Вспыхнула спичка в теми глухой, разом хату задымил старый зека… Раскинул костыли на земи сухой, повагом он слепил усталые века… Царит немота в кандею мрачном, кочумает и грай воронов стайки… Кимарит жиган в чаду табачном: в кичеван воротили его из тайги… В тайге сквозят ветры северные, а зека вандает по лесной стежке: ласты не связали псы лагерные, вохра не в цвет попала в слежке. С сябером он из лагеря схипнул, но потом в погоне один остался: в станицу газанов керя влипнул, с животом он навеки расстался… Сонце вдали каймится багрецом, за горизонт модом себя удаляет; одни тучи нависли над беглецом, молния по калгану зека ударяет. С облаков мороха стала крапать, как арестант выканал из урмана; на прогале перестал он драпать, раз менты потеряли след уркана. Не встретил он никакого сельца, решил к дороге железной пойти; скоро докатил до малого озерца, но не спешит путь домой найти. Устало шагает по риве жиганец, ныряет в горные дали зеницами; долго зекает на журавлей танец: в синеве парят они вереницами… Над озерцом тихо падает темень, светилами ночи осе небо кишит; вента на холодных водах немень, и воздухом свежим тайга дышит. Бродяга сицает на ветхом корне, а подле него лодка серая торчит; ворона одинокая стоит на корме, о тайнах озерца сего она молчит… Ария в ночи наливается пеленой, и стынет воряга под сенью сосны, но задремал под мутной селеной, во тьме кромешной ловит он сны. Во снах каторжан садится в дору, а грести решил к берегам южным; восе по волнам он катится в гору, домой спешит с ветром вьюжным…