек, ведущих с нижней террасы на самый верх, и наиболее ревностные паломники завели обычай восходить по ней на коленях.

Озадаченная Арлетта нахмурилась.

— Петронилла, помнится, говорила, что паломники побогаче могут остановиться в аббатском дворце.

Граф только фыркнул.

— Должно быть, эта расфуфыренная дура тоже надеялась расположиться там. Но дворец слишком высоко, — он показал пальцем в небо. Мать Господа нашего спала в хлеву, и там же родила свое чадо. Жена моего племянника не развалится, если проведет одну ночку на постоялом дворе.

Граф Этьен Фавелл и его жена, проехав через Porte Basse, оказались на запруженной повозками улице Ля Ру де ля Короннери, где их тотчас же окружили люди, наперебой предлагающие свои услуги. Граф обычно высылал вперед сэра Гвионна или сэра Жилля, чтобы те распорядились относительно помещения для ночлега, но в этот раз они отстали из-за скандала с торговцем неосвященными эмблемками, и граф Этьен решил сам договориться насчет ночлега.

— Вы направляетесь в Святой Город, господин? — спросил какой-то парень, по виду, похоже, конюх, с редкими волосами цвета имбиря, острыми голубыми глазами и большими оттопыренными ушами. Как и торговцы медальонами в палаточном городке, здешние обитатели, не разбирая титулов и званий, обращались к каждому проезжающему «мой господин».

— Завтра, — резко ответил граф.

В глазах парня вспыхнула заинтересованность.

— Вам надо где-то поставить на ночь вашего скакуна, господин?

Вмешался второй, горбун с кудрявой черной шевелюрой и красивым, с тонкими чертами, лицом:

— Возможно, вы ищете, где переночевать, отдохнуть, поужинать?

— Сегодня я пощусь, — услышали они в ответ. — Но жена поужинает.

Смущенная такой заботой, Арлетта искоса поглядела на своего супруга. Он одарил ее еще одной милой улыбкой. Она была готова сквозь скалу провалиться от снедающего ее чувства стыда.

Горбун отвесил поклон — дело нелегкое для человека, носящего на спине такое украшение.

— Конечно, конечно, господин мой. Вы хотите выспаться, или собираетесь бодрствовать?

— Мы должны как следует отдохнуть. — Граф Этьен смерил горбуна взглядом.

— Не угодно будет вам завернуть в один из наших постоялых дворов? — Горбун указал жестом на вывеску неподалеку.

— Да-да, господин, здесь все останавливаются. Он называется L’Ange d’Or, — подхватил лопоухий парень.

Граф скользнул взглядом по желтому ангелу на вывеске, установленной перпендикулярно фасаду дома.

«Золотой Ангел» располагался в одной из немногих каменных построек на нижних ярусах. В приземистом домике было два этажа. Черепица на крыше в основном была новая, темно-красного цвета. Старых, выцветших от времени и непогоды плиток, затянутых подушками темноватого мха и светло-зеленого лишайника, было совсем немного. Видимо, хозяин постоянно заботился о поддержании своего владения в относительном порядке.

Водосточный желоб отводил дождевую воду с крыши в канаву, которая была перекрыта деревянным настилом — большая редкость в те времена. Дверь трактира была покрашена в тот же ярко-желтый цвет, что и ангел на вывеске; по одну сторону входа стоял небольшой горшочек с розмарином, по другую — с лавровишней. Как всегда, перед входом прямо на проезжей части громоздилась гора костей и всяческих отбросов. В ней рылись, распугивая полчища мух, черного цвета дворняжка и двое подросших котят.

Окончив придирчивый осмотр «Ангела», граф Этьен повернулся к зазывалам. Их одежда выглядела довольно-таки чистой и не очень ветхой.

Глазки горбуна поблескивали, из чего Арлетта заключила, что он был доволен вниманием, уделенным графом его персоне и его заведению.

— Ну, что скажете, господин? У нас лучшая таверна в городе. Вход в конюшни с заднего двора.

— А конюшни кто-нибудь охраняет? — Лошади графа стоили целого состояния, и Этьен не хотел распрощаться с ним за здорово живешь.

— Конечно, благородный господин. Только у нас ваши лошади будут в безопасности.

— У вас есть отдельные спальни?

— Только одна, господин. Как раз сегодня она свободна.

— А кровать в ней есть?

Карлик гордо выпрямился, насколько позволял его огромный горб.

— Вы нас обижаете, господин. Конечно, есть!

Граф бросил поводья конюху и спешился.

— Ладно, остановимся здесь. Но со мной еще несколько человек. А вот и они, въезжают через Низкие Ворота. Жаль, что спальня только одна. Ну ничего, переночуют в гостиничном зале. — Граф подмигнул Арлетте и язвительно добавил: — Это очень порадует леди Петрониллу.

Арлетта поднесла руку к лицу, чтобы скрыть улыбку, и последовала за супругом.

Наверху, в спаленке с низким потолком, граф бросил плащ и шляпу на постель и взял жену за руку.

— Знаешь, милочка, — произнес он, — я очень раскаиваюсь, что так дурно обходился с тобой в первые недели нашего брака. Сам не понимаю, что на меня нашло. Должно быть, я был одержим целым полчищем бесов. Ты готова простить меня?

— Да.

— Это больше не повторится. Даю тебе обещание, — продолжил он.

Арлетта не знала, что ответить. Конечно, намного легче жить, не испытывая постоянного страха, что муж будет истязать ее ночью. Но он еще не знает, что она беременна, и от кого. Граф не бил ее уже несколько месяцев, и они почти не вспоминали о его былой жестокости. Но ужас перед тем, что он в любой момент снова пустит в ход плеть и кулаки, отравлял Арлетте существование. Может быть, именно под влиянием этого страха она оказалась бессильна противостоять чарам обольстителя Гвионна.

Наконец она сказала:

— Благодарю вас, господин.

Граф Этьен ласково улыбнулся.

— Завтра, когда мы пойдем в часовню, я буду молиться, чтобы ты понесла от меня. Святая Дева не услышит меня, если ты будешь ходить избитая и в ожогах.

— Я тоже буду молиться, супруг мой.

Вот, значит, о чем заботился старый граф, принося ей свои извинения. Не чувство вины заставило садиста просить прощения у своей жертвы. Выгода, всегда только выгода. Тем лучше, ее не будет мучить совесть.

Граф Этьен поднял руку жены к губам и поцеловал ее пальчики.

— С завтрашнего дня наша жизнь переменится, — пообещал он.

Петронилла, в кровь искусанная блохами в общем зале, проснулась ни свет ни заря. С остервенением расчесывая укусы на руках, она попробовала устроиться поудобнее, однако соломенный матрас был жестким и весь в бугорках от комков слежавшейся соломы, и, должно быть, мышиных гнезд. Все равно что спать на стерне, покуда отава еще не выросла.

Прошлой ночью граф Франсуа постился, и Петронилле пришлось поломать себе голову, чтобы придумать, как споить ему положенную дозу ивового экстракта. Едва ли он полезет к жене во время святого паломничества, но на всякий случай Петронилла вечером отнесла графу в спальню жбанчик приправленного травами и ивой любимого им вина. Она надеялась, что Этьен опорожнил его.

Рядом с ней похрапывал Луи. Как только ему удавалось спать среди такого обилия блох? Позавидовать можно.

Она думала о своих мальчуганах, по которым уже начала скучать; ей очень хотелось увидеть их, узнать, что у них все хорошо. Скоро, скоро они уже смогут встретиться все вместе, надо подождать только двое суток, от силы трое. Если бы не приходилось заботиться о питье господина графа и проследить за его женой, разве уехала бы она от своих-то детей на поклонение каким-то сухим костям? Чем скорее граф закончит это паломничество, тем лучше.

Опять почувствовав зуд от укуса, теперь уже на бедре, Петронилла вздохнула и вновь принялась чесаться.

Единственная радость, которую она ожидала от наступающего дня, это удовольствие понаблюдать, как граф и графиня со стертыми в кровь коленями будут карабкаться по ступенькам в одних сорочках. Петронилла слышала, что самые фанатичные из верующих навешивали себе на шеи толстенные цепи, символизирующие тяжесть совершенных грехов, но вряд ли любовь господина графа к Господу Богу зайдет столь далеко. Жаль, конечно, однако созерцать графа с Арлеттой в одних тоненьких рубашонках на пронзительном апрельском ветру — это уже кое-что. Даже если Этьен настоит, чтобы они с Луи тоже ползли наверх, умоляя Бога о зачатии сына, она все равно получит удовольствие. Это хоть немного вознаградит ее за ночь, проведенную среди блох во второсортной таверне.

Оставшиеся в Ля Фортресс Анна и Бартелеми потихоньку беседовали, укрывшись от посторонних взглядов в уголке зала.

— Анна, не делай глупостей. Подожди, пока он вернется, — увещевал ее Бартелеми мягким голосом.

Анна высыпала содержимое своего кошелька на ладонь, тщательно пересчитала и положила обратно.

— Нет. Я и так сколько лет ждала.

— Но он твой муж. Перед Богом и людьми, — прошептал менестрель. — Подумай о своем сыне. Это и его сын тоже.

— О нем-то я как раз и думаю. Что это за жизнь для него: считать, что его родной отец — это ты, в то время как его настоящий кровный отец только и делает, что увивается вокруг этой проклятой графини, словно пчела возле горшка с медом?

— Но Анна…

— Я достаточно терпела от него оскорблений. Я была слепа. Слепая на оба глаза — ради него я прошагала с ребенком пол-Франции. Если бы он любил меня, то сам давно вернулся. Но… — ее голос прервался, затем снова окреп: — Я так хотела, чтобы он любил меня, и не видела очевидных вещей, даже когда он смотрел мне прямо в лицо, глаза в глаза.

— А что, если он и в самом деле любит тебя?

Анна скатала запасной плащ и, перевязав его тесемкой, засунула в мешок.

— Любит? Да знает ли он вообще, что такое любовь? Он холоден, Бартелеми, холоден как ледышка, как булыжник. А если он и любит кого, так это самого себя.

Она подхватила тунику и штанишки Жана, и откуда-то выкатилась лошадка из черного дерева, которую Гвионн вырезал для мальчика. Как положено, в первые же месяцы она потеряла половину своего хвоста, но до сих пор оставалась любимой игрушкой сына. Анна смотрела на нее какое-то время, а затем резким движением ухватила ее за холку и засунула в торбу, поверх сменного платья. Она с озлоблением в беспорядке совала туда же одежду свою и сынишки, уминала кулаком, совала еще. Готово, можно завязывать…

Бартелеми с сочувствием наблюдал за ней. Сколько же времени пройдет, пока черная пелена не спадет с глаз Анны? А что, если много-много лет, возможно, целую жизнь? Он сам уже давно любил ее, но решил тихо и спокойно ждать своего дня. Он долго ждал момента, когда она будет готова выслушать его признание в любви, но видел, что пока еще не время. Пусть ее раны немного заживут.

— Как же ты пойдешь — налегке, одна-одинешенька? — поинтересовался он. — И куда направишься?

— Назад в Кермарию. Меня там примут. И Жана тоже.

Бартелеми кивнул, нагнулся и принялся копаться в своих собственных пожитках.

Анна уставилась на него.

— Бартелеми!

— Чего тебе?

— Что ты делаешь?

Он поднял голову.

— Готовлюсь в путь, разве не видишь? Не думаешь же ты, что я отпущу вас одних в такую длинную и опасную дорогу?

Карие глаза Анны наполнились слезами.

— Но, милый мой, тебе и тут совсем неплохо. Хорошее место, сытно, тепло. Почти как дома. Зачем тебе уходить отсюда?

Улыбка показалась на устах музыканта.

— Анна, я ведь словно перекати-поле. У меня нет места, к которому я был бы привязан.

— О, Бартелеми! — она растроганно вздохнула, и он увидел, что по ее щеке катится слеза. — Дорогой мой друг…

Стоя на коленях, Анна обняла его за шею и потрепала за волосы.

Осторожно расцепив ее руки, певец освободился из объятий. Он не хотел, чтобы его называли дорогим другом. Он хотел стать ее любимым мужем.

— Иди отыщи своего сынишку, а я тем временем закончу собирать вещи. Жан вертелся на конюшне, когда я в последний раз видел его.

После легкого завтрака, в котором не участвовали ни граф, ни графиня, все пилигримы собрались на улице Ля Ру де ля Короннери.

Петронилла старалась спрятать улыбку. Как она и предвидела, граф нацепил на себя длинную льняную рубаху, которая доходила ему почти до колен. Его ноги были голыми: тощие, словно веретена, икры, сетка расходящихся во все стороны вен под кожей, узловатые старческие колени.

Сегодня ей предстояло развлечение. В предвкушении удовольствия, Петронилла повернулась к графине, ожидая увидеть, как забавно та будет выглядеть в простой тунике.

— Доброе утро, госпожа.

— И тебе доброе утро, леди Петронилла.

На графине был надет светло-розовый хитон, обычно носимый под халатом; рыжие волосы распущены по плечам, словно у невесты. Она выглядела свежо, молодо и потрясающе невинно. Лилия полей с каплями росы на лепестках. Петронилла вспомнила те истязания, которые она лично наблюдала через щелку в двери господской опочивальни, и поразилась. Гвионн буквально пожирал графиню глазами, но он единственный. Сэр Жилль — человек холодный и расчетливый, покраснел и отвел взгляд, когда графиня сказала ему «доброе утро». Улыбка Петрониллы погасла, а с нею и предвкушение наслаждения. Мало того — проходивший мимо подмастерье-пекарь, тащивший лоток свежевыпеченных булок, взглянув на Арлетту, присвистнул, и чуть было не выронил свою ароматную ношу, добавив соли на раны Петрониллы.

— Пойдем, дорогая. — Граф взял ладонь жены в свою руку, и они вышли.

Все утро продолжалось восхождение графа и его супруги к часовне Девы. Они продвигались вперед очень медленно, так как граф взял себе за правило на каждой ступеньке бормотать по псалму. «Хорошо еще, что хоть дождя нет», — думала Петронилла, озирая голубое небо.

Они миновали отметку половины пути, а затем площадку с кельями отшельников, и наконец приблизились к месту, где продавали освященные эмблемки, la Place des Senhals. Здесь Петронилла шепотом объявила мужу, что устала стоять на ногах. За мелкую монетку кто-нибудь из продавцов, конечно, даст ей посидеть и отдохнуть на стульчике в тени.

— Мы можем не ждать остальных. Давай побыстрее поднимемся наверх и произнесем наши молитвы, — убеждал ее Луи. — Совсем не обязательно держаться рядом с дядюшкой.

— Одну минуточку, — отвечала Петронилла, внимание которой было приковано к сидящему под навесом ремесленнику, заливающему расплавленное олово в ромбовидные формочки.

— Ах вот как это делается! — заинтересованно воскликнула она. — Я-то думала, что их просто штампуют.

— Только самые дешевые, — ответил мастер. — Но те, которые освящает сам аббат, отливают, а потом зачищают.

От плавильной печи исходил такой жар, что снаружи было намного прохладнее, чем внутри. Петронилла зевнула и обмахнула лицо влажной ладонью. В желудке у нее бурчало, и она с тоской мечтала об обеде.

— Из чего вы их делаете? — спросила она.

— Золото, серебро, олово, свинец. — Широкая улыбка озарила лицо ремесленника. — На всякий кошелек, госпожа.

— Я хочу золотую, — решила Петронилла. — Луи!

Луи тоже вошел под навес мастерской.

— Ну-ка, выдай мне монетку. Мне хочется привезти домой на память одну медальку вот этого мастера.

Владелец мастерской, извиняясь, сложил руки перед грудью.

— Очень жаль, благородная госпожа, но не могу уважить вашу просьбу. Я не имею возможности продать вам ни одного медальона.

Она в изумлении подняла брови.

— Почему?

— По установленным правилам я должен сдавать все свои изделия монахам в Тулле, — начал объяснять мастер. — Мне не дозволяется самому торговать ими. Вот когда вы дойдете до самого верха, исповедуетесь перед статуей патронессы и левит объявит вас чистой, вот тогда вы и выберите себе senhal.

Петронилла встала.

— Все ясно. Значит, ты отказываешься продать мне даже одну?

— Не могу, госпожа. У меня отберут лицензию.

— Что за глупости?

— Это все из-за свары с аббатом из Марсильяка. Они тоже шлепают медальоны. Только у них, — мастер скривился в презрении, — дешевая штамповка. А наши — настоящие.

— И единственный способ получить такую штучку — это проползти всю Via Sancta на коленях?

— Это так, госпожа.

— Впервые в жизни вижу такие дурацкие правила, — сердито заявила Петронилла и важно выплыла из-под навеса.

В тесной прокопченной часовне Девы, стиснутая среди толпы истекающих потом возбужденных пилигримов, Арлетта во все глаза смотрела на изящную статую орехового дерева на алтаре и молилась так истово, словно ее жизнь зависела от этой молитвы. За ее жизнь гроша ломаного не дадут, если граф узнает о ее беременности.

Деревянная статуя должна отнестись к ее мольбам с большим вниманием, чем к молитвам ее супруга. У Арлетты не было столько денег, сколько у графа, она не могла внести в монастырскую казну такого весомого вклада, как он. Но она хорошо помнила притчу о лепте вдовицы. Уж если сам основатель христианства оценил вклад бедной женщины выше, чем богатые приношения зажиточных иудеев, то, конечно, его матушка отнесется к бедной страдалице с участием и поможет ей.

— Каюсь, я согрешила, о Пречистая Дева! — чуть слышно лепетала графиня, едва отдышавшись после мучительного подъема. — Но пожалуйста, помоги мне. Ведь ты сама не без греха, сама знаешь, до чего могут довести мужчины… Гвионн Леклерк был столь мил, столь нежен со мною. Он был моим другом. Сделай так, чтобы я не забеременела, но это только пока, со временем я сама попрошу тебя об обратном. Пошли мне мои месячные. Мне очень нежелательно иметь ребенка от Гвионна. Пожалуйста, отнесись ко мне с сочувствием. Отверзи мне путь счастия…

Множество резных деревянных изваяний свисало на веревках с потолка — приношения благодарных матросов, которые посчитали, что спаслись от гибели на море благодаря вмешательству Пречистой Девы. По залу разгуливал ветерок, проникающий в приоткрытую дубовую дверь, украшенную заклепками. От его дуновения изваяния раскачивались, словно тела повешенных, убеждая легковерных пилигримов в сверхъестественных способностях церковного колокола и вырезанной из дерева женщины на алтаре.

На Арлетту тоже произвели впечатление эти массивные деревянные фигуры, готовые того и гляди свалиться кому-нибудь на голову; в ее измученное сознание прокрался тоненький лучик надежды. По самой ей непонятной причине вдруг появилась уверенность, что ее постыдная тайна так и останется тайной между нею, Гвионном и вот этой деревянной Девой, надежно укрытая от жестокого Бога и от прочих людей.

Слева от Арлетты на коленях стояла женщина средних лет, седые волосы ее уже начали редеть. Черты ее лица были рыхлым, расплывчатыми, изо рта отвратительно пахло. Она вползла в часовню вслед за Арлеттой и теперь облегчала грешную душу в молитвах, всхлипах и вздохах, пожирая глазами ореховую статую и бессознательно дергая кривыми пальцами Арлетту за полу хитона. Арлетта почувствовала облегчение, когда ангельский колокол прозвонил полдень и ее отвратительная соседка отползла куда-то в сторону.

— Святая Дева, благодати исполненная…

В толпе пилигримов Арлетта перебирала свои четки, повторяя вслед за священником распеваемые им молитвы.

Рыхлая физиономия снова мелькнула среди круговерти лиц.

Арлетта отвернулась, стараясь сосредоточиться на словах молитвы.

— И благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего…

Священник повернулся к алтарю, подхватил кропило и начал разбрызгивать святую воду на макушки тех паломников, которые были поближе к престолу. Несколько капель упало на графа и на Арлетту.

Бормоча молитву по второму разу, священник двинулся по проходу к дверям, и снова алмазные капельки, слетая с кропила, орошали головы немногих счастливцев в передних рядах. Когда плошка с водой опустела, служитель Божий повернулся к алтарю и утвердил кропило на место.

Никогда еще в своей жизни Арлетта не молилась так истово.

Граф собирался провести вторую ночь паломничества во дворце аббата в Рокамадуре. После того как граф и Арлетта получили свои senhals от священника в Ротонде, они направились прямиком ко дворцу, чтобы там омыться и переодеться, Пост графа окончился, и они были приглашены к аббату на обед, назначенный ближе к вечеру.

Если не принимать во внимание роскошное убранство личных покоев князя церкви, с шелковыми коврами на полах и стенах, с начищенной серебряной посудой, выставленной на всеобщее обозрение в горках, дворец выглядел внутри значительно проще, чем другие подобные сооружения. Комнаты были обставлены просто, но со вкусом, вымощенные плиткой полы чисто подметены. Во всех помещениях, включая длинные прохладные коридоры, царила атмосфера глубочайшего спокойствия. Обутые в сандалии монахи бесшумно скользили по коридорам и проходам, пряча свои бритые головы под грубой тканью капюшонов; руки они держали засунутыми в рукава ряс. За толстыми дубовыми дверями слышался отдаленный перезвон колоколов.

Как только большая дверь портала затворилась за их спинами, отрезав графа и его команду от крика и гама Церковного Города, до отказа набитого вопящими и потрясающими ржавыми цепями безумцами, Арлетте показалось, что они вступили в другой мир.

Мужчинам и женщинам, даже находящимся в супружестве, в аббатском дворце отвели место для ночлега в разных помещениях, чтобы они, напостившись, не осквернили гостеприимный кров отвратительным грехом. К радости графини, ее поместили в одной комнате с Клеменсией.

— О, Клеменсия, как славно, что мы с тобою снова вместе, — сказала Арлетта, вымывшись и натянув на себя поверх нижнего белья замызганную паломничью робу. — С тех пор как мы с тобою повыходили замуж, у нас все как-то не выпадает времени поболтать.

Та приветливо улыбнулась и прижала подругу к груди.

— Да, я тоже скучала по тебе. Мне так много хочется рассказать, моя госпожа. Я так беспокоилась о тебе после свадьбы. Ведь ты выглядела такой грустной и одинокой. И, кроме того, мне казалось, что ты не очень-то расположена к общению с кем-либо.

— Что было, то было, — вздохнула графиня. — Я действительно была глубоко несчастна. Были… скажем так… сложности с графом.

— Так чего же ты сразу ко мне не пришла? — удивилась добрая Клеменсия. — Выговорилась бы хорошенько, и гора с плеч.

— Тогда это было невозможно.

— Что, больше не доверяешь лучшей подруге? — слегка обиделась Клеменсия.

— Не будь дурочкой, милая. Конечно, я доверяю тебе. Но если бы ночью я побежала к тебе и начала плакаться, что сожалею о своем браке с графом, это выглядело бы весьма нелепо. После стольких лет сидения в башне — и такое начало супружеской жизни. — Арлетта улыбнулась. — Ну, теперь ты понимаешь меня?

— Кажется, понимаю. Но все равно ты могла придти ко мне, не обязательно ночью, и я, видит Бог, не посмеялась бы над твоими бедами.

— Ну конечно. Ведь ты моя верная подруга. — Арлетта посмотрела в честные голубые глаза Клеменсии, и пожелала, чтобы у нее хватило мужества выложить Клеменсии свои затруднения.

— А теперь твои сложности с графом подошли к концу? — поинтересовалась Клеменсия.

Арлетта думала о своей связи с Гвионном Леклерком, которой, ради блага их обоих, нужно положить конец.

Она думала о ребенке, которого носила. Такую безотцовщину у них на родине звали кукушкиными детками. Нельзя же прятать это бесконечно… Не забыла она и о графе Этьене, который дал клятву не обижать ее; но ее супруг пока еще не знал, что у него на голове красовались длинные, развесистые рога.

— У нас с графом теперь все наладилось… почти, — сказала она, внутренне холодея. Рано или поздно придется сказать про ребенка. Покуда ее живот был плоским, как днище лодки, но долго ли он таким останется? Пусть уж Клеменсия первая узнает.

— Почти? — переспросила та, и Арлетта поняла, что лучше уж все рассказать сразу. Они столько прожили вместе, что обмануть подругу было трудно.

— Да, милая моя, проблемы есть, и очень серьезные. Готова выслушать меня?

Клеменсия бросилась на постель.

— У нас впереди вся ночь.

Где-то в недрах дворца хлопнула дверь, а затем настала тишина. Затишье перед бурей. Арлетте казалось, что у стен выросли уши, что мирная атмосфера аббатского пристанища наполнилась шпионами и соглядатаями. Тишина, что столь успокаивающе подействовала на нее в момент, когда она переступила порог этого здания, теперь тяжким грузом давила ей на грудь.

Арлетта взяла подругу за руку.

— Сколько осталось времени до обеда?

— Чуть больше часа. А почему ты спрашиваешь?

— Мне кажется, здесь душно. Пойдем прогуляемся. Поговорим по дороге.

Девушки пересекли площадь святого Амадура и вступили в мрачную галерею, скорее даже туннель, который проходил под базиликой спасителя. Галерея вела к террасе, нависающей над каньоном реки Альзу. По утесам вилась извилистая тропка, уходя вверх.

— Она ведет на самую вершину? — поинтересовалась Арлетта.

— Точно, я там уже была, пока вы молились в церкви. Оттуда прекрасно видно всю долину, и когда ты смотришь на Святой Город, чувствуешь себя птицей. Должно быть, это прекрасно — уметь летать.

Арлетта решительно ступила на тропу.

— Мне бы хотелось тоже побывать там.

После нескольких минут крутого подъема они дошли до верха и оказались на большой плоской площадке. Там было тесно от народа — паломники вперемешку с местными горожанами, — и все они смеялись и шутили, словно Великий пост уже кончился и наступила Пасха.

Арлетта нахмурилась.

— Я думала, мы тут будем одни.

— Да и я тоже… Ой, смотри-ка! Танцующий медведь!

Арлетта поглядела, куда указывала подруга, и увидела не одного, а сразу трех пляшущих животных. У двух шерсть была темно-коричневой, лоснящейся от солнышка, у третьего — цвета липового меда. На всех были надеты ошейники и намордники. Скорее медвежата, чем медведи; крупный мастиф в хозяйстве ее отца был поболее.

Приземистый человечек в светло-зеленой куртке, широких мешковатых штанах и войлочной широкополой шляпе, надвинутой по самые брови, не очень умело играл на арфе. Судя по всему, представление только начиналось, ибо люди стекались со всех сторон поглазеть на дрессировщика и его мохнатых питомцев.

Толпа вокруг медведей росла, как на дрожжах, и Арлетта предпочла держаться на заднем плане, с любопытством осматриваясь по сторонам.

По склону скалы Рокамадур, цепляясь корнями за трещины и расселины, росли березы и буки, кое-где даже искривленные дубки. Рядом с площадкой деревья вырубили, расширив ее до таких размеров, чтобы здесь можно было проводить народные гуляния, на одно из которых и попали девушки.

Молодая графиня оторвалась от созерцания медвежьих трюков и подошла поближе к краю. Низенькая ограда, не выше ее колен, отделяла площадку от уходящего вниз склона. На скальных уступах виднелись небольшие дозорные башенки, в ближайшей из которых были вполне различимы двое вооруженных воинов. Она перегнулась через ограду.

— Осторожно, Арлетта, — испугалась подруга.

Скала нисходила в долину столь отвесно, что у девушки закружилась голова, как после стакана крепкого вина. Она села на парапет, придерживаясь за камни обеими руками.

Толпа вокруг медвежатников начала хлопать в ладоши и подпевать дудкам и свирелям. Загавкал приблудный пес.

Зачарованная зрелищем, Арлетта легла на парапет грудью. Под ними, словно на ладони, расстилался Святой Город. В центре его была большая площадь, вокруг которой стояли часовни и церкви с ротондами. Несколько часовенок не были видны из-за скального выступа, заслоняющего обзор наблюдателю. Еще одна площадка, справа, очевидно, то место, где ремесленники торговали сувенирами. На таком расстоянии крыши мастерских казались скорлупками.

— Ты права, Клеменсия. Летишь, словно птица. Там, в облаках, я вижу ангела.

Клеменсия шагнула вперед и осторожно присела рядом с подругой.

— Счастлива ты, если видишь; я вот не вижу. Мне кажется, что это просто крыша домика, выкрашенная в желтый цвет. Ангел будет немножко правее. Посмотри, вон там виднеется река. Тебе тут нравится?

— Очень.

Аплодисменты и топот все убыстрялись, заглушая бреньканье арфы. С ускорением темпа пес загавкал более ожесточенно, а толпа вокруг медведей, взявшись за руки, пошла хороводом в одном направлении, затем остановилась, постояла, и двинулась обратно — словно маятник часов, раскачивающийся то туда, то сюда. Кто-то пронзительно засвистел.

Стражи в башенке, прислонив свои копья к стене, тоже смотрели на представление.

— Арлетта?

— Да?

— Что ты хотела мне сказать там, во дворце?

Арлетта, набрав полные легкие воздуха, оглянулась, чтобы удостовериться, что поблизости нет знакомых лиц. Все были заняты приплясыванием вокруг медведей, за исключением, разве что, парочки пилигримов, которые проталкивались локтями сквозь толпу, направляясь к дальнему краю площадки.

— Клеменсия, тут дело очень серьезное, — начала графиня, но замолчала, видя, что подруга ее не слушает. Та не отрывала глаз от двоих паломников.

Проследив за ее взором, Арлетта похолодела.

Даже со спины она без труда узнала их, несмотря на серые покаянные балахоны.

Это были граф Этьен и леди Петронилла. Держа своего спутника за руку, она подвела его к парапету. Как и Арлетта с Клеменсией, они не удержались и заглянули вниз. Глубина ущелья заставила содрогнуться и их. Петронилла отпустила руку графа, и они уселись на край парапета отдохнуть.

Арлетта вздохнула. Придется немного повременить — она не могла исповедоваться подруге в то время, когда ее муж сидел на отдалении какой-то сотни ярдов от них. Она совсем было настроилась рассказать все Клеменсии, но присутствие мужа выбило ее из колеи. Ей было очень любопытно, почему он здесь, на этой скоморошьей забаве, а не на приеме у аббата.

Следуя за медведями, пританцовывающая толпа переместилась к краю площадки и остановилась у самого обрыва, заслонив Этьена и Петрониллу. Кто-то заулюлюкал, и хоровод двинулся в обратном направлении.

Как только толпа отхлынула, девушки снова увидели графа и его спутницу.

В следующее мгновение произошло такое, во что ни Арлетта, ни Клеменсия ни за что бы не поверили, если бы не увидели это собственными глазами.

Леди Петронилла, метнув быстрый взгляд на веселящуюся толпу, резко повернулась к графу и изо всей силы толкнула его в грудь, так что тот, неуклюже взмахнув руками, перекувырнулся через барьер и низвергнулся в пропасть. Последний раз Арлетта видела своего супруга: вытянутыми вперед руками он судорожно пытался схватиться за что-нибудь, но находил только воздух. Его вопль был самым ужасным звуком, какой она когда-либо слышала за двадцать три года своей жизни.

 

Глава двадцать четвертая

На женской половине дворца аббата, в своей комнатушке, больше похожей на монашескую келью, Петронилла переживала сложные и доселе незнакомые ей ощущения.

Она не собиралась убивать графа.

Это получилось совершенно неожиданно для нее самой, и она до сих пор не могла поверить в то, что натворила.

Они с графом пришли на представление каждый сам по себе, и встретились по чистой случайности уже после его начала. Петронилла никогда не упускала возможности лишний раз рассказать графу о том, какие у нее славные сыновья, поэтому она взяла Этьена за руку и отвела его в сторонку от толпы — поговорить с глазу на глаз. Танцующие медведи не совсем сочетались с набожным настроением господина графа, и он довольно легко согласился выслушать ее.

Но когда они уселись на бордюрчике над пропастью, и она начала свой нескончаемый рассказ о Вильяме, ей вдруг послышался Голос. Он звучал внутри ее сознания, очень ясно и отчетливо.

— Столкни его! Столкни! — потребовал Голос. — И тогда все твои горести окончатся. Луи сразу станет графом, а Вильям унаследует ему.

Голос настолько ошеломил Петрониллу, что на какой-то миг она даже потеряла нить повествования.

— Столкни его! Столкни! — Голос в ее мозгу звучал все настойчивее.

Петронилла помотала головой, и Голос смолк. Но идея уже поселилась в ее голове. Продолжая спокойно беседовать с графом, она невольно отметила, насколько низкой была каменная ограда, на которой они восседали.

Она пошарила взглядом по площадке — весь народ столпился вокруг скоморохов. Все глазели на танцующих медведей и комедианта с арфой. Никто не обращал внимания на двух занятых беседой пилигримов — на нее и графа. Она была готова поклясться, что никто их тут не знал и никто не заметил их появления.

Она как бы невзначай смерила взглядом глубину обрыва и у нее закружилась голова. Да, определенно, свалиться туда — это погибель.

И всего-то от нее требовалось с силой и, главное, внезапно, толкнуть его вниз.

Кровь бросилась ей в голову, уши покраснели. Сердце бешено заколотилось. И, вдохнув побольше воздуха, она еще раз оглядела площадку, повернулась к графу и изо всей силы толкнула его в грудь.

Ну вот… Готово. Всего один миг. Страшный вопль, но свидетелей не было. Кто хочешь закричит, если внезапно потеряет равновесие и кувыркнется в адскую бездну.

О, как ее подмывало поглядеть, куда он упал. Но Петронилла поспешно отвернулась от пропасти и, выпрямившись, чинно сложив руки на коленях, сделала вид, что все ее внимание занято скоморохами. Ах, какое несчастье! Ее всю трясло, и она боялась, что сознание ее помрачится и она тоже полетит с обрыва вслед за своей жертвой.

Теперь графом будет Луи.

Наконец-то она станет графиней Фавелл, и Вильям, ее любимый старший сын, унаследует этот титул от отца.

Ей не пришлось в этот вечер поужинать — до ужина ли было, когда страшная новость стала известна в аббатском дворце. Но что такое ужин по сравнению с тем, что теперь она была графиней Фавелл!

Негромкий стук в дверь прервал ее мечтания.

— Кто там?

Щеколда приподнялась и в двери вырисовался силуэт монаха, закутанного с головы до ног в одеяние своего ордена.

— Графиня Арлетта хочет видеть вас, моя госпожа, — объявил он.

Решив про себя, что она поправит монаха и укажет, как теперь нужно титуловать ее, в следующий раз, Петронилла поднялась.

— Бедная моя, — произнесла она притворно слащавым тоном. — Я боюсь, милочке нужен утешитель.

Петронилла горделивой походкой вошла в спальню Арлетты и с силой захлопнула дверь. Пламя свечи поколебалось. Чего уж теперь изображать смирение, ведь она стала графиней. Больше ей не надо оглядываться на старого бретонского пса. О, теперь она будет снисходительной, вежливой, ну и, конечно, немножко высокомерной, как этого требовал ее новый статус.

Вдова, сидевшая на постели, поднялась при ее появлении. С нею была компаньонка, леди Клеменсия.

Петронилла шагнула вперед, вытянув руки в учтивом приветствии.

— О, какая жалость! Какой ужас! Как это должно быть печально для вас! Только подумать, все возлагали такие надежды на это паломничество. И в результате — такой трагический конец!

— Вы правы. И в самом деле, конец очень трагичный, — спокойно заметила Арлетта.

Она не приняла руки, протянутой Петрониллой, и постояв немного перед Арлеттой в этой неловкой позе, убийца прижала руку к груди.

— Мы присмотрим за вами, — великодушно заявила вошедшая. — Мы понимаем, что дело вашего отца пока еще не решено, но знайте, вы всецело можете полагаться на наше гостеприимство.

Арлетта ничего не сказала и перевела взгляд на распятие на стенке. В первый раз в жизни Петронилла увидела, как холодны бывают глаза графини, как строго поджаты ее тонкие губы. Она выглядела необычно для себя — неприступной и очень решительной. Интересно, что давало ей основания так вести себя? Может быть, так у нее проявляется охватившее ее горе?

Повисшая в келье тишина показалась Петронилле зловещей, и она нарушила ее, вновь обратившись к Арлетте:

— Фавеллы никогда и пальцем не тронут женщину только лишь за то, что она оказалась бесплодной, — затараторила она, для убедительности жестикулируя руками. — Как новая графиня Фавелл, я заверяю тебя, что для вдовы графа Этьена в Ля Фортресс всегда найдется местечко. Не сомневаюсь, что мой муж полностью согласится со мной. Злая судьба распорядилась так, что теперь мой муж будет графом, а я графиней, но мы ни в коем случае не выкинем тебя за ворота.

Арлетта и Клеменсия обменялись взглядами, точное значение которых осталось Петронилле непонятным, но они ей почему-то очень не понравились.

— Есть нечто важное, что я хочу сообщить вам, леди Петронилла, — вежливо заявила Арлетта. — Поэтому очень прошу вас прервать свои излияния, прежде чем вы скажете еще какую-нибудь чушь.

— Чушь? — у Петрониллы сперло дыхание в горле. — Но это же неучтиво, Арлетта! Кажется, вы забываете, что имеете честь беседовать с графиней Фавелл.

— С графиней? Это ты-то графиня? — Девушка расхохоталась. — Я думаю, этого тебе придется ждать еще лет двадцать, а то и больше.

— Что ты имеешь в виду? — Петронилла тоже перешла на «ты». — Граф Этьен мертв. У него нет прямого наследника. В этом случае по закону наследует Луи.

Торжествующая улыбка медленно расплылась по лицу Арлетты. У ее собеседницы по коже пробежал холодок. Петронилле стало не по себе.

— Как же, как же, все именно так бы и было, но только у графа есть наследник. — Графиня возложила обе руки себе на живот. — Я беременна.

Петронилла почувствовала себя так, словно ее сильно ударили по затылку. Словно капли крови и мозга из разбитой головы, ее мысли разлетелись в разные стороны, и она никак не могла их собрать.

— Что?.. — от волнения она начала заикаться. — Что ты сказала?

— У меня будет ребенок.

Прошло несколько секунд.

— Но этого не может быть! — в смятении злодейка чуть не выдала свою тайну. — Ты не могла забеременеть!

Лицо Арлетты просто лучилось от удовольствия.

— Неоткуда, но, тем не менее, я беременна.

Пока Петронилла пыталась осознать новость, ее губы бессознательно двигались, словно бы пережевывая слова. Она-то думала, что ее пойло действует. Она была просто уверена, что ивовая настойка сработала безотказно.

— Но у тебя не может быть ребенка! — закричала она. — Ведь это и была причина вашего паломничества сюда, в этот город. Граф молился о том, чтобы ты зачала!

Арлетта спокойно кивнула.

— Верно, мы молились. Покидая замок, я уже подозревала, что во мне что-то есть, но было слишком рано говорить об этом с уверенностью. Я не хотела поднимать шум, не будучи убежденной в своей беременности. И я решила, что несколько лишних молитв в святом месте делу не помешают. — Она опустила голову, стараясь не встречаться с соперницей взглядом.

— Я очень сожалею, что ничего не успела сказать графу. Думала, сделаю это потом. — Она перекрестилась. — Он бы порадовался, узнав, что скоро станет отцом.

Петронилла глядела на вдову с нескрываемой ненавистью.

— Гулящая шлюха! Продажная девка! То, что ты носишь в себе — не графское отродье!

Арлетта в удивлении приподняла брови.

— Не графское дитя? Не смеши народ! Чье же еще оно может быть?

— Да нет же! Этого не может быть! Оно приблудное, черт тебя дери!

Петронилла придвинулась вплотную к графине, чтобы наблюдать за малейшими изменениями выражения ее лица.

— Граф Этьен не мог зачать его, даже если бы скакал на тебе с вечера до утра. Старый импотент! А ты — грязная и мелкая потаскушка! Ну, признавайся, от кого твой приблудыш? От сэра Гвионна? От сэра Жилля?

— Я прощаю тебе эту возмутительную клевету, — снисходительно промолвила вдова, нисколько не раздраженная излиянием ярости обманутой в ожиданиях Петрониллы. — Тебе, должно быть, сегодня солнце голову напекло.

У Петрониллы чесались руки закатить собеседнице звонкую оплеуху.

— Я так не оставлю твоего блуда, мадам, — продолжала она шипеть сквозь стиснутые зубы. Чтобы твой бастард лишил меня моего титула?!

— Твоего титула? Леди Петронилла, вам лучше присесть. Есть еще одна вещь, которую мне хотелось бы с вами обсудить.

Голос вдовы был спокоен, однако в нем слышались зловещие нотки.

— Мне не о чем с тобой говорить, — высокомерно заявила Петронилла и повернулась к выходу.

Арлетта мгновенно вскочила, словно кошка, увидевшая мышь, и загородила ей дорогу. Не оттолкнув ее, Петронилла не могла покинуть помещение.

— Ты не уйдешь отсюда, пока я не закончу, — продолжила Арлетта нежным голосом, в котором теперь все более заметно звучали стальные нотки. — Я хочу обсудить с тобой убийство моего мужа.

— У… убийство?

— Да, назовем это так.

В полном неведении о том, как много было известно Арлетте, Петронилла попыталась привести мысли в порядок. До этой минуты вдова не подавала никаких признаков, что ей известно больше, чем сообщалось в официальной версии. Петронилла почувствовала себя словно муха, с лёта угодившая в паутину. Отсюда будет нелегко выпутаться, придется повертеться, как следует поработать языком, но она выйдет из щекотливого положения.

Наконец придя в себя, Петронилла спросила:

— О чем это ты говоришь?

Льда в улыбке, которой Арлетта одарила соперницу, наверняка хватило бы на то, чтобы остудить все жаровни ада.

— Повторяю тебе на чистом французском языке. Я хочу обсудить с тобою убийство моего супруга.

— Ах, моя бедная Арлетта! — промолвила Петронилла елейным голосом, решив попробовать новую тактику. — Боюсь, горе помутило твой разум. Ни одна душа на свете не знает, как погиб твой муж. Никто не видел, как это случилось. Должно быть, выпив лишнего, он брел куда глаза глядят и спьяну кувыркнулся через заграждение. Его гибель была трагической случайностью.

— Да полно, какая там, к черту, случайность! Это было хладнокровное, заранее рассчитанное убийство.

Голос вдовы звучал все тверже. Улыбка ее явно была не более, чем искусно изготовленной маской.

Решив бороться до конца, Петронилла сжала кулаки.

— Милочка, да ты хоть понимаешь, сколь серьезно обвинение, которое ты бросаешь с такой самонадеянностью? — сказала она холодно.

Вдовая графиня обменялась со своей подругой еще одним многозначительным взглядом, от которого Петрониллу пробрал озноб.

— Да. Убийство — это не шутка, за него вешают за ноги.

Петля затягивалась.

— Но ведь никто ничего не видел, — Петронилла старалась говорить как можно более убедительно: — Я слышала, что все, кто был на площадке в этот момент, наблюдали за скоморохами.

— За тремя танцующими медведями и музыкантом с арфой?

У Петрониллы пересохло во рту. Арлетта придвинулась поближе, глядя ей прямо в глаза. На лице ее все еще была улыбка, но глаза оставались серьезными.

— Не все смотрели на медведей, — сказала Арлетта. — Я, например, осматривала окрестности.

Петронилла облизала сухие губы.

— Что… что вы там делали?

— Наблюдали за тобой.

— Господь свидетель, меня там не было.

— Не лги и не богохульствуй, убийца. Ты не можешь заставить меня не верить собственным глазам. Я видела тебя там. Ты разговаривала с графом. Затем поглядела по сторонам и толкнула его вниз.

— Ты лгунья, — сказала Петронилла, заставляя свой голос звучать естественно. — Ты завидуешь моей удаче, и пытаешься погубить меня. Я всегда знала, как ты меня ненавидишь. С первой минуты, как только прибыла к нам, ты делала все, что возможно, чтобы рассорить графа со мною и моим мужем.

Арлетта печально покачала головой.

— Нет, я никогда не испытывала к тебе ничего подобного. Ревность и подсиживание я оставляю тебе, ты в этих науках мастерица, госпожа моя. Но я своими глазами видела, как ты столкнула вниз моего супруга.

— Это ложь! — Петронилла распрямила плечи. — Это поклеп и навет на меня. Твои обвинения стоят не больше, чем ругань базарной торговки. Я буду стоять на своем, и наплевать мне на твои дурацкие выдумки! А вот подозрения относительно твоей беременности я непременно выскажу вслух.

— На твоем месте я бы прикусила язычок.

— Это почему же?

— Потому что есть еще одна свидетельница.

Сердце Петрониллы тоскливо заныло; только сейчас она осознала всю глубину ловушки, в которую ее так ловко заманили.

Широко раскрытыми от страха глазами она посмотрела на улыбающуюся Клеменсию.

Та подтверждающе кивнула. Лицо ее выражало удовлетворение происходящим.

— Да, леди Петронилла, — послышался ее мелодичный голосок, — и я тоже случайно оказалась на той площадке. Мы были вместе, и обе видели, как вы убили графа Этьена. — В ее голосе зазвучала жалость. — Бедный граф… Я никогда не забуду его предсмертного вопля…

В келье повисла зловещая тишина.

За дверью зазвонил колокол, созывающий монахов на вечерю. Дверь, до сих пор приоткрытая, захлопнулась от сквозняка. Свечи замерцали.

— Ну, теперь ты понимаешь, что твое положение безвыходное, не так ли? — подвела черту вдова.

Окончательно раздавленная, испытывающая одновременно ярость и страх, Петронилла бросила полный ненависти взгляд на женщину, которая отныне будет ее злейшим врагом.

Ее мечты рухнули. Годами она лелеяла мысль о том, что когда-нибудь граф умрет, и Луи унаследует его титул. Она позаботилась, чтобы это произошло побыстрее, и расчистила путь для мужа. Но теперь все ее планы были разбиты вдребезги вонючей бретонской потаскушкой, которая, как она теперь знала, почти наверняка блудила при живом муже. Дитя не могло родиться от графа Этьена. Она готова была в этом поклясться жизнью своего сына. Но при этом Петронилла была бессильна что-либо изменить. Если она шепнет хоть слово о своих подозрениях насчет ее беременности, шлюшка тотчас же выставит против нее встречное обвинение в убийстве графа.

Да, выхода у нее не было.

— Грязная сука! — прошипела она; голос ее дрожал от ненависти и презрения.

— Вам лучше потщательнее выбирать слова, леди Петронилла, — ничуть не смутившись, промолвила Арлетта. — Вы можете оскорбить слух святых отцов.

Грудь Петрониллы бурно поднималась и опускалась.

— Доброй ночи, глубокоуважаемая госпожа, — улыбнулась Арлетта. — Желаю вам счастливых сновидений.

— Тебе надо быть поосторожнее, Арлетта, — предупредила ее подруга, как только шаги Петрониллы заглохли в лабиринте коридоров. — Сегодня у тебя стало на одного врага больше.

— Я и сама знаю. — Арлетта бросилась на постель. — Я очень тебе благодарна за помощь и поддержку. Она не простит этого и тебе, никогда не простит.

Клеменсия содрогнулась.

— Она убийца, и ее надо судить.

— Мы будем держать меч над ее головой, — заявила Арлетта. — Пусть жизнь станет для нее преддверием ада, куда она угодит после смерти. Она убивала ради своего честолюбия. Пусть теперь, день за днем, горюет над тем, что безвозвратно уплыло у нее из рук.

— Ну разве это не перст Божий, что в конце концов ты оказалась беременна? — немного подумав, промолвила Клеменсия. — Ты сумеешь сохранить титул и власть, даже лишившись мужа.

Веки Арлетты смыкались. Она смертельно устала. За день столько всего произошло, что она едва успевала следить за развитием событий. Шок от гибели Этьена сменился осознанием того, что теперь она сама и ее неродившееся дитя в безопасности. Теперь, когда граф, надо надеяться, горит в аду, никто не узнает, что на самом деле она зачала дитя не от него. Ей пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы побеседовать как должно с госпожой Петрониллой, и одержать победу. Но она сделала это.

Клеменсия была права: положение Арлетты было не совсем обычно. Сперва она намеревалась выложить подруге всю правду о ребенке. Но, к счастью, не успела. И вот теперь даже Клеменсия не восприняла всерьез обвинения Петрониллы в прелюбодеянии.

— Есть и прецедент, — припомнила Арлетта, почти засыпая. — Герцогиня Констанца сохранила свой титул, когда погиб герцог Джеффри.

Клеменсия наморщила лоб.

— Но она вышла замуж во второй раз, не так ли? Уже после рождения Артура.

— Правда? Возможно, я тоже найду себе мужа после того, как родится ребенок.

Арлетта умолкла, размышляя. Только сегодня утром в часовне Нотр-Дам она молилась деревянной статуе, чтобы та помогла найти ей выход из положения, в котором она очутилась. Значит, Бог есть. И теперь она была свободна, но цена, заплаченная за независимость, была чересчур высока. Ее муж был мертв. Она все еще не могла привыкнуть к этому, даже после того, как наблюдала убийство своими собственными глазами.

Уничтожив графа, Петронилла освободила ее. Граф Этьен был бы прав, если бы засадил жену в подвал, предварительно лишив всего, чего только можно, за ее прелюбодеяние. Время было такое, что с женщин сдирали заживо кожу за меньшие грехи. Но Петронилла спасла и ее, и ребенка. Впереди еще немало сложностей, ибо не все может пройти гладко, но на ближайшее время их безопасность была гарантирована. Подумать только, еще несколько мгновений, и Арлетта выложила бы Клеменсии все начистоту…

Ее мысли забежали вперед. Только один Гвионн знал правду о том, кто был отцом ребенка. Можно ли было полагаться на то, что он будет хранить тайну? У нее мелькнула мысль, что, возможно, ей и Гвионну был бы смысл стать мужем и женой, но она не позволила себе думать сейчас об этом. Слишком рано планировать повторный брак с кем бы то ни было, впереди траур, и вообще…

Прежде всего надо обеспечить, чтобы ее ребенок обладал полными правами. Поспешный брак может все испортить. Она — графиня Фавелл, и, как вдова графа, является вассалом герцога Ричарда. Пока дитя не появится на свет, Арлетта будет предельно осторожна в своих действиях. Она не будет делать ничего, что могло бы прогневить сильных мира сего.

Так и не раздевшись, она незаметно провалилась в глубокий, восстанавливающий силы сон.

Через четыре дня погребальный кортеж с телом графа Этьена проследовал через ворота Ля Фортресс.

Гвионн уныло плелся в авангарде скорбной процессии.

Найти удобный момент, чтобы поговорить с графиней с глазу на глаз, ему пока не удавалось, и он решил терпеливо ждать.

Вдова следовала за катафалком, плотно закутанная в черные муслиновые пелены; лишь временами из-под них можно было уловить блеск ее глаз. Вокруг нее все время находилось множество разного народа. Сэр Жилль, узнав о смерти своего господина и немного оправившись от потрясения, глаз с Арлетты не спускал. Гвионну не оставалось ничего другого, как только изображать из себя скорбящего вассала.

Но мысли его были заняты совсем другим.

Граф был мертв, ни малейших шансов на наследника, по всем земным законам сэр Луи и его противная супруга должны были плясать от радости на дядюшкиных похоронах. Но Луи почему-то был мрачен, и жена его тоже выглядела угрюмой. Очень, очень странно. Уж не возникли ли преграды на их пути к наследованию?

Наиболее вероятным было бы предположение, что граф все же ухитрился сделать жене ребеночка.

Но Гвионн знал, что это невозможно.

Невероятная догадка зародилась в его голове. Мысль эта неотвязно завладела его сознанием, и он всю долгую дорогу домой поворачивал ее и так и этак, терзаясь сомнениями.

Неужели это он — отец ребенка Арлетты?

Видит Бог, он старался не покладая… ну, в общем, понятно, чего. Он уж сам начал думать, что Арлетта бесплодна, ибо, насколько мог заметить, она никогда не предпринимала никаких предохранительных мер перед соитием, как это делала Анна. Да и откуда наивной высокородной дурочке знать простые и верные народные средства?

Итак, чьего ребенка носит графиня Фавелл? Не его ли?

Каждый раз, когда Гвионн задавал себе этот непростой вопрос, его душа наполнялась множеством противоречивых чувств.

К тому времени, когда кортеж достиг подъемного моста перед воротами замка, он был уверен, что ребенок его. Если Арлетта не дура, она представит его всему свету как дитя графа.

Что ж, он не будет торопить события. Нужно действовать осмотрительно.

Он долго ждал, когда наступит сладкий момент мести.

И он не позволит себе все испортить в последнюю минуту.

Когда гроб с изуродованным телом графа был перенесен в часовню и отданы распоряжения насчет всенощного бдения, Гвионн отправился разыскивать Анну. Он не нашел ее пожитков в зале. Нигде не было видно ни Бартелеми, ни Жана.

Он проверил сундук в горнице — иногда Анна оставляла в нем шелковый шарф или накидку. Пусто.

Вернувшись в зал, он набросился с расспросами на Веронику, новую служанку Арлетты, которая, сгибаясь под тяжестью тяжелого рулона черного бархата, медленно продвигалась в сторону часовни.

— Ты не видела Бартелеми ле Харпура?

— Он съехал, господин, — ответила та, опустив свою ношу на стоящие рядом козлы и переводя дух.

— Съехал? Куда?

Вероника удивленно посмотрела на него.

— Да откуда же мне знать, господин мой? Наверное, не понравилось здесь, отправился в другое место.

— Ну ладно. А Анна — мадам Ле Харпур? Она где?

— Само собой, ушла с мужем.

— Что?

— Они же муж и жена, господин…

Осознав, что Вероника смотрит на него с изумлением, Гвионн опомнился.

— Да-да, конечно. И парнишку тоже с собой забрали?

— А как же иначе? Я могу идти? Леди Клеменсия приказала мне отнести бархат в часовню, а потом…

— Да, благодарю тебя, Вероника, — пробормотал Гвионн. — Ступай, куда тебе велели.

Удостоверившись, что Анна исчезла, не оставив ему даже записки, Гвионн отправился к себе в комнату и закрыл дверь. Бросившись ничком на узкую постель, он долго пытался разобраться в своих чувствах. Это удалось не сразу, ибо мысли его путались. Ему казалось, что он бредет сквозь густой туман, вытянув вперед руки.

Ему бы горевать, что Анна его бросила. Но после того, как Гвионн потратил целый час, пытаясь осознать, что же все-таки случилось и разобраться в своих чувствах, он понял, что не только горя, но даже серьезного огорчения не испытывает. Возможно, он ей не подходил. А может, с того дня, когда отец Арлетты убил его отца, в его душе не осталось места для чувств к Анне?

Ему-то казалось, что он любит Анну, что они понимают друг друга, что она всегда будет идти по жизни рядом с ним. Он привык воспринимать ее любовь как нечто абсолютное, не зависящее ни от каких условий. Только сейчас он понял, что ошибался. Ее уход был для него потрясением, ударом по его самолюбию. Хоть бы записку оставила, что ли. В конце концов, они обвенчаны в церкви, и Жан был их законным сыном.

Гвионн, которому приходилось испытывать и более тяжелые удары судьбы, усмехнувшись, подумал, что предательство любимой, может быть, еще пойдет ему на пользу.

И вот, наконец, туман рассеялся, и Гвионн понял, что за чувство он испытывает. Это было упоительное ощущение полной свободы.

Анна и Бартелеми ушли, и теперь никто в Ля Фортресс не знает правды о его происхождении. Пока они оставались рядом с ним, Раймонд Хереви, когда-то женившийся на Анне, существовал. Но Раймонд давно уже стал Гвионном Леклерком, и теперь, когда присутствие Анны перестало быть преградой, он быстрее совершит волю судьбы.

Да, Гвионну будет не хватать ее спокойствия. Ему будет не хватать простой любви, и не к кому будет пойти в те ночи, когда больше идти некуда. Но он был уверен, что такую, как она, еще найдет.

Итак, перемены слабо огорчают его. Гвионн усмехнулся и положил усталую голову на сцепленные пальцы обеих рук. Он может предсказать, что будет дальше. Надо только подождать, но первым шагом на этом пути будет установление того факта, что у Арлетты родится ребенок — его ребенок. Если она беременна, об этом оповестят официально, всех и каждого.

В конце концов, совсем неплохо, что Анна ушла. Она несла с собой опасность, а это никому не сулило добра.

Еще из Рокамадура были высланы гонцы с известием о гибели графа. Через двое суток в Ля Фортресс прибыли епископы Кагора и Перигора в своих агатово-черных клобуках и митрах. Их сопровождали около полудюжины во всем им покорных прелатов. После их прибытия состоялись похороны. Словно вороны собрались вокруг падали.

Гвионн стоял в почетном карауле, когда гроб графа был опущен в глубокую бархатистую тьму семейного склепа Фавеллов. Гробница была высечена в известняковой скале, на которой стоял замок. Множество извилистых проходов вели к маленьким запечатанным комнатушкам под полом часовни; во время осады там устраивали тайники для укрытия людей или сокровищ.

Тут и будет место последнего упокоения графа Этьена Фавелла.

Во время совершения погребального ритуала вдова стояла с горестно опущенной головой, а после службы ее вывел из часовни за руку сам епископ Кагорский.

Гвионну все еще не представилось случая остаться с нею с глазу на глаз, но позже до него дошел слух, что Арлетта провела несколько часов с епископом наедине, причем на время разговора дверь горницы была заперта изнутри на ключ. Было более чем вероятно, что скоро состоится публичное объявление о беременности графини, и его сделает сам епископ.

Пополудни в горницу пригласили Гвионна.

Леди Клеменсия занималась шитьем на высоком сиденье у окна, выходящего на реку, а Арлетта сидела за столиком перед свитком пергамента. Она сосредоточенно затачивала перо, морщась от напряжения.

Гвионн не отрывая глаз смотрел на нее, совсем забыв о неурядицах в личной жизни. Он совсем запамятовал, что Арлетта умеет писать, и зрелище женщины с пером в руках показалось ему чрезвычайно странным. Он заглянул в письмо, которое начиналось так:

«Дражайшая Элеанор, Ваша любящая падчерица взывает Вас возрыдать и возликовать вместе с нею…»

Арлетта подняла от написанного свою головку и улыбнулась ему снисходительной улыбкой хозяйки богатого поместья.

— О, сэр Гвионн! У меня есть к вам одно поручение.

Леклерк учтиво поклонился.

— Я всецело в вашем распоряжении, моя госпожа.

— Я насчет Изельды. Думаю, вы заметили, что моя кобыла сильно постарела за годы моего заключения.

— Я делал все что мог, заботясь о ней.

Она снова одарила его улыбкой.

— Как же, мне это отлично известно, сэр Гвионн. Я сама все видела, и благодарю вас за службу. Но факт остается фактом, она не столь резва, как восемь лет назад. Я не держу мысли сдать ее скупщикам лошадей, но теперь мне по статусу полагается кобылка помоложе. Попрытче, порезвей. Если придется пустить лошадей в галоп, Изельда сильно отстанет от жеребцов свиты, а графам и графиням полагается скакать впереди. Она неплохая лошадка, но слишком стара, чтобы использовать ее каждый день.

Гвионн произвел в уме быстрый подсчет. В Иванов день начнется охотничий сезон; если Арлетта собирается поохотиться, значит, она не беременна.

Но тут вмешалась леди Клеменсия, тотчас же прояснив ситуацию.

— Арлетта! — воскликнула она, строго нахмурившись, что придало ее милому добродушному личику комичное выражение: — Ты же не собираешься охотиться этим летом? Разве можно рисковать в твоем состоянии?

Потом она в ужасе всплеснула руками, и щеки ее быстро залились краской.

— О, дорогая, прости меня! Лучше бы я молчала. Еще никто ничего не знает, не так ли?

— Успокойся, Клеменсия, — рассмеявшись, промолвила графиня. — Не стоит волноваться. Мы с епископом договорились сделать официальное сообщение сегодня после вечерней службы. — У меня есть причины радоваться, что сэр Гвионн, пусть и случайно, узнал об этом чуть раньше других.

Взгляды Арлетты и ее молодого вассала встретились, и ее голубые глаза вспыхнули. Тотчас он понял, на что хотела намекнуть Арлетта; может быть, даже они заранее договорились, чтобы милая, но более темпераментная и непосредственная, чем ее госпожа, Клеменсия заговорила об охоте, и умышленно выдала ее действительное положение. Хотя кто их знает…

Так или иначе, она сообщает ему, что беременна, и ребенок от него.

С улыбкой глядя в ее открытое, удовлетворенное лицо, в глаза, которые словно умоляли его разделить ее радость, он взвесил все за и против. Арлетта думала, что знает о нем все, но разве это было так? Что будет она делать, если ей станет известно, что его цель — месть, что отмщение стало смыслом его жизни еще до того, как он узнал о ее существовании? Наконец-то отпрыск проклятого рода де Ронсье в его руках. Теперь он мог отомстить. Все, что ему оставалось сделать, это сказать два слова, и Арлетта будет у его ног.

В его силах было погубить ее.

Но если он нанесет удар, это отразится на его ребенке. Втором ребенке.

Странно, но эта мысль впервые пришла ему в голову. Пытаясь предугадать развитие событий, Гвионн многократно прикидывал бессонными ночами возможные варианты, но ни разу не задумался над судьбой ребенка, которого Арлетта может зачать от него. Его мечта сбылась, но он никогда не думал, насколько все изменится после того, как все это произойдет.

Возможно, его месть будет более действенной, если он оставит все на волю судьбы — позволит ей выносить и родить его дитя, выдав его за дитя графа. Да, это была бы любопытная альтернатива: в таком случае его сын — если это будет сын — унаследовал бы все владения Фавеллов. И изо всех планов мести, рождавшихся в голове Леклерка, этот план, не наносивший вреда лично Арлетте, сейчас представлялся ему наиболее подходящим. Удивленный тем, как все складно получилось, он вдруг поверил, что было не так уж и глупо с его стороны влюбиться в избитую и обожженную графиню в худшие дни ее жизни. Едва ли он мог добиться большего другими способами.

Грубо говоря, дилемма, стоящая перед ним, выглядела следующим образом: либо нанести смертельный удар Арлетте Фавелл и разрушить судьбу своего второго ребенка, либо вступить с нею в сговор ради блага этого ребенка.

Завораживающая мысль осенила его. Если феодальные суды оправдают Франсуа де Ронсье от подозрений в измене, ребенок мог бы со временем прибавить к землям Фавеллов и земли де Ронсье… С этим нельзя было не считаться. Если позволить событиям развиваться естественным путем, можно было бы устроить так, чтобы внук злодейски умерщвленного Жана Сен-Клера вступил в законные права наследования всем графством де Ронсье.

И это будет справедливо.

— Позвольте мне первым поздравить вас, госпожа, — сказал он.

Глаза Арлетты потеплели. Она инстинктивно потянулась к нему, но, краем глаза заметив реакцию леди Клеменсии, застыла на полпути. Взгляд ее стал мягче, исполнился неги — так на него смотрела Анна в первый, самый счастливый год их любви. Гвионн не сомневался, что не будь здесь Клеменсии, графиня де Ронсье упала бы в его объятия.

Вот еще о чем стоило подумать. Если Арлетта Фавелл и в самом деле любит его — а взгляд ее позволял ответить на этот вопрос положительно, — представлялось вполне возможным, что ее можно будет убедить выйти за него замуж, несмотря на всю разницу в их социальном положении. Тогда все будет принадлежать ему. Действуя таким образом, он сможет передать все владения своему ребенку из рук в руки. Он снова одарил графиню очаровательной улыбкой — о, он мастерски умел это делать, опираясь на свой немалый опыт в любовных делах.

— Благодарю вас, сэр Гвионн, — Арлетта понизила голос до еле слышного шепота. — Я и в самом деле вызвала вас к себе, чтобы сообщить об этом до официального оглашения.

Она снова заговорила в полный голос:

— Так вы согласны помочь мне выбрать новую лошадь?

Леди Клеменсия воткнула иголку в недошитое покрывало.

— Арлетта, тебе не следует думать об охоте в этот сезон, — сказала она. — Была бы моя воля, я бы просто запретила тебе это.

— Успокойся, успокойся, дорогая подруга, в этом году и речи об охоте быть не может. Я просто прошу сэра Гвионна оказать мне содействие в выборе кобылки помоложе, ведь он знает толк в лошадях. А пока он мог бы объездить ее для меня к следующему году.

— Почту за честь исполнить ваше поручение, — ответил Леклерк. — Я съезжу на рынок в Домм. Если ничего подходящего не попадется, отправляюсь в Сарлат.

— Спасибо, сэр Гвионн. Вы очень любезны. Я так и думала, что могу всецело положиться на вас. Мне очень нужен надежный человек под руками, ибо мой муж переселился в лучший из миров.

Выражение ее глаз сказало ему то, что не было произнесено вслух.

Гвионн галантно раскланялся, приложив руку к левой стороне груди.

— Госпожа графиня, я жизни не пожалею, чтобы защищать вас и вашего ребенка, словно себя самого.

Ее улыбка была просто ослепительной.

— Еще раз спасибо, сэр Гвионн. Я молила небо, чтобы вы сказали «да».

Месяцы проходили, живот графини все рос, и все шло своим чередом.

Поначалу Гвионн намеревался, воспользовавшись их отношениями, сделать ей предложение руки и сердца, но затем решил подождать.

Таинственный разговор графини с епископом в летней горнице и епископская речь, в которой тот провозгласил ее нерожденного ребенка отпрыском графа Этьена, подтвердили его уверенность в том, что его будущий сын или дочь будут выданы всему свету за дитя Этьена Фавелла. Но относительно дальнейших действий Арлетты он терялся в догадках. Она держалась на расстоянии от него, что было, как он и сам признавал, совсем не лишней мерой предосторожности, ибо, если она хотела преуспеть, не стоило лить воду на мельницу досужих разговоров. Просто чудо какое-то, что их не поймали с поличным, покуда покойный граф был еще жив. А теперь, когда она поставила на своего, вернее, их сына, рисковать разоблачением и подавно было бы безумием.

У Гвионна не оставалось другого выбора, кроме как терпеливо ждать. Его несколько раздражала сложившаяся ситуация, однако других вариантов просто не было. Надо ждать, пока не родится ребенок, причем важно, чтобы он родился живым. Если пытаться ускорить события, можно только проиграть, ибо графиня Арлетта удерживала свой титул только благодаря нерожденному ребенку. Если с ним что-нибудь случится, все попадет в руки сэра Луи и леди Петрониллы. Если ребенок родится мертвым или произойдет выкидыш, то Арлетта будет нужна ему не больше, чем половая тряпка. Он нисколько не любит ее. Он не мог любить дочь убийцы своего отца.

Гвионн считал, что сейчас самое важное для Арлетты — выносить и родить здорового ребенка, желательно мальчика, но и девочка на худой конец сойдет.

А тем временем вся Аквитания балансировала на лезвии ножа.

Герцог Ричард, взревновав к власти соседнего с ним барона Бейнак, захватил его замок и передал в вечное пользование человеку с весьма сомнительной родословной — командиру своих наемников по имени Меркадье. Это был достаточно хороший урок тем аристократам Аквитании, которые не желали сгибать перед герцогом голову и помалкивать.

Репутация Меркадье была черна, словно смертный грех, и той же осенью его люди уже открыто занялись привычным для них делом — грабежами, разбоями, святотатством, убийствами.

Никто не ощущал себя в безопасности.

— О чем только думает герцог? — не раз удивлялась Арлетта, разговаривая с сэром Жиллем, который частенько садился рядом с нею за стол, и даже случалось так, что они пили из одного кубка.

— Неужели он думает, что его кто-нибудь поблагодарит за то, что он посадил разбойника в Бейнак?

Отделяя ножом бок жареного окуня, Жилль насадил кусок на вилку и шлепнул его, разбрызгивая масло, себе на блюдо.

— Пребывание Меркадье в Бейнаке мало задевает нас. Меркадье защищал интересы герцога многие годы, и ему уже давно хотелось иметь свой собственный замок. Он честно заработал его.

Арлетта, нахмурившись, провела пальчиком по кромке своего кубка.

— Но так не может долее продолжаться. Вокруг творится беззаконие, словно во время войны. Жакоб вчера сообщил мне, что на прошлой неделе головорезы среди бела дня изнасиловали служанку на рынке в Ля Рок-Гажеак, а горожане смотрели на это в щелочки своих ставен, и не нашлось ни одного человека, кто бы поднял нож в защиту бедной девушки. Разве это по-христиански?

Гвионн, который в этот момент накладывал порцию еды себе на тарелку, оторвался от трапезы.

— Так оно и было, — подтвердил он. — Я слышал то же самое от Луи Фавелла. Только изнасилованная была не служанкой, а дочерью кузнеца. Она от стыда побежала к речке и утопилась.

— Какой ужас! — воскликнула Арлетта. — Я не допущу, чтобы такое происходило и у нас!

— Они не дойдут до нас, графиня, — поторопился заверить ее сэр Жилль. — Мы очень хорошо укреплены. Все эти головорезы и сорвиголовы в глубине души — жалкие трусы. Как правило, они промышляют по деревням, где жители безоружны. Легкая нажива — вот то, что они ищут.

— Возможно, вы и правы, — промолвила Арлетта. — Но мы должны быть начеку. Сэр Жилль, я прошу вас представить мне полную опись наших запасов вооружения.

— Будет исполнено, госпожа.

— Мы с леди Клеменсией проверим на всякий случай, достаточно ли у нас в погребах бочонков солонины, мешков с мукой…

— Не верится, чтобы мы попали в осаду, — заявил сэр Жилль.

— Мне тоже, и все же береженого Бог бережет. Не так ли, сэр Гвионн?

— Что, госпожа графиня?

— Я буду признательна, если вы будете являться ко мне каждое утро с докладом и сообщать, как идет подготовка к обороне замка. Отец Теобальд слишком дряхл для такого ответственного дела, а я даже своим женским взглядом обнаружила кое-какие слабые места.

— Слушаюсь, госпожа.

Гвионн согласился с удовольствием, хоть ему и поручили работу простого писца, за которую ни один уважающий себя рыцарь не взялся бы. Зато теперь у него будет возможность время от времени встречаться с графиней с глазу на глаз, не вызывая ничьих подозрений. Он может возобновить свои ухаживания за ней. Конечно же, очень осторожно. Он не хотел, чтобы их незаконная связь была обнаружена даже теперь, после смерти старого графа. Но лучше время от времени напоминать о себе, чтобы она его не забывала.

Наступил декабрь. Арлетта ждала родов со дня на день.

В день святой Люции рыцари устроили охоту на лис, однако вдобавок им посчастливилось завалить еще и вепря, чем они ужасно гордились. После их возвращения Арлетту и Клеменсию пригласили в зал, где дамам пришлось выслушать подробнейший рассказ обо всех перипетиях охоты в возмещение того, что им не удалось принять личного участия в событиях. В заключение им продемонстрировали выставку охотничьих трофеев, разложенных на козлах.

— Плати должок, Веннер. Ты мне должен охотничий нож, — довольно подвел итог сэр Жилль, просто светясь от счастья. Это он уложил кабана. — Я сколько раз тебе говорил, что в лесу водится вепрь, а ты все — «нет, нет»! Я рассказал, что на прошлой неделе видел в лесу его помет, а ты ответил, что это старый. Клянусь Богородицей, я был прав, когда взял с собою рогатину, а ты еще обозвал меня старым хрычом! Слава Богу, что взял, а то бы эта бестия распорола брюхо моему лучшему охотничьему псу. Вепрь мчался с такой скоростью, что рогатина вошла ему в пасть до половины древка!

— Госпожа, не слушайте охотничью похвальбу, — добродушно отвечал сэр Вальтер, отцепляя нож с пояса и передавая его кастеляну. — Это был всего лишь небольшой поросенок…

Грудь сэра Жилля гневно заколыхалась.

— Небольшой, говоришь?! Небольшой? Ты только посмотри на его копыта. Он чуть не втоптал в землю черную легавую суку!

Арлетта сделала шаг вперед, потирая себе поясницу. Та болела так, словно начиналась менструация.

— Это великолепный экземпляр, сэр Жилль! — улыбнулась она. — Мы его съедим с превеликим удовольствием.

Кроме вепря, застрелили еще трех лисиц, пышные хвосты которых теперь беспомощно свисали вниз со стола. Рыцари отправились на охоту загонщиками, выгоняя дичь на прогал, где в засаде притаились лучники. Лисиц обычно не ели, хотя обязательно свежевали, а снятые шкуры мездрили и обрабатывали. Из тушек вытащили стрелы, и только алые пятна слипшейся шерсти показывали места, куда вонзились наконечники.

Арлетта присела, поглаживая одну из лис. Прекрасное создание.

— Жалко, что они погибают, а мы потом выбрасываем псам их мясо, — сказала она, глядя на маленькую ранку в боку.

В этот момент дверь, заскрипев на петлях, отворилась, и в зал хлынула струя ледяного воздуха. В помещении появились Луи, Петронилла и двое их сыновей. Мальчуганы, как всегда, сцепились, отнимая один у другого детскую пращу. Роза, служанка леди Петрониллы, и один из прислужников вносили сундуки и укладки.

Графиня подавила вздох.

Как всегда, Арлетта пригласила всех членов семьи покойного графа на Рождество, но на этот раз званые гости явились на десять дней раньше срока. Она рассчитывала, что они не появятся ранее Сочельника, когда, как она думала, ее малыш уже родится. Прекрасно зная, на что способна Петронилла, Арлетта, будь ее воля, на десять миль не подпустила бы ее к замку в те дни, когда будет разрешаться от бремени. Несмотря на ломоту в пояснице, Арлетта потрудилась подняться на ноги.

Клеменсия мягким движением усадила ее обратно.

— Принимай их сидя, — прошептала она.

Петронилла изобразила буйную радость, как будто между ними ничего не случилось.

— О, какая жалость! Мы опоздали на охоту, — заявила она, небрежно швыряя свою бархатную шляпку с пером рядом с убитыми лисами. — Луи, нас не пригласили поразвлечься!

Луи, к тому моменту уже вступивший с сэром Жиллем в оживленную дискуссию насчет достоинств и недостатков луков тисовых и луков буковых, хмыкнул.

Петронилла обернулась в сторону Арлетты и смерила ее с головы до пят серым стальным взглядом.

— Добрый день, мадам, — сказала она.

С момента гибели графа и последовавшей вслед за тем размолвки Петронилла часто отказывалась обращаться к Арлетте со словами «моя госпожа» или «графиня», но вдова предпочитала не обращать внимания на такую неучтивость.

— Добро пожаловать, Петронилла, — ответила хозяйка замка. Ей очень хотелось, чтобы боль в пояснице утихла. Еще с большим удовольствием она отослала бы Петрониллу Фавелл на другой конец христианского мира, по крайней мере до того дня, пока ее ребенок не будет твердо стоять на полу обеими ножками. Но ни первое, ни второе было не в ее силах.

— Кажется, вы неплохо себя чувствуете? — Подведенные жженым углем брови Петрониллы соединились у переносицы. Она с ненавистью посмотрела на живот Арлетты и позволила себе заметить: — Вижу, вам удалось выносить ребенка полный срок. Клянусь распятием, я никак не думала, что вы справитесь с этим делом успешно.

— Вот как? А все же я… А-а-а, дьявол!.. — Страшная волна боли пронзила нижнюю часть тела Арлетты, словно в отверстия позвонков вставляли раскаленный железный штырь.

Клеменсия в мгновение ока оказалась рядом с подругой, обхватив ее широко расставленными руками, словно стараясь оградить от неведомой опасности.

— Арлетта! Что с тобой?.. Началось?

Арлетта с шумом втянула в себя воздух и согнулась пополам.

— Да… Мне кажется… О, какая адская боль!

Она замолчала и откинулась на руки Клеменсии. Боль, пронзающая иглами все ее тело, наполняющая страданием все естество, усиливалась. Вдруг мучения прекратились так же внезапно, как и начались, и графиня перевела дух.

— Я думаю, началось.

Леди Петронилла недолго думая развязала тесемки плаща и кликнула Розу, которая возвращалась налегке из гостиной, куда только что отнесли дорожную укладку Петрониллы.

— Роза, беги, отыщи Веронику, — приказала Петронилла. — Скажи ей, что ее госпожа должна лечь в постель. Пошлите за повивальной бабкой, да поскорее…

— Извините меня, госпожа, — вмешалась слабеющим голосом Арлетта, едва переводя дух, так как вторая схватка, сильнее первой, нарастала внутри нее. Да, ее терзают Евины муки, и в родах, как и на войне, могло случиться всякое, но она не может допустить, чтобы Петронилла отдавала приказы ее слугам, как будто ее самой нет уже в живых.

— Леди Клеменсия знает, что нужно делать. Она ответственна за меня теперь. А вы, — она выдавила из себя улыбку, — только моя гостья.

Какой-то миг Петронилла выглядела озадаченной.

— Но, госпожа графиня, у вас начались роды. Вы должны принять мою помощь.

Женщины обычно мирятся, когда на свет рождается новая жизнь и, пока длятся схватки, предаются забвению старые свары и зарываются в землю боевые топоры. Но Арлетта так же твердо, как «Отче наш», знала — нельзя доверять Петронилле Фавелл.

Она с трудом поднялась на ноги.

На помощь подбежали Гвионн и сэр Жилль, но Леклерк успел первым.

— Вы окажете мне большую услугу, сэр Жилль, — на одном дыхании произнесла графиня, — если займете леди Петрониллу беседой.

Петронилла зарделась, как маков цвет.

Пальцы Арлетты, побелевшие от напряжения, впивались ногтями в руку рыцаря.

— Послушайтесь доброго совета, леди Петронилла, оставайтесь здесь. Если будет нужно, вас позовут.

— Да-да, конечно, — подоспел сэр Луи. — Мы будем рады помочь роженице, чем можем, не так ли, голубка моя?

— Безусловно, — произнесла Петронилла сквозь зубы.

Клеменсия и Гвионн помогли Арлетте добраться до ее светлицы, где уже ждала Вероника с тазами и полотенцами.

С постели стащили покрывало. Перед огнем стояло особое кресло для родов, а неподалеку от ложа установили размалеванную ширму. В глубине сознания Арлетты глухо шевельнулось давнее воспоминание. Шевельнулось и ушло. Не время было тревожить тени прошлого.

Дыхание вырывалось из грудной клетки роженицы короткими, отрывистыми выдохами.

Гвионн с недоверием покосился на кресло. Его вырезанное сиденье и высокие подлокотники и ножки живо напомнили ему популярный инструмент пытки, большая коллекция которых располагалась в подвалах у графа Этьена. В Арлеттиной комнате он выглядел как-то неуместно. Волнуясь за исход дела, он повернулся к выходу.

— Сэр Гвионн, голос Арлетты, пронизанный болью, заставил его вздрогнуть и остановиться в дверях. Ее глаза были огромными, а зрачки расширенными от муки.

— Что, госпожа моя?

— Ни в коем случае не допускай сюда Петрониллу. Какие бы предлоги она ни придумывала.

— Успокойтесь, госпожа. Вы в абсолютной безопасности. Я не допущу ее присутствия при родах, будь она хоть самой царицей небесной.

Арлетта улыбнулась и, опустившись навзничь на постель, отдалась во власть умелых и нежных рук Клеменсии.

 

Глава двадцать пятая

Оставив лодку в устье, отец Иан направился по узенькой грязной тропке, которая, виляя среди болот, вела в усадьбу в Кермарии.

Шел дождь: противный, непрестанный, затяжной, промочивший насквозь его плащ и капюшон. Если бы священник шел побыстрее, он не замерз бы так. Но несколько дней тому назад в суставах у него появилась ломота, которая делала ходьбу наказанием. Чтобы как-то отвлечься от боли, он заставлял себя думать о горячем ужине. Он обязательно должен к ужину добраться до усадьбы. Анна — если слух соответствовал действительности и она на самом деле вернулась с юга — непременно нальет ему миску горячей похлебки, чтобы согреть его старческое тело.

Тропка привела к наезженной дороге; чтобы попасть в Кермарию, нужно было идти налево. Отец Иан заметил, что впереди него по дороге идет какой-то человек. Он держал над собой мешок для муки, который прикрывал его голову, как капюшон, и насвистывал песенку, в которой отец Иан сразу узнал один из грубоватых маршей, которые крестоносцы принесли с собой, вернувшись из Палестины. Он несомненно держал путь в усадьбу, и отец Иан окликнул его.

— Эй!

Свист оборвался, прохожий повернул в сторону священника приятное открытое лицо. На вид ему было лет двадцать; у него были веселые голубые глаза и губы, с которых не сходила улыбка. К его мокрым щекам прилипли густые коричневые локоны.

— Путь добрый, святой отец. Идете туда же, куда и я? — спросил незнакомец приятным голосом.

Отец Иан поравнялся с ним.

— Думаю, так и есть. Я ищу Анну. Говорят, что она вернулась.

Может ему показалось, но незнакомец заметно погрустнел, и вместо беззаботного веселья в его взгляде промелькнула печаль и усталость.

— Да, она вернулась.

— Жива-здорова, надеюсь?

— Да.

— А Жан? Он с ней?

— Да, с ней.

Отцу Иану стало немного не по себе от кратких, отрывистых ответов незнакомого молодого человека. Такое поведение показалось священнику немного странным, особенно если учесть прямое и открытое выражение красивого лица незнакомца, и священник постарался сформулировать свой следующий вопрос поделикатнее.

— А… кто-нибудь еще вернулся в усадьбу вместе с нею?

Молодой человек остановился, вытянул руки по швам и наклонился к самому носу пожилого пастыря:

— Да. И этот кто-то — я.

— Вы? — Отец Иан нащупал под заляпанным глиной плащом деревянный крест, чтобы уберечься от сглаза и наваждения. Что-то тут было не в порядке. Причем здорово не в порядке.

— Кто же вы тогда, сын мой?

Несмотря на дождь, молодой человек обнажил свою голову и поклонился.

— К вашим услугам, Бартелеми ле Харпур. — Немного помолчав, он добавил: — Отец, я надеюсь, вы направляетесь в Кермарию с добрыми вестями для Анны. Если вы идете со злом, то, уж извините меня, но придется завернуть вас в обратный путь прямо сейчас и проводить до того места, откуда вы пришли. Она была очень несчастна, и теперь она… мы оба…

Молодой человек запнулся и провел длинными и тонкими пальцами по своим мокрым взъерошенным волосам. Он был в замешательстве, но одновременно в его голубых глазах чувствовалась решимость.

— Теперь-то она снова счастлива, понимаете, — произнес он. — Наконец-то мы с нею счастливы, я и она.

— Вы стали любовниками? — без обиняков спросил отец Иан.

Его эта новость не удивила: за свою долгую жизнь он уже успел узнать, что не все супруги, брак которых был освящен церковью, находили в нем счастье. Но для себя он уже принял решение. Если Раймонд Хереви жив, тогда то, что происходит между этими двумя, называется прелюбодейством, и он не должен спокойно взирать на это. Выражение лица молодого человека не показалось ему злым. Любопытным, может быть. Но не злым, конечно же, нет.

— Нет… Да. — Бартелеми расставил руки в стороны, как если бы он хотел загородить священнику дорогу в усадьбу. — Умоляю именем Господа, оставьте нас. Пожалуйста, святой отец. Она столько страдала в своей жизни. И теперь она счастлива, когда рядом есть я. Мы оба счастливы. Я не хочу, чтобы какой-то помешанный на трухлявых пергаментах поп разбил наше счастье.

— Где ее муж? — потребовал отец Иан. — Где Раймонд Хереви? Он мертв?

— Мертв? Пока еще нет. Но для нее теперь он все равно, что мертв.

Отец Иан прикоснулся ладонью к рукаву молодого арфиста, но, видя злобный огонек в его голубых выразительных глазах, посчитал за лучшее отдернуть ее.

— Что ты хочешь сказать этими загадочными словами? Молодой человек, я имею право исповедовать. Пожалуйста, расскажи мне все, как есть.

Ле Харпур, словно загнанный волк, бросил на священника короткий взгляд через плечо.

Они почти дошли до моста через ров, за которым находился вход во двор усадьбы. Ворота, которые, как подметил отец Иан, были починены и выкрашены, стояли открытыми. А за ними, еле заметная через пролом в поросшей мохом стене, виднелась усадьба, еще до конца не восстановленная. Ее очертания скрадывались осенней моросью и клочьями вечернего тумана, наплывающего с болот. Из квадратной трубы валил серый дым, зависавший темными полосами над латаной крышей.

Живот священника поджимало.

— Послушай, молодой человек. Я не столь молод, как ты, и проделал долгую дорогу, чтобы посмотреть, как поживает моя Анна. Она ведь и моя тоже, — сказал отец Иан. — Я не уйду прочь, пока не увижусь с нею.

Бартелеми ле Харпур посмотрел на него долгим пристальным взглядом.

— Если ты удостоверишься, что она счастлива со мною, ты позволишь нам жить так, как мы живем теперь?

— Да, обещаю. Если только я смогу увидеться с ней и увижу своими глазами, что она и в самом деле счастлива, — согласился отец Иан.

Бартелеми облегченно вздохнул.

— Ну, хорошо. Но сперва пройдемте со мной в одну из служб. Я не хочу показаться человеком неуважительным или негостеприимным, однако нам нужно обсудить кое-что прежде, чем вы увидитесь с Анной.

Немного погодя Бартелеми проводил отца Иана в зал, и несколько минут оба мужчины безмолвно стояли в дверях, наблюдая за открывшейся их взглядам сценой.

Анна пододвинула табурет к выложенному плиткой камину, и нежно болтала со своим сыном — как он вырос! — который ворошил жар в очаге. На вертеле был наколот гусь, вероятно, незадолго до этого подстреленный на болотах.

У пожилого священника потекли слюнки.

— Нет, Жан, не так, — говорила Анна. — Вращай вертел без остановки. Вспомни, вчера ты сам жаловался на пригорелое мясо. А оно получилось таким из-за того, что ты засмотрелся на огонь и положил вертел на камни.

В этот момент Бартелеми прикрыл дверь, и Анна оглянулась на звук. Отец Иан сделал шаг назад и скрылся в тени, чтобы понаблюдать за ней в естественной обстановке, оставаясь самому незамеченным.

Свет от камина бросал блики на лицо Бартелеми, стоящего у двери, и взгляд Анны устремился в глаза ее любимого.

Она вся сияла от счастья. Это было неоспоримо. Она стала немного старше, на несколько лет, но ее глаза были все такими же светлыми, улыбка — мягкой и нежной. Довольство окутывало ее словно плащом — состояние женщины, которая любит и знает, что любима. Один лишь взгляд на нее безо всяких слов говорил, что певец не соврал, когда утверждал, что Анна счастлива. Отец Иан напряженно вспоминал. Разве не так же она смотрела на мир, когда он обвенчал ее с Раймондом Хереви? Он не мог уже вспомнить точно, так много лет прошло. Он лишь припомнил, что той далекой ночью она смотрела на своего мужа с той же жаждой ласки. После того как Раймонд уехал на чужбину, то же самое выражение появлялось в ее глазах каждый раз, когда его имя упоминалось в разговоре. Священник верил тогда, что она любит преданно и крепко. Но наблюдая за нею теперь, он видел, что она счастлива, как никогда. Отец Иан понял, что все эти годы ошибался — ее тогдашняя преданность была, скорее всего, самоотречением. Сам слишком наивный, он не понимал, что тогда значил ее голодный, жаждущий взгляд. Должно быть, все эти годы Анна в глубине души знала, что Раймонд Хереви на самом деле не любил ее всем сердцем, и никогда не полюбит.

Внезапно молодая мать заметила присутствие священника и побледнела.

— Отец… Отец Иан… — прошептала она, смутившись. — Я… Я никак не ожидала вас увидеть… но что это я, входите, входите, пожалуйста!

Немного придя в себя от изумления, она быстро поднялась на ноги и направилась к двери.

— Давайте, я сниму с вас плащ, вы же совсем промокли. Берите табурет, садитесь к огню. Вам нужно обсохнуть и подкрепиться.

Бартелеми подошел к ней с другой стороны, обнял Анну и горячо прижал ее к себе.

Она в испуге повернулась к милому другу:

— Бартелеми!

— Все в порядке, любимая, — успокаивающе сказал арфист. — Нет нужды притворяться, играть в прятки. Я уже исповедовался в наших общих грехах святому отцу. Отец Иан все знает…

Анна освободилась из его объятий.

— Но он же известит епископа!

— Нет, я этого не сделаю, — быстро заверил ее священник. — Это не в моих правилах.

— Так вы не осудите нас на адские муки?

Потирая ладони друг о друга, чтобы согреть их, отец Иан пододвинулся ближе к огню.

— Нет. Я сомневаюсь, чтобы это вам не припомнили на Страшном Суде, но у меня достаточно житейского опыта, чтобы научиться терпимости. Если ты, Анна, счастлива с этим молодым человеком…

Анна одарила Бартелеми нежной улыбкой и, придвинувшись к нему, сплела его руку со своей.

— Я счастлива, отец, я очень счастлива!

— …И если он будет заботиться о тебе и о твоем сынишке…

— Я это сделаю, отец, — серьезно промолвил Бартелеми.

— …То я никому не скажу ни слова о Раймонде Хереви. — Отец Иан сосредоточенно повел носом. — Этот гусь замечательно пахнет, — сказал он.

Анна поняла намек.

— Разделите с нами вечернюю трапезу, святой отец, — предложила она.

— Если вы очень меня попросите…

Малыш Арлетты, здоровенький мальчуган с рыжими волосиками, в точности как у его матушки, родился около полуночи.

Клеменсия понесла весть об этом вниз в зал, где еще с вечера толпились те из замковой челяди, кто сгорал от любопытства и хотел первым узнать новости. Ее голова клонилась от усталости. Хотя сами роды прошли удивительно легко, все же ей пришлось немало поволноваться.

Она толчком открыла дверь.

Леди Петронилла восседала на кресле с высокой спинкой, подвинув его поближе к огню. Она сидела там, как на троне, прямо и гордо. Рядом с ней стоял ее супруг. Вместе они были похожи на нарисованную картинку.

Сэр Гвионн сидел на краю столешницы, покачивая ногой и от нечего делать прислушиваясь к разговору между сэром Жиллем и Вальтером, мужем Клеменсии. На столе стояло блюдо с горкой цукатов и две винные бутылки, обе пустые.

При появлении Клеменсии на нее уставились пять пар глаз.

Щеки Гвионна Леклерка были необыкновенно бледны, при свете свечей его ужасный шрам выглядел рваной красной полоской. Темные глаза ушли глубоко в глазницы.

Вальтер встал и двинулся ей навстречу.

— Все кончилось, — промолвила Клеменсия, обнимая супруга.

Тот погладил уставшую за суматошный день жену по волосам, и протянул ей кубок с вином.

— Выпей, это бонэское, из графских запасов. Его очень любил покойник… Горячее, со специями, прекрасно восстанавливает силы.

Клеменсия одним глотком влила в себя полкубка.

— Ну, что там? — Резкий голос Петрониллы прорезал наступившую тишину. Ее пальцы, словно когти, вцепились в подлокотники кресла. Она сжимала их с такой силой, что на побелевших кулаках были видны обтянутые кожей костяшки. — Не тяни же! — потребовала Петронилла. — Выкладывай быстрее.

— Мальчик. Графиня родила прелестного малыша.

Сэр Гвионн чуть не свалился со стола от радости.

— А мать? — его взволнованный голос звучал хрипло.

Клеменсия с теплой улыбкой поглядела на него.

— С ней все в полном порядке, и…

Но тут снова вмешалась Петронилла:

— Ребенок здоров?

— Здоровее не бывает. У него прекрасные рыжие волосенки, как и у самой графини, — объявила Клеменсия. — Кричит так, что уши закладывает, и уже берет грудь.

Какая жалость, что мальчик; плохо, что здоровый; но известие, что Арлетта сама дает грудь ребенку, поразило Петрониллу в самое сердце. Она много дней молила Господа, чтобы этот ребенок умер. Если же Бог не услужит ей по вере ее, она заранее договорилась с кормилицей, которой было заплачено вперед.

— Но почему графиня сама кормит ребенка?! — возмутилась Петронилла. — Зачем ей это нужно, когда за один медный грош мы можем пригласить сразу двух кормилиц? Она только себя измотает, а мы хотим видеть ее здоровой. На всякий случай я уже позаботилась нанять кормилицу в Ля Рок-Гажеак. Хорошая девчонка, и из хорошей семьи, — добавила она, немного подумав.

Тогда все верили, что младенец воспринимает вместе с молоком кормилицы и ее мораль.

Гвионн Леклерк внезапно распрямился. Клеменсии даже показалось, что он собирается что-то сказать. Но рыцарь промолчал, и она, немного помешкав, ответила на вопрос Петрониллы.

— Такова воля матери: она вскормит дитя сама.

Петронилла в изумлении подняла брови.

— Как обычная крестьянка?

— Если Богородица сама вскормила своего ребенка, думаю, что Арлетта, как добрая христианка, может взять с нее пример.

Гвионн Леклерк еле удержался, чтобы не рассмеяться над выражением лица леди Петрониллы, когда она услышала ответ Клеменсии.

— Передай мои поздравления графине, — от всего сердца произнес Гвионн.

Леди Петронилла в черной злобе посмотрела на рыцаря. Через миг она снова нацепила на лицо ничего не выражающую маску. Задрав подбородок, она поднялась и выплыла из комнаты.

Луи, в общих чертах представлявший, что творилось в расчетливой голове его жены, с волнением смотрел на то, как она уходила. Само собой, он тоже был расстроен, что жена его дядюшки разрешилась от бремени живым мальчиком. Для него это значило, что он вряд ли когда-нибудь станет графом. Тем не менее он уже не раз объяснял своей неистовой женушке, что не чувствует себя готовым бороться за наследство. Он не хотел, чтобы из-за графства Фавелл началась еще одна небольшая война, которых и так было хоть отбавляй в его Аквитании. После того, как Меркадье и его наемники обосновались в Бейнаке, добропорядочные обитатели его окрестностей получили настоящее осиное гнездо под самым своим носом.

Если Бог счел нужным послать его дяде сына и наследника, он примирится с этим. Теперь, когда наступило время осмыслить положение, он понял, что испытывает не только разочарование. Луи чувствовал еще и облегчение. Он был рад, что в последний момент его родственник все же ухитрился зачать наследника. По правде сказать, Луи был вполне доволен своим нынешним положением, ему хватает той земли, той усадьбы, что уже ему принадлежат. Большего ему и не нужно.

Заметив на себе пристальный взгляд голубых глаз графского кастеляна, Луи решил, что пора расставить все точки над «i».

— Извините резкость моей супруги, сэр Жилль, — сказал он. — Ее уже давно мучает демон честолюбия. Ее, но не меня. Мне ничего этого не надо.

Голубые глаза кастеляна сузились в щелочки.

Положение сэра Жилля было ясным. Всегда бывали трудности юридического порядка, если наследник рождался после смерти отца. Будучи кастеляном графа Этьена, он был обязан поддерживать графиню и ее сына, если племянник покойного вознамерится доставить им какие-либо сложности.

— Вы хотите сказать, что не будете выступать против того, чтобы новорожденный унаследовал покойному графу? — вежливо осведомился кастелян.

— Я — нет, — ответил Луи.

Лицо сэра Жилля просветлело.

— Можно дать вам небольшой совет?

— Да, выслушаю с радостью.

— Приглядывайте за своей женой, Фавелл.

Луи кивнул.

— Само собой. До некоторых пор я считал, что ее можно выпускать гулять без поводка, но скоро понял, что он ей необходим — очень крепкий и очень короткий.

— Рад, что мы с вами поняли друг друга, — сэр Жилль дружески похлопал собеседника по плечу.

— Вы передадите наши общие поздравления и привет госпоже графине, леди Арлетте?

— Само собой разумеется, сэр Луи.

Племянник покойного графа откланялся и последовал за своей женой в гостиную.

Отец Теобальд настоял, чтобы сына Арлетты крестили в трехдневный срок. Ему дали имя Люсьен Роберт — в честь святого, в день которого он появился на свет, и в честь деда Арлетты.

Роженица посвятила все свои усилия заботам о ребенке. Подошло Рождество, и хотя Арлетта спускалась в зал, пока Люсьен спал, и пыталась принимать участие в торжествах, они казались ей ненастоящими и проходили словно во сне.

Она продолжала сама кормить ребенка, но частенько обязанности требовали ее присутствия в других местах, и Клеменсия доставила для Люсьена няньку из Домма. Она обмывала ребенка, меняла его пеленки, бодрствовала над ним, когда тот спал — никогда еще на благословенной земле Франции не тряслись так над маленьким красным комочком. Но кормилицей она не была. Хотя многие и поднимали брови в удивлении, Арлетта продолжала кормить свое дитя сама.

Во время кормлений к подруге приходила поболтать Клеменсия.

— Арлетта, тебе пора в церковь.

Она и сама знала это. Оставшись в живых после родов, она, по законам того времени, должна была заказать в часовне благодарственные службы и принести Богу дары, а в Его отсутствие — Его прелатам на земле. Она собиралась выделить на это средства, тем более, что христианская мораль, вслед за иудейской, объявляла рожениц нечистыми, и мужья не могли вступать в интимные отношения со своими женами, пока те не прошли ритуального очищения, как то предписывала Библия.

Арлетта скорчила сердитую гримасу.

— Мне всегда казалось оскорбительным, что слуги Божьи сначала требуют от нас, чтобы мы плодились и размножались, а после того, как мы в страшных муках выполняем Божеский завет, они объявляют нас существами нечистыми. К тому же у меня нет мужа, который заявлял бы свои права на развлечение.

— И тем не менее. По каноническому закону, пришла пора. Теперь Рождество прошло, и сэр Жилль хотел побеседовать с тобою относительно твоего будущего мужа. Он просит, чтобы ты назначила ему время для обсуждения этого вопроса.

— Будущего мужа? — Арлетта провела минувшие пять недель исключительно в заботах о новорожденном, и даже мысль о повторном браке не приходила ей в голову. Было слишком рано думать об этом.

— Я знаю, что уже двое знатных господ закидывали удочки в наш пруд, — продолжала Клеменсия. — Разве он не говорил тебе?

— Да. Но я тогда не приняла это всерьез.

Арлетта посмотрела на ребенка, сосущего ее грудь, и нежно погладила рыже-золотую головку. Она очень любила наблюдать, как умиротворенно сосал ее малыш, как уверен он был в своих правах на материнское молоко. Он был так беспомощен и беззащитен. Так доверчив. Ей нравилось эта чувственная невинность розового ротика, хватающего ее за сосок, нежное чувство поднималось в ней. Эти прикосновения наполняли ее теплотой. Подумать только: большинство аристократок Франции доверяют своих детей кормилицам, вместо того чтобы испытывать это наслаждение самим.

— Куда мне спешить? — промурлыкала графиня. — Я вообще пока не уверена, что захочу выйти замуж еще раз.

— Ты не хочешь брать себе второго мужа? — засмеялась Клеменсия. — Не будь такой наивной, подруга моя. Какое значение имеет в этом деле то, чего ты хочешь и чего не хочешь? Ты теперь графская вдова, а он, — Клеменсия указала пальцем на розово-красный комочек, — нуждается в покровителе и защитнике. Они не позволят тебе долго оставаться незамужней. Ты и сама знаешь это. Земли Фавеллов не маленькие: герцог Ричард хочет быть уверен, что ты не выберешь себе кого-нибудь, кто не будет покорен его власти. И лучший способ завоевать признательность твоего сеньора — выйти за одного из его вассалов.

Арлетта нахмурилась, ибо почему-то перед ее мысленным взором предстало обезображенное шрамом лицо Гвионна.

— Если я и выйду замуж снова, Клеменсия, то — клянусь и адом и раем — только за человека, которого выберу сама.

Клеменсия опустилась на край ее постели и осторожно потрогала крохотную ножку Люсьена, которую мальчик выпростал из пеленок. Она вздохнула.

— Они никогда не позволят тебе выбрать мужа по твоему собственному желанию, ты и сама это знаешь. У сэра Жилля есть уже два послания с брачными предложениями, и оба претендента получили благословение господина герцога.

— Сколько им лет? — спросила Арлетта только для того, чтобы поддержать разговор. В действительности это ее совсем не интересовало.

— Одного из них зовут Балдуин Девиль, ему сорок пять. Другой еще старше.

— Это просто старики. — Арлетта отмела женихов одним широким движением руки, пока Люсьен заканчивал с одной ее грудью. — Ни тот, ни другой мне и задаром не нужны.

— Но Арлетта…

Но Арлетта вспоминала сейчас высокого, стройного Гвионна. Настоящий отец ее ребенка был молод и прекрасен, пусть и со шрамом.

— Если уж мне так обязательно замуж, я найду помоложе.

— Сэр Жилль склоняется на сторону сэра Балдуина, — сообщила Клеменсия. — Тебе непросто будет убедить его в обратном.

Арлетта пристально поглядела на подругу.

— Это он серьезно?

— Несомненно. И если бы ты не сидела дни и ночи с Люсьеном, то сама бы это почувствовала.

— На это я не пойду никогда, ты знаешь. Я никогда не возьму в мужья человека, который мне безразличен. Один раз я попробовала, и чего мне все это стоило?

Клеменсия беспомощно развела руками.

— Я не вижу способа, как ты можешь избежать этого брака. Если сам герцог Ричард рекомендует этого человека…

Люсьен уснул у груди Арлетты, его головка свесилась вниз, из ротика стекало молоко. Арлетта подобрала полы своего халата и обтерла ему губки муслиновой материей. Задумавшись, она смотрела на потрескивающие в очаге дрова.

— Клеменсия! — вдруг воскликнула она.

Подруга, хорошо изучившая свою госпожу, знала, что такой тон у нее обычно обозначает волнение. Она вопросительно посмотрела на нее.

— Да?

— Пора домой.

Клеменсия моргнула.

— Домой?! Ты имеешь в виду, в Бретань?

— Вот именно. Не смотри на меня с таким удивлением. Я не видела своего отца вот уже посчитай сколько лет.

— Твой отец так болен, что не узнает тебя.

— Я это понимаю. В последнем письме Элеанор было сказано, что его состояние еще ухудшилось. Он долго не протянет. Мне хочется, чтобы он взглянул на своего внука, прежде чем душа его переселится в ад.

— Сэру Жиллю это не понравится.

— У него нет прав не отпустить меня. Да мы и ненадолго.

— А как же женихи?

Арлетта улыбнулась.

— Им просто придется немного подождать, пока я не вернусь обратно. Когда возвращусь из Бретани, я рассмотрю их предложения, но никак не раньше.

— Может быть, ты сама сообщишь сэру Жиллю о своем решении, — замялась Клеменсия. — Мне кажется, будет лучше, если он услышит об этом из твоих уст.

— Естественно. А ты пока займись подготовкой очистительных служб.

По ее тону Клеменсия поняла, что разговор закончен.

— Арлетта, ты опять от меня что-то скрываешь.

Графиня широко раскрыла глаза.

— Скрываю? Да о чем ты говоришь? Я просто хочу повидаться с отцом. Разве это не естественное желание?

Клеменсия помнила, как Франсуа де Ронсье воспитывал свою дочь, поэтому ей показалось не только неестественным, а вообще чудом, что Арлетту потянуло в старый мрачный Хуэльгастель. Но вслух она ничего не сказала и, еще раз взглянув на подругу, отправилась на поиски отца Теобальда: заказать службы, которые очистят Арлетту.

Весь январь Арлетта уклонялась от обсуждения своего повторного брака, туманно обещая всерьез заняться этим весной, когда Люсьен немного окрепнет.

В феврале в ворота замка влетел всадник на взмыленном коне, доставивший Арлетте послание от Элеанор де Ронсье. В письме содержались важные новости, которые только укрепили ее желание поскорее увидеться со своими родственниками.

В день святого Хилария года 1196-го.

Дорогая дочь, пред Господом я подруга твоя любезная есмь.

Хотя горе грудь мне теснит, что не могу я утешить тебя вестями отрадными о здравии отца твоего, но сердце мое этим письмом облегчилось.

Епископ града Ванна прибыл намедни в нашу обитель службу Господню исправить, и с собою эпистолу судебную принес. Решение по делу о вине отца твоего в гибели Джеффри, герцога нашего, в суде выслушано. Слава Богу, оно гласит, что явных доказательств вины отца твоего нет.

Ведомо, что дело начато было со слов одного мужа. Муж тот не очень знатен, лишь рыцарского звания. И суд порешил, что слово графа, пусть и немощен он ныне, более весомо, нежели навет простого рыцаря. Думаю, что и бабка твоя к решению суда касательство имела. В суде говорила она с усердием великим за сына своего, словно в дни молодости своей возвратившись.

Теперь можем мы в замок наш родовой вернуться, ибо вина с отца твоего снята.

А ты, дорогая дочь, вновь наследница Хуэльгастеля.

Надежду я питала, что отец твой, узнав о своем оправдании, исцелится от болезни своей. Но все осталось по-прежнему; ни рукою, ни ногою шелохнуть он не может. И выходит, что остается ему уповать лишь на Господа нашего.

Пишешь ты, сэр Жилль, мужа твоего управитель, хочет, чтобы выбрала ты себе нового супруга. Бабка твоя тебе передает, чтобы на сей раз ты супруга себе искала получше, не злодея либо еретика какого. Снова напомнить тебе желаю, что Люсьен, сын твой, со временем и господином Хуэльгастеля станет. И любой муж, коего возьмешь, ему защитником быть должен.

Бабка твоя тебя самолично узреть желает, и я тоже.

Более шестидесяти зим ей ныне от роду, но духом она все так же несгибаема. Лишь только узнав об окончании дела в суде, сразу же вещи свои принялась собирать, чтобы скорее на родину возвратиться. Дом ее в Хуэльгастеле, и все годы эти проведенные среди стен монастырских, была она беспокойна, словно львица за прутьями клетки.

А вот мне жаль расставаться с домом святой Анны.

Хоть скорбела я по супругу моему, но мир в Господе обрела здесь. Дни в обители текут незаметно, без радостей, без тревог, без треволнений, и это по душе мне.

Также хочу я тебе сообщить, что в годы столь долгой нашей отлучки замком и подворьем управлял сэр Хамон ле Мойн, похвально и честно, и имение господина своего сохранил и приумножил. Жаль, что стар он становится; говорит, память его слабеет, и не хочет больше отправлять службу хозяйскую.

Жена его, Дениза, которую ты должна помнить, тоже за замком и двором приглядывала. Но осенью минувшей Господь взял ее душу, и теперь сэр Хамон вдовец. Сын его старший, по имени Джехан, вернувшись с границы, помогает пока отцу в его службе. Теперь он рыцарский оруженосец.

За тебя и за сына твоего, дочь моя, неустанно молюсь Господу. Пусть пошлет вам он счастье, и да минут вас все скорби и несчастья.

Ответ свой направляй в Хуэльгастель. Верю, что скоро свидимся мы.

Да благословит тебя Господь вседержитель наш, и сохранит тебя в здравии от всякого зла. Аминь.

Мачеха твоя любящая,

Элеанор де Ронсье, графиня.

Откинувшись на спинку скамьи, Арлетта снова и снова перечитывала полученное письмо, пытаясь в его строчках уловить больше, чем там содержалось. Ей сразу же бросилось в глаза, что мачеха ее снова назвала себя графиней и запечатала послание родовой печатью рода де Ронсье. Все эти недобрые годы Элеанор, которую больно ранил ущерб, причиненный чести семьи де Ронсье, воздерживалась употреблять свои титул и печать, пока ее графское достоинство находилось под сомнением. Но теперь она снова ими воспользовалась.

Арлетта думала о своей старой бабушке, об отце. Она была рада, что ее близкие получили право вернуться в свой замок. Но беда была в том, что победитель возвращался в свои владения, прикованный к носилкам. Интересно, осознал ли отец все значение этих новостей? Если он действительно так болен, как можно было понять из писем мачехи, то будет считаться хозяином замка только номинально, а управлять от его имени будут другие. Кто же? Сэр Хамон был чересчур стар, а Элеанор интересовали только духовные материи. Пока, несомненно, этим займется бабушка, невзирая на свой преклонный возраст. И, возможно, в делах управления ей поможет Джехан.

Арлетта была рада узнать, что Джехан вернулся. Он был парень очень неглупый, и даже ребенком относился к порученному делу с большой ответственностью. Из него может получиться хороший сенешаль.

Характером молодой рыцарь походил на сэра Жилля — спокойный, доброжелательный к людям, он был ровен и учтив в обращении. Вспомнив о своем помощнике по делам хозяйственным, Арлетта невольно подавила вздох. Она настаивала на том, что отправится в Хуэльгастель, как только погода потеплеет. Сенешалю эта ее задумка не нравилась, и Арлетта готовилась к долгим спорам. Но когда она дала ему прочитать полученное письмо, сэр Жилль на удивление легко дал свое согласие на ее поездку.

Наконец зима перевалила за половину, и ночи стали укорачиваться.

Арлетта сидела в зале, следя за тем, насколько тщательно слуги проводят ежедневную уборку помещений и чистку мебели, когда к ней подошел сэр Жилль.

— Извините меня, госпожа. Разрешите побеседовать с вами с глазу на глаз? — промолвил он.

Арлетта догадывалась, о чем мог быть этот разговор. Несомненно, о ее браке. В последнее время он прямо-таки помешался на этой почве. Но понимая, что добряк-кастелян старается исключительно в ее интересах, Арлетта подавила свое раздражение по поводу неуместной, по ее мнению, спешки и, приветливо улыбнувшись, ответила:

— Само собой разумеется.

Сэр Жилль сопроводил ее до часовни, где они присели на скамью.

— Госпожа, я думаю, что вы и сами догадываетесь, какую тему я хочу обсудить с вами…

— Мое замужество, полагаю?

Сэр Жилль утвердительно кивнул.

— В ближайшее время вам придется сделать свой выбор, госпожа моя. Женихи нервничают, беспокоятся.

— Я очень ценю вашу преданность нашему дому, уважаемый сэр Жилль. Конечно же, значение этой помолвки трудно недооценить, но я не могу решиться на столь ответственный шаг, не посоветовавшись с членами моей собственной семьи.

— Вы все еще намереваетесь посетить их?

— Почему бы нет?

Сэр Жилль нахмурил лоб.

— Мне казалось, что ваш отец настолько хвор, что не может говорить.

— Это, к сожалению, и в самом деле так. Но у меня есть еще мачеха и бабушка, советы которых я с готовностью выслушаю. Мне бы хотелось обсудить столь важное дело и с ними тоже. Сэр Жилль, эта поездка не просто мой пустой каприз — это насущная необходимость. Надеюсь, вас тоже порадовало то обстоятельство, что отныне мой сын является наследником не только Ля Фортресс, но и Хуэльгастеля?

— Само собой, моя госпожа.

— Я хочу отправиться в путь в ближайшее время. Со мной поедет леди Клеменсия. Нам не надо обширной свиты. Я хочу взять с собою сэра Гвионна и полдюжины воинов для охраны.

— Вы считаете, что сэру Вальтеру не нужно сопровождать вас в пути вместе со своей женой?

— Нет. — По какой-то причине, которую и сама Арлетта до конца не понимала, было решено, что сэр Вальтер остается в Ля Фортресс. Клеменсия просила Арлетту включить его в состав свиты, но графиня, которая редко в чем отказывала подруге, на этот раз внезапно заупрямилась. Она ответила Клеменсии, что в Бретани они долго не пробудут, и их с мужем разлука ненадолго. Мнения самого сэра Вальтера Арлетта даже не посчитала нужным спросить. Время было такое, что рыцарям часто приходилось разлучаться со своими женами.

— Пусть Вальтер остается здесь.

Услышав такое решение, кастелян еще раз в знак согласия наклонил голову.

— Сколько времени вам потребуется, госпожа моя?

— Это в большой мере зависит от того, что я застану в Хуэльгастеле. На время моего отсутствия я поручаю замок и управление всеми поместьями исключительно вам, дорогой господин сэр Жилль.

— Спасибо за доверие, сударыня. Надеюсь, вы известите меня, как только решите, кого изберете своим будущим супругом?

Теперь уже наклонила голову графиня.

— Я буду непрестанно держать вас в курсе своих дел через гонцов и курьеров. И мне бы хотелось, чтобы гонцы по возвращении в Хуэльгастель привозили от вас письменные отчеты о положении дел тут, в Аквитании.

— Разумеется. И когда же вы намерены отправиться в путь?

Арлетта немножко подумала.

— Скажем, после пасхи, когда станет совсем тепло.

Я собираюсь взять с собой Люсьена, чтобы показать моим родственникам, и не хочу, чтобы он простудился в дороге и захворал.

 

Глава двадцать шестая

Хуэльгастель, май 1196 года.

После почти десятилетнего отсутствия Арлетта снова вошла в свою бывшую горницу в отцовском замке. Время было пополудни, она только что прибыла из Аквитании и даже еще не сняла наброшенный на плечи дорожный плащ. На руках она держала сынишку.

Комнатка была пуста. Арлетта как зачарованная смотрела на настенные росписи, до боли знакомые по годам детства — цапли все так же гордо поднимали к потолку свои длинные шеи. Фреска была не совсем такая, как прежде: цвета поблекли, побелка полустерлась, фигурки птиц уже не так четко выделялись на фоне стены. Окрашенные в бордовый цвет потолочные балки, сужавшиеся к стенам, стали темно-коричневыми от многолетней грязи и копоти.

Рука времени повсюду наложила свой отпечаток, однако, осматривая замковые коридоры, Арлетта подмечала не только признаки упадка, но и улучшения. В первую очередь, выгодно отличались от прежних конюшни, еще в годы ее детства порученные заботам Обри и Олье — они изменились до неузнаваемости. Постройка обзавелась пристроем, размещенным под дозорной тропой, где помещались дополнительные шесть стойл. Значительной починке и перестройке подверглась замковая оружейная палата, причем, судя по всему, обитатели Хуэльгастеля занимались ей в истекшую зиму, так как новоотесанные слеги на фоне старых потемневших бревен сразу бросались в глаза. Был замощен внешний дворик, причем не брусчаткой, а плоскими мергелевыми плитами. Это Арлетта заметила не сразу, а только когда вынесла погулять на свежий воздух своего Люсьена. Как и сообщала в последнем письме Элеанор, сэр Хамон и молодой Джехан, на чье попечение был оставлен замок, старались вовсю.

Заглянув на конюшню, Арлетта не признала конюха, бросившегося ей навстречу. Она не была с ним знакома.

В жилой зоне течение времени ощущалось острее всего. В зале нужно было провести основательную уборку. Портьеры были грязными и изодранными. Выставка оружия на стенах, которая была когда-то гордостью замка, не производила такого впечатления, как раньше: полированный булат потускнел, а кое-где в углублениях подернулся патиной. Оловянная посуда в горках была покрыта слоем пыли. Из писем Элеанор Арлетте было известно, что леди Дениза, супруга сэра Хамона, скончалась прошлой осенью, а сами хозяева вернулись в Хуэльгастель из монастыря всего несколько месяцев назад — зал и жилые покои носили явные следы запустения. Должно быть, леди Дениза в последнее время перед смертью махнула на все рукой. Но почему Элеанор и Мари до сих пор не отдали слугам распоряжения все начистить и протереть? Был ли граф Франсуа болен еще тяжелее, чем она представляла это себе, находясь вдалеке?

— Элеанор! Элеанор! — позвала Арлетта, сворачивая в коридор, который вел из горницы в часовню, а затем в жилую зону.

Она заранее сообщила своей приемной матери примерную дату своего прибытия, но получилось так, что поездка прошла чересчур гладко, а потому они прибыли раньше ожидаемого срока.

— Элеанор! Я Арлетта! Я вернулась!

Домой. Даже после десяти нелегких лет тревог и волнений Хуэльгастель оставался для нее родным домом.

Она услышала шуршание юбок, затем шлепанье задников туфель по голому, не покрытому коврами полу, и, наконец, перед нею, приветливо улыбаясь, появилась сама Элеанор.

Внешне она была все такой же, ничуть не постаревшей. Белизна ее лица плавно переходила в белую материю чепца, а волосы были закручены на затылке в пучок, почти неприметный под плотно прилегающей к голове барбеткой и убором, которые она носила еще в монастыре. Платье ее было однотонного темного цвета, а покрывало — из обычного беленого полотна. На груди поверх платья красовался массивный серебряный крест.

— Арлетта! Дорогое дитя, как я рада видеть тебя! Ты выглядишь такой здоровой, такой счастливой! Это твой сын?

Элеанор взяла падчерицу за руку и подвела ее поближе к запыленному окну, завистливо рассматривая крошечного человечка. Люсьен не спал и с большим интересом глядел на незнакомое ему лицо, а еще внимательнее — на блестящее распятие на груди подошедшей женщины.

— Да, это наш Люсьен. — Арлетта протянула свое драгоценное дитя графине Элеанор.

Та с осторожностью приняла его на руки.

— О, какая прелесть! — воскликнула она. — Какие у него роскошные зеленые глазки! Должно быть, в отца.

— Не совсем так. Сперва они были карие, цвет его зрачков изменился только недавно.

С нежностью Элеанор погладила рыжие волосики на макушке.

— Вот эту огненную шевелюру он унаследовал от тебя. Милое, милое, прелестное существо! Посмотри, Арлетта. Такой маленький, а какое совершенство!

Мать улыбнулась.

— Он растет не по дням, а по часам. Сейчас ему идет уже пятый месяц.

Люсьен заморгал, а затем протянул крохотный кулачок и ухватился за крест на груди. К ужасу своей матери, пощупав крест несколько секунд, он потянул серебро ко рту и начал с чмоканьем сосать ноги распятого.

— Ого! — Арлетта даже покраснела от неожиданности и подняла руку, чтобы отобрать у ребенка неподходящую игрушку. — Извини, Элеанор…

К удивлению молодой матери, собеседница остановила ее.

— Пусть забавляется. От этого никому не будет вреда.

И тогда Арлетта заметила склоненную голову и грустную улыбку графики, немного отрешенную, словно мысли ее были в это время о вечном. Сердце Арлетты судорожно сжалось в порыве жалости к Элеанор. Если бы Господь даровал ей за ее молитвы такого же маленького человечка, жизнь графини была бы совершенно другой. Материнство помогло бы ей избавиться от фанатичной веры во Всевышнего, которая заставляла ее отрекаться от мира и от самой себя. Материнство спасло бы ее для жизни в этом мире.

Арлетта неосознанно вздохнула.

Услышав ее вздох и не угадав его действительную причину, Элеанор виновато улыбнулась.

— Извини меня, милая. Я думаю только о себе. Ты, наверное, ждешь не дождешься поскорее свидеться с отцом. — Она немножко помолчала, как бы отыскивая подходящие случаю слова. — Сейчас с ним сидит твоя бабка. В последнее время мы боимся оставлять его одного. Арлетта, я должна честно предупредить тебя: за последнее время его состояние заметно ухудшилось.

— В чем это выразилось?

Хозяйка замка передала дитя матери.

— В течение всех этих лет твой отец хоть и потерял способность говорить, но двигать глазами и глотать он мог, так что можно было накормить его с ложечки. И я всегда делала это сама. Но в последние недели, — Элеанор сделала паузу, чтобы откашляться, — в последние недели Бог отнял у него даже и этот последний шанс выжить. Он угасает прямо на наших глазах. Чудо, что ты застала его живым.

Обменявшись полными понимания взглядами, женщины вышли в коридор рука об руку.

— А если бульон или жидкую похлебку? Неужели он не может принимать пищу даже в таком виде? — содрогнулась Арлетта.

— Я и сама думала об этом. Еда попадает ему не в то горло, он задыхается. Это просто ужасно.

Она повернулась и сжала руку падчерицы.

— Я очень рада, что ты, госпожа графиня, нашла время приехать и навестить нас. Теперь все в руке Божией. Ежедневно к нему приходит отец Йоссе. Если его состояние еще ухудшится, он даст ему последнее помазание и отпустит грехи перед кончиной. Но как бы там ни было, твой отец будет рад увидеть своего внука.

— А как он узнает, что перед ним его внук? Понимает ли он, что происходит вокруг него?

— Да-да, он до последнего дня оставался в здравом уме. — Голос Элеанор дрожал от слез. — В этом-то и заключается наша трагедия. Стоит только поглядеть ему в глаза, чтобы понять, что он отлично понимает, что с ним и где он.

— Бедный отец!..

— Да, воистину. Ужасно дожить до такого. Он — мученик на земле.

Хотя предупреждение Элеанор должно было настроить ее на соответствующий лад, Арлетта все равно увидела не то, что ожидала увидеть, когда переступила порог опочивальни Франсуа де Ронсье.

Жаровня, полная чадящих углей, и пылающий камин наполняли комнату зноем и дымом. Едкий запах щипал ноздри. В огонь бросали щепотки благовоний, чтобы сделать воздух в помещении пригодным для дыхания, но чистый и сильный аромат горящих растений смешивался с другим, отвратительным запахом. Это была ужасающая вонь разлагающегося тела. Арлетта почувствовала ее и остановилась. Она однажды уже вдыхала этот запах — в этой же горнице, в раннем детстве, когда умирала ее мать. Тогда она еще не понимала, что он означает. Но теперь…

Пересекая комнату из угла в угол, она цеплялась длинным подолом своей юбки за камыши, застилавшие пол. У изголовья постели на табурете сидела старуха в траурном вдовьем облаченье, ее скрюченная рука сжимала трость с серебряным набалдашником. Она отвела взор от истощенного тела на постели и посмотрела на вошедших женщин. Плечи старой женщины согнулись под грузом прожитых лет, она так съежилась и сморщилась, что халат, пошитый несколько лет назад, висел на ней мешком. Но голова ее была поднята гордо и высоко. Со щек и подбородка, прорезанных морщинами, свешивались дряблые складки кожи, резко выделялся острый нос, похожий на клюв ястреба. В глубине темных глаз сидящей, казалось, пробегали искорки. Хотя Мари де Ронсье и сильно постарела, она не утратила ничего из своей прежней гордой повадки.

— Арлетта? — Сгорбленная старуха вся подалась к двери, опираясь на клюку, а черные глаза ее заблестели еще сильнее. — Неужели это ты?

Ее голос, до сих пор сильный и властный, скрипел, словно плохо смазанные ворота.

— Она стала плохо видеть, — шепотом объяснила Элеанор.

Оставив на время без внимания недвижное тело, укрытое покрывалом, Арлетта опустилась на колени перед бабушкой.

— Да, бабушка, я — Арлетта. Я приехала к вам погостить.

Сказав это, она поцеловала бледную, без единой кровинки, щеку старухи.

— На три дня раньше, чем обещала.

Мари произнесла это утверждение отрывистым голосом, казавшимся с первого впечатления невежливым — так она привыкла разговаривать с подчиненными за долгие-долгие годы жизни в Хуэльгастеле.

Арлетта спрятала снисходительную улыбку. Бабушка изменилась только внешне, но внутренне — нисколько.

— Да. Нам просто повезло. Ты простишь меня за раннее прибытие?

Взгляд черных глаз смягчился.

— Простить тебя? Не говори глупостей, девчонка! А это кто у тебя?

— Это Люсьен, твой правнук.

Тощая и сухая, обтянутая кожей рука протянулась к розовому младенцу и потрепала его по щеке.

Люсьен счастливо заурчал и схватился ручонкой за прабабушкин палец.

— Ты ему нравишься, Мари, — сказала молодая мать.

Бабушка что-то забормотала и потрясла своим пальцем. Люсьен улыбнулся.

— У него смолоду хорошая хватка, — решительно заявила она, и помимо ее воли, довольная улыбка растянула ее губы. — И у него волосы Франсуа.

— Да, бабушка, — сказала Арлетта, благодаря Бога за то, что он создал ее сына таким улыбчивым и приветливым. Присутствие стольких незнакомых людей сразу, казалось, только забавляло его; он начал гукать и ворковать, словно лесная горлинка.

Бабушка заулыбалась сильнее.

— Твой Люсьен очарователен, дитя мое, и я очень рада, что смогла его увидеть, прежде чем очи мои закроются навсегда.

— О, бабушка…

— Не жалей меня, детка. Не надо жалеть. Жалость никому не приносит пользы в нашем жестоком мире. Вот, я научилась передвигаться с клюшкой, — сохраняя все тот же повелевающе-насмешливый тон, Мари перевела разговор на другое. Она отвернулась от правнука. — В конце концов, сейчас твоя жалость гораздо больше нужна твоему отцу, чем мне. Посмотри на него, внучка.

Арлетта набрала побольше воздуха в легкие и заставила себя взглянуть на постель.

Граф Франсуа де Ронсье, человек, который когда-то был так свиреп и могуч, что мог голыми руками в рукопашной схватке опрокинуть на спину любого рыцаря в своих владениях, который однажды сумел укротить самую необъезженную лошадь во всем герцогстве, теперь был едва заметен под ровной гладью покрывала. У него почти не осталось волос, а те, что еще не выпали, прилипли к его потному голому черепу грязными рыжими прядями. Щеки ввалились, глаза запали в глазницы, а кожа лица, если не считать веснушек, оставшихся словно напоминание о прошлом, была цвета грязной кости. Ладонь, высовывавшаяся из-под покрывала, напоминала плоскую корявую щепку. Граф Франсуа походил на труп — тело его было телом девяностолетнего старика. А ведь ему было только сорок четыре.

Вспомнив, что, по словам Элеанор, отец сохранил свой разум, Арлетта постаралась, чтобы ужас, охвативший ее, нельзя было прочитать по ее лицу. Она смотрела в широко открытые карие глаза живого трупа и, не вставая с колен, облокотилась об изголовье.

— Здравствуй, папа.

Человек, лежащий на постели, мигнул, но на его лице не дрогнул ни один мускул.

Арлетта проглотила горький комок.

— Я — твоя дочь, папа. Я приехала показать тебе внука.

Франсуа мигнул еще раз.

Очень странное занятие — пытаться говорить с тем, кто не имеет возможности отвечать.

— Элеанор, он мне мигнул. Значит ли это, что он услышал и осознал мои слова?

Элеанор подошла к своей падчерице.

— Да. Это единственное движение, которое он еще может производить. Одно мигание у него обозначает «да», или его согласие на то, о чем ему говорят. Два мигания обозначают «нет».

Арлетта поднесла Люсьена поближе к лицу своего отца.

— Папа, это твой внук. Это Люсьен Роберт Фавелл.

Франсуа снова мигнул. Его глаза увлажнились.

— Элеанор, папа сейчас заплачет, — произнесла Арлетта, чрезвычайно растроганная. — Кажется, я принесла ему только ненужные страдания.

Она прижала ребенка к себе.

Набожная хозяйка замка, которая тоже смотрела в истощавшее лицо своего мужа, заметила, что он мигнул дважды.

— Нет, Арлетта. Это слезы счастья. Ты сделала его счастливым. Покажи ему Люсьена еще раз.

Арлетта нехотя повиновалась.

— Это Люсьен, папа. Твой внук.

Франсуа снова мигнул. По его впалым щекам скатилась слеза. Элеанор тут же утерла ее платочком.

— Арлетта, на сегодня хватит, — сказала она. — Его, когда он в таком состоянии, очень легко утомить. Давай я проведу тебя в подготовленную для вас комнату.

Арлетта снова заставила себя улыбнуться.

— Матушка, в этом нет нужды. Я здесь выросла, я отлично помню дорогу.

Гвионн думал об Анне, своей жене перед Богом. Он еще не простил ей, что она покинула его, даже не потрудившись сообщить, куда направилась. Он предполагал, что она с сыном вернулась в Кермарию. Теперь, когда он тоже в Бретани, и до старой усадьбы его отца рукой подать, ему хватило бы одного дня, чтобы добраться туда и проверить правильность своих предположений. Но что-то удерживало его.

Арлетта.

Его удерживала Арлетта Фавелл, урожденная де Ронсье, мать его второго сына. Она до сих пор любила его, в этом он был уверен, а еще больше любила свое, то есть их общее, дитя. Она сама позаботится о том, чтобы по всем юридическим канонам Люсьен унаследовал как владения де Ронсье, так и Фавеллов. Леклерк же был ей больше не нужен. Он послужил ее целям — даже, пожалуй, слишком добросовестно.

Это было обидно.

Теперь, когда он выполнил свою миссию, Арлетта больше не ощущала в нем нужды. Конечно, он мог угрожать, что обнародует правду, но если он так поступит, то поставит под угрозу права наследования своего сына, а добиться передачи земель де Ронсье внуку убитого графом рыцаря представлялось ему самой действенной местью. Так что ему лучше пока держать язык за зубами.

Зачем же он продолжает оставаться в львином логове? Теперь лев стар, увечен, и совершенно беспомощен. Лев больше не мог считаться достойным противником. Игра окончена. Он победил.

Почему он не мог выкинуть ее из своих снов?

Почему он не хотел вернуться к Анне и заявить свои права на нее?

Дочь графа, и сама графиня — с большими голубыми глазами, с робкой улыбкой — это она завладела всеми его думами и помыслами. Перед его мысленным взором возникали то ее распущенные рыжие волосы, то стройное белое тело. Воспоминание о запретной сладости ее объятий, о том, как ее гибкие руки переплетались в постели с его руками, наполняло собой каждую минуту его существования.

Несмотря ни на что, он хотел ее.

С момента рождения сына Арлетта не подпускала его к себе настолько близко, чтобы у них появилась возможность уединиться; она держала его на расстоянии. Конечно же, все делалось очень вежливо — она вовсе не хотела ссориться с ним, в ее намерения не входило избегать его. Совсем наоборот, во время поездки в Хуэльгастель графиня часто требовала, чтобы Гвионн ехал рядом с нею, и непрестанно расспрашивала его о таких предметах, как охота, счетоводство, выездка лошадей, даже искусство боя на мечах — некоторые из этих тем ни одна женщина до сих пор никогда с ним не обсуждала. Арлетта даже призналась ему, что, будучи помоложе, очень любила стрельбу из лука. Она расспрашивала его о том, как делают кольчуги, и внимательно выслушивала его долгие объяснения. Все это было очень мило, но при этом она продолжала держаться от него на расстоянии вытянутой руки. Она, которая родила ему сына.

Он знал, что Арлетта продолжает любить его. Но и он страстно желал ее.

Он сойдется с нею еще раз, и не потому, что любит ее. Ему нужно от нее освободиться.

А потом он отправится в Кермарию.

Арлетта встретилась с Клеменсией в верхней горнице.

— Ну, как ты нашла своего отца? — спросила она.

Арлетта покачала головой.

— Он выглядит как покойник.

Она вздохнула и только теперь поняла, как сильно устала. Эти длинные переезды, вечная забота, как бы в дороге не захворал Люсьен; да мало ли что еще. За время, прошедшее после родов, она никогда так не нуждалась в отдыхе, как сейчас. Одного только путешествия вполне хватило бы, чтобы изнурить и более сильную женщину. Кроме того, у нее стало очень тяжело на душе, когда она увидела, насколько безнадежно положение ее отца. Письма Элеанор, казалось, должны были подготовить ее к самому худшему, но выяснилось, что Арлетта все-таки не представляла, насколько тяжело состояние ее отца. На самом-то деле он помнился ей таким, каким был в годы ее детства: сильным и жизнерадостным мужчиной. О его болезни она знала только с чужих слов да из пергаментов, присылаемых мачехой. Так трудно привыкнуть к мысли о том, что отец, которого она так живо помнила, теперь лишь безжизненное подобие человека, лежащее на старой родительской постели.

Клеменсия искоса взглянула на нее.

— Судя по твоему виду, тебе сегодня не намного лучше, чем ему, — сказала она с откровенностью, позволительной только старым, испытанным друзьям.

— Я и в самом деле очень устала.

Клеменсия снова заговорила.

— Тогда отправляйся отдыхать. Это пойдет тебе только на пользу.

— Не могу я. В любую минуту ему может стать хуже. Кроме того, — Арлетта обвела широким жестом все помещение, — теперь бабушкины глаза не видят того, что видим мы с тобой; она не может в таком возрасте и настроении уследить за всем, что творится в замке. Да и Элеанор, как мне кажется, в последнее время в основном сидела у постели больного, а не следила за порядком. Много, очень много всего предстоит сделать в ближайшие дни. Я не имею права отдыхать.

Подруга взяла ее за руку.

— Это чепуха. Послушай меня, Арлетта. Если ты будешь переутомляться, твоему сыну особой пользы это не принесет. У тебя иссякнет молоко. Так что иди и поспи.

— А как насчет всего остального?

— Предоставь это мне. Я знаю, что нужно делать. Если ты срочно понадобишься твоему отцу, я разбужу тебя.

— Я еще не встречалась ни с сэром Хамоном, ни с Джеханом, — печально возразила Арлетта. — Больше мне хотелось бы видеть последнего.

— Это никуда не уйдет. Пригласишь их к себе, как только отдохнешь. — Клеменсия слегка подтолкнула свою подругу. — Давай, давай, отправляйся в постель. Если я увижу тебя внизу в течение ближайших двух часов, тотчас же отошлю тебя обратно наверх.

И вот Арлетта снова лежит на той же постели, где когда-то они спали вместе с Клеменсией. Рядом с нею, в фамильной колыбели рода де Ронсье в объятиях здорового сна посапывает Люсьен. Ручонки его запрокинуты за голову, кулачки слегка разжаты. Его розоватые щеки чуть подрагивают, а на губах застыла улыбка. Он заснул в тот самый момент, когда Арлетта попыталась накормить его, и она уложила сына в семейную реликвию.

Вероника с охапкой грязного белья, которое должно было подвергнуться кипячению, отправилась вниз. Без сомнения, Клеменсия найдет достаточно занятий ее рукам в грандиозной работе по уборке старого замка.

Сама Арлетта валилась с ног от усталости. Она легла и закрыла глаза в ожидании, когда сон придет к ней. В ее сознании проносились обрывки мыслей.

Ей было стыдно, что она свалила все заботы по хозяйству на Клеменсию. Это можно было расценивать как нанесение обиды сэру Джехану и сэру Хамону, которые немало потрудились, чтобы сохранить замок хотя бы таким, каким он предстал ее взору. Арлетта понимала, что сенешаль и его сын занимались главным образом надзором за многочисленными землями и владениями де Ронсье, а также делами военными, поэтому с момента смерти леди Денизы все внутреннее хозяйство замка постепенно приходило в упадок. Собственно говоря, никто и не ожидал, что мужчины с полной отдачей сил займутся делами, испокон веку считавшимися полем деятельности женщин. Хотя неплохо бы было спросить, кто все-таки отвечал за поддержание порядка и чистоты в жилой зоне с того дня, как семейство получило разрешение вернуться из монастыря в замок. Наверное Лена, служанка ее бабушки, кто же еще?

Все ее тело наполнилось истомой, но не приятной, а какой-то болезненной. Она зевнула.

Уже засыпая, Арлетта подумала, где же ляжет Клеменсия. Так как сэра Вальтера с ними не было, она могла прийти к ней и лечь в эту же постель, как это делала, когда они были детьми. Если она захочет спать отдельно, существовала еще комнатка с высоким сводчатым потолком и крохотной прорезью окна. Чтобы попасть туда, надо было от покоя Арлетты спуститься на один ярус по витой лестнице. Если Клеменсия захочет остаться одна, пусть идет туда. Арлетте вдруг вспомнился бывший ухажер ее подруги, Морган ле Бихан. Последняя ее мысль перед тем, как уснуть, была о том, успела ли та увидеться с ним. Служит ли он до сих пор на соколятне? Когда она проснется, надо будет не забыть поговорить с ней на эту тему.

Разбудил ее звук отодвигаемой дверной задвижки. Открыв глаза, она увидела, как дверь медленно отворяется. Перед ее взором предстала чья-то широкая спина. Она тотчас же узнала обладателя спутанных на затылке темно-каштановых волос. Это был Гвионн Леклерк.

Она села в постели, поднявшись так резко, что у нее закружилась голова.

— Гвионн! Что это все значит?! Почему ты здесь? И зачем это ты запираешь дверь?!

Он приложил палец к губам и подошел к постели.

— Чш-ш-ш. Лучше, если мы будем говорить шепотом. Я извиняюсь, что мне пришлось потревожить тебя, но этот разговор нельзя долее откладывать. Я рад, что наш сын наконец-то уснул.

— Ты не должен называть его нашим сыном, даже между нами. Это очень рискованно. — Не до конца пробудившись ото сна, Арлетта помотала головой, чтобы стряхнуть с себя последние остатки дремы. — Никто не видел, как ты входил сюда? Если ты будешь так неосторожен, то, сам понимаешь, может разразиться скандал, и все, ради чего мы столько перетерпели, полетит в тартарары. Если возникнут сомнения в том, что Этьен — запомни, Этьен, — был отцом Люсьена, нам троим будет очень плохо.

Он ободряюще улыбнулся.

— Меня никто не видел. — Опустившись коленями на камышовую подстилку перед кроватью, он схватил ее руку и поднес к своим губам.

Арлетте давно не хватало альковных утех, которым они предавались в ее опочивальне в Ля Фортресс, и ее охватило желание прильнуть к нему, слиться с ним… Но так быть не должно. Ради их сына она обязана поскорее выпроводить рыцаря из спальни.

— Нам надо поговорить, — в голосе Гвионна звучали нотки умелого соблазнителя. — Мне невыносимо знать, что мы с тобою живем по одиночке, как будто в разлуке. Это путешествие далось мне очень нелегко — видеть тебя так близко каждый день и час, и не сметь коснуться даже твоей руки. Я хочу прикасаться к тебе, Арлетта. Разреши мне дотронуться до тебя.

Он говорил, и графиня чувствовала, что с каждым его словом ее сопротивление слабеет, но все же ей хватило сил отвести от себя его руки. Там, где ее кожи касались пальцы молодого рыцаря, остались белые пятна.

— Все это ради… — она старалась говорить как можно убедительнее, — ради будущего Люсьена…

— А как же я? Неужели мои желания ничего уже не значат? Разве я не вижу, как тебя тянет ко мне? Арлетта, любишь ли ты меня?

Графиня заставила себя отвернуться, но Гвионн повернул ее голову к себе, взяв рукой за подбородок. Его глаза были темными и печальными.

— Любишь, знаю, что любишь.

Кровь бросилась ей в голову, залив румянцем шею и щеки. Арлетта выдала себя. Ее воспитывали так, что она не считала свои чувства чем-то очень важным, но теперь, познав сладость греха, она не смогла сдержать их. Гвионн несколько раз помог ей в тяжелый час, и они очень сблизились телесно и духовно. Она всегда могла положиться на него и сама была готова проявить заботу о нем. Но любить? Всю жизнь ее учили прежде всего исполнять свой долг, а потом уже думать обо всем остальном.

— Я… я очень привязана к тебе, — признала она. — Ты очень добр и обходителен, ты был верным другом и очень помог, когда мне пришлось нелегко…

— А теперь тебе хорошо, и поэтому можно выбросить меня за дверь, словно половую тряпку? Так, что ли, принято у вас, у женщин? — возмутился он. — У тебя родился ребенок, наш ребенок, а его отец ни пришей, ни пристегни?.. Ты ведешь себя так, словно мы совсем чужие люди.

Арлетта ухватила Гвионна за локоть, желая, чтобы он понял.

— Как ты смеешь говорить такое?! Я — графиня, и мне приходится обращаться с тобой так же, как и с любым другим человеком рыцарского звания в моей свите. У меня нет выбора, все решено до меня, и за меня. Ради Люсьена…

Он испытующе поглядел ей в глаза.

— Я хочу тебя, дорогая, сама ведь знаешь, что я люблю тебя. Я очень хотел бы, чтобы мы стали мужем и женой.

— Как?! Ты хочешь жениться на мне?

— А почему бы и нет? Тебя все равно принудят взять себе второго мужа. Сэр Жилль уже два месяца только тем и занимается, что ведет переговоры с претендентами, все дела забросил. Я думаю, ты не захочешь снова греть постель для седого старикашки с выщипанной бородой?

Арлетта вздрогнула и жалобно улыбнулась.

— Ты и сам знаешь ответ. Не могу же я сказать, что хочу!

— Вот и прекрасно, тогда почему бы тебе не выйти за меня? Ведь ты же любишь меня? Скажи, любишь?

Арлетта смутилась.

— Иногда я и сама думаю, что да. Когда я вижу тебя, мое сердце начинает биться чаще. Это бывает всегда, каждый раз. Ни один другой мужчина не доставил мне столько счастья, как ты. Если бы ты не пришел ко мне на помощь, когда граф… Я и сама не знаю, что бы сталось со мною. Я была на грани безумия.

— Я готов заботиться о тебе до скончания дней, Арлетта. Возьми меня в мужья.

Его пальцы нежно гладили ее по щеке, любовно трепали за мочку уха, ласкали ее.

— Я не могу… Герцог не одобрит такой выбор, — наконец решилась она.

— Мы же в Бретани, на землях, которые ты получишь по праву рождения, а не в результате брачного союза. Здесь ты можешь выйти, за кого пожелаешь.

Аргумент Гвионна был весьма весомым, и оба они это отлично понимали. Герцогиня Констанция, которая правила герцогством от имени девятилетнего сына Артура, должна была проявить немалый интерес к тому, какого мужа выберет себе Арлетта, особенно теперь, когда ее отец, Франсуа де Ронсье, был только что и с большими сложностями оправдан от обвинения в государственной измене и предательстве. Но на практике графы Бретани были так же мало зависимы от своих герцогов, как и их собратья в Аквитании. Если Франсуа одобрит второй брак своей дочери с незнатным рыцарем, герцогине останется только примириться с этим, что бы она сама по этому поводу ни думала. Граф Франсуа был очень болен, но если Арлетта выберет себе мужа, который придется по нраву Элеанор и графине-бабушке, никто не посмеет и рта раскрыть, чтобы помешать этому браку.

Предложение Гвионна было для Арлетты немалым искушением. Месяц за месяцем, она привыкла любить его. Каждое утро, спускаясь в зал, чтобы принять участие в трапезе, она мечтала увидеть его лицо. Он был молод и красив, и Арлетта была уверена, что он не приготовит ей неприятных сюрпризов в первую брачную ночь. Он никогда не обидит ее. Правда, Гвионн был всего лишь рыцарем, и графини обычно не выходили замуж за людей его положения, но по феодальной табели о рангах это не было невозможно. Мужчины могли перешагнуть через несколько ступенек сразу, такие случаи уже бывали.

Он видел колебания в ее глазах и решил зайти с другого конца.

— Если ты выйдешь за кого-нибудь другого, у тебя могут возникнуть большие проблемы.

— Что ты имеешь в виду?

Он повел плечами.

— Удивляюсь, как ты этого не видишь сама. Да, твой новый муж может поначалу быть очень добрым и обходительным с Люсьеном и с тобой. Но как только родится второй ребенок, он резко изменит свое отношение к первому. Так уж устроены мужчины, что они всегда ставят приемышей ниже своих собственных детей. Он будет видеть в нашем с тобой сыне претендента на власть и богатство, который мешает ему в осуществлении собственных замыслов. Люсьен явится препятствием к тому, чтобы его собственный сын унаследовал титул и владения. Сначала он его возненавидит, а потом, заручившись поддержкой предателей, которых сможет найти в Ля Фортресс, просто хладнокровно убьет его.

Арлетта застыла с открытым ртом. Этот аргумент весил больше, чем все другие, вместе взятые. Подобные мысли несколько раз приходили к ней по ночам, но до этого разговора она не видела проблему во всей ее мрачной глубине.

— Так что лучше выходи за меня, — легонько поглаживая ее щеку, продолжал соблазнитель. — Что касается меня, я всегда буду защищать нашего с тобою сына.

Гвионн прижался к ней еще теснее, их лица почти касались друг друга. Дальше должен был последовать поцелуй, и Арлетта уже зажмурилась, предвкушая его. Все мысли исчезли, по телу разлилась сладкая истома; она жаждала, чтобы он целовал ее. Арлетта вся горела от долго подавляемой страсти.

— Ты же хочешь меня, — шепотом убеждал ее Гвионн. Когда их губы соприкоснулись, его рука потянулась к ее груди.

Арлетта испустила стон, свидетельствовавший о ее полной капитуляции, и теснее прижалась к своему любовнику.

Услышав это, Гвионн оторвал свои губы от ее лица, в его глазах читалось такое вожделение, что ее сердце забилось с удвоенной силой.

— Ты можешь подвинуться, чтобы и я прилег рядышком? Мои колени уже все в ссадинах от этих сухих тростников.

Графиня улыбнулась и встала с постели.

— Минуточку, — сказала она и, прошлепав босыми ногами к одной из своих дорожных укладок, откинула крышку и достала оттуда желтую губку, привезенную из Средиземноморья, а также плотно закупоренную бутылочку темного стекла.

Гвионн, который уже раздевался, удивленно посмотрел на нее.

— В чем дело, дорогой друг? — спросила Арлетта, наслаждаясь озадаченным выражением его лица. — Разве раньше, когда ты спал с другими женщинами, ты не видел этого? — Она плеснула уксуса на губку. — Это предотвращает появление детей, по крайней мере в большинстве случаев. Но наш Люсьен не таков, он прорвался.

Зеленые глаза рыцаря расширились от изумления и, как ей показалось, в них даже мелькнул страх.

— Хочешь сказать, что ты и раньше этой штукой пользовалась?

— А как же?

Арлетта наклонилась и поцеловала милого друга в губы.

Даже через легкую ткань халата Гвионн ощутил прикосновение ее грудей, разбухших от молока. Его руки бессознательно потянулись к ним, ладони приняли их тяжесть. Оказывается, она пыталась помешать зачатию, и, судя по всему, серьезно заботилась об этом, а он-то, болван, даже не догадывался об этом. И все же один раз ее хитрость не сработала.

Оставив изумление на потом, Гвионн занялся тем, что от него требовалось в данную минуту.

Теперь, проведя столько времени друг без друга, они уже не могли сдерживаться, и вся сила их молодого чувства вырвалась наконец наружу.

Через полчаса Гвионн лежал на спине, откинувшись на подушки. Разомлев от наслаждения и довольства, он играл волосами Арлетты. Ее глаза закрывались, словно у кошки, которая греется на солнце. Накручивая на палец золотисто-рыжий локон, Гвионн обдумывал, чего же он добился. Ухаживание за Арлеттой таило в себе что-то необычное, магическое, что-то холодяще-запретное, чего не было в их простых отношениях с Анной. Но он не мог до конца разобраться, что же это было.

Перед Богом он оставался мужем Анны, и всегда считал только ее своей истинной супругой. Анна знала о нем все до мелочей, и принимала его таким, каков он был на самом деле. Во многих отношениях бывшая крестьянка была более чувственна, чем неискушенная в искусстве любви графиня. Может быть, изюминка заключалась именно в титуле Арлетты, в том, чего никогда не будет у его жены?

А может быть, дело в том, что запретный плод всегда кажется слаще? Но не слишком ли это простое объяснение?

По законам своего времени, будучи мужем Анны, он не должен был и в мыслях мечтать о графине. Но то, чего он добился от Арлетты, покрывало его честью и славой в собственных глазах. Каждый раз он отдавался ей без остатка. Ее робкое восхищение, отблеск страха в глубине глаз, словно бы говоривших: «Пожалуйста, не делай мне больно. Я знаю, ты не обидишь меня». Это было сильнее, чем любой приворотный напиток, пусть даже и приготовленный самой могущественной колдуньей во всей Франции.

Он запечатлел поцелуй посередине ее вспотевшего лба и еще раз прижал Арлетту к себе. Он наконец понял истину, которой он избегал месяцами.

Все было просто: он любил ее.

Ему был нужен этот брак, как средство удержать ее в своей власти, распоряжаться ею, как захочется, но в глубине души он не верил в успех такого дерзкого и неслыханного предприятия. Смешно даже думать, что она согласится. Но помечтать, как он, Раймонд Хереви, при живом графе Франсуа, сидит на возвышении рядом с его дочерью, или находится в вечных разъездах между обширными владениями в Бретани и Аквитании, — это было забавно. Ему также нравилась мысль о том, что его сын, плод его чресел, унаследует не только земли Этьена Фавелла, но и земли проклятого Франсуа де Ронсье. Сначала он жаждал только мести, но как-то незаметно в его настроениях произошли перемены.

Он полюбил ее.

Да, теперь он смотрел правде в лицо. Он любил дочь того человека, который злодейски убил его родного отца. Ну, и что же теперь? Должен ли он обречь себя на адские муки, которые уготованы двоеженцам, и жениться во второй раз на женщине, которую действительно любит? Если да, то он навсегда потеряет свое прежнее имя. Раймонд Хереви действительно окажется погибшим той ночью в Кермарии, и лишится честного погребения. Однако игра стоила свеч.

А как же Анна? Она ему нравилась, но расположение — это еще не любовь. Этому он научился от Арлетты. Ему просто надо будет выкинуть эту крестьянку из своих мыслей и планов. Задача была бы невыполнимой, если бы рядом не было Арлетты. К тому же эта женщина сама первая предала его. Покинула рыцаря ради странствующего менестреля. Так поделом ей, шлюхе, поделом.

Арлетта пока еще не сказала ни да, ни нет. И еще не зная, как ему быть, если она вдруг согласится, он как бы между прочим, спросил:

— Ты так и не ответила мне.

— Что?

Ее голос звучал сонно и немного хрипловато.

— Ты не дала мне ответ. Пойдешь за меня?

Арлетта тихонько прыснула, и ее рука нащупала детородный член своего партнера; тот при этом прикосновении вздрогнул и начал распрямляться.

Она подняла голову, и Гвионн увидел ее смеющееся лицо и ласковый взгляд.

— Мне кажется, ты и сам мог бы прочитать ответ в моих глазах, — сказала она, поцеловав его в грудь. — Но если вы, мужчины, такие непонятливые, я скажу тебе прямо. Да, я пойду за тебя замуж, и с радостью. Сегодня пополудни я поговорю с Элеанор, и мы оповестим о моем решении моего бедного отца.

Гвионн прикрыл на секунду глаза, мысленно отправляя Анну во тьму забвения.

— Я почему-то был уверен, что твой отец балансирует на грани жизни и смерти и разговаривать не может…

Графиня помрачнела.

— Да, так оно и есть. Но у Элеанор есть способ общаться с ним. Я хочу, чтобы он благословил нас на брак, и если он не будет против, попрошу отца Йоссе, чтобы он завтра утром повенчал нас в замковой часовне.

Отец Иан не знал, что ему делать в отношении незаконной связи Анны с Бартелеми ле Харпуром.

Бывая в гостях в Кермарии, он ел их хлеб, и тогда ему представлялось естественным, что они имеют право на совместное счастье. В Кермарии он не мог, видя перед собой счастливые карие глаза Анны, объявить ей, что она живет во грехе и поэтому ее ожидают адовы муки. Он сам и его церковь были обязаны заклеймить Анну страшным в глазах толпы именем прелюбодейки.

Он казнил себя за душевную слабость и молил Бога, чтобы у него хватило силы время от времени увещевать их, наставляя на путь истинный.

Тем временем отлетали в вечность недели, а старый священник все надеялся, что время сгладит укоры его совести. Но этого не происходило. Наоборот, с каждым днем росло его беспокойство за судьбу души Анны. Он не раз видел во сне, как она погружается в пекло, а потом часами простаивал перед алтарем, моля Бога, чтобы тот дал прелюбодеям еще здесь, по эту сторону могилы, понять, что на этом свете нельзя пренебрегать святыми обетами и таинствами католической церкви и бросаться в объятия первого встречного сладкоустого соблазнителя.

Сначала отца Иана занимало только счастье Анны. Тут сразу было ясно, что арфист и певец, хотя и не состоящий с нею в законном браке, заботился о ней гораздо лучше, чем легкомысленный Раймонд Хереви. Священник не был человеком жестоким, и, само собой, счастье женщины и матери нельзя было так просто сбрасывать со счетов. Но как только он выходил из усадьбы и забывал, как сияют глаза Анны, упреки совести снова начинали изводить его по ночам.

Да, Анна и Раймонд были мужем и женой. Он сам соединил их руки и выслушал в притворе своей старенькой церквушки в Локмариакере клятвы, соединившие их на земле и на небе. Он искал способы уладить это запутавшееся дело и перед людьми, и, что представлялось ему еще более важным, перед суровым Богом. Кроме того, достойным рассмотрения был и тот вопрос, что Бартелеми ле Харпур не обладал никакими правами на усадьбу и доходы от хозяйства в Кермарии, которые крестьяне по старинке сносили в виде оброка к нему на двор. Хотя законный сын сэра Жана был далеко, земля и люди казались священнику скорее собственностью Раймонда, чем Анны и ее сожителя.

Такие мысли заставили старика еще раз собраться в путь, на этот раз в Ванн, и обсудить возникшее положении — само собой, не называя действующих лиц по именам, со своим старым приятелем, состоявшим в окружении епископа.

Тому было предельно ясно, что делать. Отец Иан должен попытаться разыскать потерявшегося мужа Анны и приложить все свои усилия и влияние, чтобы эти двое снова соединились.

Решив, что совета мудрее ему уже никто не даст, священник позаимствовал на епископской конюшне неказистого мула. Он собрался наутро отправиться в Хуэльгастель, где надеялся что-нибудь разузнать у отца Йоссе о местопребывании Гвионна Леклерка, более известного ему под именем Раймонда Хереви.

Франсуа лежал на постели, заключенный в свое собственное тело, словно в тюремную камеру. В тело, которое предало своего обладателя.

На улице стемнело; у изголовья его постели, отбывая «дежурную службу», как он называл это про себя, сидела Лена, бывшая служанка его матери. Она запалила свечку на комоде, а потом — факелы в держаках по стенам. Не жалея запасов светильного масла, она щедрой рукой зажгла их все, как это было у нее в привычке. Должно быть, она каким-то шестым чувством понимала, что ледяной холод пробирает его до костей. Франсуа уже давно осознал, что как бы высоко не вздымалось пламя факелов, как бы не пылали свечи и очаг — тепло ему уже никогда не будет, разве только на том свете.

О, как ему хотелось вымолвить хоть слово! Днем и ночью он молил Бога, чтобы тот одарил его возможностью говорить. Хотя бы одну фразу. Он приказал бы Лене затушить все огни, все до единого; тогда бы он быстрее замерз, упав в сладкие объятия небытия.

Франсуа ненавидел свечи.

Он мечтал о полной темноте. Но, как назло, с того самого момента, как его скрутило, все эти долгие годы свет не гасили ни на миг. Всегда при нем горели свечи, всегда были сиделки, заботливые, аккуратные, пристально вглядывающиеся в его лицо в тщетной надежде заметить подрагивание хоть одного мускула мертвой, бесполезной, одеревеневшей плоти.

Франсуа знал, что они старались напрасно. Болезнь все больше и больше забирала его в свои лапы, и с каждым годом ему становилось все хуже. Его разум томился в неподвижном теле, словно птица в клетке. Она могла порхать с жердочки на жердочку, или биться сколько угодно о прутья, но дверцу не отворяли, и прутья были прочными. Маши крыльями сколько угодно, все равно улететь не удастся.

Пока однажды она не улетит далеко-далеко…

У Франсуа оставалось три чувства, поочередно наплывающие на него, словно приливы, повинуясь временам года и фазам луны. Иногда обострялся слух. Иногда — зрение. А обоняние никогда не покидало его.

Он не мог видеть Лену, которая штопала что-то, коротая время. Они уложили его так, что прямо перед его глазами всегда было это безобразное распятое страшилище, установленное в их опочивальне бесплодной Элеанор. Распятие было все такое же устрашающее, как и в тот далекий день, когда его только что окрасили. Хоть бы краски поблекли, что ли. Но он мог чувствовать запах Лены. Он вдыхал выдохнутый ею воздух — теплый, с едва заметной примесью женского пота. Это было не так уж плохо. Все было лучше, чем обонять гниль собственного быстро разлагающегося тела.

Франсуа не возражал против присутствия Лены. Когда он был здоров, то частенько притискивал ее в уголке, но далеко не заходил, чтобы не получить ненужного ему внебрачного ребенка. В той, прежней, жизни он, здоровый крепыш, находил в Лене то, чего не получал от своей второй жены, куда менее страстной, чем первая, его дорогая покойница.

Мерцающий свет свечи бросал блики на искаженное от боли лицо деревянного Христа, который корчился на своем смертном древе. Франсуа с завистью припоминал, что тот мучился на кресте только три часа, не больше. А его собственные мучения длились уже целую вечность.

Он закрыл глаза, мысленно послав проклятие бесполезному для него распятию. Сегодня он мог хорошо и видеть, и слышать. Какая польза от Бога, если он глух и слеп к людским страданиям? Мысли Франсуа текли дальше. Что ему еще делать, кроме как думать и вспоминать?

Вид приехавшей дочери с сыном на руках доставил больному немалую радость.

Все эти годы Элеанор читала ему вслух каждое письмо Арлетты, так что он отлично знал, сколько вытерпела его дочь после того, как на него пала черная тень подозрения в измене; после того, как ее жених отверг Арлетту из-за неразберихи с приданым. Франсуа тоже все эти годы ждал, когда кончится ее затянувшееся заключение в башне. Он знал о ее воззваниях к князьям церкви, и об ее окончательном триумфе.

Он гордился своей Арлеттой, которая, по большому счету, сделала не меньше, чем если бы она родилась мужчиной. И она дала ему наследника, о котором он так мечтал. Одного взгляда на Люсьена было достаточно, чтобы понять, что он был здоровым пареньком, и будет жить до старости. Ребенок, в жилах которого течет благородная кровь, имел крепкое тело. Это будет победитель в жизненных битвах.

Во второй раз за этот вечер Франсуа испытал желание, чтобы Бог позволил ему вымолвить хоть одно слово. Он очень хотел сказать своей Арлетте, как гордится ею. Внезапно его глаза наполнились вселенской грустью. Он хотел бы наконец-то сказать своей дочери, что он все-таки любил ее. И он знал, что это ему никогда не удастся — этого было достаточно, чтобы вышибить слезу у самого огрубелого крестоносца.

В этот миг на лестничной площадке перед его дверью раздался необычный шум. Это отвлекло его от привычного хода мыслей. В комнату вступили две женщины. Одной из них, как он понял по звуку шагов, была его жена, однако он был бессилен повернуть голову, чтобы проверить, так ли это. Кто же вторая? Может быть, Арлетта? Кто-то еще сопровождал их, но остался на площадке.

— Благодарю тебя, Лена. Ты свободна, — обратилась к служанке графиня Элеанор. — Спускайся вниз и найди себе занятие там.

— Слушаюсь, госпожа.

Шуршание льняных юбок, волна запаха, ощущение пустоты на стуле у изголовья. Ушла.

Перед ним возникло лицо дочери. Она улыбнулась отцу так, что его сердце растаяло. Молодец, дочка! Видать, на пользу пошли ей отцовские трепки, когда она была еще несмышленышем и сорванцом. Если бы только он мог говорить! Если бы…

Ее улыбка растаяла вдали.

— Элеанор, смотри, — с жалостью произнесла она, наклоняясь, чтобы вытереть его бесчувственные щеки рукавом своего халата. — Он плачет.

«Неужели я плачу?» — удивился Франсуа. Он не знал за собой такой сентиментальности.

Он мысленно улыбнулся, но губы, как и обычно, не дрогнули.

— Папа! Ты слышишь меня?

Франсуа моргнул один раз.

— Есть нечто очень важное, что я хотела бы обсудить с тобой.

Арлетта терпеливо ждала.

Отец мигнул.

— Я собираюсь еще раз выйти замуж. Только на этот раз я хочу, чтобы это был человек, которого я выберу сама. Папа, ты не возражаешь?

В голове немощного графа в этот миг пронесся рой мыслей. Прежде всего он подумал, что ее новый супруг должен добавить свои земли к их владениям и, само собой разумеется, укрепить их положение в обществе. Старые грехи забываются очень медленно, поэтому честь нового претендента должна быть безупречной — только тогда он сможет обеспечить и защитить права его дочери и внука. Но потом Франсуа подумал, что совсем скоро ему предстоит отправиться в ад, и на прощание он должен сделать дочери подарок. Что-нибудь такое, что бы показало его любовь к ней, его гордость за нее, такую, какой она стала теперь. Скованный безжалостной болезнью, граф не мог открыто выражать свои чувства. Но он мог уступить ее желанию, хоть один раз в жизни, он мог дать свое согласие и позволить ей выйти замуж по ее собственному выбору. Первый брак Арлетты, брак по принуждению, хоть он и удивил всех и каждого тем, что не оказался бесплодным, был, судя по всему, совсем нелегок. Граф Этьен вряд ли был благодарен молодой жене за то, что она своей настойчивостью буквально заставила его жениться на ней, и тем унизила в глазах всего христианского мира.

Сам того не осознавая, Франсуа желал, чтобы его дочь испытала в браке то же счастье, что и он сам за те несколько быстротечных лет жизни с первой женой. Так, и только так мог он показать ей, как сильно ее любит.

Однако интересно, кто же ее избранник.

Она прочитала немой вопрос в глазах отца.

— Папочка, человек, которого я хотела бы иметь своим мужем, ждет за дверью и хочет увидеть тебя. Ты разрешаешь ему войти?

Франсуа моргнул один раз.

Арлетта, улыбнувшись, поклонилась и исчезла из поля зрения.

— Заходи, Гвионн. Мой отец согласился повидаться с тобою, — зазвенел ее молодой счастливый голос. — Папа, этого доброго человека зовут Гвионн Леклерк. Вы можете помнить его по тому году, когда меня отослали на юг. Он тогда был оруженосцем у сэра Ральфа. С тех пор он сделался рыцарем, и я люблю его.

Над постелью склонился человек. Не очень красивый, но и не уродливый, с тонкими чертами лица и грубым шрамом через всю правую щеку — напоминание о сечах былых времен. Его холодные ярко-зеленые глаза обрамляли густые ресницы. Чувствительные губы изогнулись, но это была не улыбка. Скорее, гость испытывал какое-то странное напряжение. Франсуа чувствовал, что избранник его дочери заметно взволнован. На вид ему было около тридцати. Если судить по суровому выражению и решительному взгляду, такой человек достоин руки его дочери. Его покалеченное в бою лицо казалось слегка знакомым, но без вступления Арлетты он едва ли сумел бы припомнить воина, прослужившего в его замке без году неделю, да еще столько лет назад. Тогда он не очень интересовался такими пустяками.

— Гвионн, познакомься. Это мой отец, граф Франсуа де Ронсье, — сказала Арлетта, пунктуально соблюдавшая этикет. Незаметно для отца она подтолкнула рыцаря в бок. — Скажи что-нибудь, Гвионн. Задай вопрос.

Сэр Гвионн откашлялся.

— Господин граф, я пришел сюда просить у вас руки вашей дочери Арлетты для заключения законного брака. Я говорил с ней, и она сделала мне честь, согласившись на этот союз. Господин мой, можем ли мы создать семью?

— Папочка, пожалуйста! Умоляю тебя, скажи да!

Франсуа не колебался. Он мигнул один раз.

Арлетта бросилась ему на грудь и обняла его. Франсуа не мог вспомнить, когда она делала это в последний раз. Может, и никогда. Через пелену слез он смотрел на лучащееся счастьем лицо дочери.

— Можно, нас обвенчают завтра?

Он мигнул еще раз, но в этот момент вмешалась Элеанор.

— Арлетта, да ты голову от счастья потеряла. Зачем так торопиться? Браки в нормальных семьях не устраиваются за одни сутки, — укоризненно сказала она.

Арлетта выпрямилась. Что касается всяких простолюдинов, может, это и так, но ведь она — дочь графа и сама графиня. Если ее отец согласен, что может ей помешать?

— Послушай, Элеанор, — мягко возразила она. — Я очень хочу, чтобы мой отец присутствовал на этой церемонии. Не ты ли сама говорила, что он…

Она не решилась докончить фразу, да в этом и не было нужды. Каждый находящийся в комнате, включая и самого графа Франсуа, знал, что не долго оставалось ему мучиться на этом свете. Через несколько недель, а может, и через несколько дней Франсуа де Ронсье ждет встреча с суровым и неподкупным судией.

Отставив в сторону все сомнения, Элеанор вздохнула. До последнего момента она должна оставаться верной женой.

— Будь по-твоему, Арлетта. Раз твой отец согласен, я поговорю с отцом Йоссе. Но сама знаешь — кто в мае женится, тот весь век мается.

— Элеанор, при твоей набожности я никогда бы не подумала, что ты способна верить в глупые сказки, — горячо возразила Арлетта. Она склонилась над постелью отца. — Папа?

Франсуа мигнул, и снова оказался в объятиях любящей дочери.

 

Глава двадцать седьмая

Мул, одолженный на епископской конюшне, неторопливо трусил по каменистой дороге, покуда не дошел до места, где тропа начала подниматься вверх, через лес, к замку Хуэльгастель.

Едва копыта застучали по выбитой колее, мулу, очевидно, что-то пришло в голову, и он встал, как вкопанный, отказываясь двигаться дальше. Негромко ворча, что он уже не в тех летах, чтобы Господь посылал ему такие испытания, старый священник спешился и повел животное за собою на поводке.

Во дворе замка на глаза ему попался конюх, который сидел подле корыта с водой и от нечего делать покусывал соломинку. Отец Иан с большим облегчением вручил ему мула и объяснил, что держит путь из Локмариакера и хотел бы поговорить с отцом Йоссе. Тот ответил не сразу, покосившись на солнце, выглядывающее из-за снежно-белых облаков.

— Он, должно быть, теперь в часовне, — наконец ответствовал конюх, нехотя вытаскивая соломинку изо рта. — Сегодня у нас свадьба.

— Свадьба? Что еще за свадьба? — спросил отец Иан, стряхивая пыль со своей серой поношенной рясы.

— Маленькая госпожа выходит замуж.

— Маленькая госпожа?

— Арлетта Фавелл, дочь графа Франсуа. Она получила дозволение выйти замуж по второму разу. — Соломинка снова оказалась между зубами.

Непонятно почему, но отца Иана пробрала дрожь.

— А кто жених?

Конюх осклабился и ответил, не вынимая изо рта соломинки:

— Рыцарь из ее собственной свиты. Некий сэр Гвионн Леклерк.

Сердце отца Иана подскочило в груди. В первый раз после своего облачения в сан он выругался:

— Проклятье, только не это! Урод, ублюдок! Лживый, лицемерный, бессовестный развратник!

Конюх никогда не предполагал, что такой миролюбивый с виду сельский священник может так ругаться; даже соломинка выскочила из его рта. А отец Иан подхватил руками запыленные полы своей длинной рясы и побежал по двору так быстро, как только могли нести его подагрические ноги.

Домчавшись до часовни, отец Иан не стал останавливаться: ни для того, чтобы отдышаться, ни чтобы осмотреться, ни чтобы подумать о последствиях того, что он собирался сделать. Он проскочил через дверь быстрее, чем камень, пущенный из пращи Давида, когда тот поразил Голиафа.

Окинув полубезумным взглядом сводчатое помещение, где ряды святых с нимбами над головами важно вышагивали по стенам, он понял, что худшее уже свершилось.

Он опоздал.

Отец Йоссе стоял у алтаря под голубым, украшенным серебряными звездами балдахином, и с улыбкой смотрел на молодоженов, руки которых были соединены вместе. На пальчике невесты сверкало золотое кольцо. Отец Йоссе поднял руку для заключительного благословения.

Невеста была в скромном зеленом парчовом облачении, которое сужалось под самыми грудями, значительно выше талии, и была перепоясана в этом месте серебряным пояском. Еще на ней была перевязь, украшенная нашитыми на нее рядами бус. Она стояла простоволосая, и белые лилии, символ чистоты, были вплетены в ее рыжевато-золотистые волосы, которые были уложены в красивую прическу: длинные пряди обвивали голову, словно корона. Должно быть, это и есть та самая маленькая госпожа, о которой говорил конюх — Арлетта Фавелл. Она улыбалась. Отец Иан сразу узнал ее жениха, который на полголовы был выше невесты.

Народу было немного: три дамы под покрывалами, несколько служанок, дюжина рыцарей. Отец Иан сразу опознал среди них сэра Хамона и догадался, что высокий рыцарь с курчавыми волосами, который стоял рядом с ним, был его сыном, Джеханом. Недвижимого инвалида внесли на носилках и водрузили на специальное возвышение, заблаговременно сооруженное из скамеек. Судя по описанию, это и был сам господин граф де Ронсье. Не обращая внимания на всеобщее изумление, отец Иан бросился прямо к алтарю. Пусть он был всего лишь мелким приходским исповедником, ни разу не бывавшим в такой высокородной компании, но за свои годы он научился отличать правду от кривды. Во имя своей веры он должен сказать все!

— Остановитесь! Этому надо положить конец! — завопил он.

Все уставились на пришельца в немом изумлении. Раймонд Хереви побледнел, как полотно. Он выпустил руку невесты и на шаг отступил назад.

А невозмутимый отец Йоссе спокойно читал слова благословения.

— Этот брак не должен состояться! — кричал отец Иан так громко, что его голос было слышно по всему двору.

— Не должен? — Это заговорила высокая рыжеволосая женщина. Улыбка сошла с ее губ. — Что ты хочешь этим сказать, святой отец?

Наклонившись вперед, отец Йоссе сложил свои руки, прикрыв их широкими рукавами парадного облачения.

— Вы должны объясниться, брат мой. В высшей степени неблагочестиво врываться в дом Божий и прерывать одно из самых священных таинств.

— У меня есть на то достаточные основания, поверьте мне, — сурово заговорил отец Иан, с ужасом сознавая, что этот сводчатый мрачный зал был самым сердцем вражеского логова. — Вот этот молодой человек, — он указал на Раймонда Хереви, — не имеет никакого права жениться на этой женщине.

— Ты хочешь сказать, что они находятся в кровном родстве? — строго осведомился отец Йоссе, насупив седые брови. — Я не знаю ничего об этом, но если есть хоть малейшие подозрения на то, что настоящий брак кровосмесителен, мы, само собой разумеется, разберем твои претензии.

Арлетта обратила взгляд своих голубых, словно озера, глаз на жениха, готового от стыда провалиться сквозь пол.

— Гвионн!? О чем болтает этот старик? Что он хочет сказать? Неужели мы родственники? — она попыталась взять его за руку, но он энергичным движением отвел ее. — Гвионн!?

Судя по тону ее голоса и по замешательству, буквально написанному на ее лице, отец Иан понял, что маленькая госпожа не находилась в сговоре с Раймондом Хереви, а следовательно, была невинна. Старый священник подошел к ней, испытывая в сердце жалость.

— Госпожа, этот человек и на самом деле твой родственник. Он твой троюродный брат.

— Троюродный брат? — Золотистая головка обернулась к Раймонду Хереви. — Гвионн, что имеет в виду этот человек?

Раймонд уж совсем было собрался получить лавры победителя и вознаграждение за долгие годы борьбы и лишений. Перед ним наконец открывалась дорога к счастью. В тот момент, когда седой священник вихрем ворвался в дверь часовни, он понял, что его жизнь разлетается на куски. И его собственное счастье, и окончательная победа над его древним врагом, де Ронсье, ускользала из его рук. Он судорожно расхохотался, пытаясь превратить скандал в шутку и остановить надвигающуюся катастрофу.

— Арлетта, этот святой отец пьян. Или спятил. Откуда мне быть твоим кузеном?

— Не лги, мерзавец! — палец пожилого священника буквально впился преступнику в грудь. — Твое настоящее имя Раймонд Хереви, ты сын сэра Жана Сен-Клера, и женишься на ней исключительно ради выгоды!

При упоминании имен Раймонда Хереви и Жана Сен-Клера инвалид на матрасе издал булькающий звук. Вскрикнув, одна из служанок бросилась к нему на помощь.

В бешенстве Раймонд Хереви не обратил внимания на возникшее замешательство и повернулся к женщине, которая должна была стать его женой. Он ее многократно обманул, но ведь он ее и любил.

— Этот сумасшедший поп лжет! Я — Гвионн Леклерк. Я никогда ничего не слышал о Раймонде Хереви!

— Несложно проверить правдивость моих слов! — Отец Иан так просто не сдавался. — У меня есть свидетель, который без труда докажет, кто ты таков. Но это еще не главное препятствие вашему браку, Раймонд, и ты сам об этом знаешь!

Рыжеволосая невеста посмотрела на своего жениха, словно видела его впервые в жизни. Она перевела изумленный взгляд на отца Иана.

— А каково главное препятствие, отец?

Отец Иан подошел и осторожно взял ее за руку.

— У него уже есть жена, и он ее бросил!

Глаза Арлетты расширились, она схватилась за грудь.

— Гвионн! Ты уже женат?!

— Да, он женат. Прими мои сожаления, дитя мое.

— Ты не можешь ошибаться?

Надежда на ее лице вызывала у него жалость.

— Какая там ошибка? Я сам повенчал их. Десять лет назад, в моем приходе в Локмариакер. Его жену зовут Анна, у них есть милый малыш по имени Жан.

Лицо Арлетты исказилось, она смотрела на него загнанным, затравленным взглядом.

— Мадам ле Харпур, — догадавшись, воскликнула она. — Гвионн! Итак, тебя на самом деле зовут Раймонд? Раймонд, это все правда? Отвечай! Ты женат на ней?

Раймонд стиснул зубы. Его шрам пламенел, а щеки были белы, словно воск. Он нарушил церковные каноны, желая взять в жены Арлетту, и теперь каждый в замке знал это. Самое лучшее для него было спасаться бегством, чтобы не попасть за решетку. Но он не мог так просто отказаться от всего, что должно было увенчать усилия десяти лет его жизни. Глаза Арлетты были устремлены на него с надеждой и испугом. Он должен сделать так, чтобы она поняла все.

— Арлетта, я люблю тебя. Да, то, что говорит этот человек — правда. Я искал мести, но лишь поначалу. До тех пор, как мы не сблизились с тобою. Но потом я полюбил тебя и хочу на тебе жениться. Я не мог ничего с собой сделать.

— Итак, это все правда. — Она закатила глаза. — О, Гвионн… Раймонд. Если бы ты сказал мне это раньше!

— Тебе незачем было знать об этом. Я хотел только тебя. Разве ты сама не видишь? Арлетта, всегда помни, что я люблю тебя. — Он поймал ее руку и, прижав к губам, нежно поцеловал. Пристально посмотрел ей в глаза. Ему надо уходить, и как можно скорее, но он хотел, чтобы его сыну ничего не угрожало. — Люсьен… — напомнил он.

— Сыну графа Этьена ничего не грозит, — произнесла она, поняв его невысказанный вопрос. — Его будущее тебя не касается.

Последний раз пожав ее руку и улыбнувшись на прощание, Раймонд произнес:

— Итак, я удовлетворил чувство мести, но не любви. Прощай, дорогая.

Арлетта испустила горестный вздох.

С трудом оторвав взгляд от ее залитого слезами лица, Раймонд бросился к выходу, чуть не сбив с ног двух слуг Божьих, и выскочил в отворенную дверь. Его шаги прогремели по коридору.

Женщина, склонившаяся над больным, подняла голову и повернула бледное исстрадавшееся лицо к участникам немой сцены у алтаря. Отец Иан понял, что это Элеанор де Ронсье.

— Арлетта, подойди сюда, — произнесла с приглушенным чувством горести графиня. Она плотнее закуталась в вуаль. — Роковое разоблачение оказалось губительным для твоего отца. Теперь он мертв.

Джехан ле Мойн, высокий рыцарь, который присутствовал при неудачном бракосочетании вместе со своим отцом, сэром Хамоном, испытующе поглядел в раскрасневшееся лицо маленькой госпожи. Затем он выбежал из часовни и пустился вдогонку за Хереви.

Наконец трехчасовое бдение у гроба закончилось, и Арлетта в полном одиночестве вышла из часовни, где своей рукой возложила невестины лилии на холодную грудь отца.

С опаленной горем душой, она с трудом поднялась по витой лесенке в верхний покой, где Вероника всю ночь напролет не смыкала глаз, бодрствуя над, Люсьеном. До рассвета оставалась еще пара часов. Если повезет, и Люсьен будет спать спокойно, Арлетта сможет пару часов отдохнуть.

Когда она добралась до площадки перед дверью, ее взору предстала затененная фигура, прислонившаяся к стене. Человек сделал шаг вперед, и при свете факела Арлетта узнала его.

— Джехан!

Джехан ле Мойн нагнулся, чтобы поцеловать ее руку.

— Извините меня, госпожа. Можно мне сказать вам пару слов?

События развивались так быстро, что у Арлетты с момента ее прибытия в Хуэльгастель не нашлось времени, чтобы встретиться и поговорить с товарищем своих детских игр. Проходя по двору, она обменялась с ним парой случайных улыбок, и это все. Ей было бы очень стыдно, если бы она не была измучена до последнего предела. Сейчас она могла думать только о покое и относительном одиночестве своей детской горницы.

— Это не может подождать до утра? — спросила она, улыбаясь в знак извинения.

— Может быть. Но мне казалось, что вас должно интересовать, куда направился Раймонд Хереви.

Арлетта бросила на Джехана короткий благодарный взгляд.

— Да, я хотела бы это знать. Но сейчас все мои мысли в смятении. Скончался мой отец, и мне было не до этого.

— Я не займу много времени. Видно, что вы очень устали. Покинув часовню, Раймонд бросился в свою комнату и прихватил меч и доспехи. Затем — прямо на конюшню. Он оседлал Звездочку и ускакал на восток.

— На восток? Ты уверен, что на восток? — спросила Арлетта озадаченно. Отец Иан рассказал им все относительно связи Раймонда с Кермарией и о том, что его жена в настоящее время находилась там. Но Кермария лежала на запад от Ванна. — Я думала, его потянет на запад. Он должен был вернуться туда…

— Я знаю, что он направился в противоположную сторону, — отрывисто бросил Джехан.

— Но откуда?

— Я проследил за ним, — сообщил рыцарь, и его щеки залились пунцовой краской. — Я хотел изрубить его на месте за то, что он так подло обманул вас.

— Но не зарубил?

— Нет. — Темные глаза Джехана встретились с мрачным взглядом ее глаз. — Он ускакал. На восток. Мне казалось, вам следует об этом знать.

— Спасибо за службу, мой друг.

Еще раз приложившись к руке Арлетты, Джехан растворился в полумраке.

Если Гвионн — Арлетта тотчас поправила себя, — если Раймонд не поскакал в Кермарию, куда же он мог отправиться еще?

Он оставил свое самое ценное достояние — чалого жеребца Титана, — вместе с некоторыми из своих пожитков, в Ля Фортресс. Более, чем вероятно, что он торопился успеть забрать все это, прежде чем гонец доставит сэру Жиллю ее послание — о том, что бесчестный человек должен быть с позором лишен рыцарства. Но она не сделает этого.

Она все еще любила его, и ничего не могла с собой поделать. Потребуется время, чтобы излечиться от сердечной боли. Он предал ее, но какая-то часть ее существа все еще хотела его.

Если бы только он был свободен, если бы…

Арлетта взяла себя в руки и заставила посмотреть реальности в глаза. Все эти годы Гвионн был подле нее: сперва как эсквайр сэра Ральфа, затем как ее рыцарь. И все это время строил козни с целью погубить ее. Арлетту больше всего расстраивало, что Гвионн, такой любящий и нежный, был одновременно столь расчетливым и холодным. Он оказался человеком непростым, и, хотя ей казалось, что она любит его, Арлетта поняла, что практически его не знала. Во всем был виноват ее отец. Если бы он не напал тогда ночью на усадьбу Сен-Клера в Кермарии, их пути никогда бы не пересеклись.

Ее обманули, но Арлетта не искала мести. От нее на свет нарождались только ненависть и хаос, а она достаточно насмотрелась и на то, и на другое за двадцать пять лет своей жизни. Пусть забирает свои пожитки и убирается на все четыре стороны. Наверное, будет лучше всего, если ее глаза больше никогда его не увидят.

Встряхнув головой, Арлетта открыла дверь своей комнатки.

На постели сидела Вероника и, подпирая рукой подбородок, смотрела на свечу, горевшую перед ней.

Люсьен тихо лежал в своей колыбельке.

— Спасибо, Вероника. Теперь ты свободна, — сказала Арлетта, оглядывая колыбель сына. Ничего не зная о страшных событиях рокового дня, он крепко спал невинным младенческим сном.

— Леди Клеменсия сказала, что вас тоже нельзя сегодня оставлять одну, моя госпожа. Она просила меня побыть с вами, — возразила Вероника.

«Дорогая Клеменсия, — подумала Арлетта, — как она заботится обо мне. Но после сегодняшних событий меня вряд ли сможет успокоить присутствие служанки».

Вслух она сказала другое:

— Это было очень предусмотрительно с ее стороны, Вероника, но я предпочла бы провести эту ночь наедине с моим сыном.

— Но, госпожа моя…

— Ступай, Вероника, — твердо сказала графиня.

Как только девушка удалилась, Арлетта присела на край постели и придвинула колыбель к себе поближе.

— Ну вот, малыш. Теперь мы остались вдвоем, я и ты. — Это было произнесено шепотом. — Ты потерял отца, и я тоже.

Люсьен не пробудился, и, некоторое время покачав колыбель, Арлетта сбросила с ног туфли и легла прямо поверх покрывала.

В ее душе нарастала ноющая боль, причиной которой был Гвионн… нет, она должна помнить, что его имя не Гвионн, его звали Раймонд. Он ушел. Интересно, забрав из Аквитании своего скакуна, вернется ли он к своей жене, к Анне? Как же эта женщина оставалась столько лет в Ля Фортресс, притворяясь, что замужем за арфистом, тогда как на самом деле она была повенчана с Гвионном… Раймондом? Какова же должна быть ее любовь, чтобы согласиться на такое?

А Арлетта, ослепленная своею собственной любовью к Гвионну — она никак не могла привыкнуть называть его Раймондом, — ничего не замечала. Теперь, оглядываясь назад, она могла мысленно восстановить некоторые тогдашние события. Какой, должно быть, это был удар для Гвионна, когда они вернулись из Рокамадура, и он увидел, что менестрель с Анной покинули замок. Может быть, преданная жена устала бесконечно ждать, когда же он отомстит? Может быть, ее любовь кончилась? Вернется ли он к ней когда-нибудь, чтобы узнать, почему его отвергли? Арлетта вздохнула. Она никогда этого не узнает, и нечего ей ломать из-за него голову.

Но сделать это было пока выше ее сил. Куда он направится? Начнет ли жизнь сначала? Она желала ему только добра, но душу ее грыз червячок сомнения. Все время, что она знала его, Гвионн безрезультатно боролся с демонами из своего прошлого. Теперь он скачет где-то по просторам Франции, но в этот раз спасается не только от своего прошлого. Теперь он спасается еще и от самого себя.

Невероятно, но Арлетте не верилось, что он был женат на Анне все эти годы, что отец Иан повенчал их еще десять лет тому назад, еще до того, как Гвионн появился в Хуэльгастеле. Какой же дурой она была, когда влюбилась в человека, который оказался презренным лжецом и обманщиком. И хуже всего то, что…

Арлетте не хотелось думать об этом. Ей достаточно того, что она сделалась жертвой бессовестного обмана.

Она все-таки любила его. Конечно, поначалу это было не больше, чем притворство с его стороны, но затем их чувство переросло в настоящую любовь; она была в этом уверена.

Она вспомнила, как Гвионн утешал ее, когда старый граф издевался над ней.

С чувством глубокого сожаления, что из ее жизни уходит что-то прекрасное и хрупкое, и, однажды будучи потерянным, более не вернется, Арлетта вспоминала его ухаживание, его поддержку, его любящий взгляд. Нет, не все было ненавистью и предательством. В их отношениях была и какая-то доля прекрасного, возвышенного — в запутанном клубке намерений Гвионна было достаточно много любви к ней. Он открыто сказал ей это при прощании. Должно быть, и у него было немало горьких минут, когда он понял, что любит дочь своего заклятого врага.

Но самое важное, что Гвионн подарил ей Люсьена. Вот за что ей надо было возблагодарить Всевышнего.

Она села и поправила пеленки сына.

— Малыш, твой отец, конечно, был негодяем, но от меня ты этого никогда не узнаешь.

Ее мысли бежали вдаль, обгоняя одна другую. Последние его слова были о том, что он получил удовлетворение в своей мести, но не в любви. Да, сегодня он покинул ее, но все же его всегда, до самой смерти будет греть мысль о том, что его сын в один прекрасный день станет владеть всеми землями его врага.

Откинувшись на подушки, Арлетта смежила веки. Итак, круг возмездия замкнулся. Много лет назад ее отец расправился с Жаном Сен-Клером в застарелой сваре из-за нескольких акров земли. Теперь внук этого самого Сен-Клера получит много больше — поля, леса и воды.

Арлетта открыла усталые глаза, покосилась на потолок и взмолилась Господу всемогущему:

— И ради этого ты разбил наше счастье, старик? Это ты послал сумасшедшего попа, чтобы он украл его у меня в последнюю минуту? Ну что ж: теперь твоим дурацким канонам ничего не угрожает. Божественная справедливость восторжествовала!

Она снова закрыла глаза, ожидая, не поразит ли ее гром небесный.

Все было тихо.

Элеанор решила уйти в монастырь. Это — ее дорога. Так и не нашедшая счастья женщина уже давно мечтала о такой жизни.

А бабушка? Губы Арлетты дрогнули. Эта щупленькая старушка их всех переживет. Она еще понадобится Арлетте, мудрыми советами она поможет ей привести обветшавший замок в порядок — может быть, еще и сама займется этим!

А Клеменсия? У той был муж, дети. Вскоре их будет целый выводок.

А она, Арлетта?

Она так и останется незамужней. Но не останется одна. Рядом с ней будет бабушка. У нее есть преданные с детства друзья — Клеменсия и Джехан. Еще долго она не позволит себе думать о повторном замужестве. Она, подобно Пенелопе, даст достойную отповедь и сэру Жиллю, и всем женихам, какие бы рекомендации ни давал им герцог Ричард. Больше ее никто никогда ни во что не втянет. На сегодняшний день мужей с нее было довольно.

С того самого дня, как скончалась ее мать, счастье Арлетты находилось в чужих руках. Сперва она делала все, что могла, чтобы добиться улыбки отца, его любви. Затем думала, что все проблемы отпадут сами собой после замужества с графом Этьеном. Наконец, она связала свои надежды с Леклерком. Теперь Арлетта была уверена, что никто не поможет ей лучше, чем она сама.

Все в ее руках.

Ей было двадцать пять. Потребовалось двадцать лет, чтобы понять эту страшную, но волнующую тайну.

Холодная весна ее жизни подходила к концу… Скоро степлеет, и наступит настоящая.