Окрестив вулкан, я решил, что надо дать имя и его близнецу – западному центру извержения, к которому я с самого начала хотел приблизиться и который оказывал такое упорное сопротивление. Но как назвать того, кого не видел в лицо? Хотя бы из этих соображений новая экскурсия была необходима.

К счастью, во время полета я уяснил себе топографию района: для достижения западного вулкана надо было обойти Китуро с севера и затем идти вдоль большой трещины на запад. Если этот путь на самом деле окажется осуществимым, то он явится дополнительным преимуществом для детального ознакомления с трещиной по всей ее длине.

Взяв с собой верного Пайю и Каньепалу, я сначала пошел в обход свежих лав, растекавшихся у подножия северных склонов вулкана. Пароксизм первых двух дней снес лес и похоронил под толстым слоем лапилли стволы и сучья, сильно мешавшие нам в ходьбе. Здесь потоки лавы не нагромоздили, как в других местах, огромные хаотические груды, похожие на горы клинкера или кокса, а разлились, образовав довольно ровную поверхность. Эта черная поверхность с волнами и рябью имела сходство с внезапно окаменевшим бурным морем.

Встречались большие участки, состоящие из плоских, более или менее растрескавшихся плит; в других местах открывались длинные узкие проходы. У края этих лав мы нашли лежавшую на лавовой плите маленькую антилопу; тело ее высохло и уже частью было растерзано хищными птицами.

Сначала мы шли по довольно хорошо видной тропе, пролегавшей по травянистой саванне, но потом я решил идти прямо на юг и, как и рассчитывал, скоро наткнулись на большую, широкую трещину. Ее все еще приподнятые края свидетельствовали о громадной силе давления газов. По обе стороны трещины деревья были вырваны с корнем, земля вокруг завалена кусками и глыбами шлака разных размеров.

Наклонившись над узкой пропастью, я тщетно старался определить ее глубину. Солнце освещало несколько метров сложенных многими слоями лав, накладывавшихся друг на друга на протяжении столетий: одни черноватые, другие измененные дождевой водой или древними фумаролами, оставившими светлые отпечатки – желтые, красноватые, местами почти белые. Но все это тонуло в абсолютном мраке. Из черной глубины доносился легкий запах углекислого газа.

Я вынул из мешка Пайи веревку длиной в 50 метров, которую как опытный альпинист захватил на всякий случай, и, привязав к концу ее большой камень, опустили трещину; камень ушел вниз на всю длину веревки. Мы ее удлинили еще на 30 метров, связав с тонкой бечевкой (у предусмотрительного Пайи она всегда была с собой). Но и на глубине 80 метров дна не было и опять не встретилось ни малейшего выступа. Из пропасти по временам поднимались едкие струи газа, как бы предостерегая против поползновения спуститься вниз. И все-таки загадочная бездна была очень заманчивой.

Возможно, что на глубине 100—200 туазов осыпь или верхняя поверхность затвердевшей магмы маскировала дно этого странного колодца. Но трещина могла иметь и гораздо большую глубину.

Мы стали бросать камни, стараясь направлять их в самую середину расселины. Камни падали вниз с легким свистом. Склонившись над трещиной, мы внимательно прислушивались, отсчитывая секунды: 20, 21, 22... Свист прекратился, но мы продолжали прислушиваться, надеясь уловить стук падения. Ничего... Один за другим камни падали и исчезали в неизмеримой глубине.

Решив пожертвовать старым электрическим фонарем, я обернул его несколько раз бумагой и носовыми платками, закрепив их сверху бечевкой, предохранил стекло сеткой из перекрещенной тонкой веревки и включил лампочку. Без всяких других предосторожностей «прибор» был брошен вниз.

Свет лампочки скоро превратился в маленькую светящуюся точку, зажигавшуюся и гаснувшую при поворотах фонаря, а потом в искорку, становившуюся все меньше и меньше...

34... 35... 36!

Наконец искра стала крохотной, еще видимой, и дальше мы уже ее не различали.

Пошли дальше.

Еще два раза я делал крюк, чтобы пересечь трещину. Она почти везде выглядела одинаковой и только в одном месте из нее вытек небольшой язык теперь уже застывшей лавы, а немного дальше обвалившиеся борта засыпали ров.

Через четыре часа мы подошли к краю большого поля гладких лав, очень похожих на лавы, встреченные к северу от Китуро. Ста шагами дальше мы набрели на конус высотой в 10—12 метров, из которого вырывалось что-то вроде красной лавы. Можно было слышать звук падавших на крутые склоны комьев лавового теста.

По неопытности мы еще не умели отличать надежное место от менее надежного и поэтому двинулись по лаве, рассчитывая каждый шаг; сначала приглядев, куда лучше ступить, осторожно ставили ногу и затем, избегая резких движений, переносили на нее тяжесть корпуса. Кому хотелось продавить ногой застывшую кору и провалиться, да еще в горячую лаву! Как это ни парадоксально, но хождение по лаве напоминало путешествие альпиниста по леднику, где только что выпавший снег скрыл трещины. Позже, набравшись опыта, я научился более свободно ходить по лаве, жидкой еще полчаса назад. Как основное правило, надо идти очень быстро и легко, еще лучше идти на пальцах; обуться надо в легкую парусиновую обувь на гибкой резиновой подошве или (что даже удобнее) в домашние мягкие туфли.

Но в тот день, еще будучи новичком и испуганный хрупкостью стекловидных плит, под которыми я живо себе представлял глубокий слой густой горячей массы, я решил отступить и вернулся к опушке леса.

Но и краем леса, заваленного крупными и мелкими деревьями, сожженными у основания расплавленной лавой, идти было также нелегко. Хаос напомнил нам то страшное место, в которое мы попали две недели назад. Для того чтобы его обойти, нам все-таки пришлось хотя и немного, но пройти по лаве.

Вскоре характер потоков изменился: появились высокие насыпи из ошлакованных лав. Потребовалось 1 час 20 минут, для того чтобы пройти расстояние в 200 метров. С небольшого холмика мы смогли наконец окинуть взглядом весь центр вулканической деятельности.

Посередине почти круглого лавового поля протягивался на расстоянии около 200 метров правильный ряд бугров высотой в несколько метров. Было совершенно ясно, что маленькие сооружения располагались вдоль большой трещины.

Некоторые из этих паразитных (spattercones) разбрызгивающих конусов спорадически выбрасывали струи расплавленной лавы, другие же казались погасшими. Пар и дым, поднимавшиеся во многих местах с лавовой поверхности, не давали рассмотреть отдельные детали этого замечательного ландшафта.

Странное зрелище под мрачным и угрожающим небом, в абсолютной тишине, лишь изредка прерываемой взрывными звуками и учащенными шлепками падающих комьев тягучей лавы. Серое бесформенное пространство, где сотни беловатых вуалей пара, относимых ветром, казались парусами затонувших кораблей, окруженных, как траурным караулом, высокими мертвыми деревьями. Позади нас – крутой склон горы Шове, покрытый густой растительностью; у скрытого лесом подножия этой древней горы мы, вероятно, прошли, когда бежали от палящего лавового потока.

Поднявшись на вершину горы Шове, мы поставили палатку под огромным фиговым деревом. Мне редко случалось видеть такой замечательный ствол: очень ровного светло-серого цвета, он имел у комля диаметр 6—7 метров и, постепенно сужаясь, оканчивался широко раскинувшейся великолепной кроной. Но ствол не был гладким, и разделялся прорезами на отдельные закругленные выступы наподобие подпорок, правильно следовавших одна за другой по всей окружности ствола. Это дерево, видное в радиусе 30 километров,– одно из интереснейших достопримечательностей здешних мест.