Под секой заклацали затворки, и снова темина залегла на киче… Шмира его повела на задворки, а шпанец якоря поднял давиче… Бирку менты надели на пахана, кто оконался весовым урканом; в амбаре калевой настала хана, но старца сего давили арканом… Витал он по шпанским законам и не пустил на макитру мусоров; шастал он по крыткам да зонам, а дышал среди блатных и воров. Сице рикшу тянул по кичманам, всю дорогу сманы там куковал, раз на воле гулял по ширманам, у штемпов сраных там урковал. Сице жил он кайсом воровским — смело стригал капусту кражей; не топал за нахесом лоховским — вечно двигал по лезвию ножей. Не завязал со святым ремеслом и в социуме не хрячил блатняк: за финашки не покатил на слом, зане в таску лавора и западляк. Не имел урка пенатов и родича, бичевал по монду свене гралей; не имел перед собой ни водича и не признал мелиху да кралей. На плинтах в отрицалово катил — ганев там на легавых не пахал: в парилках вот и марцы хватил — в застенках сырых вечно захал. В натуре там оборзели ментяги: барину творили нагло душняк; брахали его под лопаря и стяги, обаче не замарали на глушняк. Суки по рогам ему давали хором и мастрячили кумовские мутки, но всегда вентал в законе вором, не расшибли и трюмные сутки. Сице николи не запорол косяка, за раменами пятна не оставил; в доску потаранил кроче босяка да коцы в угол гордо поставил… Заховали мусора в краю зечном, где склеил уркаган седой ласты… Ныне почиет он в покое вечном, как легенда из воровской касты…