За серою стеной рассвет настаёт,
но каторжан от дремли не встаёт;
полна хата уже дыханием весны,
но каторжан держит зимние сны…
Горы высокие зеленцой покрыты,
а двери шизо намертво закрыты;
воздух пропитан ароматом лесов,
а двери трюма заперты на засов.
От спячки встаёт нагорный край,
и с неба раздаётся вороний грай;
перья ниц бросают дикие птицы,
в зоне гамают конвойные псицы.
За морилой сияет лучами солнце,
свет его проницает через оконце;
лежит пластом на полу тело зека,
не откоцает воряга усталые века.
Кочумарит он при погоде вешней,
спит в отрыве от монды внешней;
нету под ним шконаря и подушки:
травят легавые в стенах кадушки…
Сиделец устал от витары зечной,
всецело устал от неволи вечной:
уйти надо из каторжного норока,
уйти надо из карцерного морока.
Грести хочет к высоким тополям,
вентать хочет по зелёным полям;
из далей тянет его лесистая гора,
химать на ней стало мечтой вора…
Во снах кичманец нарезал плеть,
тёмной ночкой он оставил клеть:
всею снагой сице подался в бега,
повихрил к заборам беглый зека…
Под пологом дыма спали бараки,
луна закатила за дальние вараки;
с едомы лесной звал волчий вой,
но там на вышке маячил часовой…
За серою стеной рассвет настаёт,
но каторжан от дремли не встаёт;
полна хата уже дыханием весны,
но каторжан держит зимние сны…