Знаете… Ну, все эти истории с отступлениями, неправдоподобностями, театром в Греции, какого, конечно же, давно на свете нет… Ведь это я не для того, чтобы затруднить чтение, не для того, чтобы выстроить какую-то там особую фактуру, но с одной целью – чтобы вы увидели, как это было на самом деле. Есть же вещи, которые даже сегодня продолжают происходить на самом деле, а не только в нашем, загруженном предварительными способами восприятия воображении. Если присмотреться, то дождь происходит на самом деле, и думаю, Офелия первая меня бы здесь поняла и согласилась. Еще птицы поют тоже на самом деле. Бывает такое, что и человек живет на свете – на самом деле, но это случается намного, намного реже.

Но увидеть то, что происходит на самом деле, довольно-таки трудно. Тут надо или час потратить, просто глядя на дерево, чтобы его неподдельность увидеть и счастливо рассмеяться, или еще что-то придумать. Вот Офелия, о которой многие думают, что она живет в мире как помешанная, как раз и обитает в нем по большей части в самом деле, и видит вещи как они есть. И хоть она и пишет, что Руми – отстой, но будьте уверены, что она уже вошла туда, куда он приглашал, но не очень-то отметила этот момент просветления, потому что в нем почти и так все время находится.

И, чтобы ухватить про этих людей, о которых идет тут речь, – про Офелию, Воротникова и все такое прочее, так вот, чтобы ухватить суть этой истории, важно увидеть этих людей и их приключения не как в кино или как в кино, а как оно было доподлинно, учитывая, скажем, суть биения их крови и дыхания их ноздрей.

Как и что с людьми происходит на самом деле, знали немногие – знал греческий театр, еще японский театр самураев. Но некоторые шаманы, чудак Доген и чудак Хуэйнен, знал Христос и его друзья, еще с десяток поэтов, ну и несколько прозаиков, например Гриммельсгаузен с его бедолагой-простаком Симплом. Ведь на самом деле – это то, что не ухватить ни объективом фотоаппарата, ни кинокамерой, ни реалистическими рассказами в театре одного актера, на которые публика ведется, думая, что это про их жизнь, а это отчасти и правда про их жизнь, только разве это жизнь! Это же сплошная болезнь ума, а не жизнь.

А чтобы узнать про себя и про жизнь на самом деле, надо хлопнуть в ладоши и замереть. И понять, что никакого звука тут и не было, и что тебя тоже тут не было. И что ни твоей матери, ни твоего отца, ни твоих друзей – ничего этого не было. Была за всем этим лишь прослойка света, тоненькая, как волос, которую ты иногда замечал, но отмахивался, а вот греческий театр и Хуэйнен не отмахивались, а только там, внутри этого светлого волоска и жили. Звук, впрочем, может, и был, но не для твоего уха, как и все остальное настоящее – тоже не для твоего уха, пока однажды не ахнешь, пронзенный, как голубь, небывалой вестью, не сядешь на траву и не подумаешь: Батюшки, я же жизнь прожил, а этого не видел. Оно со всех сторон меня звало и толкало – и солнышком на закате и рыбкой в пруду, плеснувшей хвостом, и слезами да смертями людскими, а я только сейчас вот и почувствовал, к чему что было. Почувствовал и сразу забыл, как Бог прикоснулся к моему выпуклому от мысли и забот лбу. И что же мне теперь делать с этим и как жить?

И вот встает он с этой ржавой и зеленой травы, достает мобильник и начинает кому-то звонить и балаболить. И через пятнадцать минут уже ничего не помнит ни про рыбку, ни про Бога, ни про слезы людские. Такие дела!

Так вот для того-то я сейчас и громозжу все это – и греческий театр, и отступления, и разное такое прочее – в надежде, что, может быть, найдется какая-нибудь вдумчивая девочка по имени Ефросинья или Кингжао, возьмет и прочтет эти страницы до конца, а потом скажет – что-то мне тут сверкнуло за всей этой хренью, за всей этой разбитой каменоломней, за всеми этими дерьмовыми отступлениями. Понимаете, она это скажет, и не начнет никому звонить, и не побежит никуда, а просто посидит на одном месте и прислушается, что там у нее внутри, что там у нее находится за всеми этими костями, кровью и железами. Ну, что там такого есть настоящего. А потом мы с ней где-нибудь встретимся, и я ей скажу: спасибо, Кингжао. И я закажу ей какое угодно мороженое или еще чего-нибудь, клянусь! Потому что она не побежала сразу же звонить своему мальчику, у которого одна мечта – быть как все. Спасибо, что не побежала. И, даже если не встретимся и с мороженым не выйдет, все равно спасибо.

Иногда надо много чего нагромоздить, чтобы стало легко и ясно.

Потому что то, что происходит па самом деле, хоть и не всегда просто, но лишь прикоснешься к нему, и тебе сразу становится легко и ясно. Даже если только что тебе казалось, что ты в аду, и ты только и делаешь, что погружаешь и погружаешь в этот ад свой ум днем и ночью, как тот чудак из Афона, и пытаешься при этом не отчаиваться. Офелия, обними меня, девочка! Ты бы меня поняла. Зевнула бы и сказала, пойдем, выпьем колы, чувак! Ты – лучший!