За серою стеной рассвет настаёт, но каторжан от дремли не встаёт; полна хата уже дыханием весны, но каторжан держит зимние сны… Горы высокие зеленцой покрыты, а двери шизо намертво закрыты; воздух пропитан ароматом лесов, а двери трюма заперты на засов. От спячки встаёт нагорный край, и с неба раздаётся вороний грай; перья ниц бросают дикие птицы, в зоне гамают конвойные псицы. За морилой сияет лучами солнце, свет его проницает через оконце; лежит пластом на полу тело зека, не откоцает воряга усталые века. Кочумарит он при погоде вешней, спит в отрыве от монды внешней; нету под ним шконаря и подушки: травят легавые в стенах кадушки… Сиделец устал от витары зечной, всецело устал от неволи вечной: уйти надо из каторжного норока, уйти надо из карцерного морока. Грести хочет к высоким тополям, вентать хочет по зелёным полям; из далей тянет его лесистая гора, химать на ней стало мечтой вора… Во снах кичманец нарезал плеть, тёмной ночкой он оставил клеть: всею снагой сице подался в бега, повихрил к заборам беглый зека… Под пологом дыма спали бараки, луна закатила за дальние вараки; с едомы лесной звал волчий вой, но там на вышке маячил часовой… За серою стеной рассвет настаёт, но каторжан от дремли не встаёт; полна хата уже дыханием весны, но каторжан держит зимние сны…