С мистером Уичкотом никогда заранее не знаешь.

Ранним утром четверга Огастес урывками проспал около двух часов на стуле, приставленном к умирающему огню кухонного очага. Даже во сне он слышал звон колокольчика над кухонной дверью. Однако его так и не позвали, и он продремал до пяти утра, пока не спустилась судомойка.

Девушка, практически слабоумная, вдохнула жизнь в огонь и устроила ужасный грохот, ставя нагреваться кастрюли с водой. Один за другим, в порядке старшинства, потянулись другие слуги: косоглазая служанка, старик, который все хуже и хуже ухаживал за садом со времен двоюродного дедушки мистера Уичкота, и, наконец, повариха, величественная, но вечно недовольная особа, которая отрабатывала последние дни перед тем, как уволиться. Никто из слуг не любил день после клубного обеда. Предыдущий был полон тяжелой работы, но зато нарушал привычный порядок, и несомненно, возбуждал. Полон незнакомых лиц и соблазнительной надежды на забытую мелочь или неожиданные чаевые. После, однако, наступала неприятная пора уборки.

Чуть позже восьми прозвенел колокольчик мистера Уичкота. Огастес отнес наверх кувшин с теплой водой. Вернувшись через полчаса с чаем и булочками на подносе, он обнаружил, что кувшин даже нетронут. Мистер Уичкот сидел на кровати в халате и что-то записывал в блокноте. Он жестом велел мальчику оставить поднос на тумбочке. Выполняя распоряжение, тот опустил глаза и увидел, что хозяин составляет колонку цифр, напротив которых стоят какие-то слова.

Через час в переднюю дверь постучали. Огастес открыл дверь миссис Фиар. Ее служанка Доркас следовала за ней в двух шагах.

Миссис Фиар вошла в прихожую, суровая, как маленькая черная туча на ясном синем небе.

— Где твой хозяин? — спросила она воздух перед собой.

Огастес поспешил открыть дверь кабинета. Мистер Уичкот уже вставал. Миссис Фиар сказала, что привела с собой служанку: девчонка так ленится дома, что немного работы ей не повредит.

Уичкот повернулся к Огастесу и протянул ему ключ.

— Бери девчонку и иди в павильон. Я хочу, чтобы все было вычищено, выметено, вылизано и стояло на своих местах.

Огастес поклонился и повернулся, полагая, что это все.

— Погоди. Иди сюда, — Уичкот возвышался над мальчиком. — В павильоне должны работать только ты и служанка. Ты в ответе за это, как и за все остальное. А теперь иди.

Мистер Уичкот держал павильон на замке. Если верить поварихе, это потому что в нем творились распутные и нечестивые дела, в особенности по ночам клубных обедов, так что предостережение хозяина было вполне ожидаемым. Повариха сказала, что сама не сунется туда даже за все сокровища мира, что от мистера Уичкота кровь стынет в жилах, вот почему она решила уволиться; а также из-за смерти несчастной хозяйки (храни Господь ее душу), нечестивых развлечений хозяина и его друзей и (самое главное) его неспособности платить слугам вовремя. Еще повариха сказала, что если от мистера Уичкота кровь стынет в жилах, то от миссис Фиар она и вовсе замерзает и превращает сердце в кусок льда; и повариха была права.

Огастес провел Доркас на служебную сторону дома, где они взяли щетки, швабры, тряпки и ведра. Ключ от павильона он положил в карман и все время ощущал его тяжесть и налагаемую им ответственность. Доркас, которая была на полголовы выше него, смотрела прямо перед собой. У нее было бледное костлявое лицо с веснушками, похожими на брызги грязи.

— Сначала большая комната наверху, — сказал он, отпирая дверь павильона. — Затем маленькая комната внизу, которую они использовали, и лестница.

— Поступай, как знаешь, — сказала служанка, по-прежнему не глядя на него. — А я хочу сначала посмотреть спальню.

Огастес уставился на нее.

— Откуда ты знаешь, что здесь есть спальня?

— Мне девушка рассказала. Та, которая лежала в ней прошлой ночью, связанная, как куропатка для жаркого.

— Ты выдумываешь, — неуверенно возразил Огастес. — Я был здесь прошлой ночью.

— Но в спальню не заходил?

— Ты тоже не заходила.

— А девушка заходила. Она должна была притвориться девственницей. Но она такая же девственница, как моя бабушка. К ней пришел тот толстый молодой джентльмен. Он был слишком пьян, чтобы что-нибудь сделать, зато дал ей три гинеи.

— Где она сейчас?

— Вернулась в Лондон.

Огастес открыл дверь, думая, что Доркас, вероятно, сказала правду, поскольку знала, что это был тот толстый молодой джентльмен, мистер Аркдейл. Она протиснулась в прихожую мимо него и огляделась по сторонам.

— Где это?

Не дожидаясь ответа, служанка распахнула ближайшую дверь, которая вела в коридор, тянувшийся вдоль первого этажа павильона. С Огастесом в кильватере, она быстро пошла по коридору, дергая все двери подряд, пока не нашла спальню.

С ведром в одной руке и шваброй в другой, Огастес стоял в дверном проеме и наблюдал, как Доркас исследует комнату, точь-в-точь хозяйка дома в поисках свидетельств небрежности служанки. Она прищелкнула языком при виде лужицы воска у подножия подсвечника на столе. Громко вздохнула, заткнув пробкой бутылку ликера. Подняла брови при виде груды постельного белья на полу и коснулась указательным пальцем одного из белых шелковых шнуров, которые все еще были привязаны к столбикам кровати. Изучила красные пятна посреди простыни и наморщила нос.

— Ну и ловкачка.

— Что?

Служанка уставилась на Огастеса довольно доброжелательно. Она была на три дюйма выше и на девять месяцев старше, и все же выражение ее лица намекало, что с тем же успехом она могла быть высотой с часовню Королевского колледжа и примерно такой же древней.

— Она лежала со мной прошлой ночью и болтала без умолку. Вот откуда мне известно о бессилии молодых джентльменов. Она сказала, что это часто случается, и тогда приходится притворяться. Но дело того стоит, имей в виду.

Огастесу стало жарко и неуютно. Он отвернулся, желая отстоять свой контроль над ситуацией; в конце концов, он в некотором смысле хозяин, и к тому же мужчина, а Доркас — всего лишь девчонка.

— Иди наверх, — сказал он. — Там хуже всего.

Он вышел из комнаты, не глядя на Доркас, провел ее обратно по коридору и в длинную комнату на втором этаже.

— Фу, — фыркнула Доркас, входя в дверь. — Хуже, чем мусорная куча в жаркий день.

Она обошла комнату, причем Огастес снова следовал за ней. Пахло затхлым вином, табаком и свечной копотью. Под ними таились другие, еще менее приятные запахи. Два стула были перевернуты. На столе и полу виднелись лужицы вина и воска. По меньшей мере полдюжины бокалов было разбито, в том числе нарочно, и осколки стекла валялись вокруг пустого камина. В миске с фруктами на конце стола плескалась рвота. За ширмой все оказалось намного хуже, оттуда исходили самые отвратительные запахи — один из стульчаков упал набок и ночной горшок разбился. Половицы здесь были скользкими от мочи, рвоты и даже экскрементов.

— Да тут не один день убираться, — заметила Доркас, и впервые в ее голосе прозвучал трепет и даже некоторый страх.

Они вместе вернулись к остаткам пиршества на столе. Доркас выудила ягоду клубники и съела. Огастес нашел недоеденную куриную ножку. Несколько минут они рылись в поисках пищи, запихивая в рот объедки.

Девушка вытерла губы тыльной стороной кисти.

— Как ты думаешь, им понравилось?

Внизу хлопнула дверь. На лестнице раздались шаги. Доркас схватила щетку и принялась усердно ей орудовать. Огастес поставил на место один из перевернутых стульев. Дверь комнаты отворилась, и на пороге появился мистер Уичкот.

— Я плачу тебе не за праздность.

Огастес мог бы ответить, что мистер Уичкот вообще ему не платит. Вместо этого он повесил голову и покраснел.

Доркас низко присела в реверансе и промолчала, глядя в пол.

— Начните с проветривания, — велел мистер Уичкот. — Чего вы ждете? Откройте окна.

Слуги живо повиновались. Уичкот медленно обошел комнату, прижав к носу платочек.

— Не забывайте, — сказал он. — Я не желаю, чтобы люди судачили о том, что здесь происходит. Если в городе поползут дурацкие слухи, я буду знать, что один из вас или оба распустили языки. А если это случится, мы с миссис Фиар будем знать, что делать.

Он перевел взгляд с Огастеса на Доркас и продолжил тем же низким, неспешным тоном:

— Не правда ли, поразительное совпадение, что ни у одного из вас нет друзей? А следовательно, мы с миссис Фиар должны занять их место. Вот увидите, мы умеем вознаграждать преданность ничуть не хуже, чем наказывать за проступки.

Не проронив больше ни слова, он вышел из комнаты и спустился по лестнице. Ни Доркас, ни Огастес не шевелились, пока не услышали стук входной двери в коридоре.

— Он убьет нас, если мы проболтаемся, — выпалил Огастес.

Он покосился на Доркас и встревожился, увидев, что ее глаза полны слез.

— Ты помнишь ту, другую девушку, которая умерла? — пробормотала она.

— Февральскую? Табиту? Я слышал, что она задохнулась.

— Кто знает? Может, они убили ее. Но я тебе вот что скажу… хозяйка заперла меня с телом Табби в ту ночь. И с тех пор она не уходит.

— В смысле?

— Каждую ночь она рядом, — прошипела Доркас. — Я вижу ее силуэт в кровати рядом с собой. Она все говорит и говорит, но я не могу разобрать слова.

Элинор Карбери сидела в гостиной и пыталась перечитывать тридцать первую главу «Расселаса».

«То, что мертвые больше не являются нам, — заметил Имлак, — я не взялся бы отстаивать противно дружным и неизменным свидетельствам всех возрастов и наций. Не существует людей, простых или образованных, в среде которых не бытуют и не пользуются доверием рассказы о явлениях призраков. Это мнение, которое, возможно, господствует столь же широко, сколь распространен человеческий род, могло стать общепринятым лишь в силу своей истинности: те, кто ни разу не слыхал друг о друге, не могли бы сойтись в том, чему только опыт способен придать правдоподобие. То, что отдельные придиры подвергают его сомнению, почти не умаляет его очевидности, и некоторые, отвергающие его на словах, признают его в своих страхах».

Но Элинор никак не удавалось сосредоточиться на книге. Взгляд то и дело скользил поверх удручающе симметричного сада к темно-зеленой массе платана. Она думала о Джоне и гадала, как ему понравилось на мельнице. Она ощутила его отсутствие за завтраком. В этом нет ничего предосудительного или необычного, уверяла себя Элинор, ведь за последние несколько дней она бывала в обществе чаще, чем порой за недели. Джон Холдсворт просто был частью этого общества; и в качестве хозяйки дома она должна была часто видеть его. И все же не могла отрицать, что испытывает уныние и скуку.

Окна гостиной были открыты, как и остальные в Директорском доме. Элинор осознала, что доктор Карбери принимает гостя в библиотеке внизу. Рокот мужских голосов — ее супруга и второго джентльмена — становился все громче. Их разговор постепенно накалялся.

Она позвонила в колокольчик. Когда Сьюзен, наконец, влетела в комнату, Элинор спросила, кто пришел.

— Доктор Джермин из Барнуэлла, мадам.

Элинор отослала девушку. Ей почудилось, или поведение Сьюзен действительно изменилось? Она казалась странной последние день или два… неестественно веселой, но в то же время настороженной, почти подозрительной.

Учитывая обстоятельства, неудивительно, что Карбери и Джермин обменялись гневными словами. Хотя извлечение Фрэнка из лечебницы не имело никакого отношения к ее мужу, Джермин, вполне естественно, считает, что на нем лежит, по меньшей мере, часть ответственности.

В действительности Элинор удивило то, что произошло далее. Джентльмены вскоре понизили голоса и, по-видимому, заключили мир. Примерно через десять минут она услышала, как внизу открылась дверь в сад. Вытянув шею совершенно не подобающим леди образом, Элинор увидела, как укороченные перспективой фигуры Карбери и его гостя идут по гравийной дорожке к калитке, ведущей на служебный двор, где располагалась прачечная.

Джентльмены отсутствовали минут пять и вернулись, склонив головы друг к другу, увлеченные беседой. Вскоре она услышала, как Джермин ушел.

Весьма необычно, подумала Элинор. Она совершенно не представляла, что им понадобилось во дворе. Несомненно, это никак не связано с тем, что произошло утром во вторник?

Сьюзен и Бен, сопя и хрюкая, точно свиньи в хлеву.

В четверг Гарри постепенно приходил в себя после производства в ранг апостола. Он заработал штрафы за пропуск службы, завтрака и утренней лекции; и ему почти наверняка предстояло вытерпеть неприятный разговор с доктором Ричардсоном, а то и последующие наказания. Он заставил себя встать с постели, когда услышал звон к обеду. Но спуститься в зал у него не было сил. Гарри сел на краю кровати, обхватив голову руками, и застонал. Ему казалось, что он никогда в жизни не захочет проглотить хотя бы кусочек пищи.

Одевался Аркдейл очень медленно. Обед уже остался позади, когда он закончил. В комнатах было невыносимо душно. Он спустился вниз, останавливаясь на каждой ступени и перемещая конечности, как будто они сделаны из стекла и могли разбиться от мельчайшего сотрясения.

Во дворе солнце ослепило его ярким светом. Мимо прошел Соресби, пожелав доброго дня, и от звука его голоса Аркдейл застонал.

Подобно больному животному, он повиновался велениям инстинкта, а не рассудка. Проковылял через галерею, мимо часовни и углубился в сады. Дошел до калитки, ведущей в Сад членов совета, в котором имел право гулять как сотрапезник начальства. Калитка была не заперта. Он очень медленно пошел по тропинке вдоль Длинного пруда. Здесь было прохладно и тенисто, и через некоторое время ему слегка полегчало. Но даже мельчайшее усилие казалось чем-то невыносимым. Он подошел к грубо отесанной скамье и грузно плюхнулся, поморщившись, когда сотрясение от удара добралось до его головы.

Гарри не знал, сколько времени просидел. Никто его не беспокоил. Скамья была уединенной, окруженная с трех сторон высокой живой изгородью из самшита. Он закрыл глаза и забылся тревожным сном, заключенный во вселенную боли.

Его пробудили голоса. Он открыл глаза. Голоса доносились с противоположной стороны пруда, из Директорского сада. Аркдейл зевнул и потер голову. Заметил две фигуры в черном, мелькнувшие в бреши между двумя изгородями. В первой — тучной — нельзя было не узнать доктора Карбери собственной персоной; он ступал тяжело, словно большое усталое животное. За ним следовал Тобиас Соресби, высокий и сгорбленный, его конечности перемещались с неуклюжим проворством. Их беседа продолжалась, но слова оставались неразборчивы.

Гарри нахмурился. Все знали, что Соресби — любимчик Ричардсона. Это автоматически означало, что Карбери не любит его. Так почему же тогда он вышагивает по саду Карбери? Чепуха какая-то.

Аркдейл снова задремал. И вновь его вырвал из забытья голос.

— Будь ты проклят! — громко произнес Карбери, после чего его голос превратился в бормотание и быстро растаял в тишине.

Аркдейл открыл глаза. Никого рядом не было. Директорский сад казался пустынным. Наверное, ему приснилось. Он закрыл глаза.

На этот раз Гарри спал крепче и громче. Когда он, вздрогнув, очнулся, солнце стояло ниже, а воздух стал прохладнее. Он почувствовал руку на плече.

— Гарри, надеюсь, с вами все в порядке?

Аркдейл повернул голову и поднял взгляд. У скамейки стоял Филипп, улыбаясь ему сверху вниз. Он выглядел до обидного трезвым и здоровым.

— Я в прекрасном расположении духа, — кисло ответил Аркдейл. — Лучше не бывает.

Уичкот сел и вытянул ноги.

— Я искал вас в ваших комнатах, но безуспешно. Мепал сказал, что я могу найти вас здесь. Боюсь, вы несколько бледны. Надеюсь, вы не слишком засиделись над книгами?

— Уйдите, Филипп, — вяло произнес Аркдейл. — Я не в настроении для ваших шуточек.

— Через час или два вы будете как огурчик, можете не сомневаться. Итак, ваша вчерашняя доблесть вызвала немалое восхищение прочих апостолов. Все сошлись на том, что редкая девица кричала так громко.

— Где… где она?

— Девушка? Откуда я знаю? Вернулась в Лондон, наверное. Я пришел, чтобы осведомиться о вашем здоровье и пригласить на завтрашний обед в узком кругу. Я подумал, может, съездим в Ньюмаркет?

— Нет, — Аркдейл сам удивился своей горячности. — Это… не слишком удобно.

Мгновение они сидели в молчании. Гарри втайне решил, что с настоящего момента, если Господь пощадит его, он станет заядлым книгочеем. Никогда еще трезвая ученость не казалась ему такой привлекательной. Никогда еще азартные игры, разврат и пьянство не казались ему такими глупыми, неприятными, дорогостоящими и нездоровыми.

Уичкот засмеялся.

— Мне следовало еще подождать, дорогой Гарри. В таком состоянии вы мало что понимаете. Скоро вы почувствуете себя лучше, и тогда я спрошу вас снова.

— И я дам вам такой же ответ.

— Непременно велите Малгрейву смешать одно из его особых тонизирующих средств. Они и мертвого на ноги поднимут… Кстати, а где он? У меня к нему разговор.

— Малгрейв? Но вы же сказали на днях, что ему нельзя доверять, и вы его уволили.

— Уволил. Но мне все равно нужно с ним поговорить.

— Что ж, его здесь нет. И вряд ли будет.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Уичкот. — Он же все время здесь, подобно дурному запаху.

— Он присматривает за Фрэнком.

— Он уехал в Барнуэлл?

Аркдейл покачал головой и поморщился.

— Фрэнка там больше нет.

— Что? — Уичкот схватил Аркдейла за плечо. — Хотите сказать, что Фрэнк исцелился?

— Я не знаю, — Аркдейл отстранился от Уичкота. — Но в Барнуэлле его нет. Он с тем человеком, которого послала леди Анна. Холдсвортом. А Малгрейв им прислуживает.

— Но где они? Холдсворт забрал Фрэнка в Лондон?

— Не знаю, — похмелье Аркдейла выплеснулось раздражением. — И мне плевать.

Вечером Уичкот положил монету на край каминной полки миссис Фиар. На другом ее краю стояла зажженная свеча, единственная в комнате. На улице все еще было светло, и какое-то маленькое существо шуршало в листьях грушевого дерева, росшего на шпалере у задней стены сада. Уичкот положил еще одну монету на каминную полку, в дюйме от первой. День был длинным, и он чувствовал усталость и скуку.

— Это не все, — сказал он. — Это только залог будущих барышей.

— Вам хватит заплатить кредиторам? — спросила миссис Фиар.

— Этим стервятникам всегда недостаточно, мадам. Но благодарю за заботу.

Он положил еще одну монету на каминную полку, поверх первой, и четвертую — поверх второй. Столбики золота медленно росли. Общая сумма составила задаток в десять гиней. Он знал, что для миссис Фиар подобная сумма может перекинуть мостик между благородной бедностью и благородным достатком.

— Мы отвоевали часть утраченных позиций, — сказал он. — Но это не все. Мы сможем устроить еще один обед до конца семестра?

— Чтобы найти девушку, нужно время. Следующее заседание комитета в госпитале Магдалины — только в конце месяца. До того очень сложно что-либо придумать.

— Очень жаль. Они готовы для нового обеда. Или большинство из них. А юному Чиддингли не терпится стать апостолом, но для этого нужна девушка.

— Есть один способ, — миссис Фиар уставилась в окно. — Что, если использовать ту же самую? Только мистер Аркдейл ее видел.

— Но разве мы не решили, что чем меньше они знают, тем лучше, а если мы используем одну из них повторно…

— Верно, это общий принцип. Но в данном случае есть все основания пренебречь правилом. Эта девушка — весьма благоразумная штучка, как мне кажется. Она прекрасно справилась с мистером Аркдейлом прошлой ночью.

— Как бишь ее зовут?

— Молли Прайс. Она не красотка, я знаю, но выглядит вполне подходяще для своей роли.

— Цветочек, который ждет, чтобы его сорвали, — сухо заметил Уичкот.

— Подумайте, как это удобно… искать новую всегда рискованно и хлопотно. И к тому же для этого нужно время. Но если мы снова возьмем Прайс, я просто скажу в госпитале, что у меня появилась на примете еще одна леди, которая хочет выучить девчонку на служанку.

— И все же это опасно. Если Прайс заговорит…

— Остальное доверьте мне. Я гарантирую ее благоразумие. К тому же, ее словам никто не поверит. — Голос миссис Фиар стал резким. — Пожалуйста, сэр, передайте мне деньги. Я не хочу подвергать слуг соблазну.

Уичкот сгреб гинеи левой ладонью и протянул ей.

— Прекрасно, — сказал он. — Я поговорю с апостолами завтра или послезавтра и назову вам дату.

— Чем раньше, тем лучше.

— Одной заботой меньше, мадам. Но есть другая, которая может оказаться посложнее. Я видел Гарри Аркдейла сегодня днем. Он сказал мне, что Фрэнк покинул заведение доктора Джермина.

— Что? Он исцелился?

— Должно быть.

— Или же леди Анна пожелала его забрать… под опеку другого врача или даже в свой лондонский дом.

— Мне удалось установить лишь, что Фрэнк покинул Барнуэлл. По-видимому, от лица ее светлости действовал некто Холдсворт, остановившийся в Иерусалиме. Он тоже уехал. Аркдейл сказал, что с ними отправился Малгрейв.

— Слуга из колледжа?

— Джип… он не способен хранить верность одному хозяину. Но, к несчастью, он сообразительный парень и свое дело знает.

Миссис Фиар потерла пухлые ручки, глядя на них с такой заботой, как будто они были голенькими маленькими зверьками, нуждающимися в утешении.

— Поживем — увидим, — сказала она. — Даже если мистер Фрэнк исцелился, это еще не значит, что ему поверят. Бывший сумасшедший — не самый надежный свидетель. В конце концов, кроме его слова, ничего нет. А он должен сознавать, что вы можете выдвинуть встречные обвинения. Все это не пошло ему на пользу, как ни посмотри… — Она улыбнулась Уичкоту. — Не могу отделаться от мысли, что его мать поступила глупо, позволив покинуть заведение доктора Джермина. С молодым человеком в столь расстроенных чувствах может случиться что угодно. Он может убить себя, а до того — всех вокруг.

Уичкот вздохнул, подошел к окну и встал у кресла миссис Фиар. Они были совсем рядом, и в комнате было так тихо, что они слышали дыхание друг друга. Они не смотрели друг на друга. Они смотрели в окно, где небо постепенно темнело над грушевым деревом.