1

Иногда ночами вешние ветра сдирают туманную пелену с Потомака и развешивают ее по ветвям сухостоя на илистых берегах реки. Длинные лоскуты срываются и плывут в укромные закоулки Фогги-Боттом, над мостовыми Старого Джорджтауна, минуют перенаселенные городские дома и покрывают бледными, влажными саванами богатые особняки.

Черный «навигатор» шел сквозь хмарь на запад по Оу-стрит, оставляя позади дома состоятельных горожан, пока наконец не проник в мир по-настоящему безмерного богатства. Внедорожник свернул на подъездную аллею из гравия, цветом и размером напоминавшего кукурузные зерна. По обеим сторонам ощетинились трехдюймовыми колючками высокие кусты мадагаскарского барбариса.

Пассажир на заднем сиденье разглядывал багровые шипы и думал о крестных муках.

«Навигатор» миновал ряд автоматических ворот, последние из которых были увешаны предупредительными знаками:

ОСТОРОЖНО

10 000 ВОЛЬТ

ЧРЕЗВЫЧАЙНО ОПАСНО

НЕ ПОДХОДИТЬ!

Остановились напротив особняка из кирпича цвета ржавчины и белого мрамора. Под окнами волнистого стекла висели белые ящики с напоминавшими кулаки красными цветами. Причудливой формы самшиты обрамляли округлую приемную зону перед домом.

Из машины вышел долговязый водитель с неимоверно черной, гладкой, как полированный оникс, кожей, губами цвета переспелых слив и, несмотря на поздний час, в солнцезащитных очках.

– Сэр, приехали, – произнес он с сильным африканским акцентом.

Пассажир ступил на искрящийся гравий. Теплая влажная ночь, обволакивающий ноги туман, напоенный ароматом самшита воздух и медно-красные цветы. Машина исчезла во мгле. По гранитным ступеням, кромки которых за полтора века истерлись до округлости, он поднялся на изогнутое крыльцо с колоннами, похожее на палубу старинного парусника, и тронул было дверной молоток – массивный латунный крест, – но дверь отворилась сама.

Перед ним стояла высокая женщина в блузке цвета киви и открывающей колени белой льняной юбке от «Диор». Рыжие волосы до плеч, зеленые глаза – дама сияла красотой. Разглядывать ее – все равно что смотреть на солнце: несколько секунд – и ты ослеплен.

– Добрый вечер. Меня зовут Эрика. Большое спасибо, что приехали.

Живая, мелодичная речь с легким украинским или белорусским акцентом.

Она протянула руку. Прохладная ладонь с длинными пальцами. Едва уловимый аромат гардений.

– Мистер Адельгейд вас ждет. Проходите.

Он следовал за ней по темному коридору с выложенным итальянским мрамором полом, гладким и белым, как лед. В залитых желтым светом нишах на темно-красных стенах висели картины – Ван Гог, Ренуар… Сперва он принял их за репродукции, но вдруг остановился:

– Простите. Это настоящий Пикассо?

Эрика оглянулась:

– Разумеется. Здесь не держат копий.

Она подвела его к двум дверям, напомнившим о старинных европейских замках или дворцах, открыла одну из них и ушла.

Навстречу вышел мужчина с большим хрустальным бокалом в руке. На нем были широкие брюки из габардина с тщательно заутюженными стрелками, черный двубортный блейзер, рубашка цвета парижской лазури с расстегнутым воротом и бледно-розовый аскотский галстук. Посетитель, никогда ранее не встречавшийся ни с кем, кто носил бы аскотский галстук, с трудом скрыл изумление. В аудиозаписи он слышал низкий, звучный голос и ожидал увидеть фигуру тучную и властную, однако перед ним стоял стройный, как Фред Астер, человек, в движениях которого сквозила томная грациозность.

Ему явно не доводилось спешить, отметил гость. Ни разу в жизни.

Несмотря на изящество, в хозяине не было ничего мягкого, женоподобного. Как раз наоборот, своими движениями он словно идеальной формы лезвием разрезал пространство.

– Бернард Адельгейд.

Адельхайт. И здесь акцент. Слабый, едва уловимый. Швейцарец? Голландец?

– Рад вас видеть. Вы, наверное, очень занятой человек.

– Госслужба, сами понимаете. Работы много, людей не хватает. По-другому никак.

Рукопожатие. Некрепкое, сухое, лаконичное.

– Что будете пить?

– А что у вас там?

– «Лафройг», пятьдесят лет выдержки.

Хозяин поднял бокал. В затемненной комнате с высоким потолком казалось, что золотой напиток вобрал в себя весь свет от белых свечей в настенных канделябрах. Здесь был и камин, в котором два человека могли уместиться в полный рост. Что находилось в отдаленных углах помещения, гость рассмотреть не мог.

Сотня долларов за порцию как с куста, подумал он.

– Пожалуй, и я не откажусь.

У буфета средневековых пропорций мистер Адельгейд налил из хрустального графина виски и произнес по-немецки:

– Mögest du alle Tage deines Lebens leben!

Они чокнулись, выпили, и хозяин продолжил:

– Очень старый тост. Одиннадцатый или двенадцатый век. Говорят, идет из Тевтонского ордена. Или братства Святого Кристофа. «Проживай каждый день своей жизни».

– Хороший совет. Впрочем, легче сказать, чем исполнить.

– Если есть средства, исполнить легко.

Гость поднял бокал, слегка крутанул его, вдохнул аромат напитка, напомнивший запах пораженного молнией дуба.

– Замечательный, правда?

– Нет слов.

– Бывают на свете такие вещи…

– Дом тоже к ним относится.

Бесчисленные темные комнаты и коридоры, похожие на залы и галереи огромной пещеры, давящее темное пространство, предчувствие опасности.

– Дом ваш?

– Указано ли мое имя в документах? Нет. Дом принадлежит семье одной моей знакомой.

– Он, похоже, очень старый.

– Построен в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году. Юрайей Сэдлером. Судовладельцем.

– Какими судами он владел?

Мистер Адельгейд улыбнулся:

– Быстроходными. С большими трюмами и крепким экипажем. Он торговал рабами.

Вспомнился давешний чернокожий водитель.

– Ваш экипаж тоже впечатляет.

– Вы об Аду? Да. Он из Уганды. Можно сказать, цивилизованный.

Перед глазами возникли отрубленные конечности, младенцы с размозженными головами, и гость сменил тему:

– Дом огромен.

– Он гораздо больше, чем вам кажется. Капитан Сэдлер отличался необычными пристрастиями, даже для работорговца. Подвал просто необъятен: помещения с гранитными стенами и сливными отверстиями в полу. Чтобы глушить крики и смывать кровь, так мне рассказывали.

– Страшные времена. – Лучшего ответа не пришло в голову.

Мистер Адельгейд отхлебнул виски.

– Надеюсь, вы отужинаете со мной?

– Я на это рассчитывал.

– Вот и славно. Прошу вас, присаживайтесь.

Они сели за стол, накрытый на четыре персоны. На белой льняной скатерти сверкали хрусталь и серебро. Гость не привык к светским беседам, однако благодаря незаурядной натуре мистера Адельгейда вскоре стал ощущать себя героем зарубежного фильма, где за великолепно сервированным столом люди ведут бесконечные разговоры, интересные и ироничные. Говорили об отвратительной погоде в Вашингтоне, о том, как много работает гость, о регионе АфПак… Одна тема плавно перетекала в другую. Рассказанная мистером Адельгейдом история об охоте на дикого кабана в России прозвучала остроумной выдумкой.

Между тем официант забрал у него пустой бокал, заменив наполненным.

– Начнем с устриц из Стрэнгфорд-Лоу? – произнес с улыбкой мистер Адельгейд, но тут же смутился: – Прошу меня простить… Вы их не любите?

От воспоминания о нескольких устрицах, съеденных за всю жизнь, стало тошно.

– Терпеть не могу.

Официант поставил серебряные тарелки со скользкими розовыми штуковинами в переливающейся скорлупе на подушку из колотого льда. Мистер Адельгейд кончиками пальцев поднес одну из них к губам, втянул в рот целиком и со смаком разжевал. Собравшись с духом, гость сделал то же самое. На вкус – очень сухое шампанское и чуточка соли. Приятно удивленный, он улыбнулся.

– Потрясающе, да? Ел бы их каждый день. – Мистер Адельгейд взял вторую. – Еще сегодня утром они находились в Ирландском море.

Есть же на свете люди, в чьем распоряжении роскошные дома в поместьях, по площади не уступающих графствам, огромные яхты, прелестные женщины, королевские напитки и еда. Изо дня в день неописуемые удовольствия, о которых иным приходится только мечтать.

Он не знал, как такого можно достичь. Теперь у него появился шанс выяснить.

Покончив с устрицами, мистер Адельгейд отодвинул тарелку и промокнул салфеткой губы.

– Итак, у вас очень важная работа в УПРБ. Это управление перспективных исследований и разработок в сфере биозащиты, не так ли?

– Да.

– Управление создано в две тысячи шестом году президентом Джорджем Бушем для борьбы с биотерроризмом и, среди прочего, отвечает за проект «Биощит»?

– Да.

– По-моему, интереснейшее занятие. Не будете ли вы любезны рассказать поподробнее?

Хозяин сделал паузу, пока официант менял блюда. Подали бархатистую, шоколадного цвета вырезку в ярко-красном соусе.

– Шварцвальдская оленина с мадерой и черными трюфелями, – объявил мистер Адельгейд.

Из бутылки с похожей на пергамент этикеткой хрустальные бокалы наполнились вином. Разумеется, он пил вино – случалось, и в очень дорогих ресторанах. Теперь он понял, что никогда раньше не пил отличного вина.

Сколько еще восхитительных вещей ускользнуло от него в этой жизни? Внезапно ему стало так жаль себя, что на глаза навернулись слезы. Гость торопливо поднес к губам бокал и сконфузился: несколько капель вина упали на безупречно чистую скатерть. Глаза на мокром месте, запачканная скатерть – он чувствовал себя неуклюжим и бестолковым в присутствии этого элегантного мужчины.

– Я занимаюсь микробиологией. БМЛУ.

– Простите?

– Бактериями с множественной лекарственной устойчивостью.

– Как в кино? Редкие микробы, и все такое?

Легкий внутренний протест.

– Называть их микробами все равно что называть бриллианты камнями. Это чудо эволюции. Они прекрасны. Представьте спиральную туманность на булавочной головке. Все цвета Вселенной…

– Вы говорите так, будто они – ваши друзья.

– Мы с ними ладим. Я отношусь к ним с уважением. И меня восхищают их достоинства.

– Какие, например?

– Поразительная скорость эволюции.

– Вы работаете в скафандрах?

– Иногда. На четвертом УБЗ.

– Поясните, что это – четвертый УБЗ?

– Четвертый уровень биологической защиты. Самый высокий. Положительное давление воздуха. Защитные костюмы «Кемтурион». Респираторы. Дезинфицирующий душ и бактерицидные ультрафиолетовые лампы. Шлюзовые отсеки. Небьющаяся лабораторная посуда.

Мистер Адельгейд кивнул, притронулся кончиками пальцев к правому уху. Дверь распахнулась, вошла Эрика, спокойная и уверенная в себе. Все в ней было совершенным: ноги, тело, лицо, глаза… Ни единая черточка не вносила даже толики дисгармонии в ее образ.

– Добрый вечер, Эрика. Желаете выпить? Может, шампанского?

– Нет, спасибо, сэр.

Она села, скрестила роскошные ноги, и на мгновение у гостя перехватило дух.

– Эрика, вы уже знакомы с нашим другом.

Имя не названо. Она и не интересуется.

– Enchante.

– Не хотели бы вы провести с ним время?

– С удовольствием. – Голос торжественный, как колокольный перезвон. Будто перед ней открылась величайшая возможность.

Едва не выронив вилку, он чувствовал себя неловким идиотом.

– Вы согласны? – улыбнулся ему мистер Адельгейд.

Гость замялся, не зная толком, что ответить.

– Можно позвать Кристину. Или Жизель.

– Нет-нет. – Он покраснел. – Нет. То есть да. Конечно, я согласен.

– Эрика, вы хотели бы исполнять желания нашего друга?

– О да. – Она тронула кончиками пальцев его руку, оставив четыре прохладные точки на пылающей коже. Ее жесты были такими медленными, плавными, словно она двигалась под водой. – В Средиземноморье на острове есть вилла. Полное уединение, в спальне водопад. Пол из розового мрамора, стеклянные стены. – Она бросила взгляд на мистера Адельгейда.

Тот улыбнулся:

– Мы не придумываем правил, единственное правило – закон природы.

Мысли завертелись вихрем: огромные черные глаза, белый туман, глянцевые устрицы, золотой виски, алое вино, бирюзовое море с россыпью блесток от солнечного света. Запах этой женщины… теперь еще сильней, приторный аромат гардении. Гость закрыл глаза, глубоко вздохнул.

Мне бы на воздух.

– Благодарю вас, Эрика.

Та встала.

– Надеюсь, мы еще встретимся.

– И я… да, я тоже надеюсь.

Она пошла к выходу, словно невесомая, легко двигаясь сквозь пространство.

– Трофеи достаются победителям. – Мистер Адельгейд вновь поднял бокал.

– Боже. – Гость выпил с закрытыми глазами.

– Хотите узнать больше?

– Для этого я и приехал.

Мистер Адельгейд кивнул:

– Отлично. Но для начала насладимся этой прекрасной едой. Удовольствия нужно растягивать.

– Проживать жизнь.

– Вот именно.

Правой рукой мистер Адельгейд сделал в воздухе жест, похожий на старинное благословение. Они принялись за еду в островке света в огромной полутемной комнате. Серебряным ножом гость отрезал оленину и вилкой подносил ко рту пропитанные соусом кусочки. Ели молча; слышно было лишь, как пережевывают пищу и дышат да как назойливо жужжит невидимая муха.

 

2

Танцующие от сквозняков огоньки свечей отбрасывали неровный свет. Гость ел, пил вино и, наслаждаясь, забыл, кто он и где находится.

Спустя некоторое время мистер Адельгейд, не доев оленины, отодвинул прибор, промокнул губы. Пальцы его, тонкие и очень длинные, напоминали побеги растения.

Вот так оставлять еду?

– Что ж, мы будем очень признательны за помощь.

– Уволиться из УПРБ и перейти к вам?

Он не знал, на кого работает мистер Адельгейд. Вскоре это прояснится. Впрочем…

– Нет. Увольняться из УПРБ не нужно.

– Значит, стать соглядатаем?

Прозвучало грубо. Он тут же раскаялся, покраснел.

Муха снова жужжит. Лицо мистера Адельгейда на миг помрачнело, будто гонимое ветром облако ненадолго заслонило луну.

– Наблюдателем.

– Какого рода наблюдения?

– У большинства антибиотиков сегодня один первоисточник, так?

– Да. Актиномицеты. Открыты в тысяча девятьсот сороковом году Зельманом Ваксманом. За что он получил Нобелевскую премию.

– Однако микробы, насколько я знаю, выигрывают битву.

– Каждый год сотни тысяч людей гибнут от бактериальных инфекций, которые мы не в состоянии лечить. И это только в США. В других странах цифры… ужасающие.

– Сотни тысяч смертей по официальным данным. На самом деле куда больше, я прав?

– Конечно. От чего умер мистер Джонс – от почечной недостаточности или от внутрибольничной инфекции? Галочка не в том поле медицинского заключения – для грязных медучреждений нет ничего проще. А они почти все грязные.

– Ваша организация – УПРБ – пытается создать совершенно новую группу антибиотиков?

– У нас есть и другие проекты. Однако – да, именно на это мы делаем основной упор в работе.

Мистер Адельгейд разгладил галстук.

Интересно, сколько ему лет? Гость не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Сорок или шестьдесят? Морщин нет, живые глаза, движения гибкие. И все же чувствовалось в нем нечто от старика – какое-то непостижимое спокойствие сфинкса.

– Подумайте вот о чем: новое платежное средство для власти – информация, – произнес мистер Адельгейд.

– Да ладно! – От «Лафройга» и вина он расхрабрился. – Значит, предложи вам тонну золота или терабайт информации, вы выберете последнее?

– Нет ничего проще. Тонна золота стоит сегодня сорок пять миллионов долларов. Не сказать что ничтожная сумма. Но! Допустим, в вашем распоряжении золотая информация. Вы хотя бы представляете, сколько денег нажито на антибиотиках доктора Ваксмана?

– Миллиарды?

– Триллионы!

– Разве нет политиков, которые вам помогут?

– Безусловно, политики есть. И не только. Но нам нужны вы.

– Что же именно от меня требуется?

– Что именно? Прямо сейчас – ничего. Однако придет время… И очень скоро.

Не отрывая взгляда от стола, гость выдавил:

– Хотите, чтобы я стал шпионом?

Мистер Адельгейд слегка поморщился:

– Шпионы приносят смерть. Мы же будем не отнимать жизни, а сохранять их.

– И получать прибыль.

– Само собой. – Его тон подразумевал нелогичность любого иного хода событий. – Чего стоят миллионы человеческих жизней?

– Они бесценны.

Минуту мистер Адельгейд разглядывал посетителя в тишине.

– Вы слышали о Райнхольде Месснере, великом альпинисте?

– Тот, что в одиночку покорил Эверест?

– И заметьте, без кислорода. В Европе он кумир. Месснер сказал: «Из таких мест люди возвращаются другими».

– Я не совершаю восхождений.

– Не только горы меняют людей.

Мистер Адельгейд достал из кармана блейзера зеленый листок размером с игральную карту. Подвинул к середине стола. Бланк Национального банка Большого Каймана о взносе депозита ровно на пятьдесят тысяч долларов, причитающийся не лицу, а одиннадцатизначному буквенно-цифровому ряду.

– Благодарность за сегодняшний вечер. Потребуется только код. Я вам его предоставлю.

– За что?

– За то, что составили мне компанию.

– Пятьдесят тысяч долларов за несколько часов?

– Именно.

Голова закружилась, однако он не мог не задать следующий вопрос:

– Сколько же тогда… за наблюдение, о котором вы упомянули?

От названной цифры подпрыгнуло сердце. На мгновение комната поплыла перед глазами, в ушах зазвенело, будто кто-то ударил по струнам. Он положил руку на стол, на расстоянии нескольких дюймов от зеленого листка. В голове роились мысли.

Значит, вот что это за ощущения… Его рука как одержимая тянулась к зеленой бумажке.

– Я настоятельно советую вам как следует все обдумать. Назад пути не будет.

Голос мистера Адельгейда отозвался странным эхом. А может, так действуют виски и вино?

Гость откликнулся быстро и резко, словно всю жизнь только и ждал, чтобы кому-нибудь это выложить:

– В одном престижном университете мне присвоили докторскую степень. За плечами девятнадцать лет работы в государственном ведомстве. Восемьдесят семь тысяч четыреста семьдесят шесть долларов в год. Трижды вместо меня в должности повышали других. Не хочу умереть, не узнав ничего, кроме такой жизни.

Мистер Адельгейд смотрел на него в задумчивости.

– И тот досадный случай с вашей женой… Простите – с бывшей женой.

Значит, ему известно? Еще бы. Мистер Адельгейд знает все.

– Да. Досадный случай.

Прошло уже девять лет, но эта рана – как гангрена – не заживет никогда. Казалось, со временем она лишь углубляется и гниет все сильней. Одно только напоминание вызвало приступ ярости. И не просто ярости. Жаркое, давящее чувство стыда… За то, что именно ему пришлось так много потерять.

– Весьма прискорбно, – изрек мистер Адельгейд. – Она сбилась с пути истинного. А теперь…

– …теперь ее адвокаты забрали всё. Дом, сбережения, ценные вещи… Наших собак.

– Эрделей, да. И все это никак не закончится.

– Знаете, когда она меня бросила, пришлось переехать в кондоминиум. – Последнее слово гость выговорил с отвращением, будто оно значило нечто непристойное. – Сотни одинаковых отсеков. Как в Болгарии. По утрам еду на работу, прохожу двести девяносто шагов до лаборатории, вечером тем же путем возвращаюсь. Неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом… Невыносимо.

Так откровенно он уже давно ни с кем не разговаривал.

– Очень сожалею. – В голосе мистера Адельгейда прозвучало нечто похожее на сочувствие.

Пальцы гостя взметнулись вверх и опустились на краешек бланка. Грудь раздулась, как тонкое пустотелое стекло. Рядом с рукой – красное пятно от пролитого вина.

Он положил листок в нагрудный карман.

Мистер Адельгейд поднял бокал:

– Добро пожаловать.

– Спасибо.

Они выпили.

Последний глоток придал смелости.

– Вам известно, на кого я работаю. Могу я узнать, на кого работаете вы? По моим догадкам, на «Биохим».

Крупнейшая фармацевтическая фирма с головным офисом в Цюрихе и филиалами во всех развитых странах и во многих неразвитых.

– Нет. Никаких фармацевтических концернов. Вы слышали что-нибудь о Голландской Вест-Индской компании?

– Знаю, что она веками грабила азиатские страны.

– Это первая транснациональная корпорация в мире. Первой же стала выпускать акции. Сама по себе государство, с обширной географией.

– Ее сгубила коррупция.

– Как и все империи.

– Вы не можете работать на Голландскую Вест-Индскую компанию.

– На ее преемника.

Официант принес пузатые бокалы с коньяком. Мистер Адельгейд вдохнул аромат, выпил, блаженно улыбнулся, закрыв глаза.

– Я не знал, что у нее есть преемники.

– Знать мало – опасно. Знать много может быть смертельно. Скажу только, что у предмета нашего разговора нет ни офисов, ни учредительных документов, ни наемных работников. Лишь участники и друзья.

– Вы имеете в виду какую-то тайную организацию? Нечто вроде масонства, ордена тамплиеров?..

Резкий смешок.

– Нет, конечно. – Мистер Адельгейд на мгновение задумался. – Представьте невероятных размеров невидимую паутину. Тронь ее хотя бы слегка, и она вся затрепещет.

– Можете привести пример?

– Сколько угодно. Инфекционные болезни раньше были так же страшны, как в наше время рак. Один из трех человек заболеет им в той или иной форме.

– Верно.

– Притом что существует противораковая вакцина.

– Как?

– Да-да. Уже почти девять лет.

– Не верю. Правительство этого не допустило бы.

Мистер Адельгейд рассмеялся, и огоньки свечей задрожали.

– Само по себе правительство тут ни при чем. В правительстве полно слабых звеньев рода человеческого.

– Как такое возможно? – Он уже знал ответ, но вопрос все равно вырвался наружу.

Мистер Адельгейд нахмурил брови.

– Здоровые люди не станут покупать лекарства.

Коллега по работе, погибший от опухоли головного мозга, принимал препарат «Орбитрекс». Тысяча триста долларов за шесть маленьких синих пилюль. Каждую неделю. В течение нескольких месяцев.

Что ж, похоже на правду. Он всегда об этом знал… ну, или подозревал. Но как спокойно жить, не зарыв такое поглубже? Описываемое хозяином – зло. Впрочем, в тот миг гостю казалось, что это зло не сравнить с теми обидами, что нанесла жизнь ему.

– Итак, нам скоро прощаться.

Мистер Адельгейд встал, подошел к нему, посмотрел прямо в глаза и крепко сжал его ладонь и предплечье, словно ухватился за турникет.

– Очень рад. Больше, чем вы можете себе представить. Прежде чем вы уйдете, я хотел бы показать вам дом. Историческое место, прямо дух захватывает. Еще коньяку?

– Нет. Спасибо.

– Отлично.

По коридору с таким же приглушенным освещением, как и в огромной комнате, которую они только что покинули, мужчины направились в глубь дома. В конце свернули направо, в следующий коридор. Ходы и залы были задрапированы черными креповыми занавесями. Сигара мистера Адельгейда оставляла голубой след. Когда он успел ее раскурить? Вспомнить гостю не удалось. Мистер Адельгейд затянулся, и кончик сигары заалел. Они шли и шли, пересекая залы и комнаты, открывая множество закрытых дверей. Наконец, пройдя через последнюю, спустились по узенькой, скрипучей, едва освещенной лестнице в темноту. Пахнуло сырой землей и гнилью.

Он следовал за красным огоньком сигары, будто за путеводной звездой, по одному за другим коридорам, и впервые ему стало страшно. Ступать приходилось осторожно, чтобы не споткнуться на неровном земляном полу.

Мистер Адельгейд остановился перед грубо отесанной дверью пяти футов высотой. В голове гостя роились мысли о пауках и змеях. Подвалы всегда так на него действовали, а этот подвал… Мистер Адельгейд с силой открыл дверь и, пригнувшись, вошел. Он – следом. Электричества не было. Свечи горели в канделябрах, таких же проржавленных, как и мощные железные кольца, прикрепленные к стенам и потолку. Тяжелый, вызывающий тошноту запах грязи и плесени.

Каменный пол был устроен с наклоном к сливному отверстию. Мистер Адельгейд подошел к отверстию, поднес сигару. Кончик вспыхнул. Снова зажужжала муха, на этот раз громче, ближе. На мгновение гостю почудилось, что крошечные крылышки коснулись его губ, но во мраке было ничего не разглядеть. Он безотрывно смотрел на слив.

– В комнатах, подобных этой, капитан Сэдлер предавался развлечениям. Подземный ход ведет в Потомак. На тележке тела отправляли в реку, а она уносила их в море.

– Зачем вы меня сюда привели?

– Вы знаете, зачем. Все очень серьезно. Это новая область, которую вам предстоит освоить. Caveat venditor.

Да будет осмотрителен продавец.

Мистер Адельгейд еще раз обвел взглядом камеру.

– Удивительное место, правда? Незабываемое. Отсюда не уйдешь, не изменившись.

Выбравшись наверх, они подошли к парадной двери, которая с их приближением начала открываться.

– И еще кое-что. – Мистер Адельгейд затянулся сигарой и внимательно смотрел на него сквозь голубой дым. – В УПРБ вы будете не один.

– То есть еще… наблюдатели?

– Да.

– У них та же задача, что и у меня?

Мистер Адельгейд наклонил голову, выпустил дым.

– Достаточно знать, что они там есть.

Будут наблюдать за мной. Вот что это значит.

– Как вы находите таких… как я?

Тлеющим кончиком сигары мистер Адельгейд провел в воздухе красную черту.

– Вы сами нас находите.

– Я ничего специально не делал!

– Мы занимаемся этим уже очень давно, и терпения нам не занимать, – отозвался мистер Адельгейд. – В отличие от вас, ученых. Пара опрометчивых слов, неосмотрительная фраза в письме, определенного рода финансовые операции… И не только.

– Сигналы? – дошло до него.

– Именно. Самые весомые – сигналы бедствия.

Как угодивший в паутину мотылек.

– Я с вами свяжусь. А сейчас ступайте. Живите дни своей жизни. Аду увезет вас.

Мистер Адельгейд скрылся в доме.

Гость вышел на веранду и тут же налетел на Аду. В начале вечера здесь горел свет, а сейчас царила непроглядная тьма, как на палубе невольничьего судна безлунной ночью посреди Атлантики.

Он с трудом различал призрачный силуэт африканца. Щелкнула зажигалка, Аду поднес огонь к кончику сигареты. Солнцезащитных очков на нем уже не было. В свете пламени вспыхнула красным пустая глазница.

– Идем. – Теперь это уже не звучало просьбой.

В темноте Аду двигался уверенно, как кошка. Спотыкаясь, гость пошел следом.

 

3

Отца Уаймана ранило до того, как он услышал грохот «АК-47». Неудивительно. Пули этих автоматов одолевают милю за две секунды. Куда быстрее, чем звук. Ни за что не успеешь сообразить, на какой из них твое имя. Отец Уайман считал, что в перестрелке пригибаются к земле только дураки и пехотинцы. Поэтому, выполняя задачу, в орудийной башне «хамви» он всегда стоял в полный рост, вертя головой по сторонам; руки на рукоятках пулемета пятидесятого калибра, палец на спусковом крючке.

Отец Уайман не был священником. Патриот своей родины, менее чем три года назад окончивший школу, он любил читать Библию и говорить о Всевышнем с сослуживцами, поэтому такое прозвище ему дали товарищи по оружию на посту боевого охранения (ПБО) Терок. Уайман вел эти разговоры вовсе не потому, что в окопе под огнем резко перековался из атеиста. Он унаследовал несокрушимую веру в истинность Священного Писания от отца с матерью. Для них Библия была не старинным фолиантом с религиозными притчами. Из нее они черпали практические знания, которыми пользовались в повседневной жизни, почитали ее так же, как фермеры почитают землю, а богачи – деньги. Они не верили грязным политикам и безбожникам-ученым. Любой, имеющий глаза и смертную душу, знает: Библия пережила столетия среди греха и ужасов, чтобы принести свет. Иначе зачем Бог сохранил бы ее? Когда они прикасались к Библии, открывали, читали, власть Книги была такой же реальной, как ветер и огонь.

Уайман отличался внушительными габаритами: шесть футов три дюйма росту, вес двести десять фунтов. Его пулемет был установлен на вращающемся лафете в «хамви», так что он мог легко управляться с орудием одной рукой.

В двух сотнях метров вспыхнуло дульное пламя. Хаджи выстрелил – метко, с учетом общеизвестной неточности «АК-47» – и упал за валун размером со стиральную машину, очевидно решив, что теперь он в безопасности.

Тем хуже для тебя, мистер Хаджи. Рота «Гадюка» использовала новую систему обнаружения снайперов «Бумеранг» с пассивным шумопеленгатором и компьютерной обработкой сигнала, что позволяло определять местоположение стрелка с ювелирной точностью. Создатели «Бумеранга», как и те, кто разрабатывает предупреждения об опасности для летчиков, знают, на что лучше всего откликается мужской мозг. Отец Уайман все еще держался на адреналине, когда в наушниках зазвучал чувственный женский голос: «Азимут цели один-девять-один. Дальность два-ноль-семь».

Он повернулся в указанном направлении, и на одном из валунов в окуляре прицела вспыхнула ярко-красная точка. Она оставалась на месте, в какую сторону отец Уайман ни вертел головой. Рассчитанная компьютером желтая точка наводки и поправка на ветер также отобразились в прицеле. Когда желтая точка совпала с красной, возникла зеленая, женский голос произнес с придыханием: «Цель достигнута», затем последовал непрерывный мелодичный сигнал.

Отец Уайман любил свою «пушку» пятидесятого калибра. Достать за двести метров – не вопрос. Уайман дважды нажал на спусковой крючок пальцем здоровой руки, винтовка дернулась. Он чувствовал, как вылетает каждая пуля, через доли секунды – удар.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ. Разлетелся валун.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ. Разлетелся снайпер.

– Одного хаджи вычеркивай… – произнес Уайман, но тут адреналин иссяк.

Бледный как полотно, с бьющей из раненого плеча струей крови, он рухнул на пол.

Де Энджело «Энджел» Вашингтон, бандюга из южно-центрального региона, словно родился заново, помешавшись на Библии, и постепенно они с Уайманом стали друг другу ближе, чем братья. С переднего сиденья Энджел вел огонь из станкового пулемета. Он вытащил Уаймана из машины, впихнул в отверстие раны тампон, засунул в рот товарищу три капсулы ампициллина и дал запить.

– Больно, чувак?

Энджел, сложением напоминавший Майка Тайсона, держал Уаймана на руках.

– Не очень. – Улыбка, голос тихий, сонный. – Я его сделал?

– А то нет. Мертвяк!

Энджел повернулся.

– ВЕРТОЛЕТ, БЫСТРО! – крикнул он водителю «хамви», капралу Дорру, тихому молодому солдатику из Арканзаса, который смотрел на них, разинув рот. – ВЫЗЫВАЙ ВЕРТОЛЕТ, ЧЕРТОВ ПРИДУРОК, ПОКА Я НЕ ЗАСАДИЛ ТЕБЕ В УХО НОЖ!

Уайман и Вашингтон служили в роте «Гадюка» 503-го парашютно-десантного пехотного полка. ПБО Терок базировался высоко на крутом склоне горы, обращенном к долине Коренгал. Река Коренгал текла по зеленому ковру долины, разбрасывая петли по желтым пшеничным полям и исчезая в синей дали. Ранним утром белые облака клубились у черных боков горы, полностью закрывая ложе долины, и вокруг царила такая красота и умиротворение, что Уайману с Вашингтоном казалось – они в раю. Однако рай тот был преходящим: к восьми часам солнце выжигало облака, обнажая долину смерти, по которой сюда проникали боевики из Пакистана.

После полудня санитары привезли Уаймана в полевой госпиталь Терока. Бледный, со стеклянными глазами, он был в сознании и прижимал к груди черную карманную Библию.

– Приветствую, сержант, – сказала майор Ленора Стилвелл, подтянутая, миловидная женщина с короткими каштановыми волосами, добрыми глазами и веснушками, подаренными флоридским солнцем. В Тампе ее специальностью была ортопедическая хирургия, в Тероке – огнестрельные ранения. Не так уж много отличий, говорила она людям, когда возвращалась домой. Обычные операции.

Но она кривила душой.

В некотором смысле Уайману повезло – его быстро доставили к врачу, и, как ни странно, благодарить за это следовало талибов. Солдаты Терока лихо отправляли хаджи к семидесяти двум девственницам, «Талибан» стремился уничтожить пост. Естественно, командование объявило, что Терок не сдастся. И – добро пожаловать в Дьенбьенфу и Кхесань! С одной стороны – атаки талибов стали чаще, беспощаднее, злее. С другой – больше десантников, орудий, вертолетов, «брэдли», беспилотников. Талибан и Терок, как два скорпиона в банке, жалили друг друга, медленно ведя к смерти.

От взятого командованием обязательства была одна польза – полевой госпиталь. Большинство постов обходилось обложенными мешками с песком фанерными будками, в которых медики останавливали кровотечения, давали тяжелораненым наркотики и дожидались «чинуков». В Тероке же устроили настоящую больницу с двумя операционными, двумя палатами на десять коек, двенадцатью медсестрами и тремя докторами. Одним из них была Ленора Стилвелл.

– Здравствуйте, мэм.

Хороший, сильный голос, отметила Стилвелл.

– Кроме плеча, что-то задето?

– Не думаю, мэм.

Парнишка ухмыляется. Великолепно.

Медсестры разрезали ножницами обмундирование, поставили капельницу с ампициллином, убрали тампон, промыли рану.

– Ваше имя, сержант.

– Даниэль, мэм. Уайман.

Стилвелл на мгновение замерла. Ее сына тоже звали Дэнни.

– Из Канзаса, или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, мэм. Делакор, Канзас. А вы, мэм?

– Из Тампы.

Стилвелл пропальпировала область возле раны, оценила.

– Кетамин, двадцать кубиков внутривенно, – распорядилась она, не поворачивая головы. – Навылет. Вы счастливчик, Даниэль.

– Мэм?

– Кость не задета. Парой сантиметров ниже – и руки как не бывало. Прочищу вам рану, сделаю дренаж, проколем антибиотики.

– Когда я смогу вернуться?

– Вернуться куда?

– В отделение. К Энджелу и остальным.

– Пока вы останетесь здесь. Возможно, придется ехать в Кабул.

– Только не это! Пожалуйста, мэм…

В Кабуле базировалась центральная медсанчасть – большой военный госпиталь. Перспектива оказаться там, похоже, беспокоила Уаймана гораздо больше, чем ранение.

– Мы хотим сохранить вам руку. Ну же, Даниэль, не все так плохо. И медсестры у нас темпераментные.

– Какие, мэм?

– Клевые.

– А. Ясно. – Ухмылка вернулась. – Это хорошо. Спасибо, мэм.

Он зевнул – подействовал кетамин. Без боевого снаряжения Уайман со своими голубыми глазами и светлыми, стриженными «ежиком» волосами больше напоминал школьника, чем профессионального убийцу. Стилвелл именно с этим было трудно смириться. Не с запекшейся кровью и рваными ранами – их она видела в операционной каждую неделю, – а с молодостью. Парни, которым и виски в баре не продадут, уже испорчены во всех отношениях. Вот что тяжелее всего.

Ее Дэнни исполнилось пятнадцать, а он ведет разговоры о военной службе. Возможно, через несколько лет его вот так же будет осматривать врач в каком-нибудь богом забытом углу. У Стилвелл защипало глаза. Пошатнувшись, она ухватилась рукой за стол для осмотра больных.

– Вы в порядке, мэм?

Оказалось, он не уснул. С тревогой смотрел на нее, приподнявшись на локте. Беспокоился о ней. Стилвелл похлопала его по здоровому плечу, заставила лечь.

– Да, Даниэль. Я просто подумала…

– Что, мэм?

– Ничего. Засыпайте, сержант.

Уайман по-ребячьи потер глаза и провалился в сон.

На следующее утро пришел Энджел. Уайман лежал в длинной прямоугольной палате. Из десяти коек были заняты еще две: капралом, уронившим на ногу восьмидесятифунтовую трубу миномета, и водителем «хамви» с травмой спины от самодельного взрывного устройства.

Энджел поразился тишине. Снаружи стрекотали вертолеты, гудели генераторы, громыхали орудийные раскаты. Шум не замолкал ни на минуту. Здесь стояла тишина. Мертвая тишина.

Энджел остановился за голубой занавеской у койки Уаймана.

– Уай, не спишь? Как ты, чувак?

– В порядке, Энджи. Заходи.

Энджелу показалось, что Уайман выглядит нормально. Ну, может, немного вяло. Плечо у него было перевязано, в обеих руках торчали иглы.

– Что говорят, Уай?

– Ничего серьезного. Прошло сквозь мышцу, кость цела.

– Сколько пролежишь?

– Док обещает пару дней. – Уайман не стал упоминать Кабул. Чтобы не накаркать.

– Без тебя в машине совсем не то, Уай.

– Вас понял. Что новенького?

– Всё по-старому.

Уайман зевнул:

– По-моему, мне дают наркотик. – Насупил брови. – Гадость такая.

Энджел усмехнулся:

– Ну, дает! Вот вернешься, чувак… Ладно, забудь. Короче, Уай, мне пора. А ты спи. Может, надо чего?

– Все хорошо, Энджи. Спасибо, что зашел. – Веки сомкнулись.

– Сообщи мне, если что понадобится, слышишь?

– Ага. Пока.

– Вас понял. – Энджел уже пошел к выходу, но вдруг вернулся и положил руку на здоровое плечо Уаймана. – Тебе точно ничего не нужно?

– Нужно. Поскорее назад к пулемету. – Уайман постучал кулаком по ладони Энджела.

– Хорошо! Всё, меня нет.

– Эй, знаешь?.. Медсестры здесь темпераментные, старик.

– Какие?

– Клевые. – Уайман вяло усмехнулся.

Не уловив, в чем шутка, Энджел на всякий случай тоже хохотнул. Если Уайману смешно, значит, дело хорошее.

Вечером зашла Ленора Стилвелл. Вопреки ее ожиданиям, Уайману не стало лучше: его лихорадило, пульс и давление зашкаливали, кожа приобрела землистый цвет.

– Мэм, кажется, я подхватил грипп, – сразу же сообщил он.

– Опишите свои ощущения.

– Жарко. В горле першит. Кости ломит.

– А плечо?

– Болит, мэм.

Болевой порог у десантника выше некуда. Если парень говорит «больно», значит – больно.

Она сняла повязку. Рана источала отвратительный резкий запах. Антибактериальная мазь и внутривенные инъекции ампициллина должны были защитить Уаймана, однако взору Стилвелл открылись покрытая темными пятнами – колониями бактерий – белесая мышечная ткань и гной, похожий на прогорклое сливочное масло.

Стилвелл очистила и промыла рану, наложила еще мазь, сменила дренажную трубку и заново перевязала.

– Развилась инфекция, Даниэль. Я пропишу вам другой антибиотик – тигециклин. И обезболивающее.

На этот раз он не спорил:

– Спасибо, мэм.

– Вот и славно. Отдыхайте, побольше пейте. Я еще зайду сегодня.

Она не пришла ни в тот вечер, ни на следующий день, ни даже через день. Почти четверо суток врачи и медсестры работали по локоть в крови, а Вашингтон с товарищами пропадали на поле боя. Сначала «Гадюка» и «Танго» атаковали подразделения боевиков, начавшие передвижения при свете дня – вещь редкая, но, как оказалось, не случайная. Перестрелка быстро переросла в сложный встречный бой, развернувшийся в соответствии с планом противника.

Боевики не убегали, совершив удар, как обычно. Более того, они входили в соприкосновение и стреляли по цели еще агрессивнее, переняв тактику северных вьетнамцев – «держи врага за его же ремень». Смертельная схватка свела на «нет» силы американской артиллерии и тактической авиационной поддержки. Первоначальная операция перешла в непрекращающийся бой, и в намерения противника, судя по всему, не входило его останавливать. Днем боевики прятались, а ночью, пополнив запасы оружия и живой силы, возобновляли атаки под покровом тьмы. Число убитых и пропавших без вести росло. После первых суток вертолеты медицинской эвакуации переполнили Терокский госпиталь бесконечным потоком раненых десантников.

Энджел не пострадал. Вернувшись на базу, он свалился с ног от усталости и проспал, не снимая обмундирования, десять часов кряду. Поздним вечером на шестой день после ранения Уаймана он вновь вошел в палату – все еще белую, но уже не тихую, переполненную ранеными. В палату вкатили множество дополнительных коек. Прежнего безмолвия как не бывало. Теперь Энджел слышал звук, напомнивший ему песнопения обкурившихся монахов – бесконечные стоны и крики солдат от боли, которую даже морфий не в силах унять. Казалось, тонкий пол и стены передвижного госпиталя вибрируют от звука.

В воздухе витал странный запах – в прошлый приход Энджел его не заметил. Кисловатый, словно испортилось мясо. Энджел стоял за голубой занавеской.

– Уай. Ты как там, чувак?

Нет ответа.

– Уай?

Энджел отдернул занавеску. Отец Уайман лежал на спине. Кровь пропитала покрывавшую его простыню и собралась в темно-красные лужи на полу. Дыхание Уаймана звучало как скрежет металлической мочалки по стиральной доске. Энджел сделал шаг вперед и оттянул простыню, перепачкав руки. В коже были проедены дыры величиной с серебряный доллар; сквозь них зияла красная, кровоточащая плоть. Левую щеку будто глодали звери, белое глазное яблоко плавало в крови. От Уаймана несло, как от скотобойни.

– ВРАЧА! ВРАЧА! Здесь нужен врач! – орал Энджел, пока стройная, коротко стриженная докторша в белом халате и стайка облаченных в голубое медсестер не вытолкали его.

Кто-то задернул шторку. Солдаты – те, кто был в состоянии, – в изумлении вытаращив глаза, приподнялись на койках и переглядывались друг с другом: эй, что происходит? Даже в бою Энджелу не приходилось испытывать такой ужас. Перепуганный, с открытым ртом и струящимися по лицу слезами, он пятился к выходу, оставляя на полу влажные красные следы.

 

4

Утром високосного дня в Северной Флориде высокая молодая женщина с короткой стрижкой открыла магазин подводного снаряжения «Предельная глубина», размышляя о том, что дополнительный день этого особого месяца как пить дать внесет путаницу в бухгалтерию. На девушке были шорты цвета хаки, красная с гавайским принтом рубашка навыпуск и кроссовки. Загорелая, чайного цвета, кожа контрастировала с белокурыми, выгоревшими на солнце волосами. Широкие плечи, сильные ноги бегуньи, мускулистые предплечья со вздутыми венами – девушка занималась скалолазанием – и покрытые шрамами кисти рук, грубые, как у работяги.

Пока она расставляла за стойкой новые подводные компьютеры Liquivision, в магазин вошел коренастый мужчина с телосложением бодибилдера, в красных шортах и желтой обтягивающей безрукавке. Его бицепсы и икры напоминали хлебные батоны; сандалии звонко шлепали по полу, как мухобойки по крышке стола.

– Мне нужен проводник для погружения на «Кладбище». – Голос был слишком высокий и мальчишеский для такого качка. – Говорят, в этом магазине лучшие проводники.

– У вас есть разрешение на спуск в пещеры?

Покупатель предъявил свидетельство TDI, подтверждающее, что Томас Брюстер из Уайт-Плэйс, штат Нью-Йорк, действительно имеет право совершать виды погружений в пещеры.

– Еще есть на глубоководные, декомпрессионные и тримиксные погружения. Тоже показывать?

– Не надо. Декомпрессия и тримикс на «Кладбище» не нужны.

Будь ее воля, она отказала бы парню – нетерпеливый, дышит парами текилы. Однако на эту работу Халли после неудачи в округе Колумбия взяла Мэри Стилвелл, которая сейчас сама отсыпалась после возлияния. У Мэри, ее лучшей подруги, не было коммерческой жилки. В подсобном помещении на служившем рабочим столом карточном столике лежала стопка счетов толщиной в дюйм. Не время отшивать клиентов.

– Я дважды погружался на «Дорию». На «Эмпресс оф Айрленд» тоже. Плюс «Тупиковые гроты» и «Дно преисподней». – Брюстер произнес это ровным голосом, но его лицо светилось от гордости.

– Как впечатления от «Дории»? – Халли всегда хотелось самой совершить это погружение.

– По правде говоря, было чертовски страшно.

Эти слова слегка изменили ее отношение к нему в лучшую сторону.

– Течение два узла, видимость десять футов, – продолжил он. – Рисковать жизнью из-за каких-то черепков?.. Зато теперь могу сказать: у меня получилось.

– Вот именно. – Она улыбнулась.

– Так сколько это будет стоить?

– Триста долларов за одно погружение с сопровождающим, пятьсот пятьдесят за два. Сначала – на «Кладбище», после обеда, возможно, – на «Вечные муки».

Она помолчала. Ей было прекрасно известно, что ребята из соседнего дайверского центра за одно погружение берут двести долларов.

Он оглядел магазин.

– Кто сопровождающий?

– Я.

– Можно ваш сертификат?

– Конечно. – Она протянула руку под стойку. – У меня сертификаты NAUI, TDI и NOAA, страховка, лицензия штата Флорида.

– Эй, да шучу я. Можем отправиться сейчас?

– Что, прямо немедленно?

– Да.

Ох, уж эти настырные туристы! Варианты: торчать в магазине четыре часа, пока не явится Мэри, и продать туристам несколько масок с ластами – или погрузиться с Томасом Брюстером и заработать для магазина триста, а может, и пятьсот пятьдесят долларов. Синица в руке.

– Идем.

Магазин располагался в двух милях от парка Джинни-Спрингс по внутриштатной дороге № 47. Брюстер ехал сзади на «Кадиллак Эскалейд», она – впереди на принадлежащем магазину красном «Форде» с опущенными окнами. Уже было очень жарко, но она любила влажный воздух, напоенный сладким ароматом гардений, гибискуса и цветов апельсинового дерева. С солеными нотками, когда ветер с залива. Не то что в округе Колумбия – там отовсюду тянет соляркой и канализацией.

Они остановились на грязной парковке, отнесли оборудование к деревянной площадке у воды. Неподалеку в тени вечнозеленых дубов у прохладных источников с бирюзовой водой отдыхали семьи, которым не по карману поездки к заливу или на океан.

Собрав свое снаряжение, Халли осмотрела экипировку Брюстера. Баллонный блок из двойной стали на 100 кубических футов, компенсатор плавучести Halcyon с подвеской Хогарта, двухступенчатый регулятор Atomic, резервные компьютеры NiTek, фонари Halcyon за полторы тысячи долларов, ласты OMS со стальными пружинами вместо пяточных стропов. Возможно, я ошиблась насчет парня. В последнее время она стала судить о людях слишком поспешно и сурово – прямое следствие неприятностей в Вашингтоне. Произошедшее сделало ее озлобленной и резкой. Как будто в доброе вино плеснули чашку уксуса – испортить гораздо легче, чем потом исправить. А Мэри, бывший пилот «Апача» в Ираке, с изрубцованными телом и душой, – не лучшая компания для исцеления.

Халли объяснила план погружения: треть воздуха на спуск, треть – на подъем, треть – в резерве.

– Ясно, ясно, – перебил Брюстер. – Стандартная рабочая процедура.

– В пещерном дайвинге, мистер Брюстер, нет ничего стандартного. Тем более если дело касается «Кладбища».

Он кивнул, уставился на нее, через мгновение отвел взгляд.

– Верно.

– Я веду на входе, вы – на выходе. Веревка хорошо просматривается на всем пути до «Кладбища». Видимость достаточная, но не идеальная, футов тридцать примерно. Недавно прошел дождь.

– Препятствия есть?

– Одно узкое место. Но в снаряжении пройти можно.

– Я немного поснимаю. – Он показал цифровую камеру Nikonos со встроенной вспышкой, розничная цена которой – Халли точно знала – превышала пять тысяч долларов.

– Без проблем.

– Так что же там на самом деле произошло?

Они надевали костюмы и уже были почти готовы к погружению.

– В тысяча девятьсот девяносто восьмом году здесь погибли два опытных аквалангиста.

– Как это случилось?

– Никто не знает.

– Тела все еще там?

– Извлечение было бы слишком опасно. К тому же оба в завещаниях указали: они не хотят, чтобы в случае их гибели в пещере люди рисковали жизнью, поднимая тело на поверхность. А еще я слышала, руководство штата считает, что это поможет избежать подобных случаев в будущем.

– Сработал закон непредвиденных последствий, я правильно понимаю?

– Что вы имеете в виду?

– Теперь это место знаменитое. Как и «Дория». Каждому хочется нырнуть, увидеть скелеты.

Он был прав.

Выполнив рабочие процедуры перед погружением, они вошли в воду, задержались на глубине десяти футов для проверки утечек и отработки навыков безопасности. Халли спустила газ из собственного компенсатора плавучести и погрузилась на тридцать футов в приятную после жары прохладу. Вход в пещеру представлял собой темную дыру в бледной подводной стене. Войдя внутрь, она осветила фонарем проходящую по полу белую направляющую. Брюстер сложил кольцом большой и указательный палец: «вижу».

Халли привязала веревку основной катушки к постоянной направляющей, указала курс движения, дождалась, пока он подтвердил, повторив ее жест, и стала спускаться к «Кладбищу».

Первая четверть пути была похожа на кишечник огромного червя, десять футов в диаметре, изгибающийся и перекручивающийся, с бороздчатыми известняковыми стенками, сверкающими зелеными, белыми и черными бликами от их фонарей. На дне – желтовато-коричневый осадок, тонкий, как мука́. Задень, и в воде на час повиснет муть. Единственный звук – шипение и бульканье от регуляторов.

Халли обожала погружения. В первый раз она попала в пещеру в шесть лет с туристической группой. Ничего особенного – пещера Люрей в Вирджинии. Но в тот день что-то внутри нее щелкнуло, и она полюбила пещеры. Иногда Халли представляла себя троглодитом – существом, идеально приспособленным к жизни в подземелье, которое умрет, если его вытащить на свет. Конечно, она бы не умерла, потому что любила свет, однако вековая умиротворенность пещер ее завораживала. На поверхности все было совсем по-другому: боевой характер не давал спокойно усидеть на месте.

У них обоих было по два фонаря на желтых шлемах и по большому основному фонарю, закрепленному медицинским жгутом на тыльной стороне правой кисти. Через каждые двадцать футов Халли бросала взгляд назад, на Брюстера. Он двигался хорошо, но тяжело дышал, непрерывно выдувая поток пузырьков.

Через четыреста ярдов на глубине сорока пяти футов они достигли препятствия. Потолок опустился, стены сузились, оставив проход не больше дверцы холодильника. Это место называли «челюстями смерти» – сообщать об этом Брюстеру Халли не стала. Она проскользнула внутрь и остановилась. Его голова и плечи прошли в отверстие, а широкая грудь с баллонным блоком – нет. Вместо того чтобы успокоиться, выдохнуть и уменьшить объем легких, Брюстер принялся изо всех сил дергать ногами и отчаянно цепляться руками за скалу – непростительная ошибка. Пока он окончательно не замутил воду, она схватила его за запястья, резко рванула, посмотрела прямо в глаза и подняла вверх указательный палец: «Стоп!»

Он послушался.

Халли вновь подала сигнал, медленно опустив обе руки: «Успокойся».

Он кивнул, сдал немного назад, попытался снова, и у него получилось.

Через десять минут они добрались до «Кладбища». Основная галерея пещеры тянулась по левую сторону, а канал, ведущий к залу, круто уходил на пятнадцать футов вниз справа. Халли вошла первая. Формой камера походила на колокол: внизу ее диаметр составлял тридцать футов, а вверху – не больше железной бочки.

Брюстер, войдя, сразу направился к скелетам, чьи кости мерцали белым в свете фонарей. Они лежали на спинах в том месте, куда их утянул вес аквалангов. Плоть разложилась, затылочные ремни ослабились, и маски спали. Пустые глазницы зияли чернотой.

С полминуты Брюстер поснимал на расстоянии десяти футов, опустился ниже и завис в футе от скелетов. Черепа в ярком свете сверкали серебром. Он вдруг дернулся, завертелся и уронил камеру. Сквозь маску смотрели расширенные от ужаса глаза.

Халли уже доводилось видеть такое. Скелеты будто говорили: «Мы здесь погибли. И ты можешь тоже». Он стал представлять себе их смерть: паника, сбившееся дыхание, муть вокруг все гуще, бешеный поиск выхода в нулевой видимости. Молотьба руками и ногами, клубок из тел, судорожные вдохи, паника растет, воздуха в аквалангах все меньше, последние неистовые попытки вдохнуть, мысли гаснут, а затем… пустота.

Она знала, что сидящая глубоко внутри тяга Брюстера к самосохранению погонит его прочь. Он рванул вперед, попытался оттолкнуть ее с пути. Халли схватила парня за ремень, развернула и с силой ударила стальной ручкой фонаря по голове, чуть ниже шлема. Существует не так много способов справиться с паникой, самый надежный и давно известный – боль. Она тряхнула его, подняла палец: «Стоп!» Через мгновение он пришел в себя. Халли бросила взгляд на его манометр: тысяча триста фунтов. В начале погружения было три тысячи. Ему давным-давно следовало просигналить о возвращении.

«Назад». Она покрутила большим пальцем. «Немедленно».

Брюстер кивнул.

Халли двинулась вперед лягушачьими гребками, хватаясь руками за опоры для большей скорости. Основную катушку она уронила в «Кладбище», времени на намотку веревки не оставалось. Брюстер дышал так тяжело, словно у него отказал регулятор. В «челюстях смерти» он вновь застрял, стал извиваться, скрести руками. Халли не решалась приблизиться: паникующие аквалангисты нередко утягивают за собой своих партнеров. Прошло две минуты, пока ему наконец удалось выбраться.

Затем неожиданно у него исчезли пузырьки. Брюстер схватил запасной регулятор. Пузырьков нет. Неужели он так быстро опустошил оба баллона? Похоже, так и случилось. Халли протянула ему свой основной регулятор с семифутовым шлангом. Глаза Брюстера лезли на лоб, будто кто-то накачивал воздухом череп.

Дыша через запасной регулятор, висевший на шее на резиновом шнуре, она вновь стала подниматься, стараясь не отдаляться от Брюстера, чтобы не отнять регулятор. За пятьдесят ярдов до входа в пещеру появилось чувство, что она втягивает воздух через вату. Сделав несколько долгих, глубоких вдохов, Халли задержала дыхание. Брюстер выплюнул регулятор и пытался ухватиться за нее. Затем вдохнул воду, дернулся, обмяк. Она зацепила его за ремень, подтянула к груди и поплыла вперед спиной.

Халли была ныряльщиком высшего класса и могла оставаться без движения на глубине сорока футов в течение пяти минут. Однако, таща на себе Брюстера, весящего более двухсот фунтов, и его баллоны из двойной стали – еще сотня фунтов, – она быстро теряла кислород. Выбора нет. Она продолжала плыть в направлении светлого пятна, маленького и слишком далекого. Халли знала – ей не справиться. Началась гипоксия, в груди жгло, периферийное зрение сужалось, мысли замедлились. Она чувствовала вялость и онемение. Очень скоро уровень углекислого газа в крови выключит рефлекс автономного дыхания, и она утонет.

С этим ничего не поделать.

Плыви.

Халли продолжала упорно работать ногами, хваталась свободной рукой за камни. Перед глазами сгустилась тьма, оставив лишь светлые точки, как две звезды на черном небе. Мысли и чувства отключились, а тело продолжало работать, тащить, тянуть. Потом потускнели, исчезли звезды – и все пропало.

Халли не помнила, как выбралась из пещеры. Придя в себя, она обнаружила, что плывет к площадке и тянет за собой Брюстера.

– Сюда, на помощь!

Сбежались отдыхающие, вытащили Брюстера на платформу.

После нескольких судорожных вдохов ее вырвало в воду.

– Положите его на левый бок! – приказала Халли.

В пять секунд она сбросила снаряжение, забралась на площадку. Лицо у Брюстера было серым, губы и ногти – синие. Она прочистила его дыхательные пути, перевернула на спину, пятнадцать раз нажала на грудную клетку, перешла к искусственному дыханию. Вплеснулась кислая жидкость. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Кто-то вызвал 911.

– Наверное, умер. – Женский голос из толпы, на грани истерики.

За город неотложка приедет не сразу. Халли почувствовала головокружение, руки горели. Она продолжала поочередно делать массаж сердца и искусственное дыхание. Прошло десять минут, а может, час – точно сказать она не могла. Неужели сирена? В этом она тоже не была уверена. Отвратительная жижа продолжала истекать из глотки и носа Брюстера, но Халли не обращала на это внимания. В толпе кричал ребенок.

Над ней склонился мужчина с красным, перепуганным лицом.

– Леди, думаю, он вряд ли…

В это мгновение Брюстер дрыгнулся, сотрясся в конвульсиях, изверг рвоту. Она перекатила его на бок. Сквозь толпу начали пробираться двое медиков в синих комбинезонах.

– Что произошло?

Медики, потные от бега по жаре, распаковывали портативные кислородные установки и дефибрилляторы.

Халли с Брюстером точно знали, что произошло. Однако она ответила:

– Отказ оборудования. Забились регуляторы.

Она наклонилась, будто хотела поцеловать Брюстера, и прошептала ему на ухо: «Тебе повезло».

Измазанный рвотой, с выпученными глазами, он схватил ее за руку, сжал и снова притянул Халли к себе.

– Спасибо, – прошептал он.

– Нет проблем.

Она похлопала его по плечу и ушла.

 

5

Неотложка отвезла Брюстера в местную больницу: он мог захлебнуться рвотой, к тому же у него обнаружили признаки повреждения легкого. Халли долго просидела с двумя полицейскими, давая показания для отчета, и в магазин вернулась почти в два часа дня. Мэри сидела с красными глазами и зеленым лицом; в одной руке держала кружку с черным кофе, в другой – сигарету.

– Мне позвонили. Что, черт возьми, происходит?

Голос у нее был ниже и грубее, чем у обычного курильщика. Таким его сделали иракские повстанцы, сбившие «стингером» ее вертолет и наполнившие легкие огнем.

Халли рассказала о случившемся.

– Матерь Божья! Сама-то как?

– В хлам. Я домой, можно?

– Конечно. Кстати, с тобой хотят поговорить вон те ребята.

Мэри мотнула головой, и Халли увидела красный сморщенный рубец на правой стороне лица подруги – вид, к которому она никак не могла привыкнуть. Затем перевела взгляд в глубь магазина.

У стойки с масками и ластами торчали двое мужчин. Серые деловые костюмы, белые сорочки, галстуки в широкую диагональную полоску: красный с золотым и синий с зеленым. По значку с американским флагом на правых лацканах, короткие волосы, выбритые до глянца щеки.

– Подозреваю, не нырять собрались. – Мэри выпустила дым в сторону посетителей.

Халли подошла к ним:

– Чем могу быть полезна?

– Агент Фортье, – представился один из них, в красном с золотом галстуке. – Это мой партнер, агент Уиттл. Министерство внутренней безопасности.

Они показали удостоверения с золотыми бляхами и фотографиями.

Халли, в бешенстве от одного их вида, вспыхнула и скрестила на груди руки.

– Дайте-ка угадаю. Беспокоитесь, что мы помогаем террористам устанавливать в заливах мины или какое-нибудь фуфло в этом роде? Я права?

У Фортье отвисла челюсть. По всей видимости, обычно люди проявляли большее уважение. Уиттл кашлянул и принялся изучать ценник водолазного костюма.

– Можно поговорить с вами с глазу на глаз, доктор Лиланд? – произнес Фортье с бесстрастным выражением лица.

Обращение ее удивило. Здесь Халли никто не называл «доктором», ее знали как инструктора подводного плавания и сопровождающего.

– Нет, – отрезала она. – Перенесем разговор на завтра. Трудный выдался день, господа.

Она пошла к выходу и уже отхлебнула ледяного пива, но вдруг остановилась.

– Так. Завтра мы тоже не будем этого делать. Хотите встретиться со мной – поговорите сначала с моим адвокатом.

Никакого адвоката у Халли не было, однако она надеялась, что после этих слов ее оставят в покое.

– Доктор Лиланд, – глаза Фортье беспокойно забегали, голос понизился до шепота, – вопрос государственной безопасности.

Ее терпение лопнуло. Она резко развернулась:

– Знаю я, что это за вопрос. По-вашему, в УПРБ мне недостаточно испортили жизнь?

Агенты переглянулись. Затем Фортье произнес:

– Вы правы. Мы здесь по поручению одного человека из УПРБ.

– Угу. Тогда вы можете просто…

– У нас сообщение от доктора Барнарда.

Это ее остановило.

– От доктора Барнарда?

– Да.

Доктор Барнард был ее шефом в ЦКЗ. Единственный, кто не оставил ее, когда мир вокруг рухнул.

– Что с Доном? Почему он просто не позвонил? Или не приехал сам?

– Присутствие доктора Барнарда требуется в Вашингтоне. Он… очень занят.

Вид у Фортье был слишком обеспокоенный. Из-за Барнарда или нет – Халли не могла определить.

– Значит, вы проделали весь этот путь, чтобы передать мне его сообщение?

– Пятнадцать минут, доктор Лиланд. Прошу вас. Только не здесь.

– Моя синяя «Тундра» у входа. Я еду домой, вы езжайте следом.

– Приятное место.

Агент Уиттл заговорил в первый раз, и его голос дрогнул. Гнетущий, влажный, парящий кипятком зной. Рыбий взгляд, побелевшие губы – вот-вот упадет в обморок. Халли это заметила, однако проявлять милосердие не спешила. Не выносишь жару – твои проблемы.

– Спасибо, – ответила она.

Снаружи арендованный дом никак не тянул на «приятное место». На окнах недоставало нескольких ставень, выцветшая синяя краска растрескалась, маленькое застекленное крыльцо покосилось. Зато внутри опрятно и чисто: белые полы и стены, приятный апельсиновый запах. Впрочем, кондиционера не было.

– Жарковато здесь, – промямлил Уиттл, человек внушительных размеров и, по всей видимости, в хорошей физической форме. Тем не менее его голос звучал слабо и неуверенно.

Они сидели за кухонным столом с хромированными ножками и пластиковой столешницей.

– Привыкнете. Не хуже, чем в округе Колумбия в августе.

– Но ведь сейчас февраль. Кстати, какая здесь температура?

– В доме около девяноста. За окном девяносто восемь. В общем, не все так плохо. Хотя влажность сегодня высокая.

– Боже правый. – Уиттл ослабил галстук, расстегнул воротник. Вытер с лица пот сырым носовым платком. – Я из Северной Дакоты. У нас такого не бывает.

Халли боялась, что он и в самом деле рухнет со стула. В тот день ей недоставало только федерала, распластавшегося на полу от теплового удара.

– Держитесь.

Она достала из холодильника кувшин из рифленого стекла, наполнила лимонадом домашнего изготовления три стакана, которые моментально покрылись конденсатом. В каждый добавила по веточке мяты из своего сада и поставила на стол. Потягивая напиток, она пристально смотрела на агентов. Уиттл с жадностью отпил половину, прижал холодный стакан ко лбу.

– Спасибо. – В его голосе прозвучала искренняя благодарность.

– Что насчет Дона?

– Одну секунду. – Фортье положил на стол кожаный чемоданчик и принялся за кодовый замок.

Агент Уиттл сделал еще один большой глоток лимонада, затем бросил на Халли странный взгляд.

– Пока агент Фортье занят, позвольте задать вам один вопрос, доктор Лиланд…

– Попробуйте.

– Что произошло с вашей подругой?

– Вы имеете в виду Мэри? Хозяйку магазина?

– Да.

– Она была пилотом «Апача» в Ираке. Однажды, патрулируя сектор, Мэри обнаружила, что боевой дозор просит поддержку с воздуха – их окружили повстанцы. Запрос отклонили – видимо, начальство решило, что проще заменить солдат, чем «вертушки». Мэри ослушалась приказа. Она спасла отряд, однако противник сбил вертолет «Стингером». Второй пилот погиб. Мэри выжила, но… Вы сами всё видели. Ее следовало бы наградить медалью Почета.

– А какой медалью ее наградили?

– Никакой. «Лейтенант Стилвелл с позором уволена за сознательное неповиновение приказу старшего по званию офицера и пренебрежение техникой безопасности в отношении второго пилота. Ее действия привели к уничтожению имущества армии и гибели указанного пилота». Так звучал приговор военного трибунала, если я не ошибаюсь.

Агент Уиттл моргнул и посмотрел в окно.

– Мне жаль это слышать. Я… я потерял в Ираке сына.

Слова обожгли. Мэри хотя бы осталась в живых.

– Сочувствую, агент Уиттл. К солдатам я испытываю особые чувства. Мой отец был военнослужащим. – Она наклонилась и тронула его за руку, осознавая, что на глаза навернулись слезы.

– Спасибо. – Он так и не оторвал взгляд от окна.

Халли не стала рассказывать, как они с Мэри были лучшими подругами в Джорджтаунском университете, как она продолжила учебу в аспирантуре в университете Джонса Хопкинса, а Мэри отказалась от планов стать врачом и пошла в армию. Всю жизнь перед ней маячил пример старшей сестры, и медицинский факультет оказался бы очередным этапом в погоне за достижениями, затмить которые все равно невозможно. А научиться летать на «Апаче» – это поступок.

Мэри окончила летную школу второй на своем курсе и попросилась в самую горячую точку – в то время район Фаллуджи в Ираке.

Агент Фортье установил на столе аппарат, похожий на смартфон «Блэкберри» очень большого размера, развернул боковые панели, нажал кнопку. Прозвучал мелодичный сигнал, экран загорелся розовым светом, и на столе возник Дон Барнард. Его голова и плечи, во всяком случае.

– Привет, Халли! – заговорила голограмма. – Ты хорошо меня видишь?

Она ответила не сразу.

– Я… отлично вижу тебя, Дон.

Изображение было невероятно реалистичным: на виду каждая волосинка больших седых усов, кустистые брови, проницательные голубые глаза, загорелая кожа.

– Я тоже тебя вижу. Удивительно, правда?

– Это не компьютерная графика? Я точно с тобой разговариваю?

– Со мной. Просто мне сейчас отсюда не выбраться.

Глядя на него, Халли улыбнулась, затем решила, что пора приступать к разговору.

– Что происходит, Дон?

Его улыбка исчезла.

– У нас проблема, и время не ждет. Мне… то есть нам… нужна твоя помощь.

Халли рассмеялась:

– Моя помощь? Я тебя умоляю! Меня же турнули.

– Ты знаешь, как я к этому отношусь. Это было форменное безобразие.

– Да, ты единственный стал на мою сторону.

– И не пожалел об этом ни на минуту. Послушай, Халли, ты можешь приехать?

– Когда, сейчас?

– Да.

– Ну, через день или два. Я работаю у подруги, Дон…

– Ждать некогда, Халли. Ты нужна тут немедленно. С Мэри кто-нибудь поговорит.

– Откуда ты знаешь?.. Ладно, забудь. Скажи хотя бы, зачем?

– Не имею права. Даже такое оборудование могут взломать. Думаю, агенты упоминали о государственной безопасности?

– Я что, должна всерьез воспринять их слова?

– Безусловно.

– Это не имеет отношения к той истории?

– Ни малейшего. Даю слово.

– Ладно. – Халли ему верила, однако хотела, чтобы ее поняли правильно: – На тех ублюдков мне начхать.

– Думаю, здесь мы с тобой заодно.

– Я приеду. Что теперь?

– Агенты Фортье и Уиттл тебе скажут. Спасибо, Халли. До встречи.

Изображение исчезло.

– Вы знаете, что происходит? – спросила она Уиттла, который допивал лимонад и выглядел гораздо лучше.

Ее гостеприимство растопило лед формального общения. Уиттл улыбнулся и покачал головой.

– Мы здесь всего лишь как посыльные, доктор Лиланд.

– У меня есть время собрать вещи?

– Там все для вас приготовят.

– Господи. Тогда вперед, если вы готовы, джентльмены.

Они вышли. Халли заперла дом и проследовала за агентами к черному «Форд Экспедишн» с тонированными окнами. Уиттл придержал для нее дверь. В машине было холодно, как в мясохранилище – двигатель не заглушили, чтобы кондиционер продолжал работать.

– Спасибо, доктор Лиланд, – поблагодарил Уиттл, дождавшись, пока она устроилась на заднем сиденье, и мягко закрыл дверь.

Так-то лучше, признала она.

 

6

– Халли!

Доктор медицины, кандидат наук Дональд Барнард в 1968 и 1969 годах играл третьим крайним в линии нападения за команду университета Вирджинии. С тех пор он потяжелел на двадцать фунтов и постарел на несколько десятков лет, но все еще был в хорошей физической форме. Барнард выбрался из-за рабочего стола, как медведь из берлоги, на счастливом и одновременно утомленном лице отразилось облегчение.

Халли, не обратив внимания на протянутую для приветствия огромную руку, крепко обняла его, затем отодвинулась и нахмурила брови.

– Ты выглядишь уставшим, Дон.

Его рабочий день начинался в шесть тридцать утра, а сейчас дело шло к восьми вечера.

– Ты тоже. – Он отступил на шаг. – Помнишь Лу Кейси? Он руководил лабораторией «Дельта», когда ты здесь работала.

Только тогда она заметила, что, кроме них с Барнардом, в офисе есть люди. В сторонке стояли двое мужчин, один из которых – доктор Луис Кейси, низкорослый человек лет пятидесяти, с усыпанной веснушками молочно-белой кожей и кучерявыми, похожими на ржавую проволоку волосами.

– Конечно, помню. Приятно вновь встретиться с вами, доктор.

– Я тоже вас помню, доктор Лиланд. – Кейси сделал шаг вперед и пожал ей руку. – Всегда восхищался вашей работой. Даже хотел похитить вас для «Дельты».

Она посмотрела на Барнарда.

– Ты мне об этом не рассказывал.

– Лу не единственный, я тебя уверяю.

На мгновение Барнард показался ей робким.

– Спасибо, доктор Кейси. Услышать такое от вас – честь для меня. – Как ни странно, Халли обрадовали его слова.

– Лу молодец. Да, Халли, я буду звать тебя по имени, не возражаешь?

– Нет, конечно.

Третий мужчина, насколько могла судить Халли, окинув его мимолетным взглядом, ученым не был. Слишком опрятен и элегантен – сама безупречность. Будто сошел со страниц каталога «Брукс Бразерс». Стройный и загорелый, одетый в строгий костюм-тройку из тонкой коричневой шерсти и английские туфли, по всей видимости, ручной работы. Короткие, плотно прилегающие к черепу волосы, тщательно подстриженные усы. Выдра, подумала Халли. Холеная, лоснящаяся, неуловимая выдра. «ЦРУ» – читалось в каждом его движении. Когда он встретился с ней глазами, внутри у Халли что-то дрогнуло. Человек явно был не прост.

– Дэвид Лэйтроп. Центральное разведывательное управление.

– Халли Лиланд. Магазин подводного снаряжения.

Он оценил шутку, рассмеялся.

– Дон много о вас рассказывал. Восхищается вами безмерно.

Халли почувствовала, как краска заливает лицо.

– Спасибо.

Они расположились на красных кожаных креслах за журнальным столиком напротив рабочего места Барнарда. Халли сомневалась, что ей будет приятно вернуться в УПРБ, однако в офисе Дона, по крайней мере, она чувствовала себя спокойно. Благодаря работе в правительстве он получил право занимать несколько помещений с высокими окнами на верхнем этаже ничем не примечательного четырехэтажного здания в унылой промышленной зоне округа Принс-Джордж. Стены кабинета, как и у любого высокопоставленного бюрократа в Вашингтоне, были увешаны заключенными в рамки благодарностями, фотографиями Барнарда с женой и двумя сыновьями и фотографиями Барнарда с сенаторами, генералами и президентами.

– Флорида на тебя положительно действует. – Барнарду явно нравился ее вид.

– Там больше солнца. И пахнет лучше.

– Ты заслужила передышку, Халли.

– Недолгий отдых – это нормально. Но мне уже…

– Скучно?

– Неинтересно.

– Понимаю. – Барнард вертел в руках пеньковую трубку, которую не курил уже пятнадцать лет. – Наверное, не терпится узнать, зачем тебя сюда привезли?

– Еще бы. Странное, стремительное путешествие.

Фортье и Уиттл посадили ее в вертолет «Белл Джет Рейнджер», который доставил ее на секретный аэродром, откуда на правительственном борту «Сайтейшн Джет» она добралась до аэропорта Эндрюс и вторым вертолетом сюда.

– Запрос поступил с самого верха.

– Из АН?

Аппарат начальника ЦКЗ, к которому относилась УПРБ.

Несмотря на усталость, Халли сидела с прямой спиной, скрестив ноги, локти покоились на ручках кресла, пальцы были сложены домиком.

– Нет. Из Белого дома.

– Ага, конечно. Дон, сегодня мне уже не до шуток.

Вмешался Лэйтроп:

– Никаких шуток, доктор Лиланд. Уверяю вас. Прямо перед вашим приездом мы выходили на видеосвязь с президентом О’Нилом. – Он улыбнулся. – Пусть ненадолго, но точно с президентом.

Барнард кивнул.

– Я ежедневно информирую президента, вице-президента Вашински, министра внутренней безопасности Мейсона и министра здравоохранения и социального обеспечения Рейтора.

В его глазах таились усталость, беспокойство и… нечто, чего она никогда не замечала за своим бывшим боссом, – едва уловимый страх.

– Ладно. Что происходит?

До сих пор Лэйтроп говорил спокойным и хорошо поставленным, как у диктора радио, голосом, но на этот раз слова прозвучали глухо:

– Почти две недели назад в Афганистане на посту боевого охранения Терок был ранен один из наших солдат. Не тяжело, однако его положили в госпиталь. Тогда все и началось.

– Что началось?

– Сейчас увидите. Дон!

Барнард нажал кнопку на пульте. На ближней стене вспыхнул большой плоский экран. Халли увидела комнату с зелеными стенами. В ней – стол из нержавеющей стали, раковины, весы, лотки со зловещими инструментами и строй холодильных камер.

На экране появилась фигура в пневмокостюме «Кемтурион» четвертого уровня биологической безопасности. Вздувшийся от подачи воздуха для поддержания принудительного давления костюм напоминал скафандр из фильмов о Баке Роджерсе, вплоть до шлема в форме ведра и экзотического вида ранцевой системой жизнеобеспечения с питанием от батареи. Санитарка открыла дверь холодильника, вытянула металлическую полку, расстегнула молнию, распахнула оранжевый мешок и выставила на обозрение труп.

Раскрыв от изумления рот, Халли едва не выпрыгнула из кресла:

– Боже! Работа террористов?

– Ятрогения. В госпитале Терока. – Лэйтроп тряхнул головой, словно сам не верил собственным словам.

– Как?

– Посмотрите еще немного.

Камера наехала и взяла крупным планом тело: отсутствующие лоскуты кожи размером с тарелку, оголенная кровавая ткань, в некоторых местах белели кости. Во время учебы в аспирантуре Халли видела трупы со снятой кожей, но, обработанные формальдегидом и фенолом, они были больше похожи на розовый воск. А это тело – на кусок парного мяса.

Экран погас. Барнард повернулся к Халли.

– Специалист армии Де Энджело Вашингтон. Прекрасный молодой солдат, как мне рассказывали.

– Его взяли в плен? Пытали?

– Нет. Он даже не был ранен. Второй юноша лежит в соседней ячейке того же морга. АКБ.

– Акинетобактерия? Не может быть.

– Что вы знаете об АКБ, доктор Лиланд? – спросил Лэйтроп.

– Известен тридцать один вид, из них тридцать – неопасные. Один – Acinetobacter baumannii – обладает резистентостью к лекарствам, но при заражении здоровых взрослых летальные случаи не часты. Передается через дыхательные пути, органы пищеварения или поврежденную кожу. Основной очаг поражения – легкие, однако возможно развитие инфекции в мочевыводящих путях, желудке и пищеварительном тракте.

На мгновение Халли замолчала, раздумывая, нужно ли им столько информации. Никто не произнес ни слова, и она продолжила:

– АКБ любит больницы. Может месяцами жить на стетоскопе или диагностическом столе. Но чаще всего – в катетерах. У АКБ один из самых высоких индексов трансмутаций среди бактерий.

– Совершенно верно, – подтвердил Дон Барнард. – Все виды АКБ, включая Acinetobacter baumannii, обладают исключительной способностью обмениваться генами посредством вирусов-бактериофагов. Почти так же, как муравьи используют феромоны. Информация, включая иммунитет к антибиотикам, распространяется в популяции с немыслимой скоростью. Иногда в считаные часы. В две тысячи пятом году ученые из Стэнфорда расшифровали код нового штамма АКБ и обнаружили самое большое количество генетических модификаций, когда-либо открытых в одном организме.

Халли подвинулась вперед.

– Я помню этот случай. Но АКБ опасна только для людей с нарушенной иммунной системой – для носителей ВИЧ, стариков, пациентов с ожоговыми травмами, после химиотерапии…

– В том числе для людей с тяжелыми повреждениями тканей, – раздраженно бросил Лэйтроп.

Она поняла:

– Например, для раненых солдат.

– Вот именно.

– Да. Но после того, как в две тысячи втором году в нью-йоркских больницах от вызванных АКБ инфекций погибли несколько пожилых людей, стали вновь использовать колистин – антибиотик пятидесятых годов. Он помогал. По крайней мере, в некоторых случаях.

– Все правильно, Халли. – Барнард нахмурился, потер большим пальцем чашку трубки, словно хотел счистить налипшую грязь.

– Так что же произошло? У них не было колистина?

– Был. Он слегка затормозил размножение АКБ. К тому же колистин в дефиците. Его не производят уже как минимум сорок лет.

– То, что мы сейчас увидели, разумеется, вызвано не АКБ?

– Именно АКБ. Результаты исследований неопровержимо это доказывают.

– Как?

– Это новый вид АКБ, – впервые за все время заговорил Лу Кейси. Он сидел в кресле, наклонившись вперед, локти на коленях, и глядел на присутствующих из-под рыжих, проволочных бровей.

Она на миг задумалась.

– Значит, все-таки биологическая война?

– Возможно, хотя люди из ЦРУ так не считают. Скорее антигенная изменчивость.

– Но как она с ним сделала такое?

– Новая разновидность АКБ, скорее всего, растет в системе кровообращения, потом разъедает органы…

– Бактерии обычно уходят внутрь организма – там легче размножаться.

– Данная АКБ поступает наоборот. Рвется наружу. И очень быстро.

– Будто с тебя заживо снимают кожу… – Халли попыталась представить, как это происходит, но быстро сдалась. – На земле не существует лекарства, которое притупило бы такую боль.

– Нет, – мрачно выдавил Барнард. – Не существует.

– Ужасно, – произнесла Халли. – Но, по крайней мере, эпидемии не будет.

Барнард кашлянул, посмотрел на остальных.

– Что, есть еще случаи?

– Его товарищ, мальчишка из Канзаса, был первым. Потом две медсестры и еще один пациент медсанчасти.

– Кто там старший?

Барнард глубоко вздохнул, перенес вес на другую сторону кресла.

– Военврач. Из Национальной гвардии.

– Он все еще там?

– Она. Одна, к сожалению. Это полевой госпиталь, оказывают помощь при ранениях второго уровня сложности. При нем небольшой морг, который ты сейчас видела. Тяжелораненых стабилизируют для отправки в центральную медсанчасть в Кабул. Сейчас «Талибан» развернул широкие наступательные действия. Может быть, здесь есть взаимосвязь, а может, и нет. Но в связи с большими потерями остальных двух врачей отозвали на другие ПБО.

– Ей приходится работать и с ранеными, и с АКБ. Большая нагрузка.

– Да.

– На этом ПБО, по крайней мере, установили карантин. Да?

Барнард медлил с ответом, опустив глаза на пустую трубку.

– Боже, Дон! Оттуда отпускали людей? Сколько?

– Двое вернулись на передовую оперативную базу Салерно, в пятидесяти милях к востоку. Но самую большую тревогу вызывает центральная медсанчасть.

– Главный военный госпиталь?

– Именно. Четверых пациентов перевели туда. Все контактировали с зараженными в Тероке.

– Центральная медсанчасть отправляет самых тяжелых в США?

– Именно.

– Значит, сюда это тоже придет.

– Уже пришло, доктор Лиланд. – Лэйтроп выпрямился. – Два дня назад прибыли несколько человек.

Все притихли. Халли была потрясена, в голове вертелись мысли о последствиях. Пока присутствующие молчали, в кабинет вошла секретарша Барнарда Кэрол. Всегда подтянутая, с копной ржаво-рыжих волос, она каждый день месяца носила синтетические брючные костюмы разных цветов. Рабочий день давно закончился, однако Кэрол никогда не уходила раньше шефа.

– Вот, пожалуйста. Я подумала, что пришло время перекусить.

Она поставила на стол сэндвичи с жареной говядиной и индейкой и большой кофейник.

– Спасибо, – поблагодарила Халли. – Очень есть хочется. С самого завтрака крошки во рту не было.

Кэрол положила ладонь на ее плечо.

– Хорошо, что ты снова с нами, Халли. Я по тебе скучала.

Халли улыбнулась, похлопала ее по руке.

– Я тоже по тебе скучала, Кэрри. По тебе и по Дону.

Кэрол ушла. Мужчины налили себе кофе, но есть ничего не стали. Халли с жадностью съела полсэндвича и положила в кофе сливки и сахар, которые обычно не добавляла. Сегодня она нуждалась в энергии.

– И как же дела обстоят сейчас? – выговорила она с набитым говядиной ртом.

– С колистином мы выигрываем немного времени, – сказал Барнард без видимого облегчения.

– Это все равно что сдерживать прибывающую воду дамбой. Колистин – дамба, – вставил Лу Кейси. – Четверо больных из Терока лежали в центральной медсанчасти три дня. За это время они успели вступить в контакт с массой пациентов и медработников.

– Здесь, в США, куда именно направили этих больных?

Оба ученых посмотрели на Лэйтропа.

– Одного – в госпиталь Рида, еще одного – в Бетесду, двое остальных – в ожоговый центр в Джорджии.

Халли перестала жевать.

– Во всех этих местах полно людей с нарушенной иммунной системой. АКБ уничтожит их, как огонь – сенной амбар.

– И продолжит распространяться, – добавил Барнард. – Между военными медучреждениями обмен пациентами происходит постоянно.

– Ужасно. По всей стране в госпиталях лежат тысячи солдат. Они не умерли от боевых ранений, чтобы погибнуть в больничной палате в собственной стране. – Чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, Халли поставила чашку на стол. – Простите, господа.

– Ничего. Немного эмоций даже полезно, – сказал Барнард, остальные согласно кивнули. – Однако все обстоит еще хуже. Если этот вид АКБ на самом деле способен поражать и здоровых людей…

– Он выкосит все вооруженные силы. Не только раненых и больных.

– Теперь понимаешь, почему твое присутствие так важно?

– Вам нужно лекарство, над которым мы работали. Сверхсильное средство от сверхсильного возбудителя.

– Да. Ты уже почти заканчивала. Еще несколько месяцев, и, думаю, все новое семейство антибиотиков было бы у тебя в руках.

– Скорее несколько недель. – Халли хорошо помнила это исследование.

– Так вот, значит, почему Дон не дал мне вас похитить, – печально произнес Лу Кейси.

– Завершить мне не удалось. По объективным причинам. Элу, видимо, тоже?

Барнард покачал головой.

– Доктор Канер… Эл… он очень хороший микробиолог. Знаю, вы с ним нашли общий язык. И замечательно сработались.

Они действительно сплотились как одна команда, хотя далось это далеко не сразу. Эл, более чем на двадцать лет старше Халли, сначала показался ей одним из тех мужчин, что внимательно изучают ценники в супермаркетах и читают книги за едой в ресторанах быстрого питания. В первые месяцы в лаборатории он не говорил ни о чем, кроме работы, и неизменно обедал в одиночку. Он никогда не проявлял грубости, просто был отшельником по характеру.

Месяц за месяцем они работали в тесной лаборатории, ни на минуту не забывая, что в непосредственной близости находятся болезнетворные микроорганизмы четвертого уровня опасности, погубившие сотни миллионов людей на земле. Постепенно Халли прониклась уважением к способности Канера работать в стрессовых ситуациях и точности его лабораторных методов. И, конечно, почувствовала, что он тоже ценит ее увлеченность наукой, а еще больше – талант твердой рукой управляться с такими демонами, как Yersinia pestis.

Через восемь месяцев они стали ходить вместе в столовую. Его выбор никогда не отличался разнообразием: яблоко, коробочка сока «V8», сэндвич из белого хлеба, салата, тунца, латука и помидора. Пустую болтовню Канер не любил, зато, к ее радости, с удовольствием пускался в разговоры о микробиологии. Как-то раз она упомянула, что ЦКЗ недавно отправил группу специалистов в пещеры Габона на поиски патогенов.

Жуя сэндвич, он как ни в чем не бывало произнес:

– Африканские пещеры ужасны. Я спускался в Бандубьо.

Халли едва не выронила из рук чашку с кофе.

– В Бандубьо?

От ее изумленного взгляда Канер смутился.

– Ну да. В две тысячи третьем… или четвертом…

– Боже! В этой пещере обнаружили вирус Эбола B. Самый страшный из всего семейства. Что вы там делали?

– Я входил в команду вирусологов и микробиологов ВОЗ. Некоторые подхватили геморрагическую лихорадку, отведав Passiflora edulis неподалеку от входа.

– Маракуйю?

– Именно. Мы определили, что плоды заразили крыланы. Маракуйю и маниоку.

– Бандубьо… – повторила Халли, качая головой. – Говорят, та еще пещера.

– Там много вертикальных участков. А чтобы попасть в темную зону, пришлось нырять. Внутри пещера чистая. Но начиная с сумеречной зоны снаружи полости, облюбованной летучими мышами, – кишмя кишит вирусами, которые оказались новым видом Эбола.

– Я и представить себе не могла, что вы занимались такими полевыми работами.

– А, нужда заставит… Я нечасто выбираюсь в экспедиции, чтобы оттачивать практические навыки. Однако когда надо – не подкачаю.

Об этих качествах Эла Канера она не знала. Впрочем, подтянутость и достаточно хорошая физическая форма позволяли предположить, что спускаться в неизведанные пещеры ему не впервой. И Халли не могла им не восхищаться. Пещеры опасны и требуют технических навыков, например, в скалолазании, вертикальном подъеме и спуске, подводном плавании. А хуже всего то, что в таких пещерах живут патогены, обладающие чудовищной вирулентностью.

– Как я понимаю, ты не понаслышке знакома с пещерами, – предположил он.

Интересно, что еще ему обо мне известно, подумала Халли, но не стала спрашивать вслух. УПРБ – организация маленькая. Люди всегда не прочь поболтать.

– Да. Спускалась ради интереса и по работе. В подводные пещеры тоже.

– Чтобы заниматься этим ради интереса, нужно быть особенным человеком. Это очень опасно.

– Да, ошибки не прощаются, совершенно точно.

Они еще немного поговорили о пещерах и вирусах и снова принялись за еду. С того дня Халли смотрела на своего коллегу совсем по-другому. Слишком многое порой незаметно глазу, думала она. И еще: все, что ему нужно, – это внимание и забота.

Со временем отношения крепли. Они рассказывали друг другу о себе, посмеивались над странностями сослуживцев, мыли кости бюрократам и политикам, что сближало их еще сильнее. Больше всего Халли удивилась, когда обнаружила, что Канер – ходячая бейсбольная энциклопедия. Особенно он любил пятидесятые годы – «золотой век бейсбола», как он называл это время. Мог на память привести статистику, процент отбитых ударов и перечислить двойные ауты. Его завораживали звуки бейсбола. Не удар мяча о перчатку кетчера и не звук удачно отбитой подачи; больше всего ему нравилось произносить имена бейсболистов, которые он читал как стихи:

– Грэнни Хамнер. Энос Слотер. Райт Дюрен. – Пауза. – Паоло Дискоменидес. Харт Уоркман. Джо Болт. – Пауза. – Джино Чимоли. Рэббит Хоппер. Арти Дедо.

Халли никогда не любила бейсбол. Один из ее братьев играл правым защитником за Дюкский университет, второй – крайним нападающим за университет Колорадо в команде, причисленной к государственным. В школе оба были звездами, поэтому с десяти лет она ходила на футбольные матчи. Тем не менее ей нравилось слушать, с каким упоением ее коллега перечисляет имена бейсболистов, и видеть улыбку на его лице.

В последний день, когда охрана с каменными лицами привела ее в лабораторию собрать вещи, Канер был ошарашен. Кровь отлила от его лица так быстро, что ей казалось, он вот-вот упадет в обморок. Но он, сверля охранников глазами, спросил, что, черт возьми, происходит. Они просто стояли и молчали. Он повернулся к Халли.

– Я ухожу, – только и сказала она.

Халли знала, что это всего лишь первая из предстоящих трудностей.

После нескольких безуспешных попыток узнать хоть что-нибудь от нее, Канер вновь принялся раздраженно закидывать вопросами конвоиров. Те только жали плечами. Наконец один из них выдавил:

– Мы ничего не знаем. Просто делаем свою работу, ясно?

Канер начал ругаться, но Халли его остановила:

– Они тут ни при чем, Эл.

И он умолк. Стоял, потрясенный, и десять минут наблюдал, как она собирает семейные фотографии, справочники по эпидемиологии, ноутбук, старые выпуски «Науки»… Закончив, она обнаружила, что Эл немного успокоился.

Пожимая ее руку в последний раз, Канер произнес:

– Это ужасно, Халли. Я не знаю, что сказать. Но если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, звони.

Она кивнула и, все еще удерживая его ладонь, подалась вперед и поцеловала его в щеку…

Барнард отвлек ее от этих воспоминаний:

– Прорыва пока не было.

Халли поняла:

– Иначе вы бы меня сюда не вызвали.

– Верно.

После кофе и сэндвичей стало легче, но все же ей чего-то не хватало.

– Почему я ничего не слышала об этом из средств массовой информации?

– Защитные мероприятия контролируются на высших уровнях. Президент О’Нил дал соответствующие распоряжения. Впрочем, долго сдерживать не удастся, – с болью в голосе произнес Лэйтроп.

– Сколько у нас военных госпиталей? – Халли не терпелось перейти к расчетам.

– Более двух тысяч в США. Плюс за границей.

– Сколько в них пациентов?

– Вчера в шесть вечера было двести семнадцать тысяч четыреста пятьдесят два.

– Не только из той горячей точки, но и из других, так? Плюс госпитализированные для удаления грыжи, роженицы и так далее.

– Все правильно.

Халли почувствовала тошноту.

– Значит, не только солдаты на действительной военной службе. Живущие на военных базах члены семей ходят в кино, посещают поликлиники, спортзалы, детские сады. Боже мой, конца-края не видно… Более благоприятные условия для пандемии трудно представить. Каков коэффициент передачи?

– Неизвестно, – сказал Барнард. – У других АКБ – как у оспы.

– Переносчики оспы становятся заразными примерно через семь дней, – продолжил Лу Кейси. – По истечении этого времени в городских условиях каждый из них инфицирует в среднем двенадцать человек в сутки. Эти носители заражают следующих. Экспоненциальный рост. Свыше миллиона человек за две недели.

Лэйтроп потер лицо.

– На военных базах с плотностью населения больше городской все будет обстоять еще хуже. Корабли в море, подводные лодки… Да тот же Пентагон!

Затем заговорил Барнард – не знакомым для Халли тоном:

– «Потенциально самая страшная угроза со времен Перл-Харбора». Это не мои слова. Так сказал президент О’Нил.

 

7

Халли налила себе кофе и посмотрела на Лэйтропа.

– Предпринимаются еще какие-нибудь меры?

– Конечно. Все возможное, хотя информации пока слишком мало. Но это лишь ответные действия.

– Сколько, по-твоему, у нас времени, Дон?

– Если взять в расчет колистин и интенсивную локализацию – десять-четырнадцать дней, не больше.

– Недостаточно.

– Именно.

– Значит, единственная реальная надежда – это…

– Особо секретная работа, которой ты занималась в УПРБ.

Секретная работа. УПРБ.

Мысли Халли до такой степени поглотила растущая катастрофа, что она едва не забыла о случившемся тринадцатью месяцами ранее. Теперь эти три слова вернули ее в тесное помещение без окон – в нем запах сигарет и человеческого тела, стоит металлический стол, шесть стульев и двое мужчин. Стол и стулья – серые, мужчины – черный и белый.

– Закройте дверь и сядьте. – Голос чернокожего спокоен, равнодушен.

Ни один из них не встал и не подал руки.

– Меня зовут Дэвид Роудз. Я – КОБИП – координатор по обеспечению благонадежности исследовательского персонала при аппарате генерального юрисконсульта ЦКЗ. Меня назначили вести ваше дело, – медленно изрек чернокожий, тщательно проговаривая каждое слово, как священник на похоронах.

– Мое дело? – Халли злилась. Ее только что категоричным тоном вызвали из лаборатории, оторвав от работы. – А это кто?

– Агент Риверз, министерство здравоохранения и социального обеспечения. Отдел внутренней безопасности.

Роудз – элегантный, крайне уравновешенный. Как все юристы. Его одеколон напоминал запах согретых солнцем роз. На втором – дешевый костюм, на галстуке под самым узлом – пятно. Явно бывший полицейский или фэбээровец. Одеколон как дезинфицирующее средство. Лицо Риверза испещрено морщинами. Лицо Роудза – гладкое, как темный лед. Толстая шея, спокойный, четкий голос. Перед ним строго параллельно сторонам столешницы лежала папка из манильской бумаги. Глядя на папку, на огромные руки, Халли заметила кольцо с символом университета штата Пенсильвания. Полузащитник, подумала она.

– Хочу сообщить, что я работаю над чрезвычайно ответственным…

– Мы знаем, над чем вы работаете, – перебил ее Риверз, со скучающим видом изучая потолок.

– И мы в курсе, насколько это важно. – Роудз безотрывно смотрел на нее. – Поэтому мы здесь. Нарушен режим секретности. Все указывает на вас.

Она не поверила. Рассмеялась.

– Нарушение секретности? Это что, розыгрыш? Вас подослал Дон Барнард? Или лаборанты?

– Мы не шутим, док. – Риверз зашелся кашлем курильщика. Прикрыть рот он не позаботился, на стол упали брызги слюны.

Попробуй выиграть время.

– Ваши документы, господа.

Оба предъявили действительные удостоверения, а Риверз продемонстрировал еще и золотую бляху с синими цифрами. Убирая кожаный бумажник во внутренний карман, он намеренно мельком показал ей «глок» в коричневой плечевой кобуре.

– В чем состоит претензия?

– Судя по всему, вы за вознаграждение поставляете третьей стороне секретную информацию об исследованиях.

Она перевела с канцелярита на нормальный язык:

– Речь о торговле государственной тайной?

– Да.

– Во-первых, это ложь. – Несмотря на злость и страх, Халли старалась говорить спокойно. – Во-вторых, если требуется расследование, вы должны сначала уведомить меня и моего непосредственного руководителя, дать мне право нанять адвоката и представить обвинения перед комиссией, возглавляемой заместителем директора по науке и включающей, по меньшей мере, одного сотрудника ЦКЗ по моему выбору.

– А вы знакомы с инструкцией о личном составе. – Роудз, казалось, был впечатлен.

В отличие от Риверза:

– Зато в инструкции не сказано, что если дело касается государственной безопасности, все связанные с личным составом процедуры можно выбросить в мусорную корзину.

Государственная безопасность. Маккартизм двадцать первого века.

– Как долго уже идет расследование?

– Я не уполномочен разглашать эту информацию. – Роудз постучал указательным пальцем по папке.

Над головой Риверза кружила муха, которой он, казалось, не замечал.

– Однако мы уверены, – продолжил Роудз, – что суд найдет причину поверить в факт нарушения безопасности и что виноваты в этом вы.

– Дурдом! – Халли соскочила со стула. – Я ухожу и вызываю адвоката, господа.

Ее остановил голос Роудза, мягкий и в то же время настойчивый:

– Доктор Лиланд, настоятельно рекомендую выслушать нас. Затем вы можете нанять адвоката… и далее по инструкции.

Эти слова показались разумными. Все еще в бешенстве, она вновь села.

– Говорите.

– Из вашего домашнего компьютера изъята электронная переписка со сторонним адресатом, содержащая секретную информацию УПРБ. Кроме того, проверены поступления на счет, зарегистрированный на ваше имя в Национальном банке Большого Каймана. Они соответствуют платежам и датам, указанным в письмах.

– Фантастика. У меня нет счета на Кайманах, мистер Роудз. И никогда не было.

Риверз неожиданно выпрямился, поставил локти на стол.

– Нам вовсе не обязательно вести с вами разговоры, док. Мы могли просто передать дело федеральному прокурору. Вот так. – В маленьком помещении щелчок пальцами прозвучал как пощечина. – По обвинению в совершении уголовного преступления.

Все равно что пытаться пройти сквозь белую мглу в горах без каких-либо ориентиров, среди отвесных скал и расщелин. Стоп. Тяни время.

– Значит, Роудз и Риверз. Ну и совпадение.

Никто не улыбнулся.

– Что в папке? – спросила она. – Обвинения?

Роудз протянул ей официальный бланк УПРБ. На нем стояла сегодняшняя дата. Халли прочитала, в недоумении подняла глаза.

– Заявление об увольнении по собственному желанию?

– Что выгодно государству, – Риверз ткнул в нее пальцем, – выгодно и вам.

– Господи!.. Вообще-то мне нужно подумать. Хотя бы посоветоваться с адвокатом. Вы же понимаете. Разве у меня нет такого права?

– Есть, конечно. – Роудз холодно смотрел на нее. – Но вам следует уяснить, что это предложение мы делаем здесь и сейчас. За этим столом. Ухо́дите – оно снимается.

– На вашем месте я бы согласился, – произнес Риверз участливо. Теперь он показался ей менее гнусным, однако его слова она все равно пропустила мимо ушей.

– Вам осталось только поставить подпись, доктор Лиланд. – Роудз ждал, не отрывая от нее взгляда.

Она чувствовала злость, страх и растерянность. Лицо горело. В маленькой комнате от мужских запахов не продохнуть.

– Кому же, по-вашему, я передавала данные?

Роудз посмотрел на Риверза.

– Я не уполномочен разглашать эту информацию.

Такого с ней никогда не случалось. Сравнить не с чем, опыта, который помог бы сориентироваться и правильно среагировать, тоже нет. Однако она знала, что все в Вашингтоне держится на системе рычагов, и неожиданно ей пришла в голову мысль.

– Чего боится ЦКЗ? Почему вы делаете это тайно?

Впервые в глазах Роудза мелькнула неуверенность. Он повернул вокруг пальца кольцо, посмотрел на Риверза, который пожал плечами и принялся ковырять бородавку на ладони. Роудз помолчал, затем произнес, тщательно подбирая слова:

– Вам известно, насколько важна секретность в работе УПРБ. А следовательно, и для ЦКЗ. Публичное разбирательство по поводу нарушения режима секретности может принести невосполнимый вред. Кое-кому в правительстве выгодно, чтобы УПРБ прекратило существование. Каждый поступающий сюда доллар – это доллар, который тратится не на оружие и танки. Если вы понимаете, о чем я. – Двумя указательными пальцами он начертил в воздухе пятиугольник.

Система рычагов. Сейчас она тоже надавила на рычаг. И они испугались.

– Я могу выйти отсюда прямо сейчас, джентльмены. Сделаю всего три звонка. Своему адвокату, сенатору и в «Вашингтон Пост».

Вот бы «мой адвокат» действительно существовал.

– Это так, доктор Лиланд. – Роудз вновь положил руки на стол. – Однако вы, наверное, в курсе, как дороги услуги адвокатов в Вашингтоне. Я уже говорил – если вы уйдете, у нас не останется выбора. Дело незамедлительно будет передано федеральному прокурору. Предварительные слушания, рассмотрение доказательств… Возможно, пресс-конференции… Не исключено обвинение в уголовном преступлении, как сказал агент Риверз. Подумайте. Работающий в государственном учреждении ученый продает сверхсекретные данные микробиологических исследований…

– Это предположение! – воскликнула она так резко, что Риверз отвлекся от своей бородавки.

Халли и сама знала, что это ни на йоту не изменит ситуацию, но Роудз кивнул и улыбнулся, радуясь возможности поразглагольствовать.

– Да, предположение. О продаже результатов сверхсекретных исследований. Даже если вас оправдают, с карьерой будет покончено. Кому придет в голову нанимать вас, когда есть тысячи микробиологов с незапятнанной репутацией.

– Говорю вам, док, соглашайтесь. – Риверз улыбнулся, обнажив желтые от курения зубы, которым к тому же не помешала бы щетка.

Халли едва удержалась, чтобы не крикнуть: «Заткнись!», хотя понимала – Роудз прав.

Адвокат ей не по карману. У матери деньги есть, но Халли никогда не осмелилась бы попросить. Даже если удастся нанять адвоката, историю стали бы освещать в газетах и в теленовостях, внутренних и международных. Не так много вещей интересует СМИ больше шпионажа. Возможно, геноцид да сенаторы, пойманные с проститутками. А лучше – совращающие мальчиков. Пожалуй, всё. В репортажах, конечно, представят и ее точку зрения, но предположения другой стороны – вот что будет по-настоящему иметь вес. Перед ней как наяву замелькали заголовки:

«УТЕЧКА ИНФОРМАЦИИ ИЗ СЕКРЕТНОЙ ЛАБОРАТОРИИ БИОМЕДИЦИНСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ», «В ПРЕСТУПЛЕНИИ ЗАМЕШАНА ЖЕНЩИНА-УЧЕНЫЙ».

– Знаете что-нибудь о тюрьме округа Колумбия? – произнес Риверз, словно прочитав мысли Халли. – Я лично посещал ее, док. Там творятся жуткие вещи. Особенно с такими, как вы.

Она не обратила внимания и посмотрела на Роудза.

– Вы действительно на такое способны?

Не так много вещей на свете пугали ее, но Халли честно призналась себе, что сидеть в тюрьме округа Колумбия – одна из них. Рассказывали, что увечья, изнасилования ручкой от метлы, средневековые пытки там не редкость.

– Вполне.

Можно побороться, но, как сказал Роудз, даже если она выиграет, то все равно проиграет. А еще можно поставить подпись. И уйти. Отступить – не значит сдаться.

Халли никогда мучительно не размышляла над решениями. Взвесь риски и преимущества, подсчитай, чего больше, – и вперед. Завтра будет видно.

Она подняла глаза. Роудз протягивал ей ручку. Откинувшись на спинку стула и сложив толстые руки на брюхе, Риверз самодовольно ухмылялся.

Халли хотелось послать их подальше. Она достала из кармана халата ручку «Монблан Майстерштюк Солитэр», которую ей подарил отец в день защиты докторской в университете Хопкинса.

– У меня своя.

Не торопясь, она сняла колпачок, поставила подпись, не обращая внимания на Риверза и глядя в глаза Роудзу.

– То, чем вы сейчас занимаетесь, мистер Роудз, скверно. Рано или поздно мы все расплачиваемся за скверные поступки.

Муха продолжала кружить над головой Риверза. Роудз смотрел на Халли и молчал, лишь тер пальцем кольцо, как амулет. Внезапно в темных глазах появилась тревога, мгновенная, но явная, и Халли поняла: он понимает, что она права.

 

8

В офисе Барнарда у нее мелькнула мысль, что она вправе прямо сейчас встать: «Сожалею, джентльмены. Я уже получила от УПРБ царственный пинок», – и уйти. Однако Халли быстро ее откинула. Она думала о тысячах молодых солдат. И не только молодых. О ветеранах прежних войн, что лежат в госпиталях по всей стране, доживают жизнь с искалеченными войной телами и душами. И о солдатских семьях…

– Говоришь, Эл все еще работает над проектом?

– Да.

– Сколько материала у него осталось?

Барнард смутился:

– К сожалению, нисколько.

– Все ушло? До единого миллиграмма?

Основой ее исследования был экстремофил из домена архей. Образцы она добыла в Мексике в жуткой пещере Куэва-де-Луз: привезла с собой почти сто граммов жизнеспособных организмов. Половина погибла до того, как они научились поддерживать их жизнь. Год назад, когда она ушла, оставалось еще двадцать граммов. По микробиологическим меркам – тонна.

– Боюсь, что так. Эл работает на износ, Халли. Иногда мне за него страшно. Он тяжело переживал твое увольнение. В определенный момент наука из ремесла превращается в искусство. Эл отличный ремесленник, но художником его не назовешь.

– А если синтезировать репликант?

– Мы пытались. Не установлен механизм митохондриального рассеивания. Уйдет еще несколько месяцев – возможно, впустую.

– А тысячи госпиталей тем временем станут… – Халли задумалась, подыскивая подходящее слово, – лагерями смерти.

Она глубоко вздохнула, откинулась на спинку кресла, потерла глаза. Почти восемнадцать часов без сна, изнурительное возвращение из пещеры… Ей хотелось переодеться, поесть горячего, принять душ и лечь спать. Но другим куда хуже, чем ей… Сон подождет.

– Деваться некуда. Нужно снова ехать в Куэва-де-Луз. – Халли пристально посмотрела на Барнарда.

– Не представляешь, как я ждал от тебя этих слов.

Да, она произнесла эти слова, и самой стало страшно. Куэва-де-Луз – суперпещера глубиной в тысячи футов, протяженностью в многие мили, затерянная в лесистых горах на юге Мексики, полная невероятных и экзотических опасностей. «Путешествие к центру Земли», только наяву и гораздо страшнее.

– Теперь будет не так легко, как в прошлый раз, – мрачно произнес Барнард.

Халли в изумлении открыла рот.

– Легко?! Дон, это был кошмар! Я уже не надеялась, что хоть кому-то из нас удастся выбраться. Двое остались там, если помнишь.

– Знаю, та экспедиция была ужасной. Но сейчас есть дополнительные трудности.

– Например?

Лэйтроп взглянул на свои супертонкие золотые часы.

– Доктор Лиланд, мы введем вас в курс дела позже. Теперь же нам…

Халли пропустила мимо ушей эти слова и обратилась к Барнарду:

– Чтобы собрать команду, уйдет как минимум неделя.

Впервые за все время Лэйтроп улыбнулся:

– Уже собрали!

– Как? Где? Когда мы с ними встретимся?

– Прямо сейчас. Вы приехали последняя. Остальные ждут внизу.

Уже после девяти вечера они спустились вчетвером в лифте на подземный этаж 1 – первый из четырех засекреченных уровней в УПРБ. Лифт остановился. Барнард ввел на консоли буквенно-цифровой код, и они попали в камеру биопроверки с серыми стенами и бактерицидными ультрафиолетовыми лампами. Дверь за ними закрылась, с мягким шипением сработала герметизация. Послышались стрекотание и щелчки: встроенные датчики и анализаторы просканировали посетителей на наличие патогенных микроорганизмов, взрывчатых веществ, биологического материала. Вскоре на дальней стене камеры загорелись зеленые индикаторы, внутренняя дверь раздвинулась.

Ограничение доступа был принципиально важным, и Халли хорошо знала, почему. В январе 1989 года в исследовательском центре в Вашингтоне, на границе со штатом Мэриленд, вырвались из клеток инфицированные заирским штаммом вируса Эбола шимпанзе и заразили сотни своих сородичей. В скором времени весь комплекс превратился в питательную среду вируса. Животные стали неуправляемыми, свирепели в клетках, рвались на свободу.

Халли, хоть и не постоянно работала с шимпанзе, знала, что они в восемь раз сильнее человека и способны в десять секунд разорвать зубами лицо. В случае побега хотя бы одного из животных пандемия геморрагической лихорадки с показателем смертности девяносто процентов в отсутствие какого-либо известного лекарства за две недели полностью погубила бы население Вашингтона. Вся конституционная система государства была бы стерта, как мел с доски. Не осталось бы ни исполнительной, ни законодательной ветвей власти, ни военного командования. Вашингтон превратился бы в котел смерти.

Катастрофу предотвратили благодаря работе отважных людей и чистому везению, на которое человечество не вправе было рассчитывать. Однако «обезьянья история», как с тех пор стали называть тот случай, имела далеко идущие последствия. ЦКЗ ввел строжайшие меры безопасности, чтобы подобное не повторялось. Теперь патогенные организмы могли уничтожить массу сотрудников УПРБ, но никогда не вышли бы на других реципиентов. Жизнь персонала – такую цену готово было заплатить УПРБ за локализацию инфекций.

Посетители вышли в длинный, залитый ультрафиолетовым светом коридор с кремовыми стенами и желто-коричневым полом. Хотя этаж был в основном административным, здесь также велись некоторые исследовательские работы: в воздухе витали запахи спирта, формальдегида и дезинфицирующих веществ, ходили люди в белых халатах и в строгих костюмах; некоторые толкали перед собой тележки, другие переговаривались через беспроводную гарнитуру. Обстановка как в любом государственном учреждении, если не считать того, что почти в десять вечера никакого затишья здесь не наблюдалось – кругом кипела работа.

– Как тебе удалось добиться, чтобы меня сюда пустили? – Халли была немного удивлена: до чего приятно вновь оказаться там, где занимаются важным – и опасным – научным трудом!

– Благодаря высокопоставленным друзьям.

– После всего, что произошло?

– Тогда я не смог остановить процесс. – Каждый раз, когда дело касалось этой темы, Барнард со злостью выдавливал слова. – В нынешней ситуации убедить их оказалось куда проще.

– Значит, ты опять рисковал из-за меня своим положением?

– Для него не найти лучшего применения, Халли.

– Это точно. – Лу Кейси ободряюще похлопал ее по плечу.

Через не помеченную опознавательными знаками дверь они вошли в скромно обставленную приемную, где находилась еще одна дверь, охраняемая сержантом спецназа армии США в форме с иголочки и зеленом берете, с пистолетом-пулеметом «Хеклер и Кох».

Барнард, громко и четко проговаривая слоги, произнес свое имя, на панели перед сержантом загорелся зеленый индикатор.

– Добрый вечер. Мэм, господа. – Сержант кивнул каждому по очереди. – Пожалуйста, входите.

Через внутреннюю дверь они попали в прямоугольный конференц-зал. Белый потолок, бежевый ковер, большие мониторы с плоскими экранами на стенах небесно-голубого цвета. На длинном столе красного дерева – графины с водой, соком, кофе, тарелки с сэндвичами и печеньем. За столом – четверо мужчин, среди которых ее бывший коллега Элберт Канер.

– Халли! – Он вскочил, обошел стол и крепко обнял ее.

– Эл! Как я рада тебя видеть! – Она похлопала его по спине.

– Здорово, что ты здесь.

Они стояли и улыбались друг другу. Канер ничуть не изменился. Хотя, пожалуй, добавилось немного седины в редеющих волосах да круги под глазами стали темнее. В остальном – все тот же Эл в мятой синей рубашке с непослушным воротничком и тонким, вышедшим из моды лет десять назад галстуком. Он потрепал ее по плечу и вернулся на свое место.

Халли села на свободный стул и налила себе кофе. Дон Барнард стоял, прислонившись к стене.

Слово взял Лэйтроп:

– Знаю, что все вы проделали большой путь и, должно быть, устали. Поэтому позвольте мне сразу перейти к делу и кое-что пояснить. Меня зовут Дэвид Лэйтроп. Официально я работаю на ЦРУ, однако в данном случае непосредственно подчиняюсь министру внутренней безопасности Хантеру Мейсону. А он – непосредственно президенту. Оба они в курсе, что мы сейчас здесь.

Лэйтроп представил Барнарда и Кейси, затем вновь обратился к сидящим за столом:

– Спасибо каждому из вас за отклик на нашу просьбу, которая могла показаться, мягко говоря, странной. Мы безмерно вам признательны.

Халли обвела взглядом троих не знакомых ей мужчин. Мысленно она назвала их Светлый, Темный и Большой.

– Продолжим знакомство. – Лэйтроп сделал жест, указав на Светлого. – Доктор Хейт, врач из Теннесси. Специализируется на медицине катастроф. Опытный альпинист, спелеолог и водолаз.

Халли его лицо с самого начала показалось знакомым, и сейчас она поняла, почему.

– Вы Рон Хейт! В прошлом году ваша фотография была на обложке «Нэшнл джеографик». В статье вас еще называли «спасателем спелеологов»…

– Ну да. – Хейт, опустив глаза, усмехнулся и потряс головой.

– Доктор Хейт заслуженно носит звание спасателя, – вставил Лэйтроп.

– Прошу, зовите меня Рон. – Хейт явно ощущал неловкость от столь пристального внимания к своей персоне, чем расположил к себе Халли.

– Вы были весь грязный, в шлеме и маске. Я вас не сразу узнала.

– Да, трудно поверить, что такую мерзкую физиономию поместили на обложке шикарного журнала, – произнес Хейт с сильным южным акцентом, мягко и медленно проговаривая слова.

По мнению Халли, физиономия была что надо. Волосы, почти такие же светлые, как ее собственные, Хейт завязал в конский хвост. Брови высокие, темные – что для блондинов редкость, – вразлет, как вопросительные знаки в конце предложения, придавали его лицу выражение постоянного приятного удивления. Скуластое, открытое лицо. Рост невысокий, но телосложение человека, всерьез занимающегося альпинизмом: сплошные мускулы и процентов пять жировой ткани. Возраст – около тридцати.

– Для меня честь познакомиться с вами, доктор Хейт. То есть Рон, – сказала Халли. – Однажды вы спасли моих друзей.

Как истинный южанин, Хейт кивнул церемонно и элегантно, словно принцессе.

Лэйтроп повернулся к Темному.

– Доктор Рафаэль Аргуэльо, специалист в области палеоантропологии из университета Нью-Мексико, член индейского племени куикатеков из Оахаки, Мексика. Он говорит на нескольких языках, в частности – и это самое главное – на языке куикатек.

Аргуэльо – на вид лет на тридцать старше Хейта, – человек с высокими скулами, смуглой кожей, черными глазами и аккуратно подстриженными блестящими черными волосами. Небритые, словно запачканные углем, щеки. Помятый костюм и белая рубашка без галстука – профессора явно доставили сюда из Нью-Мексико на не ведомых ему доселе «крыльях власти».

– Доктор Аргуэльо занимался принципиально новым исследованием индейских шаманских практик. Лично прошел шаманскую подготовку и ритуал инициации. Служил экспертом по культурным связям в вооруженных силах Мексики. В качестве специалиста по палеоантропологии исследовал множество труднодоступных пещер.

– Признаюсь, мне чрезвычайно приятно со всеми познакомиться, – произнес Аргуэльо со странным акцентом, не испанским и не английским, а больше похожим на выговор команчей – их речь Халли слышала в Нью-Мексико, когда ездила туда со Стивеном Редхорсом.

Наконец, Лэйтроп приветствовал кивком Большого:

– Доктор Уил Боуман, состоит на государственной службе. Обладает всеми необходимыми навыками в подводном плавании, альпинизме, спелеологии. Плюс… э-э… опыт работы в органах безопасности.

Боуман в джинсах, кроссовках и поношенной красной футболке сидел прямо напротив Халли. Гора мускулов, под два метра ростом. Лицо – сплошные выступы и углы: огромные скулы, выдающийся подбородок, большой, искривленный неоднократными переломами нос. Соломенного цвета волосы подстрижены ежиком, одна из бровей рассечена шрамом на две части. Пронзительный взгляд немигающих глаз цвета синего льда. Тело атлета и лицо воина. Не красивое, но и в ресторане или на улице оно не ускользнуло бы от ее внимания. Возраст не так очевиден, как у остальных. Лет, наверное, под сорок.

Очередь дошла до Халли.

– Доктор Халли Лиланд, – представил ее Лэйтроп. – Получила степень бакалавра наук в области микробиологии в Джорджтаунском университете и доктора наук в университете Джонса Хопкинса. Специализируется на исследовании экстремофилов. Опытный альпинист, мастер подводного плавания. Исследовала множество пещер.

– Есть что-нибудь, чего вы не умеете? – Боуман смотрел на нее, подняв брови.

– Мыть посуду и стирать.

В глазах Уила мелькнуло нечто похожее на удивление.

Хейт громко рассмеялся, Канер хмыкнул, а Аргуэльо не издал ни звука. Глаза Боумана вновь стали непроницаемыми. Этого лучше не злить, подумала Халли.

 

9

Продолжить Лэйтроп не успел – в его кармане зазвонил мобильник. Он достал трубку, отвернулся.

– Да, сэр. Так точно, сэр. Понимаю. Да, сэр. Немедленно, сэр. – Закончив разговор, он вновь посмотрел на собравшихся. – Прошу прощения. Мой босс. – Зацепился большими пальцами за карманы жилета и вздохнул. – Доктора Канера я уже вам представлял, а с доктором Лиланд они знакомы. Перейдем к делу. О том, зачем вас сюда вызвали, вам кое-что известно, но не всё.

Лэйтроп изложил предысторию, которую Халли уже слышала от Барнарда. Не забыл упомянуть и комментарий президента о Перл-Харборе.

– Короче говоря, нам необходимо уничтожить этих микробов прежде, чем они уничтожат наши войска. Какими бы ни были ваши политические убеждения, представьте Соединенные Штаты без вооруженных сил. На свежатинку сбегутся твари со всего мира. «Аль-Каида» будет здесь уже через месяц, за ними – «Талибан»…

Это касается не только нас, думала Халли. Новая концепция «домино». Следом за Америкой попа́дают все остальные. Хлоп-хлоп-хлоп… Мир, где мужчины отрубают женщине голову за то, что та обнажила лодыжку.

– Что касается вас. Вы отобраны из сотен тысяч претендентов, включенных в базу данных, по следующим параметрам: возможность допуска к секретной информации, физическая подготовка и состояние здоровья, владение рядом особых навыков. Ну, и еще кое-что. Думайте о себе как о единственном ключе к очень сложному замку. – Он замолчал, посмотрел на Барнарда. – У меня всё. Дон?

Барнард отошел от стены, на которую опирался.

– Давайте кое-что вспомним. В прошлом СМИ уже употребляли термин «супермикробы», однако преждевременно. Те бактерии, хоть и с приобретенной резистентностью, были нам известны. АКБ – вот самый настоящий супермикроб. Совершенно новый вид. По всей вероятности, появился вследствие антигенного сдвига. За большинство эволюционных изменений отвечает антигенный дрейф, но этот процесс занимает целую вечность. Антигенный же сдвиг может произойти в считаные недели или дни. Или даже секунды, на микроскопическом уровне. Вирусы и бактерии обладают к этому исключительными способностями. Антигенный сдвиг вызвал пандемии гриппа в тысяча девятьсот восемнадцатом, пятьдесят седьмом и шестьдесят восьмом годах. Мы все знали, что он снова произойдет. Не знали только, когда. Чтобы уничтожить супербактерию, необходим суперантибиотик. В моем подразделении УПРБ над этим работают в лаборатории доктора Канера. Он сам вам расскажет. Эл?

Канер передернулся, провел рукой по редеющим волосам.

– Я… э-э… может, пусть объяснит Халли… то есть доктор Лиланд. Изначально это ее работа, а я… э-э… просто…

В отчаянии он смотрел на Халли. Та взглянула на Барнарда:

– Можно?

– Пожалуйста, Халли.

Отхлебнув крепкого кофе, она начала:

– Два года назад я была в экспедиции в пещере Куэва-де-Луз на юге Мексики. Это одна из самых глубоких пещер на земле. Может, и не самая глубокая; точно никто не знает… Группа состояла из двух гидрогеологов, палеонтолога и меня. На глубине пяти тысяч футов и расстоянии четырех миль я обнаружила уникального экстремофила.

– Куэва-де-Луз означает «пещера света», – заметил Хейт. – Почему она так называется? Никогда не видел света в пещерах.

– Не знаю. – Халли пожала плечами. – Возможно, доктор Аргуэльо в курсе.

Аргуэльо ответил не сразу. Казалось, он испытывал неловкость от прикованных к нему взглядов и уже открыл было рот, но вдруг отмахнулся:

– Точно не известно.

Знает больше, чем говорит, мелькнуло в голове у Халли.

– Доктор Лиланд… – Лэйтроп хотел вернуть разговор в заданное русло, однако Аргуэльо еще не закончил:

– Погодите. Я не понимаю этот термин – «экстремофил».

– Организмы, которые выживают в невероятных условиях, – пояснила Халли. – В геотермальных отверстиях в океане на глубине двадцати пяти тысяч футов, на арктических свалках, в кислотных озерах. И в пещерах. Некоторые тысячелетиями существуют в абсолютной темноте. Найденный мной экстремофил напоминал заплесневелый творог. Мы называли его «лунное молоко». Биолюминесцентный, как некоторые членистоногие. В результате испытаний обнаружились прежде неизвестные геномы. Однажды я случайно уронила часть биомассы на лоток с чашками Петри, в которых мы выращивали МЛТУБ – колонии туберкулезных бактерий с множественной лекарственной устойчивостью. Биозащитные костюмы ведь не способствуют тонкой моторике. Ничего не поделаешь, подумали мы. Посмотрим, что из этого выйдет. Изначально культура напоминала засохшие куски красно-зеленой рвотной массы. Через шесть часов некоторые участки побелели. А через трое суток чашки стали совсем белыми. МЛТУБ были полностью уничтожены. Можно десять жизней провести в лаборатории и никогда такого не увидеть. Должна признаться, я едва не упала в обморок. Материал явно из домена архей, но раньше ничего подобного нам не встречалось. Мы опробовали его на других лекарственно-устойчивых формах. Результат тот же.

– Так почему нам не дать этот… это лунное молоко солдатам немедленно? – с искренним недоумением спросил Аргуэльо.

– Потому что, – отозвался Боуман, – нельзя дать человеку биомассу в сыром состоянии. Это все равно что пичкать плесенью, из которой делают пенициллин. – Говорил он мягко, но в голосе едва уловимо звучали ноты то ли шутки, то ли угрозы. – К тому же биомасса кончится еще до того, как ее научатся воспроизводить.

Так откуда он знает? Халли присмотрелась внимательнее. Когда он в ответ не мигая уставился ей прямо в глаза, она физически ощутила легкую резь в животе.

– Почему не послать туда войска, чтобы добыть еще биомассы? – произнес Хейт, переводя вопросительный взгляд с Барнарда на Лэйтропа, затем на Кейси.

Впервые за все время холеный Лэйтроп смутился.

– Это довольно сложно, – прокашлявшись, сказал он. – Дело вот в чем. Восточная Оахака, в том числе Куэва-де-Луз, сейчас под контролем наркодельцов. Они хорошо организованы, вооружены и беспощадны.

Аргуэльо схватился за стол, потемнев от ярости.

– И совершают зверские преступления против куикатеков, моего племени.

Этого Халли не знала. Раньше в деревушках, раскиданных по высокогорным лесам, царила идиллия. Куикатеки вели себя сдержанно, но не агрессивно, всегда были рады поиграть в самодельные кости и поделиться ядреным зельем из сахарного тростника, который они называли aguardiente.

– Есть еще кое-что.

Лэйтроп потер лоб, посмотрел на ногти. Затем бросил взгляд на Барнарда. Тот кивнул. Лэйтроп обернулся, борт его пиджака отошел в сторону, и Халли мельком увидела рукоять полуавтоматического пистолета в кожаной подмышечной кобуре. Это ее удивило, но лишь слегка. Она слышала шутку, что ЦРУ охотно берет на работу членов тайного общества «Череп и кости», так что вполне возможно, что перед ней вооруженный выпускник Йельского университета.

– С наркодельцами борется мексиканская армия. Развязалась война, для которой никакие Женевские конвенции не преграда. Куикатеки, не разбираясь, кто посягает на их территории, убивают и наркодельцов, и военных.

– Тем более нужно отправить туда войска, разве нет? – сказал Хейт.

– Проблемы с нелегальными иммигрантами до предела обострили наши отношения с Мексикой. Демонстрации, массовые беспорядки здесь и там – вы все об этом слышали. Мы не можем внедриться на их территорию. Особенно если учесть, что собственные войска Мексики сейчас сосредоточены именно в том районе.

– А «Тюлени»? Ребята из спецслужб?

– У «Тюленей» и «Дельты» лучшие бойцы за всю историю, однако суперпещеры – одно из немногих мест, к работе в которых их не готовят, – сказал Боуман.

Так, ясно. Значит, из «Дельты», подумала Халли. Она ни разу не встречала бойцов этого подразделения, но именно так их себе представляла. Осталось только разобраться, в какой области он «доктор».

– Тогда как, черт возьми, вы нас собираетесь туда закинуть?

– Тайное проникновение. – Боуман выдавал фразы короткими выстрелами. – Завтра ночью. Луны не будет. Здесь нам повезло. Все спланировано. Объекты готовы к развертыванию сил.

После этих слов, как после пятнадцати раундов боксерского поединка, оставалось лишь ждать окончательного решения. Все молчали. Хейт развязал хвост и провел пятерней по светлым волосам. Эл Канер рассматривал свои руки. Аргуэльо стучал указательным пальцем по столу. Боуман, не шелохнувшись, изучал всех поочередно. Халли заметила, что на левом мизинце у него не хватает фаланги.

Откашлявшись, первым заговорил Хейт:

– Проверим, правильно ли я понимаю… Итак, нам угрожает катастрофа библейских масштабов. Вы собрали группу совершенно не знакомых друг другу случайных людей. Никто из нас – за исключением, по всей видимости, доктора Боумана – никогда не занимался… э-э… обеспечением безопасности. Несмотря на это, вы хотите, чтобы мы незаметно проникли в самую гущу ожесточенных боевых действий, спустились в одну из глубочайших пещер на земле, достали вещество, которое, возможно, не удастся сохранить на обратном пути, – и снова прошли через зону боевых действий, молясь, чтобы обозленные аборигены не попали в нас отравленными стрелами?.. Я работаю не на правительство. Доктор Лиланд и доктор Аргуэльо, полагаю, тоже. Поскольку до сих пор об оплате речь не заходила, очевидно, ожидается, что все это мы должны выполнить исключительно из патриотических чувств и по доброте душевной. Так?

В зале повисла выжидательная тишина. Чем сильнее росло напряжение от осознания исключительности задачи, тем дольше Лэйтроп и Барнард обдумывали ответ. Такого поворота они определенно не ожидали. В кармане у Лэйтропа вибрировал мобильник, но тот его упорно не замечал. Барнард опустил глаза, голова и плечи поникли, как верхние этажи обрушающегося здания, медленно, неохотно, словно до последнего сопротивляясь силе тяжести. Барнард – не из тех, кто часто опускает глаза долу, и Халли стало не по себе.

Она окинула взглядом сидящих за столом. Никто, кроме Боумана, не посмотрел ей в глаза. Эл Канер жевал печенье, медленно, задумчиво, будто оно последнее в его жизни. Аргуэльо продолжал выстукивать пальцем по столу какую-то одному ему известную мелодию. Боуман, не шелохнувшись, глядел прямо в глаза Халли. Но у той в семье было двое братьев, так что в игре в «гляделки» она поднаторела. Желание отвести взгляд – глубоко инстинктивное, как желание глотнуть воздуха поле долгой задержки дыхания. Халли никогда не сдавалась. Прошло несколько секунд. Наконец Боуман указал на нее пальцем, произнес почти беззвучно, одними губами: «Ваша взяла» – и отвернулся.

Лэйтроп, очевидно, прекрасно знал, что в Вашингтоне делают с тем, кто приносит наверх плохие вести. Телефон вновь завибрировал.

– Боюсь, что так, доктор Хейт.

– Похоже на полное безрассудство. – Тот перевел взгляд с Лэйтропа на Барнарда.

– Мы покривили бы душой, если бы утверждали обратное, – произнес Барнард.

Внутри Халли поднималась волна, которую она не могла больше сдерживать. Боуман ненадолго отвлек ее внимание, однако теперь она вскочила с места – так резко, что стул с грохотом упал. Дверь открылась, на пороге возник охранник. Лэйтроп жестом приказал ему удалиться.

– Черт подери! – К смуглому от загара лицу Халли прилила краска. – Неужели в жизни так часто выпадает шанс спасти тысячи – или даже миллионы – людей от ужасной смерти? Нам только что предложена уникальная возможность, господа.

– Доктор Лиланд, – обратился к ней Лэйтроп, – следует говорить прямо, чтобы избежать недопонимания. При выполнении задания могут погибнуть люди. Как справедливо заметил доктор Хейт, это безрассудство.

В голове Халли звучал голос отца: «Каждый день, каждый поступок – страница в книге жизни. Их не изменить».

– Можно погибнуть, например, по пути на работу. Это принесет кому-то пользу? Но мы не намерены умирать. Наша цель – попасть в пещеру и добыть «лунное молоко».

Рон Хейт покачал головой и рассмеялся.

– Черт, это лучшее из всех предложений за целую вечность! Спасение людей – моя работа. Халли права. Воспользуюсь случаем.

Аргуэльо опустил указательный палец на край стола и замер. Придал осмысленное выражение лицу, сглотнул и произнес официальным тоном:

– Когда придет мое время, не хочу, оглянувшись назад, стыдиться принятого сегодня решения. Иду.

Эл Канер взял еще одно шоколадное печенье.

– Я в любом случае собирался участвовать. – Голос звучал спокойно, уверенно. – Без сомнений.

Стальные ноты удивили Халли. Такого во время совместной работы она не слышала.

Некоторое время лицо Лэйтропа не выражало ничего. Потом он поднял чашку с кофе.

– Дамы и господа, у нас есть команда!

Халли перевела взгляд на Боумана. Тот подмигнул почти неуловимо, уголки его губ слегка изогнулись. Подмигивание и улыбка могли означать что угодно, однако в голове у Халли они оформились словами: «Благодарю вас».

Лэйтроп же выглядел как человек, чей смертный приговор заменили более легким наказанием.

Несколько долгих минут до них доходил смысл только что принятого решения. Затем Боуман обратился к Халли:

– Вы там были. Что вы можете рассказать о пещере?

Она вопросительно посмотрела на Барнарда, тот кивнул. Халли встала, подошла к белой доске.

– Возможно, доктор Хейт самый опытный среди присутствующих, но мы все бывали в больших пещерах. Впрочем, Куэва-де-Луз – не просто пещера. Это суперпещера.

От верхнего левого угла доски к нижнему правому она провела линию со множеством мелких зазубрин, похожую на график движения наличности на предприятии, которое того и гляди вылетит в трубу.

– Куэва-де-Луз в разрезе. Глубина около пяти тысяч футов. Чуть больше четырех миль от входа до известного предела пещеры.

– До известного предела? Значит, за этой точкой есть неисследованная область? – спросил Аргуэльо.

– Какова на самом деле протяженность, никто не знает. О том, что пещера продолжается, мы судили по рвущемуся кверху потоку воздуха в месте, где мы остановились. Сразу за входом идет крутой спуск, так что сумеречную зону мы минуем быстро. Не успеете глазом моргнуть, как начнется темная зона. В этой пещере в силу ее вертикального простирания есть еще один сегмент, который больше нигде не встречается, – глубокая зона.

– Это название из-за различий в породах на глубине? – осведомился Аргуэльо.

– Вы находитесь очень глубоко, следовательно, и водотоки сильнее, однако по большому счету название связано с психологическим воздействием, – ответила Халли. – Всем известно, что организм человека реагирует на высоту в горах, верно? Глубина и темнота действуют не на тело, а на мозг. Ученые исследовали это явление. Некоторые считают, оно связано с биохимией нервной системы. На глубине мозг понимает, что находится на расстоянии, допустим, мили от поверхности, и ему это не нравится. Самосохранение – древнейший и сильнейший инстинкт. Мозг вытворяет странные вещи, чтобы сохранить жизнь телу. Например, заставляет человека паниковать. Такой эффект мы называем помрачением.

– Как при глубоководном погружении? – спросил Аргуэльо.

– Нет. Большинству дайверов знакомо чувство эйфории. Азотное опьянение – вот как это называется. Кто-то снимает маску и пытается разговаривать с рыбами, кому-то кажется, что он может дышать водой. Состояние как после пяти порций мартини. Помрачение в пещере… ну… как самый страшный приступ страха, который вы только можете вообразить, усиленный в десять раз. Чувство, прямо противоположное эйфории: ужас.

– Звучит восхитительно.

Халли изумленно уставилась на Аргуэльо: он впервые попытался пошутить. Разумеется, чтобы заглушить страх. Отлично, лишь бы сработало.

– Продолжим разговор о пещере, – сказала она. – Полагаю, всем известно, чему уделяется внимание при подготовке экспедиции: вертикальному спуску и подъему, водолазной технике, обрушениям, узким проходам, газовым пузырям. Верно?

Она дождалась, пока все кивнули.

– Хорошо. А теперь поговорим об основных препятствиях в Куэва-де-Луз. Первое – большая отвесная стена.

– Что значит «большая»? – осведомился Боуман.

– Около пятисот футов, если считать от края.

Хейт присвистнул, и даже Боуман выглядел изумленным. Канер и Аргуэльо обменялись встревоженными взглядами.

– Как монумент Вашингтона, – сказал Канер.

– Именно. И еще множество вертикальных участков по пятьдесят-семьдесят футов каждый. Как минимум один затопленный туннель, может, и больше – в зависимости от выпавших дождей. Затем – обычные кошмары большой пещеры: узкие места, озера, обрушения, красный песчаник, углекислый газ и сероводород. Допускаю, что есть и другие, – уже не упомню.

– Как нас будут спасать, если что случится? – спросил Аргуэльо.

– В глубоких пещерах, таких как Куэва-де-Луз, спасательные операции не ведут. – Боуман огласил печальную весть таким тоном, будто это прогноз погоды. – Во-первых, потому что нет связи. Во-вторых, если вы получили травму на глубине, возможностей для эвакуации нет: вертикальные скалы, затопленные туннели, колодцы… – Он пожал плечами. – Полагаться будем лишь на самих себя. От начала до конца.

Хотя эти факты на обычных людей подействовали бы угнетающе, слова Боумана, а может, выбранный им способ донесения информации до собеседника обнадежил Халли. Похоже, остальные отреагировали так же. Сила прирожденного лидера, подумала она.

Она продолжала бросать на него взгляды. Что-то притягивало ее в этом мужчине. Не только внешность. Он показался ей одним из самых несговорчивых людей, в присутствии которых чувствуешь неловкость. В какой-то мере это, разумеется, было связано с его внешностью, но присутствовало и что-то еще – неуловимое, непередаваемое, словно притяжение между двумя магнитами. А пристальный, настороженный, напряженный взгляд, будто из глубины…

Тут до Халли дошло: все смотрят, как она разглядывает Боумана.

Откашлявшись, доктор Лиланд продолжила:

– Самое главное, что нужно понять о Куэва-де-Луз, – это что мы на самом деле ничего в ней не понимаем. Мы больше знаем о Луне, чем о таких суперпещерах.

– У вас, кажется, там были проблемы. Не просветите? – Хейт откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.

– Действительно, – кивнула Халли, – проблемы были.

– Это связано с теми двумя, что не вернулись?

– Да.

Кто еще из них знает? Боуман – наверняка. Эл тоже знает. И Барнард. И Лэйтроп тоже. Значит, это новость только для Аргуэльо.

– Так что же произошло? Парни были из соплеологов, да, Халли?

Серьезные исследователи в шутку называли любителей «соплеологами».

– Нет. Хорошие спелеологи с солидной подготовкой.

– Что тогда произошло?

– Мы не знаем.

– Не знаете?!

– Их не нашли. Они работали в боковой галерее – и не вернулись. Мы искали два полных дня и две ночи. Ни следа.

Десять минут спустя она закончила рассказывать коллегам о пещере. Несколько секунд все молчали. Потом слово взял Аргуэльо.

– Теперь я поведаю вам кое-что еще о Куэва-де-Луз. Куикатеки живут в тех краях уже тысячу лет. Для них пещера – священное место, откуда происходит жизнь. Они относятся к ней как к живому существу. Называют ее дух Чи Кон Ги-Хао. Что значит место «великой силы».

– Какого рода силы? – поинтересовался Канер.

Аргуэльо ненадолго задумался.

– Разного рода. Чи Кон Ги-Хао охраняет вход в подземное царство. Он может забрать душу в La Terra de los Muertos, мир мертвых, или отправить обратно в Tierra de la Luz – мир света.

Лэйтроп перебил собиравшегося вновь заговорить Канера:

– Если позволите. У нас будет время это обсудить, а сейчас нужно сосредоточиться. У кого-нибудь есть вопросы?

Хейт поднял руку:

– У меня. В своей жизни я побывал в нескольких очень больших пещерах и знаю, что для вертикального спуска, про который вы тут рассказывали, требуется трос весом в сотни фунтов. Нас слишком мало, чтобы нести такую тяжесть. Как будем спускаться и подниматься?

– Положитесь на меня, – сказал Боуман. – Трос нам не понадобится.

– Надеюсь, вы не предлагаете прыгать с парашютом? Ведь еще надо как-то выбираться назад.

Аргуэльо скривился:

– Как это делается, я не знаю, и знать не желаю. – Сложив руки на животе, он медленно качал головой.

– Сейчас объяснять долго. Но трос нам не нужен. – Боуман оглядел всех по очереди. – Еще раз говорю: в этом вопросе положитесь на меня.

Халли наблюдала, как реагируют остальные. Казалось, они не против. И она – к ее удивлению – тоже.

– Еще кое-что, – сказал Лэйтроп. – Небольшая группа специального назначения будет базироваться в Браунсвилле. Время реагирования – два часа. Однако спасательные операции в пещере они не обеспечивают, только на поверхности.

– Тпру, стоп! – Хейт вскинул вверх руки, как регулировщик на дороге. – Еще несколько вопросов о всякой ерунде: оборудование, провиант, связь… Обычно на сборы в экспедиции такого масштаба уходят месяцы.

Лэйтроп не растерялся:

– Времени на обычные сборы нет. Вы видели жертв АКБ. В нашем распоряжении самое большее десять-двенадцать дней.

– Оборудование и провиант будут. – Снова Боуман.

– Тогда ладно. Сколько примерно мы проведем под землей?

– Мы рассчитывали на семь дней, – сказал Боуман. – Два дня на спуск ко дну пещеры, день на сбор материала и отдых, три дня на подъем. И один дополнительно.

Лэйтроп обвел взглядом присутствующих.

– Спасибо вам за терпение. Еще вопросы?

– Только один. – Снова Хейт с поднятой рукой. – Честно. Потом я умолкну. Насколько я помню, тут говорили, что нас выбрали, потому у нас есть допуск к секретной информации, навыки работы в пещере и «кое-что еще».

От этого ничто не ускользнет, подумала Халли. Сейчас она и сама вспомнила формулировку – но лишь после того, как ее озвучил Хейт.

Хейт посмотрел на Лэйтропа, потом на Барнарда и снова на Лэйтропа.

– Я просто подумал, что именно это «кое-что»?

Лэйтроп и Барнард обменялись взглядами. Барнард едва заметно кивнул головой.

– Вообще говоря, были и еще кое-какие критерии, – сказал Лэйтроп.

Все ждали. Он помолчал, уставившись в пол. Потом вновь поднял глаза на собравшихся.

– Вы все холосты, одиноки, у вас нет детей.

Никто не произнес ни слова.

Иначе говоря, расходный материал, подумала Халли.