Утром третьего дня меня перевели из отделения неврологической интенсивной терапии, и я оказалась в одной палате с очень интересным персонажем. Эта женщина страдала эпилептическими припадками, поэтому врачи обмотали ей голову большим белым полотенцем, от которого во все стороны расходились многочисленные электроды и провода. Провода были подсоединены к разнообразной регистрирующей аппаратуре, установленной вдоль стены в ее половине палаты, и, хотя она могла свободно перемещаться между кроватью, стулом и туалетом, зрелище было еще то! Я уверена, что всем, кто меня навещал, приходило в голову, что она напоминает горгону Медузу. Ей было скучно, и она всякий раз заговаривала со всеми, кто ко мне заходил. Мне же в свою очередь отчаянно хотелось тишины и чтобы внешних раздражителей было как можно меньше. Шум телевизора из ее половины палаты причинял мне боль и высасывал энергию. Я полагала, что эти условия были прямой противоположностью тем, которые способствовали моему излечению.
То утро выдалось бурным. Уже прибыли мои коллеги Франсин и Стив, и несколько врачей непрерывно суетились вокруг меня. Результатом их суеты стала ангиограмма, а это означало, что настало время определения плана моего лечения. Я отчетливо помню тот момент, когда из-за угла в мою палату вошла Джи-Джи. Она посмотрела мне прямо в глаза и подошла к койке. Вежливо и спокойно она поздоровалась со всеми, кто был в палате, а затем приподняла простыню, которой я была накрыта, и легла рядом со мной. Она сразу обвила меня руками, и я вся растаяла, прижавшись к ней как ребенок. Это был поразительный эпизод моей жизни. Она каким-то чутьем поняла, что я больше не та ее дочь, которая была гарвардским ученым, а снова новорожденный младенец. Она говорит, что любая мать на ее месте поступила бы так же, но я не уверена. Первое и главное, в чем мне повезло в жизни, ― родиться ее дочерью. И теперь мне снова удивительно повезло родиться у нее вновь.
Окутанной материнской любовью, мне решительно все нравилось. Мама была доброй и ласковой, хотя и встревоженной, но в целом она была очень мила. Ни с чем не сравнимое ощущение, ведь ничего больше и пожелать нельзя! Мне ввели катетеры, чтобы не нужно было вставать с постели, а теперь эта милейшая женщина вошла в мою жизнь и окружила своей любовью!
А затем начался консилиум. Все познакомились, результаты были на руках, ключевые игроки стояли по местам. Доктор Янг задала тон консилиума, обратившись непосредственно ко мне, как будто я понимала, что она говорит. Мне было очень приятно, что она обратилась не к другим, а прежде всего именно ко мне. Она начала с того, что представила доктора Кристофера Огилви ― нейрохирурга, специализирующегося на артериовенозных мальформациях (АВМ). Доктор Огилви объяснил, что ангиограмма подтвердила наличие у меня в мозгу АВМ ― врожденной мальформации, из-за которой и случилось кровоизлияние. У меня не раз бывали приступы мигрени, которые никак не удавалось снять лекарствами от головной боли. Как выяснилось, врачи и раньше предполагали, что это вовсе не мигрень, а небольшие кровотечения, которые повторялись из года в год.
Я не понимала многого из того, что говорилось во время этого совещания, но сосредоточилась на вещах, передававшихся на невербальном уровне. Выражения лиц, интонации, положение тел во время обмена информацией ― все это было мне интересно. Забавно: меня в некотором роде утешало, что тяжесть моего положения действительно требовала всей этой суеты. Никому не захочется, чтобы такая суматоха поднялась только ради того, чтобы узнать, что ее причиной оказался, например, вовсе не инфаркт, а просто скопление газов.
Когда доктор Огилви описывал проблему с кровеносными сосудами у меня в мозгу, атмосфера в комнате была напряженной. Когда он предложил сделать трепанацию черепа, чтобы удалить остатки АВМ и сгусток свернувшейся крови размером с мяч для гольфа, Джи-Джи не на шутку встревожилась, и ее волнение нельзя было не заметить. Тогда доктор Огилви объяснил, что, если не удалить АВМ хирургическим путем, у меня с большой вероятностью может произойти новое кровоизлияние, и не исключено, что в следующий раз повезет меньше, а помощь не будет оказана своевременно.
Честно говоря, на самом деле я не совсем понимала, что именно со мной предлагали сделать, ― отчасти потому, что клетки мозга, ответственные за восприятие речи, плавали в луже крови, а отчасти просто из-за того, что люди разговаривали слишком быстро. В тогдашнем состоянии я поняла, что они предлагают ввести мне в мозг через бедренную артерию специальный прибор, который позволит отсосать избыток крови и удалить опасный клубок сосудов. Я была в шоке, когда поняла, что их план состоит в том, чтобы вскрыть мне голову! Ни один уважающий себя нейроанатом никогда не позволил бы вскрывать ему голову! Если и не благодаря своим профессиональным знаниям, то по крайней мере интуитивно я понимала, что соотношение давлений грудной, брюшной и черепной полостей так тонко уравновешено, что любое серьезное вмешательство, такое как трепанация черепа, немедленно приведет энергетическую динамику организма в полный разлад. Я боялась, что если мне, с моими и без того истощенными силами, еще и вскроют голову, я уже никогда не смогу восстановить ни функции своего тела, ни утраченные когнитивные способности.
Я очень ясно дала понять, что ни при каких обстоятельствах не соглашусь, чтобы мне вскрывали голову. Казалось, никто не осознает, что мое тело и без того уже совсем сдулось и что я не переживу еще одного тяжелого удара ― даже если этот удар будет очень точно рассчитан. Тем не менее я понимала свое бессилие и знала, что нахожусь во власти собравшихся в палате.
Консилиум закончился тем, что идею трепанации черепа временно положили под сукно, хотя всем присутствующим (кроме меня) было ясно, что Джи-Джи теперь предстояло убедить меня согласиться на эту операцию. Джи-Джи интуитивно понимала мои страхи и попыталась меня успокоить: "все хорошо, милая, можно и не делать операцию. Что бы там ни было, я о тебе позабочусь. Но если тебе не удалят твою АВМ, всегда будет оставаться возможность, что в твой мозг снова начнет извергаться кровь. Если так, то ты можешь переехать ко мне, и я не отойду от тебя ни на шаг всю оставшуюся жизнь!" Моя мама ― замечательная женщина, но прожить всю оставшуюся жизнь так, чтобы она не отходила от меня ни на шаг, вообще-то не в входило в мои планы. Через пару дней я согласилась на операцию по удалению АВМ. Моей же задачей стало за ближайшие недели сделать свое тело достаточно сильным, чтобы оно смогло пережить нависший над ним удар.
В течение следующих нескольких дней после инсульта моя жизненная энергия то прибывала, то убывала в зависимости от количества сна и затраченных усилий. Я быстро усвоила, что могу себе позволить прилагать усилия только к чему-то действительно важному. Например, в первый день мне пришлось раскачиваться, раскачиваться и еще раз раскачиваться, прежде чем удалось собрать достаточно сил, чтобы приподнять туловище над койкой. Пока я раскачивалась, я должна была помнить, что именно это сейчас единственное важное для меня дело. Сосредоточиться на достижении конечной цели, состоявшей в том, чтобы сесть, было бы неразумно, потому что в тот момент это было мне совершенно не под силу. Если бы я решила, что моя цель состоит в том, чтобы сесть, а затем неоднократно пыталась это сделать и каждый раз терпела неудачу, я бы разочаровалась в своих возможностях и прекратила попытки. Разделив задачу сесть на такие промежуточные этапы, как раскачиваться, а затем приподнимать туловище, я то и дело добивалась своего и праздновала достижения, отходя ко сну. Итак, моя стратегия состояла в том, чтобы раскачиваться, раскачиваться и раскачиваться. Когда я научилась раскачиваться часто, я стала стремиться к тому, чтобы делать это с воодушевлением. К тому времени, когда я смогла раскачиваться без труда, я естественным образом перешла к следующему движению ― приподнимать туловище. И тогда все мои усилия сосредоточились на том, чтобы приподниматься, и приподниматься часто, бодро и с воодушевлением. Научившись приподниматься с воодушевлением, я перешла к тому, чтобы садиться на койке, и радовалась успехам на каждом новом этапе.
По существу, мне нужно было полностью освоиться на том уровне способностей, которого я могла добиться на данном этапе, прежде чем переходить к следующему. Чтобы приобрести новую способность, мне нужно было научиться выполнять каждое промежуточное действие плавно и уверенно и только тогда браться за следующее. Любая такая попытка требовала времени и затрат энергии, и каждый раз результатом приложенных усилий была потребность во сне.
К четвертому дню мое время по-прежнему уходило по большей части на сон, потому что мозг желал, чтобы его трогали как можно меньше. Не то чтобы я пребывала в депрессии, но мой мозг был перегружен шквалом поступавшей от органов чувств информацией и не справлялся с ее обработкой. Мы с Джи-Джи решили, что ему виднее, что нужно для восстановления. К сожалению, людям, перенесшим инсульт, нечасто дают возможность спать столько, сколько им хочется. Но в моем случае мы понимали, что сон для моего мозга был способом взять тайм-аут, когда подступала усталость от работы с информацией. Мы понимали, что мой мозг по-прежнему физически травмирован, и было очевидно, что его приводит в глубокое замешательство все, что поступает от органов чувств. Мы решили, что ему нужен отдых, во время которого он сможет осмыслить то, что только что воспринял. Сон был для него временем сортировки документов по папкам. Знаете ли вы, в какой беспорядок приходит рабочий кабинет, если не выделять некоторое время на сортировку документов? То же самое относилось и к моему мозгу: ему требовалось время, чтобы упорядочивать, обрабатывать и сортировать по папкам ежечасную информационную нагрузку.
Мне приходилось выбирать между физическими и когнитивными усилиями, потому что и то и другое изматывало. На физическом фронте я делала огромные успехи, восстанавливая основы устойчивости тела. Я уже могла довольно легко садиться, вставать и даже немного ходить по коридору, но только при активной посторонней помощи. С другой стороны, голос у меня оставался слабым, потому что мне не хватало сил для выдыхания воздуха. Поэтому я разговаривала только шепотом, и моя речь была ломаной и натужной. Мне стоило немалого труда подбирать слова, и я нередко путала их значения. Например, я помню, как думала о воде, а говорила "молоко".
В когнитивном плане я трудилась над тем, чтобы осмыслить свое существование. Я по-прежнему не могла оперировать такими понятиями, как прошлое или будущее, и у меня ушло немало мыслительной энергии, чтобы составить по кусочкам какую-никакую картину настоящего. Хотя думать мне было очень трудно, я делала некоторые успехи в восстановлении своих когнитивных функций. Я привыкла к тому, что врач просил меня запомнить три вещи, а затем, в конце нашего занятия, спрашивал, что это были за вещи. Джи-Джи говорит, что она поняла: со мной все будет в порядке, когда врач попросил меня запомнить следующее: "пожарный", "яблоко' и "Уиппуруилл-драйв, дом 33". До сих пор я самым жалким образом проваливала это задание, но сегодня решила, что не буду обращать внимания на то, что он говорит, а буду раз за разом повторять эти слова про себя, держа их в памяти до тех пор, пока не настанет время. В конце занятия он попросил меня вспомнить, какие три вещи называл. И я уверенно проговорила: "пожарный, яблоко и Уиппуруилл-драйв, дом такой-то". После этого я добавила, что, хотя и не могу вспомнить точного адреса, я пойду вдоль улицы и буду стучать в каждую дверь, пока не найду нужный мне дом! Джи-Джи вздохнула с глубоким облегчением, когда это услышала. Мои слова были для нее признаком того, что мой изобретательный мозг на правильном пути, и она уверилась в том, что я еще смогу найти свой собственный путь в этой жизни.
В тот же день ко мне пришел работавший со мной ежедневно Эндрю. Одна из тех игр, в который он со мной играл, чтобы оценить уровень моих когнитивных способностей, состояла в том, чтобы просить меня считать в обратную сторону, начиная от ста, отнимая по семь от каждого предыдущего числа. Это задание было для меня особенно сложным, потому что клетки мозга, разбиравшиеся в математике, безвозвратно погибли. Я узнала у кого-то первые несколько ответов на этот вопрос, и когда Эндрю задал мне его в следующий раз, выпалила три или четыре правильных ответа! Я тут же призналась, что сжульничала и что на самом деле понятия не имею, как подступиться к этой задаче. Но мне было важно, чтобы Эндрю понял, что, хотя некоторые части моего разума и не работали, другие (в данном случае ― мое умение хитрить) могли компенсировать утраченные способности.
На пятый день мне пора было возвращаться домой, чтобы набираться сил перед операцией. Физиотерапевт научил меня подниматься по лестнице с посторонней помощью, и меня выписали, передав на попечение Джи-Джи. Я чувствовала себя в опасности, когда моя мама вела машину по центральным бостонским улицам так, как это делают провинциалы из Индианы! Мы замотали мое лицо, чтобы свет не бил в глаза, и всю дорогу я молилась о том, чтобы мы не попали в аварию.