Крупные капли дождя отдавались глухим эхом под ветхой черепичной крышей, жалобно скрипевшей от резких порывов ледяного ветра. Подойдя к окну, я прижалась лбом к холодному стеклу и продолжала молча наблюдать за покачивающимися на ветру голыми ветками деревьев. Некоторые из них склонялись над крышей и от сильного ветра ударялись о черепицу, создавая гулкий зловещий стук, сопровождаемый непрерывными завываниями ветра.

Тяжелые воспоминания накатили с новой силой. Весь предыдущий месяц прошел для меня словно в тумане. Сначала ужасная весть об автокатастрофе, за ней — бесконечное мелькание семейных адвокатов, новость об опекунстве, и наконец переезд. Перелет и поездка с аэропорта до нового дома заняли почти двое суток, и к ее концу я была уже такой уставшей и измотанной, что почти не помнила, как поднималась по ступенькам мимо дяди, тети и двоюродных брата и сестры, о существовании которых раньше не подозревала. Угрюмые выражения их лиц не оставили и тени надежды на то, что мне тут хоть немного рады.

— Три года, — прошептала я, — мне надо вытерпеть всего три года. Когда мне исполнится восемнадцать, я сразу же уеду из этой дыры.

Ураган, который начался через пару часов после моего приезда, продолжал усиливаться. Громкие завывания ветра эхом отдавались в комнате. Даже огонь в большом старом камине не осмеливался перечить не на шутку разбушевавшейся стихии — лоскутки пламени лишь изредка слабо шевелились. Внезапный порыв, принесший с собой ледяной холод, прервал мои печальные размышления и заставил поежиться.

Я оторвалась от запотевшего от моего дыхания окна и осмотрелась. Большую часть не слишком большого пространства загромождали два больших чемодана и запечатанные, никем не тронутые картонные коробки, которые доставили еще до моего прибытия. Ноутбук сиротливо выглядывал из-под сумки, небрежно брошенной на потертый коричневый диванчик возле камина. Его старая обивка были такой же тусклой и унылой, как все остальное в этой комнате. Огромная деревянная кровать с резной деревянной спинкой в изголовье возвышалась над скромным интерьером, включающем в себя небольшой дубовый шкаф и ветхий стол с облупившемся от лака, шатким стулом. От тяжелых бархатных штор, нависающих на единственное окно в комнате, веяло промозглой сыростью.

«Как не похоже на мою прежнюю светлую, прекрасно обставленную комнату», — с горечью подумала я. Когда мне исполнился год, родители переехали из Франции в Лондон и приобрели большой, викторианский особняк. Я вспомнила, как тщательно, со вкусом, но без особой любви выбиралась любая, украшающая мою комнату безделушка. Цвет наволочек обязательно должен был соответствовать бежевому цвету стен, а ковер гармонично перекликался с воздушными шторами. Целому штату прислуги в накрахмаленных фартуках грозил серьезный нагоняй, если зоркий мамин глаз хоть в чем-то усматривал изъян. Пока я оглядывала свою новую комнату, до меня постепенно доходил весь ужас моего теперешнего положения.

Часть знакомых вещей, должно быть, валяется теперь в коробках, небрежно скинутых здесь грузчиками. Я вдруг поняла, что не знаю, кто запихивал в них осколки моей прошлой жизни, аккуратно выводил новый адрес и подписывал бланки. Тогда это меня не волновало, да и сейчас не особо. Прошлого они мне не вернут. Вместо этого снова вызовут мучительную безысходность и тоску, терзающие меня с того ужасного дня, раз и навсегда изменившего мою жизнь.

Я подошла к камину и протянула руки к огню. Слабое тепло коснулось кончиков пальцев, но и оно было не в силах принести мне хотя бы секундное облегчение. «Что мне делать? — стучало внутри. — Как жить дальше?». Привычный мир вдруг раскололся на две половинки, и впервые в жизни я не знала, что ждет меня впереди. Когда-то ясное и безоблачное будущее, в котором я могла бы иметь все, вдруг стало зыбким и обросло серой мглой, поглощающей меня все больше и больше с каждым новым днем.

Где-то снаружи скрипнула половица, и я вздрогнула, ожидая стука. Но его не последовало. Из-под двери в комнату проникала лишь узкая полоска подрагивающего желтого света.

«Показалось», — успокоила я себя. Старый дом скрипел и постанывал от бушующей на улице непогоды, и моя комната то и дело наполнялась новыми странными звуками, от которых по коже разбегались холодные мурашки. И этот внезапный звук за дверью не исключение.

Но стоило мне вернуться к своим печальным мыслям, как скрип повторился уже ближе. Все внутри мгновенно похолодело.

— Кто там? — мой голос прозвучал громче, чем я рассчитывала.

Кто бы не стоял сейчас в коридоре, он определенно меня услышал.

Затаив дыхание, я продолжала прислушиваться, но наступившую тишину нарушало лишь слабое потрескивание дров в камине: сосновые поленья шипели и громко трескались пополам, выпуская новые стопки искр.

Призвав на помощь все свое мужество, я встала, сделала нерешительный шаг к двери и приоткрыла ее.

Передо мной расстилался длинный, залитый тусклым светом проём. Светло-зеленые стены украшали портреты незнакомых людей. Клочки паутины на покрытых слоем пыли золотых рамках наводили на мысль, что до них очень давно никто не дотрагивался. Снизу донеслись приглушенные голоса. Разобрать, о чем они говорили, было невозможно.

Я уже собиралась вернуться в безопасное пространство комнаты, как мое внимание привлекла серая ткань, небрежно наброшенная на одну из картин. На одном ее краю свисала потрепанная и видавшая виды бахрома. Судя по всему, она когда-то служила шторой, но выгорела на солнце и теперь годилась только для того, чтобы завесить чей-то портрет. Изображенного на картине человека здесь явно не жаловали.

Я вспомнила, как перекосились лица моих родственников, стоило таксисту открыть передо мной дверь. «Кто бы ты не был, увы, ты в этом ты не одинок», — мысленно обратилась я к портрету. Бегло осмотрев коридор и убедившись, что там никого нет, я на цыпочках подошла к картине и приподняла прикрывающую ее ткань.

На меня смотрела молодая темноволосая женщина потрясающей красоты. Пыль, покрывающая картину, не смогла скрыть необычную синеву ее ярких, полных внутреннего огня и своенравия глаз, в оправе длинных, пушистых ресниц. Струившиеся по плечам темные, густые локоны подчеркивали безукоризненную белизну тонкой фарфоровой кожи, а тонкие, сложенные на коленях, руки без всякого сомнения принадлежали аристократке. Вопреки своей внешности, явно свидетельствовавшей о богатстве, она была одета в простое голубое платье, а на шее поблескивала скромная серебряная цепочка.

Неужели она тоже живет здесь? Или когда-то жила?

Я попыталась рассмотреть дату и подпись художника, но обвивающая раму паутина надежно скрывала от меня углы холста, а других надписей на картине я не заметила. Женщина показалась мне отдаленно знакомой, словно я где-то уже видела ее. Залюбовавшись красивым полотном, я забыла про все вокруг.

Внезапно голоса внизу смолкли и со стороны лестницы послышался быстрый звук шагов. Кто-то торопливо поднимался на второй этаж.

Я спохватилась. Хорошее же впечатление я произведу, если в первый же день меня застанут в коридоре, рассматривающей то, что здесь явно пытались скрыть.

Повернувшись, я с быстротой молнии метнулась в свою комнату. Но едва я успела отскочить, как дверь резко распахнулась и на пороге возник закутанный в длинную, вязанную шаль женский силуэт.

Сделав шаг в комнату, высокая худощавая женщина уставилась прямо на меня. Отблески огня играли на ее некрасивом лошадином лице, утяжеленным массивным подбородком, а холодные, расчетливые глаза смотрели на меня с нескрываемым отвращением. Она осталась стоять возле двери сморщив нос, словно я была каким-то опасным микробом, от которого стоит держаться подальше.

Я видела свою тетю всего один раз в детстве, когда она навестила нас в нашем доме в Англии. Тогда я приняла ее за одну из многочисленных знакомых моей мамы. Все, что я запомнила с тех пор, были сердитые крики в гостиной — они с моей матерью о чем-то ожесточенно спорили. После этого она уехала, и я никогда не видела ее снова. До сегодняшнего дня.

— Сестра моего мужа никогда не отличалась тактом по отношению к родственникам, — резкий ледяной голос рассек тишину комнаты, словно лезвие. — Подбросить нам свою никчемную дочь, не оставив при этом ни гроша на ее воспитание — это так в ее духе.

Я почувствовала, как слова впиваются в меня, словно огромные кровожадные пиявки. Мне захотелось возразить, но в груди болезненно защемило и стало трудно дышать. Мысли о родителях все еще вызывали острую, ни с чем несравнимую боль, над которой эта женщина жестоко насмехалась.

Вполне насладившись произведенным впечатлением, она сурово поджала тонкие губы и оглядела беспорядочно разбросанные вокруг вещи.

— Итак, слушай и хорошенько запоминай, — рот ее кривился, а острые как иголки глаза сверлили меня колючим взглядом. — Есть правила, которым ты будешь неуклонно следовать. Я знаю, что всю твою жизнь тебе позволяли вести себя как угодно, и вот результат — ты выросла таким же избалованным ничтожеством, как твоя мать.

Мои пальцы непроизвольно сжались. Как она смеет так о ней говорить? Боль в груди усилилась. Я предприняла слабую попытку заговорить, но тетка отмела ее взмахом руки.

— Теперь этому настал конец, — как ни в чем не бывало продолжила она, не давая мне вставить ни слова. — Отныне ты в моем доме и будешь вести себя подобающе. Очень скоро ты поймешь, что главное здесь — дисциплина. То, что твои родители спускали тебе с рук, со мной не пройдет. Я не потерплю прогулов или вызовов в школу. Любая малейшая выходка с твоей стороны — и ты будешь проводить ночи в подвале, полном вонючих, голодных крыс.

При этих словах я еще больше побледнела. Мне не хотелось представлять подвал своих новоиспеченных родственников, у которых и сам дом выглядел, как самая мрачная тюрьма, в которой я оказалась заложницей поневоле.

— Есть ты будешь в своей комнате. Марджи, экономка, будет приносить тебе еду и не вздумай воротить нос — лучше ее блюд ты все равно ничего не получишь. То, что мой муж является твоим единственным законным опекуном…

— Вы врете — наконец выдохнула я, схватившись за стол, чтобы не упасть. Меня мутило.

— Что-о-о? — ее лицо вытянулось, делая ее похожей на змею, готовую броситься на меня в любой момент.

— У моих родителей было много денег. Они не могли мне ничего не оставить!

На лице моей тетки проступила жестокая ухмылка.

— Твоя мать всегда любила прожигать деньги твоего отца. Оказалось, что ее высокие запросы ее же и погубили, — язвительно изрекла она. — Его денег хватило лишь на то, чтобы покрыть накопившиеся за несколько лет долги. — Она сделала паузу, словно боксер, выбирающий, куда нанести удар, и громко добавила: — Не удивлюсь, если это она довела его до аварии, которая погубила обоих.

Сердце захлестнула жгучая боль, и я не нашла в себе сил ответить.

Смерив меня презрительным взглядом, она снова заговорила:

— Запомни, что ты здесь только по нашей милости и должна быть нам благодарна. Начни с того, что веди себя тихо и не попадайся мне на глаза. Я не хочу лишний раз видеть живое доказательство нашим неудачным родственным связям, от которых одни неприятности, — ее сухой указательный палец оказался прямо перед моим носом.

Едва сдерживая слезы, я молча сглотнула, чувствуя, как ком в горле нарастает с каждой секундой. Вволю насладившись моим побледневшим видом, она запахнула свою длинную шаль и исчезла в темном проеме двери, которая захлопнулась за ней с гулким щелчком.

Не рискнув проверить, заперта ли она, я опустилась на кровать и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов в надежде прийти в себя.

Тетины слова о долгах родителей молотом отдавались в голове. Не может быть! Они бы сказали мне! Но несмотря на то, что мне ужасно хотелось в это верить, я знала, что родители не имели привычки делиться со мной своими делами. Особенно, когда дело касалось семейного бизнеса.

На смену им пришли мысли о том, что теперь со мной будет. Привычный мир рухнул — остались бередящие душу воспоминания. Меня ожидала совершенно новая, незнакомая жизнь, в которой я осталась совсем одна и которая с завтрашнего утра будет выглядеть совсем иначе.

Еще долго я ворочалась на жестком матрасе, пока наконец не забылась беспокойным сном.