Если не считать случайных рукопожатий и обмена приветствиями, генералиссимус Сталин и я лишь однажды обменялись парой слов. Этот опыт не был сколько-нибудь информативным ни для одного из нас, и боюсь, что вряд ли он дает мне право утверждать, что я «знаю русских». Тот случай произошел на большом торжественном обеде в Кремле в сентябре 1941 года. Большой банкетный зал был великолепно освещен полудюжиной дореволюционных люстр. Главный стол, уставленный графинами с водкой, протянулся на всю длину зала. Весь ряд находившихся за ним французских окон, с видом на кремлевский двор, был занавешен тяжелыми красными портьерами. Сталин сидел в центре стола, одетый в простой военный френч, который украшал один лишь орден Ленина. По правую сторону от него сидел язвительный лорд Бивербрук, а слева — американский посол. Мое место как младшего переводчика находилось в самом конце стола, приставленного к главному.

Ужин начался в доброй традиции Московского художественного театра. Уже была провозглашена серия тостов и осушены бокалы, когда завыли сирены воздушной тревоги. Мгновение спустя зенитная батарея во дворе открыла огонь. С каждым залпом изумительное красное пламя озаряло занавешенные портьерами окна. В течение нескольких минут в зале царила тишина, прерываемая лишь выстрелами зениток, доносившихся снизу. Затем Сталин встал и поднял свой бокал:

— Господа, за артиллеристов!

Звуки стрельбы скоро переместились куда-то в сторону, и банкет продолжился нормальной последовательностью тостов: за Сталина, за Рузвельта, за Черчилля, за Монтгомери, за Ворошилова, за Маршалла.

Посол сказал мне, чтобы я передал ему некоторые бумаги. Когда я понес их ему за большой стол, лорд Бивербрук неожиданно разразился отборной британской бранью по адресу одного из соотечественников, сидевшего рядом с ним.

— Ты чертов сизоносый жвачный вегетарианец, — завершил он свою тираду. Брови Сталина вопросительно поднялись, и он повернулся к единственному переводчику, оказавшемуся рядом:

— Могу ли я спросить, что сказал лорд Бивербрук?

Президент Рузвельт незадолго до этого определил политику США как «для Британии — все что угодно». Как послушный государственный служащий я вряд ли мог игнорировать такое указание.

— Лорд Бивербрук прокомментировал пищевые предпочтения мистера «Х», — ответил я.

Сталин скептически ухмыльнулся. И больше не просил меня переводить.

Мой переводческий опыт не всегда был таким бесплодным. Почти за восемь лет до того — как раз после признания Советского Союза Соединенными Штатами — в Москве проходил почти такой же банкет. Посол Буллит давал ужин для ведущих военачальников Красной армии. Отделка здания нашего посольства тогда еще не была вполне закончена, и посол снял банкетный зал в отеле «Националь». Справа от него сидел народный комиссар обороны Ворошилов, одетый в ладный белый летний китель, увешанный медалями и ленточками. Его круглое лицо херувима снизу подпирал жесткий воротник мундира. Слева от посла сидел генерал Буденный, отец Красной кавалерии, чьи огромные черные усы далеко разлетались в стороны над его верхней губой. Вокруг стола собрались все ведущие советские военачальники тридцатых годов: Егоров, Тухачевский, Хмельницкий и дюжина других.

Это был банкет в настоящих московских традициях. Стол ломился от икры и фуа-гра, фазанов и уток. Стая юрких официантов носилась вокруг за спинами гостей, наполняя бокалы дюжиной сортов водки, шампанского и виски.

Мой пост располагался на маленьком стуле между послом и Ворошиловым. Время от времени, когда течение разговора менялось, я обходил кресло посла со стулом в руках, чтобы переводить для Буденного. Это был жаркий липкий вечер. Я утомился после трудного рабочего дня в офисе и, честно говоря, совсем не был рад получить задание на этот вечер.

Переводческая работа на банкете — это самое разочаровывающее и голодное занятие, которое я знаю. Время от времени еще удается опрокинуть стакан водки в промежутках между всплесками остроумия тех, кого ты переводишь. Но вот поесть не удается никогда. Официант ставит перед тобой тарелку, полную икры и тостов. Пока тот, кого ты переводишь, упражняется в мастерстве ведения беседы, ты тихонько мажешь тост икрой. «Скажите генералу, что сегодня жаркий вечер». Ты переводишь и ждешь другой паузы, чтобы выжать немного лимона на икру. Опять беседа. Тишина на мгновение, и ты посыпаешь на икру немного рубленого лука. Опять беседа. Еще пауза на мгновение, и ты подносишь тост ко рту. «Скажите генералу, что я люблю балет». Твоя рука останавливается прямо возле цели, и ты переводишь… Ага, пауза, и ты вновь берешься за тост. «А какой балет нравится послу больше всего?». Ты опускаешь руку с тостом и переводишь. Посол задумался на секунду, и ты хватаешься за икру, но. «Я думаю, "Лебединое озеро" лучше всего, что я видел, но "Жизель" тоже восхитительна». Перевод. Быстро за икру, но не слишком быстро. «А любит ли посол ходить в театр тоже?».

В конце концов ты бросаешь это дело, оставляешь тост нетронутым на тарелке, опрокидываешь стакан водки — для этого достаточно любой паузы — и останавливаешься на питьевой диете.

Разговор идет на низкой передаче. Мой мозг начинает задумываться: зачем я вообще оставил службу в армии и оказался вовлеченным во всю эту «романтику дипломатии»? Я мог бы остаться в Форте Мейер и спокойно эскортировать мертвых — и потому молчаливых — послов на Арлингтонское кладбище или даже играть в поло.

А почему бы не играть в поло здесь?

«Спросите у комиссара, где в России находятся лучшие летние курорты?»

Я начал переводить:

— Посол хотел бы узнать, почему в Советском Союзе вы не играете в поло? — Зачем я это сделал?

ВОРОШИЛОВ:

— Что такое поло? Мы никогда не слышали о нем.

Я повернулся к послу:

— Он говорит, что есть много хороших курортов по всему Советскому Союзу.

ПОСОЛ:

— Но какой из них он лично предпочитает?

Ч.У.Т. (Чарльз Уиллер Тейер, по-русски):

— Это игра, которую играют на лошадях, и она очень подходит для подготовки кавалеристов.

ВОРОШИЛОВ:

— Как в нее играют?

Ч.У.Т. (по-английски):

— Комиссар сказал, что ему нравятся все курорты Советского Союза.

ПОСОЛ (по-английски):

— Спроси его, был ли он когда-нибудь в Крыму или на Кавказе.

Ч.У.Т. (по-русски):

— В нее играют маленьким деревянным мячом две команды по четыре человека, и каждый игрок держит длинную деревянную клюшку.

ВОРОШИЛОВ:

— Звучит так, что это, должно быть, хорошее развлечение.

И, повернувшись к Буденному, добавляет:

— Что ты об этом думаешь?

БУДЕННЫЙ:

— Очень интересно, но кто нас научит?

Ч.У.Т. (по-английски):

— Комиссар и генерал Буденный оба бывают и в Крыму, и на Кавказе.

ПОСОЛ:

— А какой месяц больше всего подходит для отдыха?

Ч.У.Т. (по-русски):

— Посол играет в поло, и я играю — мы можем научить вас.

ВОРОШИЛОВ:

— Хорошо, если Буденный согласен, то это подходит и для меня.

Ч.У.Т. (по-английски):

— Комиссар говорит, что все месяцы в Советском Союзе хороши, но он хочет узнать, не сможете ли вы научить Красную армию играть в поло.

По крайней мере мы, наконец, собрались вместе в этом разговоре.

Смена направления был слишком стремительной, но посол лишь слегка запнулся:

— Поло? Я должен учить играть в поло? Почему? Я не играл сорок лет.

Ч.У.Т. (по-русски):

— Посол говорит, что он слишком стар для игры, но он думает, что сможет судить.

ВОРОШИЛОВ:

— Замечательно. Посол будет главным судьей и вы старшим инструктором по поло Красной армии. Когда начинаем?

Ч.У.Т. (по-английски):

— Комиссар предлагает вам быть судьей, а мне инструктором. Он хочет знать, сможем ли мы начать в понедельник.

Посол повернулся ко мне. Его лысина начала краснеть. Как я хорошо знал, это было тревожным сигналом.

— Что происходит? Откуда взялась тема поло? Как оно появилось в разговоре? И, вообще, как вы переводите?

Я начал оправдываться:

— Извините, сэр, но разговор чуть-чуть сошел с рельсов.

Внезапно выражение лица посла изменилось, и он засмеялся:

— Скажи комиссару, что мы можем начать, как только раздобудем экипировку.

Той же ночью, как только гости разошлись, я послал телеграмму своему бывшему товарищу по команде, который теперь служил в Техасе в кавалерии:

«Пожалуйста, отправьте экипировку для игры в поло, кроме пони, для четырех команд».

На следующий день пришел ответ:

«Ты свихнулся».

Результатом следующей телеграммы, адресованной менее скептически настроенному другу в Лондон, стала большая коробка с наборами клюшек и мячей.

Несколькими днями позже посол и я приступили к исполнению своих новых обязанностей. Для первого эксперимента с советским поло был избран великолепный конный полк Московского гарнизона, и двадцать его лучших всадников были назначены для обучения. В качестве поля для игры мы выбрали большую, немного всхолмленную часть пастбища, где до этого паслись овцы. Она лежала за Москвой-рекой напротив Серебряного Бора, популярного пляжа, который мы часто посещали жарким летом 1934 года. Возле Серебряного Бора река делает U-образный поворот. Поперек верхушки U был построен высокий забор из проволочной сетки, притом что вся площадка — площадью около квадратной мили — была окружена с трех сторон водой и с четвертой стороны — забором.

Мы все собрались в близлежащем кавалерийском лагере и поскакали к реке, преодолели неглубокий брод и затем вышли на равнину. Кавалеристы были аккуратно одеты в обычные русские гимнастерки, перепоясанные ремнем, в рубашках поверх бриджей. Их фуражки плотно держались на головах. Они вежливо наблюдали за тем, как мы демонстрировали им разные варианты ударов клюшкой.

Чуть погодя каждому из них выдали по мячу и клюшке и разрешили попробовать самим. Все они были превосходными наездниками, но, несмотря на это, мячи поло летели у них во всех возможных направлениях. После того как послу больно попало мячом по голени, он решил, что они попрактиковались вдоволь. Он разделил их на две группы по десять человек в каждой. Потом он указал на макушку церкви, видневшуюся на горизонте, и сказал одной из групп, чтобы они били в этом направлении. Другой группе он указал на фабричную трубу в противоположном направлении.

— Но как только дойдете до реки, остановитесь, — потребовал он.

Затем он начал объяснять некоторые правила игры и сказал, что его свисток будет означать конец игры.

Я попытался перевести. Естественно, ни один из игроков никогда не видел, как играют в поло. И русский словарь — или, по меньшей мере, мой русский словарь — не был богат на термины и фразы из области игры в поло. Когда я закончил, то всерьез сомневался, поняли они хоть что-нибудь.

Они выглядели несколько смущенными и озадаченными, находясь перед послом. Он вбросил мяч между двумя командами, и веселье началось.

На короткий момент воцарилось гробовое молчание, пока мяч крутился в чащобе из сотни лошадиных копыт и клюшек игроков. Затем кто-то нанес удар. Раздался громкий хрюк, и последовавшее за этим ругательство засвидетельствовало, что клюшка нашла путь к чьему-то телу. Неразбериха длилась несколько минут; затем мяч выскочил из свалки, и все двадцать всадников пустились за ним в сумасшедшую погоню. Крутящаяся клюшка нанесла по мячу еще один удар, и они пустились в галоп. Последовала целая серия жестоких толчков, и орда превратилась в очередную свалку. Мычание, ругань и жуткие звуки от ударов клюшками по человеческим и лошадиным ногам. Мяч вновь обнаружился, и все поле наполнилось криками. Лидирующий игрок выкрутился, проскочил и резко остановился. Следовавший за ним врезался в лидера, оба чуть не свались. И в этот момент мяч опять исчез между лошадиных ног.

Они разошлись по-настоящему. Вначале посол галопировал вслед толпе, предупреждая их о нарушениях, но очень скоро стало ясно, что никто не обращает внимания ни на что, кроме мяча. Одним из самых смекалистых из всех двадцати был маленький монгол из Центральной Азии. Поначалу он яростно ввязывался в каждую свалку, крутя клюшкой и испуская странные воинственные кличи. Затем я заметил, что он старается держаться в стороне от схватки. И в этот момент мяч вылетел из свалки, и все игроки пустились за ним вдогонку. Монгол пришпорил свою лошадь и пустился за мячом под прямым углом к движению толпы преследователей. Было ясно, что если кто-нибудь не уступит дорогу, произойдет столкновение. Монгол издал истошный вопль. Наверное, он собирался напугать остальных. Но все продолжали скакать в прежнем направлении. Прозвучал глухой удар и крики боли: три лошади на полном скаку врезались одна в другую. Лошадь монгола зашаталась и упала. Две другие споткнулись и остановились над ним. Мяч спокойно покатился вниз по лугу, и все остальные игроки бросились за ним в сумасшедшую гонку.

— Это было отвратительно, — сказал я послу, когда мы спешно направились к месту падения лошадей.

— Что там отвратительно, — сказал посол. — Это было убийство.

Когда мы добрались до места столкновения, лошади уже были на ногах, а их всадники ходили слегка ошеломленные, но очевидно, все было в порядке. У маленького монгола была поранена кожа на гладко выбритой голове, а гимнастерка порвана.

Но уже через мгновение он вновь вскочил на лошадь и пустился галопом за другими игроками, по-прежнему что-то выкрикивая своим высоким голосом.

Игра продолжалась уже пятнадцать минут, когда посол поднялся, объявляя, что для первого раза достаточно, и торжественно засвистел в свой свисток. Орда продолжала галопировать, кричать и отчаянно сражаться за мяч. Он просвистел снова. Некоторые из игроков посмотрели на него непонимающими глазами. Один или двое усмехнулись, очевидно пораженные видом посла, величественно восседавшего на своей лошади и старательно дувшего в маленький свисток.

Когда я проезжал мимо, посол крикнул:

— Вы объяснили им, что когда я засвищу, они должны остановиться?

Крики игроков позволили мне сделать вид, что я его не слышу, и поспешить дальше. Но посол последовал за мной.

Прошло еще десять минут. К этому времени посол начал раздражаться из-за своей неспособности остановить собственное творение, которое он привел в движение. Наконец он прижал меня возле берега реки.

— Сказали вы им или не сказали, что они должны остановиться, как только я засвищу? — зло прокричал он.

— Виноват — я полагаю, может быть, я не помню.

Посол заревел снова:

— Сказали вы или…

— Я, должно быть, опустил эту часть, сэр. Мне очень жаль.

— Ладно, черт побери! Теперь остановите их! Я не могу. Они умрут от апоплексического удара, если это продолжится, или то же самое произойдет с лошадьми.

Я уважительно кивнул послу и обреченно двинулся в облако пыли в полумиле вниз по лугу.

— Попытаюсь, — смиренно пробормотал я и пришпорил коня в сторону орды, крича «Стой! Стой!» Лишь несколько потных, окровавленных кавалеристов на секунду взглянули на меня, недобро усмехнулись и бросились вслед за мячом.

Схватив дополнительную клюшку, я решил присоединиться к свалке и посмотреть, как можно ее развалить. В следующий момент мяч вылетел из схватки, я рванул к нему под прямым углом к толпе. Я ударил по мячу изо всех сил, промахнулся и пришпорил лошадь, потому что двадцать лошадей, с глазами, горящими от возбуждения, что есть мочи неслись за хвостом моего коня и готовы были смять нас в этой гонке. Я попытался снова, на этот раз с большим успехом. Мяч пролетел сотню ярдов, я за ним, все еще крича через плечо:

— Стой, стой! Его превосходительство хочет, чтобы вы остановились.

Армия повернула в сторону мяча и бросилась в галоп. Я почти чувствовал восемьдесят копыт на своей шее, когда направлял лошадь для следующего удара. И в обычном состязании вынести мяч из фронта игры в поло — это рискованное дело. Но в игре всегда присутствует некий порядок, какие-то правила и рефери. На этот раз дело приходилось иметь лишь с дикой, жаждущей крови, потной и злобной ордой. Расстроенный посол уже давно потерял свою власть как судья. Здесь не было даже ворот, чтобы забить гол, и задней линии, чтобы остановить их. Только река и забор — но на что они могли сгодиться в этой ситуации?

Я ударил по мячу снова, и мяч подскочил. В нескольких сотнях ярдов от нас текла река. Если бы только я смог продвинуться подальше и послать мяч в воду.

Вот я снова дал шпоры и бросился в борьбу. Мяч резко свернул в сторону. Я почти бросил лошадь в поворот, но было уже поздно. Мои быстроглазые ученики перерезали мне путь к мячу и уже склонились над ним со своими клюшками.

Они прекратили кричать и лишь грозно мычали, выковыривая маленький мяч. Их взмыленные лошади тяжело дышали. Облака пара и пыли поднимались от тесной кучи игроков. И снова мяч выскочил из стаи. Я ударил по нему сплеча с сумасшедшей силой, отправив его в сторону реки. В тот момент не было никакого сомнения в том, кто на чьей стороне играет. Их было двадцать против меня одного, и река находилась от меня в двухстах ярдах. Вызывающий вопль раздавался со стороны мчавшихся за мной всадников. Уголком глаза я заметил, что посол спокойно трусит вдоль одной из сторон поля. Кажется, он смеялся.

Я с яростью ударил по мячу. Он взвился в воздух в нескольких футах впереди. Затем я размахнулся клюшкой еще раз и подхватил мяч в нескольких дюймах от земли. На сей раз я попал как надо, и мяч, пролетев оставшиеся ярды, плюхнулся в Москву-реку.

Я отпустил поводья и опустился в седло, совершенно изможденный.

Преследовавшая меня стая остановилась прямо за мной и уставилась вначале на меня, а потом на реку. Один из всадников пришпорил коня, прыгнул с берега в неглубокий поток и исчез в фонтане брызг. Прежде чем я что-либо сообразил, он уже держал мяч в руке и бросил его обратно на поле. Взревевшая банда мигом очутилась возле мяча и с триумфом поскакала по полю.

Я уставился на место происшествия и беспомощно вздохнул. Но посол через секунду уже был возле меня:

— Не расстраивайся, черт побери! Они убьют сами себя, если ты их не остановишь.

К тому моменту, когда я присоединился к свалке, она как раз находилась в центре луга. Еще один забег к реке был выше моих сил, не говоря уже о моей измученной лошади. Мы уже целый час скакали без какого-либо перерыва.

Когда мяч в очередной раз выскочил из крутящейся массы, я нацелился на него и схватил клюшку как можно крепче. Мяч улетел на пятьдесят ярдов вперед. Я высвободил ноги из стремян и направил своего пони. Единственным шансом было упасть на мяч до того, как толпа настигнет меня.

С того места, где стоял посол, как он сказал мне потом, все, что можно было разглядеть, так это то, что его секретарь скатился с седла перед преследовавшей его шайкой. Затем кружащиеся лошади закрыли обзор. Когда в конце концов посол проложил себе путь сквозь толпу, я лежал, съежившись на земле, прикрывая мяч для поло рукой, словно потерянный мяч в футболе[116]Речь идет об американском футболе и ситуации потери мяча нападающим игроком (fumble).
.

Двадцать черных от пыли и пота лиц смотрели на меня сверху вниз наполовину зло, наполовину удивленно.

Я посмотрел наверх:

— Пожалуйста, — выдохнул я. — Хватит! Обещаете?

Гул одобрения приветствовал мое обращение.

Командир лагеря, выйдя из палатки, остолбенел, посмотрев на дорогу, ведущую к реке. Взвод подтянутых кавалеристов, которых он недавно выделил по приказу Буденного для какой-то дипломатической безделицы, выглядел так, словно вернулся из боя времен Гражданской войны. Лишь на некоторых из них были гимнастерки, да и те лишились рукавов и пуговиц, у остальных форма была разодрана в клочья. У нескольких головы были перевязаны носовыми платками. Из царапин на щеках сочилась кровь. В последнем ряду колонны пешком шли двое конников, ведя под уздцы пару хромающих лошадей.

Во главе колонны в чуть более приличном виде гарцевал американский посол, и за ним, согнувшись в седле, ехало то, что раньше было его личным секретарем.

— Конечно, сначала может показаться трудным запомнить, что надо переводить все, что я говорю, но немного практики, и ты привыкнешь, — отеческим тоном произнес посол.

— Буду стараться, — смирно ответил я.

На следующий день позвонил Буденный:

— Извините, что не смог вчера присутствовать на вашей первой тренировке, но если верить докладу из кавалерийского лагеря, это, похоже, был настоящий успех. Единственное, о чем они сожалели, так это то, что у них не было подходящих для игры лошадей. Вы можете описать, на каких лошадях играют в поло в Америке?

Посол объяснил, что лучше всего раздобыть несколько молодых чистокровных на три четверти животных, пяти или шести лет и ростом примерно 150 сантиметров в холке. Они должны быть объезжены, но не выезжены. Он сказал, что их выездкой должны заняться сами игроки и я.

— Сколько лошадей нужно? — спросил Буденный.

— Ну, в Америке у каждого игрока три, иногда четыре лошади на игру. Но здесь столько не нужно.

— Посмотрим, что можно будет сделать, — ответил Буденный и положил трубку.

О пони для игры в поло три недели ничего не было слышно. Но мы сами продолжали практиковаться в поло почти каждый день после работы. Теперь это уже проходило в определенных рамках, в отличие от первой попытки, и постепенно игроки начали улавливать суть правил и наказаний. Затем последовал звонок из штаба кавалерии:

— Товарищ Буденный хочет узнать, не сможет ли посол встретиться с ним в кавалерийских казармах сегодня в три часа после обеда. У него есть несколько лошадей для игры в поло, которых он хочет вам показать.

Мы нашли Буденного на плацу с его адъютантами и командующим кавалерией гарнизона. По кивку Буденного солдаты начали по очереди выводить пони из конюшен перед нашей небольшой группой.

Первой лошадью был небольшой гнедой мерин с прекрасными ногами чистокровной верховой лошади и округлыми линиями казацкого коня. Командир гарнизона пояснил:

— Это пятилетняя лошадь; чистокровная на три четверти; на четверть кубанской породы; 150 сантиметров в холке; объезжена, но не выезжена.

— Это именно тот тип, что нам нужен, — с энтузиазмом прокомментировал посол.

Вторая лошадь, если не считать гладкой каштановой шерсти, была точно такой, как и первая.

— Пять с половиной лет; на три четверти донской породы; объезжена, но не выезжена.

— Превосходно! — сказал посол.

Третья лошадь, небольшая кобыла из Западной Сибири, отвечала этим же требованиям.

Я начал подумывать, что они постарались быть на высоте и показывают нам для начала несколько своих самых лучших лошадей. Но по мере того, как ряд лошадей, выводимых из конюшен, становился все длиннее, мои глаза округлялись от удивления. Каждое следующее животное, которое перед нами проводили, было столь же замечательным, как и предыдущее. Таким подбором едва ли могла похвастаться и кавалерия Соединенных Штатов.

После того как перед нами провели пятнадцатую или двадцатую лошадь, посол, очевидно, столь же пораженный, как и я, спросил:

— И сколько их там?

— Шестьдесят четыре, — ответил командир гарнизона ровным тоном, как ни в чем не бывало.

— Господи! Да ведь это действительно конюшня для игры в поло!

— Это то, о чем вы нам говорили, не так ли? — сказал Буденный. — Четыре лошади для одного игрока — четыре команды, значит, шестнадцать игроков. Я думаю, мы можем позволить себе то же, что и вы, американцы.

Когда последняя из шестидесяти четырех лошадей прошла перед нами, подвели большого темно-бурого боевого коня, оседланного и взнузданного:

— А это шестьдесят пятый — для Его превосходительства, рефери. Не хотите ли попробовать?

Пока посол садился на своего коня, я бочком подошел к одному из адъютантов и спросил:

— Как вам удалось собрать вместе такую коллекцию?

— Очень просто, — ответил он. — Буденный послал телеграмму на все конезаводы Союза и приказал доложить о наличии у них лошадей, отвечающих вашим спецификациям. Затем он приказал привезти лучших в Москву.

Еще несколько недель ушло на выездку лошадей и обучение самих игроков. Наконец наступил формальный день первого в истории Советского Союза матча по поло[118]В России в поло начали играть в 80-е годы XIX века. Это было развлечение аристократии и кавалерийских офицеров. Однако после революции игра была забыта.
.

После полудня в жаркий сентябрьский день пляж у брода был переполнен купальщиками. Все происходило еще до того, как купание голышом было объявлено в Советском Союзе некультурным, но все же деревянный забор разделял женскую и мужскую части пляжа. Путь из лагеря к броду и на «поле для поло» пролегал через женский пляж. Но к тому времени женщины уже настолько привыкли к тому, что мы каждый день скачем мимо них, что даже голов не повернули в ответ на наше появление, хотя мы были все одеты в яркие синие и красные рубашки-поло, предоставленные по такому случаю московскими спортивными клубами.

Тем же днем, но еще раньше, целый отряд пехотинцев промаршировал по пляжу и переправился на равнину на другой стороне реки. Там они рассредоточились и стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, образовав гигантский круг диаметром с милю. Но на самом деле они так далеко расположились от настоящего поля и так здорово спрятались в складках местности, что практически не были видны зрителям.

Однако и это не стало предметом внимания купальщиков. Люди в Советском Союзе привыкли ко всякого рода военным маневрам.

Но что все-таки заставило обнаженных леди подняться на ноги, так это вереница длинных черных лимузинов, проследовавших пляжем, переправившихся через брод и исчезнувших где-то на равнине на той стороне реки.

Представляю, как купальщики лишь завтра, прочтя в «Правде» статью об игре в поло в Серебряном Бору, поймут, что все это означало. Матч на самом деле смотрели лишь немногие — иного не позволил круг из солдат. Но аудитория была хотя и небольшая, зато столь же избранная, что и в Мидоубруке. Народный комиссар по иностранным делам Литвинов, нарком обороны Ворошилов, несколько членов Политбюро, посол Буллит с несколькими сотрудниками и горстка тщательно подобранных советских и американских журналистов.

Личный секретарь посла играл за команду синих.

Сама игра, может быть, и не отвечала стандартам Мидоубрука, но, на вкус любого зрителя, была вполне увлекательной и напряженной. Моя команда проиграла. (Потом меня незаслуженно хвалили за дипломатичность, позволившую победить другой стороне.)

После игры зрители и игроки прибыли в посольство на прием, продлившийся до утра. Единственное, что прошло не так гладко, касалось Миджет, моего полицейского щенка, написавшего на колени наркому обороны.

Все лето продолжались игры в поло. Когда выпал снег, мы стали играть в большом городском манеже. Но постепенно некоторые из лучших игроков стали выпадать из обоймы.

— Маневры, — объяснил командир.

Повсюду происходили события, имевшие к поло лишь незначительное отношение. Геринг объявил, что Германия строит воздушный флот. На параде в Берлине немецкая армия продемонстрировала новые мобильные пушки. Газеты сообщали, что Рейх создает новые механизированные дивизии.

В те дни почти ничего не было слышно о немецкой кавалерии и совсем ничего о немецком поло.

Однажды ранней весной нам позвонили из кавалерийских казарм и сказали, что тренировки не будет. Все войска на маневрах.

— Когда они вернутся, — вежливо пообещал командир, — я дам вам знать.

Войска все еще были на маневрах, когда спустя шесть лет мы все узнали, что началась война.

Но я до сих пор уверен, что являюсь старшим инструктором по поло Красной армии.