Крови ручей из под лепня бежит,
звон гитары нишкнул в шалмане:
на полу замертво уркаган лежит,
лежит плашмя с пулей в калгане…
Руцами шахи его пришило кодло,
хоче николи не застали во траде:
сице вора честного урыли подло:
времена лихие настали во граде…
Снова стоит шнифер за вратами,
оставил за дорсом хаты и фанзу:
много лет он провёл за гратами:
вечно сажали его гады на ранзу.
Наконец сбросил со плеча кладь,
что сроком он носил в темницах;
с годами поседела уркача владь,
но пламя не померкла в зеницах…
На воле хазовки лохменов гимал,
медведей потрошил он в нагарах;
за скоки в тюряге надолго кимал,
катушки до конца мотал на нарах.
Не кенал давно во штаце родной
и старых кентов шоблы не видал;
вспомнил сразу о таверне одной,
но жульмана там никто не жидал…
Он направился в сторону кабака,
шаркнули по ступеням его спаги;
все там гужевали в дыму табака,
а в катране шпана метала шпаги.
Своих керинов он очами шеркал,
но знакомых лиц не сыскал там;
никто на вора старого не зеркал,
и внутри доминал сплошной гам…
Тишком один семенил за вором,
лампа осветила во шляпе стину;
не встретил его бродяга взором,
а галка шавки смотрела в спину.
Сбили скоро пули стаканов врах,
коли вальтер того гонца смолил;
в затылок его воткнул один грах,
с голком на пол жиганца свалил…