Резкий запах, бивший в ноздри, дал Рафе понять, что он не умер. Это был запах каустика, от которого лились слезы, огнем жгло глаза и мучительно першило в горле. Он сделал вдох и тут же почувствовал, что задыхается в отвратительных запахах, поднимавшихся волнами вокруг него. То были запахи каустиковой серы, жженых морских водорослей и собачьей мочи.

Он лежал лицом вниз, в полной темноте, напрягая все силы не только для того, чтобы дышать, но также чтобы вернуть сознание. Рана в затылке непрестанно ныла, мучительная боль жгла огнем каждый нерв во всем теле. Правое плечо невыносимо горело, плоть словно отделилась от костей, изрезанная на тысячи кусков. «Если я чувствую боль, значит, все еще жив», – подумал он про себя, стараясь выплюнуть мокрую солому, набившуюся в рот, и грязь, каким-то образом застрявшую между зубами. Он ощутил вдруг резкий вкус аммиака во рту. К горлу подкатила тошнота; он проглотил ком и тут осознал, что его руки туго связаны за спиной.

Рафа услышал, что снаружи хлещет дождь и переговариваются о чем-то мужские голоса. Кто-то грубым голосом выкрикивал приказания, и крик этот напоминал лай свирепой сторожевой собаки. Было слышно, как ветер бьется об оконные ставни, то захлопывая, то распахивая их и колотя по стене с тяжелым «ба-бах… ба-бах… ба-бах». Издалека доносились слабые удары молота по металлу. Рафа открыл глаза, надеясь увидеть хоть какой-нибудь проблеск света. Мрак вился вокруг него, как густой туман, сквозь который не проникнет ни глаз, ни свет.

Рафа перевернулся и умудрился сесть, спиной прислонившись к холодной, влажной и скользкой каменной стене. Он уперся руками в мокрый пол, стараясь почувствовать свои кисти, чтобы понять, как крепко он связан. Откуда-то неподалеку, из кромешной тьмы до Рафы донесся чей-то тихий плач.

– Мир тебе! – проговорил Рафа. – Скажи мне, как тебя зовут.

Ответа не последовало, но всхлипывания не прекратились. Вдруг Рафа услышал бренчание и грохот железных цепей, которые волокли по каменным ступеням. Дверь распахнулась, и в помещение вломились двое в рыбацких сапогах и длинных грязных монашеских хламидах. Худой коротышка с кривыми ногами нес в руке фонарь. Второй, громадный, в рваной одежде толстяк, тащил пару железных оков и клепальный молоток.

При свете фонаря Рафа разглядел в углу мальчика – это он плакал там, свернувшись клубком и прикрывшись волглой соломой. На нем была затрепанная рубаха и рваные штаны; волосы свалялись от грязи, лохмами падали на лицо.

Тот, что пришел с цепями и молотком, схватил Рафу за волосы и рванул кверху, заставив встать на ноги. От него пахло пивом и холодной отварной капустой. Его грубое лицо было красновато-сизым, подбородок зарос серебристой щетиной.

– Пошли, парень. Демьюрел желает посадить тебя на цепь, чтобы ты не пустился в бега. – Он загоготал и тряхнул цепями перед Рафой. – Только не вздумай учинить какую-нибудь глупость. Отсюда только один выход – через парадную дверь, а она заперта.

Верзила поволок Рафу за волосы через все помещение, подтащил к стене и швырнул так, что он кулем рухнул на пол. Рафа вскрикнул от нестерпимой боли, когда раненым плечом, падая, проскользил по грубой каменной стене.

– Ах ты, боже мой. А ведь он, похоже, крепко надрался. Надо бы его малость освежить.

С этими словами толстяк подхватил ведро с нечистотами, стоявшее у его ног, и опрокинул омерзительную жидкость на голову Рафы.

– Вот теперь твой запах понравится любой леди. Ладно, давай-ка наденем на тебя эти железки.

Коротышка смотрел на Рафу с отвращением. Он не мог понять, почему Рафа так невозмутим. Не протестует, не пытается сопротивляться. В тусклом свете штормового фонаря Рафа, превозмогая боль, улыбался. Коротышка и верзила переглянулись, обоим хотелось добиться хоть какой-то понятной им реакции от юноши, которого они всей душой жаждали подвергнуть пыткам, хотели услышать его вопли. Они еще раз переглянулись, потом посмотрели на Рафу, который опустился на колени на волглую солому, набросанную на каменный пол.

Но прежде чем они успели приступить к действию, мальчик, валявшийся в углу, вдруг вскочил. Он саданул босой ногой толстяка сзади, так что тот свалился на пол, угодив головой в помойное ведро. Толстяк с трудом встал на ноги и ошалело кружился вокруг себя, все еще с ведром на голове. Наконец, издав приглушенный вопль, он сбросил ведро.

Мальчонка удовлетворенно захихикал, что было незамедлительно пресечено крепкой оплеухой, которой угостил его коротышка, отшвырнув мальца на пол. Тот, проскользив по холодному каменному полу, поспешил укрыться в своем углу, стараясь как можно крепче сжаться, уменьшиться до предела; при этом он изо всех сил прижимал руки к ребрам, так как знал: в любой момент на него посыплется град кулачных ударов и жестких пинков ногами.

Мальчонка издали вскинул глаза на Рафу. Между тем удары следовали один за другим, неожиданные, болезненные, безжалостные; оба палача били скорчившегося на полу ребенка ногами, молотили кулаками.

– Остановитесь!… Прекратите! – крикнул Рафа так громко, что по всему помещению прокатилось эхо. – Если вам нужно с кем-то воевать, воюйте со мной. Или вы смельчаки только против детей?

Коротышка, напоследок еще раз пнув мальчугана, рывком поднял его с пола. Оба злодея повернулись к Рафе, который кое-как поднялся на ноги и старался держаться, насколько мог, прямо. Коротышка оглядел его и захохотал.

– Мы с удовольствием угостили бы тебя так, что тебе было бы о чем подумать. Да вот беда: у викария Демьюрела сейчас возникли другие планы. Он не желает, чтобы хоть один волос упал с твоей головы. Так что мы не можем заняться тобой как следует. – Он помолчал, бросив на Рафу гаденький взгляд. – Н-ну, по крайней мере, пока что не можем.

И они направились к Рафе. Толстяк крутил цепь в руке. Рафа наклонил голову, ожидая удара. Толстяк схватил его за горло и отшвырнул к стене, а сам чуть ли не вплотную приблизил свою физиономию к его лицу. Он дышал ему в лицо гадким пивным перегаром и тер нежную щеку Рафы своей колючей щетиной.

– Слышь, парень, ничего бы не хотелось мне так, как прикончить тебя. Но тебя, как овцу, приготовили на заклание, и викарию желательно, чтобы ты оставался цел и невредим.

Он буквально выплюнул эти слова, и Рафа напряг мускулы шеи, сопротивляясь мощной руке громилы, готовой задушить его.

– Зачем тиранить детей? Потому только, что они не могут дать сдачи? – удалось ему выговорить, хотя толстяк еще сильней сдавил ему горло.

– Да тебе-то что за дело до этакой козявки? Парень тебя не слышит. И говорить не может. Глухонемой. Никчемная тварь, его следовало бы утопить при рождении. – Он помолчал, подумал, ухмыльнулся и договорил: – Как и тебя, впрочем…

С этими словами толстяк разжал руку, и Рафа упал на пол. Он сделал глубокий вдох, стараясь сдержать слезы.

– Вы не ведаете, что творите. Вы словно овцы без овчара. Вы уже не знаете, что существует добро, не так ли? – Рафа поглядел на ребенка. – Что он вам сделал? И все-таки вы обращаетесь с ним, как с животным.

Толстяк молчал. Он наклонился над Рафой и выхватил из-за пояса длинный узкий нож. Потом ткнул Рафу лицом в солому и быстрым движением разрезал путы на его запястьях. Подхватив юношу под руки, злодеи подняли его с пола, надели наручники и молотком заклепали их. Коротышка взялся за цепь.

– А теперь пошли, моя овечка. Поглядим на других овечек, предназначенных на заклание. Мы даже прихватим и твоего маленького дружка, будете рыться в глинистых сланцах на пару. Вот тогда мы и посмотрим, так ли сильно вы любите друг дружку.

Он вывел Рафу из комнаты и повлек вниз по каменной лестнице; следом за ним толстяк тащил за волосы мальчонку. Все вместе они вывалились из беспросветной тьмы подвала фабричной конторы и оказались снаружи среди бела дня. Поселок при фабрике выглядел обыкновенной деревенькой, расположенной сотней метров ниже дома викария, на плоском участке земли между морем и отвесной скалой и со всех сторон окруженной густым лесом. На востоке раскинулись две большие открытые выработки. Они были выдолблены за последнее столетие в глинистых сланцах миллионом покрывшихся язвами рук. На фоне прекрасной долины они представлялись двумя гигантскими рубцами, образовавшимися на коже земли. Грязный шрам красного камня выглядел инородным среди мягкой зелени и коричневых опавших листьев, покрывавших склон холма. Воздух полнился тяжелым дымом от медленно тлевших груд сланца. К нему примешивался стойкий запах застарелой мочи, жженых морских водорослей и серы.

Рафа с горечью смотрел на разоренную землю. Он чувствовал, как его охватывает гнев при виде замусоренной площадки, на которой ютились домишки рабочих с выбитыми стеклами и заляпанными грязью стенами. Повсюду, куда бы ни падал его взгляд, видны были только грязь и разрушения.

Высоко вверху удары бесчисленными кайлами, кирками, мотыгами, вгрызавшимися в камень карьера, служили постоянным напоминанием о том, в чем причина такого упадка. И, пока его волокли вниз по утопавшей в грязи тропе, он мог думать только об одном – о неутолимой жадности Демьюрела.

В холодном промозглом воздухе боль в плече Рафы еще усилилась. Видеть, что причиняет ему такую боль, он не мог, но чувствовал, что она пронизывает плечо до кости. Коротышка, увлекая его за собой с помощью цепи, все ускорял шаг, так что Рафа едва удерживался на ногах. И при этом мучитель ехидно вглядывался в глаза Рафы. Рафа улыбнулся ему, но встретил в ответ лишь презрение.

В конце площадки с хибарами высился большой каменный четырехэтажный дом под серой сланцевой крышей. Дом имел мрачный, запущенный вид, окна верхнего этажа были замазаны черной краской. Вокруг блекло-зеленой входной двери валялись самые разнообразные объедки. Две жирные вороны клюнули раз-другой, но, увидев людей, неохотно улетели прочь.

С обычной своей грубостью двое негодяев ногой распахнули дверь и втолкнули в дом Рафу и мальчонку. Они оказались в просторной комнате с длинным деревянным столом и скамейками вдоль него. В конце комнаты был камин, вырубленный в каменной стене. За решеткой потрескивал слабый огонь. Вдоль стен тянулись дощатые нары в четыре этажа, между ними едва можно было протиснуться. На всех этих хлипких дощатых настилах были соломенные матрацы, накрытые грязными одеялами.

В дальнем конце стола сидела жилистая рыжая женщина. Длинное, худое лицо покрывал толстый слой свинцовых белил. Губы были густо, но неровно, особенно у краев рта, намазаны карминной кошенилевой краской. Черная мушка, грубо, будто спьяну, нарисованная сбоку на подбородке, постоянно двигалась. Рафа смотрел на женщину и думал, что мушка и впрямь похожа на огромную черную муху, ползавшую по лицу.

Она сидела в широченном деревянном кресле ее ноги покоились на столе, в руке дымила длинная глиняная трубка. Струйки серого дыма плясали вокруг ее лица, запутывались в прядях рыжих волос, неряшливо свисавших на глаза. Возле ее ног стояла небольшая темно-зеленая бутылка из толстого стекла, наполовину уже пустая.

Женщина сразу всколыхнулась и нетвердо встала на ноги. Она поспешно одернула длинную юбку и застегнула ворот.

– Мистер Консит, мистер Скерри, чем я обязана этому неожиданному… удовольствию?

Мистер Консит, толстый верзила, ощерился в улыбке и отвесил претенциозный поклон, придерживая при этом завиток волос, выпущенный на лоб. Ему казалось, что он производит неизгладимое впечатление своими изысканными манерами.

– Обычное дело, миссис Ландас. Вот этот молодой человек хотел бы испытать на себе высшее гостеприимство под присмотром прекраснейшей хозяйки во всей округе. – Он пригладил пряди волос на обширной лысине. – Этот милейший молодой человек – гость викария Демьюрела и надеется найти у вас самый любезный прием. – При каждом слове, полном сарказма, на его губах пузырилась слюна.

– Оставьте его у меня, мистер Консит, заверяю вас, здесь он чудесно выспится перед тем, как приступить к работе.

Она положила свою трубку на стол и распрощалась с Конситом и Скерри, улыбаясь и махая им вслед рукой. Быстро пробормотав «до свидания, миссис Ландас», они удалились. Миссис Ландас, с ухмылкой на выбеленном лице, ринулась к двери и заперла ее за ними на все запоры.

Когда она обернулась, Рафа увидел, что ее настроение круто изменилось. Куда девалось приветливое выражение, куда девалась улыбка. Исходившая из нее злоба, казалось, прибавила ей роста. Ее грудь вздымалась, ярость искажала лицо, прорезая глубокие белые борозды вдоль бровей; она метнула взгляд на Рафу и мальчика и завопила:

– Не думай, парень, что здесь тебя ждет сладкая жизнь. Ты здесь затем, чтобы работать, миленький, и ты будешь работать! Чуть оплошал – окажешься в карцере.

Она указала на небольшую дощатую дверцу в противоположной стене. Мальчик не мог слышать, что она сказала, но по нему было видно, что он все понял. Он отступил от нее, постаравшись спрятаться за спиной Рафы.

– А ты, малец, даром что глухонемой, на сей раз тебе это с рук не сойдет. Знаю, ты не глуп и понимаешь сам, что теперь-то от меня не сбежишь.

С этими словами она схватила метлу, стоявшую за дверью, и бросилась на него, задев мимоходом плечо Рафы. Он содрогнулся от боли, зажав больное плечо. Неожиданно миссис Ландас остановилась. Бросив метлу на пол, она шагнула к Рафе и обхватила его рукой.

– Ты ранен. Что они с тобой сделали? – Ее голос опять изменился. Он стал добрым, ласковым, почти нежным; грубости как не бывало. – Дай-ка мне взглянуть, миленький.

Она стащила куртку с его руки и расстегнула рубаху, попробовала отлепить ее от раны.

– Лучше пока оставить ее как есть, – сказала она. – Я приложу мокрую тряпицу, рубаха-то прилипла к ране.

От ее дыхания Рафу обдало запахом дешевого джина и табака. У нее были кривые пожелтевшие зубы и колючие белые усики. Накрашенные губы пересохли, потрескались, белки глаз налились кровью. Она помогла ему дойти до кресла и знаком приказала мальчику принести мокрую тряпицу, указав на стоявшее под окном ведро.

Миссис Ландас стащила куртку со спины Рафы, насколько это было возможно, – наручники не позволили высвободить его руки из рукавов, – затем смочила рубашку мокрой тряпкой, которую принес ей мальчик, и осторожно отделила прилипшую к ране материю. Она внимательно рассмотрела рубашку.

– Какая тонкая ткань, очень тонкая. Я никогда такой не видела, она очень дорогая. Должно быть, ты очень хороший вор.

– Я не вор. Я потерпел кораблекрушение, – ответил Рафа.

– Можешь говорить что хочешь, но раз уж ты попал сюда, так не за добрые дела. Ну-ка, дай я посмотрю, что они сделали с тобой.

Миссис Ландас оттянула на его спине рубашку. На плече Рафы сзади зияла глубокая, покрытая волдырями рана с четко очерченной буквой «Д».

– О господи, господи! Он поставил на тебе клеймо. Когда он купил тебя? – крикнула она резким, как у чайки, голосом, пораженная жестокостью, с какой нанесена была рана.

– Он меня не покупал. Я действительно с того корабля, который потерпел кораблекрушение. Две ночи тому назад, в заливе, как раз на запад отсюда. Я не раб.

– Здесь порядок такой: коли на тебе это клеймо, значит, ты собственность Демьюрела. Это его знак, и никто даже не подумает оспаривать, что ты принадлежишь ему. Лучше научись думать как раб, иначе жить тебе будет трудней.

Она промыла рану мокрым лоскутом и перевязала ее самым лучшим из обрезков, которые подбирала возле кухни. Рафа понял, что он попал в некое пристанище для рабочих карьера и что миссис Ландас здесь начальница. Занимаясь поисками лоскутов ткани для перевязки, она, по-видимому, не раз прикладывалась к зеленой бутылке. Глухой мальчик старался держаться от нее подальше; свернувшись клубком на кровати в углу, он поглядывал вокруг большими круглыми, как у совенка, глазами.

Она закончила перевязку и с тоской поглядела на Рафу.

– Ох, как бы я хотела иметь своего мужчину. Чтобы заботиться о нем, ведь им иногда это нужно, и чтобы он заботился обо мне, когда я совсем состарюсь… – Ее верхняя губа задрожала. – У меня никого нет – ни единой души. – Она уронила лицо в ладони и разрыдалась. Ее настроение менялось постоянно, как прилив и отлив. В голосе вновь зазвучали злые ноты: – Если бы не этот паршивец, из-за которого я должна оставаться здесь, я могла бы быть настоящей леди. Мне не приходилось бы быть любезной с каждым пьяницей, который спускается сюда, чтобы хорошо провести время.

Она помолчала, опять села в кресло и подняла почти пустую бутылку джина.

– Если б не это, я не знала бы, что мне делать. Вот самый лучший мой друг, лучше быть не может, он согревает душу, от него становится веселее и…

– А он кто? – прервал ее Рафа, кивнув в сторону мальчика.

– Он никто, у него никогда не было имени, не было голоса, он не может тебя слышать. – Она помолчала. – Только на то и годится, чтобы подмести пол, отнести стираное белье… Но он то и дело удирает. Он удирает, его ловят, и так без конца.

Она бросила взгляд на мальчика. Рафа заметил, что глаза ее потеплели, в них не было злости, было почти сочувствие.

– Где его отец и мать?

– Насколько мне известно, его отцом может быть один из пятерых мужчин. Его мать пользовалась у мужчин успехом, ей всегда хотелось любить, да только она не знала кого. – Миссис Ландас говорила почти мечтательно.

– Значит, вы ее знали?

– И даже очень хорошо знала, но ее жизнь оборвалась одиннадцать лет и пять месяцев тому назад, и с тех пор он здесь. – Она поглядела на мальчика. – У меня к нему слабость. Хотя половину времени он доводит меня до полного бешенства, зато все остальное время люблю его безумно. Мне просто хочется, чтобы он услышал мой голос. – Вдруг она оборвала себя и с посмотрела на Рафу подозрительно. – Да что это такое? С чего это мне вздумалось выкладывать тебе всю подноготную! Ну-ка, пойдем, тебе надо отдохнуть, а мне еще немного джина не помешает. – Она взяла бутылку и вылила подонки в чашку. – Похоже, это будет твой еще самый легкий день в здешних местах. – Она кивком указала на стену. – Выбери себе кровать, все они полны блох. Чем выше взберешься, тем меньше тебя искусают и тем лучше выспишься.

Она помогла Рафе подняться с кресла и поддержала, чтобы он мог взобраться на верхнюю лежанку. Он лег на здоровое плечо – руки так и остались в наручниках – и опустил голову на деревянное изголовье. Соломенный матрац колол ему спину словно иголками.

Лежа на боку, он смотрел вниз, где миссис Ландас начала готовить ужин. На дворе смеркалось. Она зажгла, один за другим, фонари вокруг кухни и поставила на окно подсвечник. Глухой мальчик вертелся вокруг нее, складывал дрова, приносил муку. Она уронила на пол деревянную ложку, он подскочил, улыбаясь, быстро поднял ее и держал как трофей, добытый лично для нее. Они ласково посмотрели друг на друга, не подозревая, что за ними наблюдают. Миссис Ландас погладила его по волосам и, улыбаясь глазами, поцеловала в лоб. Рафа закрыл глаза, сон позвал его в другой мир. Все здешние звуки и вонь от карьера отступили; его поглотила пучина сна.