Крепко сжатым кулаком в перчатке Джекоб Крейн колотил в черную дубовую дверь дома викария; неподалеку во дворе большой белый щенок спаниель весело лаял, подвизгивая, на полную кроваво-красную луну, встававшую из моря.

Громкий стук эхом прокатился по пустому холлу и коридорам дома, пока в конце концов не добрался до ушей Бидла, задремавшего в кухне, уронив голову на стол. Он уткнулся лицом в ломоть намазанного маслом черного хлеба, начав было закусывать им несколько пинт теплого пива, которое прихлебывал весь вечер. Бидл обожал пиво не из-за жажды, а из желания почувствовать, как оно разбегается по сосудам и притупляет все горести мира. С годами он сам стал умелым пивоваром. Теперь он варил собственное пиво, используя особенные травы, которые собирал в укромных, только ему известных местах у Богглова ручья. Иногда он засушивал листья, а то и цветы, потом смешивал их с ячменем, сережками дикого хмеля, дрожжами и большим куском меда.

В этот вечер он понял, что совершил две ошибки. Первой ошибкой было то, что он принялся пить пиво до того, как оно перебродило. Другая же ошибка – он добавил в него слишком много валерианы. Сейчас ему ясно было только одно: навряд ли он сумеет открыть глаза из-за этой валерианы; они и оставались крепко закрытыми, поэтому он уже думал, что так и останется навеки в этом полусне, с непослушными губами и руками, которые представлялись ему чем-то вроде скатанных ковриков.

Гораздо более существенным было понимание, только что его посетившее, что из-за этого неперебродившего пива его чрево вот-вот разорвется. Так он, сонный, сидел, уронив голову на стол, и слушал доносившийся издали стук в дверь, как вдруг наполовину переваренное пиво нашло себе путь возвращения в мир, хлынув назад через рот. Бидл рыгнул громко, на всю кухню. Он сделал усилие поднять голову, до его сознания как-то дошло, что ему все же следует отозваться на упорный стук в дверь, который становился все громче и неистовей.

Наконец он оторвал голову от стола и стал отирать лоб толстым ломтем хлеба, полагая, что держит в руке мягкое влажное полотенце. Крошки хлеба прилипли к коже, но он не только не подозревал об этом, но вообще думать не думал о том, как выглядит. Он не мог избавиться от мыслей о красивых белых цветочках валерианы. В его полудремотном состоянии все, что он умудрялся видеть, делая усилия встать на ноги, было то маленькое растение, которое он собирал летним днем и еще подсунул под корешки фартинг, мелкую монетку, в вознаграждение Зеленому Джеку, а потом высушил все на кухне. Но в конце концов Бидл все-таки встал, что-то бормоча себе под нос.

Днем Бидл пиво пил мало, предпочитая чай, который крал у хозяина. Он всегда дожидался, по крайней мере, шести часов, прежде чем открыть затычку в большом деревянном бочонке и наполнить до краев свою кружку, потом еще и еще раз.

Пиво позволяло ему погрузиться в дрему, стать кем-то, кем он никогда не мог быть. Оно давало ему свободу мыслить, или, по крайней мере, он так считал, хотя в последнее время обнаружил, что нуждается во все больших и больших дозах, чтобы достичь того же блаженного состояния, как еще год назад. Он пил, и это помогало ему освобождаться от тоскливой беспросветности своего рабского существования. В такие минуты он чувствовал себя кем-то значительным, способным на нечто большее, чем постоянно собачонкой бегать за викарием. Но оживление это на самом деле вскоре проходило, и он становился еще более раздражительным и еще более неудовлетворенным своей жизнью.

Сейчас в нёбо ударила кислая смесь дрожжей и ячменя; все еще в полусне, он тем не менее понял, что в дверь стучат еще более яростно. Шатаясь, он выбрался из кухни и постарался прямо пройти длинный холл до конца. Грохот все нарастал. Бидла швыряло от стены к стене, он почти катился по коридору, хватаясь за каждую дверь по пути. Огромный золотой ворон, восседавший над входной дверью, смотрел на него сверху. Пьяный Бидл мог бы поклясться, что ворон пошевельнулся, расправил перья и приоткрыл один глаз. Добравшись до двери, Бидл ухватился за дверную ручку и медленно стал ее поворачивать. Но тут дверь распахнулась под мощным ударом, едва не отбросив его в сторону. В доме пахнуло холодным ночным воздухом; на пороге, освещенная колышущимся огоньком свечи, высилась высокая фигура Джекоба Крейна.

– Где твой хозяин? – нетерпеливо спросил Крейн.

Бидл, все еще одурманенный пивом, стоял с самым тупым видом.

– Хозяин-то? – Он помолчал, словно не зная, как ответить, и поглядел на Крейна, раскачивавшегося перед его глазами из стороны в сторону. – Думаю, он в постели… или вышел куда-нибудь… а может…

Крейн наклонился почти вплотную к физиономии Бидла и, глядя ему прямо в глаза, заорал:

– Тащи его сюда! Сейчас же!

Бидл старался сосредоточить свой взгляд на кончике длинного носа Крейна.

Такого ответа на свой вопрос Крейн совершенно не ожидал: Бидла громко вырвало, длинная струя зловонного месива шибанула ему прямо в ноздри. Он с отвращением отшатнулся. Но ответил мгновенно: рука в перчатке нанесла жестокий удар Бидлу в лицо, он проскользил на спине через весь холл и влетел прямо под большую стоячую вешалку, которая тут же и накрыла его.

– Грязная свинья, – холодно, с отвращением произнес Крейн, подойдя к распростертому на полу Бидлу.

– Простите, мистер Крейн, это все из-за пива. Никак не мог удержать его… – Бидл снова рыгнул, пытаясь доказать, что это просто несчастный случай. – Не могу удержать… Это эль… Иногда выворачивает меня наизнанку.

– В таком случае я посоветовал бы тебе не пить его, – раздался голос с верхней площадки лестницы. Там стоял Демьюрел, в черном халате и красном ночном колпаке. – Бидл, проводи мистера Крейна в кабинет, я сейчас спущусь. Принеси поднос с шерри.

Бидл встал на ноги, пытаясь сообразить, какая дверь ведет в кабинет. Все двери были похожи одна на другую, и он никак не мог уразуметь, куда же ему ткнуться. Поняв по его лицу, что парень совсем сбит с толку, Крейн сам открыл дверь в кабинет. Он взял свечу с подставки в холле и вошел, оставив Бидла в темноте.

Крейн сразу направился к окну и раздвинул шторы. Серебряный лунный свет хлынул в комнату, обдав все предметы таинственным сиянием. Он поставил подсвечник на большой круглый стол посредине комнаты и сел в кожаное кресло у камина. Вскоре к нему присоединился Демьюрел, он подбросил в огонь сосновое полено.

– И чем же я обязан этому ночному визиту Джекоба Крейна? – спросил он.

– Деньги, викарий. Язык жизни.

– Но я дал обет жить в бедности. Каким же образом меня могут заинтересовать деньги? – полюбопытствовал Демьюрел, с улыбкой склонив голову набок.

– Что ж, коли дело обстоит так, моя задача станет легче. В вашем погребе находится моя партия бренди, и вы желаете, чтобы я заплатил вам за одну ночь хранения. – Он жестко взглянул на Демьюрела. – Платить вам я не хочу. В обмен за «стол и кров» для моего товара я готов предоставить вам то, в чем нуждаетесь вы. – Крейн снял кожаные перчатки и аккуратно разгладил их на колене.

Несколько минут мужчины молча смотрели друг другу в лицо.

– Но в чем я, по-вашему, могу нуждаться? У меня есть все, чего я желаю.

– Желание… Странное слово в устах священнослужителя. Неудовлетворенные страсти, похотливое наслаждение от завоеванных позиций. Всяческого рода магия, колдовские фокусы, о которых не должно думать святым отцам. Нет, в самом деле, это слово никак не подходит служителю церкви. – Крейн стиснул перчатки в руке. – Ну, а если бы я сказал вам, что есть у меня пара людишек, которые охотно освободили бы вас от одного из подобных желаний, они имели бы для вас какую-то ценность? И какую?

– Вор есть вор, и они должны будут предстать перед властями, дабы ответить за свои преступления. – Демьюрел придвинул свое кресло к Крейну. – В конце концов, они сговорились украсть нечто весьма ценное, нечто такое, за что я заплатил хорошие деньги. Право, ваш долг, как истинного гражданина, передать их властям безвозмездно.

Неуловимо быстрым движением Крейн вскочил с кресла, выхватил кинжал из ножен и приставил длинный острый клинок к горлу Демьюрела.

– Я пришел сюда не шутки шутить, викарий. Итак: намерены вы заплатить за них или мне отпустить их? Один из них у вас, у меня двое остальных. За три сотни фунтов вы можете получить их всех. Я, разумеется, не допускаю мысли, что они однажды увидят изнутри зал суда, так что можете делать с ними все, что вам угодно. – Он плашмя провел клинком по горлу Демьюрела. – Слышу, вы собираетесь препроводить этих юнцов в ту вашу башню. – Крейн сделал паузу и жестом указал на окно. – Я видел, там, в вашем саду, копают вовсю, хотя сейчас вроде и не время для посадок. Впрочем, я думаю, все зависит от того, что за зернышки вы собираетесь закопать в землю. – Крейн приставил кончик лезвия к горлу Демьюрела, под подбородок, и слегка нажал.

– Три сотни фунтов, вот и отлично. Я велю Бидлу приготовить вам деньги. И когда же мои гости окажутся на моем попечении? – Демьюрел хрипло выдавливал каждое слово, боясь шевельнуться.

Крейн отвел кинжал от его горла и вложил в ножны, спрятанные под подкладкой куртки.

– Я приведу их сюда через час. И надеюсь, деньги уже будут ждать меня. Любой трюк – и вы окажетесь среди тех ваших саженцев. Понятно?

– Мистер Крейн, я никогда бы не пожелал обмануть человека, который умеет так блестяще изъясняться на чистейшем королевском английском.

– Скажите мне, Демьюрел, что это у вас за сокровище, ради которого они готовы жертвовать своей юной жизнью? – Крейн оглядел полуосвещенный кабинет, ища глазами что-либо ценное.

– О, сущая безделица, просто артефакт, привезенный сюда неким исследователем, религиозная реликвия, не имеющая никакой цены ни для кого кроме такого истинно верующего человека, как я, – не без колебания ответил Демьюрел, не зная почему Крейн задал ему вдруг такой вопрос.

– Я много путешествовал, объездил весь мир. Увидеть подобную вещицу мне было бы чрезвычайно интересно. – Крейн сунул руку в карман и щелкнул рукояткой кинжала, с улыбкой глядя на Демьюрела.

– Я могу это понять, – быстро проговорил Демьюрел. – Не думаю, чтобы кому-либо пошло во вред, ежели я покажу вам, что в действительности представляет собой эта моя маленькая причуда. – Повернувшись к двери, он громко крикнул: – Бидл, принеси-ка тот футляр из моей комнаты, нашему гостю угодно взглянуть на вещицу, из-за которой столько шуму.

Бидл сидел на полу в холле, все еще приходя в себя от пива и полученного удара. Он забыл даже принести бренди, заказанное Демьюрелом. Вообще забыл, где находится. Он старался оторвать себя от пола и в конце концов умудрился встать на непослушные, онемелые ноги. В сумеречном своем состоянии он не помнил, ответил ли он своему хозяину или нет.

– Бидл, пьянчужка-пичужка, поднимайся и принеси футляр. Мой гость ждет. – Громовой приказ разнесся по всему дому.

Хозяин и его гость слышали пыхтенье Бидла, карабкавшегося вверх по ступеням, а потом попытавшегося бежать по длинному коридору к кабинету Демьюрела. Тяжелые, глухие звуки давали им знать, как часто Бидл падал, споткнувшись о коврик, плохо пригнанную доску пола или о собственные ватные ноги.

– Есть у него маленькая слабость, – заметил Демьюрел и поднял глаза к потолку, услышав грохот над головой. – Любит выпить. В его жизни так мало удовольствий, что трудно отказать ему в этом.

– А в чем находите удовольствие вы, викарий? Деньги? Здоровье? Власть?

– Нет, нет и нет. Мои удовольствия самые простые, я льщу себя надеждой исполнить волю пославшего меня.

– Значит, это неправда, будто вы лжец, обманщик, а по словам некоторых, даже убийца? – смеясь проговорил Крейн.

Демьюрел не знал, что думать: уж не издевается ли над ним контрабандист? Проведя долгие годы в море, Джозеф Крейн обладал горячим нравом. Четырнадцатилетним мальчишкой его завербовали во флот. Он получил от вербовщика «королевский шиллинг» и проснулся в трюме парусника, державшего курс на Индию. В двадцать четыре года он сбежал с корабля и с тех пор зарабатывал деньги контрабандой, а при случае мог и перерезать глотку.

Наконец Бидл вернулся, таща длинный черный футляр, и положил его на стол посредине комнаты. Демьюрел поднялся с кресла и зажег еще одну свечу. Затем торжественно распаковал акациевый столбик и черную руку. Наконец он вынул и Керувима. Крейн смотрел на маленькую золотую фигурку с крылышками, сиявшую в лунном свете.

– Так сколько вы заплатили за это, викарий? – спросил Крейн равнодушно, как будто цена его не слишком интересовала.

– Немного. Эти поделки аборигенов, собственно говоря, настоящей цены не имеют. Для меня они… э-э… представляют чисто религиозный интерес. – Он поднял Керувима над столом.

– В таком случае что вы собираетесь делать с этой штукой?

– Верите ли вы в мир духов, мистер Крейн? – Демьюрел пристально смотрел ему в лицо. Потом, приглушив голос, продолжил: – Я имею в виду мир таких сил, о которых мы можем только мечтать?

– Не думаю, чтобы философский камень и черная магия каких-то там шлюх могли быть полезны для мира, в котором мы живем. Это современный мир; религия нужна слабым и невеждам, – смело возразил Крейн. – Все, чего я добился в своей жизни, это труд моих рук и кровь тех, кто стоял у меня на пути. В моей жизни нет места Богу и всяческим сверхъестественным фокусам-покусам. – Крейн приблизился к Керувиму, заинтересованный тонкой резьбой по золоту и глазами-жемчужинами.

Демьюрел Крейна не слушал:

– Подумайте о мире, где мы не были самыми могущественными созданиями… – Он повернул Керувима, не выпуская из рук, и статуэтка заблестела в лунном свете. – А теперь вообразите, что у вас больше власти, чем у самого Господа Бога, что в вашей власти распоряжаться стихиями, ветром, морем, даже определять время восхода солнца. Вообразите всю мощь такой власти… вообразите, какое удовлетворение… иметь возможность уничтожить любого, кто когда-либо чем-то задел вас. Какой совершенный, полноценный реванш, и при этом никто никогда не узнает, что это сделали вы. – Демьюрел положил фигурку в футляр. – Меня тоже никогда не удовлетворил бы камень, способный превращать вещи в золото, или жалкое кликушество каких-нибудь ведьм. Власть самого Бога – вот единственное, что удовлетворит меня.

Демьюрел положил в футляр акациевый столбик и черную руку и, опустив крышку, запер его. Затем опять сел в кресло, стоявшее у камина.

– Выходит, вы желаете не так уж многого, викарий. Я-то думал, что монаший люд призван служить Всемогущему, а не искать других, обходных путей.

– Все зависит от того, как долго он останется всемогущим. В самом деле, не вечно же ему цепляться за свою власть.

Демьюрел потер руки и подтолкнул сырое, тлевшее полено в огонь. Оно зашипело, разбрасывая искры и вспыхивая красными языками огня.

– Ну, вы смелый человек, если так говорите о своем Боге, Демьюрел. А кстати, вы в самом деле верите в мир духов, призраков и демонов? – Крейн подошел к окну и посмотрел на море, на видневшийся за заливом Бейтаун. Под светлым облаком в темноте мерцали огоньки рыбацких домишек. В заливе покачивался на волнах его собственный корабль, силуэт которого выделялся на фоне скал. – Вот это было бы чудом – заставить меня поверить во что-либо иное, кроме как в силу меча да пули из мушкета. Ничто не превратит свинец в золото быстрее. – Он отвернулся от окна и посмотрел на Демьюрела, который ворочал горящие поленья длинной медной кочергой.

– Я мог бы помочь вам, мистер Крейн, стать самым богатым человеком в мире. И вам больше не нужно будет скитаться по морям, рисковать своей жизнью. Вы сможете преспокойно сидеть у себя дома и наслаждаться всеми богатствами всех народов мира. – Он подошел к окну и стал рядом с Крейном. – Смотрите, это может быть вашим, и от вас потребуется только одно: работать на меня.

– Я как-то не думал, что графство целиком принадлежит вам. Полагал, что все это собственность короля, над которым Бог.

Он отодвинулся от Демьюрела, стоявшего сейчас неприятно близко. Викарий как будто старался подавить свое возбуждение, словно в ожидании некоего чудесного события, о котором известно только ему.

– Все меняется, мистер Крейн, все меняется. Вы это увидите нынче ночью. Приведите ко мне двух воришек, и это станет началом. Пойдемте на башню, я покажу вам то, что навсегда изменит ваш образ мыслей. – Демьюрел впился глазами в глаза Джекоба Крейна. – Вы были правы, когда сказали: кровь тех, кто стоит у человека на пути, может дать ему все, чего жаждет его сердце. Разве не возгласил однажды некий ребе, что человек, который любит свою жизнь, ее лишится, а человек, который свою жизнь в этом мире ненавидит, сохранит ее во веки веков? – Он помолчал; это было неприятное молчание. – Вы любите свою жизнь, мистер Крейн?