Эван, наконец-то чистый и сытый, лежал на хрустящей от свежести постели, измотанный, уставший до предела, и, как ни старался, не мог уснуть. Тело ныло, мышцы выкручивало, а разум настойчиво требовал отдыха, но все попытки так ни к чему и не привели. Слишком уж насыщенным оказался вечер, богатый не только нелепыми приключениями и встречами с родственниками, но и неожиданными открытиями. И сейчас перед мысленным взором вновь и вновь прокручивались все события от столкновения с сумасшедшей девчонкой, оказавшийся — вот уж сюрприз! — сестрой не менее сумасшедшей Каи, до серьезного разговора с Атоном, который прошел совсем не так, как того ждал и одновременно опасался Эван.

По дороге к замку он готовился ко всему. К обвинениям, крикам, некрасивому скандалу… Заслужил. А вот братские объятия его немало удивили. Оказывается, он знал Атона не так хорошо, как полагал. Упреков тоже не последовало, будто Эван не сбежал из дома, а отправился на охоту за убийцей с семейного благословения. Однако короткое «рад, что ты жив» возымело действие, какое не под силу и тысячам нелестных слов в адрес беглеца. Заворочалась до сего мига тщательно усыпляемая совесть, напомнив, что помимо брата у него еще и родители имеются. Отец уже совсем не молод, а мама… Мама есть мама, она тревожится по любому пустяку, и даже представить невозможно, что она испытала, когда ее младший ребенок отправился на поиски той, что погубила старшего. Но Эван все же попытался. Задохнулся от нахлынувшей боли и, закусив губу, резко вытер рукавом невольно выступившие слезы, заодно стирая остатки ненужного уже грима.

— Вижу, осознал, — усмехнулся Атон, внимательно следя за братом.

— Осознал, — буркнул тот, без сил падая в удобное кресло.

Хотелось есть и спать, но сначала нужно было сделать то, ради чего он и решил сдаться. Потому, залпом осушив стакан воды, он без предисловий выложил Атону все, что удалось узнать за это время. Начиная с Терреи, где он впервые увидел Каю и почувствовал несвойственные игрунье следы, напоминавшие эхо какого-то темного ритуала, и заканчивая последней встречей, когда он остался жив лишь благодаря ведьмочке.

— Насчет ритуала… Раньше такого точно не было? — спросил брат задумчиво, когда Эван замолчал и вновь налил воды из стоявшего на прикроватном столике графина.

— Точно, — уверенно кивнул Эван. — Я только из-за этого и поставил защиту, чтобы кто-нибудь не вляпался.

— Сдается мне, слишком поздно поставил, — мрачнея на глазах, пробормотал Атон.

— Сразу же, как она от меня ускользнула, — надулся Эван. — Никого там не было! Никого, кроме… — Он осекся и с ужасом уставился на брата. — Ты думаешь, что Кая…

— Что толку думать, — оборвал его Атон. — Нужно проверить. Она… странная.

— Еще какая, — фыркнул Эван. — Бегает под иллюзией, зато меня отчитывает.

— Не то, — поморщился брат. — Она не вспомнила меня при встрече в Террее. Я вспомнил, а она…

— Ты тоже странный, — помолчав, решил Эван.

Наверное, общение с ведьмами не проходит бесследно. Может, он сам тоже изменился, но пока этого не замечает?

На последней мысли, пробежавшей по кругу раз сто, не меньше, его в конце концов сморило. Но желанный сон отнюдь не был спокойным. За эти десять лет спокойные сны стали редкостью, ценимой чуть ли не превыше всего.

Я упала, споткнувшись, и только тогда очнулась от снедавшей душу боли. Огляделась в удивлении — я оказалась под старой, щедро усыпанной цветами вишней. Уголок был тихим и укромным, и вставать я не стала. Подтянулась поближе к дереву, обняла шероховатый ствол, прикрыла глаза, чувствуя, как по щекам скользят слезы, и позволяя вернувшимся воспоминаниям наполнить разум и душу.

Я должна была вновь пережить позабытое прошлое, чтобы решить, как жить в настоящем…

Трава под босыми ногами тепла и нежна, так и ласкает кожу, так и манит прилечь, но я не поддаюсь, хотя глаза и смыкаются после бессонной ночи, проведенной в поисках трав. Девчонки отсыпаются, их не влечет умытое росой свежее утро, им не шепчет запутавшийся в зеленых косах деревьев ветер, и у них не ноют в сладком предвкушении неведомо чего сердца… Счастливые.

Но я не жалуюсь. Сон витает вокруг меня, легко касаясь век; я отмахиваюсь, шагая все дальше и дальше, к затерянному в глубине леса озеру, к которому наставница нас никогда не водила и запрещала к нему приближаться. И оно открывается во всей своей красе — огромное, яркое, переливающееся щедро отданным полнолунием серебром. Завороженная, скольжу по траве к самой кромке воды, слишком студеной для купания, но желанное умиротворение, едва коснувшееся души, исчезает, и я пячусь, широко открыв глаза, чувствуя, что оказалась в кошмарном сне, не в силах отвести взгляд от человека, в полной зловещей тишине борющегося с вцепившейся в него русалкой. Здесь ее называют хозяйкой озера и не лезут в воду не столько из-за ледяной прохлады, сколько из-за скверного нрава нечисти. И не просто не лезут — стараются лишний раз даже близко не подходить.

Вода обжигает тело раньше, чем я успеваю осознать, что не могу оставить того, кто нуждается в помощи. Холод выбивает из легких воздух, сжимает сердце, скручивает судорогой ноги… Но то, что рождается в душе, огненно-красное, жаркое и неудержимое, намного сильнее паники и русалочьих чар.

После выплеска силы случается всякое. Реальное или нет — не важно. В те мгновения реально даже то, чего быть не может. Все обретает более яркие краски и невероятную глубину, каждый миг превращается в вечность, а мир становится хрустально хрупким и бесконечно синим.

Синее небо. Синяя вода.

И легкие горят от нехватки воздуха.

Нечисть сильна, но разъяренная, пусть даже и юная, ведьма — сильнее.

Синее небо. Синие глаза.

Вдох. Выдох.

Сила в ладонях, равной которой я еще не ощущала. Сила на кончиках пальцев и в голосе, от которого нечисть корежит. Словно полоску раскаленного металла под кузнечным молотом. Мужская ладонь в моей руке, смыкающаяся так крепко, что кажется — не разомкнется уже.

И берег с ласковой травой, обнимающей, утешающей…

Синее небо без единого облачка. Синяя гладь озера. Синие глаза, в которых искрится солнце и дрожит мое отражение. Перепуганное, мокрое, шмыгающее красным носом; ладони и глаза сияют золотисто-белым, и кажется, что я свечусь, будто…

— Светлячок.

Шепот похож на шелест ветра в цветущих яблоневых ветвях, и солнце превращает синий взгляд в золотой, а потом жаркое и тягучее и вовсе заполняет собою все…

До того мига я даже со свойственной семнадцати годам романтичностью совершенно не верила в любовь с первого взгляда. Тогда же просто растаяла, растворилась в другом человеке, осознала, что именно его и ждала… и ждала бы всегда, не встреться мы сейчас, не встреться вообще. Потому что никто другой никогда не станет для меня настолько близким и понятным. Моим.

И зеркальным отражением — те же чувства в его глазах.

Ненадолго. У нас было всего пять минут до того, как на него накатила первая волна боли…

Меняться всегда больно. Даже если эти изменения — часть твоей сути. А если этой части слишком мало, будет сложнее и больнее.

Я видела, как рождается новый дракон. Я была с ним почти все время, сказываясь больной и не участвуя в общих занятиях и девчоночьих посиделках у костров. Я боялась, безумно боялась, что Атон не выдержит…

Я еще не знала, насколько он силен и как любит жизнь. И, как оказалось, меня.

Он называл меня Светлячком в бреду очередной волны изменений и в ясном сознании, и мне нравилось. А на третью ночь вместо ослабленного мужчины на берегу высеребренного луной озера оказался дракон. Большой, красивый, казалось, он был соткан из лунного света, а вот глаза ничуть не изменились: синие, с золотыми искорками, по-прежнему добрые и ласковые.

Он взлетел еще через две ночи. Кружил над верхушками деревьев, снижался, едва не касаясь воды, взмывал к сияющей в темных небесах луне. Я лежала на спине и неотрывно смотрела на него, и чудилось, что я летаю с ним, как если бы и у меня внезапно выросли крылья.

В последнюю ночь Атон тоже летал. Со мной. И никогда еще я не чувствовала себя счастливее.

А потом он ушел, клятвенно обещав вернуться. Ко мне. За мной. И я ни на миг не усомнилась в его словах и в том прощальном поцелуе, что, казалось, до сих пор горел на губах.

Только вот мой дракон так и не вернулся. Он встретил брата отца, который напророчил гибель его Светлячка и сделал так, что даже воспоминаний о нем у меня не осталось. А целых две недели счастья превратились в недели жара и бреда.

Как он мог? Как мог решить все за меня?! Я бы не испугалась невнятного предсказания. Я бы ни за что не отказалась от синеглазого дракона, родившегося на моих глазах.

Задохнувшись, я вынырнула из воспоминаний. В голове будто неугомонная семейка гномов поселилась, трудолюбиво стуча молоточками в виски; я почти ничего не видела из-за пелены слез, а сердце противно ныло, разрываясь между обидой и любовью. Хотелось одновременно вернуться к Атону — и бежать от него как можно дальше. Как он сбежал от меня. И пусть на то у него были серьезные причины, пусть даже он и не знал, к чему все приведет… В итоге я выбрала третий вариант — осталась лежать под цветущей вишней, тихонько глотая слезы и пытаясь ни о чем не думать. Получалось плохо, к тому же головная боль усилилась, а перед глазами и вовсе потемнело. И в какой-то миг мир исчез, растворился в полной черноте, в которой я захлебнулась — и частью которой вдруг стала.

— Кая! Кая, пожалуйста… Ты слышишь меня?

Я слышала. Вот только ответить не могла. Да и хотела ли? Но, к величайшему своему удивлению, все же проговорила:

— Да. Я… Все хорошо. То ни…

Я распахнула глаза и прильнула к тормошившему меня магу, хотя, поклясться готова, не контролировала себя… Совершенно не контролировала! И все же мое тело двигалось, губы шевелились, и мой собственный голос, звучащий вроде издалека, шелестел в унисон с усыпанными цветом ветвями.

— Прости, что убежала. Я глупая, да? Ты ведь хотел как лучше. Я понимаю твой страх. Ты не мог меня потерять. Просто не мог. А я… Прости.

Собственные глаза казались окошками в чужом доме, и в окошках этих я видела изумленного, явно не ожидавшего такой покладистости Атона, различала даже свое отражение в глубине его зрачков и сама себе казалась ненастоящей.

Настоящей была тьма, что баюкала меня. Она убеждала расслабиться и забыть обо всем, довериться ее напевным колыбельным и надежным объятиям, которые все крепче смыкались вокруг. Но за глазами-окошками светила луна и мерцали волшебные огоньки, разгоняющие тьму не хуже солнца. Я говорила, дышала, прижималась к Атону… И в то же время оставалась недвижимой и безмолвной, словно запертой в собственном теле. Словно…

— Мне нужно немного времени, Тони, — звенел между тем мой голос, и мои пальцы скользили по слегка колючим щекам мага, будто вспоминая их очертания. — Я должна побыть наедине с собой и все обдумать.

«Помоги!» — мысленно возопила я, но он меня, конечно же, не услышал. Я и сама себя не услышала, и тьма злорадно хихикнула, укрывая меня с головой. Пришлось рвануться, освобождаясь от невидимых пут.

В глазах Атона мелькнула тревога. Он хотел было что-то сказать, но моя ладонь вновь коснулась его щеки, окутывая сонными чарами, и маг безвольно прислонился к вишне.

— Так будет лучше, — прошелестел мой шепот.

Пальцы выудили из кармашка бутылочку с зельем, и оно, безвкусное, скользнуло по горлу, вновь меняя мой облик. А после перед глазами-окошками замельтешили ветви, кусты, кусочек расшитого звездными узорами неба… Я будто ехала в экипаже, но, как ни стремилась, выйти так и не сумела.

На крыльце я столкнулась с Миледи. Она принарядилась и вроде даже посвежела, была материальнее некуда и явно чем-то довольна… Ровно до того мига, пока не увидела меня. Моя рука сама собой метнулась вперед и сжалась на шее побледневшего и пошедшего рябью призрака.

— Ты-ы-ы… — просипела Миледи, жутко вытаращив глаза, и теперь сквозь нее отчетливо сияли разноцветные фонарики, украшавшие крыльцо. — Не с-с-смей…

— Это ты не смей, — холодно прозвучал мой голос. — Не смей путаться под ногами. А впрочем, зачем мне лишняя головная боль? Прикончу тебя здесь и сейчас, как давно мечтала!

Ладонь сжалась крепче, забилось под ней что-то неживое, но яро желающее жить… И утекло дымкой сквозь пальцы.

— Твар-р-рь!

Рычание, вырвавшееся из моего горла, напугало меня. Как и алая пелена, застившая взор. Но через мгновение ноги вновь несли меня куда-то помимо моей воли.

После тишины сада царившее в доме веселье оглушало. Мелькали яркие наряды и лица… И одно лицо, проплыв мимо, вдруг снова оказалось в поле моего зрения.

Вальдер Грайвен, устроившийся на низком пуфике, что-то увлеченно рассказывал внимающей ему темноволосой девице. Она обернулась, и я с тревогой узнала Дейдру. А в следующую секунду меня захлестнуло жгучей ненавистью, ослепив и чуть не отправив в распахнутые объятия тьмы.

— Эмма, — заметил меня Вальдер и тут же встал. — Признаться, я вас потерял.

— Я всегда нахожусь, — неискренне прозвучал мой смех. — Можно ли вас на пару слов, милорд?

На любопытно навострившую ушки Дей никто не обращал внимания, и сквозь глаза-окошки я видела, как она надулась, как подалась было вперед…

«Уходи, дуреха!» — заорала я, отчаянно надеясь… сама не знаю на что. Здесь и сейчас творилось нечто странное и страшное, и я всей душой желала, чтобы моя непоседливая сестренка оказалась отсюда как можно дальше.

Дейдра вздрогнула, как от удара, окинула меня удивленным взглядом… и шагнула назад.

Неужели услышала?! Интуиция у малявки всегда отличной была. Да и чего я теряю, в конце-то концов?

«Позови Атона. Найди его, Дей!»

Казалось, я сама стала этим криком, посланным ведьмочке, которая, вновь вздрогнув, отступила еще на шаг и скрылась за одной из колонн.

Поняла ли что-нибудь? Не показалось ли мне? Знать бы наверняка!

Ухода Дейдры никто не заметил. Вальдер предложил руку и галантно повел взбудораженную ведьму через зал, время от времени бросая на нее полные восхищения и огня взгляды, от которых становилось не по себе. Мне. Но не той, что сейчас была мною.

Об одержимости я знала мало. Да что уж там — практически ничего не знала. Встречалось это явление весьма редко, изучено было кое-как, а некоторыми магами и вовсе за байки считалось, но сейчас я была твердо уверена в том, что сия чрезвычайно редкая, почти мифическая пакость случилась со мной.

Какая же я все-таки дура! Не замечающая важных мелочей, наивная — мечта всяких незаконных подселенцев! Будь я внимательнее, и этого кошмара удалось бы избежать. Но нет. Мама как-то говорила, что каждый получает лишь то, чего заслуживает. Глупая ведьма, видимо, просто не заслужила ничего другого…

Скатерть на обеденном столе свисает до самого пола, и под ее складками так удобно прятаться. Можно даже почитать прихваченную с собой книжку и рассмотреть картинки, яркие, но пугающие. Атон говорил, что ему еще рано брать в руки малый иллюстрированный справочник по видам нежити, но Эвану было все равно. Любопытно же! И пусть немного страшно, но так даже интереснее. Читать младший отпрыск Клайданов умел лет с четырех, и читал он все, что попадалось, и все, что мог утянуть втайне от родителей и братьев. Эван впитывал знания жадно, как губка, быстро учился и стремился узнать как можно больше. Но и простые детские радости не были ему чужды, и он просто не смог отказаться, когда Инар, лукаво улыбаясь, сказал: «Поиграй со мной!»

Инару исполнилось целых двадцать лет, и Эвану льстило, что тот не отмахивается от младшего брата, как от надоедливой мухи, а рассказывает много интересного, достает ранее не читанные книги, а иногда еще и участвует в играх, словно ему тоже было всего лишь семь. Вот и в этот раз он прилежно искал Эвана по всему дому, пока тот, удобно устроившись под столом, листал страницу за страницей, с удивлением, а иногда и с отвращением рассматривая изображенных на них опасных существ.

Эван твердо решил, что станет боевым магом. И кто знает, возможно, однажды именно он избавит мир от всей нежити.

Скромные мечты семилетнего мальчишки, еще не знающего о том, что очень скоро они станут далекими и не важными…

Медленно текли минуты, а Инар все не появлялся. По прикидкам Эвана, он давно уже должен был прийти в столовую, и тогда в ход обязательно пошли бы изученные на днях чары невидимости.

Терпением младший Клайдан обладал отличным, но что-то едва ощутимо кольнуло сердце, и он, позабыв о книжке, выбрался из-под стола и уже сам отправился на поиски старшего брата.

Особняк казался непривычно тихим и пустым. Родителей пригласили на ужин друзья, Атон тоже где-то пропадал — когда Инар был дома, средний брат старался куда-нибудь уйти. Эвана это огорчало, и пока что он не знал, как все исправить. Обходя комнату за комнатой, мальчик все больше волновался. Поднявшись на второй этаж, он остановился перед спальней Инара, с замиранием сердца толкнул чуть приоткрытую дверь — брат всегда запирал ее на ключ — и шагнул внутрь комнаты.

Инар лежал на полу, и на некогда светлом ковре бурели странные пятна. На негнущихся ногах Эван подошел ближе, все еще надеясь на то, что брат просто неудачно упал и ударился головой об угол стола, серьезно, но все же излечимо… и пронзительно закричал, разглядев широко распахнутые, навеки застывшие глаза и развороченную грудную клетку.

«Поиграй со мной», — шепнул влетевший через открытое окно ветер, и Эван выбежал прочь, не разбирая дороги, не видя ничего. Запнулся на лестнице, кубарем скатился по ступенькам и погрузился в беспросветную тьму, которая беспрерывно шептала одно и то же.

Поиграй со мной. Поиграй…

Резко открыв глаза, Эван перевел дыхание, осознавая, что это лишь сон, отголоски прошлого, которое никак не может оставить его в покое… Или же он сам держится за прошлое, не в силах смириться с потерей и позволить себе жить как ни в чем не бывало?

Не важно. Главное в том, что тот день изменил все. И последние слова брата преследуют Эвана каждую весну. Вот уже десять лет…

Ему было почти четырнадцать, когда он впервые услышал эти слова не во сне, а наяву. За окном шел не по-весеннему мерзкий дождь, строки учебника расплывались перед слипающимися глазами, и Эван так бы и уснул… и тогда, возможно, ничего не случилось бы. Но шепот осенним листом залетел в комнату, покружил по ней, отражаясь от стен, взбодрил не хуже особых зелий, в которых Эван только еще учился разбираться. Ни на миг не задумавшись, он перемахнул через подоконник и как был, в домашней одежде и конечно же без зонта, поспешил за все удаляющимся шепотом, сам еще не зная зачем.

Замешкавшись у стоящего рядом с нужной дорогой особняком, Эван потерял много времени и упустил путеводную ниточку, но, когда вновь сумел найти ее, пожалел об этом столь остро, что даже сердце сжалось. В начале темного переулка под мигающим, то и дело гаснущим фонарем, окруженный начавшими собираться зеваками, лежал Инар. Точно такой, каким запомнил его Эван — бледный, с широко открытыми, полными навеки застывшего удивления и ужаса глазами, с развороченной грудной клеткой. Не сразу до смятенного разума дошло, что это совершенно незнакомый мужчина.

Возвращался Эван в полнейшей растерянности. Конечно, он все рассказал отцу и Атону и, вновь услышав шепот, позвал их. Вот только в тот раз ничего не вышло. И на следующий — тоже. И если поначалу Эвану поверили, то потом надежда в глазах старших родственников сменилась тревожным пониманием: с младшим что-то не так. И вновь начались визиты к целителям, в доме появились различные снадобья, кои Эвану надлежало есть, пить и чуть ли в них не купаться.

Шепот исчез с уходом весны. И вернулся через год.

Тогда-то Эван и решил, что поймать убийцу брата и остановить новые преступления суждено именно ему. Одному, без помощников, которые лишь мешают в достижении цели.

А еще через год он впервые сбежал из дома. Правда, его до обидного быстро поймали, но решимости это не убавило, напротив, лишь укрепило. Эван налег на учебу, жадно поглощая знания и оттачивая теорию на практике. Стал лучшим в своем классе, и ему пророчили большие успехи в Академии чародейства, куда его с удовольствием готовы были взять хоть сейчас без всяких испытаний. Но вовсе не академия была целью Эвана. И он ее все-таки добился — удрал и от родителей, и, что важнее, от старшего брата, слывшего лучшим охотником на нежить и наверняка даже не помышлявшего о том, что будет вынужден разыскивать младшего чуть ли не по всему Арстону.

А вот поймать ту, что перевернула его жизнь с ног на голову, Эван так и не сумел. Хотя и оказался к ней намного ближе всех. Настолько близко, что до сих пор удивлялся, как жив остался.

Вновь уснуть не получилось. Как только его затягивала в свои тенета желанная дрема, как он вздрагивал всем телом, разрывая сонные путы. А ближе к полуночи во взбудораженный недостатком отдыха и навязчивыми воспоминаниями разум ворвался вкрадчивый шепот, который Эван уже успел возненавидеть всей душой.

Поиграй со мной. Поиграй…