10

Они переночевали в гостевых номерах на авиабазе Эндрюс. На следующее утро после душа и завтрака их перебросили на военный аэродром в Рейносе, штат Техас, где предоставили все необходимое для спуска в пещеру: акваланги, готовые к употреблению индивидуальные наборы питания (ИНП), запасные фонари, гидрокостюмы – самое лучшее из того, что могут предложить перспективные разработки и что можно купить на государственные деньги.

В восемь вечера в полной темноте реактивный конвертоплан «Оспри» перебросил команду на юг. Безлунной ночью (чистой воды везение, как заметил Боуман) они высадились на просеке в миле от входа в Куэва-де-Луз.

Боуман отвел их к границе леса. Конвертоплан взлетел, издавая шума не больше, чем работающий вхолостую двигатель автобуса, и без единого огня за десять секунд исчез в черном небе, оставив группу в высокогорной глуши на юге Мексики. Ближайшее поселение – деревня куикатеков – лежало в двадцати милях.

Каждый нес за спиной тяжелый рюкзак. Вооружен был только Боуман – «ЗИГ-Зауэр» в набедренной кобуре, массивный дайверский нож в ножнах, закрепленных на внутренней стороне левой голени, и странная, футуристического вида винтовка с укороченным стволом и барабанным магазином, как у пистолета-пулемета Томпсона, облегченным трубчатым прикладом и пистолетной рукояткой. Во время полета Халли спросила, винтовка это или пулемет.

– Ни то ни другое, – ответил Боуман. – Здесь используются десятимиллиметровые СН-снаряды.

– Что такое СН?

– Самонаводящиеся. Наводишь лазер на объект, стреляешь, снаряд находит цель. Пули разрывные, типа ОВОТ – один выстрел, один труп. Как маленькие гранаты. – Он внимательно посмотрел на Халли. – Любите оружие?

– Мой отец – офицер. А я выросла на ферме. Попадаю в летящую птицу. Не отказалась бы пострелять из этой штуки.

Он попытался скрыть улыбку.

– Может, когда-нибудь и представится случай.

Сейчас у границы леса Боуман поправил огромный рюкзак и шепотом сказал:

– Итак, внимание! Я изучил эту местность по спутниковым снимкам, у меня на дисплее ПНВ есть путевые точки GPS до входа в пещеру. Поэтому я веду. Остальные следуют в том порядке, как договаривались. Главное – соблюдать тишину. Мексиканская армия патрулирует днем, ночью верховодят наркодельцы. Как среагируют индейцы – только богу известно. Ни единого звука, слова, кашля! Нам это может стоить жизни. За мной!

Вверх от северо-восточной точки просеки вела тропинка. Боуман шел впереди, за ним Аргуэльо, Халли, Канер и Хейт. Через четверть мили тропинка исчезла, и теперь даже с приборами ночного видения идти стало трудно. На высоте четырех тысяч футов в тропическом горном лесу высокая температура и влажность вкупе с обильными ежегодными осадками благоприятствуют росту огромных дубов и сосен, которые высятся гигантскими колоннами над лесной подстилкой, заросшей невероятных размеров папоротниками. Но самое неприятное – обжигающий кустарник книдосколус аконитолистный. Местные называют его mala mujer, «злая женщина» – с прекрасными листьями в виде зеленых сердец, усыпанных белыми точками. Его ядовитые волоски и острые, как иглы, колючки ранят посерьезнее «португальских корабликов». Ожоги могут вызвать паралич, а в некоторых случаях даже привести к смерти. Если бы не спецкомбинезоны из уплотненного нейлона, вряд ли удалось бы проделать путь до пещеры.

Халли думала, что Боуман возьмет стремительный темп, но ошиблась. Продвигались они, можно сказать, не спеша. Несмотря на груз почти в сорок фунтов, она легко могла бы общаться с остальными. В отличие от запыхавшегося Аргуэльо. Какими бы замечательными ни были приборы ночного видения, отличить гладкий оголенный корень от, скажем, вышедшей на охоту ямкоголовой гадюки в них невозможно, поэтому каждый шаг требовал внимания. К тому же нужно не напороться лицом на mala mujer. Однако самые опасные задачи ждали впереди. В Куэва-де-Луз Халли предстояло занять место ведущего.

Разумеется, ее тревожили мысли о суперпещере, но больше она боялась за людей. Если Лэйтроп прав, все, кроме Аргуэльо, провели достаточно времени на глубине, чтобы как следует отработать навыки. Поэтому Халли переживала вовсе не о том, насколько они опытны. Глубина и темнота угнетают разум; у нее на глазах за несколько суток сильные мужчины отнюдь не робкого десятка превращались в дрожащие от страха развалины…

Она налетела на внезапно остановившегося Аргуэльо. Послышалась чья-то речь – непонятные слова, голос, похожий на шорох ветвей на ветру.

Впереди в зеленом свете ПНВ Халли разглядела фигуру человека, перегородившего им дорогу. Рядом – собака с красными, как огонь, глазами. Человек весьма пожилой, среднего роста, с испещренным морщинами лицом, в свободно болтающейся на тощем теле рубахе и брюках. Сандалии, судя по всему, из автомобильных покрышек. С левого боку – мачете в кожаных ножнах, привязанных потрепанной веревкой к поясу. На левом плече – поношенный кожаный мешок.

Старик вновь что-то сказал.

Боуман посмотрел на Аргуэльо и слегка повернулся – так, чтобы незнакомцу не было видно его правый бок. Правая рука великана непринужденно и как бы случайно повисла на уровне «ЗИГ-Зауэра».

Аргуэльо на секунду задумался.

– Простите. Очень старый диалект. Он спросил: мы здесь, чтобы бороться с наркоторговцами?

– Скажите, нет.

Аргуэльо перевел, и старик заговорил снова.

– Говорит, жаль. Спрашивает: мы пришли убивать федералов?

– Скажите, что и не за этим.

Аргуэльо перевел, и старик ответил, уставившись на Халли.

– Говорит, тоже жаль. Говорит, длинная – то есть высокая – женщина очень красивая. Даже в смешных очках.

Халли удивилась, как он ее вообще разглядел.

– Спросите, есть ли поблизости нарки или федералы.

– Говорит, они повсюду. Называет их… нецензурным словом. Связано с выделительной функцией организма.

– Нарков или федералов?

– По-моему, и тех и других.

– Спросите, как он без фонаря ходит безлунной ночью по зарослям mala mujer.

Старик выслушал, усмехнулся, ответил. Аргуэльо перевел:

– Говорит, если знаешь дорогу, темноты не существует. А с mala mujer он подружился давно.

– Подружился? Спросите… а впрочем, не надо.

Затем старик говорил долго, и Аргуэльо перевел:

– Он говорит, ему жаль, что мы пришли не для того, чтобы бороться с федералами. Они глупые и бестолковые, постоянно пьют, убили в перестрелке его жену. Нарки тоже пьяницы и – хуже того – помешаны на «колесах». Они забрали двух его дочерей и сожгли дом. Теперь он живет в лесу и убивает тех, кто шарахается за пределами своего лагеря.

– Что происходит? – раздался сзади шепот Канера. – Почему стоим?

Старик заговорил вновь, Аргуэльо перевел Боуману:

– Говорит, Чи Кон Ги-Хао ждет нас.

Откуда он знает, куда мы идем, удивилась Халли.

– Выясните, почему он подошел к нам. Почему не испугался. – Боуман смотрел на старика, не на Аргуэльо.

Обменявшись репликами, Аргуэльо ответил:

– Он курандеро. Шаман. Говорит, от вас идет добрый свет. Не такой, как от нарков и федералов. От них свет как нечистоты.

Старик продолжал говорить – видимо, объяснял что-то Аргуэльо.

– Он проводил бы нас, но не может, пока не выгонит… э-э… «грязный свет» – так он их называет.

Старик произнес что-то еще.

– Говорит, пещера – это другой мир, – передал Аргуэльо. – Мир, где… как бы это объяснить… есть то, что мы называем раем и адом. Многие, войдя в пещеру, больше не возвращаются. Те, кому удалось вернуться, становятся другими.

– В каком смысле? – спросил Боуман.

Аргуэльо перевел вопрос старику и ответил:

– Этого не узнать.

У Халли по рукам побежали мурашки. Старик говорил правду. Во время прошлой экспедиции на ее глазах произошло именно то, что описывал курандеро. Один из гидрогеологов, заядлый курильщик, простудился, когда они только проникли в пещеру. Болезнь развивалась с потрясающей скоростью, перешла в пневмонию обоих легких еще до того, как они успели добраться до цели маршрута. Если бы он не исчез, то, скорее всего, все равно не выбрался бы на поверхность. Второй флиртовал с ней, пока они шли в глубь Мексики. Сначала немного – ничего обидного. Но чем дальше, тем сильнее проявлялась похоть, тем настойчивее становились заигрывания. К концу похода она спала, зажав в руке охотничий нож. Тот мужчина тоже пропал.

Боуман посмотрел на команду.

– Все, выдвигаемся!

Он вновь повернулся лицом к тропинке и замер.

Старик и собака исчезли. Беззвучно.

– Видели, куда он ушел? – Боуман настороженно крутил головой. – Хоть кто-нибудь?

Все молчали.

– Идем. Чем быстрее мы попадем в пещеру, тем меньше опасностей.

Я бы не стала на это рассчитывать, подумала Халли.

 

11

– Вам следует надеть пожарный костюм, док, – заявил молодой чернокожий сержант.

Ленора Стилвелл оторвала взгляд от планшета. Сержант по фамилии Диллон. Маршелл Диллон.

– Это презерватив, а не костюм. Не могу я в нем работать. – Стилвелл подмигнула, и на лице сержанта появилась страдальческая улыбка. – Ничего не услышишь, не скажешь, не пощупаешь. Черт, да в нем и ходить-то толком не походишь! Не говоря уж о том, чтобы в туалет… – Она помотала головой. – Ну, и что это за врач?

Полевой госпиталь Терока подвергли полному карантину, отрезав от остального поста боевого охранения. От всего мира. Как только подтвердили присутствие АКБ, явились специалисты по ЗОМП – защите от оружия массового поражения, – изолировали госпиталь, установив шлюзовой отсек для входа и выхода, и раздали пневмокостюмы 4-го уровня биологической защиты. «Пожарный костюм», как назвал его Диллон – модель «Кемтурион» 3530 небесно-голубого цвета, изготовленная из специального полимера, – весил десять фунтов. Еще десять фунтов веса добавляла ранцевая индивидуальная система обеспечения жизнедеятельности (ИСОЖ). Застегнутый на все молнии и фиксаторы, УБЗ-4 ощущался на теле жестче водолазного скафандра. Любое движение требовало дополнительных усилий, пластик постоянно трещал и скрипел. К тому же за восьмичасовую смену с по́том могло уйти фунта два весу, хоть внутри и работал крошечный вентилятор.

Воздух из ранца ИСОЖ или внешнего источника создавал во внутреннем пространстве избыточное давление – чтобы внутрь, даже если треснет пластмасса, не проникли патогенные организмы. Объединенный с костюмом шлем в форме ведра из более толстого материала, достаточно прозрачного, легко покрывался царапинами и через несколько недель был похож на лобовое стекло с паутиной трещин. После истирания противозапотевающего слоя – что обычно занимало не дольше месяца – видимость становилась еще хуже. Рукава костюмов заканчивались защитными перчатками, которые давали пальцам едва ли большую подвижность, чем варежки. Поскольку костюм в надутом состоянии удваивал объем своего обладателя и добавлял фут росту, то требовалось постоянно рассчитывать движения, чтобы часом не налететь на оборудование, других людей и не перевернуть контейнеры с болезнетворными организмами, одна тысячная унции которых могла уничтожить все население планеты.

Костюмы УБЗ-4 «Кемтурион» разработали для защиты лаборантов от чудовищ невидимого мира – заирского штамма Эбола, вируса суперчумы, чумной пневмонии и многих других, в том числе АКБ, – и они хорошо справлялись со своей задачей. Однако на перегруженного работой врача в зоне боевых действий они не были рассчитаны, и Стилвелл с самого начала отказалась экипироваться. Старше ее по званию в Тероке никого не было, и никто не мог ей приказать облачиться в это неуклюжее снаряжение. Что ее вполне устраивало.

– Вы же не хотите подцепить эту дрянь, док. Удивительно, как вы еще не заразились.

Диллону было двадцать три. Тощий, бритый наголо. На пальце обручальное кольцо. Дома, в Атланте – Стилвелл знала – его ждали двое ребятишек. В восемнадцать лет он поступил на службу, армию любил, собирался делать карьеру.

– Ну, иммунитет у врачей – будь здоров. Какой только заразы я не перевидала за годы работы. Меня, наверное, ничто не возьмет.

– Молюсь за вас, док, – выдохнул Диллон и скорчился от боли – Стилвелл сняла повязку с одной из кровавых, гноящихся ран на его животе.

Инфекция прогрессировала не так быстро, как у Уаймана, Вашингтона и других – к счастью, внутривенные инъекции колистина замедляли ее развитие. Однако постепенно она брала верх над лекарством, несмотря на растущие дозировки.

– Извините, – сказала Стилвелл. – Знаете, о чем я хотела спросить, сержант? Вы когда-нибудь слышали о сериале «Дымок из ствола»?

– Разве что сто миллионов раз, мэм. – В голосе Диллона прозвучала боль, но уже другого свойства.

– И вам знаком Маршал Диллон? Его играл Джеймс Арнесс.

– Еще бы, мэм. В наших местах носить имя копа… Лучше уж быть парнем по имени Сью.

– Если не возражаете, спрошу: зачем вашей матери понадобилось вас так назвать?

– Это не она, мэм. Это моя тетка.

– Да? И как же случилось, что имя выбирала она? – Стилвелл продолжала осматривать больного. Отвлекай его разговорами.

– Мать ушла, как только выписалась из роддома. Никогда ее не видел. Меня воспитывали тетя с дядей.

– Думаю, вам еще повезло…

– Как это, мэм?

– Вас могли назвать Фестусом.

Он посмотрел непонимающим взглядом.

– Это другой персонаж в том сериале.

– Ну да, – кивнул Диллон, скривившись. – Так было бы хуже. Звучит как название болезни.

Он слегка улыбнулся, но тут же нахмурил брови.

– Мэм, как моя болячка?

Она никогда не лгала пациентам.

– Прогрессирует. Хотя с антибиотиком гораздо медленнее.

– Значит, лекарство помогает?

– Похоже, да.

– Хорошо, а то эта паску… э-э… разворотила мне желудок. Во мне вода не держится.

– Введем внутривенно другое лекарство, чтобы предотвратить обезвоживание. При необходимости и кормить вас будем таким же образом.

– Док… вы уже говорили с моей женой?

– Пока нет, сержант. Батальон изолирован. Связи нет. Я и со своими-то не разговаривала пять дней.

– Не хотят пугать людей, да? Это понятно. Но, док, если вы все-таки будете с ней говорить…

– То что?

Ей не сосчитать, во скольких перестрелках участвовал Диллон, и не представить, сколько ужасов он видел. Один из лучших военнослужащих, хладнокровный, знающий свое дело стрелок, при этом бережно относящийся к людям. Редкое сочетание. Сейчас его глаза наполнились слезами.

– Док… послушайте. Давайте без дураков. Вряд ли мне удастся выкарабкаться. Я в курсе про Уаймана, Энджела и остальных. Вы, конечно, умеете скрывать… но не настолько хорошо. Прошу, не рассказывайте, как я плох, мэм. Ей и так не сладко приходится с детьми. Кто знает, вдруг случится чудо и я поправлюсь.

Она опустила глаза – между локтем и запястьем ран нет – и крепко сжала его руку.

– Теперь послушайте вы, Маршелл Диллон. Я вовсе не думаю, что вы умрете. И чтобы впредь я этого не слышала. Ясно? – Слова прозвучали сурово, как приказ, однако взгляд оставался добрым.

Он улыбнулся в ответ, на глазах все еще блестели слезы.

– Вас понял, мэм.

Стилвелл закончила осмотр восьмерых больных в палате А и направилась в Б – там лежали еще четверо. В коридоре между двумя палатами к ней подошла медсестра в пневмокостюме. Стилвелл положила ладонь на закрытую пластиком руку.

– Памела.

– Да, мэм.

– Какой сегодня день?

– Вторник, мэм. Уже вечер.

– Спасибо. Совсем потеряла счет времени.

– Гм… Мэм, можно пару слов?

Стилвелл улыбнулась:

– Всегда пожалуйста, Памела.

– Спасибо, мэм. В общем, мы о вас беспокоимся.

– Обо мне?

– Да, мэм. И не только потому, что вы не носите костюм. Вы ничуть о себе не заботитесь.

Сквозь помутневшую маску на Стилвелл смотрели встревоженные глаза молоденькой медсестры.

– У вас нет времени ни на еду, ни на сон. Мы беспокоимся.

– Не будь вы в костюме, я бы вас обняла. Я искренне ценю вашу заботу, Пэм. Знаете, в былые времена, в интернатуре, меня называли «суперврачом». Я могла переделать работы больше, чем два врача-мужчины.

Во взгляде Памелы читалось сомнение, однако тревога слегка отступила.

– Верно говорят, что вы занимались марафонским бегом, мэм?

– Да. Мне ни разу не удалось прийти быстрее чем за три часа, но если уж я бежала, то до конца. С рождения упрямая, как осел. – Она посерьезнела. – Хорошо, буду осторожнее. Если я свалюсь, какая от меня польза? Но если вдруг заметите, что я где-нибудь напортачила, так мне и скажите. Ясно?

– Да, мэм. Ясно.

Стилвелл похлопала ее по плечу и велела заниматься работой. Так куда же я шла? Что собиралась делать?

– Майор… Мэм, простите, вам звонят.

Рядом возник Майкл Демрок, медбрат, молодой специалист из Балтимора, очень худенький, со светлыми шелковистыми волосами. Не самый смышленый из ее помощников, но, несомненно, с самым добрым сердцем.

– Спасибо. Перезвоню позже. Сейчас некогда…

– Какой-то полковник, мэм.

– Штабная крыса? Что ему нужно?

Стилвелл почувствовала, как растет раздражение. Ее никогда особо не заботили штабные крысы, обитатели ПОБ, передовых оперативных баз, которые никакого отношения к передовой не имели – наоборот, забирались от нее как можно дальше. Она недолюбливала их за сшитую на заказ форму, за магазины и закусочные, кофейни и бары – всего этого на ПОБ было в достатке. Штабные крысы обычно являлись за какой-нибудь недостающей бумагой. Или чтобы отчитать врача за то, что тот непозволительно много времени тратит на больных.

– Вроде как да, мэм.

– Как его фамилия?

– Э-э… Мусор, мэм.

– Мусор? Полковник Мусор?

– Нет, постойте… Мосур – вроде так. В этих костюмах плохо слышно.

– Он сообщил, что хотел?

– Да, мэм.

Ленора ждала. Через какое-то время до нее дошло, что Демрок тоже ждет. Спокойно, майор. Он лишь уступает старшему по званию.

– Так что же все-таки он хотел?

– Вас, мэм. Сказал, ему нужно поговорить с вами.

Опять двадцать пять.

– Точно. Вы уже говорили. Спасибо.

– Не за что, майор.

В кабинете размером с чулан она села за рабочий стол и взяла трубку:

– Майор Стилвелл.

– Это полковник Мосур, майор. Долго же за вами ходят. Уже десять минут прошло, как я известил, что мне нужно поговорить.

Крыса из крыс! Желает извинений за то, что его заставили ждать. Крыс легко определить по внешнему виду – у них слишком чистая форма, слишком много жира, слишком белая кожа. По голосу вычислить не намного труднее: они не используют площадную ругань, не глотают окончания, выдают выражения вроде «я известил», разговаривают жеманно. Ленора Стилвелл их не переваривала.

– Чем могу быть полезна, полковник?

Секунды тянулись одна за другой. Он удивлен. Ждет извинений. Стилвелл молчала, глядя на часы. Во вторую палату уже опоздала. Она нужна тем четверым солдатам. Конечно, медицина – это лекарства, и скальпели, и рентген, но исцелит только сердце; она давно это поняла.

Наконец он откашлялся.

– Я офицер связи батальона ЗОМП. По распоряжению полка в скором времени буду в Тероке с проверкой. Звоню уведомить о расчетном времени своего прибытия.

– О расчетном времени прибытия? Ясно. И когда же, сэр?

– Послезавтра, восемь тридцать.

Послезавтра. Отлично. Замечательно. В ближайший час ее ждала сотня дел, а значит – до послезавтра еще целая вечность.

– Хорошо, полковник. Спасибо, что предупредили.

Штабная крыса заговорила снова, на этот раз голос звучал по-другому:

– Майор, вы можете сообщить об условиях в Тероке?

– Об условиях, сэр?

Что еще за условия? Погода? Четырехзвездочная гостиница?

Он вновь кашлянул:

– Да. – Пауза. – Как я понимаю, патоген смертельно опасен?

Напуган. Слышно по голосу. Просто скажи ему правду.

– Самая жуткая вещь, которую мне приходилось наблюдать, полковник. Вы слышали о заирском штамме Эбола?

– Конечно.

– Этот еще заразнее. Инкубационный период короче, процент смертности выше.

– Боже.

– Полковник, вы уверены, что приезжать необходимо? Здесь все под контролем.

– Приказ, майор.

Мосур произнес эти слова несчастным тоном, как провинившийся ребенок. Интересно, за что его отправляют в места с однозвездочными гостиницами?

– Значит… вы рекомендуете полную биозащиту четвертого уровня?

Ленора рассмеялась, но быстро осеклась. Зачем обижать человека?

– Необязательно, если будете за пределами госпиталя, сэр. В противном случае – однозначно.

Слишком поздно. Голос звучал оскорбленно:

– Ладно. Благодарю вас, майор. Скоро увидимся.

– Я буду на месте, сэр.

– Конечно, будете.

Он отключился.

Стилвелл положила трубку, потерла руками лицо, пытаясь отбросить усталость, тяжесть в глазах, мышцах, голове. В ящике стола обнаружился «Баттерфингер» в мятой желтой обертке. Пролежал там сутки, а может, и больше. Ленора быстро съела батончик и запила чашкой мутной жижи, которая здесь заменяла кофе.

– Пора, майор, – сказала она себе и отправилась в палату Б.

Больше раненых не привозили. И, разумеется, никого не выписывали, разве что при строжайшем соблюдении условий четвертого уровня биологической безопасности. Несколько инфицированных солдат успели отправить на родину прежде, чем поняли, что происходит, однако предаваться раздумьям было не время. Дело сделано. Четверо из второй палаты – последние, поступившие в госпиталь до подтверждения АКБ. Два специалиста четвертого ранга, Лигети и Мэйуэзер, капрал Дансерре и сержант Бигхок. Все изначально с ранениями – к счастью, огнестрельными, не от взрыва, – и все впоследствии заразились АКБ. Обход всегда начинался с самого тяжелого пациента. В этой палате – с сержанта Дэйна Бигхока, двадцатичетырехлетнего чистокровного индейца сиу из Небраски. Первую пулю из «АК» он получил в правый квадрицепс, вторая попала в нижнюю правую часть брюшной полости между пупком и тазобедренным суставом. Обе прошли насквозь. Ранение в бедро не представляло опасности, в отличие от брюшного, которое вполне могло оказаться тяжелым: пуля проделала отверстие в прямой кишке размером с десятицентовую монету, и поступление каловых масс неизбежно привело бы к перитониту.

Но Бигхоку повезло – если так можно сказать о человеке, в двух местах прошитом из автомата Калашникова. Товарищ по отделению заткнул ему раны тампонами – так же, как Де Энджело – отцу Уйману. Неизвестно, кого из бойцов первого осенила мысль использовать таким образом женские тампоны, однако их размер и форма как нельзя лучше подходили для перевязки пулевых ран в условиях боя, и теперь каждый солдат носил при себе несколько штук. Стилвелл объяснила Бигхоку, что тампон остановил опасное кровотечение и закупорил разрыв в толстой кишке. Тот на мгновение задумался.

– Значит, фарш остался в сардельке.

Она рассмеялась.

– Ненаучное, но весьма меткое замечание, сержант.

Это была хорошая новость. Плохая же состояла в том, что через сутки после поступления у Бигхока проявились первые симптомы заражения АКБ: подскочила температура, упало давление, появились жгучая боль в горле и ломота в теле. Еще через шесть часов возникли первые очаги поражения, а сейчас, днем позже, кровоточащие багровые пятна уже распространялись по всему телу. Колистин замедлял стремительное действие АКБ, но не останавливал.

Стилвелл бесшумно подошла к кровати Бигхока. Слава богу, он спал – все еще действовала внутривенная инъекция кетамина. Она посмотрела, послушала, измерила частоту дыхания, пульс – пока полный и ритмичный, – потрогала лоб. Жар усиливался. Конечно, следовало воспользоваться цифровым термометром, однако она прекрасно помнила, каким его лоб был на ощупь четыре часа назад. Сейчас – определенно горячее.

Веки Бигхока открылись, приспустились, вновь открылись.

– Мама?

Он моргнул, посмотрел на нее затуманенным взглядом, зевнул и тут же скорчился – растянулась одна из язв на левой щеке. Боль прошла, он улыбнулся Стилвелл, протянул руку.

– Мама?.. Ты… что?.. – И опять задремал.

Стилвелл положила ладонь на мускулистое плечо, мягко сжала. Он открыл глаза и на этот раз узнал ее.

– А, док. Как вы? Мне тут снился сон…

– О маме?

Его брови поползли вверх.

– Откуда вы знаете?

– У врачей есть одна способность, сержант. Мы можем читать мысли.

Он хмыкнул.

– Ладно вам, док. Наверное, я болтал во сне. Хотя мы, сиу, знаем, что медики и впрямь обладают особым даром. В детстве я такое видел в резервации. Фантастика…

Он закрыл глаза, закашлялся, и Стилвелл услышала легочный хрип в его груди. Все бы отдала, только бы иметь этот особый дар.

– Как мои дела, док?

Бигхок смотрел отважным взглядом, но в его глазах она видела страх.

– Вы молодец, сержант. Антибиотик, о котором я давеча рассказывала, замедляет рост бактерий.

– А лекарства нет, верно?

– Пока нет. Все государственные лаборатории работают день и ночь. Ученые найдут лекарство. Поверьте мне.

– Я верю, мэм. Кому-кому, а вам – точно.

Слова Бигхока, будто копьем, пронзили сердце Леноры. Она единственная давала этому милому молодому человеку надежду избежать долгой, мучительной смерти. Но несмотря на свои подбадривающие слова, Стилвелл вовсе не была уверена, что правительству удастся найти средство против АКБ. Сейчас она вообще ни в чем не была уверена.

Два часа спустя, еле живая от усталости, Ленора пришла в свой кабинет-каморку, закрыла дверь и включила ноутбук – нужно было сделать еще кое-что, прежде чем на час забыться сном. Во время последнего перерыва в работе Стилвелл отправила сообщение сыну и мужу. Сейчас, чтобы не терять драгоценные минуты, она писала, сокращая слова:

привет. как ты? тут оч. холодно дождей нет прости что мало пишу, оч. занята. звонила родителям? Черкни пару строк.

СЕС.

Письмо было коротким: за много лет работы она успела узнать, что пройдет цензуру, а что – нет. Никаких упоминаний о боях, районах расположения, ни слова о потерях, нехватке снабжения или моральном духе. Обычная пустая болтовня. Хотя бы так. Вдруг на этот раз сестра откликнется. Уже давно Мэри не отвечала на письма, однако Стилвелл была не из тех, кто опускает руки. Она сохранила сообщение в папке «Исходящие» вместе с другими сообщениями, которые не могла отправить с тех пор, как начался кошмар с АКБ.

 

12

Утром того дня, когда Халли с командой вылетели с авиабазы Эндрюс в Рейносе, в кабинете Лу Кейси Дон Барнард налил себе крепкого черного кофе, отхлебнул глоток и сморщился.

– Ну и отрава…

Кейси, в мятых хлопчатобумажных брюках, поношенных мокасинах и клетчатой рубашке, поднял чашку.

– Флотский кофе. Не дает мозгам уснуть.

Барнард знал о пристрастии приятеля к «флотскому кофе». Раньше тот жил в Аннаполисе и провел пять лет на действительной военной службе, пока не понял, что микробиология ему ближе, чем ядерные технологии. Уволился из ВМС, защитил докторскую, занимался частным предпринимательством, пока не возникло стойкое отвращение, а затем пришел в ЦКЗ, где и трудился вот уже более двадцати лет. Большую часть этого срока он работал с Барнардом. Друг к другу они относились скорее как братья, нежели как начальник и подчиненный.

– По твоей милости мы столько работаем, что помогает только такой.

– Я знаю, и мне жаль.

Барнард достал трубку, повертел в руках, снова сунул в карман жилета.

– Мы на пределе. И дальше, судя по всему, будет только хуже. Тем не менее остановить этот кошмар под силу, наверное, только нам.

Кейси махнул рукой:

– Не часто выпадает шанс поворчать на тебя.

– А как вы, Эвви? – обратился Барнард к Эвелин Флеммер, третьей персоне в тесном кабинете Кейси.

– Я из тех, кто ненавидит спать, сэр. Терпеть не могу терять время в забытьи. Спасибо, что спросили, но со мной все в порядке.

Когда при первой встрече Флеммер назвала его «сэр», он со смехом отмахнулся от столь почтительного обращения. Она покраснела, и у него возникло впечатление (которое со временем ничуть не уменьшилось), что она очень застенчива. «Простите. С привычкой трудно бороться. Мои родители были очень щепетильны в вопросах хорошего тона, сэр», – сказала Эвелин, вздрогнув от последнего невольно вырвавшегося «сэр». Барнард, который сам вырос в Вирджинии, знал, что некоторые родители в южных штатах все еще воспитывают детей как в старые времена, учат почтительно относиться к старшим и вообще проявлять любезность ко всем людям – что само по себе не так уж плохо. При таком воспитании слова «сэр» и «мадам» возникали в речи практически рефлекторно. «Понимаю, – сказал он и спросил: – Вы, часом, не с юга?» – «Ну… в каком-то смысле, сэр. С юга Оклахомы». Барнард улыбнулся и больше об этом не заговаривал.

Эвви Флеммер была одной из лучших научных сотрудников Кейси. Возможно, даже лучшей из всех, кто на него работал. Невысокого роста, плотно сбитая, она одевалась – насколько мог судить Барнард – исключительно в «Джей Си Пенни». Сегодня на ней было коричневое платье длиной ниже колен и всегдашние удобные черные туфли без каблуков. Она не красилась, каштановые волосы стригла коротко, чтобы не тратить время на сушку и укладку. Улыбка редко озаряла лицо Эвелин, а ее смеха Барнард и вовсе ни разу не слышал. Впрочем, назвать ее злой или циничной язык не поворачивался. Просто очень, очень серьезная.

Барнард знал, что темноглазой Эвелин Флеммер тридцать восемь лет, что она не замужем, живет одна. Ее бледная кожа свидетельствовала вовсе не об ирландских корнях, как в случае с Кейси, а о том, что почти каждый час бодрствования она проводит в лабораториях УПРБ.

Через несколько месяцев после ее появления Барнард все больше стал беспокоиться о том, что она практически не выходит из лабораторий, и однажды поинтересовался у Кейси о жизни девушки вне УПРБ. «Какая жизнь? – пожал плечами тот и добавил: – Сперва мне тоже было за нее тревожно, Дон. Но, думаю, Эвви больше всего на свете нравится заниматься наукой. Я за ней приглядываю, у нее все хорошо».

– Завидую вам, – сказал теперь Барнард, поднимая чашку. – Я чувствую себя разбитым, если не посплю часов шесть-семь. А лучше восемь.

– Черт возьми, Дон, мы были такими же в молодости, живыми и энергичными, как Эвви, – отозвался Кейси, похлопывая Флеммер по плечу.

Та покраснела. Барнард знал, что у Кейси и его жены, Адель, никогда не было детей. Как истинные католики, они очень страдали от своего бесплодия. Поэтому Лу имел склонность опекать некоторых более молодых людей, работавших под его началом. Отцовские чувства к Эвви Флеммер он скрывать и не пытался.

Барнарду она тоже нравилась. Не так, как Халли, конечно. Халли – особенная. Она функционировала на более высоком уровне, чем остальные, манила за собой. В ее присутствии Барнард замечал, что его собственный мозг работает быстрее, речь становится изысканнее, чувства – ярче. Однажды на заре карьеры его научный руководитель, теперь уже давно пенсионер, сказал: «Дон, в этом мире есть два типа людей: одни заряжают тебя энергией, другие высасывают твои соки. С первыми – а они встречаются редко – ты возносишься вверх. Вторые тянут вниз». Халли относилась к первому типу. Он скучал по ней каждый день.

– Разве? – Барнард покачал головой. – Сомневаюсь, что когда-то я обладал такой работоспособностью, как вы, Эвви.

– Наверное, обладали, сэр. – Флеммер пожала плечами. – Как же вы тогда достигли таких высот?

– Вы льстите старику.

– В правде нет лести, сэр.

Кейси фыркнул и вновь похлопал ее по плечу. Она опять зарделась.

– Эвви у нас чудесный собеседник, верно? Для ученого, я хочу сказать.

Флеммер отмахнулась от комплимента.

– Ну, прекратите же, доктор Кейси…

Девушка опустила глаза, так что Барнард не видел выражения ее лица, но в голосе услышал нечто, чему не мог подобрать названия. Едва уловимое несоответствие тона и улыбки. Он наблюдал такое и раньше и всегда вспоминал о том, как она застенчива. Разумеется, в определенных случаях похвала приятна, однако порой бывает мучительна, потому что привлекает внимание. Он решил прийти Эвви на выручку и сменить тему.

– Кстати, я зашел, чтобы… – Барнард умолк. Он просто хотел выбраться из кабинета, быть ближе к событиям, попытаться помочь делом. Но сказать такое вслух постеснялся.

– Проверить, как у нас успехи, – подсказал Кейси.

Барнард отхлебнул мутный кофе, проглотил, крякнул.

– Да. И сообщить кое-что. Мы получили из-за границы жизнеспособную культуру АКБ.

– Дьявол в бутылке. – Кейси навострил уши.

– Да. Как вы знаете, еще две лаборатории пытаются синтезировать «лунное молоко» и получить новый антибиотик.

– Не очень-то успешно, насколько я слышал.

– Верно. Хочу, чтобы ты со своей командой попробовал расшифровать генетический код АКБ.

Кейси выпрямился.

– Когда начинать?

– Сегодня.

– Будем работать в две смены. С восьми до четырех и с четырех до двенадцати.

Кейси выглядел уставшим, но откликнулся с готовностью. Флеммер внезапно оживилась, как собака, которую нежданно-негаданно одарили куском свежего мяса. Хороший знак, отметил Барнард. Она не сдается. Если о ком беспокоиться, то о Лу. Вспомни хотя бы об эмфиземе. Как и Барнард, раньше Кейси был заядлым курильщиком – «Кэмел» без фильтра, флотская привычка. В отличие от Барнарда, он не бросил курить до тех пор, пока в прошлом году ему не поставили диагноз – эмфизема легких. Болезнь пока не дошла до критической стадии, но все равно изматывала силы.

– Мы справимся, Дон. – Кейси поднялся, допил остатки кофе. – Правда, Эвви?

И ласково похлопал ее по руке. Опять вспыхнув, девушка энергично закивала.

– Обязательно справимся, сэр. – Она вскочила, расправила плечи, попыталась пригладить волосы. – Когда именно АКБ будет у нас, сэр?

– В течение часа должна прибыть на четвертый.

Четвертый уровень биологической защиты, святая святых, где содержали самые смертоносные патогены.

Барнард помолчал в нерешительности и продолжил:

– Понимаю, не мне вам об этом напоминать… И все же прошу, будьте осторожны. С бактерией такого типа мы никогда не встречались. Для нас она как будто марсианского происхождения. Черт возьми, возможно, она и впрямь с Марса. Вы видели, на что способна эта зараза.

Кейси и Флеммер молча кивнули.

– Необходимо строжайшее соблюдение регламента. Сроки важны, однако послаблений мы себе позволить не можем.

– Понимаем. «Дельта-17» будет закрыта наглухо.

– Ну, вот и хорошо.

Барнард поставил чашку с так и не допитым кофе, встал и пошел к выходу. Его остановил голос Флеммер:

– Сэр, я хочу сказать… вам обоим… Спасибо! Работать с акинетобактерией в критической ситуации – такая уникальная возможность выпадает раз в жизни. Нет слов, как я вам благодарна. За то, что верите в меня.

Это было так на нее не похоже, что Барнард на мгновение застыл на месте. Глаза Флеммер блестели, а голос звучал искренне, не патетически. Вряд ли сам Барнард назвал бы эту работу «уникальной возможностью», однако он понял. Самоотдача – вот что имело сейчас значение. И самоотдача – Барнард знал это – будет полной.

 

13

Вскоре после восхода Боуман остановил группу на границе леса. Перед ними простирался ровный зеленый луг, по обеим сторонам которого высились горные сосны. Слева в двух сотнях ярдов темнел вход в пещеру. Все сгрудились вокруг Боумана, и Халли прошептала:

– Вот она!

– Обалдеть! – прошептал Хейт. – Хоть на «боинге» залетай. Первый раз вижу такой огромный вход.

– Говорила же, пещера необычная.

У края леса, тоже с левой стороны луга, располагался сенот – округлый, заполненный водой провал грунта. Халли встречала такие колодцы; иногда через подземные полости они связаны с основной пещерой. В этот сенот она не погружалась и не знала, есть ли здесь такие проходы.

Стараясь не выходить на не прикрытое деревьями пространство, Боуман повел команду вперед, мимо сенота. Колодец напоминал огромный, диаметром в двести пятьдесят футов, резервуар, стены которого образовывали слои серого известняка – карст, на языке геологов.

– Какая, по-вашему, здесь глубина? – тихо спросил Боуман.

– Сотни футов. А может, тысячи, – ответила Халли.

– У древних куикатеков они служили основными источниками воды, – вмешался Аргуэльо. – Увы, но человеческие жертвоприношения тоже бросали туда. Своими руками травили собственные колодцы. Одна из причин вымирания племени.

Немного погодя они стояли в пещере, достаточно далеко от входа. Из древних глубин рвался холодный поток воздуха.

– Дышит, – с благоговением, словно в храме, проговорил Аргуэльо. – Вот почему куикатеки и другие племена считают пещеры живыми существами.

– Вообще-то, воздух перемещается из-за суточных изменений давления и температуры, – заметил Хейт. – Нет, я не утверждаю, что куикатеки не правы. Но научно это тоже объясняется.

– Да, однако есть еще много чего, – возразил Аргуэльо. – К примеру…

Тем временем в тайнике под камнями Боуман укрыл самонаводящееся оружие и пистолет. Затем выпрямился, отстегнул от шлема прибор ночного видения.

– ПНВ пока не понадобятся. Чем меньше весу, тем лучше. Давайте припрячем их здесь.

Через пять минут все были готовы.

– Отныне начинаем строго блюсти правила экономии энергии. То есть для каждой задачи используем один нашлемный фонарь. Все остальные отключить, чтобы не разряжались батареи. – Боуман посмотрел на Халли. – Пора идти. В нашем состязании с бактериями у АКБ большое преимущество. Поведет Халли. У нее есть карта, составленная по заметкам из предыдущих экспедиций, она уже здесь бывала. За ней иду я. Потом Эл, Рафаэль и Рон – в таком порядке. Постоянно держите в поле зрения идущего впереди и сзади вас. Вопросы?

Вопросов не было.

– И еще. На подходе к вертикальным спускам или участкам, требующим погружения, делаем остановку, продумываем план и лишь потом трогаемся.

– Сегодня вы сколько планируете пройти? – спросил Эл Канер.

– Пока не сможем двигаться дальше. Еще вопросы?

Заговорила Халли:

– Проверьте, до конца ли застегнут костюм. Обратите особое внимание, плотно ли он прилегает на запястьях, щиколотках и шее.

– Так рано? В них жарко. Я думал, застегнемся где-нибудь подальше, – озабоченно произнес Аргуэльо.

– Они понадобятся очень скоро.

Халли повела группу вниз по почти отвесному склону. Как всегда в начале экспедиции, она думала не только о предстоящем спуске, но и о том, чтобы успеть выбраться назад. На формирование таких пещер уходят миллиарды лет. И когда египтяне строили свои пирамиды, и когда дальние предки Халли ходили по земле, опираясь на кулаки, эта пещера уже существовала.

На входе в такое место непременно испытываешь радостное возбуждение и вместе с тем – беспокойство. Ветер, стремительные потоки воды, образующие целые реки, и тяжелая влажная темнота – Халли понимала, почему для коренных жителей пещеры живые. И дело не только в камне, воде и ветре. Здесь явно присутствует нечто еще. Будучи ученым, Халли все же оставалась человеком широких взглядов. Двести лет назад подняться в небо было несбыточной мечтой, о микробах ничего не знали, а больных врачевали кровопусканием, порой залечивая до смерти. Для Халли единственным несомненным фактом было то, что мир и человеческие знания о нем будут и дальше меняться, а значит, то, что подразумевается под словом «невозможное», и есть сама невозможность.

Она не могла ни выразить, что чувствовала, ни даже подобрать название, однако ощущение не пропадало. Чи Кон Ги-Хао – чем не имя?

Свод пещеры возвышался до семидесяти футов – зал огромный. Впрочем, Халли доводилось видеть и больше. В некоторых мог вполне разместиться Центральный вокзал Нью-Йорка. Она повела группу мимо каменных глыб размером с коттеджи – спелеологи называют их «обломками», – упавших со свода миллиарды лет назад. В любую минуту такие же могут сорваться снова – все равно, что идти по минному полю, только мины не под ногами, а над головой.

Спуск стал не таким крутым, и все же каждый шаг делали с великой осторожностью. Мир сузился до размера прыгающего под ногами голубого кружка света.

Халли остановилась.

– Еще раз проверьте, все ли манжеты на костюмах прилегают плотно.

Она повернулась и пошла по умеренно покатому склону. Через пятьдесят футов свет нашлемного фонаря упал на темную, недвижную поверхность – явно не скальную породу. Халли ступила. Поверхность озера не пошла рябью, как вода; густая и вязкая, по консистенции похожая на пахту, бурая жижа заколебалась.

Стиснув зубы, Канер процедил:

– Несет разлагающимися трупами, горелым дерьмом и гниющими отбросами.

– На твоем месте я бы говорила потише, – мягко предупредила Халли. – Взгляни наверх.

– Святая Мария, – ужаснулся Аргуэльо. – Вот это да… Ни разу не видел такой огромной колонии.

– Как думаете, сколько их тут? – Даже голос Боумана звучал удивленно.

– Если учесть размер зала – миллион, не меньше.

В пятидесяти футах над их головами свод пещеры был покрыт устроившимися на ночлег вампирами – с потолка будто свисала огромная серая борода. Покрытые шерстью тельца летучих мышей были похожи на крысиные, а уши – как у чихуа-хуа. В свете фонарей розовые мордочки скалились, обнажая белые острые зубы.

– Говорят, древние вожди инков носили накидки из шкурок вампиров, – произнес Аргуэльо с благоговейным страхом. – Как им удается… э-э… какать, вися вверх тормашками?

– Они на мгновение меняют позу, опорожняются и вновь принимают обычное положение. – Халли покачала головой. – Поразительная акробатика.

– Значит, мы бредем по озеру из гуано, – отозвался Аргуэльо.

– Наверняка кишит бактериями и вирусами. – Голос Канера, пораженный и одновременно испуганный.

– Ничего, Эл, скоро мы отсюда выберемся. Другого пути нет.

– Отвратительная дрянь. – В голосе Боумана никакого любопытства, только брезгливость.

– Могло быть и хуже, – безразлично произнесла Халли и стала ждать реакции.

На наживку клюнул Канер:

– Куда еще хуже?

– Летучие мыши только что вернулись на насест с ночной охоты. Вот-вот их маленькие кишечники заработают. Начнется ливень из кровянистого гуано.

– Пожалуйста, пойдемте быстрее, – забеспокоился Аргуэльо.

– Да, но все же не так быстро. Дно здесь неровное. Можно упасть и нахлебаться гадости.

– Боже правый, только не это! Давайте скорее. – Даже крутой Хейт и тот встревожился.

Еще через пять минут Халли почувствовала, как дно пошло вверх, и вскоре она стояла на скалистом берегу «озера», наблюдая, как выбираются остальные. Наконец все собрались – по грудь измазанные густыми, зловонными фекалиями.

– Вонючая бригада. – Хейт по-кроличьи дергал носом, безуспешно пытаясь увернуться от запаха.

Канеру было не до смеха.

– Что дальше?

– Теперь примем душ. Идемте.

Халли подвела их к маленькому водопаду, стекающему с уступа переливающейся золотым и рубиновым цветами породы. По очереди, не снимая шлемов, они стояли под этим природным душем, пока прозрачная студеная вода не отмыла дочиста комбинезоны. Халли приняла «душ» последней.

– Как называется это место? – спросил Хейт.

– Озеро Мышиного Дерьма. Как же еще?

– Идемте! – резко оборвал Боуман. – Халли, ведите нас отсюда.

Она посмотрела на него, немного помедлила и кивнула. Несмотря на грубость, что-то в этом большом человеке ее привлекало. Она вспомнила игру в «гляделки», как он ей подмигнул… Именно этим и отличалось его поведение от поведения сотрудника спецслужб. Парень не прост, а значит, жди сюрпризов. Которые – она испытала это на себе – могут быть приятными и не очень. Однако какими бы ни были сюрпризы, с ними было лучше, чем вообще без них.

Тропа вновь стала круче. В конце концов она привела к громадному входу почти прямоугольной формы, двадцать на тридцать футов, в каменной стене, верха которой не достигали огни фонарей. Здесь весь воздух, поднимавшийся из бездонных глубин пещеры, сжимался и дул сквозь отверстие с такой силой, что Канер ухватился за золотистый сталагмит, чтобы устоять на ногах.

– Я бывал во многих пещерах, – сказал он, – но не помню, чтобы где-нибудь дул ветер такой силы из бреши такого размера.

– Знаете, что говорят о пещерах? Дышит – значит, живет, – вымолвил пораженный Хейт.

– Что на той стороне? – Боуман направил луч фонаря в полость, пытаясь рассмотреть рельеф.

Следуя правилу спелеологов не светить в глаза собеседнику, чтобы не ослепить, Халли навела фонарь ему на грудь.

– Место, где погибло множество людей.

Она повела группу дальше, через валуны, мимо бездонных шахт, сквозь «сады» разноцветных спелеотемов – белых и красных и черных сталактитов и сталагмитов. Некоторые по толщине не уступали стволам деревьев – исполинские, уходящие ввысь колонны. Другие, более молодые сталагмиты торчали шипами из пола Куэва-де-Луз.

Темнота здесь была абсолютной. Она обрела вес, как вода при погружении, и поглощала лучи фонарей быстрее, чем любая темнота на поверхности. Давила на тело и разум. Были и другие физические проявления присутствия пещеры. Ее дыхание, осязаемое, сильное, дуло в грудь и в лицо, заполняло ноздри. Теперь в воздухе не ощущались запахи нечистот и разложения; впрочем, ароматами поверхности земли тоже не пахло. Воздух из самых недр пещеры имел медный привкус свежей крови и других, не знакомых миру света вещей.

Вот настоящее сердце тьмы, думала Халли. Храни нас, Чи Кон Ги-Хао.

 

14

Они вошли в узкий, петляющий коридор, затем, как по дымоходу, упираясь руками и ногами в противоположные стены, спустились по вертикальному желобу и попали в зал, где вполне могло бы уместиться футбольное поле. Почти в центре лежала серая каменная плита размером с автобус. Следуя за Халли, группа пробралась через булыжники и обломки породы к громадной плите, вокруг которой клубился пар от небольшого ручья – ответвления главной реки пещеры.

– Ну и камешек, – произнес Хейт, направив фонарь на плиту и тщательно ее рассматривая.

– Есть кое-что поинтереснее. – Халли опустила фонарь к подножию плиты, осветив край каменной платформы.

– Боже правый… Это похоже на… – Канер не договорил.

Зато договорил Боуман:

– На кости. Человеческие кости. Верно, Рафаэль?

– Да. У древних куикатеков было много богов. Люди полагали, что человеческие жертвы помогут добиться милости этих богов. Особенно Чи Кон Ги-Хао.

– Кости-то все маленькие, – выдавил Хейт.

– Они верили, что самые убедительные жертвы – это дети, – печально проговорил Аргуэльо. – Их души чисты, а значит, более действенны.

– Как им удавалось забраться на такую глубину? – уже с профессиональным интересом спросил Хейт. – Как минимум два часа идем после сумеречной зоны.

– Выстраивались в ряд от поверхности земли до места убийства, каждый нес в руках факел, – объяснил Аргуэльо.

– Почему именно здесь?

– Этого мы не знаем. Одно несомненно – они считали, что такие места обладают великой силой.

Боуман уже давно переминался с ноги на ногу.

– Давайте продолжим путь. Там, наверху, гибнут добрые люди.

Группа двинулась вперед за подпрыгивающими кружками бело-голубого света. Немного погодя они вошли в ритм, и Халли охватили раздумья. В пещерах мы все меняемся. Как эта пещера повлияет на нас?

Затем нисхождение вновь стало опасным. Это не напоминало ни спуск по тропинке, ни карабканье по валунам и склонам на поверхности, и не только из-за того, что в пещере царил полный мрак. Здесь, внизу, все вокруг было мокрым. Никаких тропинок и дорожек – лишь бесконечные, круто уходящие вниз каменные глыбы и обломки породы. Нужно ухитриться и устоять на вершине валуна, продвигаться вперед, не упав в пространство между камнями. Без спокойствия и мужества тут не обойтись – подчас, чтобы преодолеть расстояние между двумя камнями, требовалось перепрыгнуть с одной гладкой округлой поверхности на другую такую же, через огромную разверзшуюся пустоту. Иногда приходилось спускаться по почти отвесным стенам, ни одна из которых не превышала, правда, двадцати пяти футов, но и этого было достаточно, чтобы покалечиться или разбиться насмерть.

Чем ниже они спускались, тем сильнее Халли ощущала, как возвращаются знакомые навыки. Среди камней она мысленно прокладывала путь на несколько ярдов вперед. На вертикальной поверхности руки и ноги будто самостоятельно отыскивали удобные места, пальцы составляли одно целое с выступами и впадинами стены. Идущим позади казалось, что Халли почти парит – так плавно и равномерно она двигалась.

Боуман, несмотря на огромный рост, не отставал, хотя его движения не отличались размеренностью. Следом за ним шел Канер, не так грациозно и расторопно, как Халли, однако легко и уверенно – опыт исследования пещер здорово ему помогал. Труднее всех пришлось Аргуэльо – вскоре он вспотел и стал браниться. Замыкающий Хейт мог идти намного быстрее, если бы не двое пожилых людей впереди, но он, казалось, был всем доволен, осматривал окрестности и даже мурлыкал себе под нос какой-то аппалачский напев.

Халли дошла до гигантского сталагмита – выше и больше в обхвате, чем колонны Парфенона, – раскрашенного минералами красного, желтого и черного цвета. Структура поднималась от пола вверх до самого свода. Даже на фоне этой бробдингнегской пещеры спелеотем выделялся своими размерами. Этого указателя она давно ждала.

– Давайте здесь остановимся.

– Зачем? – Раздраженный, нетерпеливый голос Боумана.

– Затем, что если не остановитесь, сорветесь вниз с пятисотфутовой высоты.

– Та самая стена, о которой вы рассказывали?

– Вот именно. Идите сюда, только осторожно. Посмотрите.

Остальные ждали в стороне, пока они с Боуманом подошли к краю обрыва. Свет фонарей обнаружил гигантский каньон, настолько глубокий, что лучи не доставали дна.

– До дальней стены тысяча семьсот восемьдесят девять футов. – Халли направила лазерный дальномер на противоположный край каньона, затем вниз. – Глубина пятьсот двадцать три фута.

– Какая красота! – К ним подвинулся Канер и провел лучом по красно-коричневым, до блеска отполированным стенам. – Какой же поток воды понадобился, чтобы выточить эту бездну! Немыслимо… – В его голосе слышался благоговейный страх.

– Делаем перерыв? – Аргуэльо уже сбросил рюкзак. – Я бы перекусил. И попить не помешает. На установку тросов уйдет час, не меньше. Так?

– Мы не будем устанавливать тросы. Помните, я говорил об этом в УПРБ? – Боуман обвел фонарем вокруг, оценивая обстановку.

– Я забыл. Но все равно быстренько перекушу.

Аргуэльо принялся за батончик «Херши» с миндалем. Халли хотела было сказать, что паек нужно экономить, экспедиция только началась, но потом решила поговорить с Аргуэльо с глазу на глаз, когда будет возможность.

Хейт с восхищением предвкушал спуск.

– А я не забыл. Умираю от любопытства, что такое вы достанете из рукава.

– Вообще-то, из рюкзака. – Боуман снял рюкзак и стал в нем рыться. – Я не раздал вам это до спуска в пещеру, чтобы не нарушать режим секретности. – Он вручил каждому по пакету, напоминавшему застегивающийся на молнию набор туалетных принадлежностей. – В противном случае вы уж точно несли бы их сами. Снимите рюкзаки, взгляните на экипировку. Задержимся ненадолго.

В своем пакете Халли обнаружила пару перчаток, по-видимому, из толстого неопрена – как в гидрокостюмах для водолазов, – и еще два предмета из того же материала, похожие на черные галоши, которые в стародавние времена использовали для защиты парадной обуви. Халли просунула левую руку в одну из перчаток и от неожиданности подпрыгнула.

– Эй! – воскликнула она. – Боуман! Что происходит?

Перчатка шевелилась, будто живое существо. Увеличилась, облепила руку, сдавила, как манжета тонометра. Затем движение прекратилось. Ладонь словно обросла еще одним слоем мышечной ткани.

– Не волнуйтесь. – Боуман улыбался, явно радуясь ее замешательству. – Больно не будет. Все работает, как задумано.

– Как, черт побери, она это сделала?

– Все надевайте перчатки, и я объясню.

Послышались удивленные возгласы, от Madre de Dios Аргуэльо до Хейтова «офигеть!».

– Эту экипировку нам доставили из ДАРПА. – Боуман непринужденно натянул перчатки, явно делая это далеко не в первый раз.

– Сверхсекретная спецслужба? – Хейт крутил кистями рук, как боксер перед боем.

– Да. Управление перспективных исследовательских программ министерства обороны. Занимаются высокорискованными и высокозатратными разработками.

– Например?

– Малозаметный летательный аппарат. Антигравитационный проект. «Суперцелитель» – биотехнология, ускоряющая процессы заживления. Продолжать можно долго. Но вы меня поняли.

– Больше похоже на научную фантастику, – произнес Аргуэльо, натягивая перчатку.

– Об этих штуковинах расскажите. – Хейт, сжав кулаки, делал удары в воздухе.

Нашлемный фонарь Боумана взмыл вверх и опустился.

– Требовалось разработать систему, позволяющую бойцам подниматься и спускаться по отвесным поверхностям.

– Погодите-ка, – встревожился Аргуэльо. – Вы ведь не предлагаете нам спуститься с их помощью в пропасть?

– Как они работают? – заинтересованно спросила Халли.

– В ДАРПА их называют «инструментами Z-мена», а мне больше по душе «гекконово снаряжение». Сначала в ДАРПА попробовали присоски, но те оказались недостаточно мощными. Затем исследовали, как ползают по стенам гекконы и пауки.

– Волшебство, – тихо произнес Аргуэльо.

– Нет, скорее наука. Обнаружилось, что некоторые ящерицы и пауки используют нечто, называемое ван-дер-ваальсовыми силами. В общем, здесь применена очень сложная нанотехнология. Я пробовал подниматься с этими штуковинами и могу сказать – они работают, а это главное.

– Секундочку. – Даже Хейт засомневался. – Стены в котловане из мокрого камня. Эти штуковины не смогут плотно прижаться к такой поверхности.

– Рон, тут работает не присасывание, а скорее межмолекулярное взаимодействие.

Халли, Канер и Хейт, по крайней мере, хоть что-то слышали о ван-дер-ваальсовых силах во время учебы в аспирантуре и на медицинском факультете. Аргуэльо же смотрел на свои перчатки, как на пару змей.

Интересно, подумала Халли, как он заставит нас поверить, что эти штуки помогут спуститься с пятисотфутовой стены? Хорошее испытание для лидера.

Хейт заговорил неожиданно резко, без малейших отголосков южного акцента:

– Уил, большую часть жизни я занимаюсь исследованием пещер и скалолазанием. Я все еще жив, потому что очень серьезно отношусь к снаряжению. А стало быть, никогда не пользуюсь тем, чего не понимаю, особенно экспериментальными штуковинами в духе Бака Роджерса.

– Полностью согласен, – кивнул Боуман. – А теперь послушайте меня. Полагаю, все знают, как работают лазеры?

– Они организуют беспорядочную энергию света в связный, сфокусированный луч, – рассеянно произнес Аргуэльо, безуспешно пытаясь снять перчатки.

– Эти инструменты действуют так же, – сказал Боуман. – Они организуют неупорядоченную энергию молекулярных связей – те самые ван-дер-ваальсовы силы – в правильные лучи. При встрече с другой неупорядоченной молекулярной энергией, например на стеклянной поверхности, между ними создается притяжение.

– Как между магнитами? – Халли тоже попробовала снять перчатки – все равно что пытаться содрать собственную кожу.

– Да. Только гораздо мощнее.

– Но как они будут работать на мокрой породе? – В голосе Хейта все еще слышалось недоверие.

– Еще лучше. Влага активизирует поток ван-дер-ваальсовых сил. А слегка неровная поверхность лучше гладкой, потому что имеет бо́льшую площадь контакта.

– Как они приняли форму рук? – спросил Аргуэльо. – И почему их невозможно снять?

– Тоже благодаря ДАРПА. – В голосе Боумана появились нотки раздражения, однако он продолжил: – Эта технология называется «перемещение посредством сжатия кожи». Ученые создали ряд материалов – в их числе эластичный пластик, – способных изменять форму, чтобы двигаться. Например, по поверхностям других планет, которые могут быть непроходимыми для обычных транспортных средств. – Он направил свет фонаря на Канера, потом на Аргуэльо. – Так не снимешь. Они объединяются с поверхностью, а не просто принимают ее форму.

– Значит, они в буквальном смысле сливаются с телом? – подозрительно спросил Хейт.

– В каком-то смысле. А теперь смотрите.

Боуман подошел к ближайшему вертикальному участку скалы футах в двадцати от группы. Натянул поверх обуви «галоши», и они тут же сели как влитые. Невероятное зрелище: черный материал будто внезапно ожил, изменил форму, облепив ботинки. Боуман прижал правую ладонь к стене, чуть выше головы, затем левую. Потом поочередно поставил на стену ступни. Послышался едва различимый звук, нечто среднее между шипением и хлопком: Боуман прикрепился к стене и стал карабкаться вверх. Казалось, он просто ползет по полу, только пол вертикальный.

– Дракула, – прошептал Хейт.

Халли не понравилось сравнение.

– Человек-паук, – сказала она.

Как ни назови, а то, что представил им Боуман, было великолепно. И не только благодаря «гекконову снаряжению». Будучи альпинисткой, Халли знала, сколько требуется сил, чтобы преодолеть отвесную стену.

Боуман поднялся вверх футов на тридцать. Недолго передохнул, освещенный четырьмя фонарями остальных членов группы, затем его руки и ноги описали половину большого круга. Он остановился, зависнув над ними вниз головой, как огромная красная ящерица в своем ярком комбинезоне, потом завершил круг и вновь принял вертикальное положение.

– Вот. Первоклассная штука!.. Что необходимо знать: сильно давить не стоит. И не нужно ставить на стену всю стопу, нескольких квадратных дюймов контактной поверхности достаточно. Похоже на перемещение по ледовым склонам на передних зубьях кошек: отрываетесь, подтягивая ногу вверх и отводя от основания. По горизонтальной поверхности приходится ходить так же, хотя, как вы могли заметить, это в лучшем случае неудобно.

– И что теперь, Уил? – Аргуэльо смотрел в сторону обрыва.

– Теперь потренируйтесь. – Он взглянул на часы. – Минут десять. Выберите себе стенку.

У подножия отвесного участка Халли надела галоши. Затем, сделав глубокий вдох, медленно подвела руку к точке на фут выше головы и в нескольких дюймах от стены ощутила притяжение, как между магнитом и сталью. Поразительно… Чем ближе она подносила ладонь, тем сильнее становилось притяжение. Перчатка прикоснулась к скале и вновь зашевелилась, изменяя форму, соединяясь – на молекулярном уровне – с поверхностью. Халли попробовала слегка потянуть вниз, затем, когда перчатка не двинулась с места, понемногу перенесла вес тела на руку. Соединение было неимоверно прочным – ладонь будто срослась со скалой. Осторожно набирая высоту, Халли обнаружила, что физических усилий требуется намного меньше, чем она предполагала: вызванное страхом напряжение прошло, и теперь она работала большими ножными мышцами, не пытаясь вскарабкаться только при помощи рук. Скоро они с Хейтом уже двигались легко и свободно, как пара гигантских пауков. У Канера ушло немногим больше времени, но в итоге он тоже стал уверенно лазать вверх и вниз по стене.

Зато у Аргуэльо дело никак не шло на лад. Несмотря на усилия, раскрасневшийся и мокрый от пота, он не мог взобраться выше чем на пару футов. Как только одна ладонь или ботинок отрывался от поверхности, он тут же терял контроль над всеми остальными и неуклюже падал.

Боуман, скрестив руки на груди, наблюдал. Немного погодя подошел ближе.

– Я вам помогу, Рафаэль. Не тянитесь сразу слишком высоко. Так невозможно задействовать самые мощные ножные мышцы. И угол для отрыва от стены не тот.

Аргуэльо подозрительно взглянул на Боумана, однако последовал его подсказкам: поставил руки чуть выше шлема, затем нашел подходящее место для ног. Двигался он нерешительно, словно ждал, что опять упадет, но вскоре вскарабкался на двадцать футов выше Боумана. Глянув вниз через плечо, улыбнулся:

– Получилось!

Он продвинулся в одну сторону, в другую, еще несколько раз поднялся и спустился и наконец стал рядом с Боуманом.

– Как только поймешь, что к чему, даже интересно.

– Молодец, Рафаэль. Вы здорово смотрелись наверху.

Аргуэльо покачал головой:

– Это ваша заслуга. Если бы не вы, у меня ничего бы не вышло.

– Для этого я здесь и нужен.

– Эй, а у этого места есть название? – крикнул с высоты Хейт.

– Спелеологи любят придумывать имена, Рон, – откликнулась Халли. – Эту стену прозвали «Не вздумай падать».

 

15

Дон Барнард сидел за столом и пытался вспомнить, когда он последний раз спал. Вспомнить не удавалось. Зато он прекрасно знал сегодняшнюю дату и точное время – потому что менее чем через две минуты должна была начаться видеоконференция с президентом Соединенных Штатов и несколькими из его главных советников.

Барнард надел свежую белую сорочку и новый галстук, синий с серебряными звездами. Он довольно долго провозился с узлом, пытаясь сделать правильную ямочку и вспоминая день, когда отец учил его завязывать галстук – больше полувека прошло с тех пор.

«Ямочка – это всё, Дональд, – поучал отец. – И ничего. Мелочь, но из таких мелочей сотканы все радости и беды».

В то время Дону было десять, и он почтительно ответил: «Да, сэр», хотя не особо понимал, о чем толкует отец.

Он еще раз пробежал расческой по седым волосам, поправил костюм. Одежда была в полном порядке. В отличие от лица. За две недели будто состарился на пять лет. Ничего не поделаешь. Страх и усталость – жестокие скульпторы.

Барнард сделал глоток воды. На столе, кроме стакана, лежал чистый блокнот и ручка. Он посмотрел на часы. Двадцать восемь секунд.

Красная стрелка ползла вверх, и как только она достигла цифры 12, раздался мягкий перезвон. На большом плоском экране на стене возник образ президента О’Нила в зале оперативных совещаний Белого дома. Высокий, темнокожий, с коротко стриженными, тронутыми сединой волосами, в голубой сорочке с закатанными рукавами, ослабленным темно-красным галстуком и расстегнутым воротом, он сидел во главе длинного стола красного дерева. Всегда спокойный, собранный, готовый одарить публику ослепительной улыбкой, сегодня президент выглядел уставшим. По сторонам от него расположились вице-президент Эйлин Вашински, министр здравоохранения и социального обеспечения Натан Рейтор и министр внутренней безопасности Хантер Мейсон.

– Добрый вечер, господин президент, госпожа вице-президент, министр Рейтор, министр Мейсон, – почтительно произнес Барнард.

– Здравствуйте, доктор. – Мелькнула мимолетная улыбка, та самая, что в начале первого срока полномочий президента воодушевляла страну. – Я сожалею, что был вынужден прервать нашу предыдущую беседу. И простите за долгое молчание. Мне нужна информация. Меня уверили, что самый компетентный в этом вопросе человек – вы.

Барнард почувствовал, как краска заливает лицо.

– Благодарю вас, сэр.

– В нашем последнем разговоре вы заметили, что микроб может разрушить наши вооруженные силы изнутри. Насколько точной оказалась эта оценка, доктор?

– Все еще серьезнее, чем я думал тогда, сэр. Коэффициент распространения инфекции такой же, как у натуральной оспы. Процент смертности выше – порядка девяноста.

– Девяносто процентов? – Брови Эйлин Вашински поползли вверх. – Такое возможно?

– Боюсь, что так, госпожа вице-президент. Ни один из известных патогенов – возможно, за исключением вируса Эбола, – не опасен до такой степени. Впрочем, пока слишком рано делать окончательные выводы.

Снова заговорил президент:

– Доктор Барнард, в нашем распоряжении все лаборатории центра по контролю заболеваний, не задействованные в решении других критических вопросов. Мы также подключили людей из военного ведомства, занимающихся биологическим оружием. Частные компании пока не привлекали по причинам безопасности.

– Спасибо, сэр. Согласен: если нам пока нечего противопоставить плохим новостям, лучше хранить молчание. В противном случае может возникнуть паника.

– Тут наши мнения сходятся, доктор, – проскрипел Хантер Мейсон. Крепко сбитый, невысокого роста, этакий тяжелоатлет-любитель с бритой, похожей на пушечное ядро головой, – даже в строгом костюме он создавал впечатление человека, способного отжать от груди холодильник. Голос его звучал, как скатывающийся из самосвала гравий. – И все-таки, когда нам следует начинать говорить об этом?

Барнард глубоко вздохнул.

– Сэр, из Афганистана доставлены культуры патогенных организмов. Наши лаборатории только начинают работу. Пока мы не получим первых результатов, я бы рекомендовал воздержаться от каких бы то ни было высказываний.

Президент кивнул.

– Благодарю вас, доктор Барнард. Мы очень высоко ценим ваше мнение, потому что, насколько я понимаю, ваши лаборатории почти вплотную подошли к разработке состава нового перспективного антибиотика. А значит, вы ближе всех к созданию эффективного средства против этой инфекции.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Барнард.

Как меж двух огней. Если продолжать молчать и возникнет пандемия, скажут, что президент был обязан предупредить мир. Если все рассказать и возникнет паника, опять будет виноват он. Ему не позавидуешь.

Президент перешел к следующей части разговора:

– Итак, вы можете вкратце рассказать, чем сейчас занимается УПРБ?

– Разумеется, сэр. С самого начала кризиса мы применили трехсторонний подход. Одна из групп пытается синтезировать антибиотик, который может оказаться действенным. Другая пытается синтезировать само «лунное молоко» – экстремофилов, с которыми мы работали раньше. Третья начинает работу по расшифровке генетического кода АКБ.

Барнард ждал вопросов. Лэйтроп говорил, что его босс Хантер Мейсон и президент знают об экспедиции в Куэва-де-Луз. Очевидно, Вашински и Рейтору тоже сообщили. Однако события развивались очень стремительно, и этот факт ему никто не подтвердил. Из-за секретности миссии в Куэва-де-Луз и с учетом ее необычного характера, возможности неблагоприятной политической реакции, он решил о ней молчать, пока президент не заговорит сам.

Вопросов не последовало.

О’Нил посмотрел в свои записи и вновь поднял глаза.

– Доктор, насколько я понимаю, ваши люди также ищут экстремофила в его природной форме.

– Да, сэр.

– Как вы оцениваете шансы на успех?

Барнард ожидал этого вопроса, но все равно не знал, что ответить. Пусть президент и его люди физически не присутствовали рядом, Барнард прекрасно отдавал себе отчет в их неизмеримой власти. Все равно что снаряд, который в любой миг может взорваться без предупреждения. За всю жизнь сопоставимые чувства он испытывал лишь во Вьетнаме во время боя – дурманящая смесь страха, трепета и исступленного восторга. Выброс адреналина учащает сердцебиение, дыхание и – ему это было хорошо известно – влияет на способность оценить ситуацию. Всегда есть соблазн взять на себя невыполнимые обязательства. Лучше обещать меньше, а сделать больше. На ум пришли слова Хейта на совещании: «похоже на полное безрассудство».

Держись золотой середины.

– Я бы сказал, шансы неплохие, сэр.

Такая нейтральная оценка не дает оснований для несбыточных надежд, но и не оставляет впечатления, что провал предрешен.

О’Нил кивнул. Вашински и Мейсон никак не проявили своего отношения к вопросу – Барнард предположил, что, будучи далекими от науки, они не особо верили в успех предприятия, казавшегося им сродни фантастике.

Брови же Натана Рейтора взлетели вверх. Он нахмурился. На долю секунды на лице мелькнуло удивление, что, в свою очередь, удивило Барнарда.

– Я считал, у экспедиции в пещеру довольно мало шансов на успех, – произнес Рейтор.

Откуда такие сведения, задумался Барнард. Напрямую он не обсуждал этот вопрос с Рейтором.

Не твое дело спрашивать откуда, старик. В распоряжении у чиновника такие ресурсы, о которых тебе остается только мечтать.

– Им придется… приходится… трудно, господин министр, – согласился Барнард. Немного помолчал, подбирая нужные слова, и продолжил: – Могу заверить вас, что если в мире и существует группа, способная выполнить миссию, то это именно подобранные нами люди.

Рейтор, похоже, собирался спросить что-то еще, но передумал, лицо его вновь приняло равнодушное чиновничье выражение.

– Понятно, – буркнул он. – У меня всё, господин президент.

Президент, однако, не закончил.

– Еще два вопроса, и мы вас отпустим. Если вашей лаборатории все-таки удастся получить средство против АКБ, сколько месяцев уйдет на производство достаточного количества вакцины? Ее ведь выращивают в куриных яйцах, так?

– В случае с вакциной – так, сэр. Антибиотик же – другое дело. Как только станет понятен генетический код, мы относительно быстро сможем выпускать фактически неограниченное количество. Примерно миллион доз за две недели, если задействовать и частный сектор. Затем перед нами станет по-настоящему сложная задача: каким-то образом нужно будет доставить лекарство миллионам человек, которым оно к тому времени потребуется.

На лице президента отразилось большое облегчение.

– Доктор, должен вам сказать, за неделю это первая хорошая новость. С доставкой мы справимся. Теперь второй вопрос: о каком количестве жертв идет речь?

– По самому неблагоприятному прогнозу, господин президент?

– Разумеется. Как еще нам планировать?

Барнард встал из-за стола и направился к белой доске. Чувствительная к движению камера дистанционной связи медленно повернулась вслед за ним. Дэвид Лэйтроп отошел в сторону, чтобы не попасть в зону обзора.

– Господин президент, по имеющимся к настоящему времени данным, коэффициент распространения инфекции АКБ выше, чем у натуральной оспы. Вот как это выглядит.

Красным маркером он вывел на доске цифру 1.

– Наихудший сценарий предполагает, что система сдерживания инфекции не подействовала. На третьи-пятые сутки возбудитель переходит в контагиозную стадию. Кстати, в случае с оспой потребовалось бы от семи до десяти дней – в этом и состоит их значительное отличие. Затем первый больной в типичных городских условиях будет заражать примерно по двенадцать человек в сутки.

Под единицей Барнард написал:

ДЕНЬ 3: 12

– Эти двенадцать станут заразными в тот же срок, и каждый из них заразит еще по двенадцать человек.

ДЕНЬ 6: 144

Дальше он писал молча:

ДЕНЬ 9: 1728

ДЕНЬ 12: 20 736

ДЕНЬ 15: 248 832

ДЕНЬ18: 3 257 437

Барнард отошел в сторону. Странным образом в голове мелькнула тревожная мысль о ямке на галстучном узле. Потом – не осталась ли расстегнутой ширинка после похода в туалет. Стресс, подумал он и приказал себе сосредоточиться.

Никто в зале оперативных совещаний не осмелился заговорить до президента. О’Нил долго смотрел на доску.

– То есть вы хотите сказать, – начал он, – что если разразится эпидемия, при отсутствии контрмер мы получим три миллиона зараженных за три недели? И девять из десяти может погибнуть?

– Нет, сэр.

– Что же тогда вы хотите сказать?

– Не если разразится эпидемия. А когда.

Лицо президента посерело. Он открыл было рот, но передумал говорить. Положил руку на лоб и тут же опустил.

– Что, ради всего святого, мы будем делать с тремя миллионами инфицированных трупов?

На этот вопрос Барнард ответить не мог. Остальные, вероятно, тоже.

Экран погас.

– Отличная работа. – Дэвид Лэйтроп отошел от стены, у которой стоял, чтобы не попасть в зону обзора камеры во время видеосвязи.

Пожалуй, за исключением Лу Кейси, на службе самые тесные отношения у Барнарда установились с Лэйтропом. Хотя тот был младше, их многое объединяло. В том числе война. Барнард воевал во Вьетнаме, Лэйтроп участвовал в первой войне в Персидском заливе, в специальных операциях. После перешел в ЦРУ. Провел несколько операций как агент, продвинулся выше, стал командовать собственной агентурной группой, и в конце концов был назначен страшим офицером ЦРУ по взаимодействию с УПРБ.

Барнард выбрался из-за стола и жестом указал Лэйтропу на большие, обитые кожей кресла, где недавно они сидели с Халли. У низкого горизонтального шкафа налил две чашки кофе, передал одну Лэйтропу.

– Ты сообщил Рейтору об экспедиции? – спросил тот.

– Нет. Я подумал, ты, – ответил Барнард. – Хотя сомневался.

Лэйтроп пристально изучал чашку.

– Похоже, он откуда-то знает.

– Наверное, президент проинформировал перед телеконференцией, – предположил Барнард.

– Возможно. Если учесть вклад Рейтора в предвыборную кампанию О’Нила, со стороны президента было бы неразумно держать его в неведении.

– Речь о пятнадцати миллионах, кажется? – задумчиво произнес Барнард.

– По моим сведениям, больше. И знаешь, что? Такая же сумма ушла Стивсу. – Лэйтроп ухмыльнулся, глядя на Барнарда.

Гарольд Стивс был оппонентом О’Нила от республиканцев на последних президентских выборах.

– Проворный, везде подстелил соломки…

– Мне бы его проворство. Ты когда-нибудь встречался с ним лично? – Лэйтроп хранил бесстрастное выражение лица.

– С Рейтором? Пару раз по служебным делам – кивки, рукопожатия… Приятным в общении его не назовешь. – Барнарду в основном запомнились огромная голова и цыплячья шея чиновника.

– Если прислушаться… Называют его не иначе как крысой. – Лэйтроп хмыкнул, покачал головой. – Вашингтон.

– Ну, он выходец из «Большой фармы». А их вообще недолюбливают, – заметил Барнард.

Лэйтроп кивнул.

– Некоторых из «Большой фармы» он привел в команду к О’Нилу. Это, по-видимому, важнее денег.

Барнард задумался.

– Наверное, так же важно.

– Согласен, – рассмеялся Лэйтроп.

– В окружении О’Нила разбираются, что к чему. «Еще одна попытка президента пойти на компромисс и навести мосты между бизнесом и правительством».

– На самом деле О’Нил хотел всего лишь держать головастика в поле зрения.

Лэйтроп откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул.

– Подозреваю, ты пришел не для того, чтобы рассказывать байки про политиков, Лэйт.

Лэйтроп ненавидел имя Дэвид. Дэйв – тем более. Еще во время учебы в академии Филлипса в Эксетере к нему приклеилось прозвище Лэйт. Ирония состояла в том, что он никогда не опаздывал. Как раз, наоборот, всегда и везде успевал.

– У нас проблема, Дон.

– Что такое?

Барнард попробовал собраться с духом перед очередной порцией плохих новостей, однако услышать такое он все равно оказался не готов.

– Кто-то пытался отправить из УПРБ зашифрованные данные.

– Что? – Барнард резко наклонился вперед. – Что отправить? Откуда тебе это известно?

– На второй вопрос я ответить не могу. Что касается первого, шифровка реально хорошая, поэтому пока неясно. Сейчас аналитики пытаются ее прочитать.

– Известно, от кого она ушла?

– Конкретно от кого – нет. Из УПРБ – точно.

– Значит, с одного из компьютеров. Это нетрудно отследить.

– В том-то все и дело. Не с какого-то, а с базового компьютера организации. Кто-то умудрился заслать «торпеду» в центральный блок УПРБ.

– Поясни, пожалуйста.

– В конфигурациях связи УПРБ и других сверхсекретных объектов используется так называемая защита «ядовитой таблеткой». Компьютеры могут получать и принимать информацию только от машин с такой же конфигурацией. Все посторонние данные, входящие и исходящие, разрушаются на портале. Эти меры не дают несанкционированным источникам получать информацию от УПРБ и защищают систему от проникновения внешних источников. Однако можно – теоретически – это обойти, если спрятать данные в защитной капсуле. Образно говоря. То есть данные находятся внутри других данных, как взрывчатое вещество – в корпусе торпеды. Затем информацию принимает внешний компьютер, и она остается в целости и сохранности, а самоуничтожающаяся программная оболочка дезактивируется.

– Таким образом, речь идет о нарушении режима секретности. Здесь, в УПРБ.

– Да.

– Похожее у нас уже случалось. Год назад.

– Верно. Дело Халли Лиланд. Тебе казалось, что это вздор. Исходя из имеющихся фактов, я был склонен с тобой согласиться.

– Да.

– Очевидно, мы ошибались. Не рассматривал такую возможность?

Барнард хотел было возразить, но остановился.

– Ты ведь не хочешь сказать, что Халли на самом деле продавала секреты?

Лэйтроп покачал головой:

– Нет. Я, как и ты, считаю, что ее подставили. По причинам, которые мы до сих пор не выяснили. Нас подставили тоже. Если все так и есть, этот человек никуда не ушел. И, кстати, Халли сейчас в пещере.

– По-твоему, эти два случая связаны между собой?

– Подозреваю, что так, но точно не знаю. И не знаю, как узнать. Однако сейчас главное – сосредоточиться на происходящем.

– Этим может заняться агентство национальной безопасности?

Барнарду была невыносима мысль о том, что в его лабораториях завелся шпион. Мерзость – все равно что за завтраком в тарелке с овсянкой обнаружить таракана.

– Я бы подключил их с удовольствием. Но они страшно перегружены. В комитете начальников штабов убеждены, что сегодняшняя ситуация – результат атаки биотеррористов, и все основные силы брошены в регион АфПак.

– Что же делать? Здесь, в УПРБ, я имею в виду.

– Иногда лучшей системой обнаружения оказывается человеческое нутро. Подумай о каждом из сотрудников. Если при мысли о ком-то внутри что-то шевельнется, сообщи. Давай зайдем с этой стороны.

– Боже, Лэйт. Здесь работают полторы сотни ученых и технического персонала…

– Разве я сказал, что будет просто? Да, и вот еще что. Я пока не говорил ни своим начальникам, ни кому бы то ни было. Это очень важно, но пусть останется между нами…

У Лэйтропа завибрировал телефон. Он достал трубку из кармана жилета, посмотрел, прикоснулся к экрану.

– Да, господин министр. Да, сэр. Понимаю, сэр. Немедленно, сэр. Уже выхожу. Да.

Он поднялся, положил телефон в карман, залпом допил кофе и поспешил к выходу, пояснив:

– Министр Мейсон.

– Лэйт, секунду…

Из-за приказа Хантера Мейсона что-то важное осталось невысказанным. Барнард терпеть не мог незавершенности. Но Лэйтроп был уже у двери. Он остановился, махнул рукой.

– Нужно идти, Дон. Министр не из тех, кого можно заставить ждать. Расскажу, как только представится случай. С глазу на глаз, – сказал он, вышел и пустился рысью по коридору, бодро пристукивая каблуками.

Барнард подошел к столу, взял блокнот. Вывел на экран компьютера список сотрудников. Написал сверху страницы первое имя:

Абельсон, Леонард М. Лео Абельсон. Очень высокий, бывший член баскетбольной команды Ратгерского университета. Предан науке. Замечательный человек.

Барнард перешел к следующему имени в списке.

Через четверть часа он открыл глаза и понял, что заснул. Встал, обошел стол, лег на пол и двадцать раз отжался. Затем дважды сильно хлопнул себя по щекам и снова сел за рабочее место. Времени уйдет много – ведь чтобы найти шпиона, рыть надо глубоко.

 

16

Халли пошла первой. Опытная скалолазка, она уже преодолевала это препятствие раньше, хотя и со стандартным снаряжением для отвесных стен: нижней обвязкой и решетчатой системой с пропущенной между перекладинами прочной одиннадцатимиллиметровой страховочной веревкой. Этот спуск будет совсем не таким.

Свесив ноги через край обрыва, она повернулась так, чтобы быть лицом к скале, приставила сначала одну ступню к стене, затем другую и обе перчатки. Внизу зияла пропасть глубиной в пятьсот футов. Сорвешься – в пять секунд долетишь до дна. И секунды эти покажутся вечностью, если не потеряешь сознание от удара о стену. Единственное, что хорошо в таких местах в пещерах (действительно, единственное), – что дна не видно. Темнота не дает мозгу немедленно переключиться в режим самосохранения, когда от напряжения и страха преодолевать препятствие становится только труднее, будь ты трижды опытен.

Она оторвала правую ступню, опустила на двенадцать дюймов. Когда ботинок вновь прикоснулся к стене, появилось ощущение, что скала разверзлась и сомкнулась вокруг ботинка, настолько прочной была связь. Она поставила левую ногу рядом с правой. То же самое. Затем одновременно опустила ниже обе ладони.

Отсутствие страховочной веревки действовало на нервы, пусть дна и не было видно. Пару лет назад Халли совершила ряд восхождений без страховки, в том числе высокого класса сложности – лишь для того, чтобы проверить себя. Расстояние до земли ни разу не превысило ста футов, но и этого было достаточно, чтобы разбиться насмерть. Требовалось полное напряжение сил и концентрация внимания, иначе охватывал панический страх. Без сомнений, испытание оказалось самым неприятным из всех, что она когда-либо проходила.

Сейчас Халли действовала, как ее учили в мире света: сосредоточилась на поверхности скалы, находящейся перед глазами, дышала глубоко и медленно, работала большими мышцами ног. Ступня, ступня. Ладонь, ладонь. Она спустилась примерно на пятьдесят футов, когда Боуман сверху крикнул:

– Как вы?

– Хорошо! Слава богу, снаряжение фантастическое.

– Слава ДАРПА.

Несмотря на иронию, Халли услышала в его голосе больше облегчения, чем ожидала, и это приятно ее удивило.

– Начинаю спускать остальных. Они пойдут параллельно, так что обрушений не бойтесь.

Единственная закавыка заключалась в том, как оторвать от стены перчатки. Если выбрать не тот угол, их было невозможно сдвинуть с места. Все равно что разъединять очень прочную застежку-липучку. Почти через час, пройдя около половины пути, Халли остановилась перевести дух и повисла на руках, чтобы дать отдохнуть мышцам. В это время Хейт оказался в пятнадцати футах слева от нее.

– Эй! Потрясная вещь! Вот бы полазить в них по фасадам зданий.

– Честно говоря, меня посетила та же мысль.

– Не возражаете, если я пойду впереди?

– Ради бога.

Халли, сама отличная скалолазка, знала – этот спорт сродни искусству. Хейт двигался плавно, как виртуозный танцор. Глядя на него, казалось, что спуск вовсе не требует усилий. Только самые лучшие способны произвести такое впечатление на зрителя.

Предпочтя осторожность скорости, Халли преодолела оставшиеся двести пятьдесят футов за полчаса. Наконец она ступила на пол пещеры, отошла от стены и прилегла отдохнуть на плоском валуне.

«Chi Con Gui-Jao, es bueno estar con ustedes de nuevo, – сказала она пещерному духу. – Я рада вновь оказаться у тебя. Rezo por tu bendición y la promesa de no causar daños. Прошу твоего благословения и обещаю не нанести вреда».

Халли села и стала ждать остальных.

Через пятнадцать минут спустился Канер.

– Невероятно. – Запыхавшийся, однако явно довольный, он уселся рядом. – Интересно, что еще изобрели в ДАРПА? – Он немного помолчал. – Ты великолепно лазаешь.

– Спасибо. С детства обожаю это занятие. Но если хочешь увидеть настоящего виртуоза, посмотри на Рона.

– Да, мастер что надо. Я мельком видел, как он работает.

– Послушай, Эл, по-моему, Рафаэль слишком долго спускается.

– Пожалуй, да.

– Делать нечего, остается только ждать.

Через десять минут спустился Боуман, вслед за ним – Аргуэльо. Когда они присоединились к группе, Хейт спросил:

– Как будем снимать эти штуковины?

Боуман вытянул вперед руки:

– Глядите.

Он растопырил пальцы, затем сомкнул кончики. Перчатки слегка вздулись, и Боуман легко их снял.

– Силы нейтрализуются, если определенным образом создать контакт. Попробуйте сделать, как я.

У Халли появилось ощущение, словно ослабляется манжета тонометра. Боуман свел вместе ноги, соединил стопы. Галоши разжались, как и перчатки, и он снял их, слегка потянув. Халли вспомнился цокот каблучков Дороти в «Волшебнике из страны Оз».

– Продолжаем путь, – сказал Боуман. – Халли, куда сейчас?

– В этом зале нам осталась еще пара сотен ярдов. Затем будет коридор, мы называли его «Лестницей Франкенштейна» – ряд огромных уступов, перемежающихся с отвесными спусками. Через полмили выйдем к «Анусу сатаны».

– И впрямь анус сатаны, – произнес Аргуэльо.

Команда стояла у изорванного края колодца двадцати футов в диаметре, с черной бурлящей водой. На противоположной стороне сплошной стеной возвышалась скала, преграждая дальнейший путь по поверхности.

Боуман развернул плитку шоколада, разломил на равные части и раздал.

– Кто-нибудь еще это чувствует? – спросил он, прожевав свой кусок.

– Еще бы, – отозвался Хейт.

Оба уставились на остальных.

– Угу, – призналась Халли.

– В самом деле, – сказал Канер.

– Да, – пробормотал Аргуэльо.

Халли знала, что такое «это». Медленно, но верно растущее чувство… как его описать?.. Кроме слова «ужас», на ум ничего не шло. Примерно то же самое, что испытывают скалолазы – страх сорваться вниз, усиливающийся с каждым пройденным футом. Она переживала такое раньше, в очень больших пещерах. Растущая с каждым шагом неодолимая тревога, заставляющая то и дело смотреть вниз через плечо. Неприятное ощущение, однако серьезной опасности оно не представляет. Если держать его в узде. Иначе сойдешь с ума.

– Я считаю, такие вещи следует обсуждать вслух, – заметил Боуман. – Так легче с ними справиться.

– А что вообще происходит? – спросил Аргуэльо.

– Помните, в УПРБ мы говорили о помрачении? – сказала Халли. – Именно так оно начинается и через какое-то время вполне может выйти из-под контроля. Каждого пробирает по-разному. Очень внимательно следите за своим состоянием – не успеете глазом моргнуть, как слетите с катушек, а прийти в себя потом непросто. Главное – понять, что происходит до того, как вас захлестнет.

– Вдруг у кого-нибудь все же начнется приступ? – настаивал Аргуэльо. – Что тогда делать?

– Только одно – возвращаться. Идти наверх одному до того места, где почувствуете себя лучше, и ждать остальных.

Аргуэльо содрогнулся.

– Даже не знаю, что хуже, – задумчиво произнес он. – Обезуметь или просидеть в пещере несколько дней в одиночку.

– Как меж двух огней… – сказала Халли.

Ничего добавить к сказанному она не могла, как, по-видимому, и другие. Все стояли молча, перекусывали и запивали из пластиковых бутылок. Через десять минут она заговорила снова:

– Сейчас я расскажу, как мы будем совершать погружение. Заходим отсюда. Вначале колодец идет вертикально на протяжении примерно двадцати футов. Потом появляется наклон в сорок пять градусов – туннель пересекает подводную часть вон той скалы, вновь спускается вертикально на восемьдесят футов, выравнивается и идет прямо где-то на протяжении двухсот футов. После этого будет резкий поворот вправо и сужение. С обычными аквалангами нам пришлось бы снимать баллоны и толкать их впереди себя. Так мы поступили во время первой экспедиции – приятного мало. Но эти новые ребризеры снимать не придется.

– Секундочку, – взволнованно перебил Аргуэльо. – Насколько тесное это сужение?

– После поворота направо туннель сжимается до пяти футов в диаметре. Хватит места, чтобы пройти сквозь него с рюкзаком, но недостаточно, чтобы развернуться. Если возникнут проблемы до середины пути, придется выбираться задним ходом, чего я бы не посоветовала. На протяжении трехсот футов туннель идет ровно, потом около пятисот футов вверх – подъем удобный, долгий и сам по себе обеспечивает декомпрессию, так что на том участке просто не торопитесь. Всплываем в месте, которое мы называли «каверной Гранд Централ».

– О ребризерах, – вступил Боуман. – Мы говорили о них в Рейносе, сейчас повторим еще раз. На дисплей выводится информация обо всех важных функциях. Аппараты автоматически приводятся в действие при погружении. Все, что вам нужно делать, – дышать и плыть.

– И еще кое-что, – добавила Халли. – Ила здесь очень много. Ласт у нас нет, работать придется руками, а значит, у замыкающего будет нулевая видимость, или почти нулевая. Я пойду первой и буду травить веревку, чтобы вы могли поддерживать с ней контакт.

– Вообще-то, – перебил Боуман, – первым пойду я.

Она посмотрела на него.

– Я уже проходила этот путь.

– Знаю. Но ваша миссия самая ответственная, вас терять нельзя. Если встретится что-нибудь неожиданное, будет лучше, если первым на это наткнусь я.

– Ладно. Вы правы. – Недовольная, Халли все же не смогла поспорить с его логикой.

– Никогда не видел таких маленьких ребризеров. – Рон Хейт рассматривал прибор, словно редкое сокровище. – Большинство из них размером с добрый чемодан.

– Да. Я говорил, что у ДАРПА много разработок. Эти аппараты в два раза меньше обычных.

– А система очистки та же?

– Нет. Для регенерации дыхательной смеси в них используется триоксид лития.

Канер присвистнул:

– Летучее вещество. При намокании взрывается.

– Для очистки от углекислого газа – самое то.

– А вот интересно, – вмешался Аргуэльо, – сколько стоит такое устройство?

– Лучше не спрашивайте, – хмыкнул Боуман.

Халли ни разу не видела такого аппарата. Он состоял из полнолицевой маски, какими пользуются профессиональные водолазы, соединенной гибким шлангом с фиксируемым ремнями нагрудным блоком, размерами и цветом похожим на старый телефонный справочник «Желтые страницы».

– Давайте быстренько ознакомимся. – Боумана раздражала любая пауза дольше тридцати секунд. – В этих приборах нет голосовой связи, поэтому разговаривать друг с другом под водой мы не сможем. Вес блока обеспечивает отрицательную плавучесть, так что прибивать к потолку туннеля вас не будет. Я иду первым. За мной – Халли. Потом – Рафаэль и Эл. Рон – замыкающий. Есть вопросы?

Боуман поочередно посветил нашлемным фонарем в грудь каждому. Никто не проронил ни слова. Было слышно лишь, как гуляет по пещере ветер да падают в скалистый зев мощные потоки воды. Непроглядный мрак подземелья давил тяжким грузом.

Боуман снял рюкзак и шлем, надел маску, затянул на затылке черные резиновые ремешки, поправил нагрудный блок. Вновь взвалил на плечи рюкзак и надел шлем. Сделал несколько пробных вдохов и выдохов, сел на край водоема и осторожно спустился в воду. Потом повернулся лицом к скале, взял загубник в рот и погрузился. Свет от его нашлемного фонаря постепенно тускнел, как затухает пламя свечи, и исчез.

Наблюдая, как гаснет свет, Халли почувствовала страх. Не за себя. Она много раз бывала в таких колодцах (недавний пример – «Кладбище»), и ее они не пугали. Однако, к своему удивлению, возможность скорой потери Боумана всколыхнула ее разум больше, чем следовало. Опять же, что значит «следовало»? С чего вдруг ей вообще «следовало» за него бояться? В раздумьях она ждала, когда пройдут назначенные пять минут, время тянулось очень долго. Халли жаждала скорее погрузиться, чтобы покончить с этими мыслями.

Надев снаряжение, она вошла в воду точно так же, как Боуман. Вода холодная – не выше семидесяти градусов по Фаренгейту, – но терпимая. Следующий водоем будет не скоро, костюмы успеют просохнуть. Халли аккуратно опустилась, сделала пять-шесть пробных вдохов и выдохов и оттолкнулась от скалы. Погружалась неспешно, пока ботинки не коснулись илистого дна. Помедлив еще немного, она перепроверила работу дыхательного аппарата. В верхней части маски мягким светом горели зеленые индикаторы:

«DT» – время, прошедшее от начала погружения. Ребризер рассчитан максимум на три часа. «PPO» – парциальное давление кислорода, то есть процент кислорода в дыхательной смеси. Любое значение выше 1,8 может привести к гибели. «DIL» – количество оставшегося разбавителя, того самого редкого вещества, которое удаляет углекислоту из воздуха. «DPT» – глубина в настоящий момент времени. «MXD» – максимальная глубина, достигнутая в текущем погружении. «DIR» – направление по компасу, 313 градусов, или северо-запад, а значение «BATT» показывало, что батарея на 100 процентов заряжена. В столбце «DECO» отображалось наличие опасности кессонной болезни. Пока этот индикатор горит зеленым светом, все в порядке.

Халли опустилась в колодец, зависла над илистым дном и начала продвигаться вперед. Каждый шлем был снабжен тремя фонарями. На суше использовали только один, при погружении – все три. В мутной воде фонари пробуривали светлый туннель едва ли длиннее пяти футов. Халли знала: Боуман приложил все усилия, чтобы не растревожить ил, однако вода все равно не могла остаться прозрачной, и лучи рассеивались, как свет от фар автомобиля в густом тумане ночью. Преодолев вертикальный спуск, она добралась до ровного участка и сразу же нашла на дне веревку, привязанную Боуманом к выступу скалы.

Как всегда, самым трудным было начало, теперь она расслабилась. Без ласт приходилось подтягивать тело вперед, цепляясь руками за дно, которое вновь стало покатым. Как Халли ни старалась, от взвеси вода мутнела еще сильнее. Боуман поднял на удивление мало ила. Ребризер не давал пузырьков, слышался лишь тихий звук на вдохе и выдохе. Она спускалась, продувая уши через каждые два-три вздоха, чтобы выровнять давление.

Подняв взгляд, Халли прочитала показания на дисплее:

У поворота половина пути осталась позади. Большой рюкзак на спине и почти нулевая видимость затрудняли путь, но сужения туннеля не требовали снимать ношу. Единственное, что заставило Халли на мгновение остановиться, была мысль об отсутствии резервирования системы. Это нарушало основополагающее правило погружения в пещере, гласившее: каждая из систем водолаза должна быть трижды продублирована. Фонари, катушки, резаки, компьютеры, воздух, регуляторы – всё. Даже при обычном погружении. А тем более при теперешнем.

Туннель пошел вверх, и Халли взглянула на дисплей:

Поднималась она медленно, давая телу избавиться от накопленного азота и не позволяя измениться цвету индикатора декомпрессии. Наконец Халли встала на ноги на слегка покатом дне, всплыла и огляделась. Обстановка была в точности такой, как она ее запомнила: вокруг распростерлась гладкая, точно черный атлас, поверхность подземного озера, берегов которого не достигал свет фонарей. Над головой на высоте почти в сотню футов – изогнутый свод. В этом месте в породе содержалось много железа, и между толстыми белесыми пластами известняка виднелись ярко-красные полосы, от чего скала напоминала огромный слоеный торт.

На краю водоема ждал Боуман. Халли постучала кулаком по макушке – сигнал аквалангистов «все в порядке» – и тяжело зашагала к нему по поднимающемуся к берегу дну. Высота вертикальной стенки колодца здесь составляла два фута – почти как в бассейне. Халли сняла рюкзак и толкнула его Боуману. Он отставил его в сторону, протянул вперед обе руки. Она уперлась ботинками в скалистую стенку, ухватилась за его запястья, Боуман выдернул ее из воды, как удильщик окуня, взял за талию и поставил на ноги.

Халли сняла маску, он положил ладони ей на плечи и долго смотрел прямо в глаза. Как ни странно, здесь, в суперпещере, на глубине в целую милю, в экспедиции, которая могла принести спасение от смерти миллионам людей, Халли почему-то решила, что он хочет ее поцеловать.

 

17

И, как ни странно, она вдруг поняла, что совсем не против. Да, там, наверху, нарастал кризис. Да, их теперешнее задание было более важным, чем все ее предыдущие дела. И да, они с Боуманом познакомились немногим более суток назад. Но если жизнь чему-то ее и научила, так это тому, что доверять подсказкам интуиции можно. Более того: ими ни в коем случае нельзя пренебрегать. Увольнение из УПРБ послужило ей жестоким уроком. Ранняя смерть отца – тоже. Не то чтобы они не успели насладиться обществом друг друга. Они проводили вместе очень много времени, именно это и сделало его смерть еще горше. Будущее должно было подарить им десятилетия такого общения. Вот только ни время, ни явления природы никому ничего не «должны». Глагол этот применим только к людям – к ней, к ее решениям и поступкам. Больше уроков не требовалось. К тому же – и это самое главное – в пещерах все происходит иначе. По словам старика-курандеро, да и по ее собственному опыту, пещеры, как и великие горы, усиливают чувства. Легкая неприязнь быстро сгущается до ненависти. Расположение тоже может перерасти в нечто большее.

Халли научилась узнавать взгляд мужчины перед первым поцелуем: голодный, испуганный или боготворящий. В глазах Боумана не читалось ни того, ни другого, ни третьего. Он казался серьезным, сосредоточенным, даже невозмутимым. Вдруг до нее дошло: он всего лишь проверяет, не кружится ли у нее голова и не расширены ли зрачки. Наконец, Уил улыбнулся, опустил руки и сделал шаг назад.

– Прекрасно выглядите. Как все прошло?

Халли наклонила голову, прищурилась. Неужели заигрывает? Как давеча в УПРБ, когда он ей подмигнул? Непонятно.

– Без проблем. Потребовалось время, чтобы привыкнуть к индикаторам перед глазами, а в остальном все в порядке. А у вас?

Похоже, Боуман удивился вопросу. Будто для него было неожиданным, что кому-то небезразлично его состояние.

– У меня тоже. Я уже работал с такими ребризерами. А для вас это не обычное погружение в пещере. Очень важно ориентироваться в обстановке.

– То есть может произойти все, что угодно.

– Вот именно.

– Думаю, нам стоит беспокоиться лишь о Рафаэле.

На слове «нам» Халли почувствовала на себе взгляд Боумана, однако никаких возражений в этом взгляде не было.

– Согласен. Он старше остальных и в пещерах работал меньше.

– Кому пришла мысль включить его в группу?

– Настаивал Дэвид Лэйтроп. У них в управлении беспокоились об отношениях с Мексикой. Аргуэльо по силам урегулировать этот вопрос, да и проблемы с местным населением – тоже.

– Его мужеству остается только завидовать.

Разговор оборвался. Пришла очередь Халли заглянуть в глаза Боуману, и вовсе не в поисках признаков головокружения или дезориентации.

– Как я должна была расценивать то ваше подмигивание в УПРБ, мистер Боуман?

– Для вас доктор Боуман, мэм.

Он улыбался.

Отличные зубы, подумала Халли. В былые времена мать не раз повторяла: «Всегда обращай внимание на зубы мужчины, они многое о нем расскажут. Для потомства очень существенны хорошие зубы». Ее мать, заводчица лошадей…

Уил отнесся к вопросу весьма серьезно:

– Скорее всего, это была благодарность. Я думал, что у нас ничего не выйдет. Но вам удалось объединить группу – очень впечатляющее зрелище.

Халли вновь посмотрела ему в глаза и подумала о ледниках – на Аляске, в Альпах и Андах… О древних ледниках, о создаваемой веками темной сини, слишком глубокой и слишком холодной для живых организмов. Теперь, стоя к нему гораздо ближе, она разглядела нечто, ускользнувшее от внимания в прошлый раз – крапинки золота, мерцающие в ледяной синеве. Или это всего лишь игра света, отражение какого-то пещерного кристалла? Халли слегка повернула голову, изменив угол зрения, но золотые крапины не исчезли.

– Почему вы так на меня смотрите?

Действительно, почему?

– Мне показалось, у вас что-то с глазами.

– Мои глаза прекрасно себя чувствуют.

– И выглядят тоже прекрасно.

О чем они говорили? Ах да…

– Значит, благодарность за помощь в создании команды…

– Я был очень вам благодарен. Как и все мы.

– Что-нибудь еще, доктор Боуман?

Полуулыбка, тает лед синих глаз…

– Вы красивая женщина, Халли.

Вы красивая женщина… Такой подход ей знаком: «открытость и честность», притворное равнодушие и невинность. А глянешь глубже – ни открытости, ни честности, сплошная похоть. В словах Боумана она этого не почувствовала. Теперь ход за ней.

– Доктор Боуман, а если я замужем?

– Нет. Не замужем.

Его довольная улыбка ей не понравилась.

– Откуда вы знаете?

– Забыли, что говорил о нас Лэйтроп?

Холосты, одиноки, ни близких, ни детей…

– Забыла. Палка о двух концах, да?

– Вот именно.

Не задумываясь, Халли произнесла:

– Удивительно, что у вас никого нет.

Ответ не заставил себя ждать:

– Не поймите неправильно, но меня ничуть не удивляет, что у вас никого нет.

Наверное, его слова должны были ее задеть, однако она не совсем уловила, что он имеет в виду.

– Почему?

– Из всех женщин, с которыми мне доводилось иметь дело, Халли, вы, пожалуй, самая неконтактная. Вряд ли многие мужчины дерзнут штурмовать эти стены.

Штурмовать эти стены. Она не обиделась. Трудно обижаться на правду.

– Штурмуют не многие. – Холи пожала плечами. – Нет, пытаются, конечно, но… стены то слишком высокие, то слишком крутые, то… – Она пыталась подобрать подходящее слово.

– Неприступные?

Халли кивнула.

– Некоторые относят это к положительным качествам.

Она ждала, надеясь увидеть его реакцию. Ей казалось, будто между ними завис шар из тончайшего хрусталя. Любое неосторожное движение разобьет его вдребезги, а такую вещь, потеряв, уже не вернуть.

Боуман не двинулся с места. Стоял, слегка наклонив голову, едва заметно улыбаясь, и смотрел на нее исподлобья.

Халли сняла шлем, встала на цыпочки (это ей приходилось делать довольно редко), прикоснулась губами к его щеке, отступила на шаг назад и озорно улыбнулась. Он взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев.

Они стояли, глядя друг на друга. На его лице внезапно промелькнуло беспокойство, затем глаза снова смягчились.

Халли заговорила первая:

– По-моему, не очень профессионально.

– Думаю, что… – Он вдруг отвлекся, посмотрел в сторону. – Свет!

– Вот черт!

– Слава богу!

Из воды показался Аргуэльо. Он отдал рюкзак Халли, и Боуман вытянул его из воды. Для этого потребовалось не больше усилий, чем для подъема Халли. Трясущийся и бледный, Аргуэльо снял дыхательный аппарат.

– Проще п-пареной редьки. – Его голос дрожал.

– Проще пареной репы. – Халли похлопала его по плечу.

Аргуэльо поморщился.

– Да. Репы. Разумеется. Я знаю.

– Значит, проблем не было? – Боуман осматривал Аргуэльо так же, как перед этим осмотрел Халли.

– Почти. Я, конечно, нырял, но не в такой мутной воде, к тому же чуть не потерял веревку. По счастью, быстро его нашел. – Аргуэльо отлично говорил на английском, однако на его речь, обычно грамотную, повлиял стресс от погружения. – Не думал, что будет так холодно.

У Аргуэльо, тощего как гончая, не было ни капли лишнего жира.

– Давайте я согрею чаю, – предложил Боуман. – Глоток живительной влаги никому не повредит.

– Лучше я, а вы занимайтесь водолазами.

Халли установила на плоский камень маленькую альпинистскую плитку, поставила на нее алюминиевый котелок с водой. Шипение плитки в пещере звучало высокой нотой на фоне басов ветра и потоков воды. Пламя горелки под котелком отбрасывало лазурные блики.

Не успела закипеть вода, как, подняв брызги, появился Канер и с трудом пошел к берегу. Аргуэльо принял его рюкзак, а Боуман протянул руки, чтобы помочь ему выйти, и, к удивлению Халли, замычал от натуги.

– А вы тяжелый, – сказал он Канеру.

Мгновение Канер молча смотрел на него, потом снял маску и улыбнулся:

– Наверное, воду впитал. Как губка.

Боуман хмыкнул, и Канер продолжил:

– Это нечто! Я, конечно, участвовал в серьезных погружениях, но сегодняшнее, друзья мои… было бесподобно.

– Ребризер работал нормально?

– О да, прекрасно. Головной дисплей замечательный. Никогда таким не пользовался.

– Чай почти готов! – крикнула Халли.

– У меня в рюкзаке есть немного лекарства, – ответил ей Боуман, все еще стоя рядом с Канером. – Полагаю, нам всем не повредит сделать по глоточку. Оно в красной фляжке.

Она подошла к его рюкзаку, открыла и достала фляжку. Влила по доброй порции напитка в каждую кружку с чаем, добавила сахару, порошка лимонной кислоты и принесла три кружки мужчинам, стоящим у водоема в ожидании Хейта.

– Вот! Подается с улыбкой.

– Спасибо. – Канер подул на горячую жидкость, осторожно глотнул и расширил глаза. – Ого! Спиртное.

Аргуэльо тоже взял кружку, а Боуман от своей отказался.

– Почему бы вам самой не выпить? – предложил он Халли.

– Там есть еще.

– Он уже должен быть здесь. – Боуман смотрел на озеро.

– Хейт? Не волнуйтесь. Среди нас всех у него, наверное, самый большой опыт погружения в пещерах.

Халли понимала, что Боуман не пьет, на случай если ему придется снова нырять. Она взяла кружку и отпила шипучий чай. Он взорвался у нее во рту, обжег язык и проложил горячую дорожку к желудку.

– Ух ты! А напиток-то крепкий.

– Еще бы, – отозвался Боуман. – Настоящий флотский ром.

– Если бы я знала, налила бы поменьше.

– Хорошо бодрит, – вставил Канер, осторожно прихлебывая. – То что доктор прописал.

Боуман посмотрел на часы.

– По моим расчетам, он опаздывает на десять минут.

– Уил, Хейт на самом деле… – начала было Халли, но не договорила. Ее саму уже терзало беспокойство.

– Я знаю, что он опытный. Поэтому его отсутствие еще больше меня тревожит.

Пришлось признать, что Боуман прав. И все-таки погружение было относительно несложным, если так вообще можно назвать любое погружение в пещере. Понятно, узкий коридор и плохая видимость, однако Хейту не раз доводилось работать в гораздо худших условиях.

Боуман взял дыхательный аппарат.

– Я возвращаюсь. Вы оставайтесь здесь. Если я не вернусь, меня не искать. Экспедицию возглавит Халли.

– Боуман. – Халли сделала шаг вперед. – Я тоже иду. У вас должен быть напарник.

– Это не касается спасательных работ в пещерах. И подъема тел. По регламенту эти операции производятся в одиночку. Двое водолазов удваивают вероятность возникновения проблем. Сами знаете.

Он был прав. Халли отступила.

– Всем все понятно? – Голос Боумана звучал резко.

Каждый озвучил утвердительный ответ. Только Аргуэльо поднял руку.

– Я вас понял, но у меня один неприятный вопрос. Если вы не вернетесь, значит, по всей вероятности, вы утонули в туннеле. Как же в таком случае мы проделаем обратный путь?

– Вам придется вытащить меня. И Рона тоже, если дойдет до этого. Ясно?

Боуман надел снаряжение и вошел в воду. Все наблюдали, как он погрузился, свет от фонарей на его шлеме быстро потускнел и исчез вдали. У Халли упало сердце.

Они уселись на камнях и отключили фонари, чтобы сэкономить заряд батарей.

– Молю бога, чтобы с молодым человеком ничего не случилось, – сдавленным голосом произнес Канер. – Он немного грубоват, но очень к себе располагает.

– Хейт совершал погружения в самых сложных пещерах страны, – напомнила Халли. – Наверное, он просто не торопится, развлекается с новой игрушкой – ребризером.

Несколько минут все сидели молча. Халли достала из кармана «Сникерс», развернула и разломила на три части. Не включая свет, подошла к Аргуэльо. Двигалась она легко, шум ветра и воды заглушал ее шаги.

– Возьмите шоколад, Рафаэль.

– Господи Иисусе! – Аргуэльо от неожиданности подпрыгнул. – Как вы тут оказались?

Она перешла к Канеру, отдала ему кусок и вернулась на свое место.

– Как вы это делаете? – с полным ртом шоколада спросил Аргуэльо.

– Научилась у спелеологов, давно. Вам бы тоже не помешало. Прежде чем выключить фонарь, мысленно делайте «моментальный снимок» обстановки. Сначала трудно, но со временем входит в привычку. Вы удивитесь, в каких подробностях сможете все запоминать, если немного потренируетесь.

– Попробую.

– Здесь это необходимый навык, – добавил Канер.

Они замолчали. Халли слушала, как движется воздух, как течет вода, и чувствовала, что пещера будто обволакивает их. Она знала, что многие считают пещеры мертвым и тихим местом, а они редко бывают тихими и никогда мертвыми. Каждая пещера живет своей жизнью, зачастую странной, это правда, однако странными они кажутся лишь глазу зрителя.

Затем, словно прочитав ее мысли, заговорил Аргуэльо:

– Я рассказывал вам, что многие местные считают пещеры живыми.

– Расскажите мне… нам… что-нибудь еще, – попросил Канер.

– Мне приятен ваш интерес. Обычно ученые не желают слушать такие вещи.

– Поверья существуют тысячи лет. А это что-нибудь да значит, – заметил Канер.

– Безусловно. Итак, куикатеки говорят, что пещеры дышат, и мы в этом убедились. Они имеют циркуляционную систему, что тоже правда. В наших телах циркулирует кровь, в пещерах – обогащенная минералами вода.

Аргуэльо помолчал, прожевал кусочек батончика и продолжил:

– Есть еще кое-что. Согласно поверьям куикатеков, пещеры питаются и выделяют экскременты – то есть еще два научных критерия, позволяющих отнести их к живым организмам.

– Не уверен, что понял вас, – сказал Канер.

– Представьте, что земля – большое яблоко, а пещера – червяк, проедающий в нем туннели. А выделительная система у пещер действительно есть – реки выносят из них все ненужное. И излечивают они себя сами.

Канер кивнул.

– Все правда, если действительно задуматься.

У Халли тоже возник вопрос:

– Это физические характеристики, Рафаэль. А как же остальное? Дух? То, чему дали название Чи Кон Ги-Хао.

– Куикатеки верят, что первые люди вышли на свет из этой пещеры. Из этой и нескольких других. Как мы видели, они приносили жертвы, чтобы ублажить обитающих здесь духов. Веками тут хоронили мертвых – считали, что это приблизит их к живущим в пещере богам.

– Вы сказали «богам» во множественном числе, – заметила Халли. – Значит, Чи Кон Ги-Хао не единственный?

– О нет! Чи Кон подобен Зевсу, он бог всех богов. Существуют и другие, злые и добрые. Для древних людей, населявших эти места, пещера была как рай для нас. И одновременно как ад.

– Значит, демоны и ангелы здесь сосуществуют?

– Верно. В идеальном равновесии. И только курандеро могут их вызвать. Но не каждый курандеро способен вызвать всех богов.

– Тут я вам уже не верю, – сказал Канер.

– Как в белой и черной магии. Некоторые курандеро могут вызывать милосердных богов, чтобы исцелить больных, собрать хороший урожай, благословить брак. Другие – дьяволов, как мы их называем. Чтобы предать анафеме врага, победить захватчиков, обрести власть.

У Халли появился еще один вопрос:

– А как выбирали курандеро?

– Любой, кто желал стать курандеро, сначала подвергался испытаниям. Только прошедшие испытания могли продолжать путь.

– В чем состояли испытания? – спросила Халли.

– Старейшие курандеро заводили претендента глубоко в пещеру. Оставляли одного. Если найдет путь назад – принят. Если нет – нет.

– Как курандеро попадали в пещеру и выбирались обратно? С факелами, как вы нам рассказывали о жертвоприношениях?

– Они не нуждались в факелах, – ответил Аргуэльо.

Халли решила ненадолго оставить этот вопрос.

– Значит, через какое-то время они возвращались и выводили несправившегося из пещеры?

– Те, кто оказался не в силах вернуться, оставались под землей навсегда. В этом состояло испытание.

– Да ладно, Рафаэль, – усмехнулся Канер. – Если бы они так поступали, никаких курандеро не было бы. Никто не может выбраться из пещеры без света.

– Древние записи изобилуют именами тех, кто выдержал испытание, – заявил Аргуэльо.

– Разумеется. В нашей древней мифологии тоже полно историй о существах, которые умели летать, извергали молнии и управляли океанами. Это мифы, их нельзя воспринимать буквально.

– Упомянутые мной записи не мифы, мой друг. Это истинные утверждения.

Канер усмехнулся:

– Откуда вы знаете, Рафаэль? Мы говорим о событиях, которые якобы имели место сотни, а может, и тысячи лет назад.

– Правильно. Однако сегодня такое тоже случается.

Никто не проронил ни слова, и Аргуэльо добавил:

– Случается, друзья мои. Поверьте. Я собственными глазами видел.

Халли вспомнила слова Лэйтропа о том, что Аргуэльо прошел шаманскую подготовку. Она и Канер заговорили одновременно:

– Так вы сами…

Они не успели закончить предложение: услышали всплеск – Боуман возвращался. Все трое включили фонари.

Сначала им показалось, что Боуман один. Затем он положил одну руку на скалистый край водоема, подтянул другую, и появился Рон Хейт. Светловолосая голова свесилась набок. Лицевая часть шлем-маски была разбита. Через нее Халли увидела безжизненные карие глаза.

От присутствия смерти в мозгу словно щелкнул выключатель. Позже будет время плакать, сейчас нужно действовать. Канер и Аргуэльо вытянули тело из воды, положили лицом вниз. Халли сорвала маску, перекатила Хейта на бок, двумя пальцами очистила его дыхательные пути, затем положила на спину и запрокинула голову.

Она делала искусственное дыхание, а Канер – массаж сердца. Рядом стоял охваченный ужасом Аргуэльо.

Боуман принялся помогать, они с Халли работали по очереди. Через десять минут Боуман остановился.

– Всё. Его не вернуть.

Канер поднялся. Халли осталась на коленях, от гипервентиляции кружилась голова. В затуманенном сознании она смотрела на лицо Хейта, пытаясь представить, как такое могло произойти. Внезапно из него вырвался стон.

– Madre de Dios! – Аргуэльо и Канер подпрыгнули.

Халли и Боуман – нет.

– Остаточный воздух в легких, – объяснила Халли. – Перед окоченением мышцы расслабляются, и воздух выходит. – Она повернулась к Боуману. – Что произошло?

– Я обнаружил его в двадцати футах от места, где туннель резко поворачивает вправо.

Аргуэльо тихим голосом прочитал на испанском молитву и сделал какие-то жесты руками над телом Хейта. В глазах Халли эти движения походили на пассы фокусника на эстраде, однако Аргуэльо был предельно серьезен.

– Где его рюкзак? – спросил он.

– Я отрезал его и оставил в туннеле, – ответил Боуман. – С рюкзаком вытаскивать намного тяжелее.

Аргуэльо отошел в сторону и со слезами на глазах смотрел на Хейта. Подошла Халли и тронула его за плечо. Он накрыл своими руками ее ладони и глубоко вздохнул.

– Посмотрите! – Боуман показал разбитую маску. – Вот что его погубило. Лицевая часть треснула, протекла, и он утонул.

– Если бы он использовал обычный дыхательный аппарат, этого бы не случилось, – заметил Канер. – У него был бы загубник регулятора. Даже без маски он смог бы продолжать движение. Видимость в любом случае почти нулевая.

– Как он сломал маску? – спросил Аргуэльо.

– Не знаю. – Боуман, не оставляя попыток разобраться, посмотрел на Канера, фонарь высветил круг на груди пожилого человека. – По плану погружения он должен был идти сразу за вами. Так и было?

Прежде чем ответить, Канер на мгновение задумался.

– Наверное, да. Я зашел первым, как вы приказали. Просто шел вперед, и всё.

– Значит, вы не видели, как Хейт заходил в воду.

– Нет. Говорю, я уже был в воде.

– Вы каким-то образом чувствовали, что он идет следом? Может, он дотрагивался до вашей ноги, чтобы как-то обозначить свое присутствие?

– Нет, не дотрагивался, – в раздумье ответил Канер. – Вероятно, держал дистанцию между нами на случай обвала стенки туннеля.

Боуман кивнул и вновь посмотрел на тело.

– Что вы думаете, Халли? Вы много раз участвовали в спасательных операциях в пещерах.

Все это время она размышляла, как такое могло случиться.

– По-моему, есть только три варианта. Первый – маска сломалась сама. Бывает, хотя и редко. Второй – в одном из относительно широких участков произошло обрушение породы, камень попал в маску и разбил ее. Третий – Хейт налетел на выступ.

– В порядке убывания вероятности?

– Столкновение со скалой – самое вероятное, обрушение – второе, дефект – третье.

– Согласен. Дефект очень маловероятен. Оборудование произведено по военно-техническим условиям, а значит, прошло еще более строгие испытания, чем обычное водолазное снаряжение.

– Ужасно! – В голосе Канера звучал страх, однако он держал себя в руках. – Такой замечательный молодой человек. Перед моим погружением он заметил, что я… волнуюсь, и дважды проверил мой дыхательный аппарат, помог мне успокоиться.

Аргуэльо все никак не мог оторвать взгляд от тела Хейта. Стоял, словно зачарованный, и Халли вдруг увидела, что он дрожит. Возможно, от холода. Или от страха. А может, от того и другого сразу. Боуман тоже это заметил.

– Эл, почему бы вам двоим не пойти к плите и не согреть нам чаю, – предложил Боуман, мотнув головой в сторону «кухонной» зоны. – Думаю, не помешает принять еще спиртного. Мы с Халли скоро к вам присоединимся.

– Хорошая идея, – отозвался Канер и, повернувшись к Аргуэльо, тронул его за локоть. – Идемте. Поможете мне.

Когда они ушли за пределы слышимости, Боуман направил свет фонаря на грудь Халли.

– Какие-нибудь мысли?

– Нет, кроме тех, что я уже озвучила.

– Чтобы сломать маску о выдающийся предмет, нужен сильный удар. – Боуман держал в руках дыхательный аппарат Хейта. – Закаленное четырехмиллиметровое стекло. Используется профессиональными водолазами.

– Вы о чем?

– Вряд ли Хейт стал бы так спешить в туннеле.

Халли покачала головой.

– Не согласна.

– Почему?

– Мне он очень нравился, не подумайте. Однако на меня он произвел впечатление слишком нетерпеливого и импульсивного человека. Я легко могу представить, как он пытался побыстрее пройти дистанцию, тем более что шел замыкающим. Чтобы его не посчитали медлительным или неумелым.

– Вы заметили какие-нибудь выступы, о которые могло разбиться это стекло?

– Видимость здесь почти нулевая. Мы вступаем в контакт лишь с ничтожно малой частью внутренней поверхности туннеля. Там могут быть тысячи выступов.

Подумав, Боуман кивнул.

– Да, верно.

– Чай готов, друзья мои! – крикнул Аргуэльо из кухни.

– Хейт был подготовленным и сильным. Он мог идти очень быстро, – заметила Халли.

– Это правда.

Халли ждала, что Боуман добавит что-нибудь еще, но он молчал. Она перевела взгляд с тела Хейта, на которое смотрела все время, на Боумана. Фонарь осветил его грудь, и в сумраке стало различимым лицо. К своему удивлению, Халли заметила в его глазах слезы. Этот большой мужчина не пытался вытереть их или скрыть. Халли не знала, что сказать. Она глубоко ему сочувствовала. Только что погиб славный молодой человек, за которого Боуман, лидер, нес ответственность. Хотелось протянуть руки и прикоснуться к нему, даже обнять, но что-то ее останавливало. На глаза Халли тоже навернулись слезы, грудь сдавило.

– Нужно идти к остальным. – От волнения голос Боумана прозвучал резко.

– Идите. Я останусь. Хочу немного побыть с ним.

Халли опустилась на колени перед телом Хейта. За недолгое время знакомства он успел ей понравиться; было в нем что-то братское. Она с удовольствием слушала его речь с сильным, тягучим акцентом, его шутки, восхищалась его мастерством при спуске с высоченной скалы.

Одну за другой она подняла его руки – холодные, мертвые и очень тяжелые. Перевернула кисти ладонями вверх и направила на них свет фонаря – сначала на одну, потом на другую. Ни синяков, ни порезов, ни других следов борьбы. Проверила дыхательный аппарат у него на груди, однако признаков повреждения не нашлось.

Ей было не впервой работать с трупами – она участвовала во многих спасательных операциях. Слегка повернув голову Хейта, Халли осмотрела глаза. Широко открытые, выпученные, они были не повреждены. Женщина пробежала пальцами по его лицу и закрыла веки. Его кожа была как белый холодный воск, губы – синевато-серые. Ни единого признака борьбы или травмы, ни ран, ни кровоподтеков. Мертвый, он выглядел еще моложе, чем при жизни.

Слезы неожиданно вновь навернулись на глаза, когда Халли подумала обо всех годах, которые не проживет Рон, о женщинах, которых он не полюбит, о детях, которым не станет отцом, об открытиях, которых не сделает. На секунду она возненавидела пещеру, потом это прошло. Пещера – всего лишь пещера, созданная силой природы, как горы и леса, ни добрая, ни злая. Такая, какая есть – несомненно, опасная, но беспристрастная. Вдруг вспомнился рассказ Аргуэльо, и она подумала: «Так ли это на самом деле?»

Халли взяла в руки маску, чтобы осмотреть раздробленную лицевую часть. Из нее на грудь Хейта неожиданно упал камень. Раньше они его не заметили. Вот и ответ. Осколок породы, о которую разбилась маска. Наверное, Рон со всей силы налетел на скалу, если откололся такой кусок. Ее теория, судя по всему, подтверждалась. Пусть Хейт был ветераном пещерных погружений, он совершил один из бессчетных промахов, которые в условиях с нулевым допуском на ошибку могут привести к гибели.

Халли положила маску рядом с Хейтом. Неправильно оставлять его здесь вот так, нужно чем-то накрыть. Она поднялась, чтобы отыскать что-нибудь подходящее в своем рюкзаке, и налетела на Боумана, который уже вернулся и стоял у нее за спиной. Она не слышала его шагов. Уил принес зеленый непромокаемый коврик, и они вместе укрыли тело Хейта, укрепив края тяжелыми камнями.

– Я хотел бы достойно его похоронить, но у нас нет времени. Мы уже опаздываем.

Халли взяла Боумана за руку. Ладонь была твердой, грубой и на удивление теплой.

– Вы не виноваты.

Он посмотрел ей в глаза, обхватил ее пальцы. Легкий толчок сотряс ее грудь – воздушное чувство, которого она не испытывала уже давно. Ни разу после Редхорса.

– Я знаю, – сказал Боуман. – Но это ничего не меняет.

Она крепче сжала его пальцы.

Пещера испустила низкий, долгий стон, затем раздался грохот – где-то вдали оборвался и раскололся огромный кусок скалы.

 

18

Натан Рейтор, невысокий человек, никогда не обладавший физической силой и выросший в семье с прислугой, терпеть не мог работать. Впрочем, некоторые задачи на других не переложишь. Так что после телеконференции с Дональдом Барнардом Рейтор битый час просидел перед личным компьютером. Ничто не застигло его врасплох, кроме замечания Барнарда, что экспедиция в Мексику вполне может закончиться удачно. О пещерах у Рейтора были довольно скудные познания, о самой команде – еще меньше, однако он не предполагал, что у этого рискованного предприятия есть шансы на успех. У Барнарда, судя по всему, есть некие дополнительные, не известные Рейтору сведения, а это ни в какие рамки не лезет. Загвоздка была еще и в том, что Рейтор не мог поручить данный вопрос никому из своих подхалимов заместителей или специальных помощников. Проблему придется решать лично.

Рейтор дал распоряжение собрать информацию о членах отправленной в пещеру группы. Толстые папки быстро появились на столе – досье на всех, кроме офицера службы безопасности Боумана (если это его настоящее имя), о котором даже лучшие люди Рейтора ничего не нашли. По мере чтения личных дел тревога все сильнее охватывала Рейтора. Он был вовсе не глуп и прекрасно понимал, на что способна группа таких редких специалистов.

Если им удастся добыть уникального экстремофила, и в УПРБ действительно изобретут новый антибиотик, то не Рейтор, а Барнард станет героем дня. Это, конечно, обидно, но еще далеко не самое плохое, что может случиться. Хуже всего будет… об этом лучше даже не думать, с учетом проведенной им и кое-кем из его компаньонов разработки и вложенных денег. Не говоря уже об уровне риска, которому они подвергались. Планы, деньги, подготовка – все это лишь корпус машины. Риск – мотор, приводящий ее в движение. Еще в молодости на Рейтора снизошло прозрение: будешь избегать рисков – окажешься на задворках жизни. С возрастом он постиг и вытекающую мораль: правила придуманы для игр и дураков. Настоящее соперничество дело чрезвычайно серьезное, и самый большой риск в нем – проигрыш.

Как правительственный чиновник, Рейтор пользовался наиболее продвинутыми технологиями (хотя его бесило, что лучшее материальное обеспечение шло министерствам обороны и иностранных дел). Вещи, к которым он имел доступ, были потрясающими.

К ним относилась разработанная агентством национальной безопасности версия Google Earth. На самом деле это «Гугл» слизал программу у АНБ, сляпав ее по разрозненным обрывкам информации. Гугловский вариант никогда не волновал разведчиков – их программа опережала его на три поколения и они имели доступ к таким спутниковым данным, о которых криворуким гугловцам оставалось только мечтать. Даже установленная на компьютере Рейтора неполная версия позволяла разглядеть номерной знак на желтом нью-йоркском такси.

Если бы люди знали…

Рейтор часто развлекался с инструментом наблюдения. Сеть АНБ собирала данные не только со спутников на орбите, но и с наземных камер. Многие из них не скрывают от публики: камеры для фиксации нарушений дорожного движения и краж, камеры наблюдения в тюрьмах, больницах и государственных учреждениях и так далее. Миллионы камер. Общество знает о них. Как и положено стаду, оно согласилось с изменениями в окружающей обстановке без возражений. Ну, проблеяли пару протестов тут и там – кто на них обращает внимание?!

О бессчетном числе других камер люди не знали по двум причинам. Первая – эти устройства появились в результате разработки сверхсекретного проекта ДАРПА под названием «Темный глаз». Однажды тайна будет раскрыта – так всегда случается рано или поздно, – но к тому времени им на смену уже придет новое поколение. Вторая причина в том, что сеть камер скрыта от людских глаз. Их даже и камерами-то не назовешь. Энергопередающие наноботы, способные собираться в микроскопические кристалловидные кластеры. Они фиксируют – и передают – энергию, которая может быть преобразована в изображение. Их легко распространить, они имеют автономное питание и практически неуязвимы.

Изображения, снятые наноботами на нулевом уровне или на небольшой высоте, обновлялись каждые три секунды. Немного повозившись, Рейтор при удачном раскладе мог подглядывать в окна за раздевающимися женщинами, а если удача улыбалась еще больше, то и за тем, что они вытворяют с помощью маленьких аппаратов или больших мужчин. Изображения из нанокамер, вмонтированных в сотовые телефоны и потолки, позволяли ему очутиться в комнате рядом с женщиной. Разумеется, он мог позволить себе – и позволял – красивых женщин, доставлявших невообразимые плотские радости. Но что-то возбуждало его в проникновении в частное пространство людей.

Казалось, достать изображения этой самой Куэва-де-Луз в реальном времени будет просто, но ничего не выходило. Удавалось вычленить такие детальные снимки окружающей территории, что листья на деревьях были видны. Но стоило приблизиться на расстояние примерно четверти мили от входа в пещеру, как экран превращался в россыпь маленьких разрозненных кусочков. Вывести Рейтора из себя всегда было проще простого, и сейчас он едва сдерживался, чтобы не выдрать из клавиатуры шнур и не запустить ею в стену.

Переключившись на Google Images, он нашел несколько более или менее терпимых снимков входа. Вход был огромен. Поезд пройдет, подумал Рейтор. Даже два. Он увеличил масштаб, однако не смог продвинуться вглубь. Увидел лишь смутные очертания гигантских скал и черноту в центре экрана. Обычная картинка, но даже она заставила его содрогнуться.

Ни за какие деньги не согласился бы я там очутиться.

Этим вечером, вместо того чтобы отправиться в свой особняк во Вьенне (Вирджиния), Рейтор отпустил водителя, сказав, что будет работать допоздна и переночует у себя в апартаментах, в министерстве. Он действительно отправился туда, однако не работал, а провел несколько часов за просмотром YouPorn, попивая мартини с «Бифитером». Вскоре после полуночи Рейтор переоделся в повседневную одежду – защитного цвета брюки, клетчатую рубашку, ветровку, полуботинки, – оставил личный и правительственный мобильные телефоны на комоде в спальне, вызвал машину и поехал к мемориалу Линкольна. В этот час на всей территории комплекса, в том числе у монумента Великому Освободителю, всегда было пустынно.

Рейтор выждал несколько минут, огляделся, выбрался из автомобиля и пошел к мемориалу. Между тридцатью шестью мраморными дорическими колоннами – по одной на каждый присоединившийся к моменту смерти Линкольна штат – горели золотые столбы света. В главном зале замерший в снежно-белом мраморе Джорджии гигантский Линкольн пристальным взглядом созерцал дальнюю даль. Рейтор не так уж редко посещал это место, иногда в часы работы, иногда после. Что может быть более естественным, чем патриотичный член кабинета, ищущий вдохновения и наставничества у Великого Освободителя?

Он преодолел пятьдесят восемь ступеней, две из которых знаменовали годы президентства Линкольна, пятьдесят шесть – его возраст в момент убийства, и подошел к основанию памятника. Побродил по мемориалу, убедился, что никого нет, перешел в дальний конец южного зала и остановился с левой стороны в нескольких футах перед выгравированным на стене текстом Геттисбергского послания. Засунул руку в правый карман брюк и нажал кнопку автонабора зашифрованного спутникового телефона. Покупка его у израильтян вылилась в сумму, которую большинство граждан сочло бы целым состоянием, однако израильтяне также предоставили три «зоны нечувствительности», недоступные для станций перехвата АНБ. Рейтору показалось насмешкой высшей степени, что одна из таких зон располагалась здесь, в южной части мемориального комплекса Линкольна, обнесенного гранитными и мраморными стенами в несколько футов толщиной и защищенного массивными бронзовыми балками сверху.

В наушнике-таблетке Рейтор слушал, как устанавливается связь. Затем, глядя на Геттисбергское послание, пробормотал заученный наизусть буквенно-цифровой код. Со стороны казалось, что он просто читает слова послания, как молитву. Именно в этой точке, повернувшись спиной к камерам, он был вне поля зрения служб безопасности.

Несколько секунд щелчков и жужжания – работали программы распознавания голоса и кодов. Затем последовал приятный сигнал – связь установлена.

– У нас проблема, – произнес Рейтор.

– Неужели?

Голос Бернарда Адельгейда всегда вызывал в воображении Рейтора образ ледоруба в действии.

– Барнард доложил О’Нилу, что у экспедиции в пещеру есть шансы.

– Мы предусмотрели эту возможность.

– Да, но в группе человек по фамилии Боуман. Какой-то разведчик, может, служил в «Дельте», не знаю. Огромный рост, очень опасен. Вы в курсе?

– Разумеется. – Пауза. – Думаю, вам следовало знать, что солдаты пользовались женскими гигиеническими принадлежностями.

Рейтор стиснул челюсть. Он будет защищаться.

– Кто мог подумать, что солдаты станут затыкать пулевые раны тампонами?

– Вам следовало подумать. Эта ошибка может обойтись очень дорого. Нашему плану. И вам.

План. Рейтор понимал, что Адельгейд прав. План состоял в том, чтобы снабдить зараженными тампонами китайского производства женщин из низов общества. Тампоны – идеальное средство для передачи инфекции, продаются нестерильными в гипермаркетах. В Китае инфицировать тампоны не составило никакого труда. А женщины… ну, стали бы подобием лабораторных крыс, которые заболевают, а иногда и умирают, во имя дела, приносят пользу обществу, однако ничуть его не волнуют. Распространяя инфекцию, они создали бы ненасытный рынок для древнего антибиотика колистина, запасы которого уже более года производила и накапливала компания «Биохим».

И вдруг сработал закон непредвиденных последствий. Стали заболевать и гибнуть солдаты, использующие зараженные тампоны. По сути, такая вспышка могла быть и к лучшему – продажи колистина только выросли бы. Но смертельные бактерии оказались вовсе не стандартными Acinetobacter baumannii, которыми инфицировали тампоны. Мутировавший монстр чихать хотел на колистин и заживо разъедал людей изнутри.

– Человек по фамилии Боуман не проблема, – заявил Адельгейд.

Желудок Рейтора исполнил сальто.

– Что еще?

– Человек по фамилии Лэйтроп обнаружил утечку из УПРБ.

– Что?! Как?

За молчанием Адельгейда от Рейтора не укрылось презрение к глупости вопроса.

– Действительно, как? Но «как» сейчас не главное. Нужно что-то делать.

– С передачей сообщений?

– Нет. Не с передачей. Она – часть прошлого, которое не изменишь. Это не всё.

О боже.

– Что еще?

– Одной из лабораторий УПРБ неожиданно повезло. Пока полной информацией владеет только один человек – ученый по фамилии Кейси.

Ноги Рейтора подкосились, в голове замелькали мысли.

– С Лэйтропом разбирайтесь вы. Со вторым вопросом мы справимся сами. Позаботимся о бедолаге Кейси и его счастливом открытии.

– Но…

– Грей, – буркнул Адельгейд, и связь оборвалась.

Несколько мгновений Рейтор пялился вдаль невидящим взглядом. Затем очнулся. Окончание разговора с Адельгейдом всегда приносило огромное облегчение. И отключение спутникового телефона тоже – пользоваться им, несмотря на все гарантии, было опасно. Некоторые риски ощущаешь сильнее, чем остальные.

Рейтор продолжал стоять перед панно с Геттисбергским посланием, притворяясь, что читает слова величайшей речи Линкольна. Неожиданно на глаза попалось слово «правительство», и мозг за него зацепился. Натан Рейтор ненавидел правительство. Редко кому удавалось заставить его ощутить свое ничтожество и беспомощность, но правительству – безусловно. Он никогда не забудет публичные унижения, которым подвергся, давая показания как президент «Биохима», ползая – в буквальном смысле – в ногах у этих фальшивых божков-сенаторов, чьи речи перед камерами новостных телепрограмм опускали их (по крайней мере, в его глазах) ниже актеров порнофильмов. Одним из тех сенаторов был Дэвид О’Нил.

С тех пор прошло почти четыре года – столетие по меркам вашингтонской политической жизни. Он и О’Нил «зарыли топор войны» и «достигли соглашения», как называют это подхалимы репортеры. О’Нил «принял его в президентскую команду», а он «оставил предпринимательство, чтобы посвятить себя служению обществу». Рейтор прекрасно знал, что О’Нил позвал его в министерство вовсе не из каких-то там мирных побуждений, он лишь следовал старому афоризму: «Держи друзей близко, а врагов еще ближе». Таковы правила игры в Вашингтоне – как состязание гладиаторов, в котором оба участника понимают: успех зависит от умения в потоке ударов и ложных выпадов предвидеть следующий ход соперника. Или от того, натер ли ты ядом острие своего копья.

«Правительство из народа, созданное народом и для народа». Рейтор сплюнул. Народ… Как там говорил Г. Л. Менкен? «Еще никто не разорился из-за того, что недооценивал интеллект американцев». Точнее не скажешь.

Внезапно Рейтор почувствовал желание отлить. Больше чем желание – крайнюю необходимость, будто кто-то вставил в его член горячую проволоку и проткнул мочевой пузырь.

Черт подери. Джин.

Увеличенная простата и возраст. При движении легкий дискомфорт очень быстро сменялся обжигающей болью. Ему действительно нужно было срочно отлить. Но в этот ночной час туалеты закрыты. Зайти в магазин или на заправку и попроситься в уборную – немыслимо. Обратно до офиса не доехать – так долго терпеть он не сможет. Остается одно. Рискнуть еще раз.

Он огляделся. Ни души. Камеры наблюдения смотрят на статую, не на этот отдаленный, редко посещаемый уголок комплекса. Как ни в чем не бывало, Рейтор вынул правую руку из кармана, потер лицо, сделав вид, что утирает слезы. Расстегнул ширинку, вынул член, расслабился и вздохнул с облегчением. Слабая желтая струйка обрызгала мраморную стену под Геттисбергским посланием и образовала лужицу на белом полу мемориала.

 

19

Как у майора и старшего военврача, у Леноры Стилвелл было собственное автоматизированное рабочее место да еще и с электронной почтой. Командование в конце концов отменило запрет на обмен электронными сообщениями, но за любое упоминание АКБ грозил военный трибунал, проблемы с органами госбезопасности и прочие неприятности. На столе стояла чашка кофе, которая стала для нее такой же частью повседневного антуража, как стетоскоп и белый халат. Который час сейчас в Тампе? Послать сообщение домой можно, конечно, в любое время, но лучше застать Дуга и Дэнни бодрствующими, чтобы пообщаться. Разница в часовых поясах ей известна, она вычисляла время сотни раз, так почему же сейчас у нее не получалось посчитать?

Сегодня пятница. Или нет? Она проверила календарь на наручных часах. Суббота, третье марта. Теперь разница во времени. Тампа на восемь с половиной часов отстает от того места, где сейчас она – на северо-востоке Афганистана. 12.13 ночи в Тероке, значит, это будет… это будет… Черт! Она нахмурилась, закрыла глаза, заставила мозг шевелиться. Ладно, в Тампе 3.43 дня. Дуг на работе, Дэнни работает после школы. В реальном времени не поговорить.

Она уже начала вставать, потом села. Подожди. Попробуй. Когда еще выдастся случай… Она открыла ноутбук, ввела пароли и вошла в программу обмена сообщениями.

привет народ это я. кто-нить дома? что поделываете? Была занята после боя

Ого! Так нельзя. Значит, были жертвы. Для какого-нибудь неизвестного источника это может представлять ценные разведданные. Или как минимум плохие новости для страны. Начнем снова.

привет родные. это я. кто-ниб. дома? как дела ребята? синди вернулась с севера? звтр на рыбалку? как пгд? здесь так себе. Скучаю по вам обоим. Люблю вас.

Она нажала «Отправить» и откинулась на спинку стула. У Дуга айфон, поэтому даже если он и не у компьютера, может ответить. Она смотрела на экран и ждала сигнала входящего сообщения. Прошла целая минута, затем другая; она уже потянулась, чтобы закрыть ноутбук, но тут прозвучала мелодия, и всплыло новое сообщение. Дуг писал, как мирный житель, в чьем распоряжении все время мира, не то что вечно спешащий военный врач, у которого каждая секунда на учете – без запятых, с сокращениями, попирая грамматику.

Ленни!

Ну, наконец-то! Мы волновались. Как же ХОРОШО, что ты написала. Я тебя люблю. И Дэнни тебя любит. Мы скучаем. Знаю, о многом ты говорить не можешь, но судя по новостям, обстановка у вас накаляется. Ладно, отвечу на твои вопросы. Дэнни нервничает, хотя и не признаётся. Вчера приехала Синди. Была в университетах Питтсбурга, Пенсильвании, Ратгерском и Амхерста. Утром забегала к Дэнни. Говорит, больше всего понравился Питт. Завтра на рыбалку не поедем. А насчет погоды… Флорида, сама знаешь!.. У нас заканчиваются продукты, сегодня собираюсь в Макдилл отовариваться. Я тебя люблю. Пиши.

Синди – Синтия Меррит, девушка Дэнни, красивая изящная блондинка, чей голос всегда напоминал Леноре Стилвелл легкий перебор струн арфы. Она хотела стать педиатром и большую часть прошлой недели провела в отъезде – присматривалась к колледжам. Макдилл – авиационная база ВВС Макдилл, расположенная к югу от Тампы. Члены Национальной гвардии имели доступ абсолютно ко всем социальным объектам – продовольственным складам, клиникам, бассейнам.

Не переживай, здесь все хор. мамочка-майор в отл. фрм. С. понрвлся питт. – отлично, П замечат. школа. жаль что не рыбачите L сзн тарпона в рзгре. не теряйте врм. как твой бег?

Она отправила сообщение, потеребила мочку уха, ожидая ответ, поискала в столе «Баттерфингер», не нашла. Не забыть попросить Дуга прислать еще одну коробку. Ленора была одной из тех счастливчиков с ускоренным метаболизмом, который позволял есть все, что ни пожелаешь, и не прибавлять в весе. Проблемой было как раз поддерживать вес. Разумеется, она не объедалась батончиками, но один в день никому не повредит.

Любимая,

Мы не рыбачим, потому что одному из двигателей нужен ремонт, а обоим винтам – балансировка. За меня не волнуйся, вчера прошел 12 миль, все еще работаю над увеличением дистанции. До марафона 4 недели, должен успеть.

В общем, мне пора бежать в магазин, чтобы успеть вернуться и приготовить ужин. И не волнуйся, «Баттерфингеры» куплю.

Ленора рассмеялась. Они достаточно долго прожили вместе и частенько читали мысли друг друга. Еще немного, и они станут похожими внешне.

ОК, беги.

Люблю, скучаю 24/7

Ленни

Она собралась было отправить сообщение и вдруг ощутила такой прилив адреналина, что ахнула. Магазин!

О боже! Она удалила последнее слово и яростно застучала по клавишам:

держись подальше от макдилла. возможна биол. опасность. ходи в обычный магазин. не переспрашивай. Ответь.

Она вновь остановилась. Я не вправе этого говорить. Информация об АКБ сверхсекретная, разглашению не подлежит. Цензура не пропустит, и штабные крысы будут тут как тут. Дуг все равно не получит это сообщение.

Как врач и как хирург, к тому же работающий в районе боевых действий, она умела держать себя в руках. Однако сейчас легко распознала в себе симптомы зарождающейся паники: ускоренное дыхание, головокружение, дрожь от переизбытка адреналина.

Тебе ничего не известно о проблемах в Макдилле.

Но и об их отсутствии – тоже.

Ему нельзя туда. Продукты не стоят такого риска.

Как его остановить?

Стилвелл почти физически ощущала, как на другой стороне Земли Дуг ждет ответ. Если пройдет слишком много времени, он может решить, что ей пришлось прервать связь из-за какого-нибудь срочного дела. Она закрыла глаза, попыталась успокоиться, привела в порядок мысли. И кое-что придумала.

Дорогой,

Я бы хотела, чтобы с сегодняшнего дня и пока я не вернусь, ты отоваривался в «Пабликсе». Они отдают 10 % прибыли нуждающимся семьям. Как понял?

Ленора отправила сообщение и покачала головой. Как понял? Докатилась до военного жаргона.

Через мгновение пришел ответ.

Любимая,

Прости, это невозможно. Деньги нужны на ремонт лодки – тянуть больше некуда. К тому же мы копим на отпуск после твоего возвращения. Ты ведь в курсе. Но знаешь что? Проще отовариваться на складе и самому отдавать 10 % в тот семейный фонд. Еще и в выигрыше останемся. Ладно… мне пора. Я тебя люблю. Попробую завтра позвонить. Или напишу.

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Нет. Нет. Она яростно застучала по клавишам. Печатала прописными буквами. Может, удастся остановить его.

НЕТ. ТЫ НЕ ПНЯЛ. ТБЕ НЛЬЗЯ ТУДА. ЗРЗА]

Она замерла. Спешить ни к чему. В панике руки ее не слушались. Дуг, наверное, уже ушел. А в таком сообщении, даже если перед отправкой его изменить, армейская цензурная программа обнаружит избыточное количество отклонений и направит на проверку эксперту. А потом… наступит час расплаты. Придется иметь дело с гнусными крысами из внутренней безопасности, которые с удовольствием пройдут по головам других военнослужащих ради своей карьеры. Этого допустить нельзя. У нее слишком много работы.

Дуг и Дэнни ходят на базу… Эта мысль отводила заботу о профессиональной дисциплине на задней план. Ленора откинулась на спинку стула и, обхватив себя левой рукой, кусала костяшки пальцев правой.

Несколько минут спустя раздался очень осторожный стук по фанерной двери ее кабинета, больше похожего на чулан. Она взяла себя в руки и произнесла ровным голосом:

– Войдите.

В дверях появилась голова. Прелестная молоденькая медсестра из Бруклина. Это Стилвелл помнила, а имя – нет. Хотя знала. Плохой знак.

Она улыбнулась и выжидающе посмотрела на девушку.

– Мэм, вас вызывают. – Приглушенный голос из-под шлема защитного костюма.

– Скажите, что я занята. Мне нужно еще несколько минут, чтобы закончить здесь с бумагами.

– Э-э… мэм, я пыталась. Но это полковник, мэм. Говорит, вы знаете о его визите. Приказал немедленно вас найти.

При слове «немедленно» лицо медсестры сморщилось, будто ей в рот попало что-то кислое.

Штабная крыса. Проклятье. Совсем забыла о вчерашнем разговоре. Или это было позавчера? Или на прошлой неделе? Вспомнить не получалось. Он вроде собирался приехать в четверг. А сегодня уже суббота. Что за черт? Полковники не подстраивают свои расписания под майоров. Приехал, и с ним придется общаться.

– Хорошо. Он где-то здесь, в здании?

– Нет, мэм. Не думаю, что он захочет войти. Даже в защитном костюме.

– Он что, в костюме? Вне помещения? Ладно, спасибо, что сказали.

– Да, мэм.

Симпатичная медсестра удалилась, оставив дверь приоткрытой. Стилвелл встала, потерла ладонями лицо, пытаясь хоть немного снять усталость, и пошла на сестринский пост к телефону.

– Стилвелл.

– Майор, это полковник Мосур.

Тон натянутый и официальный, искаженный под колпаком костюма голос. Злится, потому что какой-то генерал отправил его сюда. И намерен оторваться на нижестоящих. Зачем-то вырядился в защитный костюм, даже не зайдя в санчасть.

– Я уведомлял вас о расчетном времени своего прибытия, майор. Произошли некоторые изменения. Ваши сотрудники передавали?

– Нет, полковник.

– Очень плохо. Я давал распоряжение своим сотрудникам сообщить вам.

Кто бы сомневался, штабная крыса. Здесь требуется упреждающий удар.

– Полковник, ничего личного, но мне нужно просмотреть бумаги еще четырех пациентов. Вопрос может подождать?

– Боюсь, что нет. Как я понимаю, вы отказались использовать комплект Умберто-Браво-Заир-дефис-четыре?

– Совершенно верно.

– Вам следует надеть его немедленно, майор. Полагаю, вам известно, что при карантине четвертого уровня регламент ЗОМП предусматривает обязательное использование всем медицинским персоналом комплекта Умберто-Браво-Заир-дефис-четыре в местах присутствия патогена.

– Спасибо за заботу, полковник. Мне пора…

– Майор Стилвелл, это не просьба. – Полковник Мосур разговаривал, как один из ее школьных учителей, маленький озлобленный человечек, чьей единственной целью в жизни было заставить других дрожать от страха. – Это приказ старшего по званию.

Ленора сделала глубокий вдох, стараясь не потерять самообладание.

– Полковник, наши мальчишки воюют каждый день без волшебных костюмов. Я не могу их лечить, вырядившись в костюм. И я уверена, вам известно, что пункт «б» раздела четыре приказа по части номер семнадцать гласит: в ситуациях, затрагивающих здоровье личного состава, полномочия ответственного медицинского работника имеют приоритет перед всеми остальными. Мне нужно идти.

Достаточно, сказала она себе, но не смогла остановиться:

– Знаете, только что умер солдат, и мне необходимо оформить документы, чтобы его семья смогла получить жалкое пособие, которое армия считает достаточным для родителей, потерявших на войне сына, и если не будет хватать хоть одной бумажки – пусть самой незначительной, – с этим пособием они могут распрощаться. Впрочем, все равно спасибо за заботу.

Стилвелл положила трубку, тряхнула головой.

Ваше имя, сержант.

Даниэль, мэм. Уайман.

Если представить, что один из тех парней – ее Дэнни, чего бы ожидала она от врача? Ответ был очевиден, по крайней мере для нее. Добровольцы, сержанты и капралы, медсестры, лаборанты и пара фельдшеров – все, кто помогал в медсанчасти, носили костюмы, и она была рада, что они защищены. Однако немыслимо не иметь возможности напрямую говорить с этими парнями, смотреть, прикасаться к ним, слышать их неискаженные голоса.

Вскоре после смерти Уаймана Стилвелл поселилась в закрытом на карантин госпитале, спала урывками на раскладушке, перебивалась в основном кофе и приготовленной в микроволновке едой, которую обычно давали только пациентам. В течение последних пятидесяти часов ей так и не удалось как следует поспать, и она начинала чувствовать, что силы вот-вот иссякнут.

Раньше Ленора уже испытывала такое изнурение – после окончания медицинского факультета, во времена интернатуры, а затем и при прохождении резидентуры. В те дни она, случалось, работала по девяносто часов кряду. Тогда она была моложе. Впрочем, и сейчас, пока не исчерпаны запасы энергии, держаться можно довольно долго.

Но что потом, спрашивала себя Стилвелл, наливая крепкого черного кофе из кофеварки на сестринском посту. Довольно долго – это сколько? Так не может продолжаться бесконечно. Пришлют других военных врачей, но они будут чужими для этих мальчишек в палатах, а скафандры только заставят солдат почувствовать себя еще более одинокими.

С этим ничего не поделаешь. Зато она могла назначать колистин, пока не иссякли поставки, могла снимать боль, разговаривать с ними, держать их за руки, подбадривать.

А как же ты, доктор Стилвелл? Ты в самом деле считаешь, что каким-то чудесным образом неуязвима для заразы?

Ведь я ее не подхватила, так?

Всего лишь вопрос времени. Сама знаешь.

Ничего я не знаю. Если бы мне было суждено заразиться, уже заразилась бы.

Спустись с луны. Просто ты женщина, а женская иммунная система сильнее мужской. Об этом говорили на одной из первых лекций по инфекционным болезням. Помнишь, как все студентки в классе показывали языки парням?

Может, помню. А может, и нет. Знаешь, все это не важно.

Да. Важны только они. И ни одна мерзкая штабная крыса не встанет между мной и этими солдатами.

Заметано, майор.

 

20

Барнард никогда не высыпался как следует в этих похожих на мотельные номерах, которые теперь имелись во всех учреждениях, связанных с внутренней безопасностью. По статусу ему выделили достаточно удобную комнату в приятной цветовой гамме, с двуспальной кроватью и отдельной ванной. Но это был не дом, и рядом не спала худенькая и теплая Люсьенна.

Он принял душ, побрился, надел свежую одежду, выпил кофе и отправился вниз, в «Дельта-17». С утра ему позвонил Лу Кейси: есть хорошие новости. Слишком долго объяснять по телефону, сказал он, спустись и посмотри сам.

К этому походу большинство людей отнеслось бы со страхом, однако Барнард больше боялся тех казавшихся ему бесконечными периодов между его нечастыми визитами в лаборатории УБЗ-4. Он всегда ощущал притяжение лабораторий, особенно четвертого уровня опасности, где обитали самые опасные патогены. Ничто на земле не могло сравниться с пребыванием рядом с ними. Как-то раз ему пришло в голову, что укротители львов, наверное, испытывают нечто подобное, но даже у них напряжение меньше. Львов ты хотя бы видишь. И дрессируешь. Таких монстров, как заирский вирус Эбола…

Миновав первый шлюзовой отсек и пост проверки безопасности, он зашел в пункт снабжения за свежим голубым халатом, бахилами, резиновыми перчатками и респиратором третьего уровня биозащиты.

УПРБ, как все учреждения, работающие с опасными патогенами, имело несколько уровней защиты. На первом, самом верхнем, где Барнард только что получил облачение, опасных лабораторий и экспериментальных установок не было. Этот уровень предназначался в основном для досмотра и административных функций; даже лабораториям, имеющим дело с самыми редкими микробами, нужна кое-какая бюрократическая поддержка.

Пунктов доступа и покидания было всего два, через один из них Барнард прошел сегодня и во время предыдущего визита с Халли. На лифте он спустился мимо уровней 2 и 3 на самый нижний, самый опасный и с самым ограниченным доступом: уровень биологической защиты 4. По пути к последнему пункту перехода ощутил знакомые симптомы: дыхание и пульс участились, обострилось чувство ориентации в пространстве, стали чутче зрение и слух.

Спускаясь сюда, Барнард всегда вспоминал известное высказывание Уинстона Черчилля: нет более восхитительного чувства, чем то, которое испытываешь после чьей-нибудь неудачной попытки тебя подстрелить. Его собственный опыт во Вьетнаме подтвердил – в определенной мере – истинность этих слов. Черчилль провел под обстрелом несколько недель. Барнард – двадцать шесть месяцев. Приятное возбуждение быстро сквашивалось и переходило в отравляющее разум отчаяние.

В конце первой командировки он не собирался возвращаться в эту страну. На родине он будет в целости и сохранности, а его разум, если и не останется совсем невредимым, то как минимум не разрушится окончательно. Несколько дней Барнард провел в Сайгоне: оформлял документы на убытие в Штаты, спал на чистых простынях, пил хороший шотландский виски, поглощал бифштексы с кровью и салаты из зелени. На второй день мясо надоело, но овощами, свежим салатом, сочными томатами, хрустящей морковью – всем этим он никак не мог насытиться. Как и скотчем. На третий день Барнард проснулся поздно, полчаса принимал душ, съел чудесный завтрак из бекона, пяти яиц и тоста. После полудня он уже сидел в баре отеля «Интерконтиненталь» и наслаждался третьей порцией двойного «Чиваса».

С обеих сторон от него за барной стойкой расположились контрактники с говяжьими телами и упитанные представители тылового эшелона – в своей пошитой по заказу форме они напоминали сардельки. Многие тыловые крысы сидели в компании красивых проституток, от которых несло дешевыми духами. Еще не было и трех часов дня, а шум вокруг стоял как в новогоднюю ночь: все пили, орали, хлопали друг друга по плечам.

В баре на стене висело треснутое зеркало. Барнард посмотрел на себя – чистая отутюженная форма, густой загар, изможденное лицо с запавшими глазами и желтыми зубами. В начале командировки он носил рубашки 18-го размера – на здоровяка-футболиста, – а сейчас тощая шея торчала из воротника как соломинка в стакане. Если не считать шлюх, в баре он был единственным худощавым человеком.

Вокруг ухмылялись свиноподобные лица, колыхались жирные тела, орали бармены, тонкими визгливыми голосами хохотали шлюхи, и Барнард вдруг почувствовал, что вот-вот выблюет «Чивас Ригал» прямо на барную стойку. Глаза затуманились, он едва сдерживался, чтобы не выхватить кольт 45-го калибра – носимый против правил, но и черт с ними, он больше не ходит безоружным, – и не начать дырявить белые рожи.

Он успел выскочить из отеля и завернуть за ближайший угол. Прохожие шли мимо, не обращая на него ни малейшего внимания. Блюющие пьяные американцы стали в Сайгоне такой же обыденностью, как и пресловутые крысы размером с кошку.

На следующий день больной, но трезвый Барнард явился к офицеру, ответственному за возвращение военнослужащих с заморских территорий, и объявил о своем желании остаться еще на один срок. Пухлый майор долго пялился на него из-за шикарного стола красного дерева, экспроприированного в сайгонской полиции.

– Вы пьяны, Брайнард?

Он взглянул на часы: одиннадцать утра.

– Барнард, сэр. Никак нет, сэр. Уже не пьян.

– Наркотики?

– Нет, сэр.

Майор зажег сигару, предложил Барнарду; тот отказался, едва справившись с приступом тошноты.

– Высшее образование?

– Да, сэр.

– Где получили?

– Университет штата Вирджиния, сэр.

– Вневойсковая подготовка офицеров резерва?

– Да, сэр.

– Чем собираетесь заниматься на родине?

– Еще не знаю, сэр.

– Карьера военного вас не интересует, судя по всему?

– Никоим образом, сэр. Не примите за неуважение.

Майор подался вперед, пуговицы едва удерживали натянувшуюся на брюхе рубашку.

– Так какого хрена ты собрался здесь оставаться? Выслуживаться для очередного звания тебе нет необходимости. Что ты удумал?

Этот всплеск эмоций был понятен Барнарду, и он не стал принимать выпад на свой счет – майор тыловой службы всего лишь испытывал угрызения совести.

– Не будь идиотом, Брайнард. Тебе этого не нужно!

В то время ему было двадцать три, и он знал, что не понимает многих вещей. Но он не мог вернуться домой, пока те, кто ему небезразличен, оставались там. Избежать гибели, уехав на родину? Никудышный был бы обмен: осмысленная смерть здесь, среди своих, или бестолковая смерть от револьвера или веревки дома.

– Нет, нужно…

Барнард посмотрел в огромное, во всю стену, окно кабинета. Он не видел гор и своих сослуживцев, однако мог их чувствовать. Его влекло, как стоящего по пояс в море отливным течением.

– Сэр.

В начале карьеры в ЦКЗ он долгие годы провел в лабораториях УБЗ-3 и УБЗ-4, имея дело с самыми страшными демонами мира микробов: стрептококками группы А, чумной палочкой, бациллами сибирской язвы, заирским вирусом Эбола и другими. Когда с течением времени его повысили, он уже не работал в лабораториях и понимал, что с таким опытом сослужит лучшую службу на посту руководителя группы, а затем и директора. Однако его никогда не отпускало чувство вины, схожее с тем, что он испытал в тот день в Сайгоне. Словно он был связан с четвертым уровнем длинным эластичным шнуром, который лишь растягивается, но не отцепляется; Барнард расслаблялся, только когда находился там, со своими людьми и с «демонами».

Он зашел в маленькую, безупречно чистую раздевалку со стенами и потолком из нержавеющей стали, разделся донага, повесил одежду и голубой лабораторный халат в шкафчик. Положил на полку кольца и часы. Затем помылся в душе дезинфицирующим средством «Биодин», пока не истекли полные пять минут и не сработал таймер. В следующем помещении вытерся насухо полотенцем и надел стерильную форму хирурга, в том числе полиэтиленовые бахилы и перчатки из латекса. Миновал еще один массивный люк из нержавеющей стали с автоматически блокирующимися герметичными уплотнениями. За ним располагалась зона рабочего взаимодействия – место, где исследователи отдыхали, вели записи, разговаривали о том, что происходит в лаборатории. Сейчас здесь было пусто. После очередного шлюзового отсека шло помещение, в котором с прочных вмонтированных в потолок крючков огромными синими трупами свисали костюмы УБЗ-4. На одном из костюмов на спине черными буквами было напечатано «Барнард».

Он снял объемистый костюм с крючка, расстегнул тугую пластмассовую молнию, проходящую по диагонали от левого плеча до правого бедра, поочередно вставил обе ноги в брючины, надел пристегнутые желтые резиновые ботинки, поднял костюм, всунул в рукава сначала левую, затем правую руки. Застегнул молнию до точки замыкания на левом плече, накрыл сверху клапаном, крепящимся лентой велкро – «липучкой». За спиной свешивался прозрачный пластиковый колпак. Барнард натянул колпак на голову и закрыл на молнию, проходящую на 180 градусов слева направо в месте соединения с основной частью костюма. Нажал выключатель на пульте управления, прикрепленном к левому бедру костюма, и подождал, пока воздушный блок системы ИСОЖ не надул костюм. Пока давление в костюме выше давления внешней среды, патогены не проникнут внутрь, даже если костюм повредится. Работающий от батареи воздушный блок также обеспечивал подачу четырежды очищенной высокоэффективным фильтром газовой смеси из желтого баллона сверхвысокого давления, содержащего 20 кубических футов сжатого воздуха. Размером и формой баллон напоминал термос и весил четыре фунта. При входе в лабораторию его следовало подсоединить к воздушному шлангу на правом плече.

Барнард постоял еще две минуты, проверил поток воздуха и наддув, убедился в целостности костюма. Затем прошел очередной шлюзовой отсек, конструкцией напоминающий водонепроницаемую переборку подводной лодки. Надавил слева направо на задвижку, повернул против часовой стрелки большое стальное колесо, потянул на себя вторую задвижку, открыл дверь в переборке, шагнул внутрь и повторил действия в обратном порядке.

Барнард стоял в маленьком помещении с решетчатым полом и стенами из бесшовной нержавеющей стали, из которых выступало множество штуцеров. Нажав красную кнопку размером с пончик (в зоне УБЗ-4 габариты всех предметов превышали обычные – для компенсации мелкой моторики), он стал на два белых отпечатка ног посередине решетчатого пола. Сверху и с четырех сторон выбросились плотные струи обеззараживающего раствора. Барнард поднял руки над головой, будто готовясь нырнуть в воду, несколько раз медленно повернулся вокруг, подставляя каждый квадратный миллиметр поверхности под струи, по цвету и вязкости напоминающие антифриз. Поочередно поднял ноги, чтобы облить ступни. Жидкость сквозь решетку стекала в сборные резервуары. Через две минуты струи отключились, и в течение следующих трех минут мощные вентиляторы потоком теплого воздуха осушали костюм.

На дальней стене находилась еще одна большая красная кнопка, рядом с ней – два светодиода, красный и зеленый. Он нажал кнопку и стал ждать. Дверь из нержавеющей стали сдвинулась справа налево, и Барнард шагнул сквозь проем. Дверь быстро закрылась, надулись воздухонепроницаемые уплотнения.

Он оказался в одном из самых смертоносных мест на земле. Разрыв с булавочную головку в костюме для любого из имеющихся здесь патогенов будет все равно что отрытая нараспашку дверь. Если после такого разрыва вдруг нарушится избыточное давление в костюме, миллионы патогенов хлынут внутрь, и он умрет одной из самых страшных смертей, меньше чем за неделю.

Лаборатории УБЗ-4 были, как правило, небольшими – из-за чрезмерно дорогого строительства и содержания. Это касалось не только самих лабораторий, но и всех систем безопасности и герметизации, сбора и распределения воздуха и жидкостей, обеспечения отказоустойчивости, а также сверхсложного оборудования, например, растровых электронных микроскопов. Каждый квадратный фут лабораторного пространства стоил две тысячи долларов и требовал пятнадцати дополнительных квадратных футов для установки побочного оборудования, той же стоимостью. Таким образом, для лаборатории площадью в одну тысячу квадратных футов нужно было еще пятнадцать тысяч квадратных футов для вспомогательных работ, и общая стоимость составляла тридцать два миллиона долларов. Дороже чем космический челнок – если сравнивать стоимость единицы площади.

По обеим сторонам помещения были установлены рабочие столы из нержавеющей стали высотой по пояс. На них лежали необычные измерительные приборы, прозрачные ящики, лотки с культурами. Над столами вентиляторы в алюминиевых кожухах непрерывно вытягивали воздух, поддерживая в лаборатории отрицательное давление. За одной из стоек работала Эвви Флеммер.

– Что-то ты долго. – Голос Кейси приглушал пластиковый колпак. – Повернись, я тебя подключу.

– Совсем разучился надевать костюм, – смущенно отозвался Барнард. – Спускаюсь сюда не так часто, как хотел бы. Утратил навыки.

Он подождал, пока Кейси подключал желтый, подвешенный к потолку шланг от встроенной системы подачи дыхательного воздуха. Хорошенько изогнувшись, это можно сделать самостоятельно, однако намного легче, если тебе помогают. Самоблокирующаяся втулка соединилась с кольцевым клапаном на спине у правого плеча. Как только она встала на место, Кейси нажал на ручку клапана, открыв доступ воздуха, а затем отключил воздушный блок системы ИСОЖ.

– Говоришь, появилось что-то обнадеживающее?

– Да. Подойди сюда, – сказал Кейси, подвигаясь к электронному микроскопу.

Прибор представлял собой белую трубу длиной восемь футов, ощетинившуюся многочисленными выступами, ручками управления и деталями. У основания располагался смотровой экран размером двенадцать на двенадцать дюймов и бинокулярный увеличитель, как у обычных микроскопов. Барнард склонился над экраном. При помощи мощного манипулятора и шкальных дисков размером с печенье Кейси поправил настройки. Оба ученых оставались на ногах. Стульев и табуреток в лабораториях УБЗ-4 не предусматривалось: сидеть в защитных костюмах неудобно.

– Вот. Наша новая АКБ.

Кейси двигал ручки управления, и на экране все четче проявлялось изображение. За годы работы Барнард видел тысячи микробов и до сих пор удивлялся их красоте. В детстве у него был калейдоскоп – трубочка, при вращении которой цветные кусочки стекла перегруппировывались в изумительные узоры. Когда он описывал видимый в микроскоп мир другим людям, наилучшей аналогией, приходившей на ум, представлялся калейдоскоп. Но действительность поражала куда больше: неземная красота, все цвета спектра и все формы, которые только можно представить. Творение Бога… или Дьявола. Стрептококки – горящие красные солнца на фоне желтого, как сливочное масло, неба. Нейссерия гонореи – золотые шары с развевающимися золотыми волокнами, напоминающими волосы утопленницы. Дифтерийная коринебактерия – изящные зеленые палочки с бордовыми наконечниками, их скопления будто клумбы с тюльпанами.

Изображение обрело резкость, и Барнард разглядел полдесятка продолговатых объектов с гладкими белыми контурами и насыщенно-красными, как бургундское вино, тельцами. Глубина окраски усиливалась к центру, где цвет был уже черным. Если это увеличенное в миллион раз изображение вставить в рамку и повесить на стену, оно вполне могло бы принадлежать кисти де Кунинга или даже Ван Гога – в самые остродраматические моменты жизни.

– А теперь то, что я хотел показать.

Изображение изменилось – на экране возникли вытянутые фигуры самого насыщенного лилового цвета, белые по периметру. К центру тон сгущался, однако приобретал не черный, как на предыдущей картинке, а красноватый оттенок. Белые контуры были не гладкие и цельные, а зазубренные и растрескавшиеся.

– Вы взломали генетический код? – В костюме Барнард разговаривал как из шкафа, но возбуждение в его голосе было трудно не заметить.

– Именно!

– Как?

– Нарушили оболочку. Взяли митохондриальный материал и сломали защиту, чтобы добраться до генов.

– В чем же состоит «но»? Если бы его не было, мы с тобой уже отплясывали бы у меня в кабинете…

– «Но» заключается в том, что мы сами не поняли, как это получилось. Ты ведь знаешь, игры с генами плохо заканчиваются.

– Все равно что делать операции на мозге отбойным молотком.

– Ага. Хитрость в том, чтобы не порушить все на корню.

– Итак, что у нас по срокам?

– Чтобы проделать это еще раз? Если смотреть реалистично, дня два. Может, три.

Барнард разинул рот. В последнее время он слышал только плохие новости и уже был готов к тому, что Кейси заговорит о неделях и даже месяцах.

– Ей-богу, Лу. Это невероятно! Можно доложить президенту?

– Ну, не хотел бы я наобещать и не выполнить… Хотя… Думаю, доложить можно. Достаточно хорошая новость для тебя?

– Более чем.

– Это лишь начало, Дон. Нам еще работать и работать.

– Понимаю, но с учетом того, что ты показал, мы сделали огромный шаг вперед.

– Да. Полагаю, что так.

Кейси подавил улыбку, но его глаза сияли. Барнард был привязан к Кейси – почти как к своим товарищам во Вьетнаме. Он с удовольствием остался бы здесь до конца смены, да не одной. Однако ему предстояло доложить новости. К тому же он прекрасно понимал, что своим директорским присутствием отвлекает сотрудников от работы. И все равно не хотел уходить. Наверху, у себя в кабинете, где из окон лился солнечный свет, в костюме-тройке он чувствовал себя не на месте. Здесь, внизу, было хорошо. Смертельно опасно, но хорошо.

Он улыбнулся, потрепал Кейси по плечу – рукой в прочной резиновой перчатке постучал по его защитному костюму.

– Мне нужно сделать несколько звонков, Лу. Свяжись со мной, как появятся новости.

– Ладно, черт возьми. Теперь иди, сообщи наверх. Поворачивайся, я тебя отключу.

Барнард уже пошел к выходу, затем вдруг остановился.

– Еще кое-что. Чья это заслуга?

Кейси смутился.

– Я так и думал. Отлично, доктор Кейси. Продолжайте в том же духе!

 

21

После того как Халли и Боуман укрыли тело Хейта, группа шла еще двенадцать часов. Каждый участок пути был не похож на другие: грохочущие водопады, блестящие, скользкие как лед склоны, вертикальные поверхности, скопления горных пород, каналы, преодолеть которые можно лишь ползком. С невысоких отвесных скал они спускались по единственной имевшейся девяностометровой веревке, которую нес Боуман. Если вертикальные расстояния были слишком большими, надевали «гекконово снаряжение». В некоторых местах пол пещеры уходил под обширные озера. Приходилось брести по воде или плыть, и тогда Боуман шел вперед с веревкой в руках, а остальные подтягивались сзади. Встречались длинные участки, где расстояние между полом и потолком было таким маленьким, что приходилось снимать рюкзаки и толкать их впереди или тянуть за собой. В других местах с течением веков откалывались и падали огромные фрагменты скал, образуя «сады камней». Как и в первом от входа в пещеру зале, было важно ухитриться и не упасть между глыб. Ходьба по скользким верхушкам, зазубренным или скругленным, требовала исключительной концентрации внимания и изматывала силы.

На вторые сутки к трем часам пополудни даже у Боумана стали подгибаться ноги. Он остановился у единственной потенциальной площадки для отдыха, маленькой и неудобной. Пол здесь имел наклон; места, чтобы всем четверым развернуть спальные мешки, не хватало: восемь квадратных футов, окруженных гигантскими обломками. Узкая щель между ними образовывала выход, и каждый отыскал себе место для спального мешка. Сейчас Халли и остальные стояли на небольшом свободном участке и ковыряли ложками в пакетиках из фольги, доставая кусочки курятины и клецки.

– Очень скверно. – Аргуэльо медленно ворочал ложкой месиво. – Muy malo.

Сначала Халли подумала, речь о еде, но два последних слова подсказали, что он подразумевает нечто другое. Не просто плохое. Очень злое. Пища – не зло.

– Вы о чем?

– О том, что произошло с доктором Хейтом. С Роном.

– Это несчастный случай.

Аргуэльо поднял голову, стараясь не ослепить ее светом фонаря.

– Вы так считаете?

– А вы – нет?

– В пещере присутствует зло, я его ощущаю.

Первым заговорил Канер.

– Как оно ощущается, Рафаэль? – Он с серьезным выражением лица смотрел на Аргуэльо.

– Простите?

– Вы сказали, что ощущаете в пещере зло. Я спрашиваю, как оно ощущается.

– Ах да. Как тошнота, и не только в желудке. Повсюду. Чувство отвращения и слабости. Примерно как при гриппе. Только хуже.

– Вы верите, что пещера – это зло? – В вопросе Канера не было ни тени насмешки или иронии.

– Нет. Не сама пещера. Но в пещере присутствует зло.

– В пещере присутствует опасность, – заметил Канер. – Опасность – это не добро и не зло. Просто опасность. В горах мы говорим об объективных опасностях – погодных условиях или лавинах, над которыми у нас нет власти. То же самое касается пещер. Верно, Халли?

Доктор Лиланд не успела ответить – Аргуэльо ее опередил.

– Мне не дают покоя мысли о тех двух мужчинах, которые пропали здесь во время вашей первой экспедиции. Что с ними произошло? Почему они не вернулись?

– Я уже говорила – мы так и не выяснили.

– Очень жаль.

Она ждала, что Аргуэльо добавит еще что-нибудь, но он молчал.

– Нам нужен отдых. – Боуман более мягким тоном, чем Халли могла бы от него ожидать, призывал их ко сну. – Мы прошли меньше, чем я планировал, однако с учетом обстоятельств я считаю, что дальше идти опасно. Давайте поспим четыре часа, а затем продолжим путь.

– С моей стороны возражений нет, – произнес Аргуэльо. – Мне действительно нужна передышка.

– Спать в пещерах – такое удовольствие, – вздохнул Канер.

Боуман взмахнул рукой:

– Добро пожаловать в «Хилтон Куэва-де-Луз», друзья. Надеюсь, для каждого отыщется номер по вкусу.

Халли выбрала место в сотне футов от площадки, где они ели. Из рюкзака она вынула красную герметично закрытую капсулу размером не больше фонарика, открутила крышку контейнера и вынула содержимое – спрессованный водонепроницаемый спальный мешок. От контакта с воздухом мешок начал расширяться, как впитывающая воду губка. В отличие от губки, он продолжал расти, будто его надувают. Фактически именно это и происходило: нанополимерная начинка втягивала внутрь молекулы азота. Не прошло и двух минут, как мешок разросся и стал напоминать футляр для мумии.

Халли разулась, поставила ботинки слева от мешка. Сняла грязный комбинезон, положила на ботинки. В сыром, но чистом термобелье забралась внутрь. Долго лежала, разглядывая причудливые блики. Как всегда: если необходим сон, уснуть ни за что не удастся. Халли рассматривала фейерверки, возникающие в темноте перед глазами, и с каждой секундой все больше ощущала раздражение, отчего, разумеется, забыться сном было еще труднее. Вскоре донесся храп с той стороны, где устроился на ночлег Канер. Затем стал всхрапывать Аргуэльо – не так часто и в более низкой тональности, чем Канер. Халли ожидала услышать и Боумана, но тщетно.

Одной из причин, не дававших заснуть, были мысли о смерти Хейта, возникающий перед глазами образ не преданного земле тела под зеленым покрывалом. Сейчас оно застыло в трупном окоченении. Завтра начнет разлагаться, если уже не начало. Помимо прочего, погрузиться в сон Халли не позволяли болезненные ощущения в собственном теле. По опыту она знала: в какой бы превосходной физической форме она ни была, на акклиматизацию в пещере, подобной этой, все равно уйдет несколько дней.

Однако существовала и третья причина, по которой она не могла заснуть. Полчаса Халли прислушивалась к храпу Канера и Аргуэльо, дожидаясь, когда те перейдут к фазе быстрого сна. Наконец, она выскользнула из спального мешка и, ориентируясь по сделанному ранее мысленному моментальному снимку, стала прокладывать путь.

Халли двигалась в темноте мягко, плавно, пользуясь тактильными ощущениями и памятью, и не очень-то походила на слепого, пробирающегося ощупью по незнакомым помещениям. Спустя две минуты она уловила едва заметный запах, еще через минуту – легкое дыхание. Она продолжала идти вперед, пробираясь между валунами, пока чья-то рука не схватила ее за лодыжку.

– Халли, – прошептал Боуман.

– Как вы догадались, что это я?

– По запаху. Шли вы тихо, нужно отдать вам должное.

– Вы вообще спите когда-нибудь?

– Немного. А вы?

Он отпустил лодыжку.

– Иногда. Сегодня не получилось.

– У Канера и Аргуэльо, судя по всему, проблем нет.

– Выдохлись.

– Да. Долгий, тяжелый день.

Они помолчали. Боуман лежал, Халли стояла над ним. Оба слушали, как разговаривает пещера: течет вода, шелестит ветер, временами с потолка отдаленного зала с треском откалывается камень. Потом тишина, за ней еще звук, резкий, как выстрел, – камень ударяется о пол. Иногда звук далекий, как хлопок разорвавшегося бумажного пакета, иногда громче – такой, что пол сотрясается. Этот процесс никогда не останавливается – точно так же тело человека сбрасывает отмершие клетки кожи. А где приземлится камень, зависит от везения. Халли знала, что и небольшой осколок, и камень величиной с дом могут в любую минуту упасть на голову.

Канер был прав, говоря об объективных опасностях в горах. В пещерах таких опасностей тоже полно. Камнепад – одна из них, почти то же, что и лавина. На поверхности земли, по крайней мере, можно заметить и обойти стороной лавиноопасные участки. Здесь же главное – не зацикливаться на опасности. Если вам не повезло и вы оказались не в том месте и не в то время, – что ж, остается надеяться, что камень будет достаточно большим и убьет вас быстро.

– Так и будете здесь стоять? – В голосе Боумана слышалась усмешка.

– Не знаю. Тут внизу есть место?

– Полно.

Халли опустилась на колени, ощупала пол пещеры и села рядом с Боуманом. Или скорее протиснулась – между ним и каменной стенкой места было мало. Она даже не могла лечь на спину; пришлось перевернуться на бок, лицом к Боуману.

– Ну, что? Места предостаточно. – Он явно улыбался.

– Для вас, – сказала она.

– Для нас.

– О да, чертовски просторно.

Халли лежала на левом боку, он – на правом, между лицами – фут темноты. Она ощущала тепло его тела и запах, который привел ее сюда, соленый запах кожи с едва заметной примесью чего-то, напоминающего жженый мед. Ей пришлось признать, что запах вовсе не плох. Интересно, чем пахну я? Эту мысль она быстро выкинула из головы.

Критическое расстояние для Халли – минимальное пространство между ней и другим человеком, сократив которое она начинала ощущать неловкость, – было больше, чем для большинства людей. Однако сейчас, лежа рядом с Боуманом в тесноте, как сардины в банке, она была спокойна и расслабленна. И вовсе не заставляла себя раскрепоститься, просто испытывала такое ощущение.

– Мне хочется о вас кое-что узнать, – прошептала она.

– Понимаю.

– Уил, а как ваше полное имя?

– Может, и никак. Слышали об Уилле Роджерсе? Так вот, он просто Уилл.

– Значит, вы просто Уил?

– Нет. Уил – сокращенное от Уиллема.

– Имя скандинавское?

– Вообще-то, среднеанглийское.

– Правда?

– Мой прапрадед в двадцать шестом поколении был солдатом английской армии, стрелком. Участвовал в битве при Азенкуре.

– Теперь понятно, откуда произошла ваша фамилия. Боуман.

– Да.

– Вы не шутите?

– Нисколько. Моя мать очень серьезно относилась к семейной истории.

– Она зашла так далеко в глубь столетий?

– И даже дальше. Хотя до одиннадцатого века архивы скудные.

– Вы вообще откуда?

– Штат Колорадо. Городок Араго. А вы?

– Шарлотсвилль, Вирджиния. Но я не об этом. Мы ведь оба из Вашингтона. Я имею в виду, где вы работаете?

– Неважно. Ничего особенного. Вы не слышали об этом месте.

– Откуда вы знаете?

Боуман вздохнул.

– Предположим, ты идешь обедать в ресторан. Тебя спрашивают, чем занимаешься. Говорю, что не могу сказать. Ладно. От тебя отстают. Но на самом деле просто так не отстанут. Это Вашингтон. Тебя продолжают доставать. Съеден суп, салат. Наполовину покончено со вторым – тебя все достают. Уже не смешно. Они начинают злиться. Считают, что я притворяюсь, морочу голову. Мужчина, женщина – не имеет значения. Ближе к десерту в их глазах читается: «Да пошел он, этот надменный болван».

– Ух ты!

– Что «ух ты»?

– Впервые слышу от вас такую длинную речь.

– Ну… Вы же спросили.

– Значит, вы из спецслужб, занимаетесь тайными операциями? ЦРУ? РУМО? Отряд «Дельта»?

– Я ведь предупредил, что не говорю о работе. Так?

– Конечно. Я всего лишь хотела проверить, как вы поведете себя.

– Да? Ну и?

– Немного запальчиво. Но без осечки.

– Хорошо.

– Почему бы вам не сочинить что-нибудь? Вымышленную жизнь?

– Бессмысленно. «Вымысел» – синоним слова «ложь». Мы допускаем ошибки. К примеру, близкий вдруг обнаружит, что ты с три короба наврал ему о важной части своей жизни… Что бы вы почувствовали на его месте?

– Почувствовала бы, что меня использовали. Оскорбили. Предали.

– Ну вот.

– Вы вправду из Колорадо?

– Да. Моя мама умерла. Отец управляет ранчо.

– Настоящим ранчо?

– Еще каким настоящим. Около трех тысяч акров в графстве Ганнисон. Отец помешан на скотоводстве. Однажды он умрет в седле.

Лошади, подумала она.

– Вы больше любите собак или кошек?

– Кошек – не особенно. Некоторые собаки мне нравятся. Вообще, я больше люблю лошадей.

Да!

– Знаете что? Я тоже.

– В самом деле?

– Угу. У нас конеферма в Вирджинии. Мама занимается разведением племенных лошадей. Я научилась держаться в седле, наверное, раньше, чем ходить.

– Какие породы? Подседельные?

– Подседельные немного туповаты, вы не считаете? У нас в основном морганы и тракененские. Гении на четырех ногах.

– Когда-нибудь работали со стадом на настоящей укрючной лошади?

– Нет.

– Тогда вы не много знаете о подседельных лошадях. А возможно, и о верховой езде.

– А вы брали шестифутовый барьер?

– Нет.

– Тогда вы вообще ничего не знаете о лошадях. Не брали барьер – считай, не ездили верхом.

Боуман рассмеялся.

– Что смешного?

– Давайте я научу вас управляться с укрючной лошадью, а вы меня – со спортивной. Договорились?

Халли почувствовала, что он ищет в темноте ее ладонь.

– Заметано. – Она взяла его ладонь, и они пожали руки. – Вы можете задать вопросы обо мне.

– Я уже кое-что знаю о вас.

– Откуда?

– Они составили досье на всех членов команды.

– Кто – они?

– Они, и всё.

– Ладно, ладно… Что было в досье?

– Много чего.

– Например?

– О Стивене Редхорсе.

– И о нем тоже?

– О нем, и о нескольких других. Впрочем, их гораздо меньше, чем я мог бы предположить. Однако по объему информации я бы выделил именно его. Что произошло?

– Разве этого нет в досье?

– Там написано только, что вы с ним не виделись несколько лет.

– Мы познакомились в университете Хопкинса. У него ученая степень в области физики. Чистокровный индеец. Команч.

– Тяжелый характер?

– Нет. Мы хорошо ладили. Дело в его родителях – они меня не выносили. Как и всех белых. Мы пытались преодолеть их сопротивление, но не смогли.

– Мне жаль.

– Правда?

– Нет.

– Мне тоже. По крайней мере, уже не жаль. Теперь я понимаю, что все к лучшему.

– Что случилось с вами в УПРБ?

– Полезем в дебри?

– Мы уже в дебрях. – В его голосе больше не звучала усмешка.

– Да еще в каких… Об этом не говорилось в моем досье?

– В нем содержались противоречивые версии.

– Кто-то хотел, чтобы меня уволили, и все обставили так, будто я за большие деньги продавала результаты секретных исследований.

– А вы не продавали?

– Конечно, нет. Сейчас вы впервые сморозили глупость.

Боуман пропустил эти слова мимо ушей.

– Кто хотел, чтобы вас уволили? И почему?

– Эти вопросы я задавала себе миллион раз, но так и не нашла приемлемого ответа. Теперь моя очередь. Вы убиваете людей?

– Редко. И только тех, кто действительно этого заслуживает.

Ух! Такое не в каждом разговоре услышишь.

– Расскажите о своей семье.

– Я – единственный ребенок. Мама умерла от опухоли мозга шесть лет назад. Глиобластома. По крайней мере, она недолго мучилась. Поставили диагноз, а через шесть недель ее не стало. Отец у меня крепкий орешек. Ему шестьдесят четыре. Служил во Вьетнаме, в отряде глубинной разведки. Работает по шестнадцать часов в сутки. В основном в седле.

– В отряде глубинной разведки? Крутые были ребята.

– Вы о них знаете?

– Мой отец был кадровым военным. Он тоже воевал во Вьетнаме. В десантно-диверсионном подразделении. У вас есть жена? Дети?

– Нет.

– Я так и думала. Просто должна была спросить.

– Конечно.

Халли ждала следующего вопроса, но мгновение спустя вскинула голову и широко раскрыла глаза.

– Что?

– Я ничего не говорил. Вы заснули.

– Правда?.. Вообще-то, да. Забавно… На своем месте не могла уснуть. – От усталости мозг работал вяло. Невозможно представить, как ей теперь добираться к себе. – Ничего, если я здесь посплю немного? – Скорее утверждение, чем вопрос.

– Вы храпите?

– Боюсь, да. Толкните меня в бок, если что.

– Довольно честное признание…

– А вы? – Глаза слипались.

– Что я? – Боуман наклонил голову.

– Вы храпите?

– Никогда.

– Никогда? Да будет вам… Все храпят.

– Честно. Удаление части небного язычка, подтяжка окружающих тканей хирургическим путем…

Она слегка встрепенулась.

– Не шутите?

– Нет.

– За каким чертом это кому-то понадобится?

– Есть такие места, где из-за храпа вас могут убить.

Да. Наверное. Веки вновь закрылись. Халли очутилась в туманном, расплывчатом месте между явью и сном. Что-то еще я хотела спросить, думала она, но никак не могла вспомнить.

– Кажется, я засыпаю.

– Вот и хорошо.

Уил повернулся на спину. Халли слегка изменила положение, и их тела расслабились, удобно улеглись: ее голова у него на плече, одна рука подогнута, вторая – перекинута через его грудь. Он дышал медленнее и глубже, однако время от времени они делали вдох и выдох одновременно, и ей нравилась гармония. Его тело было крепким, теплым и упругим. А запах вблизи – еще лучше.

Последнее, что она почувствовала, перед тем как провалиться в сон, – поцелуй в макушку. Несколько раз она мягко всхрапнула, однако Боуман не стал ее толкать. Некоторое время он прислушивался к ее дыханию. Затем, убедившись, что она перешла к фазе быстрого сна, отключился сам. Или, скорее, задремал – как всегда.

Ей снился бассейн, наполненный прохладной голубой водой. Ему – черные горы и красные вспышки дульного пламени.

 

22

На следующий день группа следовала за Халли по гребню высокой белесой скалы – напоминавшему замороженное молоко, – естественному мостику шириной два фута, со слегка выпуклой поверхностью, гладкой и блестящей от влаги. В такой местности альпинисты подстраховались бы веревками.

Группа шла уже шесть часов.

– Какая тут высота? – Канер светил фонариком вниз. Лучи исчезали в желтоватом тумане, не достигнув ничего твердого.

– Примерно двести футов справа, двести пятьдесят – слева. – В прошлый раз Халли измеряла дистанцию лазерным дальномером. – Здесь не так высоко, как на «Не вздумай падать», но сорваться вниз никому не пожелаешь.

– Мне это не нравится. – Аргуэльо ступал крохотными шажками, едва отрывая ноги от поверхности и вытянув руки в стороны, как канатоходец.

– Перенесите свой вес в ступни. – Халли посветила фонариком на его ботинки.

– Мой вес и так на ступнях.

– Не «на», а «в». Представьте, что вся ваша масса, все мысли и энергия падают в ваши ступни. Сделайте их частью скалы.

– Айкидо, – произнес Боуман у нее из-за спины.

– Да. Мастер может принять такую позу, и его трактором не сдвинешь.

– Я видел.

– Да, так лучше, – признал Аргуэльо, слегка опустив руки.

– Удерживайте взгляд на тропе строго на три фута вперед. Ваше тело само пойдет, куда вы смотрите.

Полчаса спустя Халли подняла руку.

– Здесь стоим.

Она смотрела на газоанализатор «Сириус», желтый прибор размером с колоду карт – он сигнализировал о повышении концентрации сероводорода. Все они тоже ощущали запах тухлых яиц.

– Надеваем ребризеры.

Поскольку дыхательные аппараты представляли собой замкнутые системы, не всасывающие атмосферный воздух, их можно было использовать как противогазы.

Пока все доставали и надевали маски, Халли думала о Хейте. Прекрасный человек, он не заслуживал такой смерти.

– Идем дальше. – Она повысила голос, чтобы остальные ее слышали. – В масках будьте особенно осторожны. Они ограничивают периферическое зрение, уменьшают обзор.

Еще через четверть мили Халли ощутила кожный зуд под комбинезоном. Она взглянула на «Сириус»: на нем загорелся красный предупреждающий светодиод. Концентрация сероводорода в атмосфере была смертельно опасной. Если у кого-нибудь маска вдруг потеряет герметичность, он умрет, как умирали от газовой атаки солдаты в окопах во время Первой мировой.

Они прошли зал размером со стадион, с куполообразным потолком и стенами полосатой бело-красной окраски – слои сернистого железа чередовались здесь со слоями известкового шпата. В воздухе висел густой желто-зеленый туман, рассеивающий лучи фонарей и внизу собирающийся так плотно, что было не видно ступней.

Спустя еще пять минут Халли остановилась, остальные подошли к ней.

– Святая Мария, Матерь Божья! – Маска не смогла скрыть ужаса в голосе Аргуэльо.

– Добро пожаловать в «Кислотную ванну». – Халли посветила фонариком спереди и сзади. – Чистая серная кислота промышленного качества.

Свет отразился от подземного озера, наполненного похожей на керосин жидкостью, блестящей и маслянистой. В воздухе не наблюдалось достаточно большого движения, чтобы поднять волну, однако озеро жило своей жизнью, медленно и непрерывно изменяя переливчатый цвет поверхности. Пар над жидкостью собирался в желтые туманные лоскуты.

– Без дыхательных аппаратов смерть наступила бы через пять секунд.

Халли подняла камень и забросила достаточно далеко, чтобы не брызнуло ни одной капли. При соприкосновении камня с поверхностью озера послышалось недолгое бурление, сопровождаемое звуком, напоминающим сильный разряд статического электричества. И всё. Озеро моментально сожрало камень.

Боуман подошел ближе к краю и посветил своим более мощным фонарем.

– Напрямик не пройти. Значит, надо двигать в обход. Верно?

– Да.

Халли повела их направо по берегу кислотного озера к отвесной стене. На высоте двух футов от пола по стене шел уступ не более двенадцати дюймов шириной, как на фасадах старинных городских зданий.

– Часть стены обвалилась, оставив этот уступ. По нему мы дойдем по кругу до дальнего берега озера. Другого пути нет.

– Сколько идти? – спросил Боуман.

– Около тысячи футов. Уступ не широкий, зато ровный на всем своем протяжении. Вспомните траверс в скалолазании.

– Я не такой опытный скалолаз, как вы. – В голосе Аргуэльо хоть и слышалась напряженность, паники не было. – Как лучше всего это сделать?

– Старайтесь, чтобы как можно больше площади подошвы соприкасалось с поверхностью. Руки держите на высоте плеч. Никогда не меняйте положение двух рук одновременно. Левой рукой находим опору, цепляемся, затем следует правая. Потом левая нога, за ней – правая. Не делаем слишком больших шагов. Здесь без равновесия никуда.

– С нашими рюкзаками будет нелегко, – заметил Аргуэльо.

– Выполнимо. Мы уже делали это раньше. Подтяните лямки и поясные ремни, насколько возможно.

– Почему бы не использовать «гекконово снаряжение»? – спросил Канер.

– Атмосфера здесь токсичная, влага на скалах – тоже. Это может повредить снаряжение. А без него мы не выберемся из пещеры. Пойдем в обычных скалолазных перчатках.

– Понимаю.

– У меня вопрос, – вмешался Аргуэльо.

– Задавайте.

– Если кислота растворила камень, который вы туда бросили, почему она не разъедает дно?

– Хороший вопрос. Кислота легче воды, поэтому она собирается на поверхности защищающего дно водного слоя – его называют линзой. – Халли посмотрела на Боумана. – Как пойдем? В каком порядке, я имею в виду.

– Я поведу. За мной вы, Эл и Рафаэль.

Боуман встал на уступ, нашел опоры для обеих рук. Постоял немного, проверяя равновесие, затем начал горизонтальное движение вдоль уступа, быстро и уверенно переставляя руки и ноги, в плавном ритме опытного скалолаза.

Дождавшись, когда он отойдет на пятьдесят футов, Халли вскарабкалась на уступ. Стоя на нем, было трудно не потерять пространственную ориентацию. Тело плотно прижалось к стене. Рюкзак особо не мешал, но уступ был настолько узок, что приходилось откидывать голову назад, чтобы посмотреть в другую сторону.

– Давайте держать дистанцию! – крикнула она. Если кто-нибудь сорвется, так он хотя бы не утянет за собой соседа.

Халли пошла влево, перемещая поочередно ноги и нащупывая руками зацепки, то и дело опуская взгляд на маслянистую поверхность озера в двух футах от своих ступней.

Через какое-то время она остановилась немного передохнуть, и увидела, как взбирается на уступ Эл Канер. Если мы потеряем Аргуэльо, подумала Халли, то именно здесь.

Впрочем, тут ничего не поделаешь… Халли продолжила путь. Левая рука, правая, левая нога, правая. Через несколько минут движения стали почти автоматическими, а это, по опыту Халли, представляло большую опасность. Нельзя терять бдительность. Со стеной им повезло. Будь она гладкой, они столкнулись бы с серьезной проблемой. Эта стена – грубая, щербатая – давала возможность крепко ухватиться за впадины – скалолазы называют их «кувшинами».

Она прошла примерно триста футов, когда вдруг поняла, что не видит ни Боумана впереди, ни Канера сзади. Боуман двигался быстрее, Канер – медленнее, а стена в этом месте стала выгнутой, ограничивая обзор с обеих сторон. Впрочем, Боуман мог позаботиться о себе сам. Ее больше всего беспокоил Аргуэльо, однако его судьба от нее не зависела.

Миновав большую часть пути, Халли ощутила спазмы в икрах, пятки задергались вверх и вниз, как иглы швейной машины. По опыту она знала: вот-вот начнутся судороги и икроножные мышцы скрутит болезненными узлами. Женщина остановилась, осторожно напрягла одну ногу, подтянула носок в направлении колена и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы дать мышцам время на восстановление.

В это мгновение ее мозг, так усердно работавший над преодолением препятствия, вдруг переключился и перенес ее к Боуману. Следующее, о чем она подумала, была мысль о том, что она почувствует, когда поцелует его…

Боль в мышцах успокоилась, и Халли вновь сосредоточилась на стене. Теперь она шла медленнее, стараясь как можно размереннее чередовать захваты и перемещение. Спустя некоторое время она наконец поймала ритм, двигаясь как в медленном танце, когда руки и ноги сами принимают нужное решение. Изгиб стены стал круче, и теперь в поле зрения осталось еще меньше уступа впереди и сзади.

Продолжая движение, Халли почти срослась с поверхностью – такая тесная связь известна только скалолазам и слепым. Медленно скользя ладонями по стене, она ощупывала каждую трещину, щель и выпуклость. Крошечные сколы размером не больше медиатора казались огромными под гиперчувствительными кончиками ее пальцев.

Икры вновь словно охватил огонь, когда в свете фонаря она вдруг увидела, что поверхность под ногами пошла вниз. Халли осторожно перемещалась, пока чуть дальше наклон не позволил ей сойти с уступа. От усталости подогнулись колени. Боуман мгновенно подхватил ее и поставил на ноги. Некоторое время они стояли в обнимку, разделенные дыхательными аппаратами, глядя в разные стороны, чтобы не ослепить друг друга светом фонарей. Халли нечасто ощущала себя маленькой в присутствии мужчины.

– Так хорошо? – Маска хоть и искажала его голос, но не скрывала озабоченности.

– Да. А тебе?

Халли притянула его ближе. Проклятые аппараты… все равно что обниматься, удерживая между собой два чемодана. И все же лучше, чем ничего.

– Да.

– Боуман?

– А?

– Что мы делаем?

– Делимся теплом наших тел. Такое часто случается в потенциально гипотермических ситуациях.

– Верно. Я так и думала.

– Согрелась?

– Нет еще.

– Я тоже.

Они продолжали стоять обнявшись, разделенные нагрудными блоками ребризеров, и не могли ни поцеловаться, ни даже посмотреть друг другу в глаза.

– Свет, – произнес Боуман и разжал объятия.

Медленно, останавливаясь и прислоняясь к стенке, чтобы немного передохнуть, к ним приближался Канер. Сквозь маску Халли видела его бледное, истекающее потом лицо.

– Как ты, Эл?

Он махнул рукой.

– В порядке. Только переведу дыхание.

– Снимай рюкзак и отдохни на том плоском камне.

– Ладно. Как думаете, когда появится Рафаэль?

– Минут через пять-десять, – откликнулся Боуман.

Они ждали. Канер молча сидел на камне, упершись локтями в колени. Халли и Боуман тоже сняли рюкзаки и уселись на них. Прошло десять минут, двадцать.

– Он уже должен быть здесь. – Боуман встал.

– Подождем немного. – Халли смотрела в сторону уступа.

Прошло еще десять минут.

– Я возвращаюсь. Он мог застрять где-нибудь на пути.

Оставив рюкзак, Боуман взобрался на уступ и через несколько минут скрылся из виду за изгибом стены.

Канер подошел к Халли.

– Удивительный человек.

– Боуман?

– Да. Ни минуты не колеблется. Я бы ни за что не полез обратно на этот уступ.

– Ничего удивительного, Эл. Это его профессия.

– Профессия… – Канер покачал головой. – Подумать только.

Спустя двадцать минут у Халли на душе заскребли кошки. Она дотронулась до плеча Канера.

– Эл, мне страшно.

– Тебе страшно? Да я в ужасе! Если мы потеряем их обоих… от меня-то пользы совсем мало.

– Ты молодец, не переживай. Но, черт побери, Аргуэльо ведь в пещерах не новичок.

– Помнишь, мы говорили об объективных опасностях? Вдруг обвалилась часть уступа. Или кусок стены…

В мраке вспыхнул свет фонаря, из-за изгиба появился Боуман. Вскоре он уже стоял рядом с ними.

– Никого.

– Не может быть, – произнес Канер. – Он должен быть где-то здесь.

Боуман тряхнул головой.

– Похоже, сорвался. Другого объяснения нет. – Голос ни на секунду не дрогнул. – Его нет ни на стене, ни на том берегу. Значит, он в озере.

Халли старалась не думать о том, каково это – умереть, упав в серную кислоту.

– Нужно выбираться отсюда, – сказал Боуман, поднимая рюкзак. – У дыхательных аппаратов ограниченная емкость. Идемте.

Остальные двое тоже надели рюкзаки и двинулись в путь: Халли впереди, за ней Канер и Боуман. От этого места пол пещеры шел круто вверх примерно на сто пятьдесят футов. Разница в высоте обеспечивала выход из серного тумана. Как только на «Сириусе» загорелся зеленый светодиод, они сделали остановку, сняли и упаковали ребризеры и пошли дальше, увеличивая расстояние до колодца с ядовитым газом.

На самом верху зал пещеры сужался, и выход из него был не больше подземного перехода. Вскоре вновь начался спуск, сперва небольшой, потом все круче и круче, пока не пришлось повернуться лицом к скале. Халли вела. Усталость притупила ее внимание, и несколько раз она останавливалась, сама того не желая, тело и разум отключались.

Она начала ощущать нечто близкое к панике. Не от страха сорваться, а от страха не справиться. Потеря Хейта и Аргуэльо, изнеможение, расстояние, которое еще предстояло пройти до «лунного молока», а затем долгий, изнуряющий путь назад… Сами мысли имели вес и словно толкали в черную пропасть.

Вот камень. Сосредоточься на камне. За ним следующий. Видишь его? Продолжай в том же духе. По одному шагу за раз. Так эти вещи и делаются. Ты уже была здесь. И уставала, выматывалась точно так же. Помнишь?

Но, как ни старалась, вспомнить не могла.

 

23

– Еще «холодный костюм» называется, – прошептал Демпси. – Ну и жара. Вспотел как собака.

Стайкс провел в компании Демпси и Катана меньше суток, но уже устал от нытья. Демпси сетовал на жару, геморрой, одежду, на то, что его в срочном порядке вызвали на операцию. Пи-пи-пи, думал Стайкс, всю дорогу подвывает как порося. За долгие годы в спецназе ВМС он ни разу не встречал такого зануды. Но Демпси и Катан были из армейского спецназа, где, по-видимому, искусству ныть обучают отдельно. Все трое уже уволились из рядов вооруженных сил и состояли в отряде экстренного реагирования, работодателем которой в настоящее время выступала компания «ГМФ» («Глобал форс мультиплайер»), частная охранная организация, основными клиентами которой были люди, резонно опасающиеся за свою жизнь и имеющие достаточно денег, чтобы как-то решить проблему. Компания бралась и за задания, подобные сегодняшнему. Некоторые ставило правительство, другие – частные лица, при этом главным критерием для выполнения миссии являлся уровень вознаграждения. Как показывал опыт Стайкса, вызов на задания чаще всего поступал в последний момент. Так, сегодня он оказался в одной группе с двумя бывшими армейскими спецназовцами.

– Жара тут ни при чем. Просто поверхность костюма не отражает лучей, ясно, приятель?

Катан тоже старался говорить тихо. Он не смотрел ни на Демпси, ни на Стайкса, а вел наблюдение за дугой в сто двадцать градусов – своей зоной ответственности. Демпси и Стайкс контролировали остальные две трети окружности.

– Эй, можно подумать, я не в курсе! Просто сказал.

– В Ираке было хуже. В долинах – точно.

Стайкс радовался, что у них, по крайней мере, хватило ума говорить шепотом здесь, в этой трижды индейской стране, битком набитой наркодельцами, мексиканскими федералами и аборигенами с труднопроизносимыми именами. Он знал, что, несмотря на нытье Демпси, втроем они легко справятся с тридцатью обычными вояками, однако в этой миссии все должно быть шито-крыто. Без лишнего шума. Таков приказ, и Стайкс считал, что спорить из-за жары, пусть и шепотом, глупо – с этим все равно ничего не поделаешь.

– Ладно, – сказал Демпси, – согласен. Но там хотя бы было сухо. Не то что у мексиканцев – жарко, да еще и влажно.

Ну все, подумал Стайкс, с меня хватит.

– Не воевали вы с «Тюленями», вот что я вам скажу, ребятки. В воде всегда прохладно.

– Ненавижу воду, – пробубнил Катан, рослый детина с шеей профессионального футболиста. Голос с провинциальным акцентом ухал, как большой барабан, так что Стайкс содрогнулся и от шепота.

Ответ Катана его озадачил. Будь ты даже пехотным тошнотиком, как можно не любить воду? Сушу – пожалуйста. Суша – твердая поверхность, о которую можно удариться, или мягкая противная грязь, или вообще какой-нибудь кошмар вроде этого тернистого леса, сквозь который они сейчас продирались. Вода – совсем другое дело. Прохладная и успокаивающая, и если ты умеешь расслабляться, она обволакивает тебя, как женщина.

Лидером группы был Катан. Единственное движение указательным пальцем, и они снова пошли вперед. Во мраке ночи все трое совершили затяжной прыжок с парашютом, как раз в то время, когда Халли и ее команда приближались к «Кислотной ванне». Их целью был луг у входа в пещеру, но, как часто случается при ночных прыжках с задержкой раскрытия, сесть пришлось в другом месте. Теперь в темноте они пытались найти дорогу к пещере, через лес, поросший mala mujer.

Все трое были в прекрасной форме. Даже на такой высоте и с тяжелыми рюкзаками они не задыхались. Отточенные черты лиц под камуфляжной краской, тела – сплошь мускулы и кости. У всех троих сломанные, но ровные носы, белые зубы – результат дорогостоящих операций после ранений в боях. Вооружены карабинами М4 с глушителями, с восемью тридцатизарядными магазинами, пистолетами «беретта» калибра 9 мм в набедренных кобурах, массивными боевыми ножами на поясе. Одеты одинаково: «холодные костюмы» – зелено-коричневые маскировочные комбинезоны с полипропиленовым покрытием, защищающим от инфракрасного, ультрафиолетового излучения и радиолокационного поиска. Ведущий наблюдение через ПНВ их не засек бы.

Однако, как заметил Демпси, костюмы были жаркими и не обеспечивали полноценной защиты от растения mala mujer. Ядовитые шипы больно кололись, и Стайкс едва сдерживал порыв выматериться вслух. Впрочем, он не единожды участвовал в подобных операциях и давно свыкся с мыслью, что боль – это своего рода цена, которую платишь за привилегию убить человека.

Демпси, следующий за Катаном на расстоянии предписанных пятнадцати футов, был на фут ниже и на пятьдесят фунтов легче своего товарища. Голос у него был высокий и грубый, как у боксера, которому нанесли слишком много ударов в шею. Ранее он объяснил Стайксу, что его ранило шрапнелью от самодельного взрывного устройства под Фаллуджей. Каштановые волосы длиной до плеч он перетягивал мягкой замшевой повязкой, которую – как Демпси похвастался перед Стайксом – он сделал из кожи, снятой с груди иракской женщины.

Стайкс имел достаточно приятную внешность, чтобы сняться для вербовочного плаката. Впрочем, ВМС никогда этого не допустили бы. Он шел последним, но по росту и весу был в троице вторым. Обычно медлительный и спокойный, Стайкс лучше всех из троих владел техникой рукопашного боя и имел черные пояса в джиу-джитсу, тэквондо и крав-мага. Эта миссия почти наверняка станет для него последней. В тридцать шесть такой работой уже не занимаются. Ты стар и медлителен, а значит, убьют тебя, хотя убивать должен ты. Он шел в пятнадцати футах позади Демпси, не выпуская того из виду. Здесь нельзя блуждать в одиночку.

И нельзя отвлекаться. И все-таки он не мог не думать о Киане. Они встретились полгода назад в Сан-Диего, после знакомства через «Фейсбук». Потрясающая пара, говорили все вокруг. Модель, красавица, в жизни Киана была так же очаровательна, как на фотографиях, рассматривать которые он получил возможность, когда она его «зафрендила». Рост почти шесть футов, стройная и одновременно пухленькая в нужных местах, с миндалевидным разрезом глаз и идеальной, гладкой, как фарфор, кожей.

Разумеется, она немедленно пожелала узнать, чем он зарабатывает на жизнь, и за ужином в ресторане у причала Стайкс сообщил:

– Я работаю в элитной службе безопасности.

– Охраняешь высоких чинов и кинозвезд, да?

– Типа того, – уклончиво произнес он, чем еще сильнее приковал ее восторженный взгляд.

– Наверное, так интересно! – с восхищением отозвалась она.

Стайкс поразился, как легко и непринужденно Киана выуживала информацию, которой он вовсе не желал делиться.

– Временами – да.

Пусть думает, что он работает в эскорте у чиновников и звезд. По крайней мере, это не явная ложь. Время от времени Грей действительно выдавал заказы на охрану руководителей высокого ранга.

Как бы то ни было, теперь все пойдет по-другому, потому что он намерен уволиться. За этот рейс – так они называли задания – им хорошо заплатят, по сто тысяч. Двадцать тысяч за каждую из пяти голов. С такими деньгами чего ж не уволиться? Хочешь – женись, хочешь – открывай свое дело. Можно даже завести детей и больше не погружать руки по локоть в кровь. Не то чтобы его беспокоило сегодняшнее ремесло. Война и «Тюлени» об этом позаботились: научили безжалостно бороться со смятением, вызванным этическими вопросами. Он знал, насколько опасна и трудна его работа, как безупречно он ее выполняет, и это сознание порождало удовлетворенность. Так что на данном этапе мысли об увольнении посещали Стайкса вовсе не из отвращения к совершаемым убийствам, а скорее от ощущения, что каждая пуля и реактивная граната, от которой он увернулся, вели за собой следующую, и что когда-нибудь вполне может и не хватить места или времени увернуться.

Через два часа Катан поднял кулак – пятиминутная остановка. Демпси упал рядом с ведущим, затем к ним присоединился Стайкс. Опустившись на одно колено, из пластиковых трубок, соединенных с гидропаками, они пили электролитический раствор с добавлением толченых листьев коки и женьшеня – стимулятор, который, если понадобится, поможет идти несколько дней без остановки. Точно такая же смесь позволяла посланникам древних инков преодолевать сто миль в сутки.

Все молчали. Осталось две минуты, и Стайкс уже надеялся, что до следующей остановки они доберутся, не нарушая правил звуковой маскировки. Не тут-то было.

– Блондинка – малышка что надо. – Катан вспомнил о фотографиях Халли Лиланд, показанных им во время инструктажа перед операцией.

– Не такая уж и малышка, – произнес Демпси. – Хотя по фотографии трудно судить. Камеры врут. Была у меня в Анбаре девчонка – прямо королева красоты. А на фотках посмотришь – будто трактор по роже прошел.

– Да-а, – задумчиво протянул Катан. – Некоторые уродины в постели такое вытворяют… В благодарность, наверное.

– Еще бы им не быть благодарными. Поди, парни за ними в очередь не становятся.

Катан по-детски хихикнул – странный звук для такой громадины.

– А за той малышкой-хаджи в Насирии еще как стояли. Помнишь ее, Демп?

– А то! Все в отряде ее попробовали.

– Хорошее было время. – В голосе Катана прозвучала горечь.

– Лучшее. – И в голосе Демпси тоже.

Если вам было так замечательно, какого черта вы уволились? Стайкс слушал, как они оплакивают старые добрые времена в армейском спецназе, и пришел к мысли, что, скорее всего, уйти им пришлось не по собственной воле. То и дело в разговоре возникали упоминания о заключенных и фраза «чрезвычайные меры» или сокращенно – «ЧМ».

Эй, мы как раз чеэмили тех хаджи…

У Стайкса возникло подозрение, что в «старые добрые времена» их главным занятием были издевательства над заключенными и женщинами. Глядя на Катана, он вдруг вспомнил о некоторых стажерах спецназа, белых недоносках из Алабамы и Джорджии, слащавыми голосками рассуждавших о Гражданской войне и едва ли не возносивших молитвы Роберту Э. Ли, будто старый хрыч был вовсе не кровожадным рабовладельцем, а святым. Чернокожему Стайксу такие вещи не нравились.

– Будет отвлекаться, ребятки. Не хватало еще провалить миссию.

– Успокойся, Стайкс, – усмехнулся Катан. – Эта миссия с бонусами. Помнишь, что написано в контракте, брат?

«С бонусами» означало, что они вправе забрать себе все сопутствующие поступления, которые могла принести операция: деньги, драгоценности, золото, наркотики… или женщин.

Стайкс ненавидел, когда его называл «братом» кто-нибудь вроде Катана.

– В контрактах я не особо смыслю. Но здесь нам лучше не задерживаться дольше положенного. На те деньги, что тебе заплатят, сможешь купить кого угодно, хоть Памелу Андерсон.

– Она старая, чувак. Я бы лучше взял Рианну. О-хо! Знаешь, что говорят о цветных девчонках, Стайкс?

– Знаю. Говорят, они не чувствуют ваших крохотных стручков.

Катан растерянно моргнул. Стайкс смотрел на него в упор и чем дольше не отрывал взгляда, тем спокойнее становился. Просил – получи. Время текло, как расплавленная жижа, до которой противно дотронуться. Наконец, Демпси произнес:

– Пора двигать дальше.

Он встал, спустя мгновение остальные двое тоже поднялись.

И тут Стайкс не удержался.

– Эй, приятель, – обратился он к Катану.

– Что?

– У тебя правильные ориентиры? Похоже, мы сбились с пути.

– Конечно, правильные. По-твоему, я первый раз этим занимаюсь? У Грея всегда четкие установки.

 

24

Дрожа от холода, Ленора Стилвелл посторонилась. Две сестры в защитных костюмах задвинули длинную стальную полку с телом сержанта Маршелла Диллона в ячейку холодильника и закрыли дверь. Смерть наступила несколькими часами ранее. Вскрытие не делали – причина была более чем ясна. Он умер, как все остальные: месиво кровоточащих тканей, на лице застыла гримаса боли, притупить которую не могли даже огромные дозы морфина.

Стилвелл мысленно прочитала молитву за молодого солдата и направилась к выходу. У двери морга пришлось ухватиться рукой за стену – внезапно ослабли ноги.

– Майор? Вам плохо? – озабоченно спросила одна из сестер.

Ленора выпрямилась.

– Все в порядке. Уже могу идти.

Она вышла в коридор. В нос ударил резкий запах. Вот уже два десятка лет Стилвелл работала врачом, ей были знакомы почти все вызываемые болезнями и смертью виды зловоний. Но смрад, порождаемый акинетобактерией, пожирающей живую плоть, разъедающей стенки кишечника и мышцы брюшной полости, не походил ни на что. Резкая, вызывающая тошноту вонь, отдающая кровью, разлагающимся мясом и фекальными массами. Вот тебе одно из преимуществ защитного костюма с его фильтрами.

Жизнь Леноры вошла в некий ритм: она работала, а когда цифры в историях болезни и на приборах начинали расплываться перед глазами, уходила и забывалась сном часа на два, просыпалась, вливала в себя еще кофе, быстро перекусывала – и опять за работу.

Новых пациентов, разумеется, больше не принимали, но еще оставалось около дюжины раненых, которых положили до того, как стало ясно, что в госпитале свирепствует АКБ. Стилвелл экспериментировала с другими антибиотиками, добавляя их к колистину – смешивала «коктейли» в надежде, что один из них окажется эффективнее чистого колистина. Пока безрезультатно. Последняя схема лечения была направлена исключительно на частичное снятие симптомов, облегчение болей, а инфекция тем временем переходила на все более продвинутые стадии.

Как ни странно, сама Стилвелл до сих пор не подцепила заразу. Теперь даже ей самой это казалось чудом, ведь ее давно должны были подкосить стресс и усталость. Однако идея, что за долгое время работы с бактериями и вирусами у врачей развивается иммунитет, по всей видимости, возникла не на пустом месте, к тому же у женщин иммунная система сильнее – и это доказанный факт. Не исключено, что с такими преимуществами болезнь все-таки обойдет ее стороной.

В своем крохотном, тесном кабинете Стилвелл открыла компьютер и написала мужу:

Привет это мамочка-майор как ты? увязла в длах. как у Дэнни посл. игра? пора идти, рбт море. Люблю тебя и скучаю. по Дэнни тоже. пока. Ленни.

Перечитала и нажала кнопку «Закрыть».

Сохранить изменения в этом сообщении?

Нажала «Сохранить».

Сообщение сохранено в папке «Черновики».

В этой папке скопилось уже много писем. Исходящую корреспонденцию опять запретили. Она все равно писала и сохраняла е-мейлы. Это чуть-чуть поднимало дух. А если ей не удастся выбраться отсюда, Дуг и Дэнни хотя бы будут иметь представление, чем она занималась.

В дверях кабинета появился облаченный в защитный костюм солдат.

– Майор, вас ждут в палате Б.

– Это срочно?

– Нет, мэм. Пару минут назад скончался рядовой Чени. Нужно констатировать смерть.

– Один момент. Сейчас приду.

– Да, мэм.

Она вошла в крохотную уборную, опустила крышку унитаза, села. Достала из нагрудного кармана камуфляжной рубашки цифровой термометр и сунула под язык. Через десять секунд раздался зуммер. 100, 2.

Ленора протерла термометр спиртовой салфеткой, положила в карман и отправилась в палату Б. Не успела она отойти на пять шагов от своего кабинета, как ее остановила еще одна медсестра в защитном костюме.

– Майор, вас зовут в палату А.

Стилвелл остановилась, пытаясь вспомнить, куда шла. Ах да, рядовой Чени. Ее ждут констатировать смерть.

– Что случилось?

– Умер сержант Клинток, мэм.

Ленора кивнула. Сколько еще осталось? Одиннадцать? Десять? Если так пойдет и дальше, к концу недели госпиталь опустеет. И что потом?.. Сейчас некогда об этом думать. «Потом» само о себе позаботится.

– Капитан Френч свободен? Пусть поможет.

Сестра в ужасе смотрела на нее.

– Боже… Простите, мэм. Вам не сказали?

– Не сказали чего?

– Капитан Френч без сознания. Обезвоживание организма и гипертермия. Его вынесли на воздух. Температура сто шесть, растет. Говорят, что-то на нервной почве.

Теперь кроме нее остался только один фельдшер, плюс медсестры.

– Ясно. Приду, как только освобожусь. Палата Б первая на очереди.

– Понимаю, мэм. Спасибо.

 

25

Они дошли до покатого, открытого пространства между гигантскими валунами, где троим было даже не усесться – пришлось стоять.

– Поговорим о дальнейшем, – сказала Халли, глядя на остальных.

– Что у нас на очереди? – Боуман выглядел уставшим. Канер тяжело дышал, согнувшись в три погибели.

– Сифон. Узкая щель длиной примерно двести ярдов. Внизу самая широкая часть – около двух футов. Вверху сужается так, что кое-где придется идти боком.

– Почему бы тогда не ползти понизу, где шире? – От усталости голос Канера звучал слабо, будто он говорил издалека.

– Часть воды из главного русла пещеры попадает в этот канал – откачивается, как сифоном, от основного потока. Отсюда и название.

– Ты сказала, он наполнен водой. Докуда? – осведомился Боуман.

– Зависит от количества осадков на поверхности.

– Так давайте наденем ребризеры, – предложил Канер.

– Вряд ли это хорошая идея. – Боуман покачал головой, луч фонаря разрезал темноту на два горизонтальных слоя. – Нам еще выбираться обратно через тот длинный туннель. А перед ним – «Кислотная ванна». Из-за нее мы и так потратили слишком много дыхательной смеси.

– И что же делать?

– Нести рюкзаки за плечами мы не можем – они не пролезут в верхнюю часть сифона, – сказала Халли. – Толкать перед собой – тоже, потому что дно затоплено. Придется тянуть за собой.

Через еще несколько сотен ярдов они оказались у ручья, впадающего в вертикальное клиновидное отверстие в стене пещеры. Сделали небольшую остановку, чтобы привязать к рюкзакам веревки наподобие парашютного шнура.

– Я пойду впереди. Эл за мной. Халли замыкающая, – объявил Боуман.

– Вряд ли так будет лучше. – В голосе Канера прозвучала непривычная решительность. – Если со мной вдруг что-то случится, Халли не сможет пройти. Судя по тому, что она рассказывает, вытянуть тело будет непросто. Давайте я пойду последним.

Халли и Боуман переглянулись, затем оба посмотрели на Канера.

– Вы уверены? – спросил Уил.

– Уверен.

– Ладно.

Боуман развернулся и пошел по пологому песчаному склону к берегу ручья. Халли выждала несколько минут, затем последовала за ним, волоча за собой рюкзак. Сначала идти было легко. Вода холодная, но не до боли, глубиной по грудь. В сифоне пахло свежестью, стекающей по чистым камням прозрачной водой, как у ключа на поверхности земли. Веревка была удобно привязана к талии, выталкивающая сила уменьшала вес рюкзака, так что тянуть его за собой по песчаному дну не составляло большого труда. Нашлемный фонарь освещал стены канала с красными вкраплениями железа, синими и зелеными жилками меди.

По мере продвижения глубина увеличивалась, вода уже доходила до середины шеи. Постепенно Халли начинала зябнуть. Шестьдесят пять градусов по Фаренгейту – не так уж и мало, но все же на тридцать три градуса ниже температуры тела. При такой разности температур человек очень быстро теряет тепло, а вода забирает его в семь раз быстрее, чем воздух.

Большого течения здесь не ощущалось. Расстояние между стенами было меньше ширины плеч. Потолок сифона начал опускаться, и немного погодя Халли пришлось пригнуть голову, чтобы не задевать его шлемом. Время от времени, на миг теряя равновесие, она окунала в воду рот и нос, однако гораздо неприятней была необходимость идти боком, сгибая колени, без возможности распрямить спину. Вкупе с волочением рюкзака это выматывало быстрее, чем она ожидала.

Преодолев около половины пути, Халли остановилась передохнуть. К тому времени потолок опустился так, что пришлось снять шлем. Отдыхая, она отстегнула один из фонарей и теперь держала его над водой левой рукой, шлем висел на правой. Теперь между поверхностью воды и потолком канала осталось около четырех дюймов. Дышать можно было, лишь откинув назад голову, чтобы не захлебнуться.

Ссутулившись, пригнув колени и откинув голову назад, Халли стала продвигаться вперед. Если так пойдет и дальше, скоро придется вдыхать старую добрую H2 O. Потолок не сдавал позиций: опустился еще на три дюйма, оставив воздушное пространство высотой в три пальца.

Не спеши. Ты уже это делала. Все было точно так же. Просто успокойся и дыши глубже.

Халли забыла, насколько страшно преодолевать подобные каналы. Хуже, чем погружаться в воду, хуже, чем упасть с отвесной скалы, даже хуже кислотного озера. Требовалась предельная сосредоточенность, чтобы идти в таком положении. Носом и губами она касалась шершавого потолка сифона, осколки породы сыпались в глаза, вода то и дело попадала в рот, а канал был настолько узок, что передвигаться приходилось боком.

Шаг… вдох и выдох… шаг… вдох и выдох… Только остановившись можно было слегка разогнуть колени, высунуть из воды рот и нос и подышать. Потолок опустился еще больше, воздушного пространства осталось только на ноздри – не более дюйма. Рот и глаза залило. Как Халли ни старалась, вода все равно попадала в нос, однако ни открыть рот, ни откашляться позволить себе она не могла: даже такая малость, как несколько чайных ложек воды, вызовет рефлекторные судороги и она утонет.

Черта, за которой нет возврата, пройдена. Случись что-нибудь, даже при своей способности надолго задерживать дыхание она не успеет выбраться отсюда назад.

Правый ботинок зацепился за камень. Халли нагнулась вперед, стукнулась лбом о стену сифона, выпустила из рук фонарь и шлем. От удара из глаз посыпались искры. На мгновение она отключилась, но, быстро придя в сознание, обнаружила себя стоящей на коленях под водой, упершись левой рукой в стену, а правой – в дно.

Она хотела достать фонари… Тщетно. Либо фонари повредились, либо видимость была настолько плохой, что Халли не смогла их обнаружить. Это и неудивительно, если учесть сколько ила она только что взбаламутила.

Свой шлем она отыщет позже. И фонарь. А сейчас нужно дышать. Осторожно, дюйм за дюймом Халли начала вставать, опираясь о стену и изо всех сил стараясь удержаться на ногах. Наконец голова коснулась потолка. Женщина подняла кверху лицо, чтобы высунуть нос из воды – безуспешно, лицо прижалось к потолку. В этом месте сифон был затоплен полностью. После удара она потеряла ориентацию и теперь, полностью погрузившись в черную воду без ощутимого течения, не могла понять, в каком направлении ей двигаться.

Внезапно Халли вспомнила о рюкзаке. Она была привязана к нему, и все, что ей нужно было сделать – пройти за веревкой обратно, выпрямиться и глотнуть воздуха, которой там точно есть. Она положила руки на талию, чтобы нащупать веревку, однако ничего не обнаружила. Наверное, застряла в складках ткани. Халли стала искать еще усерднее. Ничего. Потянулась за спину, пытаясь найти ту часть, что вела к рюкзаку… Безуспешно. Нож, который при погружении обычно висел у нее на поясе, сейчас был в рюкзаке.

В груди начало ощущаться жжение – кислород иссякал, его место занимал углекислый газ.

Рюкзак не может быть дальше шести-восьми футов. В какую сторону? Не знаю. Иди в любую. Не найдешь – пойдешь в обратную. Там, где рюкзак, есть воздух.

Халли нащупала рукой свободное пространство, сделала шаг – и упала на дно сифона. Веревка каким-то образом съехала с талии вниз и затянулась вокруг щиколоток, мешая передвигаться.

В груди жгло все сильнее. Женщина попробовала снять веревку, но та никак не проходила через верх ботинок. Запуталась или завязалась. Халли нашла узел, ощупала пальцами. Твердый комок. Споткнувшись, она крепко его затянула. Будь веревка хотя бы одиннадцать миллиметров, распутать было бы проще. Но трехмиллиметровый парашютный шнур… Развязывать узлы из таких нелегко даже на воздухе.

Жгло уже все тело, в горле пекло, лицо словно пронзили шипы, глаза задергались. Вот-вот работа мозга замедлится, мышцы обмякнут. Халли неистово вертела в руках узел размером с ластик на кончике карандаша, твердый как камешек. Распутываться он не хотел. Собрав в кулак остатки силы, Халли рванула за нижнюю часть веревки, чтобы стянуть вниз через ботинки, но петля была слишком узкой.

Диафрагма начала непроизвольно дергаться, приближался конец. Очень скоро уровень углекислого газа сведет на нет дыхательный рефлекс. Изогнувшись назад, она широко откроет рот, втянет огромную массу воды. Через несколько секунд сознание померкнет, и со связанными ногами она пойдет ко дну, широко раскрыв глаза. Когда ее найдут, она будет как Рон Хейт – белая кожа, серые губы, мертвое, промокшее тело.

Как же больно.

Облегчение. Некоторое время она ничего не видела вокруг. Теперь свет начал меркнуть и в ее сознании.

Скоро.

 

26

– Мы должны были обнаружить пещеру несколько часов назад, – прошептал Стайкс.

Всю предыдущую ночь они продирались сквозь лианы, шипастые кустарники и заросли mala mujer в надежде выбраться из леса и увидеть пещеру. Когда забрезжил рассвет, пришлось укрыться. Человек мог пройти в десяти футах и не заметить их. Двое спали, третий стоял в дозоре. После восьми вечера Катан решил, что сумерки сгустились достаточно – пора идти дальше.

Теперь приближался уже второй рассвет.

– GPS дает не те координаты, – пробормотал Демпси. – Скорее всего.

– Такого прежде не случалось, – с отвращением выдавил Катан. – У Грея всегда точные данные.

– Ты уже говорил, – напомнил Стайкс. – Мы не можем бесконечно тут бродить. Давай, свяжись с ними, пусть дают нормальную информацию. – Его терпение иссякло.

Катан был непреклонен.

– Рисковать нельзя. Нарки и федералы сканируют эфир. Даже инфракрасного диапазона. Проблему придется решать самим.

– У меня тут тоже назрела проблема. Мне надо в кусты, – заявил Демпси.

– Терпи, малыш, – сказал Катан.

– Я уже давно терплю. Увидимся, мальчики.

Стайкс и Катан сидели, опершись о спины друг друга и прижав к груди карабины. Стайкс испытывал угрызения совести за насмешку над Катаном. К тому же операция обещала затянуться. Чтобы навести мосты, он спросил шепотом:

– Почему ты ненавидишь воду, приятель? Лично я ее обожаю.

Катан немного помолчал, затем произнес:

– В детстве я утонул.

– То есть тонул?

– Нет, утонул. Совсем.

– Как так?

– Мой старик поволок меня ловить бычков на речку. Он называл это рыбалкой. Сам надирался виски и курил траву. Упал пьяный и обдолбанный и заснул на берегу. А я залез в воду. Пятилетний ребенок. Меня понесло. Какой-то парень вытащил меня ниже по течению, когда я уже не дышал. Сделал искусственное дыхание, и я очнулся.

– Ого.

Такого рода история вполне могла оборвать разговор, но Катан продолжил:

– Знаешь, люди иногда видят один и тот же сон… Так вот, мне постоянно снится, что я тону. Поверь, не лучший способ умереть. Мы не зря пытали хаджи утоплением, когда хотели вынуть из них информацию. Кто считает, что это легко и приятно, пусть попробует сам. Я на собственной шкуре испытал. Такое чувство, что в тебя кислоту заливают.

– Часто снится?

– Достаточно часто.

Стайкс хотел было рассказать о своем сне, но Катан его опередил:

– Что-то он долго.

– Наверно, большую кучу навалил.

– Нет. Пора проверять. Все оставляем, кроме М4. За мной.

Пятнадцать минут спустя Стайкс его нашел.

– Катан. Сюда.

Тело Демпси упало на спину, ноги торчали вверх, застыв в смертельной судороге. Вокруг плеч разлилась лужа крови, напомнившая Стайксу облачко над головой персонажей комиксов. Только головы Демпси на месте не было. Она лежала в пяти футах от тела, в собственной луже крови, еще достаточно теплой, чтобы отображаться ярко-зеленым цветом в приборах ночного видения. Стайкс не раз видел обезглавленные тела – в основном дело рук хаджи. Обычно края были рваными, как мясо, отрубленное тупым ножом. Только не в случае Демпси.

– Взгляни на шею, – сказал Стайкс. – Будто скальпелем отрезали. Ты когда-нибудь видел такое?

– Нет.

– Что за черт, Катан? Мы сидели в двадцати метрах. Я ничего не слышал.

– Я тоже. Кто бы ни был убийцей, он знал, что делал. Демпси просто так не возьмешь.

– Вряд ли кому-то удастся тихо пробраться через такие заросли.

– Может, его здесь ждали, – предположил Катан.

– Не понимаю. Как они узнали, что он придет именно сюда?

– Еще кое-что, Стайкс: следов-то нет.

На сырой и мягкой почве четко отпечатались лишь их собственные следы и следы Демпси – три пары обуви с характерными узорами на подошвах. Больше – ничего.

– Что-то здесь не так.

Опустившись на одно колено спинами друг к другу, они вели наблюдение. Сквозь ПНВ Стайкс видел мерцающие зеленым стволы деревьев и пространство между ними – темнее. Ни единого движения. Он прислушался, но кроме дыхания – своего и товарища – ничего. Принюхался, пытаясь уловить чужеродный запах, – безуспешно.

– Что думаешь? Нарки?

– Или федералы. Или индейцы, – откликнулся Катан. – Ставлю на нарков, но вообще-то разницы нет.

– Что будем с ним делать?

– Тело остается здесь. Забираем аппаратуру и оружие, – распорядился Катан.

Стайксу показалось, что голос великана слегка дрогнул. Впрочем, возможно, от усталости.

 

27

Паркуя машину на стоянке у дома, Эвви Флеммер так резко нажала на тормоз, что шины старенькой «Камри» завизжали. Она никогда не любила возвращаться домой, а теперь, когда в лаборатории так много стояло на кону – тем более. Но после четвертого подряд шестнадцатичасового рабочего дня доктор Кейси настоял, чтобы Эвви наконец сделала перерыв.

– А поскольку я понимаю, что наши представления о «перерыве» могут в значительной степени расходиться, поясняю: я имею в виду шестнадцать часов минимум, Эвви Флеммер. Шестнадцать. Я ясно выразился?

Доктор Кейси прочитал эту небольшую лекцию в притворно-суровом тоне, положив ей руку на плечо для пущей выразительности. С его лица не сходила отеческая улыбка – он был уверен, что поступает правильно.

В восемь вечера уже царила полная тьма, и лишь парковку заливал свет натриевых ламп. Эвви выключила двигатель и просто сидела. Он прав, она действительно устала. Однако мысль о том, что нужно выйти из машины и добраться до квартиры, пугала.

Флеммер прошла через маленький холл с металлическими почтовыми ящиками и синими мусорными контейнерами. Мимоходом взглянула на доску объявлений, где управляющий обычно размещал уведомления о сроках замены парковочных стикеров, ремонте лифта, изменении графика вывоза мусора. Сегодня ничего нового не появилось.

Мелькнула мысль подняться по лестнице, но было слишком поздно, к тому же она очень устала. Для экономии в подъезде установили энергосберегающие лампочки, и лифт напоминал наполненный сумеречным светом куб. В темноте третьего этажа датчики движения обнаружили ее присутствие, загорелись лампы – еще тусклее, чем в лифте. В холле пахло жареной рыбой и сигаретным дымом. Вообще-то курение было запрещено, однако в последнее время в дом начали вселяться новые виды жильцов. Мрачные женщины с красными точками на лбу. Держащиеся за руки и разговаривающие на повышенных тонах мужчины. Целые семьи с пирсингом и татуировками на тучных до невозможности телах, при виде которых на ум приходили клоуны. Флеммер с удовольствием переехала бы, но цены на аренду жилья в Вашингтоне заоблачные, и даже эта квартира при зарплате в шестьдесят пять тысяч долларов была тяжким бременем.

Флеммер закрыла за собой дверь, дважды проверила замки, повесила в стенной шкаф коричневое пальто. Положила на стол сумочку и постояла, соображая, в каком направлении двигаться. В лаборатории подобного с ней не случалось: на работе она знала, куда идти и чем заниматься. Ее разум преобразовывал большие проекты в порции дел, которые сами вели ее в нужные места, где она педантично выполняла конкретные задачи. Эвви называла это хорошей организацией.

Наконец она спросила вслух:

– Есть хочешь?

Как у большинства одиноких людей, у нее выработалась привычка разговаривать с собой.

– Не особо.

– Что тогда?

– Может, бокал вина?

– Хорошо. Выпьем вина.

Эвви достала из холодильника пакет с «Шабли», до половины наполнила бокал. Отнесла его в гостиную, включила торшер, села на диван и посмотрела на красные бумажные маки в белой вазе на журнальном столике. Телевизора и радио у нее не было – мысленно Эвви называла их пробоинами в стене ада. Разглядывая маки, она пила вино, а ее ум усиленно работал.

Флеммер думала об оставшихся в Оклахоме родителях. Сколько сейчас там? Около девяти. Отец, наверное, уже храпит, пуская слюни на подушку. Она отпила еще вина – как воду, большими глотками. Полностью промурлыкала «Марсельезу», потом еще раз до середины… Снова поднесла ко рту бокал… Он оказался пуст. Она опять наполнила его и вернулась на диван.

Флеммер не любила находиться вне стен лаборатории. Это ее злило. Вино подействовало, и она разозлилась еще больше. Заурчало в животе. На кухне она разогрела упаковку готового обеда из курицы и три булочки «Паркер-Хаус», намазала все три сливочным маслом. Многие годы Эвви безуспешно боролась с лишним весом. Даже ходила к врачу в надежде на какие-нибудь чудодейственные таблетки. Вместо этого он посоветовал разобраться, почему она хочет похудеть. Найти стимул – так он это назвал. Если у нее будет стимул, все получится, сказал врач. Ох… Каждый день Эвви по часу сидела с чистым листом бумаги и ручкой и, уставившись в пустоту, ждала, когда стимул себя проявит.

Так и не дождалась. Самое лучшее, что пришло в голову, – возможно, она хочет нравиться мужчинам. При этой мысли Флеммер расхохоталась. Посреди листа она написала слово:

МУЖЧИНЫ

Несколько минут пристально смотрела на него, потом зачеркнула:

МУЖЧИНЫ

Эвви провела еще несколько линий, затем еще и еще, пока вместо слова на бумаге не появился спутанный ком, похожий на клубок ниток. С тех пор она не ходила к врачу и не пыталась сбросить вес.

На журнальный столик Флеммер поставила тарелку, бокал, положила серебряные приборы. Обстановку гостиной составляли диван с бежевой обивкой, приставные столики с торшерами и два гармонирующих по цвету с диваном стула. Вдоль одной из стен – книжный стеллаж. На полках в алфавитном порядке были расставлены толстые книги в твердых переплетах, на корешках – по одному слову: Австралия, Англия, Аргентина, Германия, Греция, Италия… Всего двадцать девять книг.

Флеммер решила еще раз почитать о Франции и подошла к стеллажу. На верхней полке стояли две обрамленные черно-белые фотографии: мать и отец. У матери прямые темные волосы, полные, словно припухшие губы, на лбу – три глубокие морщины. Голова слегка наклонена влево, глаза добрые и задумчивые. Отец в футболке, подчеркивающей мощную мускулистую шею. Из-под горловины курчавятся черные волосы. Он был самым волосатым мужчиной из всех, ей известных. Волосы у него росли по всему телу, как шерсть у животного. Проводя ладонью по его спине, Эвви удивлялась, насколько эти волосы были жесткими – почти как щетка. В отличие от ее собственных, мягких и послушных.

С портретами родителей она тоже разговаривала вслух.

– Привет. Как там у вас дела?

Эвви отнесла книгу к журнальному столику и листала ее, уплетая сочные кусочки курицы с грибами, перцем и белым рисом, стараясь не уронить ни крошки на чудесные иллюстрации. В книге был целый раздел под названием «Париж – город света». Она не спеша рассматривала страницы, пытаясь представить себя на одном из фото, с бокалом чудесного бордо в кафе на рю Сен-Доминик, когда в опускающейся на город ночи Tour Eiffel разбрасывает в темноте осколки света…

Но больше всего она любила солнце Прованса, просто обожала эту часть книги. Казалось, каждая фотография в ней излучает свет. Временами Флеммер испытывала буквально физическую тягу к свету, особенно в сером пасмурном Вашингтоне. Слишком много лет провела она в мрачных местах – трейлер в Оклахоме, темная комната в студенческом общежитии, невзрачная студия в аспирантуре. Получив степень доктора, Эвви принялась искать жилье, которое было бы наполнено светом. Перебрала довольно много вариантов. Но каждый раз, стоя в пустой, отдающей эхом квартире, среди белых стен и потолков, где из незанавешенных окон лился яркий солнечный свет, она по непонятной причине начинала беспокоиться. Чем дальше, тем настойчивее одолевало ее тревожное чувство, пока, наконец, не заставляло в панике бежать куда глаза глядят. Поэтому в итоге она всегда жила в таких местах, как нынешнее, – чистых и темных квартирах, где ей было спокойно.

Флеммер вымыла посуду, поставила на место книгу. В спальне закрыла на замок дверь, разделась, накинула белый махровый халат. Зашла в ванную, закрыла и эту дверь, сняла халат. Включила душ, чтобы спустить горячую воду. Достала из аптечного шкафчика две снотворные таблетки, проглотила, запив из пригоршни. Закрыла дверцу шкафчика, зеркало которого было заклеено толстой упаковочной бумагой, и шагнула в душевую кабину. Она принимала душ дважды в день: с утра, перед тем как отправиться в лабораторию, и после ужина.

В белой проволочной корзинке лежали три куска мыла: белый, зеленый и голубой. Флеммер вымыла лицо белым, тело – зеленым. Затем трижды намыливала голубым ягодицы и промежность, каждый раз смывая очень горячей водой из ручной насадки. Вытерлась насухо, надела ночную сорочку, накинула халат и пошла проверить на ночь замки.

На коричневом коврике лежал белый конверт, который кто-то просунул под дверь. Наверное, пока она принимала душ. Флеммер подняла конверт, вошла в кухню, надорвала и вынула лист почтовой бумаги, на которой было написано:

ПОЖАЛУЙСТА, ДО ПЯТНИЦЫ ВЫНЕСИТЕ МУСОР

Эвви долго стояла у раковины и смотрела на записку. Нашла в ящике стола спички, подожгла конверт и бумагу, дождалась, пока они сгорят в раковине. Смыла пепел и включила на целую минуту утилизатор отходов.

Вернувшись в спальню, Флеммер подошла к еще одному стенному шкафу, в котором не висела одежда. В нем было множество детективов в дешевых бумажных обложках – библиотека убийств, совершенных мужьями и женами, начальниками и подчиненными, друзьями и незнакомцами, родителями и детьми. Она пробежала указательным пальцем по корешкам, остановилась на одной из своих любимых – книжке в желтом переплете с красными буквами:

«Дом дьявола: страшная история одного убийства в захолустном городке» .

Эвви читала, пока не стали слипаться глаза. Положила книгу на прикроватную тумбочку поверх Библии. Взглянула на портреты отца и матери – те же, что на стеллаже, только в других рамках.

– Спокойной ночи, – сказала она и выключила свет.

 

28

В голове яркой вспышкой мелькнула последняя мысль: налево. Со все еще связанными ногами Халли двинулась в том направлении, хватая голыми руками стены пещеры.

Вот и рюкзак.

Она так резко бросилась вверх, что опять ударилась головой, однако на этот раз не почувствовала боли. Холодный воздух хлынул в пылающие огнем легкие, мучительная боль в животе, груди, паху отступила, горло расслабилось, глаза перестали лезть из орбит.

Всего лишь два дюйма воздушного пространства в этом месте – более чем достаточно, чтобы вновь и вновь наполнять легкие, очищая дыхательную систему от углекислого газа, насыщая кислородом мышцы и мозг.

– Пещера почти забрала тебя, Халли Лиланд, – прошептала она.

Она никогда не была так близко к гибели. Но произошло что-то странное, та последняя внезапно мелькнувшая мысль – и она осталась в живых.

– Спасибо, – поблагодарила она Чи Кон Ги-Хао. – Спасибо.

Придя в себя, Халли освободила ноги от веревки. Больше она не станет завязывать ее на талии, а понесет в руке, чтобы при необходимости быстро освободиться. Из кармана комбинезона доктор Лиланд достала запасной фонарь, нашла шлем и упущенный фонарь.

Спустя полчаса, выйдя из противоположного конца сифона, она стояла по колено в неподвижной воде черного озера. Справа лучи фонарей высветили отвесную скалу золотого цвета, возвышающуюся на пятьдесят футов, до самого потолка. Халли еще раз поблагодарила бога пещеры и выбралась на сушу, где ее ждал Боуман.

– Вот это засада, – сказал он, в первый раз с тревогой в голосе.

– Не говори… Я едва там не осталась.

Он взволнованно посмотрел на нее.

– Что произошло?

Халли сбросила рюкзак.

– Споткнулась, упала под воду, запуталась в веревке от рюкзака. Ужасно глупо и бестолково.

Несколько мгновений он молчал. Потом подошел к ней, положил руку на плечо, притянул к себе. Зубы сжаты, брови нахмурены. Воздух вокруг будто наэлектризовался. Халли впервые видела Боумана в таком состоянии. Он начал было говорить, потом замолчал, тряхнул головой. Взял себя в руки, заговорил снова:

– Пожалуйста, будь осторожна. – Его глаза были наполнены заботой, но голос звучал резко. – Если что-нибудь с тобой случится, все пойдет прахом.

Халли терпеть не могла нотаций. Она взяла его за запястья, сняла его руки со своих плеч.

– Не пойму, кто это говорит? Секретный агент? Рыцарь?

И смутилась. Будь здесь свет, она увидела бы те самые глаза, что смотрели на нее в саду камней. Но надрыв в его голосе ее напугал. Вспомнилось, как они в первый раз увидели друг друга в УПРБ.

Боуман задумался, пытаясь выбрать правильный – правдивый – ответ. Протянул вперед руки ладонями вверх. Впервые его состояние было так близко к беспомощности.

– И тот и другой. Я беспокоюсь о тебе, Халли, ты знаешь. Ты нужна мне, доктор Лиланд. И об этом ты тоже знаешь. Успех миссии зависит от тебя. Пойми.

Ее злость испарилась. Вот черт. Она сняла шлем, встала на цыпочки, взяла в ладони его лицо и поцеловала. Не в щеку. Поцеловала по-настоящему, долго. Заварил кашу, так не жалей масла. На долю секунды Боуман напрягся от неожиданности, затем успокоился. Обнял ее, притянул к себе, и от поцелуя по телу прошла волна от губ к шее, груди, талии до кончиков пальцев и обратно. Захватывающее дух, головокружительное чувство, как первые секунды затяжного прыжка с парашютом.

Поцелуй продолжался, пока обоим не потребовалось вдохнуть воздуха. Халли положила голову ему на грудь, его подбородок едва касался ее макушки. Нашла же место влюбиться!

Она слегка отстранилась, чтобы посмотреть в его глаза в тусклом свете от упавших на пол пещеры нашлемных фонарей.

– Вас понял, мэм.

Уил наклонился, и они вновь поцеловались, на этот раз скорее расслабленно смакуя, чем жадно поглощая. Потом, откинувшись назад, посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, задыхаясь.

– Вас поняла, сэр.

Он тряхнул головой, будто хотел прояснить мысли, затем стиснул зубы.

– Скоро придет Эл.

Халли глубоко вздохнула, прикоснулась ладонью к его лицу.

– Ты прав.

Они разомкнули объятия. Боуман достал из рюкзака воду, протянул Халли. Она развернула два протеиновых батончика, один дала ему. Сели на пол, привалились спинами к камням и стали ждать, выключив фонари. Легкий ветерок касался кожи, вдали с треском и грохотом падали камни, прокладывала дорогу сквозь пещеру река. Прошло десять минут, пятнадцать. Боуман начал волноваться. Спустя еще пять минут он встал.

– Понятно, он идет медленно, но не до такой же степени. Я возвращаюсь.

– Нет, – вырвалось у Халли.

Он обернулся.

– Что?

– Может, подождать еще немного? Эл справится, просто он заторможенный.

Боуман помолчал в нерешительности и сказал:

– Еще пять минут.

– Если ты возвращаешься, я пойду с тобой.

Он не ответил. Закрыл глаза, потер лицо.

Пять минут прошло. Пещера его убила, думала Халли. Троих нет, осталось двое. Если так пойдет дальше, до «лунного молока» мы не доберемся. Неожиданно ее охватила такая тоска, что она замахала руками в темноте, словно от кого-то отбиваясь. Боуман достал из рюкзака запасной фонарь.

– Халли, если бы там с тобой случилась беда, для него все было бы еще хуже. – Он взглянул на светящийся циферблат часов. – В общем, если что-нибудь… если я не вернусь через пятнадцать минут, иди дальше.

Если ты не вернешься, я не выберусь из пещеры, потому что твое тело закроет ход. Может, мне и удастся вытащить тебя. А может, и нет. И мы останемся здесь навсегда.

Но она промолчала. Помогла ему затянуть обтюраторы на запястьях и щиколотках, чтобы под комбинезон затекло поменьше воды. Проверила крепления трех нашлемных фонарей. Убедилась, что нож плотно зажат в ножнах, которые он носил привязанными ремнем к внутренней поверхности левой икры. Больше проверять было нечего.

Когда он посмотрел на нее, она все прочитала в его глазах.

– Пятнадцать минут.

Кивнула.

– Береги себя. Умоляю.

– Обязательно. Сама осторожность.

Уил повернулся, пошел по воде в сторону сифона и уже был в трех футах от него, когда на выходе появился Эл Канер. Халли и Боуман были так заняты друг другом, что не заметили мерцающего света при его приближении.

– Привет! – Голос Канера звучал почти бодро.

Халли стояла как громом пораженная. Он подошел к ней.

– Эл! Мы думали, ты… – Она не смогла произнести слово «погиб» – какой-то внутренний защитный рефлекс ее остановил. Плохая примета, не надо. – Мы беспокоились о тебе, черт возьми!

Он повесил голову, как пристыженный мальчишка.

– Послушай… стыдно признаться, но мне пришлось сходить в туалет.

– В Сифоне?

– Ну, я выпил слишком много воды. Надо было сделать это до того, как мы пошли, но мне тогда еще так сильно не хотелось. Наверное, текущая вода меня подхлестнула.

– И ты… помочился в Сифоне?

– Я дошел до места, где вода чуть выше колен. И на тебе, так прижало!.. Не представляешь, как мне сейчас хорошо.

– У тебя ушло столько времени?

– В общем… произошла заминка. Надо было расстегнуть молнию спереди комбинезона, а она застряла. Дергал-дергал, наконец открыл. Сделал свои дела, давай закрывать. Она опять застряла. Я так усердно рвал ее вверх, что с головы слетел шлем. Видать, забыл его застегнуть. Закрыл молнию, выловил из воды шлем, надел. И только тогда пошел. Наверное, ушло порядочно времени. – Он посмотрел на них. – Простите, что заставил вас поволноваться. – Затем взгляд его просветлел. – Но я рад, что вы беспокоитесь о старом Эле Канере.

– Конечно, беспокоимся, дурень! – Халли подошла к нему и обняла так крепко, что он слегка выпучил глаза.

– Отдохнете, Эл?

По голосу Боумана Халли поняла, что он не очень-то хочет отдыхать, но отдала ему должное за то, что он не стал настаивать на спешке.

– Да я нормально себя чувствую. Я дам вам знать, если сильно устану.

– Ладно, – откликнулась Халли. – Заодно – ради всего святого! – дай нам знать, когда захочешь пи́сать.

Они продолжили путь.

Семь часов спустя у всех троих от усталости заплетались ноги. Канер один раз упал – к счастью, отделавшись ободранными коленями и порезами на ладонях. Колени Халли ныли – сказывалась нагрузка от непрекращающегося спуска. Бедра тоже горели огнем, а спина болела, словно кто-то бил по ней молотком. Договорились идти, пока не найдут подходящего места для лагеря. Минуло еще два часа.

– Думаю, лучше мы ничего не найдем! – крикнула Халли. Она стояла всего в нескольких футах от Боумана и Канера, но течение полноводной реки, грохочущее, бурлящее и пенящееся, было настолько сильным, что под ногами сотрясался пол. – До зала с «лунным молоком» другого места для лагеря нет. Отсюда еще часов десять, не меньше.

В течение последнего времени им не попадалось ни одного сносного участка для отдыха. Сплошные вертикальные спуски, перемежающиеся с небольшими, крутыми соединительными уступами. Будь у них с собой подвесные тенты, какими пользуются скалолазы… Однако они не могли позволить себе лишнего веса. Приходилось идти вниз до тех пор, пока не кончатся силы.

– Достаточно, – махнул рукой Боуман.

И снова устроиться всем вместе не удалось. Через полчаса поисков каждый нашел себе клочок свободного пространства для ночлега. Боуман расположился посередине, в сотне футов от Канера и в пятидесяти – от Халли.

Халли выключила фонарь, сняла ботинки и грязный комбинезон. Как обычно, положила одежду и обувь у плеча, чтобы даже в полной темноте без труда ее найти. Затем легла поверх спального мешка.

В пещерах самые простые вещи превращаются в роскошь. Чашка чая – лучше, чем шампанское. Сырой мешок – лучше люкса в отеле «Плаза». Чего еще тебе нужно, девочка? Ну… это, конечно, не помешало бы. Но не здесь. Потом, возможно. Я в самом деле вижу нас вместе, когда мы выберемся. Эти мысли не дают сосредоточиться на миссии. Но как же сладко помечтать. Хотя бы недолго.

Усталые мышцы начали расслабляться, появилось ощущение уюта и защищенности. Халли знала: лагерь не убережет от обычных опасностей пещеры – наводнения, падающих камней, отравленного воздуха. Знала, что на оставшемся между ними и «лунным молоком» отрезке много преград, и все уже пройденные предстоит преодолеть еще раз на пути назад. Однако на несколько минут она позволила себе роскошь – пусть и обманчивую – почувствовать себя защищенной.

Халли думала о ферме в Шарлотсвилле – самом лучшем месте на земле. Представляла залитое солнечным светом зеленое пастбище, шевелящий летнее сено легкий ветерок, черных лошадей – опустили шеи, сосредоточенно щиплют траву, то и дело взмахивая хвостами. Думая обо всем этом, особенно о солнце, она чувствовала, как разливается по лицу, рукам, шее тепло… Женщина уснула.

Ей снился Боуман. Его запах – соленый, с примесью цитруса и теплого меда. Вот он проводит рукой по ее лицу. Ладонь и пальцы грубые, но прикосновение легкое. Он знает, как обращаться с лошадьми, а это о многом говорит, потому что лошади мгновенно понимают, что за человек положил на них руки – пусть даже всего лишь дотронулся кончиками пальцев. Ей снился его голос. Мягкий, мягче, чем у большинства мужчин, но привлекающий внимание.

– Халли.

Глаза открылись, и она поняла, что это не сон. В темноте над ней склонилось лицо Боумана – достаточно близко, чтобы почувствовать на лбу его дыхание и уловить тот чудесный запах. Одна из его ладоней лежала у нее на плече.

– Уил. – Ее голос спросонья прозвучал хрипло.

– Я подумал, что тебе одиноко, – прошептал он ей на ухо. – Нет, неправда. Просто хотел тебя увидеть.

Честный человек, подумала она. Большая редкость в наши дни.

– Ага… – Сама того не желая, она зевнула.

Ну и что он теперь о тебе подумает?

– Мне уйти? – спросил он.

– Нет.

Она решила, что Боуман тотчас начнет целовать ее, но он притянул ее к себе, обнял, положил ее голову себе на плечо. Она перекинула руку через его грудь. Он целовал ее в ухо, она его – в шею. Так, обнявшись, они уснули.

Позже, в полудреме она почувствовала, как Боуман пошевелился. Затем он приподнялся на локте и сказал:

– Я схожу к реке, Халли. Ненадолго.

Она кивнула.

– Возьми фонарь.

– Не надо. Я все сфотографировал.

– Идти слишком далеко, – возразила она и вложила свой запасной фонарь ему в руку. – Возьми.

Уил взял. Затем она почувствовала, как он встает… а может, это ей снилось… Как уходит… Как его шаги заглушает река…

Халли вновь провалилась в сон.

Доктор Лиланд проснулась в одиночестве. Взглянула на светящийся циферблат – проспала почти четыре часа. Она лежала в темноте, приходя в себя после сна, дышала, чувствовала, как бьется сердце. Прислушивалась, не шипит ли плита, но ничего не услышала и не увидела. Шумела река да роились перед глазами красные и серебряные блики ложного света.

Халли встала, оделась, включила фонарь и пошла к месту Боумана. Огромный красный рюкзак опирался о камень, аккуратно и ровно расстелен зеленый спальник, в изголовье – плотно свернутый валиком красный комбинезон. Ботинки и носки – рядом с рюкзаком.

От неожиданного прикосновения Халли вскрикнула и резко обернулась.

– Эл! Ты напугал меня до смерти.

– Прости! Где Боуман?

– Не знаю.

Она несколько раз направила луч фонаря вверх и вниз – сигнал тревоги у водолазов, – но ответа не было. Халли вдруг ощутила, как внутри проклюнулись первые ростки страха. Она замерла, сделала несколько глубоких вдохов и медленных выдохов.

Канер стоял, вытянув вперед руки ладонями вверх. Вид у него был испуганный.

– Будем искать.

– Как?

– Сначала по основным направлениям. Ты идешь на север. Триста шагов. Я – на юг. Встречаемся здесь. Берем основной фонарь и запасные.

Они достали из рюкзаков все фонари и зашагали от лагеря в противоположных направлениях, как дуэлянты. На триста шагов у Халли ушло почти десять минут – настолько бугорчатым и неровным был рельеф. По пути она медленно, тщательно обводила фонарем с обеих сторон валуны, время от времени выкрикивая имя Боумана. Мы используем чересчур много света, думала она, но ничего не поделаешь.

Достигнув конца пути, Халли вернулась к начальной точке. К ее удивлению, Канер уже ждал.

– Халли, идем, я тебе кое-что покажу.

Сердце радостно подпрыгнуло:

– Ты его нашел?

– Нет. Может быть. Не знаю. Идем.

Халли последовала за Канером, от нетерпения едва не наступая ему на пятки. Она думала, что идти придется далеко, но они отошли не дальше, чем на тридцать футов.

– Стоп! – непривычно резко рявкнул Канер.

Она заглянула ему через плечо. В полу пещеры зияла дыра диаметром около двадцати футов.

– Здесь глубоко, Халли. Очень глубоко.

– Откуда ты знаешь?

Он наклонился, поднял камень размером с бейсбольный мяч и бросил в отверстие. Они ждали. Ждали. Ничего. Однако шум реки перекрывал все другие звуки, поэтому Халли взяла еще один, более крупный камень, бросила и прислушалась. Опять ничего.

– Какая здесь глубина, если не слышно, как камни падают на дно? – спросил Канер.

– Не меньше тысячи футов. Может, и больше.

– Такое возможно?

– В пещерах возможно все.

– Если он туда упал…

Если он туда упал, то погиб, подумала Халли.

– Вряд ли.

– Почему?

– С какой стати ему идти в эту сторону? Даже если и так, Боуман слишком опытен, чтобы просто упасть. Такое невозможно.

– Ты только что сказала, что здесь возможно все.

Халли хотела поспорить, но передумала. Он прав. Она действительно это сказала. И действительно, здесь возможно все. Жестом попросив Канера оставаться там, где стоит, доктор Лиланд подвинулась чуть ближе к краю ямы. Зачастую периметры таких скважин были слабыми и неустойчивыми, как нависшие глыбы в горах. Остановившись в пяти футах от края, Халли посветила в темноту. Стены были совершенно вертикальными. На глубине двадцати футов слой густого тумана поглотил луч фонаря. Она бросила взгляд через плечо на Канера.

– Ничего не видно.

Эл выглядел измученным: воспаленные глаза, обведенные почти черными кругами, обвисшее лицо, плечи согнулись под невидимым весом даже без рюкзака. Казалось, ему трудно поднять голову. Усталость? Травма шеи? Надо признать, он изо всех сил старается держаться.

Ее вдруг пронзила мысль: неужели я выгляжу так же? Ответ она знала, однако ничего поделать с этим не могла. Нужно действовать. В памяти всплыл увиденный ею в кабинете Дона Барнарда образ – погибший страшной смертью солдат, – и это придало ей сил.

– Теперь проверим восток и запад. Ты идешь на восток.

Халли отправилась в западном направлении и на этот раз прошла свои триста шагов намного быстрее, потому что препятствий в этой стороне было меньше. Через пять минут, подняв вверх руки, появился Канер.

Они уставились друг на друга.

Халли тяжело опустилась на валун. Ты не заплачешь. Такая роскошь здесь непозволительна. Канер подошел ближе, потрепал ее за плечо. В голове, как летучие мыши, роились, мелькали неконтролируемые мысли. Секунду спустя она влепила себе пощечину, он от неожиданности подпрыгнул. Соберись. Нужно найти Боумана.

Можно было продолжать вылазки в других направлениях: северо-восточном и юго-западном, северо-западном и юго-восточном. Но она уже начала думать о невероятном – о том, что они могут не найти Боумана. Вспомнились ученые из ее предыдущей экспедиции, которые буквально испарились в этой пещере.

Как такое могло произойти? Они были опытными спелеологами, и их было двое. Ладно еще один – погиб по нелепой случайности или от упавшего камня. Но двое? Это выходило за рамки воображения. А теперь Боуман. Не кто попало, а Боуман. Про него-то уж точно не подумаешь, что он может попасть в беду в пещере. По правде говоря, и не только в пещере. И все же с каждой утекающей минутой это все больше становилось похожим на правду.

Канер махнул рукой в сторону реки.

– Думаю, стоит проверить там. Он мог пойти по нужде, упасть и удариться. А вдруг он не может двигаться?

– Точно! Именно туда он и ушел! – неожиданно вспомнила Халли и тут же пожалела, что сказала об этом вслух. Теперь Канер все поймет. Ну и черт с ним. Когда Уил ей сообщил, что собирается к реке, она была спросонья. Сунула ему фонарь. Но Боуман есть Боуман – вдруг он им не воспользовался, полагаясь на свой «моментальный снимок»? Впрочем, и с включенным фонарем он вполне мог подойти слишком близко к бушующей реке и поскользнуться.

Она поняла, что это одно из тех самых мест во всей пещере, где погибнуть легче всего. Когда обычно хочется по нужде? Посреди ночи. Куда пойдешь? К реке. В каком состоянии? В полусне. Черт возьми!

– Пойдем посмотрим. Только осторожно.

Спускаться к реке было все равно что идти по мокрой, сильно покатой шиферной крыше. С каждым шагом поверхность камней становилась глаже, почти глянцевой – за миллионы лет ее отполировали песок и вода. Внизу, почти у бурлящей пены, Халли рассмотрела едва уловимый глазом жуткий зеленоватый налет на камнях – водоросли. Ближе она подходить не стала. Реку они не просто слышали, а чувствовали: тела вибрировали от мощной энергии, переходящей от камней в ноги.

Полчаса они бродили по берегу, сигналили фонарями, не приближаясь к скользким, лоснящимся от водорослей камням. Наконец Халли обернулась и жестом показала Канеру, что они возвращаются в лагерь. Шум реки было не перекричать.

– Он погиб. Не знаю как, но погиб. Возможно, в реке.

Халли изо всех сил старалась говорить спокойно, однако в голове настойчиво звучал простой и жестокий вопрос. Как он мог совершить такую ошибку? Он устал, а изнеможение делает нас беспечными. И все равно, как?

На мгновение лицо Канера стало похожим на выдавленное сильным порывом ветра оконное стекло, которое вот-вот разобьется вдребезги. Халли почти ощущала, как у него в душе идет борьба между чувством самосохранения и осознанным желанием помочь. Иногда люди проигрывали в этой борьбе, впадали в исступление. Она положила руки ему на плечи и пристально посмотрела в глаза.

– Эл. Я не могу сделать это одна. Ты мне нужен.

Слова подействовали как пощечина. Голова поднялась, глаза прояснились. Канер посмотрел на Халли. Она заметила, как заработал его подбородок, как перегруппировались лицевые мышцы, придав лицу осмысленное выражение и силу. Эл встал, расправил плечи, сделал глотательное движение, кивнул. Он впервые стоял перед ней не сутулясь, и Халли поняла, что он почти такой же высокий, как и она. Он снял ее ладони со своих плеч, но не выпустил из рук.

– Я с тобой, – произнес Канер твердым и уверенным голосом. – Что бы ни случилось, мы это сделаем.

Еще мгновение он не сводил с нее взгляд, потом отпустил ее руки и повернулся к своему рюкзаку.

– Идем.

 

29

Оставив тело Демпси, Стайкс и Катан через шесть часов наконец обнаружили искомый луг и вход в Куэва-де-Луз. Спускаться в пещеру от них не требовалось. Им надлежало караулить на поверхности и брать в оборот любого, кто оттуда выйдет. В глубине леса они устроили лагерь, а у самого края луга соорудили укрытие для постоянного наблюдения за входом в пещеру. Один спал или отдыхал, второй нес вахту. Сменялись каждые четыре часа. Останься Демпси в живых, отдыхали бы по восемь часов. Работа вдвоем изматывала, однако Стайксу приходилось выдерживать и не такое.

Его смена только что закончились, и он осторожно будил Катана: неблагоразумно было бы пугать такого громилу.

– Катан. Катан… – прошептал Стайкс.

Великан распахнул глаза.

– Моя очередь?

– Да.

Он сел, потер щеки, растерянно осмотрелся, и на мгновение Стайкс увидел в нем огромного ребенка. Впрочем, сосредоточился Катан моментально. Нет, глаза совсем не детские, подумал Стайкс.

– Чуть не спросил, где Демпси. – Катан помотал головой. – Ужас.

– Бедняга Демпси, – сказал Стайкс. – Вы с ним давно вместе?

– Да.

Стайкс ждал продолжения, но Катан молчал.

– Это место кишмя кишит всякой сволочью, – произнес Стайкс. – Ни на секунду нельзя зазеваться.

– Это не про Демпси. Я его сто лет знаю. Тут что-то другое произошло.

– Что именно?

– Без понятия. Но поверь, Демпси – не ротозей.

Стайкс не видел причин спорить.

– Думаю, мы никогда не узнаем, что случилось.

– Весь вопрос в том, почему не тронули нас. Должно быть, наблюдали, ждали удобного случая, а Демпси как раз отправился в кусты.

– Нас двое. По-видимому, посчитали, что двое слишком много, – предположил Стайкс.

– Да, наверное. – Катан помолчал. – Одного парня мы точно так же потеряли в Ираке.

– Так же?

– Ему отрезали голову, – сказал Катан. – Его звали Стентон. Хаджи воткнули гвозди ему в глаза и повесили его голову на дорожный указатель. Крови было очень много. Скорее всего, глаза ему выкалывали еще живому.

– Кореш?

– Самый близкий, – вздохнул Катан. – У нас с ним и Демпси шла третья командировка.

– Почему вы уволились? Вы с Демпси, я имею в виду.

Катан отхаркнулся, сплюнул.

– Не по собственной воле, если хочешь знать правду. После того как мы потеряли Стентона, у командования появились претензии к тому, как мы допрашивали хаджи под Фаллуджей. – Глаза Катана на миг помутнели. – Не то чтобы мы устроили там Милай. Всего лишь три самых упертых хаджи… Кстати, получили хорошие разведданные. – Он глубоко вздохнул и посмотрел в сторону пещеры. – Зато теперь мы зарабатываем в пять раз больше, а бонусы так и вообще зачетные.

– Плюс, – добавил Стайкс, – как ни больно об этом говорить, бонусы только что повысились.

Катан кивнул.

– Да. Долю старины Демпси разделим. Если бы достали тебя или меня, все было бы точно так же.

– Так все делают.

– Вот именно. Кстати, других бонусов это тоже касается.

– Каких еще других?

– Да ладно, приятель. А высокая блондинка? Положа руку на сердце, Стайкс, я о ней всю дорогу думаю.

Катан подмигнул, оскалился, однако Стайкс не заметил и следа веселья на его лице. Скорее, голод. Зациклился на ней, ни за что теперь не отстанет.

– Правда? – обронил Стайкс.

Катан посмотрел на него.

– Не переживай, приятель. На двоих хватит, точно тебе говорю.

Катан явно неправильно истолковал его слова.

– Можешь забрать ее себе.

– Ты вообще, что ли, не хочешь?

– Меня это не интересует, Катан.

– Не интересует? То есть? – Взгляд Катана внезапно ожесточился, стал подозрительным.

Стайкс понял, что просто так не отделаться – придется объяснять.

– Это мой последний заход. С меня хватит. Я сваливаю.

– Сваливаешь?

– Представь, что ты проработал так около десяти лет. Да, я беру расчет.

– Берешь расчет… – Катан повторял слова, будто впервые в жизни их слышал.

– Брось, неужели ты сам об этом никогда не думал?

Катан потер рукой глаза, огляделся.

– Куда же, черт возьми, тогда податься?

Стайкс пожал плечами.

– Да куда угодно.

– Я ничего другого не хочу. Мне эта работа нравится. А ты чем займешься?

– Открою свое дело – спортзал для боксеров. Или школу восточных единоборств для малышни.

– Японский бог… – Несколько мгновений Катан пристально его изучал, словно пытаясь разобраться. Потом ухмыльнулся. – У тебя есть женщина, так?

– Да. Есть.

– Как ее зовут?

– Киана.

Катан медленно, по слогам повторил имя.

– Приятно звучит.

– А у тебя? Есть кто-нибудь?

– Имеешь в виду, жена или подруга?

– Да.

– Нет. У меня только работа. И знаешь, я ее люблю, приятель. Только не говори мне, что тебе она не нравится.

– Иной раз – да. Но уже не так, как раньше.

– Ты точно решил?

– Абсолютно.

– Грею уже сказал?

– Рассудил, что лучше сообщить, когда вернемся и деньги будут на руках.

– Это верно.

Всего лишь на миг выражение лица Катана изменилось, и Стайкс подумал, что сейчас он добавит что-то еще. Однако, закончив собирать снаряжение, тот встал и пошел в укрытие.

 

30

– Эл, выключи фонарь, – подняв руку, попросила Халли.

– Что случилось? – В его голосе слышалась усталость.

– Выключи фонарь.

Свой она уже выключила. Канер послушался, и мгновенно их поглотила темнота, будто черная вода сомкнулась над головами двух тонущих людей.

– От чего мы прячемся? – Одну руку Эл не убирал с ее рюкзака.

– Мы не прячемся. Загляни через мое правое плечо.

Он посмотрел. И разинул от изумления рот.

– Боже, Халли!

– Ага. Красиво, правда?

Слабое голубое свечение. Через пятьдесят ярдов на их пути был поворот вправо. Свечение шло оттуда.

– Что там? «Лунное молоко»?

– Именно.

Пять минут спустя они стояли в высоком круглом зале диаметром около пятидесяти футов. Пол из гравия с примесью песка, слегка покатый в сторону выхода, стены вертикально рифленые, из желто-белого натечного камня. Слева светилась колония «лунного молока» – микробный ковер площадью пять квадратных футов и толщиной шесть дюймов, как огромный, горящий сине-зеленым светом мозг, свисающий со стены пещеры.

Свечение было достаточно ярким, и фонари не включали. Казалось, они очутились в лазурных водах Карибского моря. Свет лился волнами, как северное сияние.

– Как, во имя всего святого, они здесь живут? – Канер все еще говорил шепотом.

Обстановка чем-то напоминала храм. В отдалении едва слышно шумела река. Вокруг не было ничего, кроме мягкого, пульсирующего голубого света. Воздух в этой камере казался другим – суше и немного теплее.

– Кто знает… – В голосе Халли звучал благоговейный трепет. – Живут ведь. По-видимому, миллиарды лет.

– Стоял бы здесь и смотрел часами, – зачарованно произнес Канер. – Все равно что наблюдать за огнем.

– Знаю. Кожей оно тоже ощущается. Чувствуешь?

– Да, немного. Как теплота.

Они сбросили рюкзаки. Не включая фонарь, Халли достала термоконтейнер – алюминиевый цилиндр длиной восемнадцать и диаметром шесть дюймов с четырьмя капсулами из нержавеющей стали размером с пробирку. В нижней части термоконтейнера был установлен питающийся от батареи БПМ – блок поддержания микроклимата. У «лунного молока» – она по горькому опыту знала – очень маленький диапазон выживаемости: плюс-минус четыре градуса по температуре и плюс-минус пять процентов по влажности. И полное неприятие света, как естественного, так и искусственного. Ничего удивительного, если учесть, что эти существа эволюционировали в гиперустойчивых условиях и кромешной темноте.

– Теперь самое трудное.

Халли установила четыре контейнера на пол пещеры под колонией лунного молока. Биомасса тут же приобрела розоватый оттенок.

– Боже. Ты только посмотри! – Канер застыл на месте.

– Знаю. Удивительно, да?

– Меняет цвета. Как осьминог.

– Скорее, как хамелеон. – Халли раньше занималась изучением этого вопроса. – У головоногих изменением цвета управляют мышцы. У «лунного молока» мышц нет, значит, это клеточная сигнализация, как у хамелеонов. У них изменение цвета происходит в ответ на колебание температуры. На стресс. Возможно, реакция хроматофоров на гормональные выбросы.

Она надела изолирующую маску высокого класса фильтрации, способную задерживать частицы размером 0,1 микрона. Натянула хирургические перчатки длиной до локтя, вынула из стерильной упаковки хирургическую ложку и скальпель «Бард-Паркер № 60» с прямым лезвием.

– Значит, фокус вот в чем. – Халли повернулась к Канеру. – После того как мы отделим порцию, у нас есть около десяти секунд, чтобы поместить ее в капсулу термоконтейнера, иначе жизнеспособность теряется. Я накладываю вещество, ты устанавливаешь капсулы. Сперва надень маску и перчатки.

Канер сделал, как ему велели. Затем взял одну из капсул, открутил крышку и протянул Халли. Сделав надрез скальпелем, она отсекла часть биомассы чуть меньше объема контейнера, из-под разреза хирургической ложкой осторожно вынула порцию. Первые несколько секунд та светилась и пульсировала в гармонии с основной биомассой; затем начала тускнеть, и пульсация света замедлилась. Появился специфический запах, напомнивший Халли давленый виноград.

– Теперь быстро! – шепотом приказала она – скорее себе, чем Канеру.

Тот стоял рядом с капсулой наготове. Халли уложила образец.

– Закрывай!

Команда прозвучала резче, чем надо, однако Канер, казалось, не обратил на это внимания. Он туго закрутил крышку и вставил капсулу в термоконтейнер.

– Отлично! – сказала Халли. – С первой порядок. Давай следующую.

Они добыли еще две порции. Когда работали над последней, у Халли из пальцев вдруг выскользнул скальпель. Инструмент был предназначен для использования в контролируемых условиях анатомического театра, а не в суперпещере. Во время работы шероховатая ручка намокла и стала гладкой от биоматериала. Халли делала вертикальный надрез: придерживая левой рукой тело «лунного молока», пронзала его лезвием. На вид напоминающая мозг масса на самом деле была довольно плотной. Чтобы рассечь ее даже хирургическим инструментом, требовалось приложить усилий не меньше, чем к кожуре грейпфрута. Лезвие вдруг скользнуло в сторону, глубоко поранив перепонку между большим и указательным пальцем и почти до середины порезав ладонь.

Халли вскрикнула, уронила скальпель, схватилась за левое запястье. Боль нарастала, словно кто-то вел раскаленным до красна лезвием от кисти до локтя, и отдавалась в плечо и шею. Она потеряла равновесие, споткнулась и угодила кровоточащей рукой прямо в «лунное молоко». Ладонь покрылась зелено-голубой массой, которая смешивалась с хлещущей из раны кровью. Боль была обжигающей, будто на открытую рану плеснули чистого спирта.

Канер торопливо рылся в рюкзаке в поисках аптечки. Халли сорвала перчатки, подняла вверх левую руку, крепко схватилась правой за запястье, стараясь пережать локтевую и лучевую артерии – те самые, до которых обычно стараются достать самоубийцы. Обе они находятся глубоко, поэтому кровь продолжала струиться по руке, капала на пол, образуя у ног лужицу.

– Эл!

– Я ищу, Халли! Держись!

Он зарылся в рюкзак по плечи, выбрасывая оттуда содержимое: носки, туалетную бумагу, сухие пайки. Халли почувствовала головокружение, опустилась на пол.

– Нашел! – Канер вскрыл бумажную упаковку стерильного бинта и поспешил к Халли с повязкой в одной руке и пластмассовой бутылкой в другой. – Не разжимай запястье. Я промою порез.

Она задыхалась от боли, пока Эл, опустившись на колени, мыл рану водой – хоть и не стерильной, однако ею можно было удалить частицы породы и «лунное молоко». Вылив всю воду, он наложил на ладонь повязку и туго затянул концы.

Женщина вскрикнула.

– Прости, Халли!

– Все в порядке. – Она глубоко дышала, пытаясь расслабиться. – Повязка должна быть тугой.

Когда Эл закончил, Халли села, силясь привести в порядок мысли. Канер положил руку ей на плечо.

– Порез серьезный. Что еще сделать?

– Пока ничего придумать не могу. В любом случае придется зашивать, когда выберемся отсюда, а до тех пор с повязкой, глядишь, не расползется.

– Лазать по скалам будет то еще удовольствие.

– Не говори…

– Очень больно?

– Было. Теперь уже не так.

– Возможно, легкий шок. Выглядела ты скверно.

– Сейчас мне лучше.

Она хотела встать, но Канер мягко удержал ее.

– Посиди немножко. Отдохнем. Пора чего-нибудь выпить и перекусить.

– Нам нужно собрать еще «лунного молока», – возразила Халли.

– Что нам сейчас нужно, так это привести тебя в порядок.

Канер снял маску, стянул резиновые перчатки. Они съели по протеиновому батончику, допили воду, что оставалась у Халли, и два часа проспали на полу.

Теперь им предстояла долгая дорога назад.

 

31

Ленора Стилвелл вспоминала маленький остров Дельфин в Мексиканском заливе. Они с Дугом и Дэнни плыли от белых волн прибоя, преодолевая сопротивление синей, мерцающей в солнечном свете воды, когда заметили стайку афалин, выгибающих в прыжке серебряные спины. Дельфины охотились за косяками макрели, от которых поверхность воды стала похожей на кипящий в огромной кастрюле бульон. Ленора оглянулась. Дуг и Дэнни пропали, кто-то невидимый звал ее по имени, а она больше не могла удерживать голову над водой…

– Как вы себя чувствуете, майор?

Стилвелл открыла глаза. Медсестра, молоденькая женщина в голубом защитном костюме, стояла, положив затянутую перчаткой руку на спинку койки.

– Простите, что побеспокоила вас, мэм, – сказала сестра. – Только измерю температуру и давление и сразу уйду.

– Не вопрос. Работайте.

Из-за вставленного в ноздри прозрачного пластмассового катетера ее голос звучал как простуженный. Через катетер в легкие каждый час поступало четыре литра 100-процентного кислорода.

– Как вы, мэм?

– С учетом всех обстоятельств, не так уж плохо.

Сестра улыбнулась и кивнула, однако Ленора с удивлением заметила в глазах женщины слезы. Здесь, в центральной медсанчасти, многие относились к ней с особой заботой, потому что сюда уже дошли слухи о том, как она работала с солдатами в Тероке. Ее называли героем, майором Ангелом. Она терпеть не могла такие вещи. Героями были мальчишки, что каждый день вели сражения.

– Я не хотела. Простите, майор.

Ленора улыбнулась. Это ей было все еще под силу. Пока поражены лишь три места: правое бедро, живот, левая рука.

– Мэм, почему вы не разрешаете дать вам что-нибудь, чтобы облегчить ваше состояние?

– Возможно, скоро я сама попрошу об этом. Пока все в порядке. Но я ценю вашу заботу.

Она протянула руку, сжала ладонь медсестры и даже исхитрилась подмигнуть ей.

– Хорошо, мэм. Если что, я рядом, только нажмите кнопку.

Женщина кивнула на кнопку вызова, приколотую к простыне, голова стукнулась о замутненную лицевую часть шлема. Сжав в ответ ладонь Стилвелл, она удалилась на сестринский пост.

Стилвелл лежала в изоляторе на четыре койки. Рядом спала зараженная АКБ женщина, которой уже прописали наркотики. Стилвелл знала: придет время, и морфин не поможет, ничто не поможет, и вот тогда будет по-настоящему плохо. Болезнь у нее еще не перешла в последнюю стадию; в ее случае АКБ сначала проела ткани на лице, хотя обычно повреждению подвергалась брюшная полость. На лице слишком много нервных окончаний, и боль всего лишь ждала своего часа, чтобы вырваться наружу. Женщине был нужен морфин. Много морфина.

Тебе недолго мучиться, девочка, думала Стилвелл. Ты уже на седьмом уровне. Вчера была на пятом. Так что пару дней – не больше. Возможно, до восьмого продержишься без наркотика. Она часто просила пациентов классифицировать боль по шкале от одного (безболезненная стадия) до десяти (невыносимые мучения). Теперь впервые она задавала это вопрос себе.

Пока Ленора не хотела принимать лекарства. Во-первых, от них у нее запор. И путаются мысли. Боль, разумеется, тоже делала свое дело, но Ленора обнаружила, что может устраивать себе «отпуск», мысленно уносясь в другие места. Возвращаясь после такого отдыха в больничную палату, некоторое время она могла ясно мыслить. Думала об АКБ, вспоминала все, что знала об этой бактерии, пыталась создать в уме виртуальную лабораторию, чтобы выработать процедуру противодействия инфекции. Подхватив заразу, она оказалась в невыгодном положении. С другой стороны, теперь у нее было преимущество врача и ученого, который может анализировать симптомы и течение болезни, опираясь на собственный опыт.

Боль прервала размышления. Алые пятна на ноге, животе и руке кровоточили и сочились едкими жидкостями – продуктами гниения. Казалось, кто-то плеснул на эти места бензин и поджег. Тяжко. Очень тяжко. Но пока пятна составляли относительно малую часть поверхности тела, к тому же в местах, где нет больших скоплений нервных окончаний. Поэтому она выдерживала боль. По крайней мере иногда. Впрочем, сейчас пришла пора отправляться «в отпуск».

Ленора закрыла глаза, медленно и глубоко дыша, и унеслась в прошлое, в тот день, когда она окончила медицинскую школу Вандербильтского университета. Стилвелл увидела себя молоденькой, в академической шапочке с золотой кисточкой, в тяжелой черной мантии, из-под которой выглядывали носки черных лодочек. Впереди и сзади шаркали ногами выпускники.

В тот жаркий день в воздухе стоял запах лосьона после бритья, духов и пота. Сердце учащенно забилось – ее очередь подниматься на сцену…

– Майор?

Медсестра… Стилвелл вновь оказалась в мире, где царит боль.

– Да?

– Майор, к вам посетитель. – Молодая женщина состроила гримаску, возмущенно фыркнув. – Я говорила, что вас нельзя беспокоить, но… это офицер.

Новость заставила встрепенуться.

– Правда? Кто?

– Э-э, я не расслышала фамилии, мэм. Личного знака под защитным костюмом тоже не видно. Но он офицер – об этом сообщить не забыл. Вы сможете его принять?

Полная неожиданность. К ней никто не ходил – только врачи во время осмотров да медсестры.

– Да. Скажите, пусть проходит.

– Хорошо, мэм.

– Подождите… Простите, я забыла, как вас зовут.

– Артвелл, мэм. Сержант Артвелл.

– А имя?

– Реджина. Все зовут меня Реджи.

– Спасибо. Реджи, не будете ли вы любезны чуть-чуть приподнять кровать, чтобы я могла сесть?

– Конечно, мэм.

Сестра ушла, и в палату ввалился низкорослый, тучный человек в костюме «Кемтурион». Лицо закрывала поцарапанная, сморщенная пластмассовая маска. В руке, затянутой в черную перчатку, он держал пухлый желтый конверт с отштампованным красными чернилами словом «СЕКРЕТНО».

– Вид у вас не сказать что хороший, майор.

Ленора мгновенно узнала его по надменному тону: Мосур, штабная крыса.

За каким чертом он явился?

– Я могу что-нибудь для вас сделать? – Голос явно свидетельствовал о воспаленных аденоидах.

– Я в порядке, полковник.

– Хм… Очень больно?

– Не очень.

Не хватало еще жаловаться этой крысе.

– Рад слышать.

Обогнув изножье кровати, Мосур сделал осторожный шажок ближе. Теперь она его рассмотрела. Черты лица у некоторых людей делают их похожими на свиней: круглые розовые щеки, вздернутый нос, маленькие глазки, жирный подбородок. К таким людям относился и полковник Мосур. Из-за лишнего веса он изрядно вспотел в защитном костюме.

– Прошу прощения за спор по поводу костюма, полковник, – сказала она. – У меня был стресс.

– Без сомнения. И все же хотел бы заметить, что если бы вы не ослушались моего приказа, вы сейчас не лежали бы здесь.

– А молодые солдаты страдали бы во много раз больше. Плохая сделка, полковник… Могу я спросить, зачем вы пришли?

– Конечно. Вообще-то, я как раз по поводу того самого… инцидента. – Он обвел взглядом помещение, потрогал шлем и откашлялся. – Видите ли, я тогда включил громкую связь, потому что не слышал вас через костюм. При нашем разговоре присутствовал кое-кто из персонала. Мой адъютант и еще ряд людей. Это создало проблему.

– Какую проблему?

– Говори мы с вами с глазу на глаз, вероятно, мы бы все уладили. Но присутствие другого персонала сделало это… неизбежным.

– Сделало неизбежным что?

– Я вынужден был доложить о вашем поведении вышестоящему руководству. Уверен, вам знаком кодекс поведения военнослужащих. Любое недонесение о нарушении правил само по себе является нарушением. – Он поднял руку ко лбу, чтобы утереть пот, но вспомнил о шлеме. Рука упала. – Жарко в этих штуковинах. Хоть бы кондиционер какой внутрь вставили, что ли.

– Продолжайте, полковник, прошу вас.

– Да. Ну так вот. Выбора у меня не было, сами понимаете. Я бы поставил под удар свою карьеру, если бы умолчал о том случае. По своей воле я не стал бы этого делать, уверяю вас.

Как бы не так, штабная крыса. Ко всему прочему, ты еще и шкура. Ей встречались офицеры, подобные Мосуру – жалкие люди недалекого ума, вечно чем-нибудь недовольные. Особую радость им доставляло наказывать нижестоящих за самые пустяковые нарушения дисциплины. Наказание не имело прямого отношения к проступку, главная цель – испортить жизнь тому, кто ниже рангом. В армии, куда с радостью брали всех и откуда не увольняли никого, полно таких подлецов.

– Разве вам не надлежало меня уведомить? Вручить какую-то бумагу?

– Этим я сейчас и занимаюсь, майор.

– О. Не слишком ли долго вы ее несли?

Розовое лицо покраснело еще больше.

– Документ должен был пройти соответствующие инстанции.

– Разумеется, – кивнула она. Значит, к моему делу добавится еще одно донесение. Подумаешь!

Будто прочитав ее мысли, Мосур добавил:

– Мне пришлось просмотреть ваше личное дело. К сожалению, это оказался не первый случай нарушения субординации.

– Верно. Иногда приказы идут вразрез с целями медицины. Для меня пациенты всегда важнее.

– Да, это заметно по вашим ответам на предыдущие рапорты. Честно говоря, я удивлен. Обычно офицерам не удается так легко отделаться. Хотя вы врач… Вероятно, это учли и сделали исключение.

– Полковник, вы закончили? Я устала и…

– Если позволите, я договорю. Поскольку инцидент был далеко не первый, это усугубило дело. Помимо дисциплинарного взыскания, похоже, вам будет отказано в предоставлении льгот.

Отказ в предоставлении льгот. Ее усталое сердце кольнуло.

– Вы о чем?

– С армейской точки зрения, майор, ваш проступок ничем не лучше бегства с поля боя. Допустим, у вас были благие намерения, однако, перефразируя ваши же слова, приказы всегда важнее намерений. По существу, вы инфицировали себя сознательно.

– Вы хотите сказать, что все расходы на медицинское обслуживание я буду нести сама?

– Боюсь, что так.

– И здесь, и в Штатах?

– Именно.

От ужаса закружилась голова, и даже подступила тошнота. Ее гражданская страховка не покрывала период действительной военной службы. В течение этого времени действовала программа военного страхования Tricare, и правило Стилвелл знала дословно: «В период исполнения воинского долга военнослужащим обеспечивается страховая защита от травм и болезней, полученных, возникших или усугубившихся при исполнении служебных обязанностей».

Она также знала, что в программе Tricare есть исключение, касающееся – как уже успел подчеркнуть Мосур – вреда, сознательно причиненного самому себе. Если она останется в живых, на лечение уйдут сотни тысяч долларов. Семья разорится. Дом, машины, сбережения… пропадет все. Из-за этой жирной штабной крысы.

Затем ей вдруг пришло в голову, что крыса зря надеется – все будет не так плохо, потому что медицинских услуг много не понадобится. Кому, как не ей, это знать. Так что, если она умрет… нет, когда она умрет, Дуг и Дэнни получат страховую сумму, которая выплачивается в случае смерти военнослужащего. Пятьсот тысяч долларов. Они смогут выплатить долг по ипотечному кредиту и будут обеспечены до конца жизни, если сумеют правильно распорядиться деньгами. Штабной крысе с ней не справиться, пусть не надеется.

– Полковник, я настоятельно прошу покинуть помещение и оставить меня в покое. Иначе мне придется вызвать персонал.

– Уже ухожу, майор, – ответил он. – Осталось сообщить всего лишь еще одну новость.

Она ждала, буравя его взглядом. Палец лежал на кнопке.

– Отказ касается не только предоставления льгот по медицинскому обслуживанию, но и пособий в случае смерти. Мы ведь не можем выплачивать огромные суммы за лиц, виновных в собственной гибели. Таковы директивы. Уверен, вы читали приказ девятнадцать, раздел б3, пункты 17 и 18.

– Убирайтесь! Вон!

– Всего доброго, майор. – Он бросил тяжелый конверт ей в ноги. – Надеюсь, кто-нибудь вам поможет прочитать документы.

И полковник Мосур вразвалку пошел к выходу, продавливая ягодицами толстую пластмассу защитного костюма.

 

32

Дэвид Лэйтроп с шести утра безостановочно носился между аппаратом министра, УПРБ и несколькими другими организациями. В три часа ночи в глазах появилось ощущение песка, во рту стоял привкус протухшего мяса, а мозг перемалывал мысли быстрее, чем Лэйтроп успевал их оформить.

Пора заканчивать.

Он резко встал со стула, почувствовал головокружение, ухватился руками за стол. На службе Лэйтроп никогда не позволял себе расстегнуть жилет или ослабить галстук. Дисциплина – главный ключ Вселенной. Не упускай из виду мелочи, и проблемы решатся сами собой. О человеке говорят его привычки. Он любил эту поговорку, хотя сейчас под угрозой смертной казни не вспомнил бы, где впервые ее услышал.

После шести вечера Лэйтроп все же иногда снимал пиджак, и сейчас он снова надел его, прикрыв «ЗИГ-Зауэр» в кожаной плечевой кобуре. Он вполне мог носить стандартный девятимиллиметровый «глок» (спасибо дяде Сэму), однако предпочитал более мощный и надежный «зиг» сорокового калибра. Слишком много ходило историй о том, как «глоки» заедало в самое неподходящее время. Вообще, можно было обойтись и без оружия. Вероятность попасть в перестрелку сейчас равнялась для него шансу быть ударенным молнией. Веселые деньки давно миновали. Когда-то давно он руководил агентами в Ираке и Пакистане, и необходимость носить оружие многие годы была насущной и постоянной. С того времени оружие вошло в привычку, и без него Лэйтроп чувствовал себя неуютно, как без одежды. Он рассудил, что уж если у тебя есть такая потребность, пушку следует выбрать самую качественную. Такой оказался «ЗИГ-Зауэр» – точный как швейцарские часы, никогда не дает сбоев. Правда, стоит бешеных денег, но жизнь дороже.

Как чиновник, занимающий высшую позицию в сетке окладов государственного аппарата США, Лэйтроп пользовался местом на синем уровне гаража под зданием штаб-квартиры министерства внутренней безопасности. Годом ранее министерство переехало из временной резиденции на Небраска-авеню в новый комплекс стоимостью шесть миллиардов долларов, где теперь базировалось не менее семи федеральных агентств, не считая управления по выявлению ядерных материалов и национального отделения безопасности киберпространства. Немалая доля иронии, как часто приходило в голову Лэйтропу, заключалась в том, что новое гигантское помещение штаб-квартиры находилось в здании, которое раньше занимал пресловутый вашингтонский госпиталь Святой Елизаветы, психиатрическая больница, где с 1852 года лечили или, по крайней мере, содержали душевнобольных – как законопослушных граждан, так и преступников. В конце концов, если теракт 11 сентября и его последствия – не сумасшествие, то что тогда?

Лэйтроп выгнал машину из гаража и направился к выезду на Алабама-авеню. У массивных ворот, ощетинившихся колючей проволокой и камерами слежения, остановился. Из бетонной будки с маленьким окошком мгновенно вышли двое охранников в униформе. Персонал, покидающий объект, подвергался не менее тщательной проверке, чем прибывающий. Лэйтроп был знаком с одним из охранников, молодым человеком по имени Жермен Фостер. Иногда во время бесчисленных досмотров при въездах и выездах они перебрасывались парой фраз. В надежде на повышение Фостер перешел в министерство из Вашингтонского управления полиции, где потолком его карьеры была сержантская должность. Высокий и худощавый, сейчас он стоял у водительского окна, в то время как его партнер, которого Лэйтроп не знал, подошел со стороны пассажира и осветил салон автомобиля прожектором мощностью в миллион свечей. Одновременно внутренности машины сканировали камеры охранного наблюдения и детекторы оружия массового поражения.

Лэйтроп опустил стекло:

– Здравствуйте, Жермен. Как вахта?

– Добрый вечер, мистер Лэйтроп. В час по чайной ложке. Немногие работают допоздна, как вы, сэр.

– Уставший агент, которого дома никто не ждет.

Это была правда, и внутри екнуло. Однако Лэйтроп подмигнул, и Фостер улыбнулся.

Лэйтроп протянул удостоверение. Фостер просканировал его инфракрасным считывателем штрихкода. Отдав удостоверение хозяину, из поясной кобуры он достал прибор, похожий на карманный фонарик.

– Простите, мистер Лэйтроп.

– Без проблем. Правила есть правила.

Процедура проверки радужки была знакома Лэйтропу. Он повернул голову. Охранник расположил биометрический сканер на расстоянии фута от его правого глаза, нажал кнопку, подождал. Лэйтроп знал, что сейчас в наушнике у Фостера раздастся мягкий мелодичный голос: «Проверено».

– Благодарю вас, мистер Лэйтроп.

Фостер начал было отходить, затем вдруг остановился. Закинув руку на машину, он произнес:

– Мистер Лэйтроп, не поймите превратно, но у вас очень усталый вид. Может, вызвать служебную машину? Вас отвезут, а свою оставите здесь.

Лэйтроп задумался. Он знал, как опасны проваливающиеся в сон изможденные водители. Впрочем, до кондоминиума в Роуз-Хилл, штат Мэриленд, всего двадцать минут езды. Он откроет окно и включит радио.

– Спасибо за заботу. Правда. Все будет в порядке. Я прямиком домой и в постель. Нескончаемый день. – Он выжал из себя улыбку и добавил: – Поправка: нескончаемые дни.

– Хорошо, сэр. Осторожнее на дороге.

Фостер отступил, улыбнулся и бодро отдал честь.

Лэйтроп направился на запад по Алабама-авеню, свернул на юг на Четвертой улице и, выехав на шоссе Индиан-Хэд, поддал газу. Машин ночью было мало. Чтобы снять сонливость, он до середины открыл оба передних окна. Дорога шла всего в полумиле от Потомака, и Лэйтроп наслаждался приятным ароматом воды. Через несколько миль он свернул на восток, на Палмер-роуд, опустил глаза и заметил мигающий датчик топлива.

Примерно через милю, на полпути к его кондоминиуму, между Такер-роуд и Бок-роуд стояли круглосуточный магазин «7-11» и автозаправка. Он остановился у одной из колонок. С противоположной стороны заправочного островка появился черный «Форд Экспедишн» с тонированными стеклами. В таких обычно ездят сливки вашингтонского общества, и в другое время Лэйтроп обязательно глянул бы, не мелькнет ли изящная ножка, но сейчас ему было не до того.

Он полез в бумажник за кредиткой. Хлопнули двери второй машины. Не успел он и глазом моргнуть, как рядом возникли двое: один прямо перед ним, второй – справа. «Экспедишн» оказался между ними и «7-11». Оба в мешковатых, приспущенных джинсах «Ливайс», новых ботинках «Тимберленд», куртках «Редскин» и черных лыжных масках. Налетчики. У обоих в руках девятимиллиметровые «беретты» с глушителями.

Да, жизнь у грабителей нынче налаживается. «Беретты» стоят столько же, сколько и его «зиг». А глушители? Еще по тысяче на пушку – легко. Лэйтроп внимательно смотрел на обоих. Он ничуть не встревожился. Во-первых, он очень устал. Во-вторых, ему много раз доводилось бывать в куда худших ситуациях.

– Давайте бумажник.

Стоящий перед ним говорил спокойно, без напряжения в голосе. Не похож на налетчика, подумал Лэйтроп. Грабитель вытянул вперед левую руку ладонью вверх. На нем были коричневые перчатки, но между ними и манжетой куртки от взгляда Лэйтропа не ускользнула полоска черной кожи и ультратонкие золотые часы. Он заметил, как человек посмотрел вверх, на камеру слежения, охватывающую эту часть заправочного островка. Если хоть немного повезет, служащий увидит происходящее и вызовет 911. Хотя этот служащий сейчас, наверное, чересчур увлечен просмотром порнухи по айфону.

– Расслабьтесь, ребята. – Лэйтроп все еще не испытывал беспокойства. – На меня не впервые наводят оружие. Поступим проще. Сейчас я медленно передам вам бумажник. Идет?

– Давайте уже.

Самообладание этого типа было третьей зафиксированной Лэйтропом странностью. Первая несообразность – дорогие «беретты». Вторая – грабитель, глядящий прямо в камеру слежения. С какой стати ему это делать, пусть он и в маске? А теперь еще и третья. Будучи опытным разведчиком, Лэйтроп знал: манера говорить, даже одно произнесенное предложение, скажет о человеке многое.

Держа бумажник большим и указательным пальцами, Лэйтроп медленно вытянул вперед правую руку.

– Вот видите. И никаких заморочек.

Голос Лэйтропа оставался спокойным. Он и не думал доставать свой «зиг». Хотя бы потому, что они успеют выстрелить десять раз, пока он расстегнет кобуру. Нет, бумажник вовсе не стоит жизни. Обычное уличное ограбление, каких ежедневно случаются десятки, а может, и сотни. За городом, конечно, такое происходит пореже, но все-таки здесь полно легких путей для бегства. Ничего особенного, беспокоиться не о чем. Странно только, что парни выбрали такое место – ярко освещенная заправочная станция с камерами, отслеживающими каждое движение. С другой стороны, выдающиеся умственные способности – вовсе не конек уличных бандитов.

– В порядке? – спросил один.

– Готово.

Первый снова посмотрел на Лэйтропа:

– Сотовый.

– Простите?

– Дайте мне свой сотовый.

Человек произнес слова медленно и четко, будто у него в запасе уйма времени. В таком расслабленном тоне ведут беседу за коктейлями. Именно так разговаривали бывшие подчиненные Лэйтропа, выполнявшие в операциях «мокрую работу». Они спокойно крошили черепа и резали глотки, ничуть не испытывая угрызений совести, поскольку делали это не по своей воле. В их мозгу словно кто-то случайно перепутал контакты. Никакого сочувствия, ни к кому. Обитатели эмоциональной пустоши, где существуют лишь два цвета – черный и красный.

– Вам нужен мой сотовый?

Лэйтроп притворился удивленным, чтобы выиграть время. В отличие от бумажника, сотовый телефон содержал массу информации, которая наделила бы огромной властью любого, кто знает, что она собой представляет и как ее использовать.

Человек с размаху ударил Лэйтропа рукояткой «беретты» по лицу, прорезав до кости правую щеку. Оглушенный, цэрэушник все же не потерял сознание.

– Ненавижу повторять, мистер Лэйтроп. Дайте мне свой телефон. Как вы там говорите: никаких заморочек? У нас те же правила.

Они меня знают. Назвали но фамилии. С самого начала столкновения часть разума Лэйтропа отстранилась и стала рассчитывать преимущества, возможности и комбинации. До сих пор ничего серьезного стычка не представляла. Теперь ситуация мгновенно изменилась, и Дэвид ощутил, как участился пульс и по телу прошла горячая волна адреналина.

– Ладно, ладно. – Лэйтроп придал лицу растерянное выражение и покачнулся, стараясь сыграть сотрясение. – Телефон в машине.

Глаза противника лишь на миг скосились в сторону, и Лэйтроп ждал этого – единственная щель, через которую он намеревался ускользнуть. Он пригнулся, плотно накрыл ладонью пистолет противника, не давая возможности снять его с предохранителя, крутанул парня, поставив его между собой и вторым грабителем. Одновременно выхватил из плечевой кобуры собственное оружие. В магазине всегда находился заряд, а предохранителя у «ЗИГ-Зауэра» нет. Целься и стреляй – вот и все. Указательный палец уже нашел спусковой крючок, когда противник нанес жесткий удар рукояткой по голове, от которого он на несколько секунд выключился. Очнувшись, Лэйтроп обнаружил, что сидит на асфальте, прислонившись спиной к задней панели кузова своего «аккорда». Из разбитого носа текла кровь, перед глазами вместо двоих теперь маячило четверо. Образы сдвоенные: значит, на это раз он получил реальное сотрясение.

Все еще неторопливо, будто не желая нанести лишний вред, человек наклонился и вынул сотовый из внутреннего кармана Лэйтропа.

– Есть в машине еще? – спросил его партнер.

– Нет.

– Значит, порядок?

– Порядок.

Человек, ранее нанесший ему удар, опустил глаза, и зрение Дэвида прояснилось: когда он дважды выстрелил Лэйтропу в грудь, в этих глазах не было ничего, кроме сосредоточенности ремесленника на своей работе. Два тихих звука, словно хлопнул в ладоши ребенок. Результат: пробоины размером с кулак. Затем пришла боль и изумление. У них мой бумажник. И телефон. Зачем стрелять?

А почему бы и нет? В определенных кругах убийство с некоторых пор перестало быть самым страшным из грехов. Вопрос «Зачем?» никого не волнует. Можно убить ради забавы или любопытства, или чтобы приняли в банду, или просто потому, что так захотелось. Но эти люди – не грабители. Он не спускал глаз с человека, медленно теряя сознание, немея. Перед глазами серело, поле зрения сужалось. Больше не было связных мыслей, остались чувства, сменяющиеся слишком быстро, чтобы их уловить, и изумление все еще не прошло, однако смешалось теперь с вселенской печалью, как при прощании с кем-то самым близким, кого больше не увидишь никогда. Но ни капли сожаления. Ни следа. Дэвид Лэйтроп давно привык к мысли о смерти и старался прожить каждый день так, чтобы, когда придет его срок, встретить смерть если не с распростертыми объятиями, то хотя бы без страха.

Человек прицелился ему в лоб, чуть левее центра, и нажал на спусковой крючок. Последнее, на что упал взгляд Лэйтропа, – номерной знак на «Форд Экспедишн», безукоризненно чистом, словно только что выкатившемся из автосалона. Цифр не было видно из-за толстого слоя чего-то, напоминающего засохшую грязь. Они проделывали такое в Багдаде, Кабуле и Карачи. Он все понял.

 

33

«Доктор Кейси, сейчас чуть больше полуночи. Если вы еще не ушли, спуститесь, пожалуйста, на 4. Вам стоит это увидеть».

Лу Кейси смотрел на записку. Четверть третьего ночи. Он приехал в УПРБ в 6:30 утра и вздремнул всего лишь дважды – остальное время работал. Он всегда приходил раньше своих подчиненных, а уходил последним. Теперь он не уйдет, пока не выполнит просьбу Эвви Флеммер еще раз зайти на УБЗ-4. Судя по тону, новость обещала быть приятной.

Кейси взял записку в руки, снова положил, зашел в смежный с кабинетом маленький туалет, ополоснул холодной водой лицо и шею. Вытираясь, посмотрел на себя в зеркало. Вид был настолько жуткий, что Кейси рассмеялся вслух. На бледной как полотно коже круги под глазами казались почти черными. С позапрошлого вечера он не брился, щеки поросли жесткой рыжей щетиной.

– Выглядишь как оживший мертвец. Фу! – Он состроил рожу, засмеялся, покачал головой.

Усталость творит странные вещи с человеческим умом, Луис.

Особенно с тем, что изначально не самый блестящий.

Хватит! Пусть ты устал, ум у тебя что надо.

Так почему же ты не можешь взломать эту штуковину? Разве солдатам больше не нужно лекарство?

Впрочем, уже почти…

Ну да, конечно! Как там говорится? «Почти» не считается, Луис.

Придется больше работать, усерднее. Как Эвви Флеммер. Он уже забыл, когда она в последний раз покидала здание. Если может она, значит, сможет и он.

Три четверти часа спустя он стоял под струями воздуха – сушился после обеззараживающего душа. Вентиляторы отключились, на входной панели вспыхнул зеленый светодиод. Кейси нажал большую красную кнопку, автоматические двери открылись, и он вошел.

У одного из столов работала Эвви.

– Привет, Эвви. Ты хоть изредка уходишь домой?

– Мне больше нравится здесь, сэр. Повернитесь, я вас подключу.

Кейси повиновался и почувствовал, как она подсоединяет воздушный шланг и отключает ИСОЖ. Он хотел ей что-то сказать, но туман усталости никак не давал припомнить, что именно. Неважно. Вспомнит потом.

– Что же такого интересного не может подождать до завтра?

– Вам необходимо взглянуть самому, сэр. Постойте, сейчас я настрою изображение.

Он ждал в полусне, пока Эвви, склонившись над прибором, крутила диски и выверяла настройки. Казалось, на это уходит дольше времени, чем обычно.

– Черт! – От усталости ее голос прозвучал раздраженно. – Простите, сэр. Я все испортила. Придется начать снова. Потерпите еще чуть-чуть. Оно того стоит, обещаю.

– Не вопрос, Эвви. Вся ночь впереди.

Кейси зевнул, покачнулся. Сон тянул его вниз, как камень в воде. Он попытался сосредоточиться на том, чем занята она, но из-за костюма ничего не было видно, а стать рядом не хватало места. Он стоял и…

Кейси встрепенулся – похоже, он стоя уснул. Однако происходило и еще кое-что. Глаза затуманились, стало трудно дышать. Эвви Флеммер не было около микроскопа. Он резко повернулся, но потерял равновесие и едва не упал. Осторожнее! Костюм порвется – считай, ты покойник.

Она стояла у выхода в шлюзовой отсек.

– Эвви?

Чтобы произнести единственное слово, потребовалось колоссальное усилие. От нагрузки Кейси задыхался, как спринтер. Картинка перед глазами стала расплывчатой, серой. Сердце норовило выскочить из груди.

– Эвви!

Она не шевельнулась. Стояла, свесив руки, и безразлично глядела на него. Изучала, как изучают подопытный образец. Кейси ловил ртом воздух, началась тахикардия, пульс участился до ста восьмидесяти ударов в минуту.

Внезапно до него дошло: отказала система подачи воздуха. Он потянулся к шлангу за плечом и вновь чуть не упал. Тогда он схватил блок ИСОЖ, висящий на поясном ремне костюма, нашел выключатель. Безрезультатно. Поле зрения сужалось, учащенное дыхание сжигало остатки кислорода внутри костюма. Уровень углекислого газа в костюме и в теле зашкаливал, лаборатория поехала перед глазами. Он потерял равновесие, упал, сильно ударился спиной.

Потрясенный, Кейси лежал на полу, слабо взмахивая руками. Эвви Флеммер подошла, стала рядом. Слегка наклонилась, и он разглядел ее лицо – спокойное, любопытное лицо ученого, наблюдающего процесс, который, возможно, заслуживает внимания.

Затем Эвви сделала странную вещь. Она улыбнулась.

У него посинели губы, расширились зрачки. Кейси еще мог думать, но ноги и руки онемели, а глаза все сильнее затягивались пеленой, будто он глубже и глубже погружался в темную воду.

– Эвви.

Он даже не был уверен, что произнес это вслух.

Флеммер смотрела, как Кейси умирает, однако двойное искажение от масок делало его лицо размытым и нечетким. Оно могло быть лицом другого человека, толстошеего и волосатого, как обезьяна, который в душном трейлере в Оклахоме вытворял с ней отвратительные вещи на глазах у ее матери. Каждый день она смотрела на их фотографии – напоминала себе о том, что отец сейчас в Макалестере, тюрьме строгого режима штата Оклахома. Она досконально изучила, что именно проделывают с извращенцами за решеткой. Посмертную фотографию матери она тоже хранила, чтобы наслаждаться ужасом существования этой женщины – не в тюрьме, а в аду, куда та непременно попала, повесившись после рассмотрения дела о насилии над ребенком.

Кейси что-то сказал. Флеммер видела, как двигаются губы, но ничего не слышала. В течение долгих лет совместной работы она едва выносила его присутствие рядом с собой. Все эти прикосновения и ласки, поглаживания и похлопывания, воркование… Отвращение порой достигало таких вершин, что она едва не бежала в туалет, чтобы проблеваться. Приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не закричать и не выцарапать глаза старому козлу. Но она справилась. Деваться некуда. Слишком многое стояло на кону. И – да, она чуть не расхохоталась от счастья, когда, наконец, принесли зашифрованный приказ к действию. Вынесите мусор до пятницы.

Спустя некоторое время Флеммер подошла к основному инкубатору – ящику из нержавеющей стали размером с холодильник, со стеклянной наружной дверью и четырьмя внутренними камерами, каждая – с собственной герметичной стеклянной крышкой. Камеры позволяли поддерживать микросреду. В каждой из них можно было задавать тип и интенсивность источника света, состав атмосферы, температуру, влажность, ионизацию, электромагнитные поля, давление и другие условия.

Во всех камерах стояли чашки Петри с бактериями – колониями АКБ, с которыми работал Лу Кейси. Бактерии с нарушенным генетическим кодом в питательной среде из агара растекались яркими красными, зелеными и оранжевыми пятнами. Из набедренного кармана костюма Флеммер достала удлиненную, работающую на батарейке электрическую лампочку с интенсивным ультрафиолетовым излучением.

Она нажала кнопку на панели инкубатора, внутри вспыхнул ядовито-голубой свет. Открыв крышку камеры, Эвви подержала ультрафиолетовую лампу над культурами и закрыла крышку. Со всеми оставшимися камерами проделала то же самое. Затем закрыла основную дверь инкубатора, убрала лампу и огляделась. Если не считать лежащее на полу тело, вокруг царил полный порядок. Оставив Кейси в лаборатории, она приняла обеззараживающий душ, поднялась в его кабинет и забрала записку. Время позднее, а значит, читать ее здесь было некому. Завтра его найдут. Все будет выглядеть как несчастный случай: стресс, усталость и ослабленный эмфиземой организм – стечение обстоятельств, приведшее к трагедии.

Слишком большую часть своей жизни Эвви Флеммер прожила в одиночестве, в маленьких темных комнатах и квартирках, окна которых выходили в проулки между домами. Теперь она изменит внешность и папиллярные узоры при помощи лучших пластических хирургов. Стройная и похорошевшая, купит себе виллу на юге Франции, в Провансе. Никакой вычурности – просторный старый дом. Толстые каменные стены, покрытые кремовой штукатуркой и увитые плющом. В саду на деревьях огромными золотыми каплями будут висеть груши. Но главное – освещение. Через огромные окна виллы будет струиться чистый свет, яркими пятнами ложась на полу из старинного дуба. Она больше никогда не будет жить в темноте. Ей предстоит жить в очищающем свете Прованса. Джоселина Аламеда Тремейн не будет ничего бояться. Это имя дал ей мистер Адельгейд. Имя для новых документов. Итак, Джоселина, не Эвви, скоро насладится шампанским «Дом Периньон» в капитанской каюте суперъяхты «Лебенс Лебен», плывущей на восток, к восходу новой жизни.

 

34

Халли и Канер проделали обратный путь до лагеря у бурливой реки, где они в последний раз видели Боумана. Оба валились с ног от изнеможения. Не говоря ни слова, слишком уставшие, чтобы есть, они забрались в спальные мешки и уснули.

Во сне Халли увидела Боумана. Он склонился над ней, водил кончиками пальцев по щеке, что-то шептал, касался губами ее губ. Ладонь скользнула вниз по ее шее, проникла под спальник, обхватила грудь. Халли двигалась, стонала под ласками его пальцев.

«Да, – бормотала она. – Пожалуйста, да».

Но рука ускользнула, и она вновь провалилась в сон.

– Халли?

Боуман?

– Халли, вставай. У меня кое-что для тебя есть.

Она открыла глаза. Ее спальное место освещал нашлемный фонарь. Не Боумана – Эла Канера. С дымящейся кружкой в руках он присел рядом на одно колено.

– Подумал, ты захочешь выпить чаю, – произнес он, приблизив лицо к Халли, чтобы не перекрикивать шум реки.

Наконец, она окончательно проснулась, откинула верх спальника, села. Взяла протянутую кружку, отхлебнула.

– Осторожно, горячо, – предостерег Канер.

Чай действительно был горячий, крепкий, с сахаром и сухим молоком – самый вкусный напиток в ее жизни. Дуя на поверхность, она пила и ощущала прилив энергии.

– Чудесный чай. Спасибо.

– Не за что. – Он подвинулся ближе, скрестил ноги, улыбаясь, наблюдал за ней. – Ты долго спала.

– Давно встал?

– Давненько. Как твоя рука?

Она слегка сжала кисть, сморщилась.

– Чертовски больно. Но ничего. Заживет. А ты как?

– В порядке, – отозвался он. – Правда, в порядке.

Халли посмотрела ему в лицо.

– Голос почти что радостный.

В ее тоне Эл уловил удивление.

– Ну, мы ведь достали «лунное молоко», мы живы и идем обратно. Как тут не радоваться?

Действительно. Разве что трое хороших людей погибли, подумала Халли, но промолчала. В некотором смысле он был прав. Они пришли сюда за «лунным молоком», и сейчас операция уже подходила к концу. Вот что самое главное. Три смерти – это ужасно, но они предотвратят сотни тысяч, а может, и миллионы мучительных смертей. Все участники экспедиции, отправляясь сюда, полностью осознавали опасность.

– Ты прав. Прости, Эл. Я устала. И мы слишком много здесь потеряли.

Он мрачно кивнул.

– Да, действительно. – Вздохнул, отвел взгляд, затем вновь посмотрел на нее. – Я достал завтраки, пойду разогрею. Омлет с беконом. Проголодалась?

– Очень. Подождешь минутку?

– Конечно.

Эл ушел. Халли выбралась из спальника, натянула комбинезон, ботинки и шлем и пошла к «кухне». Канер разогрел ИП, налил ей еще дымящегося черного чаю и вручил пакетик из фольги. Стоя, они доставали ложками еду из пакетиков. Омлет на вкус был как настоящий, а кусочки бекона – хрустящие и подкопченные. От чая и теплой еды Халли ожила и уже хотела было поблагодарить Канера, как тот наклонился, доставая что-то из своего рюкзака.

В руках у него оказалась красная фляжка Боумана. В изумлении Халли смотрела, как Канер отвинчивает крышку и наливает себе изрядное количество рома. Он потянулся и к ее кружке, но Халли накрыла ее ладонью.

– Это вещь Боумана. Где ты ее взял?

– Достал из его рюкзака, когда мы уходили из лагеря. – Канер пожал плечами. – Ему она больше не понадобится.

Возможно, и так, однако обыденность его тона ее встревожила.

– Нет, правда, тебе тоже не помешает, – настаивал Канер. – Вряд ли Боуман захотел бы, чтобы ром пропал впустую. Немного расслабимся, что здесь такого?

– До завершения миссии еще далеко. – Сама того не желая, Халли начала раздражаться. – Слишком рано праздновать.

Канер холодно посмотрел на нее, выпил еще и поставил кружку. Подошел ближе. Они оказались на расстоянии вытянутой руки друг от друга.

– Ты не часто ошибаешься, Халли, но на этот раз ты не права. Праздновать вовсе не рано.

Он широко развел руки в стороны. Черт возьми, ведь он молодец, справился со своей задачей. Халли шагнула навстречу, в его объятия.

– Да, Эл. У нас есть причина для хорошего настроения.

Халли попыталась высвободиться, но он продолжал ее удерживать. Ладно, ладно. Понимаю, ты счастлив. Она откинула голову, чтобы заговорить, но, к ее удивлению, он поцеловал ее прямо в губы. Шлем Канера стукнулся о ее шлем и сбил его с головы. Она положила руки ему на плечи и попыталась оттолкнуть, однако он еще крепче прижимался ртом к ее губам, царапая лицо жесткой щетиной. Его правая рука легла ей на грудь, большой палец тер сосок.

– Эл!

Халли собрала силы и отпихнула его. Ее удивлению не было предела. За все время работы в УПРБ он ни разу не бросил на нее двусмысленного взгляда. Что, черт побери, с ним происходит? Потом она вспомнила: «В пещерах люди меняются».

Она отошла назад и не успела открыть рот, как он произнес:

– Ты мне нравишься, Халли. Очень, очень. И всегда нравилась.

– Ты мне тоже нравишься. Как-то раз ты сказал, что будешь рад другу, которому можно доверять. Для меня дружба тоже важна. Дружба. И не более того.

На мгновение ей показалось, что Эл собирается вновь приблизиться, однако он стоял на месте и не сводил с нее взгляд, что-то прикидывая в уме. Если сейчас у него съедет крыша, мы пропали, подумала Халли. Волновалась она скорее за «лунное молоко», а не за себя. Биомассу нужно скорее поднять на поверхность. И она не позволит чему бы то ни было встать у нее на пути. Ни усталости, ни опасностям, ни смертям – даже смерти Боумана. И Элу Канеру тоже.

– С чего бы начать? – произнес Канер.

– Что? – Халли не поняла, о чем он.

– Ладно. Думаю, пришло время для откровенного разговора. Я помню, какие взгляды ты бросала на меня в лаборатории, Халли. И я очень хотел ответить тебе взаимностью. Но не мог.

Однажды ей довелось стоять на крутом снежном склоне в Денали, и за мгновение до схода лавины весь мир будто вздрогнул. Сейчас произошло то же самое.

– Какие взгляды я на тебя бросала? Не пойму…

– Не лги, Халли. Тебе не к лицу. К тому же в этом больше нет необходимости.

– Я считала тебя близким другом. Взаимное расположение и доверие – вот и все, что было между нами.

– Ты лжешь, – выдавил он, впервые по-настоящему зло. Его лицо покраснело, губы поджались. – Зачем? Разве ты не помнишь, как мы вместе обедали? О чем говорили?

Она помнила обеды. Сэндвичи и кофе в маленькой вонючей столовке. Они говорили о погоде, политике, коллегах, бейсболе… Стоп! Неожиданно Халли поняла, что происходит, и мысленно упрекнула себя за то, что не распознала этого раньше, просто мозг затуманила усталость. Значит, его не впервые посетили фантазии об их романтических отношениях. Он неверно истолковывал брошенные вскользь слова, видел то, чего не было, в улыбках и случайных прикосновениях, придавал слишком большое значение встречам, телефонным звонкам и имейлам.

Халли знала, как развеять эти фантазии раз и навсегда.

– Конечно, я помню, как мы вместе обедали, – сказала она. – И о чем говорили – тоже. Но ничего романтического не припоминаю. Прости, если у тебя возникло ложное впечатление или если я, пусть нечаянно, ввела тебя в заблуждение. Я считала тебя своим другом, и только. Кстати, я и сейчас так считаю.

Пока она говорила, Эл приближался к ней. Медленно, без угрозы, внимательно вслушиваясь в ее слова. Халли уже хотела было вскинуть руки, но Канер вдруг остановился. Кивнул на кружки с ромом. Выражение его лица изменилось, напомнило ей терзаемые тоской лица, как на похоронах. Тоска вперемешку со злобой.

– Уверена, что не хочешь выпить со мной?

– Я уже сказала – нет. Давай оставим это и начнем собираться.

– Мне жаль, Халли, – произнес Канер. – Мне правда очень жаль.

Он поднял правую руку… с маленьким фонариком? Послышался треск, как от искрящей электрической дуги. Что-то укусило Халли в шею, будто пронзила зубами кобра; миллионы ос стали разом жалить внутри и снаружи, тело сотрясалось от боли, о существовании которой она и не подозревала, – боли было достаточно, чтобы десять раз убить. Вспышки света обожгли мозг. Халли попыталась крикнуть, но мускулы застыли.

Она потеряла сознание.

 

35

Очнувшись, Халли услышала мелодию «Свит Кэролайн». Канер, весело насвистывая, укладывал в рюкзак вещи.

Тело ломило. Ясно, Канер применил электрошокер. Значит, он носил его с собой. В пещерах все меняются. Это ей было известно еще до спуска. Она и раньше видела, как спелеологов охватывает ужас, как они теряют мужество, даже нападают на товарищей по экспедиции, становятся невменяемыми, и партнерам приходится вытаскивать их наверх на веревке. Но Канер заранее приготовил электрошокер. Значит, действовал по замыслу.

Халли лежала на спине, на связанных сзади руках – неудобное положение. Перекатившись на бок, она невольно вскрикнула от сильной боли. Было такое чувство, что ее избили. Во рту стоял неприятный медный привкус, горло саднило. По запаху она определила, что ее, должно быть, в какой-то момент вырвало. Тело содрогалось от холода. Сколько она здесь пролежала?

– Проснулась, наконец? – Голос Канера звучал приветливо, но не так, как раньше. – Ты проспала дольше, чем я ожидал. Наверное, выставил слишком высокое напряжение. Век живи, век учись.

Халли хотела заговорить, но мышцы гортани были парализованы. Сглотнула, закашлялась, сплюнула желчь, попыталась снова:

– Эл. Почему ты так поступаешь? Ты должен меня отпустить.

Он оторвался от своего занятия и сказал – совсем уже не приветливо:

– Тут ты ошибаешься. Я не должен тебя отпускать. Отныне в мире вообще не существует ничего такого, что я должен делать.

Вызванный электрошоком туман в голове мешал думать. Похоже, Канер решил говорить загадками. Халли заставила себя сосредоточиться, от усилия лицо и голову обожгло болью.

– Зачем ты меня связал? Мы ведь партнеры, черт подери.

– Мы были партнерами. Я на самом деле думал, что у нас есть будущее. Молился и уповал. Имея это, как бы мы зажили вместе – ты не представляешь!

– Имея что?

– Какая у нас была бы жизнь! Но тебе этого не нужно. Я понимаю. Правда понимаю. Красивая молодая женщина, невзрачный стареющий мужчина… Разбито ли мое сердце? Конечно. – Голос стал жестче. – Но разбитые сердца излечиваются, не так ли? А десять миллионов долларов – отличное лекарство, поверь.

– О чем ты? – Невзирая на боль, Халли села, прислонившись спиной к камню.

– О деньгах, которые мне заплатят за «лунное молоко».

– Что?

Если бы не пронзившая тело боль, она решила бы, что ей это снится.

Канер покончил со сбором вещей, затянул рюкзак, подошел и присел на корточки перед Халли, не заботясь о том, что светит ей прямо в глаза.

– Да-да. Неужели до тебя не дошло, насколько ценен этот экстремофил для известного круга людей?

– Нам нужно доставить его в УПРБ.

– Нет, план изменился. Собственно говоря, он с самого начала был таким. Мы… вернее, я доставлю «лунное молоко» своим друзьям, которые уже депонировали половину причитающихся мне денег. Ты когда-нибудь видела банковскую выписку на сумму в пять миллионов долларов? Фантастика! Когда я отдам им материал, они перечислят остальное.

Халли не верила своим ушам. Два года изо дня в день она работала бок о бок с этим человеком. Когда ее уволили, он разве что не рыдал. Один из милейших людей из всех, с кем ей доводилось иметь дело. В течение всей этой экспедиции он проявлял стойкость, доброту, готовность прийти на помощь.

А теперь…

Конечно, такое возможно. Постоянное невезение может завести куда угодно.

И все же Эл Канер не злобный психопат. Халли знала, что в нем живут ангелы. И с ними можно договориться.

– Эл, ты не можешь так поступить. Подумай, что ты говоришь!

– Я думал, Халли. Поверь. Очень долго думал. Знаешь, сколько я уже пашу на правительство?

– Двадцать лет, насколько я помню.

– Точнее, девятнадцать, идет двадцатый. А знаешь, сколько я зарабатываю?

– Откуда мне знать?

– Восемьдесят семь тысяч четыреста семьдесят шесть долларов в год.

– Я говорю не о деньгах.

– А я – о них. В «Мерк» биолог с трехлетним стажем зарабатывает больше.

Голова и тело Халли болели, мысли путались, однако ей во что бы ни стало требовалось сосредоточиться. Найти способ убедить его.

– Для таких людей, как мы, Эл, деньги – не главное. Главное – наука. Мы должны помогать нуждающимся.

– Наука, ага!.. Прости, но должен заметить, что этими чудесными мыслями утешаться гораздо проще на четвертом десятке, чем на шестом. Честное слово, Халли, в твоем возрасте я тоже толкал такие речи.

– Я знаю, ты не изменился. Слишком много времени мы провели вместе, чтобы я тебе не доверяла.

Канер глубоко вздохнул, а когда заговорил, в его голосе слышалась боль:

– То время навсегда останется в моей памяти. Хочу, чтобы ты это знала. Даже если между нами было не совсем то… о чем я думал.

– Я тебе верю. И именно по этой причине ты должен рассказать мне, что происходит. Эл, ты должен сделать это во имя нашей дружбы.

Он медлил, в его душе явно шла борьба. Сколько же он страдал все эти годы, думала Халли. Нуждался во многом, получал мало. Как жажда, которую нельзя утолить.

Наконец, скорее усталым, чем торжествующим тоном Канер изрек:

– Полагаю, теперь особого вреда не будет.

– В чем?

– Я расскажу тебе, что на самом деле происходит. – Он помолчал, выражение лица его опять поменялось. – Все началось незадолго до того, как ты вернулась с «лунным молоком» из той, первой экспедиции. Помнишь?

– Вроде бы.

– Сначала все шло как обычно. Но потом твоя работа с «лунным молоком» начала привлекать много внимания.

Халли ждала продолжения.

– Некоторое время меня мучило… я бы назвал это профессиональной недооцененностью. Я говорил, что трижды вместо меня в должности повышали других?

Он упоминал об этом довольно часто, но она промолчала.

– В какой-то момент я стал зондировать частные компании. Думать сменить работу, но на шестом десятке ты не самый перспективный кандидат. Мне было нужно нечто особенное, козырная карта. А тут как раз появилось «лунное молоко».

Между ними шла будто бы обычная беседа, и Халли решила прощупать почву.

– Веревки ужасно натерли запястья. Может, ты их развяжешь? Или хотя бы ослабишь. Бежать мне все равно некуда.

– Нет, боюсь, тебе не стоит на это надеяться. К сожалению, мы уже перешли границу, за которой любезности кончаются.

Ответ ее взбесил, но она знала, как важно не проявить гнева. Устанавливай контакт любыми путями.

– Ладно, понимаю. Я всего лишь спросила.

– Итак, моим козырем стало «лунное молоко». Естественно, мне нужна была не только работа. С работы всегда могут уволить. Я решил вложиться в будущее. В то, чего никто не сможет отобрать.

– Что ты сделал, Эл?

Канер побагровел. Сперва она решила, что от злости. Однако когда он заговорил, увидела нечто иное: стыд.

– Сначала, чтобы подобраться поближе, мне предстояло убрать с дороги тебя, ведь исследования вела ты.

– Так что же ты сделал?

– Взломал твой домашний компьютер и посылал с него сообщения одному человеку в «Биохим». Предлагал купить некую секретную информацию, связанную с «лунным молоком».

– Это был ты?

– Поразительно, да? Никто не заподозрил робкого, слегка чокнутого Эла Канера.

– Но… они должны были проверить твои связи с «Биохимом». Как ты сумел не засветиться?

– Связи не нашли, потому что никакого человека не существовало. Это был аватар. В «Биохиме», естественно, все отрицали. Такая же скрытная контора, как УПРБ. Ни одна из сторон не захотела раздувать скандал, всё спустили на тормозах… Ну, не всё, конечно. От тебя избавились.

Помолчав, Канер добавил:

– Удивительно, до чего уязвимы компьютерные системы, Халли. Прыщавым подросткам ничего не стоит поставить под угрозу компьютеры Министерства обороны. Раз плюнуть, если ты обладаешь определенными знаниями и достаточно любопытен.

– Значит, ты добился, чтобы меня уволили? – Ей все еще было трудно поверить.

– Я подстроил все так, что у руководства не осталось выбора.

– Как ты мог?

– Поверь, это было не самое простое решение, если вспомнить, как я к тебе относился. Разумеется, я не предполагал, что судьба нас вновь сведет. Когда я узнал, что Барнард собирает экспедицию, то сделал все, чтобы меня взяли в группу. Я получу «лунное молоко». И тебя. Так я думал.

В первый раз Халли несколько преувеличила, жалуясь на веревки, однако теперь руки заболели по-настоящему. Она сместила вес, с усилием встала, чтобы хоть немного облегчить воздействие.

– Сядь!

Неожиданно в его руках появился электрошокер. Она быстро опустилась на пол, неровная поверхность камня врезалась в спину.

– Знаешь, я впервые вижу тебя по-настоящему напуганной, Халли.

– Итак, ты добился, чтобы меня уволили. Надеялся подмять под себя исследование.

– Точнее не скажешь. И мне все удалось. Но наблюдать, как работала ты, – это одно, решать задачу самому – как выяснилось, совсем другое.

– Самое сложное исследование в моей жизни.

– Безусловно. Сначала я пытался исходить из твоей первоначальной гипотезы. Сообщаю: она оказалась бесперспективной. Пришлось разрабатывать новые направления для экспериментов. Некоторые весьма обнадеживающие, другие – не очень… В итоге провалились все. Все до единого.

– И ты израсходовал весь материал.

– Да. Барнард считал, что я недостаточно продвинулся в исследовании, чтобы снаряжать новую экспедицию за «лунным молоком». Черт бы его побрал. Если бы он представлял, насколько близок я был к успеху, всего этого можно было бы избежать.

– А потом случилась катастрофа с АКБ.

– Спасибо богу за маленькие одолжения. – Канер сложил ладони в притворной молитве, зажав между ними электрошокер. – Я не о пандемии АКБ – она-то уж точно не будет маленькой. А о бактериях, ее вызывающих.

Халли поняла, что мутация АКБ, вне зависимости от ее причины – антигенной изменчивости или биологической войны, – предоставила именно ту возможность, которой он добивался.

– А что значит «всего этого можно было избежать»?

Несколько секунд Канер молчал. Потом, наконец, изрек:

– Ну, по крайней мере, не погибли бы все эти люди.

– Не погибли бы? Ты каким-то образом замешан в их смерти?

Он кивнул рассеянно.

– Честно, я не знал, способен ли на такое. Но все оказалось куда проще, чем я ожидал. Наверное, так действует темнота и оторванность от земной жизни Ты сама говорила: в такой пещере возможно все.

– Как?

– В туннеле я спрятался за поворотом. Когда подошел Хейт, я разбил ему маску камнем. С Аргуэльо было проще. На уступе над кислотным озером я сделал вид, что от страха не могу сдвинуться с места. Вытянул руку и попросил о помощи, и он, как добрый человек, откликнулся. Мне осталось лишь слегка дернуться, и он упал.

– Боже…

– Что же до твоего большого друга…

– Боуман тоже?..

– Я знал, когда вы закончите заниматься… тем, чем занимались, он пойдет к реке. Он был слишком правильный, чтобы справлять нужду прямо у спального места. Я спустился к нему. Он спросил: «Вы тоже?» Я ответил: «Да» и отодвинулся, будто бы застеснялся. Один резкий толчок в спину – только и всего.

Халли содрогнулась. Какое-то время она не знала, что сказать. Потом произнесла уверенным голосом:

– Я жива, Эл.

Помолчав, Канер спросил:

– Веревки все еще трут?

– Очень.

– Встань, я их сниму. Только помни об электрошокере.

– Никогда его не забуду.

– Ладно. Встань и не двигайся.

Халли с усилием поднялась на ноги, глядя на электрошокер в руках Канера. Он подошел так близко, что она чувствовала его дыхание.

– Ты же понимаешь, теперь я могу сделать с тобой все, что хочу, да?

Он посмотрел ей в глаза, и она молча выдержала взгляд. Время тянулось.

– Ты не такой, – сказала Халли.

Канер глубоко вздохнул.

– Нет. Не такой.

Затем, резко нагнувшись, обхватил ее за бедра, перекинул через плечо, как мешок с зерном, и пошел вперед. Из-за спины Халли не видела, куда он идет. Ей удалось впиться в него зубами так, что он взвыл от боли и ударил ее локтем в лицо.

Она собиралась укусить его еще раз, когда Канер остановился и сбросил ее в бездонную пропасть.

– Я любил тебя, Халли.

Это были последние услышанные ею слова, и она не могла разобрать, смеется он или плачет.

 

36

Катан и Стайкс сидели в темноте. Катан только что вернулся из укрытия. Настала очередь Стайкса, но сначала ему хотелось кое-что выяснить.

– Эй, я тут подумал… Если из пещеры выйдут все пятеро, что будем делать с трупами?

– Я тоже об этом думал. Привяжем к телам камни и сбросим в озеро? – Катан почесал лицо. Щека его была покрыта жуткой сыпью – наверное, от укуса какого-нибудь зловредного насекомого.

– Рано или поздно трупы распухнут и всплывут, – заметил Стайкс, – если их не изрубить как следует. Представь, сколько грязи разведем.

– Ладно. Но о сжигании не может быть и речи, согласен?

– Да. Медленно, гадко, и останки можно опознать. Да и ни к чему нам привлекать к себе внимание большим барбекю.

– Расчленение тоже не по мне, – задумчиво произнес Катан. – О мясе-то зверье позаботится, а кости останутся.

Он нахмурил брови. С деталями всегда была неразбериха. А таким, как Грей, до деталей и дела нет.

– Опять соглашусь… Как насчет гранат?

– Гранат у нас шесть – с теми двумя, что мы забрали у Демпси… Нет, слишком много шума.

– Может, скинуть их в какую-нибудь пропасть?

Лицо у Стайкса пока не обсыпало, зато в паху копошились насекомые, хоть и невидимые, но от того не менее зловредные.

– Наверное, так будет проще всего, – сказал Катан. – Если только тащить недалеко. Большой, поди, тяжеленный. И еще: знаешь, сколько времени должно пройти, чтобы тело полностью истлело?

– Кости годами разлагаются.

– Веками. А не заставить ли нам их съесть друг друга?

По тону Катана трудно было сказать, шутит он или нет. Однако разговор шел серьезный, и Стайкс серьезно ответил:

– Ждать не замучаемся?

– Я всего лишь перебираю варианты.

– Тебе самому бы поесть чего-нибудь. – Стайкс уже начал беспокоиться.

– Не хочу. – Катан мрачно оскалился.

– Слишком долго ты держишься на этой химии без еды. Смотри, как бы тебя не подкосило.

Катан фыркнул:

– Еще чего.

– Дело твое.

Стайкс знал, что Катан принимает микродозы голубого метамфетамина. Сам же он держался подальше от наркотиков и сейчас доедал второй батончик из шоколада и арахисового масла, запивая водой с добавлением коки. Они сидели бок о бок, опершись спинами о камень.

– Все-таки я склоняюсь к тому, чтобы бросить тела в озеро, – смиренно произнес Катан.

– Это и впрямь лучший вариант. И все же придется как следует их изрубить, не то всплывут.

– Согласен.

– А если они найдут другой выход? – спросил Стайкс.

– Тогда мы в жопе. Но они не найдут.

– Откуда столько уверенности?

– Нам говорили, что вход в пещеру только один. Значит, и выход тоже один. У Грея всегда достоверные сведения.

– Откуда ему знать? И тот случай с координатами GPS…

– Ну да, ты прав. Хотя это ничего не меняет. Разве тут от нас что-то зависит?

– Мы могли бы спуститься за ними.

– Очнись, Стайкс. Ты когда-нибудь был в пещере? Такой, как эта?

– Нет. А ты?

– Всего лишь однажды. Пещера – жуткое место, приятель. Я ни за что туда не пойду.

Если уж это нагнало страху на такого, как Катан… Стайксу было трудно представить, что вообще может напугать Катана. Однако какой-то пещере, судя по всему, это удалось.

– Ладно, понял тебя.

Катан поспешил сменить тему:

– С чего начнем, как думаешь? С той блондинкой, я имею в виду.

Он будто забыл предыдущий разговор о том, какая судьба уготована Халли. И о планах Стайкса выйти из игры. Перед глазами Стайкса возник образ Кианы. Не переживай, девочка. Твой мужчина такими делами не занимается.

– Вообще-то, я об этом не думал, – равнодушно произнес он.

– Зато я думал. Знаешь, что меня беспокоит, приятель? Зубы. В Кабуле одна девчонка… Если б я не успел ее пристрелить, она бы мне его откусила.

Стайкс натужно улыбнулся.

– Вид, наверное, был тот еще.

– Цапнула меня, как каймановая черепаха. Болело месяц.

– Повезло тебе, что не отстрелил хозяйство.

– Ничего сложного. Цель была довольно близко. – По-видимому, это показалось Катану смешным, и он хохотал, пока по щекам не побежали слезы.

Наркотик, подумал Стайкс.

Катан зажал огромными руками рот и сидел, раскачиваясь вперед-назад, сдерживая смех, пока, наконец, припадок не прошел.

– Эта подруга ничего мне не откусит, – ловя ртом воздух и вытирая щеки, сказал он. – Вряд ли я стану еще раз так рисковать. А ты что любишь?

Киана все еще смотрела на Стайкса. Он покачал головой.

– Какая разница, что я люблю? Повторяю, я пас.

Пропустив эти слова мимо ушей, Катан продолжал болтать о Халли. У Стайкса складывалось впечатление, что напарник медленно уплывает от действительности, от окружающей обстановки – леса, лагеря, укрытия, – в другую реальность, видимую ему одному.

– Физия у нее не провинциальная, это точно. Красавица.

– Только нос подкачал.

– Да, вот именно. Поди, кто-то съездил ей хорошо.

– Может, отставной любовник, – предположил Стайкс. – Или любовница. Такое сейчас сплошь и рядом.

– Не знаю, как ты, а по мне, так это чертовски сексуально, – сказал Катан.

– Что? Девочка с девочкой?

– О да. Заводит ужасно. – Катан состроил восторженную гримасу, высунул язык. – И вот что интересно…

– Что?

– Зачем им это, когда можно делать все по-настоящему? Понимаешь, о чем я? Ну какой в этом смысл? – Катан помрачнел.

– В нашем мире многое не имеет смысла.

– Твоя правда. Взять хотя бы нас: торчим тут у вонючих бобоедов – не страна, а жалкое подобие – и дожидаемся пятерых лохов, чтобы их грохнуть.

– Действительно.

Катан, по-видимому, иссяк. Стайкс собрался и пошел в укрытие на границе леса. При свете звезд стоящая в двухстах ярдах скала отображалась мягким зеленым светом в его ПНВ. Внизу чернела вытянутая дыра – вход в пещеру. Стайкс сел, скрестил ноги и, всматриваясь в темное пространство, стал ждать появления в нем света фонарей.

От скуки он разобрал «беретту» и начал снова собирать. Он мог сделать это с закрытыми глазами и сейчас в темноте не отрывал взгляд от пещеры. Его руки словно жили отдельной жизнью; пальцы легко пробегали по деталям пистолета, как пальцы музыканта легко касаются клавиш. Потом он представил Киану, и, пока руки работали, воображение играло с ее изумительным телом.

Затем мысли вдруг вновь вернулись к Катану: с напарником явно происходило что-то не то. Разумеется, чтобы выполнять такую работу, ты должен быть слегка отмороженным. Но Катан отморожен вовсе не слегка. Стайкс уже встречал таких людей и чувствовал, что какое-то ужасное событие снесло Катану крышу, которая затем так до конца и не восстановилась. Например, сегодня при свете дня Стайкс, вернувшись из укрытия, обнаружил, как он играет с оранжевыми, усыпанными белыми точками ящерицами размером с сигару. Катан соорудил обрамленную камнями дорожку и устроил гонки.

– Нужно уравновесить силы, – сказал Катан и оторвал у двух участниц по задней ноге.

Заметив взгляд Стайкса, он ухмыльнулся:

– Скучища. В детстве я постоянно такое проделывал.

– С ящерицами?

– С кошками. У отца были отличные ножницы по металлу. Но кошки слишком быстро истекали кровью – большие вены в ногах.

– И как ты выходил из положения?

– Заставлял бегать без глаз – вот это была умора, уж поверь мне, брат.

– Как ты это делал, черт возьми?

– В крагах сварщика. – Катан хмыкнул. – Длинные и прочные, как из стальной проволоки. Когтями не продерешь.

– Ну ты и выродок, – процедил Стайкс.

Катан рассмеялся, очевидно приняв его слова за комплимент.

 

37

В медицинском отсеке военно-транспортного самолета «С-5 Гэлэкси» место Стилвелл оказалось на удивление удобным. Кровать с автоматическим выравниванием была закреплена на опорах из нержавеющей стали с заполненными маслом амортизаторами. Стилвелл лежала без матраца, завернутая в красный кокон из эластополимера, принявшего форму тела и защищающего от турбулентности и вибраций. Через носовые канюли поступал кислород. Рядом с кроватью со стойки свешивался нежно-голубой инфузионный дозатор, откуда в вену на правой руке непрерывно капал кетамин. Через каждые шестьдесят секунд прибор издавал тихий гудок.

Стилвелл была одной из шести зараженных АКБ пациентов, которых переправляли в Соединенные Штаты, в военно-медицинский центр имени Уолтера Рида. Весь медперсонал на борту облачился в защитные костюмы с автономными вентиляторами. На двенадцатичасовой перелет выделили троих врачей и двенадцать медсестер. Вне рабочей смены они уходили в отдельный биологически безопасный отсек самолета, чтобы поесть и отдохнуть.

Когда подошло время для очередного осмотра, проводившегося каждые полчаса, к кровати неловко приблизилась медсестра в несуразном костюме.

– Привет, – прошептала Стилвелл. – Вы хоть ненадолго присаживаетесь?

Одним из многочисленных «подарков» АКБ была боль в горле, по сравнению с которой стрептококковая инфекция казалась пустяком.

– Вот приземлится самолет, вывезем вас отсюда, тогда и посидим, – сказала медсестра – лейтенант Готье, молодая светловолосая женщина с короткой стрижкой.

– Откуда вы, лейтенант?

– Из Вермонта, мэм. Северная часть штата.

– Вермонт… Никогда не была. Хорошо там?

– Тихо. У моих родителей молочная ферма. Триста коров.

Стилвелл показалось, что она заметила гордость в глазах у медсестры, однако та внезапно добавила:

– Дождаться не могла скорее уехать из Вермонта. Как и вся молодежь в наших краях.

– Правда?

– О да. Мне хотелось жить в городе, и чтобы там всегда было тепло. Всего лишь эти два критерия. Ну, и еще хороший колледж для подготовки медсестер.

– И где это нашлось?

– Университет Райса, мэм. В Хьюстоне.

– Прекрасная школа. Только дорогая.

– Да, мэм. За нее платил дядя.

– Повезло вам. Подозреваю, что он не фермер.

– Дядя Сэм, мэм.

– Вот оно как. И что же, вам понравилось в Хьюстоне? – Пока горло не слишком болело, Ленора могла говорить. Это ее отвлекало.

– Сначала я была в полном восторге. Есть куда пойти и чем заняться: рестораны, клубы, торговые центры… Здо́рово! Но знаете, к концу третьего курса я уже мечтала вернуться домой. Что имеем – не храним, потерявши плачем, – вздохнула лейтенант Готье. – Какое-то время Хьюстон казался прекрасным городом, но вся эта грязь, преступность, люди грубят, вечно куда-то торопятся…

– Сколько вам до увольнения? – Стилвелл предположила, что она работает по так называемой схеме «пять лет – и свободен». Армия оплачивает обучение в колледже, взамен выпускники должны отслужить пять лет. Большинство из них не могли дождаться возвращения к гражданской жизни.

– Я думаю остаться, мэм, – ответил медсестра.

– Правда?

– Да, мэм. Вообще-то мне нравится в армии.

– Армии нужны такие люди, как вы. – Голос Стилвелл сорвался на хрип, горло начинало слишком сильно саднить.

Будто почувствовав это, лейтенант Готье сказала:

– Отдыхайте пока, мэм. Но если что – я рядом.

– Еще два вопроса, пока вы не ушли, лейтенант.

– Да, мэм?

– Прошу вас, отключите зуммер на дозаторе.

Сестра дотронулась до красной клавиши на сенсорной панели прибора.

– Что еще, мэм?

– В каком режиме подается кетамин?

– В автоматическом, мэм.

– Установите УП, пожалуйста.

Управление пациентом.

Медсестра на мгновение задумалась.

– При введении обезболивающих врачи требуют автоматический режим.

– Я врач, лейтенант, – произнесла Стилвелл, глядя в глаза молодой женщине.

– Да, мэм, конечно. – Сестра дважды коснулась оранжевой клавиши на дозаторе. – Готово, мэм.

– Лейтенант?

– Да, мэм?

– Это останется между нами. Ясно?

– Да, мэм, Ясно.

– Спасибо. Наверное, теперь я немного вздремну.

Вспоминая разговор с медсестрой, Ленора думала о прекрасном далеком Вермонте. Возможно, девушка пойдет в Национальную гвардию, как сама Стилвелл. Или действительно останется в регулярных войсках. Видит Бог, выпускники таких учебных заведений, как университет Райса, в армии ценятся.

Внезапно на ум пришла только что услышанная фраза. Что имеем – не храним, потерявши плачем. По этому поводу никакой вины Стилвелл не испытывала. Она всегда знала, насколько ценным даром были для нее Дуг и Дэнни, какая бесконечная удача для нее – встретить такого мужчину и родить такого сына. И никогда не принимала их как нечто само собой разумеющееся, ни на секунду. Возможно, потому, что как врач она видела слишком много потерь.

Сейчас в слабоосвещенном отсеке самолета из глаз Стилвелл хлынули слезы. Мысли о семье должны были облегчить ее состояние, однако этого не произошло. Она думала о Мосуре. Откуда берутся такие люди? Сотни раз Ленора задавала себе этот вопрос. Люди, цель жизни которых – причинять боль другим? В кетаминовом тумане она пыталась найти хоть какой-то ответ. Стилвелл не была набожной женщиной в общепринятом смысле, по воскресеньям не ходила в церковь, не воспринимала Библию буквально, не могла понять людей, которые считают, что шесть тысяч лет назад мир вдруг – опля! – и кто-то создал. Человек духовный, она считала, что существует некая высшая сила и что вера в нечто большее, чем он сам, очень ценна для врача.

Тем не менее временами ей встречались явления, не согласующиеся с этим убеждением, и люди наподобие Мосура беспокоили ее больше всего. Казалось, он изо всех сил старается сделать ее страдания еще мучительнее и получает от этого удовольствие. Конечно, Стилвелл не хотела умирать, однако четко понимала: смерти не избежать. Раньше она хотя бы могла быть спокойна за Дуга и Дэнни. Мосур лишил ее и этого утешения.

Стилвелл повернула голову к дозатору. Под зелеными светодиодными экранами, отображающими дозу и частоту капель, располагались две желтые сенсорные панели со стрелками – вверх и вниз. Все просто. Несколько касаний, и прибор заставит ее заснуть навсегда.

 

38

Боль.

Страшная, благословенная боль.

Мертвецы не чувствуют боли.

Эта мысль мерцала в голове Халли, как светлячок в безлунную ночь. Светлячок мелькнул еще раз, и Халли отключилась.

Очнулась снова. Боль неописуемая. Но мозг подавал сигналы жизни, и маленький огонек в темноте становился ярче.

Я жива.

Как такое может быть?

Она лежала на спине в кромешной темноте. Запястья все еще связаны, но парашютный шнур хорошо тянется при нагрузке, а Канер не особо усердствовал с путами. Действительно, зачем, если у него есть электрошокер? Вполне достаточно, чтобы она не сбежала. Пять минут стараний, хотя и болезненных, – и Халли высвободила руки.

По всей видимости, она не парализована, но голова болит так, будто по ней били кирпичами. Халли взглянула на часы, которые Канер не позаботился снять. А зачем? Ведь она должна была пролететь вниз тысячу футов. Впрочем, падение исправило ошибку Канера: часы разбились. Теперь не узнать, сколько времени она пролежала без сознания. Возможно, у нее серьезная травма головы, сотрясение, внутричерепное кровотечение… Ничего не поделаешь. Нужно думать, не обращая внимания на боль.

Халли попробовала опереться на руки и колени, охнула от боли в голове, переместилась в прежнее положение. Выругала себя: вдруг Канер все еще стоит наверху и прислушивается? В кромешной тьме она не видела абсолютно ничего, зато руками нащупала нечто, похожее на толстое, влажное одеяло. Она перекатилась на бок, вновь охнув от боли. В это время поверхность под руками и коленями пришла в движение. Халли в ужасе замерла. Что, черт возьми, происходит? Она осторожно нажала, и ладонь слегка ушла вниз, а поверхность заколыхалась, как огромная водяная кровать.

И тут Халли все поняла. Это был толстый микробный настил. Колония фотофобных бактерий, какие иногда образуются на богатых минералами водоемах. Такие настилы метаболизируют содержащиеся в воде элементы, главным образом кальций, железо и углерод. Разрастаются они до двух футов в толщину. Ниже лежит еще один гелеобразный слой метаболизирующего вещества, а под ним – вода. Вместе они – настил и подповерхностный слой – выдержали удар от ее падения. Теперь ясно и то, почему камни, которые они с Канером бросали сюда раньше, падали без звука.

Значит, биомасса смягчила удар, как те гигантские подушки, на которые приземляются каскадеры, прыгая вниз с десяти этажей. Хотя, по ее ощущениям, этот настил был не такой податливый, как голливудские подушки. Халли вновь легла на спину, пытаясь утихомирить боль в голове. Было слышно, как вдалеке течет река. Она ждала. Когда, по ее расчетам, прошло не менее часа и сверху не донеслось ни звука, кроме гула бурлящего потока, она решила пошевелиться.

Сперва Халли боялась случайно проткнуть настил. Затем рассудила: если он не порвался, когда она упала неизвестно с какой высоты, то выдержит и сейчас. Преодолев ползком футов пятнадцать в одном направлении, она наткнулась на стену. Потом, держась левой рукой за стену, очень медленно встала на ноги. Настил заколыхался, а когда она попыталась сделать шаг, колебание усилилось. Однако при всем этом стоять можно было довольно сносно, и Халли осторожно пошла по окружности шахты. Насколько она помнила, отверстие наверху было явно больше, и это хорошо: значит, стены идут под углом ко дну, а не нависают над ним.

Определив положение стен, Халли опустилась на четвереньки и стала ползать вперед-назад, прочесывая настил в поисках чего-нибудь, что Канер мог сбросить в пропасть следом за ней. Но ничего не нашла.

Смогу я выбраться отсюда без «гекконова снаряжения»?

Глупый вопрос. Либо выбирайся, либо лежи здесь и умирай.

С этим все понятно. Вопрос другой: как? Вокруг хоть глаз выколи. Впрочем, среди слепых есть лучшие скалолазы на земле. Во-первых, их сверхчувствительные пальцы и ступни находят опоры там, где это не под силу зрячим. Во-вторых, слепые не испытывают ужаса незащищенности, а у зрячих он усиливается по мере продвижения и спустя какое-то время превращается в мертвый груз, тянущий обратно, вниз.

Если могут они, сможешь и ты.

Приняв решение, Халли никогда не оглядывалась назад. Теперь оставалось лишь надеяться, что она проложит себе путь вверх по скале. Возможно, впереди подъем на сотни футов, хотя вряд ли – слышен шум реки. Но даже на такую подушку, как толстый микробный настил, тело человека может безопасно упасть далеко не с любой высоты. Поэтому каскадеры совершают прыжки только с высоты десяти этажей, или ста футов. Если пролететь больше, ни одна сетка или система подушек не спасет. И не всегда переломы костей сравнятся по тяжести с травмами головного мозга и внутренних органов, от резкого удара разметавшихся по черепу и брюшной полости.

Халли вновь прошла по периметру шахты, медленно нащупывая подходящее место для начала восхождения. Оно оказалось в положении примерно «три часа» по циферблату от исходной точки. Здесь на стене располагались две хорошие опоры для рук и одна для ног. Не самые совершенные, но лучшие из всего, что предлагала эта стена.

Опоры для рук представляли собой выступы, для ног – неглубокую выемку в стене на высоте колена. Халли поставила туда правый носок, схватилась за выступы, встала. Занимаясь скалолазанием на поверхности земли, человек видит перед собой путь и планирует маршрут. Лучший способ восхождения – непрерывное движение вверх, поэтому опытные скалолазы будто бы плывут вверх по стене. Однако в темноте, когда путь невидим, такое невозможно. Восхождение будет прерывистым, а это добавляет усталости и гораздо более опасно.

Первой задачей было найти опору для левой ноги. Она ощупала поверхность, проведя носком вверх и вниз, словно рисуя по стене мазками.

Повезло, подумала она, когда носок попал в гладкое отверстие на высоте двух футов от опоры правой ноги.

Халли выпрямилась, перенесла вес на левую ногу, поискала и нашла выпуклость, за которую можно зацепиться пальцами левой руки, и ухватилась правой за боковой отросток этого выступа. Она ожидала болевого шока в перевязанной левой ладони, однако все было терпимо. Женщина повторила поиски правой ногой и в конце концов нащупала округлый бугор размером с грейпфрут. Если бы не уклон на несколько градусов от вертикали, Халли не удалось бы удержать вес на круглой, скользкой поверхности. Она осторожно поставила ступню и подтянулась еще на два фута.

Забравшись на высоту, по ее подсчетам составлявшую около тридцати футов, Халли нашла четыре опоры, достаточно прочные, чтобы немного отдохнуть. Левую ногу начало сводить судорогой, пальцы без перчаток ободрались и кровоточили. Время от времени кружилась голова… оставалось лишь приникнуть к стене и ждать, когда это пройдет.

Шум реки становился все громче. Халли не знала наверняка, но предположила, что осталось еще сорок или пятьдесят футов. Она понимала, что безопасность восхождения обеспечивает лишь микробный настил, который уже однажды ее спас. Понимала она и другое: ей очень повезло – выжить после того падения. Канер швырнул ее достаточно сильно, поэтому она не задела стены шахты. Ударься она о зазубренную каменную поверхность – и конец. Если сейчас она вдруг почувствует, что падает, возможно, у нее будет время оттолкнуться и пролететь до дна в свободном полете. Однако в скалолазании при падении обычно нет времени, чтобы собраться. Чаще всего оказываешься в воздухе, не успев и глазом моргнуть. Если это случится здесь, она ударится о стены, и даже если при этом не погибнет, то получит серьезные травмы. Удастся ли потом карабкаться по скале во второй раз, с еще большими мучениями?

Пока она висела на стене, левая нога дергалась вверх-вниз, пальцы горели огнем, а бок пронзило болью, в голове застучала одна мысль.

Разожми руки.

Это просто.

Разожми руки, и всё.

Упасть, удариться головой о скалу – всего лишь один ослепляющий удар, такой быстрый, что она даже не успеет почувствовать боль… Мозг поиграл с мыслью, попробовал ее на вкус как некое новое, экзотическое лакомство. Затем вдруг из памяти возникло лицо отца, его голос, а за ним – голоса матери, и братьев, и Мэри… Халли сосредоточилась и обнаружила, что уже карабкается вверх, слившись в одно целое со скалой. Руки и ноги медленно, но непрерывно отыскивали опоры, отыгрывая фут там, шесть дюймов здесь, два дюйма в другом месте. Стена пахла мокрым металлом и немного тухлыми яйцами – от серы. На высоте около шестидесяти футов склон стал более пологим.

Потом под правой рукой вдруг больше не оказалось стены. Халли нащупала край, а затем и пол пещеры. Она поставила вторую ладонь на плоскую поверхность, подтянулась и, тяжело дыша, упала на живот.

 

39

Избавившись от Халли, Канер свернул лагерь и не спеша отправился в обратный путь. Торопиться больше было некуда. Он преодолел уступ над «Кислотной ванной» и выбрался на чистый воздух. Из рюкзака Халли он забрал карту и сейчас сверял маршрут по ней, но следовать за Халли и отыскивать дорогу самому – вовсе не одно и то же. Несколько раз Канер сворачивал не туда; приходилось идти обратно, впустую растрачивая драгоценную энергию. В итоге усталость подкосила его намного раньше, чем он ожидал. Ноги просто отказались двигаться.

Он сбросил рюкзак на первую же обнаруженную свободную площадку размером не больше гаража на одну машину, зато с мягким песчаным полом. За миллионы лет капли богатой минералами воды вырастили в этом месте лес из сталагмитов: некоторые не больше перышка лука, другие доходили до пояса, а несколько массивных колонн почти достигали потолка. Ему понравилось здесь, среди такого множества сталагмитов. Словно каменный частокол, они давали чувство защищенности.

Неподалеку от лагеря текла река, шумно перекатываясь по камням. На ужин Канер съел бефстроганов из ИП и стал заваривать чай. Пытаясь разжечь плитку, уронил желтую бутановую зажигалку и наклонился, чтобы ее поднять. В это мгновение с его головы кто-то с силой сбил шлем – словно шарахнули бейсбольной битой. Следующий удар пришелся прямо в спину.

Канер лежал на животе, сверху налег противник, чья рука обхватила его шею, не давая вдохнуть. Бешено размахивая кулаками, он почувствовал, как достал чье-то лицо, услышал сдавленное мычание. Он выгнулся, перекатился на бок и сбросил нападавшего. Инстинктивно встал на четвереньки и принялся искать шлем, который по чистой случайности нашелся почти сразу. Не надевая его на голову, Канер осветил пространство вокруг. И не поверил своим глазам, когда луч нашел цель.

– Халли!

Он попытался ослепить ее, однако в следующее мгновение она схватила его, поставила на ноги, принялась трясти и бить по лицу. Канер потянулся было за электрошокером, но вспомнил, что упаковал прибор в рюкзак. Халли с размаху ударила его камнем по плечевой связке нервов. Ноги подогнулись, он рухнул на пол, уронив шлем, который откатился на двадцать футов. Фонарь разбился. Вокруг воцарилась полная темнота. Канер торопливо, как краб, отполз от Халли.

– Откуда ты?.. – крикнул он.

Вместо ответа в нескольких дюймах от головы пролетел камень размером с грейпфрут, разбившись о сталагмит с другой стороны площадки. Канер перекатился на живот и отполз вправо, затаив дыхание и стараясь не издать ни звука. Необходимо было срочно отыскать какой-нибудь валун или сталагмит – любое убежище, и там собраться с мыслями. Рядом о пол пещеры ударился еще один камень, обдав лицо песком. Канер перекатился влево, двинулся в обратном направлении, накрыл лицо руками, пытаясь слиться с пещерой.

Нападала Халли в запале от ярости и прилива адреналина, однако сейчас она запыхалась и чувствовала себя отвратительно. Убивать Канера не входило в ее планы, она всего лишь хотела сделать его беспомощным, вывести из пещеры и отдать под суд. Или оставить в пещере, чтобы за ним спустился кто-нибудь другой. Настигнув и неслышно подкравшись к нему под шум реки, она не успела до конца продумать варианты.

В схватке Халли тоже потеряла шлем, так что теперь оба они действовали вслепую. Женщина слышала, как Канер откатился влево, но мягкий песок приглушил звуки, и теперь она понятия не имела, где засел противник. Он вполне мог стоять прямо у нее за спиной. Инстинктивно Халли помахала руками во все стороны, ничего не обнаружила, стала на четвереньки и отодвинулась на несколько футов в сторону. В абсолютной тишине она ждала, когда Канер каким-нибудь звуком обнаружит свое присутствие.

До чего мы дошли. Ползаем в темноте, пытаясь убить друг друга.

Канеру камень не понадобится, ведь у него есть электрошокер. В таком случае, почему он им не воспользовался? Единственная возможная причина – прибора у него нет. Или потерял, или, скорее всего, сунул в рюкзак. А нож висит на поясе? Этого Халли не могла припомнить; в любом случае в кармане у него вполне мог найтись складной нож. Впрочем, и камня достаточно, чтобы ее убить. Он может также отломить верхушку сталагмита и воспользоваться ею как дротиком.

Внезапно Халли услыхала ворчанье, затем полсекунды тишины – и камень разбился о скалу, пролетев слева, вдалеке от нее. Она поняла замысел Канера: он хочет, чтобы она испугалась и выдала себя. Еще один камень стукнулся уже на несколько футов ближе. Канер обследовал пространство методом часовой стрелки в надежде попасть в Халли или заставить вскрикнуть. Двигаясь очень медленно, она ощупала пол пещеры в поисках подходящего оружия: описала полную дугу правой рукой от плеча до пояса – ничего, только мягкий песок. Затем проделала то же самое левой рукой – опять ничего.

Еще один камень разбился о скалу прямо у нее за спиной. Где бы Канер ни находился, бросал он на удивление метко, продвигаясь слева направо, с расстоянием между ударами футов в пять. Оставалось только ждать, пока он ее отыщет и набросится. Ругая себя за то, что не продумала собственное наступление, Халли лежала на песке и пристально глядела в темноту.

Внезапно она прозрела – не глазами, а разумом. По многолетней привычке мозг сделал «моментальный снимок» в тот миг, когда шлем Канера упал и откатился в сторону. Халли смежила веки и начала различать образы, контуры, тени. Судя по звукам от метания камней, Канер крался слева направо, поднимал камень и бросал в надежде попасть в цель, не зная, где она находится. И все же она не могла определить его местоположение, а это единственное, что ей сейчас требовалось.

Затем Канер выдал себя. Не голосом. Она услышала, как он поднимает камень. Малейший скребок, будто кто-то царапнул ногтем по столешнице, но этого было достаточно. Она не колебалась, потому что знала: через секунду-другую он сделает бросок и вновь отойдет. Халли подскочила и бросилась туда, откуда донесся звук, надеясь столкнуться с Канером и сбить его с ног.

«Моментальный снимок» не отражал в деталях все особенности обстановки, и на полпути к Канеру ее правая нога угодила в маленькое углубление в полу. Халли упала, больно ударившись грудью. Канер вмиг оказался у нее на спине, ухватился за лоб и потянул голову вверх, пытаясь сломать шею, однако его руки соскользнули. Она быстро перевернулась на спину, вцепилась ему в пах, сдавила сильными пальцами.

Он взревел от боли, вырвался. Халли тоже встала на ноги и пригнулась, подняв руки в оборонительной позе.

– Чтоб ты сдохла!

Канер бросился к ней. Она отскочила и толкнула его в спину, повернулась лицом в ту сторону, куда пролетел он, ожидая, что он развернется и вновь нападет. Но он лишь охнул, и внезапно повисла тишина. В ужасе Халли притаилась в темноте, нащупала рукой камень, схватила. Села на корточки, безоружная, если не считать камня и мускулов, ощерилась в ожидании атаки.

Ничего не последовало. Она опустилась на колени и ждала, прислушивалась, пытаясь определить движение. Ничего.

– Канер? – позвала она немного погодя.

Нет ответа.

– Эл?

Никто не откликнулся.

Она швырнула камень на десять футов влево, подождала. Тишина.

– Канер.

Он не отвечал.

Халли решила поискать шлемы и фонари. Мысленно разделив зал на квадраты, она двигалась на четвереньках вперед и назад, словно подстригая газон. По чистой случайности шлем нашелся быстро. От удара о пол фонари могли разбиться. Затаив дыхание, Халли включила один из них. Светодиодные лампочки вспыхнули бело-голубым светом.

– Благодарю тебя, – тихо произнесла она. – Благодарю тебя, Чи Кон Ги-Хао.

Она надела шлем, осторожно встала, оглядываясь в поисках опасности.

И вдруг вскрикнула.

Лицом вниз, в позе скайдайвера, с раскинутыми в стороны ногами и руками, Канер не доставал нескольких дюймов до пола пещеры, удерживаемый основанием сталагмита, на который упал. От удара тонкая верхушка отломилась, но более толстый ствол пронзил тело, и из спины торчал окровавленный каменный гарпун.

Как ни странно, Эл был еще жив. Ствол прошел в дюйме от сердца. Одна из ступней дергалась в судороге, из носа и рта капала кровь, собираясь в темно-красную лужу на полу. Он медленно повернул голову, посмотрел на Халли, и адские страдания на его лице заставили ее отвести взгляд. Он попытался что-то сказать, но издал лишь гортанный, звериный хрип. Вокруг распространился запах ржавчины – содержащееся в крови железо вступало в реакцию с молекулами кислорода.

У Халли свело желудок. Ошеломленная, она наблюдала, как Канер с безумным взором, крича от боли, свел ладони под грудью. Изо всех сил уперся руками в основание сталагмита, костяшки пальцев побелели. Затем все его тело напряглось, ноги резко выпрямились – он пытался соскочить с пика. С криком ему удалось приподняться на несколько дюймов, из носа и рта пошла кровавая пена. Он замер, не в силах двигаться дальше. Промычал что-то похожее на «воздух» или «сдох» – она не расслышала. Затем изо рта вырвался сгусток крови, руки безвольно повисли. Канер съехал вниз, затрясся и, наконец, испустил дух.

Халли подошла на несколько шагов ближе. Ей уже доводилось видеть результаты страшных смертей: сорвавшихся скалолазов, утонувших дайверов, раздавленных камнями спелеологов. Однако до сих пор она ни разу не была свидетелем самого процесса. Халли испытывала невыразимое облегчение от того, что Канер больше не опасен. И все же в глубине ее души шевельнулась печаль: несмотря на произошедшее, на все, что Канер поведал ей о своем предательстве, за долгие годы совместной работы она привыкла хорошо относиться к этому человеку.

Единственным местом, куда можно было присесть, оказался рюкзак Канера. Нетвердой походкой Халли подошла и опустилась на него. В полной уверенности, что она мертва, Эл не посчитал нужным избавиться от ее рюкзака. Выбравшись из шахты, она провела тщательные поиски, которые через час увенчались успехом: на ее спальном месте все еще лежал рюкзак. Перед тем как напасть на Канера, Халли сняла его и оставила неподалеку от этой площадки. А сейчас она нуждалась в отдыхе. Руки и колени были изодраны в кровь, глаз, на который пришелся удар Канера, распух. Спину от плеч до ягодиц тянуло от падения на микробный настил в шахте, раненая ладонь болезненно пульсировала. Но хуже всего было одиночество. От внезапной мысли о Боумане сдавило грудь.

Ты не заплачешь. Тебе еще столько всего предстоит…

Все же Халли не сдержалась и заплакала. Она плакала о солдатах, и Хейте, и Аргуэльо, и Боумане. И наконец о себе, обо всем, что потеряла, спустившись сюда.

Халли не помнила, как заснула. Фонарь, который она не выключила, горел заметно тусклее. Она поспешила к своему рюкзаку, принесла его в лагерь. Сейчас у нее осталось только самое необходимое: ребризер, чтобы преодолеть «Анус сатаны», «гекконово снаряжение», пластиковая бутылка с водой, несколько протеиновых батончиков, спальник, шлем с фонарями и последний запасной фонарь. Даже если в нашлемных фонарях сядут батарейки, одного ручного фонаря с заряженными батарейками будет достаточно, чтобы выбраться из пещеры.

Она вывалила содержимое рюкзака Канера на пол и забрала термоконтейнер. Канер был мертв и больше не мог ей угрожать, но его тело, пронзенное сталагмитом, висело всего в пятнадцати футах. Если специально не смотреть в том направлении, то его не видно, что, впрочем, едва ли уменьшало ужас от его присутствия, и Халли хотелось немедленно покинуть это место. Из вещей Канера она взяла только фляжку с ромом. Затем подняла с пола бутановую зажигалку и подумала о ребризере и «гекконовом снаряжении» про запас. Впрочем, сил уже не оставалось, и даже эти дополнительные пятнадцать фунтов весу были бы лишними.

Халли уложила вещи в рюкзак, надела на плечи ремни и отправилась в обратный путь. Проходя мимо тела Канера, она не повернула головы в его сторону, но через десять шагов вдруг вспомнила о карте: среди его вещей карты не было, что и неудивительно, ведь ему наверняка приходилось часто с ней сверяться.

Халли уже трижды преодолела этот маршрут и была в достаточной мере уверена, что он запечатлелся в ее памяти. Однако в данной ситуации «достаточной меры» мало. Батарейки вот-вот сядут, силы иссякнут – если она хочет выбраться отсюда, ошибку допустить нельзя. Пришлось возвращаться. Халли подошла к трупу и, набрав в грудь побольше воздуха, обыскала левый задний карман, затем правый. Окоченение еще не началось, через ткань комбинезона тело на ощупь было мягким, как холодное тесто. Теперь придется проверить передние карманы, и если в них тоже не окажется карты – деваться некуда, останется только лезть в пропитанные кровью нагрудные.

Склонившись над трупом, Халли не могла избавиться от образов из многочисленных фильмов ужасов, когда, казалось бы, мертвый монстр резко возвращается к жизни и бросается на ничего не подозревающую жертву. Она заставила себя вернуться к реальности и просунула руку в левый передний карман, прикоснувшись к ноге мертвеца. Карты не было. Халли подошла к нему справа, нагнулась и тихо произнесла: «Пусть карта будет здесь».

Так и случилось. Осторожно, чтобы случайно не порвать, она вытянула ее, положила в свой нагрудный карман и быстро зашагала прочь.

В скалолазании есть одна замечательная особенность: вторая половина пути непременно представляет собой спуск. В экспедициях в пещеры все наоборот. Через два часа Халли от усталости едва переставляла ноги, но продолжала двигаться, словно во сне: карабкалась по бугристым скалам, пробиралась сквозь узкие туннели, ползла на четвереньках, толкая перед собой рюкзак в местах, где расстояние между полом и потолком пещеры сокращалось до двух футов. На выходе из очередного такого коридора Халли, пошатываясь, встала и тут же опустилась – не выдержали ноги. Повернувшись на бок, она потеряла сознание.

Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем она очнулась. Сняв рюкзак, Халли села и огляделась.

Я не помню этого места.

Она достала карту и в тусклом свете принялась ее изучать. Обстановка – насколько мог достать луч фонаря – не напоминала ничего из указанного на карте. Халли сделала короткие вылазки в четырех основных направлениях, пытаясь обнаружить особенности, соответствующие карте или мысленным образам. Ничего не нашла. После часовых поисков она вернулась и села у рюкзака.

Халли сбилась с пути. Без маршрута от карты толку нет.

Сколько она шла, заблудившись и даже не подозревая об этом? Когда в последний раз проверяла по карте свое местонахождение? Вспомнить не удавалось. Халли настолько устала, что не чувствовала ни паники, ни страха. Только удивление и разочарование. Как она могла совершить такой глупый поступок? Смертоносный. Губительный для нее, и не только для нее – для многих людей тоже. Зная об этом, умереть будет нелегко.

Ладно, смерть подождет. Халли слишком устала. Сначала надо поспать.

 

40

Катан стоял на западном краю сенота, в камуфляже почти невидимый на фоне лесной чащи. Они до сих пор не встретили ни нарков, ни федералов, ни диких индейцев, хотя несколько раз издали доносились звуки перестрелки – продолжительные очереди автоматического оружия, тяжелые разрывы реактивных гранат и мин. В какой-то момент грохот приблизился на расстояние не больше полумили, но в конце концов стих, и они расслабились, насколько это вообще возможно в таких операциях, как эта.

От долгого сидения в укрытии ломило кости, все тело ныло. Малая нужда заставила выйти к сеноту. Закончив, Катан рассматривал свое отражение в воде. Человек в камуфляже, с расчесанным лицом, торс что бревно, глаз не видно за темными очками, бритая голова поросла щетиной, с толстых губ свисает докуренная почти до фильтра сигарета. Он вытряхнул еще одну из пачки «Мальборо», поджег от окурка. Бросил бычок в воду. Бычок зашипел, всплыл на поверхность. Стайкс не уставал напоминать, что курение выдаст их со всеми потрохами. Но Катан, который до этого дня не сделал ни единой затяжки, уже дошел до точки. Он потер щеки – за время, пока он и Стайкс торчали в засаде, на них появилась мерзкая щетина.

Ожидание начинало действовать на нервы, в голову лезли мысли о более кровожадной расправе с теми, кого изрыгнет пещера. Прежде они договорились застрелить, выпотрошить и утопить – всех, за исключением блондинки, насчет которой у Катана были другие планы. Теперь же он сомневался, что захочет сделать кому-либо великое одолжение в виде быстрой и легкой смерти. Одним из его ценных качеств – с учетом рода занятий – была способность получать удовольствие от причинения боли другим. У Катана это выходило за пределы обычного добывания сведений, которым время от времени приходится заниматься всем спецназовцам. Работа приносила ему такое же удовольствие, какое другие испытывают от партии в гольф или хорошего ужина.

Пожалуй, сначала поработаем ножичком, думал он, разглядывая свое отражение; кончик сигареты мерцал в воде ярко-красной точкой. Катан никогда не был поклонником примитивного расчленения – по крайней мере, отсечения частей тела и выкалывания глаз у живых людей. Это грубо и повергает объект в шок. Он становится бесполезным, потому что другой боли уже не чувствует и к тому же не в состоянии нормально говорить. Катан предпочитал более изощренные методы, которые разработал лично. К примеру, он знал, что нерв на внутренней стороне локтевого сгиба можно раздражать инструментом не более грозным, чем шляпная булавка. А отдача – колоссальная. Это причиняет неописуемые мучения без сколь-нибудь серьезного повреждения тела. Так же хорош и зрительный нерв – тот, что проходит между глазным яблоком и мозгом. Его можно достать жесткой проволокой, если завести ее через ноздрю за глазницу.

Женщину, разумеется, сперва следует изучить с помощью иных инструментов. А после – что ж, все будет зависеть от его настроения.

Покончив со второй сигаретой, Катан отшвырнул окурок, поднял взгляд – и в изумлении открыл рот. Потом резко развернулся и исчез в лесу.

Стайкс дремал, лежа на спальнике, когда Катан с бешеными глазами прибежал в лагерь.

– Поднимай свою задницу. Работаем!

Стайкс встал, потер глаза.

– Что ты видел?

– Свет.

– Свет?

– Да. На входе в пещеру прыгает луч. Кто-то идет.

– Давно пора, – сказал Стайкс. – Одеваемся по полной?

– По полной. Откуда нам знать, кто выйдет. Вдруг большой. С этим лучше не рисковать.

– Ты про того, что из «Дельты»?

– Говорят, он не подчиняется «Дельте». К тому же где-то рядом нарки с федералами. Если нас вдруг раскроют, лучше все иметь с собой. Давай, шевелись!

Оба надели на себя приготовленное для миссии снаряжение: боевые пояса с полуавтоматическими «береттами» и четырьмя запасными обоймами на двадцать патронов, тактические ножи, резервные ножи с выкидными лезвиями, по одной осколочной и одной фосфорной гранате, кевларовые каски со встроенной системой связи. Надели полные бронезащитные костюмы, закрепили их лентами велкро, сверху на нагрудных ремнях – по восемь магазинов на тридцать патронов для М4.

Схватив автоматы, они пробрались к границе леса, легли на животы и скользнули в укрытие – продолговатое углубление в земле, заваленное ветвями и листвой так, что оно стало почти неотличимым от окружающего травяного покрова. Если смотреть с этого места в бинокль, вход в пещеру лежал как на ладони, будто они расположились не в двухстах, а в двадцати ярдах от него.

Они наблюдали. И ждали. Ждали.

– Какого черта они там делают? – пробурчал Стайкс. – Я вспотел как свинья.

– Есть! – Катан не отрывал глаз от окуляров. – Это она.

Стайкс поднял свой бинокль.

– А остальные?

– Погоди…

Они ждали.

Халли вышла из пещеры, прикрыла рукой глаза от слепящего солнца, пошатнулась, словно пьяная. Сбросила рюкзак, обвела взглядом луг. Посмотрела прямо на них, затем перевела взгляд дальше.

– Вид у нее не особо в этом костюмчике, – разочарованно произнес Катан.

– Похоже, ест батончик, – сказал Стайкс. – Пьет из красной фляжки. У них, что, бухло с собой в пещерах? Может, возьмем ее прямо сейчас?

– Нет. До нее двести метров. Увидит нас и – бац! – прыгнет обратно. Или в лес драпанет. Бегай потом за ней. Здесь, сам знаешь, лучше не шарахаться… – Катан в сомнениях замолчал.

– Ну так… и что? А если она вызовет группу эвакуации?

– Из пещеры она сделать этого не могла. Только отсюда. И ей нужно радио. Такого нельзя допустить. Как только она достанет что-нибудь, похожее на приемник, придется ее убирать. Можешь взять ее на прицел?

– Вас понял!

Стайкс установил М4 на камни, из которых он раньше соорудил станок под автомат.

– Готов? – спросил Катан.

– Она на мушке, – ответил Стайкс, не отрываясь от оптического прицела.

– Если что, стреляй в голову. Сможешь?

– Говорю же, она на мушке. Двести метров – фигня.

– Я тебя страхую, продолжаю наблюдать в бинокль. Держи цель в перекрестии.

– Отсюда я ей в ухо попаду.

Они ждали, потея от жары, осаждаемые жалящими насекомыми с воздуха и с земли. Как никогда, засада обернулась адскими мучениями.

Шли минуты. Стайкс наблюдал в прицел, удерживая перекрестие на голове Халли, подушечка указательного пальца давила на спусковой крючок М4 с усилием два фунта. Четыре фунта – и автомат выстрелит. Соленый пот обжигал глаза.

– Я не вижу остальных. А ты?

– И я.

– Неужели она всех уделала? И оставила в пещере? – В голосе Стайкса звучало сомнение, однако он знал: порой случаются и куда более странные вещи.

– Нет, скорее, их уделала пещера.

Уголком глаза Стайкс видел, как Катан облизывает губы и трет промежность.

– Очень надеюсь, что нам не придется в нее стрелять. – Он повернулся к Стайксу: – Отправляй сигнал.

– Нехорошо. Эту хрень из пещеры мы ведь пока не раздобыли.

Катан сплюнул.

– По-твоему, у нее получится нас убить и забрать эту хрень себе? Я так не думаю. Отправляй сигнал.

– Катан…

– Чем быстрее мы скажем, что вещество у нас, тем быстрее они отправят куда надо наши денежки. Хочу, вернувшись, сразу же их получить.

Эти слова не убедили Стайкса, но главным в группе был Катан. Стайкс достал из кармана спутниковый радиопередатчик, черный, размером с пачку сигарет, и вытянул на всю длину телескопическую антенну.

– Ты уверен? – в последний раз спросил он.

– Делай что сказано.

Прибор служил одной цели: передаче зашифрованного пакета данных на спутник, который транслирует его адресату на земле. В данном случае таким адресатом был Грей. Стайкс поднял откидную крышку; под ней находилась красная кнопка не больше десятицентовой монеты. Недолго поколебавшись, он нажал кнопку и удерживал ее в течение пяти секунд. Наконец отрапортовал:

– Готово.

– Отлично, – сказал Катан.

 

41

Шатаясь от изнеможения, с глазами, полными слез от слепящего солнца, с распухшим, черным от синяков лицом и несколькими кровоточащими порезами Халли выбралась из пещеры в мир света. Она не имела понятия, сколько занял путь после схватки с Канером. Много, много часов – больше, чем она могла вспомнить. Вокруг светило солнце, и это главное; это всё, что ей сейчас нужно.

Тело гудело от боли. И все-таки она вышла. Вышла с «лунным молоком». Жжение в глазах постепенно утихнет, порезы заживут, синяки исчезнут, ушибы и растяжения пройдут. Обычно, выходя из пещеры, Халли ощущала приятное возбуждение от только что пережитых приключений – и одновременно грусть, оттого что они закончились. Но не теперь.

На этот раз выйти из пещеры было все равно что пересечь финишную черту марафона. Халли так упорно и так долго шла к цели, что, когда, наконец, ее достигла, мир едва не ушел у нее из-под ног. Она могла только сбросить с плеч рюкзак и упасть рядом с ним.

Некоторое время Халли сидела в тумане усталости и боли, щурясь от света, ничего не видя вокруг. Наконец в голове стали оформляться мысли. Она вспомнила о лежащем в рюкзаке аварийном радиобуе. Прибор работал на защищенной частоте, как те, что военные летчики используют для вызова спасателей. Была у нее и рация – Боуман вручил перед экспедицией каждому члену группы. Велел сначала использовать радиобуй, известить бригаду эвакуации и ждать связи по радио. Халли открыла рюкзак и стала искать радиобуй. Потом замерла. Сейчас день. При дневном свете они не явятся. Какой смысл рисковать, если есть опасность обнаружения? До ночи надо прятаться.

Опять в пещеру. О боже!

Она не сдвинулась с места. Голод и жажда сейчас заглушали остальные потребности. Халли вновь потянулась к рюкзаку, поискать что-нибудь поесть или попить. Нашла лишь раздавленный энергетический батончик и пустую бутылку из-под воды. На глаза попалась фляжка Боумана. Рановато для спиртного, но какого черта!

Халли погрызла батончик, сделала глоток из фляжки. Огненный ром обжег желудок, но лучше напитка она не пробовала – усталость как рукой сняло, словно луч солнца пробился сквозь туман, и в мозгу вспыхнула искра.

Полегче, девочка. Тебе много не нужно – махом напьешься. Так нельзя.

Халли убрала фляжку, встала, взяла рюкзак и повернулась к пещере. И вдруг ее внимание привлек яркий блеск: посреди луга отражала солнечные лучи сияющая, недвижная поверхность сенота. Халли безотрывно смотрела на воду и чувствовала, как внутри поднимается нечто схожее с иссушающей жаждой. Она действительно хотела пить, но эта потребность была иного рода: желание ощутить телом очищающее, целебное прикосновение воды. Грязным телом. «Омерзительным» – вот слово, которое пришло ей на ум. Халли не мылась больше недели. И уже не помнила, когда закончилась туалетная бумага. На обратном пути после озера Мышиного дерьма водопада не было, и теперь масса фекалий сохла поверх скопившихся за последнюю неделю грязи и пота, издавая невыносимую вонь. Некоторые порезы на коже покрылись коркой; казалось, в этих местах в тело загнаны гвозди. Халли смотрела на сенот и думала о холодной, прозрачной воде. Думала о том, как хорошо… нет, как превосходно будет вымыться, стать чистой, увидеть собственную кожу, охладить раны, успокоить жгучую боль.

– Всего лишь десять минут, – сказала она вслух и направилась к сеноту. Сбросила рюкзак, сняла ботинки и носки, грязный комбинезон. Стянула красное термобелье и, оставшись в спортивном бюстгальтере и трусах, пошла к каменистому краю водоема. Нырнула, почти не подняв брызг.

Ощущения полностью соответствовали ее предвкушениям. Халли не могла подобрать слово, которое описало бы эти чувства. Вода была прохладной, но не холодной, ласковой, исцеляющей, и женщина легко поплыла, наслаждаясь успокаивающим кожу потоком. Достигнув середины сенота, она остановилась, потерла лицо, прочесала пальцами волосы. Легла на спину, развела в стороны руки и ноги, разминая одеревеневшие мускулы, получая удовольствие от нежного прикосновения воды.

Халли нырнула и проплыла вниз двадцать футов, затем тридцать. Свет тускнел, давление росло. Она непрерывно продувала уши – действие, доведенное до автоматизма при многочисленных погружениях с аквалангом. Потом посмотрела наверх и быстро поднялась, с шумным всплеском вынырнула и едва сдержала радостный крик.

Боже, как хорошо! Как приятно двигаться в воде! Халли не знала лучшего лекарства для больного тела. Черт, скоро нужно выходить… Впрочем, еще пара минут роли не сыграет. Халли перевернулась на живот и поплыла медленным, грациозным кролем, глотая воздух через плечо после каждого взмаха длинных рук. В десяти футах от дальней стенки сенота, рядом с которой вздымался густой лес, она остановилась, перебирая ногами в воде.

И увидела плавающие окурки.

 

42

– Давай! – скомандовал Бернард Адельгейд.

Стюард нажал кнопку, подпружиненная верхняя крышка распахнулась. Из клетки вырвался воротничковый рябчик, взвился в небо над кормой яхты черным штрихом на фоне белых туч. Адельгейд вел двустволку «перде» справа налево, уверенно, как художник, наносящий мазки на холст. Ружье громыхнуло, и полет рябчика прервался в красном месиве из перьев и крови. Адельгейд переломил ружье, вынул гильзу из дымящейся казенной части ствола, перезарядил.

– Ваша очередь, – бросил он Натану Рейтору.

Рейтор не питал любви ни к яхтам, ни к океану, хотя морской болезнью не страдал и всегда имел на удивление крепкий желудок. Просто ему было невмоготу находиться во власти неконтролируемой силы. Но он также знал: ничто на свете не обеспечит такой безопасности связи, как судно и морские просторы. Если, конечно, кто-нибудь не успел поставить вашу лодку на прослушку. Впрочем, на яхту, принявшую на борт Бернарда Адельгейда, установить «жучки» не удастся никому.

Из всех мест на земле одним из последних Рейтор выбрал бы место рядом с Адельгейдом, держащим в руке заряженный ствол. Однако если этот человек зовет – ты идешь, а если велит стрелять – стреляешь. Разумеется, Рейтор стрелял раньше, но лишь по тарелочкам, и собственно этого он и ожидал сегодня, в солнечный вечер в Атлантике в двадцати милях от мыса Мэй, штат Нью-Джерси. Но Адельгейд сказал:

– В неживых предметах интереса мало, согласны? Эти рябчики – чудо, одни из самых трудных целей для стрельбы влет.

Рейтор несколько раз ходил на охоту и знал, что в полях рябчики имеют преимущество, которым не могут воспользоваться здесь, в море. Охотясь без собак в штате Мэн, он подошел к птице на десять футов и даже не видел ее, настолько идеально она сливалась с окружением. Затем он сделал еще один шаг и спугнул рябчика: птица сорвалась из укрытия и взмыла на двадцать футов, так громко хлопая крыльями, что он вздрогнул и едва не пальнул. Птица бросилась в темноту дальнего леса, а у него не хватило времени даже поднять ружье, не говоря уже о достойном выстреле.

Здесь все было иначе, однако Адельгейду он ничего не сказал. И все же Рейтора мучил один вопрос.

– Что станет с теми, в кого мы не попадем?

– Будут лететь, пока хватит сил, потом упадут в океан. Их съедят рыбы. – Адельгейд пожал плечами. – Это лучше, чем засорять море токсичной керамикой, правда? – добавил он, имея в виду глиняные мишени.

Теперь Рейтор держал в руках двустволку «перде», точно такую же, как у Адельгейда, который заявил, что ни один из стрелков не должен иметь преимущества. Ружейное ложе было изготовлено из древесины грецкого ореха. Золотые боковые пластины служили фоном для сцен рыцарской охоты, вырезанных из сплошного серебра. Рейтор не был большим знатоком ружей, однако знал цену атрибутам богатства. Адельгейд – или кто там владел этой яхтой, ведь она необязательно принадлежит Адельгейду, – заплатил за эту пару триста тысяч, а может, и больше.

Рейтор прижал к плечу приклад, согнул колени, напряг ступни. Поставил палец на передний спусковой крючок и крикнул:

– Пошел!

Крышка клацнула, и клетка с дичью открылась; вспорхнул очередной рябчик, набирая высоту справа налево. Рейтор знал: от него ждут попадания. Не целься, просто направь ружье, веди его так, будто подметаешь небо. Он попытался сымитировать безупречную технику Адельгейда, произведшего выстрел с молниеносной быстротой.

Рейтор потянул латунный спусковой крючок, приклад ударил в плечо. Целый и невредимый рябчик продолжал полет. Рейтор нащупал задний спуск, пальнул из нижнего ствола, снова промахнулся. Такая стрельба трудна и на твердой земле. Попасть в подвижную цель с ходящей ходуном палубы яхты просто немыслимо. И все же Адельгейд сделал дюжину выстрелов, и каждый раз поражал птицу из верхнего ствола. Рейтору удалось подбить только одну – для него и это было удачей.

– Вот тебе на, – произнес Адельгейд скорее гневно, чем сочувственно – видимо, неумелые попытки Рейтора его сильно раздражали. – Пожалуй, пока достаточно. Перейдем в носовую часть.

Мгновенно материализовался стюард, забрал ружья. Тут же рядом возник второй с фужерами, наполненными шампанским «Дом Периньон». Рейтор проследовал за Адельгейдом во внутреннее помещение на палубе бака с обтянутыми белой кожей банкетками и столами красного дерева. Судно совершило медленный разворот и теперь величественным ходом шло к берегу. Вернутся они затемно, однако Рейтора это более чем устраивало.

В теплых свитерах и куртках они стояли на носу и молча пили ледяное шампанское. Затем Адельгейд сказал:

– Во мне пробуждается оптимизм относительно нашего предприятия. Осторожный, но оптимизм.

Это удивило Рейтора. Насколько он знал Адельгейда, тот почти неизменно находился в мрачном расположении духа.

– Боюсь, нам еще далеко до финишной черты.

Адельгейд едва заметно усмехнулся, покачал головой.

– До финишной черты! Вечно вы, американцы, со своей легкой атлетикой… Видите ли, мне известно кое-что, чего не знаете вы.

– И что же это?

– Не так давно я разговаривал с Греем. Он убежден, что наша команда в Мексике добилась успеха.

– Правда?

– Пока у меня нет полной информации. Очевидно, передача данных на большие расстояния в данный момент небезопасна. Но есть условный сигнал, который передается единым пакетом. И люди Грея этот сигнал получили.

– Ну, не знаю, – пробурчал Рейтор. – Я не успокоюсь, пока это вещество из пещеры не окажется у нас в руках.

– Люди Грея не допускают ошибок, – заметил Адельгейд, и в его голосе Рейтор вновь уловил нотку раздражения.

– Конечно. И все же…

Адельгейд пригвоздил его взглядом:

– Две проблемы решены, значит, поводов для беспокойства меньше, не так ли?

Рейтор сомневался, но слишком часто возражать Адельгейду было неразумно.

– Думаю, вы правы, – ответил он. – Порой я бываю слишком пессимистичен.

Он поднес к губам бокал и допил шампанское. В мгновение ока рядом возник официант с полным фужером. Рейтор повернулся вполоборота, чтобы принять очередную порцию напитка, и удивленно воскликнул:

– Как они здесь очутились?

– По волшебству, – ответил Адельгейд.

На банкетке сидели две самые прекрасные женщины из всех, что он когда-либо видел. Должно быть, пришли, пока они с Адельгейдом беседовали, глядя на море. Обе выглядели лет на двадцать пять. У одной шикарные рыжие волосы длиной до плеч, вторая – блондинка с короткой стрижкой. Красота одной ничуть не уступала красоте другой.

– Действительно, по волшебству, – согласился Рейтор.

На обеих женщинах были шелковые блузки – бледно-голубая и ярко-зеленая – и белые льняные шорты. Рейтор отметил превосходный загар, покрывавший безупречные босые ноги до самых кончиков пальцев, изумился, как идеально сидят на них блузки – не слишком свободно, но и не чересчур призывно обтягивают груди. Рейтор считал себя ценителем женщин, и от их вида его сердце учащенно забилось.

Адельгейд взял гостя под локоть и повел к столу. Женщины пили шампанское и неторопливо ели сашими.

– Эрика и Эми, разрешите представить вам моего приятеля.

– Привет, – сказала рыжеволосая Эрика.

– Enchantée. – У Эми был сильный французский акцент.

Прикосновение прохладных рук сначала одной женщины, потом другой – и в груди Рейтора вспыхнул огонь.

– Эрика и Эми отужинают с нами, – объявил Адельгейд.

Обычно Натан Рейтор за словом в карман не лез, но сейчас был совершенно неспособен сказать что-нибудь вразумительное. Наконец он произнес:

– Умеете вы удивить.

– Вы вправду так считаете? Приятно, когда тебя удивляют, да? Иначе жизнь становится… – Адельгейд пожал плечами, подбирая нужное слово. – Непригодной для жизни.

Он поднял бокал. Женщины последовали его примеру, Рейтор тоже. Все поудобнее устроились среди подушек на банкетке, потягивали шампанское. Говорил в основном Адельгейд. Яхту подгоняла небольшая волна, облегчая ход к берегу.

За кормой сияющий красный шар солнца тонул в темном океане. Стюарды поставили на стол свечи в ветрозащитных хрустальных канделябрах. Принесли устриц на подушках из колотого льда с дольками лимона.

Адельгейд, похоже, больше не имел желания вести беседу об их предприятии и пустился в разговоры об искусстве Средневековья, планетах, эволюции. К удивлению Рейтора, Эрика и Эми отстаивали свои точки зрения. Заметив, как вытянулось лицо Натана, Адельгейд пояснил:

– Эрика и Эми окончили отличные учебные заведения. – Он просмотрел на Эрику.

– Киевский университет, – сказала та.

– Сорбонна, – сказала Эми.

– Если бы не интеллект, мы ничем не отличались бы от животных, – изрек Адельгейд. – Как величайшую награду, нам следует использовать интеллект во всех аспектах нашей жизни. В том числе в развлечениях.

– Конечно, – согласился Рейтор. – А то станем похожи на… кабанов во время гона.

Адельгейд моргнул.

– Возможно, я подобрал бы другое сравнение, хотя, в общем, верно. – Он бросил взгляд через плечо на закат солнца и добавил: – А сейчас будем ужинать. Давайте пройдем внутрь.

Вся компания отправилась в салон – великолепное, отделанное кожей и мрамором помещение. Женщины, извинившись, удалились.

– Переодеться к обеду, – пояснила Эрика.

– Конечно, – кивнул Адельгейд.

Рейтору понадобилось в гальюн – так Адельгейд называл здешний туалет. С качающимся под ногами полом времени ушло больше, чем обычно. По возвращении в салон он застал Адельгейда и обеих девушек сидящими за столом палисандрового дерева, за которым вполне могло уместиться двадцать человек. По такому случаю Адельгейд надел черный пиджак и бледно-розовый аскотский галстук. Эрика и Эми тоже переоделись, но не совсем так, как мог ожидать Рейтор: сняли блузки и сейчас сидели напротив него обнаженные до пояса, расправив плечи и безмятежно потягивая шампанское. Загар, он отметил, у обеих сплошной. Девушки улыбнулись, поймав его взгляд – с таким однако хладнокровием, словно были полностью одеты.

– Разве есть на свете что-нибудь более волнующее, – сказал Адельгейд, – чем предчувствие? Я думаю, нет. А что есть предчувствие, как не сладкая боль самоотречения? Видеть перед собой великое сокровище и выносить тяжкие муки ожидания? Это… – он окинул взглядом девушек, – изысканно.

Это пытка, подумал Рейтор. К концу неторопливого ужина за одним столом с Эрикой и Эми в таком виде ему придется прилагать великие усилия, чтобы не кончить.

Адельгейд поднял фужер с шампанским и произнес какую-то фразу – наверное, благословение или молитву. Рейтор не впервые слышал от него эти слова, кажется, немецкие. А может, и нет. Рейтор никогда не спрашивал, что они значили, а Адельгейд не объяснял.

Хозяин яхты поднял вилку, но перед тем, как начать есть, произнес:

– Чтобы вы не сомневались, говорю сразу: они обе ваши. У меня есть свои.

 

43

– Эй, привет! – сказал один из мужчин, большой.

Несколько секунд назад их здесь не было. Сначала она подумала, что это наркоторговцы, однако говорил он явно не как мексиканец – с четко различимым акцентом южанина. Второй, слева от него, черный и не такой громадный. Оба в камуфляже, касках, с гигантскими ножами, огнестрельным оружием, даже с гранатами. Они выглядели как боевики, но форменная одежда была слишком аккуратной и полной для наркодельцов. Никаких знаков различия. И каски не по уставу армии США.

– Вы американцы?

У Халли мелькнула мысль, что они из какого-нибудь спецподразделения, отправленные сюда с целью возвращения и защиты ее группы. Таких бойцов она видела на фотографиях, и зачастую они выглядели вовсе не как с иголочки.

Они переглянулись, большой фыркнул. Халли опустилась в воду до подбородка.

– Конечно, лапочка, – сказал большой. – Патриоты-американцы, оба. И бывшие участники войны. Эй, разреши задать тебе вопрос: кто-нибудь из твоих друзей еще должен выйти?

– Вы от УПРБ?

Большой посмотрел на партнера озадаченным взглядом, тот пожал плечами.

– Ну, вообще-то нет. – Гигант ухмылялся, и Халли невольно обратила внимания на его зубы – ровные и белые, как у и диктора телевидения. – От конкурентов, я бы сказал.

– От кого?

– Без разницы. Давай, выходи из воды, мы дадим тебе одеяло и чего-нибудь горячего. Ты так долго торчала в пещере, небось, проголодалась. У нас есть отличная еда – спецназовские пайки. Не то что эта гадость, ваши ИП.

– Откуда вы знаете, сколько я пробыла в пещере?

С каждой секундой Халли становилось все страшнее. Эти двое словно излучали угрозу. Не спуская с них глаз, она начала отплывать на спине, работая обеими руками.

– Эй-эй, ну-ка, стой! Не очень-то это по-дружески. Плыви сюда, поговорим. – Гигант по-прежнему ухмылялся, но не разжимая губ, так что белых зубов больше не было видно.

Она перевернулась на живот и быстро поплыла к противоположному берегу. Затем раздался короткий, резкий звук – паппаппапаппаппап, – очередь из бесшумной винтовки, и поверхность сенота взорвалась в трех футах перед ней. Халли повернулась к мужчинам лицом и замерла в нерешительности. Если вновь выстрелят, нырнуть на достаточную глубину не удастся. Плавала она хорошо, но не быстрее пули.

Большой держал винтовку на уровне бедра. Красная точка от лазерного прицела застыла на ее груди. Двадцать футов. Не промахнется.

– Давай, неси сюда свое прекрасное тело, поговорим. – Любезности как не бывало, в голосе звучали грубость и угроза.

– У нас нет на это времени, приятель, – буркнул второй.

Он стоял, слегка согнув одну ногу в колене, прижав автомат к животу дулом в небо. В его голосе слышалась готовность немедленно приступить к делу.

Выбора не оставалось. Халли медленно поплыла, положила ладони на край сенота, выбралась из воды сначала на колени, потом встала перед ними в полный рост в одном белье. Выжала волосы. У большого на лице отразилось очень странное выражение, рот открылся, глаза остекленели, дышал он часто и судорожно. Как голодный зверь, который увидел пищу, подумала она.

– Вот что я вам скажу. – Халли попыталась придать голосу командный тон. – Я здесь на спецзадании от правительства Соединенных Штатов. Многие высокопоставленные должностные лица, в том числе из Белого дома, знают в точности, где я и что я делаю. Понимаете? Если вы будете мне препятствовать…

– Мы понимаем только то, что ты здесь совершенно одна. И мы здесь с тобой.

– Десять минут назад, выйдя из пещеры, я связалась по радио с бригадой эвакуации. Скоро сюда прибудут военные.

– Ни с кем ты не связывалась. Мы глаз с тебя не спускали.

– Ладно, послушайте. Я расскажу, зачем сюда приехала. Думаю, когда вы поймете, в чем заключается моя миссия…

– Лапочка, да спасай ты хоть самого Иисуса Христа – нам-то что.

Заговорил второй, на этот раз резче:

– Катан, пора действовать.

Он назвал имя. Очень плохой знак.

– Заткнись и дай мне сделать свое дело, – угрожающе бросил человек по имени Катан своему напарнику, так и не оторвав взгляда от Халли. – Лапочка, у меня к тебе вопрос.

– Какой? – сказала Халли и тут же пожалела: он спросил, как она предпочитает заниматься сексом, и расстегнул молнию на камуфляжном костюме.

– Пожалуй, начнем с этого. Опускайся на колени, а дальше, я думаю, ты сама знаешь, что делать.

– Нет.

Халли не ожидала мгновенной реакции от человека таких габаритов. Удар стволом винтовки был несильный, но быстрый и точный – по правой стороне шеи, прямо под ухом, по плечевому пучку нервов, в то самое место, куда она ударила камнем Канера. Ноги подогнулись, и она упала на колени, моргая от искр в глазах.

– Живо!

– Нет.

Катан вздохнул. Положил на землю винтовку. Правой рукой достал боевой нож, занес его над головой Халли. Левая рука обвила ее шею. Он опустил острие ножа на кожу ее головы, дав его почувствовать, и даже не нажимал – всего лишь от веса ножа она испуганно открыла рот, ручеек крови побежал по лбу. Халли скосила глаза на второго: он стоял в той же позе – нога согнута, автомат наготове. На долю секунды их взгляды встретились, и ей показалось, что в его глазах мелькнуло сострадание, но он моргнул и отвернулся. Халли подумала было метнуться за лежащей невдалеке винтовкой, однако мучитель, будто прочитав ее мысли, глубже вдавил острие ножа, все вокруг заволокло красным туманом, и она застонала от боли.

– Надеюсь, мы сумеем договориться, блондиночка, – сказал он.

– Катан, черт тебя дери, мы… – начал второй.

– Эй, брат! Достал уже, заткнись. Ясно?

Катан так сильно нажал на нож, что она едва не потеряла сознание. Затем он ослабил давление и поднял нож на сантиметр от ее головы, взял Халли за шею и притянул к ширинке.

Боковым зрением Халли видела, как его напарник отошел на шаг в сторону.

– Эй, брат.

Красная точка лазерного прицела его автомата оказалась на шее большого, чуть выше бронезащиты.

– Бросай нож в воду. Отпусти ее.

Не ослабляя давление на шею Халли, большой посмотрел на своего напарника.

– Ты ведь этого не хочешь, Стайкс.

Катан и Стайкс. Не забудь эти имена.

Стайкс вздохнул. Халли услышала резкий двойной щелчок: большим пальцем он переключил предохранитель своего М4 из безопасного положения в промежуточное, а затем на «огонь».

– Чтобы вывезти отсюда материал, двоих не нужно. Я с удовольствием заберу твою долю. И знаешь что? Этот мир ничего не потеряет, если в нем будет на одного белого расиста-психопата меньше.

– Погоди, Стайкс… – крикнул Катан.

Стайкс прижал приклад к сгибу правого локтя. Слегка повернув голову, Халли видела, как кончик его указательного пальца бледнеет от нажатия на спусковой крючок.

Внезапно у правого уха Стайкса появилось крохотное отверстие, темно-красный фонтан вырвался с другой стороны его черепа. Мгновением позже раздался звук. Секунду Стайкс оставался на ногах, затем дрогнул, упал сначала на колени, потом лицом вниз.

Еще огонь, короткие автоматные очереди. Пули разлетались брызгами по окружающим скалам, взрывались гейзерами в воде, взметали вверх почву. Гигант Катан бросил нож, схватил с земли винтовку. Халли вскочила на ноги, приготовившись бежать в спасительный лес, но Катан сделал выпад и рванул ее за плечо себе, при этом потерял равновесие и покачнулся в сторону сенота.

Ее мозг мгновенно выполнил расчет. Кто бы ни вел огонь, он мог быть так же опасен, как человек по имени Катан. А мог быть и ее союзником. По крайней мере, это не исключено. С Катаном же все однозначно.

Халли резко развернулась, обхватила Катана «медвежьим объятием», прижав его руки к бокам, потянула назад, и Катан накренился как гигантский столб, сперва медленно, затем быстрее, ускоряясь к сеноту. Оказавшись в воде, она крепко обвила ногами его пояс, а перед тем, как уйти под воду, сделала глубокий вдох.

Катан сразу выпустил из рук ружье, но от веса снаряжения и бронезащиты они оба якорем пошли вниз. Халли крепко держала противника руками и ногами. Если отпустить, он тут же сбросит лишнее и всплывет. Она сцепила лодыжки и уперлась пятками ему в пах. Сжала правой рукой левое запястье, а левой – правое. Двойной захват удваивал силу удержания. В обнимку, как любовники, они медленно погружались, и чем глубже, тем меньше становилась плавучесть благодаря весу оружия и их тел. Тем быстрее они шли ко дну.

За две секунды они опустились на двадцать футов. Катан яростно боролся, дергал ногами, пытался разжать захват. Затем им овладела паника, он стал извиваться, чтобы вырваться.

На глубине тридцати футов ему удалось схватить Халли за волосы, но они были короткими и очень тонкими, к тому же скользкими от воды и грязи. Тогда он полез ей в лицо, пытаясь выцарапать глаза, однако она крепко прижалась глазами к его плечу. На глубине в сорок футов она услышала два хлопка – у Катана лопнули барабанные перепонки. Халли знала: при этом возникает ощущение, что с обеих сторон в череп вогнали пешни. Он открыл рот в безмолвном крике, замотал головой, пытаясь избавиться от мучений.

Еще десять футов вниз, и он задергался в судорогах, гигантское тело вело войну с самим собой. В крови рос уровень углекислого газа, а диафрагма и дыхательная мускулатура усиленно пытались глотнуть воздуха. Рот и горло, контролируемые нервной системой – которая понимает, что вдохнуть значит умереть, – боролись с этими попытками.

Несколько секунд спустя углекислый газ выиграл битву, расцепил выключатель в мозгу, и рефлекс, изобретенный природой для сохранения жизни, эту жизнь забрал. Тело гиганта скрутило в бешеной судороге, голова откинулась, рот раскрылся, и вода хлынула в легкие, словно обжигая их кислотой.

Перед глазами у Халли помутнело. Она оттолкнула его, он перевернулся лицом к ней. В прозрачной воде сенота даже на такой глубине было светло. Без маски все казалось расплывчатым, нечетким, но на мгновение их лица очутились так близко друг к другу, что она увидела его глаза. В них на секунду мелькнула жизнь – полный страданий и ужаса взгляд человека, как в ночном кошмаре, от которого никогда не проснуться. Он вновь опрокинулся и скрылся из виду, осев на дно.

Халли посмотрела вверх. Маленький серебряный круг сиял над головой, как полная луна в темном небе. Руки и ноги казались легкими и бесполезными, будто крылья без оперения. Боли не было, и лишь какие-то смутные обрывки воспоминаний подсказывали: это плохо. В детстве летними ночами Халли стояла на пастбище среди щиплющих траву лошадей и тянулась к звездам кончиками пальцев. Сейчас она видела, как появляются звезды – все больше и больше крохотных искорок, мерцающих на темном фоне. Она тянула пальцы, пытаясь в последний раз достать эти звезды.

 

44

Эвви Флеммер проснулась с крепко сжатыми кулаками и села в постели, дыша очень осторожно в ожидании приступа рвоты. Mal de mer – так называл эту болезнь стюард, сочувственно цокая языком. Жуткая тошнота превратила каждую минуту новой жизни в кошмар. Флеммер ни разу не доводилось выходить в океан, и никто ее не предупредил, что морская болезнь может оказаться проблемой даже на суперъяхте с необычным названием «Лебенс Лебен». Они отчалили от мыса Мэй ночью – в это время не видно горизонта, который помогает успокоиться, – и уже через час она начала блевать. Стюард принес какие-то синие пилюли, однако они ничуть не снимали тошноту, зато навевали такую дремоту, что едва шевелился язык, и она перестала их принимать. Флеммер сообщили, что на яхте готовит шеф-повар, переманенный из «La Tour d’Argent», самого знаменитого ресторана Франции, но она не могла впихнуть в себя ничего более существенного, чем некрепкий чай и куриный бульон.

Сейчас Эвви Флеммер сидела в кровати, глубоко дышала и боялась пошевелиться, а под ней медленно раскачивалось судно, как огромное потягивающееся со сна чудовище. Она не отрывала взгляда от точки на дальней стене каюты, оформленной красным и золотым – цветами океанского заката. Как-то раз ночью Эвви открыла глаза и поразилась скоплению блесток и искр, лунному свету, проникающему сквозь иллюминаторы и отражающемуся в зеркалах и позолоте богатой отделки. Теперь она дышала и ждала, и через несколько минут поняла, что желудок восстановился. Не до конца, но все же.

На минуту она задумалась о том, который теперь может быть час, потом быстро отогнала эту мысль. Время больше не имеет значения.

Эвви встала, внимательно изучила полдюжины нарядов, приготовленных для нее на борту, и выбрала белые льняные брюки и блузку бордового цвета, идеально севшие на фигуру. Начала было надевать изящные золотые сандалии, но решила остаться босой. Обувь больше не потребуется. Многие вещи больше не потребуются.

В дверь тихо постучали.

– Да?

Стюард – сегодня другой – сделал почтительный шаг в каюту. Он был строен и темнокож, в черных брюках, белой накрахмаленной сорочке с черными запонками, белом жилете. Черные волосы гладко зачесаны назад, словно кто-то провел кистью с краской по его голове.

– Не желает ли мадемуазель выпить кофе и позавтракать? – Хотя акцент был французский, цвет и грубые черты лица говорили о другой национальности: пожалуй, алжирец или египтянин.

От мысли о кофе желудок вспучило, и Эвви быстро покачала головой. Чтобы научиться без смущения разговаривать с прислугой, нужно время, однако этот человек явно ждал от нее надменности, и другая манера держаться привела бы его в замешательство. Эвви понимала, что люди по-настоящему благородных кровей в общении со слугами никогда не проявят ни высокомерия, ни фамильярности. Скорее будут держаться беспристрастно, но твердо. Поэтому она произнесла тоном, каким в ее родной Оклахоме разговаривают с лошадьми:

– Пожалуй, я позавтракаю. Какая сегодня погода?

– Погода прекрасная, особенно для марта. Облаков немного, яркое солнце, легкий бриз с запада.

– Тогда я буду завтракать на прогулочной палубе.

– Отлично. Что мадемуазель предпочтет к завтраку?

Флеммер едва не спросила, а что у них есть, но вовремя опомнилась. Больше ей не нужно беспокоиться о выборе. Я могу есть все, что ни пожелаю. Что бы ни взбрело мне в голову.

– Свежевыжатый сок красных апельсинов. Два свежеиспеченных круассана. Несоленое сливочное масло. Клубника с шампанским. Швейцарский шоколад. И чай с бергамотом.

– Отлично. Спасибо, мадемуазель.

Стюард слегка поклонился и, не поворачиваясь, вышел.

Прогулочная палуба, самая верхняя из четырех, с покрытием из массива тика, хромированной отделкой и обшитой белой кожей мебелью, по площади не уступала всей ее квартире. Флеммер сидела лицом к корме за столом, установленным посередине палубы, и медленно, осторожно ела завтрак, ожидая реакции желудка после каждого проглоченного куска. Шоколад она заказала зря – это стало ясно сразу. Круассаны же и клубника были восхитительны.

Для управления такой яхтой явно требовалась довольно большая команда, но экипаж настолько профессионально и незаметно исполнял свои обязанности, что ей казалось, будто на судне она одна. Стюард очень точно описал погоду: день был чудесный, из тех, которые она и надеялась увидеть посреди Атлантики в это время года. Бодрящий воздух и согревающее кожу солнце идеально дополняли друг друга, а в кремовом кашемировом свитере и темно-синей ветровке ей было вполне уютно. Восхищенная и слегка взбудораженная выпитым в такую рань шампанским, Флеммер сидела как королева новой страны, глядя на белый рубец, оставляемый в темной воде гребными винтами.

На полу рядом со стулом лежала кожаная сумка цвета полированной латуни от какого-то модного итальянского дизайнера. Она достала щетку с ручкой из оникса и все расчесывала и расчесывала волосы. Положив щетку на место, вынула из сумки обрамленные фотографии родителей – кроме них, из квартиры она взяла только дорожную одежду и кошелек. Флеммер поднялась, прошла до самой кормы и, стоя в тридцати футах над водой, одну за другой бросила фотографии в бурлящий поток.

– Джоселина, – громко произнесла она, и слоги показались сладкими, как только что съеденные крупные ягоды.

Днем Эвви читала, спала и делала короткие записи в недавно заведенном дневнике в черном кожаном переплете. Ей нравилось ощущение отстраненности, возникшее на этом величественном судне, чувство невесомости во времени, ведь она ничего никому не должна. Она исследовала обширные внутренние помещения яхты, гуляла по коридорам, заглядывала в гостевые каюты, роскошный салон, библиотеку, бары и комнаты отдыха. Флеммер насчитала не меньше трех джакузи: наполненные водой, они смотрелись голубыми бриллиантами. Тут и там натыкалась на запертые двери. Никаких нескромных знаков «Не беспокоить». Заперто, и всё. Пока бродила, Эвви не встретила никого, ни единого свидетельства тому, что она здесь не одна. Лишь непрерывные вибрации от двигателей едва заметно сотрясали стальной корпус судна. Двигатели она представляла себе огромными, как автобусы, – только такие могли привести в быстрое движение это гигантское судно.

Едва проголодавшись, Эвви потребовала ужин. С наступлением темноты на прогулочной палубе стало слишком холодно, и она велела стюарду накрыть в салоне. Покрытие пола – то есть палубы, напомнила она себе при входе, – было выполнено из блестящей редкой древесины, наверное, африканской. Стены изысканного жемчужно-белого цвета. В вазах стояли свежие тюльпаны, красные розы, желтые хризантемы. За длинным столом могло уместиться человек двадцать, но накрыто было только для нее одной – во главе стола. Вместо обычных лампочек светился весь потолок, а зеркала полностью закрывали стены.

– Не желает ли мадемуазель коктейль перед ужином?

Уже третий стюард за сегодняшний день. Или это тот самый, что встречал ее, когда она взошла на борт?

– Да. – Флеммер задумалась. Чего бы выпить? – Принесите мартини, – сказала она, и стюард уже повернулся, чтобы уйти, но она его остановила: – Подождите. С двумя оливками.

– Непременно, мадемуазель.

Через две минуты он возник снова, в белых перчатках и с серебряным подносом.

– У меня вопрос, – сказала Эвви, когда он поставил перед ней бокал на высокой ножке.

– Да, мадемуазель?

– Где мы сейчас? Я имею в виду, сколько еще до места назначения?

Стюард посмотрел на нее так, будто она, сама того не желая, выдала нечто забавное.

– Мы почти преодолели полпути, мадемуазель.

Он чуть заметно поклонился и ушел.

Холодным напитком обожгло губы. Флеммер никогда не пробовала мартини и сейчас не могла решить, по душе он ей или нет. Можжевеловый аромат ей нравился, и после нескольких первых глотков по телу разлилось приятное тепло. Однако напиток как-то странно подействовал на горло: оно напряглось и слегка онемело. От все прибывающего тепла вскоре стало жарко, однако, не успев и глазом моргнуть, она допила коктейль и заказала новый.

Тошнота подступила, когда второй бокал был опустошен наполовину. Голову пронзило резкой болью, словно во лбу что-то взорвалось. Желудок заходил ходуном.

Мне нужно в туалет, подумала Флеммер и попыталась встать, но не смогла. На мгновение она решила, что ей это показалось, попробовала снова – результат тот же. Открыла рот, чтобы позвать стюарда, попыталась поднять руку или крикнуть. Ничего не произошло. Она была в сознании, дышала, чувствовала ягодицами стул, ощущала на себе одежду. И все. Ее захлестнула паника. Казалось, что ее похоронили заживо.

Где же стюард? Что с ней происходит?

Четверо подошли сзади, по двое с каждой стороны. Она узнала алжирца и еще одного. Двое других ей не встречались.

Слава богу! Наверное, заметили, что у меня проблемы.

Грубо и неосторожно они подняли ее со стула. Эвви все еще ощущала боль там, где сдавили тело. Ее держали под мышки, иначе она рухнула бы, затем наклонили назад. Пятки были будто привинчены к полу. Двое подхватили под руки, двое крепко взялись за колени и щиколотки. Они не пытались трогать ее в неподобающих местах, и Эвви решила, что ее отнесут в медпункт или лазарет. Но стюарды, которые давеча кланялись ей и называли «мадемуазель», теперь волокли ее, как говяжью тушу, через те самые запертые двери по темным, провонявшим соляркой коридорам. Они не спешили и не медлили, шли молча, словно с заранее обдуманной целью. На одном из поворотов ее голова мотнулась на обмякшей шее и ударилась о стальную переборку. На некоторое время перед глазами повис красный туман. Придя в себя, Эвви поняла: ее несут не к врачу. Она вновь и вновь пыталась закричать, однако не смогла даже пискнуть.

Ее утащили к заостренному носу судна. Дружно закинули на хромированный поручень и сбросили в океан, под надвигающееся днище. При скорости яхты в шестнадцать узлов у нее не было шанса утонуть до встречи с работающими винтами.

 

45

Халли вырвалась на поверхность, тяжело дыша, и на мгновение подумала, что у нее галлюцинации. В прошлый раз тут стояли двое мужчин. Теперь больше.

– Buenos días, señorita.

Говоривший зловеще ухмылялся, обнажив неровные зубы.

На всех мужчинах были залатанные джинсы и разномастные предметы поношенного военного обмундирования, камуфляжные рубашки без рукавов, рваные соломенные шляпы, ковбойские сапоги. У каждого в руках «АК-47», в кобурах на тесьмяных поясных ремнях – пистолеты. На груди у самого высокого золотой буквой «Х» отсвечивали перекрещенные патронташи с боеприпасами, а на голове – большая красная бейсболка набекрень с огромным козырьком.

Наркодельцы.

Удерживая автомат в левой руке, говоривший протянул правую.

Выбора не было. Халли дала ему руку, и он поднял ее из воды. Снова она стояла босая, мокрая – теперь перед четверыми ухмыляющимися мужчинами. Двое были явно пьяные – с приоткрытыми ртами и полузакрытыми веками, еле держались на ногах. Верзила с патронташами, похоже, был трезв. Плоское лицо, борода, как из стальной мочалки. С губы свисала самокрутка, возможно – косяк. На огромных ногах – черные кеды с обрезанными задниками.

Двое пьяных, что-то быстро сказав по-испански тому, кто вытащил ее из воды, двинулись в ее сторону. Верзила остался на месте, глядя на главного, который гаркнул на пьяных. Они нахмурились, пробормотали проклятья, но остановились.

– Hablas español? – обратился к ней главный.

– Si, un poco. Inglés, por favor.

– Ah. Norteamericano. Me llamo Carlos. Был Ларедо, Хьюстон, большой город. Немного английский, я. Они… английский нет. Мозги здесь. – Он схватил себя за промежность, покачал головой. – Хотят плохо для тебя. Но нет. Я отвести тебя к команданте. Подарок. Ему от меня. – Он похлопал себя по груди, ухмыльнулся.

Пьяные передавали друг другу прозрачную бутылку, отхлебывая желтоватое пойло – по запаху что-то вроде керосина или формальдегида. Aguardiente, местное пойло из сахарного тростника. Их глаза цвета толченой клубники ни на секунду не отрывались от ее груди.

Договаривайся.

– Если вы меня отпустите, я дам вам денег. Миллионы.

Главный покачал головой с неподдельным сожалением на лице.

– Нехорошо. Нет толку человек без рука. Нога. Голова. Яйца.

Называя части тела, он делал движение ребром ладони, словно рубил мачете. Она поняла: закон джунглей.

Он дал указания верзиле, и Халли уловила, что тот должен обыскать тело, забрать все ценное из лагеря, а остальное, в том числе труп, сбросить в сенот, а затем догнать их.

– Ну. Идем за твой рюкзак.

Он цыкнул на двоих других, и все двинулись вокруг сенота. Халли подняла с земли термобелье, даже не взглянув на Карлоса.

– Стоп!

Выкрик ее остановил. Она стояла и пристально смотрела, как он с безразличным выражением лица о чем-то думает, поджав губы и качая головой. Один из пьяных прокурлыкал что-то непристойное, и Карлос заржал, брызгая слюной. Потом махнул рукой.

– Ладно. Надевай. Лучше команданте тебя раздевать.

Карлос что-то сказал, и один из пьяных пошел вперед. Второй надел ее рюкзак и стал рядом с ней.

– Теперь ты.

Дуло автомата ткнулось ей в бок, и она пошла. Каблуки у идущего впереди были стоптаны. Халли вдруг вспомнила, что она босая.

– Мои ботинки. – Она указала на ноги. – Botas.

Карлос улыбнулся.

– Я думать нет. Лучше бежать. Я иду сзади, тебя защищать.

Они пересекли луг и вошли в лес. Картами и компасом не пользовались, но было ясно, что они знают, куда идти. Халли пыталась сосредоточиться, спланировать побег. Руки ей не связали – возможно, потому что было нечем, а скорее всего, они просто не представляли, чем она может быть опасна. Как только они доберутся до лагеря нарков, где бы он ни был, ей конец. Сначала ее изнасилует главарь, потом отдаст на растерзание своим подчиненным, таким как Карлос. Оставят ее у себя, будут заставлять делать все, что ни прикажут, будут передавать все ниже и ниже, а если станет сопротивляться – замучают пытками. В конце концов она ослабнет, заболеет и умрет. Изнасилованная до смерти. На это уйдет много времени.

– Карлос, – позвала она, повернув назад голову.

– А?

– У вас в лагере меня сразу заберет себе команданте. Мы могли бы сначала сделать кое-что. Ты и я. Здесь.

– Cómo?

– Пусть они идут вперед. А мы… – Как сказать? – Relaciones sexuales.

Его лицо просветлело. Это он понял.

Если мне удастся их разлучить, появится шанс. Крошечный, но все же лучше, чем трое против одной.

– Да? – ухмыльнулся Карлос и провел языком по растрескавшимся губам и желтым зубам. – Команданте не любит использованный. Он свежий любит. Ясно?

Халли не ответила. Опавшие сосновые шишки и листья mala mujer резали ступни, при ходьбе от ее ног на траве оставались красные следы.

– Карлос!

– А?

– Мне надо… в кусты.

Он рассмеялся, но в глазах веселья не было.

– Мой английский плохо. Но я не есть дурак. Вперед, шлюха.

В полном отчаянии она пошла дальше. Даже с учетом всех встреченных ею опасностей Халли ни разу не посещала мысль, что она может умереть. Теперь она в этом не сомневалась. И даже в глубине души ждала. Халли устала, ее так измучила боль, что смерть принесла бы лишь облегчение, пусть и навсегда. Она стала думать обо всем, чего больше никогда не увидит: о братьях, о матери, о лошадях, о воде в Джинни-Спрингс, об океане… Список все продолжался и продолжался, и в конце концов по щекам хлынули слезы.

– Эй! – пробормотал Карлос, бросив взгляд назад, но так и не остановился.

Халли обернулась. В сотне футов от них, опустив голову, неуклюже пробирался сквозь лесную чащу верзила с золотым перекрестием патронташей на груди. Автомат в его огромной руке казался игрушкой. Пьяные даже не оглянулись.

– Вперед, – подтолкнул ее Карлос. – Он нас догонять.

Она снова пошла. Что-нибудь должно случиться, появится просвет, и она его не упустит. Может, придется бежать. Они будут стрелять, и она погибнет. Но умрет она в любом случае, поэтому можно попробовать что-нибудь предпринять, чтобы появилось хоть полпроцента надежды. Лучше больно, но быстро, чем больно и медленно. Только не сейчас, она еще не готова.

Халли еле переставляла ноги. Глухие шаги великана приближались, бряцанье патронташей напомнило перезвон колокольчиков на санях, в которые однажды в снегопад ее родители запрягли лошадей.

Раздался странный высокий звук, будто от пинка взвизгнула собачонка. Халли обернулась и увидела, как Карлос падает лицом вниз, а из основания черепа у него торчит рукоятка ножа. Тот, что нес ее рюкзак, тоже лежал на земле с ножом в виске.

В левой руке громила держал третий нож, с рукоятью из нержавеющей стали и великолепным зазубренным лезвием. Она видела этот клинок раньше – дайверский нож, Боуман носил его на левой голени в черных пластмассовых ножнах.

Они его убили. Или нашли мертвым и забрали нож. Но как…

Второй пьяный, что шел впереди, обернулся, поднял дуло автомата. Мельчайшие детали вдруг стали восприниматься очень четко и ясно. Халли видела, как его палец, похожий на жирную белую гусеницу, нащупывал спусковой крючок.

Она не понимала, что происходит, однако рассудила, что справиться с одним будет легче, чем с двумя. И в тот миг, когда он нашел спуск, Халли вцепилась руками ему в лицо, вдавила большие пальцы в глазницы и услышала, как он закричал. Всем телом навалилась на него, с размаху ударила коленом в пах, рывками пытаясь выхватить оружие. Он нажал на спуск, и «АК-47» дал очередь; ствол задергался как очумелая змея. В такой близи очередь прозвучала разрывом динамита. Дульное пламя обожгло бок. Под натиском ослепленный противник отступил, согнулся пополам от боли в паху, выронил ствол и зажал ладонями глаза. Халли схватила автомат, одной рукой нащупала цевье, другой – пистолетную рукоятку, и повернулась, собираясь выстрелить в большого…

Внезапно чья-то рука, твердая, как железный лом, пережала горло. Для своих габаритов громила двигался очень шустро и оказался у нее за спиной. Она закинула голову назад, чтобы его ударить, но попала в воздух. Выстрелить через плечо не удалось – он схватил автомат чуть выше магазина и отнял, как погремушку у ребенка. Зато это освободило ей руки, она вцепилась ему в предплечье, принялась бешено царапаться, кусаться, защищаясь из последних сил.

– Халли!

Прошло несколько секунд, прежде чем слово пробило броню страха и ярости. Затем она пришла в себя.

– Боуман?

Он ослабил хватку, убрал руку. Она вдохнула холодный воздух, повернулась.

– Я думал, ты меня застрелишь. – Уил, улыбаясь, тер кровоточащую рану на руке.

– Боуман! – Она обняла его, притянула к себе. – Боуман, черт тебя дери… Я думала, ты погиб.

Они стояли в объятиях друг друга, молча и тяжело дыша. Внезапно Халли вспомнила о третьем нарке, которому едва не выдавила глаза: он остался жив и мог выстрелить из пистолета или ударить мачете. Оглянувшись, она увидела его лежащим на животе с третьим, дайверским ножом, вогнанным по рукоятку в череп.

– Боуман. Как ты… – начала она, но почувствовала влагу на груди и увидела, что правый его рукав темный от крови. – Ты ранен!

– Шальная пуля. Всего лишь одна.

Пуля прошила правую грудную мышцу между плечом и соском. Боуман безразлично взглянул на рану, потрогал ее и пожал плечами.

– Нормально. Ничего важного не задето. Только рука побаливает.

– Нужно что-то делать. – Халли потянулась к его рубашке, чтобы осмотреть рану.

Он отстранил ее, положив обе руки ей на плечи.

– Оставь. Мы…

Их прервала какофония звуков, крики, беготня, металлический лязг. Кто-то выпустил полобоймы в автоматическом режиме – возможно, сигнал.

– Судя по всему, здесь у них основной лагерь. Вот почему я не хотел стрелять – чтобы не переполошились остальные, кто поблизости. До них двести ярдов, не больше. Как пить дать, услышали выстрелы. Надо возвращаться на луг. «Лунное молоко» с тобой?

– В рюкзаке.

Боуман достал стальной цилиндр, вложил ей в здоровую руку, поднял с земли автомат Карлоса и крикнул:

– Бежим!

Они побежали. Порезы на ступнях, синяки и ссадины на теле, усталость – когда ее вели нарки, измученная, она едва не засыпала на ходу, – сейчас все это не имело значения. Халли рванула вперед, крепко зажав в руке цилиндр, задыхаясь, оглядываясь через плечо на Боумана. Он был способен бежать гораздо быстрее, но ни за что не побежал бы впереди нее.

Автоматная очередь, за ней другая. Защелкали пули, ссекая листья и ветви, врезаясь в стволы деревьев. Она бросила взгляд через плечо, чтобы убедиться, что Боуман цел. Еще огонь. Пули взметали вверх почву.

Халли задыхалась, в груди горело, мышцы переполнились молочной кислотой. Сзади прогремела длинная очередь, Боуман на бегу отстреливался левой рукой. Впереди сквозь деревья уже виднелся луг; она побежала на свет и вновь обернулась. Боуман прижимал «АК-47» правой рукой к телу. В левой он держал черную гранату размером с мяч для софтбола – одну из нескольких, свешивающихся с огромного ремня.

– Выдерни чеку!

Не прерывая бега, Халли потянулась назад левой рукой, схватила кольцо, рванула. Боль в ладони едва не лишила ее чувств. Боуман разжал пальцы, отпустил рычаг, повернулся и на бегу бросил гранату.

– Уходи влево! – крикнул он, и Халли тут же сменила направление.

Раздался взрыв, за ним последовали крики и брань. Луг уже должен быть близко…

Сильный толчок в спину сбил с ног. Сперва показалось, что ее подстрелили. От удара лицом о землю перехватило дыхание, перед глазами повисла пелена, однако она не выпустила из рук сосуд. Боли в спине не было, кровь не бежала.

– Не двигайся! – крикнул Боуман, прижимая ее к земле.

В пятидесяти футах между ними и лугом из темноты леса возникли две фигуры – наркодельцы. У одного были проблемы с «АК-47», у второго – нет. Он дал короткую очередь – куда бог пошлет, – и пули разорвали воздух вокруг. Нарк выстрелил снова, подойдя ближе и прицелившись; на тропинке от пуль взметнулись столбики грунта.

Все происходило очень быстро, Боуман не успевал открыть ответный огонь.

Хотя его руки лежали поверх ее головы, Халли сквозь щель видела наркодельцов. А затем случилось странное: молниеносный серебристый отблеск, как отраженный в зеркале свет, – и нарк прекратил стрельбу. Ствол поник неспешно и легко, как увядший цветок. Еще одна вспышка света, и второй нарк тоже опустил автомат.

Оба медленно подались вперед, словно неожиданно заснули стоя. Перед тем как их тела ударились о землю, головы слетели с плеч, стукнулись о тропинку и откатились. Затем упали тела, из шей хлестала кровь.

В чаще недалеко от тропинки мелькнуло что-то белое. К одной из голов подбежала белая собачонка с красными, как горящие угли, глазами, обнюхала и скрылась в лесу.

Они снова бежали, пробираясь сквозь заросли к лугу. До входа в пещеру осталось двести ярдов. Бежать становилось все труднее, мышцы скрутило, лицо Халли исказилось от боли.

Строчили автоматы, пули беспорядочно били вокруг, с треском отлетали от скал. В бегущих попасть нелегко – вот причина, по которой нарки их пока не подстрелили. Да еще aguardiente и наркотики, или что там они принимали… Боуман, похоже, бросил вторую гранату: раздался взрыв, на этот раз ближе, куски грунта и камней осыпали градом спину и голову.

Достигнув середины луга, Халли поняла, что Боумана сзади нет. Он стоял на коленях и вел огонь одиночными выстрелами из «АК-47».

– Беги! В пещеру!

Нарки один за другим выскакивали из леса на открытый луг. За три секунды Боуман уложил шестерых; остальные, поняв, что происходит, разворачивались и бежали к чаще. Боуман подстрелил еще двоих, выпустил остаток магазина одной длинной очередью и помчался к пещере.

Ряд валунов образовывал естественную преграду в сотне футов от входа в пещеру. Тяжело дыша, Халли стояла на четвереньках, когда Боуман перепрыгнул камни и оказался рядом.

– Будь здесь!

Пригнувшись, он побежал к пещере. Пули рикошетили от валунов, разметая осколки. С правой стороны его одежда пропиталась кровью, которая теперь уже стекала и по штанам. Он скрылся в пещере, и на несколько жутких мгновений Халли осталась одна. Она осторожно высунулась, чтобы осмотреться. Нарки держались в укрытии, за деревьями, и лупили напропалую; дульное пламя вспыхивало тут и там, как бенгальские огни в День независимости. Беспорядочная стрельба выливалась в единый непрекращающийся, грохочущий звук.

Боуман вернулся со странным оружием в левой руке, которое она видела во время полета на конвертоплане, и «ЗИГ-Зауэром».

– Почему они так яро преследуют нас? – спросила она.

– Скорее всего, мы слишком близко подошли к тайному лагерю. Теперь, когда мы знаем место, нам не дадут уйти просто так. – Он проверил оружие и добавил: – Похоже, тебе доведется пострелять из него раньше, чем мы думали. Он тяжелее, чем «АК», с одной рукой мне с ним придется туго. Смотри в прицел, наводи метку на цель и жми.

– Метку?

– Красную точку. Это лазер, который сообщает снаряду, куда лететь. Сейчас попробуй провести подавляющий огонь.

– Что такое подавляющий огонь?

Боуман ухмыльнулся:

– Просто целься и стреляй.

– Дай сюда эту штуку.

Боуман протянул ей оружие. Прижав к плечу тяжелый приклад, Халли взялась за пистолетную рукоятку правой рукой, подхватила истекающей кровью левой рукой цевье, нащупала спусковой крючок.

– Пока стреляют, жди. – Боуман, наконец, отдышался. – Как только остановятся, начинай. Не медли. Целятся они хреново, зато пуль у них предостаточно.

– Ладно.

Халли глубоко вздохнула. Как только автоматический огонь затих, она встала, оперлась локтями о валун, навела дуло оружия на границу леса и нажала спуск.

Опомнилась она, сидя на земле. Ягодицы болели от удара, но оружие она не выпустила. Здоровой рукой Боуман помог ей подняться.

– Прости. Был установлен автоматический огонь. – Он поставил переключатель на полуавтомат. – Теперь по одному на каждый спуск. На автомате слишком брыкается.

Отдача была сильнее, чем от дробовика двенадцатого калибра, которым она стреляла гусей в Чесапике, однако теперь, прижавшись к оружию и отставив назад ногу, Халли подготовилась. Поднялась, выпустила один за другим четыре снаряда с перерывами в полсекунды, посмотрела, как они разорвали воздух желтыми взрывами у границы леса, снова присела.

– Не стреляй из одной позиции дважды.

Боуман сидел, опершись спиной о валун, и придерживал левой рукой правую. Его речь слегка замедлилась, загорелое лицо начало бледнеть. На другом его боку, чуть выше пояса, Халли заметила кровь. Его ранили еще раз.

– Боуман…

– Не отвлекайся. Они уже засекли твою последнюю точку.

Халли отошла на десять футов влево, трижды выстрелила, вновь спряталась. Нарки скрывались в чаще, некоторые выскакивали из-за стволов деревьев, чтобы броситься в атаку, но в нерешительности вновь исчезали из виду.

– Боуман, что будем делать, когда кончатся боеприпасы?

– Еще четырнадцать патронов в «зиге». Но до этого не дойдет, нас заберут в Рейносу.

– Ты включил радиобуй?

– Да. Перед тем как побежать за тобой. У меня в кармане костюма был резервный.

– Как ты выбрался из пещеры?

Он странно на нее посмотрел.

– Расскажу позже. Та еще история.

Шквал огня со стороны нарков.

– Погоди. – Халли отошла на десять шагов влево, сделала четыре выстрела, опустилась и снова приблизилась к Боуману, встав на одно колено. – Они к чему-то готовятся.

– Что ты имеешь в виду?

– Разделились на две группы в лесу. Я их вижу.

– Они не могут нас обойти. – Боуман указал на высившуюся на двести футов скалу с пещерой у них за спиной. – Ха. Никогда бы не подумал, что у них хватит мозгов…

– Что?

– Они будут подходить рывками. Одна группа ведет подавляющий огонь, вторая приближается. Потом вторая ведет огонь, первая приближается. Очень скоро подтянутся так близко, что смогут бросать гранаты.

– Я их расстреляю, если они подойдут ближе.

– Ты попытаешься. В кого-то попадешь. Но в конечном счете все сводится к математике. Их человек двадцать-тридцать. У каждого по «АК». Рано или поздно кто-нибудь попадет в тебя, когда ты высунешься стрелять.

– Нет, если я буду осторожна.

Он не смог сдержать смех.

– А ты отчаянная… Осторожность тут ни при чем. Дай мне оружие.

Халли отодвинулась.

– Нет. Ты не можешь стрелять. Забудь об этом.

Раздался взрыв, намного громче, чем очереди «АК-47», прямо напротив их каменного заграждения.

– Граната, – пробормотал Уил. – Пока далековато для них. Дай мне оружие.

– Нет!

Халли вспомнила о том, как в первый раз увидела Боумана. Тогда ей пришло в голову, что этого человека лучше не злить. Теперь она поняла, что была права. От его взгляда перед глазами словно заискрила высоковольтная линия.

– Оставайся здесь! – Он прополз несколько ярдов влево, где между камней была небольшая щель. Внезапно ударил шквальный огонь, засвистели пули, щелкая о камни, осыпая их пылью и осколками. – Засекли.

Боуман вернулся вправо и швырнул в сторону нарков два камня размером с грейпфрут.

– Давай!

Пока нарки отвлеклись на «гранаты», она встала, сделала пять выстрелов, поворачивая дуло слева направо, и вновь присела. Длинные автоматные очереди ответили незамедлительно.

– У этих ребят полно боеприпасов. А мы уже почти все спустили. По моим подсчетам, осталось шесть.

Боуман посмотрел на оружие, потом в сторону нарков и перевел взгляд на пещеру. Взорвалась еще одна граната, на этот раз ближе.

– Халли. Иди в пещеру. Возьми. – Он протянул «зиг».

– Оставить тебя? Ни за что.

Его лицо напряглось.

– Слушай. Я могу удержать один их бросок. Может, два. Потом… Так они хотя бы не достанут нас обоих. И ты заберешь с собой «лунное молоко».

Он замолчал. Нарки перекрикивались, их голоса звучали с двух сторон и приближались.

– Уже разделились на группы, – сказала Халли.

– Спускайся в пещеру. – Голос Боумана звучал настойчиво и сердито. – Скоро прибудет бригада, они порвут этих ребят на части, и тебя заберут.

– Я никуда не пойду, Боуман. Не уговаривай.

– Ты понимаешь, что делаешь?

– Разумеется.

Халли понимала – и все же не понимала. С одной стороны, к такому повороту событий ее никто не готовил. С другой, у нее было странное ощущение, что вся жизнь прожита между двумя невидимыми линиями, которые вот-вот должны сойтись в одной яркой точке. Халли испытывала очень странную смесь чувств: страх, возбуждение, злость, печаль. Отец гордился бы мной, промелькнуло в голове.

Обрушился новый шквал огня.

– Приближаются.

Халли сдвинулась вправо, вскочила, выпустила два снаряда по наступающей группе и один – по прикрывающим наступление. Вопли, брань. Пока головы врагов были опущены, Боуман встал и левой рукой повел огонь из «ЗИГ-Зауэра» так стремительно, словно стрелял из пулемета.

Халли посмотрела на Боумана.

– Почему бы нам обоим не спуститься в пещеру?

– Если не отстреливаться, они убьют нас раньше, чем мы туда доберемся.

Вдруг на миг все утихло. После долгого грохота тишина казалась странной. Более зловещей и грозной, чем пальба. Халли подползла к Боуману, положила на землю оружие, обняла его и крепко поцеловала. На всякий случай. Она отнюдь не хотела прощаться.

– Где эти чертовы солдаты? – Из нее вырвался крик ярости и отчаяния.

– Уже должны быть здесь, – сказал Боуман, и в его голосе Халли услышала тоску человека, который слишком часто не дожидался помощи.

Он посмотрел в пустое небо.

– Уил. – Халли беспомощно махнула рукой, правильные слова не могли прорваться сквозь ярость и горе.

С нестерпимой болью в глазах, но сохраняя спокойное выражение лица, Боуман прикоснулся к ее щеке.

– Они близко. Когда полезут на валуны, потеряют равновесие. Бей их, сколько сможешь. – Он поднялся на одно колено, приготовив в левой руке «зиг». – Здесь четыре патрона.

Она тоже встала на одно колено, прижала к плечу оружие. Посмотрела на Боумана, изумилась спокойствию на его лице, затем перевела взгляд за валуны и вверх, на острые, похожие на копья зеленые верхушки сосен, достающие до глянцевого неба. Ярко-красная, как сияющий рубин, птичка спорхнула с дерева, взмыла в небо и скрылась из виду в солнечном свете.

 

46

– Майор? Вы спите?

Ленора Стилвелл открыла глаза и тряхнула головой, чтобы сфокусировать зрение. Перед ней стоял Джеран, один из медбратьев, дежуривших в военно-медицинском центре.

– Нет, – проскрипела она. Горло словно полыхало огнем.

– Я принес диктофон, как вы просили. – Защитный костюм заглушал голос, но глаза смотрели с участием.

– Спасибо, Джеран. Думаю, мне понадобится ваша помощь.

– Да, мэм. Все, что угодно.

– Хочу записать сообщение для своей семьи. – Сперва она хотела попросить видеокамеру, но, вспомнив о своем нынешнем виде, сразу отказалась от этой идеи. – Только вряд ли я смогу справиться с диктофоном. Мои руки…

– Да, мэм, понимаю.

– Включите его, пожалуйста, и положите мне на грудь.

– Да, мэм. – Джеран сделал, о чем его попросили. – Я поставлю его на речевое управление. Заговорите, и он включится. Когда вы остановитесь, он остановится тоже. Я сейчас уйду. Загляну примерно через час.

– Спасибо, Джеран.

Он кивнул и вышел.

Стилвелл глубоко вдохнула, выдохнула. Сделала еще один вдох. Ей хотелось, чтобы в голосе не было слышно боли, чтобы они не узнали, как она страдала.

– Привет, ребята. Дуг, Дэнни.

На диктофоне вспыхнул маленький красный огонек.

– Это я. Я сейчас не в Афганистане. Вы уже давно не получали от меня вестей. Такое случалось и раньше, поэтому, надеюсь, вы не слишком переживали. Со мной все хорошо. Произошло кое-что, о чем запрещено говорить. Не беспокойтесь. Я в порядке. Просто хотела сказать, как я вас люблю и сколько радости вы мне доставляете. Честное слово, не знаю, за какие заслуги жизнь подарила мне вас, но…

Она задумалась, пытаясь вспомнить, о чем хотела сказать. Не о себе. О них. О том, что они для нее значат.

– Помните, как мы ездили в Вайоминг на ранчо? Тебе, Дэнни, было десять лет. В первый день работники подбирали лошадей всем гостям, и тебе подвели пони. А ты возмутился и сказал: «Мне не нужен этот карлик. Я хочу настоящего коня». И тебе дали кобылку, Софи – помнишь? – и ты с нее не слезал. Так забавно. Никогда не забуду твое лицо, когда из загона вывели пони, а потом – Софи.

Она замолчала, выдохлась. Скоро ей потребуются сильные лекарства. Важно сделать запись, пока это время не настало.

 

47

Халли смотрела вверх, в небо. Стрельба и взрывы гранат продолжались, но теперь она слышала их будто на расстоянии. Нежный, легкий ветерок коснулся лица. Мыслей не осталось, спокойствие окутывало ее как горный туман.

Неожиданно раздался новый залп – словно весь мир взлетел на воздух. Она посмотрела на Боумана и поняла: нарки мечут гранаты перед атакой. Через мгновение они преодолеют стену и убьют их.

Халли выглянула из-за камней. Дальняя сторона луга и граница леса извергнулись в одном долгом, грохочущем взрыве. Нарки не атаковали. Они гибли.

– Тридцатимиллиметровые пушки. – Боуман ухмыльнулся. – Ты когда-нибудь слышала музыку приятнее?

Нарков обстреливали два «апача». Чуть дальше в небе парил конвертоплан, ожидая, когда вертушки закончат свою работу.

Большинство нарков попались в ловушку на открытом пространстве между границей леса и укрытием Боумана и Халли. «Апачи» пускали ракеты «хелфайр», и нарки исчезали в красных фонтанах из пламени и земли. Не прошло и минуты, как все движение в чаще и на лугу прекратилось. Пока конвертоплан садился, «Апачи» продолжали кружить в небе. По рампе сбежали десантники в камуфляже и стали по периметру вокруг летательного аппарата.

– Быстрей! – Боуман рванул ее вверх здоровой рукой.

Они выскочили из-за камней и припустили к конвертоплану. Халли – с «лунным молоком», Боуман – с самонаводящимся оружием. Словно сквозь вату, до ее слуха доносились короткие очереди и невообразимый рев вертолетных орудий, как из шланга поливающих лес снарядами. Босая, она взобралась по металлической рампе и попала прямо в объятия огромного, как стена, сержанта.

– Полегче, мэм, – ухмыльнулся он. – Вы уже в безопасности.

Сержант осторожно усадил ее на одну из скамей, установленных друг против друга. Боуман сел рядом. Команда устремилась обратно на борт, дверь-рампа с шипением закрылась. От ускорения на взлете Халли вжало в скамью.

Двое медиков принялись оказывать помощь Боуману, уложив его на пол. Когда медики разрезали рубашку Уила, Халли увидела два на удивление маленьких красных отверстия: одно – справа вверху на груди, второе – в мышце слева над тазовой костью. Раны промыли, провели инфузию антибиотиков и коагулянтов, и дали ему горсть капсул, которые Боуман проглотил, не запивая. Один из медиков начал выполнять гемотрансфузию в правую руку.

– Что-нибудь обезболивающее, сэр? Можно ввести в другую руку.

– Все хорошо, сержант, спасибо.

Боуман поднялся с пола и сел рядом с Халли; медик повесил пакет для внутривенного вливания на крючок рядом с ним. Ей так много хотелось сказать Уилу, задать столько вопросов, но внутри конвертоплана было шумно, и пришлось бы кричать. К тому же рядом сидели расслабившиеся после рабочего дня десантники, зажав между коленями винтовки, как хоккеисты – клюшки. Все смотрели на нее и улыбались.

Халли тоже улыбнулась в ответ, потом встала, подошла к самому молодому, подняла его на ноги и расцеловала в обе щеки. Изумленный, парень сел на место, улыбаясь еще шире. Остальным она обеими руками показала знак «о'кей», сложив в кольцо большой и указательный пальцы. Они поняли ее благодарность и ответили: подняли правые руки с выставленными вверх большими пальцами и выдали громогласное «УРА!».

Халли опустилась на скамью рядом с Боуманом, с нескрываемым удовольствием наблюдавшим эту сцену.

Да, черт подери, подумала она. Осторожно обняла его, посмотрела в глаза и крепко поцеловала в губы. Десантники вновь разразились одобрительными возгласами, на этот раз еще громче.