Крови ручей из под лепня бежит, звон гитары нишкнул в шалмане: на полу замертво уркаган лежит, лежит плашмя с пулей в калгане… Руцами шахи его пришило кодло, хоче николи не застали во траде: сице вора честного урыли подло: времена лихие настали во граде… Снова стоит шнифер за вратами, оставил за дорсом хаты и фанзу: много лет он провёл за гратами: вечно сажали его гады на ранзу. Наконец сбросил со плеча кладь, что сроком он носил в темницах; с годами поседела уркача владь, но пламя не померкла в зеницах… На воле хазовки лохменов гимал, медведей потрошил он в нагарах; за скоки в тюряге надолго кимал, катушки до конца мотал на нарах. Не кенал давно во штаце родной и старых кентов шоблы не видал; вспомнил сразу о таверне одной, но жульмана там никто не жидал… Он направился в сторону кабака, шаркнули по ступеням его спаги; все там гужевали в дыму табака, а в катране шпана метала шпаги. Своих керинов он очами шеркал, но знакомых лиц не сыскал там; никто на вора старого не зеркал, и внутри доминал сплошной гам… Тишком один семенил за вором, лампа осветила во шляпе стину; не встретил его бродяга взором, а галка шавки смотрела в спину. Сбили скоро пули стаканов врах, коли вальтер того гонца смолил; в затылок его воткнул один грах, с голком на пол жиганца свалил…