Послесловие переводчика

Итак, Вы прочитали «Холодную весну» — роман о средневековой Франции.

В основе его лежит история борьбы неординарной женщины за свои права, против морали и устоев довольно-таки жестокого общества, в котором ей довелось жить.

Необходимо отметить, что именно в XII столетии, в которое автор помещает Арлетту, во Франции формируется качественно новый тип отношений мужчины и женщины, обычно называемый «куртуазной (от французского слова со значением «придворный») любовью». В противовес сугубо христианской аскетической позиции прежних веков, которая вкратце может быть охарактеризована классическим «да убоится мужа», когда половые отличия супругов стираются в сознании общества, призывающего к объединению в царствии небесном, где нет «ни мужа, ни жены», новая модель представляет значительный шаг вперед в духовном развитии европейского общества. Современники называли такую любовь «fin amour» — любовью утонченной.

Историки литературы изучают эту модель в основном по сохранившимся поэтическим текстам того времени — эпохи трубадуров. Модель эта несложна. В центре ее находится «дама» (от латинского domina — «госпожа»), как правило, замужняя женщина. На нее обращает внимание неженатый мужчина и загорается к ней плотской страстью. Для скорейшего достижения задуманного мужчина делает вид, что во всем подчиняется своей избраннице. Как правило, в рамках жесткой системы феодальных отношений он является слугой, а вернее, вассалом мужа своей пассии. Подчеркнуто самоуниженно мужчина выказывает это подчинение, вставая на колени, произнося громкие клятвы, отдавая всего себя в полное распоряжение дамы. Женщина вправе решать, принять ей или отклонить предлагаемый дар. Если она соблазняется дарами молодого вздыхателя или считает, что от него она может получить нечто большее, чем от законного мужа, брак с которым скреплен в церкви, чему в то время (вспомним финальную сцену появления отца Иана в часовне, где Арлетта должна стать женою обманщика Леклерка) придавалось огромное значение, то она перестает быть свободной в своих действиях, а обрекает себя на маневрирование между долгом перед мужем и долгом перед любовником, так как по представлениям того общества ни один дар не мог остаться без вознаграждения. Иногда, как в случае с Арлеттой, это приводит к весьма печальным для героини последствиям, и только deus ex machina — неожиданный сюжетный ход со сталкиванием графа Этьена Фавелла в пропасть, спасает ее от жестокой расправы — вроде публичного осмеяния или бессрочного заточения в башне, чему мы имеем пример в провансальском эпосе «Фламенка», а также, для несколько более позднего времени, в «Декамероне» и «Кентерберийских рассказах» Чосера. При таком развитии событий Леклерку оставалось бы разве что лезть к своей возлюбленной в окно по веревочной лестнице, рискуя сорваться и быть зарубленным стражей, или проявлять чудеса изобретательности, представляясь странствующим монахом, нищим, водоносом или даже покойником, чтобы всеми правдами и неправдами пробраться в темницу к отверженной мужем даме своего сердца, и выполнить перед нею свой долг кавалера. (Во «Фламенке» герою пришлось рыть подкоп под ванну, где купалась тщательно оберегаемая ревнивцем-мужем дама). Впрочем, если бы беременность Арлетты раскрылась (неосторожную прелюбодейку спасло только чудо), под пытками (в этом случае ее не защитил бы ни один епископ — Церковь в то время крайне нетерпимо относилась к изменяющим своим мужьям дочерям Евы), она не могла бы не открыть имя своего соблазнителя, уделом которого в таком случае стала бы в лучшем случае кастрация, в худшем — принародная экзекуция (вспомним романы Дрюона).

Куртуазная дама не могла располагать собою по своему усмотрению — по канонам Церкви ее тело принадлежало мужу, а душа — всецело Богу. Не сообщить о незаконной связи духовному отцу-исповеднику признавалось современниками страшным, несмываемым грехом, за который церковные проповедники и составители всевозможных «Деяний» отводили грешнице место в аду. В своем замке, или дворце дама постоянно находилась под всеобщим пристальным наблюдением. Таким образом, скрыть куртуазную связь было весьма непросто.

«Опасность игры придавала ей особую пикантность, — пишет Жорж Дюби в своей статье о куртуазной любви во Франции XII века. — Рыцарю, пустившемуся в любовное приключение, надлежало быть осторожным и строго соблюдать тайну. Под покровом этой тайны, скрывая ее от посторонних глаз, влюбленный ожидал вознаграждения. Ритуал предписывал женщине уступить, но не сразу, а шаг за шагом расширяя пределы дозволенного любовнику, с тем, чтобы еще более разжечь желание почитателя. Одна из тем куртуазной лирики — описание мечты влюбленного о наивысшем блаженстве. Он видит себя и свою даму обнаженными: вот наконец возможность осуществить свои желания. Однако по правилам игры он должен контролировать себя, бесконечно оттягивая момент обладания возлюбленной. Удовольствие, таким образом, заключалось не столько в удовлетворении желания, сколько в ожидании. Само ожидание становилось высшим удовольствием. В этом — истинная природа куртуазной любви, которая реализуется в сфере воображаемого и в области игры».

Поэмы трубадуров, на все лады прославлявшие любовь к «Прекрасной Даме», пользовались большим и несомненным успехом, бродячие певцы были желанными гостями и в замках господ и на площадях городов. Как правило, те, кто исполнял песни, сами их и сочиняли, заимствуя приемы друг у друга. Естественно предположить, что большинство ситуаций, описываемых бродячими певцами и сохраненных для нас монастырскими переписчиками (по-видимому, их тоже волновала подобная проблематика), были списаны прямо с действительности. Восхищая аудиторию, песнопения трубадуров оказывали влияние на нравы знати и плебса, формировали общественное мнение, не в последнюю очередь указывая женщинам хитроумные приемы, как наставить рога супругам, а любовникам — избежать мести разъяренных рогоносцев. На какое-то время куртуазные истории, переписанные и размноженные в сотнях копий, становятся основным чтением «для души», наряду с агиографическими сочинениями и всевозможными нравоучительными повестями.

В сословной Франции на рубеже XII–XIII веков игра в куртуазную любовь выполняла немаловажную социальную функцию. Выказывая умение изысканно завлекать женщин, кавалеры демонстрировали людям своего круга свою принадлежность к миру избранных, отличие от презираемого купечества и всякой «черни», деревенщины. С крепостными обращались несколько иначе, и неудивительно, что герои нашего романа десятилетиями не могут разобраться в наследственных правах — не секрет, что даже сам король имел, кроме 3–4 законных детей, как правило, человек 30–40 незаконных, а примеру короля следовала и вся знать. Это было в порядке вещей, и неудивительно, что Лена, служанка графов де Ронсье, даже гордится, что жестокий и властный Франсуа находит у нее то, чего ему не может дать его фригидная супруга, набожная аристократка Элеанор. Как правило, крупные аристократы по нескольку раз в год объезжали свои владения — нечто вроде инспекторских проверок — и в каждом местечке требовали от деревенских старост девушек «для согревания постели». Родители сами с удовольствием отводили к своему сеньору дочерей — зачастую случалось, что очередному незаконнорожденному ребенку уже с рождения было уготовано место пажа или оруженосца, с чего в те времена начиналась типичная карьера многих молодых людей. Кроме того, не нужно забывать о повсеместно бытовавшем во Франции пресловутом «праве первой ночи», также содействовавшем появлению на свет внебрачных отпрысков. Как правило, количество внебрачных детей служило предметом гордости феодала, зачастую внебрачные дочери в самом раннем возрасте отбирались у матерей и воспитывались в поместьях отца, где их готовили во фрейлины или отдавали в жены в качестве награды верным вассалам (например, вожакам услуживших хозяину наемников). Не удивительно, что между законными и внебрачными детьми возникали всякого рода трения и конфликты, порою выливавшиеся в трагедии целых родов, как прекрасно показано в нашем романе на примере семейства Сен-Клер. Каждый район и графство имели свое законодательство о наследстве, где внебрачные дети пользовались определенными правами, хотя и не столь значительными, как прямые наследники. Не нужно забывать также про существовавший в то время институт приемных детей и воспитанников (клиентов), когда ребенок из одного знатного рода воспитывался в поместье другого рода, что могло немало осложнять имущественные тяжбы. В средние века был детально разработан регламент фамильных имен, титулов и гербов, отнюдь не уравнивавших бастардов (внебрачных детей) с законными сыновьями и дочерями, но предоставлявший им определенные права.

Придворные обычаи воздвигали незыблемые барьеры между мужским и женским миром, не менее прочные, чем «вертикальные» барьеры между сеньорами и вассалами. У мужчин и женщин были свои тайны и секреты, своя религиозная жизнь, свои законы и порядки. Доходило до того, что в разгар истового религиозного рвения король и его королева могли праздновать Пасху в разные дни, поскольку они принадлежали к разным духовным течениям. Женские покои, гинекей, были закрыты для мужчин, и там женщины могли без помех заниматься своими повседневными делами, как это нам прекрасно и во всех подробностях показывает автор романа. Наоборот, появление женщин в некоторых специфических местах (караульные помещения, казармы, замковые службы), расценивалось как поступок бесчестящий тех, кто его совершает, и соответствующе оценивался обществом. Примечательно, что Франсуа, отправляясь в Кермарию в важную и опасную экспедицию, не считает нужным сообщить о своих намерениях жене.

Была и обратная сторона медали. В возрасте семи лет мальчиков отнимали от матери, и с тех пор их жизнь проходила исключительно среди мужчин (вспомним детей замкового сенешаля Обри и Джехана). С одной стороны, это способствовало развитию в них гомосексуальных наклонностей (просто удивительно, что Кэрол Тауненд никак не обыгрывает эту тему — общеизвестно, что в средневековье в силу ряда причин это отклонение было распространено гораздо шире, чем ныне), с другой стороны — формировался образ женщины как существа таинственного, скрытного. Женщинам, занимавшимся другими видами хозяйственных работ, чем мужчины, что затрудняло общение между полами, приписывали колдовские, чародейские умения, магическую власть, притягивающую и отталкивающую одновременно. Сегрегация полов порождала в мужском сознании определенную тревогу, которую обычно старались заглушить громогласным утверждением своего физического превосходства и своих сексуальных подвигов.

Почему же феодальная аристократия того времени приняла правила игры в куртуазную любовь? Дело в том, что для ограничения разделов имущества, в первую очередь земель, требовалось ограничить количество браков, в которые вступали сыновья благородных родов. Как правило, старались женить одного, старшего сына (отсюда такое значение, придававшееся первородству, которое остается часто непонятным современному читателю, например, в библейской сцене обмана Исава братом). Остальные сыновья (не говоря о незаконных) делали военную карьеру, становясь рыцарями (постоянные войны и периодически повторяющиеся крестовые походы давали к тому повод). Эти юноши, понятное дело, чувствовали себя в чем-то обездоленными и завидовали женатым мужчинам. Удали у них, день за днем обучаемых военному делу, было предостаточно, а служанки, проститутки и прочие женщины низших сословий были слишком легкой добычей, чтобы этим можно было при случае похвастаться в кругу равных. Поэтому так завлекательно представлялось соблазнить жену брата, дядюшки или, что еще лучше, сеньора. Это было опасным предприятием — но тем более интересным. Двор был именно тем местом, где воины, в мирное время изнывавшие от безделья, предавались подобным развлечениям.

Необходимо также учесть, что при феодальном строе мальчики из благородных семей проходили военное обучение при дворе сеньора, отца или дяди по материнской линии. Дама, жена патрона традиционно выступала в роли покровителя всех этих юнцов, причем церковные и нравственные каноны предписывали ей быть благодушной и снисходительной, но недоступной (вспомним, как Элеанор заступается за избиваемого конюха). Практически, хозяйка замка заменяла мать нескольким десяткам юношей, имея на них неоспоримое влияние и зачастую передавая юношам приказы своего мужа, их господина. Дама присутствовала на турнирах, оценивая юных соперников, которые изо всех сил стремились не упасть в грязь лицом перед госпожой и господином. Таким образом, любовь к даме вполне включалась в механизм функционирования феодального общества.

Любовь к даме имела немалое значение для морального воспитания молодых рыцарей — они учились овладевать своими страстями, укрощать порывы, быть образованными, учтивыми, соблюдать этические принципы, — а это как раз те качества, которые требовались от вассала. Стихи, воспевавшие куртуазную любовь, в немалой мере способствовали укреплению этики общества зрелого феодализма.

Женщины также учились держать себя в руках, владеть своими чувствами, бороться со своими недостатками.

То, что сначала было просто игрой для мужчин, в конце концов, распространяясь на все более широкие слои общества, помогло женщине выйти из того униженного состояния, в которое ее помещала господствующая церковь. Мужчины начали понимать, что женщина — это не только тело, но и равное им по социальной значимости существо, что от ее слова, согласия или несогласия тоже может зависеть очень многое. В эпоху Возрождения демократические идеалы проникают в среду купечества, а в период зарождения капиталистических отношений — буржуазии и крестьянства. Таким образом, не будет большой натяжкой считать Арлетту с ее неукротимым стремлением к справедливости, готовую отстаивать свои права при любых обстоятельствах, натуру целостную и независимую, провозвестницей женской эмансипации, давшей ощутимые плоды только в XIX веке.

А. Москвин