Четверг, 4 октября

День девятнадцатый

Эмма ждала в комнате консульства, где вдоль стен стояли кресла с кружевной вышивкой на спинках и стеклянный шкафчик с посудой, а в углу громоздились напольные дедовские часы.

В комнату стремительно вошла Тамсин Уагстафф, заправляя за уши гладкие, блестящие волосы.

— Еще пара часов, самое большее, — заявила она. — Сейчас они в Клермон-Ферране.

— Как он? — спросила Эмма. Она задавала этот вопрос каждые пятнадцать минут с тех пор, как ей позвонили, что малыш найден. — С ним все в порядке?

Она представляла себе Риччи в полицейской машине, мчащейся по Франции, и то, как его раскрасневшееся личико подпрыгивает за окном автомобиля.

— С ним все в порядке, — ответила Тамсин. — Его накормили и закутали в одеяло. Полицейские говорят, что он — стоический маленький мужчина. Они рассчитывают завербовать его в свои ряды.

Эмма улыбнулась.

Голос лейтенанта Перрена:

— С вашим ребенком все в порядке. С. Ребенком. Все. В. Порядке.

И она снова стояла на коленях под деревьями на винограднике, крича и плача нечто столь неразборчивое, что перепуганная Тамсин только через несколько минут смогла добиться от нее, что случилось. Это был сон, несбыточная мечта! Она сможет поверить в ее реальность, только когда Риччи будет здесь, рядом с ней, когда она сможет увидеть и коснуться его.

— Как вы понимаете, Филиппа Хант сейчас в очень плохом состоянии, — продолжала Тамсин. — Она потеряла сознание, когда полиция нашла его. Она не сомневалась, что их будут искать и в Швейцарии, и решила отправиться еще дальше на север, в Германию. Она прошла тридцать миль по полям и проселочным дорогам. Все это время она несла Риччи на руках.

Эмма представила себе их под холодным ветром. У Риччи не было его бутылочки. И есть ему тоже было нечего. Его памперс не меняли несколько часов. Может быть, даже дней.

— Она шла пешком большую часть ночи, — рассказывала Тамсин. — Так что, полагаю, пройдет некоторое время, прежде чем ее можно будет допросить. Я, например, по-прежнему хочу узнать, как она подделала анализ на ДНК. Кто-то предположил, что она могла подменить свою ДНК вашей, если бы ушла в ванную, но это же нелепо. Каким же образом она могла получить образец вашей ДНК?

— Образец у нее действительно был, — сказала Эмма. У нее было много времени, чтобы понять, как Антония могла сделать это.

— У нее был образец вашей ДНК?

— У нее была салфетка. Со следами моей крови.

— Откуда?

В тот день на станции метро… Антония была такой услужливой и заботливой. Не хотите ли еще салфетку? Верните мне старую. Неужели она специально взяла образец крови Эммы? Неужели она уже тогда все распланировала? А были ли вообще минуты, когда ее мотивами руководила только доброта, проявленная к такой же матери, как она сама, да еще и явно попавшей в отчаянное положение?

— Боже святой и всемогущий! — воскликнула Тамсин. — Просто не могу в это поверить. Но полиция все проверит, конечно. Ее допросят по всем правилам, не беспокойтесь.

— Это всего лишь один из вариантов. — Эмма пожала плечами. — Она могла сделать это как-нибудь по-другому. Но теперь это уже не имеет значения.

Тамсин с любопытством смотрела на нее.

— Как же вы должны ненавидеть ее… — пробормотала она.

Антония в кафе, лицо ее чуть отвернуто.

Да, у нас есть ребенок. Маленький мальчик.

Все, через что прошла Эмма, познала и Антония. Муки родов. Потерю свободы. Утрату себя самой.

Теперь вы стали почвой, а не цветком. А еще там чертовски темно и одиноко. Вы сходите с ума от беспокойства, и отныне так будет всегда. И нельзя вернуться назад и все переиграть. Можно только идти вперед, а потом получить награду — прикосновение будущего, сияющее личико рядом с собой…

Тамсин не сводила с нее глаз. Эмма отрицательно покачала головой.

— Я не ненавижу ее, — ответила она. — Я ее понимаю.

* * *

— Вам личный звонок.

Какая-то девушка просунула голову в дверь и посмотрела на Тамсин. Та встала, разглаживая свою бледно-серую юбку.

— Если понадоблюсь, я буду у себя в офисе.

Она вышла, и в комнате слышалось только тиканье больших старинных часов в углу: тик-так-тик-так.

Внезапно у Эммы вспотели ладони. Она надеялась, что Тамсин не задержится надолго, что она останется с ней до тех пор, пока вернется Риччи. Даже побудет с ними после того, как он вернется. Она, должно быть, ужасно выглядит: костлявая, худая, с бинтами и гипсом. Вдобавок еще рука ведет себя как чужая и не повинуется ей. Риччи может испугаться, когда увидит ее.

Тик-так-тик-так.

Нет, она больше не может сидеть сложа руки. Тамсин оставила дверь приоткрытой. Эмма встала и вышла в коридор. Последний раз, когда они с Рейфом были здесь, на дворе стояла глубокая ночь. А сейчас через круглое высокое окно в крыше падал конус солнечного света, в котором танцевали пылинки. У Эммы возникло ощущение, что она идет на цыпочках. У нее звенело в ушах, руки и ноги пощипывало от предвкушения радостного момента, нервы напряженно вибрировали, как если бы встреча уже состоялась.

Нет, еще нет… Ты уже надеялась…

* * *

Ты недостойна ухаживать за ним и воспитывать его.

* * *

А что, если Риччи забыл ее? Или не захочет больше быть с ней? А что, если он решит остаться с Антонией? Антония ведь была добра к нему. Она понравилась ему на станции метро. И обращалась с ним так, как будто хорошо его знала. Она одевала его в красивую одежду, и так нежно прижимала к себе в саду, и несла на руках всю ночь под дождем.

Тогда как сама она…

* * *

Ты недостойна его.

* * *

Когда Эмма открыла дверь в приемную доктора Стэнфорд, вместе с ней с улицы ворвались дождь и ветер. Приемная была переполнена. В ней пахло мочой и нечистым дыханием.

— Мне срочно! — заявила Эмма.

Дежурная сестра оглядела ее сверху вниз. Риччи сидел в коляске и пронзительным криком требовал, чтобы его покормили.

— Вам не назначено, — ответила дежурная сестра. — Приходите завтра.

Эмма отрицательно покачала головой.

— Мне нужно поговорить с кем-нибудь, — заявила она. — И обязательно сегодня.

* * *

Не думай об этом сейчас. Зачем ты вспоминаешь об этом?

* * *

Доктор Стэнфорд встретила ее напряженной улыбкой.

— Здравствуйте еще раз, Эмма. Что привело вас на этот раз? — Она заглянула в карточку, лежащую на столе. — По-моему, вы должны были прийти ко мне только через неделю. Чтобы в последний раз осмотреть ушко Риччи.

— Да.

— Так что такого стряслось, что не может подождать до того дня?

Эмме казалось, что она хорошо все отрепетировала. Она думала, что знает, что сказать. Но она просто сидела на стуле, глядя на доктора Стэнфорд, и с губ ее не сорвалось ни слова.

Улыбка доктора Стэнфорд стала еще напряженнее.

— Вы ведь сказали, что дело срочное, — заметила она. — Сегодня вечером я улетаю на неделю. И вы сами видите, сколько народу у меня в приемной.

* * *

Сегодня такой волшебный день. Не стоит портить его…

Эмма стояла в конусе солнечного света, падающего из круглого высокого окна, и пыталась прогнать от себя воспоминания о том, что наговорила тогда в кабинете доктора Стэнфорд. Но они упорно возвращались. Грызли, не давая покоя. Как упрямый ребенок, требующий игрушку.

* * *

— Понимаете, — пояснила она доктору Стэнфорд, — я не могу оставить Риччи одного.

— Разумеется, не можете.

Рядом в коляске хныкал Риччи. От слишком долгого плача его голос звучал хрипло и сдавленно.

— Иногда бывает очень трудно, да? — спросила доктор Стэнфорд. — Маленький ребенок… И погода последние несколько дней стоит просто ужасная. Вы не можете выйти на улицу, и это не добавляет настроения.

А Риччи все не унимался.

— Послушайте, — доктор Стэнфорд бросила взгляд на часы на стене. — Сейчас не лучшее время для разговоров. Я попрошу Алисон, нашу патронажную сестру, заглянуть к вам в ближайшие дни. Вы ведь знакомы с Алисон? Некоторое время ее не было, но на следующей неделе она возвращается на работу. Это очень милая и приятная женщина. Очень толковая. И вы сможете поговорить с ней обо всем, долго и обстоятельно. Договорились?

Доктор Стэнфорд сделала какую-то запись. Затем снова взглянула на Эмму.

— Договорились? — повторила она, и в голосе ее прозвучало нетерпение.

Казалось, хныканье Риччи ввинчивается Эмме прямо в мозг. Он плакал так сильно, что у него почти пропал голос, а нижняя губа отвисла от усталости. Тем не менее он не умолкал. Она еще никогда не видела его в таком состоянии. И она не могла даже пошевелиться, чтобы успокоить его, потому что тонула сама. Она позволяла ему оплакивать себя, потому что у нее больше ничего не осталось.

Доктор Стэнфорд спросила:

— Еще что-нибудь?

* * *

В коридоре консульства стояла огромная мраморная статуя. Эмма не помнила, чтобы видела ее в прошлый раз. Однако что-то в ней показалось ей знакомым. Женщина в длинной накидке склонилась над ребенком, лежащим у нее на коленях. Лучи солнца сверкнули на высоких скулах. Малыш тянулся к ней пухленькими ручонками и улыбался. Женщина держала одну руку над его головой, оберегая и защищая. И смотрела на ребенка с выражением благоговейного почитания, нежности и удивления.

* * *

Это должно быть что-то быстрое. Эмма раздумывала над этим снова и снова. Он не должен страдать. Потому что она любила его, любила сильнее всего на свете. Любила так, как никогда не представляла себе раньше. Она даже не думала, что один человек может любить другого так сильно. Но ей придется срочно придумать что-то, потому что она тонула и усыхала в своем пальто. Холодный, высушенный червяк в темноте.

Все, что Эмма еще понимала, так это то, что ему не должно быть больно.

Она сказала доктору Стэнфорд:

— Я собираюсь бросить Риччи под поезд.

* * *

Когда он появился, было уже пять часов пополудни.

Эмма и Тамсин сидели в комнате с огромными напольными старинными часами. Кто-то принес поднос с кофейником и чашками.

— Сообщение для вас, Тамсин, — произнесла девушка у дверей.

Тамсин встала.

— Еще одно сообщение, — обратилась она к Эмме. — Похоже, я становлюсь популярной. А вы не ждите меня, пейте кофе, пока он еще не остыл.

Кофейник оказался тяжелым, и справиться с ним одной рукой было сложно. Эмма сосредоточенно пыталась что-то сделать, когда ей вдруг показалось, что она слышит милую детскую болтовню где-то вдалеке. Нахмурившись, она опустила кофейник на поднос и прислушалась. Ничего. Она снова наклонила кофейник над чашкой. А потом снаружи раздались шаги, и внезапно она поняла, что опускает кофейник непозволительно быстро, буквально роняет его, потому что все случилось вдруг и сразу: шаги, щелчок дверной ручки, острый и резкий прямоугольник света. И голос Тамсин:

— Эмма, Эмма, он здесь!

Она в смятении поднялась. Неясные тени в коридоре, залитые светом. На мгновение она ослепла. А когда зрение вернулось к ней, она взглянула на порог и увидела его.

Что-то вспыхнуло в ней, когда она увидела Риччи. На нем был синий джемпер и кроссовки со шнурками и полосками на боках. Глаза у него были большими и слишком яркими. Он держал женщину за руку и болтал ни о чем, как делал всегда, когда уставал, перед тем как начинать хныкать. Но тут он увидел Эмму и затих.

Он по-прежнему держался за руку женщины. А на Эмму смотрел в немом изумлении, как будто не мог поверить тому, что видит. Сердце ее болезненно сжалось. Она хватала воздух широко открытым ртом, как если бы только что вынырнула из воды.

— Ма… — сказал Риччи.

Он ткнул пальцем в Эмму и неуверенно взглянул на женщину.

Женщина ответила:

— Да, Риччи. Это твоя мама.

Риччи изумленно уставился на Эмму. Женщина разжала кулачок, которым он вцепился в ее юбку, и сделала шаг назад. А Риччи все так же стоял на месте, открыв от удивления рот, и ручка его замерла в воздухе.

Ох, как трогательно он выглядел, когда стоял вот так на пороге в полном одиночестве! Каким маленьким, смущенным и растерянным! Эмме стало еще труднее дышать Она опустилась на колени, даже не заметив этого.

— Привет, — прошептала она.

Личико Риччи покраснело. Нижняя губка у него предательски дрожала, глаза стали такими огромными, какие бывают только в мультфильмах. А она боялась дотронуться до него.

Эмма протянула руку, и пальцы ее коснулись его рукава. Ах, какая тишина, какая странная тишина стояла вокруг! Все эти люди, куда они подевались? Остались только они вдвоем — она и ее малыш. Луч света из коридора залил их. А она продолжала гладить его рукав. И когда он не отпрянул, очень медленно провела рукой вверх до плеча, и наконец…

…и наконец к его…

Риччи подошел ближе.

— Ма… — сказал он.

Она видела, что он озадачен и сбит с толку. Он смотрел ей в лицо, и она прочла недоумение в его влажном, недетском взгляде.

Ма, почему ты со мной не разговариваешь? Что это за белая штука у тебя на руке? Почему ты так странно выглядишь?

Почему ты дрожишь?

А потом он обнял ее обеими руками. Крепко прижался к ней мягким маленьким тельцем, пухленькими щечками, всем своим запахом. Изгиб его щеки чуть пониже ушка…

— Ма… — снова сказал он, и Эмма ощутила его дыхание на своем лице.

Она хотела заговорить, но сказать нужно было столь многое и столь важное, что чувства, переполнявшие ее, вырвались наружу, когда они прижались друг к другу.

— Я здесь, — сказала она, и слова эти прошли от сердца к сердцу.

Мы оба здесь.